1917 год — эпохальная дата отечественной истории, о которой сказано, казалось бы, почти всё. Но интересно взглянуть на неё с точки зрения именно украинства, поскольку ранее эта тема под таким углом зрения рассматривалась в недостаточной мере. Крушение империи привело к устранению прежней правящей прослойки, а также к разгрому церкви, являвшейся её опорой. Часть элиты вынуждена была удалиться в эмиграцию, а некоторые из оставшихся в Советской России до начала 1930-х годов ютились в новых органах власти на второстепенных ролях. Так или иначе, крах царизма знаменовал конец украинско-польского засилья в верхах. От этого выиграли все те многочисленные народы, на эксплуатации которых в течение двух с лишним веков паразитировала романовская элита.
Конечно, для неё это стало не просто ударом, а самой настоящей катастрофой, за которой последовала кровопролитная Гражданская война 1918–1920 годов. Оставить без сопротивления давно облюбованную колонию, именуемую Россией, эти господа не желали. Если посмотреть, кто пытался задушить молодую советскую республику в зародыше, то украинско-польско-немецкий оскал поверженных хозяев отчётливо проявляется. Они с остервенением бросились выправлять положение. А потому нужно вспомнить лидеров Белого движения, которое, как нас уверяли и уверяют, вобрало в себя «лучших сынов родины», истинных патриотов России.
Начнём с культовых фигур типа А. В. Колчака, чьи предки по отцу — из помещиков Херсонской губернии, в 1843 году получивших потомственное дворянство. Отец будущего «Верховного правителя» служил в Морском ведомстве, мать происходила из купеческой семьи, её родитель был гласным Одесской городской думы. Женат Колчак на дворянке С. Каменской из Подольской губернии; полноценная украинская семья. Ещё один спаситель России — П.Н. Врангель, ведущий свой род от дома Тольсбург-Эллистфер. Женой бравого генерала стала фрейлина Высочайшего двора О. Иваненко; их родовые гнёзда находились на Украине.
Пройдёмся по верхушке командования белых армий: Н.Н. Юденич — из малороссийских дворян Минской губернии; немецкие предки Е.К. Миллера (командующего в Гражданскую Северным фронтом) обосновались в Витебской губернии; генерал А.Г. Шкуро — потомок запорожских казаков. Известный кавалерист К.К. Мамантов — из богатой семьи Донской области. Из дворян Могилёвской губернии генерал В. И. Гурко, его коллега А. С. Лукомский — из полтавских помещиков, также как и популярный у белых М.Г. Дроздовский. В.О. Каппель происходит из дворянского рода Ковенской губернии: по матери он — Постольский, а женой его была некая Стрельман. Как говорится, полный комплект.
Интересно, что верхи белых армий включали в себя и генералов не дворянского, а иногда и самого простого происхождения. Только вот и здесь никак не получается избежать нашей любимой темы. Так, А. И. Деникин — сын рекрута из Самарской губернии, служившего в Царстве Польском. Там родился будущий знаменитый военачальник, чьей матерью была Е. Вржесинская. Её отпрыск вырос в соответствующей обстановке, говорить по-польски начал раньше, чем по-русски, захаживал в костёл не реже, чем в православную церковь. Кстати, в Польше до сего дня процветает культ Деникина, о нём издаются книги, чтится его память.
Командующий М.В. Алексеев также родился в семье солдата из-под Вязьмы, однако спутница жизни у него опять-таки из хорошо знакомой серии — А. Пироцкая, как и у генерала Н.В. Рузского, женившегося на 3. Боржезовской и окутанного понятной жизненной атмосферой. На этом фоне выделяется Лавр Корнилов, родившийся в Казахстане, что заметно по его виду. Наверное, не случайно этот генерал всегда был чем-то вроде белой вороны в царском генералитете, так и не принявшем этого «выскочку». Вспомним и других активных персонажей Белого движения, например С. Войцеховского, Э. Гиацинтова, П. Шатилова, А. Кутепова, С. Маркова, М. Жебрака-Русаковича и пр. Наличие русских фамилий опять-таки не должно сбивать с толку: все они находились в элите, где присутствовали потому, что полностью разделяли и защищали её идеологию. Именно это и обеспечивало их благополучие. Так, по подсчётам специалистов, почти каждый второй военнослужащий врангелевской армии в целом был украинцем, и чем выше по командным этажам, тем их процент становится больше.
