КИРИЛЛА подвели к одной из многочисленных одинаковых дверей в коридоре. Сопровождающий его офицер с почтением пригнулся и, нажав на невидимую на стене кнопку, кивнул рукой. Белый прямоугольник бесшумно отъехал в сторону. Мягкий синеватый свет дежурного освещения блеснул противной светлой полоской на полу. Кирилл, помявшись, нерешительно переступил порог. Офицер остался где-то сзади него. Лучинский не видел его лица, но чувствовал его любопытный взгляд на своей спине. Теплота от неведомой силы резанула между лопатками. Он хотел обернуться и посмотреть на офицера, но, подумав, не стал этого делать, а сделал шаг вперёд. Тихо зашипев сжатым воздухом гидравлической системы, сзади закрылась дверь.

«Господи, словно в чистилище зашёл! Нет, неужели всё наяву?!» – подумал Лучинский и посмотрел вглубь помещения.

Светлая прямоугольная комната с большим окном и плотным матовым стеклом, пропускающим лишь искусственный солнечный свет. Вдоль стен – две кровати. Небольшой шкаф и два мягких кресла. В одном из них сидел человек в нелепой белой пижаме, больше похожей на мундир. Кирилл даже не сразу его рассмотрел. Мужчина был маленький и худой. Нелепая большая лысая голова свесилась с тоненькой шеи и висела, словно перезревшая груша. Человек сжимал виски руками и отрешённо смотрел в пол. Рыжая бородка и усы то и дело дергались. Мужчина что-то бормотал себе под нос. Лучинский с изумлением уставился на него. Он всматривался в лицо лысоватого обитателя палаты и с ужасом понимал, что знает этого человека. Кирилл не мог вспомнить, где его видел, но его разум подсказывал, что он хорошо знает незнакомца.

«Господи! Видения зашли слишком далеко! Нет! Такого не может быть! Только этого мне не хватало!» – с кошмарным привкусом чего-то неизбежного подумал Лучинский.

Кирилл неуверенно шагнул и, стараясь получше рассмотреть лицо обитателя номера, опустил голову. Мужчина не обращал на Кирилла никакого внимания. Он продолжал массировать виски руками и что-то бормотать под нос.

Лучинский вздрогнул и, помявшись, хлопнул себя по щеке ладонью и неожиданно даже для себя воскликнул.

– Нет! Кирюша! Ты просто спятил! Нет! Такое?! Ха! Ленин! Да ну! Это уж чересчур! Нет! Не может быть! Господи, нет! Просто похож, наверное! – прошептал вслух Кирилл и, медленно присев на одну из кроватей, более громко окликнул незнакомца. – Эй! Любезный? Вы кто?

Незнакомец оторвал руки от головы и посмотрел на Кирилла мутными и печальными глазами. Трагическая улыбка, похожая на страдающего зубной болью человека, растянулась на щеках. Оскалив жёлтые зубы, мужчина негромко ответил скрипящим голосом:

– Вы что, батенька? Тоже спецклиент?

Кирилл откинулся назад на кровати и тяжело вздохнул:

– Вроде да. А Вы, простите, кто?

Незнакомец ухмыльнулся и, посмотрев на имитатор окна с матовым свечением за стеклом, тихо буркнул:

– А я думал, что меня все знают. Вроде как очень наиважнейший человек был! Видно, действительно, что-то случилось, – не ответив на вопрос, тут же спросил Лучинского. – А Вы надолго сюда?

Кирилл пожал плечами и, не спуская глаз с мужчины, осторожно сказал:

– Ну не знаю. Вообще-то меня сначала определили в одноместный люкс. Но пока привели сюда. Как сказали, чтобы я… с Вами, как я вижу, познакомился. Вот я и знакомлюсь.

– Ну что ж, тогда давайте знакомиться, – бородатый медленно и нехотя встал.

Он прошаркал по полу три шага и протянул Кириллу руку. Лучинский рассмотрел, что под глазами у старика проглядывают на щеках редкие веснушки. А его рука словно сыпью покрыта этими рыжими пятнышками. Бородатый ухмыльнулся, видя, как Лучинский рассматривает его кисть. Кирилл немного засмущался и, опомнившись, пожал руку старику.

– Ну, что ж Вы молчите?! Как Вас зовут?! – воскликнул старец.

– Меня… э-э-э, меня зовут Кирилл, Кирилл Лучинский.

– Так-с! Приятно, очень приятно, Кирилл… как Вас по батюшке?

– Михайлович… Кирилл Михайлович.

– Так-с понятно. Кирилл Михайлович.

Старик потряс руку и, буквально вырвав её из рукопожатия, загадочно почесал ею свою рыженькую бородку.

– А Вы что ж, Вы-то не говорите мне своего имени? – немного обиделся Кирилл.

– Ах да! Да. А что мне чего говорить, Вы уже и догадались сами. Владимир Ильич. Меня зовут Владимир Ильич.

– Ленин?!!! – обомлел Лучинский.

– Ну да, Ленин? Ульянов-Ленин! А Вы что ж, меня не узнали?

– Нет, но…

– Что, батенька, но?!

– Но вы же умерли?

Ленин посмотрел на Кирилла и издевательски хмыкнул:

– Вы имеет в виду январь тысяча девятьсот двадцать четвёртого?

– Ну, да… – Кирилл глотал воздух, как рыба, выброшенная на берег.

