Мерзкий металлический стук. Он повсюду. Скрежетание и скрип. Металл об металл. Слушать такое просто не возможно. Это выше всяких сил, это за пределами человеческого терпенья. И вновь металлический удар, и вновь скрип, он повторяется раз за разом. Какие-то голоса, он звучат эхом, словно в большом пустом помещении. Как гудит голова. Господи, как гудит голова! Открывать глаза просто не хочется, да и это невозможно сделать нет сил, нет сил, разжать веки, и вновь скрип и металлический вой. Вилор чувствовал, что лежит на чем-то твердом и холодном. Спина затекла, руки как-то неестественно свешаны вниз. Щукин попытался пошевелить пальцами, но даже это вызвало резкую боль в висках. Голова загудела с еще новой силой. Вилор напрягся и застонал. Где то вдалеке вновь прозвучал противный голос, эхом разнеслись слова, но если раньше Щукин практически не разбирал звуков, то сейчас ему удалось услышать часть фразы.

— А может его водой окатить?…. быстрее очухается….

— Нет, пусть так в себя приходит, пока торопиться не куда… Он чувствовал свои органы. Не просто как обычный человек, а как-то по-особенному, словно со стороны. Вот печень, она как мерзкая черная жаба лениво и тяжело вздыхает. Она переполнена алкоголем, она уже устала дышать и шевелиться. Она хочет покоя она хочет конца, а вот почки они похожи на маленькие черные боксерские перчатки, они то и дело бьют короткими и сильными ударами с внутренней стороны кожи, им тесно, тесно в его теле, они хотят разорваться. А вот сердце, оно на пределе, оно устало, но Вилор чувствовал, оно не хочет сдаваться и с трудом, но качает липкую и противную густую жидкость, именуемую кровью. Легкие, они словно полу гнилые старые бурдюки, они наполняются вонючим воздухом, не могут извлечь из него никакого кислорода. Да и его и нет в этом противном газе именуемым — воздухом. Легкие атрофированы они уже не могут насытить кровь, они уже сдались, сдались. Они не хотят больше жить. Им надоело, им противно, все, все!!! Нет, сердце оно не сдается и качает, качает,… качает… «Где я? Это ад? Это конец? Вот так и проходит переход с „одного света“ на „тот“, другой. На „тот свет“! Странно звучит я уже „на том свете“! Свет, но тут вовсе и нет никакого света! Если бы он бы мог открыть глаза, но он не в силах! Может быть „тот свет“, вернее уже теперь „этот свет“ вовсе и не свет, а тьма… может его потому так и зовут — „тот свет“ потому как он вовсе уже не свет, если в обычной жизни он белый, белый свет. Ведь говорят же „на всем белом свете“, то может уже тут „по другую сторону жизни“ белый свет вовсе уже и не белый, а черный? Нет, как свет может быть черным? Стоп! Так не может быть. Хотя „тут“ все может, тут все может быть. Ведь тут выходит антимир какой-то, тут все по-другому. СТОП! Если я умер и попал на „тот свет“ то значит, я вовсе и не умер, а так, лишь перешел „на другую сторону“. Если этот так, то что? Что это действительно ад? Я в аду? Хм, я сомневаюсь. В рай я точно попасть не могу с моими-то грехами, нет, я определенно в аду! И я вот так и буду мучиться? СТОП! Мучиться вечно?! Неужели я буду вот так мучиться вечно? Ужас! Как страшно!» — Вилор понял, что до смерти испугался своих мыслей. А впрочем «до какой смерти»?… Если уже он умер, что ее пугаться? Вновь раздался противный металлический скрип и удар — металл по металлу. Это невозможно выносить. Нет!

Вилор зажмурился он захотел просто вообще отключиться и не чувствовать ничего, просто упасть, а вернее впасть в бездну. Лететь в нее лететь… и лететь вечно… что бы его никто не трогал и не тревожил, просто падать… падать… Быть ПАДШИМ! Вот оказывается, откуда это слово! Это слово означает вовсе не низменное духовное падение человека, а именно падение в бездну вечности! Падший! «Вот в чем оказывается радость ушедшей жизни быть падшим, падшим во тьму, в бездну, а может быть в небеса? Как звучит „падший в небеса“! Нет, это даже красиво! ПАДШИЙ В НЕБЕСА! Но он наверняка не один такой. Таких как он, тысячи,… миллионы, миллионы — „падших в небеса!“» — Вилор тяжело задышал. Он вдруг понял, что сейчас хочет больше всего — пить! Язык словно грубая «наждачка» распух и почти царапал десны. СТОП! Он не может хотеть пить! Он же умер! Тут не может быть обычных человеческих желаний! Все желания, как и человек смертны! Они не могут остаться, если человек умер! Вилор застонал, он вновь попытался поднять руки и как не странно, но ему это удалось, с трудом, но удалось… «Нет, я не умер, как жаль, а я уже так надеялся, нет. Я не умер…. Я жив.

