– Ты, Паша, зря вообще что-то говорил на этом допросе. Ой, зря! Не к добру это. Не к добру, – причитал Спиранский. – Как пить дать, они тебя разыграют в своей партии, как подставного валета. Как пить дать! Зря ты вообще показания на этого Полякова давал. Ой, зря! Они не любят, когда кого-то из их же топят, – Евгений Николаевич тяжело вздыхал.

Инженер лежал на кровати, забавно задрав свою загипсованную ногу вверх. Он смотрел на грязный, весь в разводах тюремный потолок и казалось, что Спиранский молится.

– Да хватит вам, Евгений Николаевич! Хватит! И так парню тошно! А вы! – пробасил Федор Попов.

Железнодорожник сидел на краю своей кровати и пялился на Павла. Клюфт, закрыв глаза, лежал на спине и думал. Вернее, пытался думать. Но разглагольствования соседей мешали сосредоточиться. Этот беспорядочный треп временами переходил в спор. Но спорили очень тихо, побаиваясь, что услышит охрана в коридоре, и тогда могут устроить «шмон». Поднимут всех на ноги и заставят стоять так часа три, а сами будут переворачивать матрасы и рыться в одеялах.

– А по мне, так быстрее бы осудили. И на зону. Там вроде как даже свежий воздух! И нормы можно увеличивать. А там досрочно, глядишь, выпустят! А там домой! – мечтательно сказал Иван Пермяков.

Худой, рыжий парень лежал, подложив под голову свои загипсованные руки. Со стороны это казалось совсем неудобной позой, но колхозник напротив, чувствовал себя так комфортно.

– Ага! Ага! Выпустят! Ты, Ванька, моли Бога, чтобы твои ручки подольше в гипсе были. На зону ты захотел! Ага, выпустят тебя! У тебя статья-то, какая? А? Враг народа ты! Ванька! Враг! Понимаешь, пятьдесят восьмая! Там никакая амнистия не полагается! Никакая! А! Захотел на волю! Лежи уж лучше тут! – ворчал Федор.

– Да что ты, Федор! Что, по-твоему, я так и буду в тюрьме сидеть? А? Ведь когда-то срок-то и кончится! Кончится! И все! Не может же он вечно у меня быть! Ну, пятьдесят восьмая! Ну и что?! Что это – навсегда что ли? Выпустят! Выпустят! Да и что я сделал-то? А подумаешь, зерно украл! Вон ты паровоз под откос пустил, это да! А я что?

– Что, сопля?! Я тебе дам паровоз! Я тебе покажу, вот это да! – заурчал, как циклоп, железнодорожник.

– А что, что ты мне покажешь? Еще неизвестно, как ты там под откос-то полетел?! – взъелся Ванька.

– А ну! Прекрати, Иван! Прекрати! – прикрикнул Спиранский. – Ты что это думаешь, им есть разница?! Между вредителем-колхозником и железнодорожником? А? Да вы будете вместе в одном бараке гнить! Вместе! И разницы между вами для них никакой! А вы тут спорили, кто больше власти навредил! Смотрите, как бы вас на Колыму не отправили! Там, говорят, зэки и сезона не выдерживают! Дохнут! Будет вам амнистия обоим! В вечную мерзлоту закопают, если волки полярные не сожрут!

Железнодорожник и колхозник притихли. Оба сурово сопели, но после такой гневной и страшной речи инженера задумались и молчали. В палате воцарилась тишина. Первым ее нарушил Иван:

– Так вы что это думаете, Евгений Николаевич, нас могут на Колыму? А? И сколько ж мне дадут? – испуганно спросил Пермяков у Спиранского.

– Сколько дадут, все твое. Моли Бога, чтобы пятеркой отделался. Тогда, может, тут, недалеко, в Сибири оставят. – Евгений Николаевич понял – немного переборщил с угрозами и попытался успокоить колхозника, парень-то шибко впечатлительный.

Но Пермяков еще больше возбудился, плача, он запричитал:

– Что же это я, так и сгнию там?! В тундре этой проклятой? А? А мамка? А сестрички, а братишки? А? А они-то как? А? Что ж это за душегубка такая? А я что ж сделал-то такого? А?

– Да успокойся, Ваня, успокойся. Не отправят тебя на Колыму. Я слышал, тех, кто из деревни и зерно воровал, на Колыму не отправляют. Тут оставляют. Недалеко. На лесоповалах, – Евгений Николаевич уже был и не рад, что напугал паренька.