– Ах, да! Тогда я официально умер. Но а Вы когда официально умерли? – Владимир Ильич прищурил глаза.

«Прямо точь-в-точь как на старом агитплакате. Ну, суки, умели создать образ!» – Кирилл сглотнул слюну.

– Я говорю, батенька, а Вы когда умерли?! Вы что ж, не в себе, что ли?! – прикрикнул Владимир Ильич и, засунув руки в карманы брюк, как-то отвязанно закачался на ногах, как ванька-встанька, перенося центр тяжести то на носки, то на пятки.

– Я… я не умер, – оправдывался Кирилл.

– А вот это уже ерунда! Сюда попадают только те, кто официально умер! Вот! Какой у вас номер, Вы знаете?

– Какой ещё номер?

– Ну, литер… какой?

– Не знаю… – и тут Кирилл вспомнил, что его называли «098». – Вроде как ноль девяносто восьмой… – выдохнул Лучинский.

Он всё ещё надеялся, что ему всё это снится. И что ему просто дали какой-то наркотик вместе с едой. Галлюциноген – одно слово!

– Так! Понятно! – Ленин вдруг стал мрачным.

– Что Вам понятно? – испуганно переспросил Кирилл.

– Понятно, что мне трёх человек вообще не присылали. Значит они сами…

– Каких… трёх человек?!

– Видите ли, батенька, до Вас тут был ноль девяносто четвёртый!

– И что?

Ленин внимательно всматривался в лицо Кирилла. Он подошёл совсем близко. Лучинский вдруг почувствовал, что от Ильича пахнет одеколоном. Обычным или не обычным, но одеколоном!

«Вот те раз! Ленин встал, побрызгал рожу одеколоном, и вот тут мне компостирует мозги?!» – противная издевательская мысль сверлила мозг Лучинского.

– А то, батенька, что до Вас был лишь девяносто четвёртый, кстати, его звали Павел… он уснул в пятьдесят шестом… а потом, потом никого… я думал, что всё… этот Интерим ими потерян…

– Интерим? – воскликнул Кирилл.

– Ну, да… потусторонний Интерим. Они его же ищут. Вот девяносто четвёртый, по крайней мере, пил именно его. Вот девяносто пятый, шестой и седьмой выпали. Значит, они думали решить эту проблему без меня… а это плохо… – бормотал себе под нос Ильич.

Он склонил голову и почёсывал свою бородку пальцами, словно доил корову.

– Какую проблему, что решить?!! Вы откуда знаете про Интерим?!!! – воскликнул Кирилл.

Ленин посмотрел на него печально и вздохнул. Он указал Лучинскому на кресло:

– Садитесь, Кирилл, садитесь. Я кое-что Вам расскажу.

Кирилл, словно под гипнозом, опустился в кресло. Ленин повернулся и подошёл к шкафчику, который был вмонтирован в стену. Достал оттуда толстую зелёную бутылку с тёмно-коричневой жидкостью и два пузатых бокала. Он медленно, почти не поворачивая шеи, словно водолаз по дну, прошаркал по полу назад и сел в кресло рядом. Поставил бутылку и бокалы на столик, разделявший их с Кириллом.

– Вот! Последняя, так сказать, радость, которую мне, так сказать, разрешают, но в ограничении. Не больше полбутылки в месяц. Это коньяк, настоящий французский! Уже во всём государстве нет такого! А мне привозят, по спецзаказу! И я пью… Вы, молодой человек, сейчас со мной пожалуйте.

Кирилл глядел, как Ленин разливает коньяк по бокалам, и представлял, как тот, молодой, тридцатилетний, вот так сидит где-нибудь в Париже на Елисейских в начале двадцатого века и попивает коньяк, читая газеты и думая о России. Он молод и задорен. А сейчас… нет! Нет, этого не может быть! Ленин! Нет! Это не может быть Ленин!

Кирилл зажмурился и затряс головой, как будто ему в уши попала вода.

– Что… батенька, не верите всё ещё. Это пройдёт. Вы же верите, что Вы спали пятьдесят лет?

– Девяносто!

– Сколько?! – охнул Ленин.

– Почти девяносто… Они так говорят.

– Так, значит… дайте я угадаю, вы… в конце двадцатого века выпили Интерим и вот только проснулись?

– Они так говорят… – Кирилл одним залпом выпил налитый ему коньяк.

Ленин улыбнулся и, омочив усы, припал губами к коньяку, долго и как-то странно помочил в нём язык, затем, сделав совсем крохотный глоток, облизнулся и поставил бокал на столик:

– Пить этот напиток нужно нежно и медленно, а Вы торопитесь… Но, я Вас понимаю…

– Я сам когда-то вот так не верил… но. Но в отличие от Вас я проспал всего десять лет. И они меня реанимировали в тридцать четвёртом. Да, да, как раз под съезд… тот самый съезд победителей, как они назвали. Вернее этот засранец Джугашвили! Коба, мать его! – и Ленин смачно выругался.

Такого мата от этого старика Кирилл не ожидал. Это было настолько эффектно и смешно, что Лучинский невольно улыбнулся.

«Вот бы это коммунистам показать. Ленин во всю сношает родню Сталина, его маму, папу… хотя, при чём эти милые и безобидные грузины?!» – подумал Кирилл.

