Антон ощущал, как ситуация неумолимо рушиться. Американцы ударили по флангам бригады на несколько часов раньше, чем ожидалось, застигнув бригаду в самый уязвимый момент, когда ее подразделения оказались по обе стороны Тевтобургского хребта. После первых отрывочных сообщений в ближайшей роще был спешно создан командный пункт, где бы он мог иметь в своем распоряжении полноценные средства связи. Сообщения из подразделений, ведущих бой, были рваными и хаотичными, численность вражеских сил, помноженная на панические оценки, были совершенно фантастической. Тем не менее, некоторые обстоятельства были предельно ясны. Американцы обнаружили разрыв между передовыми силами двадцатой гвардейской армии, увязшей к юго-востоку отсюда, и большей частью сил сорок девятого корпуса, двигавшегося на запад и юго-запад так быстро, как только было возможно. Бригада Антона оказалась очевидной целью американской контратаки на левый фланг корпуса. Вертолеты или какое-то специальное оружие нанесли катастрофический урон его авангарду, а затем еще несколько подразделений сообщили об ударах по всей протяженности бригады. Из-за лихорадки Антон не мог понять общую картину американской атаки. Голова оставалась мутной. Он смотрел на спешно нанесенные на карту отметки и пытался разобраться в ситуации. Его бригада рассеивалась.

— Товарищ командир, — позвал его начальник штаба. — Разрешите обратиться?

Антон медленно повернулся к нему. Мгновение назад он даже не понимал, что кто-то стоит рядом. Он ощущал себя до позорного слабым. Начальник медицинской службы дал ему средство от лихорадки, но пока Антон не видел никаких признаков улучшения своего состояния. Сон, подумал он. Мне не станет лучше, если не выспаться.

Он выпрямился над картой и посмотрел прямо в глаза начальнику штаба, не зная, сколько еще сможет оставаться на ногах.

— Посмотрите, — сказал начальник штаба. — Командир транспортной роты бригады сообщает о танках противника вот здесь. Они движутся на север от Лемго.

Антон снова попытался сосредоточиться на карте. Ему нужно было убедиться в реальности цветных пометок. Ему хотелось сесть, сложить руки и закрыть глаза.

— Это невозможно, — сказал он. — Это у нас в тылу.

— Так точно, товарищ командир. Позади нас. Я проверил координаты. Начальник тыла клянется, что видел их своими глазами. Они атаковали колонну снабжения.

Антон повернул голову, чтобы посмотреть в лицо этому носителю дурных новостей.

— Потери?

— Тяжелые.

Этого не может быть, подумал Антон. Я потерял контроль над всем этим. Он положил руку на карту, пытаясь опереться на что-то, но так, чтобы это выглядело как выражение решительности.

— Всем подразделениям остановиться и перейти к обороне. На этот раз, всем.

Он посмотрел на карту. Цветные стрелки, казалось, дразнили его, отказываясь складываться в четкую картину. Хотя американцы уже оказались за ними, его бригада может задержать те силы, которые последуют за передовыми элементами. Тем не менее, никто точно не знал дислокации вражеских сил. Творился слишком сильный беспорядок. И слишком многое было лишь вероятным.

Антон провел рукой по обозначениям транспортных маршрутов бригады.

— Оборонять пересечения дорог. Блокировать их. Реквизировать любые гражданские машины и возвести на дорогах баррикады. Используйте наши машины снабжения, если потребуется. Но каждый крупный перекресток должен быть блокирован и защищен.

— Артиллерия? — Спросил начальник штаба.

Антон попытался думать. Он хотел проявить себя твердым и решительным, показать достойный пример своим подчиненным. Но происходящее казалось ему отдаленным и похожим на сон.

— Орудия расположить вдоль дорог, чтобы в случае необходимости они могли открыть огонь прямой наводкой. — Антон собрался. Каждая мысль словно отдавалась тупой физической болью. — Защитить зенитные средства. Расположить их в центре позиций бригады, чтобы они могли прикрыть большую ее часть.

