Настоятель Благовещенского храма поселка Шилинское, отец Андрей, опять был в плохом настроении. Священник стоял возле церкви и недовольно морщился. Он смотрел, как рабочие-таджики затаскивают по лесам ведра с раствором и кирпичи и печально вздыхал. На душе у отца Андрея было мрачно и грустно. Не радовало его и то, что реставрация храма уже подходит к концу, осталось лишь оббить купол листовым железом и кое-где заделать небольшие дыры в кладке, а потом, потом поднимай кресты и все! Можно белить и красить стены и вести службу! Отец Андрей смотрел на храм, он был похож на больного, на эдакого пациента травматологического отделения, который попал на больничную койку после жуткой аварии, но уже прошел реабилитацию и вот-вот должен был снять гипсы и отбросить костыли. Стены храм были облеплены железными стояками, на которых были наложены доски. Обвешанный лесами он временами, кроме ассоциации с больным еще напоминал еще и корабль, который должен был отправиться в плавание. Отец Андрей смотрел на это изуродованное спицами и железяками, тело и представлял, сколько пришлось пережить этой церкви?

Много лет здание было заброшенно и местные мальчишки и пьяницы, превратили его в общественный туалет. Стены храма изрисовали нецензурными надписями, а в некоторых местах местные жители попросту разбили кладку, разобрав кирпичи на строительство и свои нужды. Мало кто в шило вспоминал, что этот храм был построен еще на рубеже XVIII и XIX веков и являлся настоящим памятником архитектуры и образцом сибирского церковного стиля. Большая колокольня в виде двух поставленных друг на друга квадратных башен и приподнятый над основным зданием основной купол. Эдакая, простая и в тоже время гениальная изящность — ничего лишнего, суровый сибирский стиль с коренастыми колоннами на входе и рублеными углами возле алтарной стены. Во время советской власти в храме устроили сначала кочегарку, а затем зерносклад, но уже во времена правления Брежнева, храм почему-то совсем забросили и он чуть не превратился в руины, спасло лишь то, как его строили — толстые стены и прочная кладка, замешанная на яйцах. Разломать ее было проблемой даже для воинствующих атеистов. Да и печальная и мрачная слава немного отталкивала от этой церкви. В Шило почти все шептались и знали: в тридцатых годах, большевики в храме устроили пересыльный пункт для зеков, которых гнали по соседней дороге в лагерь к деревне Орешное. Но даже не «пересылка» пугала и отталкивала от храма обитателей Шило, местные старухи старики уверяли: на дворе за церковью энкавэдэшники временами расстреливали несчастных арестантов, а потом закапывали их неподалеку. «Поэтому по ночам невинно убиенные встают и бродят по пустому и разрушенному храму». Как не странно, но эти страшилки, может быть, тоже косвенно помогли сохранить храм от окончательного разрушения. Ходить к заброшенной церкви решались не все. А уж по вечерам, ее и вовсе обходили стороной. Дурная слава подтверждалась и совсем реальными фактами. Старожилы Шило рассказывали, все те, кто в свое время рушил храм, срывая в него кресты и ломая купола, да сбрасывая колокола, не вернулся с войны. Все эти люди погибли и сгинули на полях сражений. И это был знак. Отец Андрей приехал в Шило еще во времена начала «перестройки» и сразу загорелся идеей восстановить многострадальный храм. Но это оказалось не простым делом. Хотя его вроде и поддержали власти, но вот денег конечно не дали. Реставрация затянулась. Затем советская власть и вовсе сгинула и о храме, опять забыли и вот лишь два года назад отцу Андрею все таки удалось найти деньги а вернее спонсора — крупного бизнесмена, который согласился дать большую сумму на стройматериалы и оплату рабочих. И вот храм оброс лесами и стал возрождаться, сначала отец Андрей радовался как ребенок, он часами пропадал на территории церкви и даже сам помогал таскать кирпичи и месить раствор, но вот со временем радужное настроение священника таяло как утренний туман. Отец Андрей вдруг начал понимать. Что восстановление храма односельчанам вроде как и не нужно. Да, конечно к церкви приходили совсем древние старушки и дедки, и удовлетворенно крестились, глядя на рабочих, но их был очень мало. А вот молодежь, да и люди среднего поколения, интереса к возрождению церкви не испытывали. Более того, когда отец Андрей попытался однажды объявить что-то наподобие субботника и позвал всех желающих добровольно поработать на стройке, то на его призыв откликнулись лишь три человека — двое местных пьяниц, которые готовы были за пол литру потаскать кирпичи и носилки с раствором и душевнобольная молодая женщина, которую в поселке звали «Анка сумасшедшая».

