Четверо мужчин сидят на корточках перед дверью дома. Опустили головы, свесили руки между колен, перебирают траву, камешки. Островерхие шляпы сдвинуты на затылки.
Охотничий пес, длинноухий, со слезящимися глазами, подошел, стал принюхиваться.
— Пошла прочь, собака! Пошел, Трубач!
Пес убежал, испуганный.
— Хорошая собака, Дамиан.
— Трубач-то? Очень хорошая собака, верно.
— А вот оленя с рогами о двенадцати концах не загонит.
Дамиан, не поднимая головы, усмехнулся:
— Тут дело совсем другое. Этого оленя никому не загнать.
— Самых лучших собак пустили, самые лучшие стрелки ходили — все равно ушел, проклятый. А ты его видел, Дамиан?
Смуглыми длинными худыми руками сдвинул Дамиан шляпу еще дальше назад, выпрямился. Черными тусклыми глазами глядел поверх голов соседей на густой гулко шумевший лес, что подступал к дому, покрывал всю громадную гору.
— Я? Нет, не видал я его. Если б увидел, кто знает, может, и…
Из дома послышался тихий жалобный стон.
— Не проходит колотье у Бениты.
Четверо повернули головы, глядели на покосившийся дом с тростниковыми стенами и соломенной крышей. Снова раздался прерывистый стон.
— Нет, не проходит. Три дня уже лежит с этой хворью.
— А ты ничего не давал ей, Дамиан? Настой надо пить, настой — он колотье снимает.
— Ну вот! Как же — ничего не давал? Конечно давал. Там Домитила с ней, сестра ее, настоем ее поит и припарки ставит. Нет, не легчает. Все хуже да хуже. Нынче с самого утра стонет. Вот как сейчас, слышите? Помрет у меня жена, видно, господь так судил.
Еще больше согнулись четверо, еще ниже опустили головы.
— А знахарь не приходил к ней?
— Хосе дель Кармен? Со вчерашнего дня его зову, все ему недосуг. Трав прислал да припарки велел ставить. Сегодня хотел сам прийти.
Замолчали; издали послышался лай собак. Он шел снизу, от подножия горы. Четверо жадно прислушивались.
— Это у Мадре Вьеха.
Поднялись, обошли дом, позади дома зеленый лесистый склон круто спускался вниз, к долине.
— Конечно, внизу, у Мадре Вьеха. Слушайте.
Дамиан лодочкой приложил ладонь у уху.
— Собак там хватает. Ишь лают-то как.
Лай был хриплый, отрывистый, злобный.
— Подняли, наверное. Подняли оленя.
Вперемежку с лаем собак раздавались крики охотников.
Пристально, с тревогой глядели четверо на ближний склон. Лай и крики стали яснее.
— По Кабаньему ущелью пошли. Хороший гон. Олень-то тот самый, с рогами о двенадцати концах, так, что ли?
— Добрый день.
Они обернулись на голос. Старый тощий индеец в темном сомбреро, надвинутом на глаза, стоял на прогалине возле дома.
Дамиан шагнул ему навстречу.
— Добрый день, Хосе дель Кармен.
Другие тоже подошли.
— Ну что, жена заболела?
— Колотье у ней, совсем помирает.
— Ага. А когда началось?
— Три дня уж.
— Ночью началось или днем?
— На рассвете, ранешенько, стонать стала, разбудила меня.
— Луна в ту ночь светила?
— Большая, вот такая вот, хоть иголки собирай.
— Ага.
Опять стали слышны крики и лай собак еще яснее, еще ближе. Помолчали.
— Вроде бы вверх по ущелью оленя гонят, только что-то выстрела ни одного не слыхать.
— Олень-то с рогами о двенадцати концах, вот и ушел. Такого загнать не просто.
— Кто знает, может, и… — задумчиво откликнулся Дамиан.
— Ну и к лучшему, — сказал знахарь.
— Почему к лучшему, Хосе дель Кармен?
— А потому, что такой олень, он не простой, он беду приносит. К лучшему, если не загонят его.
Опять умолкли, прислушиваясь, лай и крики затихли.
— Идем, погляжу жену твою.
— Ладно, Дамиан, мы тогда пошли. Дай бог Бените поправиться.
— Дай бог поправиться.
— Прощай пока.
Дамиан и знахарь приблизились к двери дома.
— Вы, Хосе дель Кармен, лучше сами войдите. С ней там сестра ее, Домитила.
Дамиан заложил руки за спину, прислонился к стене. Голоса знахаря и женщин были слышны, но он не понимал, что они говорят. Опять донесся лай собак, крики охотников. Они удалялись по склону. Лай и полоса рассыпались во все стороны.
— Потеряли след оленя. Собаки по-другому лают, не иначе лису подняли.
Издалека донеслось призывное пение рога. Охотники выкрикивали имена собак.
— То, то, то!..
Потом все стихло. Лишь изредка долетали неясные, искаженные расстоянием звуки.
Дамиан снова обогнул дом, отпер висячий замок на маленькой двери. Бесшумно вошел. Снял с гвоздя ружье, рог с порохом, сумку. В эту минуту появился Трубач, встал в двери, виляя хвостом. Дамиан подозвал пса и крепко привязал веревкой к столбу. Увидав, что хозяин уходит, пес завыл.