Господи как противно думать, что ты умер, а ты жив! Ты уже приготовился к другой жизни, а может „анти жизни“, а ты жив в обычной мерзкой обыденной человеческой жизни, той жизни, что давно опостылела, той жизни, которую каждый человек так боится потерять! Почему? Прочему человек так дорожит этой ничтожной и порой не нужной не кому жизнью? Зачем она ему? Что она дает? Дает лишь страх, страх перед смертью, страх перед неизвестностью. Сколько тысяч человек, не хотят жить? Молят, что бы Бог послал им смерть, но когда дело доходит до „этого“, почему-то эти ничтожные людишки так цепляются за жизнь? Почему? Парадокс, страшный парадокс бытия и смерти! Насколько страшна смерть? Она страшна как боль или страшна как факт, что ты больше уже не существуешь на этом свете? Что страшней для человека — физическая боль или осознание своего ухода?» — Вилор вновь поморщился, мысли были слишком радикальны. Раньше, с ним такого не было, вот так, дойти уже до края, до последней черты сознания. Вдруг рядом кто-то противно закашлялся. Щукин почувствовал запах табака, какой-то дешевой сигареты. Человек стоял рядом и курил, он затягивался и кашлял.

«Курить такую гадость¸ это конечно мерзко» — из последних сил ухмыльнулся Щукин. Человек что стоял рядом с Вилором и ждал…

Щукин вновь попытался раскрыть глаза, резкая боль от электрического освещения. И хотя свет лампочки был не яркий, но все равно, Вилор непроизвольно вновь зажмурился и застонал.

— Ну, что очухался немного? Давай продирай зенки-то и пора вставать, пора квартирку-то менять! Ждет тебя другой домик! Вилор наконец смог разомкнуть глаза. Рядом с собой он увидел какую-то тень, силуэт, расплывчатый и абстрактный. Лишь пятно, ничего больше.

— Ну что ты вчера жрал-то такое? Небось кроме водяры еще гадости какой ни будь нанюхался вот сейчас и ревет у тебя крышу! — вновь прозвучал противный мужской голос рядом. Вилор застонал и попытался приподняться, но встать он не сумел. Незнакомец, стоял совсем близко, он попытался помочь Щукину — схватил его за локоть и постарался усадить Вилора на лавке. Кое-как ему удалось это сделать. Щукин с трудом но приподнялся. Он открыл глаза и тяжело дыша попытался рассмотреть человека стоявшего напротив. К своему удивлению Вилор понял, что сердобольный помощник оказался милиционером. Это был высокий парень в серой Форменной рубашке, на которой красовались погоны с лычками сержанта.

— Эй, ты хоть немного всасываешь, а? Тебе что вообще хреново? Ты ходить-то можешь? — допытывался милиционер у Щукина Вилор раскрыл рот и выдавил из себя:

— Пить! Прошу вас дайте пить!

Сержант вздохнул и, покачав головой, ушел. Вилор осмотрелся. Он сидел на лавке оббитой железом, в небольшой комнате. Вернее это была не комната, а скорее крохотная комнатушка. Щукин увидел, что это помещение от внешнего мира отгорожено решеткой. Вилор понял, что он сидит в камере. Где то там, за дверью слышались голоса и хохот. По шипящим и противным звукам Щукин определил, что где то совсем рядом работала милицейская рация. Через минуту вновь появился высокий сержант. Он держал большую железную кружку с водой. Протянув посудину Щукину, милиционер буркнул:

— На, пей и надо идти. Тебе здесь больше сидеть нельзя. В капэзэ пойдешь. Там переночуешь и вообще следователь, да опер тобой заниматься будет. А мне ты тут в обезьяннике не нужен, мне своих бичей хватит. Щукн жадно глотиая выпил всю кружку. Ему немного стало легче. Вилор посмотрел на сержанта и спросил:

— Почему я здесь?

— Почему? Ну, ты даешь парень. Ты, видать, вообще ничего не помнишь. Что натворил-то не помнишь?

— А что я натворил? — напрягся Щукин. Сержант тяжело вздохнул и, подхватив Вилора за локоть, поднял его с лавки.

— Пойдем, пойдем. Завтра тебе все расскажу, что ты натворил. А я тебе советую выспаться как следует и, обдумать все свои дальнейшие действия. Главное — подумай, что будешь говорить следователю. Главное подумай как себя вести. Тяжело тебе придется. Милиционер вывел Вилора из клетки именуемой «обезьянником». Щукин увидел, что они находятся в дежурной части РОВД. За стеклянной перегородкой сидел майор возле большого пульта, на котором мигали различные лампочки и кнопки. На стене висела карта района, она подсвечивалась лампами. В углу стояло пара сейфов. На столе возле окна стучал телетайп. Рядом с обезьянником вдоль стены стояли лавки. На них сидели какие-то люди¸ скорее всего задержанные, постоянные клиенты дежурной части. Вилор смог разобрать, что одеты они небрежно. Да какой там небрежно, это были грязные лохмотья. Похоже, это были городские бродяги, которых привезли патрульные экипажи. Вилор почувствовал, что от сидельцев смердит. У Щукина закружилась голова, его тошнило. Неожиданно один из бомжей встал с лавки и заорал как дикий:

— Начальник, в сортир хочу! Веди по нужде! Сержант толкнул выскочку и прикрикнул:

— Сиди скотина! Видишь занят я! Отведу задержанного и вами займусь!

