Крымскую резиденцию «Заря» № 11 в Форосе начали строить в 1986 году. Это было желание Раисы. И поэтому ничто не могло остановить этого несвоевременного до нелепости проекта. Ни катастрофа с финансами страны, ни явное осуждение этой стройки бедствующим населением. Раиса была сама убеждена и убедила Михаила в том, что автор перестройки, работающий в бешеном темпе, по 20 часов в сутки, заслуживает новой летней резиденции. Новый Генсек тоже не хотел отдыхать на старых дачах, видимо из желания показать, что он политик новой формации. Более 100 миллионов рублей вбухали в возведение и обустройство предпоследней советской государственной дачи. Два года военные строители под личным контролем министра обороны маршала Язова возводили на скалах то ли дворец, то ли замок. С тонкими промерзающими зимой стенами и с изящной подтекающей во время крымских ураганных ливней крышей под красной черепицей, в стиле совсем не похожим на традиционный русско-советский ампир. Что-то итальянско-французское здесь на берегу бывшей греческой колонии без привычных колон и портиков выглядел чужим. Очевидно, это было также проявлением давнего восторга Раисы от вилл на Лазурном берегу или в итальянской Лигурии. Комплекс зданий и впрямь будто был перенесен с берегов Средиземноморья. Непривычно смотрелся внешний тоннель-гусеница с первым на всем крымском побережье стометровым эскалатором к морю. Видимо, Раиса решила, что отказ от советского прошлого должен распространяться на все. И на архитектуру госдач тоже. К этому времени в Крыму действовало 10 государственных дач. Эта была одиннадцатой. Кроме того, для Горбачевых начали строить новую резиденцию и на Кавказе недалеко от любимой ими Пицунды в Мюссере. Зимой там теплее, чем в Крыму. Так и планировалось отдыхать: зимой в Пицунде, летом в Форосе. Так что, выходит, «подвиг» перестройки начинался не так уж бескорыстно.

Потом они четыре года подряд летом будут отдыхать в «Заре». В том числе последний раз в злополучном августе 1991 года. А пока ее достраивали, чтобы привыкнуть к Крыму, решили проводить отпуска на самой знаменитой госдаче № 1 в Нижней Ореанде под Ялтой. Здесь любил отдыхать и принимать зарубежных лидеров Брежнев. Четыре года после его смерти она не использовалась.

— Рая, вы с Иришей идите позагорать, а я с Анатолием Сергеевичем поработаю над книгой, — предложил жене и дочери Михаил после завтрака, — вечером и я пойду с вами.

— Да, Миша, мы так и поступим. Скажи, ты давно говорил с Язовым. Как продвигается стройка в Форосе. Мне здесь не нравиться. Все такое ветхое, запахи чужие. Кое-где даже грибком тронуло.

— Жалуется министр, что дело идет медленно. Кругом скалистый грунт, землю самосвалами за сорок километров завозят. Ты пойми, такой комплекс за год не построишь. Парк надо насадить, терренкуры проложить. Тоже надо время. Не будем же мы по скалам гулять.

— Напомни ему, чтобы не забыли высадить деревья багряника. Очень мне нравится, как они цветут. Такими ярко-розовыми кущами, прямо из веток, даже листьев не видно.

— Я ему говорил, а он знаешь, что ответил. Мол, не надо Михаил Сергеевич, не советуют. Дерево нехорошее, дикое, беду приносит. Не зря, говорит, иудиным деревом называется. Вроде сам Иуда после своего предательства на таком повесился.

— Что он понимает. Иуда повесился на смоковнице. А это багряник. Пусть сажают. И стройку надо форсировать.

— Хорошо, Райчонок, я скажу. Идите загорать, пока не очень жарко.

Был штиль. Море тихо плескалось почти у ног, сидящих в шезлонгах Раисы и дочери Ирины. Не знакомый с ними вполне мог принять их за сестер. Обычно дочери похожи на отцов. Но и в этом деле Раиса «уговорила» природу. Дочь получилась ее копией. Причем во всем. И внешне и по характеру.

— Ириш, иди, поплавай. У меня желания что-то нет. Я лучше погреюсь.

— Мам, у меня тоже желание пропало. Вода какая-то не очень чистая. В Пицунде как слеза, а здесь прямо муть.

— Наверно потому что город рядом. Не капризничай, иди. Будешь потом в холодной и пасмурной Москве жалеть. Только прошу, далеко не заплывай.

Ирина нехотя поднялась, зашла в море, постояла. Потом вытянула руки вперед и рыбкой нырнула в глубину. Дождавшись, когда она появилась из воды и поплыла, Раиса получше устроилась в шезлонге, закрыла глаза и задремала.

Проснулась от крика. Над ней стояла Ира и трясла ее мокрой рукой за плечо со словами: «Мама, ты так стонала и металась, что я побыстрее выскочила к тебе. Что с тобой?»

— Ой, сон приснился. Как будто, когда мы въехали в новую дачу, случилось землетрясение. И на тебя обвалился потолок.

— И что? Меня придавило?

— Слава богу, нет. Только слегка задело голову. Отделалась ушибами.

— Видишь, мамочка, это предупреждение, что Крым место опасное. Давайте уедем в Пицунду. Я читала, что здесь в Ялте в 20-х годах было страшное землетрясение.

— Знаю, Михаил Зощенко написал на эту тему рассказ. Очень смешной: жил в Ялте мужчина, увлекался спиртным, и как выпьет, так сильно буянит, обязательно что-нибудь побьет, разломает. Ему говорили: брось пить, пока большой беды не наделал. Пытался он себя сдерживать, но однажды сорвался, напился так, что не смог дойти до дома, свалился под каменным забором и заснул. А в эту ночь и случилось то самое землетрясение. Проснулся от боли и удушья. Это забор на него повалился. Выбрался из-под завала, огляделся, а вокруг — руины. Сел он, заплакал и говорит: какой же я негодяй, что натворил.

— Да, правда, смешно. А нас тут с моря фотографировали.

— Как это, кто?

— А вон, посмотри, пассажирский корабль. Видишь, в сторону Одессы пошел. Вот с него и снимали.

— Боже мой, а куда же охранники смотрят? Надо начальнику охраны Медведеву сказать. Пусть разберется. Пойдем Михаилу Сергеевичу расскажем.

В Одессе капитана с пристрастием допросили. Оказалось, он перевозил иностранных туристов и при выходе из Ялты они попросили пройти ближе вдоль берега, чтобы снять Ливадийский дворец, а пляж резиденции находится как раз внизу, почти на одной линии с дворцом. До изъятия фотопленок у туристов дело не дошло, но за самовольное изменение курса капитана подвергли штрафу. Этот случай вкупе с не очень чистым морем убедил Горбачева, что Ялта для отдыха место не подходящее. И он приказал к следующему отпуску закончить строительство дачи в Форосе. Но этого быстро не произошло. Стройка затягивалась, и в следующем году пришлось снова ехать в Пицунду.

Впервые в «Зарю» они заехали в июле 1988 года. И буквально в первый же день случилось событие, показавшее, что двухлетней давности сон на пляже был вещим. Когда Ирина подошла к большому венецианскому окну, чтобы поправить портьеру, карниз на котором она крепилась, обрушился ей на голову. В военном госпитале Севастополя установили легкое сотрясение мозга. За что несколько сотрудников из обслуги и начальник объекта были уволены. Может и прав был старый маршал, что багряник, который по просьбе Раисы все же насадили в фороском парке, дерево нехорошее, приносящее беду. Но только не мог он тогда и подумать о других грядущих грозных событиях. И что для него самого с Форосом будет напрямую связано самое горькое время в его по большому счету безупречной жизни. В том числе тюремное заключение.

Случай с карнизом, наоборот, сыграл положительную роль в карьере человека необычной биографии. Речь идет о внучатом племяннике Льва Толстого. Его полный тезка полковник КГБ Лев Николаевич Толстой был праправнуком старшего брата писателя Сергея Николаевича. Того самого, что женился на цыганке Марии Шишкиной из хора «У Яра». Служивший до этого происшествия заместителем начальника 9-го отдела КГБ в Крыму, после «карниза» он стал начальником этого отдела. Это ему пришлось в августе 1991 года все три дня фороского «плена» быть рядом с семьей Горбачевых. Пусть он и расскажет, как все случилось: «Президент с женой, дочерью, зятем и двумя внучками приехал на отдых и расположился в «Заре» как всегда в первых числах августа. Море у дачи такое прозрачное (дно на семь метров видно), что все и особенно дети из него не хотели выходить. Распорядок почти каждый день был один и тот же — прогулки по терренкуру, купание в море, редкие выезды в Севастополь, в храм Воскресения Христова на Красной скале, работа над очередной книгой и выступлением при подписании нового союзного договора по окончании отпуска. Запомнился одна поездка в Севастополь. Михаил Сергеевич подошел на Графской пристани к людям, но вместо уже привычного ликования столкнулся с недовольством. Его стали спрашивать, а где же результаты перестройки. И тут он взорвался. Стал обвинять самих людей в инертности. Мол, я вам не царь. И не собираюсь раздавать милости. Я дал вам свободу, вот и устраивайте свою жизнь сами. Люди опешили и стали расходиться. А он остался доволен, что не поддался, как он сказал, крикунам.

Когда отдых заканчивался, из Москвы позвонил заместитель начальника 9-го Управления КГБ Генералов и сообщил, что через два дня он прилетает специальным самолетом за президентом. Однако на второй день перезвонил и сказал, что ситуация изменилась. «Теперь мне нужно 18 августа к 15 часам подать транспорт на военный аэродром Бельбек для встречи и перевозки в «Зарю» двадцати человек». Сказал, что прилетит группа для подготовки отдыха Председателя Кабинета Министров. Что я и сделал. Но из прилетевшего самолета вышли член Политбюро, секретарь ЦК КПСС Шенин, заместитель Председателя Совета Обороны СССР Бакланов, начальник аппарата президента Болдин, заместитель министра обороны Варенников, мой прямой руководитель начальник 9-го управления КГБ Плеханов, а также Генералов и 15 офицеров из центрального аппарата КГБ».

Накануне в Москве, на секретном объекте КГБ «АБЦ», собрались будущие члены ГКЧП. Разговор начался с сообщения Крючкова: «Вы знаете, что на 20 августа Президентом назначено подписание нового союзного договора, подготовленного им и главами исполнительной власти девяти республик. По письменным заключениям Верховного Совета и Президиума Кабинета Министров договор в предложенном виде приведет к окончательному развалу Союза. Поэтому его подписание допустить нельзя. В стране уже наступает анархия. Президент России Ельцин словами и делами поощряет сепаратизм республик. Еще в марте Михаил Сергеевич дал мне указание подготовить все необходимое для введения в стране чрезвычайного положения. Такая работа была проведена. Но он медлит и не решается на подписание соответствующего указа. Я регулярно докладываю ему о тяжелейшем положении. Но он реагирует явно неадекватно. Прерывает разговор, переводит его на другие темы, высказывает недоверие моей информации. Предлагаю с целью введения чрезвычайного положения создать Государственный комитет. К президенту в Крым направить делегацию. Предложить временно передать власть комитету. Если откажется — изолировать там до выправления ситуации. Объяснить такой шаг как крайнюю необходимость в виду его болезненного состояния. И просить вице-президента Янаева вступить на это время в исполнение обязанностей главы государства. Введение ЧП узаконить на специальной сессии Верховного Совета. Предварительное согласие на ее созыв от Лукьянова имеется. Прошу высказаться». Первым взял слово маршал Язов.

— Согласен с оценками и предложениями. Предлагаю направить в Крым Валерия Болдина, как человека наиболее близкого к президенту. От руководства партии — секретаря ЦК Шенина. От Минобороны поедет мой заместитель Варенников.

— От правительства поедет Бакланов. Он также близок к Михаилу Сергеевичу. Дай бог, чтобы им удалось уговорить его на подписание указа. И тогда не придется прибегать к крайним мерам, — с надеждой произнес премьер Павлов.

— Договорились, от себя я направлю Плеханова, — подвел итог Крючков.

Когда колонна машин с делегацией из Москвы подъезжала к «Заре», Генералову по радиотелефону кто-то сообщил, что в 16 часов у президента отключили все средства связи и телевизионный ретранслятор. И только теперь полковник Толстой начал понимать необычность происходящего: «Когда мы въехали на территорию дачи, приехавшие офицеры КГБ, по команде Генералова сменили мою охрану и взяли под контроль дежурную часть, КПП и гаражи со спецмашинами. Личная охрана президента во главе с генералом Владимиром Медведевым оставалась внутри помещений. При мне Плеханов приказал Генералову Горбачева с семьей и никого другого с территории дачи не выпускать. Затем он и другие руководители прошли в здание резиденции».

Президент после обеда переместился в кабинет поработать с документами, которые ему ежедневно доставляла фельдсвязь. Среди прочих бумаг находились заключения Верховного Совета и Кабинета Министров о недопустимости заключения нового союзного договора. Он знал об их содержании от Шахназарова. Поэтому читать не стал, подумав, как далеко они разошлись с Анатолием Лукьяновым, и как права была Раиса, уговаривая не продвигать так высоко друга Толю. В это время вошел Медведев и доложил, что приехала группа товарищей во главе с Болдиным и просят принять.

— Ты, Владимир, не шутишь? Я никого не жду. Кто там? — Когда Медведев перечислил приехавших, он выругался, встал и пошел к Раисе Максимовне. Вышел не раньше, чем через полчаса и приказал позвать «непрошеных гостей». Один за одним, гуськом, «заговорщики» робко вошли в кабинет и расселись. Наступила долгая пауза. Наконец, не выдержав молчания, а больше неизвестности, Горбачев спросил: «С чем приехали?». Первым громко, как будто рванувшись в отчаянную атаку, заговорил прошедший Отечественную войну и Афганскую кампанию боевой генерал Варенников.

— Михаил Сергеевич, страна наша, великое государство, данное нам в сбережение предками, гибнет, погружается во тьму анархии. И это происходит при вашем молчании, попустительстве и согласии… Уйдите в отставку. Даже император Николай II в такой ситуации уступил. А вы же коммунист!

— Не знаю, генерал твоего имени, но что-то я не понимаю. Ты что желаешь мне судьбы Николая? Не на того напали. Вы все посходили с ума. Вы сами губите государство. Через два дня будет подписан договор и все пойдет в законном русле…

— Не будет он подписан, — перебил президента (!) Плеханов. — Есть информация и вам Крючков ее докладывал, что Ельцин договора не подпишет и уговаривает других тоже не подписывать…

— Ты бы молчал, предатель. Тебе доверили охрану высших органов власти, президента. Я тебя человеком сделал, а он тоже туда, в заговорщики. Кто тебя втянул? Вон отсюда! — Плеханов не ответил, поднялся и вышел, — вы все сдурели. Кто вас послал?

— Михаил Сергеевич, мы привезли пакет документов и проект указа о введении чрезвычайного положения. Подпишите и мы уедем. А Вы лечитесь, отдыхайте… Болдин, пятнадцать лет работал его первым помощником и знал лучше других, что Горбачев никогда не станет делать того, что не сулит аплодисментов.

— Валерий, ты же меня хорошо знаешь. Я на применение силы не пойду и поэтому ничего я не подпишу. Что я, слабоумный? Лучше скажи, кто вас послал? Павлов и Лукьянов с вами?

— Извините, я вам этого не скажу.

— Ну, тогда и мотайте отсюда. Делайте что хотите, только без меня. Все, на этом закончим. — Горбачев встал, подошел поближе и неожиданно для всех пожал на прощанье руки. «Заговорщики» как мирно пришли, также мирно и удалились. Только зачем-то захватили с собой генерала Медведева. Поэтому согласно инструкции личная охрана перешла под команду Толстого.

«После их отъезда, вспоминал полковник Толстой, жизнь шла в прежнем ритме. Горбачев с семьей ходил на пляж. Загорал и купался. На комнатную антенну настроили первый канал, и президент видел все, что дальше происходило в Москве. Как 19 августа его объявили больным и как Янаев с кампанией робко пытались переломить ситуацию в стране. На второй день переворота сестра-хозяйка спросила, как обслуживать. Я ответил: как президента, его никто не снимал. Сам президент вел себя спокойно, никаких команд не давал. Только попросил привезти ему из соседнего санатория доктора-мануалиста Лиева. Я поехал, но Лиев отказался, сказав, что Михаилу Сергеевичу уже лучше, и он в лечении не нуждается».

В это время в Москве Ельцину удалось собрать сторонников контрреволюции и запугать заговорщиков, так как среди них не нашлось сильного и готового ко всему лидера. Они даже не решились на арест Ельцина, как главного сепаратиста. На третий день Крючков, Язов, Лукьянов прилетели к Горбачеву с докладом о провале попытки введения чрезвычайного положения. Но он их не принял. В этот же момент Ельцин предусмотрительно прислал самолет с командой офицеров и своего вице-президента Руцкого для «освобождения» Горбачева. И в этом он заговорщиков переиграл.

Когда Язова вместе с товарищами по ГКЧП задержали и выводили из административного помещения через парк к автобусу, старый маршал, проходя мимо невысоких, с раскидистой кроной деревьев, вспомнил, как не советовал он высаживать на территории дачи багряник, или иудины деревья, которые согласно преданию приносят несчастья. Видимо с этого времени старый воин навсегда поверил в приметы.

