Андрон Кузьмич Маленький ненавидел старость. Конечно, это звучало немного банально, старик которому девятый десяток ненавидит старость. Что в этом нового? Многие пожилые люди ее ненавидят. Никто не хочет быть немощным и больным, а еще страшнее попросту забытым или отодвинутым молодыми в сторону.
Старость – странное состояние. С одной стороны человек прожил долгую жизнь. Он мог насладиться многим. Он мог многое испытать и пережить. Он мог быть как счастливыми, так и несчастным! Он пережить страшные трагедии или сказочною эйфорию успеха!
И не это важно, важно совсем другое!
В юности каждый хотел и жаждал дожить до глубокой старости!
Но вот парадокс – некоторые, доживая до нее, узнавали, что в старости-то в принципе, нет ничего хорошего. Да и что может быть хорошего на закате жизни? Почет, уважение? Это мистические понятия.
Почет?
Кому нужен почет, когда его нельзя использовать? Почет для восьмидесятилетнего старика в принципе уже и не нужен. Пожилым больше важно внимание. Ведь за понятием «почет» обычно скрываются сухие казенные привилегии.
Уважение?
Но если ты хороший человек, то этого ты можешь достигнуть и в молодости.
Вот поэтому многие пожилые люди ненавидят старость.
Андрон Кузьмич Маленький был из их числа.
Хотя жаловаться на превратности судьбы Маленькому было бы глупо. Он прожил долгую и в принципе удачную жизнь. Он был, как говорят некоторые – баловень судьбы! Андрону везло и везло часто.
Первые раз судьбы подарила ему главный шанс в далекой глухой деревушке, где погибла его мама. Тогда обозленные сталинской коллективизацией мужики не расстреляли его и отпустили. Второй раз ему крупно повезло в тридцать восьмом. Когда его первый непосредственный начальник и наставник, майор красноярского управления НКВД Поляков наделал сам нелепых ошибок и попал в список неблагонадежных. Андрон это почувствовал и сам первым написал рапорт на своего непосредственного начальника. Тогда он резко пошел вверх по карьерной лестнице и, как оказалось потом, устроил свое профессиональное будущее. И все же больше всего ему повезло в станице Мелеховская под Сталинградом 14 сентября сорок второго. В этот страшный год в июле он оказался на фронте. В звании капитана ему поручили командовать специальным отрядом защиты от паникеров и диверсантов, а проще тем самым страшным и роковым «заградотрядом», бойцы которого должны были пресечь малейшую попытку отступления красноармейцев. И в тот день, в первый день был бой его первый и последний бой на той страшной войне. А потом, что было потом… Маленький не любил это вспоминать, но тем немее… считал этот страшный день в своей судьбе счастливым и одним из дней в который судьба вновь подарила ему шанс… шанс на счастье и удачу!
Андрон Маленький все помнил. Андрон Маленький все понимал. Но все равно он считал себя несчастным человеком. Он, в своей жизни повстречал больше горя и разочарования, чем счастья и любви. Так, по крайней мере, он считал. Первое и самое большое разочарование в его жизни был отказ Верочки Щукиной. Эта девушка, которую он полюбил искренне и всем сердцем, как только может полюбить мужчина женщину, не ответила ему взаимностью. Он так надеялся на то, что эта красавица сделает его счастливым, но она осталась холодна. Более того, оказалось, что она любит другого человека и, никого ни будь, а его первого подследственного Павла Клюфта. Этого журналиста выскочку, который смог завоевать и увести от него самого заветного и любимого человека после матери Веру Щукину. Это была трагедия, которую Андрон как мужчина забывал очень долго. Это был второй самый большой удар в жизни Маленького после гибели матери. И Андрон не смог его до конца забыть. Эта рана кровоточила и, как, оказалось, кровоточила до сих пор.
Да, после той страшной войны, в которой Андрону больше не пришлось принимать участие, у него все сложилось более-менее удачно. Он женился и обзавелся семьей. Его сын и жена любили его и верили в него. По службе он продвигался не то чтобы быстро, но и в должностях долго не засиживался. Ему, конечно, не довелось стать генералом, но полковничьи три звезды он выслужил, как он считал сполна.
И все же Андрон к закату своей жизни, почему-то чувствовал себя немного несчастливым. И чем больше росла цифра его возраста, тем сильнее это странное и противное чувство шевелилось в его груди. Андрон Маленький почему-то вдруг осознал, что сделал что-то не то и не до конца. Нет он не жалел, о своих поступках! Нет! Но какое нелепое жжение неиспользованных возможностей и неправильных действий постоянно теребили душу.
