Среди тех, с кем Фуке доводилось общаться по службе, был личный секретарь кардинала Жан Батист Кольбер. На четыре года моложе Фуке, Кольбер происходил из Реймса, из семьи влиятельных потомственных коммерсантов, международных торговцев и банкиров. Его отец, Никола Кольбер, переехал в Париж в 1629 году и стал там partisan – участником одного из синдикатов, кредитующих государство. Кроме того, он купил должность receueur general… des anciennes rente… sur les aides – генерального сборщика акцизного налога на некоторые виды поступающих в Париж товаров. Он отвечал за его сбор и распределял полученные средства на выплаты аннуитетов по займам под соответствующие акцизы. Другие члены семьи тоже служили в финансовой администрации, а некоторые имели отношение к откупам соляного налога. Кольберы могли даже похвастаться семейными связями с предшественником Фуке, Партичелли д’Эмери .
Жан Батист Кольбер попал в причудливый мир государственных финансов благодаря деятельности и кругу отца. Юношей он учился у банкиров и коммерсантов в Реймсе, Лионе и Париже. Потом некоторое время изучал право под руководством парижских юристов. Однако главный его талант лежал в области финансов и администрирования. Сколько-нибудь глубокого понимания права он, по всей видимости, не приобрел. Известно, что позднее он не проявлял ни уважения к процессуальным процедурам, ни интереса к формальной стороне дела, дорогой сердцу любого юриста.
В 1640 году отец купил ему правительственный пост commissaire ordinaire de guerre, подчиненного военному министру, – своего рода инспектора, обязанного, среди прочего, учитывать личный состав гарнизонов и контролировать обеспечение их амуницией и припасами. У Кольберов в родне уже были высокопоставленные государственные чиновники из этого ведомства: в 1643 году Мишель Летелье (его сестра вышла замуж за одного из Кольберов) стал военным министром. И хотя в будущем Кольберам и Летелье предстояло яростное и беспощадное соперничество, в 1640-х годах они еще были союзниками. Молодой Жан Батист начал свою карьеру как протеже Мишеля Летелье .
Кольбер служил у него все 1640-е годы и, подобно самому Летелье, во времена Фронды остался верен короне. Вскоре его начали уважать за работоспособность – эта репутация оставалась с ним до конца, – и дотошность. Кроме того, он умел убедить каждого своего очередного покровителя, что полностью предан его интересам. Такое впечатление он последовательно создал у Летелье, Мазарини и Людовика XIV. В эти же годы зарабатывал репутацию верного слуги трона и Фуке. Впервые эти двое, видимо, встретились в августе 1650 года. Первые впечатления Кольбера были вполне благоприятными. Судя по всему, именно он убедил Летелье не препятствовать назначению Фуке procureur général осенью 1650 года .
По роду своих обязанностей Кольбер часто оказывался на виду у Мазарини и регентши. В начале зимы 1651 года Мазарини отправлялся в ссылку во владения архиепископа-курфюрста Кёльнского. В отчаянных поисках надежного человека, которому он смог бы доверить заботы об оставляемом во Франции имуществе и капитале, он обратился к Летелье за помощью. Таким доверенным лицом, конфиденциальным личным секретарем ссыльного кардинала и стал Кольбер, формально продолжая служить у Летелье. Он вновь сумел обзавестись благодарным патроном. На этот раз в лице Мазарини, искренне писавшего: «Кольбер – мой человек и ради меня утопит тех, кого любит, не исключая и Летелье» . В одном из первых писем к кардиналу Кольбер позволил себе дерзость пожурить его за небрежность в личных финансах. Протеже прозрачно намекнул о согласии патрона отдать какие-то из своих церковных доходов, выплату крупных пансионов и займы «от имени короля, что и привело к сегодняшнему неудобному положению» . Прозвучало это как упрек в том, что Мазарини пренебрегает собственными интересами ради интересов трона. Непреднамеренная ирония этого аргумента придала Мазарини решимости бороться за свое состояние, пусть даже ценой гибели государства. Пока кардинал находился в ссылке, Кольбер, в сотрудничестве с Никола и Базилем Фуке, превзошел самого себя, стремясь спасти то, что еще можно было спасти от санкционированной Парижским парламентом конфискации .
Когда в начале 1653 года Мазарини окончательно вернулся во Францию, Кольбер остался его личным управляющим. Теоретически в его обязанности входили только личные финансы кардинала. Однако, как признает Инес Мюрат, одна из потомков Кольбера, «учитывая невероятную запутанность между доходами государства и кардинала», разделение было эфемерным, а запутанность чаще всего была в интересах Мазарини . Как отмечалось в главе 2, кардинал вернул себе состояние, вкладывая в государственную финансовую систему. Также Мазарини выступал в качестве крупнейшего поставщика припасов для сухопутных кампаний французских войск. Кроме того, он брал взятки за назначения на должности и за одобрение условий финансовых транзакций (включая те, в которых сам же и участвовал). В довершение всего Мазарини запускал руку в финансовые потоки, проходившие через государственную казну. Это он делал и тогда, когда воюющая королевская армия была готова разбежаться из-за нехватки припасов или невыплаты жалованья .
Суммы, о которых идет речь, поражают воображение. Современный ученый Джулиан Дент подсчитал, что в среднем Мазарини вынимал из казны по 23 миллиона ливров в год и тратил большую часть из них на личные нужды. Некоторые из тех, кто был так или иначе связан с управлением королевскими финансами: Бартелеми Эрвар, Луи Берье и, возможно, Жан де Гурвиль и Поль Пелиссон, – тоже, по мнению Дента, действовали как агенты Мазарини .
Нет никаких сомнений, что Фуке и его партнер-суперинтендант Сервьен знали об этих финансовых утечках и что Кольбер принимал участие в операциях Мазарини. Не публиковавшаяся переписка из Лионских семейных архивов, использованная Инес Мюрат в ее исследовании о Кольбере, очевидно доказывает соучастие Фуке в этих весьма сомнительных операциях .
