Квартал старой маслобойни за мостом суконного рынка не раз страдал от наводнений. Фундаменты местами проседали, а некоторые постройки разваливались на глазах, как переспелые фрукты. Я нашел ворота, о которых говорил Арно. В конце тропы вскоре показался схрон. Долговязое строение с выпуклыми, как будто готовыми лопнуть стенами было окружено непрестанным кваканьем лягушек. Я постучал в дверь. Послышалось шушуканье, топот множества ног на лестнице, потом скрипнули петли другой двери, чуть подальше. Я едва успел повернуть голову на этот звук. И рухнул замертво, ничего не поняв.

Изнутри башня выглядела не более приветливо, чем снаружи, к тому же проснулся я утром с огромной шишкой на голове, а руки у меня были связаны за спиной вокруг балки. Я попытался встать, с трудом разгибая затекшие ноги. Вонь в башне стояла чудовищная. Я принюхался. Воняли сотни шкурок мелких зверьков – кроличьи, кошачьи, шкурки куниц и ласок, гирляндами подвешенные к балкам; балки эти поддерживали нечто вроде строительных лесов, уходящих вверх в темноту. Площадки, соединенные лесенками, окружали своеобразный «колодец», в который падал слабый свет из круглого окошка на самом верху, в кровле.

Яма в земляном полу, обложенная камнями и наполненная тлеющими углями, служила очагом. В темном углу я различил три больших чана, тоже распространявших зловоние, – в них мокли шкурки, а поодаль стояла лохань с мусором от уже очищенных.

В этой жутковатой дыре я ждал милости моих тюремщиков. Прошло полдня. Я тихонько позвал. Никого. Я крикнул громче. Никого. Я заорал во всю силу легких. Никого. Тихое, однако, местечко.

Они появились, когда день клонился к вечеру. Сколько их было? Пятнадцать, двадцать, двадцать пять? Трудно сказать, галдели они, как стая чаек на рыбном рынке, а некоторые уже карабкались на леса с большими узлами на плечах. Оставшиеся внизу, те, что постарше, на меня едва взглянули. Они начали что-то делить, азартно пререкаясь, – должно быть, жалкую горсть мелочи, собранной за день. Я окликнул одного, но он с размаху залепил мне затрещину и велел подождать. Я ответил, что и так уже жду достаточно долго, за что получил вторую затрещину, заставившую меня пересмотреть пределы моего терпения, и снова ждал с пылающими щеками и отчаянным желанием отплатить ему той же монетой. Опять открылась дверь. Голоса стали громче. Отделилась маленькая группка, а впереди стояла черноволосая девушка. Саския. И от нее я тоже схлопотал оплеуху. Глаза у меня полезли на лоб.

– Тебя засекли сегодня ночью. Что ты здесь вынюхивал? – спросила она.

– Меня прислал Арно.

Еще одна оплеуха от девичьей ручки.

– Так я тебе и поверила.

– Но это правда…

– Враки! – фыркнул парень, от которого мне досталось, показывая на меня пальцем. – Посмотри только на его шмотки. Он шпион таможни, все это знают.

– Да! – возбужденным хором загомонили остальные. – Сунем-ка его головой в чан, будет знать, как совать нос в чужие дела.

– Воля ваша, – сказал я, пожав плечами.

Это их окоротило. А я был до такой степени опустошен, что мне стало все равно, жить или умереть, в этом ли мире или в другом. Обвинения и угрозы посыпались на меня вновь. Самые младшие кричали громче всех. Саския жестом угомонила их.

– Откуда ты знаешь Арно?

– Я видел его у позорного столба. У него были искалечены руки. Я вправил ему большие пальцы. Он просил передать вам, что ничего не сказал.

Она закусила губу, и я увидел, как ее взгляд скользнул к вороту моей рубашки, из-под которого выглядывал край украденной карты. К моему удивлению, она не сказала о ней ни слова, не попыталась забрать ее у меня и, сев на пятки, задумалась. Остальные, встав полукругом, хранили благоговейное молчание. «Она у них главная, – понял я. – Какая удивительная девушка…» Тут она вскинула подбородок:

– Я могу тебе доверять?

– А ты как думаешь?

Саския не спешила с ответом, сдвинув свои красивые брови. Остальные ждали. Вдруг она вскочила на ноги, и в руке у нее оказался нож.

– Как я думаю?.. Нет!

А‐а-а-а-а… Удовлетворенный шепоток пробежал по ее свите, вновь сомкнувшейся вокруг меня. Левая рука девушки вцепилась в мою шею, так придавив гортань, что я закашлялся. Ее хватка стала еще крепче. Я и не заметил, каким широким был ее нож. Теперь я видел его совсем близко: скорее тесак, такие используют, чтобы приканчивать дичь. Рукоятка из рога, остро наточенное лезвие. Я зажмурился, но укус стали достался веревке за моей спиной: правой рукой девушка перерезала путы.

– Но я все же рискну, – договорила она.

О‐о-о-о-о… Волной прокатился вздох разочарования, и публика отхлынула. Я помассировал запястья и повел затекшими плечами. Кровообращение мало-помалу восстанавливалось. Я решительно направился к тому, кто бил меня, и влепил ему такую затрещину, что заболела рука. А потом еще одну и еще, стряхивая повисших на мне гроздью мальчишек то головой, то кулаком, то ногами. Когда они навалились на меня всем скопом и превратили в боксерскую грушу, щелчком бича прозвучал голос Саскии, решившей навести порядок. Так велика была ее власть над этой бешеной сворой, что град тумаков сразу прекратился. Мои противники отступили. Мы все согнулись пополам, переводя дыхание. Нашелся даже один, который помог мне встать на ноги.

Девушка велела мне следовать за ней, и мы забрались по лесенке на первую площадку, оттуда на вторую, и еще выше, и еще. Лесенки были шаткие до жути, пустота под ногами росла, а от всех этих шкурок, развешенных, как знамена злодеяния и убийства, становилось еще страшнее. Мальчишки в полутемных нишах сортировали разложенную вокруг их узлов добычу. Головы поднимались, когда я приближался, губы кривились в улыбках, скалились зубы, как будто я потревожил мелких хищников, обгладывающих жертву в своем логове. Чудо, что ни одна из этих ниш не загорелась от расставленных повсюду масляных ламп. На последней площадке, под самым окошком, было почти роскошно, пол застелен мехами и всевозможными лоскутами, принесенными, видно, со всех концов города. Это напоминало гнездо ласточки, и здесь Саския предложила мне располагаться, приглаживая свои длинные черные волосы.

Помолчав, она вздохнула.

– Не знаю, правильно ли я делаю. Выглядишь ты круглым дураком.

– Не хуже любого другого, но ты права, задатки у меня есть.

– Что ты знаешь обо мне?

– Тебя зовут Саския.

– Угадал. Задачка нетрудная, это знают все. Ну, скажи, раз такой умный, что еще ты знаешь?

– Ничего…

– Ничего, неужели? Ладно, как хочешь. Тогда я скажу, что знаю о тебе. Тебя зовут Гвен. Гвен из Варма. Ты достаточно глуп, чтобы сунуть голову к волку в пасть, а потом удивляться, что не обошлось без тумаков. Ты одет как сынок из хорошей семьи, но ты всего лишь знахарь и работаешь с Вырви-Глазом, зубодером с рыбного рынка. Твои руки делают чудеса, по крайней мере, так говорят в городе. Но горькая правда в том, что ты – шестерка Йорна, главы таможни. Он выкупил тебя у контрабандистов, которые помогли тебе бежать из Железных садов. А ты за это снабжаешь его информацией. Шпионишь. И воруешь вдобавок.

– Я не ворую.

– Еще как воруешь. – Она ухватила уголок карты и твердой рукой извлекла ее наружу. – Вот это, например. Я знаю, где ты ее взял. Зачем?

– Чтобы вернуться домой…

– В Варм?

– Нет, дальше, в Бретань.

– Куда-куда?

– В Бретань. Никто здесь не знает этого края… Слишком долго объяснять. Да и все равно ты не поймешь…

– Как хочешь. Вот что я еще знаю. По той или иной причине доктора запретили тебе практиковать. Они тебя не жалуют, а еще тебе лучше не попадаться в лапы некоему Йеру, с которым я хорошо знакома, если не хочешь кончить как осужденные с Собачьего острова. Теперь твоя очередь. Что еще ты знаешь о нас?

– Вы тряпичники.

– А еще?

Ее глаза сверкали. Я показал на сушившиеся шкурки и продолжал:

– Вы торгуете кроличьими шкурками.

– И воруем, – подмигнула она. – Не стесняйся, скажи это.

– И воруете, не спорю. И тоже работаете на таможню.

– Нет, нет, нет. Мы делимся с ее главой, это не одно и то же. Мы свободные люди.

– И тут не спорю. Вы свободные тряпичники и воры, – притворно согласился я, вспомнив приказания, которые отдавал ей Матиас. – У вас есть новенький, Заблудший… и это интересует Йорна.

Саския наклонилась ко мне.

– Допустим. А почему это его интересует? Что он хочет с ним сделать?

– Откуда мне знать? Наверно, отправить в Железные сады.

– Не пори чушь! Что это ему даст? Ничего, ровным счетом ничего, кроме неприятностей. Есть идея получше?

– Я не знаю.

– Ты не знаешь. Вот тут-то нам и надо решить, можем ли мы доверять друг другу. Я отведу тебя к Заблудшему. Тому, которого мы нашли. Который интересует Йорна. А ты мне скажешь, почему Йорн так хочет до него добраться.

– Хорошо. У меня есть одна идейка. Ты знаешь, кто такой Анку?

– Анку?

– Черный человек на черной лошади в черной телеге.

Она вытаращила глаза и добрую минуту ошарашенно молчала, как громом пораженная.

– Ты тоже?

– Что?

– Ты попал сюда с ним?

– Я так и думал! Заблудшего, которого вы прячете, привез сюда Анку, да? Где он?

– Не здесь. Я пока не могу тебе его показать.

– Так ты тянула время, чтобы узнать, что я об этом думаю?

Саския прислонилась к стене, не торопясь с ответом. Она больше не злилась. Чем-то я ее заинтересовал. Ее даже забавляла эта игра в кто кого переглядит. Правда, если я не ошибся в расчетах, у нее была фора, ведь я уже получил от нее пару хороших затрещин. Те, что от мальчишки, не в счет, за них я расквитался. Я глубоко вдохнул и посмотрел ей в глаза, готовый рискнуть огрести от нее третью.

– Саския, я еще кое-что о тебе знаю.

– Что?

– Ты красивая…

– Минутку…

Она наклонилась всем корпусом – кто-то окликнул ее снизу. Потом снова повернулась ко мне и продолжила прерванный разговор, слегка сощурив глаза.

– Так что ты говорил?

Этот голос… Нежность и тревога прозвучали в нем, я уверен, когда она позвала меня в том доме в камышах, и сейчас я это потеряю, порвется волшебная нить, связывающая меня с ней… Но я хотел показать, что знаю о ней больше. Хотел увидеть краску на ее лице…

– Ты еще красивее, когда голая…

Я ожидал пощечины или, хуже того, ядовитой насмешки, убийственной реплики, потому что она вдруг побледнела. Но тут же овладела собой, приподняв уголки губ в подобии улыбки.

– Да? А ты откуда это знаешь? Мы поговорим об этом потом, маленький знахарь… А пока идем. Спустимся вниз. Я приглашаю тебя поесть.

Глупец! У меня было достаточно времени отругать себя последними словами, пока мы спускались по лесенкам. Глупец, глупец! Внизу уже был подан ужин. Привередничать не приходилось, пища у этих ребят, как и одежда, была либо подобрана в отбросах, либо украдена: кусочки мяса непонятного происхождения плавали в остывающем бульоне.

Старшие оттащили котел от огня, и все полезли туда пальцами. Мыть руки перед едой здесь было не принято. Правила соблюдались простые: первыми ели те, кто постарше, остальным доставались объедки. Насытившись и утерев рукавами лоснящиеся губы, они уставились на меня с возмущенным видом.

Очевидно, я нарушил какой-то обычай. Преломить хлеб с тряпичниками могли только принадлежавшие к братству: это неписаное правило не допускало никаких исключений, и уж тем более для буржуа из богатых кварталов. Либо я соглашусь подвергнуться ритуалу, либо меня вышвырнут отсюда, а прежде отмутузят всем скопом. Гомон стоял хуже, чем в вольере. Но и тут Саския призвала всех к молчанию, едва повысив голос. Она подозвала одного из старших, с бельмом на левом глазу, и что-то шепнула ему на ухо. Он энергично закивал и так же шепотом передал ее слова соседу, тот тоже согласился, и информация пошла по кругу, а Саския между тем смотрела на меня с насмешкой.

– Таков закон, – провозгласил наконец первый, раскинув руки, как в театре, – каждый, кто ест и спит здесь, должен через это пройти.

– Таков закон! – подхватили остальные.

– Макнуть его! – продолжал верзила.

– Макнуть! Макнуть!

– Разденем знахаря! – разорялись старшие.

– Догола! – не отставали младшие.

Они стали срывать с меня одежду, кто с одной стороны, кто с другой, и поволокли к чанам, где вымачивались шкурки. Меня заранее мутило от этой перспективы. Вонь была так сильна, что щипало глаза, и я с ужасом понял, что едкая жидкость, в которой мокли останки зверьков, поставлялась задарма всем братством.

«Нет, – сказал я себе, – такому унижению я не подвергнусь. Только не при ней!» Рубашка, почти разорванная в клочья и натянутая на голову, мешала мне видеть, но, когда меня уже толкали в чан, я уперся в край обеими ногами, оттолкнулся изо всех сил и, перекувырнувшись, упал навзничь, увлекая за собой всех, кто меня держал. Прижатый к полу, я продолжал неистово отбиваться. Когда меня снова подняли, я заорал что было мочи:

– Постойте, подождите!

Саския, посмеиваясь, подняла руку. Меня тотчас отпустили. Я едва дышал, но был пьян от ярости. Гнев, набухавший во мне, вырвался наружу с такой силой, что я сам удивился.

– Вы не знаете, что творите! Только попробуйте окунуть туда хоть кончик моего пальца, сопляки, вы пожалеете! Узнаете тогда, где у вас болит!

– Ну и что, нам-то что с того?

– Макнуть знахаря, макнуть!

– А вы прогуляйтесь к позорному столбу. Ступайте! Арно еще там. Скажу вам, смотреть на него страшно. Но если бы не я, было бы еще хуже. Он не владел бы руками.

Я разом почувствовал в себе силу, она поднималась от пола к моей голове такими мощными волнами, что все волосы встали дыбом. Глаза же мои, ясное дело, метали молнии. Я рывком высвободился и пошел на них, размахивая руками.

– А почему, как вы думаете? Потому что я умею прогонять боль. Прогнать боль, позвать боль – это одно и то же! Думаете, вам ничего не грозит? Да вы посмотрите на себя! Вот ты! – Я указал пальцем на одного из старших, он был на голову выше меня, но желтоватое лицо выдавало больную печень. – Ужас, я вижу зверя у тебя в животе, он не хочет выходить, мечется там, берегись, рано или поздно он тебя сожрет! А ты! – Я схватил за шиворот другого, которого, как я заметил, мучила кривошея. – У тебя выворачивается шея по ночам, а все дело в том, что твоя бедная голова следует за фазами луны. Пока ты еще можешь спать, потому что она только в первой четверти, но подожди, через несколько дней голова так запрокинется, что ты никогда больше не увидишь своих ног! Ты, – продолжал я, обращаясь к тому, который чесался, – встретил недавно на мосту трех черных котов и, конечно, ничего не заметил! Горе тебе! Тот, что шел посередине, тебя проклял, и от его плевка у тебя слезет кожа! А ты, жалкий дурень, ходишь и не знаешь, что жабы лижут твою тень позади, у тебя раздуются ноги, и ты умрешь от водянки! Ты! – показал я на самого маленького, но тут и продолжать не пришлось, он уже помертвел от страха и спрятался за спиной первого, а остальные тем временем испуганно пятились, как будто в моем дыхании материализовались призраки чумы и холеры.

