В последнюю треть ХѴІІI века Российская империя, созданная решимостью Петра I, пережила заметную трансформацию, коснувшуюся всех сторон жизни. К примеру, в хозяйственной сфере стартовал перезапуск экономической системы, связанный пусть и с дозированной, но разблокировкой предпринимательства снизу. Подвижки произошли в государственном строительстве, проведена административная реформа, освоен целый ряд окраинных территорий и т. д. Все эти преобразования, хорошо известные в историографии, связываются с именем Екатерины II. Однако процессы в «русской» элите, имевшие серьёзные последствия, освещены гораздо хуже. Речь идёт о давлении на украинско-польские круги, инициированном императрицей. Ничего подобного не наблюдалось с 1654 года, когда Украина оказалась в составе России: даже правление Анны Иоанновны в этом смысле не идёт ни в какое сравнение с екатерининским царствованием.

Софья Августа Ангальт-Цербстская, выбранная супругой наследнику престола Петру Фёдоровичу, поселилась в Петербурге в 1745 году, крестившись в православие под именем Екатерины Алексеевны. Поначалу немецкая принцесса имела смутное представление об украинско-польском элементе в российской аристократии и дворянстве. Её религиозным образованием занялся архиепископ Псковский и Нарвский С. Тодорский, окончивший Венский университет и владевший немецким и латинским языками. Присматривать за супругой наследника Елизавета І поручила своему доверенному духовнику протоирею Ф. Дубянскому, а тот в свою очередь приставил к ней фрейлину Е. Шаргородскую; любовником Екатерины стал один из многочисленных поляков петербургского бомонда С. Понятовский. Очутившись в таком обществе, будущая Екатерина II, отличавшаяся проницательностью, не только вкусила господствовавший в верхах украинско-польский дух, но и прониклась, мягко говоря, предубеждением к нему как к совершенно бесполезному для какого-либо конструктива. Заметим, что аналогичными чувствами к «русской» элите пропитался и её незадачливый супруг, который буквально горел желанием поставить на место хозяев российского государства. В этом смысле Екатерина II пошла по пути, намеченному ещё Петром III.

Конечно, «русская» элита предчувствовала, что ничего хорошего от голштинского племянника Елизаветы І ожидать не стоит: на горизонте маячило «немецкое засилье» в духе Анны Иоанновны. С конца 1750-х годов слухи о лишении великого князя престолонаследия и замене его Екатериной (регентшей при малолетнем Павле) усиленно циркулировали при дворе. Как известно, Пётр ІІІ полностью оправдал тревожные ожидания, незамедлительно вызвав из Европы родственников по отцовской линии, среди них двух голштинских принцев. Одного сразу произвёл в генерал-фельдмаршалы, другого сделал петербургским генерал-губернатором, а также командующим войсками в Финляндии, Эстляндии, Ревеле и Нарве. Одновременно с этими назначениями из ссылок с почестями были возвращены звёзды 1730-х: Миних, Бирон, Менгден, Лилиенфельд и др. Грозные тучи сгущались и над Русской православной церковью, где безраздельно заправляли архиереи из Малороссии. Так что события 28 июня 1762 года, инициированные гвардейцами в пользу Екатерины, многими были восприняты с облегчением. Причём в дворцовом перевороте наряду с преображенцами, сагитированными братьями Орловыми, деятельным участием отметился и Измайловский полк, более всего укомплектованный украинцами: их командиром был малороссийский гетман К. Разумовский, не желавший усиления немецкой партии при дворе.

Однако быстро выяснилось, что возведённая на трон супруга Петра ІІІ не собирается выступать выразительницей украинско-польской воли в стиле Елизаветы I. Символичный факт: если последняя после коронации направилась в поездку по Малороссии, то новая императрица предпочла посетить Лифляндию и Эстляндию. Очевидно, у неё имелось своё видение перспектив предстоящего царствования. Поэтому «русская» элита на первых порах грезила мечтой, чтобы на троне вновь очутился правитель, благосклонный к украинско-польскому духу. В начале екатерининского царствования подобные настроения хорошо ощущались в верхах, тем более что способ, каким Екатерина добыла себе трон, не обеспечивал уверенности в прочности положения. Первая попытка бросить вызов императрице была связана со Шлиссельбургским узником — Иваном Антоновичем. Напомним, что тот ещё в младенчестве попал в эпицентр династических интриг и после триумфа Елизаветы І оказался обречённым на тюремное заключение. К моменту воцарения Екатерины II ему исполнилось двадцать два года. Забавно, что арестованного Петра ІІІ до убийства поместили в ту же крепость, где содержался Иван Антонович: ненадолго Шлиссельбург превратился в сборный пункт претендентов на престол. В августе 1762 года Екатерина II посетила вечного узника и беседовала с ним: тот представлял тлеющую опасность для её царствования.