Почему напугал? Сказал правду. Только вот эта самая «правда» тут, в тюрьме, иногда как мучение. Хуже пытки! Ее лучше просто не знать! Отключиться и будь что будет! Без правды и кривды, безо лжи и обмана! Без будущего и завтрашнего дня! Тут, в тюрьме, это ни к чему!

– Я вот не пойму, Евгений Николаевич, вы вроде образованный человек. А объяснить мне не можете, почему так вот все выходит? А? Почему? – хныкал Пермяков. – Я ведь могу вон дома еще пользу принести! И жениться. И дом построить. И в колхозе работать. А меня вон тут гноят? Зачем это государству? А? Зачем? Кому это надо, а? – поскуливал Пермяков.

Спиранский тяжело вздохнул. Но за него ответил Федор. Железнодорожник грустно буркнул:

– Да просто тут не знают, что творят. А когда в Москве узнают, все и откроется! Вот тогда все эти олухи, которые так усердствуют и нас тут держат, судят, сами на нарах окажутся! Дай время, Ваня! Дай время!

Спиранский вновь тяжело вздохнул и сказал:

– Эге! Федор! Твои слова б да Богу в уши! Только вот я боюсь, что это все не так. А все намеренно делается!

– Как это намеренно? – возмутился Федор. – Вы, Евгений Николаевич, просто злы на власть нашу! Посадили вас за происхождение и прочее, так вы и злитесь! При царе-то, небось, по-другому жили?! Не тужили! А сейчас, яко дело, будете на народную власть так говорить! Нет, просто не знают там, в Москве, что тут творится! Не знают вот и все!

– Да, Федор, это ты правильно заметил. При царе! Я при царе действительно лучше жил. Но только, Федор, и ты заблуждаешься. Значит, там все в Москве знают?! И действительно, страну им надо сильную строить. Страну. А как ее строить? А?! Денег-то нет! Вот и нужны рабы! Сила бесплатная. Ты вот, Федор, будешь работать забесплатно? А? Нет! Потому как семью тебе кормить надо. И Ванька вон тоже забесплатно работать не будет. И все! Вот и ответ на твой вопрос.

– Что-то нет, непонятно, причем тут тюрьма? Причем тут мы-то? – буркнул Попов.

– А притом! Дурья твоя башка! Притом! Что ты-то вот сейчас выздоровеешь и поедешь в зону бесплатно тачки катать или лес валить! Вот и все! Понимаешь, какая выгода-то государству?! У него теперь куча бесплатных работников! Которых только кормить баландой надо и охранять! И все! А платить им ничего не надо! Да и требовать они ничего не будут! И прав у них нет никаких! Потому как зэки они теперь! Зэки! Они советские рабы и будут работать за то, чтобы им жизнь оставили! Им осталось надеяться, вон, как Ваньке, чтобы выйти когда-нибудь на свободу! Да они только за это на каторге работать будут! Вот тебе и хитрость! Вот тебе и строительство советского государства! Понятно теперь? А ты… происхождение, классовая борьба! Да какая разница, кто тут какого происхождения?! Я из дворян, Ванька вон из крестьян! Ты вон из рабочих! Все в одном хомуте теперь! Все! И понятно все! Понятно!

– Ничего не понятно! Выходит, значит, наша власть народная сюда специально народ сажает? Чтобы потом денег нам не платить? Чтобы мы потом работали бесплатно? Ерунда это! Не может быть! – уперся Федор.

Он рычал, как медведь, и обиженно махнул рукой в сторону инженера.

– Может – не может, я тебе свое слово сказал! – обиделся Спиранский.

– Да что ваше слово?! А я верю, разберутся! Я вон потомственный железнодорожник! И верю, приедут справедливые люди из столицы нашей, Москвы! От товарища Ежова! Приедут и разберутся, и спросят! Вон Пашку пристрелили и спросили! Вон как спросили! И майора этого вон как под суд отправили! И спросят у остальных! Я верю, не знают они в Москве про мучения наши!

Тут не выдержал Павел. Он приподнялся с постели и грустно сказал:

– Да все они знают, Федор, все они знают!