– Вот тогда меня и оживили. Это была операция вне плана. Меня планировали оживить позже… на десять лет… в мае сорок четвёртого. Но! Но Киров настоял раньше. Он решил, что пора со Сталиным что-то делать в тридцать четвёртом. Он настоял. И операцию провели. Меня реанимировали. И всё пошло наперекосяк!

– А что пошло?

– Как, батенька?! Вы там историю свою интерпретируете? Мне даже интересно. Все вон твердят, что Киров хотел занять место Сталина. И что он там на выборах победил. Вот за это Сталин его и убил!

– А не так, не так всё, что ли?

– Че-пу-ха!!! Всё было не так. И вы сейчас узнаете, как всё было! – Ленин вновь разлил коньяк по бокалам. – Пейте, батенька, и слушайте!

Кирилл намахнул очередную дозу и, сглотнув, с волнением уставился на Ильича. Тот вновь лишь обмочил усы и, поставив бокал на столик, продолжил:

– Было решение Цэ-Ка, ещё в восемнадцатом. Когда меня подстрелили на Мехильсона, помните?

– Каплан?!

Ленин скорчил брезгливую рожу и махнул рукой:

– Да какая там Каплан?!!! Там Свердлов своего подослал! Его потом… ну знаете… испанка и всё такое… Так вот! Здоровье у меня было вообще никакое! На подрыве. Пули отравленные были. Созвали секретное заседание Цэ-Ка. Решали, что делать. Причём заседание созвали прямо в палате, где я лежал. Я тоже принимал участие. И все, подчёркиваю, все единогласно решили, что меня нужно сохранять! Как знамя революции! Я должен жить! А иначе, иначе – всё! Власть не удержим!

– Да, но одно дело решить на уровне Цэ-Ка, а другое – реально воплотить это всё в жизнь! Вы ведь не боги! Не боги, и не можете делать то, что перечит законам природы! Как так вот взять и сохранить! Усыпить, оживить! Это ведь фантастика! Тем более, в ваши-то двадцатые в прошлом теперь уже двадцатом веке! – возмутился Кирилл.

– А Вы, Вы вот спали девяносто, простите, лет… не фантастика?!! – Ленин лукаво сощурился.

Кирилл ничего не ответил. Но козырную карту, тем более туза, нечем крыть. Ильич улыбнулся и продолжил:

– Вот, батенька! Коммунисты ничего так просто не заявляют! Заявил – сделал! Перед тем, как это решение вынести, ко мне допустили некоего доктора Пака откуда-то из Азии, не то из Китая, не то из Кореи. Так этот Пак и помог. Он сделал чудо – вытащил меня, так сказать, с того света. Из комы. Потом буквально подлечил. Но он заявил, что больше ничего сделать не может. И восстановить в прежнем виде нереально. Я буду болеть, быстро состарюсь и потеряю мою работоспособность. А главное, презентабельный вид. Одно дело, так сказать, когда бодрый мужик на трибуну выходит, а другое – когда старикашку на коляске вывозят… Печально всё так обрисовал. Но! Потом обнадежил. У него якобы есть такое вот волшебное, если хотите, средство, фантастическое, так сказать, средство. Называется Потусторонний Интерим! Вот! И он готов, мол… законсервировать меня, так сказать, на двадцать лет. А потом я проснусь и буду не то что не болеть, а не буду стареть! Вот! То есть я как бы буду жить вечно!

– Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить? – прошептал пораженный Кирилл.

– Да, да, батенька, именно на этом совещании Цэ-Ка и родилась эта фраза. И в ней нет никакой фантастики или даже большевицкой агитации. Всё так и есть. Я как бы жил, я как бы жив, ну даже если я вроде как официально мёртв, и я как бы буду жить! Там планы были! Грандиозные! – Кирилл только сейчас заметил, что Ленин действительно немного картавит.

Этот вот «еврейский прононс» особо чувствовался на слове «гр-р-рандиозные». Старик сказал его, словно француз, хорошо знавший русский язык. Кирилл улыбнулся, но сдержанно замаскировал свою улыбку под какую-то гримасу удивления.

Ильич, опустив глаза, продолжал. Он говорил свою речь как-то бурно, неравнодушно к словам, словно находился на трибуне. И Кирилл поймал себя на мысли, что невольно поддается рассказу, убеждению этого человека!

Ленин меж тем качал головой и говорил, говорил…

– Меня тор-р-ржественно вроде как оживить хотели! Это Тр-р-роцкий придумал! Он, как любой еврей, все наперекор хр-ристианам хотел постр-р-роить! Вот Лев Давидович и пр-ридумал ход, так сказать, конём! Вроде как не библейское чудо, а чудо науки! В сорок четвёртом планировалось заявить на весь мир-р-р, что есть новое поколение советских врачей, которые готовы реанимировать мёр-ртвого человека! Никакой-то там мифический Иисус Христос с его Лазарем! Да был ли он или нет – никто не знает! А вот конкретно! Взять у всех на глазах, при жур-р-рналистах, при иностранных представителях взять и оживить якобы мёртвого! Вот это бы был фур-р-рор! Фур-р-рор советской науки, а значит, и Советского Союза, и строя, нашего строя… Это новый пор-р-рядок! Новый отсчёт времени! Новый, понимаете, новый! Новая эпоха человечества! И тут всё можно, даже летоисчисление под эту дудку поменять! Представьте себе – не от рождества Хр-р-ристова, а от воскр-р-решения Ленина!!! Весь мир-р-р, вся земля будет жить! Вот вам что такое Советская власть! Это вам не хр-р-ристианство, ислам или буддизм какой-то там! Вот! Вот р-р-реальный живой человек, восставший из мёртвых, и сделали его не какие-то там боги, а наши врачи! Гениальная идея! Никакие буржуи не устоят! Все зар-р-разились! Все! И оставалось малое: предложение Троцкого должен был поддержать лишь я, потому как все члены Цэ-Ка были за! Но… всё должен был решить я! И я р-р-решил.

