Первый лейтенант Говард Мередит, для друзей просто Мерри, сын обеспеченных родителей, стоял посреди трупов. Врачи уехали, пожимая плечами, и он остался наедине с пареньком, которого только что убил. Обе стороны понесли большие потери, хотя лейтенант еще не знал точных цифр. Кто-то выкрикивал слова приказов - военные принялись налаживать на улице нормальную жизнь. Но и знакомые слова команд, и жалобы штатских невнятным шумом отдавались у него в ушах, не затрагивая сознания. Еще один вертолет прогрохотал над головами, бросив зловещую тень на место недавнего боя. Из установленного на его борту громкоговорителя раздавались призывы к жителям близлежащих домов не покидать помещений. Ветер, поднятый винтами вертолета, шевелил одежду на теле паренька, как будто кто-то невидимой рукой обыскивал его карманы. Что ж, настанет время и для этого.

Цвет крови казался бледным на фоне наряда убитого. Вызывающе кричащая форма улицы. В таком безвкусном сочетании искусственного атласа и блестящих цепочек Мередит не решился бы показаться даже на костюмированном балу. Подобная одежда была ему почти так же чужда, как яркие свободного покроя платья из набивных тканей, которые так любили женщины в Заире. Он не желал иметь ничего общего с ними со всеми.

И вместе с тем они были частью его. Нечто до конца непонятное, необъяснимое, а возможно, и выдуманное, сочиненное им самим. Глаза мертвого парня казались огромными и ослепительно белыми на его черном с темно-бордовым оттенком лице. Даже в смерти не обретя покоя, юноша, скорее, походил на персонаж из старого вульгарного комикса. Дешевый клоун, неожиданно столкнувшийся лицом к лицу с призраком.

Ничего общего, убеждал себя Мередит. Все это чушь.

Про себя он отметил, что вокруг было очень светло. В мягком, зимнем свете, залившем улицу, все предметы вырисовывались особенно четко. Дым от выстрелов улетучился, и над замерзшим городом почти не висело смога. Если отбросить груз предрассудков, нищие дома смотрелись почти живописно. Бедный район в красивом южном городе, дремлющий в солнечный день. Мередит не понимал, почему при таком ярком освещении он так плохо видит дорогу.

Мерри Мередит, рожденный для ясной и безмятежной жизни, красивый и на редкость умный, дрожащими руками совал пистолет обратно в кобуру. Он отвернулся от тела убитого им юноши и начал выкрикивать слова команд своим людям. В его голосе звучала блестящая уверенность актера, который твердыми шагами выходит на сцену, оставляя за кулисами жизнь, полную горя и неудач.

Далеко позади остался его родной город Энн Арбор, где Говард впервые в жизни столкнулся с предрассудками, когда его родители пришли в ужас от выбранной им профессии. Он всегда с теплотой и благодарностью думал о родителях и только жалел об одном: что так и не сумел найти время, чтобы серьезно поговорить с ними как взрослый человек со взрослыми людьми и объяснить, почему его жизненный путь должен был так сильно отличаться от их судьбы. Впрочем, он вряд ли сумел бы подобрать нужные слова. Слишком многое в его решении шло от чувств, от интуиции.

Эпидемия с удвоенной яростью набросилась на семьи университетских преподавателей, словно в отместку за то, что не нашла себе жертв в опустевшем студенческом городке. Похоже, болезнь Рансимана отличалась большим стремлением к знаниям, не делая различия между либералами и консерваторами, преподавателями математики или литературы английского средневековья. Его отец был историком, специализировавшимся в изучении истории Соединенных Штатов с точки зрения ее влияния на судьбы расовых меньшинств, а мать, социолог, искала объяснения проблем негритянского населения Америки - того самого населения, с которым она, несмотря на темный цвет кожи, не имела абсолютно ничего общего благодаря своему богатству, образованности, происхождению и образу жизни. Эпидемия унесла их обоих в одночасье, словно соблазнившись их ученостью, прежде чем вернувшийся из заирского ада сын смог обнять родителей в последний раз.

Он часто вспоминал их, и, как правило, перед ним вставали либо картины золотого, на удивление беспечного детства, либо яростные столкновения, когда родительское отчаяние, возмущение и любовь к сыну вступали в конфликт с его упорным желанием пойти в Уэст-Пойнт ‹Военная академия в США›.Слабая улыбка тронула уголки его губ при воспоминании об их упреках, порожденных заботой о нем же: что мы сделали не так? Где мы ошиблись? Как случилось, что мы настолько не сумели передать собственному сыну систему наших жизненных ценностей, что он захотел стать военным? Признайся Говард в гомосексуальных наклонностях или даже в пристрастии к наркотикам, и то они не ощущали бы так остро свою несостоятельность как родителей. Они дошли до того, что соглашались, чтобы он остался дома и поступил в Мичиганский университет. Он даже мог продолжать занятия футболом…

Что ж, он действительно играл в футбол, в той команде Уэст-Пойнта, которая впервые за многие десятилетия завоевала чемпионский титул. Так ребенок, некогда вынужденный прятать от родителей игрушечных солдатиков, как другие дети прячут не до конца им понятные порнографические открытки, стал офицером армии Соединенных Штатов Америки. Его родители все-таки приехали на выпускную церемонию, но мать все время отчаянно рыдала, а отец сохранял на лице стоическое выражение человека, чей сын только что женился на городской шлюхе.

А потом детство кончилось. За два дня до окончания отделения офицеров военной разведки он получил приказ прибыть для прохождения службы в Восемнадцатый воздушно-десантный корпус, размещенный в Форт-Брэгг. Ему надлежало отправляться туда немедленно, без положенного отпуска. Почти все его однокашники оказались там же: в ходе заирского кризиса армия отчаянно спешила доукомплектовать до штатного расписания хотя бы несколько основных частей. В Форт-Брэгг его срочно зачислили в штат, дали расписаться в получении полевого обмундирования и запихнули в транспортный самолет, вылетавший вдогонку за уже убывшей в Киншасу частью.

Говарда охватило чувство возбуждения, и только изредка где-то внутри шевелился легкий холодок страха. Он летел на войну. Скоро ему понадобятся все его знания. Перед ним открывались полные драматизма, хотя и несколько туманные, перспективы.

Но войны он не увидел. Вместо этого он застрял в грязном, охваченном болезнью пригороде Киншасы, где и просидел за пультом станции сбора разведданных, глядя на мерцание разноцветных дисплеев и так абсолютно ничего и не сделав, чтобы изменить ход кампании.

Но все же Говард многое понял. Он понял, насколько бесполезно все то, чему его учили на войне, и, главное, окончательно осознал себя американцем до мозга костей. Несмотря на все его упрямство, родители тем не менее сумели заронить в душу Мередита частичку веры в то, что африканское происхождение таинственным образом связывает его душу с землей предков. Их видение мира обещало встречу с природной жизненной мудростью, более глубокой и щедрой человечностью и яркостью характеров, не испорченных влиянием холодных бледнолицых выходцев из Северного полушария.

Вместо всего этого он увидел эпидемию. И такой размах коррупции, корысти и бесчестья, которые до основания потрясли его душу среднего американца. Он не заметил ни единого признака духовной широты и благородства, ничего, что говорило бы о дремлющем величии расы. Говард пытался закрывать глаза на реальности африканской жизни, отчаянно отрицал очевидное, не желая даже сейчас убедиться, насколько заблуждались его родители в представлениях, которые сформировали их мировоззрение.

В конечном итоге ему пришлось признать, что у него больше общего с каким-нибудь белокожим рядовым из алабамской глубинки, нежели с заирцами. Культура, любовь к телевизору, видео, компьютерным играм, музыка, реклама, учебники, манеры, удобства современной цивилизации, полуфабрикаты для завтраков, представление о том, что прилично и что нет, да и просто понятия «добра и зла» - все это перевешивало реальные и мнимые расовые узы. Вместо романтики он нашел лишь грязь. Да и сами африканцы не испытывали к нему братских чувств. Их интересовали только его деньги.

Родителям же он писал, что хотя боевые действия и эпидемия ограничивали для него возможность получше узнать страну, рассвет над большой рекой являл собой величественную картину, а растительность исключительно живописна.

А потом, так до конца и не поняв, почему судьба так жестоко обошлась с его армией, с его страной, он закинул свои пожитки в другой транспортный самолет и отправился в карантин на Азорах. По счастливой случайности болезнь Рансимана не задержалась у его койки. В лагере творился такой кошмар, что практически каждый приготовился умереть или в лучшем случае пострадать от эпидемии. Уровень самоубийств среди ожидавших своей судьбы мужчин и женщин подскочил до невиданной отметки. Как-то раз отказал последний бульдозер, и тем, кто еще не заболел, пришлось вручную копать траншеи для захоронения мертвых. Потом кончились пластиковые пакеты для трупов. Тогда вышел приказ сжигать тела. За ним последовал другой - выкопать ранее похороненных и сжечь их тоже. Умирая от страха, Мередит вызывался добровольцем на самые опасные работы. Он убедил себя, что в этом заключается его долг - компенсировать то, что он в безопасности просидел в Киншасе все то время, когда его товарищи погибали в сердце Заира.

Но хотя насыщенный дезинфектантами дым от костров жег ему ноздри и выедал легкие, у него ни разу не поднялась температура, желудок работал, как часы, и его кожу так и не украсили памятные знаки африканской кампании. Ему часто приходило в голову, что, возможно, Всевышний берег его для неких важных дел, хотя он суеверно гнал от себя такие мысли.

На острове живые говорили в основном только об одном - о возвращении домой, на безопасную, здоровую землю. Но болезнь Рансимана опередила их, и, когда Мередит сошел с транспорта в Довере, эпидемия уже бушевала в Соединенных Штатах точно так же, как и во всем остальном мире. Сперва прекратились занятия в школах и университетах. Затем закрылись театры и рестораны. Потом появились замки на дверях магазинов, которые торговали товарами не первой необходимости. Но умилостивить эпидемию не удалось. Болезнь змеей сползла с транспортерных лент в аэропортах, извиваясь, потянулась по основным магистралям страны, проследила второстепенные шоссе до их пересечения с проселочными дорогами, а потом по неотмеченным ни на каких картах колеям добралась до ферм, ранчо и поселков. На Среднем Западе разбросанные то тут, то там городишки съеживались и умирали. Дичали и зарастали поля. Но основной удар пришелся по большим городам.

Общественные службы рассыпались, как карточные домики. Бесполезными оказались все меры профилактики, допустимые в свободном обществе. От врачебных масок и перчаток толку было не больше, чем от птичьих клювов и ароматических шариков средневековых целителей времен эпидемий чумы. Болезнь пожирала жизни работников коммунальных служб, полицейских, транспортников, ремонтников, медиков. Горожане бросились в сельские районы, рыская на своих машинах в поисках обойденного заразой хуторка, где можно снять комнату. Они разносили болезнь, пока у них не кончался бензин, пока они не умирали в мучениях где-нибудь на обочине или пока какой-нибудь местный житель не пристреливал их на пороге своего дома. Маленькие города и деревни пытались перекрывать ведущие к ним дороги. Но в наше время, когда даже хлеб привозят издалека, невозможно жить, отгородившись от остального мира. И БР приходила все равно, даже если грузовики с продовольствием застревали где-то в пути.

Эпидемия пробудила в людях самые худшие черты их характеров. Страну в мгновение ока заполнили шарлатаны, предлагавшие за огромные деньги чудесные лекарственные снадобья; телевизионные пророки, обличавшие современников в духе Апокалипсиса, тут же требовавшие денег, дабы они замолвили перед Богом словечко за слушателей; уголовники, без колебаний вламывающиеся в дома больных, чтобы ограбить и убить уже обреченных людей; врачи, отказывавшиеся лечить жертв БР. В этой стране люди познали всю меру добра и зла в других и в себе. В маленьких местечках отряды вооруженных добровольцев все чаще и чаще окружали те дома, где» поселилась зараза, а потом сжигали их дотла вместе с живыми и мертвыми обитателями. В тех районах, где все еще существовал закон, школы и оружейные склады Национальной гвардии были превращены в больницы, но врачи мало что могли сделать, помимо внутривенных вливаний в обезвоженный болезнью организм, и в основном просто ждали, кто умрет, а кто выкарабкается самостоятельно. Через некоторое время начал ощущаться дефицит стерильных растворов, ибо спрос подскочил до невиданных размеров, а производства позакрывались, к тому же рухнула некогда отлаженная система доставки. Те питательные растворы, которыми торговали на черном рынке, убивали столь же часто, сколь спасали жизнь. По сотрудникам «скорой помощи» нередко стреляли, а их машины сжигали, так как слухи объявили именно их основными разносчиками заразы. А выжившие после болезни подчас возвращались домой только затем, чтобы узнать, что их семьи или любимые, хозяева их домов или соседи не собираются пускать их назад, и вдоль шоссейных магистралей и железных дорог выросли поселки, населенные обезображенными людьми. Беженцы же все чаще образовывали колонии в национальных парках, где угроза полуночных рейдов местных линчевателей казалась менее вероятной.

И все же стремление жить по нормам цивилизованного общества полностью не исчезло в людях. Всегда находились добровольцы, мужчины и женщины, которые вопреки здравому смыслу и инстинкту самосохранения шли работать в командах «скорой помощи» или таскать пропитанные химикатами мешки для умерших - производство таких мешков выросло за время эпидемии в целую индустрию. Мужчины, всю предыдущую жизнь проведшие за конторскими столами или за дисплеями компьютеров, вручную убирали с улиц горы мусора или пополняли ряды полиции и водителей грузовиков. Когда губернаторы штатов объявили мобилизацию Национальной гвардии, на их призыв откликнулись пусть не все, кто в свое время принимал присягу, но достаточно людей, чтобы развозить основные продукты питания, копать братские могилы, патрулировать наиболее опасные городские улицы и дороги. Никто не мог предсказать заранее, кто именно струсит и убежит, а кто станет рисковать жизнью ради общего блага. Ни религиозная или расовая принадлежность, ни возраст, ни размеры доходов не давали поводов для обобщений. Но храбрецы всегда находились, пусть не так много, как хотелось бы, но всегда больше, чем можно было бы ожидать, исходя только из логики самосохранения.

Самый тяжелый удар эпидемия нанесла по прибрежным мегаполисам Калифорнии. Схваченная на живую нитку инфраструктура бесформенного Лос-Анджелеса распалась в мгновение, и никакие старания немногих уцелевших чиновников вкупе с добровольцами не могли восстановить прежний порядок. Банды, всегда чувствовавшие себя как дома в Восточном Лос-Анджелесе и в прочих облюбованных люмпенами районах города, становились сильнее год от года и теперь безраздельно господствовали на своих территориях. Они решали даже, кого допускать к дележу продуктов питания, жалкой струйкой поступавших в город. Эпидемия предоставила им долгожданные возможности. Вскоре банды шагнули за пределы своих владений - сперва прочесали наиболее богатые кварталы Лос-Анджелеса, затем стали снаряжать экспедиции, чтобы грабить окрестные маленькие города, поселки и отдельные дома. В конце концов, они добрались даже до границ штата Юта. Гангстеры не только пополнили свои ряды и разбогатели за прошедшие десятилетия, они еще и выучились довольно ловко манипулировать общественным мнением. В то время как поставщики продуктов боялись посещать контролируемые бандами районы, так как знали, что их груз разворуют, а водителей - если их и пощадит зараза - изобьют или просто убьют, представители гангстеров, подделываясь под голос народа, по радио и телевидению обвиняли правительство в том, что оно нарочно загоняет болезнь Рансимана в гетто и бараки и пытается уморить голодом национальные меньшинства. Даже коммерческие средства массовой информации предоставляли им слово, устав показывать старые фильмы и объявлять приказы властей. А гангстеры казались такими яркими, увлекательными… даже забавными.

Попытка ввести в Лос-Анджелес Национальную гвардию штата Калифорния закончилась плачевно - в город вошли малочисленные от ряды, мало или совсем не подготовленные для стоявшей перед ними задачи. Стоило им появиться на улице, как они подвергались постоянным нападениям, - направлялись ли они разгружать ящики с консервами или на уборку мусора. То, что рано или поздно они откроют ответный огонь, было неизбежно. И тогда пресса подняла вой о жестокости гвардейцев и принялась лить слезы над их жертвами. Репортажи из Лос-Анджелеса возымели столь воспламеняющее действие, что по всей стране начали вспыхивать стычки, даже в тех местах, где ситуацию прежде удавалось держать под контролем.

В Лос-Анджелесе погасло электричество, водопровод работал от случая к случаю, а в резервуарах вода оказалась зараженной. Тела умерших лежали прямо на улицах. Поредевшие ряды полиции и Национальной гвардии не имели доступа во многие части графства Лос-Анджелес и изо всех сил старались защищать хотя бы те районы, где банды не пустили глубоких корней. Но тем самым они навлекали на себя еще более яростные обвинения в расизме - как со стороны брошенных на произвол судьбы бедняков, так и со стороны репортеров, которые все свои расследования вели по телефону, боясь и нос показать на улицы, где хозяйничали болезнь и гангстеры. Пресса все чаще стала полагаться на видеоинформацию, поставляемую бандитами.

Побоище в Кингмане, населению которого пришлось с оружием в руках отстаивать свой заброшенный городок от значительно лучше вооруженных отрядов гангстеров, в конце концов привлекло к себе внимание самого президента. Вопреки советам наиболее умудренных политиков из своего окружения он объявил графство Лос-Анджелес районом бедствия и приказал ввести туда армейские части.

Армейское начальство обратилось к добровольцам. Многие из откликнувшихся на призыв переболели БР и не боялись по крайней мере одного из ожидавших их в Лос-Анджелесе врагов. Неудивительно, что первые вошедшие в город подразделения являли собой не самое привлекательное зрелище в истории американской армии. Но были и другие добровольцы - те, кто поставил на карту все, услышав зов долга. Командиры частей не знали порой, следует ли им стыдиться того, как много их подчиненных отказалось ехать в Лос-Анджелес, или, напротив, гордиться тем большинством, которое оправдало свое звание американского солдата и без громких слов дало подписку добровольца. Да, то была армия, чей боевой дух оказался в значительной мере подорванным африканской катастрофой, но которая все же нашла в себе достаточно сил, чтобы взяться за выполнение задания, обещавшего стать еще более неблагодарным.

Лейтенант Мередит получил относительно спокойную работу в Форт-Девенс, штат Массачусетс, где он работал над компьютерными программами, пытаясь проанализировать крах африканской кампании, беспрестанно оплакивая в душе не сбывшиеся мечты своих покойных родителей. Эпидемия, похоже, уже отсвирепствовала в округе, и Мередит медленно начал оправляться от кошмара смертей и вида обезображенных лиц, которые преследовали его от Киншасы до Азор. Говарду всегда нравилась его внешность. Но тем не менее он подал рапорт о переводе в спецвойска, направлявшиеся в Калифорнию. Он не смог объяснить причины столь неразумного шага ни своему ошарашенному командиру, ни себе самому. Более того, стоило ему начать анализировать совершенный поступок, как ужас переполнял его сердце. То, что он сделал, не поддавалось ни логике, ни здравому смыслу. Ему даже не могли предложить разведывательскую работу, соответствовавшую его квалификации. Однако имелось множество вакансий командиров взводов в разведывательных и пехотных подразделениях, где офицеры, похоже, умирали сразу же, как только вдыхали воздух восточного Лос-Анджелеса.

Так Говард оказался командиром взвода разведки воздушно-десантных войск, выполнявшего задачи сопровождения грузов к востоку от автомагистрали 710-210. Он не прошел никакой переподготовки - не было времени. Взвод был примерно на шестьдесят процентов укомплектован личным составом, а командир его роты, казалось, сам только вчера встал с больничной койки. Сеть отталкивающих шрамов покрывала его лицо и руки, и, хотя, по слухам, он был одним из немногих настоящих героев, выбравшихся живым из заирской мясорубки, от Мередита потребовалась вся его сила воли, чтобы пожать руку, протянутую ему начальником при первой встрече.

Мередит оказался между молотом и наковальней. Белые жители боялись и не доверяли ему. Латиноамериканцы набрасывались на него с оскорблениями, ярость которых не мог притупить даже языковой барьер, и забрасывали его машину дохлыми крысами и дерьмом. Но больше всего ему доставалось от членов негритянских банд и их «шестерок». На Мередита обрушился поток жутких, неслыханных им до сих пор обвинений в предательстве. Дырки от пуль изрешетили его вездеход, а однажды в него едва не попала зажигательная бомба. В другой раз по возвращении с пешего патрулирования он обнаружил сидящим за рулем машины разлагающийся труп.

К счастью, на самокопание оставалось слишком мало времени. Постоянно не хватало взводов для охраны конвоев, постоянно трещали перенасыщенные графики, ибо бригады «скорой помощи» ждали сопровождения, а улицы - патрулирования. И еще были солдаты, за которых отвечали их лейтенанты.

Это оказалось очень трудным делом, возможно, одним из самых трудных - держать солдат в руках. Молодым ребятам было очень сложно не потерять контроля над собой и не отвечать на провокации, имея под рукой заряженное оружие. Кроме того, бандиты постоянно пытались совратить солдат, подсовывая им деньги, женщин и наркотики, - и не все солдаты оказывались святыми. За первые три месяца службы в Лос-Анджелесе Мередиту пришлось отослать каждого пятого из своих подчиненных, включая одного худого, как жердь, парня с гор, услышав, как тот бахвалится, что приехал в Калифорнию только для того, чтобы на законных основаниях вдоволь поохотиться на «черномазых».

Постепенно, однако, ситуация стала налаживаться. Появились признаки того, что эпицентр эпидемии с наступлением зимы перейдет южнее, надежнее заработала система пунктов распределения питания, медицинская служба и сеть карантинов. Чаще начали предлагать свои услуги добровольцы из числа гражданского населения - в основном мужчины и женщины, переболевшие БР. Армия наконец установила порядок в городе в дневное время, да и ночью стало поспокойнее. Средства массовой информации так и не подверглись цензуре, однако им посоветовали высылать собственных репортеров на место происшествия, когда они хотели публиковать отчет из зоны военного положения, а также называть источники информации, полученной из вторых рук. Репортажам, основанным на слухах и переданным по телефону через весь континент, пришел конец. Те журналисты, которые имели смелость сопровождать военных в самые горячие точки, начали вскоре передавать и печатать статьи, уже не игравшие бандам на руку. Различные инциденты и даже перестрелки еще продолжались, но уже не оставалось сомнений, кто одерживает верх. Реорганизованная Национальная гвардия даже начала брать на себя кое-какие задачи из тех, что раньше в графстве выполняла только армия.

Гангстеры стали действовать более решительно. Возросло количество солдат, погибших от пуль снайперов и в уличных перестрелках. Бандиты принялись угрожать смертью добровольцам. Настоящим сражением обернулась попытка отряда, объединявшего несколько банд, захватить концентрационный лагерь для гангстеров, устроенный в Форт-Ирвин, штат Калифорния. За четыре часа кровопролития, когда охране лагеря пришлось одновременно отбивать атаку снаружи и усмирять бунт заключенных внутри, армия потеряла несколько десятков человек, а бандиты - сотни убитых и раненых. Поднятый по тревоге вертолетный отряд перекрыл нападавшим путь к отступлению, и многие участвовавшие в налете бандиты оказались в лагере рядом с теми, кого они пытались освободить. Тем же, кто ускользнул, пришлось еще хуже. Даже спустя много месяцев армейские патрули находили в пустыне их трупы.

Мередит почувствовал себя увереннее. Его по-прежнему, как заговоренного, не трогали ни пули, ни болезнь, а его навыки офицера военной разведки весьма пригодились в передрягах на улицах Лос-Анджелеса. Он даже стал чем-то вроде любимчика у своего ротного, произведенного тем временем в майоры и назначенного исполняющим обязанности командира батальона. Прежний командир, подполковник, погиб от взрыва брошенной в его машину гранаты. Майор Тейлор был суровый, немногословный человек, чьи симпатии проявлялись в том, что он давал заслуживавшим его наибольшего доверия офицерам самые трудные задания. Мередиту, только на днях получившему серебряную полоску первого лейтенанта, доставалось больше других, и он потихоньку надувался от гордости.

А потом случилось неизбежное. Абсолютно неожиданно. День начинался совершенно обыкновенно. Просто еще один конвой с продуктами, который предстояло провести до четырнадцатой зоны. Медленное продвижение по улицам. Никакой расслабленности. Автоматчики стоят наготове на подножках машин. Все ведут наблюдение.

Вот только наблюдать было не за чем. Лишь медленное пробуждение к жизни тяжело переболевшего города. Вновь открывшийся киоск, да обычные переговоры по рации. С одних сонных улиц конвой сворачивал на другие, где начала возрождаться примитивная торговля. Уличный сброд по привычке выкрикивал ругательства вслед военным, но в голосах звучала скука. Впереди оказалась еще одна обшарпанная улица, на которой Мередиту как-то вечером пришлось очень тяжело. Все привычно, все как всегда.

Машина Мередита ехала посреди длинной колонны. Отсюда удобней было контролировать весь конвой. Он не увидел, из-за чего прекратилось движение Головной автомобиль уже свернул за угол.

- Один-один, отзовитесь, - проговорил он в микрофон. - Что там такое? Прием.

Не дождавшись ответа, Говард приказал водителю ехать в голову колонны. Теперь до его ноздрей уже донесся запах горящих шин.

Едва завернув за угол, он увидел, что улицу перегораживает дымящаяся баррикада из наваленного мусора. Из подъездов и переулков, из опустевших лавок и из подвалов высыпали люди. Мередит сразу понял, что имеет дело с тщательно подготовленным гангстерами «инцидентом».

Шофер резко налег на тормоза. Перед машиной, раскинув руки, лежал человек. Невозможно было определить, то ли это жертва болезни, то ли просто местный пьянчужка, упившийся контрабандного виски. Так или иначе, вездеход Мередита остановился.

Он теперь видел голову колонны и понял, почему сержант Розарио не ответил на вызов. Его машину облепила толпа.

- Один-один, вас вижу. Держитесь. Конец связи. - Мередит включился в сеть оперативной связи. - Дельта четыре-пять, вас вызывает Танго ноль-восемь. Прием.

Ответ пришел незамедлительно:

- Говорит Дельта четыре-пять. Слушаем вас, Ноль-восемь.

- У нас ЧП. Находимся между точками восемьдесят восемь и шестьдесят три. Похоже, что-то серьезное. Телят около двухсот, количество пастухов неизвестно. Стволов пока не видно, но их присутствие чувствуется. Прием.

- Ноль-восемь, папа вышел. Ждите.

Мередит прикинул в уме. Если вертолеты выполняют более важное задание, подмога выйдет на машинах… от двух до трех минут на выезд по тревоге… ехать сюда по меньшей мере двадцать пять минут… Да, эти полчаса покажутся вечностью.

Вдалеке Мередит видел возвышающуюся над толпой массивную фигуру сержанта Розарио. Он встал на пассажирское сиденье открытой машины, надеясь успокоить окруживших его людей.

- Я выхожу, - предупредил Мередит водителя. - Слушай радио. - Он повернулся к пулеметчику и стрелку, сидевшим позади него. - Будьте начеку, ребята. И не делайте глупостей.

Лейтенант выпрыгнул из машины и рысцой побежал вдоль застывшей колонны грузовиков, положив руку на кобуру пистолета, - скорее придерживая ее, чтобы она не хлопала, чем намереваясь вытащить оружие. Именно благодаря самообладанию он благополучно выкрутился из бесчисленного множества неприятных ситуаций. Если ты можешь игнорировать ядовитые замечания и оскорбительные намеки, то у тебя больше шансов выжить. Бандиты обычно избегали вступать в прямые вооруженные столкновения с армейскими частями.

Он видел, что сержант Розарио тоже не взял в руки оружия. Весь секрет заключался в том, чтобы казаться уверенным в себе» но не производить излишне угрожающего впечатления. Тут требовались крепкие нервы. Говард попробовал припомнить, кто из рядовых ехал сегодня в машине Розарио. Он надеялся, что все они умеют держать себя в руках. Паника может наделать страшных дел.

«За рулем там Уолтере, - вспомнил он. - Уолтере - молодец. Он выдержит. А на пулемете Янковски. И кто же еще?» Мередит забыл. Очень уж большая текучка кадров. Мало экипажей машин и огневых групп подолгу сохраняли неизменным свой состав.

Сердце гулко стучало у него в груди. Жители, стоящие у подъездов или толпившиеся кучками на тротуаре, холодно глядели ему вслед. Население здесь определенно в основном составляли потомки индейцев, и среди окружающих он не видел никого, кто мог бы вызваться добровольцем поработать в Красном Кресте.

Враждебные лица. Лица людей, не раз близко видевших смерть. Шрамы от БР, шрамы от драк. Невозможно на глаз определить, кто из толпы вооружен.

Мередит перешел на шаг. Он не хотел показаться взволнованным. И он уже подошел достаточно близко, чтобы различать голоса.

- Макаронник ты вонючий, - кричал на Розарио чернокожий мужчина в маленькой кожаной кепочке, перекрывая шум толпы. - Нечего тебе здесь делать. Никто тебя сюда не звал с твоими пушками. Вся эта еда, все это дерьмо принадлежит народу.

Народ соглашался. Громко соглашался. Розарио попытался отвечать, объяснить что-то о том, что еду как раз и везут, чтобы раздать нуждающимся, но в его голосе сквозили нотки неуверенности. Розарио был хорошим сержантом, но Мередит почувствовал, как от него перестало исходить ощущение силы. Лейтенант вдруг понял, что есть что-то особенное в этой толпе, в этой улице, в этом воздухе. Он не смог бы облечь свои предчувствия в слова, но по его коже морозцем пробежала дрожь обреченности.

Розарио сделал ошибку. В отчаянии сержант рявкнул на толпу:

- Вы нарушаете закон!

Несколько мужчин из числа окруживших его рассмеялись, и их смеху начали вторить все остальные.

Потом кто-то выкрикнул: «Пошел ты!»- и без дальнейшего предупреждения звук выстрела из автоматического оружия, словно треск огромной застежки-молнии, вмиг поменял все законы времени и пространства.

Еще не успев смешаться с толпой, Мередит теперь видел только Розарио. Он заметил удивленное выражение на лице сержанта, почувствовавшего, как что-то быстро меняется в его теле. Автоматическое оружие было малого калибра, и Розарио еще несколько долгих секунд стоял выпрямившись, набычившись, не в состоянии поверить в происходящее. Снова грянул выстрел. На сей раз сержант опрокинулся навзничь и исчез за головами и плечами обступивших его людей.

Вдоль всей трубы улицы загремели выстрелы. Толпа бросилась врассыпную. Повинуясь инстинкту, Мередит укрылся за мусорным баком в начале переулка и выхватил пистолет.

Среди какофонии пальбы он с легкостью отличал резкий треск армейского оружия. Но сам он не мог найти себе цель. Только бегущие гражданские, все безоружные. Двое парней свернули в переулок, едва не налетев на Мередита. Но их заботило только одно - поскорее убраться отсюда.

Лейтенант решил рискнуть и посмотреть, что делается с другой стороны его металлического щита. Экипаж машины Розарио, наверное, дерется за свою жизнь. Если их только всех уже не перестреляли.

Толпа между Мередитом и головным вездеходом колонны в основном рассосалась. Около десятка человек лежали на земле раненные либо просто напуганные, руками прикрывая головы. А дальше, на капоте автомобиля Розарио стоял человек с автоматическим пистолетом в руках и разряжал обойму в тела находившихся там солдат.

Мередит упал на колено и двумя руками навел пистолет. Однако первые две пули прошли мимо и лишь третья попала в цель. Бандит качнулся назад и головой вниз рухнул на асфальт.

С оглушительным звоном церковного колокола пуля срикошетила от стенки мусорного бака. Мередит оглянулся по сторонам. Кругом звучали выстрелы. Но стрелять было не в кого.

Он всем телом вжался в бак, внимательно осматриваясь вокруг. Из-за грузовика, куда ее загнала судьба, выбежала женщина. Ничего не видя перед собой, она неслась прямо на Мередита. Потом вдруг остановилась и замерла, глядя на него во все глаза.

- Ложись! - крикнул Мередит.

Но женщина продолжала смотреть на него, как завороженная. Затем сорвалась с места и побежала, но в противоположном направлении. Она испугалась человека в форме. Люди здесь жили в чужом, неведомом мире. Женщина почти добежала до середины улицы, когда вдруг запнулась за какое-то препятствие и ткнулась лицом в асфальт.

Однако споткнулась она на ровном месте, а блузка на неподвижном теле скоро начала темнеть от крови.

Мередиту показалось, что он заметил, откуда стреляли. Он открыл огонь по оконному проему. Но мелькнувшая там тень исчезла.

Кое-кто из штатских, залегших после начала стрельбы, попытался медленно, с частыми остановками переползти в безопасное место, стараясь не привлекать к себе внимания. Но воздух казался густым от пуль. Мередит понимал намерения противника. Даже если при вскрытии в телах невинно пострадавших не найдут пуль армейского образца, в их смерти все равно обвинят военных. Гангстеры стремились увеличить как можно больше число жертв столкновения, независимо от того, кто именно пострадает.

Около минуты прошло с того момента, как первые пули поразили сержанта Розарио. И тут Мередит услышал отдаленный звук пулеметного огня.

Он огляделся. Вскочил на ноги и побежад размахивая руками.

- Нет, - надрывался он. - Нет! Не стреляйте!

Его вездеход пробирался вперед, осыпая всю округу пулеметными очередями. Они спешили ему на помощь.

- Прекратить огонь!

Не было подходящей цели для пулемета. Единственным результатом могли стать новые жертвы среди населения.

Пулемет продолжал биться в судорогах огня, когда машина затормозила рядом с лейтенантом.

- Вы целы, сэр? - прокричал водитель.

- Перестаньте! - рявкнул в ответ Мередит. - Прекратить огонь.

Но он еще не успел договорить, как пулеметчик вдруг подскочил и перевалился за борт машины, словно лейтенант до смерти напугал его. Мгновение спустя парень уже лежал на земле с открытыми глазами, и лужа крови растекалась под ним.

- Сдай назад и встань между грузовиками, - приказал Мередит. Сам же он склонился над пулеметчиком. - Хендрикс, Хендрикс, ты слышишь меня? - Он попытался нащупать пульс на шее у молодого солдата, но жилка не билась. И открытые глаза смотрели неподвижно.

Мередит рванулся к своей машине, беспорядочно стреляя на бегу. Враг так и не показывался.

Обойма пистолета опустела. Говард перелетел через заднее крыло вездехода и забился между треногой пулемета и рацией. Шофер и стрелок уже покинули машину и отстреливались из-за ее корпуса, зажатого между двумя огромными грузовиками. Отстреливались от призраков.

Мередит схватил микрофон:

- Все станции группы «Танго». Все станции группы «Танго». Пятая схема, пятая схема. Остерегайтесь снайперов.

Согласно схеме номер пять остальные автомобили его взвода сейчас поедут вдоль колонны и займут ключевые позиции по обе ее стороны, так что прибывшее подкрепление сможет выйти из машин и спасти как можно больше водителей грузовиков.

Треск выстрелов, сопровождаемый звоном разбитого стекла и теньканьем пуль о металл, по-прежнему переполнял улицу.

Мередит переключился на сеть оперативной связи:

- Один-четыре, Один-четыре - веду бой. Несу значительные потери, оставаясь в прежней точке. Сукины дети стреляют изо всех окружающих домов.

Батальонная сеть тут же отозвалась:

- Занять посты по боевому расписанию. Повторяю, занять посты по боевому расписанию.

Мередит узнал голос майора Тейлора. Как всегда, он подействовал успокаивающе. В голосе командира не звучало даже намека на панику. То говорил человек, абсолютно владеющий ситуацией, опытный и несуетливый. Конечно, теперь все кончится хорошо.

Автоматная очередь полоснула по капоту машины. Краем глаза Мередит увидел, как водитель вдруг вскинул вверх руки, словно пытаясь поймать на лету пулю. Потом он - совсем еще мальчишка - шатаясь, вышел из-за прикрытия и растянулся перед автомобилем.

Мередит перемахнул через борт вездехода и прижался к земле. Он вогнал в пистолет новую обойму. У него очень болело колено, хотя он понятия не имел, что с ним случилось. Говард поискал глазами стрелка.

Паренек сидел, скрючившись, под крылом грузовика, тесно вжавшись в огромные колеса, и плакал. Мередит в несколько прыжков преодолел расстояние до него и схватил его за отвороты кителя.

- Уходи. Иди к другим машинам. Прячься за грузовиками. Вперед!

Мальчишка уставился на лейтенанта абсолютно не понимающими глазами, словно тот говорил на иностранном языке.

Мередит не знал, что делать дальше. Никто не готовил его к таким переделкам. Раньше даже в самых тяжелых ситуациях ему удавалось контролировать положение. Но теперь, что бы он ни сделал, ничего бы не изменилось. Пригнувшись, он побежал вокруг вездехода туда, где лежал водитель. Мертв. Все его тело было изрешечено пулями, словно кто-то из снайперов упражнялся на нем в меткости. Мередит попытался оттащить тело за машину. Но противник тут же обрушил на него град пуль. Мередит забился в крошечную «мертвую зону» между грузовиком и вездеходом.

Говард представил себе, как он сейчас выглядит со стороны: загнанный в ловушку, сжавшийся в комочек, в то время как уличная шпана потешается над ним. В ярости он привстал и несколько раз выстрелил в ту сторону, откуда в последний раз прилетел рой пуль. Но в результате почувствовал себя еще более глупым и беспомощным.