Вскоре этой «картой» не преминул воспользоваться подпоручик Смоленского пехотного полка В. Я. Мирович. Он происходил из знатной малороссийской семьи, будучи внуком переяславского полковника И. Мировича, который в ходе Северной войны начала ХѴІІI века поддержал гетмана Мазепу со шведами, за что и подвергся ссылке в Сибирь. Внук уже оправился от ударов судьбы, поступил на военную службу, хлопотал о возврате имений деда, стремясь пробиться наверх. Пользуясь отсутствием в столице Екатерины II, Мирович с несколькими офицерами в начале августа 1764 года попытался освободить из заточения Ивана Антоновича и провозгласить того императором. Заранее был составлен манифест от его имени, где императрица именовалась «самолюбной расточительницей», чуждой России. Но охрана крепости, проявив бдительность, ликвидировала Ивана Антоновича и схватила заговорщиков. Неудавшийся заговор вызвал большой резонанс в верхах, следствие вёл генерал Ганс фон Веймарн, получивший указание не тянуть с допросами. Казнь состоялась 15 октября 1764 года.

Однако для императрицы эпизод с Мировичем оказался не самым неприятным. Куда большая, хотя и скрытая угроза исходила от малороссийского гетмана К. Разумовского, поначалу с энтузиазмом поддержавшего Екатерину. На рубеже 1763–1764 года был поднят вопрос о наследственном гетманстве в роде Разумовских: инициативу проявили украинские полковники и старшины. Они мотивировали просьбу верностью этого рода престолу, а также ссылались на пример Богдана Хмельницкого, которому наследовал его сын Юрий. Из-за характера поднятой темы сам Разумовский предусмотрительно дистанцировался от петиции в Петербург. Хотя его интерес здесь очевиден: в случае утверждения наследственного гетманства в России фактически появлялась параллельная династия, которая вполне могла посматривать в сторону трона. Вне всякого сомнения, эти поползновения были бы поддержаны малороссийскими архиереями, души не чаявшими в родном разумовском клане. Екатерина II зримо почувствовала дыхание украинско-польской фронды. Разумовскому отказали от двора, со стороны императрицы начались мелочные придирки к его супруге. Закономерным итогом стал специальный манифест от 10 ноября 1764 года, извещавший об увольнении Разумовского от исполнения гетманских обязанностей. Тот предпочёл смириться, тем более что ему, видимо, в качестве компенсации достались огромные имения, причём не только на Украине.

Екатерина II решила не ограничиваться отстранением Разумовского, а поспешила вообще ликвидировать должность гетмана, вновь вернувшись к институту Малороссийской коллегии, правда декларируя это осторожно: «…пока время и опыт не даст нам о его (малороссийского народа) благе лучший учинить промысел». Коллегия состояла из восьми человек: четырёх украинцев и четырёх великороссов. Причём по правительственной инструкции на заседаниях им велено располагаться не напротив друг друга, как при Анне Иоанновне, а вперемежку, дабы способствовать единству. Председателем коллегии стал граф П. А. Румянцев, до этого командующий русскими войсками в Восточной Пруссии. Отец этого сановника слыл приближённым к Петру I, а крёстной была Екатерина I. Историки считают, что на Румянцева рассчитывал Пётр III, успев осыпать того высокими наградами. Однако дворцовый переворот, казалось бы, поставил крест на карьере. Находясь в немецких краях, Румянцев, который к этому времени завёл любовницу из Данцига, уже собирался перейти на службу к прусскому королю. Но указ Екатерины II, а также пожалование огромных поместий, изменили его планы. Малороссия была ему почти родной: до четырнадцати лет он жил и воспитывался там под руководством местного интеллектуала Т. Ю. Сенютовича. Теперь же настал черёд реализовывать неожиданные екатерининские планы по введению Украины в правовое поле Российской империи.

Одновременно с уничтожением гетманства ликвидировался и весь строй малороссийских земель, учреждалось новое губернское деление. После этого смогли провести полноценную ревизию территорий и имущества (так называемую румянцевскую опись), чего полковники и старшины благополучно избегали со времён Алексея Михайловича. Был отменён свободный переход крестьян от помещика к помещику, ведь действие Соборного уложения 1649 года не затрагивало Малороссию. До екатерининской поры здесь фактически не знали крепостного права, живя по разным вариантам литовских статутов, тексты коих существовали на латыни и на польском языке. Кроме этого, на Украину наконец-то распространялось в полном масштабе налоговое законодательство, а также вводились обязательные рекрутские наборы. Не удивительно, что такие преобразования сопровождались там вполне объяснимым раздражением.

Но всё-таки особенное негодование вызывала секуляризация церковных земель, что успел продекларировать ещё Пётр III. Екатерина II понимала, что контролировавшие РПЦ украинцы пока не являются её союзниками. В случае появления родственного по происхождению и духу претендента на престол эта «русская» церковь может «благословить» последнего. Эпопея с потомственным гетманством Разумовского продемонстрировала вероятность такого сценария. Поэтому актуальным вопросом стал подрыв малороссийского церковного клана, наиболее действенным путём к чему и явилась конфискация земельных владений. Планы императрицы получили отклик ютящегося на вторых ролях великорусского духовенства, увидевшего в развороте екатерининской политики долгожданную возможность пробиться наверх. И действительно, Екатерина II сразу сделала ставку на местных уроженцев, таких как архиепископ Дмитрий (Сеченов) или Гавриил (Петров), Платон (Левшин). Некоторые из них вошли в образованную комиссию по выяснению «истинных доходов от церковных имений». Малороссийские выходцы негодовали: они не могли смириться с мыслью о потере владений, поскольку считали их неотъемлемой частью церковного организма.