Попов растерянно замолчал. Он не ожидал, что Павел встанет на сторону инженера. Клюфт грустно улыбнулся и добавил:

– Прав, Федя, Евгений Николаевич-то. Прав. А что касается Москвы. Так там на допросе был мужик в костюме дорогом. Мне вон папиросу дорогую давал. Так вот. Мне потом конвоир шепнул. Невзначай по дороге. Это оказался какой-то высокий чин из НКВД. С самой Лубянки! Он то ли заместитель, то ли помощник нашего наркома! Понятно?! Так что знают там, в Москве, обо всем. Знают…

Федор молчал. Пермяков привстал на кровати и испуганно спросил:

– Это ж что? Мы в рабство теперь попали? А? Выходит, так?

– Ты это заткнись, Ваня! Заткнись! – цыкнул на него Клюфт. – С такими разговорами тебе точно двадцать пять лет впаяют. За контрреволюционную агитацию! А вы, Евгений Николаевич, тоже помалкивайте! Если вам все равно, то молодому-то вон еще, как видите, жить охота! – осадил Павел и Спиранского.

Инженер пожал плечами и вновь тяжело вздохнул. Пермяков обиженно опустился на кровать и отвернулся к стенке. Открылась дверь, и конвоиры в камеру ввели Бориса Николаевича, таинственного пациента тюремного лазарета. Он, молча, зашел и стал быстро складывать вещи, скатал матрас и сложил в мешок одежду: свитера, рубашки, майки, носки. Все обитатели камеры замерли и украдкой наблюдали за этими спешными сборами. Таинственный сосед, куда его переводят? И вообще, кто такой этот человек? Теперь, судя по всему, так и останется загадкой. Два конвоира лениво смотрели, как Борис Николаевич собирается. Один из тюремщиков побрякивал связкой ключей. Когда арестант собрался и, повернувшись, встал с готовностью идти, конвоир вдруг посмотрел на Павла и противно проскрипел высоким и мерзким голоском:

– А ты, Клюфт, тоже собирайся. Хватит тут бока отлеживать!

Павел привстал с кровати и тихо переспросил:

– С вещами?

– Нет! На допрос пойдешь!

Павел вздохнул и послушался приказа. Медленно встал и надел свои ботинки. Спиранский и Попов посмотрели на него сочувствующими взглядами. Только Пермяков даже не взглянул в сторону Клюфта. Он, как завороженный, пялился на Бориса Николаевича. И тот неожиданно сделал то, чего никто из присутствующих не ожидал. Мужчина громко крикнул:

– Простите люди добрые! За все простите! За все!

Конвоиры кинулись к Борису Николаевичу и, схватив его за руки, поволокли к выходу. Еще один тюремщик взял баул с личными вещами таинственного узника, выбежал следом. Павел так и остался стоять. Спиранский с облегчением выдохнул и тихо сказал:

– Ну, вот. Теперь можно не опасаться, что тебе еще что-нибудь припаяют. Увели нашего спецклиента.

– Братцы! А кто это был-то? Что за почести? А? Кто это был-то? – бормотал Пермяков.

– Да кто его знает теперь? Какая-то бывшая шишка, видать! Вот и до него очередь дошла! – тяжело вздохнул Попов.

– Господи! Что такое творится-то? – бормотал Пермяков.

Иван растерянно смотрел то на Попова, то на Спиранского, то на Павла. Инженер попытался успокоить парня:

– Да хватит, хватит тебе, Ваня! Не за тобой же пришли! Кстати, Павел, а что тебя-то опять дернуть хотели?

– Да, видно, ребята, скоро и меня от вас уведут… – покачал головой Павел.

– Слушайте, а что он просил прощения-то у нас? А? – буркнул Попов и сел на кровать.

Но тут дверь заскрипела и открылась, и в камеру заглянул конвоир. Он брезгливо крикнул:

– Ну что, встал?! Клюфт, на выход! Сюда иди!

Следователь Маленький выглядел не так, как всегда. Нет, внешне все вроде было прежним: и новенькая отглаженная гимнастерка, и стрелки на галифе, и начищенные сапоги и гладко выбритое лицо. Все вроде без изменений. И все-таки что-то в этом холеном офицере было не так. Глаза у этого человека светились по-особому. Взгляд сосредоточенный и грустный, и в то же время пронизывающий и изучающий! В нем какая-то хищная таинственность. Следователь Маленький что-то скрывал. И что-то пытался разгадать, но что? Павел сидел и в нетерпении ерзал на стуле, пока Андрон ходил по кабинету. Он медленно передвигался от стола к окну и назад. Бетонный пол противно хрустел под яловыми сапогами. Металлические набойки на каблуках поскрипывали тонкими нотками, словно пчелы, которые хотят ужалить, но боятся. Риз! Риз! Где-то рядом. Риз! Риз!

