Почему мой ноутбук устарел?

Что вы видите, когда смотрите на компьютер? Если точнее — на свой собственный ноутбук? Вы видите плоскую, тонкую серо-белую коробку. Менее вероятно, что вы видите что-то, на чем можно печатать и на что можно смотреть. В любом случае, даже если второй вариант восприятия тоже имеет место, то, что вы видите, — это едва ли компьютер. По воле случая эта серо-черная коробка является компьютером прямо здесь и прямо сейчас, может быть, даже компьютером дорогим. Но очень скоро она станет настолько не похожей на компьютер, что ее будет сложно даже отдать даром.

Мы все выбросим свои ноутбуки в течение следующих пяти лет, даже если они все еще будут работать идеально, даже если экраны, клавиатуры, мышки, связь с интернетом будут безупречными. Через пятьдесят лет ноутбуки начала XXI столетия будут такими же диковинками, как медные научные инструменты конца XIX века. Последние сейчас кажутся, скорее, тайными атрибутами алхимии, созданными, чтобы измерить феномен, само существование которого мы больше не признаем. Как могут высокотехнологичные машины, каждая из которых обладает большей вычислительной мощностью, чем вся космическая программа «Аполлон», утратить свою ценность за такой короткий временной период? Как могут они так быстро из волнующих, полезных и статусных машин превратиться в сложносочиненные кусочки мусора?

Дело в самой природе нашего восприятия, в зачастую невидимых связях между восприятием и основополагающей сложностью этого мира. Ваш ноутбук — это нота в симфонии текущего бытия, исполняемой оркестром необъятного размера. Это очень малая часть очень большого целого. Основная доля его возможностей находится за пределами твердой оболочки. Он работает только потому, что множество технологий сейчас гармонично играют вместе. Он питается энергосистемой, работа которой невидимым образом зависит от стабильности великого множества сложных физических, биологических, экономических и межличностных систем. Заводы, которые производят его детали, все еще в строю. Операционная система, которая обеспечивает его функциональность, основана именно на этих конкретных деталях, а не на других, которые еще только предстоит создать. Его видеооборудование поддерживает технологию, необходимую творческим людям, которые постят свой контент в Сети. Ваш ноутбук коммуницирует с определенной специфической экосистемой других девайсов и серверов. И, наконец, все это возможно благодаря еще менее очевидному элементу — социальному договору доверия, взаимосвязанному с фундаментально честными политическими и экономическими системами, которые делают реальным существование надежной электрической сети. Эта взаимозависимость части и целого, невидимая в системах, которые работают, ясно видна, когда те не работают. В коррумпированных странах третьего мира системы высшего порядка, которые позволяют работать персональным компьютерам, едва ли вообще существуют. Там линии электропередач, выключатели, розетки и все прочие предметы, которые обозначают существование подобной системы, либо вовсе отсутствуют, либо работают плохо и едва обеспечивают доставку электричества в дома и на предприятия. Это как минимум мешает воспринимать электронные и прочие девайсы, которые питаются электричеством, как отдельные, функциональные единицы, а в худшем случае такое восприятие становится и вовсе невозможным. Отчасти дело в технической недостаточности: системы попросту не работают. Но не последнюю роль тут играет и отсутствие доверия, характерное для систематически коррумпированных обществ. Говоря иными словами, то, что вы воспринимаете как свой компьютер, — это как отдельный листик на дереве в лесу, или, если еще точнее, это как ваши пальцы, легонько пробегающие по этому листику. Можно сорвать с ветки отдельный листик. Краткое время его можно воспринимать как отдельную, автономную сущность, но такое восприятие скорее все запутывает, чем проясняет. Через несколько недель листик рассыплется, растворится. Его бы и вовсе не существовало, если б не дерево. И он не сможет продолжить свое существование без дерева. Вот так наши ноутбуки соотносятся с миром. Столь многое из того, чем они являются, лежит за пределами их границ, что девайсы с экранами, которые мы держим на коленях, могут лишь поддерживать свой компьютероподобный фасад в течение нескольких коротких лет. Почти все, что мы видим и держим, устроено так же, хотя зачастую это не столь очевидно.

 

Инструменты, препятствия и расширение в мир

Мы предполагаем, что видим предметы и вещи, когда смотрим на мир. Но на самом деле это не так. Наши развитые системы восприятия трансформируют взаимосвязанный, сложный и многоуровневый мир, в котором мы не очень-то обжились, в вещи per se и в полезные вещи (или в их заклятых врагов — вещи, которые мешают). Это необходимое, практичное упрощение мира. Это трансформация почти бесконечной сложности вещей с помощью узкой спецификации нашей цели. Вот как точность заставляет мир разумно себя проявлять. Это далеко не то же самое, что воспринимать предметы.

Представление о том, что сначала мы видим бесполезные сущности, а потом придумываем для них значение, неверно. Мы воспринимаем значение напрямую160. Мы видим полы, по которым можно ходить, двери, в которые можно войти, стулья, на которых можно сидеть. Вот почему погремушка и пенек попадают в последнюю, общую категорию, хотя объективно у них мало общего. Мы видим камни, потому что можем их кидать, и облака, потому что они могут пролиться на нас дождем, яблоки, потому что это еда, и чужие автомобили, потому что они появляются на пути и мешают нам. Мы видим инструменты и препятствия, а не предметы и вещи. Более того, мы видим инструменты и препятствия на уровне «портативного» анализа, который делает их наиболее полезными (или опасными), учитывая наши потребности, возможности и ограничения восприятия. Мир открывается нам как нечто, что можно использовать, и как нечто, по чему можно перемещаться, а не просто как нечто, что просто существует. Мы видим лица людей, с которыми говорим, потому что нам надо общаться и кооперироваться с ними. Мы не видим их микрокосмические субструктуры, их клетки или субклеточные органеллы, молекулы и атомы, которые составляют эти клетки. Не видим мы и макрокосмос, который их окружает: членов семьи и друзей, которые составляют их непосредственные социальные круги, экономику, в которую они встроены, и экологию, которая всех их включает. Наконец, что не менее важно, мы не видим их сквозь время. Мы видим их в узком, непосредственном, захватывающем сейчас, а не в окружении вчерашних и завтрашних дней, которые могут быть более важной частью этих людей, чем что бы то ни было, что ясно проявляется в текущий момент. И мы должны так видеть, иначе мы будем перегружены.

