Утверждение о том, что цементирующим элементом романовской элиты был украинско-польский контингент, необычно. Национально-этническая окраска верхов неизменно рассматривалась как исконно русская, а какие-либо уточнения считались излишними. Недооценённым остаётся тот факт, что итогом навязанной церковно-униатской реформы стало привилегированное положение кадров именно украинско-польского происхождения. Формирование никонианской элиты происходило в отрыве от коренного населения, которое в своём большинстве отторгало религиозные новшества, а потому какие-либо духовные связи с меняющимся высшим сословием утрачивались. В новом элитном разливе уже не оставалось места мусульманству или старообрядчеству, окончательно выдавленным из государственной жизни. В то же время внутри правящей прослойки стирались грани между боярством и дворянством: часть первого теряла былое значение, а многие из второго набирали силу за счёт родства с царским семейством или же благодаря заслугам на армейском или приказном поприще.
В преддверии петровского царствования выделялись Стрешневы и Милославские, Языковы и Лихачёвы, Нарышкины и Матвеевы, Башмаковы и Збаровские. Довольно типичная выборка видных фамилий того времени, однако их происхождение, а главное, культурные предпочтения позволяют характеризовать эти роды как находившиеся прежде всего в украинско-польской орбите. К тому же в последнюю четверть ХѴІІ века российские элиты нашпиговывались свежими украинскими представителями со схожей ментальностью. Так, гетман Брюховецкий успел породниться с боярином Д. А. Долгоруковым, женившись на его дочери, а его преемник Самойлович выдать дочь за князя Ф. П. Шереметева.
Подобным образом поступали и другие малороссийские старшины и полковники, в результате чего украинско-польское присутствие в верхах только расширялось. Казалось, вливаясь в состав России, все они должны столкнуться с целым рядом проблем. Но парадоксальность российской ситуации в том и заключалась, что присоединённые чувствовали себя на редкость комфортно. Отечественный высший свет начиная с Алексея Михайловича и вплоть до Петра І был густо окрашен в украинско-польские тона. А вот кто испытывал сильный дискомфорт, так это коренное население, то есть те, к кому якобы присоединяли «несчастную» полонизированную публику.
С Петра І отчуждение романовской элиты от населения только нарастало, чему способствовал бурный приток иностранцев. Если в царствование Алексея Михайловича эти процессы только набирали силу, то при Петре развернулись во всю мощь. Любовь ко всему иноземному отличала государя буквально с пелёнок. Первым его воспитателем был шотландец Менезиус, пленённый в польскую войну 1654–1667 годов. Алексей Михайлович приблизил этого ловкого человека и даже посылал с поручениями в Европу и в конце концов приставил к юному царевичу. Среди первых учителей Петра значился и голландец Ф. Тиммерман, давший ему азы арифметики и геометрии. Увлечению будущего государя морским делом способствовал другой голландец, X. Бранд, специально выписанный в Россию для строительства флота. Построенный при его участии первый корабль, спущенный на воду на Волге, был сожжён отрядами Степана Разина. Бранд же руководил закладкой новых кораблей на Переяславском озере.
По мере взросления Пётр сближается с бывалыми иностранными вояками — осевшими в России шотландцем П. Гордоном и швейцарцем Ф. Лефортом. Особенным расположением пользовался последний, с 1675 года офицер в полках так называемого иноземного строя. Лефорт знакомил молодого царя не только с военными достижениями, но и с культурой европейской жизни. Именно благодаря лефортовскому влиянию тот освоился в Немецкой слободе, где начал проводить много времени и, невзирая на женитьбу на Е. Лопухиной, стал ухаживать за немкой из семейства Монсов. Лефорт вплоть до самой смерти в 1699 году находится рядом с Петром: в Азовских походах, в поездке по странам Западной Европы и т. д. К этому времени вкусы Петра окончательно определены: укрепление регулярной армии — прерогатива иностранных кадров. И хотя их численность в войсках составляла около 15 процентов, но именно они занимали наиболее важные командные должности.
Когда просматриваешь сводки начавшейся Северной войны со шведами, то уже невозможно по фамилиям отличить своих командиров от чужих. Так, на шведской стороне генералы Левенгаупт, Крейц, Реншильд, граф Пиппер, а на российской — генералы Брюс, Ренне, полковники Мюленфельд, Кампель, Келин. Добавим, что служба в отечественной армии оплачивалась по трём тарифам: прибывшим иностранцам назначалось самое высокое жалованье, те из них, кто родился в России — так называемые старые иноземцы — получали меньше, а хуже всего оплачивалась служба местных уроженцев.
Петровское пристрастие к иноземщине никогда и ни для кого не являлась секретом, в то же время гораздо менее известно о его глубокой привязанности (иначе не скажешь) к Малороссии, что практически полностью заслонено европейской темой. Увеличение доли иностранцев в элите меняло многое, но отнюдь не выветрило украинско-польский дух. В любимцах Петра числился небезызвестный гетман Иван Мазепа (Ян Колединский), в молодости паж при дворе польского короля. Этот деятель стал гетманом ещё при царевне Софье, чья опала на нём никак не отразилась. Мазепа втирается в полное доверие и к Петру, даже сватает своего племянника за сестру А. Д. Меншикова. Изображает готовность «всеми силами крепить неразрывное согласие обоих русских народов», за что удостаивается ордена Андрея Первозванного.