Дамиан, не оглядываясь, двинулся вверх по тропинке через лес. Прошло немного времени, и вот он один; вокруг только деревья, тени деревьев, шорохи деревьев, темные тайны деревьев. Высокие гуамо, кедры с маленькими легкими листьями, перепутанные сети лиан, кустарник, густые заросли папоротника, трава, черная земля. Тропинка взбиралась вверх по склону, неожиданно сворачивала, терялась среди кустарника и стволов. Задрожала листва, он поднял голову — высоко среди ветвей мгновенной вспышкой промелькнула белка. И птица какая-то все летела за ним, устало, будто задыхаясь мучительно, твердила без конца одни и те же две ноты, вещала беду.
Дамиан остановился, снял альпаргаты. Привязал к поясу. Пальцами босых ног захватил влажную черную землю. Земля была прохладной. Упруго подрагивала на ходу, ноги слегка вязли.
Куда ты идешь, Дамиан? А вдруг появится сейчас олень с рогами о двенадцати концах? Он беду приносит, Хосе дель Кармен говорит. В тот год, когда засуха была, убили оленя с рогами о двенадцати концах. К лучшему, если не загонят его, говорит Хосе дель Кармен. Куда же ты идешь? Ранчо уже далеко. Как там Хосе дель Кармен колдует над Бенитой? Очень уж тяжко заболела Бенита, колотье у нее в боку. Старая стала.
Шел бы ты подальше со своими шуточками, Дамиан. Тогда Бенита была совсем молоденькая. Все губки поджимала, хорошенькая такая. И короткая прядь волос свисала ей на глаза. Не до шуток мне, Бенита. Всерьез тебе говорю — не до шуток. Не полюбишь меня, пропаду. Пропаду я, Бенита, через тебя. Убери волосы со лба, хочу видеть твои глаза.
Дамиан остановился. Тропинку пересекали следы. Он присел на корточки, стал рассматривать. Следы свежие. Олень. Ну и здоровый же, проклятущий. Вниз пошел, к ущелью. По траве и папоротникам тянется след. Поднялся Дамиан и зашагал дальше в гору.
Подумать только, Бенита заболела. Такая была крепкая. Никогда не уставала. А какая веселая. Всегда в работе. Толчет маис и поет. Подметает и поет. Стирает и поет. Только как-то раз вдруг… Я лучше уйду, Дамиан. Ты с ума сошла, женщина. Нет, Дамиан, я не сошла с ума. Я знаю, ты хочешь сыновей. Я же знаю. Всякий мужчина хочет иметь сыновей, и ты тоже. А у меня дети не родятся. Мы уже много лет вместе и знаем — не будет у меня детей. Я — все равно как яловая корова, Дамиан. Негодная. Яловые коровы, они ни на что не годны. Зачем они? Замолчи, Бенита, не говори так. Ты хорошая женщина, я тебя очень люблю.
Дамиан сплюнул. Во рту была горечь.
Я очень тебя люблю, Бенита. Пускай нет у нас детей. На то божья воля. А я тебя ни на кого не променяю. Ни на кого, хоть бы та сотню детей родила! Ты — моя любимая. Нет у нас детей, ну и что ж такого?
Дамиан запыхался. Видимо, давно уже шагает через лес. Ружье за плечом стало тяжелым. Он взял его в руки. Вокруг — тишина, покой. Где-то поблизости часто-часто позванивал ручеек. Тонкой нитью выбегал из-под папоротников, пересекал тропинку. Дамиан опустился на колени, стал пить. Жадно глотал пересохшим ртом прохладную воду, свежесть наполняла грудь.
Вот так же сохло во рту, когда болел он лихорадкой, едва не умер. Щупал свою голову, она была раскаленной, как камень в очаге. Все вокруг покрылось тьмою. День не отличался от ночи. Но Бенита все время была рядом. Всякий раз, когда открывал Дамиан глаза, он видел ее. Он боялся уснуть. Боялся, что останется один. И, засыпая, держался за руку Бениты. Просыпался как от толчка. Бенита, Бенита, ты здесь? Она была здесь. Она говорила с ним. Тише, Дамиан, тише. Вот так, тихонечко. Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо. Спи, Дамиан. Спи спокойно. Спокойно. Я здесь, я с тобой. Снова и снова просыпался он, задыхаясь, горячий, как раскаленный уголь, протягивал руки в темноту. Бенита, Бенита, ты здесь? Успокойся, Дамиан. Успокойся. Ты меня видишь? Я здесь.
Дамиан шел медленно. С трудом переставлял, волочил тяжелые ноги. Ружье держал за ствол, приклад бороздил землю. Сумка била по спине. Птица давно умолкла. Изредка зеленой извилистой молнией пересекала тропу змея. Но он не останавливался.
Наверное, он зашел далеко. Папоротники стали редеть. Земля под ногами уже не такая вязкая. И деревья не такие высокие. Как давно шагает он через лес! Ранчо теперь далеко. Там Бенита, и Домитила с нею, и Хосе дель Кармен, знахарь. И колотье это, будто кто вонзает ей копье в бок. А он все поднимается в гору. Так далеко от ранчо. А что ему делать на ранчо? Какие там у мужчины дела? Вовсе он там не нужен. Дамиан слышит, как стонет Бенита. Будто ягненок, когда его режут. Я знаю, что умру, Дамиан. На то божья воля. Ну и к лучшему. Не говори глупостей, Бенита. К лучшему, Дамиан. К лучшему. Не говори глупостей. Замолчи, Бенита. Я знаю, что умру, Дамиан, это к лучшему. Ради бога, Бенита, замолчи. Ты найдешь себе другую жену. Не говори так, Бенита, господь накажет. Ты найдешь другую, лучше меня. Славную найдешь женщину, и она родит тебе сыновей. Замолчи, Бенита, грех так говорить. Славную женщину найдешь, она родит тебе сыновей, Дамиан, чтобы после ее смерти ты не остался один. Не говори так, Бенита, ради бога. Ты не умрешь. Ты не умрешь. Ты выздоровеешь. Выздоровеешь, вот увидишь. И не говори так больше. Это ведь грех.
Внезапно Дамиан застыл на месте. Глянул вниз с вершины горы. Увидел узкую прогалину, спускавшуюся по склону. Посреди прогалины стоял олень с рогами о двенадцати концах. Да, это он. Большой, темный, старый. Олень поднял голову. Кажется, что-то учуял. Рога вздымались во всей красе, будто деревья, оплетенные лианами. Дамиан стал считать концы. Десять, одиннадцать, двенадцать. До чего же красивый зверь.
Осторожно, бесшумно опустился Дамиан на колени. Олень забеспокоился. Дамиан вскинул заряженное ружье. Прижал к щеке покрытый холодной грязью приклад. Прямо над мушкой виднелась часть передней лопатки, ближе к груди. Оба, олень и охотник, застыли в странном оцепенении. И тотчас грянул выстрел, раскатился эхом. Олень высоко подпрыгнул, упал. Теперь его почти не было видно в высокой траве. Дамиан поднялся. Он убил оленя. Вон та темная глыба в траве — мертвый олень с рогами о двенадцати концах. Вокруг было тихо, только эхо все еще отдавалось вдали: не один, а сотни выстрелов рассыпались, все слабее, все глуше, все дальше. Один как бы угасал, и тотчас возникал другой, третий, четвертый, в ущелье, вон на том холме, на том склоне. Дамиан, ошеломленный, вертел головой во все стороны, слушал бегущие, перекликающиеся вдали звуки. Эхо его выстрела гремело повсюду. Господи боже, ну и грохочет. Вот опять, теперь вон оттуда. Разбежалось эхо по всем горам. Скачет с вершины на вершину над головою Дамиана. А он сжался весь, испуганный, только по сторонам глядит. Далеко-далеко в горах все еще гремит его выстрел.
Мертвый олень почти не виден в траве. Но Дамиан не трогается с места. Рот у Дамиана открыт, губа отвисла, дышит Дамиан тяжело, со свистом, словно собака.
Я убил этого, с рогами о двенадцати концах. Вот ведь как бывает. Готов он, готовехонек, с одного выстрела. А я и не искал его вовсе. Все искали, а Дамиан пошел и нашел. Он стоял здесь и ждал Дамиана. Стоял на склоне. Может, предостеречь хотел. Не надо было его убивать. Он ведь не простой, он беду приносит. Хосе дель Кармен сказал. А Бенита там колотьем мается. Пресвятая дева, помилуй. Нет. Не буду его трогать. Пусть лежит. А я уйду лучше. Он беду приносит.
Дамиан двинулся в обратный путь. Скорее, как можно скорее домой. Он шагал быстро, но только теперь понял, как далеко зашел. Вот он идет и идет, а все еще не видно крыши ранчо. Сейчас он перевалит через хребет и спустится в соседнее ущелье. Ты не умрешь, Бенита. Но лучше об этом не думать. Нет. Нет. Не говори глупостей, Бенита. Ты выздоровеешь. Я здесь. Я здесь, с тобой, Бенита. Он почти бежал. Перебрался через хребет и, сойдя с тропы, кинулся вниз по склону напрямую через лес. Так быстрее. Ружье цеплялось за лианы, билось о стволы. Руками, грудью он прокладывал себе путь.
И наконец выбрался из кустарника на том склоне, где стоял дом. Те трое опять тут, возле дома. Прислонились к стене, руки сложили на груди. А в доме воет Домитила и рыдают еще какие-то женщины. Он больше не бежал. Подходил к дому медленно. Трое глядели молча, сурово.
— Умерла?
— Умерла Бенита, только сейчас.
Он бросил ружье, сумку, рог. Вошел в дом. Бенита лежала на кровати, уже прибранная. Лицо спокойное. Домитила и другие женщины громко голосили. Дымился очаг. В котле кипел сок сахарного тростника.
Дамиан крепко закусил губу, сжал кулаки. Потом снял шляпу, перекрестился. Лоб под пальцами был мокрый от пота.