Павел ждал. Наконец Андрон остановился и сказал:

– Вы сыты, арестованный?

– Что? – не поверил своим ушам Павел.

– Я говорю, вы сыты?

Павел смутился. Странная какая-то забота! На прочность едой его уже проверяли. Нет, хватит! Стоять до конца!

– Я сюда не на обед пришел, гражданин следователь.

Маленький пожал плечами. Он даже немного расстроился. Отвернувшись от Павла, посмотрел в окно и загадочно сказал:

– Я хотел, чтобы этот день вам запомнился…

Павел насторожился. Опять какой-то неприятный сюрприз? Что на этот раз? Что приготовил этот следователь-ровесник ему в подарок? Маленький вздохнул и решительно шагнул к столу. Он сел на кресло и покосился на конвоира, который сидел в углу. Помолчав, достал из стола папку и провел по ней рукой, словно стряхивая пыль. Павел с удивлением наблюдал, как этот человек любуется уголовным делом, словно произведением искусства. Как красивой картиной! Гениальным шедевром скульптора! Андрон, помолчав, не поднимая глаз, тихо сказал:

– Значит так, арестованный, ваше дело закрыто. Закрыто. Осталась одна формальность. Поскольку вы вот лежали в лазарете, то и «очную ставку», последнюю «очную ставку», провести не было возможности. А сейчас…

– Дело закрыто? Закрыто? Вот тебе на! А меня-то два раза всего и допрашивали, и все? Дело закрыто? Странно как-то!

– Молчать! Пока я вам не дам слово! Хватит! Что вы тут устроили?! Вы на допросе! На допросе, а не в клубе на диспуте! Помните это, Павел Сергеевич! А то я!..

– Что, все-таки опять бить будете? – вновь ехидно перебил Павел.

Но Маленький сдержался. Он хотел заорать, но не стал. Лишь хлопнул ладошкой по столу. Вновь покосившись на солдата, Андрон зло ответил, процедил сквозь зубы:

– Зачем бить? Вот дам команду, и вместо лазарета в карцер пойдете! Пойдете и посидите там недельку!

Павел ухмыльнулся. Следователь вел себя немного странно. Он хоть и пытался казаться грубым и решительным, но выглядело это неубедительно.

– Павел Сергеевич, у нас осталась одна следственная процедура. Одна.

– Хм, я даже не думал, что у нас следствие проходит так спешно.

– Да, тянуть нет смысла.

– И что же за процедура?

– Хм, прежде чем я дам подписать вам протоколы, я хочу провести еще одну «очную ставку». И все. В принципе все кончено.

– Что? Еще кого-то вплели в эту историю? А? Опять невинный человек? Опять? Вы же на Полякова все списали? А он, кстати, был вашим начальником! Вам-то самому как? А то пресмыкались вон перед ним, а он оказался, как вы говорите, шпионом! А? Гражданин следователь?

– Павел Сергеевич, я не хочу с вами вступать в полемику. Не хочу, – Маленький не поддавался на провокацию Павла, тот хотел его заставить нервничать, не зная даже зачем.

Он остался спокойным. Хотя, на его скулах ходили желваки от злости.

– Я не подпишу ни одного документа. Да и зачем? Зачем их подписывать? Все и так решено! Все! Вы уже все решили. Без меня.

– Ну не все, пожалуй… – загадочно вздохнул Маленький. – Ладно, воля ваша. Но все равно. Я вам буду должен дать подписать протоколы. И будет лучше, если вы их подпишете. А сейчас я проведу «очную ставку». Еще с одним участником вашей контрреволюционной шпионской группы.

Павел насторожился. Опять его испытывают?! Опять эта противная процедура! Кто на этот раз! Кто? «Может, кто-то из газеты? Может, кто-то из его знакомых? Может?… Нет! Только не это! Нет! Вера! Неужели?! Неужели они добрались до Веры? Она жила в его доме! Она была с ним! Нет! Верочка! Только не это!» – с ужасом подумал Павел.

