Вопреки обещаниям и клятвам, данным Милене, «норма», которую поначалу старался соблюдать Журавлёв, с каждым днём увеличивалась, так, что к концу первой недели он твёрдо напивался каждый вечер, а спустя ещё несколько дней прочно вошёл в «штопор», со всеми последствиями, в виде постоянного «опохмела» и стирания из памяти подробностей всех событий. Если первое время он старательно приводил себя в порядок перед очередным концертом и, слегка похмелившись, отрабатывал всю программу, то последнее выступление чуть не завалил, явившись в невменяемом состоянии в ночной клуб. Увидев, как Женька неуверенно пробирается через толпу поклонниц к сцене, Морозов сразу всё понял и, встретив его, собрался отправить домой, но тот упрямо пёрся к установке, спотыкаясь о провода. Концерт уже должен был вот-вот начаться, и клуб был полон народу, поэтому всё происходило на глазах у публики. Говорову кое-как удалось увести Журавлёва в гримёрку и уложить спать, поэтому Димка весь вечер пел, стоя за клавишами. Милена буквально чуть не сгорела со стыда, когда поздно ночью Сашка притащил так и не проспавшегося Журавлёва домой. На следующий день она сама позвонила Морозову и предупредила, что Женька вряд ли сможет работать.
Сама она совершенно не знала, что ей делать. Никогда не видевшая запойных алкоголиков, первое время она наивно уговаривала его не пить, выливала в раковину водку, которую он прятал то в холодильнике, то в шкафу, отнимала у него деньги, но все эти меры не имели за собой никаких последствий — он, в любом случае, находил способы и средства, чтобы купить очередную бутылку и опохмелиться. Глядя на его небритое, потемневшее лицо, Милена пыталась воззвать и к его совести, и к его чувствам, но безрезультатно: бродя по квартире шатающейся тенью, тот без конца просил прощения, обещал «завязать», послушно ложился в кровать, но, чуть проспавшись, снова принимался за старое. В угаре, между «сериями» болезненного алкогольного сна, он без конца твердил ей, что виноват в смерти своего не родившегося ребёнка. Милене казалось, что в его мозгу теперь сидят всего две мысли — мертворожденный ребёнок и алкоголь. Она совершенно измучилась, без конца выслушивая покаянные исповеди Журавлёва и глядя на то, как на её глазах их ещё недавнее счастье тонет на дне очередной бутылки. Ей казалось, что жуткий запах перегара напрочь въелся во все уголки квартиры, которая, несмотря на чистоту, уже не казалась такой уютной. Она уже была готова всё бросить и уйти, куда глаза глядят, но страх, что любивший курить в постели Журавлёв подожжёт и дом, и самого себя, ещё удерживали её рядом с ним. Она с каждым днём всё больше и больше чувствовала усталость, и моральную, и физическую, и совершенно не знала, что говорить Морозову, и Говорову, которые приезжали к ним в последние дни. Ни ругать Женьку, ни защищать его Милена была не в силах, поэтому только молча уходила из комнаты, когда гости пытались завести с ним какие-нибудь разговоры.
Чаша терпения переполнилась после визита его матери. Сидя в кухне, Милена отчётливо слышала разговор Валентины Васильевны с сыном. Видимо, от переживаний, женщина выдала ему всё, что было у неё на душе.
— Что же ты за паразит такой?! — сквозь плач приговаривала мать, — Зачем я тебя тридцать шесть часов рожала да сама чуть Богу душу не отдала, если ты так свою жизнь не ценишь?!
— Мам… перестань… — пьяно промычал Журавлёв, лёжа плашмя на кровати.
— Что — перестань?! Ты хоть раз подумал, как я людям в глаза смотрю?! Кире жизнь испортил, Алёнка без отца растёт… Настю загубил… а сколько девок у тебя было?! Ты погулял да отвалил, а нам с отцом сколько раз краснеть приходилось?! И звонили, и домой приходили, и Генку подкарауливали! С тебя взятки гладки, а мы оправдывайся, почему Женя Дашу или Машу бросил!
— А зачем вы оправдывались?.. — еле шевеля языком, спросил Журавлёв.
— А мы что, совсем без совести?! — мать перешла на крик, — Был бы ты чужой, мы бы не краснели, так ты же сын родной, мы же тебя воспитывали! Да только разве я тебя учила так жить?! Разве я тебя учила водку жрать и таскаться?! Одной жизнь испоганил, другой, третьей… А теперь — нашёл, наконец, своё счастье, да собственными руками и убил! Что, думаешь, Миленка тебя терпеть будет? — в порыве гнева мать рукой показала в сторону кухни, где затаилась Милена, — Уйдёт ведь, уйдёт!.. И я ей ни слова не скажу, потому, что права она будет, права!..
