– Так вы, значит, художник? – спросила Вика и кокетливо склонила голову набок, отчего прядь волос эффектно упала ей на лоб, прикрыв часть лица.

– Да, я художник, – уверенно ответил Дима и снисходительно пояснил: – Но искусство мое особого рода, не всем доступное и понятное: это сублимация воедино красоты и ужаса.

– Что, вот так одновременно? – уточнила Вика и томно выдохнула: – Как интересно! Никогда ничего подобного не слышала. Вы, наверно, очень талантливы.

– Девочки, не побоюсь этого слова – я гений, – заверил Дима подруг и подлил им еще вина в полупустые бокалы. – Я первый человек на земле, кому дано изменить эту жизнь. Успех человека складывается из трех составляющих: везение, деньги и хорошие связи, и всё это у меня есть. А цель моей жизни – произвести апгрейд культуры.

– А что это – апгрейд? – наивно поинтересовалась Людочка.

– Господи, подруга, не глупи! Дай человеку нас просветить! А то живешь и не знаешь, что есть такое хорошее дело – апгрейд, – оборвала Людочку Вика и улыбнулась Диме, всем видом пытаясь показать, как ей интересно его слушать. – Вы продолжайте, продолжайте, не обращайте внимания. Она у нас как дитя малое: любит всякие дурацкие вопросы задавать.

– Современная культура в нашей стране – это нонсенс, плод усилий местечковых евреев и провинциалов, понаехавших в двадцатые годы в столицу. Всякие Бабели, Катаевы, Ильфы-Петровы или Булгаковы – отрыжка дурно понятого столичного искусства XIX века. У этих ребят обязательно присутствовал моральный императив, они во всем пытались увидеть только хорошее. А зачем?

– Что зачем? – опять не поняла Людочка, но тут же осеклась: Вика больно ткнула ей в бок кулаком.

– Вот я и говорю, а зачем вся эта херня нам нужна? – продолжил свою мысль Дима и вальяжно развалился на кушетке отдельного кабинета на шесть персон, который он снял на сегодняшний вечер, разведя руками, пояснил: – Ну кому нужна вся эта устарелая мораль и принципы социалистического гуманизма типа «Человек человеку друг, товарищ и брат»? Или бесконечные истории о высокой и чистой юношеской любви типа «Белеет парус одинокий» или «Зависть» Олеши? К чему все эти Суоки, Тибулы, Лары и Живаги, Мастеры и Маргариты? Люди хотят земного, простого и ясного бытия, в котором они занимаются любовью, жрут, извините за подробности, срут, убивают друг друга за деньги. Хотят видеть это, узнавать себя и не стыдиться того, что делают. Разве Павка Корчагин сегодня – наш идеал? Да ни хрена. Мы же не хотим быть такими, как он, паралитиками в тридцать лет ради никому не известного светлого будущего. Зойка Космодемьянская? Опять нет. Жертвовать собой ради других – неразумно. Наш новый идеал – это или миллионер Корейко, заработавший деньги на государственной разрухе, или инженер Гарин, который хочет мирового господства. Вот их я понимаю, их взгляды разделяю. Мы все хотим денег и власти, ведь так?

– Ой, Димочка, вы такие правильные вещи говорите, просто сердце радуется! – горячо поддержала Диму Вика. – Я полностью с вами согласна. Мы все люди и хотим жить для себя. Вот я всегда подругам говорю, что жизнь одна, прожить ее нужно максимально выгодно для себя, а другие, суки, пусть завидуют. И наплевать мне, правильно или неправильно я поступаю в глазах окружающих. Их мнение для меня ничего не стоит. А они боятся, говорят, что это аморально, что общественность будет считать меня продажной блядью, нехорошие слухи распускать, испортит мне репутацию… Так эта самая общественность мне просто завидует, потому что боится жить, как я живу!

– Вот видите? Вы меня понимаете, разделяете мою точку зрения, что вся эта культурка с идеалами чистоты духовных помыслов и благородными поступками – ублюдочное наследие идеологии тоталитарного государства, которое зомбировало нас, готовя в жертву своим политическим интересам. А теперь люди хотят жить так, как велит им их природа: для себя, во имя себя. Поэтому и культура должна учить людей правде, а правда – она для всех одна: и для пролетариев, и для интеллигентов. Хотите – пример из собственной жизни приведу?

– Хотим, – тут же согласилась Вика и, толкнув в бок Людочку, спросила: – А ты хочешь, подруга?

– Ну пускай, – согласилась Людочка, почувствовав пристальный взгляд Димы, – я не возражаю.