Сердце забилось, как раненная птица в руках охотника. Маленький внимательно смотрел на него. Он заметил, что Павел сжал кулаки и не находил места рукам. Лейтенант покачал головой и громко сказал:

– Часовой, приведите арестованного!

«Господи! Он сказал «арестованного»! Значит, это мужчина, значит, это не женщина! Значит, это не Вера! А что если он так называет человека без пола. Для них ведь все арестанты едины! Мужчина, женщина! Просто называет: арестованного! Арестованный для этих людей уже и не человек, ни мужчина и не женщина, а лишь кусок мяса, кусок костей, набор для лепки! Набор для их страшных игр! Материал для забавы и отчетности! Господи! Помоги! Господи! Помоги! Прошу тебя!» – Павел вдруг понял, что молится.

Он просит Бога о помощи! Просит Бога! А кого еще просить?! Кого?! Кого просить тут?! В этом страшном месте?! Как странно! И так просто, просить помощи у Бога! А что в этом такого?! Что?! Если больше надежды нет! И никто ее не может дать!

Секунды длились вечность. Тягостная тишина в кабинете. Тук-тук! Бьется сердце. Тик-так. Где-то тикают часы. Где-то тут, в помещении. Скрипит перо. Маленький что-то пишет на бумаге. Перо скрипит громко. Оно словно повизгивает и не хочет выводить буквы. Перо, измазанное чернилами, как грязью, сопротивляется и не хочет писать какую-то гадость! И главное, ложь! Неправду! Перо сопротивляется неправде! Скрип как отчаянье! Бумага, бедная бумага! Черные кляксы лжи насильно наносят на нее! Человек с усердием палача мажет по бумаге своим мерзким почерком ложь! И не боится, бумага-то все стерпит! Все! Бумага терпеливая! Она видела много! Она знает очень много! Почти все о человеке!

Дверь раскрылась. Павел поднял глаза и посмотрел на вошедшего. Он стоял, низко опустив голову. Рядом с конвоиром.

«Как все, похоже! Допрос на допрос! «Очная ставка» – на «очную ставку»! Взгляд в пол! Рваная одежда и сломленная воля! Человек со сломанной судьбой и волей! Все так, похоже!» – подумал Павел, рассматривая арестанта.

Он стоял и не хотел проходить на середину кабинета, стесняясь, как маленький ребенок, который первый раз в яслях. Это был Петр Ильич Смирнов – главный редактор газеты «Красноярский рабочий». На нем все так же, как и при последней их встрече, надет все тот же полувоенный китель. На ногах валенки-катанки в галошах. В обычных резиновых галошах. Черные брюки, как галифе, заправлены аккуратно в голенища. Павел почему-то рассматривал одежду. Он пытался по одежде определить, как долго Петр Ильич находился в тюрьме? Но одежда ничего не выдавала. Главный редактор как будто только что пришел сюда с воли. Ни единой складки. Ничего. Клюфт всмотрелся в лицо Смирнова. Гладко выбритые щеки. Немного, посиневшие губы. А вот глаза, какие они? Но глаз Павел не рассмотрел, Смирнов потупился в пол. Обычный вид. Но что-то в этом человеке изменилось. Что-то не так! Но что?

Павел понял: он не удивился, увидев своего непосредственного начальника тут. Клюфт улыбнулся. Он с облегчением вздохнул, ведь это была не Вера! А Смирнов! И хорошо! Да, Смирнов, он просто по ходу этой страшной пьесы должен был попасть сюда. Должен. И он попал. Павел поймал себя на мысли, что он уже ничему тут не удивляется. Любая неожиданная новость тут становится какой-то обыденностью. Как утро или вечер. Наступил и ладно. Что тут такого? Главное, чтобы не поменялся ход времени. А так… Ну, Смирнов. Ну и что? Павлу стало интересно, что скажет теперь этот человек? Что он скажет?! Клюфт вспомнил его «беспричинную боязливость» у него же в кабинете. Перед тем, как он начал писать эту чертову статью про суд в Минусинске. Павел вспомнил и ухмыльнулся.

«Выходит, Смирнов не зря боялся?! Не зря! А может, он чувствовал? Может, знал, что все так кончится? Страшно, человек знал, что все вот так кончится и жил с этим страхом! Страшно! И все же что он скажет? Что?»