— Знаю, что уйдёт… — снова промычал Женька, — Ленка уйдёт…
— И что, так и будешь ждать, что уйдёт?! Так и будешь пить?!
— Не буду…
— Встань и поклянись мне, как матери, что бросишь пить!
— Мам… ты иди…
— Иди, да?! — мать снова расплакалась, — И это всё, что ты можешь мне сказать?! А как мне идти?! Как мне жить теперь?! Что отцу говорить?! Вся душа за тебя изболелась, сколько лет уже покоя нет, думала, на Насте женишься, буду спать спокойно… Так на ровном месте сам всё перечеркнул! Ну, ладно, не вышло. С Миленкой решили расписаться, я снова обрадовалась, дура старая… Так и тут — снова что-то помешало!.. Когда ты перестанешь нам с отцом кровь-то пить?! Сынок… — она вдруг смягчила тон, — Я прошу тебя… Пожалуйста… Не пей больше! Посмотри, как на дворе-то хорошо! Лето, солнышко… А жизнь-то проходит! Сынок!..
— Мам… ты иди… — снова пьяно повторил Журавлёв, уткнувшись в подушку.
— Знай, — мать снова заговорила с обидой, — если я или отец раньше времени сдохнем, это будет только твой грех!
Не услышав в ответ ни звука, мать в сердцах вышла на кухню.
— Миленочка, прости меня, что накричала тут… — вытирая глаза, Валентина Васильевна глубоко вздохнула, — Так бы и убила своими руками паразита!
Попрощавшись, она ещё раз заглянула в комнату и, горестно покачав головой, покинула квартиру.
— Получил? — скрестив руки на груди, Милена показалась в дверном проёме комнаты, — А ведь она права! Во всём права! А теперь вот я за тебя краснею!
— Все вы правы… — уткнувшись в подушку, Женька говорил глухо, заплетающимся языком, — Один я — сволочь… Лучше бы мне сдохнуть… никого не мучить…
— Ты, наверное, думаешь, что я сейчас начну тебя жалеть?.. Уговаривать?.. — Милена подошла вплотную к дивану, на котором валялся Журавлёв, — Нет, Женя!.. Я не собираюсь тебя ни жалеть, ни уговаривать, ни кидаться в бутылку. Ты — мужчина, и твоя слабость тебя вовсе не украшает.
— Уходишь, да?.. — промычал Журавлёв.
— Да, ты всё правильно понял. Я ухожу, — развернувшись, Милена быстро подошла к шкафу и начала доставать из него свои вещи.
Складывая в сумку одежду, она то и дело бросала взгляды на Журавлёва, но, судя по всему, он снова забылся пьяным сном. Затянув молнию, она вышла на кухню и, присев в изнеможении у стола, расплакалась.
Собственно, идти ей было некуда… Своя квартира была занята жильцами, да она и не решила ещё — оставаться ли ей в этом городе… Журавлёв не давал ей тратить ни копейки «из своих», поэтому почти все деньги, что она заработала у Морозовых, были целы, и позволяли ей на какое-то время взять тайм-аут, чтобы подумать о своей дальнейшей судьбе.
Милена ещё посидела какое-то время, в глубине души чувствуя слабую надежду на то, что Женька сейчас проснётся…
«Проснётся, и — что?.. Снова заведёт песню о Настином ребёнке, а потом попрётся в ближайший магазин за «добавкой» — в смятой футболке… с опухшим лицом?.. Всё будет происходить точно так же, как в последние две недели. Этому ужасу просто нет конца…»
— Наташа, — решительно достав телефон, она набрала знакомый номер, — мне неловко спрашивать… Но, всё же… Если нужно побыть с детьми, то я с радостью, и без оплаты. Мне нужно где-то пожить несколько дней, а кроме вас — негде…
Она ни на минуту не сомневалась в ответе. Наташка с радостью позвала её к себе, тем более, что они с Морозовым собирались на гастроли в ближайшие дни.
— Я бы хотела сказать, что рада твоему возвращению, если бы не знала, почему ты вернулась, — вечером, уютно устроившись вместе с Миленой за кухонным столом, Наташа размешивала ложечкой сахар в чашке с кофе.
