Черви символизируют губку с уксусом, которой поили распятого Христа. В гадании карта Королевы Червей означает близкую подругу, всегда готовую прийти на помощь .

В ее жизни не было ничего святого и последнее, что в ней окончательно рухнуло, это вера в Любовь. Ее с детства приучали к идеалам, сформулированным в кодексе строителя коммунизма «Человек человеку друг, товарищ и брат» и которым никто и никогда не следовал. В конечном счете, Зоя пришла к убеждению, что любого человека нужно оценивать лишь через его исподнее, когда ничто не прикрывает его наготы и срама.

Да и как ей было иначе воспринимать людей, если последние несколько лет своей окаянной жизни она работала проституткой, выполняя функции общественного животного: словно в бане, где из одежды только несколько капель контрафактных духов и даже нательный крестик деталь явно неуместная, мешающая заниматься похабным делом полового юродства, – аккумулируя в себя энергию мужской похоти.

Ежедневно лежа на спине с широко раздвинутыми ногами, раскинув руки в стороны, она ощущала в себе движение чужой плоти и старалась думать о чем-то постороннем, лишь бы не закричать, перетерпеть, потом подмыться и выпить чаю, а затем снова лечь под очередного «мужичка» подшофе, как тот, что сейчас сопел над ней, пытаясь доказать самому себе, что он все еще самец, что он еще может.

Бордели в основном посещали такие же, как и она сама, неприкаянные: приходили поговорить и исповедаться. Наивысшим пилотажем у женщин в публичных домах считалось взять деньги у клиента и не дать воспользоваться своим телом, заговорив и одурачив, протянуть время и выставить ни с чем, но так, чтобы клиент не догадался, что его поимели как шлюху.

Но Зоя стыдилась так поступать, ей нравилось мстить мужчинам по-другому, позволяя унижать себя в постели ради того, чтобы увидеть на их лицах гримасу отчаяния от разочарования самим процессом в самом его конце. Все ее клиенты, в конечном счете, становились импотентами: эта мысль грела ей душу, – с каждым половым актом с ней приближая момент своего мужского поражения перед женским естеством.

Единственное, что ее действительно по-настоящему раздражало, так это ненависть других соратниц по древнейшей профессии, с которыми она вынужденно коротала время на кухне в ожидании клиентов, пялясь в черно-белый телевизор, по которому без конца крутили дешевые мексиканские и американские сериалы.

Все они попали сюда лишь потому, что ничего другого не умели и не хотели делать. И каждая мечтала отсюда сбежать, надеясь выйти замуж за бандита: среди них ходила устойчивая легенда, что одна, такая же, работала в борделе, пока не познакомилась с бригадиром рэкетиров и так ему понравилась, что он на ней женился; теперь ездит в 600-ом Мерседесе с личным шофером, у нее коттедж со слугами и может позволить себе абсолютно все, потому что муж ее боготворит.

Ключевым в истории было слово «боготворит», каждая из них грезила об этом. «Чтобы тебя обожали, не нужно ничего делать, – время от времени уговаривали они сами себя, выпивая и переругиваясь, – лишь бы найти такого дурака, для которого нет ничего слаще, чем твоя копилка».

«И чтобы у таво завсегда деньги были, – наставляла их мамка, бесформенная бурятка из Северобайкальска с изношенным, словно старый тапок, лицом, поставленная следить за ними, – а то чем он тогда от бездомного пса отличаться-то будет: только скоты просто так совокупляются». Еще она любила давать советы с вершины своего опыта падения на дно, хотя никто ее об этом не просил.

– Если и правда хотите заарканить какого-нибудь «коммерса», то вам, мартышки, нужен настоящий шаман. Езжайте на Ольхон, там есть один, сделает приворот в лучшем виде – да так, что потом хрен от ушлепка отделаетесь. Хотя лично мне любовь ничего хорошего не принесла: два раза триппером болела и в карты меня проигрывали не раз… год у уголовников в рабстве оттрубила, где меня все, кому не лень, и спереди, и сзади имели, пока не заработала выпадение прямой кишки. А елдаш мой, хахаль окаянный, сучара бацильная, ради кого я все эти муки приняла, обо мне даже не вспомнил. Когда я к нему вернулась, он меня послал куда подальше и теперь я здесь, с вами маюсь, смотрю как глину месят с утра до вечера. Свой век доживаю. Слежу, как вы тут в ентом ебатории мучаетесь.

Вообще мамку свою они любили: она была ненавязчива как герпес и только требовала с ней считаться, позволяя утаивать часть выручки за свою дозу героина, на который ее в свое время подсадили на зоне. Все эти разговоры по душам Зоя не любила, – они ее тяготили, – предпочитая, тупо уставившись в телевизор, представлять себя на месте Марианны Вильяреаль из «Богатые тоже плачут» или Марии в «Просто Мария». Лишь бы быть подальше отсюда.

В отличие от остальных обитательниц борделя у нее была мечта, которая привела ее сюда, но лишь на время.

«Лишь на время, – твердила она себе, – потерпи – это лишь на время, на первое время. Вот накоплю денег и уеду. Чем я хуже Соньки? И у меня получится, и я стану порнозвездой». Зоя мечтала повторить «подвиг» дочери своей школьной учительницы Сони Чижевской, уехавшей два года назад в Будапешт и ставшей порноактрисой: порносайты пестрили ее откровенными фотосессиями, а ее гениталии мелькали во всех рейтинговых порнороликах самого непристойного содержания.

Как-то она проговорилась соседкам-путанам о своей мечте и была жестока осмеяна и заклеймена как извращенка: в представлении этих падших женщин то, чем занимались на экране актеры, было развратом, а их собственная жизнь была всего лишь справлением естественных человеческих надобностей. Но профессии своей они все же стыдились, поэтому ездили заниматься этим промыслом в соседние города, чтобы никто из знакомых дома не узнал и не опозорил, боясь прослыть блудницами в их глазах.

Это весьма наивное ханжество было частью всеобщего народного мировоззрения, позволяя мириться с поистине скотским существованием на протяжении всей своей истории. Зоя не была исключением из общего правила: сама родом из Ангарска, этим занималась в Иркутске, тщательно скрывая от родителей источник своих заработков.

Ее родители были типичными пролетариями – отец алкоголик, мать его жертва, оба на пенсии и без каких-либо сбережений, которые потеряли в результате реформ. Ей приходилось их содержать ради того, чтобы после их смерти унаследовать однокомнатную квартирку, в которой они ютились и где она была прописана.

– Ну, ты, заснула, что ли? – долетело до нее откуда-то сверху и тут же ощутила запах сивушного перегара на лице и вес тела, обрушившегося на нее. Фрикции прекратились и упругий стержень, неприятно ерзавший все это время у нее внутри, скукожился и бессильно вывалился наружу. «Чтоб ты сдох», – пожелала ему она и с проворством испуганной ящерицы выскользнула из-под наконец-то обессилевшего рыхлого самца, усевшись на край постели.

– Ты куда? – пьяно вздохнул клиент и вяло шевельнул рукой, – Я еще не закончил.

– А по-моему, кончил, – возразила она, перевернула его на спину и осторожно сняла презерватив, внимательно осмотрев силиконовую кишку на предмет сохранности.

