Благодаря охранной грамоте Йорна найти комнату возле порта не составило труда. И пусть комната эта была темной и грязной, пусть старая усатая хозяйка со скрипучим голосом неохотно доверила мне ключ, зато, спустившись по узкой лесенке, можно было вдохнуть ветер с моря и слиться с биением сердца большого города.

Решительным шагом я вышел на набережную в поисках судна. Пришвартованные десятками у ряда свай, они как будто ждали меня. Это были большие деревянные корабли с округлыми боками, с башенками на носу и на корме, с высоко посаженной над водой кормой и «вороньими гнездами» на длинных мачтах; опущенные паруса были тщательно сложены на реях. Огромные лебедки там и сям разгружали их трюмы, но ни один из этих гордых парусников, похоже, не был готов к отплытию. Ниже теснились суда поменьше, баркасы под четырехугольными парусами сливового цвета; весело танцуя на волнах, они сновали от берега к берегу или держали курс дальше, но за пределы рейда не выходили.

Я встретил моряков со всех концов света, однако все сразу дали мне понять, что ни один капитан не выйдет в открытое море в самую пору кракенов.

– В конце зимы у этих тварей период нереста, так что нечего и думать, – сказал один, сплюнув на землю. – Все корабли в порту. Редкие рыбаки покидают берег, да и те не заходят далеко и торопятся вернуться до темноты.

Но я не отчаивался. Я кое-чему научился у Йорна и знал, как полезно бывать в местах, где развязываются языки, а посему отправился на поиски подходящего кабака. Туда, где гуртуются самые подонки, меня бы не пустили. Среди чистой публики ловить было нечего. Побродив по узким улочкам за моим жилищем, я остановил свой выбор на вывеске «Нос в табаке», поскрипывавшей на ржавом кронштейне. Название было заслуженным – переступив порог, пришлось пробираться сквозь завесу дыма, густыми клубами наполнявшего заведение от пола до потолка. Я сел в дальнем углу лицом к двери, заказал кружку пива для себя и на донышке можжевеловой для Даера. Разумеется, тут же нашелся пьянчуга, которого так и распирало поговорить; он подошел ко мне и заплетающимся языком принялся выспрашивать, что это за диковинная птица сидит на столе. Он, ясное дело, ждал, что я поставлю ему выпить. Я угостил его щедро, сколько влезло в глотку, широкую, как ворота шлюза. Корабли, отправляющиеся на запад? Нет, он таких не знал, никто не отважится плыть туда в это время года. Я завел речь о кракенах, и бедолага аж поперхнулся. Никто здесь и словом не упомянет об этой пакости. Сам он их никогда не видел, и слава Богу. Он встал и поспешно ретировался, приветствуя на ходу завсегдатаев. Ну вот! Непруха! Три кружки пива, чтобы узнать то, чем мне десятки моряков вчера все уши прожужжали. Я ушел, раздосадованный.

На следующий день я долго бродил по набережным и при виде всех этих стоявших на якоре кораблей совсем приуныл. Из порта было видно только море, большие облака простирали над ним свою тень и уплывали в дальние дали. В конце дамбы массивная башня обозначала вход в порт. Над ней возвышалась мачта, а наверху ее бился на ветру флаг, все тот же: осторожно, кракены. Сведения приходили с далекого побережья, где у постов летучей таможни на дюнах не было других дел, как наблюдать за горизонтом. И этот окаянный флаг был на месте в любую погоду. Хоть эти морские чудовища и живут сотни лет, это не мешает им каждую весну подплывать к берегу, чтобы произвести потомство.

Под вечер я снова пришел в «Нос в табаке». Я решил не пытать счастья в других местах, а держаться этого и регулярно наведываться. Немного терпения, и выход из тупика непременно найдется. Уже через неделю все в кабаке меня уважали. Не за мои прекрасные глаза и даже не за щедроты, хотя кошелек мне многое позволял, но за номера Даера, которому глянулась новая публика, да и здешняя можжевеловая пришлась по вкусу. Рюисдал, хозяин заведения, спешил к моему столу, припадая на деревянную ногу, и сам подносил ему вторую порцию только ради удовольствия присесть и от души посмеяться. Ибо Даер, утолив жажду, разыгрывал на столе целые представления. Он решил показать все свычаи и обычаи этой теплой компании бахвалов и выпивох, мастерски им подражая в хорошем и дурном. Поначалу это стоило мне тревожных минут – не раз блестели сталью выхваченные из ножен ножи, ведь чувством юмора наделены далеко не все на этом свете. Но поскольку я не реже других становился предметом этой комедии, а клиентуры Рюисдала прибыло, ничего плохого не случилось. И то сказать, развлечений здесь было немного.