– Вы решили уснуть? – напрягся Кирилл.

Его так поразила эта альтернативная история мира, его страны, что он всё больше и больше хотел слушать этого человека. А Ленин встал и вновь, как маятник, раскачиваясь на ногах от носка к пяткам, немного грустно продолжил:

– Нет! Тогда я не хотел, я был категорически против. Вот.

Кирилл обомлел:

– Как против?! – выдавил он из себя.

Ленин вновь сощурился и грустно, как-то по-старчески, улыбнулся. Кириллу даже показалось, что в уголке его глаз блеснули слезинки.

Старик вздохнул и покачал головой:

– А вот так! Я считал, что они предлагают – это всё ерунда! И главное тут не я, а то, как они распорядятся своими ресурсами людскими и как начнут строить государство! И вот всё! Да и гражданская война там, и прочее. Какой там сон! Они бы всё профукали! Даже Троцкий, умница Троцкий, не смог бы! В тот момент я понял страшное: они предали свою идею! Предали! Идею общего равенства, братства и общего нормального человеческого существования! Ведь за эту идею гибли миллионы, и мы убивали миллионы! Мы даже брали деньги у этих подлецов немцев, пунктуальных негодяев ради того, чтобы скинуть не чужого, а поверьте, родного, пусть и дурака, русского царя! Мы даже отдали огромную территорию, чтобы начать воплощать эту идею в жизнь! Мы подписали Брест! А они, они повернули всё в банальную сторону! Они хотели просто тупо сохранить власть! Понимаете, батенька, сохранить власть и всё! Они считали, что если они сохранят власть, значит, всё смогут сделать. Но как всё получилось, Вы, наверное, лучше меня знаете! Они превратились в ту же власть, которую сами свергли! Но даже не в ту, а ещё хуже!

Ленин махнул рукой. Он совсем расстроился, судя по его виду.

– Да, но как тогда всё дальше было? – спросило изумлённый Кирилл.

Ленин вздохнул. И, грустно кивнув головой, почесал вновь свою бородку:

– А там, был потом… двадцать второй. И меня парализовало. Одну сторону. И просто, просто… выхода не было. Меня даже никто особо не спрашивал. В Горках оборудовали специальный институт по усыплению, кстати, особо секретный. И вот в течение полутора лет этот самый Пак и ввёл меня в этот вот сон до тридцать четвёртого… Ну а там Вы знаете. Джугашвили наломал дров с колхозами. Все поняли – идём в пропасть. Киров созвал секретное совещание Цэ-Ка. Сталин протестовал, но Киров настоял. У него тогда авторитет был. Да и Коба всем надоел, и все его уже бояться стали. Да и потом решили и вовсе без Сталина! Меня срочно разконсервировали… И все вздохнули с облегчением… Но! Но как оказалось, просыпаться в полной мере я не смог. Я был в трансе. Нёс чушь полную, ерунду, так сказать! Говорил, как сумасшедший, под себя, простите, гадил. Пак ничего сделать не мог, он предупреждал, что раньше времени будить опасно. И показывать меня вот такого всему миру было нельзя. Я был обречен на заточение, так сказать, вечное заточение. Решили: пока меня не восстановят окончательно – народу предъявлять не будут. Ну, а потом… Потом время работало против Сталина. Он понял, что если меня восстановят, то всё – ему конец! И он всё решил своим способом. Сначала Кирова убили в коридоре Смольного, потом все остальные по очереди, кто знал эту тайну, ушли на тот свет через энкавэдэ и их мясников. Ну а на закуску Сталин выкорчевал военных маршалов, генералов и прочих, они некоторые тоже были в курсе планов воскрешения в сорок четвёртом, хотя и не знали подробностей. Потом подкорчевывали всех, в ком сомневались, причём по всем губерниям и уездам, кто мог хоть что-то знать. Вот Вам и репрессии! А историки всех стран и народов ломают голову, что там, почему Сталин такой кровавый был?! Да он просто следы заметал! И всё! Вот так-с! Он за два года – за тридцать седьмой и восьмой – кого надо расстрелял и всё-с! Затих-с! Потом информацию получил, что есть ещё люди в медицине, которые могут рассказать об этой вот тайне. Вы же помните дело врачей! Врачей-убийц? Так вот, список у Сталина был всех, кто непосредственно подписку о неразглашении неких этапов секретного эксперимента давал. Там многие из списка никакой конкретикой не владели и ничего точно не знали. Но всё равно. И в Питере был такой список. Вот их всех к стенке и поставили. Всё банально просто, батенька!

– А Вас, Вас-то почему он оставил?

