Светлана проплакала всю ночь. Недобрые предчувствия мучили ее. Напрасно Вахрамеевна успокаивала, напрасно говорила ей:

— Да не бойся ты, ягодка! Не отдаст тебя отец черному ворону.

— А все–таки страшно, мамушка!..

На следующий день она почти не видела отца, потому что он с утра ушел к князю. Да и в следующие дни Дулеб ничего не говорил с дочерью о минувшем вечере, как будто ничего и не было.

Наконец, наступил и семик. В этот день уж и Светлана немного развеселилась. Пришли вечером девушки, и отправилась она с ними на берег Днепра, чтобы там завести хоровод, поиграть, попеть да погадать на свой веночек.

Стояла весна, ранняя, ароматная. Нежно зеленели деревья. Была «русальная» неделя. «Русальной» ее звали в народе потому, что, по народному поверью, в эти весенние ночи русалки выходят из речных волн, тоже ведут хороводы при лунном свете, отряхивают свои длинные зеленые волосы, с которых струится вода, и хохочут или плачут надрывающим душу голосом.

Знает Светлана, что опасное это время: как раз попадешься в руки такой русалке, и тогда защекочет она до смерти, утянет за собой на дно Днепра.

— Смотри, дитятко, никогда не выходи из горенки в такую пору: дед–водяной не спит теперь, и русалки на ветвях сидят, — говорила не раз Светлане Вахрамеевна, расчесывая на ночь ее золотистые косы. И при этом рассказывала ей такие небылицы и страхи, что у бедной девушки сердце в груди билось, как птичка в клетке.

— А ты, мамушка, русалок видела? — спрашивала Светлана.

— Наяву–то не видала, родимая, а другие и наяву видали. Я только во сне когда Минвану свою увижу. Худые они, русалки–то, да бледные такие, известно — утопленницы. Вот и моя доченька, видно, русалочка теперь, потому что в воду кинулась. Годков осьм–надцати, как и ты, была моя голубонька.

Сколько уж раз рассказывала об этом Вахрамеевна, и всякий раз слезы навертывались у нее на глазах, а сердце Светланы невольно сжималось.

Она хорошо знала эту грустную историю. Полюбил Минвану добрый молодец, заезжий гость: из заморских стран он приехал. Говорит, у себя на родине скальдом (певцом) был. И какие песни он пел здесь! Полюбила его и Минвана; собирались уж поженить их, вкруг ракитова куста вести, да вдруг налетело горе–гореваньице: поехал как–то суженый Минваны дремучим лесом. Ночь его в дороге застала. А в лесу–то этом бродили разбойники. Злой человек хуже зверя: напал разбойник на доброго молодца, снес ему буйную голову, отобрал казну, какая была у того ссобой, и бросил его тело в лесу на съедение зверям да жадным воронам.

Как узнала об этом Минвана, несвоим голосом закричала, света невзвидела и в такую же весеннюю ночь кинулась с высокого берега прямо в холодные волны Днепра.

С тех пор, — думала Вахрамеевна, — и стала она русалочкой.

— Снится мне по ночам теперь моя девонька, и все–то с нее вода бежит… А то рыбкой такой серебристой представляется… — говорила Светлане Вахрамеевна.

Слушала ее девушка, и туманились ее синие очи, и морщился маленький лобик от набегавших на него странных дум.

— А моя родимая матушка где теперь? — спрашивала она.

— Матушка? Матушка твоя давно с белого света ушла. Там, у самого низовья, по берегу Днепра, видела — курганы насыпаны? Вот в таком же кургане и твоя матушка косточки свои сложила. Похоронили ее, голубушку, положили с ней и камки многоцветной, и веретено, работы греческой, и запястья драгоценные. Любил ее батюшка твой… Ничего не пожалел для нее.

— А зачем ей все это теперь, мамушка?

— Как зачем, ягодка? Все это понадобится, все пригодится. Что тут, то и там человеку надобно… — Так говорила Вахрамеевна, но как–то недоверчиво относилась к ее словам Светлана. «Неужели она и там, в другом мире, живет так, как мы здесь…» — думала она, — что–то другое говорил боярин Феодор.

— А вот батюшка твой умрет, так его на костре сожгут, потому что с севера он родом… У нас, киевлян, в землю зарывают, холм насыпают, тризну справляют, а там — на костре сжигают, а прах потом соберут да на перекрестке трех дорог поставят. Вот намедни ходили мы с тобой на княжий двор, так по дороге был перекресточек: сказывают, там по ночам все стонет кто–то, и так–то уж жалобно. А потому это, девонька, что там вот такой прах зарыт и курган над ним могильный насыпан… Ну, а теперь полно: вишь месяц вышел. Пойдем спать, касаточка!

Такой разговор был только вчера, и не удивительно, что Светлана вспомнила его теперь, проходя мимо Днепровских курганов.

Но все эти мысли о русалках, мертвецах, загробной жизни, едва вспыхнув, тут же гасли в ее душе; ей некогда было останавливаться на них, — на берегу уже собралась веселая пестрая толпа. Молоденькая белоствольная березка с душистыми свежими листочками стояла на крутом обрыве над самой речкой, вся перевитая яркими лентами. Кучка девушек толпилась около нее.

— Венки, девушки, в воду бросать! Чей потонет, кому милого дружка терять?

Вместе со всеми закружилась, заигралась Светлана, вместе со всеми бросила в Днепр свой венок.

Вахрамеевна издали любовалась на нее.

Вдруг короткий крик сорвался с губ Светланы. — Потонул!.. — И кругом зашумели, заволновались, — потонул венок Светланы! Ах, Светлана! Светлана!

Девушка, бледная и растерянная, широко раскрытыми глазами смотрела на тихо волновавшуюся реку. Потонул!..

И показалось ей, что Рогдай ее погиб для нее… Что–нибудь случится с ним: или зверь в лесу заест, или в бою погибнет, или другую девушку полюбит.

Потемнело в глазах у Светланы, да вовремя подошла Вахрамеевна.

— Ну и хорошо, что потонул… Вот и опаски никакой нет… Венок унесла река–матушка, это — Олега от тебя судьба унесла, — говорила она, лаская девушку, и от этих слов точно камень свалился с души Светланы. «И как это я не поняла», — подумала она с облегчением.

— Что, девушки–красные, на судьбу гадаете, венки завиваете? — послышалось вдруг на берегу несколько голосов. Девушки оглянулись. Несколько юношей из княжеской дружины спускались к ним с холма, среди них был и Рогдай.

Он еще издали увидел Светлану, а она — его. И обоим вдруг стало весело.

— Ну вот, а еще печалилась, — шепнула Вахрамеевна. Рогдай с товарищами подошел к девушкам. Они со смехом от них убежали.

— Что вы, красавицы, такие пугливые? Не вороги лихие пришли, свои чай… — проговорил один из них. А сам Рогдай прямо подошел к Светлане. — Ну, что венок? — спросил он, ласково глядя на девушку.

— Венок… Утонул… — чуть слышно, но уже с улыбкой отвечала она.

— Утонул? — повторил он. — А разве нельзя другого сплести, Светлана? Венок венком, а нам не пойти ли, Светлана, к твоему батюшке… Не отдаст ли воевода Киевский дочь–красавицу за стольника княжеского?.. Как думаешь, Светлана?

Щеки Светланы вспыхнули, но она ничего не успела ответить Рогдаю, потому что подошла Вахрамеевна и позвала домой.

Прошло несколько дней, и все девушки, подруги Светланы, узнали, что обмануло ее гадание: нашелся ей суженый, и теперь нет в Киеве счастливее них — Рогдая и Светланы.

Вот вернется Рогдай из похода на ятвягов, тогда и свадьбу сыграют.

Дулеб радовался за детей.

— Вернешься из похода, даст Перун победу князю Владимиру, возьмешь Светлану, тогда и я спокойно сложу голову где–нибудь за Русскую землю, — говорил он. Обидно дома–то умирать, да и за Светлану боязно… С кем останется она?..

И так странно было слышать, как Дулеб говорил о смерти.

— С чего это ты, батюшка? — чуть не заплакала Светлана и вдруг, внимательно взглянув в лицо отца, заметила какую–то болезненную синеву под глазами…Уж несколько дней жалуется Дулеб на недомогание, как–то осунулся и точно ослабел он весь.

На минуту острая боль резанула по сердцу Светланы, но тотчас утихла: очень уж велико было ее собственное счастье.

— Пройдет это, — успокоительно заметил Дулеб, — неможется что–то. Так вот: береги в бою свою голову, Рогдай, а вернешься — невесту получишь. Тогда, может быть, меня куда ушлют, так ты уж береги Светлану.

Спешно готовились к походу на ятвягов.

Накануне отправления в поход старый Лют неожиданно для себя наткнулся на счастливую парочку.

Он шел рощей Перуна.

Солнце садилось, цветы раскрыли лучам заката свои чашечки, а лесные фиалки наполнили воздух нежным ароматом. Лют шел хмурый и злой: не удалось ему уговорить князя Владимира принести богам кровавую жертву… А уж и жертву наметил Лют.

Вдруг чей–то нежный молодой голос долетел до его слуха. Он остановился и оглянулся.

Под тенью густого орешника сидел Рогдай и чинил лук, а недалеко от него в венке из полевых цветов сидела Светлана. Она помогала ему, держа тетиву, и напевала какую–то песенку.

Оба как будто забыли, что завтра разлука. Да и Рогдай был уверен, что вернется скоро.

Лицо старого кудесника стало мрачнее тучи, губы искривились злобной усмешкой.

— Посмотрим, — прошипел он, — долго ли протянется ваше счастье.

Не умел прощать Лют.