Глава 1 На задворках двух империй: Никарагуа до 1893 года

Никарагуа большую часть своей истории вообще не была единой страной в полном смысле этого слова, виной чему довольно сложный географический рельеф и природные особенности этой территории Центральной Америки. Благоприятными для жизни человека являлись и являются по сей день довольно плодородные равнины тихоокеанского побережья страны. От них на восток за горными вулканическими цепями (Никарагуа иногда называют «землей вулканов») лежит непроходимая тропическая сельва с ужасным малярийным климатом. И сегодня попасть с западного тихоокеанского побережья Никарагуа на атлантическое весьма непросто. В древности человек, предпринимавший такое путешествие, рисковал жизнью.

Еще одна природная особенность Никарагуа стала ее проклятьем на долгие десятилетия. По реке Сан-Хуан можно доплыть из Атлантики до самого большого озера Центральной Америки – озера Никарагуа. Из этого озера всего 20 километров суши до Тихого океана. Еще испанцы носились с мыслью прорыть трансокеанский канал. Потом идею подхватили американцы. Для Никарагуа же это означало постоянное вмешательство очень далеких от нее держав во внутренние дела. Мечта всевозможных дельцов и флибустьеров о канале стоила жизни многим никарагуанцам, погибшим от рук иностранных агрессоров, прежде всего североамериканских.

Климат и рельеф страны, а также постоянные землетрясения и извержения вулканов никогда не привлекали на землю Никарагуа много людей. И сегодня эта страна – самая малонаселенная на единицу площади, хотя одновременно и самая большая по территории в Центральной Америке (130 000 кв. км).

Считается, что первые, вероятно, пришедшие с территории современной Мексики, люди появились в Никарагуа примерно 6 тысяч лет тому назад. По крайней мере, об этом свидетельствуют найденные отпечатки человеческой ступни в мягком когда-то вулканическом пепле неподалеку от кратера вулкана Акауалинка. Но заселение запада и востока страны проходило раздельно и, возможно, с разных направлений. В западной части страны индейцы говорили на языках, родственных ацтекским, что ясно указывает на то, что они мигрировали с севера. Так же как и обитатели древней Мексики, индейцы запада Никарагуа пили шоколад, выращивали для пропитания индеек и собак. Их основными земледельческими культурами были тыква, кукуруза, бобы, перец чили и авокадо.

Насчет того, как проходило заселение восточной части Никарагуа, ученые спорят по сей день. Некоторые считают, что люди туда пришли с юга, с территории современной Колумбии. Другие полагают, что восточные индейцы Никарагуа родственны карибским этническим группам. В любом случае влияние карибских индейцев очевидно – о нем говорят, например, круглая форма хижин-жилищ и характерный тип лодок-каноэ. Есть и версия, что и восточные индейцы прибыли в Никарагуа с севера.

Как бы то ни было, к моменту появления испанских конкистадоров восточная и западная части Никарагуа резко отличались друг от друга уровнем развития цивилизации. Если на западе люди жили в крупных поселках и находились уже на переходной стадии к формированию протогосударств на базе больших племенных союзов, то на атлантическом берегу и в сельве обитали племена охотников и собирателей, почти не знавших земледелия. Изредка применялось лишь огневое подсечное сельское хозяйство. Тяжелый для земледелия климат давал скудные урожаи маниока, сладкого картофеля и ананасов. Белка в пищи индейцев востока Никарагуа было явно недостаточно.

К началу испанского завоевания на территории современной Никарагуа жило, по разным оценкам, от 800 тысяч до миллиона аборигенов. На западе Никарагуа испанцы застали три крупных племенных союза – чоротегано, никарао и чонталь. Чоротегано пришли в Никарагуа из Мексики между IV и IX веками нашей эры. Города этих индейцев были очень похожими на города великих культур Мексики – центральная рыночная площадь и религиозные ритуальные центры. Так же как ацтеки, чоротегано вели войны с соседними племенами с целью захвата рабов и принесения их в жертву своим богам. Оружие было в основном деревянным – копья, луки, дубинки. Большие семьи из трех поколений жили в огромных домах продолговатой формы. На территории чоротегано теперь находится столица Никарагуа – Манагуа.

Индейцы-никарао поселились на землях, названных позднее их именем, примерно в XIII веке. Они были искусными земледельцами и торговцами – торговали даже с Перу и Мексикой. Никарао жили к югу от чоротегано – между озером Никарагуа и Тихим океаном. Легендарный вождь этих индейцев, Никарао, дал свое имя целой стране.

Индейцы-чонталь жили восточнее чоротегано на центральных горных плато страны. Когда они появились в Никарагуа – неизвестно. Само слово «чонталь» означает «чужак» на языке индейцев-чоротегано.

Геноцид аборигенов Никарагуа начался с появления в 1501 году в Панаме испанского конкистадора Васко Нуньеса де Бальбоа (именно этот испанец первым увидел Тихий океан). Бальбоа проигрался вдрызг в кабаках Санто-Доминго и тайком пробрался на шедший к берегам Панамы корабль, чтобы сбежать от долгов. Когда в открытом море капитан корабля обнаружил Бальбоа (говорят, он прятался в бочке), то даже хотел высадить его на необитаемый остров.

В 1514 году губернатором Панамы (испанцы назвали ее «Золотым берегом» в надежде, что именно там скрывается сказочный город Эльдорадо) стал Педро Ариас (Педрариас) де Авила. По его приказу в 1522 году отряд конкистадоров во главе с Хилем Гонсалесом Давилой отправился из Панамы на север и добрался до юго-западной части Никарагуа (между озером и Тихим океаном). Хотя испанцы говорили о великой миссии распространения учения Христа среди индейцев, их реальной мечтой было золото, много золота. Давила встретился с вождем Никарао. Индейцы приняли пришельцев дружелюбно и даже дали им немного вожделенного золота. В ответ испанцы «одарили» их болезнями и жесточайшим террором.

В свою очередь, воинственные чоротегано под руководством вождя Дириангена быстро собрали около трех тысяч воинов и загнали отряд Гонсалеса Давилы обратно на корабли. Гонсалес Давила вернулся в Панаму и сообщил об открытой им земле, названной Никарагуа. Губернатор Панамы преисполнился зависти и арестовал первооткрывателя, чтобы завладеть всем привезенным с таинственного севера золотом. Гонсалесу Давиле пришлось бежать на остров Санто-Доминго.

В 1524 году Педрариас отправил на север новый отряд во главе с Франсиско Эрнандесом де Кордоба. На этот раз испанцы пришли навсегда. Кордоба основал первые постоянные поселения европейцев на территории Никарагуа – города Леон (к востоку от озера Манагуа) и Гранада (на озере Никарагуа), на долгое время ставшие соперниками за первенство в стране. Индейцы не желали сдаваться без боя, и Кордобе пришлось сразу же обнести новые города оборонительными укреплениями. Кордоба был таким же авантюристом, как и все конкистадоры, и поэтому решил, что Педрариас ему не указ. Он вступил в тайные сношения с генерал-губернатором Мексики Кортесом, добиваясь от того назначения на пост губернатора Никарагуа. Но Педрариас узнал об измене, арестовал и казнил Кордобу.

Позднее различные отряды конкистадоров дрались между собой и против индейцев за обладание Никарагуа – эта короткая эпоха вошла в историю страны как «война капитанов». Полностью завоевание Никарагуа (в основном западной и центральной части страны) испанцами было завершено к 1529 году. С 1523 года завоеванные земли подчинялись испанским властям на Санто-Доминго, а с 1539-го – администрации в Панаме.

Столицей новой территории испанской короны стал город Леон, куда помимо светских властей приехал и католический епископ. В 1527 году Педрариас стал губернатором Никарагуа и через год самолично посетил свои новые владения. Вместе с его отрядом в Никарагуа прибыли сельхозинвентарь и семена новых для индейцев растений – прежде всего пшеницы. Привели с собой конкистадоры также коров, свиней, овец и мулов. Поскольку испанцы так и не нашли в Никарагуа Эльдорадо, они решили сделать запад страны житницей своих центральноамериканских колоний.

К индейцам Педрариас относился куда менее бережливо, чем к домашним животным. Любое неповиновение (например, отказ бесплатно работать на новых господ) каралось жестокой смертью. Неслучайно аборигены прозвали Педрариаса «Бичом божьим». Своим главным бизнесом Педрариас сделал экспорт индейцев-рабов на рудники и плантации Панамы и Перу, где «товар» быстро умирал от голода и непривычного климата. По некоторым оценкам, колонизаторы «вывезли» с территории Никарагуа в 1527-1542 годах около полумиллиона человек.

К 1581 году индейцы запада Никарагуа фактически вымерли от болезней, репрессий и непосильного труда – в живых осталось около 60 тысяч. Только в 1550 году работорговля прекратилась, якобы по настоянию человеколюбивого епископа Леона, но на самом деле сама собой – живого товара больше в наличии не было.

Ограбив дочиста Никарагуа, в 1530 году люди Педрариса присоединились к отряду Писарро, который с крайней жестокостью сокрушил империю инков. В следующем году, к радости индейцев, «Бич божий» скончался, и новым губернатором Никарагуа стал Франсиско де Кастанеда. Но и новый губернатор, правивший три года, не уступал по жестокости своему предшественнику. Даже в далекой Испании были неприятно удивлены зверствами Кастанеды – губернатора отрешили от должности и отдали под суд. «Новая метла» – Родриго де Контрерас – попытался несколько смягчить политику по отношению к остаткам коренного населения. К этому призывала и церковь – у нее почти не осталось паствы.

В 1542 году испанская корона издала ряд законов, призванных ослабить произвол в отношении индейцев Нового Света. Отныне запрещалось обращать их в рабство и принуждать выполнять функции носильщиков в многочисленных экспедициях, в которых коренные жители погибали тысячами от голода и непосильной ноши.

Однако Испания с ее благими намерениями была далеко. Поэтому и новый губернатор Никарагуа Контрерас в свое время был отдан под суд за жестокость по настоянию епископа Леона. В 1548 году Контрерас отбыл в Испанию, чтобы оправдаться и получить назад конфискованные земельные владения. Жена опального губернатора подговорила своих сыновей Эрнандо и Педро отнять власть у собственного отца. Их охотно поддержали вернувшиеся из Перу конкистадоры, не умевшие ничего иного, кроме как убивать людей и грабить первого встречного. Эрнандо Контрерас в 1550 году убил епископа Леона Вальдивесу, и братья отправились в Панаму, где разбили местные испанские силы. Однако панамцы подняли восстание и убили непрошеных гостей.

В 1543 году Испания приступила к административно-территориальному упорядочению своих огромных колоний в Америке. Было создано вице-королевство Новая Испания со столицей в Мехико, простиравшееся от прерий современных США до Панамы. В него вошла и часть современной Венесуэлы. Вице-королевство разделили на аудиенсии (то есть судебные и административные округа). Аудиенсии управлялись генерал-капитанами, поэтому их называли еще и генерал-капитанствами. В 1570 году часть Центральной Америки к югу от Мексики стала генерал-капитанством Гватемала, а Никарагуа, в свою очередь, – частью этой административной единицы, причем частью глухой и глубоко провинциальной. Столицей Никарагуа был город Леон, разрушенный в 1610 году во время извержения вулкана Момотомбо. Столицу пришлось возрождать заново.

Но если испанцы не нашли в Никарагуа ни золота, ни серебра, то уже в первой трети XVI века они задумались над возможностью сооружения судоходного канала между Атлантическим и Тихим океанами. Ведь основную часть золота Испания добывала в Перу. Оттуда его везли судами к панамскому перешейку, там перегружали и доставляли по суше на атлантическое побережье, где ценный груз уже поджидала армада галеонов. Канал позволил бы резко сократить транспортные расходы при транспортировке золота. В 1539 году испанцы установили, что река Сан-Хуан течет прямо из озера Никарагуа в Атлантический океан. Таким образом, основную часть трансокеанского канала создала сама мать-природа. Оставалось прорыть всего 20 километров от озера до Тихого океана. Идею представили императору Карлу V из династии Габсбургов. Но того больше интересовала борьба против Франции и «безбожников» протестантов за гегемонию в Европе.

Сын Карла Филипп II, при котором испанская империя достигла максимальных размеров, приказал изучить возможность строительства канала. Однако, подумав, в 1567 году решил отказаться от этого плана. Король опасался, что канал даст возможность португальцам, а также французским и английским пиратам нападать на испанские галеоны с золотом уже в Тихом океане, а не у берегов Кубы, как обычно. К тому же истовый католик Филипп считал, что нельзя без нужды вмешиваться в созданную всевышним природу, – и был не так уж и неправ.

Дважды, в 1658 и 1660 годах, пираты разоряли главный торговый центр Никарагуа – Гранаду.

Без канала генерал-капитанство Гватемала было обречено на прозябание. Не мог себя содержать даже колониальный аппарат управления, вследствие чего приходилось пересылать деньги из Мехико в Гватемалу. Причиной крайней бедности Центральной Америки при испанцах являлось не только и не столько отсутствие крупных месторождений драгоценных металлов (за исключением небольших залежей золота в Гондурасе). Главным бичом была жесткая экономическая политика испанских властей. Мадрид запрещал колониям иметь свой флот и торговать друг с другом. Подавлялось развитие местной промышленности. Центральная Америка должна была поставлять испанской короне аграрную продукцию (какао, индиго, шкуры животных), причем по низким ценам, а взамен приобретать не очень качественную промышленную продукцию метрополии, но уже по заоблачным ценам. Например, женский костюм стоил 100-200 песо, а корова – 6 песо. Испания запрещала выращивать в колониях оливковые деревья и изготовлять оливковое масло, чтобы в зародыше задушить любую возможную конкуренцию для метрополии. Даже крайне прибыльный в то время кофе был завезен в Центральную Америку с Кубы лишь в 1808 году.

Для Центральной Америки отсутствие флота было особенно плачевным, так как нормальных дорог в этом регионе не существовало. Поэтому будущие республики были оторваны друг от друга, что поощряло патриархальное местничество и сепаратизм. Даже о событиях в столице вице-королевства – Мехико – жители Никарагуа узнавали спустя недели, а то и месяцы.

Колониальная администрация обирала генерал-капитанство Гватемалу еще и с помощью порченой монеты. Серебряные песо чеканились в Мексике (где были огромные залежи серебра), а после того как они в обращении стирались и теряли часть веса, их сплавляли в Гватемалу. Тамошние жители протестовали, однако власти заставляли принимать неполноценные деньги специальными указами.

Чем дальше от Мехико, тем меньше людей жило на перешейке между океанами и тем беднее они были. По данным на 1824 год, в Коста-Рике («богатый берег» по-испански) проживало не более 70 тысяч человек. Туда ссылали проштрафившихся чиновников. Там же приобретали наделы те, кто не имел денег, чтобы вернуться в Испанию. В Никарагуа в том же году жили примерно 207 тысяч человек, 40 % из которых были индейцами, остальные – белыми, креолами (испанцы, родившиеся в Америке), метисами.

В Никарагуа, как уже упоминалось, было два крупных города, постоянно соперничавших друг с другом. Богатая Гранада экспортировала свою аграрную продукцию через озеро Никарагуа и реку Сан-Хуан. Люди там были побогаче, и местные землевладельцы придерживались консервативных взглядов. В Леоне было много лиц свободных профессий (адвокаты, мелкие торговцы, учителя, студенты), и город гордился либеральным мировоззрением. Леон торговал продуктами животноводства, прежде всего шкурами.

Индейцы жили практически так же, как и до испанского завоевания. Они владели землей сообща. Периодически местные органы власти наделяли отдельные семьи землей из общинного фонда – эхидо. Испанцы защищали общинное землевладение. Так было проще собирать налоги (община была в этом смысле, как и в России, связана круговой порукой). К тому же сами испанцы в ходе Реконкисты предпочитали размещать поселенцев общинами на отбитых у арабов землях, поэтому совместное землевладение было им знакомо.

Земли в Никарагуа было много, а свободной рабочей силы не было вовсе. Такое положение дел наряду с превалированием общинного сельского хозяйства у коренных жителей (земли эхидо нельзя было продавать) сдерживало образование крупных латифундий. Самые богатые семейства Никарагуа поражали европейских путешественников довольно бедной обстановкой своих домов, лишенных такой привычной для магнатов Старого Света роскоши.

Общество было сельским, патриархальным. Государственная власть находилась в далекой Гватемале, поэтому главной опорой был глава семейного клана. Сыновья, даже женившиеся и имевшие собственных детей, должны были беспрекословно подчиняться отцу. У женщин никаких прав не было вовсе, и они редко покидали дом. Даже на семейных трапезах они часто сначала обслуживали главу клана, а сами потом ели и пили отдельно. Католическая церковь всячески поддерживала такой порядок вещей.

Колониальное общество было кастовым, и в нем царил неприкрытый расизм. Высшие должности в госаппарате могли занимать только испанцы. Они же доминировали среди высшего духовенства. Креол мог дослужиться до заместителя мэра (алькальда) крупного города или до среднего офицерского чина в армии. Метисы занимались бизнесом, в основном аграрным. Кто-нибудь из них мог стать мэром небольшого поселка или деревни. Интересно, что метисы ненавидели индейцев, и эта ненависть была взаимной. Первые причисляли себя к потомкам завоевателей. Вторые презирали полукровок за отказ от традиционных индейских ценностей и подобострастие перед белыми пришельцами. Испанцы использовали расовую вражду в своих целях, действуя по принципу «разделяй и властвуй».

Почти весь XVIII век Испания воевала, причем очень неудачно. По Утрехтскому миру (по которому британцы захватили Гибралтар) Англия получила право раз в год посылать в испанские колонии в Америке корабль для коммерческой торговли. Таким образом, монополия Мадрида на торговлю с собственными колониями была сломлена. На самом деле кораблей с туманного Альбиона было значительно больше, и на всем центральноамериканском побережье расцвела контрабандная торговля с англичанами.

На атлантическом берегу Никарагуа белых поселенцев практически не было. Редко заглядывали туда и представители властей. За тяжелый тропический климат эти земли прозвали Берегом Москитов, или Москитией. Тамошние индейцы продолжали жить своей жизнью, пока этой негостеприимной землей в XVII веке не заинтересовались англичане. Они организовали из местных индейцев «королевство», быстро признали его и в 1678 году установили над этим «государством» свой протекторат. Британцы стали активно завозить в Москитию чернокожих рабов с Ямайки и других Антильских островов и вскоре на Берегу Москитов образовалась особая этническая группа – самбо (потомки от смешанных браков индейцев и негров). Жители «королевства» говорили на ломаном английском и занимались в основном заготовкой ценных пород древесины для Британии. Англичане упорно игнорировали все протесты испанских властей, возмущенных активной деятельностью своих исконных врагов на побережье Никарагуа. В 1740 году англичане основали в Москитии крупные опорные пункты – Блуфилдс и Сан-Хуан-дель-Норте, заселив их ямайскими неграми. Сан-Хуан-дель-Норте фактически контролировал устье реки Сан-Хуан и тем самым почти всю экспортную торговлю Никарагуа.

После проигранной Испанией Семилетней войны по Парижскому миру 1763 года Мадриду пришлось признать право англичан заготовлять древесину в Москитии.

В 1749 году новая испанская королевская династия Бурбонов решила вдохнуть жизнь в экономику своих колоний и ослабить жесткую хватку метрополии. В рамках генерал-капитанства Гватемала были учреждены интендантства, призванные поощрять торговлю и собирать налоги для казны. Бурный рост легального бизнеса обогатил многие креольские семьи, которые теперь хотели быть допущенными и к политической власти. В 1778 году испанский король Карл III, наконец, разрешил колониям торговлю друг с другом и с любым испанским портом. В 1797 году было разрешено торговать со всеми государствами, которые не находились в состоянии войны с Испанией.

Испанцам досаждали, прежде всего, англичане. Молодой британский капитан Горацио Нельсон попытался в 1780 году захватить никарагуанские города Гранаду и Леон. Будущий герой Трафальгара на этот раз потерпел неудачу. Вместе с Францией и плохо дисциплинированными восставшими американскими колонистами во главе с Джорджем Вашингтоном испанцы вскоре смогли взять реванш. Версальский мир 1782 года был для англичан невыгодным. Им пришлось уйти из Москитии в обмен на обязательство Испании гарантировать автономию этого региона. К тому времени торговля древесиной замерла, и британцы покинули «королевство» без особой скорби.

Генерал-капитанство Гватемала королевским указом 1786 года было разделено на четыре интендантства – Гондурас, Сан-Сальвадор, Никарагуа и Чьяпас. Именно границы интендантств и стали позднее границами независимых государств Центральной Америки. Столицей никарагуанского интендантства был Леон, что вызывало жгучую ревность Гранады.

Время от времени опять всплывала столь очевидная идея постройки трансокеанского канала через Никарагуа. В 1777 году вопрос прорабатывали британцы, а в 1779-м – испанский король. В 1788 году предложил прорыть канал французский герцог де Сегюр, а в 1804-м – знаменитый немецкий ученый Александр фон Гумбольдт. Но Европа погрузилась в бесконечную войну с революционной Францией, и ей было не до заокеанских прожектов.

В 1808 году Наполеон оккупировал Испанию, вывез во Францию совсем выродившихся испанских Бурбонов и посадил на трон в Мадриде своего брата Жозефа. Против французов началось мощное народное восстание, которое сначала возглавили местные комитеты – хунты. Затем они выдвинули из своих рядов единый орган власти – Центральную хунту. Испанские колонии в Америке были в полном замешательстве. Однако очень влиятельная в идеологическом смысле католическая церковь была настроена решительно против безбожных французов, пытавшихся проводить на Пиренейском полуострове либеральные реформы.

В 1809 году представителей американских колоний официально пригласили прибыть в Испанию и занять места в Центральной хунте. Впервые креолы получили возможность участвовать в решении судьбы своей некогда гордой метрополии. Однако кортесы, созданный испанскими повстанцами парламент, не вызвали у креольской аристократии больших симпатий, так как высказались против свободы торговли для колоний. Да и мест в кортесах для представителей Нового Света выделили явно недостаточно.

На этом фоне в Америке все чаще стали думать о полной независимости от Испании. В апреле 1810 года началось антииспанское восстание в Каракасе, в мае – в Буэнос-Айресе.

5 ноября 1811 года восстали жители самой передовой и экономически развитой колонии Центральной Америки – Сальвадора. Они отказались платить налоги в испанскую казну и провозгласили независимость. Испанский губернатор Сан-Сальвадора был вынужден сдать власть повстанцам под угрозой применения силы. Но уже в декабре восставшие сложили оружие, опасаясь вооруженной интервенции из столицы генерал-капитанства – Гватемалы.

В Никарагуа первым восстал против испанцев небольшой южный город Ривас. Но испанские войска из соседней Коста-Рики жестоко расправились с бунтовщиками.

10 ноября 1811 года под влиянием событий в Сальвадоре восстал никарагуанский город Леон, где тоже сместили интенданта Никарагуа Хосе Сальвадора. Этого интенданта, который правил уже 18 лет, за деспотизм ненавидело почти все население. Однако испанские войска уже 14 ноября подавили это выступление.

Жители самого большого города Никарагуа Гранады оказались куда упорнее. 22 декабря под лозунгом борьбы против налогового гнета они взялись за оружие и потребовали сместить всех чиновников колониальной администрации. После 16 дней вооруженной борьбы под руководством Мигеля Лакайо горожане захватили цитадель испанцев – крепость Сан-Карлос. Состоявшие из индейцев колониальные войска взбунтовались против своих офицеров-испанцев и перешли на строну повстанцев. Испанцы поспешно отступили в город Масайя вместе со своими семьями.

Характерно, что новым индендантом провинции Никарагуа восставшие признали епископа Гарсию Хереса, которого до этого назначили повстанцы в Леоне. Никарагуанская церковь была тесно связана с народом (точнее, его богатой верхушкой). Такого жесткого кастового расслоения, как, например, в Мексике, в отсталой патриархальной Никарагуа не было. Церковь там относилась к нуждам большинства «просвещенного» населения внимательно, так как от этого зависело материальное положение самого клира. Тем не менее независимости от Испании церковь не хотела, и епископ возглавил восстание с целью не допустить его излишней радикализации. В результате повстанцы требовали только ослабления налогового пресса.

10 января 1812 года выборный муниципальный орган власти Гранады (аюнтамьенто), состоявший из креолов, торжественно провозгласил отмену рабства, сделав это на четыре года раньше Боливара. При этом рабов-негров в Никарагуа имелось не более 1000 человек, и все они были домашней прислугой. Так что акт имел скорее символическое значение, показавшее всему миру прогрессивный характер гранадского восстания.

В апреле 1812 года испанцы собрали карательный отряд численностью около тысячи человек и выступили в поход на Гранаду. Генерал-капитан Гватемалы мобилизовал против никарагуанцев королевские контингенты в Сальвадоре, Коста-Рике и Гондурасе. По никарагуанским меркам это была огромная армия.

Но жители Гранады тоже не сидели сложа руки и хорошо подготовились к обороне. Были отрыты траншеи, повстанцы располагали артиллерийской батареей из 10 орудий. Два дня боев не дали решающего перевеса ни одной из сторон. Ударными частями испанцев являлись англоязычные негры с Карибского побережья, которые должны были внушить осажденным ужас уже своим внешним видом. Негры с ведома испанцев активно грабили местное население. Однако после ожесточенной перестрелки нападавшим пришлось отойти за пределы города.

Тогда испанцы прибегли к обману и предложили полную амнистию в обмен на капитуляцию инсургентов. Мэрия города сохранялась в своем прежнем, революционном составе. Командующий испанскими войсками дал слово чести от имени короля. 28 апреля 1812 года жители Гранады сдали оружие. Церковь 1 мая отслужила испанским войскам благодарственную мессу. Но после этого богатые землевладельцы-креолы, руководившие выступлением, были по одному арестованы в своих имениях. Их отдали под суд, длившийся почти два года, и приговорили 16 человек к смертной казни, а девять – к пожизненному заключению. 133 повстанца отделались различными тюремными сроками, причем часть заключенных отправили на Кубу и в Испанию. Генерал-капитан Гватемалы Бустаманте-и-Герра отменил подписанное с повстанцами соглашение на том основании, что испанский король не ведет переговоров с мятежниками.

Характерно, что репрессии было поручено провести все тому же епископу Гарсии Хересу, и тот не замедлил продемонстрировать свое рьяное служение королевской власти.

Интересно, что во время гранадского восстания другой крупный город Никарагуа, Леон, сохранил лояльность испанской короне. При этом Гранада, как уже упоминалось, была бастионом консерватизма, а Леон считал себя знаменосцем прогрессивных идей в духе французской революции. Главную роль в таком странном развитии событий играло все то же историческое соперничество между двумя ведущими городами Никарагуа, которое затмевало все остальное – даже судьбоносный вопрос о независимости страны.

Таким образом, первые выступления против Испании в Никарагуа были подавлены. После этого на десять лет в Центральной Америке воцарилось призрачное спокойствие.

В 1820 году в Испании победила революция, что опять привело к взрыву антииспанских настроений в Мексике и Центральной Америке. В сентябре 1821 года в Гватемале узнали, что власти вице-королевства в Мехико намерены провозгласить независимость. На самом деле восстание в Мехико началось уже в феврале 1821-го, но все это время власти генерал-капитанства еще колебались. 15 сентября, наконец, собралось тайное совещание верхушки колониальной администрации Гватемалы, которое должно было определить дальнейшую судьбу всей Центральной Америки. Обсуждался акт о независимости генерал-капитанства, но участники совещания никак не могли его одобрить, опасаясь репрессий Мадрида. Дело кончилось тем, что жена одного из участников совещания Мария Долорес Бедойя на свои средства пригласила музыкантов и устроила праздничный фейерверк для народа. Люди шумно и радостно отмечали независимость, и самому совещанию пришлось постфактум признать ее тоже.

Акт по этому поводу был, правда, составлен довольно осторожно. В нем говорилось, что впредь до окончательного определения отношений с Испанией временно провозглашается независимость генерал-капитанства и генерал-капитан Габино Гаинса переименовывается в «политического руководителя». Термины «президент» или «глава государства» не употреблялись намеренно – сам Габино Гаинса говорил, что был вынужден пойти на провозглашение независимости только для того, чтобы не дать народу самому ее провозгласить.

Далее акт предписывал провести по всей Центральной Америке выборы в конгресс (один депутат от 15 тысяч человек), который должен был выработать текст конституции нового государства. Вплоть до решений конгресса сохраняли свои посты чиновники колониальной администрации. В акте также особо подчеркивались незыблемые права католической церкви, в том числе и имущественные.

Следует подчеркнуть, что на самом совещании 15 сентября 1821 года присутствовали в основном представители Гватемалы. Другие части генерал-капитанства представляли люди, случайно оказавшиеся в столице и не имевшие абсолютно никаких полномочий.

Неудивительно, что либеральный город Леон немедленно провозгласил собственную независимость от Гватемалы, в то время как консервативная Гранада сохранила лояльность.

Между тем события в Центральной Америке развивались стремительно и без всякого участия местного населения. В ноябре 1821 года власти Гватемалы получили письмо от мексиканского генерала Итурбиде, который провозгласил себя императором Августином I. Итурбиде предлагал бывшему генерал-капитанству вступить в состав Мексики, пророчески заметив, что в противном случае Центральная Америка «станет объектом вожделения иностранных держав». Габино Гаинса вполне разделял мысли Итурбиде, однако среди местных элит Центральной Америки единства по вопросу присоединения к Мексике не было. Многие не хотели входить в состав не только Мексики, но и самой Гватемалы.

Было решено провести опрос местных органов власти. 157 из 237 высказались за мексиканский вариант. Леон и Гранада оказались здесь единодушны – они хотели присоединения к Мексике. Местные олигархи решили, что только твердая власть Итурбиде поможет им сохранить собственность от возможных народных восстаний. Правда, против империи Итурбиде в июне, а затем в августе 1822 года восстали индейцы и леонские студенты. В октябре 1822-го и январе 1823 года против мексиканцев поднималась Гранада.

В июне 1822 года мексиканский отряд генерала Филисолы вступил в Гватемалу. Генерал писал позднее: «Собственники были готовы пойти на любые жертвы для содержания моего отряда, чтобы сохранить тем самым гарантию своей собственности». «Плебеев» же Гватемалы генерал считал «задиристыми».

Между тем в Мексике в марте 1823 года свергли Итурбиде. Перед Центральной Америкой опять встал вопрос: как жить дальше? Филисола предложил гватемальцам созвать конгресс и провозгласить независимое центральноамериканское государство, заявив, что у Мексики полно своих проблем и Гватемала является для мексиканцев обузой.

В целом период 1824–1847 годов вошел в историю Никарагуа как эра анархии. Государственный строй практически не существовал. Но если во времена испанского владычества государство хотя бы охраняло элементарный порядок и мир, то теперь наступил период перманентной гражданской войны всех против всех. В Никарагуа то и дело то Леон, то Гранада снаряжали друг против друга «армии», которые грабили всех, кто попадался на пути. Опасаясь бесконечных призывов на очередную гражданскую войну, мужчины подолгу скрывались в горах и лесах. В стране пышным цветом расцвел бандитизм, как политический, так и уголовный. Торговля могла происходить только под защитой вооруженной охраны.

Как только до Никарагуа докатилась весть о падении империи Итурбиде, Леон направил против Гранады вооруженный отряд, чтобы предотвратить провозглашение в городе-конкуренте независимой республики.

24 июня 1823 года в Гватемале собралась Национальная учредительная ассамблея Центральной Америки. Из 64 депутатов 28 были гватемальцами, 13 – сальвадорцами, 11 – гондурасцами и только восемь никарагуанцами. Меньше делегатов было только у богом забытой Коста-Рики – четыре. 1 июля ассамблея приняла декрет о полной независимости Центральной Америки. Новое государство стало называться Соединенными провинциями Центральной Америки. 17 апреля 1824 года в новой стране было торжественно отменено рабство. Еще раньше были упразднены все дворянские титулы.

В Соединенных провинциях жили примерно 1,6 миллиона человек. Подушевой ВВП в новых независимых странах Латинской Америки был почти таким же, как в США: 245 долларов в год (в ценах 1960 года), а в Соединенных Штатах – 239 долларов. Конечно, страны Латинской Америки сильно отличались друг от друга уровнем экономического развития, так что средний показатель вряд ли применим именно к Центральной Америке – одной из самых бедных провинций испанской империи.

Местные элиты, в том числе в Никарагуа, восприняли новое государство как излишне либеральное и революционное. Поэтому все консерваторы стали сторонниками отделения от федерации, в то время как либералы стояли за сохранение единства. На стороне консерваторов был мощный экономический фактор – части федерации практически никак не связывались друг с другом единым рынком.

22 ноября 1824 года была принята конституция нового государства. Либералы стояли за максимальный централизм, который должен был соединить пока еще сильно разобщенные экономически бывшие провинции генерал-капитанства. Консерваторы лицемерно выступали за подражание США с их слабой тогда центральной властью и за передачу основных полномочий государствам – членам федерации. Конституция переименовала Соединенные провинции в Федеративную Республику Центральной Америки. Либералы считали это своей победой.

Правда, большинство полномочий по новой конституции отходило к членам федерации, а избирательное право предоставлялось только мужчинам, владевшим солидным имуществом. Католическая церковь сохранила все свои привилегии. Первым президентом страны 29 апреля 1825 года был избран сальвадорец Мануэль Хосе Арсе, человек довольно консервативных взглядов. Президента на четыре года выбирали по многоступенчатым выборам с помощью коллегий выборщиков. Как и его коллега в США, центральноамериканский президент мог быть переизбран еще на один четырехлетний срок.

Конституция предусматривала (опять же по американскому образцу) строительство новой столицы. Но для этого были нужны деньги. Субсидий из Мексики больше не поступало. Поэтому пришлось вводить федеральные налоги (например, на торговлю табаком). За собой федерация оставила и таможенные сборы, что, естественно, не понравилось многим экспортно ориентированным латифундистам на местах, в том числе и в Никарагуа. Пришлось занять деньги у англичан на бесстыдно кабальных условиях.

В стране немедленно началась гражданская война. Федеральный президент Арсе рассорился даже с правительством своего места пребывания – Гватемалы.

Яркой политической фигурой Центральной Америки того неспокойного периода был гондурасец Франсиско Морасан, родившийся 3 октября 1792 года в столице нынешнего Гондураса Тегусигальпе в семье креольского торговца и спекулянта земельными участками. Дед будущего героя Центральной Америки был корсиканцем. Учился Морасан в католической школе (других тогда не было) и много занимался самообразованием. Выучив французский язык, Морасан познакомился с трудами гениев Просвещения – Руссо, Дидро, Монтескье. С тех пор он твердо считал себя сторонником прогресса. Получив частное юридическое образование, Морасан в 1821 году вступил в милицию Гондураса в чине лейтенанта. Был сторонником независимости Гондураса от империи Итурбиде и в 1825-м стал председателем парламента Гондураса.

Разогнав либеральное правительство Гватемалы и федеральный конгресс, Арсе в 1827 году направил карательные войска в Сальвадор и Гондурас. Морасан, человек стойких либеральных убеждений, возглавил отряд в 300 человек для борьбы с федеральной армией, потерпел неудачу и был вынужден бежать в Никарагуа.

В Леоне Морасан встретился с командующим никарагуанской армии Ордоньесом, который снабдил его оружием и предоставил в его распоряжение 135 бойцов. В Никарагуа Морасан сформировал армию из либералов численностью примерно в 500 человек и в ноябре 1827 разгромил федеральные части, заняв Тегусигальпу. 27 ноября 1827 года Морасан стал главой Гондураса.

Весной 1828 года федеральная армия (состоявшая фактически из одних гватемальцев) снова начала военные действия против «мятежников», чьи ряды в основном составляли сальвадорцы и гондурасцы. Морасан с 1400 бойцами бросился на выручку Сальвадору и в октябре 1828-го, разбив части Арсе триумфально вступил в Сан-Сальвадор. Гондурасские и сальвадорские либеральные контингенты были объединены под командованием Морасана в «Союзную армию – защитницу закона». В армию входил и никарагуанский воинский контингент. В апреле 1829 года войска Морасана вступили в город Гватемалу. Реакционная диктатура Арсе была свергнута.

Морасан легко выиграл президентские выборы и в сентябре 1830 года принес присягу как глава федерации. В духе традиций французской революции Морасан попытался исключить церковь из процесса народного образования. Он основал университеты в Сан-Сальвадоре и никарагуанском Леоне (1830 год). В области внешней политики новый президент был горячим сторонником укрепления независимости Центральной Америки, чтобы оградить ее от экспансии США и Великобритании. Поддерживал Морасан и идею строительства трансокеанского канала через территорию Никарагуа.

В 1832 году Морасан бросил открытый вызов католическому епископату – он провозгласил в федерации свободу вероисповедания. Против него немедленно выступили реакционеры, и большую часть своего президентства Морасан вынужденно провел в походах и боях с реакционерами и сепаратистами всех мастей. За поддержку оппозиции Морасан выслал из страны архиепископа Рамона Каусаса.

В ноябре 1831 года в Гондурасе неожиданно высадился сильный отряд испанцев с Кубы. На сторону интервентов переметнулся президент Сальвадора. На мексиканской границе готовился вторгнуться в Гватемалу бывший президент федерации Арсе с отрядом в 400 человек. Морасан двинул на север отряд своих войск, и Арсе был разбит. Сам президент федерации возглавил поход против Сальвадора и взял столицу этой страны в марте 1832 года. Затем Морасан выбил испанцев с атлантического побережья Гондураса.

В 1834 году Морасан перенес столицу в Сан-Сальвадор и обещал обеспечить честные президентские выборы, для чего даже покинул свой пост. Выборы действительно были честными – на них победил соперник Морасана консерватор Хосе Сесильо дель Валье. Такой исход был практически предрешенным, так как голосовали только богатые, а они обычно стояли за консерваторов. Однако дель Валье умер, не успев вступить в должность, и новые выборы все же выиграл Морасан, вновь занявший пост президента 2 февраля 1835 года. Генерал немедленно предложил изменить конституцию, чтобы сделать федерацию более сплоченной. На практике это означало ущемление интересов гватемальской олигархии, которая считала Гватемалу «первой среди равных» в молодой стране.

В 1836 году новая редакция конституции была утверждена конгрессом. Отныне государствам-членам федерации запрещалось иметь собственные армии и взимать пошлины с внешней торговли.

Однако вступлению в силу новой конституции помешала неожиданно разразившаяся эпидемия холеры. В одной лишь Гватемале от холеры умерло более 1000 человек.

Священники немедленно объяснили неграмотным индейцам, что бог карает их таким образом за поддержку безбожника Морасана. Церковь даже распускала слухи, что власти нарочно отравляют колодцы, чтобы усилить эпидемию. Священники говорили, что либералы хотят истребить коренное население, чтобы заселить федерацию революционерами-европейцами. Правительство, между тем, отправило в индейские деревни врачей и студентов-медиков, но при тогдашнем уровне медицины побороть эпидемию было сложно.

Индейцы Гватемалы под влиянием лживой клерикальной пропаганды взялись за оружие, и против них были направлены правительственные войска, которые своими репрессиями привели в лагерь восставших еще больше сторонников. Восставших возглавил 22-летний сержант Рафаэль Каррера, которого церковь объявила народным вождем. Лозунгами его армии были «Да здравствует религия!» и «Смерть иностранцам!». В декабре 1837 года Гватемала попросила помощи федеральной армии, но Морасан ответил, что восставшие обмануты и их надо убеждать, а не принуждать.

Но Каррера воспринял эту позицию как проявление слабости, и 2 февраля 1838 года его полудикие отряды заняли столицу Гватемалы. Очевидцы сравнивали начавшиеся грабежи и разбои с захватом Рима готами Алариха. Характерно, что Каррера въехал в поверженную столицу либералов в мундире испанского генерала.

Между тем о выходе из федерации заявили Гондурас, Никарагуа и Коста-Рика, возмущенные решением федеральных властей отобрать у них взимание таможенных пошлин. От Гватемалы отделилось государство Лос-Альтос, намеревавшееся сохранить либеральный строй. 5 июля 1838 года Лос-Альтос приняли в разваливавшуюся на глазах федерацию в качестве шестого члена.

В апреле 1838 года Морасан легко разбил отряды Карреры (их остатки скрылись в горах) и вступил в столицу Гватемалы. Жители города, напуганные бесчинствами христолюбивого воинства Карреры, предложили Морасану диктаторские полномочия для восстановления гражданского мира в федерации. За это выступили даже консерваторы. Однако Морасан отказался, заявив, что диктатура противоречит его принципам. К лету 1838-го федеральная армия очистила от мятежников почти всю территорию Гватемалы.

Удар в спину Морасана нанесла Никарагуа, объявившая о своей независимости 30 апреля 1838 года. Похоже, сепаратисты сами не были уверены в своей затее, поэтому новую страну назвали не республикой, а более расплывчато – «государством». Да и глава этого государства именовался весьма странно – «верховным директором».

Морасан срочно вернулся в федеральную столицу Сан-Сальвадор, но и там царили развал и анархия. 31 мая 1838 года федеральный конгресс постановил, что любое государство федерации вольно в своем выборе и может стать независимым.

Но Морасан не сдавался. Он вернулся в Гватемалу и продолжил громить мятежников Карреры, которые в конце 1838 года запросили мира. Тогда же по просьбе Морасана конгресс Гватемалы обратился к покинувшим федерацию странам с призывом вернуться в союз. Но те стояли на своем и ответили, что в выборах нового президента федерации участвовать не собираются. Так как 1 февраля 1839 года срок мандата Морасана истек, федерация осталась без легитимного главы государства. Это означало конец союза, поскольку Морасан был его главным связующим звеном.

Однако без дела генерал не остался. В том же феврале 1839 года его назначили главнокомандующим сальвадорской армией, которая готовилась отразить интервенцию гондурасско-никарагуанских войск. Морасан еще раз подтвердил свое недюжинное военное дарование и в апреле 1839 года разгромил своих противников у местечка Эспириту-Санто («святой дух» по-испански; бог явно благоволил Морасану!). После этой блестящей победы Морасан был избран 13 июля 1839 года президентом Сальвадора.

Избрание Морасана реакционеры Центральной Америки расценили как попытку возродить ненавистную им либеральную федерацию. 24 июля 1839 года Гватемала (где заправлял Каррера) и Никарагуа подписали договор о военном союзе против Сальвадора. Морасан пытался перейти в контрнаступление и восстановить федерацию, но сил Сальвадора для этого было явно недостаточно. Предпринятая Морасаном военная экспедиция в Гондурас в августе 1839 года потерпела поражение. Каррера, в свою очередь, призвал народ Сальвадора к восстанию против Морасана, но последний быстро подавил отдельные очаги мятежа.

25 сентября 1839 года на территорию Сальвадора вторглась объединенная никарагуанско-гондурасская армия. Но Морасан, с отрядом всего лишь из 600 бойцов, наголову разбил 2000 интервентов, и те позорно бежали, оставив на поле боя более 300 убитых.

Морасан понимал, что душой консервативно-сепаратистских сил является Каррера. Поэтому в марте 1840 года он с небольшими силами неожиданно вторгся в Гватемалу и занял столицу страны. Морасан ранее всегда побеждал Карреру на поле боя, и казалось, что так будет и на сей раз. Но Каррера обхитрил противника. Он увел свои войска из столицы, а когда Морасан занял город, окружил сальвадорцев пятитысячной армией. В войну на стороне Гватемалы вступили Никарагуа и Гондурас.

Во время ожесточенного боя с индейцами-фанатиками, скандировавшими «Смерть Морасану!» и певшими псалмы, у войск Морасана кончились боеприпасы. Ему едва удалось с небольшим обрядом вырваться из кольца окружения.

27 марта 1840 года Морасан отказался от поста президента Сальвадора, чтобы, как он заявил, положить конец кровопролитию. Таким образом, участь центральноамериканской федерации была предрешена. Характерно, что США и Великобритания благоприятно восприняли известие о поражении Морасана. Закабалить отдельные слабые центральноамериканские республики было куда как проще, чем иметь дело с сильной федерацией, к которой стремился Морасан.

Летом 1839 года в Центральную Америку прибыл дипломатический представитель США Стефенс, который должен был разорвать отношения между Вашингтоном и федерацией под предлогом хаоса, царящего в Центральной Америке. Но на самом деле уже тогда американцев интересовала только возможность прорытия канала через территорию Никарагуа. И канал этот они намеревались контролировать единолично. Государственный секретарь США Ливингстон подчеркивал в инструкциях для первого посланника США в Центральной Америке Уильяма Джефферса: «Делом первостепенной важности для нас является соединение двух океанов судоходным каналом…»

Морасан в апреле 1840 года отправился в изгнание. Коста-Рика не приняла его, и последний президент федерации поселился со своими соратниками в Колумбии (ныне эта территория является частью Панамы). В 1841 году Морасан выехал в Перу, где ему предложили командовать дивизией перуанской армии в войне против Чили. Но генерал отказался, так как считал эту войну ненужной и братоубийственной.

Не прошло и года после кончины центральноамериканской федерации, как начало сбываться пророчество Морасана о неминуемом закабалении бывших республик федерации иностранными хищниками.

Англичане после развала федерации захватили единственный крупный никарагуанский порт Сан-Хуан-дель-Норте и лишили тем самым Никарагуа основного маршрута внешней торговли. Встала реальная угроза британской оккупации всего атлантического побережья Никарагуа и Гондураса. Никарагуа обратилась за помощью ко всем центральноамериканским республикам. Морасан решил, что внешняя угроза поможет воскресить федерацию, и в декабре 1841 года на борту корабля «Крестоносец» покинул Перу с семью спутниками. В январе 1842 года Морасан высадился в Сальвадоре и предложил свою помощь в борьбе с британцами. К генералу стекались восторженные сторонники, но правительство Сальвадора, опасаясь осложнений с Гватемалой (где правил Каррера), попросило Морасана покинуть страну.

Морасан отплыл в Коста-Рику, где местные либералы только что подавили реакционный мятеж. Президент Коста-Рики Браулио Каррильо выставил против Морасана войска, но тот убедил их перейти на его сторону. 13 апреля 1842 года Морасан без боя вошел в столицу Коста-Рики Сан-Хосе. Многие тогда сравнивали триумфальное возвращение генерала со «ста днями» Наполеона. К сожалению, это сравнение оказалось пророческим, хотя конгресс избрал Морасана президентом Коста-Рики.

В своем перовом воззвании к народу Морасан выступил за восстановление центральноамериканской федерации. Флаг и герб распавшегося союза были объявлены национальными символами Коста-Рики. Были амнистированы все политические заключенные.

Морасан готовился к походу на север и для этого объявил в Коста-Рике всеобщую воинскую повинность и ввел чрезвычайный налог на собственников. Эти меры заставили местную олигархию вступить на путь борьбы с новым президентом. Да и многие простые костариканцы, только что пережившие гражданскую войну, не хотели умирать вдали от родной земли во имя непонятной для них федерации.

20 июля 1842 года Морасан издал декрет, объявлявший Коста-Рику частью центральноамериканской федерации. Фактически это означало объявление войны всем бывшим членам федерации. К началу сентября 1842 года экспедиционная армия Морасана была готова отплыть в Никарагуа. Но 11 сентября началось восстание против Морасана в Сан-Хосе. Антивоенные лозунги повстанцев привлекли на их сторону широкие массы населения. 400 вооруженных мятежников во главе с португальским генералом атаковали оставленных Морасаном в городе 40 сальвадорцев из его личной гвардии. Несмотря на огромный численный перевес, все атаки мятежников (число которых выросло до 1000) были отбиты. После трех дней ожесточенных уличных сражений Морасан отклонил предложение о капитуляции и с боем вырвался из Сан-Хосе.

Однако один из соратников Морасана, Педро Майорга, к которому генерал поспешил на помощь, просто сдал его в руки мятежников. 15 сентября 1842 года в день 21-й годовщины независимости Центральной Америки Морасан был расстрелян на центральной площади Сан-Хосе. В составленном для своего пятнадцатилетнего сына завещании он писал, что прощает все своим врагам и желает им всего наилучшего. Далее в письме говорилось: «…моя любовь к Центральной Америке умирает вместе со мной. Я обращаюсь к молодежи, которой суждено вдохнуть жизнь в эту страну, покидаемую мною с чувством горечи из-за царящей в ней анархии, и призываю молодежь последовать моему примеру: пусть она предпочтет скорее умереть, чем видеть родину в состоянии хаоса, в каком она, к сожалению, пребывает сейчас».

Смерть Морасана означала окончательный крах единого центральноамериканского государства и на долгие десятилетия определила незавидную судьбу народов этого региона, ставших игрушкой в руках сначала Великобритании, а потом США.

Идея федерации, однако, не погибла вместе с Морасаном. В апреле 1842 года Никарагуа, Сальвадор и Гондурас собрали полномочных представителей в никарагуанском городе Чинандега, чтобы воссоздать федерацию. Предполагалось, что править ей станет «верховный представитель» при поддержке совета из полномочных представителей трех государств. В течение шести лет путем ротации главой единого государства должен был побывать посланец от каждой страны. Парламенты трех стран выбирали бы по одному члену в единый судебный орган. Законодательный орган должен был быть сформирован из отобранных правительствами трех стран делегатов.