Сначала Андрон думал, что причина такой неуверенности и кроется в смерти жены. Его супруга умерла несколько лет назад. Маленький поначалу сильно горевал. Он не мог смириться с тем, что его жена бросила его в самый трудный момент его жизни, когда человек должен «подвести итог земного пути»! Такая «обида на покойную» была странна даже для него самого! Но она как-то незаметно растворилась и прошла, оставив лишь нежные и добрые, воспоминания о своей жене… Андрон как не странно успокоился и смерился, считая ее смерть некой неизбежностью. А то чувство внутренней неуверенности все росло и укреплялось. Андрон душил его, как мог, он верил, что был сильным внутреннее человеком, но победить все же это внутреннее состояние ему не удавалось.
Андрон вдруг в один момент ощутил, что в принципе он оказался очень одиноким человеком. При всем благополучии его положения – солидная пенсия, завидное положение сына его материальное благосостояние все это как бы было и не нужным ему!
Странно, но все эти привилегии, которые он в принципе заслужил, оказались сейчас бесполезными и лишними! У Андрона в жизни не было главного – человека, с которым можно было бы дожить жизнь! Человека, с которым можно было бы поделиться самым сокровенным и даже по-старчески поплакаться. Хотя конечно Андрон до этого не когда бы, не опустился, но все же! Ему захотелось теплоты!
Конечно Андрон очень любил свою внучку, и она в принципе отвечала ему взаимностью. Но Вика, Викочка была все равно какой-то неблизкой! Она была человеком другого какого-то чуждого ему поколения. По крайней мере, ему так казалось. Ее сострадание заботу и любовь он воспринимал как просто инстинкты молодой женщины, которая не могла быть иной по отношению к своему деду. Он, конечно, был ей благодарен за это и любил ее, но он хотел, чтобы она была еще ближе к нему! Но сказать и признаться ей в этом он не мог. Почему он сам себя не понимал, но что-то держало его в каком-то непонятном отдалении.
И тут произошло то, что вновь поменяло его внутренний мир. Поменяло его состояние. Два события, которые смогли встряхнуть старика и заставить посмотреть на жизнь по-новому. Первое: это конечно встреча с этим человеком из прошлого, человеком из памяти с Павлом Клюфтом! И второе: случайное и малозаметное свидание с неизвестной и прелестной девушкой. С незнакомкой, от которой у него у восьмидесятилетнего старика осталось какое-то юношеское ощущение беспредельного удальства и безрассудства.
Андрон Маленький не мог забыть тот образ совсем юной красотки, случайно оказавшейся, в беседке парка… он перед сном закрывал глаза и видел. Видел…черные, как смоль волосы, Узкие брови в разлет. Ярко-алые губы не казались пухлыми. Тонкий аккуратный носик и большие, карие глаза!
«Это, какое-то сумасшествие! Я нее могу увлечься этим человеком, которая по возрасту чуть старше моей внучки! Нет! Не могу! Это ненормально! Это абсурдно и пошло! Это несерьезно! Почему она появилась сейчас? Что могло заставить появиться ее образ в моей жизни! Кто она такая, и какое имеет право! Нет. Она, обычная, пошлая девка, каких миллионы на улицах нашей страны! Нет! Я не могу влюбиться в нее, потому что… не могу!» – мучился он мыслями, крутясь вечером в своей постели.
«Она лишь воспоминание о молодости, о юности, о влюбленности! Она не может быть моей мечтой сейчас, кто она такая, чтобы быть моей мечтой? Мне старику опытному и мудрому человеку? Мне человеку, который напротив должен ей рассказать, что такое жизнь и как надо ее прожить. Нет, это ненормально, она не может быть моей мечтой! – Маленькому все-таки удавалось заснуть…
Но на утро, на утро, покалывало сердце и почему-то так тянуло его погулять в парке…и он гулял. Он гулял и ждал, ждал!
Утро выдалось пасмурным. Птицы как-то нелепо и тихо щебетали на ветках, словно предчувствуя, что дождь обязательно накроет землю и придется сидеть мокрыми и угрюмыми. Эта утренняя прохлада она всегда какая-то тревожная и грустная. Она словно заставляет всех напрячься в ожидании будет ли все-таки хорошая погода?