Когда мы смотрим на мир, мы воспринимаем только то, чего достаточно, чтобы сработали наши планы и действия, чтобы мы с ними справились. И живем мы как раз в этом «достаточно». Это радикальное, функциональное, бессознательное упрощение мира, и практически невозможно не принять его за сам мир как таковой. Но предметы, которые мы видим, не просто есть там, в мире, для нашего простого, прямого восприятия*. Они существуют в сложных, многомерных взаимоотношениях друг с другом, не как самоочевидно отдельные, ограниченные, независимые предметы. Мы воспринимаем не их самих, а их функциональность, и таким образом делаем их достаточно простыми для достаточного понимания. Вот почему мы должны быть точными в своих целях. Иначе мы утонем в сложности этого мира.

Это верно даже для восприятия нами самих себя, своих собственных личностей. В силу своего восприятия мы предполагаем, что заканчиваемся у поверхности нашей кожи. Но, немного поразмыслив, мы можем понять, что это лишь предварительная граница. Когда меняется привычный для нас контекст, мы, так сказать, расширяем то, что у нас внутри, за пределы кожного покрова. Даже когда мы делаем нечто вроде бы простое, например, берем в руки отвертку, наш мозг автоматически настраивает то, что считает нашим телом, включая в это понятие инструмент161. С помощью окончания отвертки мы можем буквально чувствовать вещи. Когда мы протягиваем руку с отверткой, то автоматически учитываем ее длину. Мы можем исследовать укромные уголки и трещины с помощью этого расширенного окончания и понять, что именно мы изучаем. Более того, мы сразу начинаем относиться к отвертке, которую держим, как к «своей», испытываем в отношении нее собственнические чувства. Мы проделываем то же самое и с гораздо более сложными

Поэтому, к примеру, нам потребовалось гораздо больше времени, чем мы предполагали, чтобы создать роботов, способных автономно функционировать в мире. Проблема восприятия гораздо более сложна, чем тот вывод, к которому нас подталкивает наш непосредственный и легкий доступ к собственному восприятию. По сути, проблема восприятия настолько сложна, что она почти фатально застопорила ранний прогресс искусственного интеллекта, когда мы обнаружили, что бестелесный абстрактный разум не может решить даже простые проблемы реального мира. Передовые специалисты, такие как Родни Брукс, еще в конце 1980-х — начале 1990-х предположили, что для того, чтобы разобрать мир на отдельные вещи, с каждой из которых можно справиться, необходимы действующие тела. И тогда революция искусственного интеллекта вернула себе уверенность и импульс.

инструментами, которые используем в гораздо более сложных ситуациях.

Автомобили, которыми мы управляем, мгновенно и автоматически становятся нами. Поэтому, когда прохожий в раздражении бьет кулаком по капоту нашей машины, мы принимаем это на свой счет. Это не всегда разумно. Но если бы мы не расширяли себя с помощью машины, то не могли бы ее вести.

Границы наших «я» также раздвигаются, чтобы включить других людей — членов семьи, любимых, друзей. Мать пожертвует собой ради детей. Являются ли наши отец, сын, жена или муж более или менее неотъемлемой частью нас, чем рука или нога? Отчасти мы можем ответить вопросом на вопрос: а что или кого бы мы скорее согласились потерять? Чем или кем бы мы скорее пожертвовали, чтобы избежать другой потери?

Мы практикуемся в таком постоянном расширении, идентифицируя себя с вымышленными героями книг и фильмов. Их трагедии и триумфы быстро и убедительно становятся нашими. Преспокойно сидя в креслах, мы играем во множество альтернативных реальностей, расширяем себя экспериментальным путем, пробуем многочисленные возможные пути, прежде чем выбрать тот, на который в действительности ступим. Поглощенные вымышленным миром, мы даже можем стать тем, кого «реально» не существует. В мгновение ока в волшебном зале кинотеатра мы превращаемся в фантастических созданий. Мы сидим в темноте перед быстро мерцающими образами и становимся ведьмами, супергероями, пришельцами, вампирами, львами, эльфами или деревянными марионетками. Мы чувствуем все, что чувствуют они, и странным образом счастливы платить за эту привилегию, даже если испытываем печаль, страх и ужас.

Нечто подобное, только еще более экстремальное, происходит, когда мы идентифицируем себя не с героем некой драмы, а с целой группой, участвующей в соревнованиях. Что случается, когда любимая команда выигрывает или проигрывает важную игру со своим заклятым конкурентом? Победный гол мгновенно, в бесспорном унисоне поднимает на ноги целый стадион фанатов,

прежде чем они успеют подумать. Как будто их нервные системы напрямую подключены к игре, которая разворачивается прямо перед ними. Фанаты принимают победы и поражения команды на свой счет, носят одежду с изображением своих героев, зачастую отмечают их победы и поражения больше, чем любое событие, которое «действительно» происходит в их собственной повседневной жизни. Эта идентификация проявляет себя глубоко, даже на биохимическом и неврологическом уровне. К примеру, у фанатов, «участвующих» в соревнованиях, то поднимается, то падает уровень тестостерона в соответствии с заместительным опытом побед и поражений, который они переживают162. Способность идентификации проявляет себя на каждом уровне нашего Бытия.

В зависимости от уровня патриотизма наша страна может быть не просто важна для нас. Это и есть мы. Мы можем даже пожертвовать всем своим более маленьким личным «я» в битве, чтобы сохранить неприкосновенность своей страны. На протяжении большей части истории к такой готовности умереть относились как к чему-то восхитительному и отважному, как к части человеческого долга. Парадоксальным образом это следствие не нашей агрессии, а нашей экстремальной коммуникабельности и готовности взаимодействовать. Если мы можем становиться не только собой, но и нашими семьями, командами и странами, нам легко дается взаимодействие, оно опирается на те же глубокие врожденные механизмы, которые руководят нами (и другими созданиями), чтобы мы могли защищать свои собственные тела.

 

Мир прост, только когда он работает

Очень сложно понять взаимосвязанный хаос реальности, просто глядя на него. Необходимо очень сложное действие, которое требует работы, возможно, половины нашего мозга. В реальном мире все смещается и меняется. Каждая гипотетически самостоятельная вещь состоит из более маленьких гипотетически самостоятельных вещей и одновременно является частью более крупных гипотетически самостоятельных вещей. Границы между уровнями и между самими вещами на этих уровнях объективно не ясны и не самоочевидны. Они должны быть установлены практично и прагматично, и они сохраняют свою пригодность только при очень узких, специфических условиях.

