Глава 8. Маневренная война, террор и начало иностранной интервенции
(июль — сентябрь 1936 года)
Мятеж 17–20 июля уничтожил испанское государство, в том виде, в каком оно существовало не только в республиканское пятилетие. В республиканской зоне первые месяцы реальной власти не было вообще. Помимо армии и сил безопасности республика лишилась практически всего госаппарата, так как большинство чиновников (особенно высшего звена) не вышли на службу или перебежали к мятежникам. Так же поступили и 90 % дипломатических представителей Испании за границей, причем дипломаты прихватили с собой много секретных документов.
Была фактически нарушена и целостность республиканской зоны. Наряду с центральным правительством в Мадриде существовали автономные правительства в Каталонии и Стране басков. Однако власть каталонского Генералидада стала чисто формальной, после того как 23 июля 1936 года в Барселоне образовался Центральный комитет антифашистской милиции под контролем НКТ, взявший на себя все административные функции. Когда колонны анархистов освободили часть Арагона, там был создан Арагонской совет — абсолютно не легитимный орган власти, не обращавший внимания на постановления и законы мадридского правительства. Республика даже не находилась на грани распада. Она уже перешла эту грань.
Как отмечалось выше, премьер Кирога ушел в отставку в ночь с 18 на 19 июля, не желая санкционировать выдачу оружия партиям и профсоюзам. Президент Асанья поручил формирование нового кабинета президенту кортесов Мартинесу Баррио, привлекшему в правительство представителя правых республиканцев Санчеса Романа, партия которого даже не присоединилась к Народному фронту. Такой состав правительства должен был сигнализировать мятежникам готовность Мадрида к компромиссу. Мартинес Баррио позвонил Моле и предложил ему и его сторонникам два места в будущем кабинете национального единства. Генерал ответил, что пути назад нет. «У вас свои массы, а у меня свои и мы оба не можем предать их».
В Мадриде рабочие партии поняли образование кабинета Мартинеса Баррио как открытую капитуляцию перед путчистами. Столицу захлестнули массовые демонстрации, участники которых кричали: «Измена!». Мартинес Баррио был вынужден подать в отставку, пробыв на своем посту только 9 часов.
19 июля Асанья поручил формирование нового правительства Хосе Хиралю (1879–1962). Хираль родился на Кубе. За свою политическую деятельность (он был убежденным республиканцем) сидел в тюрьме в 1917 году, два раза при диктатуре Примо де Риверы и один раз при Беренгере в 1930 году. Хираль был близким другом Асаньи и вместе с ним основал партию Республиканское действие, позднее сменившую название на Левую республиканскую партию. В правительствах 1931–1933 годов Хираль был министром ВМС.
В кабинет Хираля вошли только представители республиканских партий Народного фронта. Коммунисты и социалисты заявили о его поддержке.
Первой мерой Хираля было санкционирование выдачи оружия партиям и профсоюзам, входившим в Народный фронт. По всей стране это уже происходило явочным и беспорядочным образом. Каждая партия стремилась получить в свое распоряжение как можно больше оружия на «всякий случай». Оно зачастую накапливалось на складах, в то время как его катастрофически не хватало на фронтах. Так в Каталонии анархисты захватили около 100 тысяч винтовок, а в первые месяцы войны НКТ направил в бой не более 20 тысяч человек. При штурме казармы Ла-Монтанья в Мадриде массу современных винтовок «Маузер» разобрали молодые девушки, красовавшиеся с оружием, как с только что купленным ожерельем. В результате неумелого обращения десятки тысяч ружей пришли в негодность, и коммунистам пришлось начать специальную пропагандистскую кампанию в пользу сдачи винтовок. Партийные агитаторы доказывали, что в современной армии нужны не только стрелки, но и саперы, санитары, разведчики, которые вполне могут обойтись и без винтовок. Но ружье стало символом нового статуса, и с ним расставались крайне неохотно.
Решив кое-как проблему с оружием, Хираль попытался упорядочить органы власти на местах. Вместо них или параллельно с ними создавались комитеты Народного фронта. Первоначально они хотели лишь следить за верностью местных властей республике, но в условиях паралича административного аппарата явочным порядком брали на себя функции органов местного самоуправления.
С самого начала мятежа в стане левых сил возникли разногласия. Анархисты и левые социалисты Ларго Кабальеро требовали немедленного уничтожения всей старой государственной машины, смутно представляя, что должно придти ей на смену. НКТ даже выдвинул лозунг: «Организуйте дезорганизацию!» Коммунисты, центристы ИСРП под руководством Прието и республиканцы убеждали воодушевленные первыми успехами народные массы, что победа еще не достигнута и основное сейчас — железная дисциплина и организация всех сил для ликвидации мятежа. Уже тогда анархисты стали упрекать компартию в предательстве революции и переходе в «лагерь буржуазии». ИСРП, по-прежнему запрещала своим членам входить в правительство, и Прието был вынужден явочным порядком налаживать дела в военно-морском флоте.
В тот начальный период войны именно КПИ все больше и больше стала рассматриваться населением республиканской зоны как наиболее «серьезная» партия, способная обеспечить нормальное функционирование госаппарата. Сразу же после мятежа в компартию вступило несколько десятков тысяч человек. Объединенная социалистическая молодежь (ОСМ), организация, созданная путем слияния молодежных организаций КПИ и ИСРП, фактически стояла на позициях коммунистов. То же самое можно сказать и об учрежденной 24 июля 1936 года Объединенной социалистической партии Каталонии (в нее вошли местные организации КПИ, ИСРП и две небольшие самостоятельные рабочие партии). Президент Асанья публично заявил иностранным корреспондентам, что если они хотят правильно понять положение в Испании, то должны читать газету «Мундо обреро» («Рабочий мир», центральный орган КПИ).
22 июля 1936 года Хираль издал декрет об увольнении всех государственных служащих, замешанных в мятеже или являвшихся «открытыми врагами» республики. На госслужбу приглашались лица, рекомендованные партиями Народного фронта, у которых, подчас, к сожалению, не было никакого административного опыта. 21 августа была распущена старая и создана новая дипломатическая служба.
23 августа был образован специальный суд для рассмотрения дел о государственных преступлениях (через три дня такие же суды были учреждены и во всех провинциях). Наряду с тремя профессиональными судьями в состав новых судов входили четырнадцать народных заседателей (по два от КПИ, ИСРП, Левой республиканской партии, Республиканского союза, НКТ-ФАИ и ОСМ). В случае вынесения смертного приговора суд большинством голосов при тайном голосовании определял, может ли подсудимый ходатайствовать о помиловании.
Но, конечно, вопросом жизни или смерти для республики было, прежде всего, ускоренное формирование собственных вооруженных сил. 10 августа было объявлено о роспуске гражданской гвардии и вместо нее 30 августа была создана Национальная республиканская гвардия. 3 августа был издан декрет об образовании так называемой «добровольческой армии», которая была призвана заменить сражавшуюся в первые дни мятежа с врагом народную милицию.
Народная милиция — это собирательное название созданных партиями Народного фронта вооруженных формирований. Они образовались без всякого плана и воевали, где хотели. Какая бы то ни было координация между отдельными отрядами зачастую отсутствовала. Не было униформы, тыловых и санитарных служб. В составе милиции были, конечно, бывшие офицеры и солдаты армии и сил безопасности. Но им явно не доверяли. Специальные комиссии проверяли их политическую благонадежность. Офицеры классифицировались либо как республиканцы, либо как так называемые «индифферентные», либо как «фашисты». Каких-то четких критериев для этих оценок не было. В первые дни мятежа в милицию разных партий записалось около 300 тысяч человек (для сравнения можно отметить, что Мола располагал к концу июля не более 25 тысячами бойцов), но только 60 тысяч в той или иной степени участвовали в боевых действиях.
Позднее генеральный секретарь ЦК КПИ Хосе Диас назвал лето 1936 года периодом «романтической войны» (хотя для него самого это определение вряд ли подходило, так как в первые дни мятежа он потерял в родной Севилье убитую мятежниками дочь-комсомолку). Молодежь, в основном члены ОСМ и НКТ, одетые в синие комбинезоны (что-то вроде революционной формы, как кожаные куртки в России времен гражданской войны) и вооруженные чем попало, загружались в реквизированные автобусы и грузовики и ехали биться с мятежниками. Потери были огромными, так как боевой опыт и элементарные тактические приемы ведения боя отсутствовали напрочь. Но тем больше было ликование в случае успеха. Освободив какой-нибудь населенный пункт, милиция часто разъезжалась по домам, и молодежь допоздна обсуждала в кафе свои успехи. А кто же оставался на фронте? Часто никто. Считалось, что каждый город или деревня должны были держаться самостоятельно.
Народная милиция была единственно возможным средством не допустить победы мятежа в его первые дни, но она, конечно, не могла противостоять регулярным вооруженным силам в настоящей войне.
Декрет Хираля о создании добровольческой армии был сразу поддержан коммунистами и теми членами соцпартии и ВСТ, которые шли за Прието. Однако, анархисты и фракция Ларго Кабальеро повели массированную кампанию против этого шага. «С казармами и дисциплиной покончено», — воскликнула одна из ведущих представительниц испанского анархизма Федерика Монтсени. «Армия — это рабство», — вторила ей газета НКТ «Френте либертарио». Соратник Ларго Кабальеро Аракистайн писал, что Испания — колыбель партизан, а не солдат. Анархисты и левые социалисты были против единоначалия в частях милиции и против центрального военного командования вообще.
В организационном плане милиция, как правило, состояла из сотен («центурий»), каждая из которых выбирала одного делегата в батальонный комитет. Делегаты от батальонов составляли командование «колонны» (численный состав колонны был совершенно произвольным). Все решения военного характера принимались на общих собраниях. Нечего и говорить, что такие воинские формирования просто по определению были неспособны вести даже какое-то подобие войны.
Влияние компартии, группы Прието и собственно правительства Хираля в первые месяцы войны было недостаточным, чтобы декрет о создании добровольческой армии был претворен в жизнь. Он попросту игнорировался основной массой частей милиции.
В этих условиях коммунисты решили показать реальный пример и создали прообраз армии нового типа — легендарный Пятый полк. Это название появилось на свет следующим образом. Когда коммунисты сообщили военному министру, что образовали батальон, то ему был присвоен порядковый номер «5», так как четыре первых батальона сформировало само правительство. Позднее Пятый батальон превратился в полк.
По сути, это был никакой не полк, а некая военная школа компартии, готовившая офицеров и унтер-офицеров, проводившая подготовку милиционеров, прививавшая им дисциплину и элементарные навыки боя (наступление цепью, окапывание на местности и т. д.). В полк принимались не только коммунисты, но все, кто хотел сражаться с путчистами грамотно и умело. В Пятом полку были организованы интендантская и санитарная службы. Выходили военные учебники и краткие наставления. Издавалась собственная газета «Милисиа популар» («Народная милиция»). Коммунисты активно привлекали в Пятый полк офицеров старой армии, доверяя им руководящие посты.
В Пятом полку впервые в народной милиции возникла служба связи и собственные мастерские по ремонту оружия. Командиры Пятого полка были единственными, у кого были карты, изготовленные специально созданной картографической службой полка.
Надо сказать, что отношение к оружию у сторонников республики практически всю войну было небрежным. Если винтовка заедала, ее часто бросали. Пулеметы не стреляли потому, что их не чистили. Пятый полк, а затем и регулярные части республиканской армии, где влияние коммунистов было сильным, отличались в этом смысле гораздо большим порядком.
Пятый полк впервые ввел институт политкомиссаров, явно заимствованный из опыта русской революции. Но комиссары стремились не подменять командиров (последние были, зачастую, бывшими офицерами), а поддерживать боевой дух бойцов. Это было очень важно, так как милиционеры легко воодушевлялись при успехах и так же быстро впадали в уныние при неудачах. У полка был и свой гимн «Песня Пятого полка», ставший очень популярным на фронте:
Мать моя, о мать родная,
Подойди сюда поближе!
Это славный полк наш Пятый
С песней в бой идет, взгляни же.
Пятый полк первым организовал пропаганду на войска противника по радио и через громкоговорители, а также путем листовок, которые разбрасывались при помощи примитивных реактивных снарядов.
К моменту своего формирования в казарме «Франкос Родригес» (бывший монастырь капуцинов) 5 августа 1936 года Пятый полк насчитывал не более 600 человек, через 10 дней их было в 10 раз больше, а когда полк был в декабре 1936 года влит в регулярную армию республики, через него прошло 70 тысяч бойцов. Курс боевой подготовки был рассчитан на семнадцать дней, но осенью 1936 года в связи с тяжелейшим положением на фронтах воспитанники полка шли на передовую уже через два-три дня.
Но в июле-августе 1936 года Пятый полк был еще слишком слаб, чтобы оказать решающее воздействие на ход военных действий. На стороне республики сражались пока только неорганизованные, не подчинившиеся единому командованию разношерстные отряды, имевшие, как правило, грозные названия («Орлы», «Красные львы» и т. д.). Именно поэтому республиканцам не только не удалось реализовать свое значительное численное превосходство над противником, но и остановить его стремительное продвижение к Мадриду. Июль-август 1936 года были временем крупнейших военных неудач республиканцев.
А что же происходило в лагере мятежников? Конечно, там не было такого беспорядка, как в республиканской зоне. Но с гибелью Санхурхо встал вопрос о том, кто же будет руководителем восстания, которое превращалось в гражданскую войну с неясными перспективами. Даже оптимист Мола полагал, что победить можно только за две-три недели, да и то при условии занятия Мадрида. С какой же политической программой побеждать? Пока генералы говорили разное. Кейпо де Льяно все еще отстаивал республику. Мола, не будучи столь твердым в этой точке зрения, все же не хотел возвращения Альфонса XIII. Единственное в чем были едины все военные заговорщики, так это в том, что гражданских лиц к управлению занятой им части Испании привлекать не нужно. Именно поэтому и провалились консультации Молы с Гойкоэчеа, который требовал создания широкого правого правительства.
Вместо этого 23 июля 1936 года в Бургосе была образована Хунта национальной обороны, как высший орган мятежных сил. В нее вошло 5 генералов и 2 полковника под формальным руководством самого старшего из них по выслуге лет генерала Мигеля Кабанельяса. «Сильным человеком» в хунте был Мола. Он сделал Кабанельяса номинальным лидером во многом потому, чтобы избавиться от него в Сарагосе, где Кабанельяс, по мнению Молы, слишком либеральничал с оппозицией. Генерал Франко в состав хунты не вошел, но 24 июля был объявлен ею главнокомандующим силами мятежников на юге Испании. Командующим куцыми ВМС стал 1 августа 1936 года адмирал Франсиско Морено Фернандес. 3 августа, когда войска Франко пересекли Гибралтар, генерал был введен в состав хунты вместе со своим недоброжелателем Кейпо де Льяно, который продолжал править в Севилье, не считаясь ни с чьими приказами. К тому же двух генералов разделяли разные воззрения на будущий ход войны на юге. Кейпо де Льяно хотел сконцентрироваться на «зачистке» Андалусии от республиканцев, а Франко рвался на Мадрид кратчайшим путем через прилегающую к Португалии провинцию Эстремадура.
Но мы немного забежали вперед. В конце июля 1936 года основной угрозой для республики был еще не Франко, запертый в Марокко, а «директор» Мола, войска которого стояли всего в 60 километрах севернее Мадрида, на подходе к обрамляющим столицу горным хребтам Сьерра-Гуадаррама и Сомосьерра. От того, кто завладеет перевалами через эти хребты и зависела судьба республики в те дни.
Сразу после начала мятежа на перевале Сомосьерра засели небольшие группы военных мятежников и фалангистов, стремившиеся удержать эти важнейшие стратегические пункты до подхода основных сил генерала Молы. 20 июля две колонны мятежников, состоявшие из 4 армейских батальонов, 4 рот карлистов, 3 рот фалангистов и кавалерии (общей численностью около 4 тысяч человек) при 24 орудиях подошли к Сомосьерре и 25 июля атаковали перевал. Его защищали прибывшие из Мадрида бойцы милиции, карабинеры и моторизованный отряд известного нам капитана Кондеса (руководителя убийства Кальво Сотело), которые до этого заняли перевал и удержали его от атак первоначально не очень сильных частей мятежников. В тот же день, 25 июля, путчисты прорвали республиканские позиции и милиция отошла, очистив перевал Сомосьерра. Но последующие атаки мятежников к успеху не привели и фронт в районе Сомосьерры стабилизировался до конца войны. В этих первых боях проявилось упорство даже необученной милиции в обороне, если она опиралась на прочные естественные (как в данном случае) или искусственные (как позднее в Мадриде) укрепления. Бои в Сомосьерре выдвинули майора Висенте Рохо, ставшего позднее одним из ведущих военачальников республиканцев (тогда он занимал должность начальника штаба фронта, под которым понималась совокупность всех отрядов милиции, защищавших Сомосьерру).
В горах Сьерра-Гуадаррама с первых дней мятежа возникли плохо вооруженные отряды лесорубов, рабочих, пастухов и крестьян, не пропускавшие в столицу группы фалангистов (последние спокойно двигались на автомашинах в Мадрид, думая, что он уже в руках мятежников).
21 июля из Мадрида прибыл отряд милиции во главе с Хуаном Модесто (1906–1969), также ставшим позднее одним из самых видных полководцев республики. «Модесто» по-испански означает «скромный». Это был партийный псевдоним Хуана Гильоте, простого рабочего, трудившегося на лесопилке и возглавившего впоследствии профсоюз разнорабочих. С 1931 года Модесто был членом КПИ, а после начала мятежа стал одним из организаторов Пятого полка. Он участвовал в штурме казарм Ла-Монтанья, где уже проявил себя неплохим организатором. К отряду Модесто присоединились сотни рабочих и крестьян сьерры. Так возник батальон имени Эрнста Тельмана, ставший наиболее боеспособной частью республики на этом участке фронта.