– Меня?! А зачем меня убивать? Я был сумасшедший под присмотром. Да и потом Сталину интересно было, как со мной врачи поступят. Что в итоге произойдёт. Я думаю, что если бы я в нормальную стадию вышел, то Сталин, конечно бы, меня удушил. Но я при нём был живой труп. Меня обследовали, пытались вывести эту вот формулу бессмертья. Этот вот препарат Пака. И всё. Вот и вся история.

– А Пак? Он куда делся?! – встрепенулся Кирилл.

– А Пак, батенька, исчез. Его в одно прекрасное утро не нашли. Он не пришёл на работу. Он просто исчез. Его наверняка искали всей мощью эн ка вэ дэ, но тщетно. А без Пака меня вот пытались обследовать, но бесполезно.

– Это когда было?

– Это было в тысяча девятьсот пятьдесят первом, когда Пак исчез, – Ленин почесал свой вспотевший лоб.

Он сел на кресло и улыбнулся. Кирилл заметил, что к нему вернулось весёлое расположение духа. Старик вновь налил Кириллу коньяк и сам пригубил из своего бокала.

– Владимир Ильич… – Кирилл осёкся.

Он вдруг ощутил, что вот так разговаривает не с кем-то там, а с Лениным, и не просто вот разговаривает, а общается вполне равно значимо, как обычный собеседник. Как журналист.

– Ну, батенька, жду Вашего вопроса! Вы что ж, голубчик, все ещё мне не доверяете? Всё ещё считаете мой р-р-рассказ сказкой?! – и опять еврейский прононс в голосе.

– Нет, не считаю… просто уж слишком всё фантастично! – откровенно воскликнул Кирилл.

Он был под впечатлением этой фантастическо-исторической баллады. Но его почему-то обрадовал рассказ Ильича! Он поймал себя на мысли, что и сам давно мечтал, чтобы ему кто-то рассказал историю родной страны именно в таком необычном ракурсе. Вовсе не так, как обычно преподносили, особенно советские учебники.

– Да уж! – Ильич глотнул коньяк.

Кирилл подался вперёд. Он, словно нетерпеливый зритель в театре, хотел продолжения спектакля!

Ой как хотел!

– Владимир Ильич… а дальше-то, как Вас оживили до нормального состояния?

Ленин скорчил загадочную гримасу, посмотрел куда-то вдаль, словно за пределы стены.

– Да вот, оживили! Это… в семьдесят четвёртом произошло. Кстати, вот до этого года мой организм действительно не старел. Пока я спал, как говорится, хи-хи, – Ильич лукаво улыбнулся, – мне так и было пятьдесят три. А потом, потом один из академиков, открыл какой-то препарат, и его попробовали на мне. И, о чудо! Я проснулся и начал восстанавливаться, правда, не сразу. За год или два, по-моему. Ходить стал, читать, писать. Телевизор этот… ваш смотреть. И всё такое. И всё бы ничего, но академик тот, что препарат вывел, скончался, а когда меня начали обследовать, то к ужасу своему узнали, я всё-таки старею. Правда, не как обычный человек, а медленнее в четыре раза примерно. То есть человек проживает сорок лет, а я десять. Он умирает уже, а я двадцать прожил всего-то! – Ленин как-то ехидно хохотнул. – Кстати, батенька, если помните, тогда ещё казус произошёл. Препарат-то был! Но вот его поспешили применять к высшим должностным лицам! – Ленин опять соскочил с кресла и нервно зашаркал подошвами по полу номера.

Он махал рукой и всё время словно обращался к кому-то третьему, невидимому свидетелю.

– Рапор-р-ртовали сдуру, так сказать, Цэ-Ка, что есть такой вот препарат, замедляющий стар-р-рость. Они, конечно, всем составом Цэ-Ка ср-р-разу давай его себе в задницы колоть! Идиоты!!! Заставили себя пичкать этой вот др-р-рянью! – и вновь картавый еврейский говорок, где буква «Р» болтается, как недоразвитая связка в гортани.

Кирилл понял: Ильич начинал картавить, когда сильно волновался. Поэтому, наверное, его знаменитая фраза: «Социалистическая р-р-революция свер-р-рщилась!» – звучала наверняка, вот так как-то, как он говорит сейчас. Хотя вообще могла ли быть эта фраза? Или это выдумка коммунистических агитаторов и политологов. Кирилл сначала даже хотел спросить про фразу, но тут же передумал.

А Ленин тем временем как бы словесно накалился, он даже покраснел.

– Думали, что все вот будут жить долго и не стар-р-реть. Но! – продолжал ругаться Ильич. – Не получилось!!! Их ор-р-рганизмы отторгали препарат. И эффекта не давал он, как у меня хотя бы. Кстати, у Бр-р-режнева тогда даже паралич челюсти случился, он от этого препар-р-рата говорить стал медленнее. Побочный эффект. Но стар-р-рики из его брежневского Цэ-Ка вер-р-рили в чудо! И кололись, кололись, думали, что жить вечно будут. Это Вам о вопросе, почему они все на пенсию уходить не хотели!

Тут Ильич неожиданно остыл. Он стал какой-то вялый. Медленно сел на кресло и, закрыв глаза, устало продолжил, но совсем спокойным тоном:

– Помните, голубчик, слухи о кремлёвской таблетке?! – Ленин попытался улыбнуться и вновь лукаво сощурил глаза, но картавого говора как не бывало. – Так вот, препарат просто стали пробовать через кишечник вводить… его в серебряную упаковку… и глотать заставляли. Но! Тщетно всё. А потом… потом один за другим, как мухи, дохнуть стали…

Кирилл задумался.