Он ощутил приступ тошноты. Головокружения. Нужно было сесть. Держись, сказал Антон сам себе. Просто держись. Это не продлиться вечно.

* * *

Малинский тщательно избегал пререкаться со Старухиным перед офицерами штаба третьей ударной армии. Однако внимательно наблюдал за происходящим, готовясь вмешаться, если ситуация станет критической. Он мог всецело полагаться на Старухина в наступлении, но сейчас его беспокоило, как страстность и агрессивность, которая так хорошо служила ему в наступлении, скажется сейчас, когда нужно было налаживать спешную оборону и предпринимать меры для отражения контратаки противника. Малинский поймал себя на желании того, чтобы Трименко был жив и командовал этим участком фронта. В нем был баланс, стальные кулаки сочетались с холодным умом. Малинский посмотрел на широкую спину Старухина. Он понимал, что тот ведет себя с необычной сдержанностью из-за его присутствия, зная, что Малинскому не нравятся его бесконечные истерики. Эта было похоже на игру между ними.

Неужели ядерное оружие стало частью игры? С тех пор как ночь взорвала тревога, верховное командование молчало, а ребята из КГБ продолжали плести интриги. Малинский страшился мысли о переходе войны в ядерную фазу. Но он не хотел быть застигнутым врасплох. Он не мог позволить врагу нанести первый удар. А сейчас чертовы американцы застигли его врасплох.

Они нанесли удар быстрее и сильнее, чем кто-либо ожидал. Обрывки разведывательной информации, раньше казавшиеся ничтожными, сейчас выглядели очевидными фактами. Но они оказались подвержены вечному греху недооценки противника.

Малинский пожал плечами сам себе. Ему были неинтересны уроки истории. Но он запомнил. На следующий раз. Технические средства разведки были достаточно эффективны. Но люди, работавшие с ними, анализировавшие данные и делавшие выводы, должны быть лучше подготовлены. Один хороший специалист, такой как Дудоров, не мог делать все сам.

Штаб Старухина выбрал отличное место для расположения командного пункта — в местных складских помещениях, которые были достаточно просторны, чтобы вместить все командирские машины и технику. Уроки первых двух дней войны были усвоены очень быстро. Командные пункты, расположенные в поле, легко могли быть обнаружены и уничтожены. Будучи укрытыми в городской застройке, они имели большие шансы уцелеть. Боевые действия концентрировались в городах и поселках, а также вдоль дорог.

Работающие генераторы наполняли склады гулом и дымом. Но возможность круглосуточно работать при полном освещении более чем компенсировала дурной воздух.

Старухин вдруг повысил голос, бросив взгляд на Малинского. Командарм быстро взял себя под контроль, но стало ясно, что дело не ладиться. В тылу, окруженный немецкий корпус предпринял попытку прорыва из района Ганновера. Малинский считал, что кольцо окружения было достаточно мощным, чтобы сдержать немцев, или, по крайней мере, направить их на те направления, где они окажутся безнадежно уязвимы и не смогут повлиять на ситуацию на направлениях удара фронта. Тем не менее, бои на еще одном участке фронта сейчас едва ли могли приветствоваться.

Старухин отправил нервного штабного полковника с неким поручением, размахивая ручищами в воздухе. Потом командарм повернулся к Малинскому с взглядом собаки, подозревающей, что ее сейчас будут бить. Он подошел так близко, что Малинский мог ощутить исходящий от него запах пота. Командарм посмотрел сверху вниз на своего командира, явно будучи не в себе.

— В чем дело? — спросил Малинский.

— Товарищ командующий фронтом… Ситуация на направлении бригады вашего сына стала критической.

— Вы хотели сказать на направлении третьей бригады сорок девятого корпуса? — Уточнил Малинский, пытаясь взять под контроль лицо.

— Так точно, третья бригада, — поправился Старухин. — Ситуация очень тяжелая, товарищ командующий фронтом.

— Что докладывает командир корпуса? Считает ли Ансеев, что он может контролировать ситуацию?