Пётр всячески поддерживал статус Украины как особой, привилегированной территории в составе России, тратил немало средств на её обустройство. За счёт казны воздвиг там несколько крепостей для защиты от турок, закупал вооружение для местного воинства, освобождал от поборов. Первым из Романовых посетил Киев, где оставался почти всё лето 1706 года. Однако успехи армии Карла ХІІ, разгромившего Саксонию, Польшу и нагрянувшего на Украину, подтолкнули Мазепу к антироссийскому союзу; лишь Полтавская победа 1709 года переломила ситуацию. Но даже такое откровенное предательство не сказалось на трепетном отношении к украинским «братьям», в чём Пётр шёл по стопам отца Алексея Михайловича. Манифестом от 11 марта 1710 года великоруссам строго запрещалось «делать оскорбления малороссам, попрекать их изменою Мазепы», виновным грозило жестокое наказание вплоть до смертной казни за дерзкие обиды!
Тем не менее украинские историки сдержанно относятся к персоне Петра I, усматривая в нём некую предубеждённость по отношению к Украине в целом. В доказательство приводится назначение П. П. Толстого нежинским полковником в 1719 году на место умершего Жураковского. Это первое возведение россиянина в высокий украинский чин оскорбляет любителей «незалежности». Хотя возмущаться здесь особенно нечем, поскольку этот Толстой являлся зятем нового гетмана Скоропадского и получил назначение по просьбе тестя. Бурю негодования вызывает учреждение в 1722 году Малороссийской коллегии для ведения делами данной территории. Это подают как покушение на автономию, пренебрежение украинскими интересами, а председателя коллегии Вельяминова воспринимают как национального врага.
Конечно, для такой импульсивной натуры, как Пётр, измена Мазепы не могла пройти бесследно, но «гнев» царя, проявившийся через десяток лет в создании упомянутой коллегии, вряд ли можно назвать угрожающим. Напомним: Малороссийская коллегия — единственная из государственных структур, которая располагалась не в Петербурге, а непосредственно на Украине, в столице гетманщины Глухове. Не нужно объяснять, насколько это было комфортно для украинской верхушки, давая ей достаточно возможностей влиять на работу правительственного органа. Кстати, его функции долго оставались неопределёнными и ограничивались обязанностью заботиться «о прекращении неправедности». Иначе говоря, коллегия выступала в качестве высшей апелляционной инстанции для местных судов. Когда же Вельяминов пожелал коснуться финансовых вопросов, то даже не смог собрать необходимых сведений из-за вспыхнувших пререканий, откровенного саботажа и потока жалоб в Петербург.
Сменивший Скоропадского гетман Полуботок дошёл до того, что начал раздавать Малороссийской коллегии (правительственному органу) указания, чем и как надо заниматься! Взбешённый Пётр, вызвав гетмана в столицу, повелел арестовать его за вопиющее превышение полномочий, но никакого суда над ним не последовало, да и не планировалось. Следствие выяснило, что тот вёл себя вполне законно, всё шло к освобождению, если бы Полуботок не скончался в конце 1724 года. Через пару месяцев умирает и Пётр I, и об этом «недоразумении» просто забывают, а Малороссийская коллегия вновь низводится до инстанции по рассмотрению апелляций. Ни о каких серьёзных угрозах, нависших якобы над Украиной здесь говорить явно не приходится.
Если же украинские помещики действительно сталкивались с неприятностями, то тут Пётр всегда шёл им навстречу. Чего только стоит история с А. Д. Меншиковым, который, получив ряд имений на Украине, насильно завладел ещё деревнями под предлогом, что здесь укрывают беглых крестьян из России. В ответ помещики пожаловались в Петербург, но Меншиков всячески препятствовал проверке. В результате возникло так называемое «Почаевское дело»: обвинения поддержала та же Малороссийская коллегия, царь тоже встал на сторону украинских истцов, освободив Меншикова от должности президента Военной коллегии. Фактически тот был накануне опалы, которую отсрочило заступничество супруги государя Екатерины, а спасла от ареста последовавшая кончина Петра. Этот эпизод наглядно демонстрирует реальный вес малороссийского фактора.
Его нельзя недооценивать и по другой причине: религиозный каркас российского государства конструировали не понаехавшие шведы, немцы или голландцы, а украинцы. Последние могли оказаться где-то лишь потеснёнными, но не более: без них романовская элита как таковая просто бы рассыпалась. Не удивительно, что Пётр, страстный любитель иностранцев-западников, тотально заполнял высшие церковные должности представителями Малороссии, оставив в этом далеко позади и Алексея Михайловича, и Фёдора Алексеевича. По его разумению, кадры из украинских учебных заведений и монастырей — наиболее подготовленные для просвещения и руководительства невразумлённой паствой, заражённой татарщиной.