Отец Андрей понял, что восстанавливать храм ему в принципе-то и некому. Прежде чем жители Шило придут сюда помолиться, ему еще предстоит огромная работа восстановить храм и веру в душах этих людей. Большевики, как оказалось за семьдесят лет, разрушили главное — они страхом и кнутом вытравили веру из трех поколений и сейчас возродить ее будет очень трудно. Вот поэтому и так мрачнел с каждым днем, отец Андрей вот поэтому и не радовало его физического восстановление церкви в Шило. А сегодня, священник был вновь неприятно удивлен, увидев таджиков лазающих по лесам у стен храма. Отец Андрей перекрестился и двинулся в сторону бетономешалки, которая работала и урчала, словно кот, грызущий рыбу. У агрегата стоял низенький коренастый мужчина в кожаном пиджаке. Это был начальник строителей, не то бригадир, не то прораб. Отец Андрей сильно в эти тонкости не вдавался, он лишь знал, что это человек главный среди рабочих. Хотя, коренастый мужичек по имени Толик, (как он сам назывался), никогда лопату в руки не брал и в грязной спецовки не ходил. Священник подошел к нему и низким голосом спросил:

— Ну и что это такое?

— А отец Андрей, доброе утро. Вот новых рабочих привез. Сейчас вообще дело закипит и я думаю, к концу месяца мы вообще все сметы закроем и выйдем на обделку внутри. А там отец Андрей, собирайте вашу службу! Паству! И в добрый путь! В новый, вернее, в старый храм! — самодовольно промурлыкал Толик.

— Я спрашиваю это что такое?! — повторил вопрос священник.

Толик покосился на него и ничего не понимая, покрутил головой, словно петух на жердочке.

— Это что ж за срам-то такой? — продолжал напирать отец Андрей.

— Вы о чем? Вы о чем батюшка?

— О чем? А ты не понимаешь? А? Ты кого привел сюда? Кого пустил? Ты куда людей дел? — напирал священник, кивая на рабочих-таджиков.

— Как куда дел?! Работают люди! Вот все нормально без перекуров и прочего!

— Да я вижу, что работают, я спрашиваю, а те-то, где? Старая бригада куда делась? Толик посмотрел сначала на рабочих, затем на батюшку. Затем улыбнулся и, хлопнув себя по лбу, весело прикрикнул:

— А-а-а, понял, понял, о чем вы! Вы о таджиках этих? Ну да! Сегодня вот они начали, их бригада, а старая, старую я убрал, слишком много проблем! Отец Андрей гневно смотрел на Толика и, втягивая ноздрями воздух как жеребец, зло буркнул:

— Каких еще проблем?

— Да таких. Смету мне урезали. Вот, поэтому и зарплата у них уменьшилась, они заныли, начали бунт поднимать. Вот и пришлось таджиков нанять!

— А почему смету урезали? А почему? Прочему людям заработать не дадут?

— Ну, уж батюшка вы меня об этом не спрашивайте! Вы у спонсора своего спросите! — развел руками Толик. — А я человек маленький, мне, сколько заплатили, на то я и делаю. Да вы батюшка, не правы. Таджики, они-то лучше. Лучше и быстрее все сделают. Вы уж не переживайте, эти ребята работать умеют.

— Да. Работать умеют? Ты мне басурман привез! Я хотел, что бы храм православные восстанавливали! А ты, ты кого мне привез?

— А-а-а, вы об этом?! — Толик грустно вздохнул и вновь развел руками. — Не хорошо батюшка, не хорошо. Не надо национальный вопрос поднимать. Этого православная церковь никогда не делала. Не хорошо, ну что ж таджики, ну что ж они тоже люди. Они, тоже заработать хотят. Им тоже надо детей своих кормить семьи! Да и вы батюшка межрасовую рознь, что ли хотите разжечь?

— Что?! Ты что такое тут говоришь? Какая еще рознь! Я хочу, что бы русские люди поработали на восстановлении храма и заработали при этом! Вот что я хочу. Я хочу, что бы православные ошибки своих отцов и дедов исправили! Вот что я хочу! А против этих людей я лично ничего не имею! — отец Андрей указал рукой на работающих таджиков. — Более того! Я готов им последнее отдать, если надо будет! Пусть придут я им и еды и одежды дам! Но тут я хочу, что бы русские работали, что бы православные этот храм строили, это важно и для меня и для них! Очень важно, вот что! Толик ухмыльнулся и, покачав головой, с сожалением в голосе сказал:

— Я понимаю вас, батюшка. Ой, как понимаю. Но только вот эти самые православные, как вы говорите, русские люди, вас, наверное, не понимают. Плевать они хотели на храм и искупление грехов отцов и дедов. Они вообще на все хотели плевать. Им только деньги подавай, а работать-то они не сильно любят. Я вам честно батюшка признаюсь, по мне так лучше вон с этими таджиками работать. Они спокойные, своих прав не качают, профсоюза не имеют, живут в общаге, по десять человек на койко-место тут вот спать в бытовке будут, работают в две смены и главное батюшка, не пьют они! Не пьют и с похмелья не болеют, а значит и на работу во время выходят. А перекуров-то так вообще не устраивают! Вот так-то батюшка. Отец Андрей, молча слушал исповедь этого человека, стоял и внутренне понимал, улавливал, что говорит он правду, нет в его словах лукавства и какого-то наговора. Священнику было горько и обидно. А Толик продолжал:

— И вообще по секрету я вас сказу батюшка, с таджиками этими, басурманами как вы говорите и работать-то выгоднее. У них и зарплата в два раза меньше и я вот получу больше. И еще: к расходным материалам они бережнее относятся¸ никогда не артачатся и все выполняют. Так вот батюшка! Отец Андрей махнул рукой и опять глубоко вздохнул:

— Ладно, если уж так говоришь, пусть работают,… только вот не правильно это!

Если тебя послушать так скоро наши люди и работать не будут! Как же? Все-таки не все деньги-то решать должны.

— А вот это батюшка, уже ваша работа! Наставлять на пусть истинный, овечек заблудившихся. Это уже ваша работа батюшка. Моя, проблемы с растворами и кирпичами решать, а ваша — ум нашему народу поправить. Только вот я подозреваю батюшка, что у вас это ой как не сразу получиться, ой как не сразу! Отец Андрей, осмотрел с ног до головы этого человека. Ухмыльнулся и грустно спросил:

— Ты крещенный?

— А как же, вот и крест есть! — Толик расстегнул рубашку и вытащил большой золотой крестик на толстой цепочке. — Вот он мой крест! Вот! Отец Андрей покачал головой и молвил:

— А молитвы-то, какие знаешь? В церковь-то ходишь?

— А как же, знаю: отче наш,…. — Толик осекся. — Больше, правда, не знаю. Но вот в церковь хожу и, свечки ставлю, и за здравие и за упокой! У меня, кстати, недавно бабка померла. Так вот я за нею даже поминальную службу заказал! Отец Андрей грустно улыбнулся, он перекрестил Толика и зашептал:

— Молись. Молись, как можешь. Это все, что тебе остается. Молись и быть может, Бог простит тебя. Он добрый.

Но его тихи слова утонули в шуме работающей бетономешалке. Толик их не услышал и лишь благодарно закивал в ответ, делая вид, что все понял. Отец Андрей отошел от него и обернулся, он посмотрел на церковь. Она как показалось ему, словно живая, вздыхала объятая сеткой лесов и стеллажей. Церковь как-то напряглась, отец Андрей чувствовал это. Она словно, понимала — то, что происходит: и ее ремонт, и все остальное, это лишь начало, это лишь предпосылка к чему-то грандиозному и может быть не совсем радостному. Вновь засияют кресты на куполах. Вновь засветится алтарь, но это не все! Это еще лишь пролог к очень трудным временам! Она словно чувствовала, что ей придется вновь работать. Причем работать на износ. В нее будут приходить люди, много людей! Отец Андрей знал, что люди обязательно сюда будут ходить. Но с каким сердцем? Что их будет сюда толкать? Чувство внутреннего дискомфорта, жажда очиститься, желание прикоснуться к Богу? Нет! А если вовсе не это? А если это просто мода?! Просто традиция?! Просто новое совсем забытое старое течение — ходить в церковь?! Вера — обращенная в традицию? Что может быть страшней? «Вера — ставшая каким-то атрибутом жизни грешников? Они живут и не понимают, что они свою веру превратили в атрибут своей никчемной мещанской жизни! Погрязли в грехах и думают, что вот эти вояжи в церковь делают их добрее и лучше?! Что может быть страшней этого?» — содрогнулся отец Андрей. — «Коммунисты развратили людей внутренне. И то, что они сломали церковь это не самое страшное, они сломали внутреннюю структуру человеческой души! Вот что самое печальное! Три поколения русских людей лишились возможности говорить и заботиться о душе! Бездушный народ это похлещи любой ядерной бомбы!» Сможет ли он, священник, объяснить этим людям, совсем еще молодым людям, что крестясь церкви и ставя свечки у алтаря — еще не значит верить в Бога? Еще не значит искупать грехи! И что: после службы нельзя идти в магазин покупать водку и напиваться до поросячьего визга. Что нельзя материться и драться в очереди за святой водой на крещенье. Что нельзя отбирать пенсию у своей бабушки, что бы купить себе новые сапоги или джинсы! Сможет ли он объяснить этим людям в этой обновленной и многострадальной церкви? Трудно, как будет трудно, это настоящая война, война за правду, война за доброту, война за милосердие! «Стоп, а разве за милосердие можно воевать? Разве за доброту можно биться? Можно! Интересно, а сколько горя она видела? Сколько трагедий разыгрывались, в эти стенах?»

