Когда Диму и Геру посетила идея создать элитарный суперзакрытый клуб прирожденных убийц, то первой об этом узнала Варя, одна из его близких знакомых, с которой его многое связывало.

Гера попросил ее найти надежных женщин для участия в нетрадиционном арт-проекте. Варя тут же доложила об этом Селене, своей патронессе по закрытому ордену женщин-жриц тайного культа Изиды, в котором состояла – и лишь только после того, как та вызвала инкуба Сатурна и, ритуально совокупившись с ним, получила благоприятное пророчество, Варе разрешили участвовать, а еще – привлечь в новое для ордена дело ее старших подруг Инну и Жанну.

Варя уже была достаточно опытной колдуньей. Помимо низшей, симпатической магии во всех проявлениях (гомеопатическом и контагиозном) она освоила еще и высшую, индифферентную (инфернальную и астральную), так что ей не терпелось применить знания на практике.

Ей, как молодой колдунье, нужно было отведать человеческой крови, чтобы наконец пройти наивысшее магическое посвящение, но участвовать в слишком грязных обрядах ее сестры по ордену и одновременно близкой подруги Жанны ей претила врожденная брезгливость. Жанна дружила с сатанистами, глава которых Готлиб Рольпистон, известный как Гоблин, работал в морге прозектором и доставал для них необходимый для ритуалов человеческий материал – части тел мертвецов и сцеженную трупную кровь.

Для начала нужно было найти первую жертву. На эту роль другая ее сестра по ордену Инна очень рекомендовала свою коллегу по цеху поэтов Виолу Блейдун, творения которой просто ненавидела. По мнению Вари, стихи Виолы были такие же омерзительные, как и стихи самой Инны, с той только разницей, что Блейдун строки рифмовала.

Она специализировалась на любовной лирике и производила в бесконечном количестве такие опусы, как этот, например, под красноречивым названием «Банальность»:

Одинокий фонарь светит в ночь на углу,

Мир заснул и не слышно шагов,

В этот час я сижу у тебя на хую,

Размышляя над словом «любовь».

Может, это как раз свет в ночи, тот фонарь,

Что стоит на углу, молча ждет —

Может, что у тебя упадет?

Но решить не могу: мне мешает комар,

Что жужжит и кусает меня в вагиналь.

Может быть, это песня в тиши, скрипки плач,

Что проносится в мирной дали?

Вот опять: со шкафа громко плюхнулся мяч.

Ух, достал, поскорей отвали!

По утрам на плите догорает омлет

И мешает мне делать сакральный минет.

Вот и ночь пролетела, а дворник метлой

Разрушает моих мыслей сладостный строй.

Ах, однако, люблю я подумать порой

Про того, кто меня не любил,

Про того, кто меня не сгубил.

Виола Блейдун даже получила литературную премию от молодежного журнала «Ж+ПА» за стихотворение «Another brick in wall», которое начиналось словами:

Кирпичный мир глядит на нас.

Из кирпичей мой бывший класс.

Везде вокруг нас кирпичи,

Кричи тут или не кричи.

Для начала Инна пригласила поэтессу на вечеринку к Диме Бзикадзе. Виолу уговорили почитать гостям свои новые стихи, а Варя и другие присматривались к кандидатке на роль первой жертвы.

Та оказалась высокой и довольно симпатичной девушкой с короткой стрижкой каре и волосами, выкрашенными в бледно-голубой цвет. Когда она читала стихи, то непристойно крутила задом и непрерывно гладила и поправляла упругую грудь, которой явно было тесно в бюстгальтере.

Стихи, которые читала Виола, были еще хуже опубликованных, так что чувствительного Геру Левинсона с непривычки даже вырвало пару раз. Причем рвота была аж зеленого, желчного цвета, а наутро у всех болела голова: то ли от стихов, то ли от паленой водки.

Начала Виола свой поэтический вечер со следующих строк, которые буквально проблеяла с завываниями и всхлипами, порой переходящими в истошные крики, имитирующие женский оргазм:

Чайник на плите.

Радио молчит.

В грязной суете

Жизни монолит.

Солнце, как моча,

Залило глаза,

Всю меня облив.

Извращенка я?

Я в борделе вот,

Смысла нет бежать,

Даже рот зашит,

Не могу кричать.

Вот паук ползет,

Судеб костоправ,

Жизнь и счастья мед

На угол променяв.

Не успели гости переварить первое стихотворение, как Виола, пропустив стаканчик портвейна для смягчения голоса, как она изящно выразилась, тут же прочла еще два: первое называлось «Electric light», а второе – №17.

«Electric light» начиналось со слов:

Ваша дочь максималистка.

Вы ей на слово поверьте.

Она хочет скорой смерти,

И мгновенье это близко,

а №17 вторило первому:

Я всё и ничего.

Я пустота и мир.

Я истина того,

Что в тишине квартир

Родилась и умру,

Живу и нет меня.

Чумные на пиру,

Прибавьте же огня!

