Чибисов вышел из бункера на свет. Вид разбомбленного леса, покрытых пеплом опалин, потряс его. В течение всей войны он слышал и ощущал, как поверхность над бункером сотрясалась от взрывов. Но последствия оставались невидимыми. За рябыми от осколков дверями бункера, огромные кратеры от бомб и черные опалины покрывали пейзаж. Едкий запах взрывчатки витал в воздухе. Тем не менее, голубое небо благословляло живых и мертвых, а пропитанный гарью воздух показался свежим после затхлости бункера.

Вскоре ему придется посетить хорошего врача, возможно, даже лечиться в санатории. Дыхание не могло нормализоваться и, несмотря на свою решимость, Чибисов начал сомневаться, что сможет справляться со своими обязанностями еще какое-то время.

Самолеты все еще рассекали небеса, на дорогах продолжала шуметь техника. Но, в общем, стало гораздо тише, чем было раньше. Исчезли звуки боя.

Штейн, это отвратительное существо из генштаба со своими поганенькими фильмами, в конце концов, оказался прав, как и предсказывал Дудоров. Немцы сломались. У Чибисова все же оставались сомнения в том, что отвратительные фильмы и передачи Штейна сыграли в этом такую большую роль, как тот разглагольствовал. Даже у самой лучшей пропаганды есть свои пределы. Но уже задачей историков было спорить, чей вклад оказался значительнее. Для Чибисова все это было частью неделимого целого. Честно говоря, он столкнулся с ужасающими просчетами и некомпетентностью. Однако, в целом советская армия показала себя лучше, чем ее отдельные части. В конечном счете, результат был налицо.

Удар военный, политический, психологический… правительство ФРГ сломалось на вопросе о применении ядерного оружия. Американцы и англичане требовали прибегнуть к нему, а французы готовились к самостоятельному удару. Но немцам не хватило воли и решимости. Столкнувшись с ошеломляющей скоростью, с которой они потерпели очевидный крах и невиданным масштабом разрушений, они отказались превратить свою страну в ядерное поле боя. Немцы подорвали политику НАТО в мирное время, и теперь пожали урожай в военное.

Чибисов был одним из немногих, кто знал всю правду. Американцы, чья контратака в действительности оказалась основным компонентом генерального контрнаступления, едва не нанесли им поражение. Возможно, прибывшие подкрепления сдержали бы их, но наступление американцев и удивительно стойких войск СГА было мощным. Даже Дудоров не смог верно оценить, сколько рассеянных остатков СГА смогло вступить в бой. Бои шли уже в десятке километров от места переправы через Везер в Бад-Эйнхаузене, когда немецкий запрос на прекращение огня остановил их.

Правительство ФРГ объявило об одностороннем прекращении огня и потребовало, чтобы все войска НАТО прекратили наступление на немецкой земле в отчаянной попытке умиротворить СССР. Все боевые подразделения НАТО должны были быть выведены на запад от Рейна в течение девяноста шести часов, и полностью покинуть немецкую землю в течение пятнадцать дней. Остатки бундесвера также выводились за Рейн. Многие офицеры бундесвера сопротивлялись капитуляции, но рядовой состав отказался поддержать их. И после вывода армий НАТО, советские танки покрыли оставшийся путь до Рейна без единого выстрела.

И на этом все было окончено, надеялся Чибисов. Не было смысла наступать дальше. Рейн стал естественной границей советской сферы влияния, а контроль над всей Германией означал контроль над всей Европой. Французы, в конце концов, приспособятся к новому порядку. Оккупация Франции принесла бы больше проблем, чем пользы. Британия также должна была остаться американским форпостом для достижения того порядка, который устанавливался в новой Европе.

Некоторые высокопоставленные советские военные хотели двигаться дальше. Большинство из них не видели войны собственными глазами, и потому требовали дальнейшего наступления с гораздо большей легкостью, чем те, кто испытал ее на своей шкуре. Больше всего опасений вызывало то, что американцы могли рассматривать войну как неоконченную и готовить удар в другом месте. А на востоке сгущались тучи. Перейдет ли война в азиатскую или тихоокеанскую фазу? Лично Чибисов надеялся, что она окончилась. Он надеялся, что американцы проявят достаточно здравого смысла, чтобы отвернуться от Европы, которая забирала у них деньги и жизни и ничего не дала взамен. Он не мог полностью поверить в то, что американцы продолжат войну на другом фронте. Но он ожидал чего угодно. Американцы оставались загадкой.

Разумом Чибисов понимал, что советская военная наука, предусматривавшая интеграцию военных и политических стратегий в одну сокрушительную доктрину, была научно обоснована. Единство усилий на самом высоком уровне. Но, в конечном итоге, не столько советские танки, сколько собственная глупость победила НАТО. Следя за ходом войны с уникальной позиции стороннего наблюдателя, Чибисов оставался убежден, что все легко могло сложиться иначе. Например, окруженные к северо-востоку от Ганновера немецкие войска, к настоящему времени разоружались, с сохранением ограниченного количества вспомогательной техники, чтобы быть выведены за Рейн. Они вполне могли продолжать сопротивление. НАТО имело достаточно боевой мощи, но ему не хватило единства целей и силы воли. С практической точки зрения, альянс уничтожило отсутствие четкой и единой военной доктрины. Они располагали нужными силами и средствами, но каждый настаивал на исполнении собственного плана. Чибисов был им признателен.

Черная птица села на разбитое дерево. Чибисов подумал о судьбе сына Малинского. Из остатков его бригады сообщили, что гвардии полковник Малинский погиб при авиационном ударе. Но тело так и не было найдено, и старик отказался принять смерть сына. Генерал лично отправился на его поиски.

Чибисов глубоко сочувствовал своему покровителю и другу. Казалось идиотской иронией судьбы, что каждый должен кого-то потерять в такой час. Чибисов не знал молодого полковника достаточно, чтобы самому скорбеть по нему. Но горе Малинского передалось ему. В некотором отношении он понимал, что потеря сына стала для Малинского более тяжелым ударом, чем если бы он потерпел поражение.

Конечно, множество чьих-то сыновей погибли. Чибисов попытался рационализировать горе старика и отбросить его прочь. Но образ Малинского не покидал его. Он представлял, как старый генерал бродит по обгоревшей земле, где когда-то был лес, всматриваясь в сгоревшие остовы командных машин. Заморгав в попытке взять свои чувства под контроль, Чибисов беспомощно понимал, насколько он любил старика. Было бы гораздо лучше, если бы астматический еврейский отщепенец, который нигде не мог найти себе пристанища, погиб вместо его сына.

Чибисов вспомнил о своей матери. Его отец, убежденный коммунист, не терпел никаких упоминаний о религии в их доме. Но в детстве мать рассказывала ему сказки и легенды. Только гораздо позже Чибисов понял, что некоторые из них были историями из Ветхого Завета. Он по-взрослому улыбнулся этому материнскому коварству, вспомнив, как его напугала история об Аврааме и Исааке. Уже ребенком Чибисов не сомневался, что его отец принес бы его в жертву, если бы современные боги потребовали этого.

Его мысли вернулись к Малинскому и его сыну. Горькое окончание старой сказки, в которой бог не смягчился, не простил, не проявил милосердия. Бог был таким, какого заслуживал этот мир, а не таким, каким должен был быть.

Конечно, это не помогло найти в смерти что-то романтическое. Чибисов посмотрел на ворону со сломанной лапой. Птица тут же взмахнула крыльями и поднялась в небо, как будто взгляд Чибисова спугнул ее. Чибисов глубоко вздохнул, наполняя воздухом сведенные легкие. И направился в бункер, чтобы заняться с отчетами с фронта.

* * *

— Они нас окружили, — рассказывал Серега небольшой группе солдат, собравшихся вокруг его койки. — Мы были полностью отрезаны. Вражеские танки повсюду. Вы себе просто не представляете. Но мы выстояли. Мы держали оборону два дня и убили всех немцев, которые нас атаковали.

Леонид смирился с этими россказнями. Серега повторил их столько раз, что они приобрели самостоятельную ценность. Ни он, ни Серега не проронили ни слова о том, что случилось в том подвале в маленьком немецком городке. Когда они выбрались из подвала, они словно договорились не рассказывать об этом. И было действительно незачем говорить об этом. Это ничего бы не изменило. Они просто спрятались в сарае и ждали, пока не вернулись советские войска. Подразделение было представлено свежими подкреплениями прямо из советского союза, которые прибыли слишком поздно, чтобы застать там любого противника. Двоих «ветеранов» отправили в тыл, в изолятор для солдат, отбившихся от своих подразделений. Он размещался в больших казармах неподалеку от города Берген. Казармы несколько попали под артиллерийский огонь в ходе боев, но качество всего, он нар до сантехники было удивительным. Леонид был не против расположиться здесь.

В лагере находились две группы солдат. Большая группа, в которой находились Леонид и Серега, размещалась в переполненных бараках с постоянными поверками, если только их не отправляли в окрестности на ремонт техники, погрузку или разгрузку грузовиков. Каждый день солдаты покидали лагерь, отбывая в свои подразделения, а на смену им прибывали новые. Еда была неплохая, офицеры также были сильно загружены работой, несмотря на то, что часто занимались не своей, так что оставалось немного свободного времени, чтобы отдохнуть на койках и обменяться фронтовыми байками.

Меньшая группа солдат размещалась в соседних бараках, обнесенных колючей проволокой. Вооруженная охрана патрулировала периметр. Как объяснил им местный замполит, там содержались дезертиры, которые бросили оружие и бежали с поля боя, предав священный долг советского солдата. Всем им должны были быть предъявлены обвинения по соответствующим статьям. При каждом упоминании о дезертирах, у Леонида холодело внутри. Он осознавал, насколько зыбкой была грань между ними и такими солдатами как он с Серегой. Кто-то говорил, что разница определялась на основании того, было ли у солдата при себе оружие, когда его задерживали, но Леонид считал, что дело было не только в этом.

— Ну и вот, — продолжал Серега. — Наконец, у нас кончились патроны. Нам ничего не оставалось делать, кроме как залечь и приготовится к рукопашной. Мы думали, что уже все кончено. Но вернулись наши войска, хотя и позже, чем мы ждали. Нам сказали, что мы оказались дальше всех в тылу врага. Никто другой бы столько не продержался.

Большая часть этой байки вызвала бы проблемы, прояви слушатели больше цинизма. Но Серега сохранил свой талант убеждать людей. Леонид находил это замечательным. Серега опять начал ошиваться около политрука лагеря и снова начал дистанцироваться от Леонида.

Тот не возражал. Ему хотелось просто оставить войну в прошлом. Ему хотелось вернуться домой, и он жадно вслушивался в слухи о том, что всех участников боевых действий демобилизуют, а те, кто не воевал, останутся здесь в составе оккупационных войск. Тем не менее, Леонид подозревал, что если кто-то и демобилизуется, так это Серега. Ну и ладно, это тоже хорошо. Рано или поздно демобилизуют всех. Армия не сможет держать их вечно. Он вернется домой, к своей гитаре. Ему удалось сохранить две из украденных кассет. Его удивило, что их не конфисковали по прибытии в изолятор. Оказалось, что почти у каждого был какой-то сувенир, напоминающий о войне.

Громкий голос призвал солдат к вниманию. Время было почти что для ежедневного обзора мировых событий в исполнении замполита. Леонид предположил, что или лекция начнется немного раньше, или это будет очередная из бесконечных перекличек.

Он ошибся. Вместо замполита, появился прапорщик, отвечающий за организацию работ вместе с незнакомым капитаном. Прапорщик заявил, что для них появилось очень ответственное задание, требующее немедленного исполнения силами взвода солдат. Все хорошо знали, что означал этот эвфемизм. Нужно было собирать тела убитых. Это было худшее, что можно было себе представить.

Меня точно отправят на это задание, подумал Леонид. На мое счастье.

* * *

Майор Безарин сидел на обрамляющих реку бетонных плитах, наблюдая за выводом последних американских войск за Рейн. Новая медаль болталась на выглаженном кителе, надетом для церемонии представления к награде. Генерал армии Малинский, командующий фронтом, лично прибыл для вручения нескольких десятков наград вместе с командующим третьей ударной армией и оккупационными силами в Руре генералом Старухиным. Банкет с бурным распитием коньяка, несомненно, все еще продолжался в роскошном японском отеле, служащим временным штабом советской администрации в Дюссельдорфе. Но Безарин не испытывал тяги к алкоголю. Он ускользнул с банкета, чтобы подумать об Анне и остальной части своей жизни.

За раздумьями он смотрел на двигавшихся вдали американцев. Уродливые, тошнотворного вида ударные вертолеты прикрывали переправу, вися над промышленными районами на дальнем берегу. Танки пересекали большой мост, башни вращались по сторонам, держа орудия наготове, чтобы прикрыть тылы. Американцы двигались великолепно, с отменной дисциплиной на марше. По мнению Безарина, они были совершенно непохожи на разбитую армию.

Но они были разбиты. Если не на поле боя, то выше, на уровне принятия решений. Безарин вспомнил, как ждал их на высоте в Бад-Эйнхаузене, в окружении своих уцелевших танков, готовясь встретить смявших передовые советские силы американцев последними снарядами. Их наступление было чудесным образом остановлено, когда до его позиций им оставалось всего несколько километров.

Безарин смотрел на своих врагов. Он полагал, что смог бы победить их в нормальных условиях. Но все-таки не хотелось вступать с ними в бой почти без снарядов. Большие, крепкие на вид танки скользили по мосту, частично скрытые его парапетами. Американцы, их великий враг. Теперь они уходили, и, казалось, что кошмар всей его жизни подошел к концу. Безарин попытался честно доложить о случившемся на шоссе за Хильдесхаймом. Но его никто не хотел слушать. Случившееся было найдено тревожным, прискорбным, но, с точки зрения большой войны, неизбежным. Родине нужным были герои, а не военные преступники.

И Безарин стал героем. Одним из героев блестящей операции по форсированию Везера. В его собственном сознании ужас той бойни начал блекнуть, затмеваясь успехами, достигнутыми батальоном. Он попытался написать Ане об этой трагедии, надеясь, что она каким-то образом сможет понять его и помочь. Но он не мог изложить это и на бумаге. Инцидент, казалось, требовал быть забытым. Похоронен, как сами мертвые. Безарин знал, что эти образы останутся с ним, на глубине сознания, иногда всплывая оттуда, чтобы напомнить о том, что было совершено им и его солдатами. Но сейчас, все больше думая об Ане, он вспоминал аромат ранней Галицкой весны, запах женщины, которую держал на руках. Вместо того, чтобы исповедоваться ей, он наконец, нашел в себе силы, чтобы написать и сказать, что любит ее.

Безарин понятия не имел, сколько времени будет идти письмо, если дойдет вообще. Он боялся, что письмо или ее ответ потеряется в творящейся неразберихе, и решил, что если она не ответит не придет в течение месяца, он напишет ей снова. И снова. Теперь его не сломит страх перед маленькой хрупкой полькой.

В то же время, он ощущал себя призраком из прошлого. Его мысли наполнялись страшными образами с Аней в чужой постели, того, что его признание прочитает совсем другой человек. Он беспокоился, что стал для нее мимолетной историей из прошлого. Но решил не сдаваться без боя.

На набережной остановился автомобиль. Безарин напрягся. Он не должен был расслабляться, были сообщения о нападениях на советских солдат и офицеров по всей зоне оккупации. Офицеры должны были передвигаться как минимум по двое, а лучшее вообще не появлялись вне места службы без особой надобности. Перемещения солдат были сильно ограничены.

Безарин положил руку на кобуру.

* * *

Малинский удивился, увидев майора. Он не ждал компании и не хотел ее. Он просто хотел увидеть Рейн поближе, насладиться историческим моментом. Увидеть, во имя чего были все жертвы. И когда нервного вида майор потянулся за пистолетом, Малинский поступил наилучшим способом:

— Я буду признателен, если вы не станете стрелять в меня, товарищ майор.

Майор смущенно покраснел. Он пробормотал слабые, еле слышные извинения.

— Не беспокойтесь, — сказал ему Малинский. — Очень хорошо, что вы всегда начеку.

Он узнал в майоре одного из офицеров, которых награждал час назад. Он предложил ему сигарету, от которой майор неуклюже отказался. Малинский удивился, что этот свежеиспеченный герой вот так сидит в одиночестве, когда Старухин обещал устроить величайшую попойку столетия. Но Малинский и сам позволил себе удалиться, чтобы дать Старухину и его ребятам возможность залить алкоголем свои раны. Старухин казался Малинскому воплощением многих извечно русских черт — шумности, тщеславия, щедрости, хамства на почве личной власти, отчаянной потребности в товариществе, чередования энергии и лени, способности на большую жестокость.

Кто знал, какие черти терзали этого одинокого майора? Война очень по-разному влияет на разных людей. Малинский смотрел на молодого мужчину. Лицо майора было умным. Не таким умным, и, конечно же, не таким чувствительным, как лицо Антона. Но это было умное и серьезное лицо человека, способного пойти далеко в условиях нового режима. Конечно же, этот герой советского союза не должен надолго оставаться майором.

— Женаты, товарищ майор? — Спросил Малинский. — Наверное, думаете о жене и семье?

Майор уже оправился от смущения. Но говорил по-прежнему неловко.

— Никак нет, товарищ генерал армии. Я не женат.

Малинский отряхнул пепел сигареты в реку. Легендарный Рейн несколько разочаровал его своей грязной серовато-коричневой водой и кучами мусора по берегам.

— Подруга?

Молодой майор кивнул с глупой энергичностью.

— Так точно, товарищ генерал армии. Замечательная девушка. Очень интеллигентная.

Малинский ощущал, что майор хотел больше рассказать о своей возлюбленной. Но дисциплина заставляла его сдерживаться.

— Отлично, — сказал Малинский. — Вы должны жениться на ней. Брак — великолепное дело. Очень рекомендую. И у вас должны быть дети. Родина должна сохранить потомков своих героев.

Малинскому вдруг захотелось окончить эту дискуссию и оставить майора наедине с самим собой. Он подумал о собственной жене. Он не сможет увидеть ее еще некоторое время, и весть о гибели Антона ей придется встретить в одиночестве. Казалось ужасно несправедливым, что его жена останется одна в такое время. Жене военного никогда не видать удобств и комфорта нормальной жизни.

Жена Антона тоже осталась одна. Еще в большем одиночестве, чем Полина. Никто уже не вернется к ней. Малинский думал о Зине, этой глупой, безответственной рыжей девушке, которую невозможно было не любить. Наполненная энергией, просто разрываемая ей. У нее не было ни малейших качеств, присущих жене солдата. За исключением способности любить его сына. Ее любовь делала его настолько счастливым, что Малинскому и самому начинали нравиться ее вкусы и эпатаж. Да, подумал он, она делала моего сына счастливым. Я должен позаботиться о ней.

Малинский ощущал, как на глаза наворачиваются слезы. Он не мог допустить, чтобы это кто-то увидел. Он сжал руки, чтобы восстановить контроль над собой и уронил окурок в реку. Но он не мог примириться со смертью Антона. Не мог этого вынести. Он был бы рад, если бы мог умереть вместо сына.

Он посмотрел на отведшего глаза майора. Почему этот человек выжил, а его сын нет? В этом майоре не было ничего особенного, ничего, без чего мир не смог бы обойтись. В его лице не было никаких признаков аристократизма и тонкости черт лица Антона. Почему из всех сыновей должен был умереть его?

Малинский понимал все логически. Он понимал войну. Он даже понимал, как мало значила судьба его сына на фоне событий, которые изменили мир. Но он не мог, просто не мог смириться с этим. Он проклинал смерть, отказывался признавать ее, сохраняя Антона вечно живым в своем сердце. Последний из Малинских, с горечью подумал он. Теперь мы останемся лишь в строках еще ненаписанных исторических трудов.

Антон.

Малинский проследил взгляд майора, обращенный к далекому мосту. Американцы уходили. Малинский знал, насколько они были близки к своей цели. Они почти разбили его. Но «почти» не считалось.

Он не испытывал особой ненависти к американцам. Он восхищался их организацией, их неумолимой решимостью. Он думал о том, каким горьким был для них этот марш после того, как они так хорошо себя проявили. Малинский полагал, что смог бы сдержать их на Везере до подхода армий второго эшелона. Но он был рад, что ему не пришлось этого делать.

Малинский отринул нахлынувшие мысли. Нужно было идти. Он должен был присутствовать еще на множестве церемоний, вручать новые награды, а также решать множество утомительных вопросов в перерывах между тостами. Он ощутил желание послать американцам салют, прежде чем они уйдут, выразить признание старого солдата. Но он сомневался, что майор поймет этот жест. Старые традиции умирали, и нельзя было поддерживать их искусственно, как бы вы не старались. Пришли времена молодых и бездумных. В конце концов, Малинский просто пожелал майору удачи с его девушкой.