1
Они пришли глухой летней ночью, когда все еще спали. Темная змейка из нескольких человек в черноте ночи бесшумно пересекла примыкающее к лесу ржаное поле и тихо вошла в деревню. Их целью был дом, стоящий на дальнем от леса краю села — там, где жил со своей семьей Карпенко — в недавнем прошлом председатель колхоза, а теперь назначенный немцами староста деревни. Выйдя из леса, группа затаилась у плетня, опоясывающего огород первого по улице дома.
— Вроде тихо вокруг… — Мужчина в темно-зеленом маскхалате прислушался, поправляя висевший на плече немецкий «шмайссер». Потом, обернувшись, сказал: — Давай, старшина, показывай, как незаметно к дому старосты подойти. Ты ведь был уже здесь в разведке…
Старшина Журбин выдвинулся вперед, облизнул потрескавшиеся от жары губы, снял с ремня фляжку и принялся жадно пить. Утолив жажду, вытер рукавом маскхалата лицо.
— Хотя немцев и полицаев в деревне нет, лучше идти через огороды, командир… Людишки всякие в селах попадаются. Увидят нас — могут немцам донести. Подставим тогда людей…
— Да, рисковать здесь не стоит, ты прав. — Капитан Черняк посмотрел на часы — без пятнадцати три. Скоро начнет светать, а потому нужно было торопиться. — Кстати, собаки в деревне есть?
— У Карпенко точно нет, я проверил. Как у остальных — не знаю. Но думаю, что есть — как в деревне без псины? Тем более в такое время… Поэтому до дома старосты задами огородов пойдем — больше шансов на то, что собаки нас не почуют. Да и случись что — до леса недалече…
— Тогда веди, старшина… Мы за тобой.
Они двинулись через огороды, стараясь обходить голые проплешины земли, чтобы не оставить за собой следов. Шли в основном между рядами картошки, ботва которой еще не успела полечь. Один раз, когда пересекали пятый или шестой огород, пришлось остановиться — где-то громыхнула железная цепь. Постояли, насторожившись, с минуту, потом двинулись дальше — видимо, в хлеву проснулась чья-то корова. Наконец шедший первым Журбин остановился и поднял вверх руку. Черняк подошел ближе.
— Вот это и есть усадьба Карпенко, командир. — Старшина показал рукой в сторону строений, чернеющих впереди огорода. — Там дом, несколько сараев и сеновал.
— Что в сараях?
— В одном хлев: лошадь, две коровы, свиньи и куры. Во втором староста хранит упряжь и инструмент — плуг, бороны, вилы.
Черняк повернул голову назад, махнул рукой, подзывая двух оставшихся членов группы к себе поближе.
— Слушай приказ, бойцы. Когда подойдем к дому, всем быть внимательными. Нельзя исключать того, что там засада. Если хозяин откроет — внутрь дома пойду я и Журбин. Колодин и Семенов, спрячетесь возле сеновала. Будете в резерве. Если начнется стрельба — действуйте по ситуации.
Черняк и старшина, пригнувшись, бесшумно пересекли двор и подошли к крыльцу дома. Капитан поднял голову вверх: над лесом, выскользнув из-за туч, повисла полная луна, осветив своим тусклым светом территорию Хуторжан — села, где они сейчас находились.
— Не вовремя луна вышла… — тихо прошептал Черняк, легонько тронув стволом своего автомата руку старшины. — Нужно спешить…
Журбин показал на темное окно, находящееся над ступеньками крыльца дома. Увидев, что капитан одобрительно махнул головой в знак согласия, старшина по-кошачьи подобрался к окну и три раза осторожно постучал по стеклу, спустя несколько секунд — еще три раза. Затем присел на корточки и прислушался. Прошла минута, прежде чем занавески слегка раздвинулись и мужской старческий голос хрипло и настороженно спросил через стекло:
— Кого там господь принес?
— Микола Карпенко здесь живет? Мне к нему…
— По какому делу?
— От его брата весточку из Белостока принес…
Занавески вновь плотно сдвинулись, а спустя минуту заскрипел металлический засов на дверях. На крыльцо вышел седовласый старик, держа наготове в правой руке немецкий пистолет.
— Спрячьте оружие. — Черняк постарался придать своим словам как можно более мирную интонацию. Спокойно сказанное слово, он не раз убеждался в этом сам, намного быстрее разрушало стену взаимной подозрительности и недоверия.
Увидев двух вооруженных людей, да еще и в советских маскхалатах, староста тем не менее опустить пистолет не решался.
— Так какую весточку брат передал?
Капитан встал прямо напротив Карпенко и в знак мирных намерений забросил свой «шмайссер» на правое плечо стволом вниз.
— Брат просил, чтобы ему в город зерна передали.
— Сколько мешков?
— Сказал, что двух будет достаточно. Желательно — пшеницы, но ото ржи он тоже не откажется.
— Порядок, хлопцы, проходите. — Услышав правильный пароль, Карпенко распахнул дверь, пропуская капитана и старшину в сенцы дома. Следом зашел сам, задвинул засов, дернул дверь, чтобы убедиться, что она заперта. — В комнату, в комнату проходите… — засуетился он. — Керосиновую лампу зажигать не станем. Подозрение вызовет — встаем-то мы только через два часа. Хоть я и староста, но за два месяца, что мы под немцами здесь живем, много чего худого в людях проявилось. О ком и подумать не мог — и те изменились… Ну, давайте, чего стоите, заходите, заходите…
Втроем они прошли в комнату. На кровати, свесив ноги на пол, сидела старуха, внимательно рассматривая ночных гостей. В полутьме рассмотреть обстановку комнаты было нельзя, но в нос сразу же ударил запах дрожжевого теста.
— Захворала моя старуха, спину, как назло, прихватило… — вздохнул староста, подойдя к кровати и пряча пистолет под подушку. — Не успела вовремя с хлебом-то… Но тесто замесила, так что через полчаса начнет печь. А вы располагайтесь, хлопцы, располагайтесь. На скамью присядьте, отдохните. Небось намаялись по лесу ходить, да еще в ночи…
Черняк и старшина переглянулись. Скоро рассвет, а хлеб — то, ради чего они пришли сюда, в Хуторжаны, еще не был готов. Запасы продовольствия в схроне, где базировалась группа, были на исходе. Москва обещала в скором времени сбросить все необходимое, однако вылеты постоянно откладывались, а потому приходилось пока собирать продукты у жителей окрестных сел, связанных с белостокским подпольем. Одним из таких и был Микола Карпенко. Перед войной назначили его председателем колхоза в Хуторжанах, но пробыл он в этой должности всего месяц, что, по всей видимости, и спасло его от расправы со стороны немцев — те посчитали, что за столь малый срок он попросту не мог стать «красным». Тем более что еще до прихода в эти края Советов Микола Карпенко слыл на селе зажиточным крестьянином, на которого, было время, в урожайные годы батрачили не имевшие своей земли бедняки. Так что немцы рассудили вполне логично — Хуторжаны стояли на отшибе, вдали от основных дорог, какого-либо особого значения не имели, а потому старостой здесь назначили того, кто был им и при Советах — только назывался немного по-другому.
Черняк сообщил о проблемах с продовольствием связному белостокского подполья, регулярно наведывающемуся в лес, тот ушел, а когда вернулся — сообщил, что хлеб они могут получить в такой-то день у старосты села Хуторжаны Миколы Карпенко, и назвал для связи с ним пароль, сказав также, что тот уже предупрежден об их приходе. Черняк рисковать не стал — предварительно послал в разведку Журбина. И только после того как старшина вернулся обратно, сообщив, что ничего подозрительного в Хуторжанах не заметил, капитан принял решение идти на встречу со старостой.
— Мы не можем ждать… — Черняк сел на скамью, которая стояла под висящими на стене иконами. Старшина расположился на стуле рядом с кроватью. — Скоро рассвет, а нас не должны здесь увидеть.
Староста немного помолчал, потом медленно прошел через комнату и сел на скамью рядом с капитаном.
— Так-то оно так, все правильно, воля, как говорится, ваша, что делать. Только думаю я, что остаться бы вам не помешало у меня до следующей ночи. День пройдет, на сеновале пересидите, а как стемнеет — заберете хлеб и уйдете.
— Что-то ты темнишь, дед. — Журбин недоверчиво посмотрел на старосту, потом перевел взгляд на его жену, словно в темноте можно было что-то рассмотреть. — Зачем это нам целые сутки у тебя сидеть? Мы и по-другому сделать сможем — уйдем сейчас в лес, а ночью вновь к тебе за хлебом придем.
— Можно и так, но не из-за хлеба прошу вас остаться…
— А конкретнее? — оборвал его Черняк. — Что за причина?
— Причина есть, хлопцы. Сегодня в Хуторжаны старьевщик приедет. Это наш человек. Ездит по селам, собирает старые вещи, а заодно и сведения, кто что сказал, кто что видел, да и сам многое примечает. Когда приезжает в Хуторжаны, пересказывает все, что знает, мне, ну а я — дальше… Думаю, вам интересно будет узнать, что в селах вокруг леса, где вы прячетесь, делается. Разве не так? — И словно бы предугадывая ход мыслей своих ночных гостей, объяснил: — Сам я к вам в лес после встречи со старьевщиком не смогу пойти. На виду я… Если кто увидит и немцам сообщит, те если не расстреляют, то назначат старостой другого человека. И еще неизвестно, кого…
Задержаться, видимо, действительно придется, понял Черняк, размышляя над предложением старосты. Да и особого выбора-то у него не было: хлеб, как ни крути, придется ждать, ведь взять его попросту, кроме как у Карпенко, в ближайшие два-три дня они все равно ни у кого не смогут. Другие явки подполье им не дало — боязнь провала приводила к предельной степени конспирации. А голод, как известно, не тетка, ждать не будет…
— Такая информация нам действительно не помешает… — признался Черняк, вставая со скамьи. — Известно, когда приедет старьевщик?
— Обычно он появляется около полудня. Час — два побудет, потом едет в другое село.
— Ну если так, тогда мы подождем… Пойдемте, проведете нас на сеновал…
Черняк уже двинулся к выходу, со стула встал и старшина, но возгласы старухи, обращенные к старосте, заставили их остановиться. Молчавшая до того, она глухо затараторила:
— Да ты что, старый!.. Не видишь, что ли, — люди устали, голодные, накормить вначале надо, а потом прятать!..
Карпенко замялся, понимая, что совершил ошибку. Стараясь ее исправить, принялся в сердцах говорить:
— И то верно, что это я!.. Сейчас, хлопцы, покормим вас, у нас щи в печке стоят!.. Пойдемте к столу, пойдемте!..
Старуха медленно встала с кровати, накинула халат, прошла к печи. Черняк и Журбин отказываться не стали — сели за стол, положив свои автоматы на лавку. За целый день блуждания по лесу им пришлось съесть лишь по нескольку сухарей, так что голод давал о себе знать.
— Глебовна, солений принести не забудь. — Микола Карпенко поплотнее задернул на окнах занавески, после чего уселся на край стола. — Ну что, хлопцы, самогоночки? У меня свойская, ядреная. Так как?
— Нет, спасибо. Мы поедим только…
— Понимаю…
Глебовна наметанными движениями ухватом вытащила из печи чугунок, поставила его на центр стола, деревянной ложкой разлила щи по мискам. Пока она ходила в сенцы за квашеной капустой и солеными огурцами, староста нарезал большими ломтями хлеб, развернул завернутое в газету уже порезанное сало, вытащил из-за печи крупную головку чеснока.
— Ешьте, хлопцы, ешьте…
Повернувшись к старухе, приказал:
— Глебовна, начинай хлеб печь. А то рассвет скоро, дым из печи заметить могут. Сообщат еще немцам — оправдывайся потом. — Повернувшись к капитану и старшине, объяснил: — В комендатуре приказ издали: доносить на тех, у кого печи топятся. Немцы ведь как рассуждают: незачем летом печку топить, а кто топит — значит, хлеб партизанам печет… Не дураки, понимают!..
— Понимают, это верно… — согласился Черняк, утолив первый голод. — Вы поосторожнее с ними, а то головы не снесете… Не церемонятся даже с теми, кто только под подозрение попадает. У них так: лучше убить десять невинных мирных жителей, чем упустить одного партизана или подпольщика. И такое везде…
— Спасибо, хлопцы, за совет. Постараюсь не нарваться.
Журбин взял в руки головку чеснока, принялся очищать от кожуры. Посмотрев на старосту, спросил:
— Немцы вообще в деревне бывают?
— А что им здесь делать? У нас ничего ценного нет. В другие села за харчами заезжают, а к нам не суются.
— Это почему?
— Боятся на неприятности нарваться. С нас ведь комендатура оброк собирает.
— Какой оброк?
— Каждый двор в конце недели продукты сдает для немецкого госпиталя, что в Белостоке. Своих раненых немцы не объедают, наши Хуторжаны стороной обходят.
— А как люди в селе — довериться кому-то можно? — спросил Черняк.
— Пока непонятно. Выжидают многие…
— Выжидают? Чего? — удивился старшина.
— На чью сторону сила качнется… — без энтузиазма ответил староста. — Оно ведь как: сегодня немцы напирают, а завтра — Советы. Вот и боятся ошибиться.
— Как на скачках, значит, — ждут на какую лошадь поставить? Так получается, что ли?
— Считайте, что так… Но это всегда и во все времена так было…
— А ты никак оправдываешь таких? — Голос Журбина прозвучал жестко и глухо. — Пока мы с фашистами боремся, они, значит, в стороне отсидеться хотят!.. Моя хата с краю, ничего не знаю!.. А затем к победителю присоединиться и доказывать всем потом, что они изначально тоже в победу верили!..
Микола Карпенко тяжело вздохнул, положил руки на колени и нервно заерзал на скамье.
— Не все так просто, хлопцы… У одних сыновья в Красной армии служат, другие по доброй воле в колхоз вступили, когда Советы пришли… Как думаете, погладят их за такое немцы по голове?.. То-то и оно!.. Вот и получается, что у каждого своя причина бояться… — Староста покачал головой и с упреком произнес: — Не стоит людей сгоряча судить…
Черняк, молча слушавший разговор старшины с Карпенко, отложил ложку в сторону и встал из-за стола.
— Ну, поговорили, и хватит… Трудный день сегодня предстоит. Пора нам…
Старуха сразу засуетилась, завернула хлеб и сало в тряпицу, протянула сверток капитану.
— Возьмите… До ночи ведь на сеновале прятаться будете, проголодаетесь еще…
Черняк взял сверток, поблагодарил хозяев, махнул головой старшине, показывая на дверь. Пропустив вперед старосту и капитана, Журбин взял с лавки автомат и двинулся к выходу. Уходить ему не хотелось — вкусная еда и уютная атмосфера дома вернули ему ощущение мирных дней. Сырой затхлый воздух подземного схрона не шел ни в какое сравнение с запахом свежего дрожжевого теста, которым была наполнена комната, в которой они сейчас находились.
Втроем они вышли на крыльцо дома. По небу уже успела разлиться серая предрассветная мгла. Кое-где в вышине были еще заметны одинокие звезды, но было очевидно, что дальняя кромка горизонта вот-вот озарится оранжевым светом восходящего солнца.
— Пойдемте покажу вам сеновал… — Староста провел капитана и Журбина к большим створчатым воротам, распахнул их и пропустил разведчиков внутрь. В нос тут же ударил пряный запах сушеных трав. У стены лежала длинная лестница. Староста приставил ее к сену и объявил:
— Полезайте наверх… Как только поговорю со старьевщиком, сразу же приду… Постарайтесь не высовываться — в стенах сеновала широкие щели. Не дай бог кто заметит!..
Черняк и старшина ловко взобрались по лестнице, очутившись чуть ли не под самой крышей. В ней действительно зияли щели, специально сделанные для циркуляции воздуха, чтобы сено подсушивалось и не прело.
— Ну как вы там? — Голос Карпенко донесся откуда-то снизу. С того места, где находились разведчики, старосту видно не было.
— Порядок, все нормально… — отозвался сверху Черняк, примостившись у смотровой щели, через которую можно было рассмотреть почти половину села. — Ворота в сеновал закрывать не нужно, вдруг уходить придется.
— Добре, хлопцы, в случае чего я в доме…
Вскоре послышался скрип петель на воротах, и староста ушел. Старшина откинулся на спину, вытянул руки в стороны и закрыл глаза.
— Эх, красота-то какая, командир!.. Ночку хотя бы тут поспать!.. А то подземные нары уже осточертели.
— Спи, кто тебе мешает. Когда еще такой случай подвернется? А я пока ребят предупрежу… Да сверток им отнесу, что старуха нам дала — пусть подкрепятся. Целый день еще ждать.
Журбин приподнялся. Черняк стал спускаться по лестнице вниз, на мгновение задержался, посмотрел на старшину и сказал:
— Про Семенова и Колодина я специально не стал старосте говорить. Первый раз его видим, мало ли что? Человек он нам незнакомый, хотя подпольщики и заверили меня, что ему можно верить. Но лучше, как говорится, перестраховаться. Пусть Колодин с Семеновым нас на опушке леса дожидаются, пока мы тут целый день прятаться будем.
— Да, непростой дед этот Карпенко… — хмуро отозвался старшина. — Рассуждает, правда, хитро, по-крестьянски, на психологию напирает, но это не гарантия, что не предаст.
— Вот и я о том же…
Капитан тихо спустился вниз, выскользнул из сеновала, завернул за угол постройки. Вскоре из темноты вынырнули Колодин и Семенов. Черняк кратко рассказал им о разговоре со старостой, потом вручил сверток с едой и приказал немедля, пока окончательно не рассвело, уходить в лес, где и дожидаться их со старшиной возвращения.
Когда бойцы скрылись из вида, капитан осторожно вернулся обратно, залез по лестнице наверх и лег рядом с Журбиным. Тот разглядывал сквозь щели в крыше уже начавшие просыпаться Хуторжаны. Где-то неподалеку замычала корова, брякнуло пустое ведро, послышался скрип колодца-журавля.
— Не спится? — спросил Черняк, глядя, как старшина внимательно осматривает окрестности.
— Да что-то расхотелось… Вот намечаю пути возможного отхода, если в бой здесь вступить придется. Как там ребята?
— Отправил в лес. Договорились, что будут ждать нас у старого дупла.
— Хорошее место. Главное, что неприметное. Легко можно спрятаться, кустов вокруг много.
Черняк выложил гранаты на сено, рядом положил автомат и бинокль.
— Времени у нас много, старшина, так что по очереди будем отдыхать. Если ты спать не хочешь, тогда первым и охраняй. Я, пожалуй, подремлю немного.
Черняк положил руки под голову и стал считать до тысячи, думая, что таким образом ему удастся быстрее уснуть. Как провалился в сон, он уже не помнил. Ему показалось, что прошло всего несколько минут после того, как он закрыл глаза, когда почувствовал, что Журбин трясет его за плечо. Открыл глаза — по ушам сразу же ударил резкий свистящий звук, идущий откуда-то сверху и усиливающийся с каждой секундой.
— Что там такое, старшина? Что случилось?
— Два немецких самолета. Над селом кружат.
— Самолеты?! — удивился Черняк. — Что им здесь нужно?
Резко перевернувшись на живот, капитан прильнул к смотровой щели.
2
— Стервятник-1, я Стервятник-2, как слышишь меня?
— Стервятник-2, я Стервятник-1, слышу тебя хорошо. Можно начинать очередное цирковое представление!
— Ты уже наметил цель, Генрих?
— Да, видишь дом на отшибе, курс норд-вест?
— Вижу.
— Отлично. Начинай первым, Курт. Я следом за тобой.
— Понял тебя. Иду на заход…
«Юнкерс» пронесся над крышами домов, затем резко взмыл вверх, набрал высоту, развернулся и пошел на снижение. Утреннюю тишину над Хуторжанами прорезал вой только что включенной летчиком сирены. Словно хищная птица, самолет падал с неба вниз, пикируя на одиноко стоящий дом. Вой сирены нарастал, а затем от самолета отделилась маленькая черная точка, устремившаяся на огромной скорости к земле. Спустя несколько секунд над селом раздался оглушительный взрыв — проломив крышу, бомба разнесла дом вдребезги. В разные стороны полетели обломки бревен, куски глины и осколки стекла. Словно спичка, вспыхнула крыша стоящего рядом сарая, огонь перекинулся на сеновал.
— Стервятник-2, я Стервятник-1!.. Поздравляю тебя, Курт!.. Ты делаешь успехи!.. Поразил цель с первого раза!..