Мне было нетрудно находить у них изъяны. Надрывая воспаленные бронхи и легкие трубочиста, я знал, что многих могу назвать своими братьями. Ибо здесь не было ни одного, воистину ни единого, кто не был бы искалечен, ранен, болен кожной болезнью, слеп на один глаз или еще что похуже.

– Ладно, – сказала Саския дрогнувшим голосом. – Мессир Гвен из Варма бесплатно консультирует всех в обмен на постоянный пропуск.

Она была внешне спокойна, но я почувствовал, что проняло и ее, ведь она, как и все, верила в проклятия, порчу, дурной глаз и прочие выдумки шарлатанов от медицины. Глядя на нее, сильную, проворную, заботливую, я понимал, почему эти потрошители трущобных котов, закаленные во многих передрягах, чтили ее как принцессу. Молча, один за другим они подходили ко мне с видом побитых собак. Некоторые назывались, у других и имен-то не было, только клички, говорившие о них все: Пятнистый, Одноглазый, Костяная Нога, Напрямик, Коготь… И я, с тяжелым сердцем осмотрев их всех и обнаружив многие недуги, результат их жалкого удела, вкупе с паразитами, которыми они кишели, убедился, что это странное жилище и впрямь не может называться иначе, чем Вшивой крепостью.

Я окончил прием далеко за полночь. Когда Саския ступила на лесенку, собираясь подняться к себе под крышу, я удержал ее за руку.

– Саския, я хочу видеть Заблудшего.

– Сейчас?

– Сейчас, Саския.

Она взяла фонарь.

– Ступай за мной.

Мы вышли. Она свернула на тропу и, юркнув в пролом в стене, направилась к старой маслобойне. Туман был обычным делом здесь, на заболоченных землях, но в эту ночь от его густой, плотной тишины меня бросило в дрожь. Мы инстинктивно перешли на шепот.

– Какой он из себя, Саския?

– Нет, сначала ты. Зачем он так нужен Йорну?

– Вот что я думаю: хоть Йорн это и отрицает, я уверен, что ему интересны только те, кто прибыл сюда на телеге черного человека.

– Анку?

– Да, он убежден, что все они наделены силой.

– Какой силой?

– Не знаю, вроде моей, наверно… этого не объяснить…

– Вроде твоей… Знаешь, среди нас много Заблудших. Мы все найденыши. Большинство с побережья, их выбросило море, других просто бросили родители. Но никто из нас не умеет врачевать…

– Почему вы не сдали его таможне?

– Мы нашли его на тропе. Кто пришел в схрон, тот находится под нашей защитой. Но этого ребята испугались. Не знали, что с ним делать. Заперли его пока, носят ему хлеб и воду. Он не такой, как мы…

– Что ты хочешь сказать?

– Он не мальчик, Гвен. Ему на вид лет сто. Он очень слаб и слеп, как летучая мышь. И он много раз звал тебя…

– Где он? Скорее!

– В кладовой маслобойни. Мы уже близко.

Старый Браз. Карта… Он откликнулся на мой зов! Вдруг я услышал, как загромыхали колеса телеги.

– Бежим, Саския, бежим!

Мы помчались к маслобойне. Ошибки быть не могло, этот грохот высоких колес с железными ободьями я узнал бы в грозу и в бурю, он отдавался в моей голове, в костях, и мы увидели на пороге маслобойни черного человека на черной телеге, запряженной черной лошадью. Я изо всех сил тащил за собой Саскию, но нам было не успеть: упряжка даже шагом двигалась словно в другом временном измерении, невыносимо медленно огибая постройку. Я увидел, как она свернула к каналу и покатила вниз по отлогому берегу, скрипя всеми осями, а в телеге стоял, держась за брусья, старый Браз, вытягивал шею в мою сторону и выкрикивал угасающим голосом мое имя. И вся упряжка скрылась под водой.