Шли дни, а флаг по-прежнему реял на мачте. Снег давно стаял, и льдины не плыли больше по реке. Уже недели три или четыре я бродил, как неприкаянный, и вот однажды дверь «Носа в табаке» открылась, впустив трех новых клиентов. Они были неразговорчивы и сразу уединились за столом в углу. Когда один из них обернулся, чтобы сделать заказ, наши глаза встретились. Я узнал его сразу. Это был Йорденс, брат Матиаса. Долго раздумывать я не стал. Поднялся и подошел к нему. Первым делом я спросил, как поживает Нильс, его сынишка, которому я вправил руку. Хорошо, ответил он и подвинулся, освободив мне место на скамье. Он представил меня своим спутникам, и я угостил всех. Они выпили залпом, не проронив ни слова. Я ухватил Йорденса за рукав и прошептал как будто про себя:

– Мне нужно судно.

– Чего-чего, а этого тут хватает, полон порт.

– Курс на запад.

– Туда никто не ходит.

– Кроме контрабандистов.

Двое молодчиков покосились на меня неприветливо.

– Я заплачу.

– Не здесь, – прошипел Йорденс, – знаешь большой садок?

– Нет.

– За крабовыми рядами на рынке, в конце улицы Угрей. Я буду там завтра в это же время.

Я вернулся за свой стол. Троица ушла. Рюисдал хмуро посмотрел им вслед.

– Осторожней с ними, Гвен, – сказал он мне, – это тот еще сброд. У них не один труп на совести.

Проснулся Даер, от голоса Рюисдала его всегда одолевала жажда. Я предоставил их друг другу: эти двое так подружились, водой не разольешь. Пибил садился на плечо Рюисдала, и тот так и обслуживал с ним клиентов. Я ужинал в компании Морица, бородатого плотника, похвалявшегося своей сноровкой и силой перед всеми местными арматорами. Этот малый мог рассказать историю любой выброшенной морем деревяшки, просто взяв ее в руки, – от леса, где выросло дерево, до крушения корабля, частью которого оно было.

– Ты знаешь Йорденса? – спросил я.

– Мой тебе совет, Гвен: не связывайся ты с ним. Мутный он, себе на уме.

Далеко за полночь я шел домой, в свою каморку. Дождь лил как из ведра, крыши превратились в водосливы, а улица – в ручей. Согнувшись и натянув пальто на голову, я бежал под ливнем. Вдруг кто-то позвал меня по имени: крик доносился из проулка, узкой и темной кишки, извивавшейся среди нагромождения дощатых лачуг, рыбацких сетей и корзин для ловли крабов. Зов повторился, на сей раз тише. Весь дрожа, я свернул в проулок. Даер тоже беспокоился, вцепившись коготками мне в ладонь. Я споткнулся о кучу снастей, удержался за мокрую ограду. Этот голос был мне знаком, но принадлежал он не Йорденсу. Я снова споткнулся, кишка все не кончалась. Местами вода доходила мне до колен, а ведь в этих увязших в грязи и слякоти лачугах жили люди… Снова голос и следом стук колес телеги по мокрой мостовой вдали. Я вышел наконец к внутренней гавани торгового порта, к большой лебедке из тех, что похожи на ветряные мельницы и приводятся в действие колесом наподобие беличьего, которое крутят, забравшись внутрь, несколько человек. Я посмотрел направо, налево. Ничего. Никого. Меня звал голос Кермера. Лоика Кермера. Я был в этом уверен. Через годы и расстояния я его узнал. В порту не было ни души, дождь припустил еще сильнее. Я разглядел десяток пушек, готовых к погрузке, – черные, грозные, с блестящими от ливня жерлами, они наверняка недавно прибыли из Железных садов. Но телеги видно не было.

Вернуться домой спать я не мог. Так и бродил по городу, промокший до костей. Под утро я зашел погреться в харчевню, где продавали рыбную похлебку. Дождь лил весь день косыми струями, поднялся ветер, город был полон шелестом и окутан облаком водяной пыли. На всякий случай я наведался в порт. Флаг на башне извивался, как живой.

Я снова пришел в «Нос в табаке». Рюисдал приготовил фламбе; я сел на свое обычное место, чтобы дождаться часа встречи в тепле, и даже вздремнул, уткнувшись головой в стол, под надежной защитой от ветра, завывавшего в балках крыши. Когда я проснулся, все в кабаке держались за бока от смеха. Даер опять паясничал, сидя на плече Рюисдала, как попугай. Они стали лучшими друзьями, слепая птица и кабатчик, и я вдруг понял, что должен оставить пибила, потому что он принадлежит этому миру и всегда будет счастлив здесь. Я посмотрел на него в последний раз: как никогда безобразный, растерявший половину перьев, с голосом завзятого выпивохи, но одержимый демоном сцены, он забыл обо всем на свете, упиваясь аплодисментами. Я под шумок расплатился и, никем не замеченный во всеобщем оживлении, ушел, не простившись с моим маленьким ассистентом.

Свернув на улицу Угрей, я поплутал немного в крабовых рядах, загроможденных корзинами, сетями и чанами, по большей части пустыми, – только один старый рыбак продавал по сходной цене пару омаров и ждал покупателя. Я спросил его, где большой садок, и он указал мне на сооружение, напоминавшее сарай, и проход в окружавшей его ограде.

– Это там, только осторожней на мостках.