Отец Андрей вновь рассматривал церковь. Один из рабочих таджиков, там наверху, у самого купола, клал кирпичи и краем глаза косился на священника. Отец Андрей чувствовал, азиат лукаво улыбался. Солнце светило ему в спину и был виден лишь темный силуэт этого человек. Но отец Андрей знал, рабочий улыбается. В этот момент до руки священника кто-то дотронулся. Отец Андрей вздрогнул, рядом с ним стояла пожилая женщина, певчая из церковного хора. Она виновато улыбалась.

— Извините отец Андрей там к вам пришли…

— Пришли, кто?

— Ну, этот мужчина, я не знаю, как его зовут,… ну он к вам по субботам приезжает…

— А этот,… - отец Андрей понимающе мотнул головой. — Ладно, скажите ему сейчас приду.

Священник напрягся! Стало немного не по себе. И хотя отец Андрей не боялся, но какое-то внутреннее напряжение вновь наползло на сознание. Опять, опять это странный человек, этот мужчина, он опять появился. Незнакомец приезжал примерно раз в месяц, привозил крупные суммы денег и просил отца Андрея… причастить его. Снять ему грехи, причем непросто снять, а обязательно сначала выслушать его исповедь и поговорить с ним. Порой эта исповедь затягивалась на целый час, а рассказывал странный и загадочный незнакомец очень страшные вещи. Батюшка неохотно поплелся к старому храму. Конечно, назвать — обычную избу «старых храмом» было трудно, но, тем не менее, пока реставрировалась настоящая церковь, все службы отец Андрей вел в этом помещении. Дом стоял напротив стройки. Отец Андрей подобрал длинную черную рясу, что бы, не пачкались края и шел медленным шагом к избе-церкви. У крыльца стоял большой черный внедорожник.

Дорогой автомобиль был похож на катафалк. Отец Андрей знал, это машина странного и загадочного гостя. Незнакомец ждал его у алтаря. Маленький самодельный алтарь с несколькими иконами был больше похож на ширму. Возле него стояла позолоченная подставка со свечами. Мужчина в кожаной куртке и темных брюках, закрыв глаза, крестился и что-то шептал. Он не отреагировал когда отец Андрей подошел к нему совсем близко. Священник тоже перекрестился и молча ждал. Повисла небольшая пауза. Наконец незнакомец вздрогнул и тихо сказал:

— Спасибо батюшка, что согласились принять. Я у вас много времени на это раз не займу.

— Ну, что ты сын мой, если надо я всегда говорю с людьми. Что привело на это раз?

— Вот, приехал посоветоваться, — мужчина перекрестился и, расстегнув куртку, достал из за пазухи бумажный сверток. — Вот тут немного денег. Я вижу, вы скоро переезжать в отремонтированный храм будете. Может, вот понадобиться. На свечи и еще на что там? Отец Андрей взял сверток и покраснел. Ему показалось, он опять совершил грех. Конечно, он взял эти деньги на храм. Но он взял эти деньги от человека, который его настораживал. Отец Андрей боялся, что это «грязные и плохие» деньги. Деньги, заработанные на грехе. «А в принципе все деньги заработаны на грехе! Люди, миряне, они все грешники! И если так рассуждать, то вообще нельзя с ними общаться, а мне надо и на бензин где деньги брать-то? Поедешь в дальнюю деревню ребенка крестить так и траты, ой какие?! Что вообще не ездить теперь, они ведь ждут тебя. Они ведь хотят к Богу прикоснуться некоторые с чистым сердцем!» — успокоил сам себя священник.

— Вы отец Андрей выслушаете меня? Где мы можем с вами поговорить?

— А пойдем ко мне в светелку. Там нам никто не помешает. В маленькой комнате было чисто убрано. У небольшого окна стоял стол, и два стула, в углу иконы с образами, у стены напротив небольшой резной буфетик, в нем чашки и фарфоровый чайничек. На столе чистая белая скатерка и маленький пузатый самовар. Его медные бока начищены до блеска. Из кривого краника уныло и ритмично капает вода в подставленное блюдце. Отец Андрей сел на один из стульев и кивнул рукой на второй. Гость, переминаясь с ноги на ногу, в нерешительности застыл.

— Садитесь, садитесь. Сейчас чая попьем. Я уже распорядился, — радушно сказал отец Андрей.

— Спасибо, я вообще-то приехал сюда не чаи распевать. Дело посерьезней батюшка.

— Всякое дело серьезное, сын мой. Нет таких дел на свете, что бы они несерьезными были. Так уж Господь придумал. И это все люди сами себя внушают, что есть дела несерьезные, мол, на них сильно не надо внимания обращать. Ан, нет, сын мой все серьезно.

— Хм, батюшка, а как же, например азартные игры? Это что, тоже серьезно? Это же грех! — гость медленно присел на стул напротив.