Когда мятежные части Молы подошли к Сьерра-Гуадарраме (их поддерживали пулеметные взводы и две батареи легкой артиллерии), они сразу же натолкнулись на упорное сопротивление. На помощь республиканцам подошла часть солдат мадридского пехотного полка «Вад Рас», которую привела лично Долорес Ибаррури. Она вместе с Хосе Диасом прошла в казармы, где солдаты встретили лидеров компартии очень настороженно. За республику они воевать особенно не рвались, но когда им объяснили, что новая власть даст землю (большинство солдат было из крестьян), их настроения изменились и солдаты выступили на фронт. Вместе с Долорес Ибаррури их вел другой видный коммунист Энрике Листер, ставший впоследствии одним из лучших генералов республики. Франкисты пытались по-своему объяснить его военное дарование, распространяя слухи, что Листер — кадровый немецкий офицер, присланный в Испанию Коминтерном. На самом деле Листер (1907–1994) родился в Галисии в семье каменотеса и крестьянки. Нищета заставила его в одиннадцать лет эмигрировать на Кубу. Вернувшись, он попал в тюрьму за профсоюзную деятельность и краткое время жил в эмиграции в СССР (1932–1935 годы), где работал проходчиком на строительстве Московского метрополитена. 20 июля Листер участвовал в штурме казарм Ла-Монтанья и наряду с Модесто стал одним из организаторов Пятого полка.
25 июля в бой вступила Стальная рота из 150 коммунистов и социалистов, которая серьезно потеснила мятежников, заплатив за это жизнями 63 бойцов. 5 августа 1936 года Мола предпринял последнюю попытку прорваться к Мадриду через плато Альто де Леон. Именно тогда он заявил, что испанская столица будет взята его четырьмя колоннами при поддержке пятой, которая ударит с тыла. Так родился термин «пятая колонна», ставший позднее широко известным. Но планы «Директора» занять Мадрид к 15 августа провалились и уже 10 августа мятежники перешли на этом участке фронта к обороне.
После этого путчисты решили обойти позиции республиканцев с фланга через Сьерра-Гредос. Там оборону держал отряд мадридской милиции под командованием кадрового офицера Мангады, выдвинувшийся на позиции 26 июля. В один из июльских дней бойцы отряда остановили две машины. Из одной из них вышел человек и гордо заявил, что является руководителем фаланги Вальядолида. Во время гражданской войны зачастую обе стороны носили одинаковую форму испанской армии и нередко принимали противника за своего. Судьба сыграла злую шутку и с Онесимо Редондо, основателем фаланги (а это был именно он). Бойцы милиции тут же его расстреляли.
19 августа мятежники пошли в атаку, но она быстро захлебнулась в результате работы республиканской артиллерии и 7 самолетов, присланных главкомом ВВС республики, потомственным дворянином и коммунистом Идальго де Сиснеросом. 20 августа путчисты ввели в действие марокканцев, которые к тому времени уже могли быть переброшены на северный фронт из Андалусии. Но и здесь неплохо сработала республиканская авиация. При ее поддержке милиция перешла в мощную контратаку и отбросила мятежников почти до города Авилы, который был уже подготовлен к эвакуации. Но республиканцы не стали развивать успех и быстро перешли к обороне. Такая осторожность в наступательных операциях станет настоящей «ахиллесовой пятой» республиканской армии в годы гражданской войны.
29 августа мятежники внезапно захватили плохо охраняемый перевал Бокерон и ворвались в населенный пункт Пегеринос. Марокканцы, наступавшие в авангарде, отрезали крестьянам головы и насиловали женщин. Левый фланг Гуадаррамского фронта оказался под угрозой прорыва. Но вовремя подошли силы Модесто, которые вместе с ротой штурмовой гвардии окружили батальон марокканцев в Пегериносе и уничтожили его.
К концу августа фронт стабилизировался и Моле стало окончательно ясно, что Мадрид ему не взять. Эта неудача похоронила и надежды «Директора» на лидерство в стане мятежников. К тому времени не он, а Франсиско Франко купался в лучах побед.
Но пока войска Франко не высадились на Пиренейском полуострове, борьба на юге Испании носила особый характер. Здесь не было линии фронта и обе воюющие стороны, опираясь на находившиеся в их руках города, совершали рейды друг против друга, стараясь поставить под контроль как можно большую часть Андалусии. Жители сельской местности в массе своей сочувствовали республиканцам. Они организовали несколько партизанских отрядов, которые были вооружены еще хуже, чем народная милиция городов. Помимо кремневых ружей и дробовиков использовались косы, ножи и даже пращи.
Особенности андалусской войны июля-начала августа 1936 года можно проследить на примере городка Баэны. В первые дни мятежа власть там захватила гражданская гвардия, развязавшая жестокий террор. Бежавшие из Баэны активисты Народного фронта при содействии крестьян окрестных сел, вооруженных косами и охотничьими ружьями, отбили городок. 28 июля марокканцы и фалангисты при поддержке нескольких самолетов после упорного боя вновь взяли Баэну, но уже 5 августа отряд штурмовой гвардии, опять при помощи крестьян, освободил город. Республиканцы оставили его лишь по приказу одного из командиров, «выпрямлявших» линию фронта.
Засев в Севилье и физически ликвидировав там всю оппозицию, Кейпо де Льяно как средневековый рыцарь-разбойник предпринимал карательные вылазки в соседние районы. При попытке сопротивления мятежники устраивали массовые расстрелы мирных жителей. Так, например, в местечке Кармона недалеко от Севильи было убито 1500 человек. Кейпо де Льяно стремился обеспечить наземные коммуникации между Севильей, Кордовой и Гранадой (гарнизон последней сражался фактически в окружении). Но около этих городов уже действовали более или менее крепко сбитые отряды народной милиции, а не крестьяне с косами. Гранаду сжимали с юга (из Малаги) и востока части милиции, в которых было много солдат и матросов. Имелись у милиционеров и пулеметы. Мятежники в Гранаде держались из последних сил.
В начале августа республиканцы решили провести первую крупную наступательную операцию с начала войны и освободить город Кордову. К моменту наступления отряды местной милиции, в которых ударной силой были вооруженные динамитом шахтеры, уже дошли до окрестностей города. Но Кордова была твердым орешком. Там у мятежников был полк тяжелой артиллерии, кавалерийский полк, практически вся перешедшая на их сторону гражданская гвардия и отряды фалангистов. Однако этого хватало только на то, чтобы удерживать город от натиска милиции.
В начале августа три колонны республиканцев начали наступление на Кордову по сходящимся направлениям. Правительственными войсками командовал, ставший впоследствии широко известным генерал Хосе Миаха (1878–1958). Как и его коллеги, генерал выдвинулся в Марокко. В начале 1930-х годов он был членом Испанского военного союза, но Хиль Роблес, заняв в 1935 году пост военного министра, отправил Миаху подальше в провинцию. Путч застал генерала в должности командира 1-й пехотной бригады в Мадриде. Грузный, лысый и похожий в своих очках с толстыми стеклами на сову Миаха не пользовался авторитетом среди своих коллег-генералов. Его считали патологическим неудачником, в пользу чего, казалось, говорила даже фамилия («миаха» по-испански означает «крошка»).
28 июля Миахе было вверено командование республиканскими силами юга (они насчитывали в общей сложности 5000 человек) и 5 августа эти силы были уже в окрестностях Кордовы.
Сначала генеральное наступление республиканцев развивалось многообещающе. Были освобождены несколько населенных пунктов. Глава мятежников в Кордове полковник Каскахо уже был готов начать отступление из города и слал Кейпо де Льяно отчаянные призывы о помощи. Они были услышаны и к Кордове форсированным маршем двинулись африканские части генерала Варелы, очищавшие от «красных» некоторые районы Андалусии. И здесь Миаха неожиданно приказал отойти, даже не дождавшись подхода сил Варелы, испугавшись применения мятежниками авиации. Фронт в районе Кордовы стабилизировался. Первое наступление республиканцев предвосхищало их основную ошибку в ходе войны. Научившись прорывать фронт противника, они не могли развить успех и удержать освобожденную территорию. Мятежники же, напротив, руководствовались четким указанием Франко цепляться за каждый клочок земли, а при его потере пытаться вернуть уступленную территорию любой ценой.
Но вернемся к самому Франко, которого мы оставили сразу же после его прилета в Марокко 19 июля. Узнав о провале мятежа на флоте, генерал мгновенно понял, что без иностранной помощи перебросить африканскую армию в Испанию вряд ли удастся. Тотчас же после приземления в Марокко он отправил лондонского корреспондента газеты «АБЦ» Луиса Болина на том же самом самолете в Рим через Лиссабон, где Болин должен был встретиться с Санхурхо. Журналист вез с собой письмо Франко, которым он уполномочивался провести переговоры в Англии, Германии и Италии о срочной закупке самолетов и авиационного вооружения для «испанской немарксистской армии». Генерал хотел получить, как минимум, 12 бомбардировщиков, 3 истребителя и бомбы. Франко намеревался с помощью авиации подавить республиканский флот, патрулировавший Гибралтарский пролив.
Правда, у Франко было несколько транспортных самолетов (из числа тех, которые повредил его казненный двоюродный брат, позднее отремонтированных), в т. ч. переброшенных из Севильи. Три трехмоторных самолета «Фоккер VII» совершали в день по четыре рейса, доставляя в Севилью марокканские войска (за один рейс перевозилось 16–20 солдат с полной экипировкой). Франко понимал, что такие темпы переброски являются недостаточными, по сравнению с постоянно прибывающими в Андалусию отрядами народной милиции. К тому же Франко опасался, что Мола войдет в Мадрид первым и станет вождем нового государства. В конце июля мятежники восстановили несколько летающих лодок, 8 старых легких бомбардировщиков «бреге 19» и два истребителя «ньюпор 52». Этими работами руководил, пожалуй, единственный крупный специалист мятежников по авиации, генерал Альфредо Кинделан (1879–1962). Он закончил инженерную академию и стал летчиком. Боевые заслуги в Марокко принесли ему чин генерала в 1929 году. Будучи личным адъютантом Альфонсо XIII, Кинделан не принял республику и ушел в отставку, используя военную реформу Асаньи. После путча Кинделан немедленно предоставил себя в распоряжении Франко и был назначен 18 августа командующим ВВС (этот пост он сохранит на протяжении всей войны).
Пока посланец Франко Болин направлялся поездом из Марселя в Рим, генерал, побеседовав с итальянским военным атташе в Танжере майором Луккарди, умоляя его срочно прислать уже именно транспортные самолеты. Луккарди сообщил об этом руководству итальянской военной разведки. Но Муссолини колебался. Он помнил, как в 1934 году уже направил испанским правым (карлистам) оружие, но толк из этого вышел небольшой. Вот и сейчас дуче не был уверен, что мятеж не будет подавлен за несколько дней. Поэтому, когда Муссолини получил телеграмму итальянского посланника в Танжере де Росси (Луккарди устроил его встречу с Франко 22 июля), в которой излагалась просьба Франко прислать 12 бомбардировщиков или гражданских транспортных самолетов, дуче написал на ней голубым карандашом «нет». В это время прибывший в Рим Болин добился встречи с министром иностранных дел Италии Галеаццо Чиано (зятем Муссолини). Тот вроде бы сначала занял благожелательную позицию, но, посоветовавшись с тестем, тоже дал отказ.
25 июля в Рим прибыла делегация Молы (который ничего не знал о контактах эмиссара Франко в Италии) во главе с Гойкоэчеа. В отличие от Франко, Мола просил не самолеты, а патроны (на всю его армию их осталось 26 тысяч). В этот момент Муссолини узнал, что Франция приняла решение направить военные самолеты республиканскому правительству и первые из них (всего было 30 самолетов-разведчиков и бомбардировщиков, 15 истребителей и 10 транспортных самолетов) приземлились в Барселоне 25 июля. Правда, французы сняли с них все вооружение, и в течение определенного времени эти самолеты нельзя было использовать в боевых действиях. Но Муссолини был взбешен самим фактом французского вмешательства и в пику Парижу направил Франко 28 июля 12 бомбардировщиков «Савойя-Маркетти» (SМ-81), которые называли «Пипистрелло», (т. е. «летучая мышь» в переводе с итальянского). В то время это был один из лучших бомбардировщиков мира, уже опробованный итальянцами в ходе войны с Эфиопией (правда, у эфиопов не было современных истребителей). Самолет развивал скорость до 340 км в час, и был тем самым на 20 % быстрее немецкого Ю-52. Вооруженная пятью пулеметами (против двух у «юнкерса») «летучая мышь» могла брать на борт в два раза больше бомб, чем Ю-52 и имела дальность полета 2000 км (также вдвое больше, чем у «юнкерса»).
Самолеты вылетели с Сардинии 30 июля. Один из них упал в море, а два, израсходовав горючее, приземлились в Алжире и Французском Марокко. Но и 9 самолетов, добравшихся до Франко, не могли летать, пока из Италии не пришел танкер с высокооктановым бензином. Не могли мятежники сами и пилотировать самолеты, поэтому их итальянские пилоты для проформы были зачислены в испанский Иностранный легион. Так началась интервенция фашистской Италии на Пиренейском полуострове.
Узнав, что первый зондаж в Риме прошел неудачно, Франко не стал ставить все на одну карту и решил обратиться за помощью к Германии. Ее «фюрер» Адольф Гитлер мало интересовался Испанией. Если Муссолини носился с планами превращения Средиземного моря в «итальянское озеро» и пытался поставить Испанию под свой контроль, то Гитлер лишь помнил, что Испания была нейтральной во время Первой мировой войны (факт в глазах фронтовика Гитлера весьма постыдный). Правда, уже будучи политиком национального уровня, лидер НСДАП размышлял в 1920-е годы над возможностью использовать Испанию в качестве противовеса Франции (точно такую же роль в свое время отводил Испании Бисмарк), но эта была скорее второстепенная ставка в большой геополитической игре нацистов.
Франко восхищался национал-социалистской Германией и, будучи начальником Генштаба испанской армии, вел в 1935 году переговоры о закупке немецкого оружия, которые были прерваны после победы Народного фронта.
22 июля Франко попросил германское консульство в Тетуане направить военному атташе «третьего рейха» во Франции и Испании (с резиденцией в Париже) генералу Эриху Кюленталю телеграмму с просьбой прислать 10 транспортных самолетов с немецкими экипажами. Кюленталь переправил просьбу в Берлин, где ее положили под сукно. Франко ничего не оставалось, как искать прямой выход на Гитлера. Еще 21 июля он встретился с немцем, которого генерал знал, как поставщика кухонных плит для испанской армии в Марокко. Это был сбежавший из Германии от кредиторов обанкротившийся торговец сахаром Йоханнес Бернхардт. Но амбициозный Бернхардт был и экспертом по экономическим вопросам партийной организации НСДАП в Испанском Марокко, которую возглавлял бизнесмен Адольф Лангенхайм. Бернхардт с трудом уговорил Лангенхайма вылететь вместе с ним и представителем Франко капитаном Франсиско Аррансом (тот занимал должность начальника штаба крохотных франкистских ВВС) в Берлин. На реквизированном на Канарских островах почтовом самолете Люфтганзы «юнкерс 52 м» три эмиссара Франко прибыли в столицу Германии 24 июля 1936 года. В МИД Германии просьбу Франко отвергли, так как дипломаты старой школы не хотели вовлекать свою страну в непонятный конфликт, а соображения идеологии («борьба с коммунизмом») были им чужды. Но Лангенхайм организовал встречу со своим шефом — главой внешнеполитического ведомства НСДАП (ему подчинялись все нацистские парторганизации за рубежом) гауляйтером Эрнстом Боле. Тот издавна соперничал с МИДом за влияние на Гитлера и не упускал случая сделать что-нибудь вопреки чопорным дипломатам. В это время Гитлер находился в Баварии, на фестивале музыки Вагнера в Байройте. Боле направил посланцев Франко к пребывавшему там же министру без портфеля Рудольфу Гессу («заместителю фюрера по партии»), а тот уже устроил эмиссарам мятежников личную встречу с Гитлером. 25 июля «фюрер» был в хорошем настроении (он только что прослушал свою любимую оперу «Зигфрид») и прочитал письмо Франко, в котором тот просил самолеты, стрелковое оружие и зенитные пушки. Поначалу Гитлер был настроен скептически и явно выражал сомнения в успехе мятежа («так войну не начинают»). Для окончательного решения он собрал совещание и к счастью мятежников, в нем помимо министра авиации Геринга и военного министра Вернера фон Бломберга принял участие один человек, оказавшийся самым крупным в Германии экспертом по Испании. Его звали Вильгельм Канарис, и с 1935 года в звании адмирала он возглавлял военную разведку Германии — абвер.
Еще в годы Первой мировой войны Канарис с чилийским паспортом прибыл в Мадрид для организации связи с немецкими подлодками, находившимися в Средиземном море. Деятельный немец создал в портах страны плотную сеть агентуры. В Испании Канарис завел полезные связи, в том числе с богатым промышленником и газетным магнатом, либералом и другом короля Альфонса XIII Орасио Эчеварьетой (его секретарем был Индалесио Прието). Канарис пытался организовать в Испании саботаж против судов Антанты, но французская контрразведка «села ему на хвост» и немец был вынужден спешно покинуть полюбившуюся ему страну на борту подводной лодки. Некоторые источники утверждают, что среди агентов Канариса в Испании был и майор Франсиско Франко, но четких подтверждений этому нет.