Правда, федеральные власти не должны были вмешиваться во внутренние дела стран-участниц. Поэтому участь этого образования, существовавшего скорее на бумаге, была предрешена.

Первым верховным представителем стал сальвадорец Каньяс, которого сменил в 1843 году никарагуанец Фруто Чаморро. Общее правительство избрало своей резиденцией город Сан-Висенте в Сальвадоре. Однако все три страны продолжали жить своей жизнью, и, когда срок полномочий Чаморро истек, преемника для него не нашлось. «Федерация Чинандеги» прекратила свое существование.

В 1847 году делегаты трех вышеупомянутых стран собрались снова, на этот раз в гондурасском городе Накаоме, и призвали к восстановлению федерации и выборам в общий парламент – конституционную ассамблею. 22 июля 1847 года центральноамериканская федерация была формально воссоздана. Гватемалу и Коста-Рику пригласили присоединиться к ней. Но призыв так и остался призывом. Хотя Никарагуа и Гондурас ратифицировали «конвенцию Накаоме», Сальвадор одобрил решения только частично, и федерация опять не состоялась.

В 1853 году либеральный президент Гондураса Кабаньяс созвал в столице страны Тегусигальпе новый конгресс для восстановления центральноамериканской федерации. Однако воплощению идеи в жизнь помешали гражданская война и американская интервенция в в Никарагуа.

После окончательного краха центральноамериканской федерации власть в Никарагуа перешла к местным олигархическим кланам. Статья 17 первой никарагуанской конституции 1838 года прямо делила всех людей на жителей и граждан. Выбирать могли только граждане – мужчины старше 20 лет (или старше 18, если они были женаты), родившиеся в самой Никарагуа и имевшие солидную собственность. «Жители», к которым относились практически все индейцы, никаких избирательных прав не получили. Но даже такие «выборы» были многоступенчатыми. Депутатов парламента выбирали выборщики, которых сначала выбирали граждане. Сенат выбирали еще сложнее: сначала избирали выборщиков, которые избирали других выборщиков, а уже те – сенаторов.

Конституция 1838 года еще сохраняла положение о защите индейского общинного землевладения.

Пришедшие к власти олигархи столкнулись с дилеммой. Новому государству нужны были деньги. Надо было создать более или менее регулярную армию, так как на восточное побережье страны все время зарились англичане. Да и от соседей добра ждать приходилось не всегда. В 1845 году сальвадорско-гондурасские войска захватили и ограбили ведущий город Никарагуа – Леон. Интервентам помогли консерваторы из Гранады, желавшие вырвать власть из рук леонских либералов.

Прямое налогообложение граждан и жителей Никарагуа было делом бесперспективным, поскольку развитых товарно-денежных отношений в стране не существовало, а большинство людей вообще редко видели деньги. Оставались, конечно, таможенные пошлины – но ведь олигархи сами поднялись против Морасана, чтобы вести как можно более свободную от пошлин внешнюю торговлю. Никарагуанские богачи делали деньги в основном на экспорте шкур крупного рогатого скота, а также на сахаре, хлопке, кофе и табаке. Делиться доходами они не желали. Оставалось только косвенное налогообложение, которое не зря называют «политикой Робина Гуда наоборот». Деньги изымались у бедных и передавались богатым – тем, кто производил товары народного потребления.

Беда была в том, что большинство людей обеспечивали себя едой сами. В эпоху анархии, с 1821 года, многие крестьяне, особенно в отдаленных районах, вообще не платили никаких налогов, так как подчас их просто некому было собирать.

Но в 1845 году министра финансов нового консервативного правительства, представителя одного из самых мощных олигархических кланов страны Фруто Чаморро посетила гениальная идея. Он решил ввести налог на популярную среди населения «огненную воду» – крепкий спиртной напиток фабричного или кустарного производства. Конечно, Чаморро и его соратники-консерваторы объясняли новый налог высокими моральными соображениями: мол, никарагуанцы (особенно из низших слоев общества) слишком много пьют, чем мешают прогрессу страны.

К 1852 году налог на «огненную воду» стал самой важной статьей пополнения никарагуанского бюджета – 109 тысяч песо из 296 тысяч общей суммы доходов. Таможенные пошлины давали только 75 тысяч песо. Стоявшие у власти олигархи активно закрывали небольшие ликеро-водочные предприятия, чтобы их коллеги-олигархи из той же сферы бизнеса получали побольше прибыли. Консервативное правительство раздавало своим сторонникам монополии по обеспечению «огненной водой» отдельных городов и районов. Например, в 1845-м сенатор Бернардо Венерио получил монополию на четыре года по снабжению крепким зельем Леона.

Естественно, новая мера властей вызвала широкое недовольство в стране именно своей несправедливостью. Спиртное местного приготовления пили в основном бедняки – люди вроде Фруто Чаморро предпочитали импортные вина или виски и никаких налогов не платили.

Помимо «огненной воды» консерваторы стремились уничтожить общинное землевладение, скупить земли эхидо и заставить вчерашних собственников пойти к ним на плантации простыми рабочими. В разработанном консерваторами в 1848 году проекте новой конституции уже не было упоминания о защите коллективного землепользования.

В стране началось активное повстанческое движение против консервативного правительства, которое, естественно, поддержала партия либералов. Одним из популярных в стране «разбойников-джентльменов» был Бернабе Сомоса, выходец из семьи, сыгравшей в истории Никарагуа зловещую роль.

Отец Бернабе Фернандо Сомоса владел в городке Хинотепе небольшим поместьем и принадлежал к демократам (то есть либералам), противникам испанского владычества. Но основной доход Фернандо извлекал из того, что был самозваным врачом-шарлатаном. Конкуренцию в этом ему составлял некий Матус, который принадлежал к партии легитимистов – сторонников сохранения колониального статус-кво. Когда Матус стал мэром, он попытался посадить Сомосу в тюрьму, обвинив его в появлении на улице после 18:00 с мачете, длина которого превышал разрешенные законом размеры (22 дюйма). Бернабе Сомоса вступился за честь отца и вызвал Матуса на дуэль. Последний завел против семьи Сомосы уголовное дело.

Семья Сомосы бежала в Сальвадор, примкнула там к либеральной партии Морасана и принимала участие в нескольких сражениях в рядах сторонников федерации.

В сентябре 1844 года в Сальвадоре был подавлен путч против президента-консерватора Франсиско Малеспина. Путчисты бежали в Никарагуа. Малеспин потребовал выдачи беглецов, но никарагуанское правительство либералов ответило отказом.

Тогда Малеспин собрал армию и вторгся в Никарагуа, чтобы разбить тамошних либералов и поставить у власти своих сторонников-консерваторов. Сальвадор заключил военный союз с Гондурасом. Мирные переговоры в ноябре 1844 года закончились провалом. 21 ноября 1844 года войска антиникарагуанской коалиции (к которой, как уже упоминалось, примкнули консерваторы из Гранады) стояли лагерем в одном из горных ущелий. Один из генералов круто обошелся с пьяными дезертирами, после чего почти половина армии разбежалась. 26 ноября интервенты все же подошли к Леону и обстреляли город из пушек. В защите Леона участвовала и семья Сомосы. 27 ноября, находясь в изрядном подпитии, Малеспин приказал штурмовать Леон. Атака была отбита с большими потерями для нападавших.

Никарагуанские демократы закупили за границей 1000 мушкетов, 200 ружей, 200 бочек пороха, 100 кг свинца для пуль и 12 тысяч кремней. Весь груз пришел в никарагуанский порт Реалехо, но британский вице-консул в Леоне Маннинг сообщил о нем Малеспину, и оружие оказалось в руках интервентов.

Малеспин назначил новым «верховным директором» Никарагуа представителя консервативной партии Сильвестре Сельву Сакасу. Взбешенный неудачным штурмом Леона, Малеспин сам повел свою армию в атаку, но и она была отбита после ожесточенного боя. В рядах осажденных не было единого командования, и жители города очень сильно страдали от постоянного артиллерийского обстрела. 24 января 1845 года Леон капитулировал, и Малеспин отдал его на разграбление своим солдатам, приказав расстрелять несколько самых видных горожан.

Бернабе Сомоса попал под суд, и консервативное правительство «верховного директора» Хосе Леона Сандоваля бросило его в тюрьму. Но Сомоса бежал и в июле 1845 года вместе с другими либералами объявил о создании народной армии для свержения навязанного стране силой правительства консерваторов. Армия либералов вошла в города Чинандега, Эль-Вьехо и Леон. Со временем Бернабе сосредоточился на контрабанде и различного рода «экспроприациях».

18 марта 1846 года он во главе отряда из тридцати вооруженных людей он напал на поместье упоминавшегося выше монополиста «огненной воды» сенатора Венерио и убил его. Отряд Бернабе, убивая по пути помещиков, двинулся на Чинандегу, где были казнены три крупных торговца. Сомоса стал в Никарагуа довольно популярной личностью, и либералы важного города Ривас избрали его своим предводителем. Первый посланник США в Никарагуа Сквайер описывал Бернабе Сомосу как «стройного, грациозного мужчину с пером в шляпе и в красном испанском плаще». Именно Сквайер назвал Бернабе «разбойником-джентльменом».

Пока в стране бушевала гражданская война, консервативное правительство решило принять новую конституцию, чтобы «покончить с анархией». Согласно проекту основного закона 1848 года существенно расширялись права «верховного директора». Либералы решительно протестовали против этой новации, равно как и против исключения из конституции положения о защите общинного землевладения. Интересно, что обычно в Латинской Америке того периода либералы стояли за свободный оборот земель, так как считали общинное сельское хозяйство отсталым и малопродуктивным. Их идеалом был американский фермер. И только в Никарагуа либеральная партия твердо стояла на стороне большинства населения.

Гражданская война 1845-1849 годов велась на всей территории Никарагуа с небывалым ожесточением. Пришла в упадок не только экономика – позабылись основные правила человеческого общежития. Людская жизнь ничего не стоила, никакой охраны порядка не существовало. В 1838-1854 годах в стране сменилось 24 «верховных директора».

Сумятицей в стране, естественно, решили воспользоваться внешние силы. В 1847 году Великобритания взяла под свой протекторат «королевство Москитию». Англичане вновь оккупировали Сан-Хуан-дель-Норте и переименовали его в Грейтаун («Серый город»). Грейтаун должен был стать отправной точкой будущего трансокеанского канала. США аннексировали Техас и в 1848 году отторгли у Мексики больше половины ее территории. Зловещее предсказание Морасана начинало сбываться.

Между тем Сомоса приобрел среди простых никарагуанцев такую популярность, что и консерваторы, и либералы (вожди этих партий были людьми богатыми) стали рассматривать его как серьезную угрозу самому понятию частной собственности. Генерал либералов Муньос в июне 1849 года объединился с консерваторами во главе с Фруто Чаморро и начал атаку на Сомосу в Ривасе, откуда все богатые фамилии сбежали перед этим в Коста-Рику. 14 июля Сомоса сдался и 17-го был расстрелян по приговору военного суда (а фактически без всякого суда).

Характерно, что адвокатом Сомосы выступал его противник на полях гражданской войны консерватор Фруто Чаморро, а обвинителем – бывший соратник по армии либералов Муньос. Сомоса пытался доказать, что действовал как генерал армии либералов под руководством того же Муньоса. Он даже предоставил суду военные карты, на которых были зафиксированы приказы Муньоса. Но последний отказался признать карты в качестве доказательств, и Бернабе Сомоса был казнен как мятежник и бандит.

Казнь Сомосы была подана общественности как триумф цивилизации над варварством. Однако объединившаяся против собственного народа никарагуанская элита чувствовала, что победа непрочна. Олигархи срочно искали нового внешнего покровителя и не нашли ничего лучшего, как обратить свой взор в сторону Вашингтона. Новое консервативное правительство Никарагуа заверило, что в стране больше не будет эксцессов против «наших братьев североамериканцев». Победившая олигархия обратилась к идее постройке трансокеанского канала и решила, что лучше доверить это дело американцам, которые, помимо всего прочего, выгонят из Москитии назойливых англичан.

Для беспокойства в отношении Лондона были все основания. Сразу же после обретения Центральной Америкой независимости от Испании английская фирма «Барклай энд Компани» начала изучать возможность постройки канала через территорию Никарагуа. В 1830 году концессию на строительство канала получила голландская компания. В Париже в 1833-м вышел довольно популярный памфлет, излагавший все преимущества будущей водной артерии между Тихим и Атлантическим океанами.

Не дремали и в Вашингтоне. Уже в 1826 году конгресс США обсуждал сооружение канала в Центральной Америке. В 1835-м сенаторы предложили заключить с центральноамериканской федерацией соответствующий договор. Вопрос канала опять поднимался в сенате США в 1839-м и 1846 годах. Уже тогда в соответствии с пресловутой доктриной Монро США считали, что только у них есть право вмешиваться во внутренние дела своих соседей по Западному полушарию.

Но самым знаменитым пропагандистом канала оказался племянник Наполеона Луи Бонапарт, ставший позднее императором Франции Наполеоном III. В 1846 году он писал в памфлете «Никарагуанский канал: проект соединения Атлантического и Тихого океанов посредством канала»: «Так же как Константинополь был центром античного мира, так и город Леон или, скорее, Масайя станет центром мира нового; и если полоска земли, отделяющая два (никарагуанских) озера от Тихого океана, будет перерезана, она (Масайя) будет владычествовать над всем побережьем Северной и Южной Америки. Как и Константинополь, Масайя расположена между двумя естественными гаванями и может служить убежищем для самых больших флотов, защищая их от нападения. Государство Никарагуа может стать даже лучшим, чем Константинополь, маршрутом для великой мировой торговли».

Конечно, будущий император французов был личностью очень противоречивой и увлекающейся. Но пассаж из его произведения ясно говорит о том, что никарагуанский канал владел в середине XIX века умами всей мировой общественности.

Тема канала перешла из умозрительной в практическую после 24 января 1848 года, когда некто Джеймс Маршалл нашел в только что отторгнутой американцами у Мексики Калифорнии золото. В новый штат хлынули десятки тысяч искателей приключений и легкой наживы. С 1848-го по 1852 год в Калифорнию приехали более 200 тысяч человек. Но железной дороги между восточным и южным побережьем США тогда не было и путь из Нью-Йорка до Сан-Франциско занимал много недель, к тому же пролегая по населенной воинственными индейцами территории. В этих условиях взоры США обратились сначала к Панаме – давнишнему естественному перешейку между Тихим и Атлантическим океанами, – а затем к Никарагуа.

Таким образом, если в XVI веке золото привело испанскую империю в Никарагуа, то в XIX веке тот же самый металл сделал Никарагуа мишенью интересов другой империи – американской.

Консервативное правительство Никарагуа решило использовать неожиданно вспыхнувший американский интерес для противодействия англичанам, никак не желавшим покидать Москитию. Британия посредством марионеточного «королевства» предъявила претензии на все атлантическое побережье Центральной Америки от Мексики до Панамы. Это означало бы смерть для всей никарагуанской внешней торговли. И угроза эта была весьма реальной. Негритянское население Москитии говорило по-английски, и вместо католической там прочно господствовала англиканская церковь. В 1848 году в Москитию прибыли и протестанты – моравские братья. Поэтому население Москитии не считало никарагуанцев соотечественниками и не было связано с остальной территорией страны какими-либо экономическими узами.

В 1841 году, как уже упоминалось, британцы на военном корабле привезли в Сан-Хуан-дель-Норте «короля» Москитии Роберта I, который и предъявил претензии своего «государства» на этот важнейший для Никарагуа город. Когда никарагуанский комендант порта заявил протест, британцы попросту арестовали его и выгнали из города. Годом раньше англичане организовали «Британскую центральноамериканскую земельную компанию», которая обещала раздать любому желающему подданному британской короны земельные участки в Никарагуа. Правда, компания не нашла денег и проекты так и остались на бумаге, однако ничто не мешало повторить этот вариант в будущем.

Британцы активно осваивали и побережье Гондураса, а также пытались захватить острова в стратегически важном для всех центральноамериканских стран тихоокеанском заливе Фонсека.

При этом англичане, как и предвидел Морасан, использовали в своих интересах разобщенность центральноамериканских стран. Например, Гондурас в 1843 году подписал с Москитией договор о торговле, дружбе и союзничестве. В 1844 году Никарагуа отправила в Лондон специальную миссию для разрешения вопроса о Москитии, но никаких результатов переговоры не дали.

Опасность для Никарагуа несло в себе и развитие мировой технической мысли. Появились паровые суда, и теперь из Европы и США вне зависимости от причуд розы ветров можно было быстро доставить к берегам Никарагуа любой груз – в том числе и армию вторжения. В апреле 1847 года конгресс США дал американской компании «Юнайтид Стейтс Мейл Стимшип Компани» лицензии на транспортировку грузов к атлантическому побережью Центральной Америки. В следующем году британцы открыли прямое пароходное сообщение между Саутхэмптоном и Сан-Хуан-дель-Норте. Мнения никарагуанцев по этому вопросу никто не спрашивал.

«Золотую лихорадку» в Калифорнии «сильный человек» из стана правящих консерваторов Фруто Чаморро воспринял как благоприятную возможность для привлечения американских инвестиций. Он говорил о «революции», которую наконец-то привнес в Никарагуа прогрессивный американский капитализм. В марте 1849 года никарагуанцы действительно увидели эту «революцию» – в лице первой группы американских золотоискателей, решивших добраться в вожделенную Калифорнию через Никарагуа. 136 человек под руководством некоего Джорджа Гордона отправились из Нью-Йорка 20 февраля 1849 года, прибыли в Сан-Хуан-дель-Норте 19 марта и отплыли из тихоокеанского никарагуанского порта Реалехо 20 июля, прибыв в Сан-Франциско 5 октября. Таким образом, путешествие заняло семь месяцев, но главным образом потому, что золотоискатели долго ожидали попутных судов и дилижансов.

«Прогрессивные» американцы запомнились в Никарагуа бесконечными пьяными драками и активным интересом к местным женщинам. У многих никарагуанцев (которые сначала встретили янки очень радушно) зародились обоснованные сомнения в дружественности гринго.

Тем не менее консервативное правительство решило с помпой встретить дипломатического представителя США в Никарагуа – 28-летнего Сквайера, который прибыл в страну 22 июня 1849 года. Сквайер проследовал триумфальной процессией в сопровождении сливок никарагуанского общества через празднично украшенную Гранаду и прибыл в столицу Леон, где его приветствовали орудийным салютом и перезвоном колоколов. Один из лучших офицеров никарагуанской армии подполковник Селайя торжественно вез рядом с американским дипломатом «победоносный стяг» США (так писали об этом местные газеты). Официальный орган правительства газета «Болетин Офисьяль» провозгласила день прибытия Сквайера «днем величайших надежд для Никарагуа». Сам Сквайер был потрясен таким торжественным приемом, радушием обывателей и тем, что в столице Никарагуа оказывается есть и мощеные улицы.

Американский посланник (которого никарагуанские газеты считали «горячим сторонником счастья Никарагуа») был откровенен и раскрыл цель своей миссии прямо на вручении верительных грамот главе государстве – событии обычно чисто протокольном. Во-первых, он подтвердил доктрину Монро, заявив, что «Американский континент принадлежит американцам» и что любая попытка посягнуть на интересы любой американской страны будет восприниматься как угроза США. Наверное, никарагуанцам слышать это было приятно – наконец-то, надеялись они, «дядя Сэм» поставит на место «Джона Буля». Но прибыл Сквайер в Никарагуа все же не за этим: «Одной из целью моей миссии является содействие предприятию, важному для всего мира – предприятию, успешное осуществление которого может дать этой стране возможность достичь степени процветания, равной которой не будет в целом мире». Конечно, Сквайер имел в виду канал и с «радостью» сообщил никарагуанцам, что «инициатива» в этом направлении уже предпринята.

«Верховный директор» ответил, что дружба к США переполняет сердце каждого никарагуанца.

Миссия Сквайера и правда оказалась более чем успешной. 26 августа 1849 года при активном содействии американского дипломата правительство Никарагуа подписало с группой американских бизнесменов во главе с Корнелиусом Вандербильтом соглашение о передаче эксклюзивных прав на строительство трансокеанского канала. Компания должна была заплатить никарагуанскому правительству 10 тысяч долларов сразу же после подписания этого соглашения и выплачивать такую же сумму ежегодно вплоть до введения канала в эксплуатацию. Вандербильту отводилось 12 лет на привлечение инвестиций и постройку канала. Американцы получили и эксклюзивное право на строительство обычных и железных дорог в зоне канала, а также на организацию пароходного сообщения по никарагуанским рекам и озерам. После постройки канала компания Вандербильта гарантировала никарагуанскому правительству 10 % чистой годовой прибыли.

Однако договор с самого начала оказался для Никарагуа невыгодным, хотя и вызвал крайне негативную реакцию Лондона. Вандербильту не удалось собрать необходимые средства. Он оправдывался тем, что озеро Никарагуа якобы недостаточно глубоко, чтобы принимать современные пароходы. Денег никарагуанцы так и не получили. Вандербильт добился от консервативного правительства выделения положений договора о наземном и речном сообщении в отдельную главу. Это означало, что американцы будут не строить канал, а зарабатывать деньги на перевозке людей по существующим рекам и дорогам. Согласившись и на это, Фруто Чаморро 1 мая 1851 года подписал с компаньоном Вандербильта Джозефом Уайтом договор об образовании новой компании «Аксесори Транзит Компани».

Однако далеко не все в Никарагуа разделяли оптимизм консерваторов относительно светлого будущего, основанного на долларах Вандербильта (пока чисто гипотетических). Лидер никарагуанских либералов того времени Франсиско Кастельон был крайне возмущен разнузданным поведением первой группы американцев, появившихся в Никарагуа в 1849 году. Он писал, что сама независимость Никарагуа поставлена под вопрос.

Но казалось, что, по крайней мере, сбывается сценарий успешной борьбы с Лондоном руками Вашингтона. Американцев, облюбовавших Никарагуа для себя, не устраивало какое бы то ни было присутствие англичан в Москитии и тем более в Сан-Хуан-дель-Норте – ключевом порту для компании Вандербильта. 19 апреля 1850 года американский представитель Джон Клейтон подписал с британским представителем Генри Литтоном Бульвером договор. Согласно этому документу обе стороны отказывались от любых территориальных приобретений, «оккупации, строительства укреплений, колонизации» и «доминирования» над Никарагуа, Коста-Рикой, Берегом Москитов и любой иной части Центральной Америки, в том числе и посредством установления протектората или военного союза.

Обе стороны также отказывались от эксклюзивных прав на будущий канал через никарагуанскую территорию, который должен был быть свободен для судов всех стран (причем даже в том случае, если бы США и Великобритания начали войну друг против друга).

Договор Клейтона – Бульвера знаменовал полную капитуляцию Великобритании перед молодым североамериканским хищником. Однако перед ратификацией договора британский премьер Пальмерстон сделал оговорку, что документ не касается британских владений в Гондурасе и их «периферии». Клейтон тоже сделал оговорку, в которой США подтверждали права Лондона на британский Гондурас, под периферией оного понимали только небольшие острова у побережья страны, но никак не территорию любого другого центральноамериканского государства. К тому же Клейтон объявил, что и та и другая оговорки все равно не имеют никакой юридической силы, так как не будут ратифицированы сенатом США.

Никарагуанцев потрясло в договоре Клейтона – Бульвера то, что насчет их страны договаривались без ее участия. К тому же никаких денег компания Вандербильта в никарагуанский бюджет не переводила. Зато для самого Вандербильта Никарагуа стала золотой жилой, которая не снилась ни одному калифорнийскому золотоискателю.

Уже в ноябре 1850 года американцы добирались через территорию Никарагуа за 12 дней (из которых шесть уходило на наземный путь). Такой срок был связан с тем, что первоначально от озера Никарагуа путь золотоискателей лежал в Гранаду и тихоокеанский порт Реалехо, расстояние между которыми составляло около 200 километров, но затем было принято логичное решение переориентировать транспортный поток на гавань Сан-Хуан-дель-Сур. От нее до озера Никарагуа было всего 20 километров. Всего от атлантического Сан-Хуан-дель-Норте до тихоокеанского Сан-Хуан-дель-Сур было 200 миль (примерно 320 километров).

1 января 1851 года на озере Никарагуа появился первый пароход Вандербильта «Директор». Уже в конце года территорию Никарагуа можно было пересечь всего за 24 часа, заплатив за это компании Вандербильта 40 долларов. 14 июля 1851-го Вандербильт торжественно открыл бесперебойное пароходное сообщение между Нью-Йорком и Сан-Франциско. 10 дней занимало морское путешествие от Нью-Йорка до Сан-Хуан-дель Норте. 20 дней уходило на пересечение Никарагуа (главным образом из-за пересадок, которых надо было ждать по нескольку дней). 15 дней пароход шел от Сан-Хуан-дель-Сур до Сан-Франциско (с заходом в мексиканский порт Акапулько). Таким образом, весь маршрут занимал 45 суток (и стоил при самой дешевой каюте 180 долларов), но Вандербильт поклялся, что вскоре сократит его до 25 дней. В августе 1853 года Вандербильт превысил установленную им самим планку, уложившись в 22 дня и 3 часа, а годом позже добраться от Нью-Йорка до Сан-Франциско можно было ровно за три недели.

В 1854 году через Никарагуа каждый месяц переправлялись уже больше тысячи американцев. Причем все они отмечали очень теплое и радушное отношение к ним местного населения.

Однако никарагуанское правительство не получило ни капли из того золотого дождя, который пролился на Вандербильта и в конце концов позволил ему отойти от дел и купить себе роскошную яхту. Служащие компании вообще игнорировали никарагуанских чиновников, ведя себя на территории суверенной страны как дома. 24 апреля 1854 года министр иностранных дел Никарагуа в официальной ноте правительству США жаловался на то, что «служащие компании обращаются с властями республики без должного уважения и приличия… они третируют правительственных чиновников».

О поведении янки на территории Никарагуа свидетельствует следующий эпизод. В 1854 году на пароходе, шедшем по реке Сан-Хуан, один американец в присутствии консула США в Сан-Хуан-дель-Норте Борланда убил никарагуанца. Однако Борланд заявил, что у полиции города Сан-Хуан-дель-Норте нет никакого права арестовать гражданина США. Не успокоившись на этом, консул попросил президента США прислать в порт военный корабль для защиты американских граждан (!). В июле 1854 года американский корабль обстрелял город из орудий после того, как никарагуанцы отказались выплатить США репарации. Это был первый, но, увы, не последний пример пресловутой американской «дипломатии канонерок».

Но власти США, которые в 50-е годы находились под полным контролем политиков из южных штатов, уже решили для себя, что зона будущего канала слишком важна для национальных интересов Америки, чтобы принадлежать какой-то там Никарагуа. К тому же американские транзитеры считали, что столь благодатная земля, которой Всевышний одарил Никарагуа, требует колонизации северной расой и введения рабства. Затем по образцу Техаса можно было бы присоединить наполненную американскими колонистами и их рабами землю к США.

Новый американский посланник в Никарагуа Солон Берланд при вручении верительных грамот 14 сентября 1853 года говорил уже совсем по-другому, чем Сквайер: «Нация, которая занимает такое выгодное географическое положение, не может… владеть этим богатством только и исключительно в своих интересах, закрывая доступ всем остальным».

В начале 1854 года американцы заставили Никарагуа подписать договор, по которому США получали право на провод своих войск через территорию страны.

В этом же году американцы по образцу вытесненных ими британских коллег попытались приступить к колонизации Никарагуа, хотя договор Клейтона – Бульвера это запрещал. Участник войны против Мексики 1846-1848 годов полковник Уильям Кинней создал «Компанию колонизации Центральной Америки», которая купила у короля Москитии 30 миллионов акров земли в устье реки Сан-Хуан. При этом «короля», который был британской марионеткой, нагло обманули, заключив с ним договор через третьих лиц, так что он и не подозревал, что продает землю американцам.

Правительство Никарагуа в марте 1854 года униженно умоляло США вспомнить о «горячей дружбе» между двумя странами и пресечь деятельность Киннея. Просили никарагуанцы встать на их сторону и своих центральноамериканских соседей. Откликнулась Коста-Рика, которая сама претендовала на устье реки Сан-Хуан. В декабре 1854 года костариканский посланник в Вашингтоне вручил госсекретарю ноту протеста. В ней говорилось, что Коста-Рика не признает никаких индейских королевств и считает любые заключенные ими договоры ничтожными. Костариканцы грозили выгнать любых колонистов силой оружия.

Госсекретарь сообщил, что правительство США не несет ответственности за деятельность частных предприятий.

В этих условиях никарагуанцы решили разыграть карту Лондона против Вашингтона и предложили Великобритании заключить двусторонний договор, по которому принадлежность Берега Москитов пока оставалась неопределенной (Никарагуа надеялась, что тамошние индейцы все равно добровольно присоединятся к республике), а Сан-Хуан-дель-Норте (или Грейтаун, по версии англичан) превращался в свободный порт, открытый для торговли всех стран. Однако Лондон отказался подписывать с Никарагуа какой бы то ни было документ, не упоминавший о Москитии. Правда, встревоженные активностью Киннея англичане побудили свою марионетку «короля» Москитии расторгнуть договор с «Компанией колонизации Центральной Америки».

Сам Кинней получил от правительства США предупреждение, что в случае его конфликта с Великобританией или Никарагуа компания не может рассчитывать на помощь официального Вашингтона. Кинней откровенно лгал, когда утверждал, что на территорию его компании прибудут только мирные колонисты. На самом деле он обещал каждому колонисту 640 акров земли в обмен на обязательство военной службы в течение 12 месяцев. В январе 1855 года Кинней писал одному из будущих колонистов: «Я не думаю, что придется сражаться с оружием в руках, но мы полагаем, что организация такой колонии в этой части мира через несколько лет приведет к контролю над всей Центральной Америкой со стороны американского народа». Своему другу Кинней говорил, что ему нужна всего пара сотен американцев, предпочтительно техасцев, чтобы захватить всю Никарагуа.

Упомянутое выше письмо попало в газеты, что вызвало протест никарагуанского правительства. Властям США пришлось начать официальное расследование деятельности Киннея, который обвинялся в подготовке вооруженного нападения на Никарагуа. Тем самым он нарушал закон США о нейтралитете, так как Соединенные Штаты не находились в состоянии войны с Никарагуа. В апреле 1855 года дело было передано в суд, полностью оправдавший бывшего полковника. Однако под давлением никарагуанцев правительство США обязалось силой воспрепятствовать отплытию группы Киннея в сторону Никарагуа. Тем не менее полковник обманул бдительность американских ВМС и сбежал на Ямайку.

Следует подчеркнуть, что мысли Киннея относительно неполноценности всех латиноамериканцев и необходимости для США колонизовать Центральную Америку высшей белой расой разделял весь политический истеблишмент тогдашних США, особенно на рабовладельческом юге страны. Законы США запрещали распространение рабства на северные штаты страны, поэтому плантаторы-южане были ярыми пропагандистами аннексии Кубы и Центральной Америки. Но если Куба находилась под властью европейской державы – Испании, то слабые центральноамериканские страны были, по мнению Вашингтона, легкой добычей.

Посланник США в Никарагуа Джон Хилл Уилер записал в своем дневнике: «Страна должна быть под американским влиянием». Другой американец, Николас Кэрролл, проехавший через Никарагуа в 1855 году, писал в газете «Сакраменто Дейли Юнион», что ему не понравилось в этой благодатной стране только одно: «…неполноценная раса, населяющая ее, которая разорила этот рай. Но теперь грядет другая эпоха – свежие, молодые и энергичные люди той расы, которая везде оставила свой след, и везде этот след хороший». Через девять дней после написания этого письма «энергичный и свежий» 35-летний Кэрролл умер в Никарагуа от холеры.

Газета «Нью-Йорк Таймс» полностью встала на сторону полковника Киннея с его благородной цивилизаторской миссией: «Центральной Америке предназначено занять влиятельное место среди семьи наций мира, если ее преимущества местоположения, климата и почвы будут облагорожены нордической расой, которая заменит темнокожую, нечистокровную и находящуюся в упадке расу, которая сейчас является для этой земли проклятием». Газета желала успехов «полковнику Киннею и его друзьям». Как видно, взгляды Адольфа Гитлера появились отнюдь не на пустом месте.

Мнение газет и всякого рода «путешественников» разделял и президент США Пирс, хотя высказывался он, конечно, более обтекаемо: «Сложно предложить любой другой объект для интереса внутреннего и внешнего, более важный для Соединенных Штатов, чем транспортное сообщение и коммуникация между восточным и западным побережьем (США)».

Неудивительно, что американские посланники в Никарагуа в начале 50-х годов стали сообщать в Вашингтон о враждебности к США никарагуанского правительства и большинства населения.

Но на руку американцам играла сохранявшаяся политическая нестабильность в Никарагуа, где либералы (их называли еще демократами, или Народной партией) и консерваторы (легитимисты) продолжали соперничать друг с другом. Чтобы покончить со старинной враждой между либеральным Леоном и консервативной Гранадой, верховный директор, консерватор Хосе Пинеда в 1852 году перенес столицу из Леона в Манагуа. Однако народное восстание под руководством либералов вернуло столицу на прежнее место. Пинеда подавил восстание с помощью войск из Гондураса.

В 1853 году консерватор Фруто Чаморро, лидер гранадской олигархии, был избран верховным директором. Либеральная партия не признала результатов голосования ввиду многочисленных подлогов и фальсификаций. В ответ Чаморро попросту выслал лидеров либералов, в том числе и своего соперника на выборах Франсиско Кастельона, из страны.

22 января 1854 года Чаморро опять предложил изменить конституцию 1838 года и расширить полномочия верховного директора, которого предлагалось переименовать в президента, а государство Никарагуа – в Республику Никарагуа. Срок полномочий главы государства продлевался с двух до четырех лет. Но главное – президент получал право ликвидировать гражданские свободы в случае угрозы внутренней безопасности государства. К тому же по новой конституции увеличивался имущественный ценз для избирателей, что лишало права голоса тысячи никарагуанцев. Наконец, в новом проекте конституции уже не содержалось положения о защите общинного землевладения.

Либералы, в общем справедливо, расценили эти новации как попытку установления постоянной диктатуры консерваторов. Возражали либералы и против переименования страны. В их рядах было много последователей Морасана, мечтавших о восстановлении сильной и единой центральноамериканской федерации. Эта идея казалась тем более актуальной на фоне предсказанного Морасаном роста экспансионизма США в Латинской Америке. Переименование же Никарагуа в республику означало окончательное закрепление независимости и отказ от всех планов по восстановлению центральноамериканского единства. Причем именно так изменение названия страны и обосновал Чаморро.

28 февраля 1854 года парламент Никарагуа санкционировал изменение названия главы государства. 30 апреля Чаморро подписал закон о введении новой конституции в силу. Либералы ответили на это призывом к общенародному восстанию против правительства.

5 мая группа либералов во главе с ветераном гражданской войны 1845-1849 годов генералом Максимо Хересом высадилась в порту Реалехо. В этот же день северную границу страны перешел со своим отрядом Франсиско Кастельон, объявивший себя законным президентом страны. Никто не ожидал, что новая война затмит по ожесточенности все предыдущие сражения и что сама независимость Никарагуа окажется в смертельной опасности.

Солдаты армии либералов имели в качестве знака отличия красные ленты, консерваторы – белые.

К началу войны в Никарагуа, по данным бывшего посланника США Сквайера, жили примерно 300 тысяч человек, 30 тысяч из которых были белыми, 18 тысяч – неграми, 96 тысяч – индейцами и 156 тысяч – метисами. В самом большом городе страны Леоне насчитывалось 35 тысяч жителей, в Гранаде – 15 тысяч, в Ривасе – 4 тысячи.

Максимо Херес выпустил манифест, в котором объявлял президента Чаморро низложенным, а новую конституцию отмененной.

Участие иностранцев в никарагуанских гражданских войнах было делом обычным, причем, как правило, интервенты поддерживали консерваторов. Вот и теперь Чаморро призвал на помощь гватемальские войска уже упоминавшегося выше диктатора Карреры. Но на сей раз прибегнуть к внешнему содействию решили и либералы.

В декабре 1854 года Кастельон подписал соглашение с американским журналистом Байроном Коулом, которого финансировали два агента компании Вандербильта. Коул обязался предоставить в распоряжение либералов 200 вооруженных американцев, которым после победы либералов гарантировались земельные участки в северных департаментах Сеговия и Матагальпа. Эти департаменты были малонаселенны и покрыты труднопроходимыми лесами, и Кастельон рассчитывал, помимо всего прочего, на то, что американцы примут участие в их освоении.

Американские наемники должны были прибыть в Никарагуа через 40 дней после подписания соглашения. Либералы гарантировали для каждого американца ежедневное питание, включая мясо. С юридической точки зрения американцы должны были рассматриваться как никарагуанские граждане и подчиняться всем законам страны.

Коул обратился к уже известному тогда своими «подвигами» американскому флибустьеру Уильяму Уокеру.

Уокер был южанином не только по рождению, но и по убеждению. Он родился 8 мая 1824 года в Нэшвилле (штат Теннеси) в семье банкира. Уокер был человеком явно талантливым и уже в 14 лет с отличием окончил университет Нэшвилла. Потом в течение двух лет он обучался медицине в лучших университетах Европы – Эдинбурге (его дед был шотландцем), Геттингене, Гейдельберге и Париже. Во время пребывания юноши в Европе Старый Свет захлестнула волна революций 1848 года, которые побудили Уокера заинтересоваться политикой. Он читал Гарибальди, Мадзини, Маркса и Луи Блана. Именно с тех пор Уокер стал восхищаться смелыми одиночками вроде Гарибальди, которые с небольшой группой соратников могли изменить судьбы целых народов.

В 19 лет Уокер получил диплом врача, но, видимо, участь чеховского Ионыча его не привлекала, и он отправился в Новый Орлеан учиться праву. Там же он подвизался на журналистском поприще вместе с Уолтом Уитменом. Так же как и многие другие, не нашедшие себя в этой жизни американцы, Уокер в 1849 году перебрался в Калифорнию. Золота там он не добыл, зато поучаствовал в трех дуэлях, в двух из которых его ранили.

В Калифорнии Уокер решил повторить подвиг Гарибальди и завоевать приграничные с США мексиканские штаты Нижняя Калифорния и Сонора. Там он хотел создать свое государство и заселить его американскими колонистами. Потом по образцу Техаса 1836 года новую республику, причем обязательно рабовладельческую, можно было присоединить к США.

Сама идея казалась привлекательной – только что Мексика проиграла войну в США, и в ней, как и в Никарагуа, воевали между собой либералы и консерваторы.

В 1853 году президент США Пирс потребовал у Мексики уступки еще одной порции территории, по которой должна была проходить трансконтинентальная железная дорога между западным и восточным побережьем Соединенных Штатов. Под угрозой войны мексиканцам пришлось продать за 10 миллионов долларов 45 тысяч квадратных миль.

Уокер решил не отставать от своего президента и приехал в Мексику, чтобы попросить у ее правительства разрешения на заселение северных штатов страны американскими колонистами, якобы для предотвращения набегов индейцев на южные штаты США. Получив отказ, Уокер вернулся в Калифорнию и решил захватить Нижнюю Калифорнию и Сонору силой.

15 октября 1853 года он с 45 добровольцами высадился в Нижней Калифорнии и захватил столицу штата Ла-Пас. Там Уокер провозгласил создание независимой Республики Нижняя Калифорния, а себе присвоил титул президента. В новой «республике» были введены законы штата Луизиана, включая рабовладение. Получив подкрепление из числа незадачливых золотоискателей и авантюристов, Уокер пытался завладеть и Сонорой, что ему не удалось.

Мексиканское правительство перебросило из Акапулько части федеральной армии с артиллерией. С февраля 1854 года флибустьерам пришлось вести тяжелые оборонительные бои против регулярной армии и мексиканского ополчения.

8 мая вместе с 33 уцелевшими спутниками Уокер бежал на территорию США. Его отдали под суд, но, естественно, оправдали. Зато Уокер добился, наконец, того, о чем мечтал всю жизнь, – всеамериканской славы. О нем восторженно писали газеты и даже ставились театральные пьесы.

Именно к этому человеку и обратился от имени никарагуанских либералов Коул в декабре 1854 года.

3 мая 1855 года Уокер с 58 флибустьерами отплыл из Сан-Франциско в Никарагуа. Свое воинство он гордо именовал «Американской фалангой» (явно сравнивая себя с Александром Македонским) или «Бессмертными» (так называлась гвардия противника греков и македонцев персидского царя Дария). 13 июня 1855 года (по другим данным – 10 июня) уокеровцы высадились в тихоокеанском порту Реалехо, где выпили все запасы спиртного. Их, естественно, потянуло на женский пол, и еще долго в Реалехо рождались светловолосые дети.

Правительство либералов пожаловало Уокеру участок в 52 тысячи акров.

Газета «Нью-Йорк Геральд» писала: «Благодаря полковнику Уокеру мы скоро отделаемся от многих бесполезных бездельников. Вот уже два года как на углах главных улиц Нью-Йорка и около общественных зданий собираются толпы бродяг и лоботрясов, приехавших из разных концов страны. Эта порочная толпа состоит из директоров лопнувших банков, отставных генералов и разложившихся попов. На их лицах застыл ужас, который им внушает честный труд. Эти люди без благородных намерений, без энергии, без профессии… обивают углы, как голодные волки, в надежде, что вспыхнет мятеж или пожар, чтобы дать волю своим грабительским инстинктам».

Конечно, Уокера меньше всего интересовала победа никарагуанских либералов. Один из его спутников говорил, что миссией отряда является спасение никарагуанцев от тирании дикости и невежества. Уокер хотел завладеть не только Никарагуа, но и всей Центральной Америкой. Неслучайно его девизом была фраза «Все пять или ни одной!» (имелись в виду пять центральноамериканских республик).

Первым делом Уокер решил захватить тихоокеанский порт Сан-Хуан-дель-Сур, чтобы поставить под контроль компанию Вандербильта и заставить миллионера поделиться доходами. Под своим началом новоиспеченный полковник собрал около 100 американцев и 170 никарагуанцев. По пути Уокер с согласия Кастельона решил захватить Ривас. Однако консерваторов предупредили (возможно, британский консул в столице либералов – Леоне), и они неплохо подготовились к отражению атаки, соорудив баррикады. 29 июня 1855 года отряд «бессмертных» Уокера численностью чуть более 300 бойцов пошел на штурм Риваса (у консерваторов имелось примерно 500 бойцов), но был отбит.

Обе стороны понесли значительные потери. Были убиты шестеро американцев, двенадцать – ранено. Пятерых раненых пришлось оставить в Ривасе, где их казнили. Таким образом, сражение стоило Уокеру одной пятой его отряда. Консерваторы потеряли примерно 70 человек убитыми и столько же ранеными.

Следует отметить, что в Ривасе против американцев одинаково героически сражались и местные консерваторы, и либералы. Никарагуанцы из армии либералов, пришедшие вместе с Уокером в Ривас, фактически отказались сражаться и предоставили флибустьеров их собственной судьбе. К тому же на помощь консерваторам из Сан-Хуан-дель-Сур пробились 80 бойцов полковника Аргуэльо, которые отрезали никарагуанских либералов от американцев.

Уокеру пришлось отступить в Сан-Хуан-дель-Сур, но там не оказалось его брига «Веста», и флибустьеры конфисковали костариканскую шхуну, чтобы покинуть порт. В это время два пьяных американца подожгли бараки никарагуанской армии, и Уокер приказал их расстрелять. Одновременно Уокер приятно поразил местных жителей, приказав ухаживать за ранеными солдатами противника.

Уокер подозревал, что консерваторов в Ривасе предупредил командующий либеральной армией Муньос, который не скрывал своей ненависти к наемникам-гринго. 2 июля 1855 года Муньос писал президенту Сальвадора Сан Мартину, что не смирится с американским присутствием в Никарагуа. Но 18 августа 1855 года Муньос неожиданно погиб в бою, причем ходили слухи о покушении. Уокер выдвинулся на лидирующие позиции в командовании либеральной армии, и к нему присоединился даже соратник народного героя Бернабе Сомосы Хосе Мария Валье.

На стороне либералов воевал и прусский офицер Бруно фон Нацмер, давно живший в Никарагуа.

Пока Уокер приходил в себя после поражения под Ривасом, армия консерваторов в количестве не менее 1000 человек под командованием генерала Корраля вышла из Гранады в направлении столицы либералов Леона. Вскоре Корраль достиг Манагуа. До Леона ему оставалось всего два дневных перехода. Казалось, что война уже проиграна, но неожиданно среди солдат Корраля вспыхнула холера, и им пришлось отойти назад к Гранаде.

Но Уокер и не собирался спешить на помощь либералам в Леоне. Главным для него было установить прочный контроль над транзитным трансокеанским маршрутом на юге Никарагуа, ибо только так он мог получать пополнение людьми и боеприпасами из США.

Уокер привык к поражениям, и, пополнив свою армию новыми американскими флибустьерами, он неожиданным для консерваторов маневром с моря занял 29 августа город Сан-Хуан-дель-Сур. На сей раз никарагуанцы под командованием бывшего соратника Сомосы Валье (примерно 170 человек) дезертировать не собирались и рвались в бой.

Далее Уокер двинулся на городок Ла-Вирхен, где нанес консерваторам первое поражение. На сей раз он сам поджидал противника в городке на заранее подготовленных оборонительных позициях. Была рассеяна армия в 600 человек (из них 60 погибли), причем Уокер не потерял ни одного американца убитым, хотя сам был дважды ранен. Также получили ранения три или четыре его сторонника. Среди либералов-никарагуанцев были убиты два и ранены три человека. «Фаланга» захватила 150 ружей. Эта победа подняла военную репутацию Уокера, тем более что он сам вел своих людей в бой и приказал не добивать раненых и пленных, что было для Никарагуа того времени обычным делом.

Тем временем скончался Кастельон и новым временным главой либерального правительства стал Насарио Эското.

После горьких уроков Риваса Уокер решил больше не принимать в свой отряд мобилизованных никарагуанцев, опираясь только на добровольцев. Но таковых было мало, за исключением отряда Валье. К концу сентября у Уокера имелось около 60 американцев, но 3 октября прибыл новый свежий отряд из Калифорнии в количестве 35 человек.

Уокер и далее продолжил воевать скорее маневром, чем прямыми боестолкновениями. Он захватил обычный рейсовый пароход компании Вандербильта и 13 октября 1855 года ударом с озера Никарагуа занял столицу консерваторов Гранаду, в то время как основная армия противника продолжала ждать его в Ривасе. В плен к Уокеру попали почти все правительство и члены семей многих министров. Уокер потребовал немедленной капитуляции армии консерваторов, угрожая расстрелом пленных. Его послание Корралю вызвался передать посланник США в Гранаде Уилер.

После захвата Гранады Уокер в присущем ему цветистом стиле обратился с манифестом к никарагуанскому народу: «Я заинтересован в сохранении интересов государства, в защите интересов рабочих, безопасности граждан, развитии искусства, науки, сельского хозяйства и т. п. и в поддержании порядка… Я продолжу захват других городов страны и предам смерти каждого, кто осмелится оказать сопротивление имперскому маршу моих войск…» Уокер чувствовал себя теперь увереннее, тем более что к нему прибыли еще 60 американцев из Калифорнии.

Консерваторы решили сорвать зло на компании Вандербильта, так как ошибочно полагали, что Уокер является ее ставленником. Отряд консерваторов вошел в порт Ла-Вирхен и расстрелял трех американцев, служащих компании Вандербильта. В ответ Уокер с неслыханной для того времени жестокостью приказал казнить 22 октября 1855 года попавшего в его руки министра иностранных дел консервативного правительства Матео Майоргу.

Консерваторы, как и все общественное мнение Никарагуа, были так потрясены этим, что предпочли сложить оружие. Либералы предложили Уокеру стать президентом Никарагуа, но тот отказался, зато предложил кандидатуру лидера консерваторов Корраля (предварительно согласованную с американским посланником Уилером). Но Корраль тоже отказался от сомнительной чести.

23 октября 1855 года «миротворец» Уокер продиктовал обеим воюющим сторонам «мирный договор», который вместе с Корралем торжественно поклялся соблюдать, преклонив колени.

Формально новое единое правительство Никарагуа должно было стать непартийным. Пост президента занял известный либерал Патрисио Ривас, а главнокомандующий армией консерваторов Корраль стал военным министром. Обе стороны сокращали свои вооруженные силы до 150 человек. Командующим армией стал сам Уокер. Вместо привычных красных и белых лент противоборствующих сторон солдаты единой армии должны были носить голубые ленты цвета национального флага. Всего в армии насчитывалось примерно 600 человек, включая американцев.

Четыре других министра формально представляли не партии, а департаменты страны.

Пятым министром стал соратник Уокера Паркер Френч, которому доверили финансы. Это было все равно, что назначить известных гангстеров Бонни и Клайда директорами банков. Френча разыскивали в штатах Миссури и Техасе за финансовое мошенничество, в Мексике он был замешан в грабежах. Были у него нелады с законом и в Калифорнии.