— Ты прав, это грех потому и серьезно. К играм серьезно относиться надо, а не как к мимолетному увлечению. Кто несерьезно относится тот и попадается на этот крючок, что сатана расставил. Вот тебе и хороший пример.

— Ловко вы батюшка как из любой ситуации выходите. Вам бы в политику, — ухмыльнулся незнакомец.

— Нет, сын мой. К политике тоже серьезно относиться надо. Политика это тоже грех. Всякий политик лгун, а ложь она опасней других грехов будет.

— Ну, вы скажите батюшка, уж всякий, уж что, по-вашему, нет честных политиков?

— А ты их знаешь? Гость задумался. Он покачал головой и тяжело вздохнул, отец Андрей, видя его неуверенность, добавил:

— Нет таких, по сути. Всякий человек приходящий в политику в первую очередь власти хочет. Они, кто в политику идут, изначально на власть рассчитывают, что бы выше над людьми быть. Что править ими. А это уже грех. Выше людей только Господь наш!

— Как вы мрачно о политиках-то батюшка. Но я не согласен с вами, есть люди и с чистой совестью и с благими намереями помочь другим людям.

— Да уж,… благими намереями… сам знаешь что дальше. Но ладно, давай уж о твоей теме. Что привело сегодня тебя? Опять мучаешься?

— Да батюшка. В сомнениях я весь. В последнее время очень плохо мне на душе. Очень плохо.

— Что случилось? Мы вроде с тобой, когда последний раз расставались, все обговорили и грехи твои хоть и тяжелы были, но замолили. Молился я за тебя, как и обещал. А теперь, что теперь?

— Вернулось все. Опять меня вернуть хотят. В грех опять окунуть собираются. Отец Андрей задумался. Прошлый раз этот человек говорил ему очень страшные вещи, они буквально шокировали священника, и он даже хотел взять на себя грех и пойти в милицию и все рассказать. Но потом пересилил в себе людской страх и, помня о тайне исповеди, на поход к представителям грешной мирской власти как он считал — не решился. И вот опять, этот человек хочет рассказать ему о новом страшном, о себе! Слушать или нет?

— Вы батюшка я вижу, тоже пугаетесь моих слов? Могу ли я вам довериться или для вас это тоже испытание будет? Отец Андрей ответил не сразу. Он молчал и смотрел в лицо этому человеку. Обычное русское лицо, чисто выбритые щеки серые глаза и нос немного картошкой.

В это время в светелку вошла женщина в длинной юбке и с платком на голове. Она заботливо поставила на стол чашки и налила в них заварки из маленького фарфорового чайника. Затем засуетилась и достала из буфета вазу с печеньем и конфетами. Перекрестившись, женщина тихо вышла. Отец Андрей подставил под краник самовара свою чашку и налил кипяток.

— Наливай чай, сын мой. Чай вкусный.

— Вы так и не ответили мне. Ушли от ответа, — тихо спросил гость. Отец Андрей отхлебнул чай из чашки и, прищурив глаз, медленно сказал:

— Вы люди думаете, все так просто. Пришел в церковь, денег принес. О грехах покаялся и все. Господь он добрый, все простит! Да, он добрый,… но и человек мучиться должен за грехи свои. Мучиться и осознавать. А иначе не какого искупления не будет.

— Я мучаюсь батюшка,…

— Вижу и все же,…

— Вы мне не верите, не искренним считаете раскаянья мои?

— Нет,… верю. Но не пойму. Да и ты должен знать, ты мне о своих грехах рассказываешь и меня заставляешь мучиться, сильно мучиться, пойми, я твои грехи через свое сердце пропускаю!

— И что же мне делать? Если и вы хотите меня оттолкнуть? — растерянно спросил гость.

— Да не оттолкнуть я тебя хочу. А познать тебя насколько ты готов грехи свои искупить? Пока все лишь слова твои. Они искренни, но это лишь слова. А ты не Господь Бог у кого слово сильно, а ты грешник. Поэтому и опасаюсь я тебя и за тебя.

— И что же делать мне что бы доказать свою искренность?

— Дело лучшее доказательство. Людям добро нужно делать. Гость вздохнул. Он помрачнел и осунулся. Было видно ему трудно говорить но, тем не менее, он из себя выдавил:

— Я и пришел посоветоваться. Как вы скажете, так я и сделаю. Отец Андрей удовлетворенно кивнул головой, он опять отхлебнул чай и откусил кусочек печенья.

— Рассказывай сын мой, что на этот раз?

— Очень запутанная ситуация. Мне очень помощь ваша нужна.