Их результат впечатляет. В июне 1658 года, по данным Кольбера, состояние Мазарини лишь немного превышало 8 миллионов ливров. К моменту смерти кардинала в 1661 году эта цифра, по некоторым оценкам, выросла до суммы в 38–39 миллионов ливров. Эта сумма также включала ликвиды на сумму от 8 до 9 миллионов ливров. Это было значительно больше, чем могла предоставить королевская казна .
Себя Кольбер также не забывал, получая хорошее вознаграждение за труды. Например, в 1647 году он принял в подарок поместье, конфискованное у родственника за измену. Немного позже он был совершенно бесплатно назначен секретарем домоуправления королевы, но в 1660 году сумел продать этот пост за 500 000 ливров . На суде Фуке показал, что Кольбер принимал участие в некоторых теневых сделках кардинала. Однако в действительности их могло быть и больше, нежели известно из хроник процесса. Родственникам Кольбера милость его патрона тоже обеспечивала желанные назначения и должности. К 1657 году Кольбер был уже достаточно богат, чтобы купить обширное земельное имение в Сеньеле. Впоследствии его сын, носящий одно с ним имя, стал известен как маркиз де Сеньеле . Несмотря на изначально положительный опыт отношений с Фуке в 1650 году, Кольбер, по-видимому, решил, что Фуке – помеха для его собственных амбиций и целей его покровителей. В 1653 году пост суперинтенданта финансов после смерти герцога де ла Вьёвиля оказался свободен. Кольбер определенно сопротивлялся назначению Фуке, взяв в союзники Летелье. Не исключено, что последний тоже претендовал на эту должность . Он туманно предостерегал кардинала от тех, кто «многое раздает нижестоящим задешево, чтобы проще было предать вождя» .
Но время для инициативы Кольбера еще не пришло. Все последующие годы кардинал полагался на него в управлении своими делами. Однако для их процветания он не меньше нуждался в Фуке как в помощнике, а то и в сообщнике. Поэтому Кольберу приходилось критиковать суперинтенданта весьма осторожно. Мазарини был одержим накопительством, и многие из жалоб, с которыми он назойливо обращался к Фуке, крутились вокруг невыплат или задержек сумм, причитавшихся лично ему. Эти платежи были для Мазарини важнее всех остальных. Поскольку контролировал эти процессы Кольбер, можно полагать, что он неукоснительно информировал патрона о каждой задержке или заминке. Так, например, в начале июня 1654 года Кольбер сообщал, что Фуке пренебрегает интересами кардинала .
Подобные упреки звучали и в последующие годы, что вызвало эмоциональную переписку межд у Мазарини и Фуке летом 1657 года .
К середине 1657 года Фуке, похоже, ясно понимал, что имеет в лице Кольбера критика, если не соперника. Он пытался взять над ним верх, но без видимого результата . Позднее Кольбер утверждал, что им двигало желание навести благонамеренный порядок в государственных финансах и заставить суперинтенданта пересмотреть свои методы . Может быть и так, но честолюбие Кольбера и его интриги среди окружения кардинала тоже выразительно объясняют его действия. Конфликт усугубило вмешательство Фуке в семейную судебную тяжбу между Гюгом де Лионном и Кольберами. Тогда Кольберу пришлось обратиться к кардиналу с протестом, и он вмешался, чтобы уладить дело «по-дружески» и в частном порядке .
Однако Кольбер уже начал свое тайное, но неуклонное наступление. Он использовал старые связи с Летелье и завел новые, с Эрваром, у которого был доступ к финансовым транзакциям Фуке. Кроме того, Кольбер пристально следил за другими активами суперинтенданта, в частности за его бретонскими предприятиями. Когда в 1657 году Фуке выступил с предложениями по оживлению коммерции и производства, Кольбер подготовил встречный план, чтобы тут же подать его Мазарини .
К лету 1659 года Кольбер почувствовал, что его положение в глазах Мазарини уже достаточно прочно и позволяет перейти к открытым действиям против Фуке. Но Мазарини оказался, как всегда, непрост. В июле по пути на встречу с испанским кардиналом доном Луисом де Аро для переговоров с Испанией о мире и о браке испанской инфанты Марии Терезии с королем кардинал остановился в Воле-Виконт с ночевкой. Мазарини решил взглянуть, как продвигается затеянное Фуке строительство, и в очередной раз обсудить с суперинтендантом мизерные государственные финансы. Он уехал, увозя с собой обещание Фуке найти еще денег . Однако прежде чем покинуть Париж, кардинал попросил Кольбера о ревизии королевских финансов. По сути, он имел в виду ревизию деятельности Фуке . Медленно двигаясь на юг, он получал отчеты. Кольбер явно не скупился на письма, обличающие Фуке как администратора, а также всех тех финансистов, которые работали с суперинтендантом. Свою точку зрения Кольбер подытожил в длинном меморандуме, датированном 1 октября 1659 года. В нем он обвинял Фуке в хищении средств на личные цели. Суперинтендант оказался повинен в незаконной торговле практически обесценившимися старыми государственными облигациями (давно уже не обеспеченными) и обмене их на новые. Кольбер неутомимо обличал суперинтенданта в строительстве на государственные деньги «предприятий» своих друзей, родных, лояльных служащих и деловых партнеров. Как он полагал, чтобы навести столь чаемый порядок, необходимо было отстранить Фуке от должности и учредить Chambre de justice (Палату правосудия). По существу, речь шла о специальном трибунале для суда и наказания виновных в расхищении государственной казны, а стало быть, и Фуке .
Однако у Фуке во всех ключевых местах действовали шпионы и осведомители. Узнав из собственных источников, что Кольбер пытается его сбросить, суперинтендант в последних числах сентября стремительно покинул Во-ле-Виконт. Он помчался вслед за кардиналом, чтобы напрямую обратиться к нему. Помимо этого, также с помощью информантов, кольберовский меморандум от 1 октября был тайно перехвачен и вручен Фуке, когда он добрался до Бордо. Насколько можно верить Жану де Гурвилю, одному из близких помощников Фуке, они вдвоем быстро сделали с него копию, вернули оригинал курьеру, и тот повез его Мазарини .