Антон. Малинский знал, что было неправильно сейчас думать о нем, как о своем мальчике. Он может потерять способность мыслить трезво. Думая о нем как о мальчике, который вырос в мужчину, но для него навсегда останется мальчиком. Малинскому до боли хотелось увидеть сына. Он испытывал болезненное желание защитить его. Оградить от зла взрослого мира.

Но Антон был солдатом. Гвардии полковником в традициях Малинских. В русских традициях. Он должен был исполнить свой долг.

Антон. Малинский мог отчетливо видеть лицо своего сына. Конечно, сейчас он будет несколько растрепанным. С кругами под глазами. Мальчик сильно устал. Бригада находилась на марше очень долго. Малинский представил, что творилось на командном пункте его бригады. Антон устал, но был тверд, служил опорой своим подчиненным. Или, может быть, он уже покинул командный пункт, чтобы лично повести солдат в бой? Это был, безусловно, сложный вопрос, учитывая вопросы пространственные и временные рамки современной войны.

Насколько командир может лично участвовать в бою? На каком расстоянии от поля боя он может быть, сохраняя адекватное, трезвое мышление? Малинский был уверен, что его сын сможет оценивать ситуацию и принимать правильные решения.

— Товарищ командующий фронтом, — продолжил Старухин. — Временно потеряна связь с командными постами уровня корпуса. Однако, мы можем связаться с вашим сыном… то есть с третьей бригадой.

— Вы не могли лишиться всех средств связи.

Здание задрожало. Далекий взрыв поднял тучи пыли, загрязняя и без того нечистый воздух.

— Американцы прикрывают свое наступление мощным радиоэлектронным противодействием.

Или они уничтожили командные пункты Ансеева, подумал Малинский. Ансеев был хорошим офицером. Как же он мог потерять контроль над своим корпусом?

— Вы пробовали связаться с тыловым командным пунктом корпуса? — Спросил Малинский.

Старухин кивнул.

— Конечно. Мы связались с ними. Но они также не могут связаться с Ансеевым. На тыловом командном пункте всегда знают меньше всех.

Малинский взвесил в уме ситуацию и потянулся за сигаретой. Спокойно, сказал он сам себе, делай все спокойнее. Не позволяй им увидеть твои эмоции.

— А что твориться здесь? Доложите о третьей ударной армии.

— Все под контролем. Мы сдержим их. Противник никогда не пересечет Везера.

— Что вы можете сказать о переправе в Хамельне? Американцы могут направляться прямо туда.

Старухин потер ручищей небритый подбородок.

— Им следовало бы направиться туда. Но у меня есть танковый полк на западном берегу. Если они прорвутся в город, они никогда не выйдут оттуда. Британские войска в Хамельне блокированы. Они пытаются сдерживать нас с упорством дикарей, но, в конечном счете, это только еще одна партия пленных.

— Есть ли связь с десантниками в Хамельне?

— Ничего, — сказал Старухин. — Со вчерашнего дня.

Малинский осторожно закурил сигарету.

— Продолжайте.

— Передовые отряды и последующие силы форсировали реку в нескольких местах. Первая линия обороны проходит по холмам за рекой. Десятая Гвардейская танковая дивизия занимает оборону у Бад-Эйнхаузена во взаимодействии с седьмой танковой в Ринтельне. Сорок седьмая и двенадцатая танковые дивизии заняты в окружении немецкой группировки и штурме Ганновера совместно с силами второй гвардейской танковой армии. Я реорганизовываю приданную мне ГДР-овскую дивизию для контратаки.

Малинский был удивлен:

— Наши маленькие немецкие товарищи способны на это?

— Они хороши, — сказал Старухин. — Настоящее, немецкое качество. — И улыбнулся.

— Хорошо. Но никакой контратаки без моего одобрения. Я должен иметь четкие данные об американцах. Мы не должны совершать несвоевременных действий. Кроме того, я намереваюсь придать вам механизированные силы десантной дивизии. Это до двух усиленных полков. Я считаю, что вам следует использовать их в качестве легких бронетанковых сил в городской местности.