Маленький кивнул головой и молча, показал Смирнову на стул, что стоял возле его стола. Главный редактор медленно прошел. Павел заметил, что Петр Ильич держит руки за спиной и боится их разжать. Он развел их буквально за мгновение, перед тем как его тело опустилось на стул.

Маленький, почесав подбородок пальцем, тихо спросил:

– Ну что, Петр Ильич. Вот тот человек. Вы же хотели его видеть? Вот я вам предоставил шанс. Вот вам и «очная ставка». Говорите, что вы хотели мне про него сказать? Что? Но учтите, наш разговор носит характер официального. Это «очная ставка». Все показания будут занесены в протокол.

– Да-да, я понимаю. Я все понимаю. И все расскажу. Пишите. Можете писать. – И тут Петр Ильич поднял глаза и посмотрел на Павла.

Это был странный взгляд. Взгляд человека, который просил помощь. И в то же время это был взгляд, который показывал: ты должен меня слушать. Слушать и подчиняться.

Маленький обмакнул перо и начал быстро писать. Он временами поднимал голову, как художник, рисующий портрет, смотрел то на Смирнова, то на Клюфта. Он смотрел и что-то подмечал для себя. Затем вновь строчил на бумаге. Наконец, отложил перо и протянул лист протокола Смирнову:

– Вот, прочитайте и можете затем делать свое заявление.

Смирнов бегло взглянул на бумагу и, тяжело вздохнув, небрежно подмахнул на листе свою роспись. Он черкнул и бросил перо на стол. Вновь посмотрел на Павла и тихо заказал:

– Я обещал вам поведать, откуда взялась идея с той статьей. И почему именно Клюфт ее написал?

– Ну, вы так сами говорили… – Андрон покосился на Клюфта.

Павел напрягся. Он смотрел на Смирнова и ждал. И тот произнес:

– Я сам дал команду написать эту статью. Более того, я сам подсказал этому человеку, в какой именно главе взять цитату из библии. И, почему именно эти слова должны прозвучать. Эти слова были своеобразным кодом-отчетом, так сказать, о нашей работе перед представителями немецкой разведки.

Павел закрыл глаза. Боль и обида?! Нет! Эти чувства почему-то не заполнили его грудь. Хотя Павел ждал, но все было не так. На допросе с Самойловой Клюфт действительно чувствовал и боль и обиду! Или на том собрании, где говорил о нем всякую чушь его бывший друг Димка Митрофанов, он был обижен! Ему было больно! А сейчас?! Нет, некое разочарование и все! Да и разочарование лишь в том, что еще один человек смирился со своей судьбой, и говорит неправду, чтобы выжить! Чтобы хоть ненадолго обрести покой. Он пытался выгородить Павла. Но как? И какой ценой?!

– Павел все прекрасно понимал. И он спрашивал меня, почему это нужно. Он даже пытался отказаться от статьи. Но я на него надавил. Извините. И я, конечно, признаю, что Павел Клюфт попал под мое воздействие. Признаю. И вот тут в присутствии следователя, вас, гражданин лейтенант, хочу попросить у Павла прощения и посоветовать ему тоже, как и я, встать на путь исправления. Осознать вину! Признаться и попытаться завоевать доверие. Исправить ошибку и завоевать доверие. Стать человеком, который действительно достоин, жить в этой прекрасной стране! В этом рабоче-крестьянском государстве! – Смирнов словно выступал на трибуне.

На собрании! Но это говорил не он! Даже интонация насквозь пронизана фальшью! Павел чувствовал это! Он понимал: Смирнов хочет, чтобы он «это услышал»! Он хочет, чтобы Павел понял: «Я говорю ложь, но это сигнал тебе! Это должно тебе помочь! Послушай меня! И подыграй мне!» Клюфт улыбнулся. Он смотрел в глаза Петра Ильича и кивал головой. Маленький заметил, что арестованные откровенно переглядываются и тут же заволновался:

– Все?! Это все, что вы хотели сказать? А?

– Да! Это все, что я хотел сказать, – вздохнул Смирнов.

– Так, выходит, Клюфт писал статью по вашему приказу и по вашему распоряжению?! И вы ему указали ту главу в библии, на которую нужно сослаться?

– Да, указал…

– Ну, хорошо, а книга? Где книга-то? Вы давали ему книгу?

Смирнов занервничал. Вопрос застал его врасплох.