— Спасибо, Генрих!.. Извини, что сегодня оставил тебя без работы. Из дома даже никто выбежать не успел!..
— Из дома действительно никто не выбежал, а вот из сарая побежали!.. Смотри!..
Летчик «Юнкерса» повернул голову вправо. От горящего сарая по полю в сторону леса убегала какая-то женщина. Она то падала, то вновь вставала, продолжала бежать, размахивая при этом зажатым в правой руке платком.
— Брось, Генрих!.. Зачем тебе эта ведьма?.. На сегодня достаточно!..
— Нет, мой дорогой Курт!.. Ты забыл про главный закон!..
— Какой закон, Генрих? Ты о чем?
— Главный закон небесных хищников, мой друг!.. Стервятники свою добычу не отдают!.. Никому!..
«Мессершмитт» устремился в атаку. Летчик нажал на гашетку, и две трассирующие очереди покатились сверху, стремясь задеть бегущую по полю женщину. Услышав выстрелы, она инстинктивно упала на землю, и пули вздыбили землю совсем рядом с ее головой. Закричав от страха, женщина вскочила на ноги и, не переставая кричать, вновь устремилась к лесу.
— Генрих, ты и так напугал ее до смерти!.. Она останется немой до конца своей жизни!..
— Я привык доводить свои дела до их логического завершения, Курт!.. Но ты прав: она будет напугана до конца своей жизни. Вот только ее жизнь в этом испуге будет совсем короткой!.. Потерпи немного, сейчас все закончится!..
На этот раз летчик «Мессершмитта» опустился ниже, чтобы лучше прицелиться. Несясь практически на бреющем полете над полем, по которому бежала ошалевшая женщина, пилот, чтобы успеть в случае надобности скорректировать огонь, открыл стрельбу еще издалека. Трассирующие очереди, словно две длинные плети, неумолимо неслись к женщине, а когда настигли ее — погасли, оставив на спине своей жертвы три крупные рваные отметины.
Уткнувшись правой щекой в землю, женщина мертвыми, ничего не видящими глазами смотрела на стебелек, по которому полз большой рыжий муравей.
— Ну вот, Курт, теперь порядок!.. Я же говорил тебе, что стервятники ни с кем своей добычей не делятся!.. Возвращаемся на базу!.. Как понял меня?
— Стервятник-1, я Стервятник-2, понял тебя… Уходим домой!..
Два самолета еще раз пронеслись над утренними Хуторжанами, а потом, набрав высоту, скрылись так же стремительно, как и появились.
3
Дым белыми клубами валил вниз, стлался к земле, не давая близко подойти к горящему сараю. К тому же нестерпимый жар, распространившийся вокруг на десятки метров, делал невозможной попытку людей потушить огонь, охвативший уже не только сарай, но и стоящий рядом с ним сеновал. Кто успел принести ведра с водой, вылили ее на землю и теперь безучастно наблюдали, как пожар поглощает последние деревянные перекрытия строений. Благо остальные дома стояли несколько вдалеке, поэтому огонь на них не перекинулся.
Вокруг горящих построек собралась большая толпа людей, в своем очевидном бессилии не знающих, что предпринять.
Черняк, наблюдая сквозь щель в бинокль за тем, как из разрушенного бомбой дома вытащили тела двух подростков, вслух произнес:
— Ребятишки в доме были. Видимо, спали еще, когда бомба попала.
— А та женщина, что по полю бежала? — Старшина, которому было трудно что-либо разглядеть, посмотрел на капитана.
— По всей видимости, их мать… — предположил Черняк, не отрывая бинокль от глаз. — Скорее всего, пошла в сарай корову доить, там и застал ее этот налет…
— Странно… Зачем немцам простой сельский дом бомбить? Там ведь ничего нет. Смысл-то какой? Не вяжется как-то одно с другим… Нелогично…
— Придет староста, у него и спросим. Он, вижу, тоже на пожаре. — Капитан отчетливо видел в окуляры, как Микола Карпенко, бегая вокруг разрушенного дома, махал руками, что-то крича, видимо, внутри разбомбленного дома был кто-то еще. И действительно, не прошло и минуты, как из-под обломков извлекли еще один труп — судя по внешнему виду, смерть настигла пожилую женщину в тот момент, когда она уже проснулась и успела полностью одеться.
— Спустись вниз и проследи, чтобы ребята из леса не высовывались! — приказал капитан. — А то подумают еще, что у нас здесь бой идет, да сюда ненароком рванут!..
— Я мигом, командир! — Журбин скатился по сену вниз и осторожно выскользнул из сеновала, оставив Черняка в одиночестве. Тот продолжал смотреть в бинокль, оглядел не только местность вокруг разрушенного дома, но и прощупал лес, стоящий стеной через поле. Было очевидно, что в налете на Хуторжаны имелся какой-то смысл, но вот какой? Что задумали немцы? Черняку сразу вспомнился Золенберг и операция «Тевтонский огонь», которая так и не претворилась в жизнь. А что, если немцы вновь решили вернуться к ее осуществлению? Нет, маловероятно. Так зачистка территории не проводится. Куда логичнее было бы рано поутру, когда деревня еще сонная, по-тихому въехать в нее, собрать всех ее жителей и ликвидировать на месте или же вывезти в другое место, а саму деревню сжечь. Но тут все случилось совсем не так. Самолеты совершили налет, разрушили бомбой дом, убили двух детей и двух женщин и… все — улетели. Кроме того, не было никаких признаков, что немцы вот-вот ворвутся в село также и по земле. Вокруг было тихо.
Полежав несколько минут и не увидев ничего подозрительного, капитан отложил бинокль в сторону и тут же услышал, как внизу скрипнула дверь сеновала, а потом закачалась под кем-то лестница.
— Кто? Ты, старшина?
— Я, командир. — Через несколько секунд Журбин уже лежал возле капитана, развалившись на сене, и поглядывал через щели в сторону горящих строений, возле которых продолжали суетиться жители Хуторжан. Сарай и сеновал уже догорали, в том месте, где они раньше находились, теперь тлели горящие головешки, которые должны были совсем скоро превратиться в золу.
— Как там ребята? — спросил Черняк.
— Все в порядке. Собирались уже к нам бежать, но я махнул рукой, чтобы в лес обратно вернулись.
— Хорошо, вовремя успел.
— Я другого опасаюсь, командир.
— Чего?
— Думаю, это только начало. Что, если после налета немецкие пехотинцы в село нагрянут?
— Даже если это случится — что это для нас меняет?
— Как это что меняет? Мы на этом сеновале, как в ловушке! Нужно уходить отсюда!
— Ну да! Ты хочешь, чтобы нас заметили и потом повесили старосту как пособника советских диверсантов! Не годится твой план, старшина. Здесь будем ждать. Досидим до темноты, а там уйдем.
Капитан отметил про себя, что его мысли были схожи с мыслями старшины. Оба, не понимая происходящего, допускали развитие ситуации по самому худшему варианту. В представлении Черняка немцы никогда не действовали вопреки логике, все у них было ясно, продумано и со смыслом. Какой-то смысл был и в этом утреннем налете, только сейчас он был пока скрыт от их понимания, непонятен и недоступен.
Запахло дымом. Переменивший свое направление ветер принес также запах жженого мяса — по всей видимости, в сарае заживо сгорела скотина.
— Посмотри-ка, командир. Не этого ли человека наш староста ждал? — Журбин выбрал в крыше сеновала щель, что была покрупнее, и теперь мог лучше видеть все происходящее возле разрушенного дома. — Похоже, что это старьевщик, о котором он нам говорил.
Капитан уже и сам понял, вновь прильнув к окулярам, что старшина, скорее всего, был прав. К месту пожара на телеге, заваленной разными вещами, подъехал мужчина, одетый в потертую, уже изрядно поношенную одежду. Соскочив с телеги, он подошел к лошади и стал держать ее под уздцы, наблюдая при этом, как догорают последние бревна, а трупы двух женщин и двух подростков люди укладывают на земле друг возле друга. Вскоре к повозке подошел староста Карпенко. По тому, как он жестикулировал руками во время своего разговора с хозяином повозки, а тот в ответ так же эмоционально что-то говорил, капитану стало понятно, что, видимо, кое-какую информацию им сегодня Карпенко сообщит.
И Черняк не ошибся. Через час, когда пожар был потушен, а тела погибших при налете унесли куда-то в глубь деревни, видимо, чтобы подготовить к похоронам, двери сеновала заскрипели, и снизу хриплый старческий голос спросил:
— Хлопцы, вы тут?
— Здесь мы, дед, поднимайся наверх…
— Лучше уж вы спуститесь…
Старшина и капитан, переглянувшись друг с другом, улыбнулись, еще раз убедившись, что Микола Карпенко был с легкой крестьянской хитрецой. Спустились по лестнице вниз, отряхнули с маскхалатов прилипшие травинки.
— Беда у нас в деревне, хлопцы… — начал староста, от волнения теребя в руках кепку. — Самолет немецкий дом разбомбил, двор со скотиной сгорел… А самое главное — четырех людей убило… И что самое страшное — ни за что ни про что… Вот беда-то какая!..
— Мы видели. Чей дом бомбили? — быстро спросил Черняк.
Староста стоял, переминаясь с ноги на ногу, вероятно, думая о чем-то другом.
— Что?.. А-а… дом?.. Степана Белькевича дом… Сам-то он утоп еще в тридцать восьмом, так там его жинка с детьми да мать ее живут… Жили теперь… — поправился Карпенко, тяжело вздохнув. — Всех убило. Деток и старуху бомбой в доме, а жинку в поле самолет пострелял… — Староста перекрестился, потом провел рукой по небритой щеке. — Со старьевщиком я еще гутарил… Да вы видели, небось?
— Что он рассказал? — Капитан инстинктивно придвинулся к старосте поближе. — Есть что важное?
— Такого что ценного — ничего, так, живут по селам люди, спину на немцев гнут, по-обычному жизнь идет, но вот касательно сегодняшней бомбежки кое-что интересное мне поведал…
— Давай, дед, не тяни… — подстегнул его Журбин. — Знаешь, нам все важно…
— Да я и не тяну… — пожал плечами староста. — Сказал, что других так же бомбили… Мы не первые…
— Погоди, погоди, давай поподробнее. Объясни, что он имел в виду? — На этот раз не вытерпел капитан. — В деталях расскажи…
— Да что в деталях. Перескажу, как было… В общем, когда приехал он в село, самолеты-то уже улетели. На пожар он лишь поспел. Ну, рассказал я ему, как все случилось-то, а он, когда выслушал, возьми да и скажи мне, что в других селах — в Жмычках, Савелках и Калиничах — так же немцы дома бомбили.
— Как так же?
— Так и сказал: как у вас, то есть бомбили те дома, что отдельно от других стояли, как бы в сторонке.
— И как он это объяснил?
— А никак не объяснил!.. Сказал еще, что в тех селах тоже два самолета дома бомбили… Наверно, одни и те же… Прямо как у нас, точно!..
— Ерунда какая-то!.. — удивленно протянул старшина. — Зачем немцам дома крестьян бомбить? Это же не военные объекты.
Капитан внимательно посмотрел на старосту и с легким нажимом, но рассудительно, как бы приглашая его поразмыслить вместе, спросил:
— А может, кто-то выдал немцам тех людей, чьи дома бомбили? Кто эти люди — возможно, они на подполье работали?
Староста в ответ только замахал руками.
— Да вы что, хлопцы!.. Какая из жинки Белькевича подпольщица? Я бы знал!.. Она после того, как Степка, муж ейный, утонул, только и делала что думала, как двух ребятишек прокормить!.. С огорода да со скотины только жила! Что вырастит — в городе продаст… Молоко да творог на базар возила!.. К тому же мать ее старая с ней жила! Вы что — какая из нее партизанка?
— А кто в тех домах жил, что в других селах разбомбили, ты знаешь? Можешь точно сказать, что они не были связаны с подпольем?
— Старьевщик бы мне сказал, если б то наши люди были!.. Нет, хлопцы, тут что-то другое…
— Как сам-то думаешь, дед? — сурово спросил Журбин. — Есть вообще какие-то догадки?
— Гадай не гадай, а тут точно знать надо…
Староста помялся немного, потом нерешительно произнес:
— Старьевщик сказал, что в тех деревнях, где дома бомбили, люди говорили ему, что после бомбежки самолеты куда-то в сторону Коростелей улетали…
— Где это — Коростели?
— На север от нас… Километрах в тридцати.
— А сейчас самолеты куда полетели?
— От нас, в смысле? От Хуторжан?… Да туда же и полетели — в сторону Коростелей!..
Черняк прикинул: такая информация уже кое-что да значила. Эх, узнать бы еще что подробнее! Староста тем временем продолжил:
— Вот что хочу сказать вам, хлопцы. Знакомый у меня в тех Коростелях есть. Поговорили бы вы с ним. Может, он что знает?
— Кто такой? — оживился капитан.
— Гнат Солоух. Тоже сведения для подпольщиков собирает и старьевщику их передает, как и я. Он моложе меня, к тому же без одной руки он. Немцы его не трогают, хотя и знают, что левую руку он потерял, когда в восемнадцатом годе, в империалистическую, с ними же воевал.
— А почему не трогают?
— Один он в Коростелях мужик остался. Деревня-то маленькая, а как война началась, всех мужиков успели в Красную армию забрать, а его по здоровью не взяли. Немцы харчи по селам собирают, вот его и назначили отвечать за те Коростели, не бабам же такое дело поручать.
— Доверять можно? Не выдаст?
— Зачем ему предавать — у него детей четверо, да и хлоцы к нему из Белостока приходили — сказали, что убьют, если сотрудничать с партизанами не станет. Куда ж ему деваться? Хоть он и сам по себе жил до прихода в наши края Советов, но своя рубаха, как говорится, ближе к телу: лучше сведения передавать и жить, чем на дереве болтаться да детей по миру пустить… Помрут ведь тогда с голодухи…
— Хорошо, выбора у нас все равно нет… — Черняк уже принял решение, попытавшись рискнуть. — Говори, как найти этого Гната?
Староста все подробно рассказал, не забыв описать внешность Солоуха и наиболее короткую дорогу в Коростели. По его словам, выходило, что лучше всего добраться туда, если идти вдоль реки Свислочь. Капитан про себя сразу же отмел такой маршрут: достоверно знал, что берега реки усеяны немецкими патрулями, нарваться на которые означало выдать себя, а он хотел дойти до села тихо, без лишнего шума, только в таком случае удастся разгадать тайну двух самолетов, что совершают налеты на окрестные деревни. К тому же нужно было еще поговорить с Сиротиным — летчиком, который прибился к его группе и теперь находился вместе с остальными бойцами в схроне. Возможно, он мог пролить свет на эти таинственные бомбежки, как-никак сам пилот.
Узнав от старосты все что нужно и дождавшись темноты, капитан и старшина покинули сеновал, взяли по мешку с хлебными караваями, что испекла Глебовна, и через огороды ушли в лес.
За весь день немцы в Хуторжанах так и не появились — опасения разведчиков оказались напрасными.
4
Свет прожектора прорезал темноту, пробежал по полю, затем осветил два стоявших друг возле друга самолета, после чего, мимоходом скользнув по строениям, ушел в сторону чернеющего вдали леса. Часовой на вышке, несмотря на многочисленную охрану, опасался нападения партизан, хотя за все время существования аэродрома ничего подобного не случалось. Со стороны леса, до которого было около километра, летное поле было обнесено колючей проволокой, на которой висели пустые консервные банки. И хотя сдержать нападение, случись такое, проволока вряд ли была способна, но все же могла бы при определенных обстоятельствах послужить сигналом тревоги.
Луч прожектора еще раз прошелся по полевому аэродрому, охватив все его небольшое пространство, потом погас. По инструкции, часовой должен был вновь включить его через три минуты. Летние ночи были светлыми, так что в постоянном освещении не было никакой необходимости.
Двери небольшого домика, служившего местом отдыха летчиков, были распахнуты настежь, и свет настольной лампы падал на изрядно помятую траву у входа. Стоявший у дверей часовой то и дело поглядывал внутрь, словно опасался за жизни двух сидящих за столом людей.
— О чем ты задумался, Генрих? — Пилот «Юнкерса» Курт Науманн, отставив бокал с вином в сторону, потянулся к колоде карт, лежавших на краю стола. — Давай лучше сыграем… Две первые партии на деньги, а остальные — как пойдет…
Генрих Майнц, не говоря ни слова, соглашаясь, махнул рукой. Находясь в изрядном подпитии, ему было все равно.
— Это должно ведь когда-то закончиться? Правда, Курт?
— Что именно? — Науманн подлил в бокалы вина и стал быстро раздавать карты. — Тебя что-то беспокоит? — спросил он, в недоумении посмотрев на своего товарища.
— Вот именно — «беспокоит»!.. Ты нашел весьма точное слово, Курт!.. Меня волнует, когда мы закончим воевать с детьми и стариками и будем громить вооруженных большевиков!.. Вот что меня тревожит!..
— Это зависит не от нас, дорогой Генрих, а от нашего начальства, ты же знаешь. — Курт раздраженно пожал плечами. Ему стали надоедать эти разговоры, которые Майнц стал заводить в последние дни. Науманна учили быть солдатом, и он не допускал мысли, что приказ бомбить села, который они вдвоем с Майнцем претворяли в жизнь вот уже неделю, мог быть нелепым, если не сказать — дурацким… — Не думай об этом, Генрих!.. Лучше выпей!..
Науманн протянул ему бокал. Майнц взял его и тут же залпом выпил.
— Ты стал пить прямо как русский!.. — усмехнулся Курт, наливая еще. — Хорошо, что завтра мы никуда не летим, а то в том состоянии, в котором ты будешь утром, станешь легкой добычей русских летчиков!.. — продолжил подтрунивать он над своим товарищем. — Кстати, ты нашел для нас новый аэродром?
— Пока нет… — ответил Майнц. — Но завтра обязательно отыщу…
— Даю голову на отсечение, что майор Реммер не допустит тебя к полетам!.. Ты уже достаточно выпил, мой дорогой Генрих. — Науманн махнул головой в сторону распахнутой двери, а потом, наклонившись через стол, тихо прошептал: — Уж поверь мне: этот часовой сегодня же доложит ему о том, сколько мы с тобой выпили!..
Майнц отмахнулся рукой, давая понять, что и это ему тоже безразлично. Сегодня, после утреннего налета на Хуторжаны, он на своем «Мессершмитте» облетел довольно большое пространство, но так и не отыскал летного поля, которое бы отвечало всем требованиям, пригодным для полевого аэродрома. Тот, на котором они сейчас находились, за прошедшую неделю отслужил свой срок, и теперь им предстояло перебазироваться дальше на восток, вдогонку за ушедшим вперед фронтом. Майор Реммер торопил его, намекая, что промедление в поиске может сказаться на служебной характеристике, за которой, вполне вероятно, последуют также и серьезные оргвыводы.
— Начинай первым, Генрих. Я даю тебе фору!.. — Науманн насмешливо следил за действиями Майнца, который пустыми глазами смотрел на свои карты, словно не видел их вовсе. Было совершенно очевидно, что он был сильно пьян. Скорчив гримасу, пилот «Мессершмитта» зло бросил карты на стол.
— Пасьянс ни к черту!.. Налей лучше еще вина!.. — попросил он, медленно поднимаясь из-за стола. — И пойдем на воздух, Курт! Я чувствую, что в этой душегубке меня развезло!..
В ответ Науманн тоже встал, и вдвоем они вышли наружу. Бокалы с вином он оставил на столе: ему не хотелось, чтобы весь следующий день он провалялся в постели с ощущением, что его череп неустанно разламывает молот.
Часовой у входа, щелкнув каблуками, вытянулся по стойке «смирно» и с безразличным выражением лица уставился в точку перед собой. Майнц хотел ему что-то сказать, но Науманн благоразумно увел его в сторону. Они обошли домик и остановились прямо напротив вышки, с которой прожектор ощупывал своими лучами темное пространство аэродрома.
Майнц, пьяно качаясь, схватил Науманна за руку.
— А где вино? Ты что, забыл его взять? Сходи, прошу тебя…
— Прекрати, Генрих. Думаю, с нас достаточно. Мы и так перебрали сегодня свою норму. Не хватало еще, чтобы в наших личных делах была запись о злоупотреблении алкоголем…
— Брось, какая запись!.. Ты что — не понял, нас ведь специально здесь держат, в этом глубоком, затхлом тылу!.. Вот, Курт, вместо того чтобы воевать, мы торчим здесь уже целую неделю, только и делая, что развлекаясь стрельбой по крестьянам!.. Сегодня я застрелил ведьму, которая убегала по полю, а еще раньше отправил на тот свет тоже несколько таких же недочеловеков!.. Помнишь, ты должен помнить старика, который выбежал из дома, когда ты не смог попасть в него бомбой с первого раза, потом я застрелил какого-то голого ребенка, который метался по двору, еще кого-то… уже не помню кого… Сколько это будет продолжаться? Мне нравится охота за этими безоружными и неполноценными варварами, Курт, но она мне надоела!.. Смерть как надоела!..
