Валериан Скрябин ненавидел жизнь. Нет, он ненавидел не свою жизнь, а жизнь вообще. Он хотел, что бы она закончилась. Он хотел, что бы она закончилась вообще на земле. Что бы все земное перестало существовать. Эти противные деревья с зеленой листвой. Эти глупые птицы, что чирикают, воркуют и каркают по утрам. Эти глупые люди, которые только и делают, что отравляют эту самую жизнь.

Нет определенно, жизнь на планете земля должна закончиться! Вот так сразу! Без проволочек. Без лишних слов и уговоров. Просто кончиться и все! Земля должна сойти с оси. Замерзнуть в глубинах космоса! Превратиться в одну большую ледяную глыбу! И лететь, вечно лететь по бескрайнему пространству вселенной! Общей страшной и огромной могилой! Лететь в вечность и никогда, никогда не найти себе пристанища! Валериан Скрябин ненавидел жизнь. Он ненавидел людей. Он не хотел их видеть! Эти противные существа превратились для него в размазанные тени. В фантомные пятна, которые только и делают, что мешают!

После той страшной сцены в редакции прошло несколько дней. Но Скрябин так и не смог прийти в себя. Он напрочь забросил писать статьи. Часами лежал на диване и смотрел в потолок. Несколько раз напивался до полусмерти в одиночку. Он никого не хотел видеть. Но главное он не хотел видеть свою жену Лидию. Она приходила поздно. Как правило, готовила себе ужин и ложилась спать. Валериан лежал и представлялся, что уже уснул. Он, затаив дыхание, пытался предать своему телу недвижимый вид. Лидия его не тревожила. Она, даже не зажигая ночника, быстро ныряла под простынь и тут же засыпала. Валериан лежал в темной спальне с открытыми глазами и думал, думал, думал. Он вспоминал их жизнь. Он вспоминал их любовь. Но он понимал, так дальше продолжаться не может. И даже дело вовсе не в выяснении отношений! Нет! Пусть это будет неизбежным. Дело в будущем! Так жить он не мог. И так жить не могла Лидия. Нужно было, что-то предпринять! Ну что? Скрябин мучался от бессонницы и думал, думал, думал! Лидочка! Его Любимая Лидочка его предала. Так подло поступила! Так гнусно растоптала все, ради чего он жил! Ради чего существовал! Почему? Зачем? За что?

Странно, но Валериан даже не сомневался в правдивости заявления в редакции той девчонки-блондинки. Он как не странно поверил ее словам. Валериан даже не хотел спрашивать у Лидии, правда это или нет. Он твердо был убежден, что это была горькая правда! Лидия его предала и изменила. Он был уверен в этом и не оставлял места в своей душе, даже маленькой надежде на то, что его жену все-таки просто оговорили.

— Валериан, ты, почему не ешь, что я тебе готовлю? Почему? Ты уже третий день не ешь ничего жидкого! Я кастрюлю борща вылила в унитаз! Лидия отчитывала мужа на кухне.

Скрябин сидел за столом, низко склонив голову. Он ничего не отвечал. Он лениво помешивал ложечкой чай в стакане. Едва слышный звон металла о стекло, звучал, словно набат погребального колокола.

— Я с тобой разговариваю! — разозлилась Лидия. Она хлопнула ладошкой по столу и встала в почти боевую позу — подперев бока руками. Но Валериан и на это не отреагировал.

— Что происходит? У тебя, что в газете неприятности? Что случилось? А? Валериан посмотрел на жену. Хмыкнул. Она оказалась красивей, чем он себе представлял. «Господи, как давно, я ее не рассматривал! У нее потрясающая фигура! У нее красива грудь! Как тут не запасть на такую женщину!» — с горечью подумал Валериан, грустно улыбнувшись, вновь опустил глаза.

— Нет, ты что издеваешься? А? Я не пойму? Ты что говорить со мной не будешь? Смотри! Я ведь тоже могу обидеться и уйти просто, так вот уйти и не разговаривать с тобой! Смотри Валериан!

Скрябин вскочил. Стакан повалился на бок и уже остывший чай разлился по столу. Лидия вздрогнула. Она покосилась на мужа.

Его взгляд! Он ее испугал! Это был взгляд загнанной охотничьими собаками лисы! Перед тем как разорвут рыжую плутовку, наверняка, она так смотрела на своих четырехлапых палачей! Она была готова броситься на эти противные алые пасти, с их кровавым и смертельным дыханием!

— Куда? Куда? — взвизгнул Валериан. Лидия застыла в нерешительности. Она не понимала, что происходит с мужем. Захлопав ресницами, женщина осторожно переспросила:

— Что куда?

— Куда ты собралась? — уже более спокойно спросил Скрябин.

— Как куда, на работу?

— Нет, ты сказал, что уйдешь, вообще уйдешь! Куда?

— Хм, я не сказала, вообще! Я сказала, уйду, не буду разговаривать! Скрябин рассмеялся. Он хохотал долго и заразительно. Лидия даже заулыбалась и тоже расхохоталась. Она давно не слышала, как муж, вот так, задорно смеется.

— Ты что, решил меня разыграть? — спросила она, вытирая слезы, выступившие в уголках глаз. Но Скрябин стал серьезным. Он, как показалось Лидии, мгновенно постарел. Стал каким-то убогим мужичком с седыми волосами и противными морщинами на щеках.

Женщине даже почудилось, что у Валериана вырос небольшой горб. Одно плечо у мужа повело, он явно ссутулился.