– Книга… хм, книга… Книга, да я ему показывал книгу… библию-то есть… но вот где она? Честно говоря, я не помню. Как-то все в суете. Наверное, у меня в кабинете… разве ее там при обыске не нашли? – встревоженно и робко спросил Смирнов.

Маленький кивнул головой. Он понял, что поймал арестованного на лжи:

– Нет, не нашли.

– Ну, гражданин следователь, я право не знаю…

– Хорошо. А та глава. Та глава. Ну, из которой вы заставили Павла написать цитаты, вы помните ее? Почему именно она? Почему? Что вы имели в виду? Что хотели вы добиться теми словами? А?

Смирнов опустил голову. Затем посмотрел на Павла. Клюфт осознал, что главный редактор попал в ловушку. Он не запомнил тех роковых слов в статье. Статье, которая стала приговором и ему, и Смирнову. Павел вздохнул и громко сказал:

– А, почему вы ничего у меня не спрашиваете? А? Гражданин следователь?

Маленький достал папиросу. Подкурив, задул спичку и неохотно ответил:

– До вас еще дойдет очередь, арестованный Клюфт…

– Нет, но почему же. Петр Ильич прав, – настаивал на своем Павел, он вклинился в разговор. – Он мне давал библию. Читать. В кабинете. Но потом, потом я ее унес домой. К себе домой. Вот так, без спроса унес. А он не знает и не может знать, где она! Где книга! А что касается слов, так я их хорошо запомнил, гражданин начальник! На всю жизнь теперь! Запомнил! «Доколе невежи будут любить невежество? Доколе буйные будут услаждаться буйством? Доколе глупцы будут ненавидеть знание? Но упорство невежд убьет их, а беспечность глупцов погубит их! И придет им ужас, как вихрь! Принесет скорбь и тесноту! А мы посмеемся над их погибелью, порадуемся, когда придет к ним ужас!»

Маленький пристально посмотрел на Павла:

– Что вы хотите этим сказать? Что?!

– Как, что?! Вы же хотели знать, запомнил ли Петр Иванович те слова? Из библии? Видите, запомнил.

– Нет, я вижу, это вы сказали! – зло бросил Маленький.

Он сидел и попыхивал папиросой, словно паровоз на станции, выпускал клубы дыма с постоянно-временным интервалом.

– Я просто подсказал Петру Ильичу.

– Я вижу! Вернее, слышу, вы говорите эти слова, а вот Петр Ильич молчит! – не на шутку разозлился Андрон.

А Павлу это доставило удовольствие, его злость. Клюфт как стайер почувствовал второе дыхание в этой словесно-психологической дуэли под названием «допрос».

– А если вы слышите, почему не заносите мои показания в протокол допроса? А? Я хочу, чтобы вы их занесли.

– Что?! – вскрикнул Маленький.

Он подскочил из-за стола и сурово уставился на Клюфта. Смирнов замахал руками:

– Послушайте, гражданин следователь. Я же признался. Я признался! Ну, зачем все переводить в такую плоскость? А? Не надо!

Но Маленький не слушал его бормотания. Он хлопнул по столу ладонью и гневно сказал:

– Я тут смотрю, вы пользуетесь тем, что ранены?! И ведете себя совсем вызывающе! Я ведь могу вам напомнить, что такое наша тюрьма?!

– Бить будете, – ехидно буркнул Павел.

– Нет, бить вас тут никто не будет! А то, я вижу, вы только и ждете этого! Спровоцировать меня хотите? Как Полякова? Не удастся! – Маленький сел на место.

Макнув перо в чернильницу, несколько раз постучал рукой о стекляшку и более спокойно спросил:

– А вы вот тут мне свои бредни рассказываете из библии, надеетесь, что я их в протокол занесу. Я занесу. Занесу. Но в одном случае, если вы мне скажете, где эта самая библия? А? Вы можете мне назвать страницу? Где находится эта глава?

Павел пожал плечами. Назвать страницу он не мог. Маленький переиграл его. Библия, ее нет и не было никогда! Дело раздули на пустом месте! В самом полном смысле «на пустом»! А что если просто взять и сказать этому высокомерному лейтенанту, кто ему подсказал эти строки из библии? А? Пусть ищет этого Иоиля! Пусть!

«Пусть попробует его найти! Пусть тогда и говорит с ним! И посадит его в камеру! И допросит его! Нет!» – Павел испугался своих мыслей.