Начать нужно, конечно, со Стефана Яворского, ставшего после смерти патриарха Андриана в 1700 году местоблюстителем патриаршего престола. Начиная с Никона Романовы не решались возводить на патриарший престол этнического украинца, опасаясь недовольства в низах. И вот теперь Пётр предоставляет это высокое место типичному малороссу, формально не выдвигая в патриархи. Шляхтич из-под Львова С. Яворский, будучи откровенным униатом, после Киевской духовной академии доучивался в иезуитских коллегиях Польши и Литвы; его говор сильно отличался от московского. В пастырском послании Петру Иерусалимский патриарх Досифей выразил возмущение, указывая на латинский образ мыслей царского протеже и угрожая непризнанием того всем православным Востоком, если его вознамерятся сделать Московским патриархом. Отметим, что Яворский в возрасте 42 лет стал ключевым деятелем РПЦ, штамповавшим украинцев на высшие церковные должности вплоть до учреждения в 1721 году обер-прокурором Святейшего синода.
Ближайшее окружение Петра составляет целый ряд архиереев, прибывших с Украины. Среди них закадычный друг Яворского уроженец Киевщины Дмитрий Ростовский (Туптало). Кроме Жития святых, которые тот начинал редактировать ещё при патриархе Иоакиме, Туптало прославился «Трактатом о пользе брадобрития». Наибольшую же известность принесло ему произведение «Розыск о брынской вере» с развёрнутой критикой раскола, а по сути, с пасквилем на простой народ, преисполненный ненавистью к нему. Не отставал от Туптало и архимандрит Феодосий (Яновский) из польских шляхтичей со светскими развязными манерами. Это очень импонировало Петру, который облёк его доверием, поставив во главе открывшейся Петербургской Александро-Невской лавры. Царь-преобразователь высоко ценил и Киевского митрополита Иоасафа (Кроковского), посвящённого в сан в Москве С. Яворским (наглядная иллюстрация «порабощённости» украинской церкви, на деле фактически поглотившей русскую). Пётр намечал возвышение Кроковского, но тот в 1718 году, вызванный в Петербург, скончался по дороге. Следует отметить, что из местных архиереев расположение Петра завоевал лишь епископ Воронежский Митрофан — тем, что публично поддерживал создание флота, первые корабли которого закладывались как раз под Воронежем; он умер в 1703 году и был исключением из правил.
Наибольшей же любовью Петра пользовался Феофан (Прокопович), оставивший заметный след в истории церкви. Воспитанник Киевской академии, ректором которой одно время был его дядя, он завершал образование в Риме, ему предлагали остаться при Ватиканской библиотеке. Но Феофан предпочёл более активную карьеру, прибыв в числе других кандидатов на архиерейские должности в Петербург. Пётр замечает красноречие и эрудицию последнего, для государя тот превращается в ключевого советника по взаимоотношениям церкви и государства. Именно Феофану было суждено поставить окончательную точку в уничтожении старой русской церкви, начатом более чем полвека назад патриархом Никоном. Старания Прокоповича на этой ниве, от которых явственно отдавало протестантизмом, оказались чрезмерными даже для униатско-православных кругов, ориентированных на католические образцы.
Однако это нисколько не ставило под сомнение то общее, что их роднило: при освящении романовского режима им всем доставляло наслаждение издеваться над «тёмными» людьми и старозаветной верой. В 1718 году Феофан становится архиепископом Псковским с резиденцией в Петербурге, где поселяется в выстроенной для него усадьбе. Из её стен вышел трактат «Правда воли монаршей» и знаменитый «Духовный регламент», обосновывавший государственно-протестантское управление церковью. Институт обер-прокурора Синода, введённый в 1721 году, заменял патриаршество. Любопытно, что константинопольский патриарх, к которому Пётр направил ходатайство признать церковные новшества, не моргнув благословил разрушение православно-канонического строя, на страже которого стоял. Грамоту из Константинополя Прокопович разослал по всем епархиям для прочтения вслух по церквам.
Таким образом, правление Петра І — судьбоносное не только с точки зрения социально-экономических преобразований, но и в плане формирования российской правящей прослойки. Первая четверть ХѴІІI века фиксирует её окончательные черты. Именно тогда в элитах завершается образование двух партий: Инородческой и «русской», как именуют их историки романовской школы. В петровское время противостояние между ними, в дальнейшем определявшее расклады в верхах, уже наметилось. Благодаря предпочтениям царя западноевропейские выходцы прочно освоились во власти, в то время как кадры «русского» происхождения — базовая опора Романовых в допетровскую эпоху — очутились в иных условиях. Приезжие иностранцы, в большом количестве пущенные Петром, стали претендовать на весомую роль в пользовании казной, в выжимании соков из населения. Данное обстоятельство отметили все, кто когда-либо знакомился с отечественным прошлым. Однако по-прежнему удивляет другое: борьба в российских верхах рассматривается в контексте так называемых инородческой и «русской» партий.