Он сидел и переваривал информацию. Это всё равно, что тебе скажут через тридцать лет твоей жизни, что ты на самом деле родился негром и раньше был людоедом. Примерно тот же эффект.

Ленин украдкой поглядывал на него и ухмылялся, казалось, что он был довольный такой вот загрузкой мозга Лучинского.

– У Вас сейчас, батенька, в голове каша. Да, да, я представляю. И всё же хотелось бы услышать и Вашу историю попадания сюда!

Лучинский вздохнул:

– Это всё Интерим чёртов! Он, он и эта сука Пак!

– Так это я уже понял. Когда вы заглотили это снадобье?

– В девяносто седьмом.

– И проспали девяносто лет?

– Ну!

– Вот! Вот это уже уникально! Вот Вы-то и есть тот человек! Первый человек! – воскликнул Ленин и вновь подскочил и заходил по комнате.

Он вдруг остановился и, подскочив к Кириллу, поднял его за локти и прислонился к нему, прижавшись своим старческим телом:

– Послушайте, батенька, не я и никто другой, а Вы! Вы, понимаете!

– Ничего не понимаю! – вновь обомлел Кирилл.

– Ладно, ладно, я всё объясню, Вы рассказывайте.

– А что рассказывать? Вот выпил, там уснул – тут проснулся.

– В Москве?! Это было в Москве?! Или в Питере?!!!

– Нет, в Красноярске…

Ленин затих и, словно притаившись, почесал свою бородку:

– Хм, а… в Красноярске… как я сразу не понял, что именно это город мировой судьбы! А мне ведь был знак! Я когда, простите, там был в ссылке, ведь мог подохнуть! Меня в Туруханск хотели… а я пришёл, пожаловался в местную надзорную жандармерию – и почти на курорт! В Красноярск и именно в Шушенское, Красноярск, его энергетика мне и помогла! Это я сейчас понял! И вот Вы! Вы оттуда! Да так и есть! – Ильич вновь улыбнулся. – Извините, батенька, продолжайте!

– А что дальше… – Кирилл развёл руками. – Вот привезли сюда, прямо к этому их президенту…

Ленин стал хмурым, он опустил руки и медленно сел в кресло:

– К нему… Вы уже у него были?

– Да, имел честь…

– И что он сказал, что с Вами сделает?

– Он сказал, чтоб я за свою жизнь не опасался…

– Понятно… – Ленин закрыл глаза. – Он Вам сказал, что Вы уникальный человек?

– Ну да, прямо, как Вы говорил.

Ленин ухмыльнулся, он погрозил кому-то неведомому пальцем и, причмокнув, спросил:

– Небось… заставил Вас в вазу мочиться?

– Ну, да… а откуда Вы знаете?!

Ильич пожал плечами и хмыкнул:

– Хм, так, не Вы ж один к нему на приём ходили-с…

– Он что, и Вас заставил вот так писать в вазу?! Вас?!!!

– Стиль у него такой. Так что… не Вы один-с.

– И фотографировал, что ли?!!!

Ленин стал хмурым, он как-то жалобно посмотрел на Кирилла и тихо сказал:

– Он ещё это делал под музыку хачатурянского танца с саблями.

– Ой! А зачем? С Вами-то зачем?! – возмутился Кирилл. – Ну ладно со мной, но с Вами?!

– Ладно, Кирилл! – Ленин вдруг боязливо прижал палец к губам. – На сегодня я думаю, информации хватит. Поэтому я предлагаю Вам прилечь отдохнуть. Вы храпите?

– Нет… – удивился Кирилл.

– А я думаю, что я храплю. Мне так кажется. Хотя, конечно, этого я не знаю. Ведь я всё-таки сплю… А вот те, кто за мной тут следит и ухаживает, об этом мне ничего не говорят. Так что давайте спать. Но перед сном я предлагаю всё-таки немного подкрепиться. Кстати, если Вам, уважаемый, нужно поесть или ещё что-то, нажимаете вон ту кнопку, оранжевую. – Ленин указал рукой на большую, похожую на гриб кругляшку, которая торчала возле одной из кроватей.

Лучинский посмотрел на вторую постель. Там, у подушки, в головах, тоже виднелась точно такая же кнопка.

– Просите у них хоть что! Они принесут, у них приказ. Вы что будете есть?

– И всё-таки, Владимир Ильич!

– Хватит! Мне надо всё обдумать! Хватит! Хватит на сегодня! Я не буду больше говорить об истории и прочем. Я не хочу, батенька, больше нагружать свой уставший и устаревший мозг! Кстати, Вы слышали байку, что мой мозг хранится где-то в каком-то институте мозга?

– Ну да, об это целая передача на телевидении была.

– Вр-р-рут! Вр-р-рут, сволочи! При мне мой мозг! – он постучал пальцем по своему лбу. – Там из кого-то другого вырезали! Н-да, чёрт с ним! – Ленин потёр ладошку об ладошку. – Так-с что Вы будете? Я буду кефир, яблоко и кашу овсяную с клубничным вареньем. Хлеб… а Вы? Вы как питаетесь?

– Хм, я бы чего мясного… Ветчины с картошкой жареной, салат с помидорами. Ну, сока томатного или ещё чего…

– Ну, как знаете! Хотя не советую! Ну что ж, потревожим обслугу!