– Знаешь, что мне нравится в вас, шлюхах? – не открывая глаз, пробубнил он, – Это ваша безропотность. Без-ро-пот-но-о-о-о-сть. Да-а-а, это дорогого стоит.

Она ничего не ответила, завернула презерватив в бумажную салфетку и привычно положила на тумбочку в изголовье кровати.

– Я могу в ванную? – спросила и, не дождавшись ответа, оказалась за дверью, налетев на свою судьбу: парень, с которым она столкнулась, испуганно отвел глаза и густо покраснел, прикрыв лицо руками.

«Робкий какой, – удивилась она и сама же застыдилась, – Господи, я же голая».

– Ой, извините, – зарделась и метнулась в ванную, но путь ей преградил сам хозяин Анзор, местный участковый.

– Ты чо здэсь забыла?

– Мне в ванную.

– Пашла в комнату. И чтоб я тебя не видел.

В его голосе сквозило такое презрение к ней, что от обиды навернулись слезы. А он развернул ее и громко шлепнув ладонью по голой заднице, грубо пихнул в сторону комнаты, из которой она только что выскочила. Вернувшись к себе, она вновь попала в цепкие руки пьяного мужичка, даже не заметившего ее отсутствия: следующие полчаса он насиловал ее орально рассказами о своей жене, – а когда ушел, хотелось лишь одного – смыть всю ту грязь, в которую он макнул ее по самую макушку. Прихватив использованный презерватив, отправилась на кухню, где узнала главную новость – теперь вместо мамки у них охранник, а все деньги они обязаны сдавать ему.

– И кто он? – привычно выкидывая использованный предмет безопасной любви в помойное ведро, устало поинтересовалась Зоя и была приятно удивлена тем, что парень, который заставил ее себя устыдиться, именно он. Чувства, которые он пробуждал в ее душе, были сродни тем, что она испытывала еще девчонкой, влюбившись в соседского мальчишку: ей очень хотелось ему понравиться. Что-то теплое и искреннее зрело у нее к нему, чего впервые не стоило стыдиться.

Она снова почувствовала себя ребенком, который мечтает о любви: мечтает о том, как ее возьмут на руки и бережно прижмут к груди, и она ощутит себя в полной безопасности, и уже ни о чем не нужно будет беспокоиться, потому что в этом и есть цель ее существования – быть частью его жизни, прилепиться к нему и стать одним целым: он все для нее и она все для него.

Когда он переехал она была единственной, кто этому обрадовался и помогал обустроиться на новом месте. Остальные принялись строить ему мелкие гадости исподтишка и пытаться его соблазнить или вывести из себя: они словно мелкие бесы из преисподней, постоянно старались найти его слабое место, чтобы через эту слабость его уничтожить. Единственным его другом стала Зоя, маленькая и востроглазая, липнувшая к нему как кошка, пытающаяся обратить на себя внимание своего хозяина.

Из-за этого остальные насельницы в борделе ее откровенно презирали, считая подлизой и доносчицей. А она им просто восхищалась – чистотой ребенка и силой человека, привыкшего заставлять с собой считаться. В нем была упругая грация сжатой до предела пружины, которая в любой момент готова была распрямиться, а все, чем он занимался, – это играл в компьютерные игры и брал деньги с клиентов. Говорил мало, – скорее молчал, – поэтому однажды, когда сам с ней заговорил, она не поверила своему счастью.

Он задал ей самый верный вопрос, какой только можно было найти, чтобы рассказать ему всю правду о себе:

– У тебя есть мечта? Чего бы ты на самом деле хотела в этой жизни?

Она ему честно призналась о своем желании стать порноактрисой.

– Знаешь, у моей школьной учительницы есть дочь Соня, которой она очень гордится. Она всегда была такая правильная, училась на отлично; окончила пединститут; пошла преподавать в школу. Ее мать, настоящий вампир, убеждена, что весь мир вертится только вокруг нее. Ты только представь, какая она сука. Мучает людей и от этого тащится. Я вообще думаю, что в учителя идут лишь только те, кто хочет самоутверждаться за счет других – беззащитных. Сонька для нее всегда была чем-то вроде почетной грамоты, доказывающей ее правоту по жизни и педагогическую квалификацию. И вот в один прекрасный день она возьми, да и укати… за границу. В Будапешт. А через месяц мать, Людмила Викторовна, получает от нее письмо, в котором она ей всю правду о себе излагает.

– И какая же это была правда? – заинтересовался он.

– Оказывается, она все время, что училась и преподавала, подрабатывала фотомоделью, снимаясь голой. Прикинь?

– Голой?

– Да, абсолютно голой.

– А зачем?

– Ну, даже не знаю, что и сказать. Такие фотографии хорошо продаются.

– У нас такого в республике нет.

– А у нас есть. Людям нужно что-то, что бы их отвлекало и давало надежду на лучшее.

– Надежду? Но как?

– Вот чудак человек, я же не мужчина, чтобы знать, что у вас при виде таких фото в головах происходит. Думаю, что когда разглядывают голых, то воображают, как занимаются с ними сексом. И при этом ничего не нужно делать, – просто смотри и представляй. Такой секс для бедных… или, наоборот, для очень богатых, но скупых. Кто платить не хочет.

Он посмотрел на Зою своими удивительными пронзительно-черными глазами, в которых не отражалось ничего, кроме детского испуга и удивления, и спросил:

– А что такое секс?

– Секс – это то, чем все мы здесь занимаемся.

– Это, зина, по-вашему грех.

– А у нас говорят: «Наши грехи продолжение наших достоинств». Все мужики от нас, баб, хотят лишь одного – секса. Поэтому и приходят сюда, если не могут получить его в другом месте.

– Не говори так плохо, баба по-нашему значит мама. У нас мужчина женится лишь для того, чтобы продолжить свой род. Все это… Ну, здэсь, чем вы здэсь занимаетесь, – это обижает мое мнение о женщинах.

– Обижает? Это как-то звучит не по-русски. У нас говорят «унижает».

– Какая разница. Это все равно скверно, я не могу представить, чтобы мои родители делали такое. Нэ могу.

– Какой же ты хороший, – ласково взглянула на него Зоя и осторожно попыталась дотронуться до его руки, но он ее убрал, явно не желая, чтобы она к нему прикасалась, – не то, что другие. Ты настоящий, в отличие от других, а у нас мужиков совсем не осталось. Ты светлый, в тебе доброта есть.

Но он, словно камень в бурлящей воде, оставался совершенно равнодушен к ее словам.

– А хочешь, я тебе покажу, кем стала Соня в Будапеште? Чем она теперь занимается.

– И чем же?

– У тебя есть компьютер и Интернет. Посмотри. Набери porno.com – сам увидишь.

Когда он это сделал, она указала на одну из иконок на экране монитора:

– Это моя Сонька. У нее тут вымышленное имя Ева, нажми на кнопку и смотри все, связанное с ней.

Округлившиеся глаза на его лице изрядно ее удивили: на такую реакцию она не рассчитывала. Не досмотрев порноролик, он его выключил и с возмущением спросил:

– И ты хочешь этим заниматься?

– Ты себе не представляешь, сколько ей за это платят. Это вовсе не то, чем кажется на экране. Она мне письмо написала, говорит, что это – искусство. Она актриса. Это все игра. Если у тебя есть мозги и внешность, то карьеру в порно сделать легко. Мне бы туда попасть, понимаешь, туда… и тогда я стану звездой. Настоящей звездой. Меня все боготворить будут.

– Думаешь, такие чудеса возможны?

– Конечно, – горячо вскинулась она и в ее глазах загорелась надежда, – если у Соньки получилось, то и у меня получится.

Эта ее убежденность в том, что чудо возможно, что оно обязательно с ней произойдет, тронула его сердце, потому что была созвучна его собственной надежде разом переменить свою судьбу с помощью магии.

– Я тоже верю в чудеса, – стыдясь своей откровенности, признался он, – только они в моей жизни почему-то не случаются.

А потом рассказал, как хотел стать язычником и как у него из этого ничего не получилось.

– Ничего себе, – удивилась Зоя, – впервые вижу человека, который бы хотел стать верующим наоборот?

– ?

– Ну, сейчас все говорят, что они православные там, иудеи или, как вы все, кавказцы, мусульмане, но по-моему, они все врут.

– Почему?

– Они Бога не ищут, потому что он им не нужен. Просто принимают без всякого сомнения то, во что принято верить, чтобы быть со всеми заодно. Как говорится, главное не отрываться от коллектива. Потому-что так легче: там за тебя все решают. Вон, даже наши девчонки, отсюда, из ебатория, и то в церковь ходят и исповедуются попу в грехах, а он их наставляет, как жить дальше. Во грехе же. Ну, ты знаешь, о чем я.

– Нет, не знаю.

– Ну ты же не хочешь быть таким, как все, правильно? Хочешь сам свою веру определять, своему богу служить. Сама-то я ни во что не верю, разве что в чертей. У нас в деревне бабка была – ведьма, так она мне их как-то показала: столько лет прошло, а я до сих пор помню. Честно, честно. Она их всех называла негритосиками и куманьками. Говорила, до Бога им все служили. Так ты, стало быть, решил чертей своим богом сделать?

– Нэ совсэм, – тяжело вздохнул он и сокрушенно покачал головой, – пока сам нэ знаю, кто они, эти язычэские боги. Нэ отвечают.

– Я бы посоветовала тебе не бросать обращаться к этим твоим языческим богам: они наверняка тебе ответят. Бабка Нюра, – ну та колдунья, – завсегда говорила, что «Куманьку надоть что-то дать, тогда он отблагодарит». Она палец себе иголкой колола и кровью его кормила. Уж не знаю как, но у нее получалось. Может и тебе попробовать?

Эта столь неожиданная откровенность с его стороны их как-то сблизила, зародив между ними что-то похожее на дружбу: у них появилась общая тайна, его увлечение магией, которую они иногда, оставшись наедине, обсуждали, – но ей хотелось большего – хотелось любви. Как бы между прочим он ей пожаловался, что оказался в борделе по вине одного человека, для которого сделал важную работу и который отказался за нее платить. Даже фамилию назвал – Интриллигатор.

– Аванс дал, а платить по факту не хочет. Полгода прошло, кинул наверное. Дэнег нет, сюда пришлось согласиться, пока со мной не расплатится.

Зое не составило особого труда узнать, кто такой Интриллигатор – человек с репутацией игрока и кидалы, по слухам, был самым опасным человеком в городе: так называемый «коммерс», держал две бани в центре и целую сеть фруктовых палаток.

Загадочная связь охранника с этим полубандитом интриговала Зою чрезвычайно, внушая искреннее уважение к нему за то, что он не побоялся рисковать: это так же означало для нее, что он способен на неординарные поступки, что он настоящий герой, скрывающийся здесь до поры до времени под личиной общественного изгоя, но участь его должна быть совсем другой.

«Он еще всем покажет, где раки зимуют, – мечтала Зоя, невольно отождествляя себя с его судьбой, с его личностью, – таким, как он, предрешено вершить судьбы мира. А я буду рядом с ним, ему помогать. Стану его добрым гением: таким, как он, надо помогать, чтобы они состоялись. Он будет мой король, а я его королевой».

Она частенько гадала на картах, на даму червей и пикового короля, – дама червей она, а король пик он, на «марьяжный интерес», – и каждый раз выходило, что ему выпадал казенный дом через бубнового короля, а ей дальняя дорога посредством трефового, у которого к ней имелся корыстный интерес. Как она карты ни раскидывала, расклад не менялся.

Она даже на гадалку разорилась, сходила к одной, – потомственной колдунье, согласно газетному объявлению, – на себя больше не надеясь, так и та ей подтвердила: не бывать им вместе; явятся двое и через свои интересы их разлучат. Но предстоящая разлука не могла поколебать ее уверенности в том, что в его судьбе она обязана сыграть ключевую роль.

«Карточные короли – это все фикция. Мои страхи. Просто мне судьбой предназначено много путешествовать: повидать мир, удивить людей. А он мне в этом поможет. Если я ему посодействую получить долг с Интриллигатора, то и он со мной поделится – даст на билет в Европу, до Будапешта. А там Сонька выручит. Как-никак, а землячки, почти родственники на чужбине. Буду и я свои прелести выставлять в Интернете, чтоб за погляд мне платили».

Не посоветовавшись с ним, она тайно отправилась к Интриллигатору, нашла его в бане «Абвер», известной всему городу своей разнузданной рекламой «У нас Освенцим вам покажется раем» и заявившись к нему прямо в кабинет, потребовала отдать долг, сама удивляясь своей смелости. Внешность Интриллигатора была столь же отталкивающей, как и его репутация: наглядное олицетворение слова «скверный», – над его креслом висело кощунственное распятие, где вместо Христа на кресте была изображена изумительной красоты голая женщина с мужскими гениталиями, словно в насмешку над самим понятием святости.

Как ни странно, он ее снисходительно выслушал, а затем предложил работать на себя, выполняя функции тайного соглядатая при дагестанце. Главный аргумент, который он привел, заключался в том, что ее избранник человек особый и ему непременно требуется протекция со стороны влиятельного и авторитетного лица в городе, как, например, он сам, чтобы состояться, но кавказец слишком горд, чтобы принять такую помощь от постороннего и от этого страдает; долг он готов немедленно отдать, но только ее парень сам не хочет брать, считая эту оплату для себя унизительной; его нужно уговорить встретиться с ним, чтобы талант героя не пропадал даром.

Слова Интриллигатора были так созвучны с мечтой самой Зои хоть как-то помочь своему избраннику, что она без всяких колебаний согласилась, даже не подозревая, какую роль тот заготовил ей в этой истории. Вернувшись, она принялась досаждать дагестанца уговорами встретиться со своим должником, пока тот, скрепя сердце, не согласился.

– Я сон видела, – соврала ему она, – как ты нужник чистил, а это верная примета к деньгам. Тебе твой долг вернут, не сомневайся.

Долг оказался платежом красен – вместо денег он получил доверенность на машину, – изрядно потрепанную «Ауди», – и дарственную на дом в деревне где-то в окрестностях Иркутска. И новое предложение – убить некого Твердохлебова, личного врага Интриллигатора.