— Вот так закончилась моя лав стори… — печально ответила Милена, — И мне даже некого упрекнуть, что всё так вышло. Некого… кроме самой себя…
— Ты ни при чём… — начала было Наташа, но Милена перебила её:
— Как раз я и при чём. Я ведь сознательно пошла на это, понимаешь? Я знала, что он хочет жениться… но я всё равно пошла напролом. Если честно, теперь я совершенно не понимаю себя. Это — не в моём характере… И даже известие о том, что она беременна меня не остановило. Это — мой грех…
— Я так не думаю. Это просто стечение обстоятельств.
— Вся наша жизнь — стечение обстоятельств. Понимаешь, я просто и тупо отомстила…
— Отомстила?! — Наташа непонимающе уставилась на собеседницу, — Кому?!
— Получается — Насте… Отомстила за свою неудавшуюся жизнь.
— Господи, Милена… О чём ты?!
— Ты удивляешься? — Милена чуть улыбнулась уголком губ, — У тебя очень чистая душа, Наташа. Ты даже представить себе не можешь… впрочем, я тоже не могла представить… Понимаешь, когда мы расстались с Женькой, я ждала… Ждала, что он вернётся ещё раз… Но он больше не пришёл. Тогда я вышла замуж — без любви. А это — большой грех, когда без любви. Это я только сейчас поняла. Это всё равно, что спать с чужим человеком… штамп в паспорте ведь не даёт права на взаимность. И ты живёшь с человеком, к которому у тебя нет никаких чувств, а, если и появляется какое-то подобие привязанности, то это — лишь твоя фантазия. Я помню эти семь лет. Дежурные дни и дежурные ночи. Я не виню нисколько своего бывшего мужа, что он, в конце концов, меня бросил. Видеть рядом с собой куклу, а не любящую женщину — такое мало кто выдержит. Но у куклы тоже есть сердце…
— Он одумается… Вот увидишь!
— Женька? Возможно. Но сейчас дело не в нём, а во мне. Я хотела взять реванш за все свои несчастливые годы… И пошла напролом. Моё счастье обернулось слезами для другой женщины… И, что ещё хуже — он так и не выкинул её окончательно из своей души.
— Это из-за ребёнка…
— Не только. Понимаешь, я наблюдала за ним. Он считает себя ответственным за её судьбу. Я знаю, что у него было очень много женщин. Но он о них даже не вспоминает… А вот о ней…
— Милена, это всё из-за ребёнка! — Наташа не оставляла попыток успокоить Милену, — Если бы не ребёнок, Женька бы так не дёргался!
— Нет, — та отчаянно замотала головой, — сначала и я так думала… Но потом поняла… Он, действительно, не может её забыть!
— Он любит тебя.
— Он любит и меня, и её…
— Не думаю…
— К сожалению, это так. Поэтому он всю жизнь будет мучиться. И я буду мучиться рядом с ним.
— Но он никогда не вернётся к Насте…
— Это уже его дело, не моё. Я не могу так жить, понимаешь?.. Я ушла не потому, что он сейчас так пьёт… Я понимаю, что рано или поздно это прекратится. Но он не сможет изменить себя… я не смогу изменить его…
— Вы любите друг друга.
— Да… Но мы слишком долго были врозь. За эти годы произошли непоправимые события… Я думала, что, наконец, встретила своё счастье, о котором даже не мечтала. Но оказалось, что счастье это — уже совсем не то, каким было раньше… и оно вовсе не моё.
— Что ты хочешь теперь делать?
— Пока не знаю. Но одно я знаю точно. К нему я больше не вернусь…
* * *
Журавлёв совершенно потерялся в пространстве и во времени. Тяжёлые, болезненные пробуждения чередовались с порциями не менее тяжёлого алкогольного сна, сопровождаемые различными видениями, и он был не в состоянии понять — где кончался сон и начиналась явь… Как будто издалека являлись лица и голоса — знакомые и незнакомые… Вспоминалась мать с её причитаниями…
Морозов — приходил он действительно, или это тоже была галлюцинация? Кажется, он что-то говорил о временной замене клавишника… впрочем, ему, Женьке, сейчас всё равно…
Говоров… Он тоже, кажется, появлялся… Во сне или наяву?.. «Кончай бухать!..» — его голос почему-то продолжился эхом… как будто кто-то включил ревер на полную катушку…
Почему-то особенно запомнилось лицо Киры… Она что, и вправду заявилась к нему домой?! Кажется, она что-то говорила о его согласии на выезд Алёнки… «Ты — сволочь и скотина!..» — ничего нового от неё он не услышал…
Много… много лиц и голосов… И — неизменная бутылка водки. Он и сам не помнил, где и как он добывал очередную порцию алкоголя, но заветная бутылка то и дело появлялась на журнальном столике. Впрочем, в последние пробуждения бутылка уже стояла на полу, возле дивана…
…Тяжело повернув голову, Женька разлепил глаза и тут же снова сомкнул веки — солнечный свет болезненно отразился от замутнённых зрачков. Привычно пошарив рукой внизу по полу, снова замер в постели. Бутылки под рукой не оказалось, но это обстоятельство его не огорчило — искал выпивку скорее по инерции, уже заранее зная, что выпить не сможет ни капли.