Через несколько дней Фуке догнал кардинала в Сен-Жан-де-Люз и встал в позу оскорбленной невинности. Он жаловался на воздвигаемые против него ложные обвинения и упрекал в них Эрвара и еще одного соперника, Дени Талона. Это был королевский avocat général (генеральный адвокат), с которым он делил «королевскую скамью» в парламенте. Фуке выразил удивление тем, что к обвинениям присоединяется Кольбер, с которым он всегда стремился сотрудничать, талантливый человек и преданный слуга кардинала.
Мазарини, который к тому времени уже прочел кольберовский меморандум, тем не менее не был готов расстаться ни с Фуке, ни с Кольбером. Он занял примирительную позицию. Кардинал стал убеждать Фуке, что это просто недоразумение, Кольбер ничего против него не имеет, а Фуке, несомненно, ошибается, считая его врагом. Также Мазарини добавил, что нуждается в них обоих и просил его в будущем продолжать сотрудничать с Кольбером. Как отмечает Клод Дюлон, кардинал просто не мог расследовать «коррумпированность» Фуке, не раскрыв при этом своей собственной .
Затем разговор перешел на плачевное состояние государственных доходов и возможные решения всегда больного вопроса (то есть новые способы достать денег). Чтобы задобрить Фуке и в знак высокой оценки кардинал познакомил его с доном Луисом де Аро, испанским кардиналом и представителем соперничающей стороны на мирных переговорах. В декабре 1659 года Фуке вернулся в Сен-Манде. Кольбер, получивший приказ Мазарини, ожидал его там. Произошел обмен холодными комплиментами, после чего каждый из участников доложил кардиналу, что они помирились, как и было предписано .
Фуке, однако, не был слеп и прекрасно понимал, что необходимо оздоровить условия, на которых государство занимает деньги. Понимал он и то, что мир с Испанией принесет перемену настроений. Злоупотребления, с которыми приходится мириться в отчаянное время, в мирное становятся неприемлемыми. Вернувшись в Париж, поздней осенью 1659 года он предпринял ряд шагов для увеличения королевских доходов. Недавно образованные налоговые откупа были объединены, чтобы увеличить объем поступающих через них средств. Ежегодная плата, которую брали с откупщиков соляного налога, увеличилась к 1660 году до 14,5 миллиона ливров с первоначального контрактного уровня в 8,6 миллиона. Для откупщиков винных, табачных и некоторых других акцизов – до 4,5 миллиона ливров с первоначальных 3,2 миллиона. Для пяти крупнейших откупщиков – с 2,2 миллиона ливров до 4,4 миллиона. Тем самым была проведена именно та реформа, какую позже поставит себе в заслугу Кольбер. К тому же в 1660 году Фуке сумел сократить «тайные расходы» – главный ресурс коррупции – до 30,6 миллиона ливров, а в 1661 – до 20,3 миллиона . Тем не менее королевские займы все еще были велики, на уровне 40 миллионов ливров в 1660 году. Отчасти это было из-за груза уже существующих долгов, которые приходилось обслуживать или рефинансировать. Однако процентную ставку для новых займов Фуке удалось несколько уменьшить. Он категорически возражал против идеи «Палаты правосудия», видя во всем этом реальную возможность для принудительного, задним числом, пересмотра процентной ставки по займам и изъятия избыточной прибыли. Напротив, он призывал добиваться взаимопонимания с финансистами, чтобы получить займы под 5,55 %. Это была ставка, предусмотренная законом и применявшаяся крайне редко, – под обеспечение доходами, которые будут доступны в 1662–1665 годах. Данное предложение обсуждалось в момент его ареста .
С учетом его неровных отношений с Мазарини неудивительно, что Фуке иногда задумывался, не собирается ли кардинал отправить его в отставку или даже арестовать. После одного из таких обменов резкостями в конце июня – начале июля 1657 года Фуке сел у себя в кабинете в Сен-Манде и набросал план действий на случай опалы.
Поскольку королева-мать и молодой король находились под влиянием Мазарини, как средство выйти на свободу Фуке рассматривал угрозу вооруженным восстанием и давление со стороны своих союзников. Он сформулировал три возможных сценария своего задержания. Первый: арестуют его одного; в этом случае усилия по его освобождению будет координировать брат Базиль. Согласно второму, арестовывали его и Базиля, но у них оставалась возможность общения с внешним миром. В обоих случаях они должны были инструктировать своих сторонников. Наконец, по третьему из сценариев он и Базиль оказывались в полной изоляции от внешнего мира, лишенные возможности переписки. В этой ситуации командование должна была принять мадам дю Плесси-Бельер, бретонская аристократка, доверенное лицо и, возможно, любовница Фуке.
Но что потом? Фуке ожидал, что его друзья и последователи, отвечавшие за стратегические военные объекты, закроют ворота для королевских войск. Поскольку старшая дочь Фуке была замужем за сыном графа де Шароста, губернатора Кале, Фуке рассматривал Кале, как убежище для жены и других членов семьи. Амьен, Аррас и Эсден тоже находились в руках друзей. Все они, как отмечает Жан Кристиан Птифис, раскинулись на стратегически важном северо-востоке Франции, недалеко от Испанских Нидерландов. В случае если Фуке не согласятся выпускать, неявно подразумевалась возможность открыть эти города для испанцев. Конкарно и Томбелен (возле Монт-Сен-Мишель) на западном берегу тоже, согласно плану, находились в руках союзников Фуке . Влиятельные друзья, в частности герцог де Ларошфуко и Гурвиль, должны были ходатайствовать за Фуке, а родня – Мопё и Ашиль де Арле – убедить парламент Парижа опротестовать арест своего procureur général. Общее стратегическое управление поручалось мадам дю Плесси-Бельер, «на которую, – писал Фуке, – я всецело полагаюсь» и от которой «у меня нет и не было секретов или недомолвок (reservé)» .