Старухин кивнул головой в знак согласия, явно будучи доволен дополнительными силами, какими бы незначительными они не были. Малинский знал, что Старухин будет вести упорные бои, используя все силы, имеющиеся в его распоряжении. Единственным, что беспокоило командующего фронтом, оставалась его импульсивность.

— Хорошо, — сказал Малинский. — Наиболее желательным было бы сдержать американцев к западу от Везера и к югу от линии Ринтельн-Херфорд-Боргхольцхаузен. Нельзя допустить их вмешательства в наступление второй гвардейской танковой армии. И мы должны удержать все плацдармы, которые только возможно для армий второго эшелона.

— Как вы думаете, сколько нам придется держаться? — Спросил Старухин. — До подхода свежих дивизий?

Этот вопрос был для Старухина настолько беспрецедентным, что он задал его без малейшего чванства в голосе. Он перенял серьезное отношение к ситуации от Малинского.

Командующий фронтом отложил сигарету и, задрав рукав, посмотрел на часы. К своему удивлению он обнаружил, что уже наступило утро. Начинался долгий световой день.

— Двенадцать часов, — предположил он, желая, чтобы рядом был Чибисов с его готовыми четкими, уверенными ответами.

К двум генералами подошел офицер штаба. По движениям его глаз Малинский понимал, что тот гораздо больше беспокоился о возможной реакции Старухина на его вмешательство, чем о Малинском.

Малинский взглядом сказал Старухину повернуться.

— Ну что там? — Спросил Старухин, силясь держать себя под контролем.

— Товарища командиры, — сказал штабист, переводя взгляд между ними. — Третья бригада сорок девятого корпуса окружена.

* * *

Звуки боя раздавались все ближе. От разрывов крупнокалиберных снарядов спешно возведенная палатка, накрывавшая командно-штабные машины поста, затряслась, карты, развешанные на стенах, попадали на землю. Из радио раздался жуткий треск. Охрана командного пункта была уменьшена, чтобы создать линию обороны на опушке рощи. В непосредственной близости все еще не было столкновений с противником, но американцы находились на обоих их флангах.

— Попытайтесь снова связаться с корпусом, — сказал Антон, обращаясь ко всему персоналу штаба. — У них есть вертолеты. Нам была обещана поддержка.

Он вспомнил ночной разговор с командиром корпуса. Тот говорил о вертолетах, которые придут им на выручку.

Антон начинал подозревать, что его подчиненные старались обходиться без него, пытаясь выполнить его приказы, блокировать все перекрестки дорог и наладить поспешную оборону. Они были окружены и находились в тяжелом положении. Бригада, весь корпус был великолепным орудием наступления, хорошо организованным, чтобы вести встречные бои. Но они двигались слишком быстро, бригады отрывались друг от друга, да и между элементами самих бригад образовывались разрывы. Они двигались слишком быстро, разведка была слишком нерасторопной, и теперь они расплачивались за это.

Но даже если так, я потерпел неудачу, подумал Антон. Он попытался переложить ответственность на разъедаемый кислотой желудок и лихорадку, от которых ему было больно сидеть. А от головокружения было трудно стоять. Он должен был передать командование тому, кто мог его осуществлять.

Но кому? Разве его долг кто-то отменял? Что подумает об этом отец? Возможно, даже, что он оказался трусом. Малинского сломило расстройство желудка. В любом случае, старику будет стыдно. И Антон этого не сделает. Неважно, чего это будет стоить.

Он думал о Зине, обо всем том, что должен был сказать ей. Они много говорили. Они разделяли все. И все же, теперь ему казалось, что невероятно много слов не было сказано.

— Где вертолеты? — Неожиданно спросил Антон.

— Товарищ командир, мы не можем связаться с командованием корпуса.

— Используйте телеграф.

— Товарищ полковник, мы использовали все.

— Не говорите мне, что вы не можете чего-то! — Закричал Антон. — Вызвать вертолеты! Ты меня понял?