Корраль понимал, что пройдет немного времени – и Уокер формально захватит и так фактически принадлежащую ему власть в стране. Он тайно обратился за помощью к президенту Гондураса Гуардиоле. Но письмо было перехвачено агентами Уокера, и старого генерала 8 ноября 1855 года расстреляли по приговору «суда». Даже этот «суд», составленный из наемников Уокера, рекомендовал помиловать генерала, но тщетно. Дочери генерала упали перед Уокером на колени, но и это не изменило участи Корраля.

К Уокеру все время прибывало пополнение из США, и вскоре его «фаланга» превосходила по численности сильно урезанную мирным договором регулярную армию. К ноябрю 1855 года у Уокера было уже 600 бойцов – солидная сила по центральноамериканским меркам.

Уокер быстро испортил отношения с пригласившими его либералами. Он отказался помочь вернуться к власти экс-президенту Гондураса Тринидаду Кабаньясу, который сам ранее помогал никарагуанским либералам. Уокер и не подозревал, что этот шаг будет стоить ему жизни. Подал в отставку с поста министра иностранных дел соратник Морасана, ветеран либеральной партии Максимо Херес.

Председатель консервативной партии Хосе Мария Эстрада призвал продолжить вооруженную борьбу против флибустьеров. Он призвал помочь Никарагуа все остальные центральноамериканские страны.

Между тем Уокер приступил к реализации своих планов по превращению Никарагуа в американскую колонию. 23 ноября 1855 года был издан декрет, который гарантировал всем поселенцам-иммигрантам по 250 акров земли, а семейным – по 350 акров. Уокер открыто говорил, что заставит всех индейцев и метисов покинуть Никарагуа, а их место займут представители высшей белой расы. На белых колонистов, естественно, должны были работать негры-рабы. Уже через три месяца после принятия декрета в стране насчитывалось 1200 американцев. Около 400 человек из них вовсе не собирались заниматься сельским хозяйством и пополнили ряды армии Уокера. Теперь иностранцев в никарагуанской армии было 1300 человек. С такими силами можно уже было затевать агрессию против соседних государств.

Особенно сильно волновалась самая слабая центральноамериканская страна – Коста-Рика. Ее правительство устами посланника в Вашингтоне Луиса Молины официально обратилось с просьбой к Англии, Франции и Испании прислать военные корабли в устье реки Сан-Хуан, чтобы предотвратить возможную высадку флибустьеров на костариканской территории. 10 ноября 1855 года Молина писал своим европейским коллегам: «Вне всяких сомнений, североамериканцы одержимы ненасытной жаждой к захватам и обогащению. Эта страсть постоянно побуждает их к экспансии, и, кажется, всякие представления о справедливости и несправедливости у них либо совсем исчезли, либо искажены до неузнаваемости». Однако Англия и Франция вели тяжелую Крымскую войну против России, и им было не до Коста-Рики.

Тогда костариканцы решили разделаться с флибустьерами Уокера своими силами, надеясь все же на поддержку других центральноамериканских государств. 20 ноября президент Коста-Рики Хуан Рафаэль Мора обратился к народу с воззванием, в котором охарактеризовал «бессмертных» Уокера как «банду авантюристов» и «подонков человечества». Мора заявил, что Уокер готовит вторжение в Коста-Рику и необходимо упредить его и дать бой на никарагуанской территории.

Следует отметить, что в то время в Коста-Рике проживали всего около 100 тысяч человек, а бюджет страны не превышал 260 тысяч песо. Поэтому Мора решил создать союз всех центральноамериканских стран против флибустьеров. Он начал переговоры с соседями Никарагуа, и Гватемала сразу пообещала вступить в войну против Уокера вместе с Коста-Рикой. Гондурас и Сальвадор заявили, что если Коста-Рика и Гватемала начнут войну, то они к ним присоединятся.

Посланник США в Никарагуа Уилер был южанином и горячим сторонником идей Уокера. Он систематически дезинформировал госдепартамент, сообщая, что при помощи Уокера в Никарагуа наконец-то воцарился внутренний мир. Через два дня после расстрела Корраля Уилер без согласования с Вашингтоном признал составленное Уокером правительство. Госдепартаменту пришлось срочно дезавуировать своего представителя. Интересно, что поддержала Уокера и католическая церковь, щедро ссужая его деньгами. Один из самых лучших ораторов Гранады падре Аугустин Вихиль назвал Уокера «ангелом-хранителем» Никарагуа и «Северной звездой» В благодарность за это Уокер назначил Вихиля посланником в Вашингтоне.

Уокер основал собственную газету «Никарагуанец», выходившую каждую субботу. Там он тешил свои журналистские амбиции, прославляя себя в третьем лице и скромно величая «светлоглазым человеком Провидения».

Был у Уокера и еще более мощный покровитель – Вандербильт. Именно его компания предоставила Уокеру пароход, на котором была захвачена Гранада. Добровольцев Уокеру из Сан-Франциско Вандербильт перевозил бесплатно. В 1855 году Вандербильт отбыл в Европу. За время его отсутствия служащие компании Гаррисон и Морган прибрали акции компании к своим рукам и нанесли ее владельцу большой финансовый ущерб. Вернувшийся Вандербильт был взбешен и стал угрожать своим бывшим компаньонам полным разорением. В ответ те в декабре 1855-го обратились к Уокеру и предложили, чтобы тот передал им компанию Вандербильта. Предлогом послужило то, что Вандербильт не платил никарагуанскому правительству согласованной в договоре суммы.

18 февраля 1856 года Уокер представил на подпись Ривасу декрет, отзывающий лицензию у компании Вандербильта на том основании, что она задолжала правительству 412489 долларов. Имущество компании переходило правительству Никарагуа как залог впредь до уплаты долга. Таким образом, деятельность Вандербильта парализовалась и его место должна была занять новая компания во главе с Морганом и Гаррисоном. Вандербильт был потрясен черной неблагодарностью человека, которому он так помог. Миллионер немедленно прекратил рейсы пароходов в Никарагуа, переключив весь транспортный поток на Панаму. Через шесть недель блокады Уокер почувствовал недостаток в снабжении своих войск.

Морган смог подготовить свой первый пароход к рейсу из Нью-Йорка только 8 апреля 1856 года. Но Вандербильт не успокоился и направил своего агента в Гранаду с указанием всячески способствовать разладу между Уокером и никарагуанским правительством. Тогда Уокер передал все имущество Вандербильта в Никарагуа его конкурентам – Гаррисону и Моргану.

Между тем уже упоминавшийся выше полковник Кинней перебрался с Ямайки в Сан-Хуан-дель-Норте и провозгласил себя «губернатором» восточного побережья Никарагуа. Однако его люди дезертировали к более удачливому Уокеру. Кинней послал к лидеру «фаланги» эмиссаров с предложением объединить силы. Не страдавший отсутствием самоуверенности Уокер попросил передать «губернатору, полковнику или как он там себя еще называет» Киннею, что если тот попадет ему в руки, то будет немедленно повешен. Посланцы полковника не замедлили присоединиться к «фаланге».

14 февраля 1856 года Киннея выслали из страны по требованию главнокомандующего никарагуанской армией полковника Уокера. Позднее он был убит во время борьбы за пост губернатора Техаса.

Зато угрозу костариканцев уже битый в Мексике Уокер воспринял более чем серьезно. 12 февраля 1856-го он отправил в Коста-Рику мирную делегацию, в задачу которой входило убедить Мору в исключительно благородных намерениях флибустьеров. Но Мора прекрасно понимал, с кем имеет дело, и уже 26 февраля получил у парламента чрезвычайные полномочия на случай войны. Был выпущен чрезвычайный заем на 100 тысяч песо, причем те костариканцы, чей ежегодный доход превышал 100 песо, а также те, кто имел собственный дом, должны были подписаться на этот заем в обязательном порядке.

1 марта Коста-Рика объявила Никарагуа войну, а уже 4 марта костариканская армия численностью 2500 человек перешла границу и двинулась в направлении Риваса. В своем воззвании Мора сказал: «Соотечественники! К оружию! Пришло время, о котором я говорил вам. Мы отправляемся в Никарагуа, чтобы покончить с бесчестным сбродом, который обрек эту страну на мучительное рабство. Мы выступаем, чтобы воевать за свободу наших братьев…»

Президент Коста-Рики поднял черный флаг – по обычаям того времени, это означало, что пленных брать не будут. Правда, костариканцы обещали жизнь любому флибустьеру, который перейдет на их сторону с оружием в руках.

Костариканская армия фактически представляла из себя необученное ополчение вчерашних мирных граждан. Еще хуже дело обстояло с вооружением. У костариканцев были только кремневые ружья, на перезаряжание которых уходило много столь ценного в бою времени. Напротив, у американцев были современные винтовки, и частота их огневых залпов в разы превышала огневую мощь противника. В этих условиях костариканцы могли надеяться в наступлении только на штыковую атаку.

Уокер мог реально положиться только на 600 своих флибустьеров, но его «армия» еще и таяла с каждым днем от эпидемии холеры. 9 марта прибыли еще 250 добровольцев. Многие никарагуанские либералы восприняли действия костариканской армии как агрессию и выразили желание сражаться с интервентами. В ответ на это Уокер перенес столицу страны в либеральный Леон, снова сделал красный флаг либералов национальным стягом армии Никарагуа и 11 марта 1856 года объявил войну консерваторам.

Уокер решил ответить Коста-Рике собственным вторжением и направил к границе батальон, составленный из американцев (две роты), немцев (рота), испанцев и французов (примерно 300 бойцов). Дисциплиной эти четыре роты не отличались и продвигались вперед без всякой разведки. Командовал батальоном «полковник» Луи Шлезингер, которого ранее Коста-Рика отвергла как дипломатического представителя Уокера. Он желал расквитаться с неблагодарными костариканцами как можно быстрее. У местечка Санта-Росас на костариканской территории батальон попал в засаду, устроенную примерно тремя тысячами костариканцев. Бой длился пять минут, после чего напуганный молодецкой штыковой атакой костариканцев батальон позорно бежал. Костариканцы расстреляли два десятка пленных. Шлезингер удрал с поля боя и был предан Уокером военному суду.

Расстрел пленных вызвал яростный демарш американского посланника в Никарагуа Уилера, который грозил президенту Коста-Рики Море «решительными мерами» США по защите жизни своих граждан.

Между тем армия Коста-Рики перешла границу и перерезала транзитный межокеанский маршрут. 8 апреля 1856 года три сотни костариканцев во главе с майором Максимо Бланко заняли город Сан-Хуан-дель-Сур. Таким образом, жизненно важная для Уокера артерия снабжения оказалась под контролем противника, и отбить ее стало вопросом жизни и смерти. Хотя Морган и Гаррисон пока еще не смогли наладить пароходное сообщение вместо Вандербильта, но обещали сделать это на днях.

30 марта 1856-го Уокер сконцентрировал всю свою армию в Ривасе.

Глава флибустьеров решил использовать свой излюбленный маневр. Он посадил свой отряд из Риваса на пароход и 5 апреля отплыл прочь в Гранаду, надеясь, что костариканцы воспримут это как попытку вторжения на свою территорию и отведут войска из Никарагуа. После блокады Вандербильта охранять транзитный путь было бессмысленно, а с севера угрожали вторжением гватемальцы.

Но костариканцы подумали, что Уокер вообще решил покинуть Никарагуа, и удвоили усилия. Мора не испугался, и костариканцы заняли Ривас. Причем «бедному» Вандербильту досталось и от них – солдаты Моры сожгли верфи транзитной компании.

Уокеру ничего не оставалось, как отбить Ривас обратно и преградить дорогу врагу у столь несчастливого для него города. Он ускоренным маршем двинул к Ривасу 600 своих американцев и 11 апреля неожиданно напал на спящую костариканскую армию (по данным самого Уокера – примерно 3 тысячи человек, но, по всей вероятности, эта цифра преувеличена). Однако это оказались лишь передовые заслоны. Когда части Уокера ворвались в Ривас, костариканцы уже проснулись и с крыш начали метким огнем отстреливать флибустьеров. Потом они подожгли дома вокруг позиций американцев, и положение уокеровцев стало отчаянным. Бой продолжался около 20 часов.

Национальным героем Коста-Рики и по сей день считается 25-летний солдат-барабанщик Хуан Санта-Мария, который был послан в разведку и погиб, успев поджечь один из укрепленных домов флибустьеров.

Только ночью, потеряв 120 человек (58 убитыми и 62 ранеными) и бросив часть раненых, которых добили костариканцы, части Уокера смогли вырваться из пылающего Риваса.

Советники Моры настаивали на немедленном преследовании, чтобы покончить с Уокером. Но президент решил, что армии надо отдохнуть и с честью похоронить павших, тем более что остальные центральноамериканские страны все еще медлили с реальным началом боевых действий.

Костариканцы потеряли в бою около 600 человек (200 убитыми и 400 ранеными). Мора запретил солдатам писать письма домой, чтобы не волновать мирное население рассказами о реальном положении дел. К тому же неожиданно на помощь Уокеру пришла чума, начавшая косить ряды костариканской армии (первый солдат заболел 20 апреля). Море пришлось отдать приказ об отступлении на свою территорию. Жертвами чумы в мае – июне 1856 года стали примерно 12 тысяч человек – в основном мирных жителей. Погиб каждый десятый костариканец. Против Моры даже возник заговор, но его удалось предотвратить.

Костариканский президент удвоил усилия по привлечению союзников к борьбе против Уокера. Он писал своим посланникам в Гватемале и Сальвадоре: «В Соединенных Штатах уже продаются акции на владение территорией Центральной Америки, которую Уокер намерен захватить. Во всяком случае, они смогут покорить земли Коста-Рики, лишь когда умрет последний из ее жителей».

Уокер расценил чуму как «помощь Провидения». Между тем в Леоне зрел заговор против самого Уокера, а костариканцы активно пытались купить оружие в Англии для продолжения войны.

5 мая 1856 года границу Никарагуа перешли гватемальские войска. Армия Гватемалы мирного времени являлась самой крупной в Центральной Америке и насчитывала примерно 1550 человек, а при мобилизации ее легко можно было развернуть в 10-тысячный контингент.

Однако Уокер не волновался: 15 мая его режим фактически признали США. В послании конгрессу США президент Пирс писал: «Поскольку республика Никарагуа в политическом смысле слаба и ее население истощено вследствие длительной гражданской войны между партиями, ни одна из которых не была достаточно сильной для одержания победы или поддержания постоянного внутреннего порядка, одна из борющихся партий республики обратилась за помощью и содействием к небольшой группе граждан Соединенных Штатов в штате Калифорния, появление которой, кажется, положило конец гражданской войне и одновременно восстановило порядок на всей территории Никарагуа… Неизменной политикой Соединенных Штатов было признание всех правительств, не вдаваясь в их происхождение или организацию, а также в средства, с помощью которых правители добиваются власти, если только эти правительства – фактические правительства. Для нас безразлично, содействовала ли победоносной революции иностранная интервенция или нет…»

В тот же день Пирс принял посланника Уокера. Однако костариканский посланник в Вашингтоне организовал мощный бойкот Вихиля, и тому пришлось самому снять с себя все полномочия и покинуть США.

В апреле 1856 года к Уокеру прибыли 220 новых добровольцев из США, что с лихвой возместило потери в Ривасе. Но с севера над Уокером сгущались тучи. Гватемальский диктатор Каррера решил вмешаться в никарагуанскую войну на стороне консерваторов.

4 июня 1856 года Уокер торжественно вернулся в Леон, где многие приветствовали его как избавителя от костариканских агрессоров. Между тем в стране происходили выборы президента, но Уокер решил, что теперь он и сам как «спаситель отечества» может занять этот пост. Поэтому он попросту отрешил временного президента Риваса от должности, и тот вместе с правительством бежал на север страны.

25 июня сам Ривас отрешил главнокомандующего никарагуанской армией Уокера от должности и объявил его изменником и узурпатором. Уокер, тем не менее, вступил в избирательную кампанию (финальный тур президентских выборов был назначен на 29 июня). Избирательные участки открылись только в контролируемых флибустьерами Гранаде, Ривасе и Масайе. Естественно, все солдаты Уокера стали никарагуанскими гражданами.

«Выборы», как и ожидалось, принесли победу Уокеру, который набрал 15 835 голосов из 23 236. 12 июля состоялась инаугурация, но новый президент не владел государственным испанским языком и произнес текст присяги по-английски. Интересно, что Уокер распорядился дополнить сине-бело-синий флаг Никарагуа красной пятиконечной звездой.

В конце июня – начале июля 1856 года к «президенту» Уокеру прибыли еще 200 новых искателей приключений из США. Также Уокер захватил костариканскую шхуну «Сан-Хосе» и превратил ее в первый корабль ВМС Никарагуа «Гранада». На корабле даже были установлены две шестифунтовые пушки.

14 июля Уокер издал декрет, по которому в стране отныне можно было пользоваться как английским, так и испанским языком. К тому же все никарагуанцы должны были в течение шести месяцев предъявить и зарегистрировать у властей документы на владение землей. При этом у большинства населения таких документов не было вообще. Уокер стал активно конфисковывать земли «врагов нации» (то есть всех, кто был не на его стороне) и раздавать их своим флибустьерам в обмен на «военные расписки». Олигархи с ужасом наблюдали, как их исконные поместья переходят в руки иностранных солдат удачи.

Но сами флибустьеры, конечно, трудиться не желали, и 22 сентября 1856 года Уокер восстановил в Никарагуа рабство. Он, говоря о себе в третьем лице, писал: «По этому декрету должно судить об администрации Уокера, ибо он был ключевым для всей его политики… От восстановления африканского рабства здесь зависит постоянное присутствие в этом регионе белой расы».

Свой шаг (кстати, противоречивший никарагуанской конституции) Уокер аргументировал тем, что испанцы в свое время плохо обошлись с «бронзовой» расой (индейцами), заставляя их работать на своих плантациях. Теперь индейцев надо освободить от тяжелого труда и взвалить его на «разжиревших от безделья негров». Таким образом, американский флибустьер хотел использовать в своих целях давнюю расовую неприязнь между индейцами и неграми. В духе модных тогда на американском Юге взглядов Уокер считал рабство чуть не благодеянием для негров. Мол, рабы в южных штатах США живут гораздо лучше, чем их свободные темнокожие товарищи в Бразилии или на Кубе.

Мнение Уокера разделял и американский посланник в Никарагуа Уилер, полагавший, что развитие Никарагуа без рабства невозможно. К счастью для Никарагуа, декрет Уокера так и остался на бумаге.

Инаугурация Уокера заставила никарагуанских консерваторов и либералов сплотиться против узурпатора. На помощь им наконец-то стали подтягиваться военные контингенты других центральноамериканских стран. В тот самый день, когда Уокер приносил присягу, в город Леон прибыли 800 сальвадорских солдат во главе с генералом Рамоном Бельосо. Через неделю подошли 500 гватемальцев. На марше к Леону были и 600 гондурасцев.

Уокер так надеялся на боевые качества 800 своих американцев, что распустил все никарагуанские подразделения и запретил принимать в армию любого, кто не говорил по-английски. Однако сами флибустьеры, видимо, смотрели на вещи более реалистично, чем их «президент», и в августе 1856-го стали учащаться случаи дезертирства. Но Уокера это не смущало, и он даже разбил свою армию на отдельные контингенты, в то время как 1800 солдат армий центральноамериканских стран при поддержке никарагуанцев (400-500 бойцов) начали наступление на Гранаду. 24 сентября 1856 года противники Уокера заняли Манагуа.

Затем союзники смяли слабые кордоны Уокера и подошли к Масайе. К Уокеру тем временем прибыли еще 175 добровольцев, 40 винтовок и две горные гаубицы. «Президент» Никарагуа решил быстро пойти к Масайе, застать союзников врасплох и разгромить их в одном решающем сражении. Он опять сделал ставку на скорость и решительность маневра.

Оставив 200 человек в качестве резерва в Гранаде, Уокер с 800 бойцами неожиданно напал на союзников в Масайе 10 октября. Сальвадорский генерал оттянул все свои силы к центру города, где, используя каменные дома, они стали оказывать американцам ожесточенное сопротивление. В это время до Уокера дошли сведения, что его противники с юга (в основном гватемальцы) неожиданно напали на Гранаду. Он вывел все силы из Масайи и 13 октября атаковал врага в Гранаде, вовремя успев деблокировать свой гарнизон, забаррикадировавшийся в центре города. Гватемальцы отступили, бросив два орудия. На сей раз Уокер позабыл о своей былой галантности и стал расстреливать пленных, ссылаясь на жестокость гватемальцев.

Между тем костариканская армия пришла в себя, и президент Мора решил опять захватить транзитный маршрут, по которому к Уокеру стали прибывать люди и боеприпасы из США. В этом предприятии у Моры неожиданно появился важный союзник – Вандербильт. Он направил к Море опытного американского моряка Сильвануса Спенсера, который должен был помочь занять ключевые пункты межокеанской трассы.

К середине октября 1856 года боевые действия не дали решающего преимущества ни одной из сторон. Но вскоре после боя за Гранаду к Уокеру прибыло свежее пополнение во главе с полковником Хеннингсеном, который сразу же получил чин бригадного генерала Хеннингсен был классическим авантюристом с богатым военным опытом. Он родился в Англии и успел повоевать в карлистских войнах в Испании и на стороне венгерских повстанцев Кошута в 1848-1849 годах.

Хеннингсен приступил к военному обучению и более четкой организации разных флибустьерских отрядов.

Уокер отправил 250 солдат в местечко Вирхен-Бэй для того, чтобы изгнать с транзитной линии авангард костариканцев во главе с генералом Каньясом. Однако Каньяс отбил атаку флибустьеров, и Уокеру пришлось самому заняться упорными костариканцами. Утром 11 ноября 250 флибустьеров при поддержке двух орудий атаковали части Каньяса (примерно 800 человек) и обратили их в бегство.

Предотвратив угрозу транзитному пути, Уокер с 550 бойцами 15 ноября 1856 года опять двинулся на Масайю, чтобы разделаться с армией центральноамериканских республик. Однако по пути он узнал, что к костариканцам подошло подкрепление в 700-800 человек, и отправил обратно на юг отряд в 200 бойцов. Таким образом, к Масайе выдвинулся отряд флибустьеров численностью всего 300 человек. У окопавшихся в городе союзнических войск людей имелось в три-четыре раза больше. В подобных условиях атака была, с военной точки зрения, полным безумием, но Уокер свято верил в превосходство белой нордической расы и не сомневался в победе.

15 ноября Уокер приступил ко второму штурму Масайи. Американцы продвинулись в центр города, но лишь ценой ужасных потерь – за день боев Уокер потерял убитыми и ранеными треть своего отряда. Тем не менее флибустьеры продолжили самоубийственный штурм 16 и 17 ноября, медленно оттесняя союзников к центральной рыночной площади города. Но рассчитывать на победу не приходилось, и перед лицом полного уничтожения своей небольшой «армии» Уокер 17 ноября отдал приказ отступать к Гранаде. «Бронзовая» раса, если использовать терминологию Уокера, показала свое явное преимущество перед нордической, несмотря на превосходство американцев в огневой мощи.

18 ноября уокеровцы возвратились в Гранаду. Понимая, что удержать город не удастся и надо отступать к транзитной линии, чтобы иметь возможность покинуть Никарагуа на пароходе (военного флота у союзников не было), «гуманист» Уокер отдал приказ поджечь и разрушить Гранаду до основания. Для этого в Гранаде остался арьергард во главе с Хеннингсенем. Последний выполнил свой приказ столь основательно, что небольшую Гранаду не смогли полностью восстановить и через 30 лет.

24 ноября 1856 года союзники атаковали отряд Хеннингсена в Гранаде (примерно 420 человек и шесть орудий) с трех сторон. Американцев зажали в центре города. Кроме того, союзники захватили две церкви, с которых простреливалась дорога из центра Гранады к причалам на озере – единственному возможному пути отступления флибустьеров. Положение Хеннингсена было безнадежным, а уничтожение его отряда – всего лишь делом ближайшего времени, так как муки у осажденных американцев оставалось на семь дней. Флибустьерам пришлось пойти на необычную военную хитрость: они специально дали попасть в руки союзникам большому запасу бренди, и на какое-то время американцев оставили в покое. Некоторые из них потом вспоминали, что вопли пьяных гватемальцев заглушали стрельбу.

28 ноября союзники направили парламентера к «командующему остатками сил Уокера», предлагая сдаться и обещая гарантировать свободный выезд из страны. Хеннингсен ответил отказом, составленным в нарочито грубой и обидной форме. Тем временем в городе вспыхнула холера, от которой страдали обе противоборствующие стороны.

В начале января 1857 года Уокер направил на помощь Хеннингсену отряд в 175 человек, который 14 января пробился от озера на соединение с осажденным гарнизоном. Весь отряд флибустьеров численностью примерно 200 человек отошел к причалу, погрузился на пароход и отплыл от груды руин, когда-то бывшей столицей Никарагуа. Перед уходом Хеннингсен поставил в городе шест с табличкой, на которой было написано: «Здесь была Гранада». Даже в конце XIX века население Гранады не смогло достичь уровня 1856 года.

Во время ожесточенных боев в Гранаде флибустьеры потеряли 110 бойцов убитыми и ранеными, 120 человек умерли от болезней, 40 – дезертировали. Только 166 солдат удачи смогли покинуть Гранаду.

Между тем весь декабрь 1856 года Уокер сражался с наседавшими костариканцами в транзитной зоне. Неожиданным ударом армия Коста-Рики захватила у города Сан-Хуан-дель-Норте четыре парохода транспортной компании. Когда ее владельцы стали протестовать и просить помощи у капитанов британских военных судов, те логично ответили им, что компания сама стала участником боевых действий, когда долгое время перевозила Уокеру людей и оружие. Несомненно, Лондон был заинтересован в поражении Уокера, чтобы заменить американское влияние в Никарагуа своим.

Плохо одетые и еще хуже вооруженные костариканцы на пароходах отплыли по направлению к озеру Никарагуа и захватили врасплох порт Кастильо-Бьехо. Был взят также хорошо укрепленный форт Сан-Карлос, а затем костариканцы потопили пароход, на котором находились несколько десятков флибустьеров. С приходом в транзитную зону основных частей костариканской армии весь отрезок трансокеанского пути между Атлантическим океаном и озером Никарагуа оказался в руках противников Уокера. Неудивительно, что в этих условиях Уокеру было не до осажденного гарнизона Гранады.

11 декабря 1856 года флибустьеры заняли Ривас, который стал основным центром операций армии Уокера. В январе 1857-го ряды пиратской армии пополнили 240 человек, 4 февраля из Нового Орлеана прибыли еще 180 флибустьеров, в середине марта – 130 техасцев. Однако вся эта нешуточная сила так и не смогла пробиться к Уокеру в Ривас – костариканцы стояли насмерть. Если бы это произошло, то под командованием Уокера сконцентрировались бы 1200 американцев – самая большое войско за все время авантюры флибустьеров. Вполне возможно, что с такой армией Уокер смог бы разбить истощенные боями за Гранаду и болезнями силы союзников (по уокеровским оценкам, сократившиеся за время боев с семи до двух тысяч человек из-за потерь, болезней и дезертирства). Но теперь исход компании был предрешен.

В том же январе командующий костариканскими войсками Мора прибыл в Гранаду и договорился, наконец, о координации военных действий между всеми частями союзников. Было образовано единое командование во главе с гондурасским генералом Ксатруча.

Пока союзники договаривались между собой, Уокер приступил к отвоеванию восточного участка транзита. После упорного боя флибустьеры отбили местечко Пунто-Ип, но их атака на Кастильо-Бьехо (который обороняли всего 34 костариканца) провалилась. Войска Уокера опять отступили к Ривасу, откуда время от времени совершали вылазки.

26 января 1857 года 800 костариканцев под командованием толкового и смелого генерала Каньяса заняли местечко Сан-Хорхе всего в двух милях от Риваса. 29 января флибустьеры во главе с Хеннингсеном два раза при поддержке артиллерии штурмовали город, но были отбиты с большими потерями. Каньяс писал Уокеру, издевательски благодаря его за то, что американские артиллеристы убили трех коров и освободили тем самым его солдат от обязанности мясников.

Уокер, как и Наполеон, считал, что ему просто не повезло с офицерами. 4 февраля он в четыре часа утра с 200 отборными стрелками напал на Сан-Хорхе, но и его постигла та же участь, что и Хеннингсена.

Большинство флибустьеров уже понимали, что война проиграна, и дезертирство из армии Уокера приобрело катастрофические масштабы. Иногда люди сбегали целыми взводами.

Уокеру для поднятия боевого духа своих людей срочно нужен был военный успех. 16 марта 1857 года он опять атаковал Сан-Хорхе, ведя в бой 400 солдат при поддержке семи орудий разного калибра. Но к тому времени и гарнизон союзников в городке вырос до 2000 человек. Благодаря артиллерийскому огню флибустьеры смогли завладеть городом. 13 американцев были убиты и 63 ранены. В рядах противников Уокера убитых и раненых насчитывалось до 500 человек. Но союзники отступили в полном порядке и по-прежнему держали под контролем транзитный маршрут.

И в этот переломный момент «друзья» Уокера Гаррисон и Морган объявили, что полностью прекращают пароходное сообщение с Никарагуа. Армия Уокера оказалась в ловушке.

11 апреля центральноамериканские войска начали генеральный штурм Риваса, но он был отбит с большими потерями для наступавших. Однако 15 апреля костариканские войска захватили город Сан-Хуан-дель-Сур и тем самым окончательно отрезали флибустьеров от двух океанов. В Ривасе кончались продовольствие и медикаменты.

Казалось, что участь Уокера предрешена. Но на помощь пиратам пришло правительство США, срочно направившее в озеро Никарагуа военный корабль «Сент-Мэри» для вывоза флибустьеров на родину (судно стало на якорь в Сан-Хуан-дель-Сур еще 6 февраля 1857 года). Воевать с США союзники не решились, и 30 апреля им пришлось принять предложение-ультиматум капитана «Сент-Мэри» Дэвиса о посредничестве в прекращении боевых действий.

1 мая 1857 года Уокер подписал акт о капитуляции перед Дэвисом, игнорируя союзников. В обмен на это Дэвис обязался доставить остатки пиратской армии (274 человека; всего оружие сложили 463 флибустьера) в Панаму. Уокер и 16 его «офицеров» немедленно перешли на борт «Сент-Мэри» с личным оружием, лошадьми и багажом. Авантюра Уокера стоила жизни сотне его наемников и десяткам тысяч граждан центральноамериканских государств.

Естественно, союзные войска были возмущены открытым вмешательством США с целью спасения бандита, разорившего всю Никарагуа. Сальвадорский генерал Хесус Барриос, будущий президент страны, писал: «Эта капитуляция является позорным и унизительным документом для Центральной Америки… Никогда еще агонизирующий бандит не презирал так правительства, воевавшие с ним, и мужественных солдат, которые загнали его в угол. При сдаче города побежденные держались более гордо, чем победители».

Министр ВМС США в своем докладе в 1857 году признавал, что Уокера спасли по прямому указанию американских властей: «Правительство сочло нужным в качестве гуманной и политической меры дать командиру дивизиона коммодору Мавину инструкции, чтобы он в случае необходимости содействовал эвакуации генерала Уокера и его товарищей из Никарагуа».

До сих пор во всех центральноамериканских странах совместная победа над американскими флибустьерами является предметом оправданной национальной гордости. Эту войну с гордостью называют Национальной. История показала правоту Морасана: только совместными усилиями могли небольшие республики отстоять свою независимость.

Говорят, что когда Уокер 5 мая 1857 года покидал Никарагуа, он сказал: «То, чего не добились винтовки, сделают доллары».

27 мая Уокера встречали в Новом Орлеане как героя. Он совершил турне по крупным городам Америки (Нью-Йорк, Вашингтон, Новый Орлеан), где рассказывал о своих «подвигах» благодарной публике. Ободренный горячим приемом, прежде всего в южных штатах, Уокер начал планировать новую экспедицию в Никарагуа. Всем добровольцам он обещал твердый ежемесячный доклад и 250 акров земли в Никарагуа. Для организации нового бандитского предприятия Уокер основал подпольную организацию «Центральноамериканская лига».

На «костях» своих незадачливых компаньонов, гнивших в никарагуанской земле, Уокер торжественно поклялся «не оставлять дела возрождения Никарагуа». В крахе своей авантюры он обвинил госсекретаря Марси, англичан и аболиционистов из северных штатов. Он убеждал публику, что никарагуанцы не могут управлять собственной страной и ее необходимо «американизировать».

В июне 1857 года Уокера принял новый президент Бьюкенен, которого Уокер заверил в том, что разгромил бы центральноамериканские войска, если бы ему не помешал капитан Дэвис.

Бьюкенен считал, что Уокер затеял благородное дело, вот только не смог нормально довести его до конца. В докладе сенату 7 января 1858 года президент сообщил: «Было бы намного лучше и сообразнее с мужественным и отважным характером наших соотечественников, если бы само правительство предприняло эти экспедиции, а не оставило бы их под командованием безответственных авантюристов».

Костариканцы внимательно следили за деятельностью Уокера. 7 августа 1857 года правительство Коста-Рики обнародовало декрет, согласно которому любая группа под руководством Уокера при попытке вторгнуться в Центральную Америку приравнивалась к пиратской. Это означало, что в плен брать их никто не будет. Этот декрет признали правительства Сальвадора и Никарагуа. 14 сентября посланники Коста-Рики и Гватемалы в США заявили протест госсекретарю против беспрепятственной подготовки Уокером новой экспедиции в Центральную Америку. Американцам пришлось пообещать, что корабль ВМС США «Саратога» не допустит выхода экспедиции флибустьеров в открытое море.

Тем не менее, американский флот не помешал Уокеру 11 ноября 1857 года во главе 270 человек отправиться на корабле «Фэшн» к берегам Никарагуа. «Саратога» спокойно наблюдала, как отряд Уокера высадился в устье реки Сан-Хуан и захватил несколько пароходов. Но тут в дело вмешались англичане, которым порядком надоела активность Уокера в зоне их влияния. 6 декабря к Сан-Хуан-дель-Норте подошли два мощных британских военных корабля.

Чтобы спасти Уокера от уничтожения, командир «Саратоги» Полдинг предложил ему сдаться, что тот и сделал 8 декабря со 132 своими сторонниками. Капитуляция проходила дружественно и сопровождалась искренними улыбками и рукопожатиями. В каюте Полдинга Уокер был доставлен в Панаму, где и отпущен под честное слово, что по возвращении США он добровольно явится в полицию Нью-Йорка.

В Новом Орлеане Уокер предстал перед судом по обвинению в нарушении законодательства США о нейтралитете, но был оправдан.

В октябре 1858 года Уокер опять попытался отплыть из США в Гондурас, но был задержан. Комедия повторилась вновь: суд в Новом Орлеане и оправдание. Уокер засел за мемуары о никарагуанской войне.

Однако «посланец Провидения» упорно продолжал испытывать судьбу. Весной 1860 года к нему обратились за помощью жители трех островов у побережья Гондураса, которые хотели отделиться от Гондураса и провозгласить независимость. Текста этой просьбы никто никогда не видел, и возможно, что Уокер ее просто выдумал. 5 августа 1860-го отряд под командованием Уокера (примерно 90 человек) высадился в гондурасском порту Трухильо, захватив местную таможню и укрепленный форт. Уокер объявил правительство страны низложенным и призвал всех гондурасцев поддержать его «революцию». Захватив Гондурас, Уокер намеревался напасть на Никарагуа. Видимо, мечта об этой страна никак не могла покинуть его воспаленный мозг.

Пока Уокер напрасно ждал толп восторженных гондурасцев, в порт Трухильо вошел британский военный корабль «Икарус». Его капитан потребовал от Уокера немедленной капитуляции, обещая ему безопасную транспортировку всего отряда в США.

Уокер ушел из Трухильо и направился вдоль побережья Гондураса, видимо, все же надеясь перебраться на пригласившие его острова. 24 августа ему удалось отбить атаку гондурасской армии – опять сказалось преимущество новых американских винтовок. Но в ходе стычек с гондурасской армией отряд Уокера сократился до 31 человека.

Несмотря на ранение в лицо, Уокер сохранил командование, и 27 августа его отряд достиг устья реки Рио-Негро. Три дня флибустьеры отдыхали, и Уокер считал себя вне опасности на побережье, так как никакого флота у Гондураса не было.

Однако Гондурасу помогли англичане, которые перебросили к месту лагеря Уокера 200 гондурасских солдат и 40 собственных морских пехотинцев. Британцы потребовали немедленной капитуляции. Уокер два раза спросил, капитулирует он перед Британией или Гондурасом (последнее представитель «высшей расы» считал для себя неприемлемым). Дважды получив от капитана «Икаруса» утвердительный ответ насчет Британии, Уокер сдался. Интересно, что в разговоре с британским капитаном он упорно именовал себя президентом Никарагуа.

Пленных погрузили на британский корабль и доставили обратно в порт Трухильо. Там Уокера и его заместителя полковника Радлера сразу передали гондурасским властям, а остальных флибустьеров под конвоем британских моряков препроводили в гондурасскую тюрьму.

Согласно законам войны, флибустьеры не могли рассчитывать на обращение с ними как с военнопленными, потому что они действовали на свой страх и риск, а не по поручению своей державы. Уокера приговорили к смертной казни и расстреляли в 8 часов утра 12 сентября 1860 года. Гондурасцы отказались хоронить этого человека, и тело погребли несколько оказавшихся в городе американцев.

Заместителя Уокера Радлера приговорили к четырем годам тюрьмы, но потом отпустили. Остальных флибустьеров отправили прямиком в США.

Уокера мог спасти его старый знакомый Кабаньяс, который со своими войсками находился неподалеку. Но он не забыл, как в 1855 году Уокер отказался помочь ему вернуть кресло президента Гондураса.

Так бесславно закончилась попытка Уокера «американизировать» Центральную Америку. Смертельная опасность, нависшая над молодыми и слабыми государствами, была успешно ликвидирована совместными усилиями, хотя и высокой ценой.

К счастью для латиноамериканцев, в последующие 10 лет США было не до них: американцы убивали другу друга в гражданской войне, самой кровопролитной в истории Соединенных Штатов. Затем несколько лет понадобилось для восстановления страны и достижения гражданского примирения между Севером и Югом.

Никарагуанские либералы были основательно дискредитированы своим сотрудничеством с Уокером, и до 1893 года страной непрерывно правили консервативные президенты. Пожалуй, впервые за всю историю независимой Никарагуа в стране был внутренний и внешний мир.

Сразу же после изгнания Уокера в Никарагуа было два временных главы государства – по одной от каждой из основных партий-соперниц (генералы Томас Мартинес и Максимо Херес). В 1858 году главой государства был избран консерватор Томас Мартинес, который правил страной до 1867-го (его переизбрали еще на один срок). В целом этого президента поддерживали обе основных партии, понимавшие, до чего может довести страну внутренняя смута. Однако с выборами Мартинеса в 1863 году не согласились либерал Максимо Херес и консерватор Фернандо Чаморро. Каждый из них поднял восстание, но эти выступления были быстро подавлены – люди в стране устали воевать. Руководители мятежа бежали в Коста-Рику.

В 1858 году в стране была принята новая конституция.

Никарагуа пыталась наконец-то создать нормальную регулярную армию, но денег на это явно не хватало. Хорошо, что флибустьеры Уокера оставили в стране современные винтовки конструкции Минье. Среди высших офицеров армии преобладали представители гранадской консервативной аристократии. В самой армии полагалось быть 12 пехотным батальонам, двум кавалерийским эскадронам и двум артиллерийским бригадам. Эти части примерно равномерно распределялись по семи департаментам страны. В 1867 году в стране был принят первый Военный кодекс. 25 июня 1869 года вспыхнула новая гражданская война, для прекращения которой опять пришлось прибегнуть к посредничеству США. Повстанцы, требовавшие отставки президента Гусмана, захватили Леон, но были, в конце концов, разбиты.

Во внешней политике сложными оставались (и остаются по сей день) отношения между Никарагуа и Коста-Рикой. Обе страны хотели контролировать реку Сан-Хуан, которая все еще рассматривалась как важнейшее звено будущего межокеанского канала. В 1876 году президент Никарагуа Педро Хоакин Чаморро двинул против костариканцев пятитысячную армию.

К американцам никарагуанцы относились более чем настороженно, и очередной президент страны Гусман подчеркнул при вступлении в должность в 1867 году, что между Никарагуа и США пока не заключено ни одного договора.

В ноябре 1869 года Англия передала свой протекторат над Москитией Гондурасу, что, естественно, не могло понравиться Никарагуа. Против этого восстали и местные индейцы. 28 января 1860 года Никарагуа в Манагуа удалось заключить с Великобританией договор, по которому Берег Москитов признавался территорией Никарагуа. Никарагуанцы, в свою очередь, обязались сохранить автономию местного индейского населения, часть которого была англоязычной. «Король» Москитии Джордж Август Фредерик II (правил с 1845 года) согласился с новым положением дел в обмен на ежегодную субсидию в 1000 фунтов стерлингов до 1870 года. После его смерти в 1865 году Никарагуа отказалась признать нового короля. Теперь бывшее королевство стало называться «резервацией».

Однако английские поселенцы в этом районе по-прежнему продолжали чувствовать себя господами и побуждали индейцев к сепаратизму, на что никарагуанцы пожаловались США в 1867 году. Анклавом управлял индейский вождь при помощи племенного совета в Блуфилдсе. Никарагуанцы считали весь совет английскими агентами, а вождя – их марионеткой. Индейцы-мискито полагали, что суверенитет Никарагуа над Москитией не должен означать вмешательства никарагуанских властей в их внутреннюю жизнь.

Спор был передан на усмотрение императора Австро-Венгрии как третейского судьи, и Франц Иосиф в 1880 году решил его в пользу местного индейского самоуправления. Суверенитет Никарагуа над Москитией оставался чисто номинальным.

Но главной проблемой для Никарагуа оставался вопрос канала. Американская транзитная компания по-прежнему ничего не предпринимала для строительства этой межокеанской артерии. В 1868 году был заключен никарагуанско-американский договор (договор Дикинсона – Айона), который провозглашал, что будущий канал должен быть открытым для судов всех стран. Суверенитет над зоной канала оставался за Никарагуа.

Но американцы внимательно следили за тем, чтобы Никарагуа не передала право на строительство канала подданным других стран. Когда в 1867 году никарагуанцы передали право на строительство канала между озерами Манагуа и Никарагуа немцу Зонненштерну, американцы фактически заставили их дезавуировать сделку, пригрозив лишить поддержки в споре с Англией по поводу Берега Москитов.

В 1868 году по приказу давнего ярого сторонника никарагуанского канала Наполеона III с Никарагуа начал переговоры французский журналист и друг императора Мишель Шевалье. Но в 1870-м Наполеона свергли. К тому же Коста-Рика была настроена резко против этого проекта. Отказались участвовать в нем и американцы (французы пригласили США принять участие в совместном строительстве канала).

В 1872 году до американского посланника в Манагуа дошли слухи, что Никарагуа и Коста-Рика готовы поручить строительство канала британским подданным. Последовал резкий дипломатический протест США в Манагуа. Мол, участие европейцев в строительстве канала подорвет фундаментальные принципы «американской системы» (то есть доктрину Монро).

Со временем госсекретарь США Сьюард (который купил у России Аляску в 1867 году) стал обращать свои взоры к панамскому перешейку, принадлежавшему тогда Колумбии. Сьюард полагал, что если построить канал там, то это вызовет меньшее противодействие Великобритании, влияние которой в Колумбии было гораздо слабее, чем американское. К тому же госсекретарь думал, что Панамский канал станет достойным ответом на канал Суэцкий и покажет всему миру мощь американской промышленности и силу инженерного гения США.

В 1868 году начались американо-колумбийские переговоры, и 14 января 1869-го был подписан двусторонний договор, по которому США получили эксклюзивное право на строительство канала через колумбийскую территорию. Колумбия обязалась не разрешать никому прокладывать канал или железную дорогу через Панамский перешеек без предварительного согласия Вашингтона. Правда, колумбийский конгресс отверг этот договор, но в январе 1870 года в Боготе был подписан новый договор. Теперь канал провозглашался открытым для судов всех стран за исключением тех, с кем воевали Колумбия и США.

Но не забывали американцы и никарагуанский вариант. В 1872 году американская экспедиция высадилась в устье реки Сан-Хуан, чтобы изучить возможность прокладки канала. Но члены экспедиции утонули, не успев даже начать дело. В 1873-м маршрут все же был изучен. Американцы установили, что на участке канала от озера Никарагуа до Тихого океана придется соорудить 20 шлюзов. Но это было все равно меньше, чем, например, при прокладке канала через Мексику (там требовалось более 100 шлюзов, что делало движение судов очень медленным). Стоимость никарагуанского канала была оценена в 100 миллионов долларов, Панамского – в 150 миллионов.

В 1876 году президент США Грант поручил начать строительство никарагуанского канала в течение года. Тут уже заволновались европейцы, и Гранту пришлось заявить, что канал будет международным и открытым для судов всех стран, а зона вокруг него – нейтрализована. Никарагуанцам представили проект договора, по которому зона будущего канала должна была управляться неким международным комитетом. В таком варианте Никарагуа фактически лишалась суверенитета над своей территорией. К тому же правительство Никарагуа никак не устроила гарантированная ему мизерная доля прибыли от операций будущего канала.

Коста-Рика вообще потребовала в качестве предварительного условия поддержки со стороны США в территориальном споре с Никарагуа (который не урегулирован по сей день).

В 1878 году США прервали переговоры с обеими странами.

В 1867-1870 годах американцы стали давить на правительство Никарагуа, чтобы оно согласилось передать США суверенитет над островами Тигре в тихоокеанском заливе Фонсека (такой же прессинг американцы применили и в отношении Гондураса и Сальвадора, для которых залив был не менее важен). США аргументировали свои требования тем, что у их флота нет ни одной базы между Панамой и Сан-Франциско. Залив Фонсека был единственным природным заливом на всем тихоокеанском побережье Никарагуа. К тому времени три соседние страны (Никарагуа, Гондурас и Сальвадор) никак не могли определить свои границы в заливе и не желали видеть там еще и американцев.

США были встревожены сообщениями о том, что военно-морскую базу на «Тигровых островах» хочет заполучить Пруссия. Немцы к тому времени активно заселяли Коста-Рику: половина иностранцев в этой стране говорили по-немецки.

Президент Никарагуа Гусман перенес столицу в Манагуа, к чему его вынудила очередная эпидемия холеры.

После изгнания Уокера произошли большие изменения в никарагуанской экономике. В 60-е годы страна впервые начала экспортировать на мировой рынок кофе. Специально для наращивания прибыльного кофейного экспорта была построена железная дорога до тихоокеанского порта Коринто и введено в эксплуатацию пароходное сообщение до Манагуа. Основным регионом производства кофе стали центральные районы страны. В 1885-1890 годах экспорт кофе достиг 9,3 миллиона фунтов и стал основной статьей вывоза Никарагуа, население которой в 1890-м составляло 423 тысячи человек. Другими экспортными товарами были хлопок, сахар, кожа и табак. В 1850 году весь экспорт Никарагуа составлял примерно миллион долларов – то есть по 3,7 доллара на душу населения (в Гватемале – 1,7 доллара, в Коста-Рике – 11,4). Сделав главную ставку на кофе, Никарагуа последовала примеру своей соседки и соперницы Коста-Рики, которая активно вывозила кофе уже в 40-х годах XIX века. К 1913 году на кофе приходилось 64,9 % никарагуанского вывоза.

Для кофейных плантаций требовались свободные земли и рабочие, поэтому все эти годы продолжалось наступление на общинное землевладение. В марте 1881 года вспыхнуло восстание индейцев (вошедшее в историю Никарагуа как «индейская война»), зверски подавленное национальной армией. Новый президент Карденас амнистировал в 1883-м уцелевших участников восстания. Тем не менее либералы в соседнем Гондурасе пытались организовать новую революцию с целью отстранения консерваторов от власти.

Никарагуа следовало опасаться не только традиционной английской или американской экспансии. В 1878 году к берегам страны подошли четыре германских военных корабля под стандартным предлогом защиты своих граждан.

Поводом было нападение на почетного консула только что созданной Бисмарком «железом и кровью» Германской империи Айзенштюка в городе Леоне в 1876 году. Падчерица довольно долго жившего в Никарагуа Айзенштюка была разведена, что являлось скандалом по меркам католической страны. Поэтому на семью консула уже два раза нападали на улице. Первый раз на Айзенштюка напал бывший зять, требовавший вернуть ему жену и трижды выстреливший из пистолета. 29 ноября 1876 года на консула напали полицейские, которые избили и арестовали его. Хотя Айзенштюка и выпустили, учитывая его дипломатический статус, но обидчиков его наказывать не собирались. Судья заявил, что дело носит не уголовный характер, а гражданский, «семейный».