Кроме этого общего наброска, Фуке не составлял никакого руководства к практическим действиям. План лежал незавершенным несколько месяцев. В течение них отношения между Фуке и Мазарини становились то лучше, то хуже. В конце декабря 1658 или в начале 1659 года Фуке снова взялся за перо. К этому времени он, по причине до сих пор неизвестной, порвал с братом Базилем и купил Бель-Иль. Эти важные перемены отразились в поправках к плану. Поскольку Базиль больше не союзник, то на крепость Ам, которую он контролирует, рассчитывать нельзя. На Эсден и Томбелен – тоже: там сменились губернаторы. Теперь Фуке решает опираться на стратегические гавани в Кале, Гавре, Конкарно и Бель-Иле. Фуке разумно исходил из того, что у него есть частный морской флот. Братьям Луи и Франсуа – теперь, соответственно, архиепископам Агдскому и Нарбоннскому – поручалось организовать протесты в парламенте и в церковных кругах. В качестве союзников рассматривались Гийом де Ламуаньон, первый председатель парижского парламента («обязанный этой должностью мне», – писал Фуке), и некоторые другие парламентарии (parlementaires). Пелиссон должен был писать манифесты и прокламации. Черновик содержал и другие возможности. К примеру, похищение Летелье или еще какой-нибудь крупной фигуры и подъем недовольства среди гугенотов. Координирующая и направляющая роль во всем этом отводилась мадам дю Плесси-Бельер .
Несколько лет спустя Гурвиль утверждал, что Фуке показывал ему черновик проекта, скорее всего еще в 1660 году. Гурвиль якобы таким образом ядовито осмеял саму идею, что Фуке решил уничтожить бумагу и даже послал за свечой, чтобы ее сжечь. Но появился какой-то неожиданный посетитель, и Фуке сунул черновик за зеркало у себя в кабинете. Потом он отвлекся на другие дела и забыл о нем. Так что впоследствии документ обнаружили там, где Фуке его оставил .
В популярных исторических сочинениях рассказ Гурвиля используется часто. Но, скорее всего, он представляет собой выдумку этого легкого на язык и не вполне надежного свидетеля. Однако есть вопрос интереснее: насколько серьезно следует рассматривать этот план? С XIX века и по сей день историки непримиримо спорят о нем. Для судей Фуке этот документ, конечно, был свидетельством первостепенным, решающим судьбу обвиняемого. Переделанный черновик плана от 1658 года и все то, что он стратегически подразумевает, достаточно красноречивы. Следует помнить, что до сих пор так и не появилось никаких данных за то, что Фуке показывал план или обсуждал его с кем-нибудь, кроме Гурвиля. Если он никогда ничего не делал для его осуществления и даже не делился им с надежными людьми, которым доверял действовать от своего имени, есть основания думать, что он никогда не собирался им воспользоваться всерьез .
В то время, когда Гурвиль, по его словам, увидел этот план, Фуке был озабочен не столько намерениями Мазарини, сколько его надвигающейся смертью. К 1660 году здоровье кардинала заметно пошатнулось. Ему явно недолго оставалось наслаждаться триумфом своих многолетних военных и дипломатических усилий. В начале 1661 года врач предупредил его, что пора приготовиться к концу. В феврале двор переехал в Венсен, где кардинал стал ждать смерти, а остальные – строить предположения о том, кто сменит его на посту первого министра .
В эти дни кардинал много времени уделял своим частным делам. В начале марта он пошел на рискованный шаг – предложил королю все свое состояние. Король заставил кардинала прождать ответа три дня и 6 марта отказался принять дар, чем продемонстрировал не только королевское великодушие, но и наивность . С чувством глубокого облегчения убедившись, что все его гигантское состояние перейдет к наследникам, Мазарини мог теперь спокойно размышлять о своем уходе и о том последнем наставлении, которое следовало дать молодому Людовику. На следующий день после последнего причастия Мазарини занялся государственными делами. Он провел собрание совета, на котором хвалил всех трех своих ключевых людей – Летелье, Лионна и Фуке – и рекомендовал их королю.
Считается, что на следующий день он передумал, предупредил Людовика о честолюбии Фуке и посоветовал отправить его в отставку. Тогда он якобы сообщил Людовику, что обязан ему всем, но, оставляя королю Кольбера, сполна возвращает свой долг. Однако этот радикальный переворот настроения известен нам только со слов Кольбера и его сторонников, так что к нему следует относиться с долей скептицизма . Подобный совет идет совершенно вразрез с тем фактом, что Мазарини назначил Фуке своим душеприказчиком, наряду с Летелье, Кольбером, Ламуаньоном и еще одним доверенным лицом – Джузеппе Зонго Ондедеи .
Можно предположить, что Мазарини подстраховывался на случай будущих разоблачений. Но и тогда объявить Фуке виновным в злоупотреблении доверенными ему государственными финансами вряд ли могло стать удачной идеей, учитывая необходимость сохранить собственные капиталы. Эта мысль особенно заботила кардинала в его последние дни. Окажись Фуке виновен, для капиталов Мазарини безопаснее всего было бы оставить его на посту суперинтенданта. Кардинал отлично понимал, что его собственные деньги скомпрометированы теми же операциями, которые приписываются Фуке. Так что, скорее всего, никакого последнего предупреждения, слетающего с губ умирающего прелата, на самом деле не было. Как предполагает один из современных исследователей на основании свидетельских показаний на процессе, Фуке был назначен кардинальским душеприказчиком как раз потому, что в качестве procureur général (генерального прокурора) мог блокировать любое парламентское расследование личных финансовых операций кардинала .