— Что происходит Валериан? Может надо сходить к врачу? Это не шутки! У тебя совсем шалят нервы!

— Замолчи!!! — взвизгнул Скрябин. Он заметался, как тигр в клетке. Он мерил мелкими шажками помещение кухни и сжимая кулаки, выл. Лидия отшатнулась. Она, прижав ладошку к губам, с ужасом смотрела за этим маятником.

— Ты, ты сама-то веришь, в то, что говоришь? — прохрипел Скрябин. Он неожиданно остановился и часто задышал. Лидия попыталась разрядить обстановку. Женщина медленно подошла к мужу и взяла его за руку:

— Я догадываюсь, у тебя в газете закрыли твою рубрику? Но это ничего, ничего Лера, это бывает. Мы найдем тебе работу. Найдем. Ты успокойся. И мне доверься. Но Скрябин дернулся и отшатнулся от жены, словно от прокаженной.

— Довериться тебе? Я уже доверился, один раз. И больше не хочу!

— Ты о чем?

— О том! О том! Лидия, ты страшный человек! Ты страшный человек! Я знаю! Я все знаю! Лидия помрачнела. Она все поняла. Она, тяжело вздохнув, отошла от мужа в сторонку. Женщина, как-то брезгливо стряхнула ладони. Лидия вдруг пожалела, что тогда не сказала ему все сама. Не сказала, значит, упустила инициативу. А это уже половина проигрыша. Нет, надо все исправлять! «Я должна все изменить. Он жертва, не я! А он себя возомнил охотником! Он! Этот жалкий человечишка, возомнил себя охотником! Он не понимает, что он просто ружье, обыкновенное ржавое ружье, которое, можно выкинуть на помойку! А можно взять, почистить и убить из него медведя!»

— Ты Валериан, наверное, что-то должен мне сказать? — Скрябина достала пачку сигарет. Не спеша, вытащила тонкую темно-коричневую палочку и, закурив, медленно села на табуретку. Она села так, что бы он, видел ее лицо. Что бы не смог увернуться от ее взгляда.

— Да, я давно уже хочу тебе сказать. Ты не заслуживаешь жизни!

— Что? — Лидия сначала опешила от такого заявления. Но потом пришла в себя и рассмеялась. Теперь она хохотала от души. Она резвилась, дергаясь на табуретке. Била себя по коленям ладонями и хохотала, хохотала, хохотала. Скрябин молчал и ждал.

— Знаешь дорогой, почему-то все в последнее время хотят, что бы я умерла! Это очень странно.

— Нет, наверное, просто тебе надо задуматься. Возможно дело в тебе. Возможно, ты стала причинять людям боль вот поэтому они и хотят, что бы исчезла, — спокойным тоном сказал Валериан. Он, взяв тряпку, принялся вытирать со стола разлитый по столу чай. Бурые лужицы ему немного напомнили человеческую кровь.

— Погоди, погоди и это говоришь ты? Это я то всем мешаю, в том числе и тебе? — взвизгнула Лидия.

— Хм, как не странно, но это выходит так, — вздохнул Скрябин.

— Ах, вот оно что! Я мешаю! Я проблема для всех! Скажите, пожалуйста! — Лидия поняла, ей удается играть первым номером.

Она почувствовала, что перехватила инициативу, уйдя от туполобого обвинения ее же в измене. «Сейчас я устрою тебе зачистку совести!» — злорадно подумала женщина.

— А ты на себя-то посмотри! А? Что, что ты без меня? А? Я ради тебя все делаю! Тебя жалею! Тебе все стараюсь угодить! А ты вот так меня списал!

— Мне угодить говоришь, хотела? А как же Вилор Щукин? Ему ты угодить не хотела? Выходит, ты врала и ему? Или ты врешь сейчас мне? А может, ты врешь сейчас себе? Ты уж определись!

Лидия глубоко затянулась. Спокойный тон мужа ее озадачил. Она растерялась. Она не знала, что ему ответить. В его словах прозвучала правда.

— Лидия. Нам надо с тобой развестись, — спокойно сказал Скрябин. — Просто взять и завестись и забыть друг друга.

— Что? — не поверила своим ушам женщина.

— Да, я все обдумал. Я все решил. Я не буду закатывать тебе сцен! Не хочу! Ты мне просто противна! Лидия давилась табачным дымом. Такого она не ожидала. Это должна была сказать она, а не он! Она это думает! А говорит он! «Нет, он, что-то задумал! Он не может так отступить! Он что-то задумал».

— Лидия, я много думал. Я все анализировал. Мы бездарно прожили с тобой жизнь. У нас нет детей. У нас ничего нет. У нас с тобой даже нет ничего общего кроме постели. Да и в ней ты мне чужая.

— Валериан! Ты сам виноват! Сам! — Лидия заплакала. Она рыдала, обхватив голову руками. Он злорадно ухмыльнулся. Ему вдруг стало легче. Он видел, как жена мучается и, это доставило ему удовольствие.

— Валериан! Ты мерзкий гнусный тип! Ты, это ты растоптал половину моей жизни!

— Лидия размазывала туш по лицу. Черная краска растеклась по щекам. Женщина посмотрела на мужа и вдруг поняла, ему не жалко ее.

— Ты говоришь, развестись хочешь? А ты о себе-то подумал? Как ты жить-то будешь? А?

— Спокойно. Я буду не жить, а доживать. Основную часть жизни ты уже убила.

