43
Симорли. Воин из клана Котов
Вожак устроил привал среди бледных стен такого неприятно-холодного цвета, что, когда я смотрел на них, у меня мерзли уши.
– Похоже на лед, – сказал Мерантос и погладил стену. – Только теплее. А лежанки такие же, как у меня дома, – добавил он, осмотрев каморку.
Игратос уже лег, а Старший все бродил, трогал стены, заглядывал в пустые ниши, мелкие и глубокие, вырубленные на разной высоте. Под нишами лепились полки, тоже на разной высоте. Одни были узкими, чуть шире моей ладони, другие – широкими. На такой широкой и улегся Игратос. Мерантос почему-то назвал эту полку лежанкой.
Я хотел сказать, что настоящая лежанка – это деревянная рама на ножках с натянутой на нее сеткой из сухой болотной травы, но посмотрел на спящего Игратоса и... промолчал. Какая разница, из чего сделано то, на чем можно спать. Важнее вещь, а не ее название. Почему-то эта каморка понравилась воинам-Медведям. Так понравилась, что один спокойно заснул, а другой не может усидеть на месте: ходит и трогает ниши, будто расставляет в них что-то и... улыбается. У Старшего был такой вид, словно он домой попал. Вот только улыбку на его лице лучше бы не видеть.
В каморке было три лежанки, и одну из них занял Игратос. Мы с Мерантосом переглянулись, посмотрели на вожака. Тот понял без слов и сказал:
– Можете занимать, а мы с Малышкой ляжем ближе к выходу. В гости я никого не жду, но... так будет спокойнее. И за Игратосом присмотрю, – кивнул он Мерантосу.
Тот без возражений лег и почти сразу заснул.
– Спит. – Вожак прислушался к его дыханию, потом повернулся ко мне. – Вот что значит старый солдат: команду «Спать!» способен выполнить в любом месте и в любое время. Учись, Малыш.
Я молча поклонился наставнику, принимая совет и обращение, потом занял оставшуюся лежанку, показывая, что и молодые воины умеют быстро выполнять такие приказы. Еще охотнее и быстрее я выполнил бы приказ «Пить!» или «Есть!», но сегодня я их не услышу.
Лежанка оказалась не такой уж холодной и жесткой, я ожидал худшего. Или, как говорил мой первый наставник: «Усталость делает из камня мягкую постель, а голод превращает в еду сухую кость».
Кости у меня не было, а вот усталостью я мог бы поделиться еще с кем-нибудь. Сон пришел сразу, словно он тоже подчинялся приказу вожака.
Привал получился не самым плохим, вместо песка спину согревал камень лежанки, но и не самым хорошим – легче спать сытым. Я обрадовался, когда вожак сказал, что пора уходить. И оглядываться, как воины-Медведи, я не стал. А вожак не стал их торопить, словно Медведи прощались со своим родным домом. Если у них в горах такие дома, то я лучше на земле посплю, под кустом.
И опять вожак идет впереди, а Ипша рядом с ним. Ступает она очень осторожно, словно плиты могут рассыпаться у нее под лапами. В Пустых Землях я почти не видел ее, а теперь Ипша не отходит от вожака.
А еще от нее пахнет чем-то знакомым, но я не могу вспомнить, что значит этот запах. Трудно сказать, приятный он или нет, запах просто есть, и все. Я дышал этим странным, едва уловимым запахом и задумался так, что чуть не погиб.
Длинный, изогнутый крючком хвост Ипши был почти неподвижным, только кончик хвоста, украшенный кисточкой, слегка покачивался. Я так привык к его покачиванию, что едва успел остановиться, когда хвост выпрямился и замер. В кисточке хвоста пряталось жало, и оно смотрело мне в живот!
О яде Ипши рассказывали много страшного, и я едва не проверил истинность рассказов на своей шкуре. Мне очень повезло, что Игратос не толкнул меня в спину.
Низкое, едва слышное рычание заставило всех насторожиться. Рычала Ипша.
– Тихо, девочка, тихо. – Вожак положил руку ей на голову, и рычание прекратилось. – Мне тоже не нравится это место.
Я выглянул из-за плеча вожака и не разглядел ничего опасного. Стены заканчивались, и впереди виднелась небольшая арка. Мы уже не раз проходили под такими арками и попадали на площадь. Эта арка была пятнистая и серо-зеленая, как шкура болотной гизли.
Водятся такие твари в наших местах, но есть их нельзя. Это гизли едят все живое и неживое. Охотятся на них из-за шкуры, что выдерживает прямой удар копья; или когда гизли расплодятся и становятся опасными. Тогда воины и охотники из нескольких родов собираются вместе, чтобы загнать тварей обратно в болота. Когда становится жарко и сухо, гизли сворачиваются клубком, похожим на серо-зеленый камень, и ждут, когда снова вернется вода. На каждой большой охоте клан теряет нескольких мужей. На последней погиб мой прежний наставник... из-за меня.
– Игратос!
Голос вожака вернул меня из далеких болот.
– Подойди ко мне.
Воин из клана Медведей подошел к вожаку с той стороны, где не было Ипши.
– Видишь?
– Да, – ответил Игратос каким-то скучным голосом. – Мы должны пройти под ней?
– А ты бы пошел туда?
Воину не понравился вопрос. Молча Игратос всмотрелся в приземистую арку и с отвращением дернул лопатками.
– Подожди, не отвечай, – остановил его вожак. – Если бы у тебя был выбор: идти прямо или свернуть, ты бы пошел туда?
– Нет!
Вожак не удивился такому ответу, казалось, он ждал его.
– Вот и я думаю, что нам лучше обойти.
– Ты решил это и без моих слов, – уверенно сказал Игратос.
– Решил, – не стал с ним спорить вожак.
– Тогда зачем меня спрашивал?
– Просто хотел убедиться, что я не единственный параноик среди нас.
– Ну и как, убедился?
– Убедился, – усмехнулся вожак уголком рта. Такая улыбка была у него и в Чаше Крови. Она напугала меня больше, чем грозное рычание или воинственный клич.
Кажется, Игратос тоже немного испугался. Он не сразу заговорил с вожаком, а когда заговорил, голос его был тихим и спокойным.
– Что такое па-ра-но-ик? – спросил он.
Незнакомое слово далось ему с большим трудом;
Игратос выговаривал его так, будто жевал засохший кусок старого мяса. Маленькими, очень маленькими кусочками. Только глупый станет глотать такое мясо целым куском.
– Параноик? – повторил вожак и пожал плечами. Он часто так делает, когда не хочет улыбаться. – Это человек, что боится своей тени.
Игратос покачал головой, к чему-то прислушался.
– Ты боишься не своей тени. – Он еще раз глянул в сторону арки и тут же отвернулся. – И та тень – не твоя. Твоя тень, может быть, темнее и голоднее, чем та... я не знаю... – Воин говорил все тише, он смотрел перед собой, но, кажется, ничего не видел, а потом и совсем замолчал.
– Спасибо тебе на добром слове, – усмехнулся вожак. Мне стало холодно от этой усмешки, а Игратос ничего не заметил. Уж слишком он задумался о чем-то. А ведь воинов учат меньше думать и больше замечать. Думать полагается старейшинам и чарутти.
– ...ты правильно решил, что надо обойти плохое место, – закончил Игратос и вернулся к соплеменнику.