В 1925 году Канариса вновь посылают с секретной миссией в Мадрид. Он должен был договориться об участии немецких летчиков в боевых действиях испанской армии в Марокко (по условиям Версальского договора 1919 года Германии запрещалось иметь ВВС и поэтому немцы были вынуждены готовить боевых пилотов в других странах, в том числе и в СССР). Канарис выполнил задачу с помощью своего нового знакомого подполковника испанских ВВС Альфредо Кинделана. 17 февраля 1928 года Канарис добился заключения секретного соглашения между немецкими и испанскими силами безопасности, в котором предусматривался обмен информацией и сотрудничество в борьбе с подрывными элементами. Партнером Канариса был палач Каталонии генерал Мартинес Анидо, занимавший тогда пост министра внутренних дел (он же стал потом первым министром безопасности у Франко).
Таким образом, Канарис знал почти всех лидеров мятежа в Испании, а со многими был лично знаком (с Франко он познакомился в ходе испано-германских переговоров о поставках оружия в 1935 году).
В ходе совещания по Испании 25 июля 1936 года Гитлер хотел знать мнение всех троих присутствовавших о том, стоит ли помогать Франко. Самому фюреру мятеж казался, как уже упоминалось, дилетантски подготовленным. Бломберг высказался расплывчато. Геринг поддержал просьбу посланцев Франко, чтобы «остановить мировой коммунизм» и опробовать в деле созданные в 1935 году молодые ВВС «третьего рейха». Но наиболее развернутую аргументацию представил Канарис, которого возмутило убийство на испанском флоте многих офицеров (то же самое он пережил в октябре 1918 года в Германии, когда началось восстание матросов в Киле). Сталин, говорил Канарис, хочет создать в Испании большевистское государство, а если это удастся, в трясину коммунизма сползет и Франция со своим похожим на испанское правительством Народного фронта. И тогда рейх будет зажат в «красные клещи» с Запада и Востока. Наконец, он, Канарис, лично знает генерала Франко как блестящего солдата, заслуживающего доверие Германии.
Когда Гитлер закрыл совещание в 4 часа утра 26 июля, он уже принял решение помочь Франко, хотя еще два дня тому назад боялся, что участие в гражданской войне в Испании может втянуть Германию в крупные внешнеполитические осложнения раньше срока.
Теперь же Гитлер торопился. Он хотел упредить Муссолини и не дать дуче поставить Испанию под единоличный итальянский контроль. Уже утром 26 июля в здании министерства авиации Германии собрался на свое первое заседание «Специальный штаб W» (по первой букве фамилии его руководителя генерала Гельмута Вильберга), который должен был координировать помощь мятежникам. Бернхардт был назначен Герингом 31 июля 1936 года руководителем специально созданной подставной «транспортной» фирмы HISMA, через которую тайно должны были вестись поставки вооружения Франко. Эти поставки предусматривалось оплачивать по бартеру поставками сырья из Испании, для чего 7 октября 1936 года учреждалась другая компания ROWAK. Вся операция получила кодовое наименование «Волшебный огонь».
28 июля в 4 часа 30 минут утра первые из обещанных Гитлером 20 транспортных самолетов «юнкерс 52» вылетели из Штутгарта. Машины были оборудованы дополнительными бензобаками (в общей сложности 3800 литров бензина). Без посадки «юнкерсы» пролетели над Швейцарией, вдоль франко-итальянской границы и через всю Испанию прямиком в Марокко. Уже с 29 июля эти самолеты, пилотируемые летчиками «Люфтганзы», стали перебрасывать части африканской армии в Испанию. В тот же день Франко посылает телеграмму Моле, заканчивавшуюся словами: «Мы хозяева положения. Да здравствует Испания!» К 9 августа прибыли все «юнкерсы».
В ожидании марокканцев Кейпо де Льяно прибегал в Севилье к следующей воинской хитрости. Часть наиболее загорелых солдат-испанцев была переодета в марокканскую национальную одежду и разъезжала по городу на грузовиках, выкрикивая бессмысленные «арабские» фразы. Это должно было убедить непокорных рабочих, что африканская армия уже прибыла и дальнейшее сопротивление бесполезно.
К 27 июля на крупнейшей базе люфтваффе Деберитц под Берлином из различных гарнизонов было собрано около 80 летчиков и техников, согласившихся добровольно поехать в Испанию. Генерал Вильберг зачитал перед строем телеграмму Гитлера: «Фюрер решил поддержать живущий сейчас в невыносимых условиях (испанский) народ и спасти его от большевизма. Отсюда немецкая помощь. По международным соображениям открытое содействие исключено, поэтому необходима тайная акция помощи». О поездке в Испанию запрещалось говорить даже родным, которые считали, что их мужья и сыновья выполняют «специальное задание» в Германии. Все письма из Испании приходили в Берлин на почтовый адрес «Макс Винклер, Берлин СВ 68». Там менялись конверты, получавшие почтовый штемпель одного из берлинских отделений связи. После этого письма отсылались адресатам.
В ночь с 31 июля на 1 августа из Гамбурга в Кадис вышел немецкий торговый пароход «Усарамо» водоизмещением 22000 тонн, на борту которого было 6 истребителей Хе-51, 20 зенитных орудий и 86 пилотов и техников люфтваффе. Молодые люди на борту корабля представились команде как туристы. Однако военная выправка и одинаковые штатские костюмы не могли обмануть моряков. Некоторые матросы даже подумали, что готовится специальная операция по захвату потерянных в первую мировую войну немецких колоний в Африке.
Прибыв в Севилью поездом из порта Кадис 6 августа, «немецкие туристы» превратились в несколько воинских подразделений. Были созданы транспортная (11 Ю-52), бомбардировочная (9 Ю-52) и истребительная (6 Хе-51), а также зенитная и наземная группы. Немцы должны были как можно быстрее обучить испанцев пилотировать истребители и бомбардировщики.
Сразу возникли проблемы. Так, при сборке выяснилось, что отсутствуют некоторые части «хейнкелей», и немцам с большим трудом удалось «поставить на крыло» пять машин. Но испанские пилоты сразу же испортили две из них при первой же посадке, которая получилась на «брюхо». После этого немцы решили летать пока сами.
Гитлеровская Германия вступала в свою первую войну.
До середины октября 1936 года немецкие «юнкерсы» перебросили в Андалусию из Марокко 13000 солдат и 270 тонн военных грузов. Для экономии времени днем, техобслуживание «юнкерсов» проводилось немецкими техниками ночью при свете включенных автомобильных фар. В 1942 году Гитлер воскликнул, что Франко следует воздвигнуть монумент во славу «юнкерсов» и «испанская революция» (фюрер имел в виду мятеж) должна благодарить их за свою победу.
Воздушный мост едва не сорвался из-за отсутствия бензина. Мятежники быстро израсходовали армейские резервы и стали закупать топливо у частных лиц. Но качество этого бензина было недостаточным для авиационных моторов, и немцы добавляли в бочки бензольные смеси. После этого бочки катали по земле до тех пор, пока их содержимое не становилось более или менее однородным. Кроме этого, мятежникам удавалось закупать авиационный бензин и во Французском Марокко. И все же когда 13 августа 1936 года из Германии пришел долгожданный танкер «Камерун» топлива для «юнкерсов» оставалось только на один день.
5 августа ВВС мятежников совершили налет на республиканские корабли, чтобы отвлечь их внимание и провести в Испанию морской конвой с войсками. Но сначала мешал туман. Конвой смог выйти в море повторно только к вечеру.
Одновременно Франко пытался надавить на республиканский флот дипломатическими методами. После его протестов власти международной зоны Танжер (в тамошней администрации первую скрипку играли англичане) выставили из этого порта республиканский эсминец «Лепанто». Власти английской колонии Гибралтар отказывались заправлять республиканские корабли горючим. 2 августа в Гибралтарском проливе появилась и германская эскадра во главе с самым мощным кораблем гитлеровских ВМС «карманным» линкором «Дойчланд» (примечательно, что Франко первоначально назначил дату провода первого морского конвоя из Марокко в Испанию именно на 2 августа). Формальным поводом для появления германской эскадры у испанских берегов была эвакуация граждан «рейха» из объятой гражданской войной страны. На деле немецкие корабли всячески помогали мятежникам. «Дойчланд» встал на рейде Сеуты и уже 3 августа помешал республиканским кораблям эффективно провести бомбардировку этого оплота путчистов.
И вот, 5 августа итальянские бомбардировщики нанесли удар по республиканскому флоту. Неопытные экипажи кораблей, не приученные к действиям при атаке с воздуха, поставили дымовую завесу и ретировались, чем позволили мятежникам переправить в тот же день морем 2500 солдат (Франко назовет позднее этот конвой «конвоем победы»). Начиная с этого дня, мятежники уже беспрепятственно переправляли морем свои контингенты в Испанию, а 6 августа на полуостров, наконец, прибыл и сам Франко, избравший своей штаб-квартирой Севилью.
Следует признать, что Франко проявил упорство и изобретательность в достижении своей главной цели — переброски наиболее боеспособных войск мятежников в Испанию. Впервые в истории войн для этого был организован воздушный мост. Некоторые историки полагают, что Франко все равно переправил бы войска морем, так как республиканский флот был мало боеспособным. Но пассивность ВМС республики объяснялась не столько отсутствием опытных командиров, сколько эффективными налетами итальянских самолетов: многие матросы панически боялись угрозы с воздуха. Таким образом, можно сделать вывод, что без помощи Гитлера и Муссолини, Франко в любом случае не смог бы быстро развернуть свои войска в Андалусии и начать наступление на Мадрид.
И все же флот республики не складывал оружия. 5 августа крупное соединение ВМС в составе линкора, двух крейсеров и нескольких эсминцев подвергло сильному обстрелу южноиспанский порт Альхесирас, потопив канонерку «Дато» (именно она перевезла первых солдат из Африки) и повредив несколько транспортов. Кроме этого, республиканские корабли периодически бомбардировали Сеуту, Тарифу и Кадис. Но под прикрытием авиации мятежники перевезли морем через пролив в августе 7 тысяч человек, а в сентябре — 10 тысяч, не считая значительного количества военных грузов.
В конце июля флот республики планировал провести захват порта Альхесирас морским десантом, но весь план был отклонен, когда дошли сведения об укреплении порта новыми артиллерийскими батареями.
29 сентября в Гибралтарском проливе состоялся бой республиканских эсминцев «Гравина» и «Фернандес» с крейсерами мятежников «Адмирал Сервера» и «Канариас», в ходе которого один из эсминцев был потоплен, а другой был вынужден укрыться в Касабланке (Французское Марокко). После этого контроль над Гибралтарским проливом окончательно перешел в руки мятежников.
Перебросив войска через пролив, Франко приступил к реализации основной задачи войны — взятию Мадрида. Кратчайший путь к столице лежал через Кордову, что и ввело в заблуждение республиканское командование, сосредоточившее под городом наиболее боеспособные силы и пытавшееся контратаковать. Франко же с присущей ему осторожностью решил сначала соединиться с войсками Молы и только после этого совместными усилиями захватить Мадрид.
Поэтому африканская армия повела наступление из Севильи через Эстремадуру — бедную, малозаселенную, без крупных городов сельскую провинцию к северу от Андалусии, граничащую с Португалией. В этой стране с 1926 года существовал военный диктаторский режим Салазара, с самого начала мятежа не скрывавшего симпатий к путчистам. Так, например, Мола и Франко поддерживали телефонную связь в первые недели войны, используя португальскую телефонную сеть. Когда войска Молы в районе Гуадаррамы попали в тяжелое положение, африканская армия перебросила им через Португалию крайне необходимые боеприпасы. Немецкие и итальянские самолеты, сопровождавшие бросок на север марокканцев и легионеров, часто базировались на португальских аэродромах. Банки Португалии предоставили мятежникам льготные кредиты, а через радиостанции страны путчисты вели свою пропаганду. Военные заводы соседней страны использовались для производства оружия и боеприпасов, а позднее Португалия направила Франко 20 тысяч «добровольцев». В августе 1936 года немецкие пароходы разгрузили в португальских портах крайне необходимые для африканской армии пулеметы и боеприпасы, которые кратчайшим путем по железным дорогам Португалии были доставлены на фронт.
Итак, левый (португальский) фланг наступающей южной армии мятежников можно было считать вполне обеспеченным. 1 августа Франко приказал колонне под командованием подполковника Асенсио выступить на север, соединиться с Молой и передать ему семь миллионов патронов. Кейпо де Льяно реквизировал автотранспорт, пригрозив расстрелять арестованных руководителей профсоюза таксистов, если последние сами не подгонят свои машины к резиденции генерала. 3 августа за Асенсио двинулась колонна майора Кастехона, а 7 августа — колонна подполковника де Тельи. Каждая колонна состояла из одной «бандеры» Иностранного легиона, «табора» (батальона) марокканцев, инженерных и санитарных служб, а также 1–2 батарей артиллерии. С воздуха колонны прикрывались немецкими и итальянскими самолетами, хотя республиканская авиация не оказывала серьезного противодействия. Всего в трех колоннах, находившихся под общим командованием Ягуэ, было около 8000 человек.
Тактика африканской армии была следующей. Две колонны шли в авангарде, а третья составляла резерв, причем колонны периодически менялись местами. По шоссе на машинах двигались легионеры, а марокканцы шли по обеим сторонам дороги, прикрывая фланги. Местность в степной Эстремадуре с низкорослой растительностью и без всяких естественных препятствий очень напоминала район боевых действий в Марокко.
Первоначально наступавшие колонны практически не встречали организованного сопротивления. Подойдя к какому-нибудь населенному пункту, мятежники через громкоговорители предлагали жителям вывесить белые флаги и настежь открыть окна и двери. Если ультиматум не принимался, селение подвергалось артобстрелу, а при необходимости и ударам с воздуха, после чего начинался штурм. Республиканцы, забаррикадировавшись в домах (все испанские деревни состоят из каменных зданий с толстыми стенами и узкими окнами), отстреливались до последнего патрона (а их было мало), после чего мятежники расстреливали их самих. Каждый марокканец имел в своем рюкзаке помимо 200 патронов длинный кривой нож, которым и перерезали горло пленным. После этого начиналось мародерство, поощряемое офицерами.
Тактика республиканской милиции была очень однообразной. Милиционеры не умели и боялись сражаться на открытой местности, поэтому незащищенные фланги трех колонн Ягуэ были в безопасности. Как правило, сопротивление оказывалось только в населенных пунктах, но как только мятежники начинали их окружать (или распускали слухи о своих обходных маневрах), милиционеры начинали постепенно отступать и это отступление зачастую превращалось в беспорядочное бегство. Мятежники косили ряды отступающих из пулеметов, установленных на автомобилях.
Боевой дух, закаленной в боях африканской армии, был очень высок, чему способствовали вовсе нетипичные для испанских вооруженных сил близкие и демократические отношения между офицерами и солдатами. Офицеры писали неграмотным солдатам письма и, отправляясь в отпуск, отвозили их родным (помимо писем передавались выбитые у пленных милиционеров и мирных жителей золотые зубы, снятые с жертв кольца и часы). В казармах Иностранного легиона висели портреты боевых товарищей, погибших в Мадриде в казармах Ла-Монтанья. За них клялись отомстить и мстили жестоко, убивая всех раненных и пленных бойцов милиции. Для оправдания столь бесчеловечного способа ведения войны было придумано следующее «юридическое» объяснение: милиционеры не носили военной формы, поэтому были, дескать, не солдатами, а «мятежниками» и «партизанами», на которых не распространялись законы ведения войны.
Первое серьезное сопротивление колонны Ягуэ встретили в городке Альмендралехо, где около 100 бойцов милиции закрепились в местной церкви. Несмотря на недостаток воды и артобстрелы, они держались неделю. На восьмой день 41 человек, оставшийся в живых, покинул церковь. Их построили в ряд и немедленно расстреляли. Но Ягуэ не задерживал боевые части для таких операций. Как правило, в населенных пунктах оставался взвод, проводивший «зачистку» и обеспечивающий растянутые коммуникации. Эстремадура и Андалусия были для мятежников враждебной землей, с населением которой обращались гораздо хуже, чем с коренными жителями Марокко.
За 7 дней, проделав 200 километров, войска Ягуэ захватили город Мериду и вошли в соприкосновение с армией Молы, передав ей боеприпасы. Это был первый современный блицкриг в европейской истории. Именно эту тактику возьмут позднее на вооружение нацисты, научившись у своих испанских подопечных. Ведь блицкриг — это ничто иное, как быстрые рейды моторизованных колонн пехоты при поддержке танков (их у мятежников пока было мало), авиации и артиллерии.
Ягуэ хотел немедленно продолжать продвижение на Мадрид, но осторожный Франко приказал ему повернуть на юго-запад и взять оставшийся в тылу город Бадахос (имевший 41 тысячу жителей и находившийся в 10 километрах от португальской границы).
Ягуэ считал этот приказ бессмысленным, так как собравшиеся в Бадахосе 3000 плохо вооруженных милиционеров и 800 солдат армии и сил безопасности не помышляли о наступлении и не представляли никакой угрозы тылам африканской армии. Кроме того, республиканское командование ранее перебросило наиболее боеспособные части из Бадахоса под Мадрид.
Жители Бадахоса и его окрестностей были преданы республике, так как именно здесь в районе больших латифундий наиболее активно проводились аграрная реформа и ирригация сельхозугодий.
13 августа мятежники перерезали дорогу Бадахос-Мадрид и окружили город, сделав невозможной переброску подкреплений на помощь защитникам столицы Эстремадуры. Колонна милиции, посланная в Бадахос 12 августа, была почти полностью уничтожена на марше немецкой авиацией и марокканцами.