После выхода по амнистии из следственного изолятора, маршал посетил поликлинику и около одного из врачебных кабинетов встретил давнего фронтового друга, Героя Советского Союза, разведчика, писателя Владимира Карпова. После обычных расспросов о здоровье и семьях, Владимир Васильевич буквально с упреком спросил друга, мол, что же вы так робко действовали и дали Ельцину с Горбачевым вас разгромить.

— Ты знаешь, Володя, — с грустью, медленно подбирая слова, ответил маршал. — Горбачев нас всех запутал, а потом бросил. А мы с Крючковым, старые дураки, верили ему до конца.

Итак, фактически переворот состоялся. И возглавили его как раз Крючков и Янаев. Но удержать власть им не удалось. Поэтому получился он в пользу Ельцина, который перехватил инициативу у этих двух канцеляристов и, как будто спасая Горбачева, без особых усилий отстранил его от реальной власти.

С этого времени, как фороский пленник вновь получил личную свободу, он полностью лишился свободы действий как президент СССР. Двоевластие закончилось. До полного краха оставалось четыре месяца.

После разгрома Комитета по чрезвычайному положению и ареста его членов российские структуры по команде Ельцина в явочном порядке последовательно урезали полномочия союзных министерств и оставляли за ними только ответственность. Затем упразднялись и сами ведомства. Ельцин устал от обещаний Горбачева наконец-то начать экономические реформы и в конце октября объявил, что Россия начинает эти преобразования сама. В их основу были положены либерализация цен, приватизация, земельная реформа и введение российского рубля. Другим республикам было предложено присоединяться.

Первыми откликнулись Украина, Казахстан и Белоруссия. Горбачева в расчет уже никто не воспринимал, хотя он продолжал приезжать в Кремль и даже принимал иностранные делегации. Но узнав о предстоящей встрече «четырех» решил в ней участвовать и с этой целью пригласил к себе Ельцина, который, не желая этой встречи, все ж приехал.

— Борис Николаевич, что же ты скрываешь?

— О чем это вы, Михаил Сергеевич? — вопросом на вопрос ответил Ельцин.

— О предстоящей встрече с украинцами и белорусами. Ты что, за моей спиной хочешь развалить Союз?

— Ни о каком развале речь не идет. Мы договорились обсудить пути к усилению сотрудничества и координации планов на наступающий год. Пока с этими двумя. С казахами встретимся позже. Назарбаев обещал приехать в Москву.

— А почему встречаетесь не в Москве, а в Минске.

— Это просьба руководителя Украины Леонида Макаровича Кравчука. Он не хочет ехать в Москву, чтобы не встречаться с вами. А в Минск приехать согласен.

— Ишь ты, какой он незалежный стал. Чем же я ему так насолил?

— Не знаю. Это ваши дела.

— Ладно, я тебя прошу не подписывать никаких политических документов. Назарбаев предлагает начать подписание союзного договора с теми, кто согласен. Остальные захотят, потом присоединятся. Договорились? Приедешь из Минска, и тогда окончательно определим дату подписания. Я думаю, что можно собраться 9 декабря. Приглашай Кравчука в Москву. Скажи, что никто его не здесь не обидит.

— Хорошо, Михаил Сергеевич. Договорились.

Возвратившись к себе, Ельцин срочно собрал кружок ближних «бояр». В это время в него входили Бурбулис, Гайдар, Козырев и Шахрай.

— С Горбачевым надо заканчивать. Сам он не уйдет. Цепляется за Кремль как грешный за душу. Что будем делать? — Ельцин обвел тяжелым взглядом всех и остановился на Бурбулисе.

Выходец из свердловских депутатов, бывший доцент кафедры научного коммунизма, в начале перестройки объявил себя политологом и предложил свои услуги Ельцину в качестве советника в то время, когда тот был в самой глубокой опале. Будучи классическим схоластом (пустомелей, балаболом), Бурбулис сумел настолько очаровать и одурачить не склонного к теории уральского бунтаря, что тот даже придумал для него невиданную до этого в российской табели о рангах и советской номенклатуре должность государственного секретаря.

— Как госсекретарь, я предполагаю…, — как всегда невнятно начал он. — Так вот, я полагаю, что пришел момент взять России всю ответственность на себя. Мы уже прошли длинную дорогу к подлинному суверенитету и останавливаться нельзя. Надо этот путь завершить. — Щуплый, можно сказать тщедушный, с бегающими глазами-пуговками госсекретарь помялся, силясь выдать что-либо конкретнее. Но не успел. Да и вряд ли смог. Его маленькая головка выдавала только декларации и манифесты. Почувствовав, что большего от него не дождешься, Ельцин опять оглядел команду и остановился на Шахрае.

— Что предлагает наш главный юрист?

— Борис Николаевич, Союз создавали четыре субъекта. Одного из них нет. Это Закавказская Советская Федеративная Социалистическая Республика. Она вскоре после подписания Договора 1922 года о создании СССР рассыпалась на Азербайджан, Армению и Грузию. Осталось три субъекта — Белоруссия, Россия и Украина. Они как учредители имеют право признать этот договор недействующим, то есть, говоря языком международного права, денонсировать его с момента подписания соответствующего соглашения и ратификации парламентами. Так Горбачев останется без государства (явно не знал этот юрист-грамотей, что такого рода договора не подлежат денонсации, но победителей не судят).

— А как же с членством России в ООН, в Совете Безопасности? Ведь и Украина, и Белоруссия ее члены с момента основания в 1945 году. А мы — нет. Андрей Владимирович, что вы скажете? — попросил Ельцин высказаться министра иностранных дел Козырева.

— Надо решать вопрос о нашем правопреемстве с постоянными членами Совбеза. Особенно со Штатами и Китаем. Остальные не проблема. Я уже зондировал. Госдеп поддержит. Китаю надо направить официальное послание.

— Хорошо, займитесь этим. Повстречайтесь с послами.

— Борис Николаевич, разрешите добавить, — заговорил молчавший до этого полный, лысый с большими навыкат глазами и крупными мясистыми губами «боярин». Это был заместитель Ельцина в правительстве, одновременно министр экономики и финансов Егор Гайдар. При этом он почмокал как ребенок губами. — Хочу затронуть два вопроса: о правопреемстве финансовом, проще говоря, о долгах СССР и экономических отношениях с бывшими союзными республиками. Внешние долги огромные и платить их придется нам. Около восьмидесяти миллиардов долларов набрали Горбачев с Рыжковым. Нам должны, почти столько. Но это, в основном, бедные страны. За поставленное нами оружие. Возврат таких долгов дело безнадежное. Так что полный суверенитет обернется огромным долгом. Это надо осознавать.

— Егор Тимурович, Вы это к чему, у нас есть другой путь?

— Другой? Отнюдь, но знать, на что идем, надо. И второе, с денонсацией договора наши связи с республиками автоматически не отпадут. И еще долго они будут тянуть из нас соки. Особенно, если быстро не введем свою валюту.

Ельцин недолго помолчал, потом встал, выпрямился во весь почти двухметровый рост и как на плацу скомандовал:

— Вечером вылетаем в Минск.

Похоже, что никто из участников этой посиделки и не подумали в тот момент, что преступно ради избавления от правителя-банкрота уничтожать могучую империю. Но для великих дел потребны великие деятели. Они таковыми не были. Они могли сделать только то, что вскоре и сделали ровно за день до московской встречи «четырех» с участием Горбачева. Втроем в Беловежской пуще Ельцин, Кравчук и Шушкевич 8 декабря 1991 года подписали соглашение о денонсации Договора 1922 года, поставив Президента СССР перед этим фактом. Развалив страну, они освободились от его неумелого и гибельного руководства. Он, как и ожидалось преступниками, на использование силы не пошел. Трудно сказать, применялся ли еще в мировой истории такой способ устранения правителя-банкрота.

После окончания фальшивой перестройки сторонниками и противниками Горбачева и Ельцина изданы горы мемуаров. Только Гайдар, сначала нештатный советник Горбачева, а потом помощник Ельцина, с 1996 по 2007 годы написал пять книг. В них мы видим явное стремление убедить и современников и потомков в том, что и общественный строй и государство под названием СССР развалились сами по себе и он с компанией не причастны к их разрушению. Лукавит Егор Тимурович. Страны это не радиоактивные материалы. Они природой не создаются и сами не распадаются. Они создаются людьми и людьми разрушаются. Только первых мы называем великими, а вторых ничтожествами. Неправда также, что их бесчеловечные реформы были неизбежными. Что ограбление олигархами всего народа это всего лишь побочный результат, недоразумение, которые сопровождают всякое дело, связанное с переделом экономических и политических систем такого масштаба.

Но мемуары очень коварный жанр и играет с ними злую шутку. Чем больше они желают «отмыться», тем сильнее разоблачают себя любимых и своих подельников. Вот как, например, это получается у Е. Гайдара.

В книге «Дни поражений и побед» его воспоминания начинаются с явной фантазии, в которой он пытается выдать себя за вундеркинда, с детства чуждого социалистическим идеям и практике. Хотя это так противоестественно. В юности и молодости любой нормальный человек «болеет» социализмом. Есть даже такой диагноз: «детская болезнь левизны». И, тем не менее, на страницах 21–22 он пишет: «Летом 1968 года я был в Дунино (деревня в Подмосковье. — С. П.). По газетам следил (когда сверстники играли в соловья-разбойника. — С. П.) за тем, как развиваются события в Чехословакии. Утром 21 августа услышал о письме безымянной группы из членов чехословацкого руководства с просьбой об «интернациональной помощи» к странам Варшавского договора. Откровенная ложь официальной версии, аморальность происходящего бросались в глаза даже мальчишке. Что за чушь? Ну, какие там войска ФРГ готовятся вторгнуться в Чехословакию? И что это за правда, которую навязывают народу с помощью танков?

Уютный привычный мир моего детства, где было все так хорошо и понятно, где была прекрасная добрая идея, красивая страна, ясные цели, вдруг дал трещину и начал рушиться. Детство неожиданно кончилось».

Было сверхпроницательному мальчику… неполных 12 лет! Невольно подумаешь, неужели его будущие реформаторские деяния, когда он «резал» по живому и советский уклад простых людей и «красивую» страну, были местью за раннюю кончину уютного детства? Хотя в одном Гайдар прав. В том, что правду навязывают не всегда танками. Теперь в моде самолеты, как во время натовских бомбежек любимой им Сербии или Ливии. А НАТО с ФРГ в ее составе теперь даже не в Чехии, а в бывшей советской Прибалтике. Рядом с Псковом. Такой просчет по малости лет возможен, да только и в 30 и в 40 грешил он теми же ошибками, хотя равных себе стратегов в стране не видел до конца дней. А был ли мальчик, не видящий разницы между овцами и волками, и если был, то зачем он нас призывал не бояться волков? Неужели уже в 12 лет задумал уничтожить порядок и страну, в создании которых активно участвовали его легендарный дед Аркадий и журналист-правдист отец Тимур?

Описанный выше эпизод из своего детства, конечно фантазия Гайдара, который в силу необычайно благоприятных семейных обстоятельств формировался как бессердечный эгоист, да еще с комплексом Герострата. Которому легче и приятнее утверждаться разрушая, чем кропотливо совершенствуя уже созданное его же предками. Егор Гайдар — это большевик конца XX века и с такой же семейной тягой к подрывной деятельности и конспирации (дед Аркадий в 14 лет связался с революционным подпольем). Вот его личное свидетельство. «В конце августа 1986 года я (опять август, но теперь ему 30. — С. П.), А. Чубайс (будущий делец на ниве приватизации, энергетики и нанотехнологий. — С. П.), П. Авен (впоследствии руководитель «Альфа-банка», крупнейшего частного банка России. — С. П.), С. Игнатьев (впоследствии руководитель Центрального банка буржуазной РФ. — С. П.) и другие, в общей сложности более 30 человек в пансионате (с символичным названием «Змеиная горка». — С. П.) обсуждали самые на то время идеологически опасные вопросы. Например, пути формирования рынка капитала, обеспечение прав частной собственности. Все согласны с необходимостью упорядоченных реформ, готовящих советскую экономику к постепенному восстановлению рыночных механизмов и частнособственнических отношений. Закончив работу, разжигаем костры, поем песни, шутим. На завершающем семинаре-капустнике я точно определил ключевое место Чубайса в этом процессе». Говорит Гайдар и о сценарии в случае неудачи: «В нем определялись сроки заключения и размеры пайки, которые предстоит получить участникам семинара. Настроение, однако, было веселое». Это уже не фантазия, а состав нескольких преступлений. Но Гайдар и Компания долго и умело скрывали свой план по разрушению социализма, маскируя свою деятельность разговорами о его совершенствовании.

Двуличие Гайдара особенно ярко проявилось тогда, когда он, убежденный противник социализма, оставаясь членом КПСС, возглавляет экономический отдел журнала «Коммунист» — главного теоретического органа Центрального комитета партии. Это дает ему возможность проводить подрывную деятельность изнутри. В этот период он приходит к выводу, что фигура Горбачева по причине его необычайной самоуверенности, верхоглядства и беспечности может быть использована им и его подельниками для развала социализма. Поэтому Гайдар усиленно навязывается ему в советники. Кроме всего это самый быстрый и безопасный способ реализации своих намерений. Ведь имея такую «крышу», каковой является верховный правитель, не нужно особо опасаться тюрьмы. Своих целей можно достигнуть чужими руками под видом реформы. Тем более, что инициатор перестройки никак не мог решить, чего же он на самом деле хочет. В то время как Гайдар и компания твердо знают, чего хотят они: «Наша важнейшая задача — обеспечить плавный, наименее конфликтный и опасный выход из социализма». Вскоре его советы Горбачеву, а затем и Ельцину стали тем средством, которым «подожгли» социализм и СССР. Впрочем, дадим слово Гайдару: «Вместе с О. Лацисом пишем… записку Горбачеву… он полностью зачитал ее на очередном заседании Политбюро, провел подробное обсуждение, дал ряд конкретных поручений правительству». «В 1989–1990 годах я неоднократно встречался с Горбачевым на широких, узких и совсем келейных совещаниях, помогал ему в работе над разнообразными документами». Итоги такой помощи хорошо всем известны: быстрое разрушение прежних основ экономики путем введения частной собственности, предоставление руководителям предприятий таких прав, которые позволили «законно» растащить общую собственность по ими же учрежденным малым предприятиям и кооперативам; бездействие по созданию новых работающих механизмов взамен разрушенных. В итоге — катастрофическое нарастание экономических и финансовых диспропорций. Естественно Гайдар винит во всех бедах самого патрона, других деятелей, но только не себя. «Столкнувшись с мощными, неуправляемыми процессами, — пишет в связи с этим Гайдар о Горбачеве, — он растерялся и потерял ориентиры… И тут проявилась самая серьезная слабость Горбачева — его неспособность принимать необходимые, хотя и рискованные решения и последовательно проводить их в жизнь».

Хороша парочка. Один под видом заботы об улучшении социалистической экономики, дает советы, реализация которых ее добивает. Другой, не будучи способен понять истинных замыслов советника, или бездействует или шарахается из одной крайности в другую.

«Даже мои политические противники, убежденные, что я веду страну по гибельному курсу, не подозревали меня в намерении запустить руку в государственный карман», — напишет Гайдар в 1996 году. Правильно, в воровстве его никто и не подозревал. И теперь не подозревает. В обычном смысле его не было, а если и воровал, то это такая невинная шалость на фоне действительно совершенных антигосударственных деяний. В этом случае мало сказать, что простота хуже воровства. Потому что наш «герой» не так прост, как хочет казаться. Опять лукавит Егор Тимурович. На самом деле он украл у большинства людей страну, которую они создавали, отказывая себе почти во всем. Он украл у них надежду и будущее. Это был Ленин наоборот. Но даже более циничный. Тот украл ее у богатых для бедных. А этот — у бедных для богатых. Он знал лучше всех, что от его деяний, выиграет только кучка дельцов. И все же эти деяния совершил. Он более трех лет громче всех кричал, что «страшно опасно вводить рынок через свободные цены и приватизацию в условиях расстроенных государственных финансов и хаоса в денежном обращении» и что это приведет не к рынку, а к дикому криминальному капитализму. И все же пошел на это как наркоман в стадии ломки. Видимо одержимость идеей фикс увлекает не меньше героина.

Итак, 5 ноября 1991 года президент и одновременно глава правительства Ельцин назначает Гайдара вице-премьером, министром экономики и финансов. Вчерашний советник превращается в человека принимающего решения. С этого времени, напишет он впоследствии «тяжесть ответственности за страну, за спасение ее гибнущей экономики, а значит, и за жизнь и судьбы миллионов людей, легла на мои плечи». Вот так скромненько, но со вкусом. Ни больше, ни меньше российский Наполеон. Человек, руководивший до этого менее года карликовым институтом с коллективом не более 100 человек, никогда не изучавший рыночную экономику и ничем не проявивший себя на практике решается на такой безумный шаг. Наглость, конечно. Ни чем не оправданная наглость. Таков и результат.