— А мне по барабану! Задержанный или нет! Я сейчас хочу! Прямо сейчас!

— Ты мне тут права не качай! Но дерзкий бродяга лишь дико захохотал и неожиданно для всех, стянув трико до колен начал мочиться прямо на середину комнаты. Сержант от такой наглости потерял дар речи. Он как то нелепо зашипел и, взмахнув рукой замер. Но оцепенение от мерзкого поступка бомжа прошло через мгновение. Милиционер пинком свалил бродягу на пол и начал катать его в луже мочи. Он возил человеком по бетонному полу, словно половой тряпкой и приговаривал:

— Сука! Утрешься своим же дерьмом. Я покажу тебе как ссать в приличном месте. Друзья «бомжа-бунтаря» сидевшие на соседних лавках заулюлюкали и дико зареготали. Было видно, что их товарищ доставил им удовольствие своим поступком.

А сержант все возил и возил по полу бродягу. Тот мычал и как-то неестественно, скрючив руки, закрыл ладонями лицо. Вилор понял, что этому человеку уже давно все равно, что его окружает и что с ним делают. Щукин осознал, что этому бомжу наплевать на себя и вообще на все. Он находится на самом дне человеческого достоинства. «Человеческое достоинство? А что это такое? Кто его придумал? Сам человек? Само человечество? Опустившийся тип…. Опустившийся человек? Кто он грешник? А может он просто уже живой труп и ему не важно, что происходит вокруг, ему важно лишь когда он умрет и он ждет этого с обреченностью и равнодушием! Что заставило это человека стать вот таким? Или кто его заставил? Общество, я, этот сержант, его друзья? Может они, не меньше виноваты в том, что он вот так опустился. Может и я не меньше виноват, в том, что вот так вот духовно и нравственно умер этот человек, который сейчас катается в луже собственной мочи и который уже давно согласился со своей судьбой и не хочет ничего, кроме стакана технического спирта, куска хлеба и теплого угла, где ни будь в городском подвале» — мрачно подумал Щукин. Сержант устав таскать бомжа по полу, выпрямился и, тяжело дыша, зло бросил:

— Сейчас я вернусь, отведу арестанта и займусь вами ублюдки! Полу мокрый от мочи бомж лежал и смеялся. Он брезгливо смотрел на милиционера и, сжав кулаки, показывал ему фиги. Сержант повернулся к Вилору и толкнув его в плечо буркнул:

— Ну ладно, пошли этот цирк не хрен смотреть, мне еще оформлять эту стаю в приемник распределитель, пошли в ивээс, сдам тебя да займусь делом. Щукин обреченно прошел через помещение дежурки, затем они с сержантом оказались в небольшом коридорчике, он был узким и темным. Вилор медленно переставлял ноги. Милиционер сзади сказал ему:

— Осторожно. Там ступеньки. Не споткнись. А-то голову расшибешь, а мне предъявят, что я тебя тут избил. Впереди действительно был небольшой спуск. Коридор словно нырял вниз. Четыре ступени оказались крутыми, Вилор медленно спустился по лестнице и остановился. Пусть ему перегородила большая массивная железная дверь с небольшим оконцем посредине. В углу виднелась кнопка звонка, над ней красовалась надпись «вызов дежурного». Сержант нажал на кнопку и сказал:

— Веришь нет, но я тебе немного завидую. Выспишься сейчас. Отлежишься. А мне вон целую ночь с этими сволочами работать. Мочу их нюхать. Вилор посмотрел на милиционера и мрачно ответил:

— Каждый сам выбирает свою судьбу и что ему делать. Кто виноват, что ты выбрал такую работу? Шел бы на завод, или еще куда, а так…

— На завод. Да там кто платит-то сейчас? Зарплату по полгода задерживают. А мне двух детей кормить! Завод! А тут в ментуре и общагу дали.

— Ну, тогда нюхай мочу и не жалуйся, — ухмыльнулся Щукин. Сержант зло взглянул на Вилора и бросил:

— А ты я вижу, разговорчивый стал. Ну ладно, посмотрим, как ты философствовать будешь, когда опера придут и начнут с тебя показания брать!

— Показания? За что? — удивился Щукин.