— Хорошо, давай подумаем, чем я помочь тебе могу. Сергей Вавилов был человеком добрым, но он боялся своей доброты. Сергей считал, что именно доброта сделала из него страшное существо, которое несло боль и страх другим людям. Сергей Вавилов знал, что он должен измениться, а иначе жить дальше не имеет смысла. Сергею было всего тридцать четыре года, но он считал себя уже полным стариком. Нет, физически все было в норме. И даже более, Сергей был здоровым и крепким человеком, но вот морально и внутренне он ощущал себя на все восемьдесят. Жизнь Сергея нельзя было назвать какой-то особенной и необычной, стандартный набор биографических данных для юноши времен конца «брежневского застоя»: школа, техникум, армия. И вроде, все шло «по накатанной», но именно армия и сломала его судьбу. Сергей попал в воздушно-десантные войска и после учебки в Фергане его отправили в Афганистан. На календаре был восемьдесят второй год… Там, в горах возле Кандагара он стал…убийцей. Во время одного из боевых выходов взвод вступил в бой с душманами, которые потом укрылись в кишлаке.

Десантники преследовали «духов» до конца и устроили жесткую зачистку в афганской деревушке. В одном из глиняных домов Сергей Вавилов стал другим человеком. Его встретили мальчик и девочка, обоим лет по четырнадцать. Они озабоченно щебетали и как показалось Сергею заговаривали его, отвлекая от чего-то важного. Но Вавилов на эти уловки не поддался и решил проверить все комнаты, в одной из них он увидел через — чур толстый ковер свернутый в углу в рулон. Сергей решил раскатать это сверток, но тут же получил удар ножом в спину. Благо лезвие попало в ремень разгрузки и не проткнуло внутренних тканей. Сергей обернулся и увидел что девочка, которая еще мгновение назад была воплощением беззаботности и невинности на этот раз стоит с большим ножом и пытается его убить. Сергей непроизвольно достал штык нож и всадил его юной убийце между грудей. Он видел, как помутнели черные глаза ребенка. Он видел, как из них убегает жизнь, превращаясь в нечто непонятное в виде расширенных зрачков и ужаса смерти на устах. Девочка захрипела и повалилась на пол. В ту же секунду выскочил ее брат и попытался выстрелить в Сергея из старого дробовика, но и тут Вавилов был быстрее, он отбил ствол и тоже воткнул парню в шею штык нож. Густая алая кровь хлынула на гимнастерку заливая липкой жидкостью и новые кроссовки, которые Сергей купил в гарнизонном военторге, что бы бегать на боевые, форменные ботинки были тяжелыми и сильно терли ноги, поэтому большинство десантников, уходя на «боевые», предпочитали одевать кроссовки производства обувной фабрики города Кимры. Сергей поймал себя на мысли, что в это мгновение ему жалко именно запачканную кровью обувь, а вовсе не убитых детей. Он вдруг понял, что убить человекам для него в принципе не так уж трудно как это рассказывали старослужащие и бывалые офицеры. Сергей с какой-то странной и пугающей радостью осознал, что он с легкостью и непроизвольной виртуозностью может лишать человека жизни! И это тогда его ничуть не испугало, нет напротив, даже обрадовало! А потом… Вавилов передернул затвор своего «Калашникова» и дал длинную очередь по свернутому ковру. Как он и подозревал, в нем прятался один из душманов. Его Сергей изрешетил, словно мишень на полигоне. На выстрелы прибежали офицер и два солдата, как оказалось — «дембеля». Они удовлетворенно похвалили молодого бойца и, решив подбодрить, предложили отрезать убитому «духу» уши, мол, по негласному правилу «десантник обязан сделать себе такой трофей». У некоторых особо дерзких старослужащих, у которых за спиной был не один десяток «боевых» действительно хранились целый бусы из засушенных человеческих ушей. Вавилов от «трофея» не отказался и, отрезав ухо, положил его себе в нагрудный карман гимнастерки.

То, что Вавилов убил двух детей, никто даже не спросил, о «потерях гражданских лиц» не стали даже упоминать в рапорте после операции. Более того рядового Вавилова представили к боевой награде и через три месяца он получил медаль «за боевые заслуги», которую ему на грудь повесил полупьяный комбат на одном из вечерних разводов. После этого Сергей Вавилов сильно изменился. Он неожиданно для себя ощутил внутреннюю потребность убивать людей. Сначала стало страшно, и если бы это было на «гражданке» Вавилов может быть и даже обратился к психиатру, но тут в горах Афгана, этот страх как-то был заглушен страхом за свою жизнь. Рискую жизнью, Сергей вдруг понял, что обязательно должен отбирать жизнь у других. Причем не просто отбирать, а совершенствовать себя в этом! В этом страшном военном ремесле — узаконенного убийства людей! «Человек, это лишь кусок мяса, человек, это лишь кусок плоти который можно и нужно уничтожать! Лишать жизни себе подобных также нормально, как рожать детей!