Германия по американскому образцу потребовала от Никарагуа наказать нападавших, отдать салют чести германскому флагу военнослужащими никарагуанской армии и выплатить компенсацию в 30 тысяч долларов. Никарагуа проигнорировала ультиматум, так как не имела с далекой Германией серьезных отношений в какой-либо сфере.

Немцы усилили давление, подключив в качестве посредников одновременно Великобританию и США. Но никарагуанцы обошлись с американским дипломатом-посредником довольно невежливо, и США даже прервали с Никарагуа дипломатические отношения. Тогда немцы направили к тихоокеанскому побережью Никарагуа три военных корабля своей Восточноазиатской эскадры. Еще один корабль как раз находился в Вест-Индии и был направлен к атлантическому побережью Никарагуа.

17-18 марта 1878 года немецкая эскадра подошла к никарагуанскому побережью. Правительству республики пришлось выплатить 30 тысяч долларов, обидчиков консула оштрафовали на 500 долларов, а солдаты морской пехоты Никарагуа салютовали германскому флагу.

Падчерица же Айзенштюка вернулась к мужу и жила с ним до 1914 года.

Этот инцидент еще раз показал никарагуанцам, что расчет на помощь одной империалистической державы против другой является полнейшей иллюзией. Ведущие державы того периода разговаривали только на языке силы и только такой язык понимали сами. Отсюда следовал логичный вывод, что только объединение центральноамериканских стран может служить надежной гарантией их независимости.

Нужно отметить, что на протяжении всего XIX века то в одной, то в другой центральноамериканской стране предпринимались попытки восстановить былое государственное единство всего региона. В тех конкретных условиях сделать это можно было только военным путем: местные правящие элиты отдельных государств ни за что не хотели ни с кем делиться властью, а главное – своими экономическими выгодами, которые давало независимое положение. Ведь больше всего денег можно было заработать тогда на таможенных пошлинах или на сдачу иностранцам различных участков территории в концессию. Естественно, в случае объединения решение всех этих вопросов отошло бы к новым центральным властям.

Однако самые передовые и прогрессивные представители центральноамериканской элиты понимали, что только объединение сможет предотвратить военную и политическую экспансию США в Карибском бассейне и Центральной Америке.

В 1862 году воссоздать центральноамериканскую федерацию предложил президент Никарагуа Мартинес. В качестве главы единого государства он предложил реакционного гватемальского диктатора Карреру, что обрекало все предприятие на крах ввиду ненависти, которую испытывали к Каррере все либералы региона. Сама мысль, что объединение региона возглавит лютый враг Морасана, заставляла относиться ко всему этому прожекту как к фарсу. Тем не менее было проведено несколько встреч полномочных представителей центральноамериканских государств, однако Сальвадор наотрез отказался войти в федерацию под руководством Карреры.

В 80-х годах XIX века попытку воссоединить Центральную Америку предпринял президент Гватемалы Хусто Руфино Барриос.

Барриос родился в 1835 году, изучал право и в 1862-м стал адвокатом. Три года спустя скончался правивший много лет реакционный диктатор Гватемалы Каррера – заклятый враг Морасана. Барриос, обладавший недюжинным интеллектом и кипучей энергией, с головой окунулся в политику, присоединившись к либеральной партии. В 1867 году он примкнул к восстанию в регионе Лос-Альтос, жители которого хотели провозгласить независимость. В боях с правительственными войсками Барриос показал себя талантливым военным лидером-самородком. В 1871 году Барриос с другими гватемальскими эмигрантами вторгся в Гватемалу с территории Мексики. Либералы начали вооруженную борьбу с целью свержения многолетнего господства консерваторов в стране. Благодаря военному гению Барриоса либералы одержали победу, их лидер Гарсия Гранадос стал президентом, а Барриос – губернатором провинции Лос-Альтос.

Барриос был классическим либералом XIX века. Он считал католическую церковь главным препятствием на пути прогресса страны, а сам этот прогресс видел в развитии народного образования и привлечении передовых иностранных инвестиций при неукоснительном соблюдении суверенитета страны. По инициативе Барриоса из Лос-Альтоса были высланы все иезуиты. В ответ на это священники спровоцировали реакционное восстание в Гватемале, что привело к высылке из страны уже архиепископа. Но тот в эмиграции не сидел сложа руки и уговорил правительство Гондураса начать против Гватемалы войну.

Барриос как главнокомандующий гватемальской армией принял вызов, но одновременно заявил о желании восстановить на базе гондурасско-гватемальского союза центральноамериканскую федерацию времен Морасана.

В мае 1872 года Барриос всего на 32 дня стал временным президентом Гватемалы. За этот короткий срок он провел в стране коренные реформы: была провозглашена свобода прессы, ликвидированы монастыри и национализировано их имущество. В стране открылись первые школы для женщин. В 1873 году Барриос был избран президентом и немедленно национализировал уже все имущество церкви, которое подлежало продаже с торгов. В 1875-м в Гватемале было введено бесплатное светское начальное образование. Особое внимание президент обращал на подготовку национальных ремесленных и технических кадров, без которых было невозможно развитие гватемальской отечественной промышленности.

К концу правления Барриоса в Гватемале было 844 начальных школы, 47 вечерних школ для ремесленников и 17 вечерних школ для рабочих.

В 1881 году Гватемала заняла первое место среди стран Центральной Америки по экспорту кофе.

При Барриосе в стране была создана нормальная полиция (которую даже можно было публично критиковать), появились железнодорожные линии и телеграфное сообщение. В 1879 году была принята конституция – первый основной закон страны с момента получения независимости. Консерваторы правили, опираясь на штыки Карреры, и в конституции особой надобности не испытывали.

В 1877 году посланник США в Гватемале характеризовал Барриоса как диктатора с консервативными наклонностями, который не хочет вмешиваться во внутренние дела соседних стран.

В 1880 году Барриос был избран президентом на шесть лет и приступил к осуществлению своей главной мечты – восстановлению единого центральноамериканского государства.

Сначала гватемальский президент решил урегулировать давний гватемальско-мексиканский пограничный конфликт из-за региона Чьяпас. Во время испанского колониального владычества Чьяпас входил в генерал-капитанство Гватемалу, но после образования центральноамериканской федерации был занят мексиканскими войсками. Однако все правительства Гватемалы всегда считали Чьяпас частью национальной территории. Стремясь заручиться поддержкой или, по крайней мере, нейтралитетом Мексики в ходе предстоящей тяжелой борьбы за объединение Центральной Америки, Барриос в 1882 году признал Чьяпас мексиканской территорией.

Еще в феврале 1872 года Барриос поддержал инициативу Гондураса по созыву в Сальвадоре (что символично, в городе под названием Ла-Уньон, то есть «союз» по-испански) конференции всех центральноамериканских государств для обсуждения вопросов общего экономического развития региона. 17 февраля был подписан договор, предусматривавший строительство межокеанского канала, организации единой телеграфной линии и шоссейной дороги. Однако реального смысла договор не имел, так как к нему не присоединилось консервативное правительство Никарагуа.

Конференция кончилась тем, что гватемальские и сальвадорские войска вторглись в Гондурас и отстранили президента этой страны Медину от власти.

Но Барриос не сдавался и в 1875 году направил всем главам государств Центральной Америки приглашение приехать на конференцию, посвященную объединению всех стран региона. Начать он предлагал с единого механизма внешней политики и обороны региона. Конференция состоялась в 1876 году, но прибывшие на нее делегаты не имели никаких полномочий для решения поставленных на встрече вопросов.

В январе 1882 года Барриос направил во все страны Центральной Америки эмиссаров с целью прозондировать отношение правительства к идее создания единого государства. Но этот проект опять встретил сопротивление Никарагуа и Коста-Рики.

Никарагуанцы считали, что строительство межокеанского канала через территорию Никарагуа озолотит страну, и не хотели делиться будущими баснословными доходами с другими государствами. Так как будущий канал должен был проходить по пограничной с Коста-Рикой реке Сан-Хуан, обе страны еще в 1858 году заключили соглашение о координации усилий в деле строительства канала. Таким образом, Коста-Рика также надеялась на будущие прибыли и не хотела поступаться своей независимостью.

Против объединения центральноамериканских государств был настроен мексиканский диктатор Порфирио Диас, который считал Мексику естественным гегемоном своих южных соседей. Но в регионе был гегемон и посильнее. США тоже не нравилась активность Барриоса, так как американцы считали и Мексику, и Центральную Америку зоной своего исключительного влияния. Со слабыми государствами дело Вашингтону было иметь гораздо проще. Авантюра Уокера показала, что совместными силами центральноамериканские страны вполне способны дать отпор даже военной интервенции США.

Барриос понял, что только одними конференциями своей цели он не добьется. В 1883 году он опубликовал ставшее знаменитым письмо к «Моим друзьям по либеральной партии центральноамериканских республик». Фактически он призывал либералов региона начать борьбу за объединение Центральной Америки, на пути которого стояли консерваторы. Сам Барриос в письме торжественно отказывался от поста президента будущего единого государства, чтобы не быть заподозренным в честолюбивых амбициях.

Мексиканский диктатор Диас (в указанный период он формально не был президентом, но пост главы государства занимал его ставленник), сторонник консервативных убеждений, хотя и считавший себя либералом, и противник любых революций был изрядно встревожен письмом Барриоса. Мексиканские посланники в Центральной Америке получили указание побудить все страны региона дать отпор инициативе Барриоса. Тем более что тот был готов (как и Морасан) добиваться воссоединения Центральной Америки силой.

В ноябре 1882 года мексиканский посланник Васкес доносил в МИД, что консервативное правительство Никарагуа настроено резко против объединения и ведет переговоры с Коста-Рикой о совместном отражении агрессии Гватемалы и ее потенциальных союзников.

Однако никарагуанская общественность отнюдь не была солидарна с настроениями собственного правительства. Например, выдающийся поэт Рубен Дарио был горячим сторонником единства и написал в 1883 году поэму «Центральнорамериканский союз», посвященную Барриосу. Зато резко против объединения выступила католическая церковь.

Если Никарагуа и Коста-Рика были оппонентами Барриоса, то президенты Гондураса и, особенно, Сальвадора относились к его планам с симпатией. Правда, президент Сальвадора Сальдивар был фактически поставлен у власти самим Барриосом. Но и здесь мексиканское правительство приложило немало усилий, чтобы не допустить хотя бы тройственного союза центральноамериканских государств.

Против объединения стран Центральной Америки были настроены и в Вашингтоне. Американцы опасались, что единое правительство сможет построить межокеанский канал в Никарагуа без помощи США, с опорой на европейский капитал. Американские газеты писали, что появление гватемальских войск в Никарагуа будет прямой угрозой американским национальным интересам. Резолюцию подобного же содержания принял сенат США.

Когда американский посланник в Гватемале публично поддержал возможность объединения Центральной Америки военным путем, его немедленно отозвали. Правда, интересно, что госдепартамент США и сам, не желая того, фактически поддерживал центральноамериканское единство. У США в Центральной Америке была только одна дипломатическая миссия – в Гватемале. В столицах других центральноамериканских республик были лишь консульские сотрудники. Обычно так организовано дипломатическое представительство в едином государстве.

При этом, как известно, США и сами возникли в ходе войны, а правительство Уокера в Никарагуа было признано Соединенными Штатами, как уже упоминалось, без всяких проблем.

Барриос был горячим поклонником США, считая эту страну идеалом с точки зрения прогресса, а во время войны между Севером и Югом поддерживал Линкольна. Одно время в госдепартаменте считали его идею центральноамериканского единства перспективной, так как руками Барриоса можно было убрать англичан из Британского Гондураса и Москитии. Тем самым, как думали в Вашингтоне, будущая центральноамериканская федерация станет послушной марионеткой США.

Не случайно, что Барриос обратился к США за посредничеством в деле разрешения гватемальско-мексиканского спора вокруг Чьяпаса.

В сентябре 1884 года Барриос пригласил в Гватемалу президентов Гондураса Луиса Бограна и Сальвадора Рафаэля Сальдивара. Три президента на секретных переговорах решили организовать объединенную армию и силой заставить Коста-Рику и Никарагуа присоединиться к будущей федерации.

Американцы были этим немало встревожены и немедленно подняли вопрос о бедственном положении американских рабочих и бизнесменов в Гватемале, для защиты которых американский консул потребовал присылки военного корабля ВМС США в январе 1885 года.

Заручившись поддержкой Гондураса и Сальвадора, Барриос решил действовать. 28 февраля 1885 года в оперном театре Гватемалы собрались сливки общества, члены правительства и дипломатический корпус. Но театральное представление внезапно прервали. Были зачитаны два декрета Барриоса. В первом декрете говорилось о провозглашении единой центральноамериканской республики. Президент Гватемалы назначался верховным главнокомандующим объединенной центральноамериканской армией с задачей фактического установления единства всех пяти государств региона. Всем странам предлагалось к 1 мая 1885 года направить в Гватемалу по 15 свободно избранных представителей для определения формы правления и государственного устройства будущей единой страны. В декрете не было слова «федерация». Вероятно, Барриос, помня горький опыт Морасана, представлял себе будущее государство более или менее унитарным.

Второй документ был обращением Барриоса как верховного военного руководителя ко всем центральноамериканцам. Барриос подчеркнул, что Гватемала не собирается поработить другие страны региона, а хочет добиться лишь их равноправного единства. Всем офицерам армий центральноамериканских стран, которые поддержат единое государство, Барриос обещал повышение в звании на одну ступень.

Для противников единства в прокламации Барриоса содержалось весомое предостережение: президент Гватемалы заявил, что у его армии есть 50 тысяч новейших винтовок «ремингтон» американского производства с достаточным количеством боеприпасов.

Американский посланник в Гватемале сообщал, что декрет Барриоса был встречен овацией. Он же предрекал сопротивление единству со стороны Никарагуа и Коста-Рики и информировал, что Барриос к этому готов. Американцев неприятно поразило то, что Барриос объявлял недействительными все международные договоры и кредитные соглашения с иностранными державами центральноамериканских стран, заключенные после 28 февраля 1885 года. Это ставило под вопрос возможные договоренности с Никарагуа по вопросу канала.

5 марта 1885 года конгресс Гватемалы единогласно одобрил шаги президента. В марте в пользу объединения единодушно высказался парламент Гондураса. Однако Сальвадор, на который так рассчитывал Барриос, под давлением Мексики отказался от присоединения. Напротив, президент Сальвадора, предав общее дело, попросил у Мексики защиты от «гватемальской агрессии». 10 марта правительство Мексики (где президентом снова был Порфирио Диас) направило Гватемале грозную дипломатическую ноту, предостерегая Барриоса от начала военных действий.

Барриос сообщил американскому посланнику, что ответит Мексике на возможное нападение той же монетой.

Когда Сальвадор мобилизовал армию против Барриоса, президент Никарагуа Карденас заявил о полной военной поддержке Сальвадора в войне против Гватемалы. 8 марта 1885 года никарагуанский парламент решительно отверг инициативу Барриоса как посягательство на независимость Никарагуа. Гватемальский президент в ответ пообещал предоставить оружие тем никарагуанцам, которые решат поддержать борьбу за единство. Американскому посланнику в Гватемале было заявлено, что большинство никарагуанского народа не поддерживает линию своего консервативного правительства.

13 марта 1885 года американский консул в Манагуа Льюитт сообщил посланнику в Гватемалу, что вся Никарагуа бурлит после декретов Барриоса, а экономическая жизнь в стране прекратилась. На улицах, писал консул, звучат трубы и барабаны – никарагуанцы мобилизуют армию, всех мужчин от 18 до 50 лет. Под ружьем уже находятся 5000 человек. Но никарагуанцы смогут выставить самое большее только 8 тысяч солдат и офицеров – для всех остальных не хватает оружия.

Сразу же после мобилизации армейские части перебрасываются на границу с Гондурасом. Позиция Коста-Рики, Сальвадора и, особенно, Мексики вызвала, по словам Льюитта, большую радость в стране. Везде слышались крики: «Смерть Барриосу!» Готовясь к войне, правительство Никарагуа прекратило разменивать «полновесные» серебряные деньги на бумажные банковые билеты. Металлические монеты исчезли из обращения. В Никарагуа было введено осадное положение и прекращена работа парламента.

10 марта 1885 года американский консул в Манагуа встретился с президентом страны и специально во время этой беседы президенту Карденасу принесли телеграмму сальвадорского президента, в которой тот сообщал, что выставит против Гватемалы 20 тысяч солдат. Карденас просил Льюитта оказать помощь в быстром выполнении никарагуанского заказа на получение из США большой партии винтовок «ремингтон» (сама компания «Ремингтон» просила на поставку не менее четырех месяцев).

Карденас не скрывал, что никарагуанская армия готовится к вторжению в Гондурас и Гватемалу для свержения президента Барриоса. Мол, пока Барриос у власти, никакого мира и спокойствия в Центральной Америке не будет. На время войны Карденас сложил обязанности президента и возглавил вооруженные силы. Временным президентом стал очередной отпрыск самого именитого консервативного клана Никарагуа – Педро Хоакин Чаморро.

Льюитт подчеркнул, что правительство Никарагуа «не желает мира». Никарагуанцы не хотят даже посредничества США, так как это может помешать им свергнуть Барриоса.

Сальвадор, Никарагуа и Коста-Рика обратились к США и Мексике за помощью против Барриоса. Застрельщиком борьбы против единства была именно Никарагуа, которая немедленно перебросила в Сальвадор через порт Коринто оружие и боеприпасы. Никарагуанская армия готовилась вторгнуться в Гондурас. Предлогом для начала войны служило то, что, по утверждению никарагуанского президента Карденаса, гондурасцы готовились к вторжению в Сальвадор.

Однако сам Сальвадор явно провоцировал войну, надеясь на помощь Мексики и Никарагуа. Президент Сальвадора направил в Гондурас отряд из 4000 «партизан», которые должны были начать в этой стране антиправительственный мятеж. 200 «революционеров» были отправлены с такими же целями в Гватемалу. 25 марта 1885 года Барриос сообщил американцам, что намерен преследовать сальвадорских «бандитов» и на территории самого Сальвадора.

Барриос направил официальные ноты США, Мексике и основным европейским державам, уведомляя о возникновении нового единого центральноамериканского государства. Немцы и англичане подумывали об отправке военных кораблей к берегам Центральной Америки. США заявили, что установление центральноамериканского единства военным путем для них неприемлемо. Гватемалу предупредили, что США не потерпят нарушения прав американских граждан в ходе возможных военных действий.

9 марта 1885 года американский посланник в Гватемале прибыл в Сальвадор и встретился с президентом Сальдиваром по просьбе последнего. Дипломат сообщал в Вашингтон, что в Сальвадоре проходят антигватемальские демонстрации. Американцы поддержали Сальдивара, и президент показал посланнику США телеграмму Порфирио Диаса, где тоже гарантировалась помощь в борьбе против Барриоса.

Вслед за телеграммой Порфирио Диас сосредоточил на гватемальской границе мощную, по меркам региона, армию: 2000 сабель и 4000 штыков. К гватемальскому порту Сан-Хосе был направлен мексиканский военный корабль. Тем не менее Мексика побоялась официально вступить в антигватемальский военный союз вместе с Сальвадором, Коста-Рикой и Никарагуа, так как опасалась недружественной реакции США в ответ на этот шаг.

Диас написал Барриосу, что мексиканское и центральноамериканское общественное мнение решительно отвергает его инициативу. Мексиканцы отозвали свою дипмиссию из Гватемалы и демонстративно перевели ее в Сальвадор.

Барриос, продолжая доверять американцам, попросил США быть посредником в назревавшем конфликте с Мексикой. Но в Вашингтоне мексиканский посланник активно работал над тем, чтобы США заняли по отношению к восстановлению центральноамериканского единства негативную позицию.

Порфирио Диас считал, что американцы все же могут решить поддержать Барриоса, а если тому удастся создать единое мощное государство, то он может попытаться отбить назад Чьяпас, ставший мексиканским штатом. Мексиканцы подозревали, что Барриос уже договорился с США о постройке межокеанского канала в обмен на поддержку его объединительных планов.

Мексиканцы были правы. Посланник Гватемалы в Вашингтоне Хауреги вел в 1884 году переговоры в госдепартаменте о строительстве трансокеанского канала через территорию Никарагуа в случае образования единой центральноамериканской республики. Однако гватемальцы не были готовы передать под юрисдикцию США полоску никарагуанской территории по обоим берегам канала.

Сами никарагуанцы отказались вступить в центральноамериканский союз во многом тоже из-за пресловутого канала. 15 марта 1885 года министр иностранных дел Никарагуа Кастельон сообщал в циркулярном письме всем никарагуанским дипломатическим представительствам: «Из той информации, которая имеется у правительства, можно сделать твердое заключение, что неожиданные и оскорбительные действия генерала Барриоса имеют в качестве подлинной причины стремление стать абсолютным арбитром переговоров о канале, а национальное единство он выдвигает лишь в качестве предлога».

Американцы тем временем направили в гватемальский порт Ливингстон военный корабль «Суатара» якобы для того, чтобы забрать оттуда уже упоминавшихся выше «американских рабочих», у которых-де не было денег на билет до Нового Орлеана.

Барриос, между тем, собрал 15-тысячную армию и двинулся к сальвадорской границе. Никто не сомневался в победе гватемальцев, тем более что на сторону Барриоса перешел и сальвадорский воинский контингент во главе с генералом Франсиско Менендесом (примерно 300 человек). Всего под началом Барриоса было 20 тысяч человек – больше, чем насчитывалось в регулярной мексиканской армии того времени.

30 марта 1885 года гватемальцы перешли границу Сальвадора, разбив в первом же бою заслон сальвадорских войск у селения Эль-Коко. Сальвадорцы бежали, бросив одну пушку, митральезу и много амуниции. 2 апреля армия Барриоса выдвинулась в район сальвадорского селения Чальчуапа, где окопалась сальвадорская армия. И тут неожиданно примерно в 11 часов утра президента Гватемалы поразила шальная пуля, которую многие назвали «мистической». Дело в том, что, по словам очевидцев, Барриос был надежно защищен бруствером окопа от фронтального огня. Скорее всего, его убили сзади или с растущих рядом деревьев.

Однако американский посланник в Гватемале сообщал позднее, что Барриос был убит в бою, когда лично повел свои войска на укрепленные позиции врага. Несмотря на панику в рядах гватемальцев, сальвадорцы не решились их преследовать.

С гибелью Барриоса погибла и идея центральноамериканского единства. Деморализованная гватемальская армия ушла из Сальвадора, а новый президент отменил знаменитый декрет своего предшественника и освободил из тюрем всех противников убитого президента. Семья Барриоса отправилась в изгнание в Сан-Франциско.

Именно консервативное правительство Никарагуа сыграло ключевую роль в крахе «проекта Барриоса».

Положение сальвадорского президента Сальдивара в собственной стране было очень непрочным – многие считали его предателем. В сальвадорской армии зрел заговор. Восстание против Сальдивара в мае 1885 года поднял соратник Барриоса Менендес. Под его командованием было от трех до четырех тысяч вооруженных сторонников. Первые бои принесли успех повстанцам. Американский посланник в Гватемале, посетивший Сальвадор, отметил, что силы Менендеса «растут с каждым» часом, а общественное мнение страны настроено в его пользу.

В июне 1885-го по просьбе Сальдивара и его преемника никарагуанские войска (примерно 1100 человек) вступили на территорию восточных департаментов Сальвадора, что вызвало протест правительства Гватемалы. Даже американцы сочли никарагуанскую интервенцию «неуместной». Однако Никарагуа готовилась направить в Сальвадор еще 500 военнослужащих. Тогда и Гватемала стал стягивать к границе с Сальвадором войска – около 4000 человек.

В конце концов, никарагуанская интервенция не помогла, и Менендес стал временным президентом Сальвадора.

Во второй половине 80-х годов сложными оставались никарагуанско-гондурасские отношения, так как в Гондурасе по-прежнему правил сторонник Барриоса Богран. Прессу будоражили периодические сообщения о готовящейся войне между двумя странами. Фактически это было отголоском сохранявшейся напряженности в гватемальско-сальвадорских отношениях, где Никарагуа была на стороне Сальвадора.

Пока консервативные правительства Никарагуа играли роль антинародного жандарма в Центральной Америке, против них росло недовольство в собственной стране. Сама консервативная партия (официально именовавшаяся республиканской) раскололась на два течения: церковников и прогрессистов.

В 1889 году скончался президент страны Карасо, и его четырехлетний срок отбыл до конца Роберто Сакаса, врач по образованию. В 1891-м Сакаса решил опять выставить свою кандидатуру на пост президента, хотя это было запрещено конституцией. Тогда Сакаса передал на короткое время президентские полномочия подставному малоизвестному политику и выиграл президентские выборы 1891 года. Однако это не понравилось ни консерваторам, ни либералам. 28 апреля 1893 года против Сакасы было организовано восстание в гранадском гарнизоне. Восстание поддержали и либералы.

Восставшие заняли Масайю и двинулись на Манагуа. При Ла-Барранке повстанцы разбили правительственные войска. Американский посланник Бейкер предложил свое посредничество в урегулировании конфликта. Летом 1893-го Сакаса был вынужден уступить власть временной хунте под руководством сенатора Мачадо (двух членов хунты назначал Сакаса, трех – повстанцы). Новое правительство было коалиционным: в него вошли и либералы, и консерваторы. Тем самым закончилось тридцатилетие консервативного правления в Никарагуа. Страна вступала в новый, судьбоносный период своей истории.

 

Глава 2. Интервенция США и борьба генерала Аугусто Сандино: 1893-1934 годы

Пришедший к власти в Никарагуа в 1893 году сорокалетний уроженец Манагуа Хосе Сантос Селайя, как и Барриос, был типичным либералом. В 16 лет он отправился в мекку всех тогдашних либералов – во Францию, где провел шесть лет.

Селайя стремился активно развивать в стране образование, бороться против засилья церкви, поощрять иностранные инвестиции и стоять на страже национального суверенитета. К американцам Селайя относился предупредительно, так как рассчитывал на помощь иностранного, прежде всего американского капитала в развитии страны. К тому же Селайя решил все-таки начать строительство межокеанского канала. И здесь он тоже полагался на инвестиции из США.

Пожалуй, дух правления Селайи лучше всего выразил великий никарагуанский поэт Рубен Дарио, говоривший, что дух никарагуанцев должен быть националистическим внутри страны и космополитичным по отношению к внешнему миру.

После тридцатилетнего правления консерваторов реформы Селайи в Никарагуа носили революционный характер.

Прежде всего, Селайя решил принять новую конституцию, которая сразу вызвала раздражение США. Многие либералы – делегаты конституционной ассамблеи хотели внести в основной закон положения об увеличении налогообложения иностранных компаний в Никарагуа. Дипломатический представитель США в Манагуа Бейкер в октябре 1893 года посетил Селайю и информировал его об «обеспокоенности» иностранного бизнеса. Селайя заверил Бейкера, что «просвещенные» элементы среди делегатов ассамблеи выскажутся против ограничения прав иностранцев, так как это может помешать иммиграции поселенцев в Никарагуа. Как и большинство либералов, Селайя полагал, что местное население Никарагуа (особенно коренное) якобы по природе лениво и неспособно усвоить все нововведения мировой технической мысли. Поэтому президент делал ставку на привлечение колонистов-иностранцев из США и стран Европы.

В статье 9 конституции говорилось, что иностранцы могут покупать в Никарагуа любую собственность. Статья 10 нового основного закона логично провозглашала, что они должны платить такие же налоги и сборы, как граждане Никарагуа. При этом в случае возникновения споров они не имели права апеллировать к своим правительствам. После авантюры Уокера такое положение конституции для Никарагуа было весьма естественным, но вызвало резкое неприятие иностранного бизнеса в стране.

Но больше всего иностранцев в Никарагуа возмутила статья 12. Там говорилось, что если иностранные граждане обратятся к своим правительствам с «несправедливыми спорными требованиями» по отношению к правительству Никарагуа и если этот спор не будет урегулирован «дружески», то они могу потерять право на пребывание в стране.

И все же делегаты (правда, большинством всего в один голос) приняли спорную статью конституции.

В целом конституция (которую назвали «Ла Либеррима» – «либеральная») ознаменовала собой коренной разрыв со всем наследием консервативного правления.

Была ликвидирована система непрямых выборов президента и парламента, а также отменен имущественный ценз для избирателей. Теперь выборы были всеобщими, прямыми и тайными. Конституция декларировала также отмену смертной казни и провозглашала основные права и свободы человека. В стране впервые была закреплена свобода вероисповедания, и образование стало носить исключительно светский характер. Была расширена автономия муниципалитетов.

К концу первого срока своего президентства Селайя направлял на народное образование до 10 % бюджета страны. При нем было построено 140 государственных школ.

Был легализован развод и признаны гражданские, то есть заключенные без посредничества церкви, браки. В 1899 году Селайя конфисковал всю церковную недвижимость.

Хотя многие положения конституции так и остались на бумаге, но для своего времени (и тем более для Латинской Америки) это был весьма прогрессивный документ. Правда, всего через девять месяцев после торжественного принятия положения новой конституции были временно приостановлены и в стране ввели осадное положение, действовавшее до февраля 1896 года. К 1905 году были фактически ликвидированы многие права и свободы, и Селайя, по сути, правил страной как диктатор.

В какой-то мере все эти шаги были вынужденными. Серьезные преобразования Селайи вызвали яростное сопротивление консерваторов, церкви и иностранного капитала.

Например, еще в конце 1893 года Селайя объяснял американскому посланнику аресты своих оппонентов и введение осадного положения тем, что в стране в розыске находится 3-4 тысячи единиц оружия, а арестованные (всего пять человек) готовили вооруженное восстание. Американец счел такое объяснение резонным.

В то же время Селайя в 1899 году добился принятия закона против бродяжничества. Согласно этому документу все люди на селе и в городе были обязаны работать. Таким образом Селайя заботился о том, чтобы владельцы плантаций кофе (основного экспортного товара Никарагуа) всегда могли иметь резерв дешевой рабочей силы. По новому закону все индейцы должны были определенное количество дней в году отработать в поместьях, где выращивались экспортные культуры, или на предприятиях по развитию инфраструктуры, которые поддерживались правительством. Третьим вариантом было поступление на военную службу.

Еще в 1894 году был принят закон, по которому так называемые сельские судьи могли заставить работать любого никарагуанца старше 14 лет. В 1898-м были введены трудовые книжки.

Селайя даже организовал специальную сельскую полицию, которая следила за тем, чтобы рабочие не покидали кофейные плантации и вели себя смирно.

В 1906 году Селайя сделал то, чего так и не смогли добиться консерваторы: он отменил юридическую защиту общинного индейского землевладения. Теперь кофейные магнаты могли расширить свои плантации за счет индейских земель.

Селайя ориентировался на превращение Никарагуа в лидирующего экспортера таких сельскохозяйственных культур, как кофе, а позднее бананов. Его политика по раздроблению общинного землевладения привела, с одной стороны, к росту производства технических экспортных культур, а с другой – к падению сборов основных продовольственных сельскохозяйственных культур в стране. Никарагуа пришлось импортировать продовольствие, в частности пшеницу. И такое положение дел сохраняется по сей день.

Количество мелких производителей при Селайе сократилось, зато выросло крупное плантационное хозяйство.

Селайя исходил из того, что мировые цены на кофе начиная с 1890 года стали расти. Следовательно, наращивание экспорта этой культуры могло (за счет таможенных пошлин) дать правительству либералов необходимые средства для модернизации страны, прежде всего ее образования и транспортной инфраструктуры.

В результате разгрома общинного землевладения 30 крупных латифундистов получили при Селайе 1,3 миллиона гектаров земли. В стране появилась сезонная безработица, – ведь цикл производства кофе, как и любой сельскохозяйственной культуры, носил сезонный характер. Когда работы не было, тысячи бывших мелких землевладельцев, теперь лишенных земли, наводняли города, усугубляя тем самым их проблемы.

Правда, Селайя стремился поощрять и мелких фермеров выращивать кофе. Правительство давало им кредиты, субсидии и разрешало бесплатно транспортировать этот товар по государственным железным дорогам. Многие фермеры стали отказываться от производства традиционных бобов и кукурузы и переходить на выращивание кофейных деревьев. Однако большинство правительственных субсидий доставалось всего 57 латифундистам – все они были сторонниками Селайи и либералами.

Такая политика оказалась близорукой, потому что Никарагуа стала заложником резкого колебания мировых цен на кофе. А планы Селайи сделать Никарагуа ведущим экспортером этого продукта в мире оказались иллюзорными. Уже в конце XIX века мировые цены благодаря громадным объемам производства стала определять Бразилия. К тому же кофе в то время был еще в какой-то мере продуктом роскоши в Европе и США, и спрос на него сильно колебался в зависимости от экономического положения этих стран. Любой экономический кризис немедленно приводил к существенному сокращению потребления кофе в развитых странах.

Если крупные (особенно иностранные) плантационные хозяйства еще могли пережить колебания цен на мировом рынке, то для многих мелких фермеров это означало неминуемое разорение, и они продавали свои участки и пополняли ряды рабочих на кофейных плантациях латифундистов.

К тому же сами крупные компании скупали продукцию мелких фермеров по дешевке и тем самым снижали их и без того не слишком высокие доходы.

Как только Селайя пришел к власти, он немедленно объявил о намерении ввести налог на производство кофе, как это уже было сделано в соседней Коста-Рике.

К этому Селайю вынуждала тяжелая финансовая ситуация в стране, которая была наследием тридцатилетнего правления консерваторов и общей неразвитости Никарагуа. 1 июля 1894 года Никарагуа оказалась не в состоянии произвести очередной полугодовой платеж по обслуживанию внешнего долга в размере 8500 фунтов стерлингов. Правительство попыталось занять на внутреннем рынке 500 тысяч песо, но не смогло представить кредиторам никакого залога. Селайя не смог даже погасить внутренние облигации в объеме 428 тысяч песо, которые в 1891 году выпустил Сакаса под залог таможенных платежей и под громадные по тем временам проценты – 12 %. Любой владелец облигаций на 100 долларов имел право с учетом процентов по ним и дисконта при их продаже на 138 долларов. Под эти облигации было заложено 40 % всех таможенных сборов страны.

Каждый владелец облигаций мог прийти с ними на таможню и получить освобождение от уплаты импортных пошлин, что еще больше подрывало и без того не слишком богатую никарагуанскую казну. Селайя был вынужден заявить, что до 1896 года эти облигации погашаться не будут. Все импортеры отныне были обязаны платить таможенные пошлины наличными.

Однако и местный, и американский бизнес решительно выступил против этих планов правительства, и Селайе пришлось пойти на компромисс. Погашение бондов было возобновлено, но скидка по ним при импортных таможенных пошлинах давалась только в размере 30 % от стоимости облигации. Остальные 70 % надо было все же платить в бюджет наличными. К тому же процент по облигациям сокращался вдвое – до обычных в то время по всему миру 6 %.

Реструктуризация долга вынудила Селайю пойти на крайне непопулярную меру – выпустить в обращение бумажные деньги на 500 тысяч песо, которым никарагуанцы традиционно не доверяли.

Интересно, что при недостатке в Никарагуа собственного серебра (и тем более золота) в качестве своего рода и внутренних «твердых» денег и конвертируемой валюты ходили серебряные перуанские соли. В них, например, взимался экспортный налог на кофе: 2 серебряных соля на 100 фунтов кофе. Урожай 1895 года ожидался в объеме 150000 мешков по 100 фунтов каждый. Однако Никарагуа была заложником господствовавшего в то время в мире золотого стандарта. Серебро было сильно недооценено по сравнению с золотом, а именно на золото приходилось покупать основные импортные товары. Получалось, что при дальнейшем падении серебра относительно золота никарагуанцам приходилось бы продавать все больше и больше кофе для обеспечения обычного объема импорта.

В этом тяжелом финансовом положении Никарагуа кроется еще одна причина, заставившая Селайю подчас крутыми мерами наращивать экспорт кофе – президент во что бы то ни стало хотел добиться финансовой независимости страны от внешних кредиторов, за которыми обычно маячили иностранные канонерки и морская пехота.

Селайя, как и Барриос, поддерживал либералов в соседних странах и предоставлял им политическое убежище в Никарагуа. Уже в конце 1893 года это едва не привело к войне с Гондурасом, хотя американский представитель в Манагуа считал, что вина за обострение двусторонних отношений лежит именно на Гондурасе, в то время как политика Селайи оценивалась как миролюбивая. 30 октября 1893 года гондурасский конгресс уполномочил исполнительную власть объявить войну Никарагуа в любой момент. Гондурас предложил Сальвадору присоединиться к военному союзу против Никарагуа.

Никарагуа перебросила на гондурасскую границу 1200 солдат и офицеров. Был объявлен принудительный заем на 400 тысяч долларов с целью финансирования возможной войны, причем от этого налога освобождались все иностранные предприниматели.

В декабре 1893 года около 1600 гондурасских эмигрантов перешли границу между Гондурасом и Никарагуа с целью свержения гондурасского президента Васкеса. Никарагуанская армия (примерно три тысячи бойцов) стояла на границе в полной боевой готовности. Никарагуа признала повстанческое правительство Гондураса во главе с Поликарпо Бонильей. Вскоре никарагуанская армия во главе с вице-президентом Ортисом тоже вторглась в Гондурас и заняла юго-запад страны.

В какой-то мере Селайя возвращал гондурасским либералам долг: гондурасские эмигранты в июле 1893 года помогли восставшим либералам в самой Никарагуа разбить правительственные войска и прийти к власти.

В январе 1894 года Васкес был свергнут (он через Сальвадор бежал в США), и при помощи никарагуанской армии в Гондурасе пришло к власти либеральное правительство. Возвращавшиеся домой никарагуанские войска были встречены мощными восторженными демонстрациями в главных городах страны.

Поддержка Селайи со стороны США в никарагуанско-гондурасском конфликте объяснялась в основном прагматическими соображениями: американские бизнесмены активно инвестировали в производство кофе неподалеку от гондурасской границы, и США не были заинтересованы в продолжительной войне между двумя этими странами, а тем более в победе Гондураса.

В 1894 году, ободренный успехом в короткой войне с Гондурасом, Селайя решил наконец-то покончить с автономией, а на самом деле фактической независимостью Москитии. В этот регион были введены никарагуанские войска, автономия была ликвидирована, и Москития стала обычным никарагуанским департаментом. 20 ноября 1894-го совет местных жителей объявил о признании суверенитета Никарагуа. Селайя и не предполагал, что именно этот шаг приведет в конечном итоге к его свержению.

Большинство жителей Москитии отнеслись к новому статусу их региона весьма негативно. Местная негритянская аристократия и индейские вожди щедро раздавали иностранным предпринимателям (в основном американцам) концессии на вырубку ценных пород дерева и добычу золота. Американцев такое положение дел более чем устраивало, так как они не платили фактически никаких налогов и пошлин. Непроходимые болотистые леса отделяли Москитию от остальной Никарагуа, и все товары в этот регион доставлялись в основном из США. В Москитии был распространен английский язык и выходили англоязычные газеты. Введение никарагуанских войск многие в регионе восприняли как оккупацию.

Селайя установил никарагуанский суверенитет в Москитии еще и потому, что это был единственный регион в Никарагуа, где добывалось золото. С помощью этого золота Селайя рассчитывал, наконец, вывести Никарагуа из сложной финансовой ситуации и расплатиться по внешним долгам.

Несмотря на почти полное отсутствие в Москитии транспортных коммуникаций, в 90-е годы XIX века в регионе началась активная добыча золота. Благородный металл добывался в основном на двух месторождениях – Пис-Пис и Сиуна, расположенных в 15 милях друг от друга и 70 милях от побережья Карибского моря. Сиуна принадлежало американской компании «Ла Лус и Лос Анхелес» («Свет и ангелы» по-испански). Все горнодобывающее оборудование было американским и доставлялось в тяжелых условиях по рекам и на мулах с побережья. За компанией стояли влиятельные деловые круги США.

Американцы были встревожены присоединением Берега Москитов к Никарагуа. К 1894 году они инвестировали в регион 2 миллиона долларов и зарабатывали там путем чудовищной эксплуатации местного населения до 4 миллионов долларов ежегодно.

90–95 % торговли Москитии шло через Блуфилдс и контролировалось американскими бизнесменами. Вообще, со стороны Блуфилдс походил тогда на типичный американский городок.

Столь высокоприбыльным бизнес был еще и потому, что американцы в регионе почти не платили никаких налогов и пошлин. Селайя был известен американцам как человек, стремящийся извлечь из предпринимателей как можно больше налогов и сборов. К тому же излишне независимый президент мог и пересмотреть благоприятные для иностранцев условия концессионных договоров.

От имени международного бизнеса в регионе выступал американец Сэмюэл Вейл, который импортировал в регион спиртные напитки из Нового Орлеана на льготных условиях и был связан с еврейским бизнес-сообществом Юга США.

Американские бизнесмены пожаловались посланнику США в Манагуа Бейкеру на государственный дирижизм и «милитаризм» новой никарагуанской администрации. Дело дошло до того, что американские бизнесмены единодушно отклонили предложение никарагуанского губернатора принять участие в работе новых органов власти в департаменте. Любого, кто согласился бы на это предложение, сочли бы ренегатом. Новым властям, по сути, объявили бойкот. Когда чиновник министерства финансов Никарагуа в 1895 году посетил центр Москитии Блуфилдс, у него создалось впечатление, что в городе не признают суверенитет Никарагуа, а законы страны «остаются мертвой буквой». В Москитии процветала контрабанда, причем переправлялась она через причалы и хранилась на портовых складах, которые принадлежали иностранцам, в том числе и упомянутому выше Вейлу.

Тем не менее в 1895 году Вейл стал мэром Блуфилдса, а годом позже – акционером основной золотодобывающей компании «Ла Лус и Лос Анхелес». Уже этот факт ясно говорит о том, что Селайя не был ярым врагом американского бизнеса как такового.

Но американцев не устраивала введенная Селайей система формализованных концессий, хотя она была достаточно выгодной для бизнеса. Правительство Никарагуа предоставляло той или иной компании право вести определенную деятельность на той или иной территории. В обмен на это право обычно выплачивалось первоначальное разовое возмещение, а затем ежегодные роялти. К тому же концессионер мог беспошлинно возить все необходимое ему для его деятельности оборудование и продовольствие.

Такая практика была общемировой. Даже американский посланник в Манагуа признавал, что бизнесмены экономят на отмене импортных пошлин гораздо больше, чем платят денег в виде роялти. И все же при «независимой» Москитии можно было вести коммерческую деятельность еще вольготнее – иногда без всяких концессий. А вся торговля была до 1894 года вообще чистой контрабандой.

Селайя часто раздавал концессии тем компаниям, которые были связаны с его друзьями по либеральной партии. Это было своего рода платой за сохранение в стране внутреннего мира. Не гнушался президент и личным участием в некоторых коммерческих предприятиях.

Введенные Селайей налоги и пошлины, а также то, что концессии не всегда попадали американцам и часто носили эксклюзивный характер, – все это настроило американское бизнес-сообщество Москитии против никарагуанского президента.

Бизнесмены, как могли, пытались обойти новые законы. Например, они активно продавали беспошлинно ввезенные для своих концессий товары на местных рынках, что было запрещено. Но со временем американцы в Москитии стали подумывать о том, что неплохо было бы заменить Селайю более сговорчивым президентом.

В апреле 1894 года Селайя дал указание никарагуанскому посланнику в Вашингтоне поставить перед США вопрос о проведении новых переговоров по строительству трансокеанского канала. К тому времени американцы уже создали частно-государственную компанию по прокладке канала («Маритим Кэнал Компани»; до 1889 года лицензия принадлежала другой американской компании). Но она, имея лицензию никарагуанского правительства, абсолютно ничего не делала. В 1884 году лицензию отозвали, но потом возобновили.

Правда, изыскательские работы начались после 1887 года, а в 1890-м в Сан-Хуан-дель-Норте были построены пирсы и склады для приема строительного оборудования. Компания проложила 70 миль телефонных и телеграфных линий. В Сан-Хуан-дель-Норте начали прибывать оборудование и строительная древесина. Предполагалось, что канал войдет в строй к 1897 году и его стоимость не превысит 90 миллионов долларов.

США охватила «никарагуанская лихорадка», напоминающая калифорнийскую золотую 1848 года. В 1892 году в Калифорнии состоялась Национальная конвенция для обсуждения вопроса строительства никарагуанского канала. Делегаты отбирались конгрессменами и сенаторами от каждого штата. Конвенция обратились к конгрессу США с просьбой помочь строительству канала деньгами. Граждан США призвали активно скупать акции компании: ведь всего через пять лет канал начнет давать прибыль. На акции обещали как минимум 6 % годовой прибыли.

Но в 1893 году произошла очередная паника на американских фондовых биржах, и компания лишилась всех своих источников финансирования.

Президент Никарагуа стал оказывать на компанию давление и, в конце концов, отозвал ее лицензию. Селайю такое положение дел устроить, конечно, не могло. Американский госдепартамент подтвердил необходимость канала, который должен был строиться «под эгидой» США и в интересах всех стран Западного полушария. При этом Селайю попросили оставить компанию в покое.

Однако шаги Селайи в Москитии и по вопросу канала произвели на Вашингтон крайне неблагоприятное впечатление. Именно с этого момента в США стали подумывать об устранении неудобного никарагуанского президента и о прокладке канала в ином месте, вне территории Никарагуа.

С 1878 года строительством канала в Панаме занималась французская компания Фердинанда Лессепса, имевшая лицензию колумбийского правительства. Реальные строительные работы начались в 1882 году. Американцы следили за этим с явным неудовольствием. В 1889-м компания Лессепса обанкротилась и к 15 мая этого года прекратила все операции. Она успела построить 40 % канала (ценой жизни примерно 22 тысяч рабочих), на что было затрачено 235 миллионов долларов.

20 октября 1894 года была организована «Новая компания Панамского канала», также французская. Канал по новому договору с колумбийским правительством должен был быть введен в эксплуатацию к 1900 году. Однако у новой компании не было достаточных средств, и она открыто искала покупателя всего проекта за 109 миллионов долларов. Американцы хотели купить компанию Лессепса и, в конце концов, сделали это.

Естественно, Селайя не понимал, чем же в таком случае занимаются американцы в Никарагуа. Президент справедливо подозревал США в том, что они просто держат эксклюзивное право на постройку канала в Никарагуа, чтобы не пустить туда иностранных конкурентов, которые могли бы поставить под вопрос прокладку канала в Панаме. Сами же американцы, по мнению Селайи, видимо, хотели перекупить французскую компанию по дешевке. В противном случае бездействие американцев в Никарагуа на фоне активной деятельности французов в Панаме объяснить было трудно.

24 апреля 1895 года президент США Кливленд назначил специальную комиссию во главе с полковником Ладлоу, чтобы определить экономическую целесообразность строительства канала через территорию Никарагуа. Выводы комиссии были довольно туманными, но призывали существенно пересмотреть условия строительства канала. Преемник Кливленда Маккинли в 1897 году назначил новую комиссию (Nicaraguan Canal Commission) во главе с контр-адмиралом Уокером.

Конкурентами канала оказались американские же железнодорожные компании, которые предпочитали прокладку железной дороги от атлантического до тихоокеанского побережья Никарагуа. Железнодорожное лобби убеждало американцев, что сооружение канала будет нарушением англо-американского договора Клейтона – Бульвера. К тому же на канал позарятся иные морские державы (включая Германию и Россию), и США придется вести из-за него войну.

В марте 1899 года комиссия Уокера представила свой доклад. По нему стоимость канала оценивалась уже в 118 миллионов долларов (без учета процентов по кредитам, дивидендов на акции и расходов на управление проектом). 15 декабря 1899 года был учрежден специальный комитет конгресса США по трансокеанскому каналу, который должен был сделать окончательный выбор относительно места прокладки этой важнейшей транспортной магистрали.

18 ноября 1901 года был заключен новый американо-британский договор (договор Хэя – Понсефоте), по которому США уже не нуждались в согласии Великобритании на строительство трансокеанского канала в Центральной Америке. Если по договору Клейтона – Бульвера канал должен быть быть нейтрализованным и открытым для судов всех стран даже во время войны, то по новому документу США разрешалось строить в зоне канала укрепления, держать войска. Правда, ни одна из сторон не могла захватить зону канала силой. Англичане пошли на уступки, так как уже тогда считали своим основным противником Германию и были заинтересованы в дружеских отношениях с США.

Наконец, после горячих дебатов 15 июня 1902 года конгресс США решил, что канал должен строиться на Панамском перешейке.

Между тем к концу XIX века Селайя стал раздражать официальный Вашингтон своими попытками поставить под жесткий контроль правительства американских бизнесменов в стране (особенно в Москитии), и неуступчивостью в вопросах строительства трансокеанского канала. Американские газеты стали писать о диктаторских замашках Селайи, хотя тот не делал ничего такого, что было бы из ряда вон выходящим в политической практике Латинской Америке того времени.

Американские бизнесмены в Москитии сделали ставку на местного губернатора генерала Хуано Пабло Рейеса, который был назначен в регион в 1896 году и снискал уважение тамошних янки. Рейес поощрял золотодобычу, модернизировал гавань Блуфилдса. Губернатор активно боролся против ведения на территории своего департамента выпущенных Селайей бумажных денег – ведь американцы предпочитали серебряную монету или доллары.