Сознательная иллюзия полного и достаточного восприятия поддерживает себя — например, оказывается достаточной для наших целей, — только когда все идет по плану. При таких обстоятельствах достаточно именно того, что мы видим, и нет необходимости смотреть дальше. Чтобы хорошо вести автомобиль, нам не надо понимать или даже воспринимать его сложное устройство. Скрытые сложности личных автомобилей могут вторгнуться в наше сознание, только когда устройство дает сбой, или когда мы неожиданно сталкиваемся с чем-то (или когда что-то неожиданно сталкивается с нами). Даже в случае простой механической неисправности, не говоря уже о серьезных авариях, такое вторжение всегда воспринимается, по крайней мере поначалу, как нечто тревожное. Это следствие возникшей неопределенности. Машина, как мы ее воспринимаем, это не вещь и не предмет. Это нечто, что переносит нас туда, куда мы хотим попасть. По сути, мы вообще воспринимаем ее, только когда она перестает переносить нас, перестает ездить. Только когда машина внезапно останавливается или попадает в аварию и ее нужно оттолкать на обочину дороги, мы вынуждены постигать и анализировать бесконечное количество частей, от которых зависит «машина как вещь, которая ездит».

Когда машина выходит из строя, мгновенно проявляется наша некомпетентность в знании ее сложного устройства. У этого обстоятельства есть как практические последствия (мы не можем поехать туда, куда собирались), так и психологические: спокойствие духа исчезает вместе с нашим транспортным средством. Как правило, нам приходится обратиться к экспертам, у которых есть гаражи и мастерские, чтобы они восстановили функциональность нашего транспорта, а заодно и простоту нашего восприятия. Получается, что механик выступает для нас в роли психолога. Именно тогда мы можем осознать (хоть и редко это всерьез обдумываем) ошеломительно низкое качество нашего видения и, соответственно, неадекватность нашего понимания. В момент кризиса, когда наша вещь перестает работать, мы обращаемся к тем, чья компетентность намного превосходит нашу, чтобы восстановить совпадение между желаемым и действительным. Это значит, что поломка машины также может заставить нас противостоять неопределенности более широкого социального контекста, который обычно невидим, частью которого являются машина и механик. Преданные своим транспортным средством, мы сталкиваемся с неизвестным. Не пора ли менять автомобиль? Не ошибся ли я, когда его купил? Компетентен ли механик, честен ли он, можно ли на него положиться? Можно ли доверять гаражу, в котором он работает? Иногда нам также приходится размышлять о чем-то худшем, причем более широком и глубоком: может, дороги стали слишком опасными? Может, я стал (или всегда был) некомпетентным? Может, я стал слишком рассеянным и невнимательным? Или слишком старым? Ограниченность восприятия нами вещей и самих себя проявляется, когда из строя выходит то, от чего мы обычно зависим в нашем упрощенном мире. Тогда более сложный мир, который всегда существовал, который был невидим и который так удобно было игнорировать, заявляет о своем присутствии. И огражденный сад, который мы архетипично населяем, обнаруживает своих скрытых, но вечно живых змей.

 

Вы и я просты, только когда мир работает

Когда все рушится, в мир врывается то, что мы игнорировали. Когда вещи теряют точное определение, стены рушатся, и хаос заявляет о себе. Если мы невнимательны, пускаем все на самотек, то, на что мы отказывались обращать внимание, принимает форму змеи и жалит, иногда в самый неподходящий момент. Тогда мы видим, от чего нас защищают целенаправленное намерение, точность цели и внимание.

Представьте себе верную и честную жену, которая вдруг сталкивается с доказательством измены супруга. Она жила рядом с ним годами. Она видела его таким, какой он, по ее предположениям, есть: надежный, работящий, любящий, зависимый. Ее брак надежен, как скала, или, по крайней мере, она в это верит. Но муж становится менее внимательным и более рассеянным. Он, словно следуя чужим клише, начинает задерживаться на работе. Мелочи, которые она говорит и делает, раздражают его безо всякой причины. Однажды она видит его в кафе в центре города с другой женщиной, причем он общается с ней так, что это трудно осознать и проигнорировать тоже нельзя. Ограниченность и неточность ее прежнего восприятия тут же становится болезненно очевидной.

Ее теория относительно мужа терпит крах. К чему это приводит? Прежде всего, вместо него перед женой вырастает сложный, пугающий незнакомец. Это уже довольно плохо, но это еще только полпроблемы. В результате предательства ее теоретическое представление о самой себе тоже терпит крах, так что незнакомцев теперь уже двое: ее муж, не такой, каким она его воспринимала, и она, обманутая женщина, не та, кем считала себя раньше. Она больше не «любимая жена и ценный партнер». Как ни странно, несмотря на веру в постоянство и неизменность прошлого, она таковой никогда и не была.

Прошлое — это необязательно то, что было, хоть оно и произошло. Настоящее хаотично и неопределенно. Почва постоянно уходит из-под ног у нашей героини, и из-под наших ног тоже. Так же и будущее, которое еще не наступило, меняется, становясь чем-то, чего не предполагалось. Кто она, прежде довольная (и не без причины) жена? «Обманутая невинность» или «легковерная дура»? Должна ли она видеть себя как жертву или как соучастницу разделяемого заблуждения? Кто ее муж? Неудовлетворенный любовник? Жертва соблазна? Психопат и лжец? Сам Дьявол? Как мог он быть настолько жестоким? Как может кто бы то ни было быть таким жестоким? Что это за дом, в котором она жила? Как могла она быть такой наивной? Как вообще кто-то может быть таким наивным? Она смотрит в зеркало. Кто она? Что происходит? Реальны ли хоть какие-то из ее отношений? Были ли они вообще? Что случилось с будущим?

Когда глубокие реальности мира неожиданно проявляют себя, можно хвататься за что угодно.

Все настолько сложно, что и не представить. Все затронуто, все взаимосвязано. Мы воспринимаем очень узкий срез причинно-следственной матрицы, хоть и стараемся изо всех сил избежать осознания этой узости. Но тонкий верхний слой достаточного восприятия трескается, когда нечто важное дает сбой. Ужасающая неадекватность наших чувств проявляет себя. Все, чем мы дорожим, рассыпается в пыль. Мы замерзаем. Мы обращаемся в камень. Что мы тогда видим? Куда можем смотреть, если именно того, что мы видим, оказалось недостаточно?

 

Что мы видим, когда не знаем, на что смотрим?

Чем является мир после обрушения башен-близнецов? Что от него осталось? Осталось ли вообще хоть что-то? Что за жуткое чудовище поднимается с руин, когда невидимые столбы, поддерживающие мировую финансовую систему, качаются и рушатся? Что мы видим, когда нас сметает пламенным вихрем национал-социалистического митинга? Что видим, прячась от кровавой резни в Руанде? Что мы видим, когда не можем понять, что с нами происходит, не можем определить, где мы, не знаем больше, кто мы и что нас окружает? Чего мы не видим, так это хорошо известного и успокаивающего мира инструментов, полезных предметов, личностей. Мы не видим даже знакомых препятствий, досадных, но преодолимых, которые можно просто переступить.