— Надо же! А сам-то ты, что делал в этой жизни! Ты, всегда считал себя талантливым! Ты всегда говорил, что ты будешь известным, а в итоге? Ты скатился до низости! Стал попросту критиковать чужой труд и чужой талант! Сам, не отвечая ни за что! Даже за свои слова! Ты сам ничего не сделал, а судишь других! Валериан посмотри на себя! Посмотри! Ты ничтожество! Ничтожество причем неблагодарное!

Валериан сидел молча и слушал это истеричный монолог. Он удивлялся, как быстро они поменялись местами.

— Валериан, пойми, ты останешься ни с чем. У тебя нет ничего. Нет квартиры, нет машины, нет работы. Ты сам существуешь только для себя. И главное у тебя нет друзей. Кому ты нужен, ты же пропадешь! Скрябин грустно усмехнулся:

— Поэтому ты мне так долго врала? Ты изменяла мне и давала повод надеяться тому, тоже ничтожному человеку, а сама просто жалела меня? Нет, ты жалела себя!

Лидия осеклась. Нет, не это она ожидала. Она не хотела такого разрыва. Слишком трагичный конец их брака. Люди не должны расставаться в такой злобе. Нет. Это не правильно! Они могут навредить себе и друг другу, если все произойдет вот так резко и неотвратимо. Но с другой стороны, не этого ли она добивалась? Не к этому ли стремилась. К свободе! Внутренней свободе, физической свободе! Не прятаться и не врать! Просыпаться рано утром с любимым человеком и не бояться! «Вилор! Он теперь так близок! Он открыт для меня! Вилор любимый!» — мысли крутились в голове. Скрябина не могла разобраться с собой. Это страшно. Когда человек в сомнениях к самому себе! Нет, надо искать выход! Выход есть всегда! Лидия встала, свысока посмотрев на мужа, неожиданно спросила:

— Валериан, что с нами? Мы стали не те! Он с удивлением посмотрел ей в глаза.

— Мы не должна так расставаться. Все должно быть красиво. Даже наш развод. Опомнись! Не делай глупостей! Ты заставляешь меня быть жестокой!

— Хм, я ничего не делал! Я просто сказал правду!

— Прости! Прости меня! Я сорвалась! Я не хотела! Прости!

— Ты о чем, об измене? Лидия задумалась. Она говорит не о том.

— Лидия мы не можем быть вместе. По крайней мере, в ближайшее время. Я не хочу тебя видеть. Прости. Лидия улыбнулась. Она вновь заплакала. Сквозь слезы тихо спросила:

— Ты намекаешь, что мне надо уйти? Скрябин покосился на нее.

— Я говорю, что кто-то из нас должен уйти. Хочешь, уйду я. Просто я бы не хотел, что бы ты сюда привела его! Я не хочу, что бы он спал на моей кровати. Просто не хочу! Может, ты выполнишь мое последнее желание? Лидия кивнула головой. Она не верила в то, что происходит. Она так боялась этого момента и так его хотела и вот теперь! Нет, они не должны расстаться врагами иначе эта ненависть может помешать им с Вилором!

— Хорошо, Валериан! Я уйду сама! Но сначала мне надо знать, куда мне уходить!

— Хм, что он может еще тебя и не принять? Странная у вас любовь!

— Прошу тебя не надо! — оборвала Скрябина Лидия. — Он просто живет не один.

Мне нужно хотя бы спросить из вежливости. Вот и все. И прошу тебя, не лезь в эти отношения. Будь благороден! Скрябин не ответил. Он молча вышел из кухни. Впервые за много дней после той страшной сцены в редакции, его потянуло писать. Валериан зашел в комнату, закрыв за собой дверь, уселся за клавиатуру.

* * *

Белое солнце. Белые облака и совершенно, нежно-голубое бездонное небо! Он уже видел когда-то эту картину. Он уже видел ее! Да, да, этот белый свет, совсем яркий, но глаза от него не устают. Пелена без границ. Просто свет. Движение вперед. Он видел это уже! Движение навстречу этому загадочному свету, охватившему все вокруг. Все! Нет ничего больше! Движение и свет! Откуда это повторение. Тогда, тогда там, в тюремной больнице. Он опять видит это, эта же картина. Туман мягкий и обволакивающий. Но ветра не чувствуется. Воздух не бьет по щекам. Какие-то расплывчатые контуры. Предметы проплывают рядом. Длинный коридор. Очень длинный. Он похож на туннель, но стены сделаны как из стекла, матового стекла… Как хочется здесь остаться, как хочется. Нет, это не может быть реальностью. Нет. Если он мыслит, значит, это не может, быть реальность. И вдруг, противный писк. Вернее попискивание. Такое методичное и нудное. Пик. Пик. Пик. Время, это время. Оно считает. Интересно, что время считает долг. Почему оно считает? Почему оно решило, что дает в долг? Человек ничего не просил у времени. И ничего не занимал. А время ему постоянно считает. Свой долг. Вернее долг человека перед временем. Как странно. Долг за то чего никогда не брал! А может это Бог дает человеку кредит временем? А потом считает долги? Нет. Бог не может этого делать. Бог не ростовщик. Он добрый. Пик. Пик. Пик. Не куда не уйти от этого счета. Пик. Пик. Шорох. Еще, какое-то движение. И опять пик. Пик, Пик. Это конец. Раз нет ничего больше, это конец. Все. Больше ничего не будет. Стоп. Кто-то говорит. Откуда этот голос?