Не сложно заметить, откуда черпало силу Белое движение. Его истоки находились на юго-западе: там была историческая родина большинства его предводителей, там — родина государственно-религиозных конструкций, за которые они держались. Тем более интересно, что формирование боровшейся против них Советской армии, как установлено специалистами, произошло в Поволжье. Именно Восточный фронт стал горнилом, где выковывалась РККА, создавались её первые регулярные части, начали боевой путь и проявили себя в качестве полководцев большинство руководителей Красной армии. Как известно, Восточный фронт возник в мае 1918 года после мятежа 50-тысячного чехословацкого корпуса, который поначалу доминировал на Волге.
Затем инициатива переходит к Колчаку, объявившему себя Верховным правителем России; под его эгидой сконцентрировалось около 150 тысяч штыков. Им противостояли красноармейские части в 200 тысяч бойцов, чья численность продолжала расти. Победа последних знаменовала собой рождение новой армии. После разгрома Колчака эти войска, переброшенные на юг и запад, внесли перелом на этих направлениях. Весьма символично, что район Волги уже который раз в нашей истории выступил очагом сопротивления романовской элите, продолжил разинские и пугачёвские традиции. Только теперь, в XX веке, бунт низов против правящей прослойки увенчался успехом.
После завершения Гражданской войны за пределами страны оказались Польша и Прибалтика; наследие царизма отныне олицетворялось с Украиной. Конечно, в новых условиях о старом имперском духе и его носителях говорить не приходится. 1920-е годы буквально снесли всё, что было связано с прежним государством: на помойку отправились история, дворянство, императоры. Большевистские идеологи шли дальше, ставя под сомнение употребление самого слова «великорусский», предрекали полное забвение этого термина, от которого веяло контрреволюционностью.
Вместо этого считалось правильным говорить о проживающих в России различных народах. Подобная установка проводилась на всех партийно-советских (и не только) мероприятиях того периода. Это подкреплялось обильными историческими изысканиями, в которых обосновывалась следующая мысль: русское прошлое представляет собой непрерывную череду грабежей и захватов, прежняя элита характеризовалась колонизаторской, выжимающей соки из многочисленных народностей политикой. Как заявил мэтр советской науки той поры М.Н. Покровский на первой Всесоюзной конференции историков-марксистов, «в прошлом мы, русские… величайшие грабители, каких можно себе представить».
В такой политической атмосфере получило расцвет всё, что было связано с народами, населявшими Россию. И наиболее громко зазвучал голос украинских националистов, которые не могли не воспользоваться ситуацией, расправив свои крылья. Национальная политика 1920-х как никогда благоприятствовала их чаяниям. Созданная по окончании Гражданской войны Украинская ССР превратилась для «незалежных» в искомое поле, о котором они ранее не могли и мечтать. Удивительно, но большевистские одежды не стали им помехой в реализации заветных планов по украинизации государственной и общественной жизни.
Эту политику на Украине настойчиво продвигали представители партийно-советской верхушки: Микола Скрипник, Володимир Затонский, Олександр Шумский, Григорий Гринько и др. К середине 1920-х годов их усилиями был удалён с поста первого секретаря ЦК Компартии Украины Э. Квиринг, не разделявший намерений вышеназванных функционеров. Ощутив их ретивость, он опасался, как бы «коммунистическая украинизация» не переросла в «петлюровскую», приобретя неуправляемый характер. Квиринг, всячески стопоривший инициативы в этом направлении, вызывал гнев у однопартийцев, с завидной регулярностью строчивших на него доносы в Москву.
В марте 1925 года первым секретарём компартии Украины (КП(б)У) назначается Л.М. Каганович. Ближайший сталинский соратник прибыл сюда с чётко поставленной задачей — провести полномасштабную украинизацию республики. Ведь на тот момент в органах центральной администрации УССР на украинском языке велось лишь 10–15 процентов объёмов делопроизводства, тогда как сельсоветах — почти 100 процентов; причём чем ближе к востоку, тем меньше украинского оставалось в органах власти. Каганович ретиво взялся за дело, для начала проведя встречи с местной интеллигенцией, к которой обращался на родном её языке. Кроме того, пообещал выучить украинский и на следующем республиканском съезде сделать на нём доклад. Напомним, что до двенадцати лет будущий партфункционер проживал в украинской деревне и немного говорил на украинском с примесью белорусских слов.