Защитники Бадахоса укрылись за довольно прочными средневековыми стенами города, заложив ворота мешками с песком. В их распоряжении было только 2 старые гаубицы, а большинство из 3000 бойцов милиции не имели никакого оружия. Всю первую половину дня 13 августа мятежники подвергали город массированному артобстрелу, а вечером того же дня пошли на штурм. Одновременно в городе подняла мятеж гражданская гвардия. Его удалось подавить только ценой больших потерь. И все же все атаки африканской армии в тот день были отбиты. На следующий день саперы мятежников взорвали ворота Тринидад («Троицкие» по-испански) и при поддержке пяти легких танков густыми цепями пошли на штурм. Пулеметным огнем защитников в первые 20 секунд было уничтожено 127 нападавших. Только в 4 часа дня мятежники прорвались в город, где завязались ожесточенные уличные бои. Последним очагом сопротивления стал собор, где еще целые сутки держалось полсотни республиканцев. Некоторые из них были потом расстреляны прямо перед алтарем.
После захвата Бадахоса в нем началась дикая резня, невиданная в Европе со времен средневековья. О ней стало известно только благодаря присутствию в городе французских, американских и португальских корреспондентов. Два дня мостовая площади перед комендатурой была залита кровью казненных. Массовые убийства происходили и на арене для боя быков. Американский журналист Джо Аллен писал, что после ночных расстрелов из пулемета арена походила на глубокую кровавую лужу. У убитых отрезали половые органы и вырезали на груди кресты. Убить крестьянина на жаргоне мятежников означало «дать аграрную реформу». Всего по разным данным бойня в Бадахосе унесла жизни 2000–4000 человек. И это при том, что мятежники освободили из тюрем города целыми и невредимыми 380 арестованных врагов республики.
Пропаганда путчистов сначала вообще отрицала какие-либо «эксцессы» в Бадахосе. Но присутствие иностранных корреспондентов сделало запирательство невозможным. Тогда Ягуэ публично заявил, что не хотел брать с собой в Мадрид тысячи «красных», которых еще надо кормить и не мог просто оставить их в Бадахосе, так как они снова сделали бы город «красным». В Бадахосе путчисты впервые вырезали целый госпиталь. Позднее все это будет повторяться еще не раз, но «бадахос» стал именем нарицательным, обозначающим зверские расправы с ни в чем не повинным мирным населением.
Резня в Бадахосе вовсе не была случайностью. С самого начала мятежа Франко ставил перед собой цель не просто взять власть в Испании, но и истребить при этом как можно больше политических противников, чтобы легче удержаться у власти. Когда один из корреспондентов 25 июля 1936 года сказал генералу, что для умиротворения Испании придется расстрелять половину ее населения, Франко ответил, что он достигнет своей цели любым путем.
К тому же массовые убийства и насилия над женщинами оказывали сильное деморализующее влияние на защитников республики. Кейпо де Льяно в своих выступлениях по радио с садистским наслаждением описывал (частью вымышленные) сексуальные похождения марокканцев с женами и сестрами убитых или арестованных сторонников республики.
Вообще следует отметить, что система террора мятежников (а это была именно придуманная и отработанная система) имела свои особенности в разных районах Испании. Особенно зверствовали путчисты в «красной» Андалусии, которая рассматривалась как захваченная в ходе военных действий территория противника.
Кейпо де Льяно еще 23 июля 1936 года ввел смертную казнь за участие в забастовках, а с 24 июля тоже самое наказание применялось ко всем «марксистам». 28 июля объявили о введении высшей меры для всех, кто прятал оружие. 19 августа «социальный генерал» Кейпо де Льяно распространил смертную казнь на тех, кто вывозил из Испании капитал. Между тем сам хозяин Андалусии обнаружил недюжинный коммерческий талант, наладив экспорт оливок, цитрусовых и вина. Часть получаемой таким образом валюты шла в кассу мятежников, а часть генерал оставлял себе.
Члены рабочих организаций еще долгое время были в Севилье фактически на положении дичи. В любой момент их могли арестовать и расстрелять без суда и следствия. Кейпо де Льяно советовал рабочим вступать в фалангу, издевательски именуя голубые форменные рубашки фалангистов «спасательными жилетами». Тюрьмы Севильи были переполнены и многих арестованных держали под охраной в школах или просто во дворах домов. Интересно, что чуть ли не самым большим преступлением считалось членство в масонской ложе. Странно, если учесть, что многие из офицеров-путчистов сами были масонами.
Начальником репрессивного аппарата у Кейпо де Льяно был садист и алкоголик полковник Диас Криадо. Он иногда дарил жизнь арестованным, если их жены, сестры или невесты удовлетворяли его буйные сексуальные фантазии.
В некоторых соседних с Севильей деревнях сразу же после путча сторонниками республики были взяты в качестве заложников священники, часть из них была расстреляна. После захвата таких деревень Кейпо де Льяно, как правило, казнил всех членов муниципалитета, даже если освобожденные священники просили его этого не делать, ссылаясь на хорошее обращение со стороны республиканцев.
В Кастилии с ее консервативным населением террор был более «точечным». Обычно в каждом населенном пункте собирался комитет в составе местного священника, помещика и командира гражданской гвардии. Если все трое считали кого-то виновным, это означало смертную казнь. При разногласиях наказание назначалось в виде тюремного заключения. Эти комитеты могли даже и «простить», но при этом «прощенный» должен был продемонстрировать свою лояльность новой власти, вступив добровольцем в войска мятежников или отдав туда своего сына. Но наряду с этим «упорядоченным террором» был и «дикий». Отряды фалангистов и карлистов по ночам убивали своих политических противников, оставляя трупы на обочинах дорог для всеобщего обозрения. «Фирменной меткой» фаланги был выстрел между глаз. Генерал Мола (более «мягкий», чем Франко) даже вынужден был издать приказ властям Вальядолида проводить казни в скрытых от посторонних глаз местах и быстро хоронить трупы.
Зверства мятежников заставляли задуматься даже тех консервативных политиков и мыслителей, кто не любил ни левых, ни Народный фронт. Одним из таких был Мигель де Унамуно, представитель «поколения 1898», разочаровавшийся в республике. Путч застал его на посту ректора университета в захваченной мятежниками Саламанке. 12 октября в университете торжественно отмечался так называемый День расы (дата открытия Колумбом Америки, положившего начало распространению испанского языка и культуры в Новом Свете). Присутствовала и супруга Франко донья Кармен. Одним из выступавших был основатель Иностранного легиона генерал Мильян Астрай, сторонники которого постоянно прерывали речь своего идола, выкрикивая девиз легиона «Да здравствует смерть!». Унамуно не смог сдержаться и сказал, что военным надо не только побеждать, но и убеждать. В ответ Астрай набросился на ректора с кулаками, крича: «Смерть интеллигенции!». Только вмешательство жены Франко предотвратило самосуд. Но уже на следующий день Унамуно не пустили в его любимое кафе, а потом и сняли с поста ректора. В декабре 1936 года он ушел из жизни, покинутый всеми друзьями и знакомыми.
В принципиальном плане следует подчеркнуть, что все деятели культуры Испании с мировым именем были на стороне республики.
Галисия оказалась практически единственной территорией с республикански настроенным населением, захваченной в первые же дни мятежа (в Андалусии борьба шла около месяца). Сопротивление все же продолжалось и там, нося характер локальных забастовок. Особенностью Галисии была жестокость по отношению к учителям и врачам, которых поголовно считали левыми, в то время как адвокатов и профессоров-гуманитариев рассматривали как лиц консервативных убеждений. В некоторых населенных пунктах, как и в Андалусии, вырезали поголовно всех, кто подозревался в симпатиях к Народному фронту. Матерям, женам и сестрам казненных запрещали носить траур.
В Наварре карлисты, игравшие там на первом этапе мятежа основную роль, с особой ненавистью расправлялись с баскскими националистами, хотя последние были столь же ревностными католиками, как и сами карлисты. 15 августа 1936 года в столице Наварры Памплоне проходила торжественная религиозная процессия в честь Пресвятой Девы Марии. Фалангисты и карлисты решили отметить этот день по-своему, организовав расстрел 50–60 политических заключенных, многие из которых крестились перед казнью. После убийства беззащитных людей, среди которых было и несколько священников, карлисты спокойно присоединились к торжественной процессии, как раз достигнувшей главного собора города.
В целом, в ходе массированного и хорошо организованного террора в части Испании, захваченной мятежниками, было убито по разным оценкам от 180 до 250 тысяч человек (включая казни республиканцев сразу же после окончания гражданской войны).
А как обстояло дело в республиканской зоне? Главное и принципиальное отличие было в том, что физические расправы с «врагами республики» проводились, как правило, вопреки законам и декретам центрального правительства различными «бесконтрольными» элементами (прежде всего, анархистами) в первые месяцы после мятежа. После того, как в начале 1937 года правительству удалось более или менее поставить под контроль многочисленные военные формирования, колонны и комитеты, революционный террор практически сошел на нет. Впрочем, он никогда и не приобретал столь массового характера, как в зоне мятежников.
После провала мятежа в Мадриде и Барселоне без суда были расстреляны практически все захваченные в плен офицеры-путчисты, в том числе генерал Фанхуль. Правительство, правда, позднее санкционировало высшую меру наказания, так как она в данном случае полностью соответствовала уголовному кодексу.
Комитеты Народного фронта на местах взяли на себя функции судов, на которых, естественно, отсутствовали адвокаты. Обвиняемый, как правило, сам должен был искать свидетелей, подтверждавших его невиновность. А обвинения были самыми различными. Те, кто слишком громко слушал радио Севильи, могли быть обвинены в подрыве боевой морали республики. Тот, кто ночью искал с фонариком спички, мог подвергнуться подозрению, что подавал сигналы фашистским самолетам.
Анархисты, социалисты и коммунисты, входившие в комитеты, вели свои списки подозрительных. Они сравнивались, и если кто-то имел несчастье оказаться сразу в трех списках, то вина считалась доказанной. Если же подозреваемый был только в одном списке, с ним, как правило, беседовали (причем, в основном, довольно благожелательно) и если лицо признавалось невиновным, члены комитета иногда выпивали вместе с ним по бокальчику вина и отпускали на все четыре стороны (иногда даже под почетным конвоем, сопровождавшим освобожденного до ворот дома). Комитеты вели борьбу с ложными доносами: иногда за них расстреливали.
Хуже дело обстояло в тех регионах, где власть сразу после мятежа оказалась в руках анархистов (Каталония, Арагон, некоторые населенные пункты в Андалусии и Леванте). Там боевики НКТ-ФАИ сводили счеты не только с «реакционерами», но и с конкурентами из КПИ и ИСРП. Некоторых видных социалистов и коммунистов убивали из-за угла за то, что те хотели навести элементарный порядок.
Часто с захваченными мятежниками или их сторонниками расправлялись после особенно жестоких бомбардировок авиацией мятежников жилых кварталов мирных городов. Например, после налета на Мадрид 23 августа 1936 года было расстреляно 50 человек. Когда ВМС мятежников объявило об обстреле с моря Сан-Себастьяна, власти города пригрозили, что расстреляют за каждую жертву этой атаки двух заключенных. Это обещание было выполнено: 8 заложников заплатили своей жизнью за четырех погибших.
23 августа 1936 года после таинственного пожара в мадридской тюрьме Модело (по указанию «пятой колонны» заключенные стали жечь матрацы, стремясь вырваться на свободу) было расстреляно 14 видных представителей правых партий, в том числе брат лидера фаланги Фернандо Примо де Ривера.
После мятежа в республике были закрыты все церкви, так как высшее духовенство в массе своей поддержало переворот (священники призывали на мессах «убивать красных собак»). Многие храмы были сожжены. Анархисты и другие ультрареволюционные элементы убили в первые месяцы войны тысячи священнослужителей (всего в республиканской зоне погибло около 2000 представителей церкви). Коммунисты и большинство социалистов осуждали эти действия, но часто просто не хотели портить отношения с анархистами, влияние которых в первые месяцы войны достигло апогея. Известен, однако, случай, когда Долорес Ибаррури взяла в свою машину монахиню и отвезла ее в безопасное место, где та находилась до самого конца войны. В сентябре 1936 года коммунисты организовали выступление по своей радиостанции католического священника Оссорио-и-Галландо, что вызвало смягчение общей политики по отношению к церкви. Тем не менее, вплоть до начала 1938 года все публичные церковные службы на территории республики были запрещены, хотя за богослужения в частных домах не преследовали.
Положение в республиканской зоне усугублялось еще и тем, что 22 февраля 1936 года по амнистии тюрьмы покинули не только политзаключенные, но и обыкновенные уголовники. После мятежа многие из них примкнули к анархистам и занимались обычным грабежом или сводили счеты с судьями, упрятавшими их за решетку. В районе Валенсии действовала целая так называемая «железная» колонна бандитствующих элементов, грабившая банки и «реквизировавшая» имущество граждан. Колонну удалось разоружить только при помощи коммунистических отрядов после настоящих уличных боев в Валенсии.
Правительство Хираля пыталось положить конец бесчинствам маскировавшихся под милицию уголовников. Гражданам рекомендовали не открывать двери ночью и при первых подозрениях сразу вызывать республиканскую гвардию. Прибытия гвардейцев (а часто лишь угрозы вызвать их), как правило, бывало достаточно, чтобы самозванные милиционеры (это были в основном подростки) убрались восвояси.
Прието и видные деятели компартии неоднократно выступали по радио с требованием немедленного прекращения актов самосуда. Когда после мятежа тысячи сторонников путчистов, членов правых партий и просто состоятельных людей укрылось в иностранных посольствах (в основном — латиноамериканских), правительство Народного фронта не только не настаивало на их выдаче, но и разрешило дипмиссиям снять дополнительные помещения, хотя осенью 1936 года персонал всех посольств покинул столицу. В Мадриде преспокойно отсиживались в посольствах более 20000 врагов республики. Оттуда периодически обстреливались республиканские патрули и подавались световые сигналы авиации мятежников. Реакционно настроенный дуайен дипкорпуса чилийский посол пытался даже привлечь к «гуманитарной акции» советское полпредство, но безуспешно. Отказались принимать «беженцев» на территории своих посольств и англичане с американцами. Они ссылались на международное право, запрещавшее использовать территорию диппредставительств для подобных целей.
4 декабря 1936 года испанская служба безопасности при содействии прикомандированных советских советников из НКВД провела неожиданный налет на одно из зданий финского посольства в Мадриде (оттуда частенько стреляли по патрулям) и обнаружила там 2000 человек, в т. ч. 450 женщин, а также массу оружия и мастерскую по производству ручных гранат. Естественно, в здании не оказалось ни одного финна. Все дипломаты были в Валенсии, а с каждого «постояльца» взималась плата от 150 до 1500 песет в месяц. По распоряжению тогдашнего премьер-министра Ларго Кабальеро все «беженцы» из финского посольства были депортированы во Францию, откуда большая часть вернулась в зону, контролируемую мятежниками.
В одном из зданий, находившихся под опекой турецкого посольства, было обнаружено 100 ящиков с винтовками, а из перуанского посольства фалангисты вообще вели радиопередачи, сообщая мятежникам информацию о положении республиканских частей под Мадридом.
Несмотря на эти неопровержимые факты, правительство республики не решалось прекратить посольский «беспредел», опасаясь испортить отношения с западными странами.
Многие фалангисты смогли бежать из посольств в зону мятежников, другие спокойно отсиживались в дипмиссиях до самого конца войны. Следует отметить, что уже в первые месяцы войны республиканцы предложили через Красный крест наладить обмен пленными, а также разрешить свободный проход через линию фронта женщин и детей. Мятежники ответили на это отказом. Они считали Красный крест масонской (а значит, подрывной организацией). Обменивались на французской границе только попавшие в плен советские, немецкие и итальянские летчики, а также высокопоставленные офицеры и политики обеих сторон.
Заканчивая сравнительный анализ политических репрессий в «двух Испаниях» после 18 июля 1936 года, можно лишь констатировать, что сравнению они не поддаются. И дело даже не в том, что в республиканской зоне жертвами чисток стало в 10 раз меньше людей (около 20 тысяч человек). Каждая безвинно загубленная жизнь заслуживает сострадания. Но мятежники сознательно использовали массовый террор как средство войны, предвосхищая поведение нацистов в Восточной Европе и СССР, в то время как республика старалась максимально сдерживать справедливый гнев, переполнявший массы, столкнувшиеся с изменой и предательством собственной армии.
Но вернемся к положению на фронтах в этот черный для республики август 1936 года. Несмотря на быстрые темпы продвижения африканской армии, взятие Бадахоса и соединение двух частей мятежной территории в единое целое, республика еще не чувствовала нависшей над ней смертельной опасности и безумно распыляла свои и так не слишком мощные силы.
Многообещающе начинались для республиканцев операции на Арагонском фронте, где у мятежников не было ни авиации, ни артиллерии, ни достаточного количества войск. В первые дни войны из Барселоны вышла окрыленная победой над путчистами в городе колонна анархистов во главе с Дуррути. Вместо заявленных провожающему населению 20 тысяч бойцов, в колонне едва набралось 3000, но по дороге ее догнали колонны ОСПК (Объединенной социалистической партии Каталонии) и троцкистской партии ПОУМ. В первых числах августа республиканцы окружили с трех сторон арагонский город Уэску, где фронт уже держали оставшиеся верными республике солдаты регулярной армии из гарнизона городка Барбастро. Несмотря на выгодные позиции и подавляющее превосходство в силах настоящего штурма Уэски так и не произошло. В районе городского кладбища позиции сторон были так близки, что анархисты и мятежники обменивались в основном не выстрелами, а ругательствами. Уэска, которую мятежники называли своим Мадридом, так и осталась в их руках, хотя единственная дорога, связывающая город с тылом, находилась под обстрелом республиканцев.
Анархисты оправдывали свое бездействие под Уэской тем, что их основные силы были брошены на освобождение Сарагосы. После взятия столицы Арагона НКТ-ФАИ планировала развернуть во всей Испании революцию в своем понимании. Как выглядела такая революция, демонстрировала сама колонна Дуррути, провозглашая в освобожденных арагонских селах «либертарный коммунизм» без денег и частной собственности. Сопротивлявшихся крестьян-»реакционеров» иногда расстреливали, хотя сам Дуррути часто заступался за них.
Наконец 6000 бойцов Дуррути подошли к Сарагосе. И здесь по совету командира военного гарнизона Барбастро полковника Вильяльбы колонна вдруг отошла назад, так как полковник опасался окружения. И это, несмотря на то, что у мятежников в Сарагосе было в два раза меньше солдат и они были гораздо слабее в артиллерии. Свою роль сыграло и то, что у анархистов не было четкой системы командования. У полковника Вильяльбы формально не было никаких полномочий, и Дуррути то прислушивался к его советам, то игнорировал их. Самому Дуррути, несмотря на казалось бы непререкаемый авторитет приходилось выступать перед своими бойцами по двадцать раз в день, убеждая их идти в наступление. Колонна анархистов быстро таяла и вскоре в ней осталось 1500 человек.
Никакой связи и координации действий с правительством в Мадриде или даже с соседними участками фронта, занимаемыми «марксистскими колоннами», не существовало. Так была упущена реальная возможность взять Сарагосу и соединиться с отрезанным от основной части республики севером страны. До середины 1937 года Арагонский фронт был фронтом только по названию: мятежники держали здесь минимальное количество войск (30 тысячам на стороне путчистов весной 1937 года противостояли 86 тысяч республиканцев), а задававшие с республиканской стороны тон анархисты не очень-то докучали им боевой деятельностью.
В последних числах июля в Каталонии и Валенсии зародилась мысль отбить у мятежников главный остров Балеарского архипелага Майорку. Автономное правительство Каталонии не стало консультироваться с Мадридом, а решило провести операцию на свой страх и риск. План десанта разработали два капитана — Альберто Байо (ВВС) и Мануэль Урибарри (гражданская гвардия Валенсии). В состав экспедиционных сил общей численностью 8000 человек входили отряды всех основных партий. Высадка осуществлялась при поддержке двух эсминцев, канонерской лодки, торпедного катера и трех подводных лодок. Был даже свой плавучий госпиталь. Сам десант размещался на тех же баркасах, которые армия использовала в 1926 году во время знаменитого десанта в бухте Алусемас, решившего исход марокканской войны.
5 и 6 августа практически без боя республиканский десант занял два небольших острова Ивиса и Форментера. 16 августа десантники высадились на восточном берегу Майорки и, используя фактор внезапности, заняли город Порто Кристо. Был образован плацдарм в форме дуги длиной 14 и глубиной 7 километров. Но вместо того, чтобы развить успех, республиканцы бездействовали целый день и этим дали возможность противнику придти в себя. Особенно опасался потери Балеарских островов Муссолини. Он уже договорился с мятежниками, что на время войны (а может, и на более длительный срок) острова станут итальянской военно-морской и военно-воздушной базой. Поэтому уже через 10 дней после успешной высадки республиканцев их позиции стали утюжить итальянские самолеты. Истребители «фиат» не дали республиканским бомбардировщикам никакой возможности сделать тоже самое. Франко направил на помощь Майорке подразделения Иностранного легиона.
Общее руководство мятежниками осуществлял итальянец Арконавальдо Бонаккорси, известный как граф Росси. «Граф» появился на Майорке сразу после мятежа и сместил назначенного генералом Годедом испанского военного губернатора. Итальянец разъезжал в черной рубашке с белым крестом в собственной автомашине и гордо говорил светским дамам, что ему нужна новая женщина каждый день. «Граф» и его подручные только за несколько недель хозяйничания на острове уничтожили более 2000 человек. Росси организовал оборону острова, опираясь на присланную Муссолини авиацию.
Но тем временем в Мадриде осознали, что главная опасность республике угрожает с юга, и потребовали отозвать десант с Майорки и бросить его на столичный фронт. 3 сентября 1936 года к острову подошли линкор «Хайме I» и крейсер «Либертад» ВМС республики. Командиру десанта капитану Байо было приказано в течение 12 часов эвакуировать войска. В противном случае флот угрожал бросить высадившийся десант на произвол судьбы. 4 сентября экспедиционный корпус, практически не понесший потерь, вернулся в Барселону и Валенсию. Оставленный на Майорке госпиталь с ранеными был вырезан графом Росси. Примечательно, что республиканцы расположили госпиталь в женском монастыре и за время пребывания на острове не причинили зла ни одной монахине.
Таким образом, весьма эффектная с военной точки зрения десантная операция республиканцев не привела к осязаемым результатам и не облегчила положение на других фронтах.
К началу августа Мола осознал бесплодность своих попыток прорваться к Мадриду через Сьерра-Гуадарраму. Тогда он решил ударить по Стране басков, чтобы отрезать ее от французской границы, подступы к которой прикрывал город Ирун. У республиканцев все еще не было единого командования. Правда, на бумаге существовала Хунта обороны Гипускоа (так называлась провинция Страны басков, прилегающая к Франции), но в реальности каждый город и каждая деревня оборонялись на свой страх и риск.
5 августа около 2000 мятежников во главе с одним из лидеров карлистов полковником Беорлеги перешли в наступление на Ирун. Мола передал этой группировке всю свою артиллерию, а Франко прислал 700 легионеров. Однако баски храбро сопротивлялись и солдаты Беорлеги до 25 августа не могли взять господствующую над городом крепость Сан-Марсиаль. Франко пришлось «юнкерсами» перебрасывать полковнику дополнительные подкрепления. Повторное наступление 25 августа было вновь отбито грамотным пулеметным огнем, причем мятежники понесли серьезные потери.
Защитники Ируна получили подкрепление в виде нескольких сотен милиционеров из Каталонии, которые добрались до Басконии через юг Франции. Но 8 августа французское правительство закрыло границу с Испанией (первый шаг пресловутой «политики невмешательства», о которой будет рассказано ниже) и несколько грузовиков с боеприпасами, посланные из Каталонии, уже не смогли добраться до Ируна. Хотя население южной Франции все равно не скрывало своих симпатий. Французские крестьяне с приграничных холмов световыми сигналами сообщали республиканцам о позициях мятежников и о передвижении войск в их лагере. Бойцы милиции из Ируна часто переходили во Францию поесть и отдохнуть, возвращаясь нагруженные винтовками, пулеметами и боеприпасами. Французские пограничники закрывали на это глаза.
И все же благодаря более организованному применению войск, мятежники захватили 2 сентября крепость Сан-Марсиаль, что решило судьбу Ируна. 4 сентября при поддержке итальянской авиации смертельно раненый Беорлеги все-таки вошел в город, подожженный отступавшими анархистами. Кстати, самого полковника подстрелили с другой стороны границы французские коммунисты.
13 сентября после бомбардировки флотом мятежников баски оставили курортную столицу тогдашней Испании город Сан-Себастьян. В результате северной кампании Мола захватил территорию в 1600 квадратных километров с солидным промышленным потенциалом, но в отличие от «счастливчика» Франко эта победа досталась ему дорогой ценой. Из 45 рот, введенных в бой мятежниками (в основном, карлистов), баски, которых было лишь около 1000 человек при одной артиллерийской батарее (75-мм орудий) вывели из строя одну треть.
Что же происходило в то время на южном, основном, фронте гражданской войны? После взятия Бадахоса колонны Ягуэ повернули на северо-восток и по долине реки Тахо стали быстро продвигаться к Мадриду. За неделю к 23 августа мятежники прошли половину расстояния от Бадахоса до столицы. В долине Тахо, также как и в Эстремадуре, практически не было естественных препятствий. Лишь в одном месте на холмах Монтес-де Гуадалупе народная милиция оказала сопротивление, но после угрозы обхода была вынуждена отойти.
27 августа три колонны мятежников соединились и развернули наступление в сторону важного транспортного узла города Талавера-де-ла Рейна, от которого до Мадрида было 114 километров. В районе Талаверы горные хребты сужали долину Тахо и город был удобным рубежом обороны. За две недели после Бадахоса 6000 легионеров и марокканцев Ягуэ прошли 300 километров.
Республиканскими войсками в районе Талаверы командовал кадровый офицер генерал Рикельме. К городу срочно подходили наиболее боеспособные части республики, отбросившие месяц назад Молу от Мадрида: роты Пятого коммунистического полка и молодежные батальоны ОСМ под командованием Модесто и Листера. Но, прибыв на фронт, они узнали, что Рикельме без боя сдал Талаверу, и бойцы милиции в панике бежали из города на автобусах, как футбольные болельщики со стадиона.
Ключевую роль в победе мятежников под Талаверой сыграла германо-итальянская авиация. Достаточно было бреющих полетов «юнкерсов», «фиатов» и «хейнкелей» — и большинство милиционеров бросалось наутек.
Сдача Талаверы 4 сентября 1936 года поразила республику, как гром среди ясного неба. Правительство Хираля было вынуждено уйти в отставку. Стало очевидным, что новый кабинет должен включать в себя все основные силы Народного фронта.
Сначала президент Асанья просто хотел дополнить правительство несколькими видными социалистами и, прежде всего, Ларго Кабальеро который часто выступал с воинственными речами, в том числе и перед бойцами милиции в Талавере. Он говорил, что правительство беспомощно и не знает, как надо правильно вести войну. Опираясь на свою популярность, Ларго Кабальеро отказался войти в правительство рядовым министром, и потребовал для себя пост премьера, который он, в конце концов, и получил, став еще и военным министром. Для подкрепления притязаний Кабальеро на власть в Мадриде было сосредоточено 2000–3000 бойцов милиции ВСТ. Прието возглавил министерства ВВС и ВМС. В целом, члены ИСРП взяли большинство портфелей, но Ларго Кабальеро настаивал, чтобы в правительство обязательно вошли коммунисты. Лидеры КПИ отказывались, ссылаясь на соображения международного характера. Мол, мятежники и так называют Испанию «красной», коммунистической страной, и чтобы не давать в мире дополнительной почвы для этих утверждений, компартии пока не следует участвовать в правительстве. Однако Ларго Кабальеро не отставал, упрекая коммунистов в нежелании в трудную минуту разделить ответственность за судьбы страны. Посоветовавшись с руководством Коминтерна, Хосе Диас в конце концов дал добро и два коммуниста стали министрами земледелия (Висенте Урибе, бывший каменщик) и народного образования (Хесус Фернандес). Таким образом, впервые в истории западной Европы в правительство капиталистической страны вошли коммунисты. Анархисты же по-прежнему наотрез отказывались сотрудничать с государственной властью, которую они хотели отменить.
Назначение Ларго Кабальеро премьером далось Асанье непросто. Этот шаг ему подсказал Прието, всегда считавший, что его основной соперник по ИСРП не способен ни к какой серьезной административной работе (как мы убедимся, Прието был прав). Коммунистов неприятно поразила безапелляционность, с которой Кабальеро потребовал для себя пост премьера и военного министра одновременно. И все же в момент кризиса главой исполнительной власти должен был стать человек, которому доверяли массы, а таким человеком в начале сентября 1936 года был только «испанский Ленин» — Ларго Кабальеро. Прието думал, что Кабальеро станет знаменем, под которым другие люди и, прежде всего, он сам начнут кропотливую и черновую работу по созданию регулярной армии
Но эти надежды не оправдались. Правда, Ларго Кабальеро громогласно объявил, что его кабинет — это «правительство победы». Облаченный в синий комбинезон «моно» народной милиции с винтовкой наперевес Кабальеро встречался с бойцами и убеждал их, что скоро наступит перелом. Поначалу новый премьер упорядочил работу военного министерства и генштаба. Раньше там постоянно толклись разные люди, размахивая мандатами всевозможных комитетов и требуя оружия и продовольствия. Кабальеро установил охрану и четкий распорядок дня. Его прямой телефон был известен немногим, и он очень щепетильно относился к каждому посетителю, так что попасть на прием к военному министру стало непросто. 65-летний Кабальеро появлялся на рабочем месте ровно в 8 утра, а в 8 вечера шел отдыхать. Будить себя ночью, даже по важным вопросам он строго запретил. Скоро сотрудники министерства почувствовали, что наведение порядка (бесспорно, давно назревшее) стало выливаться в какой-то слишком неповоротливый бюрократический механизм, мешающий принимать оперативные решения именно в тот период, когда судьбы войны решали дни и часы. Ларго Кабальеро стал стремиться решать многие мелкие вопросы единолично. Так, например, по его приказу изъяли у населения неучтенные пистолеты, которых набралось 25 тысяч. Ларго Кабальеро заявил, что будет распределять эти пистолеты сам и только на основании написанного им лично приказа.
У нового премьера была еще одна скверная черта. Возглавив правительство Народного фронта, он остался по сути своей профсоюзным лидером, пытавшимся укрепить позиции «своего» профцентра ВСТ за счет других партий и профсоюзов. Особенно завидовал Кабальеро коммунистам, ряды которых, несмотря на большие потери в дни мятежа и в первых схватках войны, росли как на дрожжах.
С чисто военной точки зрения у Кабальеро был один «пунктик», едва не приведший к сдаче Мадрида. Премьер почему-то всеми силами противился возведению вокруг столицы укрепленных рубежей обороны. Он полагал, что окопы и доты гасят боевой дух милиции. Для этого человека словно не существовали горькие уроки «черного» августа на юге Испании, когда легионеры и марокканцы устраивали народной милиции настоящие побоища в чистом поле. К тому же Кабальеро противился посылке на строительство укреплений членов профсоюза строителей, так как те были из «своего», «родного» ВСТ!
Мы помним, что Кабальеро и его сторонники сначала были вообще против регулярной армии, считая настоящей стихией испанца партизанскую войну. Но когда коммунисты и советские военные советники предложили создать партизанские отряды для действий в тылу мятежников (при симпатиях населения почти всей Испании к республике, это напрашивалось само собой), Кабальеро долго этому противился. Он считал, что партизан должен воевать на фронте.
И все же «блицкриг» африканской армии и успехи коммунистического Пятого полка заставили Ларго Кабальеро согласиться с созданием на базе народной милиции шести смешанных бригад регулярной Народной армии, к чему призывал появившийся в Мадриде в начале сентября советский военный атташе комбриг В.Е. Горев (ранее Владимир Ефимович Горев был военным советником в Китае, а в Испанию прибыл с должности командующего танковой бригадой). В каждой бригаде должно было насчитываться четыре пехотных батальона с пулеметами, минометный взвод, двенадцать орудий, кавалерийский эскадрон, взвод связи, саперная рота, автотранспортная рота, медсанчасть и взвод снабжения. Такая бригада, имевшая по штату 4000 бойцов, была автономным соединением, способным самостоятельно выполнять любые боевые задачи. Именно такими бригадами (хотя их называли колоннами) и рвались к Мадриду легионеры и марокканцы. Но, согласившись с созданием смешанных бригад в принципе, Кабальеро затягивал их формирование на практике. Каждый командир будущей бригады получил 30000 песет и приказ сформировать бригады к 15 ноября. Если бы этот срок был выдержан, то Мадрид отстоять бы не удалось. Бригады приходилось бросать в бой «с колес», жертвуя временем и людьми. Но это привело к тому, что в ходе решающей битвы за Мадрид у республиканцев не оказалось никаких мало-мальских обученных резервов.
И все же Талавера встряхнула республику. «Романтическая война» закончилась. Началась борьба не на жизнь, а на смерть. Войскам Ягуэ потребовалось две недели, чтобы пройти от Талаверы к городу Санта-Олалья, т. е. 38 километров (напомним, что до этого, менее чем за месяц, африканская армия преодолела 600 километров).
Помимо упоминавшихся выше ударных коммунистических и молодежных рот к Талавере подошли и другие части. Командовать всеми силами республики под Талаверой (около 5 батальонов) было поручено одному из немногих «африканских» кадровых офицеров в стане республики полковнику Асенсио Торрадо (1892–1961), которому благоволил «сам» Ларго Кабальеро.
Асенсио атаковал Талаверу по военному «правильно», но не смог переформировать свои силы для отражения контрнаступления мятежников и отошел, опасаясь окружения. Асенсио не удосужился сконцентрировать силы на достаточно узком фронте (4–5 км) по обеим сторонам мадридского шоссе и бросал в бой свои батальоны не сразу, а один за одним. Их встречали плотный огонь пулеметов и артиллерии, атаки «юнкерсов» с воздуха. Затем африканская армия напирала на фланги измученных республиканцев и вынуждала их отходить. Конечно, стремительных темпов продвижения у мятежников уже не было, но этот выигрыш во времени давался республиканцам ценой колоссальных потерь и страшно медленно использовался Мадридом для наращивания обученных резервов.
У Санта-Олальи африканской армии пришлось, пожалуй, впервые вести сражение с закаленной в боях народной милицией. Прибывшая из Каталонии колонна «Либертад» («Свобода») 15 сентября, перешла в контрнаступление и, умело используя пулеметный огонь, освободила населенный пункт Пелаустан, отбросив мятежников на 15 километров. Но и здесь республиканцы не смогли закрепить свой успех: в результате контрудара сил Ягуэ некоторые части каталонской милиции попали в окружение и вынуждены были с потерями пробиваться к своим. 20 сентября африканская армия все же взяла Санта-Олалью, несмотря на героическое сопротивление республиканцев, потери которых достигали 80 % личного состава. В самом городке было хладнокровно расстреляно 600 бойцов милиции, попавших в плен.
21 сентября Ягуэ захватил город Македа, из которого вели две дороги: одна на север — к Мадриду, другая на восток — к городу Толедо, средневековой столице Испании. Там, за толстыми крепостными стенами древней крепости Алькасар, с момента подавления мятежа в Мадриде держался пестрый гарнизон путчистов в составе 150 офицеров, 160 солдат, 600 гражданских гвардейцев, 60 фалангистов, 18 членов правой партии «Народное действие», 5 карлистов, 8 кадетов Толедского пехотного училища и 15 других сторонников мятежа. Всего у командующего этим отрядом полковника Мигеля Москардо было 1024 бойца, но за стенами Алькасара находилось также 400 женщин и детей, часть из которых были членами семей мятежников, а часть взятыми в заложники близкими видных деятелей левых организаций. У осаждавшей Алькасар милиции сначала не было артиллерии, и мятежники чувствовали себя вполне уверенно за стенами толщиной в несколько метров. У них имелось достаточное количество воды, много конины. Не было недостатка и в боеприпасах. В Алькасаре даже издавалась газета, и проводились футбольные матчи.
Милиция в Толедо тоже не отличались особой активностью. Ее бойцы сидели на площади перед Алькасаром, перебрасываясь с осажденными различными колкостями. Потом возникли импровизированные баррикады из всякого хлама, но все равно мятежники ранили и убили в перестрелках гораздо больше милиционеров, чем сами потеряли убитыми и ранеными.
Осада шла ни шатко, ни валко примерно месяц. За это время пропаганда мятежников сделала из «героев Алькасара» символ преданности высоким идеалам «новой Испании». Мола и Франко стали соревноваться в освобождении Алькасара, понимая, что тот из них кто первым достигнет крепости, станет бесспорным лидером мятежного лагеря. Уже 23 августа с помощью самолета связи Франко пообещал Москардо, что африканская армия придет на помощь вовремя. 30 июля тоже самое сигнализировал Мола, добавив, что его войска ближе к Толедо.
Быстрое продвижение путчистов с юга заставило республиканское командование активизироваться и в Толедо. В конце августа начался слабый, но все же артобстрел крепости: был выпущен один 155-мм и несколько 75-мм снарядов. Саперы прорыли подкоп под стены, чтобы заложить туда взрывчатку. Но республиканцев удерживало от решительного штурма наличие в крепости женщин и детей, которых «герои Алькасара» использовали в качестве живого щита.
9 сентября ставший уже подполковником Висенте Рохо, ранее служивший преподавателем в пехотном училище Толедо и знавший лично многих из осажденных, по приказу Ларго Кабальеро под белым флагом вошел в Алькасар, пытаясь добиться освобождения женщин и детей и сдачи гарнизона. Рохо с завязанными глазами провели к Москардо, но попытки воззвать к воинской чести полковника, запрещавшей насильственное удерживание женщин и детей, ни к чему не привели. 11 сентября с такой же миссией в крепость прибыл мадридский священник отец Васкес Камараса. «Добрый христианин» Москардо велел привести одну из женщин, которая естественно заверила, что находится в Алькасаре по доброй воле и готова разделить с гарнизоном его судьбу. Два дня спустя к стенам крепости подошел дуайен дипломатического корпуса, посол Чили, и снова просил Москардо отпустить заложников. Полковник послал на стену своего адъютанта, через громкоговоритель сообщившего дипломату, что все просьбы следует передавать через военную хунту в Бургосе.
18 сентября милиционеры взорвали под Алькасаром три мины, не причинившие большого вреда осажденным.
В героической легенде франкистов об Алькасаре фигурировал и еще один трогательный эпизод. Во всех газетах мира сообщали, что 23 июля 1936 года командир осаждавшей крепость милиции подвел к телефону сына полковника Москардо Луиса, чтобы тот уговорил отца сдаться, угрожая в противном случае расстрелять сына. Москардо пожелал сыну мужественной смерти, после чего Луис, якобы, был немедленно расстрелян. На самом деле Луиса Москардо расстреляли позднее вместе с другими арестованными в качестве возмездия за жестокий налет авиации мятежников на Толедо. Конечно, Луис был ни в чем не виноват, но такова была страшная логика той гражданской войны. К тому же сын Москардо уже достиг призывного возраста.
Итак, когда Ягуэ взял Македу, перед Франко возник мучительный выбор: или идти на Толедо, отвлекаясь от главной цели — Мадрида, или форсированным маршем рвануться на столицу.
С чисто военной точки зрения, конечно, напрашивался бросок на Мадрид, и Франко прекрасно осознавал это. Столица была абсолютно не укреплена, а милиция деморализовала долгим отступлением, бесплодными контратаками и страшными потерями. Но генерал принимает решение остановить наступление на Мадрид и освободить Алькасар. Естественно, публично это объяснялось честным словом Франко, данным Москардо, что африканская армия придет ему на помощь. Говорили и о сентиментальных чувствах Франко, учившегося в пехотном училище Толедо. Но главным в мотивах генерала было вовсе не это. Театральное взятие Алькасара было нужно ему, чтобы закрепить свои претензии на единоличную власть в лагере мятежников.
Сделать первый и решающий шаг на этом пути ему помогли немцы, когда по настоянию Канариса приняли решение, что любая военная помощь мятежникам будет оказываться только через Франко. 11 августа Мола, так и не добившийся признания за рубежом, согласился с тем, чтобы Франко считался главным представителем мятежников. Германия продолжала и далее настаивать на назначении единоличного лидера и главнокомандующего «националистами» (так стали официально себя именовать путчисты, в противовес «красным» — республиканцам; в свою очередь республиканцы называли себя «правительственными силами», а мятежников — фашистами). При этом, конечно, подразумевался Франко: основную роль в его лоббировании опять взял на себя Канарис.
Еще до отъезда из Германии в июле 1936 года первой делегации мятежников, Канарис попросил Лангенхайма (уже являвшегося к тому времени агентом абвера) оставаться вблизи Франко и сообщать о всех шагах генерала. Но и Молу Канарис не упускал из поля зрения, используя свои давние контакты с начальником штаба «директора» полковником Хуаном Вигоном. Информацию Вигона дополняли сведения, получаемые из штаб-квартиры Молы через агента абвера Зайделя. Военный атташе Германии в Париже поддерживал связь с другими видными генералами-путчистами. Иногда даже Франко общался с Молой через Берлин, пока обе армии мятежников не установили непосредственный контакт друг с другом. Канарис наладил агентуру в республиканской зоне и делился информацией с Франко. Уже скоро абвер понес первые потери: его агент Эберхард Функ был задержан при попытке собрать информацию о складах боеприпасов республиканской армии, и заплатил за свое излишнее любопытство жизнью.
Канарис отложил на время все дела и занимался только Испанией. На его рабочем столе появился портрет Франко, которого Канарис считал одним из самых выдающихся государственных деятелей того времени. В конце августа Канарис послал к Франко через Португалию своего сотрудника и офицера ВМС Мессершмидта (его иногда путают с известным авиаконструктором), чтобы выяснить потребности мятежников в вооружении. Условием предоставления помощи была ее концентрация в руках Франко. В сентябре уже знакомый нам Йоханнес Бернхардт со своей стороны заявил Франко, что Берлин видит на посту главы испанского государства только его.
24 августа 1936 года по рекомендации Канариса Гитлер издал специальную директиву, в которой говорилось: «Поддержать генерала Франко, насколько это возможно, в материальном и военном отношении. При этом активное участие [немцев] в боевых действиях пока исключается». Именно после этой директивы из Германии в Кадис отправились новые партии самолетов (разобранные и упакованные в ящики с надписью «Мебель»), боеприпасы и добровольцы.
Однако военная разведка Канариса допустила серьезный прокол уже с первым пароходом «Усарамо». Рабочих-докеров Гамбурга, среди которых были традиционно сильны коммунисты, заинтересовали таинственные ящики и они намеренно «уронили» один из них, где лежали авиабомбы. Сотрудник контрразведки компартии Германии (Abwehrapparat) в Гамбурге Герберт Верлин сообщил об этом своему руководству в Париже. Как следствие, флагман республиканского флота линкор «Хайме I» уже поджидал «Усарамо» в Гибралтарском проливе. Немецкий корабль не отреагировал на приказ остановиться и на всех порах пошел к Кадису. Линкор открыл огонь, но на нем не было толковых офицеров-артиллеристов, и снаряды не причинили «Усарамо» никакого вреда. И все же для Канариса это был тревожный звонок. Если бы «Хайме I» захватил немецкий пароход, то скандал в мире поднялся бы такой, что Гитлер, возможно, прекратил бы вмешательство в испанские дела.
27 августа 1936 года Канарис был направлен в Италию, чтобы согласовать с начальником итальянской военной разведки Роаттой формы содействия обоих государств мятежникам. Было решено, что Берлин и Рим будут помогать в одинаковом объеме — и только Франко. Участие немцев и итальянцев в боевых действиях не предусматривалось, если только высшее руководство двух стран не примет другого решения. Встреча Канариса с Роаттой стала первым шагом на пути оформления военной оси Берлин — Рим, родившейся на полях битв в Испании. Во время переговоров Канариса с министром иностранных дел Италии Чиано, последний стал настаивать на прямом участии немецких и итальянских летчиков в боевых действиях. Канарис не возражал и по телефону из Рима уговорил военного министра Германии Бломберга отдать соответствующий приказ. Через несколько дней посланному в испанские воды немецкому флоту также дали «зеленый свет» на применение оружия для защиты направлявшихся в Испанию немецких транспортных судов.
Вскоре подполковник германского генштаба Вальтер Варлимонт (назначенный координатором по оказанию военной помощи Испании) совместно с Роаттой через Марокко прибыл в ставку Франко (она была перенесена из Севильи на север в Касерес) и разъяснил генералу суть достигнутых германо-итальянских договоренностей.
Получив благословение Германии и Италии непосредственно из уст высокопоставленных представителей фашистских государств, Франко почувствовал, что настал, наконец, момент для заявления своих претензий на власть. По его инициативе на 21 сентября 1936 года было назначено совещание военной хунты с приглашением других видных генералов. Лоббистскую работу с ними развернули специально отозванный с фронта Ягуэ (его повысили, сделав генералом) и давний друг Канариса Кинделан.
Встреча генералов состоялась в деревянном домике на аэродроме Саламанки. Номинальный глава хунты Кабанельяс высказался против учреждения поста единоличного главнокомандующего и отказался принять участие в голосовании. Остальные выбрали «генералиссимусом» Франко, хотя Кейпо де Льяно уже тогда был недоволен этим решением. Правда, он признавал, что никто другой (особенно Мола) не может выиграть войну. Следует подчеркнуть, что титул «генералиссимус» в данном случае не означал присвоения Франко этого звания. Просто так решили назвать главного среди генералов, т. е. первого среди равных.
Несмотря на формальную поддержку, Франко понимал, что его новое положение еще очень непрочно. Не были определены полномочия «генералиссимуса», а Кейпо де Льяно, едва покинув совещание, стал интриговать против нового вождя. Поэтому Франко в тот же день, 21 сентября 1936 года, принял решение взять Толедо и на волне этого успеха окончательно закрепить свое лидерство.
Республиканцы тоже сознавали важное символическое значение Алькасара. В сентябре они стали бомбить крепость, хотя в то критическое время каждый самолет был на вес золота, и авиационной поддержки так не хватало бойцам милиции, истекавшим кровью в боях с африканской армией. Франко использовал немецкие «юнкерсы» для доставки продовольствия осажденным в Алькасаре. 25 сентября 1936 года республиканские истребители «девуатин» французского производства сбили один Ю-52 над Толедо. Три пилота покинули бомбардировщик на парашюте, но один был убит пулеметной очередью истребителя еще в воздухе. Второй, приземлившись, успел застрелить троих бойцов милиции, прежде чем его постигла та же учесть. Больше всего не повезло третьему летчику. Его отдали возмущенным варварскими бомбардировками Толедо женщинам, которые буквально разорвали пилота на куски.
В тот же день 25 сентября три колонны африканской армии под командованием приверженца карлистов генерала Варелы двинулись на Толедо. Уже на следующий день бои шли в окрестностях города. 27 сентября иностранным журналистам приказали покинуть боевые порядки мятежников. Было ясно, что предстоит еще одна ужасная бойня. Так и случилось. Милиция не оказала в Толедо сильного сопротивления, только на городском кладбище милиционеры держались несколько часов. Опять подвели анархисты, заявившие, что если не прекратится огонь вражеской артиллерии, то они отказываются сражаться.
Тем не менее, марокканцы и легионеры не брали пленных. Улицы были завалены трупами, по мостовым текли ручейки крови. Как всегда был вырезан госпиталь, причем в раненых республиканцев бросали гранаты. 28 сентября исхудавший и отпустивший бороду Москардо, выйдя из ворот крепости, доложил Вареле: «В Алькасаре без перемен, мой генерал». Через два дня «взятие» Алькасара было специально повторено для кино- и фотожурналистов (за это время Толедо кое-как очистили от трупов), но на этот раз доклад Москардо принимал уже сам Франко.
Легенда о «львах Алькасара» и их «мужественных освободителях» была растиражирована ведущими мировыми СМИ. Этот ход в первой пропагандистской войне современной европейской истории остался за мятежниками.
Перед дворцом Франко в Касересе были собраны ликующие толпы, скандировавшие «Франко, Франко, Франко!» и поднимавшие руки в фашистском приветствии. На волне «народного восторга» генерал сделал решающий шаг в борьбе за первенство в лагере мятежников.
28 сентября в Саламанке состоялось новое и последнее совещание военной хунты. Франко стал не только главнокомандующим, но и главой правительства Испании на время войны. Бургосская хунта упразднялась, и вместо нее создавались так называемая государственно-административная хунта, являвшаяся уже просто аппаратом при новом вожде (она состояла из комитетов, практически повторявших структуру обычного правительства: комитеты юстиции, финансов, труда, промышленности, торговли и т. д.)
Франко сделали именно главой правительства, а не государства, так как монархическое большинство среди генералов считало главой Испании короля. Сам Франко еще не определился четко в своих предпочтениях. 10 августа 1936 года он заявил, что Испания остается республиканской, а уже через 5 дней утвердил красно-желтый монархический флаг как официальный штандарт своих войск.
После своего избрания лидером Франко вдруг стал именовать себя не главой правительства, а главой государства (за это Кейпо де Льяно назвал его «свиньей»). Умным людям сразу стало ясно, что Франко не нужен никакой монарх: пока генерал жив, он не отдаст верховной власти ни в чьи руки.
Став вождем, Франко сразу же оповестил об этом Гитлера и Муссолини. Первому он выразил свое восхищение новой Германией. Помимо этих чувств, Франко пытался копировать культ личности, к тому времени уже сложившийся вокруг «фюрера». Генерал ввел по отношению к себе обращение «каудильо», т. е. «вождь», а одним из первых лозунгов новоявленного диктатора стал слоган — «Одно отечество, одно государство, один каудильо» (в Германии это звучало как «Один народ, один рейх, один фюрер»). Авторитет Франко всячески укрепляла католическая церковь, высшие иерархи которой были враждебны республике, начиная с момента ее рождения в апреле 1931 года. 30 сентября 1936 года епископ Саламанки Пла-и-Деньел выступил с пасторским посланием «Два города». «Земному городу (т. е. республике), где господствуют ненависть, анархия и коммунизм противопоставлялся «город небесный» (т. е. зона мятежников), где правят любовь, героизм и мученичество. Впервые в послании гражданская война в Испании была названа «крестовым походом». Франко не был особо религиозным человеком, но после того как его возвели в сан предводителя «крестового похода», стал подчеркнуто соблюдать почти всю обрядовую сторону каталицизма и даже завел личного духовника.
На этом месте, пожалуй, стоит подробнее познакомиться с биографией человека, которому суждено было править Испанией с 1939 по 1975 год.
Франсиско Франко Баамонде родился 4 декабря 1892 года в галисийском городе Эль-Ферроль. В Испании, как и в других странах, жители разных исторических провинций, наделяются некими особыми свойствами характера, придающими им свой неповторимый колорит. Если андалусцев считают прямодушными (если не сказать — простоватыми), а каталонцев практичными, то галисийцев — хитрыми и изворотливыми. Говорят, что когда галисиец идет по лестнице, то нельзя понять, поднимается он или спускается. В случае с Франко народная молва попала в точку. Этот человек был хитрым и осторожным, и именно эти два качества вознесли его на вершину власти.
Отец Франко был человеком весьма вольных (а попросту говоря, распутных) нравов. Мать, напротив, была женщиной строгих правил, хотя мягкой и доброй по характеру и очень набожной. Когда родители расстались, мать воспитывала детей (их было пятеро) одна. Сначала Франсиско хотел стать моряком (для жителей крупнейшей базы ВМС Испании Эль-Ферроль это было естественно), но поражение в войне 1898 года привело к сокращению флота, и в 1907 году он поступил в Толедское пехотное училище (его официально именовали Академией). Там его учили верховой езде, стрельбе и фехтованию, как и 100 лет назад. Техника была в испанской армии не в почете. В 1910 году после окончания училища (Франсиско был по успеваемости на 251-м месте из 312 выпускников) Франко присвоили звание лейтенанта и отправили служить в родной город. Но настоящую военную карьеру можно было сделать только в Марокко, куда после подачи соответствующего ходатайства Франко и прибыл в феврале 1913 года.
Юный офицер демонстрировал в боях храбрость (хотя и расчетливую) и уже через год получил звание капитана. Он не интересовался женщинами и отдавал все время службе. Его представили к званию майора, но командование посчитало служебный рост офицера слишком быстрым, и отменило представление. И тут Франко впервые проявил свое гипертрофированное честолюбие, обратившись с жалобой на имя короля(!) Настойчивость принесла ему майорские погоны в феврале 1917 года.