Смерть лишь часть человеческого бытия и отворачиваться от нее, признавая смерть, как что-то неестественное и жесткое, просто нельзя! Природа так устроена, природа гораздо умнее людей. Природа сама создала их, природа говорит — родись и убей! Неважно кого, но убей, иначе все равно кто-то убьет тебя! Примеров, примеров хоть отбавляй, даже лев царь зверей и тот проедает своих же детенышей, самка паука съедает своего мужа после брачной оргии, и таких примеров масса. Поэтому смерть и убийства это обычный атрибут жизни! Вот палачи, они во все времена были уважаемые людьми, потому как умение и главное внутренняя сила убивать людей по заказу всегда ценились обществом» — так страшно рассуждал Сергей Вавилов «дембель» и младший сержант ВДВ в далеком тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году. А потом, а потом была «перестройка» и мрачные времена слякотной неопределенности и беспросветной нищеты. Сергей начал пить. Он опускался все ниже и ниже пока не встретил случайно Леонида Маленького. Человека, который вновь кардинально изменил его жизнь. Леонид Маленький предложил Сергею то, что он умел делать — убивать людей, причем убивать непросто так, а за деньги, и не редко за приличные деньги. И Сергей убивал, убивал с легкостью и каким-то страшным изощренным хладнокровием. Ему нередко его страшная работа даже доставляла удовольствие, и он не мог остановиться. Но в один день вдруг все переменилось! Сергей испугался, он, встав утром, испугался самого себя! Он испугался своего будущего! Он испугался своей жизни! Что с ним происходит, он не понимал, но Сергей вдруг возненавидел себя и даже решил свести счеты с жизнью. Он решил умереть, вот так, вдруг, внезапно, странное чувство внутреннего отвращения подталкивали к краю пропасти… И тут появилась она,… она… эта женщина, которая помогла вновь полюбить жизнь и заставить вновь радоваться этой самой жизни. Сергей влюбился и влюбился всем сердцем. Он радовался и упивался этой любовью, любовью которой до сих пор никогда не было в его жизни. Оказалось, что любить это так приятно! Любовь это так здорово и ничего нет лучше, чем любовь! Сергей был счастлив! Он был счастлив и главное, что он понимал это, он понимал это счастье всеми клеточками своего тела и мозга! Ее завили Ира, она работала в магазине простой продавщицей, но это было не важно, главное, что у них образовалась крепкая и очень любящая семья. Сергей и Ирина поженились, а совсем вскоре у них родилась дочка, которую Сергей назвал в честь своей бабушки — Полиной. Но после этого безоблачного и сладкого года семейной жизни вдруг последовали мрачные и противные реалии будней. Сергей вдруг осознал, в ужасе для себя. Что он ничего не умеет делать в этой жизни кроме как… убивать людей! Ужас, он оказался совсем никчемным и неподготовленным к обычной жизни человеком! Это так испугало Сергея, что он неожиданно для молодой жены запил. Пил он долго и беспробудно, пил несколько месяцев. А потом, потом вновь наступило похмелье и осознание страшного положения, Сергею нужно было кормить семью, ему нужно было растить дочь…. И он зарабатывал деньги, он вновь выполнял свою грязную и страшную работу. Он обслуживал заказы криминальных бизнесменов и продажных чиновников. Он делал, свою работу, он лишал жизни других людей. Но теперь он это делал с каким-то презрительным отвращением. Более того теперь он пугался смерти, теперь он не мог видеть лиц своих жертв. Теперь он ненавидел себя за то, что делал! Такая трансформация Сергея Вавилова — человека со страшной биографией и профессией закончилась очень неожиданно, Сергей, решил прийти к Богу. Прийти и покаяться за все, что он сделал на этой грешной земле. Но когда он собрался это сделать, то вдруг обнаружил, что покаяться ему некому! Тут в Красноярске он не мог найти, кто бы отпустил ему грехи. Все те священники, которых он знал и которых он видел в краевом центре, казались ему обычными продажными чиновниками, просто обличенными в рясы. Они эти толстые люди с бородами одетые в красивые церковные одежды, как казалось Сергею, были извращены и совращены большим и богатым городом. Они имели дорогие иностранные машины и жили в больших богатых домах или квартирах. Они знали вкус и запах денег, они сами забыли Бога и лишь делали вид, что служат ему! Они были лжепастырями!

«Нет, такие люди не могут, да и не имеют право отпускать грехи, потому как они сами грешники! Потому как они сами стали безбожными и фальшивыми людишками» — рассуждал Сергей. Он отправился за город. Он ездил по деревням и искал настоящего священника не испорченного городскими удобствами, а главное деньгами и властью. Он искал светлого и мудрого человека, который бы действительно мог помочь ему, выйти из этой страшной ситуации. И он нашел его в районном центре поселке Шило! Он встретил отца Андрея, человека, как казалось Сергею, совершенно озабоченного духовностью и Богом. Человека не равнодушного ко лжи и безразличию. Сергей почему-то поверил этому, неказистому на первый взгляд, священнику с немного корявой фигурой и слегка угловатым лицом.