— Нет, не думай. Ты не умер. Как бы ты этого не хотел. Ты не можешь умереть раньше времени, — слышен певучий баритон. Он говорит очень красиво. Этот человек говорит очень красиво.

— Да, тебе сейчас было хорошо. Но пора просыпаться. Пора. Сон не может продолжаться так долго. Ты слишком долго спал. Павел Анатольевич Клюфт открыл глаза. Полумрак. Слабее свечение не яркой лампы, где-то в углу. Клюфт попытался повернуть голову. Возле кровати, где он лежал, стоял большой белый ящик. Он мигал зелеными огоньками. На небольшом экране слабо светилась и угасала маленькая точка. Ящик то и дело издавал методичный звук: пик. Клюфт осмотрелся. Это была больничная палата. Он лежал один в небольшой комнате. Рядом с кроватью стояли какие-то приборы. От них тянулись проводки к датчикам. Оны ныряли под одеяло. Клюфт покосился на свое тело. Провода были прикреплены к нему. Павел Сергеевич попытался пошевелить руками. Удалось. Пальцы слушаются. Ноги немного онемели без движения. Клюфт дернулся и застыл. Возле кровати он рассмотрел темный силуэт. Павел Сергеевич напряг зрение. Это был мужчина в странной одежде. Это был он! Это был богослов! Клюфт застонал и закрыл глаза.

— Ты не хочешь меня видеть? Странно, мы не виделись более шестидесяти лет! Или шестьдесят. Мы старые знакомые почти друзья, и ты не рад. Я хотел доставить тебе приятные мгновения. Увидеть тебя поговорить.

— А зачем нам говорить? Ты опять принес мне горе. Я боюсь тебя. Тогда давно. Ты появился и принес горе. — Клюфт ответил и закрыл глаза. У него было мало сил. И смотреть на собеседника не хотелось. Павел Сергеевич отвернулся.

— Хм, а почему ты решил. Что это я принес тебе горе? Клюфт ответил не сразу. Он задумался. Богослов ждал. Он не торопил.

— Я так считаю. После твоего появления все и началось. Сначала Митрофанов, затем отец Веры, потом я. Это ты принес горе.

— Странно слышать это от человека, не верящего в Бога. Человек, по-вашему, по атеистически, ведь сам хозяин своей судьбы. Как же я мог вмешаться с твою судьбу? Клюфт не ответил. Он молчал.

— Вот видишь, а ответа у тебя нет. А ведь это Бог тебя оберегал. Бог. И ты до сих пор это не понял.

— Какой Бог? Как он меня оберегал? Это я сам вырвался на свободу. А потом, потом у меня была поломана жизнь! Как он, по-твоему, меня оберегал?

— Хм, странные вы люди. Когда вам совсем плохо, вы обращаетесь к Богу, а как только отпустит, вы забываете Его! И вспоминали, что Бог их прибежище, и Бог всевышний избавитель их! И льстили Ему устами своими и языком своим лгали перед Ним. Сердце же было неправо перед ним и они не были верны завету Его. Но он Милостивый прощал грех и не истреблял их многократно отвращая гнев свой и не возбуждал всей ярости своей! Клюфт поморщился:

— Ты говоришь слишком мудрено. Я не понимаю твоих библейских текстов. Это слишком мудрено. Скажи простым языком.

— Да ничего тут мудреного нет. Этот стих гласит, что вы не верите в Бога, а когда у вас горе — не произвольно обращаетесь к нему! Скажи, вот сколько раз ты в своей жизни восклицал: Господи помоги!? Клюфт не ответил. Он вновь понял, богослов говорит правильные вещи. Иоиль улыбнулся:

— Вот видишь и потом почему вы люди, всегда приписываете себе, помощь Бога?

— Что имеешь в виду?

— Ну, допустим твой тот побег из лагеря? Почему ты считаешь, что Бог тогда тебе не помог? Ты ведь просил его? Ты просил его? Клюфт сжал губы. Он действительно вспомнил, как молился тогда в том холодном бараке для смертников. Тогда он шептал эти заветные слова! Шептал! И просил. И после побега, в тайге. Он так молился! Так искренне просил себе спасения!

— Вот видишь. Порой мы не замечаем за собой то, что очевидно для всех! — подытожил Иоиль.

— Да, но если Бог спас тогда, то почему он не помог мне дальше?

— А почему ты считаешь, что он не помогал тебе? Как должна выглядеть его помощь? Ты, что погиб? Ты что был несчастлив? Ты не нашел свою любимую и ребенка? Вы люди слишком неблагодарны! Клюфт тяжело дышал. Иоиль опять его убедил. Богослов, смотрел на старика и улыбался. Он протянул руку и дотронулся до Павла Сергеевича. Клюфт почувствовал холод.

— Мы, наверное, видимся в последний раз. Я больше тебе не нужен.

— Я не понимаю тебя. Ты хочешь сказать, что приходил ко мне, потому что ты был мне нужен? Что ты этим хочешь сказать?