— А ты не догадываешься, ты на себя-то посмотри! И тут Щукин взглянул на свою одежду. Рубашка была грязно и забрызгана кое-где какими-то бурыми пятнами. На джинсах тоже чернели подозрительные кляксы. В этот момент щелкнула щеколда и большая грязно-красная дверь распахнулась. В проеме стоял низенький и пухлый старшина. Он брезгливо смотрел то на Вилора, то на сержанта.

— Вот Ярошенко я тебе привел подозреваемого Щукина. На него должны были бумаги из уголовки принести. Его по сто двадцать второй на трое суток задержали. Там все написано.

— А,… этот душегуб-потрошитель! Да есть, а что его не вели-то сразу?

— Да он в отключке был. Видно нажрался да накурился через край, вот,… только отошел. Щукину не понравился этот диалог¸ более того его напугали слова толстого старшины. Вилор практически отрезвел и теперь мог анализировать происходящее. Сержант втолкнул его в помещение ИВС. В прихожей временного изолятора стоял большой деревянный стол. На нем лежали странные вещи. Маленький валик, похожий на тот каким красят стены маляры. Правда, этот был гораздо меньше строительного профинструмента. Рядом стояла большая коробка с черным поролоном внутри, а возле нее виднелась бутылка с какой-то темной жидкостью.

— Ладно оставляй своего жулика, сам с ним разберусь, — недовольно буркнул старшина. Сержант довольно улыбнулся и, повернувшись, исчез за дверью. Старшина звякнув связкой больших и длинных ключей вставил один из них в щель замка, провернув щеколду два раза он деловито убрал ключи в карман брюк и оглядев с ног до головы Щукина сказал:

— Так перед тем как в камеру отведу, рожу умыть хочешь? Щукин пожал плечами и тяжело вздохнул.

— Ладно, пошли, — сжалился старшина, — Попьешь заодно, а то черед полчаса начнешь долбить и воды требовать. Милиционер завел Вилора в длинную, прямоугольную комнату, на двери которой была прибита табличка: «ПИЩЕБЛОК» Окна в этом помещении не было, вместо него маленькая дырка забитая решеткой под потолком, где то сверху урчал вентилятор. У стены стоял длинный стол накрытый клеенкой. Рядом сервант с тарелками и железными мисками на полках, и с противоположенной стороны была пристроена вешалка с множеством сумок сеток и целлофановых пакетов весящих на ней. В противоположенном углу примостилась раковина, над которой как-то обреченно висел ржавый смеситель.

— Так,… вот умывальник, ополоснул рожу и попил. А потом выходи в коридор. Старшина буравил взглядом Щукина. Вилор так и не понял, что хотел им выразить милиционер. Толи это был знак призрения, толи угрозы. Но глаза у старшины блестели не по-доброму. Хотя в целом его лицо злым не было, напротив, пухлое и какое-то белесое оно светилось неестественным каким-то восковым блеском.

— Мой руки и учти, жрать до утра не будешь, ты в списках днем на заявку не был. Так что спать будешь на голодный желудок, но я вижу, тебе ужин и не потребуется. Тебе сейчас не до жратвы, тошнит с похмелья,… - хмыкнул старшина.

Вилок открутил вентиль крана и подставил лицо под струю воды. Он ополоснул шею и хорошенько вымыл руки, которые прочему-то были липкие и почти черные от грязи.

Старшина терпеливо ждал. Когда Щукин напился и закончил умываться, милиционер протянул ему небольшое вафельное полотенце, которое оказалось на удивление чистым и свежим. Вилор вытерся и обреченно посмотрел на охранника. Старшина забрал у него полотенце и скомандовал:

— Ну а теперь пошли к тебе в новый дом! Он вывел Щукина из пищеблока и неожиданно рявкнул:

— Руки за спину! Вилор вздрогнул от неожиданности но, тем не менее, команду выполнил, сведя ладони сзади. Старшина похлопал его по плечу:

— Вперед иди! Щукин послушался. Они вышли в длинный и полутемный коридор, который был практический пустой, не считая странного маленького шкафа. Он был очень похож на детские кабинки, что устанавливают в раздевалках детсада. Длинный с множеством узеньких дверец, шкаф был невысоким чуть выше метра. Вилор ухмыльнулся на зеленого цвета дверках-ячейках, не хватало лишь традиционных наклеек в виде арбузов, петушков и репок. Старшина остановил его возле этого необычного тюремного предмета мебели.

— Так, вытаскивай из брюк ремень и выдергивай если есть шнурки. Щукин обернулся и с удивлением посмотрел на старшину:

— А это еще зачем?

— Хм, зачем? Да что б в камере ты не провесился, или тебя не удавили. Давай выдергивай, так положено. Щукин пожал плечами и выдернул из джинсов ремень. Шнурков на туфлях у него не было. Старшина аккуратно свернул ремень и положил его в одну из ячеек. Вилор успел рассмотреть, что на дверце красовалась цифра «5». Старшина вытащил из шкафа какие-то бумаги, посмотрев в них, он сурово спросил у Щукина.

