Прошли недели. Давно ушел в поход князь Владимир, давно опустел дом Дулеба, и Светлана тосковала и плакала дни и ночи: сразу потеряла она жениха и отца, оплакивала, как мертвых. Только и утешением было для нее, что ходила она на курган, где лежала ее мать, плакала там, а то просто лежала на нем, припав грудью к сырой земле.

Даже Вахрамеевна не могла ничего сделать с ней.

— Для кого мне теперь жить, мамушка? Горькая моя долюшка… Сиротинка я горемычная… — причитала девушка и, случалось, до позднего вечера сидела на могиле у матери.

Вот и сегодня только вечер да приближающаяся гроза заставили ее покинуть дорогую могилку. В это же время вышел Лют из своего убежища.

Печаль о сыне наложила новые тени на его лицо: еще более хмурым и злым стало оно. Казалось бы, о какой мести мог теперь думать Лют, когда тот, за кого он мстил, погиб такой страшной смертью! Но и за мертвого Олега мстил Лют, а главное — мстил он за себя самого, за кровную обиду, нанесенную ему… Были и еще причины, по которым ненавидел он весь дом Дулеба: чуяло его сердце, что совьет тут варяг Феодор гнездо христиан, а до этого не мог допустить он, старый Лют, служитель богов. Да и такова уж была душа Люта, что, раз запала в нее черная, злая мысль, он должен был непременно задуманное дело довести до конца, увидеть его своими глазами.

Солнце село, когда Лют, завернувшись в темный плащ, вышел из хижины.

Лес шумел, точно стонал. Где–то испуганно кричал филин, а ему жалобным плачем отвечала сова. В болоте квакали лягушки. «Гроза будет», — подумал кудесник.

Тучи в самом деле наплывали грозные, сизые. Солнце скрылось быстро, и быстро же поползли по земле вечерние густые тени. Где–то в горах уже гремело.

Пройдя рощей, жрец вышел на берег Днепра. Днепр сегодня был злым и бурным. Волны чернели и клубились, разбиваясь у высоких крутых берегов белой пеной. Ветер крепчал.

Никого не было видно. Только на самой середине реки качалась какая–то лодочка, похожая на рыбачью.

— Рыбаки! Да хранит вас Перун, и да не причинят вам вреда ветры, Стрибожьи внуки! — проговорил Лют и вдруг замер на мгновение, так как до слуха его донеслись обрывки какого–то странного, незнакомого ему пения… «Владычице, помоги!» — можно было разобрать слова, если бы старик внимательно вслушался. Но ему некогда было слушать, и он, закрываясь в плащ от свирепевшей погоды, пошел берегом Днепра к знакомому дому опального воеводы.

«То–то порадуется, — злобно усмехаясь, подумал он, — когда узнает, что рядом с ним строится храм Перуну».

Кудесник прошел на работы. Они начались только сегодня, и теперь несколько человек спешно закладывали доски.

— Помогай, Перуне! — крикнул Лют, подходя к работникам.

— Благодарствуем на добром слове, — отвечали в один голос работники, — жертву бы Перуну принести надо…

— Живого человека в основание закопать… Вот кто завтра первый поутру пойдет.

Внезапно новая злая мысль мелькнула в голове у Люта, и не успел он высказать ее, как сами боги помогли ему: вдали показалась какая–то фигура.

Лют сразу узнал ее, и сердце его забилось так, что, казалось, хотело выпрыгнуть из груди.

— Первого, кто мимо пройдет, возьмем и на рассвете завтра принесем в жертву Перуну. На живой душе храм прочнее стоять будет — проговорил Лют.

Зарывать живого человека в основание постройки было жестоким обычаем у многих славянских племен. Схватывали обыкновенно первого, кто шел мимо постройки с утра. Лют решил воспользоваться этим обычаем, несмотря на то, что был вечер. Фигура между тем приближалась. Через несколько минут можно было уже заметить, что это шла женщина. Она тоже издали увидала группу людей около постройки и сделала движение, чтобы свернуть в сторону. Но Лют дал знак, и несколько человек бросились за девушкой. Она вскрикнула и побежала. Но было уже поздно. Не прошло и трех минут, как трепещущая жертва была уже перед кудесником.

Лют не ошибся: перед ним была Светлана.

— Вот и жертва Перуну, — проговорил он, и холодная костлявая рука его легла на плечо обезумевшей от страха девушки.

Она не поняла, что сказал Лют, но сердце ее почувствовало недоброе.

— Завтра утром тебя закопают живой в эту яму… А на ней построят храм Перуну… — проговорил Лют, злобно усмехаясь, — такова воля богов… Не думали мы, что они изберут дочь изменника, врага княжеского.

Но Светлана уже ничего не слышала: в глазах у нее потемнело, и она без чувств упала на землю.

Очнулась она позже, в своей светелке, куда ее принес Лют.

Глухие раскаты грома раздавались над самым домом, и зигзаги молнии, точно гигантские змеи, извиваясь, прорезали мрак.

— Это гнев Перуна, ты слышишь? — спросил Лют, наклоняясь к лицу Светланы.

Злоба обезобразила его лицо, и в эту минуту он казался похожим на Чернобога, который, как говорили, собирал ведьм и кикимор на Кучинской горе у берега Днепра. Он прошел несколько раз взад и вперед по светелке. Гром раздавался уже вдали; но молнии все еще вспыхивали, хотя уже широкими полосами. Внизу раздавались вопли и причитания Вахрамеевны.

Светлана наконец совершенно пришла в себя, вспомнила и поняла, что грозит ей, и с рыданием упала к ногам кудесника:

— Сжалься, пожалей меня… Дай мне жить… Верни отца…

Он оттолкнул ее и засмеялся.

— Отца? Ты увидишь скоро и отца, и Олега. Олег умер и скучает без тебя там. Сам Перун посылает тебя к нему… Не хотела быть женой Олега, ничьей не будешь!

Тяжелая рука снова легла на плечо Светланы; она уже не пробовала ни вырываться, ни убегать. Спасения не было. Она закрыла лицо руками и горько заплакала.

— Готовься же, завтра утром, — проговорил Лют, оставляя наконец Светлану, — и помни: никто не войдет к тебе.

Он вышел из горницы, и девушка слышала, как щелкнул засов.

«Умереть от руки Люта! Заживо быть зарытой в землю!.. Но тогда лучше смерть какая–нибудь другая…», — мысли одна за другой вихрем неслись в ее голове. Вспомнилась дочь Вахрамеевны, бедная Минвана… Надежды все погасли, и одно отчаяние, холодное и мрачное, осталось в груди. И в смертельной тоске душа ее вдруг взмолилась: — Помоги мне, Христос, Которому служит дом Феодора! О, если бы Ты помог мне! Что делать?!