— Не дозволяй устам твоим вводить в грех плоть твою, и не говори перед Ангелом Божьим: «Это ошибка!». Для чего тебе делать, чтобы Бог прогневался на слово твое и разрушил дело рук твоих? Ибо во множестве сновидений, как и во множестве слов, много суеты, но ты бойся Бога! Если ты увидишь, в какой области притеснение бедного и нарушение суда и правды, то не удивляйся этому, потому что, над высоким наблюдает высший! А над ними еще высший! Клюфт, вдруг ощутил тревогу. Он постарался внимательней рассмотреть лицо богослова. Оно как всегда было спокойным и излучало безмятежность. «Господи, он не изменился за шестьдесят лет! Я превратился в старика, а он остался таким же! На вид ему не больше сорока. Стоп! Но как он может постареть, если он лишь мое воображение, лишь сон! Сны не стареют!» Клюфт попытался улыбнуться. Ему вдруг, почему-то не захотелось расставаться с богословом. Старик приподнялся с подушки и спросил:

— Так ты мне не сказал. Почему ты приходил ко мне тогда в тридцать седьмом? Почему? И почему ты пришел сейчас? Ты опять пришел мне помочь? Но чем ты можешь мне помочь? Ведь я все равно умру! Люди смертны. Пусть я умру не сейчас, но мне девятый десяток. Я умру через пару лет. И на это никто не может повлиять! Даже Бог! Ведь он не сделает меня бессмертным?

— Нет, конечно. Да это и не надо Богу. Человек и так бессмертен, правда, не его физическое тело, а душа. А твое тело это прах. Лишь короткая остановка души на длинном пути. Но есть другие моменты. Жизнь человека на земле должна длиться столько, сколько этого хочет Бог! Ни раньше, ни меньше. И поэтому некоторым нужна помощь.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Клюфт.

— Я просто хочу, что бы у тебя все было хорошо. Так как это угодно Богу.

— А что у меня может быть хорошего? Впереди только смерть.

— Ты эгоист. Ты вновь думаешь о себе! — ухмыльнулся богослов.

— Стоп, ты на что намекаешь? — испугался Павел Сергеевич.

— Успокойся, успокойся тебе нельзя волноваться, у тебя слабое сердце. Инфаркт в восемьдесят с лишним это не шутки.

— Да плевать я хотел, на инфаркт! Ты мне скажи, на что намекнул? Ты намекаешь на моего внука? На него? Ему что грозит опасность? Ты как тогда в тридцать седьмом пришел меня предупредить? Что я могу сделать? Что? Какая опасность? А? богослов? Ответь мне! Прошу! Ради Господа прошу! Не надо беды ему! Пусть Бог накажет меня!

— Бог не наказывает невиновных! Ты это знаешь! Просто иногда человек сам может помочь другому человеку! Вот и все! Бог призывает именно к этому! К помощи и состраданию! К покаянию и прощению! Ты можешь сострадать или прощать? А? Посмотри на себя! В тебе самом и есть ответ!

— Нет, нет богослов, я не об этом! Я не о себе! Я о единственном мне дорогом человеке! О внуке! О нем! — взмолился Клюфт.

— Я же тебе и говорю. В моих словах ты и найдешь ответ! И еще, что бы ты все-таки верил в чудо, могу дать подсказку!

— Какую подсказку?

— Вспомни те слова, за которые ты принял муки! Вспомни и найди-то, откуда они исходили! Клюфт рванулся. Датчики, что были прикреплены у него к груди, отскочили. Медицинский аппарат, что стоял рядом кроватью надрывно запищал. Павел Сергеевич приподнялся и присел. И вновь, опять все повторилось. Пустая комната. Никого. В это время дверь раскрылась и в палату забежала медсестра. Она испуганно бросилась к Клюфту:

— Больной! Больной! Вы лежать должны. Что такое? Пришел в себя это не значит, что нужно вскакивать с постели. Успокойтесь! Все хорошо! — девушка с заботой уложила Павла Сергеевича обратно на подушку. Она аккуратно сняла датчики с груди Клюфта и ласково сказала:

— Ну вот! Вот и все, они нам пока не нужны. Доктор сказал, как проснетесь отключить аппарат. Вы хорошо себя чувствуете? Ничего не тревожит? Грудь не давит? — заботливо спросила медсестра.

— Нет-нет, все хорошо, Клюфт закрыл глаза. Он немного успокоился. Дыхание стало ровным. Павел Сергеевич, тихо спросил:

— Вас как зовут-то?

— Анна! — смущаясь, ответила девушка.

— Доброе у вас лицо Аннушка, сразу видно вы человек сердечный. Хороший. Даже вы когда мне колите в вену, мне не больно. Так раз и все! Мягкая у вас рука, — Клюфт попытался улыбнуться и посмотрел на девушку. Она отодвинула подставку с капельницами в угол. Поправив, выбившиеся из под белого колпака волосы, присела на стул возле кровати. Погладив Клюфта по руке, нащупала пульс и тихо сказала:

— Да полно вам. Лежите спокойно. Павел Афанасьевич. Вам нельзя волноваться. А вы вон что делает, заигрываете со мной.

— Я заигрываю?! Деточка, да мне за восемьдесят давно! Какие тут флирты?! Хотя бы годков двадцать сбросить, я бы, эх!

— Павел Афанасьевич, лежите спокойно. Еще раз говорю. Вам покой нужен. Инфаркт дело серьезное, тем боле в таком возрасте.

— Нет, Аннушка. Уже покой, как говорится, нам будет только сниться. До покоя то осталось совсем немного. Раз и там. Я стою на краю жизни. А вы еще в ее начале. И мне лучше все знать. Проверьте деточка! Лучше. Вам не понять моих мыслей, а вот я могу. Потому как я был молод и полон сил. И любил и ненавидел.