За три года пребывания в должности Рейес, по его собственным данным, перевел в Манагуа около 450 тысяч долларов налогов и сборов. Он был не прочь оставить эти деньги у себя. Такой же точки зрения придерживались и местные американские бизнесмены. Они ожидали, что если Рейес свергнет Селайю, то налоги и таможенные сборы будут снижены.

Мятеж Рейеса вспыхнул 4 февраля 1899 года. Селайя попросил президента США направить в Сан-Хуан-дель-Норте военный корабль. Видимо, он думал, что за путчем Рейеса стоят англичане, не смирившиеся с утратой суверенитета над Москитией. Уже 10 февраля 1899 года в Сан-Хуан-дель-Норте был направлен корабль ВМС США «Мариэтта» (он прибыл в порт 16 февраля). Вскоре прислали свой корабль и британцы.

Одновременно, чтобы лишить Рейеса его главного источника финансирования – торговли, правительство Никарагуа заявило о немедленном закрытии всех портов атлантического побережья. Американцы, правда, придерживались мнения, что их коммерческих судов это не касается.

Рейес в своей прокламации торжественно заверил, что американцы от внутриникарагуанского конфликта не пострадают. Посланник США в Манагуа «с сожалением» сообщал, что большое количество американских граждан помогают Рейесу. Американский консул в Блуфилдсе предостерег граждан США от участия в «революции», но тех это никак не смутило.

Путчисты попытались устроить «революцию» и на граничащем с Москитией побережье Гондураса. Это привело лишь к тому, что правительство Гондураса предоставило в распоряжение Селайи канонерскую лодку.

Успех мятежа зависел от способности Рейсеса перебросить лояльные ему силы по реке Сан-Хуан через озеро Никарагуа в консервативную Гранаду, которую он хотел сделать своим опорным пунктом. Под началом Рейеса к моменту мятежа было не более 300 человек (включая 20 американцев), и ему требовалось действовать быстро, чтобы не дать Селайе возможности перебросить в Москитию регулярные воинские части. Стараниями американских бизнесменов в распоряжении Рейеса оказалось около 5 тысяч современных винтовок и достаточное количество боеприпасов к ним. Личная охрана лидера мятежников состояла из американцев.

В Новом Орлеане готовился к отплытию в Блуфилдс пароход с американскими наемниками.

Рейес умел быть благодарным. Как только он взял власть в Блуфилдсе, были немедленно снижены до уровня 1894 года налоги и пошлины. Это с удовлетворением отметили газеты в Новом Орлеане.

К 16 февраля 1899 года путчисты заняли Сан-Хуан-дель-Норте и готовились к продвижению вглубь страны. Консерваторы подняли мятеж неподалеку от Гранады и ждали подхода Рейеса. Если бы их силы соединились, то страну как минимум ожидала бы серьезная гражданская война.

Однако путчисты продержались только 20 дней, в течение которых американские бизнесмены в Москитии платили налоги и пошлины «правительству Рейеса» (потом они, конечно, утверждали, что делали это принудительно). К 24 февраля мятеж провалился. Рейес и начальник его личной охраны американец Кеннеди бежали из страны. В руки правительственных сил попали 42 мятежника – все граждане США. Никарагуанцы разрешили им свободно покинуть страну.

Во время мятежа в плен попал молодой полковник Адольфо Диас. Его посадили в тюрьму, но Селайя помиловал этого человека, что сыграло в истории Никарагуа роковую роль. Американцы пристроили Диаса – он стал бухгалтером в золотодобывающей компании «Ла Лус и Лос Анхелес».

Примечательно, что, пока происходил мятеж, в конгрессе США обсуждался специальный закон о никарагуанском канале, дававший президенту США полномочия купить любую часть территории Никарагуа и Коста-Рики, необходимую для строительства канала. Причем в версии закона палаты представителей конгресса речь шла даже о возможности купить всю Никарагуа.

Новый губернатор бывшей Москитии сообщал Селайе, что выступление Рейсеса было организовано и профинансировано американскими бизнесменами во главе с Сэмюэлем Вейлем. Селайя объявил все платежи самозваному правительству Рейеса недействительными и потребовал внести их в никарагуанскую казну. Бизнесмены протестовали против этого «произвола» тем, что, по совету консула США, закрыли свои магазины и задрапировали их американскими флагами.

Вашингтон стал оказывать на Селайю мощное дипломатическое давление, подкрепленное присутствием американского военного корабля в Блуфилдсе. Селайе пришлось отказаться от своего требования, но он попытался поднять пошлины в том же 1899 году, чтобы все-таки компенсировать 600 тысяч долларов, затраченных правительством на подавление мятежа.

В целом американский бизнес не особо пострадал от мятежа Рейеса. В начале XX века на ведущих золотых шахтах Москитии, по некоторым оценкам, добывалось золота на 50 тысяч долларов в год. Золото стало второй после кофе статьей никарагуанского экспорта.

В 1899 год у «зеленое чудовище» – американская компания «Юнайтед Фрут» заключила договоры о скупке бананов у местных производителей и фактически стала контролировать торговлю этим товаром в Никарагуа.

Мятеж в Блуфилдсе многому научил Селайю. Отныне он старался давать концессии в регионе не только американским фирмам. Например, концессию на вырубку леса получили итальянцы. Швейцарцам доверили заниматься производством каучука. Испанская компания выполняла для правительства типографские работы. Селайя решил также добиться получения иностранного кредита для постройки железной дороги между восточным и западным побережьями страны.

Между тем дело со строительством трансокеанского канала никак не продвигалось.

В 1898 году Селайя предоставил концессию американским бизнесменам Эдварду Грэгину и Эдварду Эйру, которые основали компанию «Интеросеаник Кэнал Компани». Но и эти бизнесмены не смогли найти необходимый капитал, и Никарагуа разорвала концессионный договор. При этом Селайя удержал внесенный компанией залог в размере 10 тысяч долларов.

Селайя, однако, настойчиво продолжал переговоры с США о заключении более или менее равноправного договора о строительстве канала. Был разработан проект договора, согласно которому Никарагуа сохраняла суверенитет над зоной будущего канала, приобретала исключительное право на торговлю в этой зоне и получала в качестве единовременной выплаты за разрешение на строительство 6 миллионов долларов. Госдепартамент счел такой проект не отвечающим интересам США, и он был отклонен. В декабре 1901 года переговоры прекратились, что вызвало понятное недовольство Селайи.

Американцев тревожили попытки Селайи пойти по стопам Барриоса и укрепить сотрудничество центральноамериканских стран. Селайя смог в 1901 году собрать в никарагуанском городе Коринто глав Сальвадора, Гондураса и Коста-Рики с целью возможного объединения этих государств. В январе 1902 года в Коринто был подписан договор между центральноамериканскими государствами (за исключением Гватемалы, которая присоединилась к договору позднее) о мирном разрешении споров между ними. Договором был установлен принцип обязательного арбитража при возникновении споров между странами Центральной Америки. Орган арбитража (суд) состоял из представителей всех государств – участников договора.

В августе 1904 года Селайя снова собрал глав центральноамериканских государств в Коринто. На этот раз президенты договорились оказывать друг другу вооруженную помощь в случае попыток насильственного свержения власти в той или иной стране.

Для Селайи это положение было очень важным, так как консерваторы не прекращали попыток свергнуть никарагуанского президента насильственным путем. В 1903 году во время очередного заговора был взорван пороховой склад. Терпение Селайи лопнуло – если раньше он заключал своих политических противников в тюрьмы или высылал из страны, то на сей раз несколько участников мятежа были расстреляны. В 1905 году Селайя провел изменение конституции, которое давало ему право переизбираться президентом неограниченное количество раз.

В 1904 году Гондурас и Никарагуа решили передать вопрос об определении границ между ними в районе бывшей Москитии на третейский суд испанского короля Альфонса XIII. В 1906 году было вынесено решение в пользу Гондураса, но Селайя не спешил выводить войска со спорной территории.

1903 год был переломным в американо-никарагуанских отношениях. В этот год американцы (семь местных заговорщиков и четыре американских офицера) устроили переворот в Панаме (чья независимость была провозглашена 4 ноября 1903 года; американский военный корабль не дал колумбийским войскам разгромить немногочисленных сепаратистов), отделили ее от Колумбии и решили строить канал через территорию именно этой марионеточной страны.

Никарагуа, в свою очередь, решила переориентироваться на Европу. В 1905 году Селайя добился заключения договора с Англией, по которому та признавала никарагуанский суверенитет над Москитией. Порт Сан-Хуан-дель-Норте прекращал быть свободным (то есть открытым для судов всех стран без специального разрешения правительства Никарагуа).

В 1906 году американцы бросили вызов Никарагуа в Центральной Америке. Возник конфликт между Гватемалой и Сальвадором (гватемальский президент Мануэль Эстрада Кабрера был консерватором и ярым противником Селайи в борьбе за региональное лидерство). Гондурас и Никарагуа поддержали сальвадорцев. Однако США заставили обе страны обратиться в Вашингтон за посредничеством, что было нарушением соглашения Коринто об арбитраже от 1902 года. Селайя отказался признать достигнутое при поддержке США соглашение, подписанное на борту американского крейсера «Марблхед».

Селайя оказывал поддержку эмигрантам-гондурасцам, которые хотели свергнуть президента своей страны Бонилью, ставшего фактическим диктатором. В декабре 1906 года гондурасские либералы начали военные действия недалеко от никарагуанской границы.

Сначала 30-тысячная гондурасская армия разбила повстанцев, и Бонилья потребовал у Селайи разрешения преследовать их на никарагуанской территории. Тот отказался (при этом отдав приказ не допускать вторжения вооруженных групп гондурасских эмигрантов с территории Никарагуа), и Бонилья велел своим войскам перейти границу и начал вооружать никарагуанских эмигрантов-консерваторов.

8 февраля 1907 года гондурасцы напали на никарагуанские войска на территории самой Никарагуа. Никарагуанские солдаты думали, что произошла ошибка, и пытались дать понять гондурасцам, что те находятся на чужой территории. Однако гондурасская армия разбила слабый никарагуанский пограничный заслон, захватила городок Лос-Кальпулес и подожгла его, расстреляв двух никарагуанских солдат, захваченных в плен.

Никарагуанцы потребовали компенсировать ущерб и задействовать для мирного разрешения спора подписанный в 1902 году в Коринто договор.

Госсекретарь США Рут попытался навязать Никарагуа американский арбитраж, но Селайя отказался соглашаться на него до тех пор, пока Гондурас не компенсирует причиненный войной ущерб. Американцы старались подключить к посредничеству Мексику (зная симпатии Селайи к этой стране), но мексиканский президент Диас ответил, что переговоры должны происходить только на базе соглашений Коринто. Однако такой вариант означал бы дипломатический успех Селайи и поэтому был для американцев неприемлемым.

Мексиканцы попросили посредничать Гватемалу, Коста-Рику и Сальвадор, но миссия этих стран успеха не имела, во многом потому, что каждая из них имела свои интересы в гондурасско-никарагуанском конфликте.

После краха планов об арбитраже гондурасские войска опять атаковали никарагуанские пограничные селения, но были отбиты. При этом гондурасцами командовал никарагуанский эмигрант, лидер консерваторов Эмилиано Чаморро.

Между тем никарагуанская армия тремя колоннами перешла в успешное контрнаступление 18 февраля 1907 года. Центральная группировка быстро захватила считавшуюся неприступной укрепленную позицию гондурасской армии Сан-Маркос-де-Клон, которую называли «гондурасским Порт-Артуром». Никарагуанские ВМС вышли из Блуфилдса и захватили гондурасские порты Трухильо и Пуэро-Кортес, лишив противника снабжения извне.

Бонилья призвал на помощь сальвадорские войска, и о симпатиях к Гондурасу заявила Гватемала. Мексиканцы стали опасаться, что армии трех стран могут свергнуть Селайю и это приведет к установлению гегемонии США в регионе. Именно поэтому мексиканцы стали настойчиво советовать Селайе прекратить боевые действия. В то же время в Вашингтоне мексиканский посланник защищал Никарагуа. Но в марте 1907 года правительственная армия Гондураса была разбита гондурасскими либералами и никарагуанскими войсками, во многом потому, что впервые в военных действиях в Латинской Америке были использованы пулеметы «максим».

Решающая битва произошла 17-23 марта 1907 года у селения Намасиге, где никарагуанцев поджидала совместная гондурасско-сальвадорская группировка (сальвадорский контингент насчитывал 4000 человек). Никарагуанцы уступали союзникам численностью в четыре раза. В результате упорных боев, в которых никарагуанцы проявили массовый героизм, союзники были разбиты и в панике бежали. Это сражение и решило исход всей войны.

Победа Селайи была тем более впечатляющей, если учесть, что население Никарагуа в тот момент составляло примерно полмиллиона человек, в то время как в Гондурасе жило 1,4 миллиона.

Американцы сочли, что Селайя, как до него Барриос, хочет стать военным лидером всей Центральной Америки. Чтобы помешать никарагуанцам, американская морская пехота высадилась в гондурасском порту Пуэрто-Кортес под предлогом обеспечения свободной торговли бананами. ВМС США фактически помешали никарагуанцам добить Бонилью в его последнем оплоте – Амапале в заливе Фонсека. Американцы без согласия Селайи взяли на себя функцию посредника и спасли Бонилью, предоставив ему убежище на своем корабле.

Селайя справедливо счел, что американцы украли у никарагуанской армии победу.

Американцы навязали Гондурасу переходное правительство во главе с генералом Мигелем Давилой. Давила слыл либералом, но Селайя не доверял ему, считая взгляды генерала проамериканскими. Поэтому никарагуанский президент договорился с сальвадорским о том, чтобы совместными усилиями убрать Давилу с его поста.

Соединенные Штаты всерьез боялись, что никарагуанская армия настолько сильна, что может с опорой на либеральные круги различных стран региона силой восстановить центральноамериканскую федерацию.

Теодор Рузвельт (один из самых милитаристски настроенных президентов США, лично участвовавший в испано-американской войне 1898 года, которая привела к американской оккупации Кубы и Филиппин) решил примерить на себя тогу миротворца. В конце 1907 года в Вашингтон были приглашены представители всех центральноамериканских республик, чтобы выработать механизм мирного разрешения споров. Таким образом, США как бы дезавуировали соглашения в Коринто 1902 года, которые были подписаны по инициативе Селайи. В качестве коспонсора конференции американцы привлекли мексиканский диктаторский режим Диаса.

В ходе конференции был подписан Договор о мире и дружбе между центральноамериканскими государствами, а также Конвенция о создании центральноамериканского арбитражного суда для мирного разрешения споров (местонахождение – город Картаго, Коста-Рика). Была также подписана конвенция о взаимной выдаче преступников. Реальный смысл этого документа состоял в предотвращении деятельности оппозиционных эмигрантских групп в Центральной Америке. И в этом плане он связывал руки прежде всего Селайе, который мог опираться на широкое либеральное движение в каждом из центральноамериканских государств, так как либералы региона рассматривали Селайю как своего естественного лидера.

На конференции в Вашингтоне американцы объявили, что не будут признавать правительства региона, которые придут к власти путем революции. И это был явный удар по Никарагуа, считавшейся базой для всех революционеров-либералов региона.

Американцам удалось добиться принятия специального положения договора, который предусматривал нейтралитет Гондураса в любом центральноамериканском вооруженном конфликте. Обычно Гондурас был союзником Никарагуа, поэтому и этот довольно странный пассаж был направлен против Селайи. К тому же никарагуанская армия могла силой установить центральноамериканское единство только через территорию Гондураса. Во все остальные республики никарагуанцы могли попасть лишь морем, а там безраздельно господствовал американский флот.

В 1904 году президент Рузвельт («имперский президент», как его до сих пор величают в США) сформулировал свою «поправку» к доктрине Монро. США взяли на себя непрошеное обязательство вмешиваться во внутренние дела латиноамериканских стран, если те не могли выплатить свои долги иностранным государствам. Мол, дефолт той или иной страны может привести к вмешательству кредиторов-европейцев с опорой на вооруженные силы неамериканских государств, что противоречит доктрине Монро. Чтобы это предотвратить, американцы «соглашались» взять на себя долги латиноамериканских стран Европе, но взамен устанавливали полный политический контроль над страной-должником – якобы в целях обеспечения там внутренней стабильности и «разумной» финансовой политики.

Именно «миротворцу» Рузвельту принадлежит пресловутое выражение «политика большой дубинки». Президент говорил, что США должны сохранять на лице дружескую мину, но всегда держать наготове «большую дубинку».

Между тем мексиканский диктатор Диас взял курс на ослабление зависимости своей страны от американских инвестиций. Такой же курс проводил и сам Селайя, что давало почву для совместного противодействия экспансии США со стороны Мексики и Никарагуа. Диас стал активно раздавать нефтяные концессии англичанам, и его примеру в отношении концессий вскоре последовал Селайя. Не зря американский посланник в Манагуа напрямую сравнил Селайю с Диасом: оба были сторонниками модернизации своей страны при сохранении национального суверенитета.

Что касается политики в Центральной Америке, Мексика поддержала усилия Селайи по налаживанию регионального сотрудничества на базе соглашений Коринто 1902 года. Тем более что, как и Селайя, Мексика ненавидела Гватемалу (из-за территориального спора вокруг Чьапаса) и не хотела чтобы процесс объединения проходил под руководством этой страны. Селайя же был, с точки зрения Диаса, единственным полностью свободным от американского влияния президентом в Центральной Америке.

В начале 1908 года свергнутый президент Гондураса Бонилья попытался отплыть из США, чтобы восстановить свою власть. Но мексиканские и американские ВМС ему в этом воспрепятствовали. Американцы не дали возможности Селайе повысить его и так очень высокий после победоносного «блицкрига» 1907 года авторитет в Центральной Америке.

Американцы были недовольны не только растущим авторитетом Селайи в Центральной Америке. После того как в 1903 года США решили строить канал через Панамский перешеек, Селайя начал более пристально наблюдать за условиями, на которых американский бизнес вел дела в Никарагуа. Правительство стало требовать полного выполнения всех условий концессий. Такая активность никарагуанских властей вызывала в Вашингтоне раздражение, тем более что весь американский официальный истеблишмент в той или иной мере был связан с коммерческими интересами, в том числе в Никарагуа.

Первым раздражителем в американо-никарагуанских отношениях стало «дело Эмери». Американский бизнесмен Джордж Эмери имел в Москитии с 1883 года концессию на заготовку ценных пород дерева, которая охватывала практически одну пятую всей территории Никарагуа. Компания Эмери сначала заплатила за концессию 200 тысяч долларов (в то время никарагуанский песо и доллар были равны) и каждый год выплачивала роялти в размере 20 тысяч. Прибыль компании составляла примерно 186 тысяч долларов в год.

В 1906 году Селайя обвинил компанию в нарушении концессионного договора – Эмери не построил, как обещал, 50 миль железных дорог в зоне действия концессии. Никарагуанский президент потребовал компенсации в размере 500 тысяч долларов. Эмери не согласился и, в свою очередь, потребовал, чтобы дело разобрал третейский суд (причем от правительства Никарагуа в него входил упоминавшийся выше Сэмюэл Вейл). Суд встал на сторону Эмери, приговорив его, правда, к выплате компенсации в 12 тысяч долларов за иные мелкие нарушения.

Тогда в январе 1907 года Селайя вообще аннулировал концессию Эмери, обвинив компанию в том, что она продает ввезенные беспошлинно товары на местных рынках. Эмери обратился за помощью в госдепартамент США, утверждая, что решение Селайи нанесло ему ущерб в 2 миллиона долларов. Два года дело Эмери было практически приоритетным в никарагуанско-американских отношениях, но Селайя не поддавался нажиму из Вашингтона.

Но «дело Эмери» было отнюдь не единственным камнем преткновения между Вашингтоном и Манагуа.

В 1903 году Селайя предоставил горнорудную концессию в Москитии американскому финансисту Джеймсу Детрику. В эту концессию входила почти вся Москития, что вызвало резкое недовольство остального американского бизнеса в районе. Селайю стали обвинять в кумовстве и монополизме. В 1904 году Детрик купил основную золотодобывающую компанию Москитии «Ла Лус и Лос Анхелес».

Детрик был связан с деловыми кругами восточного побережья США, в основном Питтсбурга. До него американский бизнес в регионе ориентировался в основном на деловые круги Нового Орлеана. Именно магнаты Питтсбурга стояли за основной компанией Детрика в Никарагуа: US and Nicaragua Company. У самих же дельцов из Питтсбурга были прекрасные связи в администрации США.

В 1906 году они избавились от Детрика, обвинив его в неправильном расходовании средств и некомпетентности. Следующим на очереди был Селайя – американцы были недовольны ростом пошлин и активной борьбой никарагуанского президента за строгое соблюдение концессионных соглашений.

Американские бизнесмены в Москитии стали готовить очередное восстание против Селайи, причем в деле активно участвовал и американский консул в Блуфилдсе. После того как Селайя отобрал у Вейла эксклюзивную лицензию на импорт крепких спиртных напитков из США, тот стал душой заговора.

Селайя бросил вызов и мощному банановому спруту – американской «Юнайтед Фрут». Сама компания контролировала в Никарагуа производство примерно 15 % бананов, однако была фактическим монополистом, так как скупала весь урожай у большинства мелких производителей. Компания постоянно снижала закупочные цены, чем доводила многих мелких фермеров до банкротства.

В начале 1909 года ряд никарагуанских производителей решили прекратить деловые отношения с «Юнайтед Фрут». Борьба приобрела насильственные формы – были отмечены поджоги плантаций «Юнайтед Фрут», борьба против штрейкбрехеров и т. д. Правительство Никарагуа симпатизировало противникам «мамиты Юнай», как называли компанию в народе. Селайя решил создать монопольную пароходную компанию по вывозу бананов из Блуфилдса, что означало бы крах бизнес-империи.

Однако споры вокруг американских инвестиций были в то время обычным делом в отношениях США со всеми центральноамериканскими странами и не годились для оправдания широкомасштабной военной интервенции. Тем более что сами США совсем недавно – в 1907 году – лицемерно призывали положить конец войнам в Центральной Америке.

И все же после двух тревожных для них событий американцы решили действовать.

Во-первых, в 1909 году Селайе удалось подписать соглашение о получении двух кредитов от лондонского банкирского синдиката Этельбарга на сумму 1,25 миллиона фунтов стерлингов. Это был прямой вызов «поправке Рузвельта». Теперь в случае возможных финансовых трудностей Никарагуа Великобритания, а не США, получала право на вмешательство во внутренние дела страны.

Во-вторых, до американцев дошли сведения о том, что Селайя в Париже начал переговоры с японцами о предоставлении им концессии на строительство трансокеанского канала. Имелась и информация, что Никарагуа ведет подобные переговоры с Германией.

Со стороны Селайи эти переговоры (сугубо предварительные) были вполне естественными, так как США сами отказались от прокладки канала в Никарагуа. Однако в Вашингтоне не желали никакой конкуренции Панамскому каналу.

В марте 1909 года в Белый дом пришел новый президент – Тафт. Госсекретарем его администрации стал Филандер Нокс. Ранее Нокс был юристом компании «Росарио Майнинг Компани». Именно эта компания купила «Ла Лус и Лос Анхелес», и как раз перед приходом Тафта в Белый дом Селайя решил повысить налоги с «Росарио Майнинг Компани». Вел Нокс и «дело Эмери», представляя эту компанию в споре с никарагуанским правительством.

Неудивительно, что, придя в госдепартамент 5 марта 1909 года, Нокс немедленно потребовал все материалы о американо-никарагуанских инвестиционных спорах, в том числе и по «делу Эмери». Затем госсекретарь дал указание американскому дипломатическому представителю в Никарагуа Грегори направить Селайе жесткую ноту, а потом вообще отозвал дипломата в Вашингтон. Американские деловые круги в Блуфилдсе поняли сигнал и активизировали подготовку свержения Селайи. СМИ в США стали писать о том, что «Нокс теряет терпение» и что вообще давно пора проучить слишком самостоятельного никарагуанского президента.

Одним из первых шагов Нокса на посту госсекретаря был запрос всем бывшим и нынешним консулам США в Никарагуа об их мнении относительно Селайи. Как и рассчитывал Нокс, все американские дипломаты высказали резко негативную оценку. Селайе припомнили все: от «наездов» на американский бизнес до слишком большой любви к прекрасному полу. Его описывали как коварного деспота, который никогда не держит данного им слова.

Вывод из такого политико-психологического портрета напрашивался сам собой: США не могут терпеть такого человека на посту президента Никарагуа.

Однако Селайю не испугали американские угрозы. Весной 1909 года до Нокса дошли сведения, что Селайя собирается аннулировать концессию «ЮЭС энд Никарагуа Компани» (US and Nicaragua Company). Президент компании обратился за помощью лично к Ноксу, жалуясь на то, что никарагуанцы планируют экспроприировать его собственность, и прямо сказал, что пострадают «деловые интересы людей из Питтсбурга», которых новый госсекретарь знает лично. Хотя Селайя уже два года не скрывал, что собирается аннулировать концессию, только с приходом в госдепартамент Нокса этот вопрос стал предметом межгосударственных отношений.

В апреле 1909 года американский консул в Блуфилдсе Моффат сообщил в Вашингтон, что губернатор Москитии (официально бывшая Москития называлась «департаментом Селайя» в честь президента Никарагуа) Хуан Эстрада обратился к Селайе с просьбой прекратить борьбу с «ЮЭС энд Никарагуа Компани». Таким образом, Нокса просто поставили в известность, что губернатор Москитии (как и в 1899 году) встал на сторону будущего антиправительственного мятежа. При этом сам демарш Эстрады произошел по просьбе американских бизнесменов Москитии.

Эстрада получил от бизнесменов США миллион долларов на организацию переворота (об этом позднее официально заявил консул Моффат). 600 тысяч долларов собрал бывший полковник и амнистированный Селайей участник мятежа Рейеса 1899 года Адольфо Диас, причем он вложил и 63 тысячи из собственных средств.

В марте 1909 года Селайя поднял таможенные пошлины на Атлантическом берегу на 30 %, чем и запустил механизм собственного свержения. В мае выразила свое недовольство «Юнайтед Фрут». Чтобы вопрепятствовать пароходной компании, задуманной Селайей для вывоза бананов, к Блуфилдсу подошли два американских военных корабля, на одном из которых находился племянник Нокса Линард. Он должен был изложить своему родственнику собственные впечатления о положении в Никарагуа.

В августе 1909 года на пост консула в Блуфилдсе был назначен упоминавшийся выше Томас Моффат, которого прозвали «революционным консулом» за активное вмешательство во внутренние дела Доминиканской республики и Венесуэлы, где он работал ранее.

Моффат организовал в магазине Вейла встречи заговорщиков, на которых присутствовали Хуан Эстрада и Адольфо Диас, а также офицеры ВМС США. Эстраде обещали полную поддержку США, если он начнет мятеж против Селайи.

Не слишком полагаясь на военный гений Эстрады, командующим своими войсками мятежники назначили жившего в эмиграции в Гватемале консерватора Чаморро, которого Селайя один раз уже разбил – в 1907 году в Гондурасе.

Первоначально Нокс все же хотел свергнуть Селайю чужими руками, и американцы пытались подговорить Коста-Рику начать войну против Никарагуа, чтобы сковать на время планировавшегося мятежа лучшие силы никарагуанской армии. Однако Коста-Рика на провокацию не поддалась.

Тогда американцы попытались настроить против Селайи Мексику. Уже через неделю после вступления в должность госсекретаря Нокс сообщил мексиканскому посланнику в Вашингтоне де ла Барре, что Селайя якобы планирует вооруженную агрессию против Сальвадора и Коста-Рики и поэтому у Мексики и США как коспонсоров Вашингтонской конференции 1907 года есть «моральное право» поставить никарагуанского президента в рамки. Де ла Барра без инструкций мексиканского МИД согласился с этим, чем дал американцам понять, что на помощь Мексики Селайе рассчитывать не придется.

Нокс предложил президенту Диасу созвать новую конференцию центральноамериканских государств, но без участия Никарагуа. Однако правительство Диаса дезавуировало своего посланника и выступило против созыва новой конференции без Никарагуа. Напротив, Мехико предложило пригласить на подобный форум Селайю. Просьбу же о вооруженном вмешательстве в центральноамериканский конфликт со стороны Мексики или США Диас предложил рассматривать только тогда, когда об этом попросят все центральноамериканские страны. Таким образом, теперь Ноксу дали понять, что Мексика не примет участия в свержении Селайи, которого высоко ценили в Мехико как активного противника враждебной Гватемалы.

К тому же мексиканцы прямо заявили, что у них нет никаких данных о подготовке никарагуанского вторжения в соседние страны. Мексиканцы отправили к Центральной Америке свою канонерку «Генерал Герреро» для наблюдения за ситуацией. Диас порекомендовал Селайе снизить воинственную риторику против Сальвадора, чтобы не дать американцам повода для военного вмешательства. Никарагуанский президент так и поступил, не преминув заявить, что является горячим поклонником Диаса и его политики модернизации при соблюдении национального суверенитета.

Между тем Селайе стало известно, что группы эмигрантов-консерваторов во главе с Чаморро выдвигаются к границе Никарагуа. Доверяя Эстраде, президент предупредил его о возможном вторжении. Эстрада заверил президента, что встретит эмигрантов достойно, и попросил прислать для отражения агрессии дополнительные партии вооружения.

С апреля 1908 года США держали у берегов Никарагуа мощную эскадру – крейсеры «Вашингтон», «Колорадо», «Саут Дакота» и «Олбани». На борту находился десант в составе 4000 морских пехотинцев.

7 октября 1909 года «революционный» американский консул Моффат сообщил из Блуфилдса, что «революция» в Никарагуа начнется в ближайшие дни. Планировалось опять отделить атлантическое побережье от Никарагуа и провозгласить его независимой республикой. Также Моффат проинформировал, что под началом губернатора Эстрады 2000 бойцов, он обещал уважать американскую собственность и сразу же после выступления попросит у США признать его правительство. Консерватор Чаморро, который должен был возглавить «революционную» армию, тайно прибыл в Москитию из Коста-Рики в ночь на 6 октября 1909 года.

К моменту начала мятежа Эстрада получил от американского бизнес-сообщества в Москитии несколько сотен тысяч долларов, в том числе 150 тысяч – от Сэмюэля Вейла.

10 октября 1909 года (в «день мертвых», когда в Латинской Америке вспоминают умерших предков) Эстрада поднял восстание. Интересно, что, по сообщению Моффата (который был прекрасно информирован, так как сам принадлежал к кругу заговорщиков), мятежники планировали разделить Никарагуа на две республики и поставить оба государства под контроль консервативной партии. Первое, что сделали путчисты, – объявили о сокращении таможенных пошлин. Также были отменены все концессии, которые Селайя дал никарагуанским гражданам, – концессии для иностранцев никто не трогал. Через Моффата Эстрада передал заверения в искренней дружбе к США.

Американские компании на Атлантическом побережье немедленно стали платить налоги и таможенные пошлины в казну мятежников.

Для защиты граждан США в Блуфилдс сразу же были направлены два военных корабля «Падука» и «Дюбук». Эти самые американские граждане, по примеру их предшественников в 1899 году, с первого дня мятежа находились в рядах «армии» Эстрады, в которой насчитывалось не более 400 человек. Правительство мятежников возглавил Эмилио Эспиноса – брат никарагуанского посланника в США. Как и в 1899 году, пользуясь отсутствием дорог между западным и восточным побережьем Никарагуа, мятежники быстро заняли порт Сан-Хуан-дель-Норте и отрезали страну от Атлантического океана. В Новом Орлеане активно вербовали наемников для поддержки мятежа. Корабли «Юнайтед Фрут» доставляли мятежникам в кредит (причем неограниченный) продовольствие и все необходимое снаряжение. Без этой помощи, как признавал сам Эстрада, мятежники просто не смогли бы кормить свою армию и население Блуфилдса.

Якобы из гуманитарных соображений, американский консул в Блуфилдсе Моффат и капитан американского крейсера «Де Мойн» Шипли создали в Блуфилдсе госпиталь для помощи раненым в боях мятежникам. В первом же бою у местечка Рама оказались ранены и убиты десятки «революционеров». Американский пароход «Император», недавно прибывший из Нового Орлеана, перевез раненых мятежников обратно в Блуфилдс. Как сообщала 27 декабря 1909 года «Нью-Йорк Таймс», генерал Эстрада «тепло поблагодарил американцев за их гуманитарное содействие».

Селайя не сомневался, что сможет подавить мятеж так же легко, как и в 1899 году. Никарагуанское правительство готовило к отправке по реке Сан-Хуан сильный отряд для разгрома Эстрады. Одновременно Селайя обратился к мексиканскому президенту Диасу с просьбой повлиять на США, чтобы американцы прекратили поддерживать путч. 21 октября 1909 года посланник Никарагуа в Мехико вручил ноту, в которой перечислялись конкретные факты участия американских граждан в мятеже. В ней также говорилось, что мятежники получают помощь людьми и оружием из Коста-Рики и Гватемалы. «Правительство Никарагуа просит правительство Мексики предпринять необходимые шаги, чтобы предотвратить это вмешательство и повлиять на правительство США…»

На территории, охваченной мятежом, жили всего 100 тысяч человек, и мятежники не могли предпринять наступление против Селайи иным путем, чем по реке Сан-Хуан. По этой же реке должна была продвигаться к порту Сан-Хуан-дель-Норте и экспедиционная армия самого Селайи (около 4 тысяч человек). От того, кто первым захватит важную водную артерию, зависел исход всей гражданской войны. В 1899 году это сделал Селайя, и теперь он был намерен повторить свой успех десятилетней давности. Установить контроль над рекой надо было быстро, пока к мятежникам не прибыли американские наемники из Нового Орлеана.

Капитан национальной гвардии Техаса Фоулер тем временем активно учил мятежников обращаться с современным американским оружием, особенно с пулеметами. Командующий морской пехотой США в Никарагуа Батлер позднее утверждал, что «вся революция организована и профинансирована американцами, которые имеют здесь нелегальные капиталовложения… Вся дегенеративная игра этих американцев состоит в том, чтобы заставить Соединенные Штаты произвести интервенцию и тем самым легализовать их инвестиции». В одном из писем Батлер назвал американских бизнесменов в Никарагуа «предательскими свиньями из отбросов нашей расы».

Госсекретарь Нокс на ранней стадии мятежа все же считал, что выступление против Селайи имеет мало шансов на успех и не верил лживым сообщениям Моффата об победах Эстрады на поле боя. В Вашингтоне и не думали признавать правительство путчистов, хотя Моффат сообщал, что все население атлантического побережья встретило переворот с ликованием. 13 октября 1909 года Моффату дали указание не поддерживать официальных контактов с «правительством» мятежников и вообще избегать любых шагов, которые можно было бы истолковать как признание «революционеров».

29 октября головной отряд правительственных войск под командованием генерала Сальвадора Толедо стал грузиться на корабли для наступления на Сан-Хуан-дель-Норте. На следующий день шедшее в авангарде судно с 500 солдатами на борту едва не затонуло, так как неподалеку от него взорвалась мощная мина. В шалаше на берегу никарагуанцы обнаружили двух американцев – Ли Роя Кэннона и Леонарда Гросса. Оба гражданина США признались, что выполняли задание мятежников и должны были взорвать два парохода с правительственными войсками. Консул Моффат сообщил из Блуфилдса, что Гросс оказался полковником инженерной службы в армии мятежников, а Кэннон – его заместителем в чине подполковника. Оба американца входили в передовой отряд войск мятежников и были посланы вместе с дозором в 10 человек, чтобы установить расположение правительственной армии.

17 ноября Кэннона и Гросса расстреляли по приговору военного суда, причем приказ о казни, как считали в Вашингтоне, отдал лично Селайя. Адвокат американцев Фернандо Кальдерон, а также командующий войсками генерал Толедо просили Селайю помиловать граждан США, так как опасались, что Вашингтон использует их казнь для агрессии против Никарагуа. Однако Селайя поступил с флибустьерами так же, как когда-то поступили с Уокером.

В США это известие вызвало взрыв негодования. СМИ требовали «примерно наказать» Селайю. В газетах появились карикатуры, на которых Селайя изображался в виде скорпиона под ногой «дяди Сэма». На другой карикатуре Селайю изображали маленьким мальчиком, которого шлепал по заднице президент Тафт с горячего одобрения все того же «дяди Сэма».

18 ноября Нокс запросил у американского консула в Сан-Хуан-дель-Сур всю информацию о деле двух американцев, причем и консул, и сам госсекретарь не сомневались, что Кэннона и Гроса захватили вместе с мятежниками. Ранее Кэннон и Гросс работали на американских концессиях в Никарагуа.

1 декабря 1909 года американский госсекретарь вызвал никарагуанского посланника и передал ему невиданную по грубости ноту. В ней утверждалось, что в нарушение решений Вашингтонской конференции 1907 года Селайя является источником напряженности во всей Центральной Америке, постоянно нарушая нейтралитет Гондураса. Мол, в США получены жалобы на поведение Селайи со стороны Сальвадора, Гватемалы и Коста-Рики.

К тому же «всем известно», говорилось в ноте, что при режиме Селайи в Никарагуа перестали существовать «республиканские институты», а пресса и общественное мнение были «задушены». «Истинный патриотизм» (видимо, Нокс считал истинным патриотом Никарагуа Эстраду, который хотел разделить страну на две части, или военнослужащего гватемальской армии Чаморро) Селайя карает тюрьмой. В целом «режим Селайи – позорное пятно в истории Никарагуа».

С этим «пятном», по мнению госдепартамента США, и решила покончить «народная никарагуанская революция», к которой присоединились расстрелянные Селайей американцы. Нокс выразил непонятно на чем основанное убеждение, что идеалы «революции» Эстрады-Чаморро разделяет большинство никарагуанского народа, и сообщил, что сигналы о восстании против Селайи якобы есть и на тихоокеанском побережье Никарагуа.

Выступая от себя и от имени «большинства центральноамериканских республик», Нокс объявил о прекращении нормальных дипломатических отношений с правительством Селайи. При этом американцы готовы продолжать контакты с обоими правительствами Никарагуа.

Жесткая нота Нокса была явно связана с тем, что в гражданской войне в Никарагуа наметился перелом. Всего за несколько дней до американского демарша правительственные войска отбили город Сан-Хуан-дель-Норте и восстановили связь правительства с атлантическим побережьем. Однако при поддержке ВМС США мятежники установили морскую блокаду Саг-Хуан-дель-Норте, и правительственные войска не смогли отплыть в Блуфилдс, где легко подавили бы последний очаг восстания.

Заместитель госсекретаря Уилсон попытался побудить другие центрально-американские страны присоединиться к американскому демаршу, но те отказались. Так как ожидаемого всенародного восстания против диктатуры Селайи на горизонте явно не просматривалось, а мятежники едва удерживали атлантическое побережье страны, в Вашингтоне стали рассматривать вариант прямой военной интервенции США, причем на тихоокеанском побережье Никарагуа. Уилсон предложил захватить главный тихоокеанский порт Никарагуа Коринто и столицу Манагуа. Американцы организовали утечку этой информации мексиканскому посланнику в Вашингтоне, который немедленно передал ее в Мехико.

Селайя обратился за советом к мексиканскому консулу в Манагуа: если именно его личность может быть использована американцами в качестве предлога для интервенции, то он, Селайя, готов уйти в отставку. Еще 22 ноября 1909 года президент Никарагуа изложил ту же мысль в письме к президенту Мексики Диасу. Селайя был даже готов стать заложником, если мятежники сдадут оружие его преемнику. Он просил Диаса предотвратить высадку морской пехоты США в Никарагуа.

Диас посоветовал Селайе уйти в отставку и обещал ему политическое убежище в Мексике. Тем самым мексиканцы хотели во что бы то ни стало предотвратить появление морской пехоты США в Никарагуа. 24 ноября мексиканцы сообщили президенту США Тафту, что Селайя готов уйти, если американцы окажут содействие в разоружении мятежников. Однако американцы, имевшие в районе мятежа флот, отказались это сделать. Стало понятно, что дело отнюдь не в личности Селайи.

Тогда мексиканцы порекомендовали Сейлайе остаться у власти до тех пор, пока в ходе переговоров с мятежниками не будет согласована кандидатура будущего временного президента Никарагуа.

Американцев это никак не устраивало. 15 декабря 1909 года мексиканский консул из Норфолка (основная база американского флота) сообщил из Вашингтона, что командующий Атлантическим флотом США получил приказ взять на корабли полный боекомплект и быть в готовности для обстрела с моря никарагуанских портов. Некоторые члены конгресса США предложили предоставить президенту Тафту необходимые полномочия для отправки регулярной армии в Никарагуа с целью установления там «ответственного республиканского правительства».

4 декабря 1909 года в ответ на пресловутую ноту Нокса Селайя обратился к США и предложил направить в Никарагуа беспристрастную комиссию для оценки реального положения в стране и расследования обстоятельств расстрела двух американских наемников. Эта же комиссия должна была установить, представляет ли Никарагуа угрозу для соседних государств. Селайя выразил готовность подать в отставку, если комиссия сочтет его действия неправомерными.

Тем временем мятежники лицемерно обещали сложить оружие, если Селайя покинет пост президента.

Но американцы свой выбор уже сделали. 7 декабря 1909 года в очередном послании к конгрессу Тафт еще раз подверг резкой критике Никарагуа, в том числе за «совершение неописуемых актов варварства и угнетения». Президент был все же более откровенным, чем Нокс, в описании истинных причин американского вмешательства в Никарагуа: «…совершенно очевидно, что соображения, диктуемые географической близостью к зоне Панамского канала и особо важными интересами США в Центральной Америке, дают Соединенным Штатам особые права в зоне этих республик и в районе Карибского моря… Правительство (США) намеревается предпринять такие шаги в будущем, которые наиболее соответствовали бы поддержанию нашего достоинства, сохранению интересов США, нашим моральным обязательствам перед Центральной Америкой и цивилизацией».

17 декабря 1909 года Селайя подал в отставку и 24 декабря на борту мексиканской канонерки покинул страну. В манифесте к депутатам парламента Селайя объявил, что вынужден уйти с поста перед лицом «бесстыдной и продажной революции», которая угрожает суверенитету Никарагуа. «Вам известно враждебное поведение мощной державы, которая вопреки любому праву вмешалась в наши внутренние дела и предоставляла мятежникам любую помощь, о которой те просили».

В Мехико Селайю встречала восторженная демонстрация солидарности, а мексиканские газеты не жалели слов для критики политики США в отношении Никарагуа. Демонстрации в поддержку Селайи и против США прошли в Сальвадоре. Американцы считали свергнутого никарагуанского президента перманентной угрозой до тех пор, пока он находился в Западном полушарии. Поэтому Селайю преследовали и в Мексике: Нокс угрожал подать там против него иск в связи с расстрелом двух американцев. Чтобы не создавать осложнений для мексиканского правительства, Селайя отбыл в Испанию. Умер он в США в 1919 году, в нищете и всеми забытый. Но справедливость восторжествовала, и в 1930 году прах Селайи был торжественно перезахоронен на родине.

Однако преемник Селайи на посту президента американцам тоже не понравился. Доктор Хосе Мадрис был либералом и очень неудобным для критики человеком, поскольку до того, как стать президентом, он представлял Никарагуа в центральноамериканском арбитражном суде в костариканском городе Картаго. Мадрис довольно долго жил в эмиграции в Сальвадоре, откуда критиковал некоторые шаги Селайи во внутриполитической сфере. Кандидатура Мадриса была предварительно согласована с Мексикой.

Мадриса знали как сторонника линии Селайи, и никарагуанский конгресс без проблем и единогласно утвердил его на посту президента на срок оставшихся полномочий Селайи (на 17 месяцев).

Нокс и Тафт явно шли ва-банк: в декабре 1909 года мятежники были разбиты у местечка Тисма, а никакого всенародного восстания против режима либералов так и не случилось. В британском МИД считали, что дни «революции» сочтены.

Посланцу мексиканского президента Диаса и Тафт, и Нокс объявили, что считают Мадриса «марионеткой» Селайи и признавать его не собираются. Наоборот, американцы предложили Мексике совместно признать президентом главу мятежников Эстраду, пригрозив, что в противном случае война в Никарагуа будет продолжаться.

Между тем сам Эстрада держался в Блуфилдсе только потому, что США ради свободной торговли объявили этот порт свободным от военных действий. На практике это означало запрет для никарагуанских правительственных войск штурмовать город. Сами мятежники нарушили данное ими слово и после отставки Селайи не прекратили боевых действий. Морская пехота США высадилась в Блуфилдсе якобы для организации упомянутого выше госпиталя и, естественно, для охраны жизни и собственности граждан США. Шесть американских крейсеров фактически блокировали порт Коринто. На борту в полной готовности находился десантный батальон морской пехоты. Британское адмиралтейство пришло к выводу, что США вложили в Эстраду слишком много денег, чтобы позволить разбить его.

Мадрис предложил направить в Блуфилдс комиссию правительства для выработки мирного соглашения с мятежниками. 22 декабря 1909 года новый президент официально предложил Эстраде прекратить кровопролитие, хотя правительственные войска к тому моменту явно находились в гораздо лучшем положении, чем мятежники. Главарь мятежников комиссию принять согласился, но в то же время ответил Мадрису, что не признает его легитимности и считает его «узурпатором».

Американцы пока все же не решались официально признавать правительство мятежников ввиду тяжелой военной ситуации последнего. Нокс лишь предложил американский корабль в качестве возможного места встречи представителей противоборствующих сторон.

В феврале – марте 1910 года правительственные войска перешли в наступление и разбили несколько отрядов мятежников на подступах к Блуфилдсу. Положение «революционеров» стало отчаянным, и 3 марта они обратились к США с просьбой о посредничестве в прекращении боевых действий. Мятежники предложили США назначить временного президента Никарагуа, причем ни Эстрада, ни Мадрис в этом качестве не рассматривались. Временный президент под контролем США должен был организовать президентские выборы, в которых, опять же, не участвовали бы Эстрада и Мадрис. Новое правительство Никарагуа должно было признать государственными все долги «революционного» правительства Эстрады, то есть фактически расплатиться с американским бизнес-сообществом в Москитии.

Но положение мятежников на тот момент было столь отчаянным, что Нокс поручил Моффату передать Эстраде, что на данный момент США не готовы к посредничеству.

В феврале 1910 года американцы стали концентрировать десантные силы морской пехоты на кораблях близ территории Никарагуа, вдоль берегов Тихого океана и Карибского моря. На рейде Коринто (Тихий океан) изготовился к броску полк морской пехоты под командованием полковника Джеймса Мэхони (крейсер «Буффало»). Однако уже в марте США решили вмешаться непосредственно в районе боев на атлантическом побережье, и полк Мэхони отозвали в Панаму.

Между тем никарагуанское правительство приобрело в Новом Орлеане старый британский пароход «Венера», вооружило его пушками и 19 мая 1910 года объявило морскую блокаду Блуфилдса. Появление в этом порту 16 мая военного корабля правительственных войск с десантом в 300 человек вызвало панику среди мятежников. Одновременно готовились к штурму Блуфилдса и 6 тысяч солдат правительственных сил. Мятежников было чуть более полутора тысяч, и моральное состояние их явно оставляло желать лучшего. При таком соотношении сил исход сражения за Блуфилдс был предрешен. Американцы поняли, что если они не вмешаются в никарагуанский конфликт напрямую, то мятеж будет подавлен.

16 мая командующий никарагуанскими правительственными войсками у Блуфилдса, близкий сторонник Селайи генерал Хулиан Ириас предъявил с борта корабля ультиматум Эстраде – сложить оружие в течение 24 часов. Ириас давал время на вывод из Блуфилдса мирного населения, а также больных и раненых.

19 мая США заявили, что не признают морской блокады Блуфилдса, причем на том странном основании, что ее осуществляет пароход, нелегально закупленный для военных целей в США. К тому же блокада, по утверждению США, нарушала свободу торговли (то есть интересы американских бизнесменов-контрабандистов Москитии).

Напрасно правительство Мадриса доказывало, что «Венеру» купили в Новом Орлеане абсолютно открыто и власти знали, что корабль будет перевозить в Никарагуа оружие и боеприпасы.

Отряд ВМС США предупредил никарагуанцев, что помешает установлению блокады силой. Соотношение этой самой силы было не в пользу Никарагуа, и из блокады ничего не вышло.

19 мая 1910 года для охраны жизни и собственности американских граждан с кораблей «Падука» и «Дюбук» был высажен десант морской пехоты в Блуфилдсе. 400 американских морских пехотинцев должны были не допустить штурма города правительственными войсками. Командующий силами интервентов аргументировал вмешательство тем, что Блуфилдс является открытым городом, где нет гарнизона мятежников. Это было явной ложью, но Мадрис отдал приказ остановить приготовления к атаке города, так как не хотел давать американцам предлога для наращивания военного вмешательства. Интересно, что в своем негативном ответе на ультиматум Ириаса Эстрада писал, что в Блуфилдсе находится его гарнизон, который решительно намерен обороняться.