Вожак задумчиво посмотрел ему вслед и повторил:
– Спасибо на добром слове.
На этот раз в его голосе не было насмешки.
– Ну что, девочка, пошли? Обойдем это «плохое место», как советует наш штатный эмпат. А знаешь, он стал говорить в точности как мой знакомый психиатр. И почему я так не любил этого парня? Такой вежливый, предупредительный, готов куда угодно залезть без мыла...
Вожак, как и Игратос до него, говорил о чем-то, понятном только ему. Ипша внимательно смотрела на него, склонив набок огромную голову, а когда вожак замолчал, слегка толкнула его плечом. От ее толчка он покачнулся и сделал несколько шагов, чтобы удержаться на ногах.
– Все, все, девочка, идем. – Вожак перестал говорить непонятное и пошел в ту сторону, куда толкнула его Ипша. – Хочешь налево, пойдем налево. Разницы никакой. Все равно потом поворачивать в другую сторону, чтобы выйти на финишную прямую. Только больше не толкайся, мне совсем не хочется валяться на этой дороге.
Ипша негромко рыкнула, будто согласилась с его просьбой, и осторожно потерлась о бок вожака.
– Пошли, пошли, – засмеялся он. – Осталось совсем немного.
Мы сворачивали еще несколько раз, пока оказались по другую сторону площади. И узнали, что пятнистая арка не одна: все входы на эту площадь начинались с такой же арки. И всякий раз Игратос передергивался при одном только взгляде на нее.
– Ну вот и все, обошли, – облегченно вздохнул вожак, повернувшись спиной к шестой по счету арке. – Теперь прямо по этому проспекту, а там уже и вода рядом.
Мы вышли на дорогу, что была еще шире той, по какой мы бежали от Карающей. Я почти не смотрел по сторонам, так устал от мерцающих стен, и вдруг что-то заставило меня поднять голову.
Справа виднелась группа желто-зеленых столбиков, чуть выше моего роста, а за ними начинались стены, что впитали в себя всю зелень, какую я видел в жизни. Там была бледная зелень молодой травы и ярко-зеленая – с болотных окон; и темная, тусклая зелень, какой бывает равнина в начале сухого сезона. Тогда трава уже умирает, но еще не рассыпается.
Я словно бы попал в родные места. Здесь даже дышалось по-другому! Я бродил среди трав олоны, трогал их и слушал, слушал...
– Надеюсь, теперь ты поймешь, чем было для меня и Мерантоса место последнего привала.
До меня медленно доходил спокойный голос Игратоса. И я возмутился его равнодушию – как можно не радоваться такой красоте?! – потом вспомнил холодные, мертвые цвета стен последнего привала и кое-что понял. Для воинов-Медведей они были родными и прекрасными, как для меня эти краски и запахи. И если Мерантосу не нравится мое место, а Игратосу все равно, так и я не радовался, когда попал в их дом. А потом я понял еще кое-что: я сошел с общей тропы и даже не заметил, когда это сделал. Не знаю, сколько я бродил по Равнинным Землям, пока Игратос не вернул меня обратно.
Так же плохо мне было, когда меня судили за смерть наставника. Тогда мне казалось, что глаза старейшин прожигают меня насквозь. Теперь же на меня смотрели те, с кем я делил тропу, и мне было очень стыдно за мою глупость. Я ошибся – даже в мыслях нельзя возвращаться туда, откуда изгнали.
– Мы все ошибаемся, – услышал я голос Игратоса, когда вернулся к тем, кого заставил ждать.
Подняв голову, я увидел его глаза, в них не было насмешки или презрения. Будто бы воин понял, что случилось со мной.
Глаза вожака смотрели с таким же пониманием.
– Становись на свое место... Симорли. – Он слегка запнулся перед моим именем, и я почти услышал уже привычное «Малыш».
Даже если бы это услышали остальные, я не стал бы его вызывать за оскорбление. Вожак не оскорбил меня, все так и есть, рядом с ним я все еще глупыш, только мечтающий о воинском поясе.
– Я думал, что это мой... – Мне едва удалось удержать болтливый язык. – Я ошибся.
– Игратос прав – мы все ошибаемся. – Вожак грустно улыбнулся и вдруг подмигнул. – Между прочим, живые тем и отличаются от мертвых, что могут ошибаться, а мертвые давно уже разучились этому, потому-то с ними так невероятно скучно. То ли дело живые – никогда не знаешь, что они сделают в следующую минуту. Это я тебе как специалист говорю. Так что не переживай: ошибся так ошибся, никто ведь не умер от этого. А небольшой незапланированный привал нам совсем не помешал.
Я не все понял из слов вожака, о чем и сказал ему, а он только фыркнул:
– Ничего страшного. Было бы хуже, если бы ты все не понял. А так... – Вожак пожал плечами. – Кажется, я говорил это больше для себя, чем для тебя. Захотелось, знаешь ли, послушать свой голос. Вдруг, думаю, скажу что-нибудь умное. Чего только не случается со мной в последние дни.
– Это смешно, – мрачно сказал Игратос.
Я с удивлением посмотрел на него. Мне и в голову не пришло, что наставник решил пошутить.
– Приятно слышать мнение настоящего ценителя. – Вожак зачем-то поклонился. – Но лучше бы нам отложить состязание в остроумии. А то с такими темпами мы сегодня к воде не доберемся.
Я занял свое место в стае и не смог удержаться – оглянулся. Мне показалось, что я еще раз прощаюсь с родным домом. Теперь уже навсегда.
– Симорли, не переживай так. – Наставник заметил мой прощальный взгляд. – Ты сможешь вернуться сюда, если не захочешь спать у канала. А возле него, если мне не изменяет память, нет ничего, кроме голых плит.
Память наставнику не изменила. Широкая дорога довела нас до края города и... исчезла. Стены остались за спиной, а впереди и с боков лежала равнина. По равнине текла река. Или канал, как называл реку наставник. Он и объяснил мне, чем река отличается от канала. Равнина и ближний от города берег были выложены плитами. За рекой, где простора было больше, плит я не заметил. Понять, что растет на том берегу, я не смог, но то, что там не надоевший уже камень, – на это моих глаз хватило. Если только подземный город опять не шутит с нами. Кажется, древние очень любили пошутить, совсем как наш вожак.
Последние шаги до реки он не прошел, а пробежал, потом упал на живот и свесил голову за край плиты. Никто не ожидал от него такой прыти, даже Ипша. Она первая опомнилась и бросилась за ним. Я смотрел, как она бежит, и вспомнил бабочку-кровохлебку. Такая же тихая, красивая и... опасная. Крови эта бабочка пьет совсем немного, но бабочки всегда летают стаей. Тот, кого окружала стая бабочек, становился похожим на цветущий куст, но очень скоро умирал. Спасти могли только быстрые ноги и зоркие глаза. Бабочки не гоняются за убегающей добычей – находят другую, не такую быструю и пугливую. В сезон воды еды хватает всем, даже бабочкам-кровохлебкам.
Бег воинов-Медведей спугнул мои воспоминания. Медведи бежали не так легко, как Ипша, но я ожидал от них больше шума, слышно же было лишь клацанье когтей по камню.
Ипша, что уже стояла над вожаком, оглянулась, недовольно зарычала, и Медведи остановились, немного не добежав до него. Я был возле них раньше, чем вожак поднялся и показал нам мокрую ладонь.