Майорских должностей в Марокко не хватало, и Франко вернулся в Испанию, где стал командовать батальоном в столице Астурии Овьедо. Когда там начались рабочие волнения, военный губернатор генерал Анидо призвал убивать забастовщиков как «диких зверей». Комбат Франко выполнял этот приказ без всяких угрызений совести. Как и большинство офицеров, он ненавидел левых, масонов и пацифистов.
В ноябре 1918 года Франко познакомился с майором Мильяном Астраем, который носился с идеей создать в Испании Иностранный легион по французскому образцу. После того, как эти планы воплотились в жизнь 31 августа 1920 года, Франко принял командование первым батальоном («бандерой») легиона и осенью вновь прибыл в Марокко. Ему повезло: его часть не участвовала в наступлении, завершившимся катастрофой под Аннуалем в 1921 году. Когда марокканцев стали теснить, Франко проявил невиданную жестокость. После одного из боев он и его солдаты принесли в качестве трофеев двенадцать отрезанных голов.
Но офицера опять обошли, не присвоив звание полковника, и Франко покинул легион, сформировавший в нем такие качества, как решительность, жестокость и пренебрежение к правилам ведения войны. Благодаря прессе, смаковавший героизм молодого офицера, Франко стал широко известен в Испании. Король присвоил ему почетный титул камергера. Франко вернулся в Овьедо, но уже в июне 1923 года его произвели в полковники и сделали командующим легионом. Отложив намечавшуюся женитьбу, Франко вернулся в Марокко. Немного повоевав, он все-таки женился в октябре 1923 года на представительнице старинного, но обедневшего рода Марии дель Кармен Поло, с которой он познакомился еще 6 лет назад. За свадьбой героя Марокко уже следила вся страна. И уже тогда один из мадридских журналов назвал его «каудильо».
В 1923–1926 годах Франко снова отличился в операциях в Марокко и был произведен в бригадные генералы, став самым молодым генералом в Европе. Газеты уже величали его «национальным достоянием» Испании. И опять высокое звание вынудило его покинуть Марокко. Франко был назначен командующим самой элитной частью армии — 1-ой бригадой 1-ой дивизии в Мадриде. В сентябре 1926 года у Франко родился первый и единственный ребенок — дочь Мария дель Кармен. В столице генерал завязывает много полезных связей, прежде всего в политических кругах.
В 1927 году король Альфонс XIII и диктатор Испании Примо де Ривера решили, что армии нужно высшее учебное заведение, готовящее офицеров всех родов войск (до этого военные училища Испании были отраслевыми). В 1928 году была учреждена Военная академия в Сарагосе и Франко стал ее первым и последним начальником. Мы помним, что Асанья в ходе военной реформы упразднил академию. Дальнейший путь Франко до июля 1936 года, уже описанный на страницах этой книги, был путем заговорщика против республики, но заговорщика расчетливого, готового действовать только наверняка. Многие считали Франко посредственностью, пищу для чего бесспорно давала его непритязательная внешность — одуловатое лицо, рано обозначившийся живот, короткие ноги (республиканцы дразнили генерала «Франко-коротышка»). Но генерал был кем угодно, только не серостью. Да, он был готов уйти в тень, временно отступить, но только для того, чтобы с новых позиций добиваться осуществления цели своей жизни — верховной власти в Испании. Пожалуй, именно фантастическая целеустремленность сделала Франсиско Франко 1 октября 1936 года (в этот день были официально объявлены его новые титулы) лидером Испании, которую, правда, еще предстояло завоевать.
Для этого Франсиско Франко надо было разбить другого Франсиско — Ларго Кабальеро, который, осознав, наконец, грозившую республике смертельную опасность, стал лихорадочно действовать.
28 и 29 сентября были изданы декреты о переводе солдат, сержантов и офицеров милиции на военную службу. Офицерам милиции подтверждала воинские звания (полученные, как правило, по решению самих бойцов) специальная аттестационная комиссия. Любой, кто не хотел становиться военнослужащим регулярной армии, мог покинуть ряды милиции. Таким образом, армия республики создавалась не на базе старых кадровых вооруженных частей, а на основе разношерстных и плохо обученных отрядов гражданских лиц. Это затрудняло формирование настоящей армии, но было в тех условиях хотя бы каким-то шагом вперед. Анархисты, естественно, оставили декреты правительства без внимания, сохранив прежние «вольные» порядки.
Ларго Кабальеро приказал ускорить формирование на Центральном фронте (т. е. вокруг Мадрида) 6 смешанных регулярных бригад. Во главе 1-й бригады встал бывший командир Пятого полка Энрике Листер. Много командиров и комиссаров этого полка влились и в остальные 5 бригад.
Приказ о создании бригад, и так сильно запоздавший, был доведен до их командиров только 14 октября. Как уж упоминалось выше, предписывалось закончить их формирование к 15 ноября, да и то военное министерство считало этот срок нереальным. Но обстановку на фронте диктовали не приказы Ларго Кабальеро, а хотя и замедлившееся, но по-прежнему неуклонное продвижение мятежников к столице.
15 октября 1936 года Ларго Кабальеро издал постановление об учреждении Генерального военного комиссариата, чем фактически только легализовал политических комиссаров, действовавших в отрядах милиции, особенно в тех, что находились под контролем коммунистов. Кабальеро долго противился этой назревшей мере. Но успехи кадров Пятого полка, подчас весьма резко контрастировали с боеспособностью милиции социалистов (к тому же последняя очень уступала коммунистическим отрядам в численности). Кабальеро был неприятно поражен, когда еще в июле прибывшие в Сьерра-Гуадарраму части социалистической милиции не выдержали первого боевого соприкосновения с противником и в панике бежали. Командующий силами республики на этом горном фронте полковник Мангада в сердцах бросил: «Я просил прислать мне бойцов, а не зайцев». Мужество же коммунистических батальонов во многом объяснялось именно серьезно поставленной там политической работой. Один из кадровых офицеров даже сказал, что всех новобранцев надо делать на три месяца членами компартии, и это с лихвой заменит курс молодого бойца.
И вот, наконец, были учреждены должности военных делегатов (так официально назывались комиссары, хотя прижилось именно название «комиссар», что объяснялось популярностью СССР среди широких масс), которых военное министерство назначало во все воинские части и военные учреждения. Определялось, что комиссар должен быть помощником и «правой рукой» командира и основной его заботой считалось объяснение необходимости железной дисциплины, поднятие боевого духа и борьба с «происками врага» в рядах армии. Таким образом, комиссар не подменял командира, а был, выражаясь близким российскому читателю военным языком, своего рода замполитом. Во главе Главного военного комиссариата (ГВК) стал левый социалист Альварес дель Вайо (сохранивший портфель министра иностранных дел), его заместителями были представители всех партий и профсоюзов Народного фронта. Ларго Кабальеро обратился ко всем организациям Народного фронта с предложением выдвинуть кандидатов на должности военных делегатов. Больше всего кандидатур представили коммунисты — 200 уже к 3 ноября 1936 года.
Кабальеро всеми силами стремился не допустить преобладания среди комиссаров членов КПИ и даже мобилизовал на эту работу 600 человек из профактива возглавляемого им самим ВСТ.
Первоначально ГВК проводил ежедневные совещания, на которых утверждались директивы на день. Но события развивались быстрее, и часто ГВК за ними просто не успевал. Вскоре была отменена и практика прибытия комиссаров с фронта для отчетов. Чтобы не дергать их, на передовую выезжали сами представители ГВК. Советником Главного военного комиссариата был специальный корреспондент «Правды» в Испании Михаил Кольцов («Мигель Мартинес»).
После сдачи Талаверы Ларго Кабальеро уже не противился предложениям коммунистов и офицеров генштаба о строительстве вокруг Мадрида нескольких укрепленных линий обороны. Однако и кипучей энергии в этом вопросе премьер не показал. Да и в целом в организации обороны столицы вплоть до начала ноября царила страшная неразбериха. Компартии пришлось, как и в случае с Пятым полком, действовать собственным примером. Парторганизация Мадрида мобилизовала на строительство укреплений («фортифов», как их называли мадридцы) тысячи своих членов. Только после этого правительство создало специальную комиссию из специалистов для планомерной постройки укрепрайонов. Но было поздно. Вместо трех намеченных рубежей обороны был построен (да и то не до конца) один лишь сектор, прикрывавший западные предместья столицы. В то время основной удар мятежники наносили с юга, но именно западная линия укреплений спасла Мадрид в ноябре 1936 года.
Можно сделать вывод, что Ларго Кабальеро многому научился к октябрю 1936 года. Теперь он уже не только говорил правильные слова, но и принимал правильные решения. Не хватало лишь одного — жесткого проведения этих решений в жизнь.
Прежде чем приступить к описанию ключевого сражения первого этапа гражданской войны в Испании, следует остановиться на международном положении республики в августе-сентябре 1936 года.
С Германией и Италией все было ясно. Сохраняя формально дипломатические отношения с республикой, Берлин и Рим активно, хотя как им казалось тайно, поддерживали мятежников. В Мадриде это знали, но сначала не могли доказать вмешательство какими-нибудь фактами. Вскоре они появились. 9 августа 1936 года один из летевших из Германии к мятежникам «юнкерсов» по ошибке приземлился в Мадриде. Представитель «Люфтганзы» успел предупредить летчиков, и те подняли в воздух свою машину еще до того как подоспели аэродромные чиновники. Однако экипаж заблудился еще раз и приземлился близ Бадахоса, который еще находился в руках республиканцев. На этот раз самолет арестовали и перегнали обратно в Мадрид, где экипаж и представитель «Люфтганзы» были интернированы. Германское правительство заявило протест против «незаконного задержания гражданского самолета» и его экипажа, который якобы был должен всего лишь эвакуировать из объятой войной Испании граждан «рейха».
Испанское правительство сначала отказалось выдать Берлину самолет и экипаж, но тогда в Германии задержали адъютанта Асаньи полковника Луиса Риано. После этого испанцы согласились отпустить летчиков, если Германия объявит о нейтралитете в испанском конфликте. Насчет заверений и деклараций такого рода у Гитлера никогда проблем не возникало. «Фюрер» и международные договоры считал «клочками бумаги». Пилоты «юнкерса» вернулись домой, но самолет республиканцы выдать отказались, опечатали его и поставили на одном из мадридских аэродромов. Впоследствии он был случайно уничтожен при бомбежке аэродрома немецкими же самолетами.
30 августа в районе Талаверы был сбит итальянский самолет, и его пилот капитан авиации Италии Эрмете Монико попал в плен.
Но если в позиции Германии, Италии и Португалии республике сомневаться не приходилось в силу идейного родства тамошних фашистских режимов с мятежниками, то именно в силу того же идейного родства испанский Народный фронт надеялся на помощь Франции.
Дело в том, что в Париже с мая 1936 года у власти находился тоже Народный фронт, правительство которого возглавлял социалист Леон Блюм. Испанские социалисты и республиканцы традиционно ориентировались на своих французских товарищей, среди которых у них было много друзей. Во времена диктатуры Примо де Риверы центр испанской республиканской эмиграции был в Париже. Даже воинствующий антиклерикализм испанских республиканцев был во многом навеян примером Франции.
Идейное родство двух правительств подкреплялось и торговым договором 1935 года, в который по настоянию французов была включена секретная статья, обязывавшая Испанию закупать французское вооружение и, прежде всего, авиационную технику.
20 июля испанский посол в Париже Карденас по поручению своего правительства встретился с Блюмом и министром авиации Пьером Котом и попросил срочно поставить вооружение, главным образом, самолеты. К удивлению посла… собеседники согласились. Тогда посол и военный атташе, симпатизировавшие мятежникам, подали в отставку и предали гласности суть переговоров, чем только подстегнули Гитлера и Муссолини.
Правые французские газеты подняли невообразимую шумиху. Правительство Великобритании (там у власти были консерваторы) на франко-англо-бельгийской встрече в верхах в Лондоне 22–23 июля надавило на французов, требуя отказаться от поставок оружия республике. Британский премьер Стэнли Болдуин пригрозил Блюму, что если Франция войдет в конфликт с Германией из-за Испании, то ей придется сражаться в одиночку. Такая позиция английских консерваторов объяснялась просто: они ненавидели «красную» Испанскую республику гораздо сильнее, чем нацистов или итальянских фашистов.
Уступив нажиму, Блюм сдал назад. Ведь совсем недавно — в феврале 1936 года — возмужавшая Германия оккупировала демилитаризованную Рейнскую область, чем окончательно разорвала Версальский договор. Война с Гитлером уже ясно вырисовывалась на горизонте, а в одиночку, без Англии французы не надеялись ее выиграть. И все же социалистические убеждения мешали Блюму просто бросить в беде испанских единомышленников, и в этом его поддерживало большинство правительства. 26 июля 1936 года Блюм поручил министру авиации поставить испанцам самолеты, используя фиктивные контракты с третьим странами (например, с Мексикой, Литвой и арабским государством Хиджаз). Однако сначала 30 июля 1936 года французы вынудили республиканцев отправить во Францию часть золотого запаса Испании.
Поставки самолетов шли через частную фирму «Офисэ Женераль дель Эр», которая уже с 1923 года продавала в Испанию транспортные и военные самолеты. Активную роль во всей операции играл летчик (перелетевший Атлантику) и депутат французского парламента от радикал-социалистической партии Люсьен Бусютро.
1 августа 1936 года было получено известие о вынужденной посадке направлявшихся к Франко итальянских самолетов на территории Алжира и Французского Марокко. Блюм собрал новое заседание кабинета министров, на котором было принято решение разрешить продажу самолетов непосредственно Испании. 5 августа из Франции прилетели в Мадрид первые шесть истребителей «девуатин 372» (всего их было прислано 26). К ним добавились 20 бомбардировщиков «потез 54» (правильнее «потэ», но в русскоязычной литературе уже утвердилось наименование «потез»), три современных истребителя «девуатин 510», четыре бомбардировщика «блош 200» и два «блош 210». Именно эти самолеты составляли костяк республиканских ВВС вплоть до ноября 1936 года.
Принято считать французскую авиатехнику, проданную республике, устаревшей. Однако это было не совсем так. В принципе французские самолеты не очень уступали немецким «хейнкелям 51» и «юнкерсам 52». Так истребитель «девуатин 372» был новейшим представителем этого класса в ВВС Франции. Он развивал скорость до 320 км в час («хейнкель 51» — 330 км в час) и мог подняться на высоту 9000 метров (аналогичный показатель «хейнкеля» — 7700 метров).
Французский бомбардировщик «блош» мог взять на борт 1600 кг бомб («юнкерс 52» — 1500 кг) и имел автоматически убирающиеся шасси, что было для того времени большой редкостью. «Блош» подводила малая скорость — 240 км в час, хотя и здесь «юнкерс» особо не выделялся (260 км в час). Высота полета (7000 метров) делала «блош» досягаемым для немецких и итальянских истребителей, но у Ю-52 этот показатель был еще ниже — 5500 метров.
Бомбардировщик «потез 543» был гораздо лучше «блоша», а значит и «юнкерса». Он развивал скорость до 300 км в час, неся 1000 кг бомбовой нагрузки. Высота полета — 10000 метров — была непревзойденной и «потез» был оборудован кислородными масками для пилотов. Бомбардировщик оборонял себя тремя пулеметами, однако не имел никакой броневой защиты.
Но если французские самолеты и не уступали немецким противникам в классе, то молодые республиканские летчики не могли на равных противостоять пилотам люфтваффе и итальянцам (и Берлин, и Рим посылали в Испанию лучших). Поэтому республика остро нуждалась в авиаторах-иностранцах. Во Франции за дело взялся известный писатель и член Международного антифашистского комитета Андрэ Мальро. Через сеть вербовочных пунктов он набрал в разных странах (Франция, США, Великобритания, Италия, Канада, Польша и др.) несколько десятков бывших летчиков гражданских авиалиний и участников различных региональных конфликтов. Было в эскадрилье и 6 русских белоэмигрантов. Большинство привлекала сумасшедшая по меркам того времени зарплата, которую платило испанское правительство — 50000 франков в месяц и 500000 песет страховки (выплачивалась родным в случае гибели летчика).
Интернациональная эскадрилья Мальро получила название «Эспанья» и базировалась под Мадридом. Масса времени ушла на передислокацию французских самолетов из Каталонии в столицу. Плохо обстояло дело с доводкой и ремонтом. Нередко случались аварии на земле и в воздухе. Поэтому «Эспанья» вовсю использовала стандартные истребители республиканских ВВС того времени «ньюпор 52» и легкие бомбардировщики «бреге 19».
«Бреге» был разработан во Франции как легкий бомбардировщик и разведчик еще в 1921 году и позднее производился в Испании по лицензии. К середине 1930-х годов он уже морально устарел. Скорость самолета (240 км в час) была явно недостаточной. К тому же реально в бою самолет едва набирал 120 км в час. На «бреге» было 8 замков для подвешивания 10-килограммовых бомб, но таковых в арсеналах не оказалось, и пришлось обходиться четырех- и пятикилограммовыми. Сам бомбометальный механизм был крайне примитивным: чтобы сбросить все восемь бомб, летчик должен был одновременно дергать за четыре троса. Плохим был и прицел. После мятежа у республиканцев осталось около 60 «бреге», а у мятежников-45-50. Много самолетов с обеих сторон вышло из строя по техническим причинам.
Основным истребителем ВВС Испании в июле 1936 года был также производимый по лицензии французский самолет «ньюпор 52». Разработанный в 1927 году деревянный триплан теоретически развивал скорость до 250 км в час и был вооружен одним 7,62 мм пулеметом. Но на практике старенькие «ньюпоры» редко выжимали более 150–160 км в час и не могли догнать даже самый тихоходный из немецких самолетов «юнкерс 52». Пулеметы часто отказывали в бою, и их скорострельность была низкой. 50»ньюпоров» досталось республиканцам и 10-мятежникам. Конечно, этот истребитель не мог соперничать на равных с итальянскими и немецкими машинами.