Он так вожделенно стал желать несчастья богослову! С таким остервенением! «За что? За то, что этот самый странный богослов сказал ему несколько слов из библии? За это стоит его упрятать в тюрьму?! Отдать под суд?! Посадить в камеру?! И потом отправить в лагерь? Нет! Это ведь я сам пустил его домой переночевать! Это ведь я сам написал те слова! Это ведь я сам так проникся ими? Причем тут тот странный человек в грязно-зеленом плаще? Он виноват лишь за то, что сниться мне? И всегда прав в своих убеждениях? Но ведь за это нельзя желать человеку несчастья и горя! Нельзя желать ему мук?!»

– Вы что-то хотели мне сказать?! – крикнул Маленький.

Павел вздрогнул. Он словно очнулся, покачал головой:

– Нет, ничего…

– Нет, так, где же книга? А?

Смирнов хлопнул себя по лбу ладошкой. Он заговорил таким тоном, как будто находился с друзьями в ресторане или на пикнике:

– Друзья мои! Я ведь совсем забыл! Совсем! Я ее сжег! Вот посмотрите протокол осмотра моего кабинета! Там будет четко указано куча пепла на разносе! Ее ваши оперативники действительно нашли! Посмотрите! – Смирнов довольно кивнул на папку с делом на столе у Андрона.

Тот недоверчиво полистал дело. Петр Ильич нетерпеливо ждал, поглядывая то на стол, то на Павла, и подмигивал ему. Клюфт молчал. Ни один мускул не дернулся на его лице.

– Уведите. Уведите арестованного Смирнова, – после паузы скомандовал конвоиру Андрон.

Солдат в углу лениво встал с табуретки и поплелся к центру кабинета. Смирнов испуганно смотрел на Маленького. Но, не дождавшись его слов, нервно спросил:

– Это что, все? Все? Вся «очная ставка»?

– Да, а что? – не глядя на него, Андрон что-то строчил в протоколе.

– Нет, но, а зачем, зачем все это спрашивали тогда? И что вообще ничего не дадут мне прочитать, протокол не дадут прочитать?! Что вы там пишете?

Солдат толкнул Смирнова в плечо, показывая, чтобы тот поднялся со стула. Маленький отвлекся и посмотрел на редактора:

– А что вам показывать-то? Что? Вы же расписываться, как я понимаю, не будете? – усмехнулся Андрон.

– Так, я не пойму, не пойму, я буду. Буду расписываться, но под своими показаниями. Под своими. Я хочу, чтобы именно это и занесли в протокол.

– Я и занес, – равнодушно буркнул Андрон и протянул листок редактору.

Тот неуверенно приподнялся со стула и взял бумагу в руку. Бегло, словно боясь, что у него отберут протокол, принялся читать. Глаза бегали по серой бумаге. Павел наблюдал за Смирновым, и ему стало его жалко. Очень жалко! Этот человек хотел забрать часть несуществующей вины на себя! Но что в итоге? Что?! Обман, какой-то фарс!

Смирнов сглотнул слюну. Он недоверчиво посмотрел на Андрона и спросил:

– И вы теперь это в дело вложите?! Да?!

– Да.

– А арестованный Клюфт, с ним-то теперь все понятно?!

– Все. С ним давно все понятно, – Андрон пожал плечами и выхватил из рук Смирнова протокол.

Тот покосился на Павла и закивал головой:

– Я понял, понял. Все. Все понятно.

– Зря вы, зря… – шепнул Павел и тяжело вздохнул.

– Нет! Ничего не зря! Ничего! – Смирнов встал в полный рост и, расправив плечи, повернулся в сторону двери.

Конвоир толкнул его в спину. Но Смирнов, обернувшись, растерянно посмотрел на Андрона и погрозил ему пальцем, словно учитель нерадивому ученику. Редактор грозил пальцем, надув губы и мыча, как глухонемой. Конвоир толкнул его посильнее. Он пихнул его в бок. Смирнов вздрогнул и, отмахнувшись, сложил руки за спиной. Он шел к двери покорно, шел, низко опустив голову, и что-то бормотал под нос. Что-то выговаривал сам себе. Возможно, даже ругался. Но никто на это уже не обращал внимание. Никто! Даже Павел. Он сидел и смотрел на следователя, который лениво ждал, когда за Смирновым закроется дверь.