Если относительно первой всё предельно ясно, то этого никак нельзя сказать о второй, поскольку о русском тут можно говорить с большой натяжкой. В этом серьёзное упущение историографии, не осознавшей, а точнее, не желавшей осознавать, что под «русской» в действительности замаскирована украинско-польская партия. Кто в самом деле в ней русские — уж не Феофан ли Прокопович со Стефаном Яворским и целой россыпью им подобных, довершивших уничтожение нашей церкви? Да и среди «птенцов гнезда Петрова» помимо иностранцев немало украинско-польских лиц, без тени сомнения объявленных русскими. Вспомним сына органиста из Литвы П. И. Ягужинского, назначаемого то на один, то на другой высокий пост. Вице-канцлера, затем и канцлера Г. И. Головкина: его мать и мать Петра — двоюродные сёстры Раевские. Возьмём кабинет-секретаря А. В. Макарова: уроженец Вологодчины попал в поле зрения государя по способностям, но удержался в высшем свете благо даря женитьбе на П. Ладыженской, которая сделала его там своим. Или троюродный брат Петра генерал-аншеф Леонтьев, прославившийся издевательствами над русской прислугой.
Вообще «русских» представителей в верхах отличало открытое пренебрежение ко всему русскому в московском понимании этого слова, причём в этой ненависти они полностью смыкались с инородческой партией. Преследование староверия, дискриминация мусульманства, уничтожение народных культур — всё это их совместные «славные» дела. Конкурировали же они за придворное влияние, за властные преференции, за доступ к материальным ресурсам, то есть за возможность грабить Россию. Украинско-польская партия, именуемая «русской», осуществляя «духовное руководительство» страной, претендовала на более солидный куш по сравнению с западниками.
Петровская эпоха определённо разочаровала её, отсюда едва скрываемые обиды на царя-реформатора, всегда тлевшие именно в этом элитном сегменте. Не стоит забывать, что железная рука Петра І не позволяла противоречиям в верхах проявиться в полной мере, но после его смерти они выплеснулись наружу. Украинско-польская партия собиралась отодвинуть иностранцев-западников, занявших видные аппаратные позиции, на второй план. Большие надежды давало в этом смысле царствование юного Петра ІІ, который под влиянием окружения симпатизировал прежним порядкам, существовавшим до его знаменитого деда. Только речь не заводилась о возврате к дониконианской эпохе, о пересмотре церковных «завоеваний». В планы «русской» партии с украинско-польским нутром подобное, конечно, входить никак не могло. Просто она жаждала снова окунуться в атмосферу, где понаехавшая иностранщина не занимала бы ключевых мест у кормушки. Не случайно двор Петра II удалился из прозападного Петербурга в Москву: сначала под предлогом коронации, а затем пошли разговоры, что молодой император намерен вообще остаться в Первопрестольной. Аристократия, ещё толком не обжившаяся в столице, потянулась в свои прежние московские особняки. В сентябре 1729 года в Москве состоялась помолвка императора с княжной Долгоруковой, причём празднество было не лишено украинского колорита. Карету невесты сопровождали гайдуки в национальных одеждах.
Но главное — это политический поворот в отношении Малороссии, коей занялись с таким энтузиазмом, будто более срочных дел не существовало. Украинским полковникам и старшинам правительство принесло извинения за историю с обнаглевшим гетманом Полуботком, затем вновь подтвердило отказ от налогов, что всех обрадовало. Восторг вызвало упразднение ненавистной украинцам Малороссийской коллегии. Устроенная в ней ревизия выявила многочисленные нарушения, к ответственности потребовали привлечь председателя коллегии Вельяминова. Новым гетманом избрали заслуженного миргородского полковника Данилу Апостола. Один из его сыновей воспитывался в вельможном Петербурге, зять В. Кочубей стал полтавским полковником; наследники этого «страдальца от российского гнёта» превратятся в богатейший и влиятельный княжеский род. Ободрённый гетман Апостол и не думал останавливаться, для чего направился в Москву, где около года проживал при царском дворе. Плодом его стараний стали так называемые решительные пункты, то есть резолюции правительства на поданные петиции. Ими подтверждались «права и вольности», а также намечались новые, упорядочивалось судопроизводство, причём документ изобиловал ссылками на Богдана Хмельницкого. К этому времени тот становится символом русско-украинского единства, а роль предателя закрепляется за Мазепой. Апостол усилил гетманское управление, не «ломясь в открытую дверь», в отличие от своего предшественника Полуботка, испытавшего крутой нрав Петра Великого за чересчур развязное поведение.
Внезапная кончина в 1730 году молодого Петра ІІ не остудила желания продвигаться в сторону польской управленческой модели. Именно по примеру Речи Посполитой задумывалось ограничение монархии в конституционной форме с ведущей ролью аристократического меньшинства. Короновать в этом государственном формате намеревались бабку Петра II, первую супругу Петра Великого Евдокию Лопухину, которую тот заточил в монастырь. При внуке она обрела волю и почёт, а по его смерти оказалась единственной прямой наследницей престола, от которого, правда, наотрез отказалась. Тогда и возникла кандидатура племянницы Петра І Анны Иоанновны — вдовы герцога Курляндского, проживавшей в прибалтийской Митаве. Дочь умершего в 1696 году брата Петра Ивана Алексеевича (Милославского) стала инструментом в дипломатических играх. Анна Иоанновна — первая из дома Романовых, выданная Петром І за рубеж, за правителя Курляндии, дабы закрепить там российское влияние. Предлагая ей престол, рассчитывали, что оторванная от московских дел герцогиня будет не менее удобным орудием для аристократических затей, чем скоропостижно почивший Пётр II.