Главком авиации республики Идальго де Сиснерос часто жаловался на недисциплинированность «легионеров» Мальро. Летчики жили в фешенебельном столичном отеле «Флорида», где шумно обсуждали планы боевых действий в присутствии женщин легкого поведения. Когда раздавался сигнал тревоги, то из гостиничных номеров выскакивали полуодетые пилоты в сопровождении столь же легко облаченных спутниц.
Идальго де Сиснерос несколько раз предлагал расформировать эскадрилью (тем более, что у испанских летчиков вызывало непонимание непомерно высокое жалованье «интернационалистов»), но республиканское правительство воздерживалось от этого шага, опасаясь потери своего престижа на международной арене. Но в ноябре 1936 года, когда тон в испанском небе уже задавали советские пилоты, эскадрилья Мальро была расформирована, и ее летчикам предложили перейти в республиканскую авиацию на обычных условиях. Подавляющее большинство отказалось и покинуло Испанию.
Помимо эскадрильи Мальро было образовано еще одно интернациональное подразделение республиканских ВВС под командованием испанца капитана Антонио Мартин-Луна Лерсунди. Там впервые появились советские летчики, летавшие до конца октября на «потезах», «ньюпорах» и «бреге».
Тем не менее, в августе-сентябре 1936 эскадрилья Мальро была наиболее боеспособной частью республиканских ВВС. Однако немцы и итальянцы превосходили французов своей тактикой. Республиканские летчики действовали малыми группами (два-три бомбардировщика в сопровождении такого же количества истребителей), а немцы и итальянцы перехватывали их большими группами (до 12 истребителей) и быстро добивались успеха в неравном поединке. К тому же вся итало-германская авиация была сосредоточена под Мадридом, а республиканцы распыляли свои и так скромные силы по всем фронтам. Наконец, мятежники активно применяли авиацию для поддержки своих наземных войск, подвергая штурмовке позиции оборонявшихся республиканцев, а республиканцы по старинке бомбили аэродромы и другие объекты в тылу врага, что не влияло на скорость продвижения африканской армии к Мадриду.
13 августа 1936 года итальянский пароход «Нереида» привез в Мелилью первые 12 истребителей «фиат СR 32» «Чирри» («сверчок»), который стал самым массовым истребителем гражданской войны в Испании на стороне мятежников (всего в 1936–1939 годах на Пиренейский полуостров прибыло 348 «сверчков»). «Фиат» был очень маневренным и вертким бипланом. В 1934 году на этом истребителе был установлен рекорд скорости того времени — 370 км в час. У него было и самое крупнокалиберное вооружение испанской войны — два 12,7 мм пулемета «бреда» (вооруженных пушками самолетов в Испании практически не было, если не считать 14 новейших немецких истребителей «хейнкель 112»), поэтому часто уже первая очередь «сверчка» становилась для противника смертельной.
Базируясь на севильском аэродроме Таблада, «фиаты» уже 20 августа сбили первый республиканский самолет-истребитель «ньюпор 52». Но 31 августа, когда встретились три «сверчка» и три «девуатина 372» исход боя был совсем другим: два сбитых и один поврежденный итальянский самолет. Республиканцы потерь не имели. К середине октября 1936 года, несмотря на пополнение, пришлось расформировать из-за потерь одну из двух истребительных эскадрилий «фиатов».
На помощь союзникам пришли немцы, получившие в конце августа «добро» из Берлина на участие в боевых действиях (это касалось истребителей, пилоты бомбардировщиков воевали и раньше). Немецким летчикам запрещалось лишь углубляться на занятую республиканцами территорию. 25 августа пилоты люфтваффе сбили два республиканских бомбардировщика «бреге 19» (это были первые победы молодых гитлеровских ВВС), а 26–30 августа жертвами немцев стали четыре бомбардировщика «потез», два «бреге» и один «ньюпор». 30 августа республиканский «девуатин» сбил первый «хейнкель 51», пилоту которого удалось выпрыгнуть с парашютом и пробраться к своим.
Республиканские летчики мужественно сопротивлялись превосходящему их по численности врагу. Так 13 сентября 1936 года лейтенант ВВС республики Феликс Уртуби на своем «ньюпоре» сопровождал три бомбардировщика «бреге», вылетевших на бомбежку позиций мятежников в районе Талаверы. На перехват поднялись девять «фиатов», которые быстро сбили двух тихоходов «бреге». Уртуби подбил один «фиат», и, истекая кровью от полученного ранения, таранил второй. Это был первый таран испанской гражданской войны. Храбрый летчик умер на руках подоспевших республиканских солдат, а выпрыгнувший с парашютом итальянец был взят в плен.
Но даже такой героизм не мог переломить численное превосходство немцев и итальянцев. Отступая к Мадриду, только эскадрилья Мальро потеряла 65 из своих 72 самолетов. «Юнкерсы» осмелели и 23 августа нанесли первый удар по мадридской военно-воздушной базе Хетафе, уничтожив на земле несколько самолетов. А 27 и 28 августа самолеты мятежников впервые бомбили мирные кварталы Мадрида.
Интересно, что первые, поставленные Гитлером «юнкерсы», были транспортными самолетами, абсолютно не приспособленными для бомбометания. Поэтому сначала снизу подвешивали гондолу, в которой сидел человек, принимавший через специально проделанное в корпусе машины отверстие от других членов экипажа бомбы (некоторые из них весили 50 кг) и сбрасывавший их на глазок. Причем чтобы прицелиться, «бомбометчику» приходилось свешивать ноги за борт гондолы.
Тем не менее, немцы быстро наловчились и первым делом решили поквитаться с чуть не отправившим их на дно республиканским линкором «Хайме 1». 13 августа 1936 года Ю-52 всадил в линкор две бомбы и на несколько месяцев вывел флагман республиканского флота из боя.
Таким образом, скромная французская помощь не шла ни в какое сравнение с масштабами интервенции в Испании Гитлера и Муссолини. Но и эта помощь вскоре прекратилась.
8 августа 1936 года французское правительство вдруг приняло решение приостановить поставки «в пользу законного правительства дружественной нации». Что же произошло? Перед лицом усиливавшегося английского давления Блюм решил, что лучше всего поможет республике, если перекроет каналы помощи мятежникам со стороны Германии, Италии и Португалии. 4 августа 1936 года по согласованию с Великобританией Франция направила правительствам Германии, Италии, Португалии и той же Англии проект соглашения о невмешательстве в испанские дела. С тех пор термин «невмешательство» является символом предательства Испанской республики, так как запрет на поставку оружия обеим сторонам конфликта (а именно это и предлагали французы) приравнивал законное правительство Испании к поднявшимся против него и не признаваемым мировым сообществом путчистам.
На заседании 5 августа 1936 года французский кабинет практически раскололся (10 министров было за продолжение поставок оружия республиканской Испании, а 8 — против) и Блюм хотел подать в отставку. Но премьер Испании Хираль, опасаясь, что вместо Блюма к власти во Франции может придти более правое правительство, уговорил его остаться, согласившись фактически на политику «невмешательства» (хотя сам Блюм считал такую политику «подлостью»).
8 августа 1936 года, когда африканская армия уже начала свой бросок на Мадрид, Франция закрыла свою южную границу для поставок и транзита в Испанию всех грузов военного назначения.
Теперь предательство предстояло оформить. В Лондоне был создан Международный комитет по вопросам невмешательства в дела Испании, в который вошли аккредитованные в Великобритании послы 27 государств, согласившихся с французским предложением. Среди них были Германия и Италия (позднее присоединилась и Португалия), не собиравшиеся всерьез придерживаться «невмешательства».
В лондонский комитет вошел и Советский Союз. У Москвы не было насчет этого органа каких-либо иллюзий, но в тот период СССР стремился создать вместе с Англией и Францией нацеленную против Гитлера коллективную систему безопасности в Европе и поэтому не хотел ссориться с западными державами. К тому же Советский Союз не хотел отдавать комитет на откуп фашистским государствам, надеясь через него противодействовать германо-итальянской интервенции в Испании.
Первое заседание комитета открылось в Локарнском парадном зале британского МИД 9 сентября 1936 года. Испанскую республику в комитет не пригласили. И вообще этот орган задумывался англичанами во многом для того, чтобы не допустить постановки вопроса о вмешательстве Германии и Италии в испанский конфликт в Лиге наций. Как и современная ООН, Лига наций могла вводить против агрессивных государств санкции и только что продемонстрировала это. После нападения Италии на Эфиопию в 1935 году против Муссолини были введены санкции, сильно задевшие не обладавшую собственным сырьем (особенно нефтью) Италию. Но Англия в 1936 году не хотела повторения этого сценария. Наоборот, она всячески обхаживала Муссолини, стремясь не допустить его сближения с Гитлером. «Фюрер» был в глазах англичан «плохим» диктатором, так как ставил под сомнение границы в Европе, а Муссолини пока выступал в поддержку статус-кво. Многие английские консерваторы, в том числе Уинстон Черчилль, восхищались дуче, которого так «любили» сами итальянцы.
Первое же заседание комитета, председателем которого был богатейший землевладелец и член консервативной партии лорд Плимут, свелось к перепалке по процедурным вопросам. Лорда интересовали такие проблемы, как можно ли считать противогазы оружием, а сбор средств в пользу республики «косвенным вмешательством» в войну. Вообще проблема так называемого «косвенного вмешательства» была вброшена фашистскими государствами, которые хотели перевести стрелки на СССР, где профсоюзы разворачивали компанию помощи Испании одеждой и продовольствием. Кроме этого «большевиков» упрекнуть было не в чем, но надо было отвести дискуссию в сторону от собственной «помощи», которая в виде бомб и снарядов уже крушила жилые кварталы испанских городов. И в этом постыдном фарсе немцы и итальянцы вполне могли рассчитывать на содействие «беспристрастных» англичан.
В целом работа комитета явно не клеилась. Тогда для более тщательной подготовки заседаний решили создать постоянный подкомитет в составе Франции, Великобритании, СССР, Германии, Италии, Бельгии, Швеции и Чехословакии, причем основную роль в дискуссиях играли первые пять государств.
С сентября по декабрь 1936 года постоянный подкомитет заседал 17 раз, а сам комитет по невмешательству — 14. Плодились тома стенографических протоколов, наполненных дипломатическими хитростями и удачными репликами мастеров изысканных дискуссий. Но все попытки Советского Союза привлечь внимание к вопиющим фактам итальянского, германского и португальского вмешательства в испанскую гражданскую войну торпедировались англичанами, которые часто заранее согласовывали свою тактику и с Берлином и Римом.
Испанская республика прекрасно понимала, что лондонский комитет является лишь фиговым листком для прикрытия германо-итальянской интервенции в пользу Франко. Уже 25 сентября 1936 года министр иностранных дел Испании Альварес дель Вайо потребовал на заседании Ассамблеи Лиги наций рассмотреть нарушения режима невмешательства и признать за законным правительством республики право закупать необходимое ему вооружение. Но, несмотря на поддержку наркома иностранных дел СССР М. М. Литвинова, Лига наций рекомендовала Испании передать все факты, подтверждающие участие иностранцев в гражданской войне… Лондонскому комитету. Подготовленная англичанами дипломатическая ловушка захлопнулась.
Соединенные Штаты Америки не присоединились к политике невмешательства. Правда, еще в 1935 году конгресс принял закон о нейтралитете, запрещавший американским фирмам продавать оружие воюющим странам. Но этот закон не распространялся на внутригосударственные конфликты. Правительство Испанской республики попыталось использовать это в своих интересах и закупить в США самолеты. Но когда авиастроительная компания «Гленн Л. Мартин» обратилась к правительству США за разъяснениями, ей было заявлено 10 августа 1936 года, что продажа самолетов Испании не отвечает духу проводимой США политики.
Однако стремление американских предпринимателей делать выгодный бизнес было сильнее, и в декабре 1936 года бизнесмен Роберт Кьюз заключил контракт на продажу республике авиамоторов. Чтобы не допустить этого конгресс с рекордной скоростью принял 8 января 1937 года закон об эмбарго, прямо запрещавший поставки вооружений и других стратегических материалов в Испанию. Но авиамоторы были к тому времени уже погружены на испанское судно «Мар Кантабрика», которое смогло покинуть территориальные воды США до вступления закона об эмбарго в силу (хотя рядом дежурил корабль американских ВМС, готовый по первому приказу задержать республиканский пароход). Но оплаченным золотом моторам так и не суждено было попасть к месту назначения. О маршруте движения «Мар Кантабрика» сообщили франкистам, которые захватили судно у испанских берегов и расстреляли часть команды.
В декабре 1936 года дружественная республиканцам Мексика закупила в США самолеты с целью перепродажи их Испании, однако, в результате грубого нажима Вашингтона, была вынуждена отказаться от сделки. Республика потеряла большое количество ценной для нее валюты (самолеты были уже оплачены). С другой стороны, проданные США Германии авиабомбы были затем переданы Гитлером Франко и использованы мятежниками при бомбежках мирных городов, в том числе Барселоны (Рузвельт был вынужден признать это в марте 1938 года). Например, в январе-апреле 1937 года только один завод в городе Карнейс-Пойнт (штат Нью-Джерси) погрузил на немецкие суда 60 тыс. тонн авиационных бомб.
Всю войну американские компании снабжали войска мятежников горючим (чего не могли бы сделать сами страдавшие от нехватки нефти Германия и Италия). В 1936 году только компания «Тексако» продала мятежникам в кредит 344 тысячи тонн бензина, в 1937 году — 420 тысяч, в 1938 — 478 и в 1939 — 624 тысячи тонн. Без американского бензина Франко не смог бы выиграть первую в мировой истории широкомасштабную войну моторов и в полной мере задействовать свое преимущество в авиации.
Наконец, в годы войны мятежники получили из США 12 тысяч грузовиков, в том числе знаменитых «студебеккеров», в то время как немцы смогли поставить только 1800 штук, а итальянцы — 1700. К тому же американские грузовики были дешевле.
Франко как-то заметил, что Рузвельт поступил по отношению к нему «как истинный кабальеро». Весьма сомнительная похвала.
Американский посол в Испании Бауэрс, будучи честным и дальновидным человеком, неоднократно просил Рузвельта оказать республике помощь. Бауэрс доказывал, что это в интересах США, так как Испания сдерживает Гитлера и Муссолини — вероятных противников Америки в будущем. Но посла не хотели слушать. И только после поражения республики, когда Гитлер оккупировал Чехословакию, Рузвельт сказал Бауэрсу: «Мы допустили ошибку. А вы всегда были правы…». Но было уже поздно. За эту близорукость заплатят своей жизнью тысячи американских парней на полях сражений Второй мировой войны, раскинувшихся от жаркого Туниса до заснеженных Арденн.
Но уже во время гражданской войны в Испании подавляющая часть американского общественного мнения была на стороне республиканцев. В поддержку республики было собрано несколько сотен тысяч долларов (в нынешних долларах это было бы в десятки раз больше). В Испанию было отправлено много продовольствия, медикаментов, одежды и сигарет. Для сравнения можно отметить, что профранкистский Американский комитет помощи Испании, заявив, что соберет для мятежников 500 тыс. долларов, на деле смогл наскрести только 17526.
Вместе с испанским народом в годы войны находились лучшие американские писатели и журналисты, такие как Эрнест Хемингуэй, Эптон Синклер, Джозеф Норт и другие. Навеянный личными впечатлениями роман Хемингуэя «По ком звонит колокол» стал, пожалуй, лучшим художественным произведением о гражданской войне в Испании.
В январе 1937 года в Испанию прибыл американский медицинский отряд. Два года 117 врачей и медсестер со своим оборудованием (включая автотранспорт) самоотверженно оказывали помощь бойцам Народной армии. В марте 1938 года во время тяжелых оборонительных боев республиканцев на Арагонском фронте руководитель американского госпиталя Эдвард Барски был назначен начальником медицинской службы всех интернациональных бригад.
В сентябре 1936 года в Испании появились первые американские летчики-добровольцы, а всего в республиканских ВВС сражалось около 30 граждан США. Испанское правительство предъявляло к добровольцам строгие требования: общий налет должен был быть не менее 2500 часов, а в биографии подразумевалось отсутствие каких-либо темных пятен. Американец Фред Тинкер стал одним из лучших асов ВВС республики, сбив на советских истребителях И-15 и И-16 восемь вражеских самолетов (в том числе 5 «фиатов» и один Ме-109). Характерно, что после возвращения в США у Тинкера возникли проблемы с властями, предъявившими ему претензии по поводу нелегального выезда в Испанию. Пилоту отказали в приеме в ВВС США (не имевших тогда пилотов, способных даже отдаленно сравниться с Тинкером), и затравленный ас покончил жизнь самоубийством.
Около 3000 американцев сражались в Испании в рядах интербригад. Батальоны имени Авраама Линкольна и Вашингтона геройски дрались в битвах на Хараме, под Брунете, Сарагосой и Теруэлем. За время войны в батальоне Линкольна сменилось 13 командиров, семеро из которых погибли, а все остальные получили ранения. К удивлению заезжих американцев, одним из командиров батальона был негр Оливер Лоу. В тогдашней американской армии это было просто немыслимо.
Более 600 ветеранов-линкольновцев воевали в рядах вооруженных сил США во время Второй мировой войны и многие из них были отмечены высокими наградами.
Но вернемся в тревожный октябрь 1936 года. И внешняя и внутренняя обстановка в Испании, казалось, полностью играла на руку мятежникам. Многие думали, что только чудо поможет отстоять Мадрид. И это чудо случилось.