После смерти Мазарини, наступившей 9 марта, Фуке сам несколько месяцев копал себе яму, не понимая характера и намерений молодого монарха. Все 1650-е годы Людовик предоставлял государственные заботы стареющему кардиналу и его людям. Современники, например кузина, герцогиня де Монпансье, описывают молодого короля этого времени как заурядного коронованного баловня и прожигателя жизни, развлекающего себя в постфрондерском Париже бесконечными балами и приемами и покоряющего одно за другим сердца молодых аристократок . Но после кончины Мазарини монарха словно подменили. Утром 10 марта Людовик вызвал своих ключевых советников и государственных секретарей и объявил, что отныне будет править единолично. Он предписал министрам и секретарям обращаться за указаниями непосредственно к нему. Никакие приказы больше не подписывались и средства не выделялись без личной санкции Людовика. В сущности, он сделался своим собственным первым министром .
Одновременно Людовик изменил состав своих советов. Отныне в Высокий совет (Conseil d’en haut) входили только военный министр (Летелье), министр иностранных дел (Лионн) и министр финансов (Фуке). Вопреки вековой традиции, канцлер Сегье больше в этом совете не присутствовал. Теперь его сфера ограничивалась правосудием и административными делами (ставить печати и заверять королевские указы). Ближайшие родственники, члены королевской семьи – королева-мать, брат короля Филипп и принц крови Конде, традиционно заседавшие в королевском совете, были отстранены от него и вообще от какого-либо участия в управлении страной. Отстраненные, в том числе королева-мать, громко выражали свое недовольство. Не отставал и Сегье, видимо винивший Фуке в том, что теперь канцлер занят делами мелкими и рутинными . Фуке же, как и многие другие, рассчитывал, что, поскольку большая часть государственной работы теперь ляжет на плечи самого короля, данный эксперимент окажется недолгим и закончится, как только король устанет от своей добровольной ноши.
Фуке фатально ошибался. Позже Людовик скажет в своих «Мемуарах»: «В мои намерения не входило делиться властью» (с министрами) . Он твердо решил стать хозяином и ключевой фигурой в собственном доме. Тех из сподвижников, в частности Кольбера и Летелье (а также его сына Лувуа), кто понял характер молодого короля, почувствовав глубоко загнанную внутрь фрустрацию и уязвленное самолюбие человека, прошедшего через унижение Фрондой и подчинение Мазарини, – ждала долгая и успешная карьера. Но поведение Фуке оставалось вызывающим, как при Мазарини, а образ жизни – экстравагантным. Не исключено, что на заседаниях совета (протоколов которых не сохранилось) он позволял себе открыто сомневаться в компетентности короля в финансовых делах. Тем не менее пока он оставался одним из главных королевских министров. В апреле 1661 года ему поручили основать – или возродить – совет по коммерции, в члены которого должны были войти Кольбер и прежний товарищ Фуке по интендантству, Оливье д’Ормессон . Выполнял он и ответственные дипломатические миссии. Так, по заданию Людовика и в обход французского посла в Лондоне Фуке должен был организовать подкуп Карла II Английского и его министров, чтобы склонить их к альянсу с португальцами, ведущими затяжную борьбу с Испанией, и добиться, чтобы Карл ознаменовал этот политический курс браком с Екатериной Брагансской.
Кроме того, он работал, хотя и безуспешно, над тем, чтобы выборный польский трон достался сыну принца Конде герцогу д’Аньену. Также занимался он и некоторыми вопросами шведской политики .
И все же, несмотря на все достижения, в результате усилий Кольбера суперинтендант продолжал терять репутацию в глазах короля. В первые же месяцы после смерти Мазарини Кольбер смог заронить в душу Людовика подозрения против Фуке. Он вытащил на свет те обвинения в злоупотреблении государственными финансами, которые Мазарини отверг в 1659 году . В мемуарах Людовика середины 1660-х, которые представляют собой наставление наследнику, местами написанных Кольбером, король утверждает, что в момент смерти Мазарини «уже знал о воровстве» суперинтенданта. Ему приходится изворачиваться, чтобы объяснить, почему Фуке тогда сохранил свою должность. Людовик поясняет, что признавал таланты Фуке и полагал, что «если бы тот признался в прошлых грехах и по обещал исправиться, он мог бы сослужить немалую службу». Из предосторожности, продолжает король, он назначил Кольбера министром сравнимого ранга, чтобы присматривать за Фуке . Вместе с новой должностью в марте 1661 года Кольбер получил контроль над реестрами транзакций суперинтенданта – функция, которую раньше выполнял Эрвар. Это позволило ему отслеживать действия Фуке день за днем .
В том, что пишет Людовик, возможно, есть доля правды. Позже Фуке признавал, что через несколько дней после смерти кардинала, на приватной аудиенции он открыл королю, что при Мазарини совершались транзакции, по форме и по сути нарушающие эдикт об условиях королевских займов. Он добавил, что эти нарушения были вызваны нуждами военных кампаний предыдущего десятилетия и совершались по указанию кардинала и с его согласия. Людовик, судя по всему, ответил, что все нарушения, допущенные в тех обстоятельствах, прощены. Фуке же может продолжать свою службу (подразумевая при этом: но более не злоупотреблять). Этот разговор и якобы дарованное Людовиком прощение прошлых дел позднее всплывали в качестве аргумента защиты на процессе Фуке . Из мемуаров Людовика XIV следует, что подобный разговор имел место, ибо король обвиняет Фуке в пренебрежении королевской добротой: он «продолжал изобретать новые уловки, чтобы у меня красть» .
В эти же месяцы Кольбер, воспользовавшись доступом к финансовой отчетности суперинтенданта, горячо убеждал Людовика, что Фуке – растратчик, присваивающий гигантские суммы. И что он ведет свой вызывающий образ жизни на средства, предназначенные для королевской казны . В какой-то момент в мае Людовик принял решение отправить Фуке в отставку и, возможно, привлечь к суду . Не без помощи Кольбера Людовик заключил, что преступления Фуке не ограничиваются растратами и злоупотреблениями. В них входят еще и непомерные притязания и планы. Их Фуке вынашивает, «продолжая свои экстравагантные траты, укрепляя крепости, украшая дворцы, составляя заговоры и покупая важные должности для своих друзей за мой счет в надежде скоро сделаться полновластным хозяином государства». Людовик уточняет, что вначале собирался просто отправить Фуке в отставку. Однако затем (видимо, вновь с помощью Кольбера) пришел к другому выводу. Король понял, что суперинтендант, с его неуемной настойчивостью, придумает что-нибудь еще. Поэтому его все-таки необходимо арестовать .