В образованный Верховный тайный совет вошли четыре представителя семейства Долгоруких, три Голицыных, а также Г. И. Головкин и А. Н. Остерман, которые вступили в переговоры с Анной. Очень любопытна её родословная, о которой стараются лишний раз не вспоминать: по матери она из рода Салтыковых, её прапрадед Михаил Глебович Салтыков в Смутное время начала ХѴІІ века входил в посольство к польскому королю Сигизмунду ІІІ с просьбой дать сына Владислава на московское царство. Прадед Пётр Михайлович растерзан за преданность полякам, а дед сначала послужил новой родине, то есть Польше, а затем, взвесив за и против, перебрался к Романовым, крестился в православие, приняв имя Фёдор; его дочь Прасковья Фёдоровна и была матерью будущей императрицы. Казалось бы, с точки зрения государственности такая репутация, мягко говоря, оставляла желать лучшего. Однако по меркам романовской элиты это не так: достаточно вспомнить деятельность патриарха Филарета (Романова) и других бояр, так что запятнанные потомственным предательством Салтыковы немногим отличались от этих «патриотов».
Как известно, попытки «верховников», то есть Долгоруких и Голицыных, узурпировать власть не увенчались успехом. Украинско-польская партия представляла собой развитый элитный слой с неодинаковыми интересами, к тому же верховенство двух семей раздражало не только её. Взошедшая на престол Анна Иоанновна сразу оказалась в эпицентре соперничества различных группировок. Ядро её сторонников, требовавших отмести монаршие ограничения, составили ободрившиеся родственники новой императрицы Салтыковы, почтенный фельдмаршал И. Ю. Трубецкой, генерал-прокурор П. И. Ягужинский, церковный гуру Феофан Прокопович. К ним, естественно, присоединились и митавцы Р. Левенвольде и Э. Бирон, преисполненные планов на грядущее. Напору желающих сохранить влияние или дорваться до трона «верховники» противостоять не могли, тем более что их узкий круг быстро дал трещину в лице Остерамана, чья семья была близка Анне Иоанновне. Его родной брат Дитрих являлся любимым учителем будущей императрицы: переписку с ним она никогда не прерывала. Не удивительно, что именно опытнейшему царедворцу Андрею Остерману Анна поручила координировать интригу, которая привела бы её к самодержавному правлению. Ещё один «верховник», Г. И. Головкин, чья дочь была замужем за Ягужинским, также дистанцировался от Долгоруких и Голицыных. В результате они потерпели полное фиаско: все Долгорукие были арестованы, их обвинили в преступном отношении к покойному Петру II, чьё здоровье расстроили частые охоты и увеселения. Голицыных оставили на свободе, отправив управлять далёкими сибирскими областями.
Когда же всё это утряслось, то быстро выяснилось, что проигравшим оказалось украинско-польское лобби. Симпатии Анны были на стороне немцев: остермановские уроки и остзейские будни не прошли бесследно. Как писал В. О. Ключевский, инородцы в это царствование посыпались в Россию, «точно сор из дырявого мешка, облепили двор и престол, забрав все доходные места в управлении». Правда, в последнее время утверждения о немецком засилье в тот период ставятся под сомнение, хотя всё же нельзя отрицать, что тогда наряду со старыми петровскими кадрами (Минихом, Остерманом и другими) верхний элитный слой накрыла волна нового немецко-прибалтийского «призыва». Наиболее известны Бирон, Левенвольде, Кайзерлинг, Корф, Ливен, Беверкам и др. Лишь у нас эти западноевропейские выходцы средней руки смогли возвыситься, став основателями видных дворянских родов. Достаточно сказать, что дед всемогущего фаворита императрицы Бирона был конюхом герцога Курляндского, а отец служил на незначительной должности в польской армии, а вот внуку выпала честь рулить Россией.
Заметим, что торжество инородческой партии для украинско-польских конкурентов оказалось неожиданным. Тем более что начиналось всё оптимистично: при восшествии на престол Анна сразу сделала ряд новых фискальных поблажек для Малороссии, упразднив десятины с табака и мёда, отменив сборы с мостов и перевозов, уменьшив тяжести военного постоя. Но в 1732 году последовал переезд двора в Петербург, наступила эра Бирона, Остермана, Миниха, Левенвольда и им подобным, коим Украина была глубоко безразлична. В созданном кабинете министров (правительстве) разворачивалось соперничество этих двух сил, причём Анна всё-таки старалась сохранять баланс. Вот почему нельзя говорить о безраздельном господстве немцев. Некоторые современные учёные так и делают, справедливо указывая на противовесы душе кабинета Остерману: сначала в этом качестве выступал канцлер Головкин, после его смерти Ягужинский, затем А. П. Волынский.
Ошибка здесь только в том, что эти перечисленные оппоненты инородцам традиционно принимаются за русских. В действительности перед нами знать украинско-польского разлива со своими видами на грабёж того народа, именем которого они надёжно прикрылись. Их ненависть к иноземцам — это не боль за униженную и оскорблённую страну, а негодование таких же колонизаторов за упущенный гешефт и недополученные материальные блага. Именно этим объясняется «патриотизм» группы Волынского, бросившей открытый вызов Бирону, с одной стороны, и Остерману — с другой. Посмотрим, кто эти исконно русские дворяне: Еропкин — из смоленского княжеского рода, Саймонов — из клана Раевских (троюродный брат матери Петра), Хрущёв, женатый на польской девице Колтовской, затесался сюда и прибалтиец Эйхлер, обиженный за что-то на Остермана.