— Что поделаешь, Генрих, министр Розенберг сказал, что убивать этих славян все равно придется. Сегодня их убиваем мы с тобой, завтра будут убивать другие… Все меняется, друг мой, нужно лишь немного терпения…
— К черту терпение, Курт!.. Я хочу выпить!..
Луч от прожектора скользнул по лицу Майнца, заставив его заслониться от внезапного света рукой. Повернувшись к часовому на вышке, пилот «Мессершмитта», захлебываясь злостью, закричал:
— Эй, ты что делаешь?.. Ты хотел ослепить нас!.. А ну-ка слезай!..
Майнц потянулся к кобуре, успел вытащить свой «вальтер», но Науманн выстрелить ему не позволил. Резкий удар выбил пистолет из руки пьяного летчика.
— Не хватало еще, чтобы ты убил немецкого солдата!.. — зашипел Курт, подбирая «вальтер» и пряча его в свой карман, чтобы Майнц не наделал новых глупостей. — Представляешь, чем это может для тебя окончиться?
Видимо, выброшенный в кровь адреналин немного отрезвил пилота «Мессершмитта». Он затряс головой, приходя в себя, потом мягким голосом попросил:
— Верни мне оружие, Курт!..
Но Науманн не спешил удовлетворить просьбу своего друга. Он отрицательно покачал головой.
— Все, Генрих, пойдем спать. Пистолет отдам утром. Если Реммер узнает — думаю, тебе не поздоровится.
— Ты настоящий друг, Курт!.. Да, да, ты прав!.. Пошли, действительно нам пора отдыхать!..
Обнявшись за плечи, они двинулись к двери своего домика. У входа остановились: часового на посту не было.
— Ну, вот, дождались: побежал докладывать майору Реммеру!.. Та еще скотина!..
Майнц удивленно поднял голову.
— Ты это о ком, Курт: о часовом или о майоре?
— Один другого стоит… — ответил тот, подтолкнув Майнца вперед. — Давай, проходи…
Захлопнув за собой дверь, Науманн изнутри закрыл ее на задвижку — зная крутой нрав Реммера, он хотел отложить неприятный и теперь уже неизбежный с ним разговор на утро.
5
Они шли уже три часа, пока дорогу им не преградило небольшое болото, в которое втекал ручей, струившийся по неглубокой ложбине среди труднопроходимого бурелома. По мере приближения к болоту лес постепенно редел, деревья становились все меньше, приобретая уродливые формы — искривленные, как бы вывернутые наизнанку, они были сплошь покрыты лишайником.
Остановив группу, Черняк приказал радисту настроить передатчик — приближалось время выхода в эфир. Разведчики, сев на землю, расположились кругом, оставаясь настороже даже сейчас, когда они находились в самой гуще леса, где вряд ли могли быть немецкие патрули.
Черняк ждал радиограмму из Центра, полагая, что ответ Москвы хоть как-то прольет свет на ситуацию с налетами на мирные села немецких самолетов.
Сейчас был полдень, а всего несколько часов назад капитан, вернувшись с тремя разведчиками из Хуторжан, имел на эту тему разговор с летчиком Сиротиным.
Из села до схрона они добирались всю ночь. Лишь перед самым рассветом вышли к сломанной березе, под которой находился подземный бункер. Ударив три раза палкой по стволу дерева, тем самым предупредив о своем приходе, разведчики спустились вниз и от усталости повалились на нары. Отдыхать не стал только Черняк. Пересказав Сиротину все то, что они своими глазами видели в Хуторжанах, не забыв также упомянуть о сведениях, что привез в село старьевщик, капитан ждал теперь от летчика объяснений. Сиротин долго молчал, обдумывая слова своего командира.
— Прямо чертовщина!.. «Юнкерс» и «Мессершмитт» атакуют деревни!.. Я даже не знаю, что сказать!..
В тусклом свете лампы капитан увидел, как Сиротин пожал плечами. Они сидели за столом друг напротив друга. В котелок, стоящий на самом его краю, сверху падали капли воды, но внутри схрона было тепло и сухо. Черняк достал карту, медленно развернул ее.
— Ладно, пока отправим запрос в Москву, может, там что знают? — Он разгладил бумагу рукой. — Давай помозгуем вместе, летчик… Вот, смотри — это Коростели. Где здесь может быть аэродром?
— Смотря какой? — ответил Сиротин, взглянув на карту. — Если там лишь два самолета, то для аэродрома вполне сгодится и небольшая поляна. Ну, а если самолетов больше, то вот, вот и вот — он поочередно ткнул пальцем в места на карте… — Здесь могут…
— А до войны ты, вообще, летал над этими местами?
— Нет, наш авиаполк базировался восточнее, в районе Барановичей.
— Но ведь сбили-то тебя над нашим районом?
— Так сбили-то как? Нам, истребителям, была поставлена задача охранять бомбардировщики, что полетели железнодорожную станцию в Белостоке бомбить. Уже над самим городом из-за туч «Мессершмитты» вынырнули, в бой пришлось вступить. Когда подбили меня, то успел с парашютом выпрыгнуть, а дальше на хутор набрел, хозяин которого на вас вывел, сами знаете… Так что местность для меня незнакомая…
— Плохо дело… — хмуро отозвался Черняк, проведя пальцами по подбородку. — А что про сами самолеты скажешь?
— Это точно были «Юнкерс» и «Мессершмитт»?
— Меня тоже к войне готовили, не тебя одного… Так что немного я разбираюсь…
— Извините, товарищ капитан.
— Ничего. Говори…
Сиротин подавил смущение, подумал секунды две-три, потом заговорил:
— Судя по вашему описанию и если следовать точности, то одним из самолетов был «Ю-87». Немцы называют его «штука». Что могу сказать: самый распространенный немецкий пикирующий одномоторный бомбардировщик. Экипаж — два человека, пилот и стрелок-радист. Дальность полета — тысяча километров, может нести на себе до полутора тысяч килограммов бомб. На каждом таком «Юнкерсе» установлена сирена, которая призвана нагнетать ощущение панического ужаса, когда самолет заходит в атаку. Имеет незакрывающиеся шасси, прикрытые обтекателями, что создает видимость, словно бы из тела самолета растут когти, одетые в лапти. Именно поэтому у нас этот самолет называют «лаптежник». Это основные технические характеристики…
— А «Мессершмитт»?
— Тоже самый распространенный у немцев истребитель. Ничего особенного, все возможности изучены, никаких тайн нет…
— Так почему они вдвоем летают? — в сердцах спросил Черняк. — Бомбардировщик и истребитель!..
— Не знаю, товарищ капитан… — с горечью ответил Сиротин. — Хоть я летчик, но, скажу честно, для меня это тоже является загадкой… Поначалу я подумал, что немцы испытывают какой-то новый самолет, но теперь, когда вы точно утверждаете, что это уже известные «Юнкерс» и «Мессершмитт», то… — Сиротин покачал головой и беспомощно развел руки в стороны… — Одни вопросы…
— Да-а!..Час от часу не легче… — Черняк поднялся из-за стола и громко, чтобы расслышали все, отдал приказ: — Час на отдых, потом надеваем под маскхалаты немецкую форму и двигаемся в Коростели. Герасимов, рация готова?
Молодой парень быстро слез с нар, поставил передатчик на стол, надел наушники и принялся ловить волну. После гибели Звонарева — прежнего радиста группы — взамен Черняку сбросили нового: как оказалось, Герасимов учился вместе со Звонаревым в радиошколе, и, более того, они были лучшими друзьями. Немного присмотревшись, капитан отметил про себя, что новый радист, несмотря на отсутствие боевого опыта, довольно-таки неплохо справляется со своими обязанностями.
— Товарищ капитан, можно передавать… — сказал Герасимов, приготовившись к сеансу связи. Черняк обстоятельно и неспешно продиктовал текст радиограммы. Дождавшись ответа, капитан прилег на нары и попытался немного вздремнуть: Центр приказал выйти на связь ровно в полдень.
И вот теперь, пройдя по лесу многие километры и выйдя к болоту, возле которого они сделали привал, Черняк, присев рядом с радистом, ждал, когда Герасимов запишет на листке дословный текст расшифрованной радиограммы из Москвы. Когда наконец все было готово, радист протянул листок капитану.
Ш и ф р о р а д и о г р а м м а
Лесовику.
Интересующими Вас сведениями о полетах немецких самолетов в указанном районе Центр не располагает. Данная информация представляет особый интерес, в связи с чем Вам приказывается провести разведку мест их возможного базирования с выяснением задач, которые ставит перед немецкими летчиками их командование.
При получении каких-либо сведений незамедлительно информируйте Центр по «каналу два».
Захар.
Прочитав радиограмму, Черняк прикинул: «канал два» означал, что выход на связь был возможен теперь в любое время суток. С этого момента радисты Центра отслеживали эфир круглосуточно. Это также было сигналом того, что информация, которую от него ждут, представляет несомненную ценность.
По-видимому, понял капитан, с такой ситуацией Центр столкнулся впервые, поэтому здесь становились важны хоть какие-то сведения, пусть даже на первый взгляд и незначительные.
Черняк сжег бумагу и отдал приказ двигаться дальше. Коростели были уже недалеко, но места пошли гиблые — влажная земля чередовалась с вязкой черной трясиной, где за каждой кочкой таилась смерть. Напрямик через болото капитан идти не рискнул — опасно, да к тому же такой переход отнял бы много сил, которые, несомненно, сегодня еще понадобятся, а решил двигаться медленно, но верно — в обход.
Разведчики стали огибать болото и вскоре вышли к небольшой лощине, поросшей папоротником. Здесь они наткнулись на звериною тропу, идущую на север — как раз в сторону Коростелей. Пройдя по ней с километр, остановились: тропа вывела их к довольно широкому и глубокому ручью — стало очевидно, что лесные обитатели ходили сюда на водопой.
Капитан внимательно огляделся вокруг, не заметив ничего необычного, поднес бинокль к глазам: вдали, через ручей, сквозь просветы в деревьях виднелись крыши домов. Достав карту и убедившись, что они действительно вышли к Коростелям, Черняк отошел в сторону, подозвал Журбина и показал в сторону села рукой.
— Вот, старшина Гнат Солоух, как сказал Карпенко, живет в самом центре… Днем незаметно пробраться к его дому не получится, а до ночи ждать мы не можем.
— Что предлагаешь, командир?
— Пойдем открыто, в немецкой форме, я офицер, вы солдаты. Скажем, что грузовик в лесу сломался, заблудились и что аэродром ищем. Спросим в лоб — легче поверит. Да и подозрение от Гната отведем — появились, мол, в Коростелях немцы, нашли старосту и стали расспрашивать, дело-то обычное. Да и не хочу я, чтобы ребята про Солоуха знали… — Черняк кивнул в сторону бойцов. — Незачем им знать.
Старшина улыбнулся и с довольным видом хмыкнул.
— Звучит убедительно. Пожалуй, это выход, командир… — согласно закивал он. — Действительно, так и сами перед Гнатом не раскроемся, и от него возможные подозрения отведем…
— Но подстраховаться тоже не помешает.
— Каким образом?
— Вряд ли в селе телефонная связь есть, а тем более рация… — терпеливо продолжил объяснять Черняк. — Оставим на опушке леса одного бойца — пусть в бинокль за Коростелями поглядывает. Кто знает, вдруг Гнат Солоух предатель? Заподозрит что да к немцам побежит сообщать, когда мы из села уйдем. Здесь его наш боец и перехватит…
— Толково…
— Из леса выйдем со стороны дороги, что в Коростели ведет. Вот она… — Черняк провел пальцем по карте. — Пойдем строем, я, как офицер, — впереди…
— А как с Гнатом говорить будем? Немецкого языка он не знает, а мы, я так понимаю, молчать будем, раз немцами прикинемся.
— Разговаривать с ним я буду один… Причем для убедительности — на ломаном русском… Вы, соответственно, рот на замке держите…
— Понятно.
— Ну, вот, кажись, все и обмозговали… — подвел итог капитан. — В общем, поднимай ребят, старшина… А я пойду с Колодиным переговорю — его и оставим за селом присматривать…
Через полчаса Черняк повел группу вдоль ручья, который постепенно сужался, пока не превратился в небольшой ручеек, через который можно было легко перепрыгнуть. Приказал остановиться и снять с себя маскхалаты.
— Оставим их здесь… — коротко сказал капитан, поглядывая на Колодина. — Сержант останется в охранении…
Все двенадцать бойцов группы, выполняя приказ, быстро стащили с себя маскхалаты, сложили их под густой елью в общую кучу, для верности набросав сверху лапника.
— Идем молча… — начал объяснять Черняк, когда бойцы, оставшись в немецкой форме, выстроились в ряд… — В селе ни с кем из жителей не говорить, вести себя непринужденно, раскованно. Помните, что вы — немцы, оккупанты, а значит, должны выглядеть в глазах местного населения как хозяева…
Они перепрыгнули ручей и через пять минут вышли на лесную дорогу, что петляла между деревьев, построились в колонну по два человека, затем неторопливо зашагали по ней. Дорога была извилистая, с выступающими из-под земли толстыми корнями, о которые постоянно спотыкались.
Через десять минут ходьбы вышли к селу. Черняк твердой уверенной походкой шел впереди, теребя в руках стебелек, сорванный им на обочине дороги. Возле первого дома жестом остановил колонну, увидев, как в хлеву возится со скотиной какая-то женщина. Рассмотрев людей в немецкой форме, она попыталась спрятаться, но было поздно.
— Подходить сюда… — стараясь, чтобы акцент звучал как можно яснее, проговорил Черняк, рукой подзывая женщину к себе.
Та боязливо подошла к калитке, от волнения потерла о подол ладони и пугливо посмотрела на офицера, который смерил ее оценивающим взглядом.
— Кте староста эта деревня, кте его дом?
Поняв, что от нее требуется, женщина, успокоившись, затараторила:
— Там, там… в самой середке… — она показала рукой вдоль улицы. — Белой глиной хата мазана, видите?.. Там наш староста живет.
— Его фамилья?
— Солоух. Гнат Солоух.
— Корошо… — Черняк махнул рукой, и колонна солдат двинулась дальше. — До с-свиданья, фрау…
Тем временем староста уже спешил по улице им навстречу. Немцев он заметил уже тогда, когда они только-только вышли из леса. Гнат Солоух был еще довольно нестарый мужчина, правда, с одной правой рукой, ладони которой были покрыты мозолями от тяжелой многолетней крестьянской работы. Остановившись посреди улицы, староста в знак смирения снял с головы соломенного цвета шляпу и, когда колонна приблизилась, принялся низко кланяться. Но перед этим Черняк успел перехватить взгляд, брошенный на него исподлобья. Капитан отбросил травинку в сторону и, подойдя к Гнату вплотную, холодным властным голосом спросил:
— Ты есть староста?
— Я, господин офицер… я… Солоух моя фамилия…
— Ты говорить по-немецки?
— Не обучен, господин офицер… Сызмальства роблю, работаю то есть, крестьянствую… не учился нигде…
— Ладно… Как называться эта деревня? — Черняк обвел рукой пространство перед собой. — Видимо, это Гиляровка?..
— Что вы, господин офицер… Это Коростели… Коростели…
— Коростели!.. — повторил капитан, сделав удивленный взгляд. — Т-да, мы точно… как это… заблудились!.. А где Гиляровка?
— В двух верстах от нас, вам на юг идти треба…
Черняк уныло хмыкнул, но больше для видимости, ведь Гиляровку он назвал не случайно. Судя по карте, эта деревня, как правильно и сказал Гнат, находилась совсем рядом с Коростелями, так что аэродром вполне мог располагаться и там, а значит, появление заблудившихся немцев, ищущих этот аэродром, не могло вызвать серьезных подозрений. К тому же, учитывая такое небольшое расстояние, взлетающие самолеты могли видеть жители обеих этих деревень.
— Наша машин сломался в лесу, плохо дорога… Да еще ми заблуд-дились… Скажить, Со-солоух, как нам найти аэро-дром-м… где самолет летать?.. Он должен бить где-то сдесь…
Капитан про себя отметил, что в глазах Гната тревоги не промелькнуло. Всем своим видом он продолжал выражать покорность, лишь слегка сжались уголки рта, выдавая его внутреннее напряжение, но ответил он на удивление спокойно:
— Про какой аэродром спрашивает господин офицер?.. У нас нет такого…
Черняк недовольно пожал плечами. Поправил ремень с кобурой, затем с гневом в глазах постучал по ней пальцами, секунду подумал и для пущей убедительности вытащил пистолет, давая понять, что церемониться он не станет.
— Вы не понимайт меня, господин староста, и не хотеть помогать Великий рейх!.. Я точно знать, что тут кде-то есть аэро-дром-м!.. Ми ехать туда!.. Где он?.. Ви хотеть, чтоб я вас расстрелять?
— Что вы, господин офицер!.. Нема у нас ародрома!.. Видим, правда, что над нами самолеты летают… Вон из-за того леса появляются… — Гнат показал направление. — А где точно — не знамо…
«Хоть что-то стало проясняться, — подумал Черняк, пряча пистолет обратно в кобуру. — Нужно до темноты попытаться успеть найти место, где находятся эти чертовы самолеты!»
— Ну, вот… так уше лучше… Я запомню вас, С-Солоух!.. — Черняк погрозил Гнату пальцем. — И если вы мне соврать, то!.. — он вновь постучал по кобуре… — Мы вас шиссен… расстрелять…
— Детишки у меня, господин офицер… — зашептал Гнат. — Сиротами не оставьте…
— Ми будем думать об этом, господин староста… А сейчас ми торопимся…
Черняк отдал на немецком языке приказ и, зная, что бойцы вряд ли его поняли, жестом показал направление движения. Колонна мгновенно развернулась и зашагала обратно к лесу. Капитан шел последним: хотелось обернуться, посмотреть за реакцией Солоуха, но пришлось сдержаться. Ни словом, ни единым движением нельзя было выдать себя, ни тем более зародить в душе Гната хотя бы мало-мальского подозрения.
Уже когда вошли в лес, Черняк позволил себе расстегнуть верхнюю пуговицу мундира, которая сдавливала его шею, словно стальной обруч. Остановив группу, капитан подозвал к себе Журбина.
— Ну, что скажешь?
— Кажись, нащупали, командир! — негромко произнес старшина, подойдя ближе. — Вот только приличный крюк сделать придется.
Черняк глубоко вздохнул. Да, старшина мыслил правильно. Гнат показывал в ту сторону леса, куда добраться можно было, только если обойти Коростели полукругом. Было понятно, что на это уйдет много времени, но другого выхода у них попросту не было.
Солнце, поднявшееся над верхушками деревьев, начало припекать. Сойдя с дороги, Черняк отвел группу глубже в лес, в небольшом распадке приказал немного передохнуть. Прислонившись спиной к стволу сосны, капитан ладонью смахнул со лба капли пота. Решение он уже принял: выждать полчаса — время, за которое можно будет понять, предатель ли Гнат Солоух или нет, а уж потом начать действовать. По договоренности, Колодин должен был уже сидеть с биноклем на дереве и обозревать все ведущие из Коростелей дороги. Ждать его возвращения договорились у ели, под которой были спрятаны маскхалаты.
До нее группа добралась без происшествий. Облачившись в свою привычную одежду, бойцы заулыбались, настроение сразу улучшилось — все они были рады окончанию игры в немцев, которая была им явно в тягость.
Пока ждали возвращения Колодина, капитан обсудил с летчиком Сиротиным места возможного нахождения немецкого аэродрома. Примерив слова Гната Солоуха к карте, получалось, что самолеты могли базироваться где-то в двух-трех километрах от того места, где они сейчас находились — именно там были вполне пригодные для аэродрома поляны. Но пока это было только предположение, требующее проверки. Ситуация выглядела запутанной и в связи с тем, что линия фронта была далеко на востоке и, по уверению Сиротина, эти самолеты никак не могли быть частью фронтовой авиации люфтваффе, непосредственно участвующей в боях. Дальность полета не позволяла «Юнкерсу» и «Мессершмитту» вылететь на задание, выполнить его, а потом вернуться — у них попросту не хватило бы на это горючего.