Как таковая украинизация стартовала с начала 1920-х годов, тогда в её фокусе находились в первую очередь органы управления, особенно те, которые занимались крестьянством. Однако партийные комитеты, имевшие дело с промышленностью, оставались вне этих процессов. Именно такой подход продвигал Квиринг, к неудовольствию своих украинских коллег. Теперь же они, окрылённые приездом Кагановича, жаждали форсированной украинизации. В апрельской резолюции ЦК КП(б)У 1925 года не только отмечалась её недостаточность, но и откровенно говорилось о применении нажима в этом деле.
Украинизацию возвели в ранг важнейшей «революционной задачи», именуя «великим устремлением», требующим «концентрации силы воли всего народа». Была провозглашена заветная цель не одного поколения «незалежных» — сделать украинский язык господствующим. По этим замыслам русский по-прежнему должен связывать республику с центром, а во всём остальном украинскому предстоит стать единственным и исключительным языком социального общения. Данная стратегия внешне была прикрыта разговорами о необходимости преодолеть разрыв между украинской деревней и русским городом (то есть промышленностью). С точки зрения марксистских канонов это позволило бы обеспечить гегемонию пролетариата.
Главные усилия проводников украинизации сосредоточились на пропаганде национальной культуры. Её освоение предполагало обязательное прохождение курсов «украиноведения» для всех государственных служащих и членов партии. Программа обучения отличалась амбициозностью и включала в себя: историю украинского языка, литературы, географии, очерк развития местной экономики и многое другое. Провал на экзаменах по этим дисциплинам ставил крест на карьере и даже мог привести к потере работы. На пропаганду местного театра, оперы, кино тратилось немало усилий и средств. Всё это означало, что советская власть претендует на украинскую культуру. Именно со второй половины 1920-х годов в республике энергично насаждается культ Т.Г. Шевченко. Когда кто-то выразил тревогу по этому поводу, то последовал ответ: битва за великого украинского поэта является по-настоящему революционной.
Такая политика неизбежно привела к росту влияния дореволюционных украинских националистов, рассеянных Гражданской войной. Из-за границы вернулось несколько десятков подобных деятелей, увлечённых большевистской программой украинизации. Наиболее заметным событием в этом ряду стало возвращение в 1924 году незабвенного М.С. Грушевского, возглавлявшего после революции так называемую Центральную раду. Теперь он начал руководить историко-филологическим отделением Всеукраинской академии наук. В 1926 году отпразднован шумный 60-летний юбилей учёного, местные власти желали его избрания президентом академии. В её стенах теперь концентрировались видные деятели, засветившиеся в разнообразных правительствах в Гражданскую войну. Между прежними «незалежными» и нынешним республиканским руководством происходило явное единение. Совместными усилиями они использовали украинизацию для насыщения всех государственных структур сторонниками национальной идеи.
Настоящая битва развернулась не только на культурных фронтах, но и на промышленных предприятиях. Эта стратегия включала в себя попытку сокрушить город как оплот русскоязычной культуры. Украинство должно было буквально окружить местный пролетариат. Проект приобщения рабочих в национальную атмосферу начал осуществляться по нарастающей с 1926 года. Расположенные в республике предприятия вовлекались в череду культпоходов, где солировали известные писатели и учёные. Они читали произведения национальной литературы, проводили лекции на украинские темы. Череду подобных мероприятий венчал масштабный фестиваль, прошедший летом 1929 года и ставший кульминацией в пропаганде украинства. Такая активная политика не могла не принести результатов. Как с удовлетворением констатировалось, национальная культура проникла на заводы и фабрики. Этому способствовал тот факт, что с началом индустриализации, широко развернувшейся в годы первой пятилетки, ускорился приток местного крестьянства на предприятия.
Тем не менее обольщаться здесь не стоило бы, поскольку наблюдался и параллельный процесс, когда этнические украинцы, попав на производство, русифицировались. Особенно это было заметно на Донбассе. Проведённое там исследование отдела агитации и пропаганды ЦК КП(б)У показало, что приезжавшие на местные шахты и металлургические комбинаты крестьяне, говорившие по-украински, подвергались насмешкам и быстро отказывались от его употребления, переходя на русский. Причём эту тенденцию отмечали и в других промышленных центрах, включая предприятия Киева. Общественное мнение населения крупных городов можно выразить одной фразой: «Не надо нас переучивать». Нередко встречалось и противодействие, когда даже члены партии иронизировали: «Раньше был Закон божий, а вот теперь — украинизация». Тотального вытеснения русской культуры в промышленности добиться не удавалось.
Сегодня укоренено мнение, что главным поборником украинизации был Лазарь Каганович. Но это не соответствует действительности: ближайший сталинский сподвижник явно уступал в этом вопросе украинским коллегам. Ретивость последних росла буквально не по дням, а по часам. Они считали, что Каганович проявляет недостаточную настойчивость в пропаганде национальной самобытности, прежде всего в отношении пролетариата. На заседаниях политбюро ЦК КП(б)У нередко раздавалась критика в его адрес. Особенно отличился здесь Шумской, прямо обвинивший Кагановича в срыве украинизации. В Москву полетел поток жалоб, что зримо напоминало ситуацию с Э. Квирингом несколькими годами ранее. Шумской также обратился к Сталину с просьбой направить в республику нового первого секретаря.
Националистически настроенная партийно-советская верхушка усиленно раскручивала кадры, зарекомендовавшие себя на этой ниве. Среди них выделялся молодой поэт Микола Хвылевой. Несмотря на пребывание в рядах большевиков, этот сын украинского народа открыто утверждал: национальная культура должна ориентироваться не на Россию, а на Европу. В ходе литературных дискуссий он договорился до того, что не стоит уповать на русскую культуру, от неё украинцы должны убегать как можно быстрее. Хвылевой воспроизводил перлы историка М.С. Грушевского, дескать, всё русское тяготело над нами, как над рабами, несколько веков. В общем-то представить, куда вывела бы в конечном итоге подобная политика украинизации, несложно.
Однако она так и осталась манящим миражом, поскольку борьба в большевистских верхах привела к резкому идеологическому развороту, инициированному Сталиным. С начала 1930-х годов национально настроенные группы, существовавшие в республиках, подверглись демонстративному уничтожению. Началось всё с Украины, где прогремел процесс по делу Союза освобождения Украины, проходивший в 1930 году в помещении Харьковского оперного театра. Как сообщали газеты, эта подпольная контрреволюционная организация противопоставляла местное крестьянство — носителей подлинного национального духа — рабочему классу, состоявшему преимущественно из пришлых великороссов, боролась за независимость, стремясь к отрыву республики от советского государства с последующим свержением социалистического строя. Национальные идеи в республике воспевала интеллигенция, которая романтизировала украинское прошлое. Спустя непродолжительное время покровители такой политики в руководстве ЦК КП(б)У в лице Шумского, Скрыпника и другие были репрессированы.
Время национальных приоритетов уходило в прошлое, уступая место патриотической доктрине, которая становилась новой основой империи. Русский народ провозглашался самым передовым в мире, оказывающим бескорыстную помощь другим братским народам. «Правда» писала: «Всей силой своего могущества РСФСР содействует бурному росту других советских республик… все нации, освобождённые от капиталистического рабства, питают чувства глубочайшей любви и крепчайшей дружбы к русским братьям… Русская культура обогащает культуру других народов». Иначе говоря, русский народ объявлялся «старшим среди равных»; им гордятся, как гордятся своим старшим братом. Именно русские подняли знамя освобождения, совершили Октябрьскую революцию и указали другим путь к светлой и радостной жизни.
О том, как в новой доктрине уживались интернационалистические ноты и патриотические мотивы, можно продемонстрировать на примере А. С. Пушкина. В СССР его реабилитация и признание величайшим русским литератором произошла в начале 1930-х; до этого он считался типичной буржуйской обслугой. К 1937 году — к столетию со дня гибели поэта — в стране уже процветал его культ. Теперь его именовали подлинным сыном русской земли, чьё творчество связано с ней тысячами неразрывных нитей. Но Пушкин настолько велик, что его произведения близки всем народам, прежде даже не слышавшим его имени. И хотя он принадлежит русской нации, его гений интернационален. Русские всем предоставляют возможность наслаждаться бессмертными пушкинскими творениями. И так же, как с Пушкиным, обстоит дело с русским народом: взойдя на высоты революции, он готов делиться её плодами со всеми, кто готов к ним приобщиться.
Перед нами совершенно новое издание марксизма, где канон о приоритете мировой революции отодвинут на задний план, теперь его место занимает идеологический концепт «русский народ — старший брат»; именно он прокладывает путь в светлое завтра, а не питает надежду на мировую революцию в более подходящих для этого странах. Ни один народ мира не может встать вровень с великим и передовым русским народом, который обладает к тому же бесценной культурой и героическим прошлым. Согласимся: о возведении подобных патриотических воззрений в ранг государственной политики в своё время не могли мечтать и такие апологеты патриотизма, как М. Н. Катков и К. П. Победоносцев. При самодержавном строе никто не позволил бы им развернуться во всю патриотическую удаль. А при Сталине, в условиях господства космополитического марксизма, мощно спрессованная патриотическая доктрина обрела явь! Конечно, переход большевизма, по сути, на черносотенные рельсы не может не поражать. Как метко замечено, большевистская партия, по сути, создала «деформированного близнеца» того государства, против которого боролась.
Но отличия всё же имелись, и немалые. Новое советское государство отличалось от романовской России тем, что её основой явилась именно Россия, а не Украина, как это повелось с последней трети ХѴІІ века. Украинские представители в советской элите занимали весьма скромное положение. Даже при расцвете местного национализма в советских одеждах этнические украинцы никогда не находились у руля республиканской компартии. После Э. Квиринга и Л. М. Кагановича в 1930-е её возглавлял поляк С.В. Косиор, а «смотрящим» по республике был сталинский эмиссар из политбюро ЦК ВКП(б) П. П. Постышев — выходец из промышленного Иваново-Вознесенска.
И на всесоюзном уровне в довоенную пору коренные украинцы не могли похвастаться значимым присутствием в верхах. Пожалуй, наиболее видным представителем республики можно назвать наркома финансов СССР Гринько, репрессированного в 1937 году. До этого его подпись украшала советские купюры достоинством 1, 3 и 5 рублей. Да Тимошенко, быстро отставленный, промелькнул на посту министра обороны. И после Великой Отечественной войны ситуация не во многом изменилась. К концу жизни Сталина в правительстве, насчитывавшем свыше пятидесяти министров, украинцами являлись лишь шестеро.
Однако удержать государство на новой антиукраинской платформе было не суждено. Во многом это произошло потому, что гуманитарная наука 1920-х годов, возглавляемая М. Н. Покровским, не смогла осмыслить исторический путь России и идеологически обосновать новый фундамент державы. Патологическая увлечённость экономическими схемами, классовой борьбой как дань марксистской догме не позволили осознать многого. Прежде всего, того, что для украинско-польского элемента Россия являлась жемчужиной созданного колониального режима (а уже затем окраины: Кавказ, Средняя Азия). А в изображении того же Покровского Украина и Польша представали такими же пострадавшими от «русского гнёта», как и все другие народности.
Все проклятия адресовались русским, которые выставлялись надсмотрщиками, администрацией тюрьмы народов, именуемой Россией. К тому же романовской концепции истории марксистская школа Покровского ничего по большему счёту противопоставить не смогла. Привлечённые Сталиным старые профессорские кадры сделали всё для реабилитации дореволюционных взглядов. Поэтому те силы, которые в течение столетий унижали и грабили нашу страну, благополучно смогли уйти от ответственности, сохранить реноме, а значит — шанс снова обрести статус хозяев.
Эти поползновения, не заставившиеся себя долго ждать, связаны с именем Н. С. Хрущёва. После дележа сталинского наследства ему достался пост первого секретаря ЦК КПСС. Тогда эта позиция не являлась ведущей. Партия была, как говорили, «не на хозяйстве»; реальные рычаги управления концентрировались в Совете Министров. Возглавив Центральный комитет, Хрущёв начинает активно оспаривать у Совмина право солировать в экономике, апеллируя к ленинским традициям, попранным Сталиным. Он неустанно повторяет: только партия должна быть центром принятия любых хозяйственных решений. Кроме того, Хрущёву удалось зафиксировать лидерство в рамках партийного аппарата, и здесь он опирается на одну из сильных парторганизаций, вторую после РСФСР — украинскую.
Вообще-то Хрущёв не считался там признанным вожаком; в качестве руководителя он появился в этих краях только в 1938 году, в разгар борьбы с «врагами народа». В 1949-м его вновь отзывают в Москву, к тому же около четырёх лет его украинской эпопеи фактически вычеркнула война. Однако пост первого секретаря ЦК позволял проявить себя, чем Хрущёв и воспользовался. 19 февраля 1954 года он делает поистине царский жест: по его настойчивой инициативе в честь 300-летия присоединения Украины к России этой республике передаётся Крым. Восторг украинской элиты вообразить несложно. В итоге на Хрущёва начинают ориентироваться местные кадры, а поскольку они не пользовались большим спросом в правительственных структурах, первый секретарь пропихивает их куда только можно, особенно, разумеется, по партийной линии.
Именно Хрущёву обязан карьерой незабвенный землемер Л. И. Брежнев, у которого до московского этапа жизни в паспорте красовалась запись «украинец». Хрущёв, ещё будучи «на республике», выдвигает этого подающего надежды деятеля первым секретарём Запорожского, а затем Днепропетровского обкомов партии. С 1950 года тот возглавляет Молдавскую парторганизацию и на ХІХ съезде ВКП(б) включается в расширенный президиум ЦК. Правда, после смерти Сталина Брежнева задвигают, и он даже просится обратно к родным пенатам — на Украину. Но Хрущёв перебрасывает своего протеже в Казахстан, а вскоре переводит под своё крыло в Центральный комитет, где сосредотачиваются преданные ему кадры.
Хрущёв способствовал также возвышению Н. В. Подгорного, А. И. Кириченко, А. П. Кириленко и др. Если поначалу все они циркулировали внутри украинской номенклатуры, то после 1953 года устремились за пределы республики. Например, Кириленко в 1955–1962 годах поработал на посту первого секретаря Свердловского обкома, привечая всё тех же украинцев. Так, первым секретарём Нижнетагильского горкома, вторым секретарём Свердловского обкома при его поддержке становится уроженец Черниговщины В.И. Довгопол, приехавший до войны на Урал для учёбы и маявшийся по различным предприятиям региона. А местного комсомольского функционера Ф.Т. Ермаша Кириленко подтягивает сначала в обком партии, а потом берёт с собой в ЦК, и в итоге тот оказывается в кресле председателя Комитета по кинематографии СССР.
Пример с Кириленко довольно типичный: украинцы появляются во главе крупных парторганизаций, не имеющих никакого отношения к республике. Так, А. В. Коваленко из-под Полтавы после мытарств на родине оседает первым секретарём Белгородского, а затем Оренбургского обкома, а уроженец Харьковской губернии В. И. Контоп с 1956 года более чем на четверть века задерживается в руководстве Московской области (с 1963-го — первый секретарь). В Целиноградском обкоме Казахстана долгие годы работает В. П. Демиденко и т. д.
Украинские кадры заполняют и центральные органы власти, причём с прицелом на дальнейшее повышение. К примеру, крестьянин из-под Киева П. С. Непорожный, в 1959 году перебравшийся в Москву с должности заместителя председателя Совмина Украины, сначала занимает пост первого заместителя союзного Министерства строительства электростанций, а спустя три года становится министром энергетики и электрификации. Взлетает и глава Госплана Украины в 1950–1952 годах В. Ф. Гарбузов; с 1953-го он уже в Москве в качестве первого заместителя министра финансов СССВ а с 1960-го — министр.
Позаботился Хрущёв и ещё об одной «яркой» личности. В делегацию, сопровождавшую его в 1959 году в поездке по США, входил сын харьковского инженера Н. А. Тихонов. Он приглянулся советскому лидеру и в 1961 году был избран кандидатом в члены ЦК КПСС. Вскоре Тихонов становится первым заместителем председателя Госплана СССР; при Брежневе он уже заместитель предсовмина, а после смерти Косыгина (1980) занимает его место. Подтягиваются украинские кадры и на самую вершину Министерства обороны. В 1956 году с Дальнего Востока на пост замминистра перемещается Р. Я. Малиновский; после изгнания Г. К. Жукова он становится у руля военного ведомства. Вслед за ним из группировки советских войск в ГДР вызван закадычный брежневский друг А. А. Гречко, с 1957 года он — первый заместитель МО СССР (с 1967 года, после смерти Малиновского, возглавляет министерство).
1957–1960 годы — судьбоносный отрезок для советской истории. В это время из руководства был устранён практически весь сталинский призыв, костяк которого состоял из русских. Своих постов лишились Маленков, Булганин, Первухин, Сабуров, Зверев, Казаков, Бенедиктов, Малышев (умер), стареющий Ворошилов и другие. Кадровая революция окончательно расчистила украинским кадрам путь на вершину. Менталитет этой публики отличался характерным своеобразием. Никакие идеи их не увлекали в принципе. Если та же ленинская гвардия, состоявшая преимущественно из инородцев, искренне грезила мировым коммунистическим интернационалом, то украинские «братья» не мечтали ни о какой мировой революции, ни о чём-то подобном. Их тянуло к общесоюзному «хозяйству», создаваемому трудом русских. Но вот только не в плане дальнейшего созидания; они собирались не создавать, а с выгодой для себя осваивать бюджетные средства. Собственно, такое поведение типично для номенклатуры многих советских окраин, замкнутых на своих проблемах. Например, Среднеазиатские республики уже тогда погрузились в коррупцию и разворовывание фондов, поступавших из Москвы.
Однако если партийные тузы Средней Азии или Закавказья расхищали то, что им доставалось, и никоим образом не претендовали на раздел общесоюзного пирога, то украинским деятелям повезло несказанно больше. Хрущёв сделал невозможное возможным, и украинцы ринулись к новым горизонтам. Россию они никогда не воспринимали как родину: здесь не лежали их предки. Эти люди руководствовались заботой только о благополучии — собственном и родной им Украины. (Именно в такой последовательности!) Да и своего благодетеля они никогда до конца не понимали. Помимо разных наклонностей, Хрущёв обладал чертой, которая раздражала его украинских сподвижников: он страстно желал выглядеть архитектором коммунизма, заменив в этом качестве Сталина. Конечно, ничего, кроме недоумения, это не вызвало, поскольку для них стремление к общественному благу имело чисто ритуальный характер, а всё, что не укладывалось в мещанскую прагматику, воспринималось как граничащее с идиотизмом. В конце концов хрущёвские выдвиженцы устали от его неугомонности и отправили строителя светлого завтра на отдых.
С приходом Л. И. Брежнева номенклатурные верхи СССР оказались во власти украинской стихии. Достаточно взглянуть на состав Центрального комитета, избранного XXѴ или XXѴІ съездом партии: секретари обкомов (независимо от географии), министры, высшие чины аппарата Центрального комитета и правительства. Такого количества украинских кадров в стране не было, наверное, с конца ХѴІІ—первой половины ХѴІІI века, когда они объявились в наших землях на волне церковной реформы. Им досталось неплохое наследство. Динамика, которую изгнанные русские технократы придали советской экономике, оказалась весьма устойчивой: шла масштабная индустриализация, появлялись новые отрасли, под них создавались научные школы. Фундамент, заложенный в 1950-х годах, позволил брежневской элите прекрасно себя чувствовать вплоть до конца 1970-х. Да и выросшие цены на нефть значительно поддерживали советскую экономику.
К этому времени модернизационная логика потребовала перехода к новому — постиндустриальному циклу развития, что и происходило в Западном мире. Но украинизированный советский истеблишмент, живущий «от застолья к застолью», не собирался напрягаться. Злополучный «застой», куда погрузилась страна, стал прямым следствием украинского засилья в партийно-государственных верхах. Более того, «украинский вирус» разлагающе подействовал на всё советское общество, подорвав его внутренний иммунитет. И если по поводу хрущёвской оттепели говорили: «О работе стали думать меньше, а о разных жизненных благах больше», то при Брежневе всё чаще начинали размышлять уже не просто о благах, а о том, как бы «расфасовать» великую страну, созданную трудом не одного поколения титульной нации, уже по-крупному.