Вода пахла... жизнью.
– Далеко. Я едва дотянулся, – выдохнул вожак, не замечая, что с его пальцев капает, а Ипша подхватывает капли, не давая им упасть на плиты.
Мне даже в голову не пришло спорить с ней из-за этих капель.
И Медведи не стали с ней спорить. Наверное, они тоже подумали, что умереть от жажды лучше, чем от яда. Без воды можно умирать долго, но так и не умереть, а вот яд Ипши подействует сразу. И вдруг он стал еще сильнее, пока у нас не было воды?
Последнюю каплю Ипша слизнула уже с руки вожака и требовательно рыкнула. Когда вожак заметил ее, она посмотрела сначала на реку, потом опять на его руку. Вожак покачал головой.
– Слишком долго. Пока ты напьешься, остальные высохнут от жажды. А у меня еще и рука устанет. Пойдем вдоль канала. Думаю, берег где-нибудь понижается. – Ипша недовольно рыкнула. – А если ниже не будет, то придумаем что-то другое. Но пальцы облизывать я больше не дам! Они мне дороги как память о детстве, а ты их быстро сотрешь до костей.
– Смешно, – буркнул Игратос.
Пока вожак говорил, Ипша внимательно смотрела на него, но едва воин сказал одно слово, она быстро обернулась и оскалилась. Тот сложил пальцы в знак извинения. Кажется, прошел целый день, пока Ипша не отвернулась, обратив внимание на вожака.
– Тогда налево, если никто не против.
И мы молча пошли за вожаком.
Река не становилась шире, а вот перед Мостом она даже сужалась. Но, когда мы остановились возле Моста, я понял, что глаза меня обманули. Река оставалась такой же широкой, как и в начале нашего похода. Это была еще одна шутка древних, непонятная и смешная только для них, какой и должна быть хорошая шутка.
Если не поворачиваться к городу, то можно подумать, что мы никуда не ходили, что Мост сам подобрался к нам – незаметно, как голодный зверь.
– Что-то не хочется мне гулять по этому Мосту. А тебе, Игратос? – Вожак неожиданно остановился и повернулся. – Что бы ты выбрал, если бы хотел перебраться на тот берег: Мост или воду?
– Я бы умер на этом берегу, – не задумываясь, сказал Игратос.
– Ну каждый сам выбирает себе смерть. Кажется, так сказал один мудрец из моего... народа. Если, конечно, есть время для выбора и никто не торопит и не помогает выбирать. – Вожак криво улыбнулся, но его улыбка не была радостной или веселой.
– Как он умер? – спросил Игратос – Тот, кто сказал эту мудрость.
– Достойно.
– Он сам выбрал свою смерть?
– Нет, – покачал головой вожак, вспомнив что-то такое, от чего его лицо стало похожим на маску смерти.
Эту маску чарутти надевает в тот день, когда изгнанник должен уйти из клана. Я так и не смог забыть день изгнания.
– Да! – вскрикнул вожак, и его лицо перестало быть страшным. – Да. Он спокойно принял ту смерть, что уготовили для него другие. Получается, что чужое решение стало ЕГО выбором. Да, он сам выбрал свою смерть!
Кажется, мой наставник разгадал загадку, что не давалась ему много сезонов. Он улыбнулся и покачал головой, похоже еще не веря в удачу. Улыбка, радостная и удивленная, странно изменила его лицо. Я вдруг понял, что наш вожак не старше, а моложе Мерантоса. Но до сегодняшней ночи я думал, что мой наставник самый старый из нас.
Мы прошли мимо Моста, и я услышал, что за спиной кто-то облегченно вздохнул. Оборачиваться было бы глупо, я и так знал, из чьего горла вырвался вздох.
Не скажу, что меня Мост испугал так же, как Игратоса, только холодно было спине, пока я стоял перед ним. Я еще заметил туман в конце Моста и обрадовался, что не надо идти туда.
– Этот Мост закрыт для живых, – прошептал Игратос.
– Не совсем закрыт, – поправил его вожак. – Туда пройти еще можно, а вот обратно...
Мост давно остался позади, когда Игратос опять заговорил:
– Зачем они это сделали?
– Что сделали? – недовольно спросил вожак, словно мыслями он ушел далеко, а Игратос хочет его вернуть.
– Зачем строить Мост и ходить по нему только в одну сторону?
– Не знаю. – Наставник на ходу пожал плечами. – Построили, значит, нужно. Может, чтобы никто не пришел с той стороны, а может, и еще для чего-то. Откуда мне знать, о чем думали те, кто все это строил. Ваши Хранители – те еще умники!..
Он замолчал, а я мысленно повторил слова, что защищают от зла. Так смело говорить о проклятых Повелителями может только тот, у кого есть сильный амулет. У меня такого не было... И не будет. Чарутти не защищают изгнанников.
– А вот еще один Мост-полупроводник, – сказал вожак, и мне показалось, что он улыбается. – И тоже закрыт с той стороны. Видишь? – Он посмотрел через плечо, я тоже зачем-то оглянулся, но лучше бы я этого не делал! Перекошенное лицо Игратоса могло испугать любого.
– Вижу, – процедил сквозь зубы воин-Медведь. – Там... смерть.
– Может быть.
Вожак засмотрелся на Мост, что медленно приближался к нам (или мы к нему?), а Игратос, наверное, смотрел под ноги или в сторону города. Но оборачиваться и проверять я не стал – это не так важно, куда он там смотрит, лишь бы не споткнулся и не столкнул меня в воду.
– Похоже, ты прав, – задумчиво сказал вожак и отвернулся от Моста. – Защита с той стороны мощная. Тот, кто станет переходить на эту сторону, получит сильный удар. Может быть, смертельный. Интересно, чего это местные так опасались?..
– А мне это не интересно! – заявил Игратос.
– Предпочитаешь умереть неизвестно от чего?
– Иногда знание убивает быстрее, чем незнание.
– Тут ты прав, – усмехнулся вожак. – Я встречал людей, которые слишком много знали и... недолго жили.
– Не думаю, что они сами выбирали свою смерть.
Вожак хмыкнул, услышав догадку Игратоса.
– Не сами. – Он немного помолчал – шагов пять, не больше, а потом сказал уже без улыбки: – А ты умный парень, Игратос, очень умный. Тебе кто-нибудь говорил это?
– Нет.
– Значит, я первый. Кстати, хочешь загадку на сообразительность? – И, не дожидаясь ответа, добавил: – Как думаешь, что это такое?
Вожак остановился и топнул по плите.
Мы остановились, чтобы рассмотреть его находку. Только Ипша не стала смотреть. Она отошла к каналу и легла, свесив голову над водой. То, что было ей интересно, Ипша не могла достать.
Находкой вожака оказалась неширокая, всего в полшага, светлая полоса. Она лежала между двумя рядами плит и была такого же, как они, цвета. Нужны очень внимательные глаза, чтобы заметить ее. Полоса начиналась возле канала и исчезала где-то в городе.
– Что это? – повторил вожак, глядя на нас всех.
Любой, кто знал, мог ответить.
– Ошибка?.. – сказал Мерантос.
Он молчал от привала с холодными стенами до самой реки, чьей воды мы так и не напились. Пока не напились. Наставник что-нибудь придумает, и река перестанет нас дразнить своей недоступностью.
Почему-то Мерантос захотел первым ответить на загадку вожака. Вот только в голосе его было мало уверенности. Точно так же в сезон воды ищут тропу на болоте. Втыкают шест в колышущуюся зеленую шкуру и проверяют: рвется или держит, а уже потом ставят ногу.
– Ошибка строителей? – спросил вожак, подождал, пока Мерантос кивнет, и сказал: – Я тоже так подумал, когда увидел это в первый раз. – Он опять топнул по светящейся изнутри полосе. – Люди часто ошибаются. Даже боги ошибаются иногда...
После таких слов Мерантос закрыл глаза и прижал к животу кулак с отогнутым кверху пальцем. Есть еще кланы, в которых так защищаются от зла, разбуженного неосторожным словом. В нашем клане давно уже словом защищаются от слова: правильные слова лучше защищают, если говорить их в нужный срок. Я повторил их, не открывая рта, и успел закончить до того, как наставник опять заговорил, а Мерантос открыл глаза.
– Потом я увидел ее еще два раза, а до этого заметил в городе возле фонтана, где мы встретились с Ипша.
Вожак уже хорошо говорил на всеобщем, лучше, чем при нашей первой встрече (или это я привык?), но иногда он говорил так, что мне хотелось смеяться. Кулак Мерантоса разжался, рука поползла вверх и прикрыла нижнюю часть лица. Ладонь успела спрятать улыбку, а вот глаза скрыть ее не сумели.
– Не скажу, что ваше произношение кажется мне таким же смешным, но некоторые слова непривычно звучат для моего уха, – спокойно сказал вожак, и улыбка сама собой исчезла из глаз Мерантоса.
– Я не хотел тебя обидеть, – извинился он очень тихо.
Голосом извинился, не пальцами.
– А ты и не обидел меня. Просто мы немного отвлеклись. Тебе не кажется, что для одной ошибки четыре повторения – это слишком много?
И вожак опять засмотрелся на полосу среди плит.
– Даже глупец не повторяет четыре раза одну ошибку, – сказал Мерантос. Я так понял, что он согласился с вожаком. – Это не ошибка, – заявил воин-Медведь. – Это делали, чтобы сделать.
С первой попытки шест прорвал шкуру болота, со второй – нашел прочное место.
Я опять был мыслями дома, и опять голос Игратоса вернул меня к стае.
– Это похоже на замерзший ручей. Но здесь тепло и... – Он наклонился, провел когтем по блестящей полосе. Она громко заскрипела. Вожак поморщился, а Ипша дернула головой и уставилась на т'анга таким глазами, что даже мне стало страшно. Игратос быстро отдернул руку и разогнулся. – Это не лед, – тихо сказал он и настороженно посмотрел на Ипшу. Но та уже опустила голову над рекой, вывалив длинный черный язык. – Если бы здесь было холоднее, я бы сказал, что из города в реку тек ручей, а потом замерз. А так... – Воин вздохнул и пожал очень широкими плечами.
Только у Мерантоса они шире.
– Нет, ты точно гений! – обрадовался вожак. – Ты же угадал почти правильно! Это и в самом деле ручей, только не из города, а в город.
Мы недоверчиво посмотрели на него. Все трое. Потом Игратос медленно и неохотно качнул головой.
– Вода всегда бежит вниз, а не... – Он вдруг задумался, а потом старательно произнес незнакомое слово: – На-а-сс. Он поднимает воду.
Вожак тоже немного подумал, а потом показал все зубы:
– Насос? Ты имеешь в виду насос?
Игратос молча кивнул.
Я тоже вспомнил колодец, в котором наставник заставил воду подняться к самому краю. «Я просто включил насос... не спрашивай, как это сделал», – так он сказал мне тогда, но я забыл, а Игратос почему-то помнил.
– Здесь нет того, что поднимает воду? – услышал я свой голос и удивился.
– Может, и нет, – сказал наставник. – А может, мы не видим, потому что не искали. А если внимательно посмотреть, то... – Он прошелся вдоль полосы, лег рядом с Ипшей и так же, как она, свесил голову над водой. – Вот он! – обрадовался наставник и постучал чем-то за краем плиты. – Есть, нашли!..
– Он заставит воду подняться?
Мерантос спросил то, что нам всем было интересно.
– Не знаю. Проверим... – и рука наставника потянулась за кнутом.
Я тут же ухватился за ошейник, воины-Медведи сделали то же самое.
Не помню, душил ошейник возле колодца или нет, но в Чаше Крови, когда хост поднял такой же кнут, ошейник поставил меня на колени. И не только меня.
Я стоял и ждал. Ждал не только я: воины-Медведи шевельнулись и опять застыли, когда Ипша повернула к ним голову – она защищала спину вожака. Тот наклонился над рекой и разговаривал с кем-то невидимым. Или заклинал подъемник воды.
Когда вожак разогнулся и я посмотрел на его лицо, то сразу понял, что говорил он не заклинания.
– Не работает, – выдохнул он сквозь зубы.
– Почему? – спросил Мерантос.
А вот я забыл, что можно спрашивать, что мой рот умеет не только пить, но и разговаривать. Вода была так близко, что трудно думать о чем-то, кроме нее.
– Потому что насосы всегда включали до прихода Карающей. А когда в городе появлялись посетители, то в фонтанах и бассейнах уже была вода. Включать насос сейчас... – Вожак хлопнул кнутом по ладони и замолчал.
– Карающая лишила кнут колдовской силы?
В голосе Игратоса уверенности было больше, чем вопроса.
– Можно и так сказать, – усмехнулся вожак.
Я уже начал привыкать к усмешке, в которой нет радости, хотя вожак может улыбаться и по-другому.
– Можно и так... – задумчиво повторил он. – Мерантос, кажется, ты среди нас самый старший. Тебе уже приходилось встречаться с Карающей?
Воин-Медведь покачал головой.
– Встречу с Карающей никто не переживет.
– Ты хочешь сказать, что этот Приход для тебя первый?
Вожак не поверил Мерантосу и не скрывал этого.
– Не первый. Второй, – ответил воин, притворяясь, что не заметил оскорбления.
– Так что же ты мне голову морочишь?!
– Можно пережить приход Карающей, – спокойно сказал т'анг. – А вот встречу с ней...
– Ясно. Извини, что наорал на тебя. Вот так неправильно сформулируешь вопрос и получишь недостоверный ответ. Мерантос, а каким был для тебя первый Приход?
Мерантос пошевелил ушами, почесал голову и только потом глянул на вожака.
– Я не знаю, что ты хочешь услышать...
Похоже, он опять искал тропу на болоте.
– Про убежище расскажи. Как вы туда попали, как добывали воду и остальное. А еще расскажи то, что запомнилось больше всего.
– Это долго рассказывать...
– А ты сейчас чем-то занят? – спросил вожак.
Без зла или насмешки спросил, так спрашивают, когда хотят помочь.
– Нет. Но вода пахнет. Мешает вспоминать.
Вожак кивнул и молча увел нас от реки. Когда мы остановились, даже я не слышал запаха воды.
На привале Мерантос усаживался долго и старательно, а когда уселся, то говорить стал тихо и неторопливо, будто каждое его слово было травинкой, которую надо размять, а потом вплести в подстилку. И спешка в такой работе недопустима. Пальцы мастеров двигаются медленно и неутомимо, но подстилки, что выплетают эти пальцы, крепче трех или четырех, сделанных учениками.
– Тогда я был моложе, чем... – Мерантос посмотрел на меня, потом на соплеменника, – ...моложе, чем Игратос. Намного моложе. – Он задумался и долго смотрел над моей головой, но вряд ли видел там что-нибудь, его взгляд был темным и затягивающим, как разрыв в шкуре болота, а мысли бродили где-то далеко.
– ...намного моложе, – опять раздался тихий глухой голос.
Даже сидя Мерантос был больше всех нас, а от его голоса что-то дрожало и колыхалось у меня в груди.
– Перед Приходом мы ушли из привычных мест. Каждый нес с собой запас еды. Шли долго – несколько дней, пока дошли до запретной долины. Чарутти привел нас к пещере. Вход был узким и низким, мужи пригибались, чтобы не разбить голову о камни. Я тогда очень боялся, что кто-то впереди застрянет и я не смогу войти. Но эта щель была только входом в большой подземный коридор. Он вел нас все ниже и ниже. Отец сжег три факела, пока мы добрались до пещеры. Она была большой. Не такой, как эта, но тогда ничего больше я еще не видел. И в пещере была вода – подземное озеро с водопадом. Хоть водопада я так и не увидел, только слышал, как шумит вода. Все, что я потом видел и слышал, кажется мелким и слабым рядом с ним. А вода!.. Ничего вкуснее я в жизни не пробовал!
Мерантос опять помолчал, глядя перед собой.
– Там было красиво, – продолжил он свой рассказ. – Огни факелов играли на воде, на каменных сосульках, что свисали с потолка пещеры, и на тех, что росли из пола. Мы, детеныши, играли среди них, бродили, где хотели... Нам только запретили подходить к озеру, но мы нарушили запрет. Я и еще несколько мелких. Мы решили пробежаться возле самой воды. Двоим это удалось. Я не удержался на ногах – камни были мокрыми и скользкими. А тот, кто бежал за мной, упал в воду. Он умер до того, как его вытащили.
– Он не умел плавать? – удивился вожак.
– В нашем клане никто не умеет плавать, – ответил Мерантос. – В других, думаю, тоже.
– Почему? Ну в горах я еще могу понять: холодная вода, неглубокие и быстрые реки, но в других местах... – Вожак покачал головой. – Думаю, ты ошибаешься. Симорли, ты умеешь плавать? – повернулся он ко мне.
– Нет.
– Нет?! Почему? У вас что, воды там мало?..
– Бывает много, бывает совсем мало, когда жарко, – так я ответил вожаку, но он не успокоился.
– А реки, озера у вас есть? – заинтересовался он.
– Есть.
– И ты не научился плавать?!
– Нет. У нас никто не плавает, – сказал я, не дожидаясь еще одного вопроса.
– Но почему?! Кто-нибудь может мне это объяснить? Жить рядом с рекой и не научиться плавать!.. Это или глупость, или беспросветная лень.
Мы переглянулись с Мерантосом. Кажется, он удивился не меньше, чем я. Но прежде чем я понял, что удивило меня в словах вожака, заговорил Игратос. Он оказался сообразительней.
– Ты умеешь плавать, – сказал он.
Не спросил, а сказал так уверенно, будто видел вожака в воде.
– Конечно, умею. Что тут такого? А вот почему вы не умеете – этого я так и не понял. Или ты умеешь? – с какой-то надеждой спросил он.
И далось вожаку это плавание!
– Не умею, – ответил Игратос – Тот, кто попадает в воду, умирает.
Ответ короткий и понятный. И как вожак мог забыть такое?
– Что, сразу умирают? – спросил он.
– Часто – сразу. И очень редко – через несколько дней. И смерть эта очень плохая.
– Что же это за вода у вас такая? – удивился вожак. – Пить ее можно, а плавать в ней нельзя.
– И пить нельзя! – вскинул голову Мерантос – Чарутти запретили. Иначе – смерть!
– От кого смерть: от воды или от чарутти?
Никто не стал улыбаться над его произношением.
– От воды, конечно, – ответил Игратос
– Но мы же пили воду из колодцев, и никто пока не умер. Что-то намудрили ваши чарутти. – Вожак недоверчиво покачал головой.
– Мы пили воду, что пряталась от солнца и звезд, – напомнил Мерантос – В этой воде нет смерти.
Не знаю, откуда у него столько терпения, чтобы объяснять то, о чем знают даже детеныши, что едва научились ходить. Не понимаю, почему вожак все еще живой, если он не знает такого простого и необходимого.
– Можно пить только ту воду, что прячется глубоко в земле или в пещере. – Мерантос говорил так спокойно и внушительно, будто перед ним был его ученик. – Остальную воду пить нельзя, если не ищешь смерти.
– Что же вы сделали со своей водой, ребята?
Вожак это так спросил, что мне стало обидно.
– Мы ничего с ней не делали! – громко сказал я. – Она всегда такой была!
Потом я посмотрел на Мерантоса: пусть и он что-нибудь скажет. Он старый и умный, он найдет, что сказать.
Медведь сидел в привычной позе воина: ноги согнуты в коленях и прижаты к груди, одна рука обнимает колени, другая всегда – ВСЕГДА! – свободна, голова покоится на коленях. Эта поза обманула не одного врага, она только кажется неудобной, но из нее легко можно защищаться или нападать. Мне надо три вдоха, чтобы оказаться на ногах и ИЗМЕНИТЬСЯ. У старых воинов это получается еще быстрее. Мерантос только притворяется неповоротливым и медлительным, но я видел, как он двигался в Чаше Крови: там он был даже быстрее меня! Не думаю, что он притворяется, чтобы обмануть меня или вожака, но его так научили, что по-другому он уже не может. Вот и теперь Медведь медленно, очень медленно поднял голову, посмотрел на нас и сказал:
– Вода всегда была такой, сколько я себя помню. А помню я себя почти тридцать шесть лет.
Пятьдесят три сезона! Может быть, пятьдесят четыре – привычно подсчитал я и удивился. Такой старый! Я знал, что он старше нас, но даже не думал, что он такой старый. Немногие воины живут так долго. Моя мать моложе Мерантоса, а отец... его уже нет среди живых.
Но мысли о доме тут же исчезли, когда Мерантос заговорил.
– Детенышем я услышал один разговор... я тогда только научился ходить, и еще не все знали, что я могу выбираться из логова. Думаю, мои уши не должны были услышать этот разговор, но... – Медведь опять смотрел на меня, не мигая и не видя. Я заглянул в его глаза и испугался: еще немного, и я провалился бы в чужое прошлое и увидел бы его... Мне очень не хотелось отворачиваться и смотреть на город, но я отвернулся. – Я не стану вспоминать весь разговор, этого не надо, нужно только немногое... – Мерантос помолчал, а когда заговорил опять, его голос стал совсем другим, чужим: – Нам повезло, что у нас не идет дождь. У тех, внизу, люди умирают от падающей сверху воды.
– Это все запретное колдовство Хранителей. Повелители выпустили его, но не смогли справиться... – Опять чужой голос, только другой чужой голос, очень старый.
– А может, не захотели справляться? – спросил молодой голос – Что для них наша жизнь?
Я закрыл глаза, так было легче представлять, что рядом говорят двое: старый Медведь, что пережил Войну, и кто-то совсем молодой, может быть, такой же, как я. Далекое прошлое подошло совсем близко: я слышал его голос и дыхание на своем лице.
– Они тоже смертные, Серватос. Теперь их убивает не только солнце, но и вода. Они глупцы, возомнившие себя самыми умными!
Старик засмеялся коротко и хрипло, а мне стало страшно. Не хотел бы я заполучить врага, что умеет так смеяться.
– Твои дети станут бояться воды, а дети твоих детей научатся не доверять ей. Им будет трудно поверить, что в реках можно было купаться и пить из ручьев, не опасаясь умереть, что по воде плавали паромы и перевозили путников из города в город. Кстати, о реках: подтвердилось, что в них появились звери, жрущие все живое на берегу?
Мерантос опять немного помолчал, а заговорил он уже своим голосом:
– Он истину сказал: мне трудно поверить, что в воде можно было купаться и... плавать.
– Можно.
Вожак и Игратос сказали это вдвоем. Их голоса переплелись, как трава после ночного ветра.
– Я верю, что «можно». – Игратос шевельнул плечом и стал смотреть в сторону, на плиты пола. Мы все стали смотреть на Игратоса, и ему это не понравилось. – Если так говорит чарутти...
– Так вот чей это был голос! А я все не мог понять, кто говорил с отцом. – Мерантос покачал головой. – Давно это было. Еще до прихода Карающей. Только слова чарутти заставили тебя поверить? – неожиданно спросил он.
– Нет, – ответил Игратос и сразу же замолчал.
Он больше ничего не сказал, а Мерантос ничего не стал спрашивать. Думаю, Игратос все едино не ответил бы.
А вожак молчать не стал. И спросил он Старшего Медведя, а не притихшего Младшего.
– Ты что-то говорил о тварях в воде. Они все еще встречаются или уже вымерли?
– Не знаю, – Мерантос качнул головой. – В наших реках их нет.
А я не сдержался и фыркнул: слышал я про эти реки – переходят их от одного берега до другого по сухим камням.
Вожак и воин-Медведь тут же посмотрели на меня. Я не успел извиниться за свою несдержанность, когда вожак заговорил со мной. И я обрадовался его вопросу больше, чем внимательному и очень спокойному взгляду Мерантоса. Говорят, что у Медведей тяжелый нрав и хорошая память. Насколько тяжелый нрав у Мерантоса, я не знаю, а вот какая тяжелая у него лапа – видел.
– А какие твари водятся в ваших реках? – спросил меня вожак, и я стал рассказывать.
Вот уж кто умел слушать!
Он слушал меня так, будто я был известным песнопевцем и рассказывал самую интересную песнь последних лет. Вожак слушал и потом, когда я устал и замолчал.
– Если я правильно понял, – сказал он медленно и задумчиво, будто говорить его учил Медведь-наставник, – все эти твари водятся в болотах и сырых местах. – Он подождал, когда я кивну, и продолжил: – А что делается в реках, кто-нибудь слышал? «...что-то пожирает живое на берегу» – так, кажется, говорил Мерантос. Интересно, это «что-то» все еще плавает там или давно уже стало легендой?
– Плавает, – ответил Игратос, пока мы с Мерантосом качали головами. – Плавает, – повторил он намного тише и добавил, не дожидаясь вопросов: – Я слышал, как говорили хосты. Какая-то стая погибла возле разрушенного моста. Их сожрали почти всех. Те, кто выжили, видели длинные тонкие лапы с когтями-крючками. Лапы появились из реки и утащили многих под воду. Хосты так и не поняли, сколько тварей на них напало и какие это твари. Они запомнили только лапы и когти. И еще... – совсем тихо сказал Игратос, и вожак нагнулся к нему, чтобы лучше слышать. – Хосты очень испугались, когда поняли, что твари не боятся кнутов.
– Как интересно... – Голос у вожака сделался каким-то мурлыкающим, совсем как у воина-Кота перед вызовом на поединок. – У разрушенного моста, говоришь?.. Что-то я не встретил там ни одной твари, ни возле моста, ни у берега. Может, они спят по ночам, как думаешь?
Мне стало холодно от его усмешки, а когда я понял, о чем он говорит, то не смог вздохнуть. Игратос тоже испугался слов вожака
– Ты был возле моста ночью, когда все злое и голодное выбирается на охоту? – спросил он голосом сиплым и тихим. – Зачем?..
Дальше он говорить не смог: захрипел и стал кашлять, будто ему передавили шею.
– Так получилось. – Вожак отвечал спокойно, притворяясь, что не видит, как мы боимся. – И не возле моста, а под мостом, – добавил он и опять криво улыбнулся.
Послышался странный звук, от которого все, кроме вожака, прижали уши. А вожак посмотрел на меня и покачал головой. Только тогда я понял, что царапаю полосу между плитами. Я быстро убрал когти и попросил прощения за глупость. Никто не проявил недовольства, даже Ипша не зарычала, все молчали, удивляясь рассказу вожака.
– Ты был в воде? – зачем-то спросил Мерантос.
– Да.
– И ты не умер?!
– Как видишь. – Вожак раздвинул ладони и пошевелил плечами.
– И этот мост был над рекой? – продолжил спрашивать Мерантос.
Мне захотелось свернуться в комок и закрыть глаза, когда я услышал еще одно «да».
– А где еще может быть мост? – спросил вожак, начиная злиться на вопросы Медведя.
– Где угодно, – сказал тот и положил ладонь на плиту. – Между холмами. – Хлопок по плите. – Над трещиной на равнине. – Еще хлопок. – В горах над большим разломом. – Еще один хлопок. – Говорят, были и другие мосты, но я видел только эти. Нет, я видел то, что от них осталось – развалины мостов и башен.
Он вдруг замолчал, а я сидел и слушал дыхание – свое, других – и считал вдохи.
– Кстати, – сказал вожак, когда я досчитал до двадцати шести, – возле каждой башни есть убежище, похожее на это. Ваш клан прятался в нем?
Мерантос медленно покачал головой.
– Мы прятались в дикой пещере, только очень глубокой. А в этом убежище можно спрятать весь наш клан и соседний, и еще останется место...
– А почему?.. – начал спрашивать вожак, но замолчал, так и не спросив. – Или убежище хранителей для вас так же запретно, как и их дороги? – догадался он.
– Запретно, – подтвердил Медведь. – Дороги прокляли Повелители, а к развалинам запретили ходить чарутти. Там можно найти странные вещи. Еще до рождения Игратоса их приносили в дом, их продавали и меняли на другие нужные вещи, но потом погиб соседний клан. Из-за такой вещи. И пожара, где она сгорела. А кто не умер сразу, те заболели странной болезнью. Никто не дожил до следующего сезона.
– Эпидемия... – сказал вожак.
Мерантос повторил незнакомое слово так осторожно, будто пробовал его и еще не знал, можно это съесть или лучше выплюнуть.
– Нет, больше никто не заболел, – покачал он головой, когда вожак рассказал, что значит это слово Хранителей. – Заболели только те, кто видел пожар. Потом вернулись охотники и маленькая стая воинов. Только они и остались живыми из всего клана. Они похоронили мертвых и узнали от больных про большой костер, что разгорелся от вещи Хранителей. Огонь разгорелся сам и погас тоже сам, его тушили, но потушить не смогли. Чарутти сказал, что от колдовских вещей и огонь бывает колдовской, что ходить в развалины и брать вещи Хранителей нельзя. Тех, кто нарушали запрет, изгнали из клана.