Знамя борьбы поднял один из авторитетных архиереев той поры Ростовский митрополит Арсений (Мациевич), чей демарш наглядно иллюстрирует униатский менталитет украинцев с его латинством и польщиной. В марте 1763 года многие представители элиты съехались в Ростов на переложение мощей святого митрополита Дмитрия (Туптало), канонизированного при Елизавете I. Здесь Арсений публично произнёс речь в защиту церковной собственности, подкрепляя свои доводы историческими экскурсами. Он напомнил всем собравшимся, что в ходе борьбы с ересью жидовствующих конца ХѴ века в чин православия введена анафема тем, кто позарится на церковные имущества. Это был, по сути, прямой вызов: оставить подобное без внимания Екатерина И не могла и повелела арестовать пламенного трибуна. Однако тем овладел обличительный пыл, и он решил идти до конца, проявив на учинённом следствии «резкость в ответах». Состоялся суд Синода, где Арсению не дали сидячего места, как в своё время патриарху Никону на Большом соборе 1666–1667 года. Затем в монашеской одежде мятежного архиерея повезли в Ферапонтов монастырь — туда же, где коротал дни низложенный Никон. Очевидно, что подобная параллель удачно подкрепляла нынешнюю победу власти. Ошеломлённое украинское духовенство не решилось выражать несогласие. Манифест от 26 февраля 1764 года возвестил об упразднении поместного землевладения церкви, а все латифундии с населением передавались в административное, судебное, податное ведение Коллегии экономии. В общей сложности туда перешло свыше 900 тысяч душ, получивших название «экономических крестьян». Правда, что касается церковного землевладения в самой Малороссии, устроенного по законам Речи Посполитой, то тут с секуляризацией решили повременить, проведя там её лишь в 1786 году. Одновременно с ней потребовали от Киевской митрополии вести преподавание в духовных заведениях, включая знаменитую Киево-Могилянскую академию, на русском языке, что произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Общий вектор екатерининского правления очевиден — приструнить украинско-польские круги. В этом же ключе можно оценивать и ещё одно важное событие — созыв в 1767 году Уложенной комиссии. Многие учёные усматривают в этом некое воспроизведение практики проведения земских соборов, которые канули в Лету как раз после Переяславской рады, одобрившей вхождение Малороссии в состав тогда ещё Московского царства. Представительство земель в глазах Романовых утратило смысл, поскольку религиозно-идеологический вектор стал выстраиваться вокруг Украины, объявленной подлинным источником веры и государственности. Поэтому инициатива императрицы призвать выборных всех территорий и сословий на совет говорила уже сама за себя. Но Уложенная комиссия имела важное отличие от земских соборов: в екатерининском варианте духовенство было представлено не мощной когортой, как в ХѴІ и первой половине ХѴІІ века, а лишь одним-единственным депутатом от Синода. Символично, что местом заседаний комиссии, собравшей 460 человек, была определена Москва.

Предубеждение к украинской теме сквозило в Екатерине II буквально во всём. В ходе поездки по югу России она посетила Киев, который ей очень не понравился; в её письмах «славный град» характеризовался «странным городом». В идеологическом плане неприятие украинства выразилось также в безоговорочной поддержке императрицей норманнской теории, провозглашавшей строителями древнерусского государства варягов, то есть иностранцев. Спор о происхождении Руси, продолжавшийся между М. В. Ломоносовым и А. Шлёцером, окончательно разрешён в пользу последнего. Ломоносов был отдалён от двора и скончался от расстройств в 1765 году. Вплоть до середины ХІХ столетия норманисты господствовали в отечественной исторической науке. С учётом всего сказанного не удивительно, что из всех правителей дома Романовых — от Михаила Фёдоровича до Николая II — Екатерина II является самой нелюбимой для украинской публики. Недобрая память о ней запечатлена известной песней: «Катэрына — вражда маты, шо ты наробыла. Стэп широкий, край весёлый та и занапостыла!»

Аналогичны чувства Екатерины II и к «старшей украинской сестре» Польше. Речь Посполитая к середине ХѴІІI столетия с преобладанием барщины и игнорированием промышленного производства выглядела плачевно, превратившись в проходной двор для армий соседних государств. «Русская» правящая прослойка с сильной польской прожилкой никогда не забывала о своей исторической родине, тем более что там оформилась группировка магнатов Чарторыйских-Понятовских, также непрочь с выгодой для себя приютиться под сенью России. Именно она стала опорой Екатерины II, чья любовная связь с С. Понятовским (до Г. Орлова) ни для кого не составляла секрета. Личные чувства уступили затем место политический прагматике: бывший щёголь-любовник начинает проталкиваться дальновидной императрицей на польский престол. После его избрания в августе 1764 года Екатерина II не стеснялась поздравлять Приближённых «с королём, которого мы сделали». С этого момента Понятовский становится орудием разрушения Польши, на века оставшись для неё чем-то вроде нашего М. С. Горбачёва. Через Понятовского Россия поучаствовала в трёх разделах Речи Посполитой наряду с Пруссией и Австрией. Кстати, это приобретение оказалось весьма странным, как, впрочем, и всё, что для нас связано с украинско-польскими делами. Присоединение Польши легло тяжким бременем на коренные народы нашей страны, трудом и потом оплативших долги панов различным европейским державам и частным банкам. В свою очередь казна империи не получила ни копейки из налогов, собиравшихся в новоприобретённых землях: все средства шли исключительно на местные нужды. Поэтому вопли польских националистов о превращении их страны в российскую колонию вызывают как минимум недоумение.

Конечно, здесь не может не возникнуть вопрос: как Екатерина II с учётом всего сказанного могла допустить такое «присоединение»? Однако не нужно забывать, что главная её задача — укрепление своих позиций в элите, где после елизаветинского правления царил украинско-польский подъём. Требовалось переформатирование правящей прослойки, придание ей необходимой сбалансированности. Екатерининские усилия в чём-то напоминали петровские начала ХѴІІI века: тогда великий преобразователь, осознавая бесполезность украинско-польских кадров, активно привлекал западноевропейцев. По большому счёту именно это позволило России избежать судьбы деградировавшей Речи Посполитой. Екатерина II брала пример со своего знаменитого предшественника.

В то же время она, также как и Пётр I, не собиралась выдавливать украинско-польский элемент из властной конструкции, понимая, что без него это государство просто рассыпется. Поэтому её окружение по-прежнему нельзя представить без украинизированной и полонизированной публики. О наместнике Малороссии графе П. А. Румянцеве говорилось выше, вспомним Григория Потёмкина — большого любителя украинских песен и стиля, проводника внешнеполитического курса Александра Безбородько. Бессменным секретарём императрицы состоял жуткий ненавистник русского народа А. Б. Храповицкий: его мать за издевательства едва не задушила прислуга. Всем подобным деятелям предлагалось стать более имперскими, чем украинскими, и тогда их процветание за счёт российских народов по-прежнему гарантировалось.

Что касается излишних строгостей, допущенных Екатериной II в отношении Малороссии и Польши, то они были с лихвой сглажены её преемниками. Последующие самодержцы, поддерживая сложившийся в последнюю треть ХѴІІI века элитный баланс, тем не менее отличались подчёркнутыми украинско-польскими симпатиями. Так, Павел, едва усевшись на трон, освободил до 20 тысяч поляков, убивавших наших рекрутов во время восстания Т. Костюшко. Закадычным другом и советчиком Павла являлся Ю. Иллинский: именно ему будущий император поручил удостовериться в смерти матери. Сенатор Иллинский вёл в Петербурге роскошный образ жизни, а после убийства своего венценосного друга удалился в волынское имение, где организовал (наверное, для укрепления православия) иезуитскую школу. Канцелярией Павла заведовал Ю. А. Нелединский-Мелецкий.

Ещё большим полонофилом слыл Александр I, который, как считают, испытывал угрызения совести за некоторые поступки своей бабки. Его многолетней любовницей была Мария Четвертинская, а закадычные друзья А. А. Чарторыйский, В. П. Кочубей, П. В. Завадовский, А. К. Разумовский (сын несостоявшегося наследственного гетмана), Д. П. Трощинский занимали ведущие министерские посты, протежируя своим сородичам. Младший брат императора великий князь Константин Павлович, ставший наместником Царства Польского, женился на Ж. Грудзинской, обожая вместе с ней всё польское. Сам Александр І любил расхаживать в польском военном мундире. Согласимся, довольно странное поведение для «оккупантов»: например, английская элита, превратив Индию в колонию, не щеголяла по Лондону в индийских одеяниях и индийцев не назначали в британское правительство. Почему так происходило в России? Да потому, что в Петербурге и Польше присутствовали одни и те же родственные лица. Это подтверждает и тот факт, что после войны 1812 года поляки, воевавшие на стороне Наполеона, с радостью зачислялись в российскую армию на офицерские должности. Конечно, восстание 1830 года в Варшаве несколько опечалило «русскую» имперскую знать, но не изменило общего вектора: в польские территории вливались новые и новые средства, обеспеченные кровью и потом наших предков. То же самое продолжалось и по отношению к Малороссии. При Николае І был практически выстроен Киев: тогда «мать городов русских» обрела современные черты. Николай І лично утверждал обширный план градостроительства, проекты улиц, мостов, посетив Киев за время своего царствования пятнадцать раз. Ни один правитель Российской империи или Советского Союза не бывал там так часто и заботливо. Любимым полководцем императора стал фельдмаршал И. Паскевич, выходец из богатой украинской семьи: в письмах Николай І называл того «отцом-командиром». Певчие для придворных богослужений и церковных праздников набирались не где-нибудь, а только на Украине.

Заметим: украинско-польско-немецкое управление Россией не признаётся многими, и не только потому, что заинтересованных лиц не видеть очевидного по-прежнему немало. Осознать это мешает принятый пропагандистский штамп «русскости» той элиты. Ведь не одно её поколение именовало себя именно таким образом, замазывая имперской краской свою подлинную сущность. Путаницу усугубляет и тот факт, что многие представители украинско-польско-немецкой прослойки фигурировали под русскими фамилиями: сегодня это сбивает с толку даже тех, кто изучает нашу историю. Действительно, на поверхности не лежит, что граф Баранов на самом деле Баран гофф, писатель Д. И. Фонвизин — фон Визин, министр П. А. Валуев — потомственный остзейский барон, по материнской линии адмирал П. С. Нахимов — Козловский, знаменитый М. И. Кутузов — Бедринский, начальник зловещего ІІІ отделения (полиция) П. А. Шувалов — Валентинович, а журналист Фаддей Булгарин — чистый поляк. Число подобных примеров можно легко умножить. Общим между носящими русские и украинско-польско-немецкие фамилии, является то, что родовые имения этого дворянства (66,2 процента общего числа поместий) располагались в Малороссии и Литве, включая Прибалтику. Пожалованные им земельные владения в обширной России присоединялись к их родовым гнёздам. Именно оттуда украинско-польские и прибалтийские щупальца забрасывались на всю страну.

Господство этой публики поддерживалось путём стравливания великороссов и других коренных народностей. Проиллюстрируем это на примере «завоевания» Кавказа в первой половине ХІХ века, а именно посмотрим внимательнее, кто с кем воевал. Относительно горцев ситуация совершенно ясна, а вот что касается тех, кого на Западе, да и у нас сегодня, с лёгкостью называют «русскими завоевателями» — не очень. Сомнения появляются при чтении произведения М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Как известно, в нём описывается царское дворянство на Кавказе. Вот перечень действующих лиц: большинство из них офицеры, ведущие войну против местного населения. Семён Лиговской, Мэри Лиговская, Грушницкий, Раевский, Вернер, Апфельбаум, Вулич, некто Иванов (о нём замечено, что он немец, просто так вышло). Среди этой публики, плохо говорящей на русском, главный герой Печорин, которого все зовут Жоржем. Задумаемся, кто же здесь русский? Все перечисленные персонажи — это поляки с украинцами, разбавленные немцами, называющими себя русскими.

А теперь о других персонажах повести, их чуть более десятка. Сразу бросается в глаза отсутствие фамилий. С точки зрения тех, о ком только что сказано, им фамилии, видимо, не нужны или не полагаются. Перечислим: Азамат, Бэла, Казбич, Янко (в татарской бараньей шапке), Митька, Настя, Еремеич, а некоторые вообще даже без имён — десятник, ямщик. Не сложно увидеть, что перед нами как раз представители горских народов, а также самые настоящие русские. Причём хорошо чувствуется, как последние приравнены к первым. Для польско-украинско-немецкого дворянства и те и другие — это дикари, которых, по мнению этой публики, и людьми-то назвать нельзя. Единственный русский, кто в тексте имеет отношение к этой элите, — Максим Максимович (кстати, тоже без фамилии), но он там белая ворона: его считают кем-то вроде идиота.

Вот такой расклад зафиксировал взгляд Лермонтова. Конечно, эти писательские наблюдения требуется сверить с реальной историей. Для чего приведём имена высшего «русского» командования, руководившего карательными по сути своей операциями на Кавказе в первой половине ХІХ столетия. Научной литературе известны генералы: граф Граббе, барон Розен, Нейгарт, Фрейтаг, Паскевич, Лисанович. Что касается генерала Головина, то он из полонизированной литовской шляхты, генерал Греков — из запорожских казаков. Наиболее знаменитый из этой плеяды генерал Ермолов — по матери Каховский. Подобные люди составляли костяк царских военных на Кавказе. Повторим: все эти персонажи до сих пор воспринимаются первосортными русскими, но очевидно, что русские в кавказских войнах не командовали, а были чем-то вроде пушечного мяса.

Если говорить точнее, весь этот элитный генералитет умело стравливал между собой русских и горские народности, тем самым обеспечивая своё господство. Образец такой политики демонстрировал командующий И. Паскевич, который вместо украинцев и поляков направлял на кавказский фронт солдат других национальностей. Причём эта элита, закабалившая наших предков, вершила преступления, прикрывшись именем действительно русских, которые вынуждены теперь выслушивать в свой адрес то, что совсем не заслужили. Чтобы восстановить историческую справедливость, необходимо открыто посмотреть правде в глаза и признать: все мы были заключёнными в украинско-польско-немецкой тюрьме, замаскированной под «русскую».

На рубеже ХІХ — XX столетий на Западе начался небывалый бум вокруг понятия «народность», во многих странах формируется устойчивый интерес к изучению языка, быта, традиций и т. д. Пионером здесь выступило течение немецкого романтизма, поднявшего на щит подобную проблематику. Не обошёл этот бум и Россию, только в её правящей прослойке он протекал довольно своеобразно. В Европе элиты обратились, естественно, к своим национальным корням: германская — к немецким, французская — к французским, австрийская — к австрийским и т. д. Однако наш «русский» истеблишмент с жадностью бросился изучать и превозносить не что иное, как украинско-польские истоки. Хотя ничего удивительного здесь нет: он же интересовался собой, своим происхождением, а многочисленные коренные народы страны, включая великорусский, его занимали мало. Невероятным может показаться такой факт: при Александре І в Императорской библиотеке Петербурга, насчитывавшей к тому времени около 150 тысяч томов, на русском было не более десятка; даже на португальском языке имелось 874 книги. Большую часть литературы составляли богословские сочинения — на латыни и греческом, художественные романы — на французском, научные труды — на немецком, исторические трактаты — на польском.

Одним из ярых пропагандистов украинско-польских начал выступил известный интеллектуал Я. Потоцкий, издавший на французском языке книгу «Историко-географические фрагменты о Скифии, Сарматии и славянах». В ней помещены рассуждения о корнях Малороссии, о славянском единстве. Текст был переполнен реверансами в адрес украинского народа, обладающим славным прошлым. Те же самые мысли излагал и Т. Чацкий в научном труде «О названии Украина и зарождении казачества», вышедшем в 1801 году и посвящённом Александру I. Тот в свою очередь всячески поддерживал подобных авторов. Например, младший брат Я. Потоцкого Северин, пользовавшийся расположением императора, был назначен попечителем Харьковского учебного округа. Ещё один персонаж, А. Чарноцкий, подвизавшийся у Наполеона во время его вторжения в Россию, затем очутился в Петербурге в Министерстве народного просвещения, занявшись этнографическим описанием украинских земель. Подобное творчество, призванное познакомить образованные классы с историей и жизнью запада и юго-запада империи, было необычайно востребованно.

С начала ХІХ века большую популярность приобрели и литературные труды авторов из тех краёв. Например, поэма «Перелицованная Энеида» И. П. Котляревского, где ставились опыты по созданию украинского языка. В 1818 году в Петербурге уже вышла в свет «Грамматика малороссийского наречия» А. Павловского. Начали также тиражироваться сборники старинных малороссийских песен, составленные князем Н. А. Церетелевым, И. И. Срезневским; появились они и в Москве. Когда Н. В. Гоголь прибыл в столицу империи, то писал матери, чтобы та прислала ему пьесы отца, сочинённые для домашнего пользования. Гоголь надеялся пристроить отцовские произведения для постановки в какой-нибудь театр. В Петербурге буквально царила украинская атмосфера: всё, связанное с Малороссией, принималось публикой просто на ура.

Высшее общество восторгалось поэтом И. Ф. Богдановичем, литераторами П. П. Капнистом, Н. И. Хмельницким, переводчиком Н. Н. Гнедичем, художником В. Л. Боровиковским, композиторами Д. С. Бортнянским, А. Н. Верстовским и многими другими. В то же время правящая прослойка была заряжена пренебрежением к многочисленным народам нашей страны. Интерес к ним элиты ограничивался исключительно прагматическими, а точнее, колонизаторскими потребностями. Так, Я. Потоцкий, служивший в Министерстве иностранных дел, презентовал концепции, созвучные французским идеям. Он предлагал при обуздании «диких» народов Российской империи опираться не только на военную силу, но и на этнографические знания. Сам Потоцкий около года знакомился с обычаями кавказских народностей, чтобы лучше держать их под правительственной властью. Совершал также поездки в Армению, Баку, Сибирь, намечая планы по окультуриванию местного «варварского» населения.

Украинско-польский бум, буквально захлестнувший «русское» общество, превзойдя в этом смысле даже елизаветинское правление, отсрочил рождение великорусского славянофильства, которое сложилось фактически лишь к началу 1840-х годов. После польского восстания 1830–1831 годов Николаю І пришлось подкорректировать само понятие «народности», указав правящему классу не забывать, что тот находится не на Украине и не в Польше. «Быть великороссом» — такой лозунг, выдвинутый императором, отражал суть концепта «православие, самодержавие, народность». Хотя это не меняло, а лишь маскировало истинные предпочтения элит.