Я юркнул за ограду – передо мной, прямо под ногами, раскинулся огромный водоем. Вокруг него лежали деревянные мостки. Под водой скользили тени, и если это были рыбы, то поистине гигантские. Йорденс ждал меня на другой стороне.

– Осторожно, берегись живоглотов.

– Живоглотов?

Дождь барабанил по крыше, и я слышал его плохо.

– Ну да, видишь этих рыбин, что плавают в садке? У них большой водяной пузырь в желудке, там они хранят всех проглоченных рыб. Живыми. Те от этого становятся вкуснее. Подвесишь живоглота за хвост над чаном, и он отрыгнет все, что проглотил. У тебя есть на что его купить?

Я уже подошел к нему. Мы пожали друг другу руки.

– Зачем?

– Чтобы миновать кракенов. Без живоглота никак.

– Деньги у меня есть, Йорденс. А у тебя есть судно?

– Отплываем, когда начнется прилив. Это через четыре часа. Приходи с деньгами. Двенадцать крон.

– Двенадцать крон? Ты спятил? Здесь можно прожить на это больше года.

– Две за живоглота, две за тебя, две мне, две лоцману, две за судно, две за пибила.

– Пибил остается.

Он немного подумал.

– Ладно, десять крон. Встречаемся в рыболовном порту. Багаж у тебя есть?

– Только одна книга.

– Ну, до скорого.

Я купил в лавке толстую клеенку для анатомического атласа и попросил обшить ею книгу. Потом пересчитал оставшиеся у меня деньги, отложил десять крон, а семь золотых спрятал в потайной карман, пришитый за подкладкой пальто. Теперь бы только пересечь границу, миновать пресловутое море кракенов, а там уж я сам себе хозяин. В последний раз я прогулялся по берегу реки и в назначенный час вышел на дамбу рыболовного порта под проливным дождем, косым и холодным.

Йорденс коротко свистнул в два пальца. Он ждал меня под причалом в рыбачьем баркасе.

Я спустился и сел. Дождь хлестал парус, на небе не было ни звездочки, но баркас держался, отважно рассекая носом короткие яростные волны, сотрясавшие весь его корпус. Желтый ореол маяка отражался в жидкой массе цвета битума, и в его отсветах я вдруг увидел тень, которая следовала за нами, скользя под водой. Я вздрогнул. Йорденс указал на него подбородком.

– Это живоглот, не трусь, он привязан.

Мы вышли из порта, миновали флаг, бившийся во тьме, как предзнаменование, и осталась только завывающая тьма над головой и ревущие бездны под ногами. Под порывами ветра лоцман удерживал руль всем весом своего тела. Мы с Йорденсом вычерпывали воду, говорить не хватало дыхания. Внезапно что-то толкнуло наше судно снизу, да так, что заходила ходуном даже мачта. Через несколько секунд последовал новый толчок.

– Живоглот! – рявкнул Йорденс, выхватив нож.

Он перерезал державшую рыбу веревку, и ее блестящая спина показалась на гребне волны. Живоглот нырял по-дельфиньи, его спинной плавник торчал вверх, как шпора. Море изменило цвет, стало бледным, мутный свет разливался по его поверхности, поднимаясь из глубин. Воздух потрескивал от электричества, по гребням волн бежали молнии. Живоглот, содрогнувшись три-четыре раза, исторг из пасти поток живых рыб, они проворно рассыпались в забурлившей воде, и из центра зеленоватой кипящей воронки поднялись огромные щупальца. Они яростно обрушились на трепещущую в волнах серебристую массу. Йорденс кинулся к парусу и поставил его по ветру, баркас накренился и едва не зачерпнул воды, плескавшейся вровень с бортом. Новые щупальца появились чуть дальше, одно из них схватило живоглота, тот извивался и бился с немыслимой яростью, но гибкая конечность держала его всеми своими присосками, и вскоре он исчез в глубине.

Несколько минут было тихо, и мы уже подумали, что опасность миновала. Но вдруг широкий склизкий хлыст, взметнувшись, обвился вокруг основания мачты. Йорденс вонзил в него нож, потом схватил топор, в несколько мощных ударов перерубил щупальце, и оно соскользнуло в воду. Освобожденный баркас покачнулся, но выстоял и снова заскользил по волнам, и тут откуда ни возьмись появился еще один кракен. Три чудовищных щупальца обрушились на палубу, извивающиеся, как змеи, толщиной с бревно, одно добралось до лоцмана, стиснув его в безжалостном объятии. Я бросился на него, вооруженный одним только ножом, в то время как Йорденс рубил топором два других, опутавших мачту, и тогда вцепившаяся в нас тварь высунула из воды голову, я увидел ее страшные глаза под струями дождя, бледные, холодные, бездонные, такими же, наверно, были глаза Анку, а баркас накренился, завалился, море и небо поменялись местами, и я, вцепившись в веревку, которой была перевязана книга Кожаного Носа, пошел ко дну. Вода заливалась в нос, в рот, в уши, в легкие, наступила полная темнота, свинцовая пуля в спине, тяжелея с каждой секундой, тянула меня все ниже в бездну, и одна фраза, повторяясь без конца, еще билась в ритме моего обезумевшего сердца: