Силде открыла дверь и обняла меня. Поставив на стол угощение, мед и сыр, она села напротив и смотрела, как я ем. Мне показалось, что ее что-то тревожит. Не горе и не беда, но все же что-то подернуло серым обычную веселость ее повадки. Наконец я нарушил молчание:

– Йорн сказал, ты хотела меня видеть…

Она кивнула.

– Ты теперь редкий гость… Я слышала, ты делаешь успехи у старого Абрахама. Скоро станешь доктором…

– Это Йорн вбил себе в голову… а я всего лишь знахарь.

– Странный ты знахарь. Он мне сказал, что Даера у тебя больше нет. Твоего пибила. Как ты обходишься без него?

– Даер…

Застигнутый врасплох, я не находил слов. Я смирился с его гибелью. Такой пичуге не выжить в лисьей пасти. Силде наклонилась ко мне, ожидая продолжения. У нее были широко расставленные глаза, зрачки черные, бархатистые, а радужки светло-голубые, блестящие от прозрачных капель. Невозможно было устоять перед этим ясным взглядом.

– Идем, я тебе кое-что покажу.

Она уже встала и открыла дверь кухни. При доме Йорна, как при большинстве городских домов вдоль канала, был внутренний сад, выходивший на зады соседней застройки. Пройти туда можно было через дворик, вымощенный красным кирпичом, где умещались только колодец и дровяной сарай. Силде направилась вглубь фруктового сада. Она приподняла соломенную крышу старого, давно брошенного пчелами улья и запустила руки в его чрево. Когда она выпрямилась, в руках у нее был комочек перьев. Она положила его в мои раскрытые ладони, и я вздрогнул, почувствовав, что он шевелится. Я не верил своим глазам: в плачевном состоянии, весь помятый, но это был он, никаких сомнений, это был Даер. Не знаю, каким чудом удалось ему спастись от зубов, схвативших его в ту ночь. Силде промыла его раны. Я погладил пальцем ощипанную шейку. Он жалобно пискнул и щелкнул клювом. Бедный пибил.

– Ты расскажешь мне, Гвен?

– Я думал, он погиб… его схватила лиса… считай, на моих глазах.

– Ты говорил другое.

– Нет, это правда. Я винил в его гибели Йорна. У меня были на то причины.

– Какие же?

– Во-первых, он снова подсадил Даера на солирис, а мне таких усилий стоило избавить его от этой зависимости. Потом… Только Йорну об этом не говори: я забрался в один дом… чтобы украсть оттуда карту. Там я и потерял Даера.

– Карту? Не понимаю…

– Силде, ты ему не скажешь? Я видел на ней мою родину, Бретань. Я должен сделать все, чтобы туда вернуться.

Она задумалась. Потом печально покачала головой.

– Я всегда знала, что ты хочешь бежать. Но у тебя не получится. Это невозможно, Гвен, невозможно. Летучая таможня повсюду. Она существует не столько для того, чтобы не допускать чужестранцев в Двенадцать провинций, сколько для того, чтобы препятствовать местным жителям их покидать.

– Ты не скажешь ему?

– Нет, Гвен, не скажу, обещаю.

Сердечко Даера колотилось в моих ладонях. Я поднес его к лицу, легонько подул на хохолок. Пибил склонил головку набок свойственным ему движением, таким забавным и трогательным. Он исхудал, и мои пальцы обнаружили, ощупывая перья, небольшую вмятину на грудке и три или четыре кратера-шрама там, куда вонзились лисьи клыки. Кожа вокруг этих прорех затвердела, образовав неприятные на ощупь мозоли. Но легкие не пострадали, густое оперение смягчило укус, и ни одно ребро как будто не было сломано. Я не мог, однако, понять, почему раны оказались такими неглубокими. Лисе достаточно было сжать челюсти, чтобы перемолоть эти хрупкие косточки и хрящи. Так или иначе, пибил ухитрился застращать Рыжую, быть может, изрыгнув залп кухонной латыни, на которые он был такой мастак. Хищница с перепугу и выпустила добычу. Чертяка Даер!.. Из задумчивости меня вывел голос Силде:

– Я нашла его в углу сада два дня назад. Насквозь промокшего. Полумертвого. Он искал тебя, это точно… Тот дом далеко?

– Да, – тихо сказал я. – На другом конце города. Долгий, очень долгий путь для слепой птицы, десятки каналов по дороге, не говоря уж о зверье, его повсюду полно…

Я положил Даера в карман жилета, и он привычно распушился в своем любимом убежище. Меня переполняло восхищение его мужеством. Силде больше ничего не сказала. Она не ерошила мне волосы, как прежде. Но ее лицо, внимательное, полное света, надежно хранившее тайну, которая связала нас, не оставляло у меня сомнений. Я знал, что она меня не предаст…

Она стояла на пороге и, когда я уже ступил на мостик, переброшенный через канал, окликнула меня. Я тотчас обернулся.

– Гвен!

– Да?

– Ты еще заходи, не откладывай надолго…

Я в ответ помахал ей рукой.