– Он надо мной издевается, что ли? – не скрывая крайнего раздражения, признался он, когда вернулся со встречи, швырнув полученные от Интриллигатора бумаги на пол в своей комнате прямо под ноги Зое, – хочэт, чтобы я для него бесплатно убивал, сын шайтана. Абрэком меня называл, ишак, не понимая разницы между абрэком и джигитом. Дед всегда говорил про таких «Не доверяй друзьям, которые извиваются».

А затем рассказал Зое без утайки, за что ему должен был Интриллигатор: он силой заставил его компаньона, какого-то Колосова, подписать бумаги о передаче его доли в их общей фирме в пользу последнего, за что тот посулил ему полмиллиона рублей; дождался свою жертву в его собственной квартире, дубликат ключей от которой ему вручили вместе с авансом в 40 тысяч; получил без труда подпись от перепугавшегося до смерти от одного его вида компаньона и ушел. А на следующий день узнал, что Колосова убили, разрядив в него чуть ли не целую обойму из пистолета.

– Я ему, понимаэшь, на следующий дэнь бумаги передаю, а он мэня спрашиваэт: «Зачем убил?» Мэня! Я говорю: «Пальцэм не трогал», а он смэйотся и говорит: «Нэ вэрю». Собака, чистый иблис. Плохой человэк, мэня подставил. Угрожал, собака, дэньги не хотел платить. Так и сказал: «Нэ в твоих интересах на меня наэзжать. Прикинь, сколько проблэм возникнэт, когда за мэня сэрьозные люди впрягутся», говорит. А сэйчас дайот эти двэ бумажки и говорит: «Долг погашэн, давай новый работа для мэня дэлай». А я нэ убийца, я сюда уехал, потому что у меня дома война, убивать надо. Убивать плохо, а за деньги – очэнь плохо. Так он, собака, хочэт, чтобы я это бесплатно сдэлал, ну прикинь, в качэстве одолжэния. Так и сказал, ишак: «Ты же абрэк, сделай одолжэние, докажи, что гэрой, убэй Твэрдохлэбова».

– Но ты же и правда герой, – поднимая бумаги с пола, заверила его Зоя, – а он хоть и сволочь, но хочет тебе помочь. Я не убивала, но, по-моему, это ничем не отличается от того, чем я здесь занимаюсь – трахнул и забыл. От тебя ведь ничего не убудет. А бумаги возьми. Теперь у тебя машина и дом. Все лучше, чем ничего.

Зое очень хотелось, чтоб он согласился: она не сомневалась, что он сможет это сделать, – наглядно продемонстрировать Интриллигатору, что тот не ошибся, сделав ставку на них обоих. «Пусть он увидит, что я ему нужна. Что я могу», – а на самом деле элементарно хотела выслужиться перед потенциальным хозяином, чтобы понравиться и подороже себя продать.

Каково же было ее разочарование и обида с изрядной долей недоумения, когда на следующее утро он исчез: забрал свой компьютер и даже не попрощался. Все ее планы на будущее разом растаяли, как дым погребального костра, на котором безжалостно сожгли все ее надежды. Все, что ей оставалось – это снова лежать на кровати дни напролет, раздвинув ноги, и принимать в себя плоть очередного самца, желающего самоутвердиться за ее счет.

«Что я сделала не так? – задавала она себе один и тот же вопрос каждый день, раздавленная очередным клиентом, истязающим все три ее рабочих отверстия беспощадным мужским инстинктом самосохранения, – Почему он оставил меня здесь и не взял с собой. Я просто хотела ему помочь стать тем, кто он есть на самом деле. Волк не может жить как ягненок. Каждый должен быть на своем месте».

Кровать скрипела в унисон движениям двух тел в мучительной связке, а ей все казалось, что звучит «Месте, месте, месте», и так без конца, с утра и до вечера, пока не погружалась в черную бессознательную пустоту, в которой не было ничего: ни прошлого, ни будущего, ни настоящего, – это было освобождение, пусть на время, но освобождение.

Когда в новостях передали о смерти Твердохлебова, она даже не удивилась и сама же поразилась этой своей реакции: это был чужой праздник, не ее, хотя и не теряла надежду, что это все же дело рук ее героя. Ночью ей приснились кубки, мечи, монеты и жезлы, с помощью которых она производила какие-то манипуляции во сне, смысл и цель которых она тут же позабыла, как только проснулась, но чувство прикосновения к чему-то загадочно-могущественному не оставляло ее целый день. Тем же вечером она твердо решила уйти от Анзора, вспомнив совет выгнанной мамки о том, что «если можешь не работать на других, то работай на себя».

Сформулировано это было вечно обдолбанной буряткой совсем другими словами, но смысл был именно такой – любая проститутка это товар и продавец в одном лице, так зачем же с кем-либо делиться своей прибылью. Вместе с Олькой, приезжей из Култука, такой же окаянной душой, как она сама, они сняли на ул. Розы Люксембург двухкомнатную квартирку на первом этаже и занялись индивидуальным промыслом, а организовать приток клиентов оказалось даже проще, чем она рассчитывала.

Теперь ее тело превратилась в ее собственный насос по выкачиванию денег из карманов борющихся со своим одиночеством мужчин и жить стало сразу немного легче: появилось минимальное уважение к себе и надежда выкарабкаться из «Гарлема», где жители всю свою жизнь были обречены метаться между прилавками со свиными головами, нижним бельем, конфетами и китайским ширпотребом.

Однажды ее окликнули, когда она покупала на улице фрукты. «Это судьба, – вспыхнула надежда с новой силой, словно огонь, уловивший дуновение ветра из-под тончайшего слоя пепла, когда, обернувшись на крик, увидела его, – а он все такой же. Волк в обличии ягненка». Бросилась к нему и обняла, повторяя:

– Привет, Азаматушка, я так тебе рада, так рада, что у меня даже слов нет. Куда ты пропал? Куда ты пропал? Ах, как я тебе рада.

И так без конца, пока не сдержалась и поцеловала в щеку, отчего он покрылся пунцовым румянцем.

«Все такой же робкий, – нежно защемило у нее внутри, – словно и не расставались».

Она его затащила в ближайший шалман и заказала себе пива, а ему сока: от алкоголя он категорически отказался.

– Ты как, чем занимаешься? Я теперь с Олькой. Помнишь, из Култука? Мы от Анзора ушли, снимаем квартирку тут, на Розе Люксембург. Теперь на себя работаем. У нас перспективы, никто не обижает.

Песчинки ничего не значащих слов меж них сыпались тихим шорохом песочных часов, которые они несколько раз успели перевернуть, меняя темы, пока разговор не уперся в слово чудо.

– Господи, – сложив руки вместе, мечтательно закатила глаза Зоя, – как же мне хочется, чтобы с нами случилось чудо, о котором мы с тобой тогда мечтали. Помнишь?

– Могу ли я довериться тебе в одном деле, о котором никто нэ должэн знать, – спросил он ее и посмотрел прямо в глаза так пристально и напряженно, что ей стало не по себе, – Никто!

– Без сомнения, – искренне пообещала она, ожидая, что он признается ей в убийстве Твердохлебова и у нее появится шанс напомнить о себе Интриллигатору, – ведь ты был единственный, кто хорошо ко мне относился в Анзоровском ебатории. Можешь довериться на все сто процентов.

И тут она услышала нечто, что удивило ее чрезвычайно.

– Я хочу совершить жертвоприношение.

– Даже если ты решишь убить кого-нибудь, можешь на меня положиться, – горячо заверила его Зоя, но от выпитого и услышанного уже слегка кружилась голова и смысл слов от нее ускользал, как песок сквозь дырявое сито разума. Она не помнила, как они расстались, но через месяц он сам явился к ней на квартиру и рассказал без утайки, во что верит и какие обряды во имя этой веры совершает.

Выяснилось, что язычество это простая мена: приносишь требы богам, а взамен они исполняют твои желания; чем больше хочешь получить, тем значительней должна быть жертва; последней, самой «высокой» требой считается жертвоприношение человека.

– Я Одину служу, а он бог сэрьозный, ему только кровь подавай. Очень сложно было с ним связь наладить, чтобы он начал отвечать. Я его питаю, а он мэня к себе приближаэт. Только надо с ним все время расти: энэргетический уровень каждой жэртвы должен повышаться. Сейчас я подошел к послэдней чэрте, отделяющей мэня от момэнта, когда становятся частью его свиты и заслуживают бессмертие, приобщившись его силе. Нужно лишь принести в жертву чэловека.

Не то чтобы Зоя была сильно удивлена: услышанное не особо отличалось от всего того, чем она сама занималась, обменивая грех прелюбодеяния на деньги, – но сама мысль помочь с жертвоприношением показалась ей забавной и к тому же связывала их вместе накрепко одним преступным умыслом.

«Наконец-то волк решил сбросить овечью шкуру, – решила она, предвкушая грядущие перемены в его и своей судьбе, – пора уже тебе начать заниматься тем, к чему ты предназначен от рождения – завоевывать этот мир».

– А я-то что должна делать? – поинтересовалась она, ядовито улыбаясь, словно змея, приготовившаяся ужалить свою жертву. Он объяснил, что ей нужно подбирать ему людей из числа городских бомжей не старше 30-ти лет, которые любят выпить, слабовольных; надо втереться к такому в доверие и уговорить поехать с ними вместе за город, якобы на пикник, и чтобы он ничего не заподозрил.

– А там уж я все сдэлаю сам.

– Как в кино, только по-настоящему, – обрадовалась она, – надеюсь, это поможет тебе сотворить твое чудо.

На все про все у нее ушло около месяца. Свой выбор она остановила на бомже Алеше, опустившемся художнике, живущем в теплосети неподалеку от дома, где она снимала с Олькой квартиру.

С ним было интересно говорить, особенно когда он был в алкогольной ажитации: тогда начинал доказывать, что все мы существуем в обувной коробке где-то в темном углу одной из лабораторий Лас-Палмоса в Калифорнии, потому что является продуктом жизнедеятельности галлюциногенных грибов, которые обитают в этой самой коробке, а вся вселенная, которая нам кажется вокруг, это всего лишь ментальные отражения наших страхов и надежд, не более того.

– Меня никто не понимает просто потому, что все боятся моих темных сюжетов, считая это опасным и страшным. А меня это только и привлекает. Искусство должно быть по определению темным и обращаться к самому низкому и древнему в человеке, разоблачая его от фальшивых риз слащавого прекраснодушия и обнажая все звериное в нем, – без остановки разглагольствовал он, налегая на «боярышник», которым его угощала Зоя, – Тьма привлекает меня именно как тайна нераскрытого. Погружаясь в нее, происходит акт доверия и чувство ожидания света, и узнавания чего-то, приводящего в трепет перед грядущим моментом бездны.

Его словесный понос завораживал Зою, создавая у нее ощущение сопричастности к настоящей умственной деятельности, открытию гносеологического парадокса как чего-то исключительно из ряда вон выходящего.

«Вот единственно достойная фигура для моего героя, – ликовала она, предвкушая предстоящее жертвоприношение, – паршивая овца как раз для моего волка».

Узнав, что Зоя любит гадать на картах, он ей подарил свои собственноручно нарисованные, где масти изобразил шишками, желудями, листьями липы и клевера, а валетов вывел волками, королев лисами, а королей медведями.

– И че я с ними буду делать? – недоумевала Зоя, разглядывая затейливо разрисованные кусочки картона.

– Как че? – пьяно хохотал Алеша, гордясь своей работой, – будешь сублимировать будущее и переползать туда, куда они укажут.

– Твои медведя да волки?

– Ты их скоро увидишь, – хитро блеснул глазами и как-то гнусовато рассмеялся, словно задумал против нее какую-то гадость, – с волками выть – по-волчьи жить.

– Ты, наверное, хотел сказать: «С волками жить – по-волчьи выть?»

– Нет, именно так, как я сказал. И не иначе. С волками выть – по-волчьи жить.

И снова рассмеялся, да так жутко, что ей стало страшно и они потом целую неделю не виделись: она его избегала.

Накануне Первомая позвонил Азамат и сообщил, что время пришло.

– Я все приготовэл, будем трэба дэлать. Чэловэк готов?

– Да, когда поедем?

– Завтра. Я к тэбэ подъехать завтра, в обэд. Он сядет в машина?

– Сядет, сядет. Я постараюсь.

Наутро она сама сходила к Алеше, нашла его в необычайно мрачном настроении и повела на рынок пить излюбленный «боярышник». К обеду он был изрядно навеселе и даже не удивился, когда к ларьку, около которого они с Зоей устроились, подъехала иномарка, из которой вылез кавказец в солнцезащитных очках и поприветствовал Зою как свою знакомую.

– Какие у тебя кореша? – пьяно удивился Алеша, – прям Салман, мать его, Радуев.

– Он не чеченец, он дагестанец, – успокоила его она, – они другие, миролюбивые.

– Все равно нерусский, стремно как-то.

– Ну как, йэдим? – поинтересовался он у Зои, брезгливо отказавшись от предложенного ему стаканчика с лосьоном для ванн.

– Он передо мной сегодня проставляется, – пояснила Алеше Зоя, изображая бурную пьяную радость, – предлагаю вместе с ним поехать за город, на пикник. На природе будет веселее выпивать.

– А что за повод? – недовольно поморщился Алеша, недоверчиво качая головой.

– Он дом купил у моих знакомых.

– Вот так Рассею и распродают кому ни попадя, – прокомментировал это Алеша и тяжело вздохнул, словно сожалея, что не ему продали, – Ладно, поехали. Только пусть он коньяка купит, раз дагестанец.

Город был пуст и прозрачен, как стеклянная банка: большинство горожан его покинули накануне, начав дачно-огородный сезон, поэтому путь до места, где был дом дагестанца, занял не больше часа. Всю дорогу разговаривал лишь Алеша. Он нес какой-то бред про метафизическую похоть современного мира, все время повторяя: «Зло так же реально, как лик Христа на иконе. Пора его запечатлеть и начать ему поклоняться».

Приехав в деревню, дагестанец повел их сразу к реке, на берегу «накрыли поляну» и принялись поить дальше Алешу, пока не наступил вечер. В небе появились первые звезды и над рекой поплыл туман. Сразу посвежело и дагестанец предложил поменять место, перейдя в ближайший лес и уже там развести костер.

Идея с костром возбудила до этого почти отключившегося Алешу необычайно: его охватила бурная радость. Он кричал и все порывался куда-то бежать, чтобы собирать дрова. Скинул с себя всю одежду и остался в одним подштанниках. То смеялся, то плакал, а когда развели огонь, то принялся скакать вокруг пламени, словно дикарь, крича матерные слова и время от времени мочась на огонь, нисколько не стесняясь присутствия Зои.

– Вот та стихия, – наконец, запыхавшись, остановился, согнувшись пополам и уперев руки в колени, – глядя на которую, сразу понимаешь, что ты всего лишь животное. Жи-вот-но-е-е. Как все мы. Нет?

– Нэт! – твердо выдохнул дагестанец и с силой ударил его сзади дубинкой по голове. Алеша рухнул на землю замертво, уткнувшись лицом в землю.

– Ты где дубинку взял? – поинтересовалась Зоя, удивляясь собственному хладнокровию.

– Заранэйе приготовил, – опираясь на свое самодельное орудие нападения, ответил дагестанец, – у мэня все готово: нож, чаша, дэньги.

– Деньги?

– Да, мэлкие, чтобы разбогатеть. Я их вместе с жертвой сожгу и разбогатэю. Тэпэрь точно точняк, чэловэческая кровь мнэ поможэт, очень сильный магичэский алимэнт.

– И что теперь? Ты ему, кажись, голову разбил.

– Она йэму большэ нэ понадобится.

– Тебе его не жалко?

– Нэт, я его дажэ нэ знаю. Он жэ бомж. Никому нэ нужэн.

Подойдя к Алеше, он наклонился и перевернул его на спину. И тут бомж очнулся, прохрипев «Сволочи-и-и-и», схватил его обеими руками за ворот рубахи и что есть силы дернул на себя: сработал эффект неожиданности и дагестанец, не удержав равновесие, кувыркнулся вперед, выпустив из рук дубинку.

Алеша перекатился в сторону упавшей дубины с завидной ловкостью, словно и не получал удара по голове, схватил ее и встал, пошатываясь, скорее от алкоголя, недели от пережитого только что нападения.

«Пьяных ничего не берет», – с раздражением отметила Зоя, чувствуя холодный озноб от страха неудачи.

– Ах, ты, волчара! Ах, ты, лиса! Убить меня задумали. Напоили и думаете, что я уже ваш? Делайте, мол, что хотите? Да только Алеша не такой, сукины дети. Ну, да ничего, сейчас разберемся. Я ваш камень преткновения, срани Господни, не видать вам Рая, потому что сейчас я вас прямиком отправлю в Ад.

И бросился на поднимающегося с земли дагестанца, обрушив на него град ударов, пока не уложил его обратно на землю. «Слабак, – в отчаянии бросилась Зоя к рюкзаку со всей амуницией к пикнику, – или я, или он». Схватив нож, она нанесла Алеше удар, напав на него со спины. Бомж словно не заметил этого и тогда она принялась лихорадочно тыкать в него лезвие до тех пор, пока он не выронил палку и не упал на дагестанца со стоном «А-а-х-х».

Сев на него сверху, она всадила нож ему в шею по самую рукоятку, тревожно замерла над ним, пока не убедилась, что он не двигается и не издает звуков. Стащив тело Алеши со своего незадачливого героя, Зоя припала к его груди, проверяя, жив ли он, после чего начала приводить в чувства: ему изрядно досталось, особенно голове.

Когда Азамат, наконец-то, очнулся, она хотела отвести его домой, в деревню, но он мужественно согласился терпеть боль, но закончить жертвоприношение.

– Сэгодня особая ночь, боги отвэтят мне и сдэлают мэня богатым.

– И что для этого нужно? – вызвалась она ему помогать.

– Надо нацэдить кровь в чаша, лить в огонь, сердце чэловека туда тожэ бросать и дэньги. Они сгорать, а мы жэлание загадать и боги делать мэня богатым.

Зоя проделала все сама: перерезала горло мертвому Алеше и нацедила целую чашу крови, рассекла грудину и вырезала еще теплое сердце из трупа. Вместе они бросили в огонь сердце и чашу и смотрели, как пламя пожирало их, постепенно окутываясь клубами белого дыма, который щекотал ноздри запахами жареного мяса, пробуждая какой-то поистине зверский аппетит. Лес вокруг наполнился вздохами и воем ночных тварей, а в темноте засверкали зловещие огоньки чьих-то звериных глаз. Наконец, они кинули несколько бумажных рублей, а затем он, разворошив костер дубинкой, громко обратился к темноте вокруг:

– Мунин и Фрэки, услышьте меня,

Одину-богу служу я всегда.

Требу прими, одноглазый отец,

И подари мне счастливый конец.

Небо и землю кровью свяжи

И Азамата, слугу, награди.

«И меня», – добавила про себя Зоя, осознавая, что произнесенные только что слова – это языческая молитва; в надежде, что и ее наградят неведомые боги.

И тут из мрака в круг света, отбрасываемого пламенем, выступили волк, лиса и медведь, а на холку медведя спланировал белый ворон, громко каркнув, и захлопал крыльями. Поднялся такой сильный ветер, что разметал костер, обратив его разом в разлетающийся в разные стороны рой ярко-рубиновых искр и прогремел гром с неба гулким артиллерийским раскатом, накрыв оба берега Иркута. Последнее, что помнила Зоя, – это ужас, который ее охватил, когда она проваливалась во всепоглощающую вязкую черноту.

Очнулась она рано утром от холода и первое, что увидела, был труп Алеши с перерезанным горлом и безобразно развороченной грудной клеткой: сквозь черные края заветревшейся плоти торчали белые куски ребер. Рядом с ней лежал, свернувшись клубком, совершенно не героического вида человек, ради которого она совершила самое настоящее преступление.

В свете еще не успевшего начаться дня все вчерашнее казалось чем-то нереальным: особенно появление животных с птицей, – было совершенно непонятно, почему они не утащили останки бомжа в лес и не сожрали их.

«Надо что-то с этим делать, – первое и единственное, что приходило ей в голову, – надо его разбудить, он должен это сам сделать, он же мужчина».

Разбудить Азамата оказалось невозможно: он тяжело дышал, но совершенно не реагировал на ее прикосновения или слова, словно его накачали сильнодействующим снотворным. Ей пришлось самой оттащить труп к ближайшим кустам, вырыть с помощью ножа неглубокую яму и свалить туда, присыпав землей и закидав сверху ветками ельника.

Вернувшись к спящему, она просидела около него до самого полдня, пока он не очнулся с душераздирающим криком, словно кто-то укусил его изнутри, содрогнувшись от боли: выгнулся дугой и забился в судорогах. Ей стоило немалых усилий успокоить его.

Она отвела Азамата в дом и тем же вечером уехала на попутке обратно в Иркутск, бросив его одного. Ее разочарованию не было конца – он не оправдал ее надежд.

«Никакой он не герой, – с раздражением думала она всю обратную дорогу под разухабистый шансон, звучавший в машине, – а я-то думала, что он наемный убийца. Все твердил: „Чудо, чудо“, – а на деле оказался полным мудой».

Она постаралась забыть этот досадный инцидент и жизнь ее потекла по-прежнему. О произошедшем напомнила лишь колода карт Алеши, которую она побоялась выкинуть и частенько разглядывала, не понимая, что все это значит. Символизм произошедшего ускользал от ее приземленного ума, который отказывался замечать очевидное: в случившемся жертвоприношении были задействованы нож, чаша, дубинка и деньги, а каждый из этих предметов соответствовал одной из 4-х карточных мастей; явившиеся животные повторяли фигуры Алешиной колоды и служили главными тотемами для древних; ритуал символизировал алхимическую свадьбу неба и земли – сердечный союз, скрепленный кровью.

Она использовала колоду для любимого гадания. Поплевав на карты, подкладывала их под зад, крестилась, доставала из-под себя и только после этого начинала метать и все время выпадала дальняя дорога. И так все три месяца, с мая по сентябрь, пока в ее жизнь опять не ворвался проклятый дагестанец, без предупреждения, в неурочный час. Стал ломиться в дверь в самый разгар их рабочего дня, в 8 часов вечера, пока они с Олькой его не впустили. Оттолкнув их, кинулся на кухню, забился в угол и просидел там всю ночь, пока они не вызвали скорую и его не увезли в городскую психиатрическую лечебницу.

Изменился он ужасно: поседел, оброс, глаза ввалились, зрачки метались в своих орбитах, словно шальные птицы, – все время твердил одно и то же: «Это я, Азамат, спаси меня, спаси меня».

– Что это с ним? – допытывалась Олька, но Зое ей нечего было ответить: она и сама не понимала, что с ним происходит.

«Что с ним случилось? – недоумевала она, – Он постарел лет на 30-ть. Разве такое возможно?»

Зоя старалась навещать его хотя бы раз в неделю. Лечащий врач был с ней снисходительно равнодушен, маскируя свое глубокое презрение к ней как женщине с крайне низким социальным статусом подчеркнутой вежливостью формулировок.

– Я не буду мучить вас, сударыня, всякими научными терминами, а скажу на прямоту. У него внутри словно что-то перегорело: исчезла самая существенная часть его личности, превратив в полного идиота. Отчего это произошло – не понятно. Хотя с точки зрения медицины его мозг в абсолютном порядке. Ваш друг не алкоголик и не наркоман, но его психосоматика существенно поражена. Такое наблюдается у наркоманов со стажем, когда у них под воздействием наркотиков развивается слабоумие. Он несет какой-то бред про убийство, что кому-то вырезал сердце и сжег на костре в честь Одина. Ну разве такое возможно в наше время? Он же дагестанец, – врач потряс головой, словно отгоняя от себя всяческие сомнения, и подытожил, – Один и он – это же сущий нонсенс. Он вообще таких слов не должен знать.

Когда Зоя услышала о признаниях дагестанца, страх сжал ее сердце и она еле сдержалась, чтобы тут же не расплакаться или закричать, что она ни в чем не виновата, что ее просто вынудили совершить убийство. Свидание с дагестанцем еще сильнее заставило ее нервничать: он ее или не слышал, или не понимал, что она ему говорила.

– Ты же нас погубишь, – в сердцах бросила ему она, а он лишь хохотал и твердил:

– Ужэ погубил, ужэ погубил. Кровь смоэт кровь. Огонь очистит сквэрну. Огонь, огонь, огонь…

«Он представляет для меня самую настоящую опасность, – возвратившись домой, нервно обдумывала свое будущее Зоя, – его надо устранить. Но как, черт побери? Как это сделать?»

– Нужны простые решения, – дала ей дельный совет Олька, с которой Зоя поделилась своей неразрешимой проблемой, – вот урод, а мог бы составить тебе отличную партию. И чего он, черт кавказский, не захотел становиться киллером? Они, говорят, большие деньжищи зашибают.

Пьяная беседа двух хабалок за бутылкой суррогатного коньяка причудливо скакала вокруг проблемы предательства, пока не наткнулась на благодатную для всякого русского человека тему доноса.

– Мать моя женщина, – вдруг пьяно обрадовалась Олька, – да вот же решение всех твоих проблем: просто приди с повинной в милицию и сдай его.

– Что, донести, что это он убил бомжа?

– Да нет, дурында, обвини его в чем-нибудь другом… например, в каком-нибудь громком заказном убийстве.

– Но он же его не совершал.

– Да и наплевать. Менты по-любому ему будут рады. Примут как родного, улики сами соберут, не сомневайся. Помнишь, наш Анзор рассказывал, как барыг с района выживал: арестует, а потом найдет у них пакетик с дурью. Те кричат «Подкинули», а Анзор протокол заполнит, улику приложит и дело в суд отправит. А твой так даже не поймет, в чем его будут обвинять: он же сумасшедший, – и с радостью отправится в узилище, где ему и место. Чего его жалеть. Они, вон, наших у себя на Кавказе режут, как овец. Пусть и он побудет в нашей шкуре. Ты чуда хотела? Будет тебе чудо. Сама удивишься, как охотно тебе поверят. Смотри, – ткнула пальцем Олька в экран телевизора, перед которым они выпивали, как перед иконой, – вот в новостях, опять обещают заплатить тому, кто поможет поймать убийцу Твердохлебова. Прояви свой гражданский долг – подработай.

– А я смотрю, ты на все способна, лишь бы вылезти из своего навозного угла.

– Может, я и на помойке родилась, да только и ты не из Букингемского дворца родом. Из говна пришли, в говно и уйдем. Нам жить, а не выбирать.

Наутро у нее сильно болела голова и она решила проветриться, вышла на улицу и ноги сами привели ее к отделению милиции, руки открыли дверь, а рот обратился к дежурному с заявлением, что она знает, кто убил Твердохлебова: и все это время она словно бы видела себя со стороны, только лишь наблюдая, но не участвуя.

Ее провели к начальнику отделения, он сделал прямо при ней несколько нервозных звонков и ее отвезли в прокуратуру, прямиком к следователю, возглавлявшему расследование убийства Твердохлебова. Все остальное было как будто во сне: она что-то говорила, ей возражали, она настаивала, ее уговаривали, она не соглашалась. Лишь к вечеру, возвратясь к себе на квартиру, она осознала себя как единое целое, почувствовав, что снова стала сама собой.

Ночью ей снился убитый бомж Алеша с безобразно разорванной грудью, держа в руках горящее сердце, а по бокам от него стояли лиса и медведь. Его голос звучал во сне не переставая, повторяя одно и то же: «Жи-вот-но-е-е-е, жив-вот-но-е-е-е», словно намекая на то, что она не человек.

Наутро Зоя узнала из новостей, что убийца Твердохлебова арестован: им оказался выходец из Дагестана Азамат Баранбеков, который скрывался в сумасшедшем доме, симулируя душевное расстройство.