— К тому же я не припомню, чтобы у немцев вообще когда-либо было всего два самолета на аэродроме… — уверенно добавил Сиротин. — Слишком мало. Нужно ведь еще и само летное поле охранять, пока самолеты на задание вылетают. Защиты с земли с помощью зенитных батарей недостаточно, необходимо еще прикрытие с неба.
— А никто и не говорит, что у немцев всего два самолета… — сухо ответил Черняк, пряча карту. — Согласен, летают всегда два, но ведь это могут быть не одни и те же самолеты, а разные? Найдем аэродром — тогда и ответы на все вопросы получим. Кстати, ты где учился?
— В Липецком летном училище.
— Немецкие самолеты изучал?
— Конечно. Особенно после Испании, когда стало ясно, что немцы возродили свою авиацию. Чтобы победить в воздушном бою, нужно досконально знать возможности своего противника. Инструкторы гоняли нас по этому спецкурсу нещадно…
Внезапно в воздухе возник вначале еле слышный, словно комариный писк, непрерывно идущий звук, который с каждой секундой усиливался, пока где-то над ними, чуть ли не над верхушками деревьев, стремительно не пронесся самолет, а потом звук стал быстро удаляться.
— Низко прошел… — уверенно сказал Сиротин, взглянув на капитана, который продолжал смотреть вверх, хотя вокруг все уже стихло.
— И что это значит? — осторожно спросил Черняк.
— А то, что самолет был на взлете… Похоже, мы где-то рядом с аэродромом…
6
Звериная тропа петляла между деревьев, выходила к ручью, ныряла в кустарник, а затем вновь выводила Колодина к тихо журчащей воде этого лесного ручейка, по всей видимости, берущего свое начало где-то в самой глуши Супрасельской пущи.
Когда разведчики, сбросив с себя маскхалаты, ушли, сержант, подождав немного, пошел по тропе обратно. Плохо было то, что никакой возвышенности, с которой можно было бы обозревать Коростели, в округе не было. Или все-таки была, но ее нужно было еще найти, а время, как назло, не позволяло.
Сержант ускорил шаг: нужно было торопиться — капитан с группой, одетые в немецкую форму, вот-вот должны уже войти в село. Свернув с тропы, Колодин вскоре вышел на опушку леса, внимательно посмотрел по сторонам. В глаза сразу же бросился раскидистый клен, который хоть и не был самым высоким деревом в этой части леса, но зато точно являлся самым удобным для того, чтобы взобраться повыше. На то, чтобы влезть наверх и удобно расположиться, у сержанта ушло не больше минуты: толстые боковые ветви клена отлично держали вес человека, и Колодин, встав в полный рост и обхватив ствол дерева левой рукой, поднес бинокль к глазам. Деревня просматривалась отчетливо, что сержанта порадовало: значит, место для наблюдения он выбрал правильное. Понаблюдав немного за селом, в котором ничего необычного не происходило, сержант повел биноклем влево — туда, где виднелась проселочная дорога, ведущая из деревни в лес. Именно оттуда должны были появиться капитан с остальными разведчиками. Вскоре так и случилось: ведя себя непринужденно и раскованно, на дорогу вышел Черняк в форме немецкого офицера, а за ним шагала колонна мнимых немцев. Сержант оторвал бинокль от глаз и усмехнулся: со стороны казалось, что в Коростели действительно нагрянула группа немецких солдат, по крайней мере, ничего подозрительного в их действиях Колодин не заметил. Будь он на месте жителей села, он бы точно не догадался, что прибывшие к ним немцы таковыми вовсе не являются.
Сержант видел, как капитан разговаривал с женщиной, потом с каким-то одноруким мужчиной прямо посредине улицы. Когда же Черняк повел группу обратно в лес, Колодин понял, что этим мужчиной и был Гнат Солоух — староста, за действиями которого после их ухода ему и приказал наблюдать капитан.
Вовсю светило солнце, и сержант опасался, что солнечные лучи, отражаясь от стекол бинокля, могут выдать его местонахождение. К тому же поднявшийся ветер заставлял шелестеть листья, не давая в полной мере слышать звуки, идущие снизу, с земли, откуда в первую очередь и могла прийти опасность.
За те полчаса — время, в течение которого нужно было вести за старостой наблюдение — сержант, можно сказать, ничего не увидел. Солоух продолжал стоять на улице до того момента, пока Черняк с разведчиками не скрылись в лесу, затем вошел в свой дом, откуда больше не появлялся.
Прождав нужное время и не заметив ничего, что могло заслуживать внимания, Колодин уже начал спускаться с дерева, как услышал звук, напоминающий шум самолетного двигателя. Определив направление, откуда этот шум доносился, сержант посмотрел в бинокль. Звук шел со стороны лесного массива, расположенного к северу от Коростелей. Сильнее прижав окуляры, Колодин повел биноклем вдоль верхушек деревьев и тут же наткнулся на черную точку, промелькнувшую перед глазами, словно молния. Сержант быстро устремил за ней бинокль — так и есть!.. Крылатая серо-зеленая машина, вынырнув из-за верхушек деревьев, стремительно набрала высоту, пронеслась над Коростелями с огромной скоростью, потом вновь стала превращаться в маленькую черную точку, а вскоре и вовсе исчезла.
Несмотря на быстроту всего случившегося, сержант все же успел заметить место, откуда самолет вынырнул из-за леса. Нужно скорее доложить обо всем капитану!..
Спустившись вниз, Колодин, уже не таясь, рванул по тропе обратно и вскоре уже стоял перед Черняком — запыхавшийся и радостный одновременно. Бойцы, предвидя что-то интересное, окружили его со всех сторон.
— Я видел место… — тяжело дыша, с улыбкой проговорил сержант.
— Какое место? Говори яснее!.. — Капитан, поправив автомат на плече, нахмурился.
— Откуда самолет взлетел!.. Увидел его на взлете…
Черняк и Сиротин переглянулись. Все сходилось — аэродром был неподалеку. Капитан торопливо достал карту и развернул ее прямо на земле.
— Показывай — где?
Колодин присел на колени, сорвал стебелек травы и ткнул им в точку на бумаге.
— Вот здесь…
— Точно…
— Точнее некуда. За самолетом я в бинокль наблюдал…
— Что за самолет? Успел рассмотреть?
— «Мессершмитт». Прямо как с картинки.
— А может, все-таки «Юнкерс»?
— Нет, у того шасси, как лапы ястреба, я знаю, в учебке проходил. «Мессершмитт» взлетел, точно он.
— А староста что?
— Как вы ушли, зашел к себе в дом и больше не показывался.
— Везучий ты, сержант: две хорошие вести зараз принес… — Черняк сложил карту и взглянул на Сиротина: — Получается, что правду нам староста сказал насчет местонахождения аэродрома? Как считаешь?
Летчик, понимая, что Черняк ждет от него подтверждения, все же неуверенно пожал плечами.
— Я бы не спешил с выводами… — без энтузиазма ответил он. — Информация требует проверки…
Капитан слегка улыбнулся, выпрямился в полный рост и громко объявил:
— Вот сейчас и проверим… Всем подъем!..
Разведчики прошли вдоль ручья, вышли к клену, с которого Колодин наблюдал за деревней. В лесу разыгрался ветер, от находящихся неподалеку болот потащило сыростью. Небо заполонили легкие перистые облака.
Капитан хотел сориентироваться: день пошел на убыль, и важно было определить возможное местонахождение аэродрома еще засветло. Выйдя на опушку, Черняк, бросив взор на лежащие впереди Коростели, обратился к стоявшему рядом Колодину:
— Так откуда «мессер» вылетел? Показывай…
Сержант указал рукой на север от села.
— Оттуда… — уверенно ответил он, поправляя гранату, заткнутую за ремень. — Аэродром точно где-то за тем лесом.
Черняк прикинул: на то, чтобы пройти к тому месту, требовалось не меньше часа, и это при условии, что идти придется быстро. Напрямик, через Коростели, можно было дойти и за полчаса, но повторное появление в деревне могло вызвать у кого-то из местных жителей подозрение, а оно было ни к чему. Потому капитан принял единственно верное в данной ситуации решение: пробираться к аэродрому, держась как можно ближе к опушке. Разведчики, услышав такой приказ, выстроились друг за другом в цепочку и зашагали в глубь леса.
Впереди группы в разведку Черняк послал Журбина: старшина, как самый опытный боец, к тому же повоевавший в карельских лесах, в случае появления опасности постарался бы ее избежать или, по меньшей мере, не дать застигнуть себя врасплох.
Идти приходилось осторожно, стараясь не оставлять на земле следов. Сосновый наст постепенно сменился лишайником, стали преобладать хвойные породы деревьев, вытеснившие лиственные буки, дубы и клены. Все чаще на пути разведчиков попадались кусты дикой малины и папоротника. Заметно увеличилось и число лесных птиц: сойки и сороки предательски трещали в верхушках деревьев, оглашая пространство на сотни метров вокруг. Каждый раз капитан останавливал группу, немного стояли, затем, понимая, что опасности нет, шли дальше.
Вскоре свернули в ложбину, долго шли по ней, пока она не привела их в ельник, раскинувшийся на границе леса. Судя по карте, где-то поблизости должна была находиться широкая и вытянутая в длину поляна, которая вполне могла служить аэродромом.
Едва вышли из ложбины, Черняк отдал приказ устроить привал. Сам же вместе с Журбиным и Сиротиным двинулся к границе леса: когда перед ними раскинулась поляна, сразу поняли — они нашли то, что так долго искали. В нескольких сотнях метров от опушки, посередине поляны, виднелась вышка с часовым наверху, а метрах в пятидесяти от того места, где они сейчас находились, по поляне в два ряда была протянута колючая проволока — явно от нападения со стороны леса.
Капитан посмотрел в бинокль: вышка с прожектором, несколько строений, цистерны с горючим, снующие туда-сюда солдаты охраны, два грузовика и легковая машина, а главное — стоящий на поляне «Юнкерс» не оставляли сомнений в том, что аэродром они обнаружили.
— Вот отсюда они и взлетают!.. — протянул капитан, не отрывая бинокль от глаз. — Нашли-таки… Посмотри-ка, летчик, что скажешь? — Черняк протянул Сиротину бинокль. — Похоже на аэродром?..
Тот долго и обстоятельно рассматривал поляну, водя биноклем из стороны в сторону, потом наконец ответил:
— Вполне годится…
— Как это «вполне»? — спросил Журбин. — А конкретнее?..
— Можно и конкретнее. Длина поляны позволяет и «мессеру» и «Юнкерсу» разогнаться и взлететь.
— Вот, уже лучше!.. — улыбнулся старшина, потом обернулся к капитану и спросил: — Что будем делать, командир?
— Пока не выясним количество охраны — предпринимать ничего не станем… Только наблюдать… Охраны здесь явно не меньше пятидесяти человек, по количеству грузовиков понятно. К тому же «мессера» нет. Улетел, а вот вернется ли? И почему один полетел, без «Юнкерса»?
— Ничего, скоро должен вернуться… — вставил Сиротин. — У него горючее на исходе…
— Только если он где-то в другом месте не заправился… — быстро поправил его Черняк, вновь поднеся бинокль к глазам. — Нужно нарисовать карту этого аэродрома на бумаге. Видимо, придется готовиться к его захвату. А нападение, как известно, только тогда будет успешным, если каждый боец будет знать, что ему делать при атаке и в каком конкретно месте он должен действовать… Так что сейчас важно все запомнить и зарисовать…
Когда карта была уже практически готова, на поляну приземлился и «Мессершмитт». В бинокль капитан видел, как летчик вылез из кабины, спрыгнул на землю и медленно зашагал твердой походкой к небольшому сараю, расположенному рядом с вышкой, а дойдя, по-хозяйски распахнул дверь и скрылся внутри.
Оторвав бинокль от глаз, Черняк повернулся к бойцам.
— На аэродром нападем завтра… — отчеканил он, потом задумчиво добавил: — А ночь будем думать, как это лучше сделать. Тут важно не столько этот аэродром уничтожить, как «языка» захватить, который нам про эти непонятные налеты на деревни расскажет… Да и Центр этого же требует…
7
Пилот «Мессершмитта», открыв дверь, буквально ввалился в комнату, распространяя вокруг себя запах бензина и масла. Курт Науманн лежал на кровати и листал журнал. Увидев Майнца, бесцеремонно прошедшего к столу и принявшегося стягивать летный шлем со своей головы, нахмурился, предчувствуя что-то недоброе.
— Что случилось, Генрих? У тебя опять плохое настроение?
Майнц промолчал, налил себе в стакан воды и залпом выпил. Науманн про себя усмехнулся: вчерашняя попойка не прошла для пилота «Мессершмитта» даром — с утра его мучило похмелье, голова раскалывалась от боли, так что пришлось дать ему таблетку, которая хоть немного облегчила его страдания.
— Наоборот, Курт! Сейчас я чувствую себя отлично!
Науманн с интересом посмотрел на приятеля, отбросил журнал в сторону, потом сел на кровати, свесив ноги на пол.
— Говори, Генрих. Ты же знаешь — я не люблю этих театральных пауз.
Майнц, поставив пустой стакан на стол, засмеялся.
— Я нашел аэродром, Курт!.. Теперь можно перебазироваться. Поле широкое, к тому же практически рядом расположена одна из наших пехотных частей. Там намного безопасней, чем здесь.
— Ты доложил об этом майору Реммеру?
Генрих скривил лицо.
— Пока нет… Имею я право хотя бы умыться, перед тем как идти к начальству?
— Ты нарываешься, Генрих… — покачал головой Науманн, с сожалением взглянув на приятеля. — Могу точно сказать, что такого отношения к себе майор не простит. Он явно воспримет твое поведение как вызов и неуважение к нему с твоей стороны, подрыв его авторитета как командира.
— Об аэродроме я доложил по рации дежурному. Тот, конечно же, все передал майору. Так что, я уверен, Реммер уже знает об аэродроме…
— Не тешь себя иллюзиями. Даже если и так, все равно ты должен действовать по уставу…
Майнц прошел к своей кровати, снял со спинки полотенце и вытер им лицо. Перед этим на гвоздик, прибитый к стене, повесил свой летный шлем.
Сегодня утром, проснувшись раньше Науманна, он почувствовал, как кружится голова: пришла неминуемая расплата за вечер, проведенный с бутылкой спиртного. Он вышел на улицу и долго умывался холодной водой, стремясь привести себя в чувство. Но облегчение наступило лишь тогда, когда Курт поделился с ним таблеткой от головной боли. Но страдания на этом для него не закончились. Майор Реммер довольно долго распекал его за невоздержанность к алкоголю и, как и предполагал Науманн, пообещал указать о его пагубной привычке в своем рапорте, который ляжет в его личное дело. И это несмотря на наличие у него, Генриха Майнца, высоких покровителей в руководстве люфтваффе. Майнц не сомневался, что Реммер подстрахуется: приложит к своему рапорту письменные показания свидетелей его вечерней попойки. Он вполне допускал и такой вариант, когда и Курт, не имея связей, которые бы уберегли его от возможных неприятностей по службе, покажет так, как потребует от него Реммер. Майнц не хотел себе признаться в том, что, по сути, майор был прав: на него, Генриха Майнца, возложена задача поиска нового аэродрома, а своим поведением он фактически срывал ее выполнение. Тем не менее, немного придя в себя, в полдень он все-таки вылетел на задание. Взлетел нормально, прошелся над Коростелями, оставил позади Гиляровку — два села, расположенные неподалеку от аэродрома, потом взял курс на восток, в сторону фронта. Долго летел над лесом, потом свернул южнее, и вскоре пошли засеянные хлебом поля, которые русские не успели сжечь в июне, когда отступали. Удивительным для Майнца было то, что он практически не видел холмов — земля, расстилавшаяся внизу, казалась ровной, словно поверхность стола. Один раз встретился в небе с «Фокке-Вульфом»: подлетел ближе и в знак приветствия помахал летчику рукой. Тот в ответ мотнул головой, давая понять, что приветствие принял. Погода была идеальной: легкие перистые облака, заполонившие небо с самого утра, теперь исчезли, встречный ветер был в пределах допустимого, позволяя не тратить горючее сверх нормы. Русская авиация также не беспокоила. Крепко вцепившись в штурвал, Майнц усмехнулся: да и как она могла беспокоить, если, во-первых, фронт был далеко, а во-вторых, русские потеряли большое количество своих самолетов в первую же неделю войны. Летай — не хочу!.. Внизу по проселочным дорогам и шоссе непрерывным потоком двигались на восток пехотные и моторизованные части вермахта, по железной дороге в ту же сторону шли эшелоны с танками и орудиями. Однажды он увидел длинную колонну русских военнопленных, которую вели на запад. В другом месте где-то сбоку промелькнула охваченная огнем деревня, жители которой, понял он, по всей видимости, оказывали помощь партизанам. В таких ситуациях, согласно директивам, сами деревни полностью сжигались, а жители либо отправлялись в концлагеря, либо уничтожались на месте. Наблюдая за всем происходящим, Майнц воодушевился: только с высоты птичьего полета можно было оценить, какая страшная сила катится на восток. Майнц был уверен, что русским не устоять против такой громады. Сам он неоднократно представлял себя за штурвалом самолета, под крыльями которого будет трепетать столица русских — Москва. И не важно, что это будет за самолет — истребитель или бомбардировщик. Важным было другое: он хотел почувствовать себя сопричастным к разгрому русских, когда они окончательно капитулируют, и ту огромную территорию, которую, по словам министра Розенберга, они несправедливо занимали до войны, начнут осваивать ее истинные хозяева — немецкие колонисты, нордическая раса арийцев.
Подходящее место для нового аэродрома Майнц отыскал, когда внизу промелькнула излучина реки и по обоим берегам пошли необработанные поля, видимо, использовавшиеся в качестве пастбищ. Произошло это после того, как он сменил курс самолета с востока на юго-восток. Место было вполне подходящим: плотно утоптанная земля не позволяла шасси самолета вязнуть в почве. А это было самым главным. Майнц несколько раз пролетел над понравившимся ему местом, покружил над ним, опускаясь все ближе и ближе к земле, убедился в своей правоте и только потом поднял самолет вверх. К тому же примерно в километре от этого места раскинулось большое село, пролетев над которым Майнц заметил какую-то расквартированную там немецкую пехотную часть. Это было как нельзя кстати применительно к системе обеспечения безопасности нового аэродрома. И хотя у летчиков имелась своя охрана, но лишние солдаты, находящиеся к тому же недалеко, можно даже сказать совсем близко, вовсе не помешали бы.
Достав карту, Майнц сделал на ней пометку карандашом, обведя место нового аэродрома красным кружком. Раньше над этим районом в поисках новой посадочной площадки он не летал, что было, как теперь оказалось, его большой ошибкой. Отдавая предпочтение полетам только в восточном направлении, он не учитывал местной топографической особенности: на восток леса тянулись огромным сплошным массивом, в котором отыскать нужную по размерам площадку было весьма проблематично, а вот чуть южнее лес понемногу редел, часто рвался в клочья, образуя обширные рощи и дубравы. Были здесь и реки, прорезающие территорию своими руслами.
Сообщив дежурному о выполнении задания, Майнц развернул самолет и лег на обратный курс. Боль в голове понемногу утихла, настроение сразу же улучшилось. Он даже принялся насвистывать про себя мотив старой немецкой песенки. Когда под крыльями самолета вновь замелькал непроходимый дремучий лес, Майнц взглянул вниз и заметил на узкой дороге, петлявшей между деревьев, запряженную лошадью телегу. Конь с трудом тащил воз с сеном, на котором сверху сидел старый крестьянин и подгонял животное кнутом. Майнц взглянул на приборную доску — горючего было более чем достаточно. Лицо тут же расплылось в улыбке — пилот в предвкушении очередного зрелища оторвал руки от штурвала и потер ладони. Выправив самолет прямо по лесной дороге, Майнц опустил машину ниже, поймал в прицел телегу и сразу же нажал на гашетку пулемета. Крестьянин, понявший, что сейчас произойдет, ловко спрыгнул на землю и скрылся за ближайшими деревьями. Пули прошили сено насквозь, потом ударили по крупу лошади. Конь от ужаса и боли заржал, хотел было рвануться вперед, но не сумел, подогнул колени, а потом завалился на бок и принялся хрипеть в предсмертных судорогах. Майнц взглянул вниз: в повторной атаке не было никакого смысла — лошадь умирала, а гоняться за стариком по лесу вовсе не входило в его планы. Он знал, что об этом «недочеловеке», как называл всех славян фюрер, позаботятся рыскающие по селам карательные зондеркоманды. Поэтому, развернув самолет, он резко увеличил скорость и вскоре благополучно приземлился на своем аэродроме.