Обернувшись, Мередит увидел, что солдат, плакавший под грузовиком, исчез. Оставалось надеяться, что он ушел в нужном направлении. На его совести уже достаточно смертей его подчиненных.

Он поглядел вокруг другими глазами. Холодный гнев пришел на место ослепляющей ярости. Даже испытываемый им страх стал какимто другим, превратившись в энергию, которую сильная воля могла направить в нужном направлении.

Не отдавая еще себе полного отчета в своих действиях, он начал движение. Вперед, прячась за грузовиками, от колеса к колесу.

Добравшись до кабины головного грузовика, он протянул руку и дернул за ручку двери.

Заперто.

- Ради Бога, выходите оттуда. Скорее! - крикнул Мередит.

Приглушенный голос изнутри доходчиво и ясно пояснил ему, к какой именно матери ему следует отправиться.

Мередит побежал к следующему грузовику. Он слышал, что его солдаты, как на учениях, принялись прикрывать его огнем.

Перед его глазами мелькнуло яркое пятно цветастой одежды и оружие. Оружие. Молоденький паренек с автоматическим пистолетом в руках. Он направлялся туда же, куда и лейтенант, - к кабине грузовика. На мгновение противники замерли от неожиданности, уставившись друг на друга.

За этот миг Мередит успел с удивительной ясностью рассмотреть своего врага, навсегда запечатлев в памяти все мельчайшие детали его внешности. Красно-зелено-черный вязаный берет. Пиджак с блесками и фальшивые драгоценности. Брюки из темного атласа. И короткое, неуклюжее на вид оружие, ствол которого быстро поднимался вверх. Живые, блестящие, умные, очень непростые глаза.

Мередит выстрелил первым, лишь на долю секунды опередив противника. На сей раз он попал и продолжал стрелять, пока тот не рухнул на землю. Ответный огонь поверженного противника пришелся по двум баллонам колес грузовика, которые с грохотом лопнули. Парень упал как-то нескладно. Казалось, ударившись об асфальт, он испытал большую боль, нежели от ран. Почувствовав слабость в ногах, Мередит облокотился о крыло машины, задыхаясь, как загнанное животное.

В небе над разоренным городом сначала тихо, потом заполняя все вокруг, раздался знакомый звук вертолетных двигателей. Совсем рядом Мередит слышал, как его солдаты продвигаются вперед, беря ситуацию на улице под свой контроль. Он слышал, как они перекликаются между собой, выкрикивают приказы, на практике применяя те самые приемы боя в городских условиях, бесконечную отработку которых они раньше так проклинали.

Стрельба и крики, доносившиеся от головы колонны, заметно стихли. Бандиты начали сдаваться.

С пистолетом в вытянутой вперед руке Мередит сделал несколько шагов по направлению к скрюченной, истерзанной болью фигуре только что застреленного им человека. Оружие его противника отлетело далеко в сторону, но Мередит не мог убрать палец со спускового крючка. Ему не хватало воздуха, и он чувствовал, как раздуваются его ноздри.

На вид пареньку было лет пятнадцать - восемнадцать. Гримаса, исказившая его лицо, не позволяла точнее определить его возраст.

Когда Мередит приблизился, раненый перестал корчиться от боли. Его глаза расширились, и он снизу вверх уставился на высокого человека в армейской форме, который только что вдребезги разбил идеальную машину его тела. Сначала лейтенанту показалось, что огонек сознания уже потух во взгляде поверженного противника. Но мало-помалу его глаза сфокусировались на победителе поединка.

Паренек злобно посмотрел на Мередита. С каждым выдохом на его губах пузырилась алая пена. Потом их глаза встретились, и Говард не смог оторвать взгляд даже тогда, когда раненый приподнялся, протянул вперед руку и, обессиленный, снова рухнул.

- Ты думаешь, что ты важная штучка… - сказал он Мередиту голосом по-прежнему ясным и чистым. Его губы искривились в презрительной усмешке. - А на самом деле… ты просто орудие в чужих руках.

Мередит опустил пистолет, стыдясь своего страха, и молча смотрел, как увешанная цепочками грудь мальчишки борется с земным притяжением. Слов не было. Только острое чувство реальности окружающего - жесткого асфальта, бетона, стали, разбитого стекла.

Плоть и кровь.

Мальчик вдохнул полной грудью, словно собираясь разом задуть все свечи на юбилейном торте. Потом воздух вырвался наружу, сопровождаемый звуком скорее животным, чем человеческим. Легким больше не требовался кислород.

- Врача! - закричал Мередит. - Врача!

При окончательном подсчете выяснилось, что погибли шесть солдат и трое ранены, потери гражданского населения составили пять убитых и двенадцать раненых. На поле боя также остались четверо погибших в перестрелке, без сомнений являвшихся членами банды. В ходе операции по окружению и прочесыванию района столкновения, проведенной силами военных, удалось задержать еще четырнадцать подозрительных личностей. Солдаты ненавидели всей душой эту операцию не только из-за боязни нарваться на засаду, но и из-за опасности натолкнуться при осмотре зданий не столько на преступников, сколько на гниющие трупы жертв болезни Рансимана. Мало кому из подозреваемых удастся выжить. Их всех отправят в лагерь в Форт-Ирвин дожидаться суда. Но правосудие безнадежно запаздывало, задыхаясь под грудой дел, а в переполненном лагере свирепствовала эпидемия, взявшая на себя миссию орудия закона.