Все стихотворения Блейдун были похожи на приведенные выше, но доконало всех ее «Вечернее», закончившееся так:

Опереться бы нежной ручкою

На балкончик крахмально-морозный

И растаять в закатном знамени,

Полететь вместе с клином свищущим.

Да, знать, вечно гореть мне в пламени

И всю жизнь оставаться ищущим.

От слов «нежной ручкою на балкончик крахмально-морозный» Геру скрутило так, что он подумал, не приступ ли это аппендицита. Когда ему полегчало, то знаками (на слова уже сил не было) он дал Варе понять, чтобы она нашла любой повод прервать чтение стихов, от которых его просто выворачивало наизнанку.

Остальные желание Геры активно поддержали и устроили Виоле просто оглушительную овацию, этим положив конец поэтическому вечеру и одновременно начав неформальную часть вечеринки.

Виола, к счастью, не заметила эффекта, который произвели стихи на всех присутствующих, и приняла активное участие в потреблении спиртных напитков. Пока молодая поэтесса выпивала в компании Димы и Бори Красноштана, рассказывающих ей скабрезные анекдоты о военных и врачах, Варя, Гера, Инна и Жанна уединились в соседней комнате и на коротком совещании единогласно пришли к выводу, что кандидатура Виолы им вполне подходит. Для Геры было важно, чтобы жертва была красивой и молодой, а для Вари и ее подруг – чтобы она не была христианкой.

– Я думаю, что русская поэзия нам только спасибо скажет, если мы ее избавим от автора таких стихов, – ядовито пошутил Гера и хитро подмигнул Инне.

– Поэзия – это состояние счастья, даже ценой собственного разума. Где вам, циникам, это понять, ведь вы даже не догадываетесь, какую услугу оказываете этой милой девушке. Так хоть ее тело послужит спасению ее души, а иначе погибнет и то и другое и – это самое печальное – никому не принесет ни грамма удовольствия.

– А ей больно не будет? – поинтересовалась Варя. Окружающие истерически захохотали.

– Больно… – чуть ли не ревел Гера, свалившись на пол и держась обеими руками за живот. – Она говорит – больно… Ха-ха-ха…

– Что тут у вас такое? – заглянув на шум в их комнату, поинтересовалась любопытная Виола. – Мы с ребятами пропустили что-то интересное?

– Отнюдь, – еле переведя дыхание после смеха, произнесла Жанна и, полуобняв Варю, ответила: – Тут нам Варя клевый анекдот рассказала, просто обхохочешься.

– Какой, если не секрет?

– Я тебе потом, Виола, расскажу. Он очень личный, – спасла положение Инна и, оттеснив Жанну, повела поэтессу выпить за успех ее новых стихов.

Через пару дней Блейдун была принесена в жертву человеческому любопытству, напоив своей кровью двадцать Геркиных гостей и связав их отныне в единую магическую цепь.

Первое ритуальное художественное убийство произошло на редкость гладко, а Гере Левинсону принесло сто тысяч долларов чистого дохода, а в Столице начали появляться слухи о Выхинском маньяке.

Варе очень ясно запомнились подробности ночи, когда она впервые попробовала свежую человеческую кровь и сырое человеческое мясо. Потом она часто думала: а что если бы она смогла вернуться в прошлое, в то время, когда познакомилась с Жанной Ведьмак? Сумела бы она отказаться от пути, который сама выбрала в жизни?

И что удивительно, Варя каждый раз понимала, что ей нисколечко не стыдно за поступки, которые она совершила. И если бы судьба предоставила ей такую возможность, она без колебания выбрала бы тот же путь – сладкие поцелуи Жанны, опыты в любви и магии и ни с чем не сравнимое удовольствие от парной крови только что убитого человека.

«Может, это аномалия? Может, я просто урод, нравственный выблядок?» – частенько спрашивала себя Варя, пытаясь найти в глубине души хоть какие-то признаки беспокойной совести, но, к удивлению, продолжала чувствовать себя просто отлично.

«Получать удовольствие – это единственная цель жизни человека», – частенько она повторяла вслед за Димой Бзикадзе, главным потрошителем клуба прирожденных убийц.

«Уж он-то явно испытывает оргазм, когда режет очередную девушку», – думала Варя, вспоминая глаза Димы, которые сияли при заклании жертвы особым, поразительно всепроникающим светом.

«У него добрые глаза убийцы», – вспоминала Варя фразу Инны, сказанную ей о Диме, когда та впервые его увидела.

– Такие глаза бывают только у человека, кто видел бога, – сказала она Варе, когда та спросила ее мнение о Бзикадзе.

– И кто же видел бога? – иронично поинтересовалась Варя.

– Только тот, кто видел лицо человека, которого убивает, и свет всего мира в его глазах, когда того оставляет жизнь. Только он может сказать, что заглянул в лицо богу. Это длится мгновенье, невероятно краткий миг. Но он стоит того, чтобы ждать встречи с ним целую вечность. И именно это убийцы забирают у тех, кого убивают, – всего лишь краткое свидание с богом.

– Но мы ведь с тобой в него не верим.

– Да. Но те, кто умирают, не знают об этом. Заметь – даже те, кто изначально отрицали его существование.