Но Маленькому напротив такая серость нравилась. Она его бодрила и заставляла как-то сосредоточиться, как-то встряхнуться и мобилизоваться.
Старик шел уверенным шагом, опираясь на длинный зонтик как на трость. Шаги отщелкивались гулкими ударами по бетонным плитам аллеи центрального парка. Было даже приятно чувствовать себя помолодевшим от утреннего холодка. Глазами он нашел свою беседку, она пуста,…
Андрон Кузьмич тщательно протер скамейку тряпкой и, разложив свежие газеты медленно сел. Сжав между ног зонтик, он сложил на закругленную деревянную ручку руки и опустил на них подбородок. Захотелось немного вздремнуть. Почему-то так захотелось вздремнуть,… эта прохладная бодрость, которая еще мгновение назад окутывала все тело, куда-то неожиданно улетучилась…
Андрон Кузьмич тяжело вздохнул и закрыл глаза. Слабое головокружение,… нет,… неужели он сейчас вот так, потеряет сознание и упадет тут в беседке…
– Вам плохо? – прозвучал женский голос.
Маленький вздрогнул, нет, не может быть. Старки открыл глаза и с удивлением смотрел на нее! Нет, не может быть!
Черные, как смоль волосы, красиво заколоты на затылке длинной серебряной спицей. Она, как маленькая стрела, пронзила прическу, блестела в лучах закатного солнца. Узкие брови в разлет. Ярко-алые губы не казались пухлыми. Тонкий аккуратный носик и большие, карие глаза.
– Вы боитесь? – красотка сидела напротив и взволнованно смотрела на Андрона.
Маленький хотел ответить, но не мог. Слова словно застряли в горле.
– Не надо бояться. Не надо, в этом ведь нет ничего противоестественного? – продолжала девица, как ни в чем не бывало. – Нет. Это нормальный процесс. И от этого никто не застрахован. Люди вообще-то сами себе придумывают разные страшилки. Об этом,… придумывают и верят в них.
Андрон проглотил слюну и хрипящим голосом выдавил из себя:
– Вы, о чем говорите?
– Я-то, об этом и говорю! Вы вот в своей жизни наверняка такую боль чувствовали и разочарование такое, что все это вам покажется каким-то нелепым недоразумением, а может быть приключением. Так что не бойтесь!
Маленькому вдруг стало страшно – его «странная красивая и молодая мечта» сумасшедшая! Она говорит всякий вздор, она говорит какую-то чепуху!
– А к нему надо вам сходить. Надо! Ему тоже плохо! Не верьте его словам, он мучается. Вы, сходите и не бойтесь! Да и вы как-то в последнее время все о себе, да о себе. Это неправильно. У вас ведь и внучка есть и сын…
Маленький вздрогнул, он открыл глаза и обвел взглядом пустую беседку. Где-то совсем рядом устало чирикал воробей и ворковал голубь. Андрон Кузьмич тяжело дышал. Он понял, что просто задремал…
«Нет, нельзя так, нельзя о ней думать, иначе на старости лет можно получить проблему, проблему которую решать уже трудно. Нет! Нельзя, так. Нельзя!»
Его внутренние надежды, может быть последние надежды, на общение с людьми другими более молодыми людьми превращаются в такие фантастические, а может даже мистические формы. Его мысли обретают конкретную оболочку и начинают беседовать с ним.
Это нормально или нет? Кто может дать четкий ответ, как и что, происходит в уме человека на старости? А может быть у большинства людей, в таком возрасте, происходит именно это, но просто это самое большинство боится признаться окружающим в том, что оно сильно меняется к своему концу?
Уж слишком все сложно, он так не привык, все должно быть просто и четко. А тут? Тут слишком закрученные какие-то формы и мысли…
«Но почему именно молодая и красивая девица? Почему такой образ, почему именно эротический типаж?» – мучил себя рассуждениями Маленький.
Андрон Кузьмич почувствовал, что ему необходимо с кем-то пообщаться, причем как-то откровенно и жестко. Маленький ощутил внутри неуемное желание говорить правду, свою внутреннюю правду без утаек и уверток. Сказать обязательно вслух, и он даже знал, кому он должен это сказать…
Маленький встал со скамейки и, осмотревшись, собрал газеты. Под сердцем слегка покалывало. Андрон Кузьмич тяжело дышал. Старик пригладил седые волосы и быстрым шагом зашагал к выходу. Он торопился и выстукивал по бетонным плитам каблуками все чаще и чаще, его силуэт растаял в пасмурной дымке.