— Тяжела твоя ноша, тяжела твоя участь! И не знаю, что сказать тебе. Очень все плохо в душе твоей как я вижу. Очень все плохо и в бытие твоем. Но решить ты должен сам, и никто более. Никто не смеет, решать за человека. Но Бог может направить его на путь истинный! — говорил негромко отец Андрей. Он не смотрел в глаза Сергею. Он не хотел в них смотреть, ему это доставляло боль, внутреннюю боль и страдание.

— Я понимаю вас батюшка. Понимаю.

— Велики грехи твои, велики настолько, что не знаю, как ты живешь с этим камнем на сердце?! Как ты вообще можешь ходить с такой ношей?!

— И что же мне делать батюшка?

— Тебе нужно сын мой сделать такое добро, после которого тебе бы было не стыдно умереть и предстать перед Господом нашим. Вот, что я думаю тебе надо.

— И я смогу батюшка сделать такое добро?

— А вот это только Бог и знает сын мой. Только он один. Но тебе, тебе сейчас нужно принять важное и как я понимаю судьбоносное решение. Это трудно. Трудно, но нужно это сделать. Вот такой совет мой будет. Сергей, задумался. Он, молча, смотрел на отца Андрея. Тот опустил взгляд и перебирал на своей рясе золотую цепочку, на которой весел крест. Повисла тягостная тишина. И лишь тиканье ходиков на стене прерывали эту пустоту звуков.

— Вы знаете, что совершил я много плохого, но я хочу за это ответить и совершить хорошее. Понимаете сейчас ответить, не перед Господом, а сейчас. И я хочу сейчас, совершать хорошее, работать на добро. И я хочу, что бы люди, которые совершают плохое, сейчас отвечали за это, а не потом, пред Господом… — Сергей тяжело дышал. Вы меня презираете и ненавидите батюшка? — неожиданно спросил Сергей?

Отец Андрей ответил не сразу. Он посмотрел в окно, затем мимолетом взглянул на Вавилова и тяжело вздохнул.

— Я не могу тебя ненавидеть сын мой. Не имею права. Видеть тебя мне неприятно, но ненавидеть я тебя не могу. Но есть вещь, которая меня радует в тебе. Ты искренне хочешь сделать добро и поверить в Бога. Ты заслуживаешь прощения. Вот и все.

— И все? То есть такой как я просто верит в Бога и все?

— Пойми вера в Бога это тяжелая ноша, а не забавное увлечение. Это ответственность к себе и главное к окружающим. Ведь вера заставляет человека быть лучше. Вот так сын мой. Не все это могут осознать. Очень мало людей это осознают. Ты не смотри, что на пасху у нас вся страна красит яйца и печет куличи, они делают это по инерции. Наш народ, к сожалению болен духовно. Он изломан морально. Как ты. Тебя изломали в юности и ты до сих пор из этого капкана выбраться не можешь. Так и народ наш. Он болен, но не хочет в этом сознаться. Но сознаться придется, а иначе народу такому не будет места на земле грешной. Так уж Господь решил. А я, и ты молиться за это должны. За то, что бы все мы поняли это, поняли и покаялись.

— Страшно батюшка. Страшно.

— Земная жизнь человека, сын мой, вообще страшная и противная штука. Но ее выдумал господь для наших с тобой испытаний когда изгнал Адама из рая…

— Спасибо вам, отец Андрей. Я пойду, мне много обдумать надо. А вы батюшка поможете мне, ну если вам надо будет какое правое, праведное дело совершить? Поможете мне? Ну, доверите мне это дело? Помочь, поработать на добро, на справедливость! Я так хочу, что бы вы помогли мне и доверились. И поручили дело такое, что бы помочь добру и справедливости! Отец Андрей вздохнул и покачал головой:

— Трудно, ой как трудно тебе. Трудно будет и мне. Ведь работать на добро и справедливость,… это дело каждого…. причем ежедневное. Должно так, по крайней мере, быть. Но я…

— Вы поможете мне? Доверите? Я хочу…

— Хорошо, хорошо сын мой, если у меня будет нужда, что бы совершить правое дело какое, то, что я сам совершить не могу, я обращусь к тебе. К тебе сын мой, и тогда ты сможешь проявить себя. Сможешь. А сейчас ступай. Сергей встал и, перекрестившись, наклонился к отцу Андрею, тот протянул ему руку. Вавилов, поцеловал кожу на кисти быстро и, как показалось священнику, как-то опасливо. Он отстранился и словно был виноват, попятился к двери спиной. Отец Андрей посмотрел ему в глаза, но в них он ничего не смог разобрать.

Когда дверь закрылась, отец Андрей встал и, повернувшись к иконе, что висела в углу, размашисто перекрестился и тихо пробормотал:

— Господи, прости грехи наши, прости мне грехи этого человека, возложи на него разум!