– Жестоко, но разумно, – пробормотал вожак. – У вас тоже действует это правило? – спросил он у меня.
– Да.
Я не стал говорить, что меня изгнали не из-за запретных вещей.
– Значит, поэтому вы отказались от убежища?.. – Вожак пальцем рисовал какой-то знак на прозрачной полосе.
– Может быть...
Кажется, Мерантос не знал истинного ответа, и вожак поднял голову, ожидая, что Медведь скажет дальше.
– Может быть что?.. – спросил вожак, когда ему надоело ждать.
– Может, никто не смог открыть вход в убежище, – сказал Мерантос.
И опять в его ответе не слышалось истины.
– Не смог открыть вход? – удивился вожак. – Да это же очень просто! Главное, знать последовательность...
Он вдруг замолчал и начал тереть лоб, словно у него заболела голова.
– Знать... – повторил Мерантос. – После Войны осталось мало тех, кто знал секреты Хранителей. Не всю гору секретов, – грустно сказал он, – только песчинки секретов. Но даже эти песчинки хотели отнять у нас. Повелители устроили охоту на всех, кто учился у Хранителей. Потом стали охотиться за учениками тех, кто учился у Хранителей, а потом – за учениками учеников... Их осталось совсем мало – тех, кто видел Хранителей. Многие знания и умения утеряны, а те крохи, что остались... – Медведь тяжело вздохнул. – Говорят, что много живых стали мертвыми только потому, что не знали, когда придет Карающая. Они не успели найти убежище.
Вожак спросил что-то еще, но я не мог больше слушать. Слова Мерантоса остались в моей голове и шелестели, как мертвая трава под ветром: «...не знали, когда придет... не успели...»
Я тоже не знал, когда придет Карающая. Когда меня изгоняли, чарутти сказал: «Уходи. Вернешься через три сезона. Если доживешь до возвращения». Потом он повернулся ко мне спиной и ушел. Остальные пошли за ним. Они так удивились его решению, что забыли выразить изгнаннику презрение и отвращение. Никто из них не произнес ни слова, они молча уходили по тропе друг за другом. Последним уходил мой брат. Я видел, что он хотел обернуться и... не обернулся. А я так радовался, что мне разрешили вернуться – три сезона пролетят очень быстро! – что даже не услышал последних слов чарутти. «Если доживешь...» Он уже тогда знал о приходе Карающей! Знал, но ничего мне не сказал. «Если доживешь...» Я дожил! Три сезона сам, без клана, когда любой может убить или пленить... Еще немного, и мне можно будет вернуться. Мне посчастливилось: я свободен и не умираю под Очищающим огнем. Но если бы я не встретил вожака...
Я не сразу понял, что вожак говорит со мной. Он несколько раз повторил мое имя, и только тогда я услышал его.
– Что? – Прошлое не хотело отпускать меня.
– С тобой все в порядке? – спросил вожак.
Он наклонился и посмотрел мне в лицо, а я не знал, что ответить. Уже несколько дней я хотел пить, а рядом с подземной рекой – еще сильнее. Есть я тоже хотел – голод давно кусал меня за живот. Еще я далеко от дома и не скоро вернусь в клан, если вернусь... А еще я делю тропу с такими сопутчиками, что в другие дни и близко не подошел бы к ним. Я беглый пленник в ошейнике, и любой, кто поймает меня, получит награду от Повелителей. Я куда-то иду и не знаю куда, а смерть крадется за мной. Она так давно за мной крадется, что я скоро перестану ее бояться. А тот, кто не умеет бояться, тот быстро умирает. А еще я забрался в место, проклятое Повелителями, – прячусь от одной смерти в тени другой. Интересно, со мной все в порядке?..
– Я задумался. – У меня не нашлось ответа на вопрос вожака. – А зачем ты меня звал?
– Хотел узнать, как дела с убежищем в ваших местах. Или постройку Хранителей там тоже обходят стороной?
– Не знаю. Я никогда не был в Убежище и не знаю, где прятался клан в прошлый Приход. Тогда мою мать еще не приняли в клан. Не знаю, живет она или сгорела в Очищающем огне... не знаю.
Я старался не думать о таком, а тут вдруг взял и подумал. И сразу стало трудно дышать, и заболели глаза почему-то. Я моргал и моргал, а глаза болели и болели. Потом они стали мокрыми...
– Не надо так переживать. Все едино ты не сможешь помочь ей.
Я повернулся к Игратосу. Он удивил меня, и я спросил:
– А разве я переживаю?
– Переживаешь, – кивнул он головой.
– Это очень заметно?
Мне не понравилось, что мой голос вдруг задрожал, но не поймать ветер, не остановить слово.
– Не очень сильно.
Я вздохнул с облегчением, и это не укрылось от Игратоса.
– Я не заметил, я почувствовал, – сказал вдруг он. – Это получается у меня еще не очень хорошо, но я научусь...
Что-то противилось во мне его словам.
– Зачем ты мне это говоришь? – разозлился я. – Мне это не интересно!
– Хотел помочь тебе...
– Ты уже помог мне! – Я надеялся, что Медведь заметит насмешку и избавит меня от непрошеной помощи.
Или вызовет на поединок. Если удача не отвернется...
Игратос удивленно посмотрел на меня, в его глазах были удивление и обида. Значит, поединка не будет, а жаль. Я отвернулся и стал смотреть на воду. Она была так близко, но как дотянуться до нее? Это было так похоже на шутку старых воинов. Они любили прокладывать тропу до глубокой ямы, потом вернуться так, чтобы следы вели в одну сторону. Еще старики могли сделать петлю на тропе, и всегда – ВСЕГДА! – находился кто-то, кто попадал в яму или долго кружил по болоту. Когда от таких шуток умирали, то про мертвого говорили, что он был глупым и неосторожным. Ученики никогда не отвечали на такую шутку. У них нет столько хитрости и умения.
– Ладно, хватит сходить с ума, – сказал вожак, поднимаясь. – Вернемся к нашей воде.
Сколько раз вижу, как он садится, переплетая ноги, а потом встает, и всякий раз удивляюсь. Я тоже пробовал так сесть, и хорошо, что никто не видел, как я потом поднимался. Таким слабым и беспомощным я не чувствовал себя с молочных зубов.
– Пошли, Малышка? – Вожак провел пальцем между ушами Ипши.
И она пошла, а Медведи пошел за нами. Медведи шли так тихо, что я оглянулся посмотреть: вдруг они остались еще отдохнуть. Они не остались.
Едва вожак подошел к реке, Ипша тут же легла и свесила голову над водой. Тогда он по-хитрому присел рядом. Еще одна из его причуд, ее я тоже не могу повторить. Присесть, опираясь только на пальцы ног, вытянуть перед собой руки и сидеть так неподвижно. Из этой позы вожак тоже поднимается легко и быстро.
– Надо идти, девочка. – И вожак тронул ухо Длиннозубой.
Ипша повернула голову и молча оскалилась. Похоже, ей не хотелось вставать и куда-то идти. Потом она облизнулась и опять уставилась на воду.
– Я тоже хочу пить, Малышка. – И вожак стал смотреть в реку. – Но пока еще не придумал как.
Ипша лизнула его пальцы и тихонько рыкнула.