— Ленка!.. — позвав её, он не узнал своего голоса, — Ленка!..
— Чего? — несмотря на то, что женщина отозвалась на имя, это был голос не Милены.
— Ты — кто?.. — он снова кое-как открыл веки.
— Не узнал? — девчонка усмехнулась и, присев рядом, сложила на коленях руки.
— Узнал, — с трудом перевернувшись на спину, он снова закрыл глаза, — А где Ленка?
— Не знаю, — Ленка, его давняя поклонница, пожала плечами, — Ушла, наверное.
— Куда?..
— А я откуда знаю?
— А ты… Давно здесь?.. — Журавлёву с трудом давались слова, казалось, что опухло не только лицо, а и язык.
— Да дня три… Ваши играют без тебя уже третью неделю. Говоров сказал Маре, что ты заболел, и что сейчас живёшь один. Я и приехала.
— А дверь?..
— Была открыта, — девушка встала с дивана и направилась в кухню, — может, хочешь чего?
— Хочу…
— Чего?
— Застрелиться.
Он всё же кое-как поднялся. Ленка помогла добраться до кухни и прикурила сигарету — Журавлёв не мог даже вставить её в рот негнущимися пальцами. Выпив с литр воды, тут же нагнулся над раковиной…
Терпеливо убрав за ним, Ленка так же, поддерживая, помогла ему снова добраться до дивана.
— Бухать ещё будешь? — глядя, как он, свернувшись клубком, замер на постели, она присела в кресло напротив.
— Нет… — еле выдавил он из себя.
— Ну, и правильно.
— Слушай… Побудь со мной… Хорошо?
— Ладно, — она снова пожала плечами, — побуду.
До самого вечера Журавлёв лежал, не в силах больше встать. Почти трёхнедельный запой выливался в жуткую интоксикацию всего организма, и Ленка то и дело бегала на кухню то за сигаретами, то за водой, то за тряпкой…
— Она тебя совсем бросила? — глядя, как он пытается встать, девушка не выдержала и подхватила его под локоть.
— Совсем, — он ещё плохо соображал, но на этот вопрос ответил уверенно.
— Ну, конечно, — она ехидно усмехнулась, — подарки получать да по заграницам разъезжать приятнее…
— Помолчи, поняла?.. — он прошаркал на кухню и взял пачку сигарет, — Ванну мне лучше набери…
— Да запросто! — повернувшись на одной ножке, девушка бодро выбежала из кухни.
Горячая ванна и прохладный душ немного облегчили состояние, и Женька на ночь выпил чашку чая, порадовавшись уже тому, что его не стошнило.
Ленка пробыла с ним все первые несколько дней «отходняка», вливая в него то куриный бульон, который приносила из дома, то чай с мёдом, то молоко… Женька впервые был искренне благодарен этой девчрнке, единственной живой душе, оказавшейся рядом в тяжёлые, болезненные дни.
— Что, всё ещё плохо? — приехав к нему в очередной раз, девушка участливо смотрела, как он лежит на постели.
— Не плохо, а… — Журавлёв нецензурно выругался.
— У меня такого не было…
— И не надо, — он повернул к ней голову, — никогда не пей, слышишь?.. И траву курить бросай.
— Так я много и не курю, — она весело уселась рядом с ним, — и пью только пиво…
— Так с пива и начинается… — почувствовав близость женского тела, он невольно провёл рукой по её спине, — Думаешь, я сразу так бухать начал?
— Ой, щекотно!.. — она нарочно поёжилась под его рукой, потом, повернувшись, прилегла рядом, — А хочешь, я тебе массаж сделаю?