Ленин подошёл энергичным шагом к двери, кстати, там тоже оказалась рыжая большая кнопка. Нажав её, он задрал голову и прокукарекал куда-то вверх:

– Вы! Морды басурманские! Уши солонинные! Заказ наш слышали?!

Через пару секунд, словно с небес, донесся голос. Скорее всего, он исходил из динамиков в потолке:

– Конечно, Владимир Ильич! – радостно ответил невидимый человек.

– Ну, так в чём дело? Тащите! Мы есть хотим! Есть и спать! Кстати, на ночь давайте нам просмотр фильма! Новости не хотим, а вот фильм… пожалуй… «Убить Дракона!» Хочу «Убить дракона!»

– Но Вы смотрели его на прошлой неделе! – вступил в спор невидимый надзиратель.

– Хрен с ним, хочу – и всё! – настоял Ленин.

– Как знаете! – голос из динамиков прозвучал обиженно.

Кирилл посмотрел на потолок, потом на Ильича и спросил удивлённо:

– Нас что, слышали? Вот всё, что Вы говорили мне?

– Ну да, а Вы ещё не привыкли к тому, что Вы вот ср-р-рать, простите, пойдёте, и Вас пасут?! Пора бы, батенька…

– Нет, но… – Кирилл не знал, как реагировать.

– Вы, голубчик, не очень-то впечатляйтесь. Это вредно. Берегите нервы.

Лучинский кивнул головой и, вздохнув, спросил:

– Вы что, любите шварцовского Дракона?

– Ну, да-с…

– Хм, а почему? Почему, там ведь…

– Вы, намекаете… на диктатуру партии? Антисоветчина сплошная, хотите сказать?

– Ну, наверное…

Ленин рассмеялся, погрозил пальцем Кириллу, словно маленькому мальчику:

– Бросьте, батенька, бросьте! Это химеры: диктатура партии, советская власть и всё такое! Дракон человека – в нём самом!

– Да… я знаю, как бы понимаю задумку автора, но…

– Никаких «но»! Хватит мне проповедь устраивать! Есть, смотреть кино и спать. Спать и спать! Крепкий сон – лучшее бодрящее лекарство! – Ленин задрал руку вверх и ткнул в потолок указательным пальцем.

Это выглядело забавно. Кирилл улыбнулся. Он смотрел на этого немного забавного старика и не понимал, почему там, наверху, на земле, там, в прошлом, будущем и настоящем его сделали «засушенным богом»? Зачем? Он простой человек, совсем ранимый и со странностями? Зачем? Зачем?

Через пару минут принесли ужин. Всё, как и заказывал Ленин, «разговаривая с потолком». Ветчина была очень сочная и вкусная, картофель не пережарен, ну и апельсиновый сок на десерт. Видно, с томатным напряжёнка в местном ресторане. Ели молча, Ленин урчал, как кот, когда поглощал свою кашу с клубничным вареньем. Он чавкал, жуя сочное яблоко и швыркал, попивая кефир. Совсем обычный старик. Кирилл посматривал на него украдкой, чтобы не вызвать раздражение Ильича излишним любопытством. Потом Ленин долго плескался в душе. Кирилл прислушивался и смог разобрать даже некоторые нотки песенки, которую Владимир Ильич напевал под струями воды. И к удивлению Кирилла это была вовсе не «Варшавянка», а обычный старинный русский романс «Утро туманное…». Потом Ленин освободил ванную комнату Кириллу, для него уже тут было приготовлено свежее белье, щётка, мыло и прочие ванные принадлежности. Лучинский этому не удивился, ведь это был спецномер спецгостиницы спецгосударства…

Когда Кирилл, вытирая мокрую голову полотенцем, вышел из ванны, он увидел, что Ильич лежит под одеялом и с наслаждением смотрит какой-то плоский и огромный телевизор, который спустился перед его кроватью прямо с потолка. Кирилл завалился на свою кровать. Он почувствовал, что очень хочет спать. Закрыв глаза, он откинулся на подушку. Мысли крутились в голове бешеной каруселью. Слишком много впечатлений и, главное, такой информации. Такой!

«Господи, если бы люди всё это знали! Если бы они знали всю правду! Как всё, Господи, смешно и просто! Как всё нелепо! Господи, если бы они знали всю правду… Знали. Хм, и что? Что бы было? Они бы знали, но вот они её знают – и что?! Что? Первое время кто-то, как и он, Кирилл, удивится, а большая часть… А большая часть людей никак на это не отреагирует или побоится реагировать. Ну, жив Ленин?! Ну и что?!!! А что простым людям до этого?! Как касаются их самих этот „полувечный“ Ленин и он, Кирилл? Никак! Всем всё равно! Всё равно! Но стоп! А бессмертие? А бесконечная жизнь?! Она есть! Есть! Если, конечно, это не розыгрыш, страшный розыгрыш… Но она есть только для меня, Ленина или для того странного и страшного человека, называющего себя Правителем страны. И всё! А хотят её все! Все!» – Кирилл сморщился.

Он открыл глаза и покосился на кровать Ленина. Старик натянул одеяло до подбородка и внимательно всматривался в кадры фильма. Какой раз он его смотрел?

– Владимир Ильич… и всё-таки вопрос один можно?

– Валяйте, батенька, – с неохотой проскрипел Ленин.