Весьма показательно, что когда в 1842 году композитор М. И. Глинка представил оперу «Руслан и Людмила», выдержанную в исконном великорусском стиле с добавлением восточного колорита, то это вызвало недоумение и негодование. Оперу называли низкопробной, недостойной приличного общества: один генерал грозился проштрафившихся офицеров в качестве наказания направлять на прослушивание этой «похабщины». Ведь альфой и омегой «русской» элиты всегда оставалось то, что православная церковь произрастала из Малороссии, самодержавие стояло на страже интересов дворянских кадров с замесом оттуда же, а что касается народности, то она допускалась лишь в идеализированном религиозно-монархическом ключе. А вот такие её проявления, как староверие, решительно выдавливались: гонения на раскол при Николае І зримо напоминали вторую половину ХѴІІ столетия.

Болезненная реакция на концепцию «православие, самодержавие, народность», утверждённую свыше, проявилась на самой Украине. В 1846 году в Киевском университете образовалось Кирилло-мефодиевское братство, созданное историком Н. Костомаровым, публицистом Н. Гулаком, этнографом П. Кулишом, поэтом Т. Шевченко и др. Их особенно не устраивал последний элемент этой триады: они продолжали воспринимать народность не в великоросском, а исключительно в малороссийском стиле, мифологизировали казачество, местный фольклор и нравы. Не ограничиваясь этим, окунулись в политику, вынашивая замыслы о славянских национальных республиках со всеобщим избирательным правом. Российское правительство, напуганное революциями, прокатившими в 1848–1849 годах по Европе, уже не могло снисходительно взирать на кирилло-мефодиевские увлечения. Правда, на фоне масштабов гонений на наших староверов нельзя сказать, что с украинскими вольнодумцами обошлись сурово. Костомаров год отсидел в Петропавловской крепости, потом его отправили в ссылку в Саратов, а по возвращении вообще оставили в покое. Кулиш только два месяца провёл в арестантском отделении военного госпиталя, после чего оказался в Туле. Гулаку досталось больше: три года под следствием и пять лет ссылки в Приморском крае. Хуже всего обошлись с Шевченко, у которого нашли стихи, оскорблявшие царских особ: он задержался на десять лет в Оренбургском полку.

По окончании злоключений соратники съехались в Петербург и с группой украинской молодёжи начали издавать ежемесячный журнал «Основа». Украинофильство шагнуло из тесных рамок братства в общественную жизнь. Главные публикации издания писались на русском, а беллетристика, стихи и рассказы на малороссийских наречиях. В это же время получил распространение и «украинский гимн» «Ще не вмерла Украина», сочинённый П.П. Чубинским в подражание польскому. В начале 1860-х выходит трёхтомник «Основы истории Польши, других славянских стран и Москвы» полонизированного малороссийского публициста Ф. Духинского, открыто развивавшего идеи, бродившие в журнале «Основы», о том, что «москали» не имеют никакого отношения к славянству.

После очередного польского восстания 1863 года власти вознамерились одёрнуть «украинофилов». Указом министра внутренних дел П.А. Валуева от 18 июля 1863 года запрещалась публикация книг на украинском языке. Документ отражал опасения, что украинские дали рано или поздно приведут к сепаратизму. «Незалежные» историки расценивают указ как свидетельство подавления национального выбора, забывая, правда, что его действие носило временный характер: к началу 1870-х всё опять вернулось на свои места, и пропагандистские возможности появились вновь. Теперь они концентрировались вокруг открывшегося в Киеве Юго-Западного отделения Российского географического общества. Эта структура отличалось такой украинофильской ретивостью, что правительство по указу 1876 года даже приостановило деятельность отделения. Может, кому-то покажется парадоксальным, но вдохновителем этой меры стали не какие-то антиукраинские силы, а типичный малоросс, товарищ попечителя Киевского учебного округа М.В. Юзефович.

Все эти перипетии достаточно хорошо освещены в литературе, однако при этом по-прежнему недооценивается важное обстоятельство. Пестование национального украинского духа породило серьёзное брожение в российских верхах. Часть «русской» элиты не могла взять в толк, чего добиваются эти возмутители государственных устоев. Возведение украинофильства в ранг политики было в принципе непонятно многим, поскольку Российская империя и так находилась в руках украинско-польских выходцев, в разное время присягнувших Романовым, чтобы паразитировать на рабском труде населения. Чего, казалось бы, не хватало? Тем не менее само пребывание в «варварской» стране явно тяготило народившуюся малороссийскую интеллигенцию. Та сетовала на невозможность культурного прогресса, на не выветренную «татарщину», на «дикость» местных народов и, конечно, проклинала Екатерину II, незаслуженно обошедшуюся с их родиной. В конце концов украинофилы начали ратовать за самостоятельное государственное плавание, за утверждение «здоровых» национальных начал и вхождение на этой основе в европейскую семью.

Развивать подобные взгляды в имперском политическом формате было сложно, поэтому точкой опоры явилась австрийская Галиция, куда удалились наиболее активные деятели. Финансовую поддержку им оказывал ряд богатых украинцев: крупные взносы поступали от помещика Е. Чикаленко, сахарозаводчик В. Симиренко жертвовал 10 процентов от своих доходов и т. д. Это позволило основать во Львове Товарищество имени Шевченка, запустить типографию, то есть уютно обосноваться на «благодатной» галицкой почве. Со временем там сложился круг радикалов, в котором выделялся историк М.С. Грушевский. Они утверждали, что великороссы не хотят принимать участия в политической жизни своей страны, предоставив всю полноту власти царю-самодержцу. Украинский же народ всегда предпочитал демократический республиканский строй, основанный на всеобщем голосовании, осуществляя его в казацких радах и церковных братствах.