— А хочешь, я — тебе?.. — его рука уже вовсю мяла её грудь, — Раздевайся…
* * *
Он понял, что Милена ушла от него… Смутно вспоминая все прошедшие дни, он не винил её ни в чём, скорее, даже оправдывал, понимая, что редкая женщина смогла бы принять все обстоятельства, которыми сопровождались их отношения. Звонить он ей пока не стал, отложив разговор на потом, когда он совсем выйдет из этого жуткого состояния… Три недели беспробудного пьянства — такое с ним было впервые. Все предыдущие «загулы» ограничивались несколькими днями, а вот теперь…
Единственный, кому он решился позвонить, как только стало немного легче, был Димка Морозов.
— Привет, — вопреки ожиданиям, тон Морозова был скорее радостным, чем строгим.
— Я понимаю, что оправдываться не стоит, — Журавлёв всё ещё разговаривал с трудом, но тут собрал все силы, — ты меня уже уволил?
— Пока нет.
— Кто за клавишами?
— То я, то Наташка. Кого-то со стороны брать с нашим репертуаром временно — нет смысла, ты же сам понимаешь. Или на постоянно, или никак. Ты как — в порядке?
— Не совсем, но выхожу из коматозы.
— Когда выйдешь окончательно?
— Дня через два, думаю, совсем оклемаюсь. Если ты меня ещё не уволил…
— Жека, тебя никто не уволил. Но поговорить надо.
— Понял. Поговорим.
После разговора с Морозовым Женька почувствовал некоторое облегчение. Работа пока не потеряна. Если он ничего и нигде не натворил в эти дни… Впрочем, если бы натворил, уже бы знал.
Настя… Воспоминание о бывшей невесте внезапно обожгло, отдаваясь во всё ещё затуманенном мозгу жуткой болью… Он никак не мог сообразить: эта боль — физическая или душевная?.. Звонить он ей не стал, понимая, что сказать нечего, а слова утешения казались ему сейчас бессмысленными. Вот уже третье утро просыпаясь вместе со своей фанаткой Ленкой, он всё больше и больше убеждал себя в том, что к прошлому возврата нет и не будет — во всех его проявлениях. Не будет… Если не считать одного обстоятельства.
Он очень удивился раздавшемуся звонку в дверь, раздавшемуся на следующий вечер после разговора с Морозовым. Первым порывом было выскочить в прихожую… Но надежда, что это Милена, вспыхнула в душе так же внезапно, как и погасла: на кухне вовсю хозяйничала другая Ленка…
— Привет, — он с облегчением впустил неожиданную гостью, — проходи.
— Привет, — Наташка улыбнулась и, разувшись, прошла следом за Журавлёвым, — я ненадолго, меня Димка отпустил на полчаса.
— Он что, с детьми?
— Нет… — она хотела сказать, что с детьми — Милена, но потом решила промолчать, — Он ждёт меня в студии, я машину взяла и к тебе приехала.
— А кто с детьми? — он спросил это как-то отвлечённо, но Наташа уловила напряжённость в его голосе.
— Здравствуйте… — не ответив на его вопрос, она как вкопанная остановилась у двери в кухню.
— Здрасьте, — не очень приветливо ответила Ленка, у плиты помешивая в кастрюле суп.
— В общем, я ненадолго, — моментально сменив тон, Наташка резко повернулась к Журавлёву, — и, если честно, не знаю, нужно ли было приезжать вообще…
— Иди сюда, — он за руку утащил её в комнату и насильно усадил в кресло, — Наташка, я ужасно рад тебя видеть.
— Кто это? — кивая головой в сторону кухни, Наташа не сводила с него строгого взгляда, — Только не говори, что сестра…
— А ты сама не узнаёшь? — он усмехнулся, — Ты же сама всё знаешь.
— Ну, да. Девочки-фанатки, всегда готовые прийти на помощь…
— Ну, в общем, — да. Но это ни о чём не говорит.
— Конечно, — Наташа с сарказмом кивнула на коробочку из-под презервативов на спинке дивана, которую Журавлёв забыл убрать, — и это тоже ни о чём не говорит…
— Подожди, — заметив, что она готова вскочить и уйти, Женька положил ей руку на плечо, — ты ведь не просто так пришла? Наташа?.. И Дима тебя на просто так отпустил к холостому мужчине, правда?.. Была ведь причина?..
— Была, — она снова присела на кресло, — я думала, что ты тут страдаешь в одиночестве…
— А кто тебе сказал, что у меня полный айс на душе? — затолкав в карман злополучную коробку, он присел напротив Наташки, — Хреново мне, Наташка. Так хреново, что вот сейчас сижу и жалуюсь тебе… Впервые в жизни — жалуюсь.