Замечание короля об «укреплении крепостей» означает, что Кольбер хорошо поработал с информацией о деятельности Фуке в Бель-Иле. В 1657 году, еще до того, как Фуке купил остров, Кольбер представлял Мазарини доклад своего кузена Жана Кольбера де Террон, интенданта в Бруаже (Бретань). В нем говорилось, что Фуке заинтересован в приватирстве и строит укрепления в Йё. Но Мазарини не придал этим занятиям того значения, которое пытался вложить в них Кольбер. Как было сказано, кардинала в связи с этим волновало лишь снижение доходности его бретонских предприятий. Остальное тревожило его настолько незначительно, что он практически сразу санкционировал покупку суперинтендантом Бель-Иля и перенос туда его коммерческой и приватирской деятельности.
Три года спустя Кольбер де Террон вновь выдвинул это обвинение, на сей раз докладывая о деятельности Фуке в Бель-Иле. Там развернулись масштабные работы по углублению гавани и перестройке островной цитадели. В проекте участвовали более 2000 рабочих. После ареста Фуке королевские агенты обнаружили на острове сотни пушек и огромные запасы огнестрельного и иного оружия, хранящиеся на складах под охраной гарнизона из 200 человек. Позже Фуке утверждал, что укреплял оборонительные сооружения острова на случай военных действий когда-либо в будущем. Он говорил, что большая часть артиллерии и иного оружия предназначалась для вооружения его приватирского флота и колониальных торговых судов. По словам Фуке, кардинал располагал полной информацией о происходящем. Но об этом мы знаем лишь со слов суперинтенданта. Мазарини же не оставил никаких записей. Так что весной 1661 года, представляя Людовику очередной комплект докладов Кольбера де Террона, Кольбер этих мотивов не упомянул. Зато в докладах детально расписывался ход работ в Бель-Иле. Указывалось об огромном количестве ни от кого не скрываемого оружия, в том числе из Голландии – страны, с которой у Людовика были на тот момент плохие отношения .
Кольбер де Террон отклонял объяснение этого количества военных припасов и оружия лишь интересами торговли между Бель-Илем и Мартиникой. «Эта отговорка – отличное прикрытие, чтобы держать одновременно и военный флот, и полный склад боеприпасов» . Людовик XIV, на всю жизнь напуганный Фрондой, отнесся к обвинениям вполне серьезно . Возможно, именно эти доклады убедили его не просто отправить Фуке в отставку, но поступить с ним как с потенциальным бунтовщиком, готовящим вооруженный переворот. Словом – как с фрондером. Несколько месяцев спустя, в разговоре с Гийомом де Ламуаньоном, председательствующим судьей Парижского парламента, Людовик настаивал, что Фуке «хотел объявить себя королем Бретани и прилежащих островов; он привлек всех на свою сторону щедрыми подарками [profusions], я больше никому не могу доверять» .
Однако важно было выбрать правильный момент. Нельзя было вспугнуть финансовое сообщество в разгар переговоров о новых условиях налоговых откупов на летние месяцы. Кроме того, Фуке помогал организовать «добровольный дар» в размере 3–4 миллионов ливров от представительского собрания Бретани. Собрание планировало открыться в начале сентября. Людовик решил отложить опалу суперинтенданта до осени .
Летелье, на время ставший союзником Кольбера против Фуке, был посвящен в тайну. Вместе с Кольбером они разработали подробный до изощренности план. Они заранее продумали: куда препроводить Фуке после ареста; какой дорóгой конвой направится обратно в Париж; сколько денег выделить на мероприятие и на содержание узника; как организовать изъятие бумаг Фуке и арест его ключевых людей; что предпринять в отношении семьи и сотрудников . Анну Австрийскую, все годы благорасположенную к Фуке, сумела убедить в необходимости ареста суперинтенданта герцогиня де Шеврёз, ее старая подруга и с недавних пор союзница Кольбера .
Однако, обвинив Фуке в преступлениях и предав суду, заговорщикам пришлось бы столкнуться с еще одним препятствием. Суперинтендант до сих пор номинально занимал пост procureur général. По давней традиции расследование в отношении обладателя этого высокого юридического поста мог проводить только суд Парижского парламента.
Это обеспечило бы Фуке преимущества нормальной юридической процедуры и, возможно, симпатии со стороны судей, среди которых у него было много друзей и родственников. Вдобавок парламент оставался враждебен королевской финансовой администрации. В возникшей ситуации парламентарии могли бы схватиться за удобный повод и начать многочисленные расследования по тем направлениям, куда король и Кольбер не пожелали бы углубляться.
Чтобы устранить эту помеху, Людовик заманил Фуке в ловушку. В ходе благосклонного разговора он намекнул, что на случай непредвиденных нужд королевской казне весьма не помешал бы примерно миллион ливров. Чтобы помочь королю деньгами, Фуке, не колеблясь, предложил продать какую-нибудь свою собственность. Например, Во или должность генерального прокурора. Король милостиво согласился на продажу должности. В конце концов, он все равно собирается реформировать судебную систему. Однако этот пост, намекнул Людовик, может оказаться помехой для дальнейшего возвышения Фуке. Например, продвижения на должность канцлера после Сегье или даже выше. Состоялась поспешная сделка по продаже должности дружественному парламентарию Ашилю де Арле за 1,4 миллиона ливров. Она была закрыта в середине августа. Из дохода от нее 400 000 ливров, по старой семейной договоренности, ушли Базилю Фуке. Остаток же, миллион наличными, был передан в Венсен в подарок королю и в его личное распоряжение. Продав эту должность, Фуке перестал быть членом парламента и больше не подлежал его суду по умолчанию .