— Так теперь скажи свое имя фамилию и отчество, и год рождения!

— Это еще зачем, вы, что ж не знаете, кого в камеру отправляете? — удивился тот.

— Говори, это положено.

— Эх, Щукин Вилор Андреевич, десятого сентября тысяча девятьсот шестьдесят второго. Старшина, внимательно посмотрел в бумаги и, что-то пробубнив под нос, удовлетворенно мотнул головой:

— Так, все в порядке, теперь скажите, у вас жалобы какие ни будь есть? Пожелания? Вы больны, имеете ли какие ни будь инфекционные заболевания, травмы? Щукин, помотал головой и устало ответил:

— У меня одно пожелание, скажите, за что меня задержали? И если можно бутылку пива!

— Хм, шутник, — старшина стал совсем мрачным. — Ты завтра перед операми шутить будешь, они тебе все и расскажут, а сейчас поворачивайся. Руки назад и марш прямо по коридору. Щукин лениво развернулся и тяжело вздохнув, свел руки сзади и зашагал по длинному гулкому коридору. По бокам, словно страшные врезки, зияли проемы дверей тюремных камер, выкрашенных все под один стандарт, в грязно-коричневый цвет. Этот противный колер краски раздражал. Он очень напоминал спекшуюся кровь. «Почему они красят в такой цвет? Может, что бы действительно не было видно следов крови? Может это наследственное? Может специально приказывают красить именно в такой вот противный кирпичный цвет? Может, есть, какие-то внутренние секретные нормативы? Бред! Какие нормативы, какая была краска, такой и покрасили! Паранойя начинается уже!» — подумал Щукин. Возле камеры номер пять, старшина прикрикнул:

— Стоять лицом к стене!

Вилор остановился и, упершись лбом в стену, краем глаза посмотрел на старшину. Тот достал из кармана брюк свою огромную связку длинных ключей и, покрутив, сунул одну из отмычек в замок камеры. Тот лязгнул, как показалось Вилору, с каким-то злорадством. Словно этот запор устал без работы и ждал очередного арестанта.

— Заходи, тебе повезло. Первую ночь в тюрьме в одиночестве ночевать будешь! Комфорт! А в прочем тебе сейчас сосед толковый, лучше урка — не помешал бы. Он тебя бы хоть просветил как себя на следствие вести. А то завтра из тебя опера будут показухи выбивать! Хотя если в чистосердечку пойдешь может и вообще сидеть с комфортом будешь…. Но это уже не мое дело! Заходи! — сержант толкнул Щукина в плечо.

Он, повинуясь, переступил порог камеры, в тот же момент дверь сзади с грохотом закрылась. Щелкнул замок и, наступила тишина. Вилор не двигался, он внимательно рассматривал свое новое пристанище. А рассматривать в принципе-то было нечего. Это было квадратное и совершенно пустое помещение. Тут не было никаких кроватей. Вместо них половина камеры занимал один единый топчан, он был похож на огромную деревянную ступеньку. Окна тоже не было, лишь маленькое круглое отверстие, зарешеченное мелкой сеткой. Свет в камере был тусклым, он исходил от лампочки, которую буквально вмуровали куда-то в стену над дверью, вместо абажура железный короб с отверстиями, свет через эту защиту падал причудливым узором на потолке. В левом углу зияла дыра напольного унитаза. Бочка не было вместо него обычная труба с вентилем. Вилор сделал шаг к усовершенствованной тюремной параши и с удивлением увидел надпись над нужником. Черными корявыми буквами на стене было намалевано: «ТУДА УХОДИТ ВСЕ» Такая вот злая тюремная философия. Под надписью красовалась жирная стрелка, которая указывала на унитаз. Вилор ухмыльнулся и присмотрелся. Он увидел, что стена вся исписана какими-то словами и фразами. Щукин понял, что в перерывах между ремонтами в этой камере арестанты делали свои жизненные заметки на шершавой штукатурке. Писали обитатели камеры обо всем, это были и просто имена с номерами статей, и фамилии и клички.

Среди этой настенной живописи проскакивали и рисунки большинство из которых были просто пошлыми и мерзкими. Щукин с любопытством рассматривал этот тюремный вернисаж и временами ухмылялся. Большинство выражений были просто матерные, особенно доставалось милиционерам и прокурорам, хотя некоторые фразы заслуживали внимания и уважения. Одна из них особенно понравилась Вилору. Какой-то сиделец неровным подчерком вывел сакраментальное:

«НУЖНО УМЕТЬ ОСТАВАТЬСЯ ЧЕЛОВЕКОМ ДАЖЕ ТОГДА, КОГДА ТЕБЯ КАЖДЫЙ ДЕНЬ ОКУНАЮТ В ДЕРЬМО» Щукин в очередной раз ухмыльнулся и, подойдя к нарам, уселся на деревянную плоскость. Вилор тяжело вздохнул, он потер ладонями виски и сказал сам себе:

— Да уж нужно остаться человеком, странно, как все странно, тут остаться человеком!