Все было. И теперь вы знаете, я словно в музее своей жизни! Словно хожу по этому зданию из комнаты в комнату, из зала в зал! А каждый зал, как кусочек моей жизни! И декорации к ней — воспоминания. А люди, которых я знал, словно манекены. Стоят такие вот немые, вроде живые, ничего не говорят. И иногда так больно, так сердце защемит, что они только вот, манекены, воспоминание! И хочется, что бы они заговорили, а поздно! Девушка улыбнулась, встав со стула, кивнула головой и ласково сказала:

— Вы красиво говорите. Как писатель. Только вот грустно вот. Ну, порой очень грустно. Что про смерть то все время думать? А? Гоните вы эти мысли! Не надо печалиться. Печальное настроение в вашем положении, я как медработник вам говорю — противопоказано! — Анна направилась к двери. Открыв ее, она задержалась на пороге. Улыбнувшись, весело добавила:

— Да, тут к вам друг молодости пришел. Он там ждет в коридоре. Я его сейчас позову!

— Какой еще друг? — насторожился Павел Сергеевич. Но медсестра уже хлопнула дверью. Клюфт напряженно ждал. «Может это богослов? Вернулся? Может это он! Нет, она не могла его видеть? Он приходит лишь ко мне. Стоп! А как же Павел? Он ведь видел! А видел ли он богослова? Может это совпадение! Может это ошибка! Господи! Помоги мне!» — Павел Сергеевич зажмурил глаза. Ему так захотелось плакать. Он почувствовал себя совсем старым немощным и одиноким. Хлопнула дверь. Несколько секунд тишины. Клюфт открыл глаза. Это было то, что он никак не ожила увидеть. Посреди палаты стоял Андрон Маленький. На плечах у него был накинут белых халат. В руках он держал пакет. Клюфт замер. Он не мог произнести ни слова. Видеть этого человека ему было противно. Павел Сергеевич хотел закричать и прогнать ненавистного посетителя, но не смог. К горлу подкатил комок.

Маленький меж тем прошел к кровати. Деловито достал из пакета апельсины, кефир и коробку сока и положил все это на тумбочку. Пододвинул стул поближе к кровати и сел. Достав из кармана платок, протер им свои большие очки. Кивнув головой, грустно ухмыльнулся и сказал:

— Вот пришел Клюфт поведать тебя. Не знаю, что меня сюда вот привело? Право не знаю. Выгонишь? Выгонишь! По лицу вижу. Выгонишь, ну и правильно сделаешь. Мне в принципе все равно. Вернее, я это и жду. Но это не важно. Мне было важно вон, в лицо тебе посмотреть. В глаза твои. Клюфт закрыл глаза и отвернул голову. Тихо ответил:

— Ну что, посмотрел?

— Посмотрел.

— И, что дальше? Доволен?

— Доволен. То, что надо увидел. И теперь спокоен. Клюфт повернул голову и внимательно взглянул на Маленького.

— И, что же ты увидел? — Павел Сергеевич недоверчиво покосился на руки Маленького. В них он теребил носовой платок. Клюфт понял, что Андрон волнуется. Он с хрипотцой в голосе ответил:

— Глаза твои, я увидел. В них нет злобы. Ты простил меня. Хоть и не хочешь это показать. А мне это в принципе и не надо. Я увидел. И мне спокойно.

— Значит, ты пришел просить прошения? Так выходит? Значит, ты каешься?

— Нет. Я не каюсь. Мне просто жалко. И себя и тебя Клюфт. Нам уже много лет. И я не хочу, что бы мы вот так в злобе умирали. А каяться, я же тебе говорил, мне не в чем.

— Нет, Маленький, ты пришел просить прощения. Просто тебе стыдно и ты пока не можешь сознаться в этом. Признаться даже самому себе! Что ты тогда был палачом! Палачом! Нет, не просто палачом! Палач это тот, кто убивает по приговору, но он убивает преступников! А ты, ты просто убийца! И твои коллеги убийцы! Они просто убивали! Они убивали, зная, что человек невинен! И ты отправлял на смерть невинных! Маленький тяжело вздохнул. Он сидел на стуле рядом. Клюфт рассматривал его лицо. Что осталось от того, бравого лейтенанта похожего на Столярова из фильма Цирк? Ровный нос стал похож на клюв орла, большие серые глаза потускнели. Почти благородные и приятные черты лица съело время. Оно безжалостно подправило черты. Морщинистая кожа пожелтела. Хотя старик и видно, что ухаживает за собой. Клюфт понял, это другой человек. Это совсем другой человек. Он изменился как внешне, так и внутренне. Хотя и не понятно, в какую сторону? «Может, он стал еще боле жестоким? Может он еще больше ненавидит людей? Нет, он прожил длинную жизнь! Неужели он стал мудрее? Нельзя все время жить в ненависти! А хотя о чем я? Зачем мне нужен этот человек? Это мерзкий и противный человек, который разрушил нашу с Верой любовь? Который, обрек нас на расставание? Я думаю о нем? Зачем?» — Клюфт терялся в мыслях. Он вдруг понял. Он хочет думать об этом человеке. Ведь он непроизвольно связывает его с прошлым. С его единственной любовью! С его Верочкой! С его дочкой! Как это не странно и страшно, но этот человек, отправивший его на смерть, стал ему непроизвольно близким! Страшно!

— Ты Клюфт многое не знаешь! — едва слышно прохрипел Андрон.

— Что?

— Я говорю, ты многого не знаешь!

— А что мне знать? Я знаю, что тогда, в тридцать седьмом, в кабинете, ты бил меня. Ты издевался надо мной! Но и не это главное, ты издевался над моей женой! Ты заставил меня и ее предать друг друга! Ты исковеркал мне жизнь! Ты страшный человек Маленький!

— Ты глуп. Ты ничего не знаешь, — стоял на своем Андрон. Павел Сергеевич отмахнулся. Хотя ему очень хотелось допытаться, что же все-таки хочет сказать ему этот человек. Этот ненавистный ему тип. Клюфт молчал и ждал. Он смотрел на Андрона и надеялся. Он не встанет и не уйдет просто так.

— Я не просто пришел. Мне хочется сказать тебе. Одну вещь. Я должен это сделать.

— Что? Что ты там бубнишь? Говори, раз пришел! — разозлился Павел. Маленький внимательно посмотрел Клюфту в глаза. Он изучал. Взгляд, отставного энкавэдэшника, был тяжелым. Но Павел Сергеевич, выдержал. Он, не отвел глаз в сторону.

— Понимаешь Клюфт, тогда в тридцать седьмом, я тоже любил.

— Что? — не понял Павел Сергеевич.

— Я тоже любил тогда, сильно. Одну женщину.

— И что? Поэтому меня надо было тогда мучить? И издеваться? И отправить на смерть? В лагерь? Поэтому? Это была безответная любовь, которая я тебя обозлила на всю жизнь?

— Нет, ты меня не понял. Я любил Веру Щукину! Понимаешь, Клюфт, мы с тобой любили одну женщину.

— Что? — Клюфт привстал с кровати. Он даже не хотел понимать сказанного. Ему не хотелось понимать слов этого страшного старика.

— Да, Так получилось! Мы любили с тобой одну женщину. И это факт. Сейчас, я могу тебе сказать это! Прошло много лет. Ее нет. Я знаю, она умерла. Я знаю. Я наводил справки. Поэтому сейчас я могу тебе это сказать. Клюфт закрыл глаза и замычал. Он все понял! Он не хотел этому верить, но он понял! А Вера? «Неужели она его предала? Неужели она не понимала, что хочет этот человек? Неужели она его предала? Нет!». Маленький покосился на Павла и грустно добавил:

— Ты зря, зря так реагируешь. Ты думаешь, Вера сломалась тогда? Нет! Она не сломалась. Она не отступила! Она была верна тебе! Она сделала тогда то, что я сказал, написала письмо, потому что она тебя любила и хотела спасти! Павел вздрогнул. Он не ожидал. Он хотел это услышать, но не верил, что это человек ему скажет такое!

Клюфт, медленно поднявшись, сел на краешек кровати. Ему было тяжело. Маленький ждал. Он пристально смотрел на Павла.

— Ты все врешь! Ты просто хочешь сделать мне больно. Ты лгун! Зачем это тебе?

— Павел Сергеевич спросил это тихо, он обреченно кивал головой в такт своим словам.

— Нет, я не хочу делать тебе больно. Мне это не нужно. Но мне, почему-то захотелось сказать тебе правду. Может потому что мне уже много лет. И возможно я скоро умру. Хотя конечно я о смерти не думаю. Но поверь, у меня вдруг возникло это желание сказать тебе. Все! Все! Что бы вот так не умереть, не сказав правды.

— Какой правды? Какой? Той, что ты ради того. Что бы отбить у меня девушку отправил меня в лагерь? Это правда? А потом жил с ней и ждал, что она забудет меня и станет твоей женой?

— Ты сейчас можешь говорить, что хочешь. И думать! Но, я тебе скажу, а ты там сам решай. Я не хочу к тебе ходить и вот так тут оправдываться. Нет, не такой я человек. Но один раз я тебе скажу все. Что ты не знаешь. И может тебе станет легче. Клюфт молчал. Он напрягся. Его глаза наполнились слезами. Но заплакать перед этим противным ему человеком Павел Сергеевич не мог. Просто не имел права. Он бы тогда возненавидел себя! Показать свою слабость перед мерзким существом, которое изломало ему судьбу, было сродни унижению. Маленький пристально смотрел на Павла Сергеевича. Сквозь призму больших очков его глаза казались мертвыми. В них словно потухла жизнь. Никаких эмоций.

— Ты должен знать Клюфт. Что это я инициировал то дело с Поляковым. Этот рапорт написал в Москву я! Я решил это сделать, после того как он тебя чуть не застрелил. И если бы я это не сделал, то твое дело могло бы пойти совсем по другому маршруту. Оно бы пошло по линии Кэ Эр Тэ Де. А это если ты помнишь, не просто контрреволюционная деятельность, в которой тебя обвинили, а контрреволюционная троцкистская деятельность! А с троцкистами сам понимаешь, поступали быстро и четко. Тебя бы расстреляли, прямо в подвале нашей тюрьмы. Причем в недельный срок. Кстати твоя подельница и руководительница Ольга Петровна Самойлова была расстреляна через три недели после вашей очной ставки.

— Что? — едва вздрогнул Павел Сергеевич. Еще что-то спросить у него не было сил. Он так и сидел на краю кровати, сгорбившись и опустив как плети, руки на колени.

— Да, ее расстреляли. Ты должен это был знать. А потом, потом должны были остальных, в том числе и тебя.

— А Смирнов? Его тоже? — обреченно вымолвил Клюфт. Маленький вздохнул и кивнул головой:

— И Смирнов. И главного редактора тоже. Но не об этом. Ты должен знать. Что Вера непроизвольно тебе помогла. Я не смог отправить тебя в подвал, хотя и мог.