Стремясь скрыть свои планы и усыпить бдительность Фуке, Людовик принял приглашение на знаменитый праздник, назначенный на 17 августа в Во и будораживший воображение придворных. Праздник удался сверх всякой меры. Фуке использовал все ресурсы и все таланты, какие только были в его распоряжении. Король в сопровождении матери и двора в полном составе прибыл в Фонтенбло со сверкающим поездом карет под эскортом королевской гвардии. Когда гости вышли из экипажей, их глазам открылось захватывающее зрелище. Огромный, подобный драгоценному ларцу дворец, с трех сторон окруженный водой, акры садов, простирающихся позади, играющие фонтаны и прекрасные статуи. Внутри гости попали в анфиладу залов, спроектированных Лебрёном или выполненных по его заказу, полных живописных изображений, портретов и изысканных гобеленов, в которых Фуке знал толк, как и покойный Мазарини. Из центральной части здания, увенчанной гигантским куполом овального гранд-салона – необычная для того времени архитектурная форма, – открывался великолепный вид на сад. Две старинные статуи, Августа и Тиберия, стояли на страже этого гигантского зала. Дальше, в Комнате Муз, Лебрён изобразил «Триумф Верности», на котором Аполлон в сопровождении музы истории Клио защищал вышеупомянутую добродетель. Для покоев короля Лебрён использовал стиль, который Людовик позже воспроизвел в королевской спальне в Версале: лепные позолоченные панели и потолок, аллегорическая живопись, королевская кровать укромно укрыта за золотой балюстрадой .
Снаружи дворца открывался вид на огромные сады. С виду партерный сад восхищал геометрически безупречными клумбами. В небо взлетали 1100 струй воды, вдали сверкали пруд и гранд-канал. После прогулки по саду королевскую процессию пригласили к ужину. За еду отвечал, разумеется, Ватель. Тридцать столов с закусками предлагали деликатесы, приготовленные под его личным наблюдением. Восемьдесят – были накрыты, чтобы рассадить за ними придворных. Все сервировочные тарелки и чаши, все приборы были серебряными или золотыми. Когда с едой было покончено, гости длинной аллеей проследовали к возведенному специально для этого случая открытому летнему театру, освещенному сотней огромных факелов. На сцену поднялся популярный драматург Мольер, чтобы продекламировать длинную оду королю сочинения Поля Пелиссона. Затем состоялась премьера пьесы Мольера «Докучные». Она была написана в новом жанре – комедии-балета (самый известный пример жанра – более поздний мольеровский «Мещанин во дворянстве»), с музыкой Жана Батиста Люлли и Пьера Бошампа. За спектаклем последовал красочный фейерверк. По отзывам, он не уступал фейерверку, устроенному по случаю формального въезда в Париж королевы Марии Терезии годом раньше. В конце вечера под музыку двадцати четырех скрипок состоялась последняя легкая трапеза, преимущественно фруктовая; после чего Людовик и двор расселись по каретам и уехали, как и прибыли, под звуки труб и барабанов .
Годы спустя аббат Шуази и граф де Бриенн написали, каждый в своих мемуарах, что Людовик был в ярости и едва мог сдержать гнев при виде хищений таких явных и в таком масштабе, о котором говорило подобное увеселение. По их словам, от ареста Фуке прямо на месте его удержало только вмешательство королевы-матери. Эту историю подхватил Вольтер, и ее до сих пор цитируют популярные сочинения. Однако детальный план ареста в Нанте наглядно свидетельствует о проработанности и продуманности всего предприятия . Мадам де Лафайет – возможно, более проницательная – отмечает, что в Во король «не мог скрыть изумления», как и Фуке – удивления реакцией короля . Шуази, вновь поддержанный Вольтером, приводит еще одну причину, по которой Людовик с трудом сдерживал гнев. По его версии, весной 1661 года Фуке пытался соблазнить Луизу де Лавальер, фрейлину невестки короля герцогини Орлеанской. Его ухаживание не имело успеха, юная дама уже была завоевана королем. Свою оплошность Фуке усугубил, послав мадам дю Плесси-Бельер с поручением предложить Луизе «подарок» – 20 000 экю – в обмен на согласие стать частью сети информантов, которую Фуке держал при дворе. Луиза с негодованием отвергла подкуп и сообщила королю, что Фуке ее преследует. Таким образом, к счету, который Людовик имел к Фуке, добавилось еще и это оскорбление, одновременно личное и политическое. Эта история тоже встречается во многих рассказах о падении Фуке, от Шуази до наших дней.
Основана она не только на рассказе Шуази (повторяющего сплетню своего времени), но и на письме, якобы от мадам дю Плесси-Бельер к Фуке. В нем она сообщает подробности своей встречи с Луизой. Письмо это, получившее в период процесса над Фуке широкую огласку, современные исследователи считают подделкой. Что же до Шуази, протеже Кольбера, то к его словам следует относиться осторожно. Маловероятно, что Фуке, с его сетью осведомителей при дворе, не знал о любовной склонности короля. Если же и знал, романтическая увертюра была возможна лишь в качестве самоубийства. Однако не исключено, что он действительно обращался к Лавальер в надежде сделать ее платной осведомительницей и таким образом невольно создал лишнюю трещину в своих отношениях с королем .
Однако даже и в отсутствие отягчающих обстоятельств корректное, но холодное поведение Людовика в Во не могло не дать Фуке понять, что его положение становится весьма шатким. Придворные интриги всегда были тонким и опасным делом. Однако соперничество с конкурентами в лице Летелье и Кольбера, не говоря уже о Сегье, должно было постоянно заставлять такого человека, как Фуке, быть начеку. Хотя надвигающийся арест хранился в строгом секрете, некоторые намеки на нависшую угрозу просачивались. Фуке получил предупреждение от мадам дю Плесси-Бельер и от другой хорошо информированной дамы, мадам Юксель, а также от Гурвиля . Незадолго до отъезда из Парижа в Нант он признался другу Анри Огюсту де Ломени, графу де Бриенну, что опасается опалы, однако не видит для себя выхода .
В конце августа король в сопровождении министров и большей части придворных выехал из Фонтенбло в Нант. Королевская процессия – кареты, фургоны и всадники – направилась к Луаре классическим путем – вдоль реки. В Орлеане Фуке и мадам Фуке в сопровождении Гюга де Лионна пересели на речное судно, чтобы дальше ехать по воде. По дороге нарядно украшенная барка остановилась в Анжере, колыбели клана, где толпа старейшин города приветствовала чету Фуке на пристани . Когда они поплыли дальше, их обогнала еще одна барка. На ней спешили в Нант Летелье и Кольбер . Оба судна достигли берега как раз вовремя, чтобы 1 сентября министры смогли поприветствовать прибывшего короля.
С самого отъезда из Фонтенбло Фуке страдал от лихорадки, поэтому на королевской приветственной церемонии его не было. На следующее утро он посетил рабочее заседание совета в бывшем герцогском дворце в Нанте, где остановился король, но задерживаться не стал. В свои покои в ратуше он вернулся, чувствуя себя так плохо, что даже не смог принять делегацию местных крестьян, пришедших его приветствовать, уступив эту честь мадам Фуке и своим помощникам . Демонстрируя заботу, Людовик послал Бриенна справиться о его здоровье. Перед этим Бриенн провел большую часть дня во дворце и был удивлен необычными предосторожностями. К королевским покоям не подпускали никого, даже официальных лиц. Шептались, что король с Летелье и другими работает над секретными делами. Фуке это, однако, не насторожило .
В тот же день, 2 сентября, Людовик вызвал лейтенанта мушкетеров Шарля д’Артаньяна (чье имя обессмертил беллетрист Александр Дюма). Д’Артаньян, который в период Фронды и позднее выполнял секретные поручения Мазарини, был известен преданностью долгу. Кроме того, он был обязан Кольберу небольшой денежной помощью . Сперва д’Артаньян прислал свои извинения: как и Фуке, он страдал от лихорадки. Второй приказ заставил его явиться в королевские апартаменты . Но обнаружив, что д’Артаньян действительно болен, Людовик велел ему вернуться, когда тот поправится. Мушкетер снова появился 4 сентября. Людовик увел его в свой личный кабинет и поручил миссию: на следующее утро арестовать Фуке .
Как только король получил сообщение д’Артаньяна о том, что арест состоялся, вступила в действие последняя часть плана. Чиновники короля изъяли все находившиеся в ратуше бумаги Фуке и арестовали некоторых сопровождавших его людей, прежде всего Поля Пелиссона. Одновременно в Париж и в Фонтенбло выехали королевские курьеры с приказами официальным лицам. В частности, канцлеру Сегье, который в Нант не поехал. Чтобы полностью исключить риски, из Нанта на захват Бель-Иля были посланы войска.
Хотя вдоль всех дорог, ведущих из Нанта, стояли патрули для перехвата любых посторонних курьеров, один из личных слуг Фуке сумел проскользнуть сквозь эту сеть. Верный слуга доставил в Париж известие о том, что суперинтендант взят под стражу. Немедленно собрался совет из ближайших друзей Фуке и членов семьи, включая Базиля Фуке, который в критическую минуту примкнул к родным. Обсуждалось, какие шаги следует предпринять и следует ли вообще. Есть сведения, что Базиль пытался убедить остальных сжечь Сен-Манде, где Фуке хранил большую часть своих официальных документов. Мадам дю Плесси-Бельер, напротив, считала, что такой шаг может быть расценен как признание вины и приговорит Фуке до суда .
Парализованные нерешительностью, близкие Фуке так ничего и не предприняли. Прибывшие чиновники опечатали и описали все бумаги суперинтенданта в Сен-Манде, Во-ле-Виконт, Фонтенбло и парижской резиденции. Другие агенты изъяли бумаги Пелиссона, Бриенна и Гурвиля. Все эти меры были приняты с санкции канцлера Сегюра после того, как через два дня после ареста Фуке в Фонтенбло прибыл королевский курьер .
Гром грянул над родными и близкими Фуке. Ошеломленной мадам Фуке, покинутой в ратуше, было приказано уехать и поселиться в Лиможе. Гурвиль, пользуясь своими многочисленными связями, помог ей организовать переезд и позже добился у короля разрешения одолжить ей какие-то деньги на жизнь. Франсуа, архиепископу Нарбоннскому, приказали переселиться в Алансон; Луи, епископу Агдскому, – вернуться в свою захолустную епархию. Самый младший, Жиль, лишился придворной должности старшего конюшего (premier écuyer of the Royal Stables, Grand Écurie). Базиля сослали в Гиень .
Благодаря вмешательству Анны Австрийской мать Фуке, старая Мари де Мопё, смогла остаться в Париже и опекать двух малолетних детей Фуке . Мадам дю Плесси-Бельер сослали в Монбризон, ее бумаги изъяли. Ее зятя маркиза де Крюи, недавно произведенного в генералы парусного флота (galéres), разжаловали . Гурвиль, «одолжив» казне по «предложению» Кольбера 500 000 ливров, ускользнул и в дальнейшем тихо жил недалеко от Ангулема у герцога де Ларошфуко . Остальные люди Фуке тоже рассеялись, опасаясь ареста.
После того как д’Артаньян подтвердил, что Фуке взят под стражу, ликующий Людовик, уже успевший написать матери, лично объявил придворным об аресте. Он сообщил, что намеренно нанес Фуке удар в тот момент, когда суперинтендант возомнил себя на вершине карьеры, в его родной провинции, где он пользуется такой популярностью. Далее король объявил, что отменяет должность, которую занимал Фуке, и намерен сам управлять своими финансами. Повторяя сказанное после смерти Мазарини, он добавил: «Мне пора самому заняться своими делами» .