Американцы объявили Блуфилдс «нейтральной зоной» и стали перебрасывать из Панамы дополнительные силы морской пехоты, которыми командовал упоминавшийся выше Батлер – «герой» подавления боксерского восстания в Китае.

Военная интервенция США в Никарагуа вызвала возмущение не только во многих странах Латинской Америки, но даже и в самих Соединенных Штатах. Сенатор Стоун обратился с запросом к Ноксу относительно правомерности пребывания американской морской пехоты в Блуфилдсе. Сенатор отмечал, что США даже не признали мятежников воюющей стороной, тем не менее оказывают им фактическую помощь.

В Сальвадоре прошли стихийные демонстрации под лозунгами «Долой американцев!» и «Долой никарагуанских консерваторов!». В столице Гондураса Тегусигальпе на антиамериканский митинг 24 июня собрались более 6 тысяч человек. Мощная демонстрация протеста готовилась 2 июля и в Коста-Рике, но правительство запретило ее, опасаясь, что страну может постигнуть участь Никарагуа.

Мадрис обратился за помощью к мексиканскому президенту Диасу, подтверждая готовность прекратить гражданскую войну заключением компромиссного соглашения с мятежниками. Главным для никарагуанского президента на тот момент было лишить американцев любого предлога для пребывания в Никарагуа.

Но президент США Тафт, как и ранее, проигнорировал посреднические усилия мексиканцев. К тому времени в Мексике нарастало революционное движение против диктатуры Диаса, причем революционеры при попустительстве правительства США активно формировали на американской территории свои отряды и закупали там же оружие и боеприпасы. Американцы решили, что слишком самостоятельному Диасу должна быть уготована такая же судьба, как его другу Селайе.

27 мая 1910 года никарагуанские войска захватили таможню Блуфилдса, чтобы лишить мятежников их основных финансовых ресурсов. Однако американцы попросту приказали перевести таможню в другое место, и платежи по-прежнему шли «революционному правительству». Капитан американского корабля «Падука» пригрозил потопить «Максимо Херес» (переименованную «Венеру»), если тот попытается приостановить морскую торговлю в Блуфилдсе.

Под носом у «Максимо Хереса» корабли мятежников под американским флагом доставляли «революционерам» все необходимое, включая оружие и боеприпасы.

Между тем положение в Блуфилдсе постепенно менялось в пользу мятежников. Последние получали морем и без ограничений боеприпасы и продовольствие из США. Насчет оплаты они могли не волноваться – расходы несло американское бизнес-сообщество, предвкушая сверхприбыли в случае победы «революции». К тому же основные доходы Никарагуа того времени – таможенные сборы порта Блуфилдс – текли в карманы мятежников.

В то же время правительственные войска с помощью американского флота были отрезаны от снабжения и вынуждены были без дела пребывать на позициях в болотистой, малярийной местности. В армии начались болезни, грозящие перерасти в эпидемию. Так как Блуфилдс они взять не могли, то в войсках стал отмечаться сильный упадок боевого духа. Никто не верил, что можно одержать победу вопреки США, которые поддерживают внутреннюю консервативную оппозицию.

Даже когда правительственные силы узнали о готовящемся контрнаступлении мятежников и решили упредить его контрударом, американцы запретили сделать это.

27 апреля 1910 года свои услуги в разрешении конфликта в Никарагуа предложил центральноамериканский арбитражный суд. Ноксу пришлось «поблагодарить» арбитраж за мирную инициативу, но на самом деле американцам она была не нужна. США были заинтересованы только в безоговорочной победе мятежников. 24 июня Эстрада при поддержке американцев отверг посредничество центральноамериканского арбитража.

9 августа Мадрис направил президенту Мексики Диасу телеграмму, в которой говорилось: «Внимательно изучив положение дел в Никарагуа, я пришел к убеждению, что восстановление мира будет очень трудным, даже невозможным делом в результате противодействия американского правительства, которое поддерживает внутреннюю оппозицию в надежде на конечный успех.

Внутри страны у меня достаточно сил, чтобы контролировать положение, но этого мало, чтобы избежать затягивания войны. Кроме того, создалась опасность отделения Атлантического побережья. Не имея возможности договориться с генералом Эстрадой, я думаю о целесообразности передачи поста президента… одному из депутатов, который начал бы переговоры о мире. Надеюсь, что после моей отставки они увенчаются успехом».

18 августа 1910 года «революционеры» нанесли поражение деморализованным правительственным войскам у реки Типитапы. Часть армии перешла на сторону мятежников. Отряды консерваторов, поднявших восстание, приближались к Манагуа. Одновременно командир мятежников генерал Мена разбил правительственный отряд численностью 700 человек у Гранады.

19 августа Мадрис подал в отставку, заявив, что страна «наводнена вавилонянами с севера». Власть была передана депутату парламента Хосе Долоресу Эстраде – брату главаря мятежников. Такая отставка была равносильна капитуляции, и правительственная армия фактически распалась. Церковь отметила отставку Мадриса радостным перезвоном колоколов. 20 августа Мадрис покинул страну, а уже на следующий день в столицу вступил глава «революционного правительства» генерал Эстрада.

23 августа 1910 года Эстрада писал Ноксу, что первым шагом нового никарагуанского правительства является подтверждение самых теплых чувств по отношению к американскому народу. Лидер победивших мятежников заверил Нокса, что за жизни американских флибустьеров Кэннона и Гросса, а также за прочие «варварские акты» его предшественника будет выплачена компенсация.

4 сентября американские морские пехотинцы, выполнив задачу, отплыли из Блуфилдса обратно в Панаму.

Новая проамериканская администрация Эстрады была сформирована из представителей богатой консервативной элиты. Однако глава консерваторов генерал Эмилиано Чаморро сам хотел стать президентом и пребывание в кресле главы государства Эстрады (который формально был либералом) воспринимал как недоразумение. Такой же точки зрения придерживались и вдохновители заговора из Блуфилдса. Тамошние американцы считали, что Эстрада уже выполнил свою задачу, когда гарнизон Блуфилдса перешел на сторону «революции». Но сам Эстрада полагал, что именно он был «архитектором победы», и не хотел уходить в отставку. Министром внутренних дел (второй по значению пост в правительстве) Эстрада сделал своего сторонника (тоже либерала) генерала Хосе Марию Монкаду.

В самой консервативной партии намечался раскол. Многие консерваторы не хотели признавать лидерства клана Чаморро. Другой богатый клан – Куадра – заключил против Чаморро тактический союз с Адольфо Диасом.

Перед США стала сложная задача обеспечения устойчивости созданного ими марионеточного правительства, которое не пользовалось поддержкой подавляющего большинства населения.

13 сентября 1910 года правительство Эстрады, в котором вице-президентом стал американская креатура Адольфо Диас, было признано США. В Манагуа в ознаменование этого важного для вчерашних мятежников события весь день через каждые четверть часа гремел артиллерийский салют.

Победившие консерваторы провели масштабную чистку в государственном аппарате Никарагуа. Были уволены все, кого подозревали в симпатиях к Селайе. Были заменены почти все послы и преподаватели университета. Среди уволенных оказался выдающийся поэт Рубен Дарио, много сделавший для развития испанского литературного языка (другой латиноамериканский поэт, чилиец Пабло Неруда считал, что Дарио научил латиноамериканцев говорить). Чистка была произведена по прямому указанию американцев.

Самым популярным человеком в новой администрации (насколько вообще можно говорить об ее популярности) был генерал Луис Мена, толковейший из командиров, воевавших на стороне мятежников. Первоначально Мена считал себя политическим сторонником Чаморро, но потом решил, что вполне может претендовать и на самостоятельную роль. Тем более что армия подчинялась не столько правительству, сколько ему лично. Эстраде пришлось сделать Мену военным министром. Генерала сначала поддерживали и американцы, которые не доверяли Эстраде просто потому, что он все-таки был либералом и когда-то его назначил в Блуфилдс Селайя.

Новое правительство Никарагуа находилось в безвыходном финансовом положении, причиной которого был сам мятеж. Страну наводнили бумажные деньги (примерно на 12 миллионов песо), не имевшие никакого обеспечения золотом или серебром. Владельцы никарагуанских облигаций в Европе (выпущенных Селайей по кредитному договору с синдикатом Этельбарга в 1909 году) требовали уплаты долга.

Марионеточное правительство попросило государственный департамент прислать в Никарагуа миссию для содействия реорганизации государственного устройства. Американцы направили в Манагуа посланника США в Панаме Доусона. Ранее Доусон уже участвовал в «дипломатии доллара», контролируя таможни Доминиканской республики.

27 октября 1910 года Доусон высказал свои рекомендации, получившие название «пактов Доусона» (хотя сам американец их не подписал). Пакты подписали президент Эстрада, военный министр Мена, министр иностранных дел Диас, а также лидер консерваторов Чаморро. Содержание пактов сводилось к следующему:

– будут объявлены выборы в конституционную ассамблею, которая, в свою очередь, выберет президентом Эстраду, а вице-президентом – Диаса на два года;

– ассамблея разработает проект новой конституции, которая запретит монопольные концессии и будет гарантировать «легитимные права иностранцев»;

– на следующих выборах президента через два года Эстрада не имеет права выставлять свою кандидатуру;

– должна быть создана смешанная комиссия по удовлетворению претензий всех граждан (в том числе и американцев), которым в ходе гражданской войны был нанесен имущественный ущерб;

– при выполнении этих условий правительство США окажет содействие Никарагуа в получении кредита, который должен быть гарантирован никарагуанскими таможенными пошлинами.

Сам Доусон рекомендовал на пост президента Никарагуа Адольфо Диаса.

Основной целью «пактов Доусона», как мы видим, было финансовое закабаление Никарагуа и обеспечение некой внутриполитической стабильности в стане победивших мятежников.

Но как раз стабильности в стране и не наблюдалось. Американский посланник в Никарагуа Норкотт сообщал: «После долгих размышлений Эстрада пришел к заключению, что единственной надеждой Никарагуа является тесное сотрудничество с США. Что этот его курс вызовет антагонистическое отношение всех республик Центральной Америки – явно чувствуется здесь… Кроме того, враждебное отношение к США является естественным для подавляющего большинства никарагуанцев». Позднее Норкотт признавал, что «президент Эстрада держится исключительно благодаря нашей поддержке и уверенности в том, что в случае волнений он безусловно эту поддержку получит».

27 ноября 1910 года состоялись явно сфальсифицированные выборы в конституционную ассамблею, на которых, разумеется, победили консерваторы. В этих «выборах» приняли участие всего 30 тысяч человек. Многих сторонников либералов просто не пустили на избирательные участки. Однако госдепартамент США признал это волеизъявление честным, а ничего иного и не требовалось. 31 декабря ассамблея в соответствии с «пактами Доусона» избрала Эстраду и Диаса на посты президента и вице-президента страны соответственно. 1 января 1911 года США признали марионеточное правительство.

Однако новым раскладом сил в стране был недоволен Чаморро, который фактически руководил через своих сторонников работой конституционной ассамблеи. Чаморро попытался в проекте новой конституции ослабить власть президента за счет передачи его полномочий самой ассамблее. Сторонники Эстрады с протестом вышли из ассамблеи, которая, тем не менее, утвердила новую конституцию.

Тогда Эстрада наложил на конституцию вето, распустил ассамблею и назначил новые выборы этого органа. Эстрада действовал с санкции госдепартамента, и Чаморро пришлось покинуть Никарагуа.

Но состав новой ассамблеи (избранной 16 апреля 1911 года) контролировал опять-таки не Эстрада, а военный министр и свежеиспеченный лидер консерваторов генерал Мена. Эстрада решил расправиться с ним при помощи генерала Монкады, и 10 мая Мена был неожиданно арестован по обвинению в планировании государственного переворота. Однако армия немедленно потребовала освобождения своего лидера, и Эстрада осознал, что не может рассчитывать на поддержку даже своей президентской гвардии.

Посланник США в Манагуа тоже отказал Эстраде в доверии – американцы решили, что арест Мены является сигналом к восстанию либералов во главе с генералом Монкадой. 9 мая 1911 года Эстрада был вынужден подать в отставку и передать власть американскому ставленнику Адольфо Диасу. Мавр сделал свое дело – бывший лидер «революции» отправился в эмиграцию в США. Мена был освобожден.

Американский сенатор Ладд точно сформулировал цели интервенции США в Никарагуа: «… в 1910 году морская пехота США вторглась в Никарагуа, расстреляла около 200 никарагуанских граждан и навязала стране в качестве номинального президента сотрудника одной североамериканской компании. Без поддержки морской пехоты США этот президент не смог бы продержаться у власти и 24 часов».

Диас приступил к реализации основной части «пактов Доусона» – получению американского кредита. 1 сентября 1911 года было подписано соглашение, кабальное даже по меркам того времени. Никарагуа получала заем американских банкиров (размещенный в виде облигаций) в размере 1,5 миллиона долларов под 6 % годовых. Срок погашения облигаций был явно нереальным – 15 октября 1912 года. В качестве залога держатели облигаций получили право купить 51 % акций Национального банка Никарагуа. Сам банк учреждался с капиталом в 5 миллионов долларов, причем правительство Никарагуа было обязано внести 100 тысяч сразу.

Кроме того, под залог облигаций передавались никарагуанские таможенные пошлины. При этом Никарагуа вряд ли вообще могла рассчитывать на «живые» деньги, так как из американского кредита следовало выплачивать британскому синдикату Этельбарга (который предоставил заем Селайе в 1909-м) по 430 тысяч долларов год.

Таким образом, соглашение было классическим примером применения на практике «поправки Рузвельта». Американцы перекупали (за счет никарагуанских таможенных сборов) никарагуанский долг европейцам и ставили тем самым страну под свой полный финансовый контроль. Генеральным инспектором никарагуанской таможни 23 ноября 1911 года был с одобрения госсекретаря США назначен американский полковник Клиффорд Хэм, занимавший этот пост до 1928 года. Теперь именно он определял ставки таможенных пошлин и давал указания, куда направить поступления от их сбора. Таким образом, Никарагуа полностью лишалась финансового суверенитета.

В тот момент в Никарагуа было в обращении бумажных денег на 32 миллиона долларов (консерваторы печатали их гораздо более высокими темпами, чем Селайя), и правительство никак не могло обменять их на монеты из драгоценных металлов. Американцы «согласились» обследовать финансовую ситуации Никарагуа и дать свои рекомендации по ее улучшению.

Мизерный американский заем, конечно, никак не мог поправить сложного финансового положения страны (да и цель американцев была абсолютно другой – выбить из Никарагуа европейских конкурентов).

Правда, американцы обещали разместить никарагуанские облигации на 15 миллионов долларов. Но они так и не сделали этого, поскольку сенат США не утвердил соответствующего соглашения.

В мае 1911 года была создана смешанная комиссия по разбору имущественных претензий. Из трех членов этого органа два были американцами и только один – никарагуанцем. В комиссию поступило 7908 имущественных претензий к никарагуанскому государству на общую сумму в 13,8 миллиона долларов.

Даже госдепартамент США признавал, что претензии американских компаний были во многом надуманными. Например, они включали в себя упущенную прибыль, что не допускалось. К тому же по иронии судьбы американцы требовали возмещения ущерба ввиду ликвидированных новым проамериканским режимом под лозунгом «борьбы с монополизмом» концессий времен Селайи.

В итоге комиссия одобрила выделение в качестве возмещения ущерба 1,8 миллиона долларов (что превышало всю сумму американского кредита). По 66 американским претензиям объемом 7,57 миллиона долларов было выплачено 538 тысяч долларов (то есть треть американского кредита).

Получалось, что реально никакого кредита Никарагуа не получила. США предложили своим марионеткам в Манагуа заключить новое финансовое соглашение.

В ноябре 1911 года в Никарагуа прибыли два финансовых эксперта (американец и англичанин). Они выяснили, что с марта по ноябрь 1911 года американское марионеточное правительство в Никарагуа напечатало бумажных денег на 16 миллионов песо (больше, чем Селайя за 17 лет пребывания у власти). Таким образом, в стране было бумажных денег на 48 миллионов песо, и эксперты логически заключили, что для их выведения из оборота Никарагуа нужен новый кредит.

26 марта 1912 года было подписано дополнительное финансовое соглашение, по которому срок погашения кредита 1911-го продлевался на год. Никарагуа гарантировала, что не будет увеличивать количество бумажных денег в обращении и направит 500 тысяч долларов на погашение этих ассигнаций. Расходы самого никарагуанского правительства не должны были превышать 255 тысяч долларов ежегодно.

Держатели никарагуанских облигаций получали в качестве дополнительной гарантии 51 % акций никарагуанских железных дорог вместе с принадлежавшими им пароходными линиями. Эти дороги должны были быть преобразованы в американскую компанию с местом регистрации в штате Мэн. При этом правительство не имело права менять тарифы на железнодорожные перевозки без ведома кредиторов.

Отныне Никарагуа лишалась не только пошлин, но и единственного средства транспортировки отечественной экспортной продукции.

Разоренная гражданской войной и грабительскими кредитными соглашениями Никарагуа объявила 1 июля 1911 года о дефолте по облигациям, принадлежавшим британским кредиторам. В ответ англичане удержали находившийся на их счетах никарагуанский депозит в размере 371 730 фунтов стерлингов. Залог был внесен Селайей для привлечения инвесторов на строительство железной дороги между обоими океанскими берегами Никарагуа. Однако американское марионеточное правительство расторгло относящийся к этой железной дороге концессионный договор. Неудивительно – ведь американцам такая железная дорога была не нужна, потому что составляла конкуренцию американским транспортным компаниям в Москитии, так же как и «Юнайтед Фрут».

Превзойдя наглостью самих себя, американцы предложили синдикату Этельбарга зарезервировать львиную долю никарагуанского депозита для расчета с кредиторами по соглашению марта 1912 года – то есть европейцы должны были заплатить американским кредиторам никарагуанскими деньгами. К тому же британцам предложили вместо 6 % по облигациям довольствоваться 5 %. Неудивительно, что англичане отказались от столь «лестного» предложения.

При президенте Диасе Никарагуа стала напоминать американскую колонию. Дело дошло до того, что в январе 1912 года временный поверенный в делах США в Никарагуа Гантер попросил отсрочить принятие новой конституции страны до приезда нового американского посланника Вейцеля, чтобы дать последнему возможность предварительно просмотреть проект. Этот демарш был сделан по прямому указанию Нокса, который проинструктировал Гантера, что США будут считать принятие никарагуанской конституции до приезда Вейцеля отходом от «дружественных» американо-никарагуанских отношений.

Весной 1912 года активизировались сепаратистские настроения на атлантическом побережье, но на этот раз американцы выступили против очередной «революции». Ведь таможенные сборы из Москитии через американского инспектора никарагуанских таможен текли в карманы американских держателей никарагуанских облигаций. Американский консул в Блуфилдсе с «сожалением» сообщал, что отношение там к американцам уже не столь «сердечное», сколь раньше. В частности, были отмечены попытки поджога американской собственности.

Сервильная политика американского ставленника Диаса не только натолкнулась на жесткое противодействие загнанных в подполье либералов, но и дала военному министру Мене предлог для захвата власти.

Главой либеральной партии в то время стал сторонник Селайи и активный борец против американского империализма Бенхамин Селедон. Селедон родился в 1879 году и выучился на адвоката. За проявленную личную отвагу в битве против гондурасско-сальвадорских войск при Намасигуе получил чин полковника. Успешно боролся против путча Эстрады, что принесло ему генеральский чин. В правительстве Мадриса занял пост военного министра и после поражения либералов был вынужден покинуть Никарагуа.

В последний день мая 1912 года либералы подняли восстание против режима «родинопродавцев» (так называли правительство Диаса в Никарагуа), взорвав крепость Форт Лома в Манагуа. При взрыве погибли около 60 человек, затем на воздух взлетели склады пороха в столице. Интересно, что в этот же день американскому посланнику в Манагуа сообщили о готовящемся Меной перевороте. Мена убеждал своих сторонников поддержать переворот, утверждая, что политика США в отношении президента Диаса не пользуется поддержкой ни американского конгресса, ни общественного мнения США.

Свое восстание бывший военный министр поднял 29 июля 1912 года. Американцы, как уже говорилось, знали о предстоящем выступлении Мены, который размещал в США военные заказы без ведома собственного правительства. Он вывозил оружие из столичного арсенала в Гранаду и продвигал на посты политических руководителей департаментов своих людей.

О грядущем перевороте открыто говорили на улицах Манагуа. По сведениям американского посланника, среди советников Мены имелось несколько европейцев, что было для Вашингтона крайне подозрительно. 29 июля Диас подчинил себе столичную крепость Лома, чем и вызвал переворот. Люди Мены обстреляли гарнизон из пулеметов и захватили крепость. В 16:30 президент Диас прибыл в американскую миссию и просил посланника помочь убедить Мену сложить оружие. Бывшему министру была обещана амнистия.

Невзирая на проливной дождь и выстрелы на улицах Манагуа, посланник отправился в штаб-квартиру Мены (где было около 150 человек, примкнувших к перевороту; им противостояли примерно 600 солдат правительственных войск во главе с Чаморро). Американец опасался, что в случае смерти генерала его сын – «безответственный индейский негроид» – может устроить репрессии в Гранаде. Мена сначала счел условия Диаса «унизительными», но потом все же согласился сдаться в обмен на гарантию безопасности со стороны американского посланника. Тот потребовал от Мены написать письмо об отставке, что генерал, пытавшийся убедить собеседника положиться на его слово, с неохотой и сделал. Посланник не без гордости сообщал в Вашингтон, что он «ликвидировал всю эту историю», то есть переворот Мены.

Мена укрылся в Масайе и объявил о союзе с либералами в целях свержения режима Диаса. К нему присоединился его сын, командовавший войсками в Гранаде. Вейцель был вне себя от обмана Мены, который к тому же потребовал немедленной отставки президента Диаса и начал вооружать сторонников Селайи во главе с Селедоном.

Американцы сообщали, что в Гранаде были арестованы многие «видные граждане» (то есть представители олигархии), которых три дня продержали без пищи и воды, а потом стали продавать им еду по баснословным ценам. Одного арестованного американца даже раздели донага, что «вызвало у него истерику». Учениц дорогой французской женской школы якобы заставили доказывать, что они женщины, а не переодетые мужчины. Посланник США в Манагуа сделал странный вывод: будь мотивы восставших политическими, а не уголовными, то иностранцев не арестовывали бы (!).

Всего за несколько дней к армии Мены и либералов, которую назвали «Армией защиты национального суверенитета», примкнули сотни людей, и над режимом Диаса нависла угроза скорого военного поражения. Повстанцы неуклонно продвигались к столице. Правительство Диаса начало паковать чемоданы.

Американцы стали срочно искать предлог для новой военной интервенции. Теперь в этом качестве выступили атаки повстанцев против железных дорог, являвшихся с недавних пор американской собственностью. Ради проформы посланник США в Манагуа Вейцель «потребовал» от Диаса обеспечить защиту американской помощи и получил необходимый ответ, что никарагуанские власти не в состоянии этого сделать сами. Диас писал: «…Мое правительство желает, чтобы правительство Соединенных Штатов своими силами гарантировало безопасность собственности американских граждан в Никарагуа и распространило эту защиту на всех граждан Никарагуа».

Вейцель немедленно передал эту «просьбу» капитану американского крейсера «Аннаполис», стоявшему на рейде в порту Коринто. С «Аннаполиса» в Манагуа был направлен отряд моряков США численностью в 100 человек, который прибыл в никарагуанскую столицу в 3:30 утра 4 августа 1912 года и разместился в здании американской дипмиссии.

11-14 августа повстанцы вели артиллерийский обстрел Манагуа. 12-13 августа они окружили столицу. Селедон, командовавший повстанцами, предупредил американского посланника Вейцеля как дуайена дипломатического корпуса о готовящемся обстреле. Вейцель потребовал отказаться от обстрела, но Селедон его приказ проигнорировал.

Несколько снарядов попали в президентский дворец, и американцы использовали это для высадки дополнительных воинских контингентов в Никарагуа. В ночь на 13 августа повстанцы предприняли штурм города, но их армия в количестве примерно 800 человек была отбита с большими потерями. Вейцель писал в Вашингтон, что в случае занятия Манагуа повстанцы якобы обещали отдать его своим сторонникам на разграбление в течение четырех дней.

За время обстрела города повстанцами по Манагуа было выпущено примерно 600 снарядов, но только один из них упал в непосредственной близости от миссии США.

14 августа в Коринто прибыл еще один батальон морской пехоты в количестве 341 солдат и 13 офицеров под командованием Батлера. 17 августа американцы (около 60 моряков и морских пехотинцев) оккупировали Блуфилдс, чтобы создать базу для широкомасштабной интервенции и воспрепятствовать занятию этой важнейшей экспортной гавани страны повстанцами.

Таким образом, американцы создали плацдармы для развертывания операций как на тихоокеанском, так и на атлантическом побережье Никарагуа.

Отряд Батлера вместе с 80 моряками погрузился на поезд и уже 15 августа прибыл в Манагуа. Батлер и Вейцель послали трех морских пехотинцев в Масайю к Мене с предложением почетной капитуляции. Мена, больной ревматизмом, сообщил, что рад бы сдаться, но войсками уже командует Селедон.

Американцы попытались прямо на поезде занять оплот либералов город Леон, но повстанцы просто высадили их, и янки пришлось возвращаться в Манагуа. Престиж доселе непобедимых американцев сильно пострадал. 25 августа Батлер направил отряд в 190 человек якобы для того, чтобы возобновить железнодорожное сообщение между Манагуа и Коринто. Повстанцы в нескольких местах взорвали пути, но вооруженного сопротивления не оказывали.

В Леоне американцев встретил командир повстанцев, направивший на Батлера револьвер. Но морпех, изловчившись, выхватил его, с улыбкой вынул все патроны и вернул обратно. Американцы въехали в Леон фактически как военнопленные. Поезд медленно продвигался сквозь враждебно настроенную толпу, скандировавшую антиамериканские лозунги. Женщина крупного телосложения прорвалась к Батлеру и угрожала ему мачете. Тем не менее отряд Батлера проследовал в Коринто, а потом обратно в Манагуа. В Леоне Батлера спас сальвадорский посланник, уговоривший местных жителей не трогать американцев.

4 сентября 1912 года госдепартамент США заявил, что целями пребывания американских войск в Никарагуа являются охрана дипломатической миссии США и поддержание транспортного сообщения между Манагуа и Коринто, а также, естественно, защита жизни и собственности американских граждан. О помощи якобы попросили 125 американских плантаторов и два десятка американских предприятий. Потребовали присылки войск и американские банкиры, заинтересованные в обслуживании Никарагуа своего внешнего долга. На самом деле они были очень обеспокоены тем, что и Мена, и Селедон потребовали отмены неравноправных кредитных соглашений с США. К тому же США были полны решимости добиться выплаты компенсации за жизни казненных в 1909 году флибустьеров Кэннона и Гросса.

Интервенция США вызвала протесты во всех странах Центральной Америки. Американский посланник сообщал из Сальвадора о массовом митинге рабочих и студентов 9 сентября 1912 года. Демонстранты протестовали против нападения США на «братскую страну». Президент Сальвадора поручил посланнику государства в Вашингтоне произвести демарш в защиту Никарагуа, но американцы его просто проигнорировали. Они лишь снисходительно заметили, что президент Сальвадора имеет искаженную информацию насчет положения в Никарагуа.

Между тем в сентябре в Коринто прибыли еще два батальона морской пехоты США. Под предлогом охраны железной дороги между Коринто и Манагуа американцы решили оккупировать Леон – центр восстания, а также Масайю и Гранаду.

15 сентября батальон Батлера с пулеметами и двумя трехдюймовыми орудиями по железной дороге отправился в Масайю. На окраине города на холме Ла-Барранка правительственные войска осаждали либералов Селедона. После переговоров Селедон пропустил поезд с американцами, и Батлер направился в Гранаду. Там он потребовал от генерала Мены сложить оружие.

К Мене из Леона пробились примерно 400 либералов, которых генерал начал вооружать. Однако Мена был по-прежнему прикован к постели ревматизмом, и воля его к сопротивлению была сломлена. 22 сентября 1912 года американцы стали разрабатывать план штурма Гранады, но на следующий день Мена капитулировал в Масайе (на американском военном корабле его перебросили в зону Панамского канала). Верховным вождем восстания официально стал Селедон.

В сентябре на территории Никарагуа уже находились около 2400 американских морских пехотинцев и моряков. Расправившись с Меной (которому разрешили эмигрировать), американцы 2 октября двинули все свои силы к Масайе.

Всего к последнему оплоты либералов – Масайе – были стянуты примерно две тысячи американцев и пять тысяч солдат правительственных никарагуанских войск. У Селедона имелось около 600 бойцов, но он более месяца умело отбивал все попытки штурма Ла-Барранки. Командующий американскими оккупационными войсками полковник Педдлтон предъявил Селедону ультиматум: 3 октября оставить позиции и в указанном американцами месте сдать оружие. В противном случае американцы угрожали решительным штурмом. Ответ Селедона был краток: «Я не хочу позорного мира для себя и сыновей моей Родины. Мы не предатели… Тот, кто умеет умирать, умеет жить свободным… Я и мои храбрые товарищи выбираем смерть, мы решили не сдаваться». В своем завещании примерно за сутки до гибели Селедон писал: «Если я погибну, то погибну за Родину, за ее честь и незапятнанный суверенитет».

4 октября 1912 года в 5:15 утра американцы подвергли крепость Ла-Барранка ожесточенному артиллерийскому и пулеметному обстрелу. Потом три батальона морских пехотинцев пошли на штурм. Повстанцы, большинство из которых не были профессиональными военными и испытывали недостаток в боеприпасах, храбро сопротивлялись. Но силы были неравны. Бой продолжался 40 минут. Крепость пала, и Селедона расстреляли. Его труп победившие консерваторы торжественно пронесли по улицам никарагуанских городов.

Со стороны восставших погибли 163 человека (непосредственно в бою 27, остальных расстреляли, взяв в плен), американцы потеряли семь человек убитыми и 28 ранеными. Никарагуанский посланник в Вашингтоне выразил правительству США «искренние соболезнования» по поводу гибели американцев за «высокие идеалы».

В частях Диаса погибли, по разными данным, от 13 до 18 человек. Эти войска подвергли Масайю грабежу, как если бы речь шла о неприятельском городе. Были убиты не менее 41 мирного жителя.

6 октября американцы заняли центр восстания Леон, потеряв при обстреле местным населением трех человек убитыми.

Восстание либералов и Мены было подавлено, но американцы оставили в Манагуа отряд морской пехоты численностью 130 человек якобы для защиты своей дипломатической миссии.

На фоне массовых репрессий против сторонников либералов проходила и предвыборная кампания в Никарагуа. Либеральная партия в знак протеста против казней и американской интервенции вообще решила не выдвигать своего кандидата на пост президента, понимая, что ни о каких нормальных выборах речи не идет. В консервативной партии соперничали Диас и Чаморро. Интересно, что после «освобождения» Гранады от восставших американцы получили благодарственное письмо «от дам Гранады», которое подписала «леди» по фамилии Чаморро.

Но бизнес (в том числе и иностранный) предпочел Диаса, так как Чаморро был слишком одиозен, и его избрание могло спровоцировать новую гражданскую войну. Сам Диас хотел уйти из политики, но американцы сделали ставку именно на него.

Примечательно, что Диас хотел избрания президента не гражданами, а парламентом. Но американцы со ссылкой на «пакты Доусона» потребовали инсценировки народного волеизъявления.

Под защитой американских штыков Диас 2 ноября 1912 года был «избран» президентом Никарагуа (население консервативной Гранады проголосовало за Чаморро). Срок его полномочий начался 1 января 1913 года. Чаморро был назначен посланником в Вашингтон.

25 ноября 1912 года американский Тихоокеанский флот наконец покинул Коринто, оставив, правда, в порту крейсер «Аннаполис».

После подавления восстания Мены и либералов Никарагуа находилась на грани банкротства. По американским оценкам, только прямой ущерб от военных действий составил два миллиона долларов (то есть больше, чем весь кредит, который американцы выделили своим марионеткам в Никарагуа). Резко сократились таможенные сборы. Если до восстания они составляли в среднем 138 тысяч долларов в месяц, то в августе 1912 года упали до 56 тысяч, а в сентябре – до 31 тысячи. Да и само восстание удалось подавить во многом потому, что правительство Диаса в критическом августе 1912-го получило от Национального банка (фактически принадлежавшего американцам) кредит в 100 тысяч долларов.

Диасу опять пришлось идти с протянутой рукой к своим хозяевам. Но те потребовали сначала решить вопрос о трансокеанском канале. В XIX веке США и Никарагуа заключили шесть договоров о прокладке канала, но ни один из них американцами выполнен не был.

К концу 1912 года было совершенно ясно, что вот-вот вступит в строй Панамский канал. Поэтому единственной целью переговоров для США было не допустить строительства на территории Никарагуа канала-конкурента третьей страной.

9 февраля 1913 года посланник США в Никарагуа Вейцель и министр иностранных дел Никарагуа Диего Чаморро подписали очередной договор о канале, получивший наименование «договор Вейцеля – Чаморро». Согласно этому кабальному для Никарагуа документу США получали на вечные времена эксклюзивное право прокладки канала по территории Никарагуа. Для защиты канала Никарагуа обязалась предоставить США в аренду на 99 лет острова Корн в Атлантическом океане и военно-морскую базу в заливе Фонсека в Тихом океане. Кроме того, США получали право на каботажное судоходство в водах Никарагуа с правом проведения погрузочно-разгрузочных работ в любом никарагуанском порту.

За все эти уступки США была готова заплатить Никарагуа три миллиона долларов.

Договор вызвал бурю возмущения в Центральной Америке. Протест в Вашингтон направили Сальвадор и Коста-Рика. Костариканцы ссылались на никарагуанско-костариканский договор 1858 года и на арбитражное решение президента США Кливленда от 1888 года. Согласно этим документам Никарагуа не имела права строить канал, проходящий по пограничной реке Сан-Хуан, без предварительного согласия Коста-Рики. Сальвадор протестовал против предоставления США военно-морской базы в заливе Фонсека, так как этот залив находился в совместном владении Сальвадора, Гондураса и Никарагуа.

Коста-Рика официально проинформировала Никарагуа и США, что не считает договор имеющим юридическую силу. Костариканцы хотели передать договор на рассмотрение международного суда в Гааге.

Дело дошло до того, что договор Вейцеля – Чаморро был провален даже в американском сенате.

США и Никарагуа начали новые (на сей раз тайные) переговоры. 5 августа 1914 года, когда все внимание мировой общественности было привлечено к только что начавшейся в Европе мировой войне, был заключен новый американско-никарагуанский договор Брайана (госсекретарь США) – Чаморро. В целом этот документ мало отличался от предшествующего. Уточнялось, что база в заливе Фонсека будет предоставлена США именно на никарагуанской территории. Была исключена статья об эксклюзивном праве США на каботажное судоходство в никарагуанских водах. В остальном все осталось без изменений.

18 февраля 1916 года новый договор был ратифицирован Сенатом США, 12 апреля – никарагуанским парламентом. При ратификации в американском сенате сенатор Смит заметил, что одобрять договор как-то неудобно, поскольку никарагуанский посланник предложил США больше, чем у него просили. Сомневался и бывший госсекретарь Рут: можно ли вообще иметь дело с правительством Никарагуа, которое так беспардонно распродает собственный суверенитет? Известный прогрессивный сенатор Бора заявил: «Я никогда не считал, что договор с Никарагуа – это договор с никарагуанским народом. Мы просто заключили договор сами с собой. Мы заключили договор с правительством, которое представляло нас самих, хотя во время переговоров и сидело на противоположной стороне стола. Мы заключили договор с правительством, которое было нашим орудием».

Сальвадор и Коста-Рика обратились в центральноамериканский арбитражный суд, требуя признать договор Брайана – Чаморро недействительным. При этом Сальвадор утверждал, что договор Брайана – Чаморро нарушает нейтралитет Гондураса, зафиксированный в Вашингтонских конвенциях 1907 года, а также противодействует достижению единства центральноамериканских республик. 9 марта 1917 года цетральноамериканский суд принял решение в пользу Сальвадора, но США не обратили на это никакого внимания.

Как только режим Диаса заключил с американцами в феврале 1913 года договор о канале (точнее, о том, что он так никогда и не будет проложен), американцы согласились начать переговоры о новой порции финансовой «помощи» Никарагуа. Американские держатели никарагуанских облигаций согласились направить некоторую часть никарагуанских же таможенных сборов в казну правительства. Однако режим Диаса по-прежнему был фактическим банкротом, не выплачивая даже заработную плату государственным служащим.

Налоги не собирались, страна была по-прежнему наводнена бумажными деньгами, процветал бандитизм.

После победы на президентских выборах в США в 1912 году демократа Вильсона (который слыл прогрессивным политиком) в Никарагуа начали распространяться слухи, что новая администрация США не признает марионеточный никарагуанский режим. Эти слухи стали настолько угрожающими для Диаса, что посланник США в Манагуа поспешил их публично опровергнуть.

8 октября 1913 года после восьмимесячных переговоров с американскими кредиторами было заключено новое, еще более кабальное, чем предыдущие, финансовое соглашение между США и Никарагуа.

Правительство Никарагуа выпускало новые долговые облигации на сумму 1 064 000 долларов под 6 % годовых со сроком погашения 1 октября 1914 года. Эти облигации продавались американским кредиторам за миллион долларов. Большая часть выручки от продажи облигаций направлялась на погашение предыдущих облигаций, то есть в карманы тех же американцев. 100 тысяч долларов выделялись на погашение претензий иностранных граждан, 350 тысяч передавались правительству Никарагуа для обеспечения обмена местной валюты на иностранную. Это тоже было в интересах американских бизнесменов в Никарагуа, которые активно выводили из страны полученные там прибыли.

Под новый кредит заложили остававшиеся 49 % акций Национального банка, 49 % акций железных дорог, а также часть таможенных поступлений. 51 % акций железных дорог (которые с 1912 года были зарегистрированы в штате Мэн) был продан американским кредиторам за миллион долларов. Те, в свою очередь, обещали вложить еще 500 тысяч в модернизацию дорог. Американские банкиры «согласились» приобрести 51 % акций Национального банка за 153 тысячи долларов.

Одновременно они отказались от концессии на строительство железной дороги между атлантическим и тихоокеанским побережьями Никарагуа. Американскому бизнесу в Москитии такая дорога была не нужна. Товарные потоки шли на Новый Орлеан и Бостон, а по железной дороге возможное в будущем прогрессивное правительство Никарагуа могло бы быстро перебрасывать войска для борьбы с очередным переворотом. У самих американских компаний на атлантическом побережье были построены десятки миль собственных железных дорог.

В Национальном банке и железных дорогах, которые теперь окончательно перешли под контроль американцев, управление осуществляли по девять директоров. Американские кредиторы назначали шестерых из них, правительство Никарагуа – двух, госдепартамент США – одного.

Железные дороги Никарагуа на тихоокеанском побережье начали сооружаться в 1878 году, и к 1903-му благодаря активной политике Селайи было построено 127 миль между портом Коринто и Гранадой. С 1905-го по 1909 год железные дороги были сданы в аренду синдикату частных предпринимателей, но потом Селайя вернул их под контроль государства. Когда американцы в 1913 году установили контроль над железными дорогами, они вдвое увеличили плату за проезд пассажиров и провоз грузов. Одновременно никарагуанское правительство освободило владельцев дорог на 20 лет от всех налогов и пошлин при импорте товаров для железнодорожных нужд. За это правительству разрешили перевозить собственные грузы за половинный тариф, а некоторые чиновники могли ездить на поезде бесплатно.

В результате очередной американской финансовой комбинации 1913 года долговая нагрузка Никарагуа только выросла. Страна лишилась стратегически важной собственности (железных дорог) и национального центрального банка. Поступления с никарагуанских таможен распределялись американским генеральным инспектором, прежде всего в пользу иностранных кредиторов. При этом живых денег режим Диаса опять практически не получил, и положение никарагуанских государственных финансов стало еще более отчаянным. В январе 1914 года Диас попытался получить от банкиров еще один кредит хотя бы на 250 тысяч долларов, но ему ответили отказом.

В 1914 году Никарагуа столкнулись с тяжелой засухой и набегами саранчи, которые практически уничтожили в некоторых местах урожай кофе. Это грозило крахом всей внешней торговли и прекращением притока иностранной валюты и таможенных пошлин. Диас хотел выпустить очередную порцию бумажных денег, но контролируемый американцами Национальный банк не стал этого делать.

Диас униженно просил американцев быстрее выделить ему три миллиона долларов по договору о канале, но США были готовы сделать это только после ратификации договора. Тогда Диас побудил никарагуанский конгресс выдать ему полномочия по дефолту правительства, как по внутреннему, так и по внешнему долгу. Но если указ о внутреннем дефолте Диас подписал сразу, то указ о дефолте внешнем отложил, используя его как средство для того, чтобы все же заставить кредиторов пойти на переговоры о реструктуризации внешнего долга страны.

Начавшаяся в августе 1914 года Первая мировая война едва не привела к полному краху никарагуанской экономики. Европейские импортеры отказались предоставить никарагуанским производителям кофе обычные коммерческие кредиты (фактическую предоплату), и экспорт кофе замер. Никарагуанские производители стали требовать кредитов от правительства, но Диас никарагуанскими финансами уже не распоряжался.

Только в сентябре – октябре 1914 года на переговорах с иностранными кредиторами удалось добиться права временно вернуть правительству поступления от таможенных пошлин (до этого они шли кредиторам, так как выступали залогом по облигациям всех выпусков). Правительству разрешили также выпустить еще миллион кордоб (так называлась теперь никарагуанская валюта, приравненная к доллару) для выделения целевых кредитов производителям кофе. 500 тысяч кордоб было выделено на выплату заработной платы государственным служащим, но только при условии введения новых налогов.

В обмен на эти уступки американские банкиры выторговали себе право не вкладывать обещанных 500 тысяч долларов в модернизацию никарагуанских железных дорог.

Неудивительно, что финансовая ситуация Никарагуа только ухудшалась, поскольку обещанных американцами денег по договору Брайана – Чаморро в 1916 году так и не поступило. Страна опять оказалась на грани банкротства, и 1 января 1917 года американский генеральный инспектор никарагуанских таможен приостановил выделение средств правительству.

Сложной оставалась и политическая обстановка в Никарагуа. В июле 1914 года два американца вместе с рабочими-неграми попытались захватить Блуфилдс и отделить Москитию от Никарагуа. Но на сей раз государственный департамент публично осудил мятеж и он был быстро подавлен.

Либералы, полагавшие, что мировая война отвлечет внимание США от Никарагуа, опять подняли голову. Они выставили своим кандидатом на президентских выборах 1916 года стойкого соратника Селайи Хулиана Ириаса, который был смертельным врагом как Диаса (который по конституции не имел права баллотироваться на второй срок), так и лидера консерваторов Чаморро. Либералы требовали отмены договора о канале и пересмотра грабительских финансовых соглашений с американскими кредиторами.

Однако 17 сентября 1916 года американский посланник в Манагуа Джефферсон пригласил к себе Ириаса и в присутствии адмирала Капертона (командующего американским флотом у берегов Никарагуа) доходчиво объяснил ему, что США не потерпят на посту президента человека, выступающего против договора Брайана – Чаморро. К тому же новый президент, с точки зрения американцев, должен был по-прежнему санкционировать пребывание отряда морской пехоты США в Манагуа, что было для Ириаса заведомо неприемлемо. И в довершение от Ириаса потребовали веских доказательств, что после свержения Селайи он не участвовал в попытках дестабилизации никарагуанского правительства. Ириас понял, что его возможная победа на выборах приведет к немедленной американской военной интервенции, и снял свою кандидатуру – чего, собственно, и добивались американцы.

Диас усиленно продвигал на пост президента представителей консервативного семейного клана Куадра, соперника клана Чаморро. Сначала Диас избрал в качестве своего преемника Педро Рафаэля Куадру, финансового агента Никарагуа в США, а затем – Карлоса Куадру Пасоса, члена никарагуанско-американской смешанной комиссии по удовлетворению претензий на возмещение ущерба. И тот и другой были еще в большей степени американскими марионетками, чем сам Диас. Однако глава другого мощного консервативного клана Эмилиано Чаморро (посланник в Вашингтоне) заявил, что сам хочет стать президентом, так как в 1912 году «уступил» Диасу место только в обмен на аналогичный жест в 1916 году. Чаморро вернулся в Никарагуа и добился выдвижения своей кандидатуры от консервативной партии.

За две недели до выборов свой выбор в пользу Чаморро сделали американцы, и Пасос снял кандидатуру. Либералы пытались договориться о тактическом союзе против Чаморро с кланом Куадра, но не успели этого сделать. Поэтому на президентских «выборах» у Чаморро соперников не было, и 1 января 1917 года он вступил в должность президента (получив во время голосования 51,8 тысячи голосов).

Хотя Чаморро опирался на поддержку армии, американцы крепко держали на его шее долларовую петлю и в день его инаугурации приостановили, как уже упоминалось, перевод на счета правительства таможенных платежей. Не спешили они и выплачивать деньги по договору о канале. На момент вступления Чаморро в должность правительство было должно собственным служащим 500 тысяч долларов в виде задержанной заработной платы.

В самих США между тем возник спор между госдепартаментом и американскими кредиторами (никарагуанцев даже не пригласили), куда конкретно направить три миллиона долларов по договору Брайана – Чаморро. Банкиры – владельцы облигаций настаивали на том, что сначала должен был погашен облигационный долг. Того же требовали и европейские (в основном британские) кредиторы, имевшие еще облигации Селайи выпуска 1909 года. Американское правительство считало, что всех иностранных кредиторов следует обслужить на равных условиях, а банкирам стоит помолчать, поскольку только у них имеется залог в виде поступлений от никарагуанских таможен. Такая позиция госдепартамента объяснялась тем, что США уже приняли решение вступить в войну против Германии на стороне Антанты и не хотели без нужды ссориться со своим основным союзником – Великобританией.

Тогда американские банкиры попытались договориться с Чаморро напрямую, но госдепартамент предупредил, что оставляет за собой право направить три миллиона туда, куда посчитает нужным. Чаморро пришлось согласиться на проведение в Вашингтоне специальной конференции правительства Никарагуа, американских кредиторов и госдепартамента.

Осенью 1917 года были подписаны соглашения о распределении трех миллионов долларов. Из них 2,025 миллиона получили британцы из синдиката Этельбарга. Затем был погашен американский кредит никарагуанскому центральному банку в размере 100 тысяч долларов.

В результате Чаморро из этих трех миллионов получил только 500 тысяч на погашение накопленного долга по зарплате госслужащих и 334 тысячи на погашение текущих долгов. К тому же никарагуанскому правительству пришлось согласиться на так называемый «финансовый план», который разработали американские эксперты. По этому «плану» американские советники, которых, несмотря на сопротивление Чаморро, назначили американские же кредиторы, фактически составляли никарагуанский бюджет.

Никарагуа, таким образом, лишилась последних признаков суверенного государства. Не помогло даже решение Чаморро объявить 9 мая 1917 года войну Германии и Австро-Венгрии (США вступили в войну в апреле 1917-го) для того, чтобы понравиться американскому общественному мнению. Посланник Мексики в Гватемале абсолютно верно характеризовал Чаморро в донесении в Мехико от 31 октября 1918 года как «жалкого чиновника американского госдепартамента».

В декабре 1919 года Чаморро намекнул американцам, что хотел бы остаться президентом еще на один срок. В США поняли, что такое грубое нарушение основного закона Никарагуа наверняка приведет к народному восстанию, и скомандовали президенту «отбой». Чаморро послушно снял свою кандидатуру, но решил оставить президентское кресло в семье. Он заставил консервативную партию выдвинуть кандидатом своего дядю Диего Чаморро – посланника в Вашингтоне. На практике получалось, что только посланник в США может стать следующим никарагуанским президентом. Американский посланник в Манагуа признавал, что кандидатура Диего Чаморро не пользуется продержкой ни среди консерваторов, ни среди населения в целом. В знак протеста против неприкрытого кумовства подал в отставку даже министр иностранных дел Уртечо, который выдвинул свою кандидатуру как независимый кандидат.

Государственный департамент США «в ответ на многочисленные просьбы представителей различных политических партий Никарагуа» лицемерно заявил, что у Америки нет собственных предпочтений и она уважает выбор никарагуанского народа.

Проблема была в том, что, согласно никарагуанскому избирательному законодательству, никакого реального выбора у избирателей не было. Голосовать имели право только те, кого правительственные чиновники заносили в списки избирателей. Сторонникам либералов в этом просто отказывали, и они тем самым лишались права голоса.

Сами либералы на сей раз выдвинули абсолютно приемлемого для американцев человека – богатого кофейного плантатора и человека очень умеренных взглядов Хосе Эстебана Гонсалеса. Официально Гонсалес шел на выборы от так называемой Коалиционной партии, в которой объединились как либералы, так и не довольные засильем клана Чаморро консерваторы. По оценкам американского посланника в Манагуа, при свободных выборах победу наверняка одержал бы Гонсалес.