– Нет, девочка. – Вожак засмеялся и пошевелил рукой. – Так слишком долго и слишком опасно. Я тебя, конечно, люблю, но пальцы мне тоже нужны. Хотя... – Он вдруг засмеялся, подняв лицо к каменному небу. – Кажется, у меня есть идея. Сейчас попробуем... Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.
Он быстро поднялся и стал снимать с себя странную одежду. Одежду вожак бросал под ноги, и только одна одежда осталась в его руках. «Майка» – так назвал он эту одежду.
Мы с интересом следили, что он делает. Я даже не заметил, когда подошел ближе, но Ипша тихо зарычала, и я остановился. Длиннозубая еще не злилась, только предупреждала, что я близко от тени ее Зверя. Шаг назад, и рычание стихло. За спиной слышалось дыхание воинов-Медведей; кажется, они тоже забыли про осторожность.
– Спокойно, ребята. – Вожак оглянулся и улыбнулся нам. – Я знаю, что вы хотите пить, но это еще не повод прыгать в канал.
Мерантос тут же попятился, сжав лапой плечо соплеменника. Игратосу пришлось отойти от опасного края. Мне такое напоминание не понадобилось, еще при первом рыке Ипши я вспомнил про осторожность.
Вожак растянулся на берегу реки, сильно перегнулся, одной рукой вцепившись в ошейник Длиннозубой, а другую опустил за край плиты. Мы услышали плеск воды.
– Ну вот и все. Вытаскивай!
Ипша легко поднялась на лапы. Вожак тоже поднялся, в его руках был мокрый комок ткани. Комок истекал водой. Настоящей водой! Я чувствовал ее запах, я почти пробовал ее языком!
Но первой попробовала воду Ипша.
Каждая капля, что падала мимо ее языка, разбивалась о каменную плиту, и звук ударов разносился по всему городу, отражался от стен и возвращался к нам. Капли собирались в тоненький ручеек, обтекали ногу вожака и исчезали за краем плиты. Бегущий в реку ручеек вплетал свой голос в песню падающих капель.
Язык Ипши мелькал все медленнее. Вожак держал комок ткани уже двумя руками, сильно сжимая его. Под гладкой, почти безволосой кожей вожака шевелились мускулы. У воинов-Котов не бывает такого сильного тела, но рядом с воинами-Медведями вожак не казался сильным. Я тоже не кажусь сильным, но те, кто думал, что я слабый, остались в Чаше Крови.
– Ну вот и все, – сказал вожак, выдавливая последние капли. Ипша поймала их на лету, облизнулась и требовательно рыкнула. – Сейчас достану еще, – успокоил ее вожак.
Длиннозубая удовлетворенно вздохнула и легла так, чтобы голова оказалась за краем плиты.
Все повторилось еще раз, и еще, а когда Ипша напилась, вожак посмотрел на нас.
– Ну кто следующий?
Я хотел открыть рот, но вспомнил, что за мной стоят воины-Медведи, и промолчал. Глупо отнимать у них добычу, да и не так сильно мне хотелось пить. Терпел дольше, потерплю еще немного.
– Мерантос? – спросил вожак.
– Мы потерпим, – ответил тот за двоих
Не знаю, осторожничал он или отказался из вежливости, но я тоже отказался, когда вожак обратился ко мне.
– Спасибо за заботу, ребята, – криво усмехнулся он. – Надеюсь, что это забота, а не проверка на живца. – И без клыков оскал вожака был страшным. – Скажи, что я ошибся, Мерантос. Что у меня очередной приступ паранойи. Скажи, и я поверю тебе.
Воин-Медведь покачал головой.
– Ты не ошибся, – очень тихо сказал он. – Ты понял истину: я не хочу пить эту воду первым, но если ты прикажешь...
– Почему? Она же пила. – Вожак качнул головой в сторону Длиннозубой. Даже он не махал руками рядом с ней! У осторожного вожака шкура целее. – И с девочкой все в порядке.
– Она Четырехлапая.
– Ну и что?
Мерантос вздохнул и посмотрел на меня, но я промолчал. Если Медведь сказал коротко и непонятно, пусть теперь говорит понятно и долго. Чужаки могут и не знать, что Четырехлапые сильнее двуногих, что мой Зверь может съесть и выпить то, от чего я-не-зверь могу оставить мир живых. Но рассказать это вожаку так, чтобы он понял, я не сумею. Медведь большой и старый, пусть он рассказывает.
– Вот, значит, как, – задумчиво сказал вожак, когда Мерантос перестал говорить. – А болезни и раны... на вас они действуют так же?
– Да.
– Ладно, стану подопытным кроликом, – вздохнул вожак и повернулся к воде.
– Кем?.. – не понял Мерантос, но вожак махнул свободной рукой и засмеялся.
Потом он смеяться перестал.
Вода лилась по его лицу, груди и животу, а он пил ее и... улыбался. Второй раз он вылил воду себе на голову и радовался так, будто избавился от ошейника.
Игратос с большим интересом смотрел, что делает вожак, иногда к чему-то прислушивался и закрывал глаза. Когда вожак еще раз достал воды, он спросил:
– А это не опасно?
– Что?..
– Обливать себя водой, – пояснил Игратос.
– Не опасно, – засмеялся вожак. – Хочешь попробовать? – и он протянул мокрый комок Медведю.
– Нет!
Оба воина сказали это быстро и громко. Мерантос даже качнулся назад, но потом передумал.
– Ну нет так нет, – пожал плечами вожак. – А пить вы будете или подождете до завтра?
Медведи посмотрели на меня. Взгляд у Мерантоса был таким же тяжелым, как и лапа.
А я-то надеялся, что Медведи первыми попробуют воду в этом странном месте. Вдруг плохая вода не опасна для чужаков.
– Всего одно слово, Симорли, – сказал вожак, глядя мне в лицо. – «Да» – и я достаю тебе свежей воды, «нет» – одеваюсь, и мы идем дальше. Только одно слово...
Я смотрел, как ткань в руке вожака истекает влагой, и думал. Мне очень хотелось сказать «нет», очень хотелось... Но я сказал «да». Смерть уже давно идет по моему следу. Может, сегодня она поймает меня.
Я сказал «да».
Вода не убила меня. Проклятие Повелителей не смогло добраться до этого города. Или Хранители знали, как защищаться от их проклятий.
– Теперь я. – Мерантос шагнул вперед, оттеснив Игратоса.
Не верю, что он так сильно хотел пить, старый воин берег жизнь молодого.
Огромные ладони сложились ковшом под струйкой воды, вобрали ее всю, до последней капли, а потом осторожно поднесли ко рту. Мерантос понюхал ее, долго держал во рту первый глоток... Я не стал говорить, что у воды запах вожака и какой-то странный вкус. Медведи и сами это узнают, когда станут пить. Второй глоток Мерантос сделал не скоро. Он прислушивался к себе, а вода ровно лежала в его ладонях. Я смотрел на эти ладони, а видел моховую кочку, на которой остался чей-то след, что уже наполнился водой. И опять у меня начали болеть глаза. Я быстро заморгал и посмотрел на Игратоса. Тот стоял с закрытыми глазами и тоже к чему-то прислушивался. Когда я снова повернулся к Мерантосу, воды в его ладонях уже не было. Но и тогда он не сразу разрешил пить Игратосу.
– Похоже, у нас появилась компания, – сказал вожак, когда мы все напились, отдохнули и напились еще раз.