— Да, но ты смог отправить меня на расстрел в лагерь. Какая разница, где умирать, на бетонном полу или в сугробе? — грустно усмехнулся Клюфт.

— И тут ты не прав. Я знал, что часть осужденных повезут в Ванино, а там переправят морем в Магадан. Я так же знал, что доедут до Ванино не все. Будут три остановки. В Камарчаге для особого лагеря в Орешном. В Тайшете для особлага в Дмитровке, и в Улан Удэ, на пересылках будут сгружать народ. Часть пойдет в расход. Часть на рудники. Но никто из нас не мог знать, кого точно спишут!

— И что? Что? Мне, честно говоря, вообще наплевать, как ты там что знал. Я знаю одно, я оказался в истребительном лагере. И меня чуть не кончили. Чуть не поставили к стенке! — сказал с ненавистью Павел Сергеевич. Он сжал кулаки и тяжело дышал.

— Нет, еще не все. Я и тут попытался тебе помочь. Веришь или нет. Но я это сделал ради Веры. Не знаю почему.

— Прошу тебя, не трогай Верочку! Не трогай! И уходи отсюда! Пошел вон! — прошипел Клюфт. Он разозлился. Он вдруг почувствовал такой прилив сил и ненависти, какой не ощущал уже много лет. Он, готов был броситься на этого противного старика в очках с костяной оправой. Повалить его на пол палаты и придушить. Вот так сразу! Сжав горло ему как тому солдату нквдшнику, которого он задушил в бараке без крыши, шестьдесят лет назад. Но Маленький, словно не слышал этих слов. Он спокойно продолжал:

— Тогда, я понял, что могу тебе помочь, вернее, избавиться от тебя, просто вычеркнув тебя из этой жизни. Что бы ты просто исчез. И все! Я записал тебя под другой фамилией. Просто изменил букву. Тогда в деле и приговоре я вписал букву «И»! И ты стал Клифтом! Но что бы ты понял, что ты стал другим человеком, я попросту намекнул еще одному человеку. Что бы он помог тебе стать совершенно другим! Спастись! И выжить!

— Так это ты подослал ко мне Фельдмана? Сволочь! Это ты подослал Фельдмана?!

— Да никого я не подсылал! Просто я спас двух человек, Фельдмана и тебя!

— Я все понял! Понял! Если бы меня просто тогда расстреляли, то ты бы не смог надеяться на Верочкину любовь! Она бы возненавидела тебя за мою гибель! За мою смерть она бы прокляла тебя! А так?! Я проспал, я стал другим человеком, который уже не смог к ней вернуться! Ты подонок! Ты мразь! — Павел Сергеевич презрительно махнул на Маленького.

— Хм. И, тем не менее, ты остался жить благодаря мне. И дожил до девятого десятка. Но я Клюфт не хочу, что бы ты вот, так меня прощал тут или делал какие-то выводы внутри себя. Я хочу тебе сказать еще одну вещь! Как, это не печально, но наши пути опять пересеклись. И мы вынуждены будем решать еще одну проблему.

— Какую еще проблему?! Пошел вон отсюда, а то я позову охрану и врачей!

— Прежде чем ты это сделаешь, знай, что нас вновь свела женщина. Вновь, через шестьдесят лет.

— Что? — недоумевая, спросил Клюфт.

— Да, как бы это не звучало, странно и нелепо. Но это так. И боюсь, тебе все-таки придется подключиться к решению этой проблемы.

— Какая еще женщина? Ты о чем? — Павел Сергеевич растерялся. Нет, он даже испугался. Боялся слушать этого человека, похожего на страшный призрак из прошлого. Маленький тяжело вздохнул. Он высился на стуле словно коршун. Руки нелепо согнутые в локтях, торчали словно крылья. Кисти, похожи на когти, обхватили колени. Белый халат на плечах напоминал оперение. Андрон Кузьмич сидел и мрачно смотрел на Клюфта. Он буравил его взглядом. Опять это взгляд хищника. Взгляд убийцы, рассматривавший жертву.

— Скажи мне Клюфт, — пробасил Маленький сурово. — Вилор Щукин ведь твой внук? У Павла Сергеевича екнуло сердце. Он вздрогнул.

— Что? Внук? Какого лешего? Внук? Тебе что надо от моего внука?

— Значит твой парень. Я не ошибся. Я навел справки. И вот вижу верные. Так вот, у меня, как ты подозреваешь, есть тоже дети. И внуки. Вернее внучка. Так вот моя внучка, за которую я любому глотку перегрызу, она к несчастью полюбила твоего внука. Так, что как видишь нас, вновь свела женщина. Такова видно судьба Клюфт.

— Что? — обомлел Павел Сергеевич.

— А то! То! Под конец жизни судьба нам преподнесла сюрприз. И как бы этого ты не хотел мы можем стать родственниками. Хоть и дальними. Вот так-то гражданин Клюфт! Павел Сергеевич в бессилии откинулся на подушку. У него потемнело в глазах.

Маленький тяжело вздохнул, медленно встав со стула, направился к двери. У выхода он обернулся и, посмотрев на Клюфта, тихо сказал:

— Ты лежи, переваривай, и думай. И не вздумай умереть. Как тогда в тридцать седьмом. Ты мне еще нужен. А я пока сестру позову пусть она тебе, какой укол поставит!