Те же элитные расклады мы видим и в гвардейских полках, чей статус с петровских времён сильно возрос. Преображенский полк возглавляли: родственник императрицы С. Салтыков, В. Нейбуш, Н. Трубецкой, Л. Гессен-Гомбургский, И. Альбрехт, А. Лукин. При Анне Иоанновне созданы ещё два привилегированных полка — Измайловский и Конный. Их офицерский состав комплектовался из европейско-прибалтийских кадров, а младший состав набирался главным образом из украинцев. Шефом Конного гвардейского полка сначала был Ягужинский, его сменил А. И. Шаховской, чьи многочисленные родственники служили там же. Подполковниками назначены Б. фон Траутфер, К. Бирон (брат фаворита), Р фон Фрейман. В общей сложности из 120 офицеров Измайловского и Конного полков свыше трети принадлежали к иностранцам, а до половины остальных — к украинскому шляхетству. Вот из кого реально формировался Командный состав ударных воинских подразделений. Конечно, попадались там и местные, как, например, один из шефов Семёновского полка А. И. Ушаков, затем глава зловещей Тайной канцелярии. Однако они растворялись в украинско-немецкой камарилье, задававшей тон.
В результате становится понятным, почему российская армия так легко шла против населения, безжалостно подавляла вспышки недовольства, проводила карательные операции. Наши многочисленные народы всегда оставались чужими для этих господ, относившихся к ним как к второсортным, обязанным рабски обслуживать их благополучие. Добавим ещё, что низший командный состав, наиболее тесно соприкасавшийся с рядовыми солдатами, формировался из кантонистов, то есть детей рекрутов, фактически выросших при казармах, в военных посёлках. Они взрослели полностью оторванными от населения, с которым их ничего не связывало, и становились послушным орудием в руках украинско-польско-немецкого комсостава.
Отметим: царствование Анны Иоанновны не приветствуется «незалежными» историками, считающими, что императрица проявляла непочтительность к Украине. Указывают на восстановление Малороссийской коллегии после смерти гетмана Д. Апостола в 1733 году. Вновь учреждённая коллегия состояла из шести человек: трёх украинцев и трёх великороссов. Давайте перечислим имена: А. Шаховской, Я. Лизогуб, А. Барятинский, В. Гурьев, М. Забела, А. Маркевич. Человек, не погружённый в исторические изыскания, не сможет точно определить, кто тут пострадавший, а кто — оккупант. Перед нами типичное украинское переплетение со своими отношениями, обидами.
Также вспоминают церковные дела, когда опале подвергся ряд представителей малороссийского духовенства, прочно осевших на ключевых местах в иерархии. Однако душой прокатившихся в 1730-х годах архиерейских процессов был Феофан Прокопович, чьи протестантские замашки импонировали немецкой партии. Как метко заметил А. В. Карташёв, параллельно «бироновщине» в церкви господствовала «феофановщина». Действительно неудовольствие немецким засильем каралось нещадно. На этом погорел Киевский архиепископ Варлаам (Вонатович), с коим у Феофана имелись давнишние личные счёты, архиепископ Феофилакт (Лопатинский), архимандрит Калязинского монастыря Иоасаф (Маевский) и др. Но это ни в коем случае не означало какого-либо потепления в отношении к местным уроженцам. Так, каким-то чудом уцелевшего до Анны митрополита Георгия (Дашкова) Прокопович буквально сжил со свету, а его жгучая ненависть к старообрядцам хорошо известна. О скончавшемся в 1736 году вершителе церковных судеб печалились немногие.
Недовольство Анной Иоанновной только усиливается при сравнении с царствованием Елизаветы Петровны, когда в стране наблюдался настоящий украинский расцвет. Потому-то это время любимо романовским официозом, воспевающим торжество «русской» партии, чей час пробил. На самом деле восшествие на трон «русской» надежды настолько далеко от образцов патриотизма, что об этом нельзя промолчать. При Анне Иоанновне молодая принцесса вела себя тихо, не проявляя политических амбиций. Но по смерти императрицы втянулась в соперничество различных группировок, причём в союзе не с кем-нибудь, а с Бироном. Тот, став поначалу регентом, мечтал закрепиться у трона, подумывая о женитьбе своего сына на дочери Петра I, чтобы породниться с царствующим домом. Однако бироновские планы рухнули вместе с его арестом: на престоле оказалась племянница Анны Иоанновны принцесса Анна Леопольдовна с малолетним сыном, ставшая вместо него регентшей.
Власть перетекала к Брауншвейгскому семейству, что уже не устраивало Францию и Швецию, имевших свои виды на Россию. Они-то и предложили Елизавете добыть трон посредством переворота. Шведы развязали войну с Россией, заявив о защите петровского потомства, имея в виду не только Елизавету, но и герцога Голштинского — внука Петра I, одновременно внучатого племянника шведского короля Карла, разгромленного под Полтавой. Французское посольство в Петербурге, где плелись нити заговора, снабжало принцессу деньгами для раздачи гвардейцам. Её доверенными лицами в этой среде стали Грюнштейн и Шварц, навербовавшие около тридцати преображенских офицеров, готовых «за матушку Елисавету Петровну хоть в огонь, хоть в воду».