«На его счету не одно убийство, – заявил в телеинтервью корреспонденту старший следователь Мокряков, – это не обычный убийца, а профессионал: трюк с сумасшедшим домом просто гениальная уловка. Он ловко симулировал безумие, потому что знал – здесь его искать никто не будет. Признаюсь честно – мы взяли его лишь благодаря помощи со стороны, но теперь, когда он у нас в руках, мы раскроем все нераскрытые до сих пор убийства у нас в городе и области. Следы его преступной деятельности повсюду. Следствие установит истину. Обещаю».

Несколько раз ее вызывали на допрос, но она не являлась, узнавая из новостей о громком уголовном деле: у дагестанца в деревне Моты нашли автомат, из которого был застрелен Твердохлебов с охранниками; помимо заказных убийств он практиковал еще и человеческие жертвоприношения, принося их скандинавскому богу Одину, рассчитывая таким образом попасть в Валгаллу после смерти; делом заинтересовались в самой Москве и прислали оттуда следователя, который и возглавил дальнейшее расследование; следователя Мокрякова, который ее допрашивал, сняли с должности и уволили из органов; случилось очередное резонансное преступление – был застрелен авторитетный предприниматель Интриллигатор, которого следствие все это время подозревало в организации заказных убийств в городе.

Вся эта неаппетитная паучья суета вокруг ее несостоявшегося героя вселяла в нее надежду, что карты не врут и ей предстоит великое будущее.

«Он оказался в «казенном доме», значит, мне предстоит «дальняя дорога».

На деньги, полученные за донос, она купила себе загранпаспорт с полугодовым шенгеном, навестила Людмилу Викторовну и выпросила у нее телефонный номер ее дочери там, за границей, а затем улетела в Будапешт. Встреча с подругой состоялась на Геллерд Хедь, у подножия статуи Свободы.

С высоты горы вид на город завораживал: перед Зоей растилась во всем своем великолепии архитектурная жемчужина австро-венгерской империи. Больше всего ее поражали черепичные крыши домов – нечто невиданное для жительницы двух депрессивных сибирских городов. В ее голове не укладывалось, зачем нужна такая кропотливая работа ради каких-то крыш, но это было чертовски красиво. Там, где она выросла, крыши крыли только матом.

Место было не особо людным: октябрь месяц, утро, – подниматься нужно было пешком и в гору. Зоя пришла задолго до назначенного часа и все гадала, узнает она Соню или нет, а редкие туристы фотографировались и совершенно не замечали будущей порнозвезды. Мимо нее проходили люди, с рождения обреченные на другую жизнь, о которой она даже не могла мечтать и только лишь потому, что родилась в неправильном месте. Эта жизнь вокруг, такая устроенная и уютная, напрочь отменяла ее собственную, замешанную на перманентном минимуме благ и сведенную к примитивному выживанию.

– Привет, – обратилась к ней какая-то местная деваха, одетая в рваные джинсы, девственно-белые кроссовки и огромные, в пол-лица, зеркальные очки, – меня ждешь?

– Че надо? – по привычке огрызнулась Зоя, услышав родную речь.

– Это тебе че надо? – снимая очки, снисходительно бросила ей «местная», удивленно вскинув брови, – Ты же меня сама искала.

– Ой, Сонька, это ты, мать честная, – хлопнула себя по бедрам, – я тебя не узнала. Богатой будешь.

– А тебя за версту видно: сразу понятно, что ты из Совка.

– А че?

– Так здесь только уличные «курвы» в квартале Чепел одеваются.

– А я и есть курва, – радостно заржала Зоя, не замечая холодного презрения в словах, – ты же тем же занимаешься. Я твои видео и фотки на порносайте видела – класс! Я тоже так хочу. Поможешь?

– И ради этого ты сюда приперлась.

– Ага. Знаешь, что мне пришлось пережить, чтоб сюда добраться? И убить, и предать. Я все твои письма помню: слово в слово. «Если у тебя есть мозги, то здесь обязательно сделаешь карьеру. Главное, не бояться экспериментировать во имя искусства». Я готова.

– К чему?

– Делать карьеру и экспериментировать.

– А как там, на Родине?

– А че там может быть нового, – сморщилась в болезненном отвращении Зоя, – говно везде, но в разных ипостасях. Не скучаешь здесь по блевашам? Я с собой привезла, могу угостить.

– Ты их лучше выкини, пока не отравилась, – посоветовала Соня и повела показывать городские достопримечательности, начав с бань Геллерд.

Зоя дивится всему, что видела, начиная от роскошной отделки интерьеров и заканчивая самими водными процедурами, бессмысленность которых была для нее самоочевидна, но она робела сказать об этом Соне. Жадно разглядывая ее, она сравнивала себя с ней и не видела, чем она хуже, но как животное чувствовала, что та почему-то стыдится ее, лишь стараясь делать вид, что они вместе. Им даже разговаривать было не о чем и они молчали как-то врозь и каждая думала о своем. Соня о том, что уже не пригодна для настоящей любви после того, что здесь пережила и испытала и единственное, чего ей сейчас хочется, – это все бросить и попытаться начать все с чистого листа, заново, позабыв весь тот обман, в котором она так долго здесь вертится; Зоя о том, сможет ли она соответствовать тем требованиям, которые предъявляют к желающим сниматься в порно.

После бани, видимо посчитав, что больше ей в городе осматривать нечего, Соня повезла Зою прямиком на окраину Пешта и в хитросплетении каменных коридоров улиц из похожих, как родные братья, домов, позвонила в безымянную дверь, за которой скрывался офис Римского Папы Анала, знаменитого режиссера Пьера Вудмана, лысого и очаровательно-искусительного как сам библейский змий.

Интервью было коротким, как выстрел. Переводила Соня.

– Хочешь сниматься?

– Да.

– О-кей!

Затем были фотопробы, переезд в импровизированную общагу, где жил разноплеменной женский сброд со всей Европы и первые съемки. Из прошлого в свою новую жизнь Зоя захватила лишь колоду самодельных карт, так непросто ей доставшихся, поэтому, выбирая псевдоним и помня, как изобразил Королеву Червей Алеша, решила:

– Как будет лиса по-ихнему?

– Фокс.

– Ну, тогда, я буду Фокси.

Так родилась еще одна легенда PornHub-a, а глупая и некрасивая девушка чудесным образом превратилась из ничего в настоящую звезду. Во веки веков и до скончания Интернета, глядя на которую было пролито немало семени сынов человеческих. Прямо на землю. Прямо на землю.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Чем сильнее народ, тем короче его историческая память. Это же касается и людей. Никто не хочет и не желает помнить о плохом. «Был маньяк, да сплыл. А нам жить да жить, нас это не касается», – рассуждает каждый из нас, радуясь, что судьба не свела его с таким выродком лицом к лицу.

На улице Розы Люксенбург ничего не поменялось: все те же люди, все тот же базар. Разве что цены теперь другие и китайских товаров стало еще больше. А сам иркутский маньяк стал местной достопримечательностью. О нем слагают легенды. И это правильно. Наш народ любит душегубов, они у него вызывают искреннее уважение: сильные люди не боятся убивать.

А жизнь продолжается. Несмотря ни на что