Теперь, растянувшись на койке, Майнц старался мысленно представить свой предстоящий разговор с майором Реммером. Тот был ревностным служакой, к тому же педантом, а с такими людьми, как стало ему понятно, нужно держаться настороже, даже если у тебя имеются довольно высокие покровители в люфтваффе. «Уж не является ли майор секретным сотрудником СД — службы безопасности? — подумал Майнц. — Слишком равнодушно он относится к тому обстоятельству, что я прихожусь родственником самому Эрхарду Мильху — заместителю командующего авиацией Германии».
Майнц довольно много видел настоящих офицеров люфтваффе, чтобы не разглядеть, что поведение майора было несколько иным. Так мог вести себя лишь уверенный в своих силах человек, чувствующий за своей спиной поддержку могущественной структуры, каковой могла быть лишь служба безопасности или же абвер — армейская разведка.
Услышав, как стукнула входная дверь, Майнц усилием воли вернул себя в реальный мир. Бросив взгляд, понял, что идти на доклад ему не потребуется: у дверей стоял майор Реммер собственной персоной. Худощавый и высокий, с резкими чертами лица, он напоминал хищника, готового броситься на свою добычу.
Майнц и Науманн вскочили с кроватей и встали по стойке «смирно». Реммер прошел внутрь, остановился возле стола и взглянул на обоих летчиков. Вначале на Науманна, потом на пилота «Мессершмитта».
— Что-то я не вижу, Майнц, чтобы вы спешили на доклад. — Голос Реммера прозвучал на удивление спокойно. — В чем дело?.. Или вы забыли инструкцию?
Майнц все еще надеялся, что найдет с майором общий язык, поэтому ответил достаточно сухо и смиренно, без надменных интонаций:
— Виноват, господин майор. Больше не повторится…
Реммер метнул на пилота пристальный взгляд, желая, видимо, увидеть на его лице выражение ухмылки, но Майнц держался ровно и был непроницаем.
— Докладывайте, что вы там обнаружили. — Майор дождался, пока летчик развернет на столе карту района, затем добавил: — Прошу говорить конкретнее и не упускать деталей…
Летчик четко и обстоятельно доложил о своем полете, показал на карте обнаруженное им место для нового аэродрома, не забыл упомянуть и про обстрел крестьянской телеги с сеном. Реммер слушал внимательно, не перебивал. Когда Майнц закончил свой доклад, майор неожиданно улыбнулся и, обведя летчиков многозначительным взглядом, заметил:
— Что ж, господа, за время нашей совместной службы вы, вероятно, уже успели усвоить, что я требую от своих подчиненных четкого выполнения своих приказов… Не так ли?
— Так точно, господин майор… — ответил Науманн. Майнц ограничился лишь кивком головы, не понимая, куда клонит Реммер.
— Так вот… — продолжил тот… — Несмотря на некоторые огрехи, считаю, что вы неплохо справились с поставленной задачей. А потому властью, данной мне командованием, я принимаю решение о переводе вас на фронт. Для вас наступило время сразиться с большевиками, показать им силу немецкого оружия и силу своего характера. Я знаю — вы давно ждали такого решения. Не правда ли?
Оба летчика переглянулись друг с другом, все еще не веря тому, что только что сказал майор. Для них это было полной неожиданностью. Еще сегодня утром он гневно распекал их, а теперь вот произнес то, о чем они сами шептались друг с другом с того момента, как неделю назад их перебросили на этот аэродром и приказали бомбить и стрелять по мирным селам и их жителям.
— Это так неожиданно, господин майор!.. — начал Майнц, удивленно уставившись на Реммера. — А как же новый аэродром, что я отыскал сегодня? Все зря?..
— Не волнуйтесь, Майнц, ваша работа не прошла даром. На обнаруженном вами месте будут базироваться новые летчики, а ваша миссия окончена. Поздравляю вас с выполнением задания, господа!.. — Затем, неожиданно повернувшись к Науманну, майор сказал: — Мне нужно поговорить с Майнцем наедине. Оставьте нас…
Когда пилот «Юнкерса» вышел, Реммер, строго взглянув на Майнца, заметил: — Сегодня удачный день, и я не хочу портить его. Вы должны понимать, Майнц, что я не желаю ни вам, ни Науманну зла, я все делаю на благо Германии, и мне не хотелось бы, чтобы ваша дальнейшая карьера была подпорчена из-за какой-то нелепой ошибки, которую вы допустили, устроив попойку. Как я и обещал вам сегодня утром, я изложил об этом случае в рапорте… — Майор постучал пальцем по верхнему нагрудному карману, показывая, что именно там лежит данная бумага… — Однако я решил закрыть глаза на это правонарушение с вашей стороны. — Реммер криво усмехнулся, достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и разорвал его на мелкие кусочки, которые бросил в корзину для мусора, стоящую в углу помещения. — Я прошу вас не забывать об этом, Майнц… Никогда не забывать. Думаю, понятно и то, что о нашем разговоре тоже никто не должен знать. — После короткой паузы добавил: — И еще: завтра мы снимаемся с места, так что прошу начать подготовку к перебазированию прямо сейчас.
Едва за Реммером захлопнулась дверь, как в помещение буквально влетел Науманн.
— Что он тебе сказал? — спросил он, сгорая от любопытства. — Майор сегодня сам не свой, его как будто подменили!..
Майнц тоже ничего не мог понять — Реммер повел себя более чем странно. Ясно было одно: поведение майора было продиктовано какой-то причиной, которая была им неизвестна. Поэтому ответил приятелю просто:
— Сказал, чтобы мы готовили самолеты к перебазированию. Завтра мы улетаем отсюда…
8
Вернувшись в свою палатку, где находился его командный пункт, Реммер вызвал к себе начальника охраны аэродрома Штольца. Рослый гауптман предстал перед майором сосредоточенным и мрачным, поднял руку, как положено, гаркнул «Хайль Гитлер» и замолчал, ожидая приказа. Реммер не торопился, опустив голову, рассматривал на столе бумаги, сортировал их в две стопки, и лишь когда окончил это делать, оторвал голову от стола и посмотрел на вошедшего гауптмана.
— Наше местопребывание тут подходит к концу, Штольц. — Голос Реммера звучал напряженно. — Вернее сказать, наша миссия оканчивается здесь, чтобы продолжиться в другом месте. — Майор взял в руки карандаш, встал из-за стола и прошел к стене палатки, на которой висела карта, испещренная красными и синими пометками, жестом подозвал к себе Штольца и обвел карандашом нужное место. — Вот здесь Майнц нашел новый аэродром, и именно туда вы должны будете выдвинуться со своими солдатами. Но сначала необходимо съездить в Белосток и получить соответствующие распоряжения от командования. Выдвигаемся завтра, а сегодня оставшуюся часть дня посвятите подготовке. Нужно засветло слить с бочек горючее и заправить им самолеты, что останется — сжечь. Я свяжусь с технической службой — после нашего ухода пусть разберут все строения, уберут вышку и увезут пустые бочки. Выполняйте…
Штольц вышел, и Реммер остался один. Пройдя в угол палатки, он одернул ширму, за которой показалась неубранная кровать. Постель была смята и выглядела довольно грязно. Не утруждая себя возможностью раздеться, майор повалился на кровать, понимая, что сегодняшняя ночь будет для него на этом месте последней. Что ж, в конце концов, это должно было когда-нибудь закончиться. Когда две недели назад его вызвал к себе генерал Бреме и приказал выдвинуться на этот импровизированный аэродром, куда он назначается начальником, Реммер и представить себе не мог, чем ему предстоит заниматься. Бреме тогда не удосужился ничего ему объяснить, сославшись на секретность, но, надо отдать ему должное, предупредил — задание будет необычным. Правда открылась внезапно: на аэродроме было всего два самолета — истребитель и бомбардировщик, летчики которых должны были бомбить и обстреливать близлежащие села и убивать мирных жителей. Это больше походило не на военные действия, а на карательные операции, но Реммеру было не привыкать — в далеком тридцать четвертом, после «ночи длинных ножей», он вместе с другими тогда молодыми офицерами люфтваффе принимал участие в уничтожении оставшихся штурмовиков Рема — некогда всесильного главы СА. Возможно, как догадывался майор, тот его карательный опыт сыграл немаловажную роль в принятии командованием решения о назначении его на эту должность, в которой он пребывал до сегодняшнего дня. Все разрешилось утром, когда Майнц улетел на своем самолете искать новый аэродром. Радист принес Реммеру сообщение от генерала Бреме: как только такой аэродром будет найден, он, майор Реммер, должен прибыть в Белосток с личным составом, за исключением летчиков, которые на своих самолетах должны были перелететь ближе к линии фронта в распоряжение командующего авиацией группы армий «Центр». При этом Бреме сделал оговорку: если Реммер посчитает подготовку пилотов к реальным боевым действиям вполне достаточной. Если же нет, пилоты должны будут перебазироваться на новое место и продолжить заниматься тем, чем они занимались последнюю неделю. Майор сразу прикинул: в этом случае за летчиками последует и он сам, а этого ему вовсе не хотелось. Хотелось иного: сидеть в кабинете и спокойно заниматься штабной работой, что он в последнее время и делал. К тому же он достоверно знал, что у одного из летчиков — пилота «Мессершмитта» Майнца в родственниках ходит сам замкомандующего люфтваффе Мильх — правая рука Германа Геринга. Ссориться с Майнцом было себе дороже. Выпорхнув из-под его опеки, этот юнец мог начать мстить, что означало верный конец карьеры. Пусть уж лучше эти молодые летчики будут делать то, о чем они так долго мечтали, — биться с русскими в небе, возможно, там и погибнут, но отвечать за это будет уже не он, майор Реммер, а кто-то другой. В конечном итоге, успокаивал он себя, каждый человек печется в первую очередь о своем личном интересе, а уж потом — об интересах остальных, будь то другие люди или же государство. Так было всегда, так будет и впредь.
Это были законы психологии, характеризующие истинную природу человека, а природа эта была такой же простой, как и в животном мире: ты должен съесть кусок первым — иначе не выживешь. Дарвин был прав: человек такое же животное, ничем не отличающееся от остальных видов.
Первые люди рейха: сам фюрер в своей книге «Майн кампф» и министр Розенберг в своей книге «Миф ХХ века» — убедительно доказали этот тезис, признав его за истину, двигавшую человечество вперед в своем развитии. Ученые даже придумали такой науке название: «евгеника» — крайняя форма социал-дарвинизма. Он, майор Реммер, был с этими учеными согласен. По-иному просто быть не могло.
Немаловажную роль в принятии решения об отправке летчиков на фронт для Реммера сыграло и то обстоятельство, что он получил от надежных информаторов сведения о том, что запланированные налеты на окрестные деревни летчики всегда выполняли на «отлично», без каких-либо серьезных проколов, бомбили дома и расстреливали местных жителей без жалости. Обычно жалость была присуща малодушным и слабохарактерным юнцам, воспитанным не в духе истинного национал-социализма, а в духе христианско-религиозного благодушия, когда в умы вдалбливалась глупая теория о том, что «человек человеку брат». За последнюю неделю Реммер сумел убедиться в том, что Майнц и Науманн, слава богу, не относились к последней категории, а потому их вполне можно было рекомендовать к участию в реальной войне во славу Третьего рейха, что, собственно, он и сделал.
…Через час, немного отдохнув, майор вышел из палатки и огляделся: его приказ неукоснительно выполнялся. Вокруг, по всему периметру аэродрома, суетились люди. Техники возились возле самолетов, охрана сливала из бочек горючее, а Штольц энергично руководил всем этим процессом. Часовой на вышке с удивлением наблюдал за происходящим внизу.
Реммер довольно улыбнулся и отправился на дежурный пост, где находилась радиостанция — нужно было отчитаться перед генералом Бреме, что все идет по плану. Радист, получив приказ майора соединить его со штабом, настроил передатчик на нужную волну, после чего протянул микрофон Реммеру. Тот доложил генералу обстановку, упомянул о своем намерении выехать завтра в Белосток и сообщил о готовности летчиков к боевым действиям.
— Я слышал, что кто-то из них приходится родственником Мильху? — спросил Бреме, выслушав доклад.
— Так точно, господин генерал. Это Майнц, пилот «Мессершмитта».
— Как вы оцениваете его профессиональные качества?
— На должном уровне, господин генерал. — Майор напрягся, не понимая, куда клонит Бреме, поэтому, решив подстраховаться, добавил: — Молодежь всегда рвется в бой, им не терпится показать себя на реальной войне. Они не должны перегореть в своем стремлении биться с большевиками…
— Безусловно, майор, я с вами полностью согласен… — проговорил Бреме. — Но хочу обратить ваше внимание, что о Майнце я спросил вас вовсе не из праздного любопытства. Завтра летчики совершат перелет на свое новое место службы. Вы знаете об этом. Так вот: передайте Майнцу вашу оперативную карту — после прибытия он должен отдать ее командиру своей авиачасти. В последнее время фронтовые летчики во время полетов сталкивались в небе с нашими юнцами-«стервятниками», те, естественно, на их позывные не отвечали, пилоты принимали их за русских, проводящих авиаразведку на наших самолетах, и были даже случаи воздушных боев. На вашей карте обозначены места всех аэродромов, что расположены в нашей зоне ответственности — командиры фронтовых авиачастей должны знать, где они могут столкнуться с нашими подопечными, и заранее предупредить об этом своих боевых летчиков. Нам не нужно, чтобы немецкие пилоты перестреляли друг друга. — Бреме прокашлялся, потом продолжил: — Вы же — и это решено — возвращаетесь ко мне в штаб. Не хочу скрывать от вас, майор, работы заметно прибавилось. Русские сопротивляются намного сильнее, чем мы ожидали. В Белосток выезжайте завтра как можно скорее. Оставьте на аэродроме взвод солдат охраны — пусть дождутся прибытия технической службы. У меня все, майор. Хайль Гитлер!
Реммер отложил микрофон в сторону, вышел из дежурки и отправился в свою палатку — перед тем как передать карту Майнцу, во избежание возможных недоразумений, он намеревался несколько раз тщательно ее просмотреть.
9
Сиротин и Черняк лежали на земле возле старого бука и внимательно наблюдали за тем, что происходит на полевом аэродроме немцев. Вести наблюдение в полный рост опасались — часовой на вышке постоянно обозревал в бинокль прилегающее к летному полю пространство, в том числе и лес, в котором сейчас скрывались разведчики, и мог их заметить. Тогда ни о каком нападении уже речи быть не могло — исчез бы эффект внезапности, а он, как теперь стало понятно Черняку, только и мог обеспечить в сложившейся ситуации успех задуманной операции. Немцы превосходили их по численности в три раза — это было внушительно и не гарантировало положительный для разведчиков результат.
День стоял жаркий, и воздух раскалился так, что было трудно дышать. Беспрерывно донимали зудевшие вокруг оводы. До наступления ночи, которая принесла бы с собой прохладу и отдых от зноя, было еще несколько томительных часов. Цепляясь за верхушки деревьев, солнце не спешило уходить с небосвода.
За аэродромом разведчики наблюдали вот уже третий час. Хотелось пить, и, чтобы утолить жажду, им приходилось отползать в глубь леса, где под прикрытием кустов они доставали свои фляжки и жадно глотали ставшую теплой воду. Остальным бойцам капитан приказал расположиться подальше от опушки, под тенью деревьев и кустарника.
Было начало августа — пора, когда насытившийся солнцем лес пребывал в своем наивысшем расцвете, источая дурманящие запахи разнотравья. Лежа на земле и наслаждаясь природой, Черняк понимал — это время было недолговечным. Совсем скоро начнут одеваться в золото деревья, запылают ало-оранжевым багрянцем по ложбинам и балкам дубы и березы, пожухнет трава, затянут дожди, и в лесу будет царствовать запах прелой хвои. Для капитана такая перемена времени года означала исчезновение естественной зеленой маскировки, что создаст для его группы большую проблему, но пока, слава богу, это время еще не пришло…
Он смотрел в бинокль, наблюдая, как немецкие солдаты возятся возле бочек, сливая с них горючее, а потом в ведрах таскали его к самолетам, заправляя баки. Из бараков выносили какие-то вещи и укладывали их в кузов грузовика.
— Зашевелились что-то немцы… Похоже, сворачивают они свой аэродром. Что думаешь, Сиротин?
— Да, скорее всего, так… — протянул тот. — Но сегодня точно не уедут.
— Почему?
— Уже вечер, скоро темнеть станет, а на ночь глядя вряд ли немцы через лес рискнут сунуться, даже при такой усиленной охране. Самолеты еще могут взлететь, а вот солдаты охраны — сомневаюсь… К тому же видно, что часовой на вышке не собирается покидать свой пост. Наоборот, настраивает прожектор. Да и колючую проволоку не убирают. По всей видимости, отъезд у них запланирован на завтра.
— Да, логично… Но нам от этого ни холодно, ни жарко. Если завтра немцы уедут, а мы ничего не придумаем, то считай, что задание мы провалили. Нет, тут думать надо, думать… Дождемся вот Колодина с Журбиным, вместе и помозгуем.
Пошел уже второй час, как старшина и сержант ушли в разведку. Им было поручено найти дорогу, ведущую к летному полю. На карте ее не было, но дорога существовала, как-то ведь немцы добирались сюда, и капитан считал, что именно по ней они будут возвращаться обратно, когда покинут территорию аэродрома.
Вернулись разведчики спустя час, уже перед самым закатом. Выглядели устало, от долгого блуждания по лесу под глазами образовались мешки, дышали сбивчиво и часто.
— Нашли мы ее, командир. Дорога идет на север, потом круто поворачивает на запад… — доложил Журбин, когда лег на землю рядом с капитаном. Колодин примостился тут же. — Вся травой заросла, видимо, редко ею пользуются, — продолжил старшина. — С летного поля входит в лес, потом вновь выходит на открытое место, по-видимому, ведет к Гиляровке, а уже оттуда — в Белосток. Мы с сержантом прошли по ней насколько возможно — приметили места для засады.
Черняк уже смотрел на карту, которую предусмотрительно положил перед глазами. Да, все правильно: была дорога от Гиляровки на Белосток, она обозначена как проселочная, с выходом на шоссе.
— Немцы готовятся к отъезду… — резко сказал капитан, посмотрев на старшину. — По всей видимости, покинут аэродром уже завтра. В открытую мы напасть не можем — судя по наблюдению, немцев в три раза больше. При атаке днем мы будем видны как на ладони, а ночью территорию вокруг аэродрома освещает прожектор.
— Тогда остается одно — засада. — Журбин прищурил глаза. — Правда, самолеты по дороге не поедут. Летчики попросту улетят, мы их не захватим.
— Я думаю, что нужную информацию мы сможем получить не только от пилотов… — спокойно произнес Сиротин. — Смысл всех этих налетов на села наверняка знает начальник аэродрома.
— А если он полетит вместе с летчиками? — не сдавался старшина. — А по дороге будут возвращаться только обычные солдаты охраны.
— И из них можно многое вытянуть…
— Согласен, но это лотерея — могут знать, а могут и нет… Я не думаю, что они посвящены в детали. У них одна задача: охранять летное поле, а про цель всех этих налетов они вряд ли что знают.
— Товарищ капитан, а может, подслушаем немцев? — предложил Колодин. — Держат ведь они со штабом какую-то связь.
— Не какую-то, а по рации… — ответил Черняк. — Я внимательно осмотрел весь аэродром в бинокль — увидел лишь антенну над одним из деревянных строений. Видимо, у немцев там радиостанция. Телефон вряд ли есть. Провод по лесу тогда должен идти — опасно, партизаны могут наткнуться, да и до Белостока далеко. Куда проще держать связь по рации: никаких проводов не нужно, и к тому же разговоры ведутся на волне, которая известна лишь им. Все логично.
— Тогда что — все-таки засада? — напирая, вновь спросил Журбин.
— Другого варианта у нас нет… — согласился капитан. — Ночью пройдем к дороге, которую вы обнаружили. К утру мы должны быть готовы. Действовать будем в зависимости от того, как поведут себя немцы. Идите к ребятам, а я еще понаблюдаю…
Разведчики тихо отползли от опушки, скрывшись в глубине леса. Черняк смотрел в бинокль еще один час, пока не стало темнеть и часовой на вышке не проверил прожектор, включив его в направлении леса. Оставаться дальше на этом месте не было никакой необходимости. Капитан заполз за куст, встал в полный рост и двинулся туда, где находилась его группа. У него не выходил из головы один эпизод, который он увидел за последнее время наблюдения за аэродромом и который его сильно заинтересовал: один из летчиков прошел в палатку, находился там минут пять, а когда вышел из нее, то в его руках уже был какой-то планшет. Кто дал его пилоту и что в нем было? Обычно в таких планшетах хранились карты. Тогда какую карту вынес из палатки летчик? Возможно, ту, на которой отмечены места новых налетов? Вопросы вставали один за другим — Черняк терялся в догадках.
10
Генрих Майнц откинул полог палатки и шагнул внутрь. Начальник аэродрома сидел за столом и что-то писал. Услышав шорох ткани, Реммер поднял голову и посмотрел на пилота «Мессершмитта».
— Господин майор, пилот Майнц по вашему приказу прибыл! — отчеканил летчик, вытянувшись по стойке «смирно». Неожиданный вызов к Реммеру застал его за чтением одного из журналов, которых у Науманна было в большом количестве. Приказ явиться к майору передал часовой, что стоял у дверей их домика и который, как подозревали летчики, являлся одновременно и соглядатаем Реммера, докладывающим обо всем, чем они занимались в свободное от полетов время.
— Проходите, Майнц, присаживайтесь. Я не буду долго задерживать вас.
Едва пилот сел на стул, Реммер начал быстро и резко говорить:
— Как я уже говорил вам ранее, завтра мы покидаем этот аэродром. От генерала Бреме я получил в отношении вас и Науманна приказ: на своих самолетах вы должны перелететь к линии фронта в распоряжение командующего авиацией группы армий «Центр». Он отправит вас на конкретные места службы. Там вы получите возможность проявить свои навыки в настоящем бою.
— Это справедливо, господин майор. Я и Науманн чувствуем себя готовыми к битве с большевиками. Мы благодарны вам за оказанное нам доверие.
— Это мой долг, Майнц, хотя, не скрою, мне приятно слышать такие слова в свой адрес, тем более из ваших уст. — Реммер на миг усмехнулся, но тут же его лицо вновь приняло строгое выражение, словно его обдало холодом. — Теперь то, ради чего я вызвал вас…
Майор взял в руки планшет, лежавший на краю стола, и протянул его Майнцу.
— Возьмите. В нем карта, на которой обозначены все аэродромы «стервятников», что располагаются в нашей зоне ответственности.
Майнц принял планшет и вопросительно уставился на Реммера. Тот смотрел на пилота холодным тяжелым взглядом, словно видел впервые и пытался оценить его возможности. Потом, перейдя к делу, стал решительно объяснять:
— Эту карту, Майнц, вы должны передать командиру своей авиачасти, куда вас распределят. Это приказ генерала Клозе. Фронтовые летчики все чаще стали встречать в небе «стервятников», и, поскольку существование последних засекречено, боевые летчики, естественно, стали принимать их за русских, летающих на немецких самолетах. Были даже воздушные бои. Слава богу, никого не сбили, но больше так продолжаться не может. Командиры фронтовых частей по этой карте, где помечены аэродромы «стервятников», будут знать, на каких участках с ними возможны встречи, и перед вылетами будут предупреждать об этом своих летчиков. Вам понятно?
Реммер практически слово в слово произнес то, что до этого говорил ему генерал Бреме, отдавая приказ о передаче карты.
— Так точно, господин майор.
— Раз так, Майнц, тогда добавлю, что завтра я первым покину аэродром, со мной будет два взвода солдат, мне необходимо выехать в Белосток как можно раньше. Вы же дождетесь восхода солнца и только тогда полетите. На аэродроме останется взвод охраны, он будет ждать прибытия технической службы, которая займется разбором строений и их отправкой на новое место… Пожалуй, это все, о чем я хотел сказать. У вас есть ко мне вопросы?
— Никак нет, господин майор.
— Хорошо… — Реммер встал из-за стола. — Вы прошли специальную подготовку, вас готовили лучшие специалисты рейха в области авиации, а потому… — майор протянул пилоту руку, — вы должны оправдать возложенные на вас надежды. В том, что это обязательно произойдет, я нисколько не сомневаюсь. Желаю вам и Науманну успеха на новом поприще…
Майнц еще раз поблагодарил теперь уже своего бывшего начальника и с планшетом в руках вышел из палатки. Сейчас, когда все окончательно прояснилось, он почувствовал, как с его плеч словно гора свалилась — настолько сильным было напряжение, в котором он существовал последнюю неделю и которое было порождено длительным ожиданием неизвестности. Но теперь наконец это уже в прошлом…
Завтра у них с Науманном начнется новая жизнь…
11
— Так что, выходит, мы плохо работаем? — бросая вопрос в пространство, спросил генерал Калачев, сидевший во главе стола и смотря в сторону. — Или не так?.. Ну, какие будут соображения?
Вопрос был обращен к подполковнику Шубину, который сидел по правую руку от Калачева.
— Что скрывать, товарищ генерал, поступившая от Черняка информация об этих непонятных налетах на мирные села застала нас врасплох. Словно снег на голову свалилась. Пока мы не можем выяснить что-то конкретное, но делаем все от нас зависящее…
Калачев сосредоточенно молчал, затем повернул голову и посмотрел на своего подчиненного. Радиограмма капитана вызвала небольшой переполох в Управлении. Еще бы: впервые Центр не мог дать что-либо вразумительное на вполне закономерный запрос. А ведь именно Центр был призван собирать полный объем информации, а затем на ее основе координировать действия всех действующих в тылу вермахта разведгрупп, не говоря уже о том, чтобы их информировать.
— Какие конкретно приняты меры? — хмуро спросил генерал, обращаясь к Шубину.
— Мы запросили все наши группы о похожих ситуациях на других участках оккупированной территории.
— И каков результат?
— Прошло мало времени, ответы поступили пока только от командиров пяти групп. Интерес представляет лишь одно сообщение.
— Какое?
— От «Корнея». Напомню, товарищ генерал, он действует в районе Бреста. «Корней» сообщил, что в его зоне действий немецкие самолеты также несколько раз атаковали мирные деревни.
— Интересно… Но где Брест, а где Белосток? Далековато…
— Да, напустили немцы тумана — не разгонишь.
— Ничего, разгоним, вопрос лишь во времени… — не согласился Калачев. — Но время нас и поджимает. Что еще сделано?
— Запросили также все разведуправления фронтов. Надеялись, что какой-нибудь немецкий «язык» сообщит что-то ценное по этому поводу. Но мимо — все ответы отрицательные. Никто ничего не знает, ничего подобного в прифронтовой полосе не было. Вообще нет информации, которая бы заслуживала внимания. Я лично пересмотрел сводки за последний месяц — пусто.
— Нужно запросить сведения по линии госбезопасности, — приказал Калачев. — Нельзя исключать того, что по интересующей нас теме им что-то известно. Да, и вот еще что: важно также ориентировать нашу заграничную резидентуру.
— Уже сделано, товарищ генерал.
— А что сам Черняк? Выходил на связь?
— Пока нет. Эфир отслеживаем круглосуточно. Молчит. Видимо, что-то готовит.
— Да, это на него похоже… — покачав головой, протянул генерал, и Шубин подумал, что Калачеву предстоит еще одна бессонная ночь, с папиросами и крепким чаем. — Во всяком случае, к утру что-то должно проясниться.
Подполковник хотел сказать: «Гарантий никаких нет», но вовремя передумал: заранее расстраивать генерала не было никакой необходимости, тем более что за ночь действительно все могло случиться, и тому была масса примеров, подтверждающих этот факт. Поэтому Шубин, дипломатично согласившись с Калачевым, заметил:
— Черняк никогда не подводил нас, товарищ генерал. Думаю, что и в этот раз он не изменит своей традиции…
Калачев с любопытством посмотрел на него.
— Вам бы в МИДе работать, подполковник… — улыбнулся генерал. — Витиевато говорите…
— Так я из отдела внешней разведки пришел сюда служить, товарищ генерал. Как говорится, отрасль мне знакомая…
— Помню, помню… — махнул рукой Калачев и, когда Шубин уже вышел из кабинета, нахмурился, перевел взгляд на окно, постучал пальцами по столу, а потом вслух растянуто добавил: — Ну что ж, будем ждать…
12
С утра по аэродрому поплыл туман, молочно-белый, негустой. Его редкие белые щупальца выползали из леса, тянулись по поляне в разные стороны, заползали в щели строений, заставляя спавших там немецких солдат плотнее натягивать на себя одеяла.
Майор Реммер вышел из палатки наружу и взглянул на часы: было десять минут четвертого. На небе уже стали появляться первые проблески зари. Так и не сомкнувший глаз майор чувствовал себя уставшим. Несколько раз зевнул, затем поднял голову вверх, посмотрев на вышку: часовой щупал пространство поля прожектором, стараясь пробить полосы тумана, наползающие на аэродром со стороны леса. Близость болотистых мест всегда вызывала у Реммера чувство апатии, которое давило на психику, раздражало и угнетало. Майор боялся признаться сам себе, что туман, болота и огромные пространства лесов в конечном итоге стали порождать у него ощущение беспомощности. Проклятая страна!..
Из барака, в котором располагалась охрана аэродрома, вышел гауптман Штольц и быстрым шагом подошел к Реммеру. Вытянувшись, быстро спросил:
— Господин майор, когда прикажете выдвигаться?
Реммер закрыл глаза и тут же открыл их, отгоняя от себя последние остатки сна. Взглянул на Штольца: гауптман был одет в полевую форму, уже успевшую изрядно выцвести и истереться за полтора месяца войны.
— Выезд в семь утра. Со мной поедет лейтенант Ренгольд. Вы же, Штольц, останетесь здесь до приезда технической службы. Проконтролируйте их работу, убедитесь, что все сделано как надо, и только потом должны отбыть отсюда. — Майор на секунду задумался, потом словно бы спохватился: — Да, еще поручаю вам проследить за отлетом наших «стервятников». С сегодняшнего дня они считаются боевыми летчиками, соответственно, с этого момента к ним в полной мере применимы все инструкции и приказы по люфтваффе. Идите и готовьтесь…
Штольц козырнул и скрылся в бараке. Через минуту оттуда послышались звуки бряцающего оружия — проснувшись, солдаты проверяли свои автоматы и винтовки. Неисправность оружия могла стоить им жизни: придется проезжать сквозь лес, в котором могли быть партизаны, и если начнется бой, то шанс на спасение у солдат мог быть только тогда, когда их оружие будет действовать четко и без осечек. В противном случае счет их жизни пойдет уже на минуты. А умирать в далекой России затерянными в чаще вековых лесов никто из солдат не хотел.
Майор еще несколько минут постоял, вдыхая влажный утренний воздух, потом вернулся к себе в палатку. Спать не хотелось, он просто прилег на кровать, зажег настольную лампу, достал из кобуры «вальтер», повертел его в руках, любуясь красивой формой пистолета, затем затолкал его обратно. Свои личные вещи Реммер собрал еще вечером, сложил все в небольшой чемодан, который поставил у входа. Он окинул внимательным взглядом палатку: убедившись, что ничего не забыл, вытянулся на кровати. Так он пролежал с открытыми глазами два часа, когда же услышал шум заведенного двигателя грузовика и возгласы солдат, выскользнул из палатки наружу.
Уже рассвело, туман быстро уходил, оставляя после себя на траве прозрачные капельки росы. По аэродрому туда-сюда сновали солдаты, возле своих самолетов уже возились Майнц и Науманн, тут же были и их техники. Шофер «Опеля», открыв капот, ковырялся в двигателе. Майор надел на голову офицерскую фуражку, которую держал в руках, потом одернул китель и поправил кобуру, сдвинув ее с живота влево.
Увидев вышедшего из палатки Реммера, лейтенант Ренгольд построил в шеренгу два взвода солдат охраны и, когда майор подошел ближе, доложил:
— Солдаты к отправке готовы, господин майор. Разрешите занять места в грузовиках?
Реммер с приказом не торопился. Медленным размеренным шагом он двинулся вдоль строя, всматриваясь в лица солдат. Те вытянулись в струну и холодными ледяными глазами, не моргая, смотрели прямо перед собой. «Вот истинные исполнители воли фюрера! — подумал про себя Реммер. — Такие выполнят все, что им прикажут, дай только волю!.. Будут убивать, не задумываясь о морали и совести!.. Вот с такими солдатами мы и победим варварскую Россию — страну этих «недочеловеков», как любит выражаться наш фюрер!..»
Пройдя шагов десять, майор остановился, повернулся к лейтенанту и коротко бросил:
— Начинайте, Ренгольд!..
Солдаты по команде побежали к грузовикам, открыв задние борта, стали запрыгивать в кузов. Реммер в это время уже шел к самолетам: перед отъездом он хотел еще раз поговорить с Майнцем и Науманном, а также дать последние указания начальнику охраны аэродрома гауптману Штольцу.
Все пошло не так, как они предполагали. Наблюдая с опушки леса в бинокль, как ровно в семь часов утра два грузовика и легковушка тронулись по дороге с аэродрома, Черняк понял, что первый вариант нападения придется отбросить. Этот план исходил из того, что уезжать будут все немцы, за исключением, пожалуй, летчиков, которые попросту улетят на своих самолетах, а теперь получалось, что с территории аэродрома выехало всего два грузовика с солдатами и легковой автомобиль, а летчики и часть личного состава охраны остались. Это означало, что, услышав в лесу выстрелы и поняв, что на грузовики и легковушку совершено нападение, оставшиеся солдаты, во-первых, сообщат об этом по рации в Белосток; во-вторых, сами попытаются прийти на помощь тем, на кого напали, и тогда шанс выяснить причину таинственных налетов на мирные деревни многократно уменьшится. Оставалось действовать по второму варианту. Понимая, что времени на раздумья уже нет и план нападения придется корректировать, Черняк бегом побежал по лесной дороге к месту, где затаились его бойцы. Несмотря на раннее утро, воздух стал понемногу раскаляться, дышать становилось все труднее. К счастью, лесные птицы еще не проснулись, так что, можно сказать, капитану повезло. Беги он днем так, как он бежал по дороге сейчас, сойки и сороки предательски выдали бы его присутствие в лесу.
Пробежав метров двести от опушки, Черняк неожиданно юркнул в заросли кустарника, росшие на повороте дороги. Отдышавшись, огляделся — все были здесь, на месте.
— Немцы выехали… Правда, не все, часть осталась на аэродроме… — проговорил капитан, повернувшись к своим бойцам, присевшим на колени возле кустов, росших вдоль обочины лесной дороги. Это место для засады предложил старшина Журбин. Его он приметил еще днем, когда вместе с сержантом Колодиным по приказу капитана искал дорогу, ведущую на аэродром. Вечером он обговорил с Черняком разные варианты действий: пришли к выводу, что, учитывая численное превосходство немцев, лучше устроить нападение на них в лесу, и старшина рассказал капитану, где это лучше всего сделать. Черняк, выслушав Журбина, согласился. С наступлением темноты группа обошла аэродром краем леса и вышла к изгибу лесной дороги. В этом месте она не только делала поворот, но и шла под пологим углом вниз. Старшина рассуждал так: немцы, достигнув поворота дороги и спуска вниз, поедут медленнее, их можно будет пропустить, а в самом низу открыть по ним огонь с обочины — тогда дороги обратно им уже не будет. По бокам и спереди будет лес, где засядут атакующие, а позади останется пригорок, забраться на который обратно станет для машин занятием трудновыполнимым. Наверху можно будет оставить пару-тройку бойцов, которые сверху станут расстреливать немцев, как в тире.
Таков был первый вариант, который, как оказалось, теперь можно было исключить.
— Они будут здесь минут через десять… — продолжив, убежденно сказал Черняк. — Действуем по второму варианту. — Повернувшись к Герасимову, приказал: — Помни свою задачу, радист, и никакой самодеятельности… Как только отойдешь отсюда метров на сто, затаись. Услышишь, что машины остановились, отсчитай минуту и сделай одиночный выстрел. Повторяю — одиночный!.. Так будет больше шансов на то, что его не услышат на аэродроме. Нам нужно, чтобы его услышали только те немцы, что едут в грузовиках. Потом, если немцы повернут обратно, выйдешь к опушке, дашь пару очередей и станешь наблюдать. Захватим аэродром — подадим тебе сигнал, ну а если не удастся — тогда возвращайся в схрон и отправь радиограмму в Центр. Там решат, что делать дальше… Все, время не терпит, уходи…
Шум двигателей грузовиков приближался, становясь все громче. Герасимов побежал по дороге в глубь леса и вскоре исчез из вида. Убедившись, что радист скрылся, капитан махнул рукой, и бойцы тут же высыпали из кустов на дорогу. Как и в Коростелях, на них была немецкая форма, лишь старшина Журбин остался в советском маскхалате, но без оружия и со связанными за спиной руками.
— Как веревки? Не давят? — спросил его Черняк. На капитане была форма немецкого гауптмана, в которой он щеголял перед старостой Коростелей Гнатом Солоухом.
— Нормально. Сниму мгновенно… — иронически усмехнулся старшина. — Главное, чтобы немцы поверили…
— Будем надеяться… — ответил Черняк, доставая пистолет. В задуманном плане его беспокоило одно явно слабое место — незнание бойцами немецкого языка. Из всей группы им владели только он и боец Долгополов, которому капитан приказал держаться рядом с собой. Остальным строго-настрого велено было молчать, по крайней мере до того момента, пока они не окажутся на территории аэродрома, где говорить уже будет незачем и где, по всей видимости, боя избежать все же не удастся.
Судя по звуку, колонна немцев была уже совсем близко. Под ногами слегка задрожала земля, вибрируя под тяжестью машин с гитлеровцами.
— Кажись, началось!.. — громко объявил капитан. — Всем приготовиться… Готовы… Теперь быстрым шагом вперед!..
Из-за поворота вынырнул первый грузовик, за ним второй, последней двигалась легковушка. Черняк, шедший навстречу колонне, на ходу поднял левую руку вверх, предлагая остановиться. За ним почти бежали одетые в немецкую форму бойцы, толкавшие автоматами Журбина, у которого за спиной были связаны руки…
Грузовик резко затормозил, из кабины выпрыгнул лейтенант Ренгольд. Солдаты, сидевшие в кузове, ощетинились оружием в сторону леса. Перед выездом с аэродрома Ренгольд приказал снять с грузовиков брезент, чтобы при проезде сквозь лес солдаты могли быть готовыми к отражению возможного нападения.
— Разворачивайте назад! — закричал Черняк, подбежав к лейтенанту. — Впереди русские!..
Ренгольд удивленно таращился на неизвестного гауптмана, вынырнувшего из леса словно призрак.
— Какие русские? Где?..
Черняк, тяжело дыша, зло бросил:
— Кто здесь главный, лейтенант? Вы?
— Нет, майор Реммер, он в легковушке в конце колонны.
— Быстрее за мной!.. Скорее, времени нет!..
Черняк бросился вдоль грузовиков к «Опелю», лейтенант припустил следом за ним. Солдаты с удивлением наблюдали за происходящим. Когда подбежали к автомобилю, заднее стекло быстро опустилось, и недовольный голос Реммера прозвучал как удар кнута:
— В чем дело, гауптман? Кто вы такой?
Черняк наклонился ниже, рассмотрел на заднем сиденье обратившегося к нему офицера и заговорил:
— Прошу извинить, господин майор, гауптман Коллер!.. Впереди засада!.. Нужно возвращаться обратно. Русские выбросили десант!..
Словно бы в подтверждение его слов из леса раздался одиночный выстрел. Пуля, судя по звуку, ударила в росшее неподалеку дерево и срикошетила. Реммер вздрогнул и быстро спросил:
— Объясните толком, в чем дело?
— Ночью русские сбросили парашютистов. Мой взвод отправили на их поиски. Мы стали прочесывать лес и час назад наткнулись на русских. Завязался бой, моим ребятам удалось захватить в плен одного из диверсантов, остальные стали наседать на нас, и нам пришлось отступить.
— Так почему вы здесь?
— Мы успели допросить пленного русского, и он сказал, что десант сброшен для уничтожения аэродрома, расположение которого он показал на карте. Я принял решение двигаться в это место, чтобы предупредить о предстоящем нападении. Русские преследуют нас. Вы слышали выстрел, господин майор?
Реммер предпочел не ответить и продолжил сыпать вопросами:
— Сколько сброшено парашютистов? Что сказал пленный?
— Самих диверсантов около двадцати человек. Но русский сказал, что в лесу к ним должны присоединиться партизаны, и тогда вместе они организуют нападение на аэродром…
— Черт побери, этого никак нельзя допустить!..
— Так там действительно есть аэродром, господин майор? — сделав удивленное лицо, спросил Черняк. — Я думал, что он просто хочет сохранить себе жизнь, поэтому…
— Сколько у вас людей, Коллер? — словно не слыша обращенный к нему вопрос, спросил Реммер, прервав капитана.
— Пятнадцать человек, господин майор.
Реммер посмотрел на лейтенанта Ренгольда, стоявшего возле автомобиля и поглядывающего в лес. Его лицо от охватившего волнения стало красным, руки слегка дрожали, а глаза бегали из стороны в сторону.
— Возвращаемся обратно!.. Ренгольд, организуйте отход. Мы должны успеть вернуться на аэродром до того момента, как на него нападут русские. Вы же, Коллер, со своими солдатами будете прикрывать колонну сзади. До аэродрома недалеко, всего около двух километров!..
— Господин майор, я прошу вас взять пленного к себе в автомобиль. Нас он будет только сдерживать.
— Надеюсь, он не убежит?
— Никак нет, господин майор. У него связаны руки. К тому же один из моих солдат будет присматривать за ним.
— Хорошо, тащите его сюда…
Черняк оторвался от окошка, выпрямился в полный рост и повернулся в сторону бойцов своей группы, топтавшихся на лесной дороге.
— Эй, Бинбахер, тащи его сюда! — махнув рукой, крикнул он Долгополову, понимавшему немецкий язык. Тот, играя свою роль, по-немецки ответил «слушаюсь», демонстративно схватил Журбина за маскхалат и толкнул старшину перед собой по направлению к «Опелю». Для убедительности несколько раз ударил его автоматом по спине. Когда дошли до автомобиля, Черняк открыл заднюю дверцу и коротко бросил:
— Полезай вместе с ним, Бинбахер. Будешь охранять этого русского, он нам еще пригодится.
Капитан посмотрел на Журбина и едва заметным движением качнул головой — это был сигнал старшине в автомобиле ничего не предпринимать. Долгополов пригнул Журбину голову и подтолкнул его — старшина залез в салон, следом на соседнее сиденье плюхнулся и сам Долгополов. Реммер примостился рядом с водителем на переднее сиденье.
— Разворачивай, Фридрих!.. Быстрее, быстрее!.. Не хватало нам еще в плен к русским попасть!..
Шофер легковушки ловко развернулся на лесной дороге, следом за ним, увидев и поняв его маневр, стали разворачивать свои машины и водители грузовиков.
Лейтенант Ренгольд, запрыгнув на подножку одной из машин, показал рукой в сторону леса, куда вела дорога, и крикнул солдатам:
— Там русские парашютисты!.. Пригните головы, если жизнь дорога!.. Мы возвращаемся обратно на аэродром!.. Всем быть готовыми к бою!..
Солдаты прижались к бортам, пригнув головы ниже, на виду остались лишь два пулеметчика — по одному в каждом грузовике, — готовые в любую секунду открыть огонь по мнимым русским диверсантам.
Через минуту все три машины, развернувшись, поехали обратно по лесной дороге на скорости, которая только была возможна. Позади них, оглядываясь назад больше для вида, бежали бойцы Черняка. Капитан бежал последним, думая на ходу, как ему следует действовать на аэродроме, куда они сейчас направлялись под прикрытием немцев, которых удалось обмануть. У него не выходил из головы планшет, который он видел в руках одного из летчиков, с которым тот выходил из палатки. Становилось все более отчетливо понятно, что его необходимо заполучить. Именно поэтому Черняк жестом приказал Журбину до приезда на аэродром никаких действий не предпринимать.
Герасимов, прятавшийся за толстым дубом и наблюдая издалека за всем происходящим на дороге, убедился, что немецкая колонна развернулась и поехала в обратном направлении. Немного погодя, когда звук двигателей затих где-то вдалеке, он неторопливо, озираясь по сторонам, двинулся к опушке леса. Пару минут назад, как и приказывал ему Черняк, он, выждав время, выстрелил в сторону немцев, при этом прицелившись в ствол дерева, росшего возле дороги. И хотя расстояние было далеким, но все же он услышал характерный звук трескающейся коры — значит, его выстрел попал в цель. И действительно, практически тут же немцы принялись разворачиваться, а потом двинули назад. Вместе с ними, как теперь стало ему понятно, ушли и разведчики, его боевые товарищи.
Сейчас, осторожно шагая по лесной дороге, радист ощущал прилив душевных сил. Здесь, в глубоком вражеском тылу, с момента своей выброски, он чувствовал себя до последнего момента скованно, многого не понимал, старался лишь делать то, чему его учили в радиошколе, и не более того. Но теперь, убедившись, что замысел капитана Черняка начал претворяться в жизнь, воспрянул духом, осознав, что с немцами можно не только воевать, но и побеждать их. Это пьянило и радовало. Герасимов вспомнил Ваську Звонарева — лучшего своего друга, вспомнил, как в первые дни войны тот исчез из радиошколы, и только спустя неделю начальник школы сообщил им, что Звонарев был заброшен в тыл врага и погиб. Тогда же Герасимову и сообщили, что именно он заменит убитого друга. Он вспомнил, как на транспортнике, вместе с еще пятью бойцами, он под огнем зениток пролетел линию фронта, а потом их сбросили над кострами, горевшими на лесной поляне. Встретил их сам капитан Черняк, который был ему известен по радиограммам как Лесовик. И вот уже прошел месяц, как он в его группе…
Радист без происшествий добрался до места, где заканчивался лес и дорога выходила на открытое пространство поляны, ведя к аэродрому. Где-то впереди, уже на подъезде к нему, поднимался столб пыли, и мельтешили черные точки — было понятно, что это солдаты. Герасимов прислушался: до него доносился едва слышный шум — колонна втягивалась на территорию аэродрома, а потом все стихло.
Туман окончательно ушел, растворившись в воздухе, словно и не было его вовсе, однако, несмотря на это, понять, что происходит на аэродроме, было трудно. Выстрелов не было, бой там не шел, сигнальные ракеты не взлетали, как не взлетали в небо и стоявшие на поле самолеты. «Все ясно. Немцы пока не догадываются, кто пришел вместе с ними на аэродром!» — понял радист, взглянув на часы. Немного погодя, понимая, что тянуть дальше бессмысленно, Герасимов передернул затвор своего «шмайссера» и дал две короткие очереди в воздух, после чего отошел в глубь леса и спрятался в кустах орешника — свою задачу он выполнил, теперь наступила очередь действовать на аэродроме ребятам.
«Поверили ли мне немцы? Возможно, этот Реммер не так прост, как кажется на первый взгляд, и догадался, что мы не те, за кого себя выдаем. Во всяком случае, обстановка сама по себе должна была зародить у него подозрения!.. Как же: раннее утро, неизвестная группа солдат, рассказ о русских парашютистах, сброшенных для захвата аэродрома. Уж не переиграл ли я?»
Черняк всю дорогу до аэродрома ожидал от немцев какого-либо подвоха, но пока все шло так, как он и предполагал: сработал инстинкт самосохранения — уж лучше поверить в опасность и постараться ее избежать, чем рискнуть нарваться на бой, в котором не было никаких гарантий остаться в живых. Этот майор Реммер, видимо, героем не был и предпочел наиболее читаемый в этой ситуации вариант действий, приняв решение вернуться обратно под защиту охраны аэродрома. Что ж, уверился капитан, значит, его расчет оказался точным и он просчитал все правильно.
Когда колонна въехала на аэродром и позади, со стороны леса, воздух прорезали две шепелявые автоматные очереди, Черняк понял, что настал решающий момент операции. Герасимов все сделал правильно, нигде не ошибся. Теперь все решали быстрота и стремительность. Сейчас важно было не дать немцам думать, нужно было заболтать, заговорить их, создать панику, парализующую волю и рассудок, заставить их ошибаться. Только в этом был залог успеха.
Грузовики остановились, и Черняк рванул к легковушке, пытаясь первым заговорить с майором и подтолкнуть его к действиям, которые, по задумке капитана, должны были привести к уничтожению аэродрома, но только после того, как удастся выяснить его предназначение. К грузовикам уже бежали солдаты охраны и летчики, несомненно, удивившиеся возвращению совсем недавно уехавшей колонны.
— Господин майор! Русские уже на опушке леса!.. — крикнул Черняк, подбежав к машине первым. — Каков будет приказ?..
Реммер, слышавший выстрелы, выскочил из «Опеля», достал из кобуры «вальтер», готовый в любую секунду открыть огонь, присел на колени возле задней дверцы автомобиля. «Пленный» старшина Журбин и Долгополов остались внутри салона. Шофер тоже не посмел покинуть машину без приказа своего шефа, хотя, несомненно, был готов сделать это в любой момент.
— Мы будем обороняться, гауптман…
— У меня другое предложение, господин майор!..
— Какое? — удивился Реммер, смотревший в сторону леса, из которого, как он думал, вот-вот должны были появиться диверсанты и партизаны.
— Мы долго не продержимся!.. У русских численное превосходство. Рано или поздно они нас все равно додавят…
— Не тяните, гауптман!.. — раздраженно бросил Реммер. — Ситуация не способствует долгим рассуждениям, вы сами видите!..
— Вижу, господин майор, потому и предлагаю вам отдать приказ об уничтожении всего ценного, что есть на аэродроме. Летчики тоже должны немедленно взлететь. Так мы спасем и самолеты, и пилотов. Только после этого, ничем и никем не обремененные, мы постараемся вырваться из кольца… Это наш долг, господин майор!.. Решать нужно немедля, пока еще есть время!..
В это время лейтенант Ренгольд крикнул солдатам, находившимся в машинах, чтобы они заняли круговую оборону. Те один за другим посыпались из грузовиков на землю, на которой и остались лежать, распластавшись и приготовившись к отражению нападения. Начальник охраны аэродрома Штольц, поняв, что на аэродром готовится нападение, что-то прокричал часовому на вышке, и тот развернул пулемет в сторону леса. Пилоты спрятались под самолетами, а солдаты охраны, что оставались на аэродроме, спрятались за строениями, приготовившись к бою. Такая ситуация не входила в планы капитана, нужно было без промедления изменить ее в выгодную для себя сторону. Черняк бросил мимолетный взгляд в сторону своих бойцов: те продолжали исподволь незаметно рассредоточиваться по периметру аэродрома, занимая удобные позиции для внезапной атаки с тыла. Но долго так продолжаться не могло. Немцы, увидев, что на них никто не нападает, скоро опомнятся, и тогда вся затея с мнимым нападением русских парашютистов провалится. К тому же нужно было учитывать то обстоятельство, что радист аэродрома мог в любой момент запросить помощи из Белостока, отправив туда соответствующую радиограмму. Этого нельзя было допустить. Никак нельзя.
Придвинувшись к Реммеру поближе, Черняк выложил свой главный, как ему представлялось, аргумент:
— Господин майор, у меня появилась идея. Весьма рискованная, конечно, но все же…
— Говорите, Коллер, в нашей ситуации выбирать не приходится. Что вы там еще придумали? — Реммер повернулся, с интересом ожидая ответа от этого невесть откуда свалившегося на его голову гауптмана. — Надеюсь, это не авантюра?
— Отнюдь, господин майор. Наоборот, думаю, это единственный для нас шанс. — Черняк несколько раз кашлянул.
— Вы что — нездоровы? — спросил его Реммер.
— Чепуха, господин майор, — отмахнулся Черняк, — просто ночью в лесу слишком холодно, вот и простыл, когда охотился за русскими парашютистами. Вокруг еще эти чертовы болота!.. Я вот думаю, что будет, когда наступит осень? Ну да ладно… Так вот, свое предложение я строю на том основании, что нам неизвестно, откуда нападут русские и какими силами, верно? Кроме того, как я уже говорил, долго держать оборону у нас, по всей видимости, не получится. Шанс для нас выжить есть лишь в одном случае: летчики, пока еще есть возможность, должны немедленно взлететь, обнаружить сверху русских, а потом начать их бомбить и обстреливать. Мы же в это время попытаемся выехать на грузовиках с территории аэродрома. Видимо, придется ехать на машинах по открытой местности насколько это возможно, а потом пробираться пешком через лес. Пока пилоты будут прикрывать наш отход, русские диверсанты не смогут организовать на нас нападение. Нужно только подальше уехать, и тогда русским нас уже не догнать. Когда мы будем в безопасности, летчики смогут спокойно улететь на новый аэродром.
— Придумано неплохо, Коллер, совсем неплохо… — сказал Реммер, уже несколько по-иному, теперь с уважением взглянув на капитана. — Вы, я вижу, для обычного армейского офицера неплохо подготовлены.
— Я служу в абвере, господин майор. Спецподразделение по борьбе с диверсантами.
— Я так и понял. А форма?
— Для маскировки. И чтобы не возникало лишних вопросов.
— Меня имеете в виду? — усмехнулся Реммер.
— Всех… — уклончиво ответил Черняк. — В моей профессии, господин майор, успех приходит лишь к тем, кто не дает повода другим догадаться о своей причастности к контрразведке.
Реммер не ответил, стал молчать. «Обдумывает, какое решение принять… — понял Черняк, наблюдая за майором. — Нет, нельзя допустить, чтобы он долго размышлял… Все тогда станет понятно!..»
— Господин майор, нужно как можно скорее доложить о той ситуации, в которой мы оказались. У вас есть связь с Белостоком?
— Конечно… — ответил Реммер, по лицу которого Черняк догадался, что тот для себя уже определился, как действовать дальше. — Рация в дежурке. Вы со мной, гауптман?
Черняк для убедительности спросил:
— Прежде чем доложить своему начальству, я должен знать, господин майор, какое решение вы приняли?
— Вы предложили толковый план, Коллер, и я не вижу оснований его отвергнуть. Будем действовать именно так…
— Тогда я осмелюсь, господин майор, просить вас отдать еще один приказ…
— Слушаю…
— Летчики, когда взлетят, не должны брать с собой ничего важного и ценного. Их могут сбить, и тогда, не дай бог, в руки русских могут попасть документы. Те же карты, личные билеты…
— Да-да, вы правы, я сам об этом подумал… Что верно, то верно…
Встав во весь рост, майор повернулся в сторону самолетов, под которыми прятались летчики. Те лежали возле шасси и озирались по сторонам.
— Майнц, Науманн, бегом к себе в барак!.. — прокричал Реммер. — Берите свои документы и ко мне!.. Я буду находиться в дежурке… И захватите с собой летные карты!.. — Затем коротко бросил: — Так что, Коллер?
— Несомненно, я с вами, господин майор, только прихватим с собой этого пленного русского парашютиста.
— Зачем он вам?
— Возможно, удастся вытащить из него еще что-то важное. Под страхом смерти он скажет нам все, что действительно знает.
— Вы его захватили, вам и решать его судьбу. Хотя на вашем месте, Коллер, честно говоря, я не стал бы с ним церемониться, а расстрелял бы на месте. Сейчас он для нас обуза.
Реммер заметил, как летчики Науманн и Майнц, пригнувшись, побежали к себе в барак. Черняк в это время вытащил из автомобиля старшину Журбина, продолжавшего играть роль пленного русского диверсанта. Следом вылез и Долгополов.
— Мы готовы, господин майор.
— Видите вон то строение, — Реммер указал на дежурку, где была радиостанция. — Нам туда. Русский будет прикрывать нас собой. Возможно, у диверсантов есть снайпер, и я не хочу быть подстреленным, словно заяц или, что еще обиднее, как мишень в тире.
— Вы правы, господин майор, так и поступим. Бинбахер, ты все понял?
— Да, господин гауптман, — ответил Долгополов, державший «пленного» за рукав маскхалата. — Этот русский здоровяк, каких поискать! Нам повезло, что мы захватили его в плен. В рукопашном бою он натворил бы много бед, а так послужит нам живым щитом. Эй, поднимайся давай! — Долгополов демонстративно дернул «пленного» за рукав. — Встать… встать!.. — нарочито умышленно, с явным акцентом, по-русски проговорил он.
Втроем — Реммер, Черняк и Долгополов, прикрытые «пленным», короткими перебежками добрались до дежурки. Дверь в нее была открыта, радист выглядывал наружу, держа в руках автомат, явно не понимая, что происходит.
— Что случилось, господин майор? — спросил он, увидев подбежавшего Реммера, а с ним еще трех человек, один из которых был одет в советский маскхалат. — Вы вернулись!
— На опушке леса русский десант! Готовьте рацию, Мюллер, сообщим об этом в Белосток, запросим помощь.
В дежурке было тесновато. Черняк огляделся: типичный узел связи, ничего необычного. Стол, пара стульев да сама радиостанция. Негде развернуться.
«Это хорошо, — подумал Черняк. — Чем меньше будет здесь народа, тем легче будет претворить задуманный план в жизнь».
«Пленного» усадили на стул. Черняк слегка покачал головой — знак Журбину, что действовать пока еще рано.
Долгополов стоял тут же, внимательно наблюдая за каждым жестом капитана.
— Передавайте, Мюллер, — холодно приказал майор. Радист положил свой автомат на край стола, подсел к рации, надел наушники, стал вертеть тумблеры.
«Где же летчики? Если Реммер отправит сейчас радиограмму, то все сорвется! Нужно что-то делать!»
— Господин майор, подождите… — сказал Черняк. — Перед тем как мы свяжемся с командованием, я хотел бы задать еще пару вопросов этому русскому.
— Не вижу в этом необходимости, Коллер.
— Это важно, господин майор, — напористо произнес Черняк. — Мы до сих пор не знаем, откуда у русских появилась информация об аэродроме. Вполне вероятно, что у них свой человек в каком-то из наших учреждений. Мы должны выявить предателя.
— Думаете, этот пленный знает его имя?
— По крайней мере, мы должны попытаться хотя бы нащупать ниточку, ведущую к этому агенту русских.
На самом деле капитан попросту тянул время, не давая Реммеру начать радиосеанс. Летчики с документами должны были вот-вот появиться, и важно было до их прихода не дать майору ничего сделать.
— Ладно, Коллер, спрашивайте. Вы что — знаете русский язык?
— Я профессиональный разведчик, господин майор, и учил этот язык на протяжении семи лет. Конечно, как сказали бы мне мои учителя, он не отличается безупречной чистотой, но этого вполне хватит, чтобы вытянуть из этого русского нужные нам сведения. — Черняк повернулся к «пленному» и с угрозой в голосе по-русски спросил: — Откуда вы узнали о существовании аэродрома? Кто сообщил вам о нем? Имя?
«Пленный» молчал. Черняк ударил его ладонью по щеке.
— Имя? — повторил он, переходя практически на крик. — Как имя этого человека? Как его зовут?.. Ты все скажешь мне, грязная русская свинья!.. Ну, я жду!..
— Я не знаю…
— А кто знает?
— Не могу знать. Я лишь простой солдат.
— Где командир вашей группы? — напирал Черняк. Ему важно было создать в глазах Реммера ощущение действительности всего происходящего.
— В лесу, с остальными…
— Как мы сможем его узнать?
— Только если я его вам покажу. На всех парашютистах одинаковая форма, без знаков различия.
— А может быть, это ты командир диверсантов?
— Нет! — замотал головой «пленный». — Нет, я простой солдат!
В это время в дежурку ввалились два летчика.
— Ну, наконец-то! — воскликнул Реммер. — Прошу, господа, выложить все имеющиеся у вас документы. — Пилоты, выполняя приказ, положили свои планшеты на стол.
— Майнц, где карта, которую я передал вам вчера? — спросил майор, посмотрев на пилота «Мессершмитта».
— В моем планшете вместе с остальными документами, — ответил тот.
— Хорошо… — кивнув, продолжил Реммер. — А теперь слушайте меня внимательно… Сейчас вы должны немедленно взлететь. Русские могут напасть на аэродром в любую секунду. Мы не знаем точное их количество, и это скверно. Ваша задача, Майнц, Науманн, такова: после взлета обнаружить сверху русских диверсантов и партизан, а затем атаковать их. Пока вы будете бомбить и обстреливать русских, мы на грузовиках попытаемся уйти подальше от этого места. Вы же, после того как мы оторвемся, должны вылететь в расположение командующего люфтваффе группы армий «Центр», то есть следуйте прежнему моему приказу. Вам все понятно?
— Да, господин майор. — Майнц и Науманн согласно закивали головами.
— Выполняйте… Да… и позовите сюда Штольца.
Летчики, козырнув, вышли из помещения. Реммер тем временем повернулся к капитану.
— Так что вам ответил этот русский, Коллер?
— Он ничего не знает, господин майор.
— Этого и следовало ожидать, мы напрасно потеряли время.
Скрипнула дверь, и в дежурку вошел начальник охраны аэродрома Штольц.
— По вашему приказу явился, господин майор! — с порога козырнул он.
— Слушайте мой приказ, Штольц! — обратился к нему Реммер. — Как только наши «стервятники» поднимут в небо свои самолеты, мы на грузовиках должны покинуть аэродром.
— Все?
— Да, все. Если останется время — подожжем здесь то, что может гореть. Потом двинем по поляне на запад, попытаемся прорваться в Белосток через Гиляровку.
— Но тогда придется какое-то время идти лесом!
— Вы можете предложить какое-то другое решение?
— Никак нет, господин майор, просто это опасно — в лесу мы можем нарваться на засаду.
— Риск, безусловно, есть, но другого варианта я не вижу. Можно, конечно, остаться здесь и принять бой, но сможем ли мы продержаться до подхода помощи? Я в этом не уверен… Кстати, какие меры вы приняли для отражения нападения?
— Солдаты заняли круговую оборону, господин майор, — отрапортовал Штольц.
— А что русские?
— Пока никак себя не проявляют, молчат.
— Тогда не теряйте время, гауптман.
— Слушаюсь! — Штольц ушел, сильно хлопнув за собой дверью.
— Теперь, когда все необходимые распоряжения отданы, — сказал майор, посмотрев на радиста пронзающим взглядом, — считаю важным немедленно связаться с Белостоком. Вы установили связь, Мюллер?
— Связь есть, господин майор.
— Кто будет докладывать первым? Вы, Коллер, или…
— Никакого радиосеанса не будет… — резко прервал его капитан. Реммер, ничего не понимая, удивленно смотрел на Коллера, который нацелил на него пистолет. Майор инстинктивно потянулся к кобуре, но резкий окрик Коллера остановил его: — Не делайте глупостей, Реммер! Предупреждаю, что я никогда не жаловался на свою стрельбу. Первая пуля — ваша, вторая — вашему радисту.
Мюллер, все еще не веря в происходящее, стал приподниматься со стула, но встать в полный рост не успел — к изумлению Реммера, «пленный» русский парашютист мгновенно вскочил на ноги, схватил со стола автомат радиста и наотмашь ударил им того по голове. Мюллер как подкошенный без сознания упал на пол. Тот, кого Коллер называл Бинбахером, тут же принялся рвать провода радиостанции.
— Послушайте, Коллер, или как вас там… — Реммер понял, что попал в ловушку, и теперь на ходу пытался придумать, как из нее вырваться. Важно было за что-то зацепиться, но вот за что?
— Спокойно, майор, спокойно. Ваша жизнь нам не нужна. Мы лишь хотим, чтобы вы ответили на некоторые вопросы.
— Кто это — мы?
— А вы сами еще не догадались?
— Русские.
— Вот видите, вы уже сами знаете ответы на свои вопросы, так зачем их тогда задавать? Лучше ответьте на наши.
— Что вы хотите узнать?
— Что это за аэродром и каково его предназначение?
— Это все?
— Для нас достаточно. По крайней мере, на первое время.
— А если я откажусь?
— Тогда мы вас убьем, а о том, что нас интересует, нам расскажут летчики Майнц и Науманн. Так, кажется, вы их называли?
Реммер несколько секунд смотрел в одну точку. Он был напряжен и сосредоточен. Прямо сейчас, вот в этот самый момент решалась его судьба. Майор прекрасно понимал, что этот русский прав и у него действительно нет выбора. Как он проклинал себя за то, что позволил себя одурачить! Прошло секунд десять-пятнадцать, прежде чем он решился:
— Я понимаю, в моем положении глупо говорить о каких-то гарантиях, но все же… Вы сохраните мне жизнь, если я отвечу на ваши вопросы?
— Рассказать обо всем — ваш единственный шанс, — уклонился от прямого ответа Черняк. — Откажетесь — тут же умрете, вы должны это понимать, Реммер. Тем более на то, чтобы торговаться, у нас нет времени. Сказать честно, майор, у вас попросту нет иного выхода, кроме как начать говорить.
Реммер потупился.
— Похоже, вы действительно загнали меня в тупик. И вас интересует аэродром? — Майор теперь смотрел прямо в глаза капитану. — Так вот, хочу сразу сказать вам, что такие аэродромы есть на всех фронтах. И их не десятки, а сотни. Немудрено, что вам о них ничего не известно. Дело в том, что они начали действовать всего-то дней десять назад. Созданы по секретному приказу руководства люфтваффе для обучения молодых летчиков навыкам боевых действий.
— Уточните, что это означает конкретно?
— Как известно, обучение пилотов занимает довольно-таки продолжительное время, и к тому же это дело затратное, а потому, чтобы избежать в условиях войны среди неопытных летчиков больших потерь, на самом верху было принято решение, что, перед тем как отправить их на фронт, им стоит на практике отточить стрельбу и бомбометание. В качестве целей выбираются дома мирных жителей в селах. Вначале работает пилот бомбардировщика, стараясь попасть в цель с первого раза, а потом за дело принимается пилот истребителя. Он стреляет, как правило, по людям, выбежавшим из своих домов. Вот этим как раз и занимались летчики Майнц и Науманн.
— Почему было принято решение проводить тренировки именно на мирных жителях? — спросил Черняк.
— Расчет был на то, что в ответ по самолетам будет некому стрелять. В ваших деревнях практически нет мужчин, там остались лишь женщины, старики и дети.
— Да, они все правильно рассчитали, сволочи! — зло бросил Долгополов, до того лишь слушавший Реммера. — Топором и вилами самолет не собьешь! Из зениток бы по ним, гадам!..
Он весь побагровел от охватившего его гнева, еле сдерживая себя, чтобы не выстрелить майору в лицо, прикончив его на месте.
— На каждое село, Николай, зенитку не поставишь… — с сожалением сказал Журбин.
Долгополов кивнул.
— Все я понимаю, старшина, но чтобы вот так… Нет, все равно не могу принять такого. Ладно бы военные, а то…
Черняк жестом остановил его.
— Об этом — потом, после войны говорить будем, — объяснил он, затем, повернувшись к Реммеру, спросил: — Почему вы сегодня пытались покинуть территорию аэродрома?
— Как начальник я посчитал, что за неделю тренировок летчики вполне стали пригодны для ведения настоящих боевых действий. Потому с сегодняшнего дня я приказал им отбыть на своих самолетах на фронт, а сам аэродром перенести на другое место. Там уже будут проходить обучение новые молодые пилоты. Вот, пожалуй, и все…
— Про какую карту вы спрашивали недавно у одного из летчиков?
— На ней обозначены места базирования всех аналогичных аэродромов в нашей зоне ответственности. Пилот должен был передать ее своему командованию по прибытии на новое место службы.
— Зачем?
— Чтобы те могли заранее знать места, где боевые летчики могут столкнуться со «стервятниками», и принять соответствующие меры, чтобы подобного избежать.
— Со «стервятниками»?!
— Так мы называем молодых пилотов. Под таким же названием они проходят и в официальных документах.
Черняк, не опуская пистолета и не спуская глаз с Реммера, медленно подошел к столу, раскрыл один из планшетов и вытащил из него несколько карт и личные документы. Открыл один из них — документ был на имя Генриха Майнца, летчика-истребителя. Затем поочередно развернул обе карты на столе, после чего жестом подозвал к себе Реммера:
— Где карта с аэродромами «стервятников»?
— Вот она, от вас по правую руку.
Капитан мельком взглянул на бумагу, испещренную многочисленными знаками. На то, чтобы досконально изучить карту, времени не было. Он узнал все, что хотел. Теперь только оставалось передать полученную информацию в Центр. Но возникла новая проблема. Как это сделать? Как уйти с аэродрома живыми и желательно без потерь?
Снаружи послышался голос начальника охраны аэродрома Штольца. С каждой секундой голос становился все громче. Черняк попросту не успел ничего предпринять. Штольц буквально влетел в дежурку, по инерции бросив с порога заранее заготовленную фразу «Господин майор, все готово, можно выезжать», но, увидев картину, царившую в помещении, мгновенно все понял, резко рванул назад и закричал: «Русские! Это русские!»
В этот момент Реммер, воспользовавшись тем, что все внимание сосредоточилось на Штольце, попытался выхватить пистолет из кобуры, ему это практически удалось, но воспользоваться оружием он не успел — Черняк выстрелил первым, опередив его буквально на мгновение. Майор схватился левой рукой за грудь, наклонился вниз, захрипел, выронил пистолет и повалился на пол. Несколько раз дернулся, прохрипел что-то нечленораздельное, а потом затих.
— Все, ребята, мы раскрыты, теперь таиться незачем! — прокричал Черняк. За дверью затрещали выстрелы. — Уходим, пока нас гранатами здесь не закидали!..
Он быстро схватил со стола планшеты летчиков, ловко забросил их себе за плечо. Втроем, друг за другом, они выскочили наружу.
Бой на аэродроме разгорался с каждой секундой.
И здесь разведчикам, можно сказать, повезло. Крики Штольца о каких-то русских солдаты охраны аэродрома поначалу восприняли как сигнал к отражению атаки со стороны леса. Ведь именно оттуда должны были прийти партизаны и парашютисты. Немцы никак не думали, что русские уже здесь, на аэродроме, и что это именно те солдаты, которых они встретили в лесу и которые тащили с собой пленного советского диверсанта. Такое непонимание сыграло с гитлеровцами смертельную шутку. Два взвода солдат, следуя приказу Штольца, уже находились в грузовиках, поэтому, едва тот выбежал из дежурки с криками о русских, Колодин, поняв, что они раскрыты и видя, что немцы не обращают на него внимания, недолго думая бросил в кузова грузовиков по противотанковой гранате. Взрывная волна была такой силы, что Черняка, Долгополова и Журбина, выскочивших из дежурки, свалило с ног. Благо, что никого из них не зацепило. Зато одним махом было покончено сразу больше чем с тридцатью гитлеровцами, исковерканные тела которых валялись возле покореженных взрывами грузовиков.
Черняк метнулся за угол строения, где можно было укрыться. Тут же по доскам возле его головы застрекотали пули. Журбин перебежками рванул к вышке. Часовой сверху поливал пространство аэродрома огнем из пулемета. Старшина подбежал к пустой бочке из-под горючего и, высунувшись, дал снизу очередь, метя в пулеметчика. Тот пригнулся, тем самым на несколько секунд дав Журбину время беспрепятственно бросить гранату под одну из опор вышки. Ухнул взрыв, и та стала заваливаться набок; часовой с испугу прыгнул вниз и принялся истошно орать, катаясь по земле, — стало понятно, что при падении он сломал ногу. Теперь он был уже неопасен.
Повсюду трещали автоматные очереди. Оставшиеся в живых немцы еще огрызались огнем, спрятавшись в своих бараках, не давая разведчикам подойти на расстояние броска гранаты. Руководимые опытным командиром — гауптманом Штольцем, — гитлеровцы оборонялись со знанием дела. Становилось очевидно, что просто так они не сдадутся.
Разведчики развернулись полукругом и теперь поливали бараки очередями, кроша деревянные доски, в которых уже стали видны дыры от многочисленных попаданий.
— Командир, дежурку поджигай! Дым повалит! — крикнул Журбин капитану. Тот понял. Помещение радиостанции находилось недалеко от бараков, в которых засели немцы. Если поджечь строение, то под прикрытием дыма можно будет попытаться подобраться к фашистам поближе и закидать их гранатами.
Черняк юркнул обратно в дежурку, пошарил глазами, пытаясь найти то, что можно будет зажечь, увидел в углу кровать, на которой лежало одеяло. Не медля ни секунды, сгреб со стола какие-то бумаги, бросил их на кровать. Подсев ближе, поджег. Огонь с бумаги перекинулся на ткань, разгораясь все сильнее. Внутри все заполонило едким дымом, в горле сильно запершило, и потоком пошел кашель. Капитан, прикрыв рот рукой, рванул обратно. Выбежав наружу, остановился. Понял, что они допустили ошибку, и он, как командир группы, был виновен в этом в первую очередь.
Два летчика-«стервятника» — Майнц и Науманн — бежали к своим самолетам, до которых было уже недалеко. Увлекшись солдатами охраны, которые стеклись в бараки и теперь держали там оборону, разведчики совершенно упустили из вида пилотов, словно бы позабыв об их существовании, и те этим воспользовались. Теперь они хотели улететь с места боя на своих самолетах, а перед этим, что было более чем вероятно, уничтожить всю группу разведчиков, которые сверху будут видны для них как на ладони. И кто знает, как там может все еще повернуться?
Черняк в отчаянии ругнулся, поняв, что из своего пистолета «стервятников» ему было не достать — слишком далеко. Напрягшись, закричал:
— Сержант, уходят! К самолетам уходят!
Из разведчиков ближе всех к тому месту, где они стояли, находился Колодин. Обернувшись на крик капитана, он сразу же заметил бегущих по полю немецких летчиков, перевернулся на спину и дал по ним очередью из автомата. Пилоты бежали далековато друг от друга, а потому пули сержанта свалили лишь одного. Летчик рухнул на землю и больше не дернулся. Второй, видя, что подобная участь может грозить и ему, побежал из стороны в сторону, петляя, словно заяц.
Капитану с его места было плохо видно, но по внешнему облику и телосложению он догадался, что в живых из летчиков остался тот, кого Реммер назвал Майнцем — пилот «Мессершмитта». Значит, Колодин подстрелил Науманна — пилота «Юнкерса».
В это время пламя полностью охватило дежурку, и под прикрытием огня и дыма разведчики поползли вперед, сжимая кольцо вокруг бараков с немцами. Их уничтожение было теперь лишь вопросом времени. Однако капитана тревожила другая мысль: что делать с Майнцем? Хорошо, если он улетит на самолете с поля боя, а если он все-таки решится атаковать их сверху, ведь недаром же он тренировался целую неделю на мирных жителях?
Поначалу Черняк не понял, почему Майнц резко свернул в сторону и бежал теперь не к своему «Мессершмитту», а к «Юнкерсу». Но увидев, что кабина истребителя закрыта, а у бомбардировщика она распахнута, понял: Майнц опасался, что в момент, когда он станет открывать кабину, он уже не будет находиться в движении, тогда, соответственно, будет представлять собой отличную мишень, и его запросто могут подстрелить. Им двигало в тот момент единственное желание — выжить, выжить любой ценой.
Когда Майнц с разбегу вскочил на крыло, а с него ловко нырнул в кабину, захлопнув сверху за собой стеклянную крышку, Черняк увидел Сиротина. Тот, не опасаясь, что по нему могут открыть огонь засевшие в бараках немцы, открыто бежал по полю к теперь уже одиноко стоявшему «Мессершмитту». Майнц к тому времени уже успел вырулить «Юнкерс» и теперь разгонял его по полю, намереваясь поднять в небо. Когда это удалось, повернул машину и взял курс на запад, в глубь территории, контролируемой немцами.
Сиротин тоже, видимо, не зря обучался в летном училище. Нырнул в кабину «Мессершмитта» и завел двигатель так, словно это был его собственный самолет. Взлетев, на большой скорости устремился в погоню за «Юнкерсом».
Теперь, когда стало понятно, что Майнц, преследуемый Сиротиным, не рискнет атаковать их сверху, разведчики с удвоенной энергией усилили натиск на гитлеровцев. Тактика была простой: пока одни вели по баракам непрерывный ураганный огонь, не давая немцам высунуться, другие подползали ближе и синхронно бросали гранаты кто на крышу, кто под двери. От взрыва крыша обваливалась, барак загорался, после чего, повинуясь инстинкту самосохранения, немцы бросались через подорванные гранатой двери в открытый проем наружу, где попадали под уничтожающий огонь разведчиков. Так уже было разгромлено два барака, оставался последний, третий.
Тем временем в небе шел свой бой. Сиротин уже видел впереди себя вибрирующий хвост «Юнкерса». Когда он попытался пристроиться к нему сзади и скосить очередями, пилот бомбардировщика резко ушел вправо, по-видимому, разгадав маневр истребителя. Сиротин потянул ручку штурвала на себя, направив «Мессершмитт» вверх. Теперь он решил действовать иначе: расстрелять «Юнкерс», находясь сверху него. Его задачу могли облегчить облака, под прикрытием которых можно было подобраться к бомбардировщику вплотную, но их не было — небо, как назло, было чистым.
— Не уйдешь, гад! Не сможешь! Не дам! — вовсю орал Сиротин, пытаясь занять более выгодную позицию для стрельбы. — Это тебе не деревни! Это тебе не женщины и не дети! Сейчас, сейчас!
В какой-то момент Сиротин увидел, как от «Юнкерса» отделились черные точки и друг за другом полетели вниз.
«Бомбы сбрасывает, сволочь! Хочет скорость и маневренность себе увеличить! — догадался Сиротин. — Поздно, гад, поздно!»
Наконец-то он поймал в прицел фюзеляж «Юнкерса» и нажал на гашетку. Пули прошили корпус и повредили хвост. «Юнкерс» задергался, теряя управление. Пилот уже не мог контролировать свою обреченную машину, и бомбардировщик летел теперь ровно, представляя собой отличную мишень.
— Ну вот и все, долетался, сволочь!..
Зловеще улыбнувшись, Сиротин длинной очередью полосонул по хвосту, тот разлетелся на мелкие кусочки, и самолет стал кувыркаться в воздухе, пока с усиливающимся вращением камнем не полетел вниз. Сверху Сиротин видел, как «Юнкерс» рухнул на землю, оставив после себя столб огня — горючего в его баках было еще предостаточно.
Покружив над местом падения бомбардировщика, Сиротин развернул самолет обратно на аэродром. Когда долетел, увидел, что бой окончен, на поляне догорали последние строения, а вокруг них суетились разведчики. Значит, можно спокойно приземляться. Сиротин зашел на вираж, потом начал снижаться.
К остановившемуся «Юнкерсу» первым подбежал Черняк. Сиротин вылез из кабины, провел ладонью по лицу, тряхнул головой.
— Конец «Юнкерсу», товарищ капитан. Сбил я его, в землю он врезался.
— А пилот?
— Погиб.
— Сколько у «мессера» горючего?
— Перед тем как мне взлететь, самолет был полностью заправлен. Израсходовал я немного. А что?
— До линии фронта дотянешь?
Летчик удивленно посмотрел на капитана.
— Должен. Горючего хватит… Только я не понимаю, товарищ капитан…
— Это мой приказ, Сиротин. Нужно переправить в Центр важнейшие документы. Вот эти… — Черняк протянул летчику планшет. — Там карта с указанием точных мест всех аэродромов, аналогичных этому. Я допросил майора Реммера, и тот сказал, что таких аэродромов по всем фронтам сотни и готовят на них молодых пилотов люфтваффе. Перед тем как отправиться на фронт, они тренируются на мирных жителях у себя в тылу, на наших людях, Сиротин. Бомбят их дома и расстреливают с воздуха. Понимаешь теперь, как важно передать координаты таких аэродромов нашему командованию? Эти аэродромы должны быть уничтожены. На той карте, что я тебе передал, только небольшая их часть, но все же… Так что времени нет, Сиротин. Заводи мотор и лети. Я передам по рации, чтобы наши в твой самолет не стреляли… Давай…
Черняк пожал Сиротину руку, и тот запрыгнул обратно в кабину. Уже оттуда помахал капитану рукой, развернул самолет и пошел на взлет.
Дождавшись, когда «Мессершмитт» скроется в небе черной точкой, Черняк зашагал обратно. Время, как всегда, поджимало: нужно было еще многое сделать. И перво-наперво сообщить по рации в Центр координаты аэродромов «стервятников», которые капитан записал в свой блокнот, перед тем как отдать Сиротину карту майора Реммера. К тому же он решил, что будет просить командование поставить Сиротина летчиком на самолет, регулярно снабжающий его группу всем необходимым. В деле он проверен, да и не место ему в лесу диверсантом быть, каждый должен заниматься своим делом. А пилот, как стало теперь понятно, он первоклассный. Долетел бы вот только…
На аэродроме к капитану подбежал Журбин.
— Все немцы убиты, командир. У нас двое погибших. Сам аэродром полностью уничтожен.
Черняк хлопнул его по плечу.
— Собирай бойцов, старшина. Пора уходить. Нужно срочно передать радиограмму в Центр по «каналу два». Да и радист наш, Герасимов, без нас, наверное, уже заскучал…