То, что мы воспринимаем, когда все рушится, — это не сцена и не декорации привычного порядка. Это вечное водянистое тоху ва боху, бесформенная пустота, и техом, бездна, говоря библейским языком — хаос, вечно скрывающийся под тонкой поверхностью безопасности. Согласно древнейшим мнениям, высказанным представителями человечества, именно из этого хаоса Священное Слово и сам Бог извлекли порядок в начале времен, и, согласно тем же самым мнениям, мы, мужчины и женщины, были созданы по образу и подобию этого самого Слова. Именно из хаоса, когда мы только научились воспринимать, появилась какая бы то ни было стабильность, которую нам повезло испытать. Когда все разваливается, мы видим хаос (даже если по-настоящему не видим этого). Что все это значит?

Явление — спасение. Это внезапное возникновение из неизвестности доселе неизвестного феномена (от греческого phainesthai, «сиять»). Это очередной выход вечного дракона, пробужденного ото сна, из вечной пещеры. Это подземный мир с его монстрами, восстающими из глубин. Как можем мы готовиться к непредвиденному, если не знаем, что это и откуда? Как можем мы готовиться к катастрофе, если не знаем, чего ожидать и как действовать? Мы обращаемся от нашего разума — слишком медленно, слишком неповоротливо — к нашему телу. Тело реагирует гораздо быстрее, чем разум.

Когда все вокруг рушится, наше восприятие исчезает, и мы действуем. Древние рефлексы, которым уже более сотни миллионов лет, автоматические и достаточные, защищают нас в страшные моменты, когда не только мысль, но и само восприятие терпит крах. При таких обстоятельствах наши тела готовят себя к любым возможностям163. Прежде всего, мы мерзнем. Тогда рефлексы переходят в эмоцию, на следующий этап восприятия. Это что-то пугающее? Или что-то полезное? Надо ли с этим бороться? Или игнорировать? Как мы это определим и когда? Мы не знаем. Теперь мы находимся в затратном и требовательном состоянии готовности. Наши тела затоплены кортизолом и адреналином. Наши сердца бьются быстрее. Наше дыхание ускоряется. Мы с болью осознаем, что чувство компетентности и полноты исчезло, что это был лишь сон. Мы прибегаем к физическим и психологическим ресурсам, аккуратно припасенным только на этот момент, если нам вообще повезло таковые ресурсы иметь. Мы готовимся к худшему. Или к лучшему. Мы яростно вжимаем педаль газа в пол и одновременно бьем по тормозам. Мы кричим или смеемся. Мы испытываем отвращение или страх. Мы плачем. А потом начинаем разбирать хаос по частям.

И вот обманутая жена, страшно выбитая из колеи, чувствует необходимость поведать обо всем самой себе, сестре, лучшей подруге, незнакомцу в автобусе или отступает в тишину и одержимо размышляет, пока не приходит все к тому же самому. Что пошло не так? Что такого она сделала, что нельзя простить? Кто этот человек, с которым она жила? Что это за мир, в котором такое возможно? Какому богу пришло в голову создать такое место? Какой разговор могла бы она начать с этим новым, вызывающим ярость человеком, живущим в оболочке ее бывшего мужа? Какие формы мести могут удовлетворить ее гнев? Кого она может соблазнить в ответ на такое оскорбление? Она, в свою очередь, разгневана, напугана, поражена болью и взволнована возможностями своей новообретенной свободы.

Эта твердость горной породы, надежность фундамента на самом деле была неустойчивостью, неопределенностью. Фундамента вообще не было. Ее дом был построен на песке. Лед, по которому она скользила, был слишком тонок. Она провалилась под него, в воду, и тонет. Ей нанесен такой тяжелый удар, что гнев, ужас и горе поглощают ее. Чувство, что ее предали, ширится, пока весь мир не отступает. Где она? В преисподней, со всеми ее ужасами. Как она туда попала? Этот опыт, это путешествие в субструктуру вещей — все это тоже восприятие, в его зарождающейся форме; подготовка, обдумывание, что могло бы быть и что все еще может быть, эмоции и фантазия. Все это — глубокое восприятие, необходимое, прежде чем снова появятся знакомые некогда объекты, если они вообще появятся, в своей упрощенной и удобной форме. Это восприятие, действующее до того, как хаос возможности снова выразится в функциональных реальностях порядка.

«Было ли это действительно неожиданно?» — спрашивает она себя и других, думая о пережитом. Должна ли она теперь чувствовать вину за то, что проигнорировала предупредительные сигналы, наверняка едва ощутимые, будучи настроена их избегать? Она вспоминает, как после свадьбы с нетерпением приникала к мужу каждую ночь, чтобы заняться любовью. Пожалуй, было бы слишком ожидать такого теперь, это вообще как-то слишком, но... всего раз за шесть месяцев? И раз в два-три месяца, на протяжении нескольких лет до того? Стал бы кто-нибудь, кого она действительно уважает, включая ее саму, мириться с подобной ситуацией?

Мне нравится детская сказка «Драконов не существует» Джека Кента. Это очень простая история, по крайней мере на первый взгляд. Однажды я прочитал несколько страниц группе выпускников Университета Торонто и объяснил ее символическое значение*.

Маленький мальчик Билли Биксби однажды утром обнаруживает, что у него на кровати сидит дракон. Он размером с домашнюю кошку и дружелюбен. Билли рассказывает об этом маме, но та отвечает, что драконов не существует. Дракон начинает расти. Он съедает за Билли все блинчики, а вскоре заполняет собой весь дом. Мама пытается пылесосить, но ей приходится входить и выходить в дом через окно, потому что дракон повсюду. Простое занятие занимает целую вечность. Потом дракон убегает — прямо с домом. Папа Билли приходит домой, а на месте дома пустое место. Почтальон говорит ему, куда ушел дом. Папа его преследует, забирается на драконью шею, которая торчит на улицу, и воссоединяется с женой и сыном. Мама все еще настаивает, что дракона не существует, но Билли, с которого уже хватит, уверенно заявляет: «Мама, дракон есть». И тот мгновенно начинает уменьшаться. Вскоре он уже опять становится размером с кошку. Все соглашаются с тем, что драконы такого размера: 1) существуют и 2) гораздо предпочтительнее драконов гигантских. Мама, неохотно открыв глаза, жалобно спрашивает, зачем же дракон так вырос. Билли спокойно предполагает: «Может, он хотел, чтобы его заметили». Может быть! Это мораль многих, многих историй. Хаос проникает в дом мало-помалу. Взаимное недовольство и разочарование накапливаются. Все неприятное сметают под ковер, где дракон с удовольствием ест крошки. И никто ничего не говорит, когда их сообщество и скрепленный общими договоренностями порядок домашней жизни оказываются неадекватными и разрушительными перед лицом неожиданного и пугающего. Все храбрятся. Общение потребовало

Запись выступления: https://www.youtube.сот/watch ?v=REjUkEjlO_0 бы признания кошмарных эмоций: обиды, ужаса, одиночества, отчаяния, ревности, разочарования, ненависти, скуки. От раза к разу проще поддерживать мир. Но на заднем плане в доме Билли Биксби и во всех других подобных домах растет дракон. Однажды он вырывается вперед, обретая такую форму, которую уже никто не может проигнорировать. Он срывает дом с фундамента. И тогда завязывается роман на стороне или на года растягивается спор об опеке, разрушительный с экономической и психологической точки зрения. Льется концентрированный поток желчи, который мог бы по чуть-чуть, терпимыми дозами распространяться на протяжении долгих лет псевдорайского брака. Каждая из трехсот невысказанных проблем, о которых врали, которых избегали, которые оправдывали и прятали, словно армию скелетов в огромном ужасающем шкафу, разливается, словно библейский потоп, и затапливает все вокруг. Ковчега нет — его никто не построил, хотя все чувствовали, что шторм надвигается.

Никогда нельзя недооценивать разрушительную силу греха допущения. Может быть, распавшаяся пара должна была поговорить разок, или два, или две сотни раз о своей сексуальной жизни. Возможно, физическая близость, которую они, несомненно, разделяли, должна была совпадать (хоть зачастую этого и не происходит) с психологической близостью. Может быть, с помощью своих ролей супруги вели борьбу. Во многих семьях за последние десятилетия традиционное домашнее разделение труда было разрушено, не в последнюю очередь во имя освобождения. Однако это принесло не столько сияющую свободу от ограничений, сколько хаос, конфликты и неопределенность. Побег от тирании зачастую приводит не к раю, а к путешествию в пустыню, бесцельному, полному смятения и лишений. К тому же, в отсутствие традиции, основанной на соглашении, и ограничений, пусть неудобных, зачастую даже бессмысленных, которые она устанавливает, существуют только три одинаково трудных варианта: рабство, тирания или торг. Раб просто делает то, что ему говорят, возможно, даже радуясь избавлению от ответственности, и таким образом решает проблему сложности. Но это временное решение. Дух раба бунтует. Тиран просто говорит рабу, что делать, и решает проблему сложности таким образом. Но это временное решение. Тирану наскучивает раб: в нем нет ничего, кроме предсказуемой и мрачной покорности. Кто может вечно с этим жить? Но торг требует со стороны обоих игроков прямого признания того, что дракон существует. Это реальность, которую тяжело принять, даже если дракон еще слишком маленький, чтобы сожрать рыцаря, который осмелился ему противостоять.

Может быть, распавшаяся пара должна была более точно определить свою желаемую манеру Бытия. Может, так они могли сообща предотвратить тот миг, когда воды хаоса будут неудержимо рваться вперед и затапливать их. Может, они могли сделать это, вместо того чтобы согласно, лениво и трусливо повторять: «Все нормально. Не стоит из-за этого сражаться». Не так много в супружестве того, из-за чего не стоит сражаться. Вы застряли в браке, как сельди в бочке, связанные клятвой, которая, в теории, действительна, пока один из вас или вы оба не умрете. Эта клятва придумана, чтобы вы, черт подери, принимали эту ситуацию всерьез. Вы правда хотите, чтобы одно и то же мелкое досадное недоразумение терзало вас каждый день на протяжении десятилетий?

«Да я могу с этим смириться», — думаете вы. И, наверное, вы должны. Вы не образец терпимости. Может быть, если вы скажете, что головокружительный хохот вашего партнера звучит, как звук ногтей, царапающих по доске, он (или она) пошлет вас к черту. И, может, виноваты действительно вы — вам стоит повзрослеть, собраться и помолчать. Или вашему партнеру действительно не стоит реветь ослом в разгар встречи с людьми, это может выйти ему же боком, и вам стоит гнуть свою линию. И тогда остается только война — война, цель которой — мир, война, которая поведает правду. Но вы продолжаете молчать и убеждаете себя, что вы просто добрый, миролюбивый и терпеливый человек. Но как же это далеко от правды. И монстр под ковром набирает еще несколько килограммов.

Возможно, откровенный разговор о сексуальной неудовлетворенности, как бы ни было тяжело его начать, пришелся бы кстати. Возможно, мадам втайне желала, чтобы близость умерла, поскольку в глубине души она относилась к сексу двояко. Видит бог, на то есть причины. Возможно, месье был ужасным, эгоистичным любовником. Может, они оба были таковыми. Разве не стоит выяснить это, пусть и ценой борьбы? Разве это не большая часть жизни? Может быть, чтобы внести ясность или даже решить проблему, стоило два месяца терпеть чистое несчастье — просто говорить друг другу правду (только не с целью уничтожить соперника или присвоить себе победу — иначе это уже не правда, а война на поражение).

Может, дело было не в сексе. Может, просто любой разговор между мужем и женой вырождался в скучную рутину, и у пары не было совместных приключений, которые могли бы оживить их жизнь. Может, терпеть это вырождение день за днем было проще, чем нести ответственность за поддержание отношений. В конце концов, живые организмы умирают без внимания. Жизнь неотличима от трудоемкого ухода. Обычно никто не находит для себя настолько идеального партнера, что необходимость в постоянном внимании и работе исчезает (а если вы и нашли свой идеал, то он или она может убежать от вас, такого несовершенного, в праведном страхе). Воистину, то, что вам нужно, то, чего вы заслуживаете, — это кто-то ровно настолько же несовершенный, как и вы сами.

Может быть, муж, предавший жену, был ужасно незрелым и эгоистичным. Может, этот эгоизм одержал победу. Может быть, она не сопротивлялась этой тенденции с достаточной силой и энергией. Может, она не могла согласиться с ним насчет подхода к воспитанию детей и вследствие этого исключила его из их жизни. Может, это позволило ему обойти то, что он воспринимал как неприятную ответственность. Может быть, ненависть бурлила в сердцах детей, наблюдавших эту подпольную битву, наказываемых обидой матери и постепенно отдаляющихся от доброго старого папы. Может, обеды, которые она готовила ему — или он ей, — были холодны и не вызывали аппетита. Может, весь этот невыраженный конфликт оставил обоих обиженными в невысказанной, но действенной манере. Может, все эти непроговоренные неприятности начали подрывать невидимые сети, которые поддерживали брак. Может, уважение медленно превращалось в презрение, но никто не соизволил это заметить. Может, любовь постепенно обернулась ненавистью, но никто об этом и не заикнулся.

Все проясненное и выраженное становится зримым. Может быть, ни жена, ни муж не хотели видеть или понимать. Может, они сознательно оставили все в тумане. Может, они напустили туману, чтобы спрятать в нем то, чего не хотели видеть. Что обрела миссис, когда превратилась из хозяйки в горничную или в мать? Почувствовала ли облегчение от того, что секс исчез из ее жизни? Смогла ли она с большей выгодой для себя жаловаться соседям и маме на жизнь, когда от нее отвернулся муж? Может, втайне для нее это было более приятно, чем самое лучшее, что можно извлечь из любого, даже совершенного брака. Что может сравниться с удовольствиями изощренного и успешно практикуемого мученичества? «Она просто святая, замужем за таким ужасным человеком. Она заслуживала лучшего». Это радостный миф, с которым можно жить, пусть даже он выбран неосознанно (будь проклята правда). Может, этой женщине на самом деле никогда не нравился ее муж. Может, на самом деле ей никогда не нравились мужчины, и до сих пор не нравятся. Может, это вина ее матери или бабушки. Может, она подражала их поведению, разыгрывая их беду, передаваемую бессознательно, скрыто, из поколения в поколение. Может, она мстила своему отцу, или своему брату, или обществу.

Что, со своей стороны, получил ее муж, когда их сексуальная жизнь умерла? Может, он добровольно подыгрывал ей, как мученик, горько жалуясь друзьям? Использовал ли он это как оправдание, которое в любом случае хотел получить, для поиска новой любовницы? Использовал ли он это, чтобы скрыть обиду, которую все еще чувствовал на женщин в целом, за отказы, которые постоянно получал, прежде чем женился? Воспользовался ли он правом стать толстым и ленивым, поскольку не был желанным? Может быть, оба — и жена и муж в равной степени — использовали возможность испортить свой брак, чтобы отомстить Богу (единственной Сущности, которая могла разобраться в этом беспорядке).

Вот ужасная правда: все эти добровольно не проработанные, непонятые и проигнорированные супружеские ошибки накопятся и сообща будут мучить эту обманутую мужем и собой женщину до конца ее жизни. То же самое касается и ее мужа. Что нужно делать, чтобы она — он — мы — гарантированно пришли к таким результатам? Ничего. Не замечать, не реагировать, не заниматься, не обсуждать, не обдумывать, не работать над установлением мира, не брать на себя ответственность. Не противостоять хаосу и не обращаться к порядку — просто ждать, быть наивными и невинными, и тогда хаос поднимется и поглотит вас. Зачем избегать выяснения отношений, если это непременно и неизбежно отравляет будущее? Да просто из-под всех разногласий и ошибок проглядывает монстр, который, вполне вероятно, действительно существует. Может, борьба, которую вы ведете (или не ведете) со своей женой или со своим мужем, означает начало конца ваших отношений. Может, ваши отношения заканчиваются, потому что вы плохой человек. Это не исключено. Разве не так? Следовательно, наличие аргумента, необходимого для решения реальной проблемы, требует готовности столкнуться одновременно с двумя формами несчастья и опасности: хаосом (потенциальной хрупкостью отношений — всех отношений — и самой жизни) и адом (тем фактом, что вы — и ваш партнер — каждый из вас может быть человеком, достаточно плохим, чтобы все разрушить своей ленью и злобой). Налицо все причины избегать выяснения отношений. Но это не помогает.

Зачем оставаться в неопределенности, если это делает жизнь застойной и мутной? Ну, если вы не знаете, кто вы, вы можете спрятаться в сомнении. Может быть, вы не плохой, не безответственный и не никчемный человек. Кто знает? Не вы. Особенно если вы отказываетесь об этом думать и у вас есть все причины этого не делать. Но если не думать о чем-то, о чем вы не хотите знать, оно не пройдет. Вы просто торгуетесь специфическим, особым, точным знанием, заключающимся в законченном списке ваших реальных прегрешений и недостатков в обмен на гораздо более длинный список неопределенных возможных несоответствий и недостатков.

Зачем отказываться от исследований, когда знание реальности позволяет этой реальностью мастерски овладеть, а если не овладеть мастерски, то хотя бы получить статус честного любителя? Что, если в датском королевстве и вправду что-то прогнило? Что тогда? Не лучше ли при таких обстоятельствах жить в добровольной слепоте и наслаждаться благословенным невежеством? Только если чудовище не существует в реальности!

Вы и правда думаете, что отступить, не пытаясь защитить себя от наступающего моря несчастий, и таким образом понизить себя в собственных глазах, — хорошая идея? Вы правда думаете, что это мудрое решение — позволить катастрофе незаметно расти, пока вы таете, уменьшаетесь и все больше боитесь? Разве не лучше подготовиться к битве, заточить меч, вглядеться во тьму, а затем атаковать льва в его логове? Возможно, вы будете ранены. Вероятно, вы будете ранены. Жизнь, в конце концов, — это страдание. Но, возможно, рана не будет роковой. Если же вместо этого вы будете ждать, пока то, что вы отказываетесь изучать, не постучится в вашу дверь, дела ваши точно будут складываться не лучшим образом. То, чего вы меньше всего хотите, неизбежно случится, причем тогда, когда вы меньше всего готовы. То, с чем вы меньше всего хотите столкнуться, проявит себя, когда вы будете слабее всего, а оно — на пике формы. И вы потерпите поражение.

Все шире — круг за кругом — ходит сокол,

Не слыша, как его сокольник кличет;

Все рушится, основа расшаталась,

Мир захлестнули волны беззаконья;

Кровавый ширится прилив и топит

Стыдливости священные обряды;

У добрых сила правоты иссякла,

А злые будто бы остервенились 164 .

Уильям Батлер Йейтс, «Второе пришествие»

Зачем отказываться определять проблему, если это сделает возможным ее решение? Дело в том, что определить проблему значит признать, что она существует. Определить проблему значит позволить себе знать, чего вы хотите, скажем, от друга или любовника. Тогда вы будете понимать точно и ясно, когда вы этого не получаете, и вам будет больно, и боль будет острой и определенной. Но благодаря этому вы кое-чему научитесь и будете использовать то, чему научились, в будущем. А альтернатива той единичной острой боли — унылое страдание длящейся безнадежности, смутное ощущение провала, а также чувство, что время, драгоценное время, утекает, как песок сквозь пальцы.

Зачем отказываться от определенности? Дело в том, что пока вы не способны определить успех (тем самым делая его невозможным), вы также отказываетесь определить для себя провал, так что когда вы его испытаете, вы этого не заметите и не испытаете боль. Но это не сработает! Вас нельзя так легко одурачить, если только вы не зашли слишком далеко! Вы будете нести с собой постоянное чувство разочарования в собственном Бытии и презрение к самому себе, которое приходит вместе с растущей ненавистью к миру, который все это порождает (или вырождает).

Должно быть, вновь готово откровенье

И близится Пришествие Второе.