В этой неспокойной обстановке регентше Анне Леопольдовне посоветовали для укрепления позиций короноваться. Назначенная на 9 декабря 1741 года церемония не состоялась: за две недели до неё произошёл дворцовый переворот в пользу Елизаветы Петровны. Взойдя на престол, та немедленно вступила в мирные переговоры со Швецией, освободила пленных, объявила наследником герцога Голштинского, превратившегося после крещения в Петра Фёдоровича. Ободрённые шведы готовились принять большую часть Финляндии с Выборгом. Но Елизавета повела себя иначе, вдруг заявив, что не отдаст ни пяди земли, завоёванной её отцом. Вместо территориальных уступок она объявила войну изумлённым шведам, которые уже отвели армию на зимние квартиры. Так же внезапно наступило и охлаждение с Францией, немало способствовавшей её успеху. Ситуация в чём-то напоминала начало ХѴІІ века, когда Лжедмитрий І усилиями польского короля сел на московский трон, после чего утратил интерес к своему благодетелю. Разница лишь в том, что самозванец не успел расправить «патриотические» крылья, а Елизавета «пролетала» на них двадцать лет.
Иностранная помощь, как видим, нисколько не помешала ей предстать в образе патриотки. Видные представители немецкой партии потеряли высокие посты, Миних, Остерман отправлены в ссылку, об уже арестованном Бироне никто и не вспоминал. Были вызваны из опалы оставшиеся в живых Долгорукие, включая невесту Петра II. Кстати, супруга, казнённого в 1737 году главы клана Долгоруких — Ивана Алексеевича — удалилась не куда-нибудь, а в Малороссию, коротая дни старицей Киево-Флоровского монастыря. Также возвращена свобода и осуждённым по недавнему делу Волынского. Елизавета после коронации весь 1742 год оставалась в Москве, а затем направилась в поездку по Украине. Всем этим искренно восхищалась историография, не устававшая повторять «мантру» о наступившем русском возрождении.
Здесь мы вновь сталкиваемся с характерной чертой романовского официоза, когда за русскую принимают типично украинско-польскую публику. Например, маститый С. М. Соловьёв уверенно описывал лидеров «русской» партии: поляка Юшкевича, преобразившегося в архиепископа Амвросия Вологодского, а потом и в митрополита Новгородского, архимандрита Заиконоспасского монастыря Кирилла (Флоринского), обер-прокурора Синода Я. Шаховского, начальника гетмановской канцелярии А. Безбородько, приветствовавших падение иностранцев и превозносивших елизаветинское царствование. Истинным украшением патриотического крыла явился фаворит императрицы Алексей Разумовский — черниговский певчий, оказавшийся при дворе и пожалованный в генерал-фельдмаршалы, хотя не участвовал ни в одной битве. Его младший брат в возрасте 22 лет стал украинским гетманом, а их мать приютилась фрейлиной у Елизаветы. Киевская духовная академия составила для семейства Разумовских гербовник о происхождении от литовского правителя Гедимина на трёх языках — латинском, польском и славянском, то есть даже не сочли нужным использовать русский.
Не удивительно, что при господстве такой «русской» партии Малороссия очутилась в ещё более привилегированном положении. С украинцев списывались все недоимки по содержанию войска, казаки отпускались по домам, в Запорожье за счёт казны раздавалось денежное и хлебное жалованье, не производились рекрутские наборы. Петербургское правительство, называемое «незалежными» историками оккупационным, оберегало Малороссию от крепостного права, в то время как по всей стране крепостничество не просто укреплялось, а приобрело уродливые, кощунственные формы. В Тайной канцелярии расследовались дела по оскорблению украинско-польских выходцев в высших эшелонах власти, особенно свирепствовали за оскорбление Разумовского и его родни.
«Русское» возрождение ознаменовалось усилением гонений на староверов, то есть действительно исконно русских людей, оказавшихся в оккупации на своей родине. Нетерпимость к раскольникам отличала не только высших иерархов, но и императрицу; с 1745 года запрещалось употреблять само слово «староверцы». В ответ на дискриминацию поднялась волна самосожжений, когда мученическую смерть принимали толпами по несколько сот человек. Такие же гонения обрушились и на мусульманские народы нашей родины. Варварский указ 1742 года предписывал разрушение мечетей в Поволжье и запрет на строительство новых. В народной памяти татар и башкир навсегда остался местный епископ той поры Лука (Канашевич), при нём было уничтожено несколько сот мечетей, он благословлял карательные экспедиции по принудительному переселению местных народов. Остаётся только добавить, что этого деятеля также причисляют к «русским».
Эта элита была настолько чужда коренному населению и ориентирована не на него, что некоторые свидетельства того времени просто шокируют. Вот, например, как попал в высший свет будущий фаворит Екатерины II Григорий Орлов. Будучи поручиком пехотного полка, он принимал участие в Семилетней войне 1757–1763 годов с Пруссией. После одного из столкновений в плен попала группа немецких офицеров, однако обращение с ними их российских визави удивляет. Несмотря на гибель наших солдат-рекрутов, прусским чинам был устроен дружеский ужин. Среди пленённых оказался флигель-адъютант прусского короля Фридриха ІІ, удостоенный особенно тёплого приёма. Его с почестями отправили поправить здоровье в Кёнигсберг в сопровождении двух российских офицеров, один из которых был Г. Орлов.
После лечения они отправились в Петербург, по дороге сдружились, и по прибытии в столицу прусский деятель рекомендовал Орлова адъютантом к П. И. Шувалову, тогда фактически премьер-министру. Очутившись благодаря тому при дворе, Орлов попал в поле зрения Екатерины, а затем и в её фавориты. Согласимся, такую историю невозможно представить, например, в Великую Отечественную войну, когда схваченного адъютанта Гитлера торжественно бы приветствовали, а тот устраивал бы советских офицеров в аппарат ЦК ВКП(б) или Совмина! Абсурдность подобного очевидна, однако если в имперскую эпоху такое имело место, то стоит задуматься, насколько ясны наши представления о правящей элите того времени.
С другой стороны, этот эпизод наглядно демонстрирует, что, несмотря на торжество «русской» (украинско-польской) партии, западноевропейский дух стал неотъемлемой частью элитной атмосферы. Это проявилось и в определённых идеологических подвижках, обосновывающих ведущее значение иноземцев в правящей прослойке. Речь идёт о формировании известной норманнской теории происхождения Руси. В соответствии с ней именно иностранцы внесли определяющий вклад в создание русской государственности, а значит, их лидерство здесь вполне закономерно. Норманнская теория поднималась на щит для подрыва идеологических позиций украинства, изложенных в «Синопсисе» с его концепцией «Малороссия — родина-мать». Как уже говорилось, авторство норманнской теории, вопреки распространённому мнению, относить к немецким учёным, приехавшим в Россию при Анне Иоанновне, неправомерно. Впервые норманнские изыски появились на свет благодаря великодержавным порывам Швеции, пытавшейся ещё в первой половине ХѴІІ века обосновать свои территориальные аппетиты. Используя этимологические сравнения, шведы названия некоторых своих земель связывали с роксоланами, то есть русскими, а летописных варяжских князей отождествляли с персонажами исландских саг. Иными словами, происхождение Руси так или иначе связывалось со скандинавами.
Первые Романовы с их ярко выраженным украинско-польским акцентом игнорировали шведские разработки. Однако при Петре І всё изменилось: для провозглашённого западноевропейского курса украинизированный «Синопсис» был непригоден, отсюда интерес к новым историческим произведениям с иными концептуальными подходами. Одной такой работой стал труд дипломата, служившего в Швеции, А. И. Манкиева «Ядро российской истории». Эта книга, представленная в 1718 году Петру І, уже содержала любопытные штрихи. Повествуя о начале российской истории, Манкиев проводил мысль, что после убийства в Киеве Аскольда и Дира князья, ведущие происхождение от библейского Мосоха, исчезли. Им на смену приходит иностранная династия, основанная Рюриком, то есть скандинавами, что зримо перекликалось со шведскими идеями. В 1722 году по указу Петра І переводится сочинение Мавро Орбини (Мавроурбина), изданное ещё в 1601 году, о древностях славянских. Родиной славян здесь называлась Скандинавия, населённая ранее славянскими племенами. Но эти первые шаги на пути к норманизму не удовлетворили запросов тех слоёв общества, которые начали при Петре І влиять на культурное развитие.
За дело взялись приехавшие в Россию немецкие учёные, среди которых выделялся Г. З. Байер, слывший знатоком разных языков, кроме русского. Он ввёл в научный оборот ряд византийских и скандинавских источников, тем самым пролив свет на спорные вопросы древнерусской истории. Именно Байер целостно сформулировал норманнскую теорию, включая разработку исторической географии Киевской Руси. Эстафету от скончавшегося в 1738 году Байера принял его последователь Г. Ф. Миллер, также пропагандировавший мнение о скандинавском происхождении варягов-руси. Он буквально разнёс «Синопсис», назвав изложенное там вымыслом.
В защиту славянского происхождения Руси выступил М. В. Ломоносов, подвергший нещадной критике и Байера, и Миллера. Великий учёный осуждал их за неуважение к славянским народам, за приверженность готическим басням, а также утверждал незыблемость легенды о посещении апостолом Андреем того места, где возник город Киев, над чем особенно насмехались немецкие профессора. Протестовал Ломоносов против искажения имён князей на скандинавский манер, как, например, Владимир — Валдамар, Ольга — Аллогия и т. д. Как он иронизировал, с таким же успехом можно заключить, что фамилия Байер происходит от российского бурлак. Надо подчеркнуть, что эти исторические споры разгорались в стенах Академии наук, чьё руководство в лице президента Кирилла Разумовского поддерживало Ломоносова. Разумеется, украинским выходцам не могли нравиться теории, оспаривавшие национальные, то есть украинские, истоки русского государства. Поэтому в елизаветинское правление Миллер подвергался преследованиям, одно время его даже разжаловали из профессоров.