Оппозиция требовала разрешить голосовать всем избирателям вне зависимости от их наличия в списках. Под давлением госдепартамента (который опасался восстания в случае откровенно нелегитимных выборов) Чаморро согласился на это, но одновременно заявил, что бюллетени незарегистрированных избирателей все равно учитываться не будут (!). Правительство в нарушение закона привело на избирательные участки переодетых в гражданское военнослужащих (по закону не имевших права голоса) и активно не пускало на эти же участки сторонников либералов, многие из которых вообще были арестованы за день до голосования.

За выборами наблюдал специальный представитель госдепартамента Джесси Миллер.

Диего Чаморро набрал в результате «выборов» 62 тысячи голосов, Гонсалес – 32 тысячи, Уртечо – 762 голоса. Миллер сообщил в госдепартамент, что у консерваторов и либералов примерно одинаковое количество сторонников. Это, казалось бы, ясно говорило о массовых фальсификациях народного волеизъявления. Однако общая оценка Миллера была более чем странной – при таком «несовершенном» избирательном законодательстве выборы в целом, дескать, верно отражают настроения населения Никарагуа.

Правда, само население Никарагуа так не считало. Американцам пришлось для сохранения внутриполитической стабильности в стране направить в январе 1922 года своего эксперта Доддса для выработки нового никарагуанского избирательного закона.

Никарагуа тем временем стала фактически вотчиной семейного клана Чаморро. Люди с этой фамилией занимали посты министра внутренних дел, советника по финансовым вопросам, спикера конгресса, начальника столичной крепости, управляющего таможнями, начальника крупнейшего порта Коринто, консулов Никарагуа в Новом Орлеане, Сан-Франциско и Лондоне.

Обстановка в Никарагуа продолжала накаляться. Во второй половине 1921 года революционеры-либералы провели несколько вооруженных рейдов против правительственной армии в районе никарагуанско-гондурасской границы. Правительство подавило повстанцев, но никарагуанский бюджет в результате этого опять оказался на грани банкротства.

В мае 1922 года столичная крепость Лома была захвачена уже консерваторами, недовольными доминированием клана Чаморро в политической жизни страны. Это восстание, по сути, подавил американский посланник, заявивший оппозиционерам, что любая стрельба в Манагуа приведет к немедленной военной интервенции США. На встрече в американской дипмиссии революционеры согласились сложить оружие в обмен на амнистию.

Спустя некоторое время либералы атаковали города Леон и Чинандега. Правительству пришлось объявить в стране осадное положение. Таким образом, Никарагуа оказалась на грани гражданской войны. Американцев это никак не устраивало, и они решили предотвратить возможную революцию с помощью дипломатии.

С этой целью США созвали в декабре 1922 года в Вашигтоне конференцию стран Центральной Америки. По итогам встречи был подписан договор «о мире и дружбе». Но целью создания этого документа было совсем другое. В нем говорилось, что все страны-участники отныне не будут признавать правительства, пришедшие к власти в «результате государственного переворота или революции, направленной против существующего правительства». Напомним, что в 1909 году США активно поддержали мятеж против законного президента Никарагуа Селайи. Тепрь же все центральноамериканские страны обязались не оказывать помощи революционерам в других странах региона.

Конференция в Вашингтоне приняла и еще одно решение, оказавшееся для Никарагуа (впрочем, не только для нее) роковым. Всем странам региона было рекомендовано создать армию нового типа – «национальную гвардию», причем под руководством американских инструкторов. Эта армия нового типа якобы должна была быть далекой от политики и тем самым положить конец череде бесконечных военных переворотов в латиноамериканских республиках.

12 октября 1923 года неожиданно умер президент Диего Чаморро, и его пост занял вице-президент Бартоломе Мартинес. Для американцев этот человек был «темной лошадкой». Ему не очень доверяли, причем главным образом потому, что Мартинес не был коррупционером и его трудно было подкупить. О нем говорили, что он покинул президентское кресло более бедным, чем был до вступления на пост главы государства.

Благодаря высоким ценам на кофе после окончания Первой мировой войны Мартинес смог с помощью возросших таможенных поступлений расплатиться с частью внешнего долга и вернуть Никарагуа Национальный банк и железные дороги. Американцам такая самостоятельность не понравилась, и когда Мартинес объявил о намерении выдвинуть свою кандидатуру на президентских выборах 1924 года, они сочли, что это нарушает конституцию Никарагуа (хотя Мартинес на пост президента до этого не избирался и имел полное право участвовать в выборах).

14 ноября 1923 года США фактически предъявили Никарагуа ультиматум: они заявили, что признают легитимность президентских выборов 1924 года только при выполнении двух условий. Первое из этих условий было вынужденной данью моде: американцы требовали изменить избирательное законодательство и сделать его более демократичным. Только в этом случае США готовы были отозвать в январе 1925 года (после инаугурации нового президента) отряд морской пехоты из Манагуа. В Вашингтоне понимали, что если избирательное недемократическое законодательство останется в неприкосновенности, то за выборами 1924 года наверняка последует вооруженное восстание. Оно было явно не на руку новой республиканской администрации в Белом доме, которая пришла к власти в 1920 году под лозунгами изоляционизма во внешней политике (республиканцы были даже против членства Америки в Лиге Наций).

Второе условие было гораздо более важным и фактически сводило на нет первое. Американцы обусловили вывод своих войск из Манагуа созданием никарагуанской национальной гвардии под руководством американских офицеров (со ссылкой на решения последней центральноамериканской конференции). Гвардия должна была заменить одновременно прежнюю армию и полицию. США боялись, что если либералы победят на выборах (что было более чем вероятно), то армия демократизируется и станет возможной преградой на пути очередной американской интервенции.

При невыполнении этих условий американцы фактически отказывались признать легитимность будущего президента Никарагуа.

Между тем ставший для страны уже одиозной фигурой Эмилиано Чаморро пытался сохранить президентский пост в семье и подумывал опять выдвинуть свою кандидатуру. Но даже американцы понимали, что очередного Чаморро народ не примет.

Тогда консерваторы попытались заключить соглашение с либералами и выдвинуть единого кандидата (то есть сделать выборы безальтернативными). Идея провалилась, и послушная Чаморро консервативная партия опять выдвинула его в президенты. Страна неумолимо скатывалась к гражданской войне.

Либеральная партия, в свою очередь, раскололась на две фракции. Либеральные националисты выдвинули кандидатом Хуана Баутисту Сакасу, врача и уроженца либеральной твердыни – Леона. Сакаса учился в США с 1889-го по 1901 год, имел диплом врача Колумбийского университета (позднее он был одним из руководителей университета Леона) и хорошо говорил по-английски, а значит, являлся для американцев приемлемой персоной на посту президента. Правда, в свое время он поддерживал Селайю, но американцы были готовы простить ему ошибки молодости в обмен на послушание.

Вторая фракция, уступавшая первой влиянием, – либеральные республиканцы – бросила в предвыборную гонку Луиса Кореа.

Американцы увидели в таком раскладе хорошую возможность наконец-то объединить либералов и консерваторов под своим руководством.

Между тем и действующий президент Мартинес вел переговоры с либеральными националистами о создании предвыборной коалиции. Однако американцы 13 июня 1924 года еще раз четко дали понять, что выступают против него, и Мартинес снял кандидатуру.

Но затем он вступил с либеральными националистами в союз. В качестве совместной кандидатуры был выдвинут мало кому известный консервативный политик Карлос Солорсано. Его главным достоинством для США было родство с Адольфо Диасом. Сакаса стал кандидатом на пост вице-президента.

Либералам было обещано как минимум два министерских поста в будущем правительстве, пять мест политических руководителей департаментов (то есть глав администрации) и пропорциональное представительство в верховном суде. Либералам резервировали также треть мест в парламенте. Но большинство ключевых постов все равно оставалось за консерваторами. В руках Солорсано был столичный гарнизон. США такая схема устраивала, потому что выводила либералов из оппозиционной ниши и накрепко привязывала их к коррупционной системе, которую американцы создали в Никарагуа.

Чаморро, вопреки советам госдепартамента, из борьбы не вышел, тем более что его решила поддержать часть консерваторов, отколовшаяся после союза Солорсано с Сакасой от этого блока. Проблему Чаморро очень верно отразил мексиканский журналист Немесио Гарсиа Наранхо: «…у бедного Чаморро был единственный дефект – тот же, что и у сапожной щетки, которая после длительного употребления загрязняется».

Солорсано и Сакаса одержали на выборах 1924 года победу. Американцы стали спешно формировать национальную гвардию, так как все еще сомневались в прочности новой либерально-консервативной коалиции.

4 января 1925 года состоялась инаугурация Солорсано. Уже через три дня американский временный поверенный в Манагуа передал ему план по организации национальной гвардии и заручился согласием нового президента на назначение командующим гвардией американского майора Кейзера. Солорсано сам попросил оставить в Манагуа американскую морскую пехоту до тех пор, пока первые отряды национальной гвардии не будут готовы к боевым действиям. Поверенный в делах США отмечал, что Солорсано «действительно крайне озабочен» возможностью вывода морской пехоты уже в январе 1925-го и просит отложить его (госдепартамент вначале полагал, что морская пехота покинет никарагуанскую землю 9 февраля).

7 января Солорсано направил госсекретарю личную ноту с просьбой отложить вывод американских войск до начала функционирования национальной гвардии. Госдепартамент ответил, что «несколько удивлен», так как о выводе войск сразу после выборов было объявлено еще за год до этого. Американцы все же милостиво согласились оставить в Манагуа отряд морской пехоты не долее, чем до 1 сентября 1925 года – но только в интересах «процветания» Никарагуа.

В феврале 1925-го США передали Никарагуа свой план по организации национальной гвардии, согласно которому в новой «армии» должно было состоять всего-навсего 23 офицера и 392 солдата и сержанта, не считая американского персонала. При этом гвардия заменяла собой полицию, армию и военно-морской флот. Правда, в будущем при необходимости численность гвардии можно было бы увеличить. Подготовку гвардии за счет никарагуанского бюджета должны были осуществлять американские офицеры.

Даже посланник США был поражен этим планом, отметив, что он вызовет недовольство других центральноамериканских государств, так как создается впечатление, что американцы, уходя из Никарагуа, на самом деле там остаются, пусть и в другом обличии. Сомневался и Солорсано, но его предупредили нотой государственного департамента от 11 марта 1925 года: если он немедленно не согласится, морская пехота США покинет Манагуа.

14 мая никарагуанский конгресс утвердил американский план по созданию национальной гвардии. Правда, в законе ничего не говорилось о том, что гвардию создадут американцы, но Солорсано предупредил посланника США, что это было сделано с оглядкой на общественное мнение и что на самом деле в плане ничего не изменится, а участие американцев будет оформлено обменом нот.

Лишь 1 августа 1925 года морская пехота США покинула Манагуа. Над столичной крепостью «Марсово поле» впервые за 12 лет был поднят не американский, а никарагуанский флаг.

Вопреки сожалению Солорсано, обычные никарагуанцы не испытывали к уходящим американцам никаких теплых чувств. Американцы вели себя в Манагуа вызывающе, особенно в нетрезвом виде. Морские пехотинцы США постоянно становились героями пьяных драк в барах Манагуа, где они активно приставали к местным женщинам. Командир отряда оправдывался, что не имеет необходимого оборудования, чтобы заняться со своими подчиненными атлетическими видами спорта. 8 декабря 1921 года во время пьяной драки морской пехотинец застрелили полицейского. После этого американцам пришлось организовать патрулирование города, чтобы вовремя извлекать из баров своих подвыпивших соотечественников. В январе 1922 года пришлось направить в Манагуа подкрепление (97 морпехов и моряков), так как ненависть никарагуанцев стала практически открытой.

Как только американцы ушли, Солорсано стал избавляться от своих либеральных союзников. Своих постов лишились военный министр Хосе Мария Монкада и министр финансов Виктор Роман-и-Рейес. Последнего 29 августа 1925 года родственник президента генерал Ривас, командовавший столичной крепостью Лома, арестовал прямо на светском приеме в Международном клубе (вместе с двумя редакторами газет) – по обвинению в заговоре против правительства. Американский посланник сообщал, что гости на приеме были шокированы выстрелами в воздух. В Никарагуа было объявлено осадное положение. Новым военным министром стал сам президент.

В столицу вернулся Эмилиано Чаморро, явно намереваясь опять взять власть. Солорсано был готов уйти в отставку, но либералы, напуганные возможностью появления в президентском кресле их исконного врага Чаморро, убеждали его остаться. Так же думал и американский посланник Эберхардт. Он сообщил в Вашингтон, что отставка Солорсано означает гражданскую войну, так как консерваторы не хотят ни при каких условиях допустить, чтобы президентом стал вице-президент либерал Сакаса.

7 сентября 1925 года в целях достижения «стабилизирующего эффекта» Эберхардт предложил направить в Коринто американский военный корабль. К этой просьбе послушно присоединился и сам Солорсано. Корабли ВМС США быстро прибыли в порт, но уже 20 сентября их отправили обратно, чтобы не компрометировать Солорсано.

Однако очередная «революция» в Никарагуа все же состоялась, хотя и не по вине либералов. 25 октября 1925 года в 4 часа утра столичную крепость Лома захватил Эмилиано Чаморро. Через три часа он позвонил американскому посланнику и высказал свое требование: немедленное удаление всех либералов из правительства, так как они попали туда в результате «нечестных выборов». Солорсано может оставаться президентом, но только в том случае если сам Чаморро будет назначен на пост военного министра.

У президента состоялось совещание с участием американского посланника, причем Чаморро на нем представлял не кто иной, как Адольфо Диас. Либералы решительно отказались уйти из кабинета министров. Во время совещания люди Чаморро хладнокровно убили прямо перед президентским дворцом двух человек, чтобы требования их главаря выглядели более убедительными. Рудиментарная национальная гвардия сильно уступала по численности путчистам и предпочла не вмешиваться в события. Эберхардт попросил Солорсано срочно вооружить национальных гвардейцев пулеметами. Посланник предупредил Чаморро, что США не признают правительство Никарагуа, пришедшее к власти в результате переворота.

Госсекретарь Келлог одобрил позицию Эберхардта.

Между тем уже 26 октября Солорсано согласился на все требования Чаморро и разорвал предвыборное коалиционное соглашение с либералами. Лично Чаморро было решено выплатить 10 тысяч кордоб, чтобы возместить его расходы на переворот (во время которого погибли 20 человек).

Чаморро быстро направил 500 солдат в Леон, чтобы в зародыше подавить возможное восстание либералов.

Он изгнал из конгресса 18 депутатов-либералов и заменил их своими сторонниками. Вице-президент Сакаса отказался покинуть свой пост и вынужден был перейти на нелегальное положение, так как его угрожали убить. 9 ноября 1925 года Сакаса объявился в Гондурасе. Бывший вице-президент направил письмо американскому посланнику, умоляя США встать на сторону конституции, но Эберхардт предложил госдепартаменту никак не реагировать на события в Никарагуа.

Госдепартамент согласился и проинструктировал Эберхардта, что в случае отставки Солорсано США не предпримут никаких усилий, чтобы обеспечить Сакасе кресло президента. Чаморро попросил американского посланника подсказать выход из сложившегося конституционного кризиса и подчеркнул, что новое правительство обязательно будет лояльным Вашингтону. Сакасу обвинили в подготовке переворота и дали ему 25 дней на то, чтобы вернуться в страну и предстать перед судом.

Сакаса между тем добрался до Вашингтона и 21 декабря 1925 года был принят госсекретарем Келлогом. Но как только никарагуанец попытался разъяснить внутриполитическую ситуацию в стране, Келлог оборвал его и сказал, что в госдепартаменте якобы не принято дискутировать относительно внутреннего положения иностранных государств. Сакаса же, дескать, был удостоен лишь протокольной беседы, чтобы засвидетельствовать свое почтение, и пришел без никарагуанского посланника, поэтому политические разговоры исключены. А если он все-таки хочет поговорить об обстановке в Никарагуа, то ему надо обратиться к начальнику латиноамериканского отдела госдепартамента Фрэнсису Уайту.

Уайт объяснил Сакасе, что США оказывают поддержку всем конституционным правительствам, но поддержку чисто моральную. В случае Никарагуа это означает, что США не признают правительства, которое придет там к власти насильственным путем, но и не окажут военной помощи Сакасе в отстаивании конституционных идеалов. Плохо, если народы центральноамериканских стран будут надеяться на Вашингтон. Это умаляет их национальное достоинство. Можно представить, с каким чувством Сакаса слушал эти лицемерные тирады.

Американцы готовились заменить Солорсано отнюдь не Сакасой, а своей привычной марионеткой Адольфо Диасом, который должен был стать временным президентом. Чаморро сделали бы сенатором (ему должен был уступить свое кресло один из консерваторов), после чего его назначил бы исполняющим обязанности президента до конца срока полномочий Солорсано уже сам Диас. С планом полностью согласился и Эберхардт, подчеркнув в беседе с Чаморро, что главное – это видимое соблюдение буквы закона.

Но, понимая, что ни одно из центральноамериканских государств не удастся убедить в конституционности режима Чаморро, Келлог 7 января 1926 года направил ноты Сальвадору, Гватемале, Коста-Рике и Гондурасу. Он четко заявил, что в качестве президента Чаморро признан не будет. Правда, Эберхардта проинструктировали, что занятие Чаморро президентского кресла – отнюдь не повод для отзыва посланника США в Вашингтон: «Ваше присутствие в Манагуа необходимо для защиты американских интересов». При этом американские визы в паспорта, выданные режимом Чаморро, ставить запрещалось. Гватемальцы, костариканцы и гондурасцы выразили поддержку линии госдепартамента, Сальвадор колебался.

13 января 1926 года «зачищенный» и запуганный Чаморро никарагуанский конгресс объявил Сакасе импичмент и приговорил его к двухлетней ссылке за пределами страны (то есть запретил возвращаться на родину). Пост вице-президента был объявлен вакантным. 16 января конгресс вынес постановление о том, что именно Чаморро будет замещать президента. В тот же день Солорсано подал в отставку.

Либералы не признали нового президента и стали готовиться к восстанию. Разочарованный пассивностью США, Сакаса наладил в Вашингтоне хорошие отношения с мексиканским посланником Тельесом, надеясь, что мексиканские суда перебросят оружие в Никарагуа для грядущего восстания либералов.

В Мексике с 1924 года у власти находился президент Плутарко Кальес, одно время даже считавший себя чуть ли не «пролетарским президентом» и социалистом. В 1925 году Кальес стал прижимать американские нефтедобывающие компании в Мексике, требуя от них перерегистрации концессий в соответствии с положениями прогрессивной мексиканской конституции 1917 года. В ответ американцы начали пропагандистскую войну против Кальеса, называя его большевиком и марионеткой Москвы (Мексика первой в Латинской Америке установила дипломатические отношения с СССР в 1924 году). Кальес действительно считал Москву важным союзником в борьбе против империалистического диктата США, хотя, конечно, никогда коммунистом не был. Его идеалом были немецкие социал-демократы.

В начале 1926 года Кальес был не прочь поддержать никарагуанских либералов, чтобы показать США независимость мексиканской внешней политики. В январе 1926-го мексиканцы сообщили Сакасе, что поддержат его, но только если он лично приедет в Мехико для переговоров. Однако, с оглядкой на США, Сакаса решил в Мексику пока не ездить.

2 мая 1926 года вспыхнуло восстание в Блуфилдсе: либералы объявили «либеральную конституционную войну» режиму Чаморро. Американцы немедленно направили в Блуфилдс боевой корабль – крейсер «Кливленд» – как повелось, для защиты собственности американских граждан. 6 мая «Кливленд» прибыл в Блуфилдс. На следующий день там высадились морские пехотинцы, объявившие город нейтральной зоной. Госдепартамент велел флоту сохранять строгий нейтралитет, в частности, не мешать либералам собирать в Блуфилдсе таможенные пошлины. Тем не менее морские пехотинцы разоружили либералов, так как город был провозглашен ими нейтральной зоной (то есть свободной от боевых действий).

7 июня госдепартамент отозвал Эберхардта из Манагуа, но подчеркнул, что этот шаг не носит политического характера.

Восстание либералов было подавлено (в основном потому, что осталось без мексиканской помощи оружием и боеприпасами и вина за это полностью лежала на Сакасе), и военный вождь повстанцев генерал Монкада эмигрировал в Гватемалу, а оттуда – в Мексику.

В июне 1926 года Сакаса наконец-то сам прибыл в Мехико. В обмен на помощь оружием со стороны Кальеса он обещал в случае прихода к власти проводить независимую внешнюю политику, в частности, аннулировать договор Брайана – Чаморро. Мексиканцы выделили Сакасе на закупку оружия и боеприпасов несколько сотен тысяч долларов. Эти деньги, которые выплачивались через мексиканского посланника в Гватемале, Сакаса использовал и на лоббирование интересов либералов в центральноамериканских странах, чтобы удержать их от признания режима Чаморро.

Мексиканцы даже попытались сколотить центральноамериканский блок против Чаморро. Гватемальское правительство президента Орельяно фактически согласилось и предоставило территорию своей страны как базу для сбора сил никарагуанских либералов. Сальвадор склонялся к «благожелательному нейтралитету» в пользу либералов, но мексиканцы считали тамошний режим ненадежным партнером. Зато консервативный режим в Гондурасе встал на сторону Чаморро, а Коста-Рика объявила полный нейтралитет.

Собрав в Мексике силы, Монкада и уже упоминавшийся выше сторонник Селайи Хулиан Ириас 16 августа 1926 года снова высадились с вооруженным отрядом на атлантическом побережье Никарагуа. 26 августа в никарагуанском порту Пуэрто-Кабесас было образовано правительство либералов во главе с Сакасой. Семь мексиканских кораблей начиная с августа 1926 года доставляли сторонникам Сакасы оружие и боеприпасы, причем как на атлантическое, так и на тихоокеанское побережье. На борту кораблей были и мексиканские добровольцы, полные решимости нанести поражение американским ставленникам в Никарагуа.

Американцы поняли, что с помощью ненавистного им Кальеса либералы могут выиграть войну и без содействия США, и тогда все американское влияние в Никарагуа будет поставлено под вопрос. В Вашингтоне решили попытаться уговорить Чаморро уйти по-хорошему.

27 августа в госдепартамент был вызван никарагуанский посланник, которому сообщили, что, по мнению США, единственным выходом из гражданской войны в Никарагуа является отставка Чаморро с поста президента. Американцы предложили провести встречу основных никарагуанских политиков на военном корабле США. 29 августа американский временный поверенный в Манагуа зачитал Чаморро послание Келлога. Но Чаморро был непреклонен и изъявил решимость остаться у власти «вопреки всем никарагуанцам». Одновременно он высказался в пользу американской военной интервенции для наведения порядка в Никарагуа и даже пообещал передать американцам всю власть в стране.

Временный поверенный США Деннис подключил к переговорам Адольфо Диаса, который обещал уговорить Чаморро уйти в отставку.

26 августа 1926 года в Блуфилдс прибыл американский военный корабль «Галвестон», и город был опять объявлен нейтральной зоной. Американцы, снова, как и в 1909-1910 годах, помешали либералам, которые готовились к штурму Блуфилдса, захватить этот важный атлантический порт.

10 сентября 1926-го Чаморро по совету Диаса обратился к американскому временному поверенному с просьбой организовать переговоры противоборствующих сторон, изъявив готовность уйти в отставку, но только при условии, что его преемник будет членом консервативной партии. На этот шаг помимо уговоров Диаса Чаморро побудила пойти и катастрофическая финансовая ситуация правительства.

Уже 11 сентября госдепартамент разрешил Деннису выступить в роли посредника. 23 сентября 1926 года либералы и консерваторы в районе Блуфилдса договорились о перемирии сроком на 15 дней. Днем позже Деннис встретился с либералами и не преминул сообщить в госдепартамент, что у либералов нет толковых военных лидеров и продолжение противоборства неминуемо приведет к их поражению.

Специально для переговоров между либералами и консерваторами американцы объявили порт Коринто нейтральной зоной и предложили провести встречу противоборствующих сторон на корабле ВМС США «Денвер».

16 октября 1926 года переговоры начались, причем обе стороны настаивали, чтобы их вел Деннис. Последний отмечал, что встреча проходила в духе «сердечности» и обе стороны «братались». В принципе либералы воевать не хотели. Их интересовало только разделение власти с консерваторами, как это и имело место до путча Чаморро. Да и консерваторы, за исключением самого Чаморро, были не прочь договориться с либералами: ведь никакой разницы в политических программах партий к тому времени уже не осталось. Обе основные политические силы были намерены соблюдать американо-никарагуанские соглашения, прежде всего договор Брайана – Чаморро. Келлог отправил всем участникам переговоров приветственную телеграмму, восхваляющую их «патриотические усилия».

Американцы хотели быстрее закончить переговоры в Никарагуа, потому что разведка США уже доложила о сильном влиянии на никарагуанских либералов «большевика» Кальеса. В Вашингтоне ни в коем случае не хотели, чтобы в Никарагуа утвердился революционный режим наподобие мексиканского, дружественно настроенный по отношению к СССР.

Но первоначально на переговорах наметился тупик. Консерваторы считали, что президентом до выборов должен быть обязательно представитель их партии, а либералам отводили лишь несколько министерских постов (фактически предлагая возврат к формуле до октября 1925 года). Либералы считали, что в соответствии с конституцией пост президента должен занять Сакаса. Как и опасались американцы, либералы открыто заявили, что им помогает Мексика и если их требования не будут учтены, они устроят в Никарагуа революцию типа мексиканской. Для Вашингтона такая перспектива была просто кошмарной. Однако от Денниса не укрылся раскол в стане либералов: если одна часть партии склонялась к компромиссу, то другая была настроена на решительные революционные действия.

Либералы вынесли на арбитраж США простой вопрос: должно ли конституционное правительство Никарагуа возглавляться Сакасой или нет. Деннис от ответа уклонился, заявив, что это не предмет для суждений иностранной державы.

Тогда либералы предложили передать решение вопроса на суд центральноамериканских держав (уже обработанных мексиканцами). Однако консерваторы отказались, заявив, что эти страны пристрастны. В ответ либералы заявили о прекращении переговоров. Деннис пытался их спасти, и консерваторы опять предложили возврат к статус-кво (включая возвращение либеральных депутатов конгресса). Президентом они предложили назначить Адольфо Диаса.

Но либералы упирались, и Деннис сообщал, что ужесточение их позиции связано с ростом мексиканской помощи. Американский временный поверенный 19 октября 1926 года предложил госдепартаменту срочно подготовить войска для отправки в Никарагуа с целью «предотвращения иностранной (мексиканской) интервенции».

Госдепартамент 22 октября поручил временному поверенному в Гватемале (где находился вице-президент Никарагуа) Эллису расколоть либералов и для этой цели провести беседу с Сакасой. Тому следовало четко заявить, что революция в Никарагуа с мексиканской помощью будет рассматриваться США как враждебный акт и Сакаса «понесет за это личную ответственность». 23 октября Эллис встретился с Сакасой, причем в присутствии американского военного атташе. Сакаса не дал четкого ответа, но подчеркнул, что никогда не был революционером. Вопрос участия Мексики в событиях в Никарагуа он обсуждать отказался.

Пока на «Денвере» шли переговоры, продолжались стычки между либералами (они называли себя конституционалистами) и консерваторами. Как правило, бои заканчивались в пользу правительственных войск, лучше обученных и вооруженных. Но если консерваторы еще могли отбивать атаки либералов, то сил для решительного контрнаступления у них уже не хватало.

24 октября переговоры либералов и консерваторов были прерваны, причем Деннис считал, что первые не хотят видеть президентом Адольфо Диаса только потому, что связаны обязательствами на сей счет с Мексикой.

30 октября 1926 года Чаморро сложил с себя полномочия президента. Консерваторы сообщили Деннису, что планируют вернуть в конгресс изгнанных оттуда депутатов-либералов и после этого парламент изберет временным президентом Диаса. Американцы дали добро – Келлог сообщил Деннису, что США готовы признать де-юре любого президента, которого выберет конгресс. Выбор в качестве президента Диаса Келлог счел «мудрым». Еще бы – ведь в беседе с Деннисом Диас заявил, что сразу же после избрания пригласит американских офицеров для обучения национальной гвардии. Госсекретарь поручил Деннису принять участие в инаугурации Диаса и обещал новому правительству американский кредит.

Если же Сакаса не признает выбор никарагуанского конгресса, подчеркнул Келлог, США сочтут его «революционером», то есть мятежником.

При явном большинстве консерваторов в парламенте избрание американской марионетки Диаса было делом решенным. Так и произошло – 10 ноября 1926 года Диас стал президентом, причем за него проголосовали 44 депутата из 53 присутствовавших. Либералы в заседании конгресса не участвовали. 14 ноября Диас вступил в должность и был немедленно признан Соединенными Штатами. Центральноамериканским странам американцы объяснили, что Сакаса сам фактически снял с себя полномочия вице-президента, уехав из страны. Американцы выразили надежду, что либералы сложат оружие и войдут в правительство Диаса.

Однако для Сакасы идти на компромисс со столь ненавидимым во всей стране человеком, сколь Диас, означало бы политическое самоубийство, тем более что основная часть либералов никогда бы не поддержала такого шага.

Поэтому Сакасе не оставалось ничего иного, как образовать 1 декабря 1926 года в Пуэрто-Кабесасе (город на атлантическом побережье) собственное правительство и принять на себя обязанности временного президента Никарагуа. Сам Сакаса прибыл в Пуэрто-Кабесас 2 декабря. Военным министром и главнокомандующим армией либералов стал генерал Хосе Мария Монкада.

Но если мексиканцы не очень верили в честность и принципиальность Сакасы, то Монкаде они не доверяли еще больше. До Мексики постоянно доходили слухи о переговорах Монкады с командующим американской эскадрой в никарагуанских водах генералом Латимером. Американцы сосредоточили в никарагуанских портах 16 боевых кораблей, причем как на Атлантическом, так и на Тихом океане. Один из революционно настроенных генералов-либералов Луис Бельтран Сандоваль (который поднял восстание в мае 1926 года) даже просил у Сакасы разрешения расстрелять Монкаду как предателя, но Сакаса не стал вносить в стан либералов ненужный, как ему казалось, разлад.

Тем не менее 7 декабря 1926 года Мексика официально признала Сакасу законным президентом Ниакарагуа.

8 декабря Диас обратился к госсекретарю Келлогу с просьбой помочь Никарагуа в борьбе против «мексиканской интервенции». На всякий случай Диас не преминул подчеркнуть, что либералы и мексиканцы представляют угрозу интересам граждан США в Никарагуа. Выбор средств Диас целиком оставлял на усмотрение госдепартамента США. Келлог сначала колебался, но 15 декабря Диас вновь попросил об американской помощи. Если она срочно не последует, то либералы при поддержке мексиканцев свергнут его режим. Эберхардт вторил Диасу, сообщая в госдепартамент, что Никарагуа находится на пороге общенародного восстания против правительства.

Американцы немедленно попытались пресечь поставки мексиканского оружия Сакасе, и уже в середине декабря один из мексиканских кораблей не смог произвести разгрузку оружия и боеприпасов. 18 декабря Келлог сообщил посланнику в Манагуа Эберхардту, что США начнут продавать Диасу оружие, а американский флот возьмет под защиту никарагуанские берега.

19 декабря Эберхардт проинформировал Вашингтон, что хотя большинство никарагуанцев якобы поддерживают Диаса, ему все равно не устоять против объединенных сил либералов и Мексики. В правительственной армии, по данным Диаса, было около 7000 человек, в том числе 2000 на атлантическом побережье. В районе столицы было дислоцировано 1,5 тысячи военнослужащих.

Либералы в западной части страны располагали только 200 вооруженными бойцами в районе Леона. Несколько сотен сторонников либералов не имели оружия и, по данным американцев, отправились в длительный поход на атлантическое побережье, чтобы получить снаряжение у Сакасы. Американцы еще не знали тогда, что ведет горстку этих людей человек, который скоро станет главным противником США в Латинской Америке.

Эберхардт сетовал на то, что война обходится Диасу в 10 тысяч долларов в день и от недавнего американского кредита в 300 тысяч осталось только 20 тысяч.

Использовав в качестве предлога убийство одного американца, 23 декабря 1926 года в 11 часов утра американская морская пехота высадилась в Пуэрто-Кабесасе без всякого предварительного уведомления и объявила город нейтральной зоной. Войскам Сакасы было предписано срочно (до 16:00 24 декабря) покинуть Пуэрто-Кабесас, в противном случае они будут разоружены силой. 500 морских пехотинцев окружили резиденцию Сакасы, которую охраняли не более 20 человек. На резиденцию направили свои орудия американские корабли «Кливленд» и «Денвер». Под прицел корабельных орудий были взяты и казармы армии либералов. Протест Сакасы был проигнорирован.

Министр иностранных дел Сакасы указывал в письме Келлогу на то, что американцы упорно хотят сохранить Диаса у власти военной силой, начиная с 1912 года. Напрашивается вопрос: является ли Никарагуа свободной и суверенной страной или колонией и протекторатом США? Может быть, США забыли, что и маленькие нации имеют право на самостоятельное существование?

Излишне говорить, что никакого ответа Сакаса не получил.

Войска США захватили и другие города на атлантическом побережье. Например, в устье Рио-Гранде высадились 600 морских пехотинцев, в то время как либералов в городе насчитывалось 18 человек. Американцы явно были хорошей осведомлены – они появились на Рио-Граде только после того, как основные части либеральной армии покинули город для битвы с войсками Диаса.

Когда последние, будучи разбитыми, стали отходить к Блуфилдсу, Диас срочно попросил через Эберхардта объявить нейтральной зоной район их дислокации, чтобы избежать полного разгрома.

Таким образом, американцы фактически вмешались в гражданскую войну на стороне режима Диаса.

Войска Сакасы ушли из Пуэрто-Кабесаса, бросив большое количество оружия и боеприпасов. Американцы запретили никарагуанцам в Пуэрто-Кабесасе даже носить ножи.

На январь 1927 года американцы наметили полномасштабную военную интервенцию в Никарагуа. С целью ее пропагандистского оправдания госсекретарь Келлог пошел на беспрецедентный шаг. 12 января 1927 года он сделал заявление о политике Мексики и стоящих за ее спиной советских большевиков в Латинской Америке. Не утруждая себя никакими доказательствами, Келлог утверждал, что мексиканцы помогают никарагуанским либералам по приказу Москвы, чтобы взять под контроль всю Центральную Америку, прежде всего зону Панамского канала. США, естественно, не могут безучастно взирать на подрывную деятельность мексиканских и русских большевиков и намерены всеми средствами, в том числе и военными, отстаивать свои интересы перед лицом коммунистической агрессии.

С такими же заявлениями выступил 10 января и президент США Кулидж: «Мы не можем безразлично относиться к тому, что происходит в Центральной Америке. К любой угрозе стабильности в Никарагуа мы отнесемся с глубокой озабоченностью и примем необходимые меры для защиты жизни и собственности американцев».

В своем послании конгрессу Кулидж особо подчеркнул, что события в Никарагуа ставят под угрозу права США на постройку в этой стране трансокеанского канала. Американский президент поставил в заслугу США, что при помощи американских экспертов долг Никарагуа был сокращен с 22 миллионов долларов в 1917 году до 6,6 миллиона в 1926-м. Правда, он не упомянул, что сами американцы и ввергли Никарагуа в долговую кабалу после 1910 года.

При этом и Кулидж, и Келлог распространяли свои домыслы уже задним числом. Ведь 6 января 1927 года американская морская пехота начала высаживаться в Коринто (хотя Диас утверждал, что прочно контролирует западную часть Никарагуа). Вокруг Никарагуа было сконцентрировано 16 военных кораблей США с десантом на борту.

Кроме того, Кулидж отдал приказ продать режиму Диаса 3000 винтовок системы Крэга (производились в США в 1894-1904 годах), 200 пулеметов «браунинг» и три миллиона патронов. 7 января американская морская пехота опять вошла в Манагуа, откуда ушла меньше, чем полтора года назад, в августе 1925-го.

Если сначала морские пехотинцы должны были охранять только дипмиссию США, то к 1 февраля 1927 года (естественно, по «просьбе» Диаса) морская пехота США взяла на себя «защиту» Манагуа в целом. Диас обратился с такой просьбой еще 4 января – якобы для того, чтобы отбить возможный мексиканский десант на тихоокеанском побережье. Без американской морской пехоты правительство Никарагуа, дескать, не могло гарантировать безопасность жизни и собственности иностранцев в Манагуа, а также безопасность американской миссии в столице. 2 февраля в Манагуа было уже 320 американских морских пехотинцев.

Американскую интервенцию в Никарагуа решительно осудил Коминтерн. В воззвании Исполкома Коммунистического интернационала от 30 января 1927 года говорилось: «Армия Североамериканских Соединенных Штатов оккупирует Никарагуа, обезоруживает и подвергает преследованиям беззащитное население. Могущественный североамериканский империализм, больше всех нажившийся на всемирной войне и закабаляющий все народы, ныне сбрасывает демократическую маску, плохо скрывающую его алчность и обнаруживает циничное намерение поработить мелкие страны Центральной Америки и превратить Латинскую Америку в колонию Соединенных Штатов».

Послание Кулиджа конгрессу о коммунистической угрозе со стороны Мексики вызвало в американском парламенте дебаты о политике США в Мексике и Никарагуа. Многих конгрессменов отнюдь не испугали «страшилки» Кулиджа, ссылавшегося на мировой коммунизм. Например, конгрессмен Хаддлстон из Алабамы говорил: «…мы в настоящее время являемся объектом всеобщего осуждения в странах Южной Америки… Президент вмешался в Никарагуа, чтобы подавить революцию и в целях поддержки Диаса, на которого можно положиться, так как он сделает все, чего президент хочет… Это не только нарушает суверенитет Никарагуа, но и доказывает тот факт, что мы установили протекторат. Никарагуа стала более зависимой от нас – ведь мы диктуем, кто должен стоять там у власти, а это ведет к полной утере независимости…Мы находимся там, чтобы помочь американским инвесторам и держателям акций получать их доходы».

С Хаддлстоном был полностью согласен председатель сенатского комитета по внешней политике Бора: «Соглашение о займе и канале мы заключили сами с собой, Диас не удержался бы у власти ни одного дня, если бы не присутствие американской морской пехоты».

Диас разделял такую точку зрения. 9 февраля 1927 года он заявил в интервью американскому агентству «Ассошийэтед Пресс»: «Если Соединенные Штаты сочтут, что я должен уступить свой пост кому-нибудь другому, я сделаю это немедленно… Но я всегда возражал против вывода морской пехоты из Никарагуа, и я приветствую ее возвращение. Кто бы ни был президентом, я или кто-нибудь другой, морская пехота США должна всегда оставаться в Никарагуа». 24 февраля нью-йоркские газеты сообщили, что Диас предложил США взять на себя «защиту» Никарагуа в последующие 100 лет.

23 февраля 1927 года над столичной крепостью Лома в Никарагуа взвился американский флаг. Временный поверенный в делах Великобритании даже поинтересовался у никарагуанского правительства, не означает ли это прекращения существования Никарагуа как независимого государства. Диас распорядился снова поднять над крепостью национальный флаг.

В феврале 1927-го американцы усилено наращивали свое военное присутствие в Никарагуа. К концу месяца под командованием бригадного генерала Логана Феланда было примерно 2000 военнослужащих. 25 февраля на территорию Никарагуа были доставлены и боевые самолеты – шесть двухместных бипланов «Де Хэвиленд». Этот самолет являлся самым массовым в США в годы Первой мировой войны – было произведено 4846 единиц. 1538 самолетов были модернизированы в 1919-1923 годах (изменено местоположение второго пилота и бензобака) и получили наименование DH4B. Именно они и были направлены в Никарагуа.

«Де Хэвиленды» установили несколько мировых рекордов. В 1922 году на этом самолет был совершен трансконтинентальный перелет, а в 1923-м – первая в мире успешная дозаправка в воздухе. Крейсерская скорость самолета составляла 90 миль в час (максимальная – 140 миль), радиус действия – 400 миль. Использование «Де Хэвилендов» в качестве бомбардировщика в Никарагуа было импровизацией – самолет сконструировали для разведки и наблюдения. С его помощь американцы стремились обнаруживать части либералов еще на дальнем подходе к крупным городам. Самолет был вооружен четырьмя пулеметами и мог нести 322 фунта бомб (150 кг).

Между тем американская интервенция фактически спасла Диаса от полного разгрома. 6 февраля либералы в упорной уличной борьбе захватили город Чинандега в западной части страны (город обороняли 500 солдат правительственных войск, либералов, по данным американского посланника, было от 600 до 2000). Правительственным войскам удалось отбить город только с помощью американских самолетов, которые варварски бомбили Чинандегу – ее центр превратился в груду развалин. Это был первый в истории случай бомбежки крупного населенного пункта – за десять лет до того, как нацистский легион «Кондор» стер с лица земли испанскую Гернику. Авиабомб у американцев сначала не было, и они сбрасывали на город канистры с динамитом и металлическим поражающими частями. Сбрасывали пилоты США на Чинандегу и самодельные зажигательные бомбы (полностью выгорело десять кварталов города).

Американские пилоты официально числились инструкторами национальной гвардии. Келлог писал Эберхардту в Манагуа, что госдепартамент якобы не знал о службе двух американских летчиков в национальной гвардии, иначе он запретил бы им участвовать в боевых действиях.

Американцы распустили слухи, что город подожгли отступившие либералы.

19 февраля 1927 года в Чинандегу и Леон были введены морские пехотинцы США (усиленная рота при поддержке военных моряков с американских кораблей).

Военная интервенция США вызвала резкое осуждение не только латиноамериканской, но и собственно американской общественности. И если общественность в госдепартаменте привыкли не замечать, то отмахнуться от демаршей европейских стран было уже сложнее. В феврале 1927 года британский посол в Вашингтоне заявил, что Англия имеет такое же право на защиту своих подданных в Никарагуа, как и США. В Коринто прибыл английский военный корабль. Подобные демарши сделали правительства Италии и Бельгии.

В этой обстановке Кулидж хотел как можно быстрее закончить интервенцию каким-либо компромиссом между либералами и консерваторами в Никарагуа – но компромиссом на американских условиях.

Посланник США в Манагуа не прекращал посреднических усилий, и в январе 1927 года американцы заметили, что Сакаса стал колебаться. Он уже согласился на то, чтобы президентские выборы 1928 года проходили под наблюдением США, что якобы гарантирует их честность. Правда, Сакаса предпочитал все же, чтобы выборы контролировали совместно американцы и представители центральноамериканских республик, но в Вашингтоне почувствовали, что лед тронулся.

Диас не согласился на наблюдателей из центральноамериканских республик (мол, Гватемала и Коста-Рика стоят на стороне либералов), и посланник США в Манагуа его в этом поддержал. Келлог попросил американского адмирала Латимера встретиться с Сакасой и передать ему два пункта позиции Соединенных Штатов:

– США никогда не признают режим Сакасы, так как он «революционный»;

– США признают только того президента Никарагуа, который одержит победу на выборах 1928 года под американским наблюдением. Пока же США признают режим Диаса как «конституционный».

Таким образом, Латимер должен был развеять все иллюзии либералов относительно возможной смены курса в Вашингтоне. Келлог писал Латимеру, что Сакаса, видимо, до сих пор не уяснил существа американской политики по отношению к Никарагуа. Мол, если либералы думают, что их признают в случае победы в гражданской войне, то они глубоко ошибаются.

В начале февраля 1927 года Сакаса согласился на посредничество США и предложил, чтобы консерваторы и либералы встретились в Вашингтоне. Однако американцы отказались приглашать Сакасу в Вашингтон, так как это было бы равнозначно признанию его правительства де-факто. Поэтому никарагуанским противоборствующим сторонам надо было встречаться на родине.

12 февраля Диас в панике сообщил Эберхардту, что мощная либеральная армия в 1000 человек (даже посланник счел эти цифры явным преувеличением) движется на важный город Матагальпа. Без помощи США город удержать не удастся. Консерваторы бежали из Матагальпы, но когда выяснилось, что либералов поблизости нет, снова ее заняли. Этот эпизод ясно свидетельствует о моральном состоянии войск Диаса.

Американский сенатор Бертон Уиллер назвал Диаса «рыдающей марионеткой» и агентом «некоторых нью-йоркских банкиров» (имелись в виду владельцы облигаций никарагуанского долга). 15 марта 1927 года упомянутые банкиры («Гэранти Траст» и «Дж. И В. Селигмен») после одобрения госдепартамента выделили режиму Диаса кредит в размере миллиона долларов под 7 % годовых. Помимо все тех же железных дорог и Национального банка Диас должен был гарантировать новый заем путем введения налога в 12,5 % на импорт, 50 %-ного налога на алкогольные напитки и табачные изделия, а также за счет налога на экспорт кофе.

17 марта 1927 года 800 либералов при 25 пулеметах атаковали Матагальпу, которую обороняли 700 солдат правительственных войск (20 пулеметов). После ожесточенного боя нападавшие отошли, но следующей атаки правительственные силы уже не выдержали бы. На поле боя якобы было найдено семь трупов мексиканцев, которых опознали по характерным татуировкам. Нашли и некоего убитого «блондина», которого объявили почему-то немцем. Через час либералы (якобы под руководством некоего «латыша Мюллера») атаковали снова, и консерваторы отступили от Матагальпы на 20 миль.

После битвы у Матагальпы Эберхардт оценивал численность правительственных войск в 3000 человек («хорошо вооруженных, но со слабым боевым духом»), а либералов – в 1500-2000 человек («хорошо вооруженных и с высоким боевым духом»).

В начале марта в Матагальпе был ранен американский консул, и морская пехота США (150 человек) заняла город, объявив его нейтральной зоной. Таким образом, американцы постепенно занимали крупные никарагуанские города под предлогом защиты жизни и собственности иностранцев. Подобная тактика обрекала либералов на партизанскую войну, так как они не могли захватить ни одного города без риска вступить в противоборство с американскими войсками и тем самым дать США повод для наращивания интервенции. В стране в марте 1927 года было уже 5400 морских пехотинцев и моряков США.

Главная армия либералов (1000 человек, 38 пулеметов) во главе с Монкадой медленно продвигалась с атлантического побережья в западную часть страны. Либералы успешно атаковали небольшие отряды правительственных войск, избегая крупных сражений. Эберхардт сокрушался, что военными операциями правительственных войск руководят явно не очень благоразумные люди. Американцы понимали, что как только Монкада окажется поблизости от крупных городов, к нему присоединятся тысячи восставших и дело Диаса будет проиграно окончательно. Еще 16 февраля посланник в Манагуа сообщил в Вашингтон, что без «полномасштабной интервенции» США «навести порядок» в Никарагуа не представляется возможным.

В начале апреля к Монкаде из Леона уже пытались выйти на соединение около 2000 либералов, и правительственные войска спасало только то, что у их противников практически не было оружия.

4 апреля 1927 года Кулидж принял решение срочно направить в Никарагуа полковника Генри Стимсона, чтобы тот организовал переговоры либералов и консерваторов и тем самым закончил войну, не дав ей перерасти в народную революцию. Стимсон был личным другом президента Теодора Рузвельта, военным министром в правительстве президента Тафта. Этот же пост он занимал позднее, в 1940-1945 годах при другом Рузвельте – Фраклине Делано. Стимсон придерживался мнения, что никарагуанцы пока еще не доросли до того, чтобы самим распоряжаться своей судьбой.

9 апреля Стимсон отплыл из Нью-Йорка и 16-го прибыл в Коринто. С самого начала эмиссар США вел переговоры с либералами на основании программы из шести пунктов, предложенной Диасом (и заранее согласованной с американцами). Программа предусматривала разоружение обеих армий, передачу оружия на хранение войскам США, всеобщую амнистию и возвращение политических эмигрантов, введение либералов в правительство и в полицию, проведение в 1928 году президентских выборов под эгидой США. Миссию Стимсона облегчало то обстоятельство, что еще в начале марта Монкада сигнализировал американцам о своей готовности сложить оружие на этих условиях. Он соглашался на любое правительство в Никарагуа до выборов 1928 года, которое установят американцы. Единственным условием Монкады было проведение переговоров только с американским представителем (ради спасения своего престижа).

Практически одновременно с прибытием в Никарагуа Стимсона армия Монкады была разбита консерваторами. От полного разгрома ее спас отряд во главе с никому не известным тогда Аугусто Сандино. Тем не менее, разделившись на отдельные отряды, либералы Монкады отступали вглубь страны, на восток. Американцы отмечали, что помимо недостатка еды и боеприпасов причиной поражения главной либеральной армии стали разногласия между главнокомандующим Монкадой и другим главным генералом либералов – Сандовалем.