Пришествие Второе!

С этим словом

Из Мировой Души, Spiritus Mundi,

Всплывает образ: средь песков пустыни

Зверь с телом львиным, с ликом человечьим

И взором гневным и пустым, как солнце,

Влачится медленно, скребя когтями,

Под возмущенный крик песчаных соек.

Вновь тьма нисходит; но теперь я знаю,

Каким кошмарным скрипом колыбели

Разбужен мертвый сон тысячелетий,

И что за чудище, дождавшись часа,

Ползет, чтоб вновь родиться в Вифлееме.

Что, если та, кого предали, влекомая отчаянием, теперь полна решимости встретиться со всей непоследовательностью прошлого, настоящего и будущего? Что, если она решила разобраться в беспорядке, чего избегала вплоть до настоящего момента, хотя теперь становится все слабее и все растеряннее? Возможно, эта попытка едва не убьет ее, но сейчас она стоит на пути худшем, чем смерть. Чтобы вновь появиться, чтобы исчезнуть, чтобы возродиться, она должна обдумать и сформулировать ту реальность, которую ей было удобно, хоть и опасно, скрывать под завесой невежества и притворного мира. Она должна отделить обособленные подробности своей собственной катастрофы от общего невыносимого состояния Бытия, в мире, где все развалилось. Все — это, конечно, слишком. Развалились конкретные вещи, а не все; определенные убеждения были ошибочными, определенные действия были ложными и ненастоящими. Какими же они были? Как их теперь исправить? Как ей самой стать лучше в будущем? Она никогда не ступит на твердую почву, если откажется или не сможет все это выяснить. Она может вновь собрать мир воедино с помощью некоторой точности мысли, некоторой точности речи, некого доверия к своему слову, некого доверия к Слову. Но, возможно, лучше все оставить в тумане. Возможно, теперь от нее уже не так много осталось, возможно, слишком большая ее часть осталась нераскрытой, неразвитой. Может, у нее просто нет больше энергии.

Немного заботы, смелости и честности самовыражения в прошлом могли спасти ее от всех этих бед. Что, если бы она сказала о том, как несчастна из-за того, что романтика в ее жизни пошла на спад, именно тогда, когда этот спад начался? Точно, четко, именно в тот момент, когда этот спад ее впервые обеспокоил? Или, если он ее не обеспокоил, — что, если бы она сказала о том, что он не беспокоит ее так, как должен?

Что, если бы она ясно и внимательно приняла тот факт, что муж не уважает ее усилия по ведению домашнего хозяйства? Вдруг она обнаружила бы обиду на своего отца или на общество в целом и заметила, как эта обида портит ее отношения? Что, если бы она все это исправила? Насколько сильнее она бы тогда стала? Насколько более склонна она была бы встречаться с трудностями лицом к лицу? Какую бы службу она сослужила тем самым себе, своей семье и миру?

Что, если бы она рискнула пойти на конфликт в настоящем ради правды и мира в долгосрочной перспективе? Что, если бы относилась к микроколлапсам своего брака как к свидетельству нестабильности, к которой чрезвычайно важно проявить внимание, вместо того, чтобы игнорировать их, мириться с ними, мило улыбаться вопреки им?

Может, тогда она была бы другой, и ее муж тоже был бы другим. Может, они были бы все еще женаты — и официально, и в духовном смысле. Может, они оба были бы гораздо моложе (и физически, и душевно), чем теперь. Может, ее дом стоял бы по большей части на скале, а не на песке.

Когда все разваливается и снова возникает хаос, мы можем придать ему структуру и заново установить порядок с помощью своей речи. Если мы говорим внимательно и точно, мы можем все выяснить, расставить по своим местам, установить новую цель и двигаться к ней — зачастую сообща, если сумеем договориться и придем к консенсусу. Если же мы говорим невнимательно и неточно, все остается расплывчатым. Направление не объявлено. Туман неопределенности сгущается, и договариваться в этом мире невозможно.

 

Устройство души и мира

Психика (душа) и мир организованы на высших уровнях человеческого существования с помощью языка, через коммуникацию. Все не то, чем кажется, если результат не был намеренным и желаемым. Если Бытие не работает, значит, оно не упорядочено на нужные категории. Если что-то идет не так, под сомнение надо ставить само восприятие, а также оценку, мысль и действие. Когда ошибка заявляет о себе, тут как тут оказывается недифференцированный хаос. Его рептилоидная форма парализует и смущает. Но у драконов, которые и правда существуют, пожалуй, даже больше золота, чем у кого бы то ни было другого. В этом провале в ужасающий беспорядок непонятного Бытия проглядывает возможность нового и доброжелательного порядка. Чтобы вызвать его, необходима ясность мысли, отважная ясность мысли.

И проблему тоже надо признать, причем как можно скорее. «Я несчастлив» — хорошее начало (только не «У меня есть право быть несчастным», потому что в начале процесса решения проблемы это утверждение под вопросом). Возможно, ваше несчастье в текущих обстоятельствах обосновано. Возможно, любой разумный человек был бы недоволен и несчастен там, где вы находитесь. А может, вы просто плаксивы и незрелы? Рассмотрите оба эти варианта как одинаково вероятные, даже если это кажется вам ужасным. Насколько незрелым вы можете быть? Может, это просто какая-то бездонная яма. Но по крайней мере вы немного исправите ситуацию, если признаете это.

Мы разбираем сложный, запутанный хаос и определяем природу вещей, включая самих себя. Таким образом наше творческое, коммуникативное исследование непрерывно порождает и возрождает мир. Мы формируемся тем и получаем информацию от того, с чем добровольно сталкиваемся, и формируем то, с чем сживаемся при этом столкновении. Это сложно, но сложность не стоит брать в расчет, потому что альтернатива еще хуже.

Может быть, наш заблудший супруг проигнорировал разговор с женой за обедом, потому что ненавидел свою работу, был устал и обижен. Может быть, он ненавидел свою работу, потому что это отец принуждал его двигаться по карьерной лестнице, а сам он был слишком слаб или безропотен, чтобы возражать. Может, жена мирилась с отсутствием внимания с его стороны, будучи убежденной, что прямое возражение само по себе грубо и безнравственно. Может, она ненавидела гнев своего отца и, будучи еще совсем юной, решила, что любая агрессия и напористость с нравственной точки зрения неправильны. Может, она думала, что муж не будет любить ее, если у нее появится какое-то собственное мнение. Все это очень сложно привести в порядок, но если не провести диагностику и ремонт, поврежденный механизм продолжит работать неправильно.