– Вот Вы говорите, что все члены Цэ-Ка и пэ эс эс и прочие важные люди в стране хотели узнать Вашу тайну. Тайну Вашего нестарения. А Сталин? Сталин не хотел стать бессмертным?!

– Дурак вы, батенька! Хм, он и стал бессмертным. Вот сколько лет прошло, как сдох… а все его вспоминают и помнят. Вон фильм смотрите лучше… Он умный. Так что…

– Я не об этом, я о его физическом бессмертии…

Ленин ответил не сразу. Он зевнул, отвернулся от телевизора и откинул одеяло. Старик долго лежал и смотрел в потолок. Он собирался то ли мыслями, то ли подбирал слова.

Кирилл ждал.

Ждал и вслушивался в каждое его движение. Но звук от фильма отодвигал Ленина как будто на второй план. Наконец, Ильич вздохнул и, закрыв глаза, тихо ответил:

– Он верил в Бога…

– В смысле?!!!

– В том самом… он очень верил в Бога… хотя и очень был зол на Русскую Православную Церковь… и делал вид, что агрессивный атеист… но он был верующим…

Кирилл больше ничего не спросил. Он уснул быстро, словно провалился в пропасть. Проснулся он неожиданно. От звуков. Громких звуков: сначала храпа, а затем и странного, какого-то негромкого говора. В полумраке номера (горел только ночник над дверью) Кирилл рассмотрел Ленина. Тот лежал на спине, скинув совсем с себя оделяло. Тощенький сухой старичок в белой, похожей на солдатское нижнее белье, пижаме. Ильич нервно, временами бил ногами в пустоту и отмахивался руками. Его храп то заходился до высшей музыкальной звуковой точки, то затихал.

Неожиданно Ленин махнул рукой и прикрикнул во сне:

– А что это, батенька, тут стёкла-то такие, солнца не увидишь?

На секунду он затих, затем опять рывок тела – и старик, замотав головой, сонно ответил сам себе:

– Это специально для людей, у которых проблема с мозгом, у которых бывают расстройства даже от вида пейзажа, да и нечего там смотреть. Лес да пригорки. Больше-то ничего не увидишь.

Остатки сна улетели мгновенно. Кирилл повернулся на бок и вслушивался в этот страшный монолог.

– Так-с, хреновато! Вижу. Всё-таки они загнали меня до конца!

И тут произошло страшное!

Кирилл вздрогнул и даже перестал дышать от ужаса.

Ленин вдруг резко вскочил с кровати и, сделав два шага к кровати, на которой лежал Лучинский, резко остановился. Его руки искали карманы в пижаме, но прямые белые брюки были лишены этого изыска одежды. Потыкав пальцами по швам материи, Ильич, помассажировав виски, уставился на Лучинского безумными глазами.

Кирилл окоченел от страха. Ленин медленно надвигался на него и шипел, словно змея:

– Я говорю, товарищ-щ-щ, Вы кто будете?! Тож-ж-же из Цэ-Ка или из подотдела какого? Этот грузин наверняка туда напихал всякой ш-ш-швали! Упомниш-ш-шь тут всех! Ну да всё равно! Не в таких передрягах бывали! Так, батенька, как Вас всё-таки величать?

Ленин замер. Его немигающие глаза были стеклянными. Бородёнка тряслась, лицо бледное, словно восковое. Кирилл понял: Ильич «лунатит». Он спит, но в тоже время живёт. Но он ничего не помнит и не понимает, что делает. Кирилл облегчённо вздохнул.

«Вот, мать его… призрак коммунизма!» – выругался про себя Лучинский.

Ленин продолжал пялиться на Кирилла, а тот мучительно думал, как себя повести в этой непростой ситуации.

– Ну, я, допустим, Кирилл Лучинский, – сказал он тихо.

Ленин вздрогнул. Его глаза стали злыми, губы натянулись:

– Что это значит, батенька, допустим?! Вы тоже под конспиративным псевдонимом так и работаете? Небось, настоящее имя какой-нибудь Зюзя Моргенштейн? Если вы еврей, батенька, так не стесняйтесь! Евреи в Цэ-Ка в почёте! – но тут же Ильич погрустнел и задумался, затем загадочно продолжил. – Хотя, как сказать! Как сказать, этот Коба мог уже и евреев подчистить! Он давно на них зуб имел! Особенно на Троцкого, Каменева да на Зиновьева! Они первыми решили меня усыпить и воскресить! Так это Ваше настоящее имя, батенька?

Кирилл дотронулся до руки Ленина. Холодная и почти неживая. Впечатление не очень приятное. Лучинский отдернул свои пальцы, а Ленин вдруг стал добродушным и даже улыбнулся.

Он пробурчал, едва шевеля губами:

– Хм. Это хорошо! Хорошо! Да Вы успокойтесь! Если Вас сюда Федя послал, так зря! Зря, батенька! Мы уж Вас тотчас раскусили! Так и передайте ему! Он, паскудник, пусть знает, меня на этой мякине не проведёшь!

После этого Ленин выпрямился в полный рост и, повернувшись, медленно пошёл к своей кровати. Через пару минут он с наслаждением храпел. А Кирилл ещё долго думал об этом человеке, который выводил храповые рулады рядом и безмятежно спал. Затем Кирилл искал взглядом на потолке камеру, которая записывала весь этот ночной разговор. Уснул он лишь под утро…