Гудела голова и хотелось спать. Щукин откинулся на нарах и вытянул ноги. Стало немного легче. Вилор зажмурил глаза и вдруг понял, что очень боится. Какая-то неведомая тревога охватила сознание.

«Почему я не думаю, как тут оказался? За что меня засунули в эту камеру? Что я натворил? Неужели так надебоширил, что пришлось вызывать наряд! Господи, какой-то провал в памяти! Господи! Почему я здесь? Что я натворил? Кто вызвал милицию и кто сдал меня патрульным? Почему они ничего не говорят?» — стучали в виски противные мысли. — «Лидия? Как она, где она? Почему она не пришла и не забрала меня отсюда? Почему? Что случилось?» Вилору стало совсем страшно, за себя, за Лидию, а, главное ему стало страшно перед какой-то пугающей неизвестностью и наступающей кошмарной неизбежностью. Он словно почувствовал, что его ждет что-то такое страшное, что кардинально изменит его жизнь. От мыслей стало совсем сухо во рту. Голова загудела с еще большей силой. Щукин поморщился и застонал. Ему вдруг захотелось вскочить и, подбежав к двери, забарабанить в нее руками и ногами, требуя, что бы ему рассказали, за что он тут! Вилор дернулся, но остался лежать. «Нет, это бессмысленно делать, это только обозлит старшину! Нет, придется тут спать и все перенести на утро! Утро! Оно должно быть спасительным! Утро! Свет! Господи, Лидия! Как она переживает сейчас! А переживает ли она? Может она и не знает, что я тут в камере лежу грязный на грязных нарах. А она спит сейчас со своим мужем в мягкой кровати! Господи! Как это противно!» — Вилор вновь застонал, но на этот раз не от головной боли, а от мыслей. Он попытался вспомнить! Все вспомнить! Когда последний раз он мог рассуждать? Когда? Странно! Господи, как он мог забыть! Это утро, странное и противное утро, вчера он чувствовал, что-то похожее в то странное и противное утро.

Дед собрался и уехал. Вилор перед отъездом пытал старика допросами, но тот так и не проговорился, бросив лишь странную фразу:

— Мне нужно съездить за город. В одну деревню. Там у меня есть дела и главное мне там кое с кем встретиться надо. Щукин махнул рукой и, поняв, что Павла Сергеевича не остановить, решил, что будет лучше, если старик действительно проветрится и съездит по своим делам.

«А дальше, что дальше? Это словно сон! Нет странный и какой-то тревожный сон!»

— Вилор судорожно теребил память. Он скрючился на нарах и, потянувшись, снял туфли. Ногам сразу стало легче. «А дальше, да, да дальше была, была эта встреча… эта проклятая встреча…»

* * *

Тот звонок он резанул тишину квартиры. Вилор поначалу его даже не расслушал. Он, стоя под душем и закрыв глаза, наслаждался живительной влагой резких струй. Они бодрили тело и, массажируя кожу, придавали сознанию какую-то приятную энергию утра, нового дня. Но там, в прихожей, все настойчивее и настойчивее курлыкал звонок. Он словно предвестник беды не умолкал.

Вилор понял, что придется идти открывать, что настырный визитер не успокоится.

Он не уйдет. Он пришел и все будет, так как будет! Щукин вышел из душа и, накинув махровый халат, подошел к двери в прихожей. В этот момент он прочему-то не стал смотреть в глазок. Почему? Ведь он всегда смотрел в этот проклятый глазок! Но сейчас он не стал, не стал и все! Он просто, просто потянулся к замку и открыл дверь… Это был он… Это был тот человек, которого Вилор никогда не ожидал увидеть,… человек, которого Щукин в принципе вообще больше никогда не хотел видеть! Но он стоял совсем рядом, сейчас и здесь! Щукин поначалу даже зажмурился, он не хотел, что бы это было реальностью, но потом, понимая, что выглядит совсем нелепо, открыл глаза и понял, что это не видение…. Это был он! Вытянутое и морщинистое лицо. Маленькие глазки и большой нос. Густые брови и морщины на лбу. Это был Валериан Скрябин. Он стоял и противно и как-то заискивающе улыбался:

— Что не ожидал? Испугался? Вилор вздрогнул, словно очнувшись и, попытавшись придать голосу уверенность, спросил:

— Что надо?! Пришел скандалить?! Мужчина как то виновато и по-детски замахал руками:

— Нет, что ты что ты! Вот просто пришел поговорить! Неужели не пустишь? Ведь нам есть многое, о чем поговорить! Так ведь? А Вилор? Неужели ты не захочешь со мной поговорить! Нам обязательно нужно поговорить! Пустишь? Вилор тяжело вздохнул, он смотрел на Скрябина и понимал, что сейчас не готов разговаривать с этим типом. Но какая-то неведомая сила заставила Щукина распахнуть дверь.

