В комнате собрались приглашенные на казнь, они бурно обменивались мыслями о предстоящих впечатлениях. Это были люди разных возрастов, в основном мужчины за сорок и женщины неопределенных лет, которые тщательно, но безнадежно молодились. Все, крайне возбужденные, говорили громко и невпопад, мало обращая внимания на то, слушают их или нет. Со стороны могло показаться, что это слет городских сумасшедших, которые заранее еще и приняли чего-то возбуждающее.

Среди людей ходили ассистентки Димы – Инна, Жанна и Варя, абсолютно голые, разнося гостям стаканы с балтийским коктейлем. Гости много курили и истерически смеялись по поводу и без. Особенно выделялся какой-то хлюпик с лицом сильно пьющего человека, который уверял всех, что у искусства нет будущего, а его заменят online-трансляции публичных казней. Для тех, кто не понимал, что это такое, хлюпик охотно пояснял:

– Интернет – перспектива всего человечества, единое информационное пространство. Через десять лет он сменит телевидение, почту и телефон: все будут сидеть дома и общаться по скайпу, а рентабельность любого предприятия станет определяться количеством его просмотров.

– Сомневаюсь, что смотреть на казнь на экране интересней, чем лично участвовать в ней, – возразил ему аккуратный толстячок с похотливыми глазами. – Это как есть прошутто одними глазами или заниматься сексом по телефону. Суррогат для нищих. Личное участие в таких вопросах просто необходимо.

– Не скажите – не скажите! – горячился хлюпик, энергично тряся его руку. – Одни любят подсматривать, а другие – участвовать. Я бы сам не решился убить человека, но наблюдать – это для меня несказанное удовольствие. И таких, как я, заметьте, большинство. Я соучаствую, причем не в вымышленном, а в реальном событии – вот это очень важно. Тут всё по-настоящему, не подстроено. Вот смотрите: в чем разница между домашним порно и профессиональным фильмом?

– Ну и в чем? – заскучал толстячок. – И то и другое, по мне, – дешевые визуальные суррогаты онанистов. Хочешь возбудиться – так сходи на свингерскую вечеринку или закажи себе пару на дом.

– Опять вы неправы, – не унимался хлюпик. – Можно даже не дрочить, а просто смотреть, но главное – на что. В порнофильме всё ненастоящее: там если ебутся, то два часа подряд – но мы-то с вами знаем, что так не бывает, следовательно, это имитация. Девки кричат, имитируя оргазм, в то время как мужики пытаются своими полувставшими членами тыкать в разные отверстия их насиликоненных тел. А в домашнем порно всё по-честному. Пусть от силы пять минут, пусть не в фокусе, пусть даже не в кадре, плохо видно подробности – но возбуждает именно то, что это по-настоящему, не подстроено: там если целлюлитная баба кричит, то от реального удовольствия, а если мужик кончает, то взаправду.

– Вы какой-то чересчур озабоченный, – удивился толстячок. – Может, вам воспользоваться услугами хороших проституток, чтобы расслабиться?

– Не могу: я почти импотент. А потом, у меня профессия такая: продвигать порнографический контент в социальных сетях и зарабатывать на этих сайтах.

– Ну, тогда всё понятно, – успокоился толстячок.

– Вовсе нет, – возразил хлюпик. – Вы думаете, что раз я этим торгую, то вот и ответ на вопрос, почему я озабочен? На самом деле я классический пример современного человека. А современный человек не способен любить, он может только производить: детей, деньги, вещи – потому что он абсолютный эгоист и нарциссист. Казалось бы, что единственное плотское удовольствие человека – а это ебля – в полной мере теперь, в свободном обществе, доступна. Так ему лень самому ебаться – проще смотреть и сопереживать. Я это отлично знаю, потому что я сам такой и не скрываю этого. Более того: я на этом зарабатываю, и зарабатываю хорошо. А раз мой бизнес успешен, значит, таких, как я, большинство.

– Господи, ну что у нас за общество такое! – всплеснул руками толстячок, притворно возмущаясь. – Сплошные педерасты, всеобщий духовный онанизм. Если мы перестанем ебаться, то рано или поздно просто вымрем. Интересно, на Западе люди так же живут – или это особенности нашего национального менталитета?

– Не знаю, – ответил хлюпик и ободряюще тряхнул его за плечо, – но человеческая природа не знает, что такое национальность. Человек одинаково плох как здесь, так и там. Кстати, помнится, французы говорят: вы – то, что вы едите. Следовательно, мы – это те самые девушки, которых мы уже съели. Помните последнюю?

– Блондинку с мощным торсом, лупоглазую?

– Ну почему сразу лупоглазую. Немного навыкате были глаза – и всё. Я думаю, от страха. Приятно сознавать, что часть ее жизненной силы досталась нам, что мы теперь живем вместо нее.