— Можно попытаться связаться через четвертую бригаду…

— Почему не доложили, что есть связь с четвертой бригадой?!

Ответа не последовало. Антон огляделся. Работа почти что замерла. Несколько офицеров смотрели на него.

— Какова ситуация в четвертой бригаде? — Потребовал отчета Антон.

— Они… ведут бой. К северу от нас. Товарищ командир, вы же слышали их сообщения.

Антон пытался осознать происходящее. Север был неправильной стороной. Он понял, что это значило. Американцы были к северу от них.

— Отчет о ситуации в частях, — потребовал Антон. — Мы должны сформировать силы для контратаки. — Он отчаянно пытался вспомнить нужные формулы, правила, все, чему его учили, и что он должен был сделать. Но он помнил только безымянные лица.

А потом вернулась Зина. Она наслаждалась своей наготой. Она говорила, что хочет жить там, где всегда будет солнце и никому не нужно носить одежду. Антон представлял себе это место похожим на Кубу, но где бы не было никого, кроме них двоих. Пляж. Солнце. Оно стало огромным, ослепляя его.

— Докладывайте, — настаивал на своем Антон. Он ощущал, как живот опять начинала скручивать судорога. Скоро придется выйти. Но он изо всех сил заставил себя держаться до последнего, наказывая себя за слабость. Он не бросит свой пост.

— Товарищ командир, — начальник штаба положил руку Антону на плечо. — Товарищ…

Он слегка потряс его. Антон понимал, что происходит, но было слишком тяжело ответить.

— Полковник Малинский! — Крикнул на него начальник штаба.

Антон посмотрел на него. Он был небрит. Офицерам нужно было бриться, чтобы подавать пример.

— Ваш отец на защищенном канале. Он хочет поговорить с вами. Вы сможете ответить?

Отец. Антон поднялся быстро, слишком быстро. Как будто был пойман на неосторожности. Словно он подвел своего отца.

Начальник штаба помог ему пройти через командный пункт к машине, в которой находилась аппаратура защищенной связи. Связист подал Антону табуретку. Но он не сядет. Не в присутствии отца.

— Ваш позывной — «Жар-птица», — сказал связист. — Позывной командующего фронтом — «Вьюга».

«Жар-птица». «Вьюга». Собравшись, Антон взял микрофон.

— «Вьюга», я «Жар-птица». Прием.

В ответ раздался голос отца, мгновенно узнаваемый, несмотря на хрип помех.

— Я «Вьюга». Доложите о ситуации.

Антон попытался собраться с мыслями.

— Я «Жар-птица», — начал он. — Ведем тяжелые бои. Вражеские силы проникли…

Он заставил себя говорить так, чтобы это соответствовало требованиям. Это потребовало огромных усилий, величайших за всю его жизнь.

— Американские бронетанковые силы наносят удар по, как минимум, двум направлениям. Мы понесли тяжелые потери, особенно от ударных вертолетов противника. Наши действия направлены на создание сильных очагов обороны для защиты жизненно важных перекрестков дорог. Мы пытаемся направить вражескую атаку по нужным направлениям и замедлить ее.

Голос на другом конце медлил с ответом. Разве я ошибся, удивился Антон. Разве я что-то делаю неправильно? Он бросил взгляд через открытую дверь в задней стенке кузова машины, напряженно пытаясь разобраться в обозначениях на карте, невидимых с такого расстояния, отчаянно надеясь предложить отцу план, который тот одобрит.

— «Жар-птица», я «Вьюга». Ваше решение одобряю. Продолжайте оборону. Сделайте все что можно, чтобы задержать вражескую атаку и нарушить их планы.

Голос замолчал, и Антон на мгновение подумал, что передача окончена. Он чуть не запаниковал. Он собирался сказать отцу… он был неуверен, что именно… Но знал, что было что-то важное, что нужно было сказать. Но как ему сказать это сейчас, при помощи этой аппаратуры? С офицерами и связистами, собравшимися вокруг и пристально смотрящими на него. Внутри машины было тесно, как будто в ней собрался весь командный пункт. Все напряженно слушали. Только редкие разрывы вдали давали немного шума, за которым он мог скрыться ото всех.