– Когда я был, как Ленин, маленький, с кудрявой головой, и пиздил сливы из соседского сада, моя семья снимала летом дачу в Удельной. Тогда это было модное место среди столичной профессуры. И вот, послала меня мама в местное сельпо за продуктами, дала рубль на всё про всё: хлеб, молоко, колбасу. Я купил, иду обратно, а навстречу местная шпана, лет четырнадцать-пятнадцать. Останавливают и спрашивают, есть ли у меня деньги. Я тут же отвечаю – нет, всё в магазине потратил. Они говорят – если врешь, ебало разобьем, а ну попрыгай! Хотели проверить, звенит у меня в карманах мелочь или нет. И как вы думаете, за что я испугался?

– За что? – поинтересовалась Вика и тут же уточнила: – За лицо, наверное?

– Вот видите, вы сразу поняли их правильно, – горько усмехнулся Дима и тряхнул головой. – А я, маменькин сынок с тепличным воспитанием, обеими руками прикрыл свою писю. Во как!

– Ха-ха-ха, – загоготала Вика, совершенно не ожидая, что кто-то может не знать значение слова «ебало», – ну вы и даете, это же еще в первом классе проходят.

Даже Людочка улыбнулась – она тоже с детства знала это слово и даже сама не раз пользовалась им в приватных разговорах с подругами.

– А я, представьте себе, не знал, – оправдывался Дима, – потому что с матом я познакомился в старших классах, когда в нашей среде стало считаться шиком употреблять арго.

– Арго – это что? – уточнила Вика.

– Условный язык, понятный только особенной социальной горстке. В общем, типа фени, только круче.

– Почему? – удивилась Вика.

– Ну, понимаешь, голубка моя, если ты просто материшься в разговоре – это плохое воспитание, а если ты сознательно сквернословишь в приличном обществе, зная о последствиях и нарушая социальное табу, – это уже эстетическая позиция, художественный жест.

– Ничего не поняла, но звучит красиво, – восхищенно выдохнула Вика и, достав пачку сигарет, спросила Диму: – Вы не возражаете, если я закурю? Вы так интересно всё сейчас о мате объяснили, что мне надо расслабиться, чтоб ваши слова уяснить.

– Курите-курите, – охотно согласился Дима и угодливо пододвинул массивную стеклянную пепельницу поближе к Вике, – я люблю женщин, которые курят. Это так романтично, напоминает мне стихи Блока:

Всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами,

Она курила без конца.

Правда, здорово?

– Охуеть, – нервно прикурив сигаретку, Вика жадно затянулась и, выпустив клубы ароматного дыма, пояснила: – И не думала, что когда-то буду говорить на арго. А это прикольно, хочешь попробовать, Люд, а?

– Я как-нибудь воздержусь, – сухо заметила Людочка, искренне стесняясь перед Димой за поведение подруги. – Может быть, позже, смотря как получится.

– Ну ты и даешь, подруга. Стесняешься, что ли?

– Ну, может, и стесняюсь. Мне как-то непривычно с первой встречи материться, мы же всё-таки девушки.

– И что? Если ты девушка, не имеешь права говорить на том же языке, что и мужики? А вы что думаете, Дима?

– Я с вами полностью согласен. Я ведь эту историю из детства рассказал именно для того, чтобы показать, насколько деструктивна наша культура. Она – причина ханжества, желания казаться лучше, чем ты есть. Отсюда – ментальное расслоение общества. Поведение людей ограничивают, навязывая им определенные стереотипы. Если ты материшься и не скрываешь своих желаний – то ты бескультурный, а если ты вежлив и скрытен – то сама интеллигентность. Хуйня! Это еще американцы доказали. Нужно, чтобы кто-то первым послал всех на хуй, и тогда все последуют его примеру. Это как Элвис Пресли в музыке – он вышиб дверь в новый мир, а все вошли за ним следом. Он сделал сексуальную революцию в своей стране, первым запев о том, что ему нравится крошка и он хочет с ней перепихнуться. Это покруче октябрьского переворота Ленина.

– Охуеть, – охотно согласилась Вика и, докурив сигаретку, изящно затушила ее в пепельнице. – Никогда не думала, что искусство – это так увлекательно.

– Понимаете, голубки мои, Уильям Берроуз в свое время сломал хребет американской литературе, а Хантер Томпсон выбросил труп американской мечты на помойку. Так и мы – мы должны сделать то же самое с нашей сраной культурой, лишить ее мерзкой русскости, с паскудным национальным окрасом: крашеные яйца, деревянные ложки, омерзительная хохлома… Это же унижает нас, образованных людей, говорит о нашем низком происхождении. Не все же мы крестьяне, не всем нравится золото и навоз или розовые женские жопы в бане, как на полотнах Кустодиева. Кого-то привлекают и мужские попы, кстати! И это правильно, это много круче – ебать мужика вместо бабы. Кстати, хотите – свеженький анекдот о голубых расскажу?

– Ой, расскажите-расскажите, Дима, просветите нас, – засмеялась Вика и пихнула подругу в бок, – а то Людмила стесняется спросить, ей воспитание мешает.