– Печень у нее была хороша, мне очень понравилась. А вот мозги не очень.

– Почему?

– Не знаю. На вкус и цвет товарища нет. Мне вообще сложно угодить. Иногда я задумываюсь, что всё, что мы делаем, просто бессмысленно.

– А я не задумываюсь, – неожиданно встрял в их беседу Лев Лурье. – Я лично не изучаю смыслы, а сам их создаю.

– Вам легко так говорить. Вы литератор, а я финансист, – возразил толстячок. – Я всего лишь получаю деньги из ничего и снова превращаю их в ничто.

– Ага, вы волшебник? – подначил его Лурье.

– В некотором роде, – согласился тот. – Главное – я сам не понимаю, как это происходит. Это и беспокоит: разве можно показывать фокусы, не зная, в чем их секрет? Когда инвесторы спрашивают меня о рынке и ценных бумагах, я не знаю, что им ответить. Смешно, но они думают, будто я знаю всё о том, как зарабатывать деньги.

– А это не так?

– Да я даже вопросов-то их не понимаю! Фундаментальные принципы, на которых строится здание моего волшебства, – это желание всякого приходящего ко мне разбогатеть. Торговать человеческими надеждами – самая лучшая профессия. При условии, конечно, что они, надежды, вам самому ничего не стоят. Одна только трудность – суметь их зародить их в душе потенциального клиента.

– И как вам это удается?

– Очень просто. Жадность – краеугольный камень любого желания разбогатеть, – пояснил толстячок, хитро улыбнувшись. – Сначала вы вкладываете в ценные бумаги рубль в надежде заработать два, а затем следующие десять, чтобы сохранить первый вложенный и потенциальные два прибыли. Да будут благословенны ГКО и тот, кто их выдумал.

– Значит, вы тоже торгуете человеческим пороком, как и я. – Хлюпик радостно хлопнул толстячка по плечу и заметил: – Я торгую похотью, вы – жадностью, а он… – Тут он ткнул указательным пальцем в плечо Лурье и уважительно произнес: – А он – гордыней. Он круче нас в сто раз.

– Почему? – в один голос спросили его Лурье и толстячок.

– Потому что мы с тобой, друг, оба – его клиенты, ведь так?

– Каким образом? – уточнил толстячок.

– Так мы же заимствуем у него мысли и идеи, которыми потом оправдываем свое существование. Разве не так? Вспомните его знаменитый постулат: «Грязный язык – грязные поступки».

– Это не мой постулат, – мягко поправил его Лурье, – а моего друга Исаака Шварцмана. Мои тезисы звучат немного иначе: «Насилие как высокое искусство жизни» и «Патология любви – это норма».

– Какая разница, – не унимался хлюпик, – всё равно мы все отравлены вами: вашими словами, образами, идеями. Ваша идеология заменила совесть моей душе. Благодаря вам я могу не стесняться своих мыслей, какими бы гадкими они не казались другим. Мало того – теперь я могу публично их обсуждать, потому что это стало модным в приличном обществе, таком, как это.

– Ну что ж, искусство и должно будоражить самые низкие наклонности человеческой души, чтобы в человеке пробуждался стыд как дополнительный стимул получения удовольствия, – самодовольно согласился Лурье, одобрительно покачивая головой. – Стыд и грех – классическое сочетание двух противоположных чувств. Так что грешите и стыдитесь, только не стремитесь стать лучше: это бессмысленно. «Человек чем культурней, тем ничтожней» – это еще Чехов сказал. Вообще, людям свойственна тяга к противоестественному. Вспомните, кстати, «Заводной апельсин» Берджесса. Как вы думаете, какой основной идеологический смысл его книги, за исключением пропаганды подросткового насилия? Не знаете, а? Ну так я вам открою глаза на это произведение иначе, чем это сделал Кубрик, широко открою глаза, шире некуда. Так вот, главная идея этой книжицы такая: норма – самое страшное наказание для человека. Норма нивелирует индивида до уровня окружающей среды, до уровня человеческого быдла. Всю жизнь быть послушным животным оскорбительно для всякого острого ума. Мы с вами умные люди, значит, у нас есть право презирать норму. Норма нужна для скотов, но не для их хозяев. Всегда есть те, кому можно всё, и те, кому нельзя ничего. Это диалектика, баланс интересов.

Тут разговор был прерван возвращением новичков – четы Нежигайло, Кощеева с его любовницей и молчаливой пары Андрея и Елены, которые обрядились в черные саваны. Гости обступили их и стали наперебой знакомиться, восхищаясь тем, что новенькие решили присоединиться к их компании.