Я отправился на урок к Абрахаму Стернису. Даер спал, отдыхая от пережитого. Мне так его не хватало, со всеми его претензиями и скверным характером. Я продолжал исписывать тетрадь за тетрадью, штудировать книгу за книгой, старый ученый позволял мне вволю рыться в своей библиотеке. Доставая с полки одну из книг, я случайно задел целую кипу, и она рухнула на пол с ужасающим грохотом, подняв облако пыли. Абрахам Стернис оторвался от своих расчетов, нахмурился, кашлянул в кулак, поправил очки и снова уткнулся в бумаги. Я присел, чтобы собрать с пола книги. Огромный том, погребенный под этой лавиной, словно дожидался, чтобы я освободил его из бумажного склепа. Я положил его на письменный стол, подивившись, какой же он тяжелый. Открылась пергаментная обложка цвета слоновой кости, запахло зверинцем и лесом.

Это был трактат о черепахе. На первой странице был изображен скелет со всей костной механикой, поддерживающей величественный купол панциря. Затем шли различные органы, и для каждого неведомый мне автор искал загадочных соответствий у человека. То и дело натыкаясь на параллели с атласом человеческого тела, украденным у Кожаного Носа, я в конце концов открыл его, чтобы удостовериться. Сходство между двумя книгами было несомненно. Но старый Браз учил меня не доверять видимости. Закрыв глаза, я стал водить руками в нескольких сантиметрах от картинок. И почувствовал, что книга о черепахе – лишь предлог, имитация и задумана она была по иным причинам, нежели просто анатомическое описание. Негромкое покашливание оторвало меня от этих мыслей. Впервые на моей памяти у Абрахама Стерниса был озадаченный вид. С извиняющейся улыбкой я закрыл атлас Кожаного Носа и уткнулся в незнакомый трактат. Поломав голову, я усмотрел в определенном числе картинок и символов элементы астрономических таблиц, связывающие месяцы года с фазами луны, – казалось, для автора этой книги черепаха была ни больше ни меньше центром мироздания, осью, вокруг которой вращались небеса и звезды…

Абрахам Стернис сказал мне однажды, что только черепаха может путешествовать назад во времени, как ей заблагорассудится. С тех пор эта фраза неотступно крутилась в моей голове. Я покосился на него. А он и вправду походил на черепаху. Всегда согбенный, голова насажена на бесконечно длинную шею, сморщенное, как сушеное яблоко, лицо и невыносимо медлительные движения. Но на этом сравнение и кончалось. Потому что глаза его светились жизнью, а острый, как стрела в полете, ум редко промахивался мимо цели. Его колкость я не раз испытал на своей шкуре. Но какая связь с путешествиями назад во времени? Книга не давала объяснений на этот счет.

Старик дал на мой вопрос странный ответ. Он взял песочные часы и перевернул их.

– Все очень просто, Гвен. Вот песочные часы. Они состоят из двух стеклянных колб, поставленных одна на другую и соединенных узким горлышком. Песок перетекает из одной колбы в другую, горлышко так узко, что сыпется он равномерно, чуть ли не по песчинке. Между тем моментом, когда верхняя колба начинает опорожняться, и тем, когда песок заполняет нижнюю, проходит определенное время. Этот отрезок времени песочные часы точно отмеряют. А теперь представьте себе большие песочные часы, огромные, гигантские, величиной с целую жизнь. Пирамида песка, отмеренная каждому из нас, может быть более или менее высокой. Ваша сейчас – небольшой холмик, ведь вы едва покинули детство. Мой же песок, вне всякого сомнения, пересыпался почти весь и заполнил нижнюю колбу, неизбежно приближаясь к высшей точке. Тщетно пытался бы я вернуть молодость, – продолжал он с ноткой грусти. – Она сгинула, погребенная под множеством упавших один за другим дней, и теперь я отсчитываю оставшиеся мне, как крошечные песчинки…

Его длинный палец, скользнув снизу вверх, указал на верхнюю часть песочных часов.

– У черепах все наоборот. Их жизнь – не нижняя колба, которая заполняется, а верхняя, которая опорожняется. Они идут в обратном нам направлении. Движутся назад во времени с тем же упорством, с каким лосось плывет против течения к истоку реки. Я, например, никогда не видел молодой черепахи. А если такая и появляется, подходит ее срок. Она не может остаться с нами надолго, и даже за считаные дни ей приходится бороться… но говорят, что они проживают в том времени, к которому идем мы, сотни и сотни лет… Чтобы измерить их жизнь, нужны песочные часы высотой до облаков.

– Сколько же? Двести лет, триста?

– Может быть, и больше. Это никому не ведомо. Иные люди пытаются заглянуть в будущее, расчленяя черепах, – вот для чего эта книга. Сам понимаешь, пользы от нее немного. А есть такие, кто считает, что можно продлить жизнь, если поесть черепашьего мяса.

– Это правда?

Он пожал плечами, улыбнулся и вернулся к своим цифрам.

– А вы как думаете?

Я убрал книгу. Забавно. Значит, черепаха, которую я видел в Варме, явилась прямиком из того времени, когда я покинул дом старого Браза.