Этому вектору пытался противостоять Ю. В. Андропов. Сегодня много спорят о том, какую бы политику он проводил, если бы не быстро последовавшая смерть. Вокруг планов генерального секретаря строится немало догадок и вымыслов. Но одно можно сказать абсолютно точно: Андропов намеревался вытеснить с партийно-советской верхушки оккупировавшие её украинские кадры. Он успел провести отставки не просто сильных, но и знаковых фигур этого клана, хозяйничавшего в стране. Речь о министре внутренних дел Н. А. Щёлокове и первом секретаре Краснодарского крайкома КПСС М.Ф. Медунове. Падение закадычных брежневских друзей означало, что вскоре очередь дойдёт до многих. Несмотря на это, Андропов обладает устойчиво негативной репутацией в кругах так называемых русских патриотов. Если те были не в восторге от соратников Леонида Ильича, то Юрий Владимирович вызывал у них просто приливы ненависти.
Действительно, последний явно недолюбливал патриотов, изображавших из себя истинно русских людей. Чтобы разобраться, посмотрим, что же представляла собой эта «русская партия». Начав формироваться при позднем Хрущёве, она заявляет о себе при раннем Брежневе. Историки традиционно противопоставляют её украинским кадрам, доминировавшим на партийно-государственном Олимпе. Из функционеров русское национальное движение внутри КПСС, по мнению исследователей, олицетворяют А. Н. Шелепин, В. Е Семичастный, Н. Г. Егорычев, Ф. Д. Кулаков, Г. И. Воронов, Д. С. Полянский, Н. Р. Миронов, П. Н. Демичев, Л. Н. Толкунов, С. П. Павлов. Примечательная черта: в большинстве своём они родом из интеллигентских либо крестьянских слоёв Украины или примыкающих к ней южных, чернозёмных регионов, чья жизнь протекала вдалеке от индустрии. С религиозной же точки зрения перед нами выходцы из типично никонианской среды.
То же самое можно сказать и о рядах патриотов-интеллектуалов, сильно пропитанных украинским духом, а многие вообще потомки представителей правящих классов царской России. В патриотической верхушке за редкими исключениями все из интеллигентных семей того же никонианского разлива. Проиллюстрируем это наблюдение. А.И. Солженицын из Ставрополья (мать — Щербак, из богатой украинской семьи), И. Р Шафаревич из Житомира. В. Н. Ганичев — уроженец села в Новгородской области, много лет провёл на Украине, окончил там школу и Киевский госуниверситет, затем сделал карьеру в комсомоле.
Продюсер Н. С. Михалков, художник И. Глазунов, Л. С. Соболев (из семьи царского офицера) — все из дворян разного уровня. А. В. Софронов из донского казачества, родился в семье начальника Харьковской полиции, перешедшего на сторону советской власти. Г. Н. Троепольский из Воронежской области, из семьи священника, М. Н. Любомудров (Ленинград) — внук священника, Б. Н. Полевой из семьи московского юриста, успел поучиться в духовной семинарии. У Л. И. Бородина отец — литовец (фамилия отчима), мать — Валентина Иосифовна. С. Н. Семанов, А. С. Иванов, С. П. Залыгин, С. Ю. Куняев — все из интеллигентных семей разных регионов, но только не индустриальных.
Проработав пятнадцать лет руководителем Комитета госбезопасности, Андропов прекрасно понимал, что имеет дело не с чем иным, как со вторым изданием украинской группы. Если она чем-то и отличалась от брежневской, то только тем, что называлась «русской партией», да неуёмной тягой к РПЦ, где также заправляла братская им украинско-южная группировка. Из 13 тыс. приходов, действовавших в послевоенный период 9 тыс. располагалось на Украине, 500 — в Белоруссии и Молдавии. А из оставшихся 3 тыс. храмов на огромную РСФСР — половина существовала в южных, юго-западных областях, примыкающих к Украине. Иными словами, русские патриоты мало чем отличались от тех, кого Андропов собирался выдавливать с партийно-советских верхов. Окажись у кормила власти, эти «русские патриоты» благополучно продолжили бы паразитировать на стране, культивируя церковно-селянский дух в стиле дореволюционного черносотенства. Поэтому по большому счёту смена одних на других мало что давала.
С конца 1970-х годов силу набрал устраивавший всех тренд «государственного разврата». Противостоять ему тогда было уже невозможно. Советский проект, заряженный верой русских людей в лучшую жизнь, был полностью выхолощен и дискредитирован брежневским (украинским) руководством, подготовившим развал великой страны, на разграбление которой уже слетался всевозможный сброд.