В это время Жанна, Варя и Инна вместе с Димой оставили гостей одних, чтобы приготовить Вику и Людочку к казни. Первым делом они аккуратно раздели их до нижнего белья, снятую одежду небрежно свалили в картонную коробку из-под телевизора, которую Дима по случаю взял взаймы у своего соседа Цапли. Обнаружив на Людочке плотные черные трусы-штанишки, Варя с Жанной жадно ощупали ее сквозь ткань и убедились, что у Людочки месячные.

– Мы можем совершить обряд по всем правилам, – радостно выдохнула Жанна, широко улыбнувшись Варе, – и вызвать сегодня нашу Мать!

– Всё, Дима, эту – нам, – безапелляционно заявила Инна, подходя к Людочке. – Тебе достается только ее подруга, а она поступает в наше полное распоряжение.

– И надолго? – съязвил Дима, снисходительно окинув взглядом ассистенток.

– Насколько потребуется, – грубо бросила Инна, состроив рожу и показав Диме язык. – Это уже наше дело, тебя оно не касается.

– Бляди вы, неблагодарные бляди, – зло выругался Дима. Подошел к Вике, засунул правую руку ей глубоко в трусы и деловито ощупал ее вагину, запустив внутрь пальцы. Затем, вынув руку, внимательно осмотрел и даже обнюхал ее и заявил: – У этой точно никаких месячных. Так что она моя.

Дальше всё происходило быстро, будто это они проделывали каждый день. Дима уложил тело Вики на стол, сняв с нее белье, а его ассистентки отволокли кресло с Людочкой в дальний, противоположный угол зала, к темно-бордовой портьере. Из угла Людочке было хорошо видно, как Дима тщательно готовился к казни. Он принес набор сверкающих холодным блеском хирургических ножей, по краям стола расставил свечи, вынес чашу причудливой формы из-за портьеры и поставил ее в головах жертвы. Ему помогали ассистентки, которые стремительно метались по комнате.

Всё это Людочка видела, будто во сне, отказываясь верить в реальность происходящего. Мысль о том, что художник Дима, хлебосольный хозяин, будет сейчас резать Вику, как свинью, в голове не укладывалась. Самое странное – она не боялась, словно это происходило не с ней, а с персонажем американского фильма ужасов. Более того: ей даже было любопытно, что случится дальше. Как в детстве, когда Людочка шалила с другими детьми в садике на глазах у воспитательницы, строгой Марьи Ивановны, подчеркнуто игнорируя ее грозные окрики прекратить баловаться; угроза близкого, неотвратимого наказания щекотала ей нервы.

«Неужели моя жизнь закончится так нелепо? – спрашивала она себя, не в силах шевельнуть ни пальцем: тело вдруг стало ей чужим. – Неужели Бог сберег меня от Юрки Баранова, который чуть не придушил меня до смерти, только затем, чтобы сейчас толстый придурок, называющий себя художником, публично зарезал меня на потеху своим друзьям-извращенцам? Неужели я для всех них так и осталась грязью, всего лишь девочкой-подстилкой, которой можно воспользоваться и выбросить, как пустое место? Но они же меня не знают. Господи, они со мной даже ни о чем не разговаривали. С ними говорила только Вика, я же всё время молчала. Все эти гнусные интеллигенты, считающие себя особыми людьми, не понимают, что мы – точно такие же, как и они, живые и несчастные. Почему, почему я должна сейчас умереть? А где же бог, где справедливость? Неужели моя жизнь закончится в этом подвале только потому, что я хотела быть счастливой и пыталась найти свою половинку? Вот, Любка, и наступило твое будущее. Вот твой суженый. А может, это и к лучшему – умереть сейчас, чтобы больше не мучиться? Ну что меня ждет дальше? Безуспешные поиски жениха, беременность, жизнь матери-одиночки, в лучшем случае – муж-алкоголик. Всё-таки жизнь несправедлива: одним всё, а другим ничего. Вике повезло меньше, чем мне: она умрет первой. А ведь сегодня целый день я чувствовала, что не нужно никуда ходить. И знаки: смерть Иванова, сбитый машиной мужик, избитый на глазах прохожий… Но я ничего не замечала, как глупый мотылек, летела на свет лампы, чтобы сгореть. И сгорю, без сомнения, сгорю. Эти меня живой отсюда не отпустят, ни за что не отпустят. Господи, неужели смерть – это единственное, что случится в моей жизни по-настоящему? Ведь я никогда не была счастлива, так и не узнала, зачем живу… Точнее, теперь уже правильнее сказать – зачем жила…»

Жалость к себе защемила сердце Людочки, и слезы обильными ручьями потекли из ее широко раскрытых глаз, в которых отражался пустой зал с одиноким столом посередине, где простиралось тело Вики и где предстояло оказаться и ей самой.