– Да ну тебя, – обиделась Людочка и отодвинулась от Вики, – тоже мне – Элвис Пресли в юбке.

– Девчонки, не ссорьтесь. Голубые этого не заслуживают.

Все рассмеялись шутке Димы, а он продолжил:

– Так вот, встречаются два голубых, один из них только что приехал из Северной столицы. Его приятель спрашивает: как там культурная столица страны? А тот отвечает: деревня деревней. Представляешь, мужики там до сих пор баб ебут! Ха-ха-ха…

– Ой, Дима, вы такой душка, – давясь смехом, похвалила его Вика и достала новую сигарету, – можете поухаживать за мной?

– С удовольствием, – плотоядно ухмыльнулся Дима и, достав из заднего кармана зажигалку, которую на всякий случай носил с собой, помог Вике прикурить. – Всегда готов оказать любую услугу красивой девушке.

– Прям-таки любую? – заигрывая, подначила его Вика. – Тогда долейте нам с Людмилой еще вина, а то мы свое уже выпили.

– А вы закусывайте побольше, а то у нас еще целый вечер впереди, – отшутился Дима и радушно указал на заставленный снедью стол. – Попробуйте салат из баклажанов с телятиной, луком и кинзой. Или здешний салат из бакинских помидоров – это просто объедение. Еще рекомендую местный плов, вот – ковурма, шашлык-машлык, азербайджанская дюшбара, лучшая в городе, мамой клянусь, кутабы и бастурма. А на десерт – вот, пожалуйста, айран и сладости из Дастархана, виноград кишмиш. Как звучит, а? Просто поэзия, будто читаешь «Тысячу и одну ночь». Почувствуйте себя в сказке, голубушки-красавицы, угощайтесь.

– А вы умеете уговаривать, – похвалила его Вика и, отложив тлеющую сигаретку в сторону, лениво подхватила вилкой кусок сочного помидора из глубокой пиалы и отправила его в рот. – Ого, очень вкусно. Люд, попробуй! Правда прикольно: вроде салат салатом, а реально вкусно.

Людочка присоединилась к подруге. Дальше минут двадцать все в основном дегустировали блюда, выставленные на столе, обмениваясь лишь односложными фразами типа «Ну как?» или «Попробуй это – пальчики оближешь».

Наконец, насытившись, трое лениво развалились на диванах, застеленных бухарскими коврами, и, неспешно потягивая красное вино, продолжили беседу.

– Так значит, вам нравятся мужские попки? – спросила Вика Диму и, заговорщицки подмигнув Людочке, продолжила: – Смелое признание для мужчины в компании двух девушек. А вы тоже голубой?

– Ну что вы. Я нормальный мужик, просто не зашоренный человек и люблю эксперименты, – пояснил Дима. – Ведь что самое важное в акте любви? Это момент наивысшей близости с партнером, достижения наивысшего бесстыдства, когда уже нечего скрывать друг от друга, когда ты позволил партнеру даже то, что противоестественно – то есть интимный секс.

– А что это? – поинтересовалась Людочка.

– По моему мнению, интимный секс – это секс сзади, в анус. Это наивысшая форма близости. Мы доверяем партнеру самое запретное, самое потайное, самое срамное место – зад. Единственная часть тела, которую человек не может увидеть самостоятельно, – это спина и ягодицы. Дать их разглядывать, массировать и ласкать другому – это наивысший акт доверия к партнеру. Одновременно в этом акте мы позволяем своему любовнику разглядывать самое потайное в себе, показываем самое грязное место, оно становится желанным именно в силу срамоты и низости. С точки зрения здравого смысла это абсурд – засовывать детородный конец в чужой анус, через который экскременты выводятся из тела, но это и притягивает как магнит. Чем? Противоестественностью, – тут Дима прервался, наполнил пустой бокал вином, жадно отхлебнул и продолжил: – И в этом унижении одного перед другим – наивысшая сладость для обоих. Один получает удовольствие от того, что владеет любовником полностью, а другой – переступает некий порог, совершая противоестественные сексуальные действия. Если честно, девчонки, то женская плоть для меня в последнее время не очень привлекательна. Мне сейчас больше нравятся волосатые тугие мужские попы. В них можно с силой загнать елду, ощущая, как от напряжения и боли сжимается сфинклер и ягодицы партнера. Знаете, есть какой-то кайф – держать мужика за яйца и член. И поддрачивать ему, когда его же ебешь. Это настолько противоестественно и мерзко, что самому страшно становится. Ты объявляешь себя через этот поступок богохульником, преступаешь естественный порядок вещей, установленный еще, наверное, богом – или, как теперь говорят, матерью-природой. Когда я кончаю в мужскую попу, чувствую – не побоюсь этого слова, – что я богоборец, что я восстаю против закона, и от этого получаю дополнительное удовольствие. Я веду себя в этот момент, как зверь, и становлюсь зверем, пусть и на время. А только тот, кто бывает зверем, избавляется от боли быть человеком. Вот так!