— Женя…
— Подожди, — перебив её, он ещё несколько секунд помолчал, — И не просто жалуюсь… А жалуюсь — женщине. А это для Жени Журавлёва — верная смерть.
— Мне кажется, тебе нужно сменить бренд.
— Как?
— Женю Журавлёва — на Евгения Журавлёва.
— Ты думаешь, поможет? — он усмехнулся, — А как быть с прошлым?.. Все ошибки Жени падут на голову Евгения… И в этом обречённость моей судьбы.
— Это ерунда.
— Нет, Наташа, не ерунда. Слишком много всего накопилось. Слишком много ошибок для одного человека. Рядом было много людей. Любимых… но которым я с непонятным упрямством портил жизнь. И ни одного — прикидываешь, ни одного! — кто мог бы сказать мне спасибо.
— Есть, — тихо произнесла Наташа, — один такой человек есть…
— Кто?
— Я.
— Ты — мне?! Спасибо?.. За что?
— А помнишь… Однажды ты позвонил мне… и спросил, соглашусь ли я записать с тобой песню… Помнишь?
— Ну… помню. Если спасибо только за это, то…
— Не за это, — теперь она его перебила, — спасибо не за это.
— А за что?
— Знаешь, что я делала в тот момент, когда раздался твой звонок?
— Что же ты делала? — он едва улыбнулся уголками губ.
— Я сидела за столом и открывала пачки с таблетками… Одну за другой… Я складывала их в кучку, чтобы выпить… Их было уже больше двадцати… а, может, и тридцати… И я бы их выпила, если бы в этот момент мне не позвонил один замечательный парень… Женька Журавлёв…
— Серьёзно? — Журавлёв слегка смутился от услышанного.
— Серьёзно. Ты спас мне жизнь. И не только мне… ещё — Валерке. Если наши жизни хоть что-то стоят, то считай, что часть твоих ошибок исправлена.
— Стоят… ещё как стоят, — он тяжело вздохнул, — но у меня этих ошибок… Тысячи спасённых жизней не хватит…
— Иногда хватает даже одной. Ты спас меня, моих детей… может, даже не только Валерку с Аней…
— Вы что, собрались с Димкой ещё родить? — он удивлённо уставился на гостью, — Серьёзно?!
— Пока нет, — рассмеялась в ответ Наташа, — но Дима сказал, что ему двоих мало.
— Счастливые вы…
— И ты тоже счастливый. Только не умеешь счастьем своим распоряжаться… — Наташа немного помолчала, как бы прикидывая, что ещё сказать Журавлёву, потом снова подняла на него глаза, — В общем, я к тебе вот зачем. Послезавтра — день города. И день рождения Димки. Намёк — понял?
— Понял. Завтра с утра буду в студии.
— И выбрасывай всё из головы. Милена сейчас у нас. Она собирается уезжать, но пока здесь.
— Я так и думал, — Женька угрюмо опустил голову, — я не знаю, что сказать, Наташка… Мне нужно завязать с прошлым, а пока я не разберусь, кто избил Настю, завязать я с ним не смогу. Вот разберусь — и тогда…
— Без тебя разберутся. Ты свою жизнь налаживай.
— Ты ничего не знаешь?
— Знаю только, что Настя всё ещё в больнице. Нас с Димой опять вызывал следователь, буквально позавчера.
— Она так и не сказала, кто это был?
— Нет. Вопрос остаётся открытым.
— Значит, закрыть его должен я. Иначе нет смысла начинать новую жизнь.
— А как с этим? — Наташа снова кивнула в сторону кухни, — Это — из какой жизни?
— Это — тоже из прошлого. Только ты Милене не говори…
— Не скажу.
— Обещаешь?
— Обещаю. А ты сможешь сегодня же завязать с этим прошлым? Ну, хотя бы — с этим?..
— Смогу, — он уверенно кивнул, потом как-то странно посмотрел на Наташку, — слушай… А помнишь, как мы с тобой танцевали на дне рождения Димы?.. тогда, пять лет назад?..
— Помню, — она удивлённо смотрела на него, — а что?
— Я у тебя ещё номер телефона спросил…
— Помню…
— И чего я тебя тогда проглядел?
— Знаешь, кто ты? — Наташка не знала, смеяться ей или сохранять серьёзное выражение лица.
— Знаю, — обречённо кивнул Женька.
— И кто? — она ехидно прищурила свои карие глаза.
— Бабник…