— Проходи, коль пришел! — мрачно буркнул Щукин.

Варелиан зашел крадучись, словно кошка на чужой территории. Он нервно улыбался и внимательно смотрел на Вилора. Тот закрыл за нежданным визитером дверь и махнул рукой:

— Ну, проходи в комнату, там говорить будем, что на пороге разговаривать что ли? Такие разговоры возле двери не ведут. Давай, проходи. Скрябин закивал головой и зачем то согнулся. Вилор с любопытством наблюдал, как Валериан поправляет на туфлях полиэтиленовые чехлы — бахилы, какие обычно заставляют надевать посетителей в больницах.

— Ты что делаешь? — удивился Вилор. — Вытри ноги и все, я потом подотру пол, коль не хочешь снимать туфли.

— Нет, нет, я привык уважать чистоту, и следить не хочу, — Валериан вновь недобро ухмыльнулся. — Да и потом это не трудно,… натянул вот бахилы,… потом выбросил, удобно и хозяевам нет забот.

— Странный ты… ну как знаешь, — Вилор махнул рукой и прошел в комнату.

Там он плюхнулся в кресло. В проеме показался Скрябин, он стоял словно студент первокурсник на первом зачете, не решаясь сесть напротив.

— Да ты садись уж, коль в гостях. Разговор, я понимаю, тяжелый будет?

— Как знать, — тяжело вздохнул Валериан и осторожно присел в кресле напротив.

— В общем-то я не ругаться пришел. А расставить все точки над И. Мне надоело такое положение. Оно всех гнетет. Всех и меня и тебя и Лиду,… - Скрябин опустил глаза. Только тут Вилор заметил, что Валериан в руках держит пакет. Вернее это был сверток, продолговатый и круглый. Щукин ухмыльнулся:

— Да уж, я и сам право давно хотел все точки-то расставить.

— И как ты их хотел расставить? — неожиданно вызывающе и смело спросил Скрябин.

Вилору на секунду показалось, что он знает, про разговор с отцом Виктории. Про этот чертов и проклятый «заказ»! Про дурацкие и страшные планы Щукина!

— Так я не понял, как ты хотел точки-то расставить? — повторил вопрос Валериан.

— Хотел расставить по справедливости, а ты? Скрябин грустно улыбнулся:

— По справедливости говоришь, как странно и я тоже хочу по справедливости, значит у нас одна цель, значит, есть то, что нас может сблизить, или примирить, в конце-то концов.

— Ну, насчет сближения ты торопишься, сближаться я с тобой не собираюсь,… - мрачно бросил Щукин. — Ты не тот человек с кем бы я хотел общаться. Валериан тяжело вздохнул, но не обиделся, он опять грустно улыбнулся и пожал плечами, было видно, что он волнуется. Скрябин, дрожащим и прерывистым голосом сказал:

— Не сближайся, просто… из-за женщины нам быть врагами нет смысла. Она сама должна решить, что и как. А вот быть врагами по творчеству не разумно. Это глупо обижаться на соперника по творчеству! — нервно посмеиваясь, сказал Валериан.

— Ах, вот как ты заговорил. То есть ты, согласился с тем, что Лидия уйдет ко мне? А вот потом, потом будешь меня топить своими гнусными статейками и говорить мол, не обижайся это профессионально… без личности? Так что ли? — возмутился Вилор.

— Ну не так,… та не злись и не заводись, выслушай меня, а уж потом делай выводы. Кстати что бы разговор был боле мягкий и простой предлагаю выпить, вот я коньяк принес. — Скрябин протянул сверток, руки его немного дрожали от напряжения. Щукин удивился, он с недоумением смотрел то на Валериана, то на его подношение.

— Ну что ты, что? Вилор, давай, как мужик с мужиком выпьем и поговорим, ты выскажешь все, что думаешь обо мне. Что хочешь сделать с Лидией и, какие планы у тебя в отношении нашей семьи. А я выскажу тебе свое мнение. Может и, компромисс найдем? Давай неси бокалы, — Валериан попытался улыбнуться, но вместо этого противно сморщился. Вилор несколько секунд размышлял, затем встал и вышел в кухню. Там он достал из серванта два бокала, а из холодильника тарелку с дольками нарезанного лимона. Затем зашел в спальню и, скинув халат, надел чистую рубаху и джинсы. Когда он вернулся в комнату, то увидел, что Скрябин, заложив руки за спину, медленно ходит вдоль книжных полок. Он рассматривал щукинскую библиотеку, словно посетитель в музее. Вилор ухмыльнулся и, достав из свертка бутылку с коньяком, разлил его по бокалам. Валериан даже не обращал внимания на хозяина. Он был увлечен литературой, что стояла на полках, хотя Щукину показалось, что он лишь делает вид.