* * *
Зачем человек делает то, заведомо зная, что ему будет стыдно и некомфортно. Делает поступки, от которых самому себе потом будет больно и противно, или, по крайней мере, обидно. Может быть, он делает их специально, чтобы проверить свою совесть?
Может быть, он так хочет вообще доказать, что совесть это что-то такое непонятное, вроде, как инородная субстанция, которая вроде как привита ему после рождения неизвестным и всесильным «врачом».
Совесть, она как определенная и навязанная человеку, функция в организме,… что-то на подобии дополнительной опции в управлении автомобилем, эдакая «антипробуксовочная» система. У кого-то она есть, причем работает безотказно и человек идет напролом, не смотря не на какие гололеды и сугробы жизни, а у кого-то ее нет и, человек безнадежно застрял во лжи, хамстве и цинизме.
Совесть – странное слово и понятие.
Совесть,… а вообще можно ее оценить в процентах?
Покосившись на здание городской больницы, он вдруг поймал себя на мысли, что ему стыдно и страшно. Сердце взволнованно колотилось, во рту стало сухо, но Андрон Кузьмич пересилил себя и сделал шаг вперед.
«Я не боюсь его. Нет, мне просто неприятно быть первым и открыть эту чертову дверь, но это надо сделать. Надо потому как я сам себя уважать не стану» – рассуждал он, про себя надевая халат возле приемного отделения.
«Нужно расставить все точки над «И». Тем более Вика она ждет моей помощи».
Сестра в отделении приветливо улыбнулась и кивнула Андрону Кузьмичу на дверь палаты.
Ему стало смешно над собой, но уже в этот момент никакого волнения в груди Маленького не было, он в одно мгновение стал серьезным.
– Зачем ты опять пришел? – лицо Клюфта было спокойным и даже немного румяным.
Андрон Кузьмич внимательно рассматривал лежавшего на кровати человека.
Он понял, он подметил, что этот человек изменился, он стал вроде как моложе. Или ему казалось, что он сталь моложе. Но какая-то печать здоровья и уверенности вновь опустилась на это старческое лицо. Он изменился, Маленький хмыкнул и опустил глаза. Он не хотел смотреть на Клюфта и одновременно говорить с ним. Он хотел говорить с ним, не видя его лица. Так было спокойней, так было надежней и уверенней. Говорить словно с внутренним голосом.
– Ты пришел вновь бередить мне память? Ты, что не понимаешь, мне противно на тебя смотреть, – как-то лениво говорил Клюфт.
– Нет,… ты ждал меня, – проскрипел Маленький.
– Ждал тебя?! С чего ты взял?! Мне, что делать нечего?! Меня кстати, выписывают и, кстати, есть люди, которые обо мне позаботятся, так, что приносить сюда фрукты было не надо, я все равно их есть, не буду…
– Отдай медсестрам. Значит, говоришь, что выписывают…
– Да, но вот зачем я тебе это сказал, не знаю. Ты не вздумай припереться. Я не хочу, чтобы мои родные люди видели тебя. Просто не хочу. Начнут вопросы задавать, что я им отвечу?
– А ты скажи правду, скажи. Ведь ты любишь говорить правду?!
– Про тебя? Нет, не буду…
– Почему?…
– Стыдно. Мне за тебя и себя. Стыдно и противно. Правду нужно говорить вовремя, а не через шестьдесят лет. Кому нужна, правда, через шестьдесят лет?
– Странно, что это ты говоришь? А я думал, что, правда, нужна всегда, ты же вроде сам там считал всегда? Ты же чистеньким хочешь быть?!
– Считал, но сейчас передумал. Передумал, не хочу своей правдой делать другим больно. Родным людям. Пусть живут спокойно. Потому как, правда у нас с тобой уж очень страшная и больная! Так что не тревожь меня. А то я…
– А то, что ты? Мстить мне будешь?
– Ну об этом я тебе не скажу, но знай одно, не оставишь меня в покое получишь проблему на старости лет.
– Я бы рад оставить тебя в покое… да не могу. Вполз ты опять в мою жизнь. Вполз и собираешься, как я вижу в ней остаться. А мне это тоже не нравиться! – уверенно и медленно сказал Андрон Кузьмич.
– Ты, о чем это?! Ты опять?! – разозлился Клюфт. – Вали отсюда сволочь!
Маленький довольный улыбнулся. Он был словно рад, что у этого человека была такая реакция на него:
«Эмоция,… если есть эмоция, значит уже хорошо и не важно, какая она отрицательная и положительная, человек должен выражать эмоции и лишь тогда можно что-то сделать, а когда человек безразличен, это уже совсем плохо, безразличными бывают лишь трупы. Живые трупы,… да есть такие, и они-то самые опасные, опасные и коварные. Это из-за них происходит все непоправимое и неправильное. Согласные на все и без эмоциональные. И еще животные. Они тоже у них эмоция на уровне инстинкта, на уровне заложенной в уме программы, с ними тоже опасно. Но тут есть эмоции, значит не все потеряно. Не все! Но что я хочу от него, от этого человека, сочувствие, сострадание или участие в моей жизни? Но зачем, зачем мне это надо! Он же совершенный антипод, он мой враг? Зачем мне сочувствие врага?»
Маленький закрыл глаза и отвернулся. Он опять сказал куда-то в пустоту, в стену словно сказал сам себе:
– А ты я вижу, можешь быть грубым и жестоким. Можешь. Жизнь все-таки научила тебя быть жестоким, – сказал Андрон Кузьмич. – Но ладно, мы еще подискутируем о нашем прошлом. Я тебе это обещаю. А сейчас я хочу тебе напомнить про свою просьбу. Вернее, про нашу с тобой проблему. Про внука твоего. Я вот поэтому и хочу прийти на выписку. Ведь он тут обязательно появиться? Посмотреть на него хочу, кого там моя внучка выбрала?
– Ну, ты и сволочь! У тебя ничего святого нет. Мою жизнь растоптал и внука моего хочешь втянуть в свой омут? Нет, не дам!
– Да пошел ты! Никого я не хочу втягивать! Просто я не хочу, чтобы моя любимая внучка страдала вот и все! А до внука твоего мне дела нет!
– Так что же ты хочешь тогда?
– Да ничего, хочу, чтобы ты тоже мне помог. И внука своего направил куда надо и как надо. Ты же, как я понимаю ему дорог, да и нет у него кроме тебя никого. Так ведь?
Клюфт тяжело дышал, он внимательно смотрел на Маленького. Внутреннее отвращение и опять, опять это уже забытое перед этим человеком, волнение, опять непонятный страх!
Страх вернулся!
– Я не буду тебе, ни в чем помогать и не рассчитывай! Я не буду вмешиваться в личную жизнь родного мне человека!
Андрон молчал, он ждал, что ему так ответят. А вот Клюфт заволновался, сначала он хотел наговорить гадостей этому наглому и циничному человеку, человеку который многие годы был символом смерти и разлуки. Хотелось, но осадил сам себя. Он насторожился и решил не спешить.
«Если он что-то задумал, то постарается довести до конца, но тут суета может быть излишней. Надо ждать, ждать и выбирать момент. Иначе нельзя на этот раз права на ошибку я не имею» – решил внутренне Павел Сергеевич.
– Тебе, когда ни будь, какие-нибудь видения приходили? – тихо и неожиданно спросил Андрон.
– Что? Ты, о чем?
– Я говорю тебе какие – нибудь видение приходят, ну, допустим, придет человек и разговаривает с тобой, а ты беседуешь с ним как с настоящим, а потом, потом просыпаешься и все! Оказывается, нет ничего! А ты так веришь, что это было! Тебе вернее с тобой такое бывает?
Клюфт замер он не знал, что ответить.
Какой-то слишком откровенный вопрос получился.
Он сразу вспомнил про Иоиля.
Он вспомнил и вздрогнул, этот человек опять лезет к нему в душу. Опять подозревает его в чем-то и подозревает его как-то слишком пророчески, словно экстрасенс выворачивает мысли, неужели он и до этого хочет докопаться, разбередить и это последнее.
Клюфт облизнул языком моментально высохшие губы. Потянулся за стаканом с водой, что стоял на тумбочке, когда он сделал пару глотков, то вновь неожиданно услышал, ответ которые ждал и боялся.
– Вижу, бывает,… вижу. Приходят. Да,… беседуешь ты с ним.
– С кем? Ты, что несешь? С чего ты взял? – испугался Клюфт.
Маленький посмотрел внимательно на Павла и махнул рукой, отвернулся.
Он опять попал в точку.
Значит, он идет в нужно направлении.
– Вижу твое волнение, значит не один я такой. Ты не бойся, не буду я из тебя жилы вытягивать! Не буду. Так спросить хотел. И вижу, что не зря. И ко мне приходят. И говорят. Раньше никогда такого не было, а сейчас вот, на старости лет,… заработал.
Клюфт расхохотался.
Он как-то облегченно схватил стакан с водой и выпил его залпом, затем опять посмотрел на Андрона Кузьмича и вновь рассмеялся.
Маленький тоже улыбнулся, хотя понимал, что смех этого человека, как издевательство, какая-то злорадная жестокость над ним, пусть и такая вот безобидная, но жестокость.
Но Маленький воспринял ее, как должное.
– Значит, говоришь, на старости лет видения приходят? И разговаривают? Спрашивают, значит?… А-а-а,… как там у классика? Мальчики кровавые, в глазах не стоят? – радостно спросил Клюфт.
– Нет, мальчики не стоят. Расстроишься? Или ты хотел, что все как по Достоевскому было? У этого, как там его… Карамазова? Чтоб черт пришел и свел меня с ума за грехи мои? Достаевщины тебе не хватает?! Журналист сразу видно… подавай вам достаевщину! Нет! Нет, Клюфт не будет этого! Умру я тихо и спокойно. Без лишних этих вот мистических персонажей. Просто и тихо. Причем еще неизвестно, когда. Может быть, я и умру-то после тебя. Вот так! Кстати, не вызови тогда я скорую помощь, не лежал бы ты сейчас в этой палате, вернее лежал бы ты сейчас в другой палате, два метра на один с хорошим земельным одеялом!
– Ну и сволочь же ты Маленький?! Сволочь и поддонок! Теперь и этим будешь меня потыкать? Что жизнь мне спас? Да не спас ты мне жизнь ты просто сам испугался! А все тыкаешь, своим благородным якобы поступком!
– Я не тыкаю, просто констатирую факт. Вот и все. А это ты уже из всего, какие-то вновь выводы делаешь! Таким как вы, всегда не иметься из всего выводы сделать! Все перевернуть. Все подначить и обсудить и, в конце концов, себе же наврать! Вы,… такие как вы, всем все мешаете и портите и главное себе жизнь портите!
Клюфт, вдруг поймал себя на мысли, что какая-то правда в словах этого противного и мерзкого человека все же есть. Смог бы он тогда ели бы у него был выбор действительно его сделать? Смог бы он выбрать: умереть, но гордым, или быть спасенным, но рукой палача? Наверное, нет, не решился, и эта вот нерешительность, как-то подкосила его в эту секунду.
Клюфт растерялся своих мыслей:
«Он пришел, чтобы вновь ставить вопросы. Вечные вопросы. Чтобы вновь заставить мучиться? Ему самому страшно, а я вижу, что ему страшно, хотя он это хорошо скрывает, но он хочет, чтобы было мне страшно! Но мне и так страшно? Я не могу не признаться в этом самому себе? Почему, почему мне страшно? Он прав, и я этого боюсь! Я, просто его ненавижу и через эту ненависть пытаюсь выдумать свою правду, свое оправдание! Но так не может быть, просто не может этого быть. Нужно признаться самому себе! Господи, я хочу признаться, помоги мне!»
– Ты Клюфт, как я вижу хоть и дожил до таких лет, а не переменился, не научила тебя жизнь. Я ж пришел к тебе с делом, а ты в штыки все воспринимаешь! Испортить все хочешь опять. Что б другим плохо было ради своей вот этой гордости и правды! Но это же неверно! Это не верно! Признайся ты сам себе!
Клюфт, вскочил с кровати. Маленький даже испугался таких резких движений больного человека, да какого там больного – сердечника с инфарктом! Павел Сергеевич встал в полный рост, его больничная мятая пижама была похожа на какой-то костюм астронавтов из фантастических зарубежных сериалов, или нет,… нет она похоже на одеяния того героя из «Соляриса» Андрея Тарковского! Да, он так похож на этого человека! Только постаревший и осунувшийся. Клюфт подошел к окну и растворил одно створку. Закрыв глаза, он подставил лицо солнцу, лучи грели кожу.
Было, как-то страшновато Маленькому смотреть за всем этим, какой-то фильм,… рядом с ним снимается какой-то необычный фильм, где он играет одну из главных ролей!
– Ты почему-то опять заставляешь меня в чем-то признаваться? А в чем я должен перед тобой признаваться или сознаваться? Ты не следователь в тридцать седьмом, а я не арестованный Клюфт, в твоем кабинете. Нет! Того Клюфта уже нет, он умер тогда, когда ты его убил! Одним росчерком пера! Ты исправил букву «Ю» на «И» и убил человека! Просто и беспощадно! Уничтожил! А кто тебе давал на это право? Кто вам, таким как ты, давал тогда право уничтожать людей! А?
– Я не убил тебя, а спас! Мы просто не хотим сейчас в этом признаться, самому себе!
– Спас?! И это ты называешь спасением?! Ты вычеркнул меня из жизни моей любимой женщины! Раз и навсегда ты вычеркнул меня из жизни моей любимой дочери раз и навсегда! Ты убил меня Маленький, а сейчас именно ты сам себе врешь и успокаиваешь свою душу, заставляя себя поверить, что другого пути у тебя тогда не было и, ты сделал все правильно! Это ты боишься сам себя, а не я! Мне, нечего бояться! А вот ты, ты боишься своих мыслей и своих как ты там говоришь видений и пришел тут ко мне убеждать меня в обратном?! Мразь ты и сволочь! И знай никогда не будет тебе прощения от таких, как я! За то, что ты с нами сделал!
Маленький тоже встал, он не нервничал, он лишь хмыкнул и подошел ближе к Павлу. Он стоял совсем рядом с ним и тяжело дышал.
– А с чего ты взял, что я пришел просить у тебя прощения?
– А чего же ты тогда ходишь? – недоумевая спросил Клюфт.
– Я, же уже говорил, хочу помочь своей внучке, и твоему внуку. Вот и все. Ты ошибаешься Клюфт. Я не в чем, не раскаиваюсь! Я все сделал правильно и не мог поступить иначе.
Повисла пауза. Тишина как-то немного охладила обоих, заставила задуматься. Клюфт покосился на Андрона, и тихо буркнул:
– Ты не заслуживаешь быть хорошим. А ты пытаешься им стать Маленький. Но это тебе не подойдет. И к тому же быть хорошим это привилегия, ее нужно заслужить.
– Перед кем?
– Перед Богом, перед им, одним.
– А ты, значит, заслужил?
Клюфт задумался, он не знал, что ответить. Вопрос Андрона поставил его в тупик. Да действительно он как-то «перебрал» оценками, он не может быть окончательной инстанцией верховным судьей, который все и решит. Нет, это нет так! Но и оставлять этот вопрос Павлу было нельзя. Он хмыкнул, но ничего так и не ответив, вернулся на кровать.
Маленький продолжал стоять у окна, он как-то грустно и тихо спросил:
– Ты ведь сам любил, а что ты готов был ради любимой? Ради любимой ты бы был готов убить меня?
Клюфт опять промолчал. Вопрос был вновь задан, по какой-то страшной методики «ежовских дознавателей». Все четко и ясно и даже молчание уже знак поражения. Маленький «бил ниже пояса», он спрашивал то, чего нельзя было спрашивать. Что сделать ради любимой, что он мог сделать?
«Ради Верочки, тогда, я смог бы все! Смог! Я смог бы убить? Нет, не смог, хотя не знаю, наверное, смог бы! Господи, как все страшно, где граница? Да, действительно я смог бы ради не уничтожить этого человека? Может быть, может быть, но это ведь ради Верочки! Ради нее! Ради будущего ребенка! Нет определенно я бы смог! Но тогда что говорит он! Он хочет сказать, что я такой же как он, вернее он такой же как я? Господи, где граница этого различия?!»
– Вот видишь Клюфт, ты засомневался. И будешь сомневаться. Потому как вера твоя в твою справедливость призрачная. Она хрупкая и скользкая какая-то. Оказывается, и ты мог бы оказаться на моем месте. А значит, значит, зачем этот пафос твой? Что ты хочешь? Что ты можешь мне предъявить? А? Ну подумай и скажи? Я слушаю! Что вы все крикуны хотите нам предъявить? Да ничего! Ничего вы не можете предъявить, только болтовня и говорильня! – медленно и с какой-то издевкой в голосе сказал Маленький.
Клюфт вновь привстал с кровати. Он закачал головой и, вытянув вперед руку, подошел к Маленькому, словно театральный актер к своему коллеге во время репетиции на сцене. Павел пригрозил указательным пальцем у самого носа Андрона Кузьмича:
– Эй, нет! Нет! Тут-то ты не прав. Если ты сводишь все к нашим с тобой личным отношениям это одно. Тут ты еще можешь поспорить и попытаться доказать, что ты чистенький. Но, в общем, в общем, к вам есть что предъявить!
– Ха! Да нет у вас ничего! Только пустые слова! – отмахнулся Андрон. – Опять ты за свое, опять про невинные жертвы и все такое! Да пойми ты, время было такое! Время! И ничего тут искать ведьм! Страна пережила это! История это уже! Шестьдесят лет прошло! В чем ковыряться-то? В истории! Что-надо-то тебе?
– История говоришь,… ковыряться?! Нет, тут дело в другом! Понимаешь, в нашей стране,… по страшной традиции никто не за что не отвечает! Натворили дел и взятки гладки. Укокошили несколько миллионов и ладно! История спишет! Разорили деревню ну и хрен с ним, история спишет! Пол Европы пятьдесят лет оккупировали тоже вроде как историческая необходимость! Ан, нет! Не бывает так в жизни! Не бывает! Только мы пытаемся это в норму ввести! А отвечать-то надо и через шестьдесят, и через сто лет! Чистенькими хотите сдохнуть? В почете и привилегиях? Хрен вам! Отвечать придется! Ты знаешь Маленький, сколько, таких как ты, которые людей по тюрьмам мучили, да невинных расстреливали, на почетной пенсии сидит? А? Сколько вас казенные харчи получает да квартиры служебные имеет? Нет! Не знаешь, но догадываешься. А сколько вас таких подохло в почете на персональных дачах строча лживые мемуары? Тысячи?! Десятки тысяч?! А может сотни?! А страна молчит, а что ей говорить,… это же история! Но нет, нет ломать надо традицию такую ломать. За все отвечать надо!
– Дурак ты! Клюфт! Как ты ломать-то собрался все это? Ради кого? Ради народа своего что ли? Да ты что больной? – Маленький осекся, понимая, что сказал глупость, покосился на Клюфта, сидящего на больничной койке, тот грустно хмыкнул, но Андрон Кузьмич продолжил. – Кому это надо? Ты посмотри на улицу! Выгляни на улицу-то! Народу нашему кроме колбасы водки и американских долларов ничего не надо! Ты им имя Берия назови, так они подумают, что это марка итальянского холодильника! Они бандитов и рэкетиров в народные депутаты выбирают лишь бы денег за бюллетень получить, да пропить их тут же! Ради кого, ты какой-то там нелепый суд задумал? Ради них? Да им плевать на тебя, на меня и на всех! Им плевать на самих себя лишь бы долларов побольше дали! Ты опять призрак какой-то раскопать хочешь и судить его что ли? Дурак ты!
Клюфт тяжело дышал, он гневно посмотрел на Андрона и выдавил из себя:
– А я? Я-то как, а? Как со мной? Маленький?!
Маленький опустил газа и пожал плечами, тяжело вздохнул:
– А что ты? Ты живой, не в нищете живешь. Что ты?
– Нет, Маленький я-то не забыл. А передо мной ты должен ответить. Меня не надо со всеми ровнять.
– Странно все, как-то получается, – грустно ухмыльнулся Андрон. – Я пришел к тебе за помощью потому как верил, что-ты-то человек с сердцем и не захочешь, чтобы невинные люди пострадали, что бы им больно было. А оказалось, ты стал таким, как был я. Принципиальным и честным. Мстительным! Справедливым, но жестоким! Ладно, считай, что я ошибся. Не по адресу пришел.
Маленький вздохнул и медленно направился к двери. У нее он остановился, обернулся, ухмыльнувшись, сказал:
– И знай, тогда в парке, я, правда,… не тебе угодить хотел,… что бы ты потом мне благодарен был,… а просто по-человечески. И тогда в январе тридцать восьмого,… я тоже твою фамилию просто по-человечески изменил. Прощай Клюфт.
Дверь хлопнула, словно гильотина в якобинском Париже. Клюфт остался стоять у окна, он не двигался, сердце вновь защемило, но звать на помощь он никого не хотел. Он вообще никого не хотел видеть, он хотел умереть, почему-то сразу и без проволочек.