 

Зерна от плевел

Точность определяет. Когда случается нечто ужасное, точность отделяет то особенное, что действительно произошло, от других, столь же ужасных событий, которые могли случиться, но не случились. Если вы просыпаетесь с болью, возможно, вы умираете. Вы можете умирать медленно и ужасно от целого ряда мучительных, кошмарных болезней. Если вы отказываетесь говорить врачу о своей боли, то ваша проблема не будет определена: это может быть любая из подобных болезней, и она однозначно (раз вы отказались от беседы с врачом, необходимой для постановки диагноза, то есть от формулирования проблемы) является чем-то невыразимым. Но если вы поговорите со своим врачом, все эти ужасные возможные болезни при хорошем стечении обстоятельств превратятся во всего одну ужасную (или не такую ужасную) болезнь, или вообще в ничто. И тогда вы сможете посмеяться над своими страхами. А если что-то действительно не в порядке — ну, тогда вы хотя бы подготовлены.

Точность может оставить саму трагедию неприкосновенной, но она разгонит упырей и демонов. То, что вы слышите, но не видите в лесу, может оказаться тигром. Это может быть целая стая тигров, один другого злее и голоднее, а во главе этой стаи — крокодил. Но может, это и не так. Если вы оглянетесь и приглядитесь, возможно, вы увидите, что это просто белка (правда, я знаком кое с кем, кого преследовала белка). В лесу что-то есть. Вы это точно знаете. Однако зачастую это просто белка. Но если вы отказываетесь смотреть, тогда это дракон, а вы ни разу не рыцарь: вы мышь перед львом, кролик, парализованный взглядом волка. Я не говорю, что это всегда белка. Иногда это действительно нечто ужасное. Но зачастую даже действительно ужасное бледнеет в сравнении с картинами, которые рисует наше воображение. Зачастую тому, что кажется настолько ужасным в воображении, что этому невозможно противостоять, на самом деле противостоять можно — надо просто низвести это до реальности, пусть и пугающей. Если вы будете уклоняться от ответственности за встречу с неожиданным, даже когда оно проявляется в разумных дозах, сама реальность станет невыносимо дезорганизованной и хаотичной. Тогда это неожиданное будет расти и расти и поглотит весь порядок, весь смысл, всю предсказуемость. Игнорируемая реальность превращается (вновь обращается) в великую Богиню Хаоса, в огромного репти-лоидного Монстра Неизвестного — гигантское хищное чудовище, с которым человечество борется с начала времен. Если разрыв между притворством и реальностью остается непризнанным, он будет шириться, вы провалитесь в него, и последствия будут печальными. Игнорируемая реальность проявляет себя бездной смятения и страданий. Будьте осторожны с тем, что вы говорите себе и другим о том, что вы делали, что вы делаете и куда идете. Ищите правильные слова. Организуйте эти слова в правильные предложения, а эти предложения — в правильные абзацы. Прошлое можно искупить, если свести его с помощью точного языка к самой сути. Настоящее может протекать без ущерба для будущего, если его реалии четко проговариваются. С помощью тщательно выраженной мысли и языка единственная, самая лучшая судьба, определяющая существование, может быть извлечена из множества мутных и неприятных вариантов будущего, которые гораздо более склонны проявить себя по собственному почину. Вот как Око и Слово создают пригодный для жизни порядок.

Не прячьте малышей-монстров под ковром. Они там будут процветать. Они вырастут большими и темными. Когда вы будете этого меньше всего ожидать, они выпрыгнут и сожрут вас. Вы провалитесь в ад неопределенности и смятения, вместо того чтобы вознестись на небо добродетели и ясности. Смелые и правдивые слова сделают вашу реальность простой, нетронутой, хорошо определенной и пригодной для жизни. Если вы определяете вещи внимательно, тщательно подбирая слова, вы представляете их как жизнеспособные, послушные объекты, отделяя их от почти универсальных взаимосвязей. Вы упрощаете их. Вы делаете их определенными и полезными и сокращаете их сложность. Вы делаете возможным жить с ними и использовать их, не умирая от этой сложности, с сопутствующей ей неопределенностью и тревожностью. Если вы оставите вещи нечеткими, вы никогда не узнаете, что собой представляет одна, а что другая. Одна будет просачиваться в другую. Это делает мир слишком сложным, чтобы с ним можно было справиться.

Вы должны сознательно определить тему разговора, особенно если она сложная, иначе разговор будет обо всем, а все — это слишком много. Зачастую именно из-за этого пары перестают общаться. Любой аргумент вырождается в проблему, которая возникала в прошлом, проблему, которая существует сейчас, и в любую ужасную вещь, которая может случиться в будущем. Никто не может обсуждать «всё». Вместо этого вы можете сказать: «Вот конкретная вещь, которая делает меня несчастным. А вот то, чего я вместо нее хочу, но я открыт и для других предложений, если они определенные. Эта конкретная вещь — то, что ты можешь дать, чтобы я перестал делать твою и мою жизнь несчастной». Но прежде вы должны подумать: что именно не так? Чего именно я хочу? Вы должны говорить прямо и вызывать пригодный для жизни мир из хаоса. Для этого следует использовать честную, четкую речь. Если же вы будете ускользать и прятаться, то, от чего вы прячетесь, превратится в гигантского дракона, который скрывается у вас под кроватью, в вашем лесу и в темных закоулках вашего разума, и он вас сожрет. Вы должны определить, в какой точке своей жизни вы находились раньше, чтобы узнать, где вы теперь. Если вы не знаете точно, где находитесь, вы можете быть где угодно. Где угодно — это слишком широко, и некоторые из возможных мест очень плохи. Вы должны определить, где в своей жизни вы были, потому что иначе вы не сможете попасть туда, куда собираетесь. Вы не можете попасть из точки А в точку Б, если вы не в точке А. Если вы просто «где-то», шансы, что вы в точке А, на самом деле очень невелики. Вы должны определить, куда вы в своей жизни идете, потому что вы не сможете попасть туда, если не будете идти в правильном направлении. Случайное блуждание не продвинет вас вперед. Оно разочарует и расстроит вас, сделает тревожным и несчастным, с вами будет тяжело ужиться, вы станете обиженным, мстительным, а потом и того хуже. Говорите, что имеете в виду, чтобы выяснить, что вы имеете в виду. Действуйте в соответствии со своими словами, чтобы выяснить, что происходит. А потом будьте внимательны. Замечайте свои ошибки. Формулируйте их. Стремитесь их исправить. Вот как вы обнаружите смысл своей жизни. Это защитит вас от жизненной трагедии. А как же иначе?

Старайтесь противостоять хаосу Бытия. Стремитесь прочь от моря неприятностей. Уточните свое направление и определите курс. Признайтесь, чего хотите. Скажите тем, кто вас окружает, кто вы. Смотрите четко и внимательно и двигайтесь прямо вперед.

Высказывайтесь точнее.