— Ну что критик! Удивляет, что бездарный поэт такие книги дома имеет? — язвительно спросил Вилор. — Ладно, иди вот выпей. Валериан обернулся и, вновь противно улыбнувшись, тяжело вздохнув, медленно вернулся в кресло. Вилор уже потягивал коньяк и внимательно смотрел на Скрябина. Тот как то нервно ухмыльнулся и, покосившись на бокал Щукина, как-то картинно сложил ладони домиком и поднес их к губам, Щукин заметил, что руки у критика дрожат. А Скрябин между тем следил за Вилором, за каждым его движением. Тот почувствовал себя неловко, ему было противно, что этот человек вот так рассматривает его в открытую, нагло и бесцеремонно. Щукин допил коньяк и налил себе еще. Сделав пару глотков, спросил:

— А что ж ты не пьешь-то критик? А? Сам принес и не пьешь?

— Так ты ж со мной не чокнулся, как же пить с хозяином, если он с гостем чокнуться не хочет!

— Не, чокаться я с тобой точно не буду. Не буду! И не проси! Я и так тебе домой пустил. А надо было взашей,… - Вилор почувствовал, что уже сильно захмелел. — Так что ты мне хотел сказать, что решил-то? А?! Господин критик?! Валериан стал хмурым. Он отвернулся и, посмотрев куда-то на потолок грустно ответил:

— Я решил, что Лидия должна уйти!

— Правда? — язвительно передернул его Вилор.

— Да, она должна уйти навсегда, пусть идет. Я ее больше не держу. Незачем. Мы стали слишком далекими людьми. Вот так! Пусть это произойдет. Она хочет свободы, пусть она ее имеет. Полную вселенскую свободу!

— Браво! — Вилор допил коньяк и, поставив бокал, захлопал в ладоши. — Наконец-то до тебя это дошло! Только вот тон у тебя уж слишком пафосный. Он мне не нравиться, ну что это такое — полная вселенская свобода! Что это за такое? Полная вселенская свобода это смерть, небытие, если ты помнишь философию! Ей просто свобода нужна! Ну, да ладно, а почему вдруг такие перемены? А?

Скрябин вдруг стал совсем мрачным. Он посмотрел на Вилора и тот почувствовал в его взгляде призрение и брезгливость. Валериан зло, почти не раскрывая губ, процедил сквозь зубы:

— Я в этой нашей тройке стал лишним человеком! Понятно! Я стал лишним и мне пора на выход! А вы оставайтесь! А я решил выйти! Ты знаешь, что такое лишние люди?

Вилор заулыбался, он совсем захмелел, как ему показалось даже слишком от столь небольшой дозы коньяка.

— Что такое лишние люди я знаю! Знаю! И ты знаешь! — Щукин погрозил Валериану пальцем. — Ты, что забыл, как ты разнес мое стихотворение? А?! Я тебе его напомню! Вожжи — вождям! У высокого стремени Дружно враждуют холуй и халдей. Лишние люди удачно расстреляны По наущению нужных людей. Псевдо-Онегины, горе-Печорины. Правнук Белинского из Вэ-чэ-ка Предусмотрительно учит ученого Где протекает Печора-река. Там и к Онеге дорога недальняя Нужного мало, а лишнего — тьма. Чтоб не смущали и чтоб не скандалили Есть про запас и река Колыма. И ничего здесь казалось бы личного, Трудится служба, себя позабыв Страх превратиться из нужного в лишнего Тоже безжалостно трудолюбив. Вилор встал и чуть не упал, он совсем плохо держался на ногах. Щукин вдруг почувствовал какую-то слабость, вроде голова была ясной, а вот тело было словно чужое. Руки не слушались, ноги подкашивались. Скрябин, увидев неуверенность Вилора, сказал встревоженным голосом:

— Ну вот, стихи прочитал и захмелел. Как же так? Ты же всегда такой уверенный был, мог ведро выпить, видно старичок состарился ты, нет уж той удали. Нет, запала и силы нет. Как же так?! Стихи читаешь, причем признаю, не плохие стихи, но сам-то ослаб,… - Валериан развел руками. Вилор покосился на столик, на котором стояла бутылка с бокалами. Она заметил, что Скрябин так и не притронулся к своему. Ужасная догадка резанула мозг:

— А ты что не пьешь? Ты почему не пьешь,… ты что задумал? А?!!! — Щукин рухнул как подкошенный в кресло.

Неожиданно затуманился взор, вместо Валериана перед ним виднелось расплывчатое серое пятно. Вилор лишь услышал ответ:

— Иногда дружок пить с врагами это не значит с ними подписать мировую, — дрожащим голосом сказал ему Валериан.

— Так вот ты зачем и как пришел,…- прохрипел Щукин и откинулся в кресле. Скрябин сидел бледный и испуганный. Руки у него тряслись. Он не знал, что делать дальше, но через несколько секунд, все же встал, и подошел к потерявшему сознание Вилору. Толкнув его ногой, Валериан, закрыв ладонями лицо, завыл тихо и протяжно.