– Обалдеть, – возмущенно выдохнула Вика и с искренним недоумением посмотрела на Людочку, ожидая поддержки с ее стороны. – Неужели ебать мужика интересней, чем женщину?

– Честнее, – пояснил Дима.

– Это как?

– Ну, к примеру, как определить, когда женщина кончает? Только по косвенным признакам и по ее словам. А когда я держу мужика за конец и чувствую, что из него фонтанирует сперма, я сам тоже… то нет нужды спрашивать, кончил ли он. Природу не обманешь.

– И что, женщины вас вообще не интересуют?

– Вовсе нет, горлинки мои. Я вижу, что напугал вас, но я не гомик. Просто люблю эксперименты. Этому меня научили в Академии алхимии Александра Асадова. Слышали о такой? Ну да ладно, проехали. В экспериментах я реализую свое право быть зверем, отказавшись от всего человеческого.

– Зачем? – искренне удивилась Людочка.

– Быть человеком так обременительно, девчонки, так затратно. Понимаете, я художник, мне надо где-то черпать энергию для создания арт-объектов. Ну не из души же ее брать, тем более что в бога я не верю. Значит, остается только один источник – тело. А тело – это зверь, ведь мы, по сути, ничем не отличаемся от обезьян. Разве что привычкой мыться и чистить зубы, да и то не все.

– Это точно, – согласилась Вика и, двусмысленно хихикнув, потянулась за сигаретой. Дима помог ей прикурить и продолжил:

– Как большинство были обезьянами, так и остаются. Какой самец у павианов самый крутой? У кого жопа красней и клыки длинней. А у людей важно, у кого прикид модней и связей больше, или денег. И цель у самцов павианов и у нас, мужиков, всегда одна – выебать первыми понравившихся нам самок, а заодно и самцов в своем стаде, чтобы знали, кто здесь главный. Мне вообще иногда кажется, что вся наша жизнь – это гадкий анекдот, рассказанный богом дьяволу в перерыве между заседаниями Страшного суда, где один за прокурора, а другой за адвоката.

– Так вы что, ни в бога, ни в дьявола не верите? – удивилась Людочка.

– А вы верите, что ли? – вопросом на вопрос ответил Дима и горько усмехнулся.

– Я – да, – призналась Людочка.

– А я нет, – ответила Вика, – по-моему, всё это словоблудие для слабаков.

– Точно, – подтвердил Дима и, наполнив пустые бокалы девушек вином, предложил: – Давайте лучше выпьем на брудершафт, а то мы всё выкаем да выкаем. Я думаю, нам вполне пора перейти на «ты».

– Я за, – тут же согласилась Вика.

– Ну, давайте, – вынужденно произнесла Людочка, подумав: «Ох, неспроста этот Дима нам лапшу на уши вешает. Вот бы понять, к чему он клонит».

Они дружно чокнулись бокалами, а затем по очереди Дима с каждой выпил вина и поцеловался в губы.

– Ну что, теперь на «ты», – хитро улыбнулся он и щелкнул пальцами. – Давайте теперь как друзья обсудим дальнейшие планы на вечер. Предлагаю допить вино, доесть десерт, если хотите, закажем еще чаю или кофе, чтобы взбодриться, и двинемся ко мне на вечеринку. Точнее, так: сначала в мастерскую к моему другу Славе Цапле, он художник-авангардист, а потом ко мне, на вечеринку в честь полнолуния. Ну так как, согласны?

– А кто там еще будет? – поинтересовалась Людочка, лихорадочно прикидывая в уме, чем ей это всё может грозить и какие могут быть последствия этого мероприятия.

– Да, кто помимо нас приглашен? – вслед за Людочкой спросила Вика.

– Я бы соврал, сказав, что только вы. На самом деле народу будет до хуя. И все – сплошной бомонд, элита города: режиссеры, актеры, бизнесмены, писатели, поэты. В общем, повеселимся. Заодно увидите современное искусство на халяву, даже, может быть, станете частью моей художественной акции, которая сегодня планируется. Если, конечно, захотите. Идем?

– Я – за! – охотно согласилась Вика и, захлопав в ладоши, дурашливо затрясла головой, как маленькая капризная девочка. – Хочу-хочу-хочу!

– А ты, – пристально взглянув на Людочку, поинтересовался Дима, – пойдешь на вечеринку или оставишь подругу одну?

– Ну вот еще, – искренне возмутилась Людочка, – что я, рожей не вышла? Конечно, пойду.

«Будет потом о чем с Викой посплетничать, чай, не каждый день вечеринки в честь новолуния устраиваются», – подумала она.