— Вы должны держаться, — вернулся голос, и Антону показалось, что он слышит в нем слабый оттенок человеческого тепла. — Он осознал с полной ясностью, сколького это нарушение строгой личной дисциплины стоит старику. — Вы должны держаться. Мы поддержим вас всеми доступными ударными самолетами. Сухопутные подкрепления подойдут в промежутке с двенадцати до восемнадцати часов. — Голос опять смолк. — Сможете ли вы столько продержаться?

Антон выпрямил спину.

— «Вьюга», я «Жар-птица». Вы выполним свой долг.

— Я знаю, что вы выполните свой долг, — ответил далекий голос. — Я знаю, что все ваши солдаты будут выполнять свой долг. И у вас будет вся поддержка, которую Родина сможет вам дать. Удачи! — И передача окончилась.

Антон стоял не двигаясь. Ему казалось, что некая важная связь была разорвана, не только в контексте боевых действий, но и во всей его жизни. Ему хотелось слышать голос старика еще немного. Сказать что-то, чтобы старик не прерывал связь.

Вокруг нервно начали звучать голоса. Начальник штаба кричал указания авиационному корректировщику. Да, вылеты. Самолеты. Мы будем держаться, подумал Антон.

Желудок взбунтовался. Острая боль скрутила его так, что он наклонился над приемником, и испугался, что сейчас потеряет контроль. Он поспешил к завешенному тканью выходу.

Начальник штаба прикоснулся к нему.

— Товарищ командир, я могу чем-то помочь?

— Я в порядке, — сказал Антон, отталкивая его. — Все нормально. Я вернусь через минуту.

Он наткнулся на стену палатки и с трудом нашел выход. Снаружи пришлось осторожно пробираться через глубокие колеи, оставленные расположившимися между деревьями машинами. Он посмотрел вокруг, пытаясь заметить солдат, оборонявших КП. Ему не хотелось, чтобы кто-то его видел.

Живот снова изо всех сил скрутило судорогой. Антон заколебался. Он решил не беспокоиться о том, что кто-то мог его заметить. Он оперся на ствол дерева и запутался в оплетавших его антенных кабелях. Он со злостью вырвался, обрывая провода. Кусты вцепились в брюки.

Он заставил себя пройти немного дальше, чтобы между ним и командным пунктом было несколько низкорослых кустов. Затем он сорвал с себя штаны. Дрожа, он оперся на ствол дерева, пытаясь присесть. Низ живота горел.

Антон знал, что он не смог. Он не смог сделать то, к чему готовился всю жизнь. Теперь отец пытался спасти его. Он подвел своего отца.

Обливаясь потом, Антон смотрел за деревья. Небо сияло великолепным голубым светом. Он хрипел, ожидая, когда тело перестанет карать его. Он ощущал, что силы были на исходе.

Очень скоро раздался рев самолетов. Они летели очень низко. Это был сильный, уверенный рев, подавляющий своей мощью. Самолеты, подумал он. Наконец. Отец отправил ему этот подарок.

Но лес вокруг начал гореть. Он был в стороне, на оставшейся сырой земле. Еще один взрыв подбросил его и швырнул о дерево. Антон с криком упал. Шум поглотил его. Он не мог понять, что трясется — земля или он сам. Все опять смешалось. Он плавал в волнах, играя с Зиной. Это была Куба, море было соленым и теплым, а небо безоблачным, великолепного голубого цвета. И солнце. Все ближе и ближе. Оно вплотную подошло к поверхности моря. Зина была в опасности. Он кричал, пытаясь предупредить ее. Огромное солнце подходило все ближе, поглощая землю.

Антон открыл глаза. Все вокруг горело. И понял, что он тоже горит. Горели руки, горели штаны на щиколотках.

Он вскочил на ноги, спотыкаясь, размахивая факелами рук.

Зина, закричал он, или только подумал, что закричал. Отец. Только не так, господи, только не так…