Почитатели «незалежности» усиленно рекламируют самоотверженность тех интеллигентов, поскольку российское правительство препятствовало их деятельности, не желая мириться с украинством. Именно галицкий этап продемонстрировал тесную зависимость культурно-национальных проектов от политических. С этих пор баталии за украинскую «незалежность» стали означать борьбу против российской монархии: место поборников национальной независимости в общем политическом спектре окончательно определилось.

Только в последние пару десятилетий ХІХ века в Петербурге осознали, насколько серьёзная опасность возникла, причём с самой неожиданной стороны. Одно дело, когда недовольство прорывалось у кого-либо из покорённых народов, включая великороссов: к этому за двести с лишним лет уже попривыкли. В данном же случае брожение началось не где-нибудь, а в Малороссии, на которой основывался государственно-религиозный каркас державы. Это могло иметь трудно прогнозируемые последствия, поскольку подрывало саму основу правящего режима. Ситуация в чём-то напоминала 1660–1670-е годы, когда казацкая верхушка ещё играла в независимость, а царь Алексей Михайлович трамбовал фундамент для романовской России. Не удивительно, что нынешние сторонники монархии крайне болезненно отреагировали на такой вызов. Причём не только чиновничество, но и появившиеся в начале XX столетия промонархические организации: они дружно кинулись проклинать устроителей отдельного украинского будущего, окрестив их либералами, евреями и тому подобное.

Но самое интересное видится в другом: «незалежных» критиковали патриотически настроенные сторонники монархии Романовых, костяк которых состоял из той же украинской публики, недостатка в коей в имперской элите конца ХІХ века по-прежнему не ощущалось. Напомним: родиной российского черносотенства являлась Почаевская лавра, расположенная на Волыни. Тамошнее отделение Союза русского народа (СРН) — наиболее многочисленное в стране — возглавляли архимандрит Виталий (Максименко) и архиепископ Волынский и Житомирский Антоний (Храповицкий). Да и вообще, самые мощные отделения СРН располагались именно в украинских губерниях, а слова гимна организации написал Л.Е. Катанский. К тому же общероссийский рупор монархического черносотенства газету «Московские ведомости» (после смерти М.Н. Каткова) возглавляли С. А. Перовский, В.А. Грингмут, А.С. Будилович. Они адресовали проклятья М.С. Грушевскому и его сподвижникам.

Возьмём другую известную организацию черносотенцев-монархистов — Союз Михаила архангела. Не сложно убедиться, что в её совете (высшем органе) преобладали украинцы и украинизированные лица из прилегающих южных и западных регионов. Например, протоирей А.П. Васильев, уроженец Смоленщины, воспитанник С.А. Рачинского, священник И.И. Восторгов, родившийся и большую часть жизни проживший в Ставрополье и на Кубани. А. С. Вязигин — потомственный помещик Харьковской губернии, священник-миссионер В.М. Скворцов — выпускник Киевской духовной академии, прослуживший немало лет в Киевской, Полтавской, Каменец-Подольской губерниях, Н.М. Юскевич-Красковский из Таврической, В.М. Пуришкевич из Бессарабской, Г. А. Шечков — крупный землевладелец из украинизированной Курской губернии. Только лишь В.Н. Ознобишин никак не связан с Украиной, будучи по рождению и по жительству из Саратова.

Такая же картина наблюдалась и в Государственной думе: из 41 депутата, избранного в ІІІ Госдуму от украинских губерний, 36 идентифицировали себя «истинно русскими людьми», что подразумевало их принадлежность к черносотенству. На выборах в ІѴ Госдуму 70 процентов украинских избирателей подали голоса за русских националистов: это было особенно поразительно, если учесть, что великороссы составляли лишь 13 процентов населения этих провинций. Иными словами, опорой религиозно-монархического черносотенства являлась не обширная Россия, а Украина.

Все эти факты наводят на размышления: не являемся ли мы свидетелями застарелого внутреннего конфликта между украинцами, ориентировавшимися через «незалежность» на Запад, и «имперцами», выдававшими себя за самых первосортных великороссов? Вспоминаются жаркие споры их предшественников 1650–1670-х годов по поводу того, с кем выгоднее быть: с Москвой или Польшей, олицетворявшей тогда Запад. Очевидно, что и на рубеже ХІХ — XX веков эта тема окончательно не исчерпана. «Незалежные» из Галиции и монархисты-черносотенцы из Волыни энергично выясняют отношения между собой. Складывается впечатление, что многочисленные народы России просто втянуты в их споры, превращены в разменную монету по сути конфликта между украинскими националистами и украинскими великодержавными шовинистами, по недоразумению именуемых русскими.