В госдепартаменте были так приятно удивлены успехами армии Диаса (хотя и считали данные о потерях либералов сильно завышенными), что поспешили объявить миссию Стимсона не посреднической, а чисто наблюдательной. Однако в своей первой телеграмме из Манагуа 20 апреля 1927 года Стимсон счел былые расчеты госдепартамента относительно скорой победы консерваторов «чересчур оптимистическими». Армия Монкады потерпела поражение, но не разбита. Если либералы перейдут к партизанской войне небольшими подразделениями, то разгромить их будет очень трудно, и это займет много времени. Между тем, через шесть недель у правительства Диаса, которое и так держалось только за счет американских кредитов, закончатся деньги. Стимсон приходил к выводу, что ни один никарагуанский лидер не может одержать победу силой оружия и вопреки США. Другими словами, бывший министр обороны США констатировал в Никарагуа патовое положении с военной точки зрения.

Сердцевиной возможного мирного урегулирования Стимсон считал (и в этом его поддерживали либералы) честные президентские выборы в 1928 году под наблюдением США. Именно это Стимсон считал той «уступкой», которую надо преподнести либералам. «Голая» военная интервенция будет контрпродуктивной.

Через три дня Стимсон сообщил, что боевой дух правительственных сил и окружения Диаса оставляет желать лучшего, в то время как либералы многочисленны и полны решимости сражаться. Американский спецпредставитель считал, что надо срочно добиться мира на основе плана Диаса до июня, иначе не удастся собрать урожай, и вся Никарагуа погрузится в хаос и анархию. Стимсон предрекал, что не все либералы сложат оружие даже под гарантию американцев и, возможно, американской морской пехоте придется разоружать отдельные отряды силой. Судя по ответной телеграмме Келлога, тот явно сомневался, что наличных сил морской пехоты и моряков хватит для разоружения повстанцев. Он поинтересовался у Стимсона, сколько времени может занять подобное разоружение и насколько сильным может оказаться сопротивление.

25 апреля Сакаса согласился направить в Манагуа своих представителей на мирные переговоры. В то же время Монкада реорганизовал свою армию и сосредоточил ее у реки Типитапа, откуда он мог угрожать и Гранаде, и Манагуа. Войска Диаса отказались атаковать либералов и отступили. Эберхардт и Стимсон требовали укрепления американского военного присутствия в Никарагуа, чтобы либералы опять не решили все-таки свергнуть Диаса силой.

Адмирал Латимер при поддержке Эберхарта предложил силой остановить либералов у реки Типитапы и не дать им продвинуться к столице. Предлог для вмешательства в боевые действия был все тем же: защита железной дороги и жизней американских граждан в Гранаде и Манагуа.

В целом, отмечал Эберхардт, большинство никарагуанцев расценивает американское вмешательство как «эгоистичную» интервенцию в пользу Диаса, однако такие «ответственные» либералы, как Сакаса и Монкада, не станут воевать против США (они сообщили об этом лично Стимсону, а Сакаса сделал на сей счет и публичное заявление), и это надо использовать. Недовольных возможным мирным соглашением либералов можно будет разоружить и наличными американскими силами, но если прислать в Никарагуа дополнительно 800 военнослужащих США, то это произойдет быстро. Не сложат оружия только отдельные мелкие партизанские отряды в труднодоступных районах (здесь Эберхардт и Стимсон не ошибались). Но мир в густонаселенной западной части страны будет обеспечен.

26 апреля 1927 года в своей телеграмме в Вашингтон Стимсон впервые наряду с прочими военачальниками либералов упомянул Сандино – как хорошего партизанского командира, мало чего стоящего в дни мира. В целом в случае достижения мира, считал Стимсон, отдельные банды мародеров еще могут скрыться в горах, но Никарагуа полностью успокоится уже в июне – июле.

27 апреля делегация либералов на американском эсминце отправилась в Манагуа. В этот же день госдепартамент разрешил Стимсону и Эберхардту пригрозить Сакасе возможностью насильственного разоружения частей либералов, если он окажется не готов к фактической капитуляции. Одновременно Латимеру (командовавшему всеми американскими частями и флотом в Никарагуа) дали полномочия не пускать либералов за реку Типитапа.

Между тем, по мнению Стимсона, в конце апреля ситуация правительственных войск, несмотря на их превосходное вооружение, стала «плохой». Они уже три недели оттягивали наступление на армию Монкады, дав либералам возможность оправиться от поражения и перегруппировать силы. Стимсон относил это насчет «полнейшей некомпетентности (командного состава) и предательства». Монкаду от решительного наступления удерживал только недостаток боеприпасов.

4 мая 1927 года Стимсон в сопровождении Эберхардта приехал в ставку главнокомандующего армией либералов Монкады в городок Типитапа. Сначала переговоры шли непросто – либералы никак не хотели соглашаться с тем, что президентом до 1928 года останется Диас. Ведь это означало, что конституционный вице-президент и лидер либералов Сакаса незаконно лишался своей должности. А ведь армия либералов формально называла себя конституционалистской и боролась, соответственно, за строгое соблюдение основного закона страны. В полдень Эберхардт устроил для участников переговоров «дружеский завтрак» на 40 персон, после чего переговоры пошли успешнее.

Когда Монкада сказал Стимсону, что США ошибаются, поддерживая Адольфо Диаса на посту президента, Стимсон ответил: США признали Диаса, а Америка ошибок не делает. Монкада настаивал: США все же сделали ошибку, и она будет стоить им потери авторитета в Латинской Америке. Стимсон был непреклонен: он приехал в Никарагуа, чтобы «добиться мира», и если потребуется, то и с помощью силы.

В качестве переводчика Монкада привлек своего племянника Анастасио Сомосу Гарсию. По-английски Сомоса говорил бегло, но, как отмечал известный американский журналист Уильям Крем, «с таким фантастическим количеством ошибок, какое можно услышать лишь у гангстера американо-итальянского происхождения».

Анастасио Сомоса (чьим прадедом был уже упоминавшийся на страницах этой книги «Робин Гуд» Бернабе Сомоса) родился 1 февраля 1896 года в городке Сан-Маркос. Он являлся незаконнорожденным сыном состоятельного владельца кофейной плантации и его служанки. В то время в Никарагуа такие вещи были делом обычным. Отец признал сына, а дядя Сомосы Хосе Мария Монкада отправил его по линии фонда Рокфеллера учиться в США. В Филадельфии Сомоса окончил коммерческое училище, но попал на два месяца в тюрьму за подделку долларов.

После возвращения в Никарагуа Сомоса безуспешно занимался бизнесом и решил выбиться в люди за счет удачной женитьбы. Еще в Америке он познакомился с Сальвадорой Дебайле Сакасой – дочерью одного из самых богатых людей страны и представительницей важнейшего либерального олигархического клана Никарагуа (мать Сальвадоры была дочерью президента Никарагуа Роберто Сакасы Саррио и сестрой будущего вице-президента и вождя либералов Сакасы). Когда у Сальвадоры, приехавшей в Филадельфию из Европы после начала Первой мировой войны, обострился аппендицит, ее навестил в больнице брат, которого сопровождал молодой, приятный и услужливый человек (друзья в Америке звали его «Сони»). Это и был будущий диктатор Никарагуа Анастасио Сомоса.

Родители невесты были против брака, но Сомоса достигал поставленной цели любыми путями, и в 1919 году Сальвадора стала его женой. Брак был заключен без ведома родителей в Филадельфии. Потом свадебную церемонию пышно, по обычаям никарагуанской олигархии, повторили в Леоне. Богатые родственники обеспечили молодым свадебное путешествие в Европу, которое длилось почти год. Жена была немного старше мужа, что по меркам тогдашней Латинской Америки казалось странным.

Сальвадора родила мужу трех детей – дочь Лилиану и сыновей Луиса и Анастасио. Но еще до этого у Сомосы появился внебрачный сын Хосе от служанки его матери. По просьбе супруги отец признал его.

Вскоре после заключения брака Сомоса опять попался на мошенничестве и был предан суду, но связи жены спасли его от неприятных последствий.

Никаких политических убеждений Сомоса не имел – его жизненной целью было личное благополучие любой ценой. Отец Сомосы был человеком консервативных взглядов, что среди владельцев кофейных плантаций встречалось редко. Обычно эти люди, производившие современный и модный товар для Европы и завязанные на внешнюю торговлю, придерживались либеральных убеждений. Сомосу сделали либералом родственные связи с Монкадой и Сакасой – окажись среди его родственников консерваторы такого же уровня, будущий диктатор Никарагуа стал бы консерватором.

Благодаря связям жены Сомоса в 1926 году стал «политическим начальником» (то есть префектом) в Леоне – оплоте либералов и клана Сакасы. Когда началась война между либералами и консерваторами, Сомоса, естественно, примкнул к первым. Неподалеку от его родного городка Сан-Маркос отряд Сомосы был разбит, и позднее он сдался правительственным войскам. Монкада тем не менее произвел племянника в генералы, хотя больше никакого участия в боевых действиях тот не принимал.

4 мая 1927 года Стимсон и Монкада при помощи любезного переводчика Анастасио Сомосы наконец-то договорились (при этом американцы заняли позиции на южном берегу реки Типитапа, сменив разбежавшиеся части консерваторов).

Точнее, Монкада сдался, согласившись на президентство Диаса до 1928 года. Армия либералов подлежала разоружению, оружие сдавалось американцам. В случае необходимости американцы получили право разоружать части либералов силой. За каждую сданную винтовку солдаты Монкады получали по 10 долларов.

Распускались и войска консерваторов. Вместо обеих враждующих армий американцы создавали «неполитическую» национальную гвардию. США обещали в 1928 году честные выборы под своим наблюдением. Для соблюдения условий соглашения они получали право оставить в Никарагуа контингент морской пехоты. Стимсон отмечал, что Монкада настроен конструктивно и примирительно. Генерал либералов признал, что может победить консерваторов, но якобы не может «умиротворить» Никарагуа без американской помощи. Еще Монкада пожаловался Стимсону, что страну наводнили вооруженные группы, которые не подчиняются ни ему, ни Адольфо Диасу.

Договоренности Стимсона – Монкады были одобрены Сакасой и получили наименование «пакт Эспино Негро» (то есть «пакт тернового дерева» – под этим деревом Монкада и сдался американцам).

7 мая 1929 года Монкада обратился к армии либералов с призывом как можно скорее сложить оружие. Американцы спешили, потому что в Никарагуа скоро начинался сезон дождей, которые серьезно усложняли морской пехоте и авиации США борьбу с партизанами. 12 мая Монкада и все генералы либеральной армии обратились с письмом к Стимсону, в котором изъявляли намерение как можно быстрее сдать оружие. Монкада выражал уверенность, что американские войска смогут обеспечить в Никарагуа мир и спокойствие. Американский посланник Эберхардт отмечал, что воззвание Монкады подписали 11 генералов-либералов, «за исключением Сандино».

Так оно и было. Приказу Монкады о капитуляции не подчинился лишь один генерал либеральной армии – Аугусто Сесар Сандино.

Предки Сандино прибыли из Испании в Латинскую Америку в XVIII веке. Три брата Сандино (как в сказке) рассеялись по Новому Свету: один обосновался в Никарагуа, другой – в Мексике, третий – в Колумбии.

По обстоятельствам своего рождения Сандино был похож на Сомосу, и эти люди были почти ровесниками.

Аугусто Николас Кальдерон Сандино родился 18 мая 1895 года в маленьком поселке Никиноомо (департамент Масайя, в 30 километрах к западу от Манагуа), в котором было всего несколько каменных домов и пара сотен хижин под пальмовыми листьями. Именно в одной из таких хижин и появился на свет самый выдающийся никарагуанец, имя которого теперь известно всему миру. Как и Сомоса, Сандино был внебрачным ребенком. Его отец, зажиточный владелец плантации кофейных деревьев Грегорио Сандино – либерал и сторонник Селайи, был человеком уважаемым, и его каменный дом стоял в лучшем месте поселка – на центральной площади.

К моменту рождения Аугусто дон Грегорио уже бросил его мать – поденщицу и домашнюю прислугу Маргариту Кальдерон, чтобы жениться на богатой уроженке Масайи по имени Америка (брак с ней был заключен 27 января 1897 года, она родила дону Грегорио сына Сократеса и двух дочерей – Марию Асунсьон и Зойлу Америку). 14 июля 1895 года мальчика крестили.

Сандино вспоминал: «Я был зачат в любви, или в грехе, как вам больше подходит. Когда я появился на свет, отец уже успел забыть о той, кто стала матерью его первенца. Причина столь короткой памяти легко объяснима – моя мать была батрачкой, крестьянкой, а отец сватался к сеньорите Америке Тиффер из богатой буржуазной семьи.

Так и получилось, что я родился и рос в нищете. Мать с утра до позднего вечера работала на кофейных плантациях, а меня оставляла одного в хижине. Научившись ходить, я уже отправлялся на сбор кофе вместе с ней и помогал наполнять корзины кофейными ягодами. Когда мы не собирали кофе, то убирали пшеницу или маис. Одним словом, делали все, что нам приказывали. Платили нам так мало, что само существование казалось нам беспрерывной, непреходящей, жгучей болью!

Чтобы не умереть с голоду, мать закладывала в ломбарде за несколько сентаво мои рубашонки и единственные рваные штаны. Часто, когда мать была больна и не могла подняться на работу, я по ночам воровал маис на полях и таскал овощи с чужих огородов. Так я рос в постоянно борьбе с жизнью, беспощадной и жестокой».

Эта жизнь щедро одаривала батрачку и ее сына все новыми и новыми страданиями. В 1904 году Маргарита Кальдерон нанялась к мэру (алькальду) Никиноомо. Она попросила в долг у мэра десять песо и, чтобы быстрее отдать их, нанялась на работу в другое поместье, где платили больше. Разъяренный алькальд счел это нарушением полагавшегося в таком случае чинопочитания и заключил батрачку в долговую тюрьму. Так как за девятилетним Аугусто некому было присматривать, то он отправился в тюрьму вместе с матерью. «Побои, грубое обращение, грязь, холод… – вот что ждало нас в той деревенской тюрьме, – вспоминал Сандино. – У мамы начались преждевременные роды, она истекала кровью. И единственным человеком, который мог хоть чем-то помочь ей, был я, девятилетний мальчик. В ту ночь, когда мать, обессиленная, уснула, прижавшись к ней, я плакал и думал: «Почему бог допускает такое? Почему падре говорит, что власть от бога? И почему тогда власти помогают только богатым? Какое все это дерьмо – бог, власти, жизнь!»

Аугусто был вторым по старшинству из шести детей своей матери.

Не в силах содержать ребенка, мать отдала его бабушке, у которой Аугусто прожил несколько лет. Затем его взял в свой дом отец. Аугусто тогда было 11 лет, большую часть из которых он прожил впроголодь и зачастую не ел по нескольку дней. Говорят, что Аугусто встретился с отцом на дороге, когда нес тяжелые тюки. Мальчик поставил их на землю и спросил дона Грегорио: «Я Ваш сын или нет?» Когда тот подтвердил, Аугусто со слезами на глазах продолжил: «А если сын, то почему Вы не относитесь ко мне, как к Сократесу?» Так дон Грегорио взял внебрачного сына в свой дом.

Аугусто выполнял в хозяйстве отца любую порученную ему работу: пас скот, работал на плантации, возил товары на базар. Мальчик не имел права садиться за стол со своими единокровными братом и сестрами, ел и спал вместе с прислугой. Он очень интересовался сельскохозяйственными машинами, которые с удовольствием разбирал и помогал чинить. В 1912 году, как и большинство никарагуанцев, Аугусто Сандино был возмущен американской интервенцией. Его героем стал генерал Селедон – Сандино с отцом видели, как труп этого никарагуанского патриота консерваторы радостно тащили по улицам. Дон Грегорио Сандино был два раза арестован в годы правления консерваторов (один раз – как раз за то, что протестовал против убийства Селедона).

Отец дал сыну образование – отправил его в бесплатную государственную школу, недавно открытую по распоряжению президента-либерала Селайи. Таким образом, Аугусто принадлежал к тем Ъ% никарагуанских детей, которые могли позволить себе учиться в то время. Так как он попал в школу поздно, дети смеялись над его неграмотностью и неясным происхождением, что приводило к частым дракам. Точно известно, что Сандино закончил четыре класса, хотя есть данные, что он потом учился в коммерческом училище в Гранаде.

Семья Сандино занялась зерновым бизнесом. Аугусто и его отец покупали у крестьян зерно и перепродавали его крупным оптовикам в Манагуа, Гранаду, Хинотепе и Масайю. С юношеских лет у Сандино стали проявляться лидерские способности, и он организовал потребительско-сбытовой кооператив, чтобы объединить крестьян перед лицом торговцев-перекупщиков зерна, постоянно снижавших цены. Встревоженные торговцы из Масайи в 1920 году послали на переговоры с Сандино влиятельного политического деятеля – Хосе Марию Монкаду, будущего главнокомандующего армии либералов. С помощью Аугусто его отец смог вдвое увеличить свой капитал.

Между 1913-м и 1916 годом Сандино уехал из Никиноомо, вероятно, из-за ссоры с мачехой. Он работал где-то в районе границы с Коста-Рикой механиком. Позднее Сандино говорил, что он попал на корабль в Сан-Хуан-дель-Сур и посмотрел половину мира. Есть данные, что какое-то время он жил в США.

В 1919 году Сандино вернулся на родину и открыл в Никиноомо собственное предприятие по торговле зерном. В 1920 году он принял участие в президентской кампании либералов, агитируя за них в своем родном поселке.

Первой любовью будущего «генерала свободных людей» стала односельчанка и однофамилица Мария Соледад Сандино (в некоторых источниках девушку называют Мария Мерседес). Аугусто, которому тогда исполнилось 19 лет, был невысокого роста (163 см) и не отличался представительной внешностью. Но 16-летней девушке парень нравился своей серьезностью и обходительностью. Родители Марии Соледад были, конечно, против знакомства дочери с оборванцем, но сама она хотела выйти за Аугусто замуж. Сандино вспоминал «…Моя первая любовь была настолько сильной, что я сходил с ума, я плакал, страдал, не спал ночей, а если спал, то грезил о ней. Моя любовь была сокровищем, о котором я не решался сказать никому, даже ей». Он написал девушке письмо, в котором угрожал убить ее и себя, если она его отвергнет, но так и не решился отправить послание адресату.

Однако судьба и на этот раз не пожелала проявить великодушие по отношению к бедному парню. Так как родители Марии не хотели давать разрешение на помолвку с бедняком, Аугусто в 1920 году отправился на заработки в Блуфилдс, чтобы скопить денег на свадьбу. В письмах Марии он молил небо, чтобы они стали мужем и женой. Когда Аугусто исполнилось 25 лет, он и Мария наконец-то были помолвлены. Казалось, что счастье близко, но судьба опять жестоко посмеялась над парнем.

В Никиноомо жил некий Дагоберто Ривас, сын богатых родителей, ненавидевший Сандино, который упорно пытался выбиться в люди. 19 июня 1921 года Ривас с дружками налетел на Сандино прямо у церкви после воскресной мессы. Как сообщали столичные газеты, Ривас дал Сандино пощечину. Завязалась драка, и Аугусто выстрелил в обидчика из пистолета и попал ему в левую ногу. Газеты писали, что Ривас признал свою вину и что Сандино («уважаемый коммерсант») до драки отличался примерным поведением.

Относительно причин инцидента есть разные версии. Кто-то говорил, что Ривас обвинил Сандино в ухаживаниях за его овдовевшей сестрой. Но на самом деле, видимо, Сандино был недоволен партией зерна, которую он купил у Риваса, а тот не хотел платить неустойку.

Отец Риваса был влиятельным депутатом от консервативной партии, и Аугусто грозила тюрьма. Ему пришлось бежать из родного поселка (сначала в Блуфилдс на заработки), а потом и из страны.

Сначала Сандино подался на атлантическое побережье Никарагуа, но уже через месяц по соображениям безопасности перебрался в Гондурас. Там он работал какое-то время охранником на складе в гондурасском порту Ла-Сейба и два года на заводе по производству сахара. В письмах отцу он жаловался на тяжелые условия работы, одиночество и тоску по родине. Он мечтал скопить достаточно денег, чтобы вернуться и жениться на своей Марии.

В 1923 году Сандино переехал в Гватемалу и в городе Кирагуа нанялся механиком на предприятие «Юнайтед Фрут». Позднее он вспоминал, что Гондурас его заставила покинуть какая-то романтическая история, связанная с женщиной.

Тем не менее из Гондураса Марии Соледад приходили нежные письма: «Любовь моя, вот и прошел год нашей разлуки. Но ни год, ни 20 лет не смогут убить чувство, которое живет в моей душе. Этот год был полон воспоминаний о тебе и грусти о том, что ушло. В эти двенадцать месяцев жизнь подвергла меня суровым испытаниям. Тебе, как и любому, кто ни разу не рисковал, не понять, что значит искать счастья на чужбине… Моя дорога трудна, она не похожа на увеселительную прогулку с толстой чековой книжкой в кармане. А сам я не похож на обладателя чековых книжек, на тех беззаботных пташек, что не знают мира и жизни. И это обстоятельство наполняет меня гордостью…»

Сандино хотел вернуться на родину, но его смертельный враг Дагоберто Ривас стал военным начальником в Никиноомо, и возвращение грозило Аугусто тюрьмой или смертью. Сандино просил Марию приехать к нему, но у девушки умер отец и заболела мать, которую она не могла бросить.

Марии и Аугусто не суждено было соединить свои судьбы. В 1923 году они окончательно расстались. Ровно через 10 лет, будучи уже генералом и всемирно известным человеком, Аугусто приехал в Никиноомо. Их встреча с Марией после 13 лет разлуки оказалась последней. В следующем году Сандино был убит. Мария Соледад на десятки лет пережила своего возлюбленного, но замуж так и не вышла.

В 1923 году, недолго пробыв в Гватемале, Сандино перебрался в Мексику, где стал работать механиком на нефтяном предприятии американской компании «Саут Пенн Ойл Компани», а с 1925 года – в самой богатой иностранной нефтяной компании Мексики «Уастека Петролеум». В анкете при поступлении на работу, Сандино указал, что женат и имеет ребенка. Он сделал это, видимо, для того, чтобы получить работу как семейный человек.

В 1917 году в Мексике победила народная революция. В 1923-м страной управлял президент Альваро Обрегон – герой революционных битв. В 1924 году его сменил уже упоминавшийся выше Кальес, называвший себя «пролетарием».

Профсоюзы рабочих-нефтяников Мексики слыли самыми радикальными в стране, даже большевики в далекой Москве казались им слишком умеренными. Но в целом среди рабочих нефтяных приисков были крайне популярны Ленин, Бакунин и Троцкий, чьи портреты висели не только в домах, но и на городских улицах. В честь Ленина называли детей, другими излюбленными именами для новорожденных были «забастовка» и «профсоюз». В 1924 году, как уже упоминалось, Мексика восстановила дипломатические отношения с СССР, а годом позже нефтяники страны встречали делегацию своих коллег из Баку, которым они обещали непременно совершить в стране пролетарскую революцию.

В 1925 году Кальес стал прижимать иностранные нефтяные компании, в 1926-м мексиканское правительство объявило войну католической религии как вековому орудию угнетения трудящихся масс. Мексиканские газеты были полны острой и справедливой критикой американского империализма.

Штат Веракрус, где Сандино работал в 1925 году, был самым революционно настроенным в Мексике. Его возглавлял губернатор Адальберто Техеда, считавший себя искренним социалистом и активно проводивший радикальную аграрную реформу.

Именно в такой по-настоящему революционной атмосфере и произошло формирование политических убеждений Аугусто Сандино.

Этот процесс шел непросто. Сначала Сандино искал утешения в новых формах религии, одно время интересовался «адвентистами седьмого дня». Потом он увлекся входившей в моду йогу и на какое-то время даже стал вегетарианцем. Привычку регулярно медитировать он сохранил на всю жизнь. Посещал он и кружок спиритуализма, модного тогда (особенно в Мексике) среди «образованных» слоев общества. В числе спиритуалистов было много масонов, социалистов и даже коммунистов. Спиритуалисты считали себя просвещенным авангардом общества в борьбе против мирового зла и в этом чем-то походили на адвентистов, за тем серьезным исключением, что большинство спиритуалистов были врагами современной религии.

Вращался Сандино и в масонских кругах. Мексиканские масоны (к которым принадлежал и президент страны Кальес) были непримиримыми врагами католической церкви и считали себя идейными наследниками Великой французской революции. К масонам Сандино привлекали провозглашаемые ими идеалы братства и равенства, которых ему так недоставало в детстве и юности.

Конечно, Сандино восхищался Симоном Боливаром. Он признавался, что когда читал о жизни этого человека, то плакал.

Мексиканские коллеги не раз выражали в беседах с Сандино возмущение компрадорской и угоднической по отношению к США политикой никарагуанских консерваторов. Аугусто оправдывался, говоря, что он не государственный деятель и не может отвечать за правительство Никарагуа. Вот если бы ему, Сандино, найти всего сотню преданных родине людей, то можно было бы и изменить судьбу Никарагуа, вырвать ее из-под американского контроля. «С тех пор, – писал позднее Сандино, – я начал искать эти сто человек».

Сначала Сандино работал механиком, потом перешел в «белые воротнички», став бухгалтером. Он не курил и не пил – и поэтому скопил солидную сумму денег, все еще мечтая жениться на ждавшей его Марии. К тому же в 1926 году ссора с Ривасом уже подпадала под срок давности, и уголовное преследование на родине Сандино не угрожало. В связи с этим отец просил Аугусто вернуться в Никиноомо и вновь заняться бизнесом.

6 мая 1926 года вспыхнуло восстание либералов в Никарагуа. Сандино немедленно подал заявление об увольнении (хотя, руководя отделом по сбыту бензина, то есть будучи не рабочим, а служащим, получал очень неплохой заработок), которое было одобрено компанией 15 мая. 1 июня Сандино был уже в Никарагуа, чтобы присоединиться к восставшим либералам. Хотя восстание было подавлено, но Сандино не покинул Никарагуа, не переставая надеться на взрыв народного возмущения против «режима марионеток банкиров с Уолл-стрит» (в этой терминологии ясно прослеживается влияние радикального профсоюзного движения Мексики).

Пока же он с группой друзей завербовался на золотые прииски Сан-Альбино недалеко от границы с Гондурасом, принадлежавшие все тем же американцам. На предприятии Сандино стал секретарем главного бухгалтера и сразу же приобрел большой авторитет среди рабочих, признавших в нем своего лидера (снова сказался мексиканский профсоюзный опыт). Явно на основе своих мексиканских впечатлений Сандино рассказывал рабочим, что во многих странах рабочие кооперативы помогают трудящимся избежать эксплуатации (очень модная среди немецких социал-демократов того времени идея «кооперативного социализма», которой увлекались Кальес и мексиканское правительство в целом). Сандино говорил рабочим, что он не коммунист, а социалист.

И в этом утверждении опять проглядывает мексиканский опыт Сандино. В Мексике Кальес постоянно говорил (в том числе и с оглядкой на США), что коммунизм – это чуждая мексиканскому менталитету «экзотическая» идеология, а социализм – то, к чему нужно стремиться. Мексиканским и латиноамериканским революционерам были непонятны интернациональные основы коммунизма (типа лозунга, что у пролетария нет отечества). Сами они были революционными националистами и считали борьбу против американской гегемонии основной целью и смыслом жизни.

Интересно, что позднее, когда его имя уже стало широко известно, Сандино не раз говорил иностранным корреспондентам и никарагуанцам, что он самый настоящий коммунист. Возможно, в этом была изрядная доля бравады. Нет никаких данных, что Сандино внимательно изучал труды Маркса и Ленина, хотя в Мексике их можно было относительно легко достать, – но и исключать полностью этого нельзя. (Ни Маркса, ни Ленина долго не переводили на испанский язык; например, «Капитал» перевели лишь в 1921 году.) Сандино не скрывал, что хочет устроить в Никарагуа революцию типа мексиканской.

Постепенно Сандино убедил рабочих прииска в необходимости продолжить борьбу против марионеточного консервативного правительства. Однако оружия не было, и пока Аугусто научил рабочих делать самодельные динамитные бомбы из взрывчатки, которой на прииске хватало.

Осенью 1926 года Сандино и его сторонники на прииске назвали себя «вооруженной либеральной группой» и решили приступить к вооруженной борьбе против правительства и американских интервентов.

На свои сбережения из Мексики (около трех тысяч долларов – очень большая сумма по тем временам) Сандино купил у контрабандистов из Гондураса несколько винтовок и патроны. Восстание началось 19 октября 1926 года. В группе Сандино было 29 человек, которых потом по имени командира стали называть сандинистами. 3 ноября повстанцы Сандино атаковали городок Эль-Хикаро (500 жителей). Нападение было неудачным, так как город обороняли около 200 солдат правительственных войск. Но и то, что сандинисты не понесли потерь и смогли отступить в горы департамента Северная Сеговия, уже следует считать успехом.

Естественным бастионом Сандино на долгие годы стал район Эль-Чипоте (или Эль-Чипотон, как его прозвали). Это была небольшая возвышенность на одном из отрогов хребта, подступы к которой затрудняли две речки. На руку партизанам было и обилие пещер в этом районе.

В начале декабря 1926 года Сандино узнал, что лидер либералов Сакаса высадился в Пуэрто-Кабесасе и провозгласил создание своего правительства. Сандино принял решение отправиться в Пуэрто-Кабесас, чтобы получить необходимые его отряду винтовки, пулеметы и патроны. В индейском каноэ Сандино с шестью бойцами девять дней плыл на восток по течению реки Коко.

Сакаса (которого называли «улыбающейся посредственностью») принял Сандино дружелюбно и направил его в распоряжение главнокомандующего армией либералов Монкады. Мокада встретил старого знакомого весьма холодно. Он отказался признавать в Сандино серьезного военачальника и просьбу об оружии отклонил. Монкада был неприятно поражен, когда Сандино показал ему политический памфлет собственного сочинения, в котором говорилось, что «собственность – это кража» (слова известного французского социалиста Прудон, популярного среди мексиканских рабочих того времени). Ведь никаких социальных целей у движения либералов не было.

И Монкада, и Сакаса были представителями старых олигархических кланов, элиты страны. Эти люди уже родились богатыми, привыкли к хорошим винам и заграничным путешествиям. Сандино – нищий батрак, неимоверным трудом выбившийся в мелкие бизнесмены и клерки – был для них чужаком, человеком из неизведанного мира нужды. Вожди либералов соглашались видеть в нем помощника, такого же мелкого клерка, только на поле брани, но признать в нем равного для них было бы просто немыслимо. Поэтому если сдавшийся в плен Сомоса благодаря родственным связям с кланом Сакасы стал генералом, то Сандино томился в Пуэрто-Кабесасе, никому не нужный.

«…моя доверчивость, моя искренность рабочего и сердце патриота испытали первое разочарование в политике нашего правительства», – писал он тогда, имея в виду правительство либералов. Через несколько дней томительного ожидания Сандино узнал, что в Сеговию, где базировался его отряд, Монкада хочет послать «экспедиционный корпус» под командованием генерала Адриана Эспиносы. Сандино было предложено «сопровождать» Эспиносу. Бывшему механику при этом запретили вести собственную политическую пропаганду.

24 декабря 1926 года, как уже упоминалось, американцы предписали войскам Сакасы в течение 24 часов покинуть Пуэрто-Кабесас. Либералы бросили много оружия, и американцы затопили его в прибрежных водах Атлантики. Сандино вместе с шестью бойцами отступил вслед за личной гвардией Сакасы. К маленькому отряду присоединились несколько молодых женщин, которые помогли собрать и вынести 30 винтовок и 7 тысяч патронов. Монкада снисходительно разрешил «назойливому» Сандино оставить это оружие у себя. С такого скромного арсенала и началась борьба Сандино, о которой вскоре узнал весь мир.

Сандино и его товарищи отправились, на сей раз против течения Коко, в тяжелый обратный путь и прибыли на базу лишь 2 февраля 1927 года. После встречи с Сакасой и Монкадой Сандино понял, что ни либералы, ни консерваторы не являются патриотами Никарагуа: «Консерваторы и либералы – одинаковые прохвосты, трусы и предатели, не способные руководить мужественным, патриотически настроенным народом… Именно тогда я понял, что у нашего народа нет руководителей и что нужны новые люди».

Отряд Сандино в горах Сеговии рос и вскоре насчитывал более 300 человек. Но вооружения катастрофически не хватало, и многие бойцы могли положиться в сражении только на мачете. Среди солдат были несколько детей, которые выполняли функции разведчиков и связных.

Вскоре Сандино занял Окоталь – первый город в северо-западной части страны, который перешел под контроль либералов. Там была сформирована новая гражданская власть. Позднее консерваторы перешли в наступление и отбили у либералов города Эстели и Хинотега. Сандино писал: «Кроме моего отряда, удерживавшегося в Сан-Рафаэль-дель-Норте, ни на западе, ни в северных департаментах страны не было организованных сил либералов». Ему советовали по примеру других вождей либералов бежать в Гондурас.

Когда в апреле 1927 года консерваторы нанесли Монкаде серьезное поражение (и могли при желании полностью разгромить его армию), главком либералов вспомнил о Сандино и потребовал, чтобы его отряд срочно прибыл на помощь (тогда отрял насчитывал уже 800 бойцов, по-прежнему плохо вооруженных). «Если Вы срочно не поддержите армию, – писал Монкада бывшему механику, – то будете нести ответственность за катастрофу». Несмотря на то, что Сандино к тому времени фактически вел бои в окружении, он отправил к Монкаде 150 человек без оружия, которых сопровождали лишь восемь вооруженных бойцов.

Сам Сандино окружил и после 12-часового боя штурмом взял довольно крупный по никарагуанским меркам город Хинотега. Либералам достались запасы оружия и боеприпасов. В то время это был, пожалуй, единственный успех либеральной армии в целом по стране.

Между тем 150 сандинистов прибыли к Монкаде вовремя и спасли обоз армии либералов. Сандино же, передав Хинотегу генералу либералов Парахону, со всеми своими оставшимися 800 бойцами под красно-черным знаменем (эти цвета означали главный лозунг сандинистов – «Свобода или смерть!») отправился к Монкаде. Сандинисты захватили штаб армии консерваторов, наседавшей на Монкаду, несколько сотен винтовок, миллионы патронов и полевой госпиталь врага.

Таким образом, Садино, по сути, спас главную армию либералов от сокрушительного поражения. Его солдат «с энтузиазмом» приветствовали бойцы Монкады. Сам Монкада встретил Сандино в гамаке, поднялся ему навстречу с иронической улыбкой и снисходительно похлопал его по плечу.

Монкада понимал, что Сандино как единственный генерал (теперь он получил-таки это звание) армии либералов, не потерпевший ни одного поражения, может претендовать и на политическую роль. Ни Сакаса, ни Монкада этого не желали. Поэтому удивленному Сандино был зачитан приказ Монкады, запрещавший частям либералов переходить из одной армии в другую. Дело в том, что многие солдаты из других частей либералов переходили к Сандино, который заботился о своих бойцах. Монкада боялся, что под его командованием вскоре останется меньше людей, чем у бывшего батрака Сандино.

Монкаду возмутило и то, что отряд Сандино воюет под черно-красными знаменами, популярными у мексиканских анархистов, и что его бойцы носят знамена с черепом и перекрещенными костями. Он потребовал немедленно избавиться от этих символов, иначе могут подумать, что Сандино – «большевик». Сандино был вынужден подчиниться, но от возмущения зарыдал.

Заодно Монкада решил избавиться и от самого Сандино. Он отдал ему приказ идти на город Боаку, якобы на соединение с тамошним отрядом либералов. Однако Боака была занята правительственными войсками, так что Монкада послал Сандино в западню. Вдобавок он не предупредил о ночном продвижении отряда Сандино другие части либералов на маршруте следования, и те едва не открыли по сандинистам огонь.

«В Боако меня встретил град вражеских пуль, – вспоминал впоследствии Сандино. – Я был вынужден занять оборонительные позиции…»

Сандино был искренне возмущен пактом Монкады и Сакасы со Стимсоном. Он считал, что дни консерваторов сочтены и успешному маршу либеральной армии на Манагуа уже никто противостоять не сможет. Сандино чувствовал, что у него и его людей украли победу в самый последний момент. И с военной точки зрения он был абсолютно прав.

Сандино был единственным генералом армии либералов, который отказался сложить оружие до тех пор, пока последний американский солдат не покинет никарагуанскую землю. Монкада был взбешен самостоятельностью какого-то бывшего механика и спросил Сандино, кто, собственно, сделал его генералом. «Мои товарищи по борьбе, сеньор», – ответил тот. Монкада, любитель хорошей еды и красивых женщин, искренне не понимал, что еще нужно этому Сандино. Ведь ему предлагали пост политического начальника в родном департаменте. А в условиях Никарагуа политическая власть автоматически означала возможность личного обогащения. Монкада просто отказывался верить в то, что у полуграмотного, по его понятиям, человека могут быть какие-то там принципы.

Сандино обхитрил Монкаду. Он сказал, что ему надо посоветоваться с бойцами, и отбыл из ставки либералов, тем самым избежав ареста. 9 мая он написал Монкаде, что ему трудно собрать своих людей вместе, чтобы централизованно сдать оружие. Но уже 12 мая Сандино открыл карты и обратился с воззванием к местным властям всех департаментов: «Мое решение таково: если даже все сложат оружие, я этого не сделаю. Пусть я лучше погибну с теми немногими людьми, которые остались со мной. Лучше умереть патриотом, чем жить рабом».

В то же время, когда 32-летний Сандино делал политический выбор, обессмертивший его имя, он женился на молодой девушке Бланке Араус. Познакомились будущие супруги при более чем неблагоприятных обстоятельствах. Отряд Сандино занял город Сан-Рафаэль-дель-Норте, и сам генерал во главе бойцов ворвался на телеграф, где Бланка как раз передавала правительственным войскам данные о местонахождении сандинистов. Семья девушки работала на телеграфе и жила в этом же здании. Бланка оказалась явно не робкого десятка и прокричала Сандино: «Если хочешь убить меня – убей!» Но генерал ответил, что не собирается трогать такую красивую девушку. Бланка и Аугусто быстро сблизились и 18 мая 1927 года, в день рождения Сандино, поженились. На скромной свадьбе гулял весь отряд и многие жители города. Но от католического обряда генерал отказался, заявив местному священнику, что перезвону колоколов предпочитает музыку своих пулеметов.

С тех пор телеграф в Сан-Рафаэль-дель-Норте стал главным центром связи сандинистов. Сандино очень любил свою жену. Он вообще относился к женщинам вежливо и уважительно, без господствовавшего в то время «мачизма». В одном из писем Аугусто писал Бланке: «Я люблю тебя… Я выиграл еще одно сражение для тебя и для родины».

Уже 1 июля 1927 года Сандино обратился с политическим манифестом к «никарагуанцам, центральноамериканцам и индейско-испанской расе». 14 июля последовал второй политический манифест, адресованный «соотечественникам».

В первом манифесте, в частности, говорилось: «Человек, который от своей родины не требует даже клочка земли для собственной могилы, заслуживает того, чтобы его не только выслушали, но и поверили бы ему… Я городской рабочий, ремесленник, но мои стремления общенациональны, мой идеал – обладать правом на свободу и правом требовать справедливости, даже если для завоевания этого потребуется пролить и свою, и чужую кровь. Олигархи, эти гуси из грязной лужи, скажут, что я плебей. И пусть. Я горжусь тем, что вышел из среды угнетенных. Ведь именно они – душа и честь нашего народа».

Далее в манифесте подвергались критике и либералы («предатель Монкада»), и консерваторы за то, что они отдали Никарагуа на поругание янки. Целью своей борьбы Сандино объявлял полное восстановление запятнанного суверенитета нации и вывод из страны всех американских войск. «Сильные мира сего скажут, что я слишком незначителен для того, чтобы осуществить мою миссию; но ничтожность моей персоны восполняется горячим патриотизмом. Я клянусь перед Родиной и Историей, что моя шпага спасет национальную честь и принесет освобождение угнетенным! На вызов, брошенный мне подлыми оккупантами и предателями родины, я отвечаю боевым кличем».

Манифест обращался и прямо к американцам: «Идите же в наши горы, идите убивать нас на нашей собственной земле; сколько бы вас ни было, я вас жду вместе со своими солдатами-патриотами. Но знайте, если это произойдет, то содрогнутся стены Капитолия, и кровь наша падет на ваш знаменитый Белый дом, гнездо, где вынашиваются преступные планы.

Я не допущу, чтобы нашу молодую родину, смуглую тропиканку, насиловали американские наркоманы…»

В манифесте от 14 июля 1927 года Сандино подчеркивал, что его армия стала опорой национального суверенитета и что для себя лично ему не нужно никакого государственного поста в Никарагуа. В этом документе он сравнивал США с орлом-монстром, вонзившем когти в тело Латинской Америки. Все население Никарагуа Сандино разделил на три категории:

– честные и чистые либералы (те, кто отказались капитулировать вместе с Монкадой);

– либералы-евнухи (Монкада, Сакаса и их последователи);

– консерваторы-«родинопродавцы».

Стимсон первоначально решил, что Сандино всего лишь считает условия мира не выгодными лично для себя. Однако американцев очень насторожил пассаж из манифеста Сандино от 1 июля, в котором отвергался договор Брайана – Чаморро. Таким образом, Сандино оказался единственным политиком общенационального уровня, который требовал отмены этого кабального соглашения: «Было бы высшей несправедливостью, если бы Соединенные Штаты Северной Америки стали единоличными хозяевами нашего канала… Современному миру нужен никарагуанский канал. Но он должен быть построен на капиталы всего мира, а не исключительно на американские». Как минимум половину акций будущего канала Сандино отводил странам Латинской Америки.

Свою армию Сандино стал именовать Армией защитников национального суверенитета Никарагуа. Изменил он и собственное имя. Ранее официально он именовал себя «Augusto С. Sandino». Латинская буква «С» означала фамилию матери – Кальдерон (Calderon). Превратившись в общенационального лидера, Сандино стал расшифровывать «С» как «Сесар» (то есть. «Цезарь» по-испански). Это придавало ему гораздо больше веса с пропагандистской точки зрения. Все документы армии Сандино подписывались лозунгом «Родина и свобода!». Каждый сандинист носил черно-красный шейный платок, а на печати армии был изображен никарагуанец, державший за волосы американского интервента и занесший над ним мачете.

Однако пока что в «армии» сандинистов было около 30 человек, и они находились в горах Сеговии – там же, где когда-то укрывался Сандино с рабочими-горняками. Сандино располагал базами и народной поддержкой в четырех северных департаментах Никарагуа – Эстели, Нуэво Сеговия, Хинотега и Матагальпа. Эти департаменты занимали одну пятую часть всей территории страны, но были слабо населены, так как территорию покрывали горы и лес.

Хотя Сандино и отказался сдаться, Эберхардт и Стимсон доложили в Вашингтон, что мир в Никарагуа обеспечен. Ведь у Сандино была всего лишь горстка вооруженных людей. 15 мая Стимсон не без гордости сообщил госдепартаменту, что он прекратил гражданскую войну в Никарагуа. На тот момент американцам было сдано 6200 винтовок, 200 пулеметов и 5 миллионов патронов. Ни одного выстрела не было сделано в сторону американского солдата.

16 мая 1927 года довольный собой Стимсон отбыл из Коринто на родину.

Сдача оружия капитулировавшими либералами продолжалась. К 26 мая американцы получили от обеих противоборствующих сторон уже 11600 винтовок, 303 пулемета, 5,5 миллиона патронов, из которых либералы сдали 3000 винтовок, 26 пулеметов и 500 тысяч патронов. 6 июня американцы прекратили выплачивать деньги за сданное оружие.

26 мая Эберхардт отмечал в донесении в Вашингтон, что только генерал Сандино отказался сложить оружие. Он направляется к гондурасской границе с 200 сторонниками (60 из которых – гондурасцы) и «сотнями мулов». Видимо, американцы посчитали, что Сандино решил эмигрировать. Время показало, как жестоко они ошиблись.

Непокорный генерал реквизировал денежные средства у некоторых помещиков, симпатизировавших консерваторам (которые, естественно, окрестили сандинистов бандитами, хотя реквизициями у политических противников во время гражданской войны активно занимались обе стороны) и стал закупать оружие и боеприпасы для длительной партизанской войны.

Монкада все еще считал, что бывший механик просто торгуется и хочет получить какой-нибудь политический пост. 20 мая 1927 года Монкада занял оставленный сандинистами город Хинотегу и по телеграфу предложил Сандино сдаться. Тот отказался, и Монкада направил к своему бывшему подчиненному его отца – Грегорио Сандино. Дон Грегорио должен был предложить своему сыну пост политического начальника – главы администрации Хинотеги, денежную компенсацию и место в никарагуанском конгрессе. Таким образом, бывший рабочий вошел бы в политическую элиту страны. Грегорио Сандино нашел сына в небольшом городке Яли. Они поговорили. Дон Грегорио вернулся со встречи в задумчивом настроении и лишь промолвил: «А может, мой сын и прав?» В отличие от его ровесника Анастасио Сомосы, карьера не была для Сандино главной целью в жизни.

Пока Монкада вел переговоры с Сандино, капитан морской пехоты США Фейган, который отвечал за безопасность в районе Чонталес, уже вовсю формировал для борьбы против сандинистов «добровольческие» отряды и из либералов, и из консерваторов.

27 июня 1927 года, находясь на укрепленной горе Эль-Чипоте, Сандино издал от имени «солдат, защищающих национальный суверенитет» указ о переименовании городка Эль-Хикаро, где в 1926 году его отряд Сандино получил боевое крещение, в Сьюдад-Сандино (то есть в «Город Сандино»). Этот факт до сих пор приводится недоброжелателями генерала как свидетельство его мании величия и непомерного тщеславия.

На самом деле Сандино был талантливым пропагандистом и понимал, что для населения переименование города означало, что армия появилась здесь всерьез и надолго, что сандинисты – не бродячий партизанский отряд, на который нельзя положиться. Переименовав город, Сандино сделал заявку на признание своего движения мощной общенациональной политической силой. Такой шаг обеспечил сандинистам активную помощь местных жителей, которые сочувствовали Сандино, но боялись расправы американцев и армии Диаса в случае ухода повстанцев из Сеговии.

В указе о переименовании Эль-Хикаро говорилось: «Командование (армии Сандино) обещает дать самые широкие гарантии всем соотечественникам и иностранцам, которые находятся в этой зоне, если только они не состоят в сговоре с оккупантами, и в этом случае в отношении них последуют энергичные санкции командования».

7 июля 1927 года американцы четырьмя самолетами произвели разведку местности в районе предположительного нахождения отряда Сандино недалеко от городка Окоталь. Выводы были сделаны самые утешительные: отряд Сандино малочисленен, и достаточно нескольких десятков морских пехотинцев США, чтобы в зародыше подавить восстание сандинистов. Американцы не могли и предположить, что первыми станут атаковать никарагуанцы – такого в истории армии США еще не было.

8 июля новым командующим американскими войсками в Никарагуа был назначен адмирал Дэвид Селлерс, немедленно приказавший начать наступление на отряд Сандино и ликвидировать его в кратчайшие сроки. Насколько американцы недооценивали Сандино (да и всех никарагуанцев), показывает тот факт, что против опального генерала был послан отряд всего в 41 человек – во главе с капитаном морской пехоты Джильбертом Хатфилдом. Однако, прибыв в Сеговию, Хатфилд понял, что легкой прогулки не получится. Он стал энергично укреплять свою базу – городок Окоталь – траншеями по всем правилам ведения позиционной войны. Капитан также потребовал, чтобы как минимум раз в день город облетали американские самолеты – на случай, если сандинисты прервут телеграфное и иное наземное сообщение американского гарнизона.

Чтобы запугать сочувствовавшее сандинистам местное население, Хатфилд издал следующее обращение: «Вниманию всех заинтересованных лиц. Аугусто С. Сандино, бывший генерал армии либералов, поднявший восстание против правительства Никарагуа, объявляется вне закона. В связи с этим всякий, кто его поддерживает или остается на территории, занятой его частями, делает это на собственный страх и риск, поскольку ни правительство Никарагуа, ни правительство Соединенных Штатов не несут ответственности за жертвы, которые могут иметь место во время военных операций, проводимых вооруженными силами США на территории, оккупированной Сандино».

12 июля 1927 года Хатфилд обратился уже лично к Сандино и сандинистам и приказал им капитулировать в течение 48 часов. В противном случае он грозил повстанцам полным уничтожением: «Мы собираемся напасть на ваши позиции и навсегда покончить с Вами и Вашим отрядом. Если даже Вам удастся бежать в Гондурас или в другую страну, за Вашу голову будет назначена награда, и Вы никогда не сможете вернуться на родину… Вас будут преследовать как бандита». В качестве альтернативы Хатфилд предлагал Сандино «почетную капитуляцию». Как представитель «могущественной нации, которая никогда не выигрывала битв за счет предательства», Хатфилд обещал в случае сдачи оружия гарантии жизни всем бойцам Сандино. Капитан ждал сдачи сандинистов в Окотале 14 июля с 8 часов.

Сандино ответил Хатфилду телеграммой:

«Лагерь Эль-Чипоте, через Сан-Фернандо.

Капитану Хатфилду, Окоталь.

Получил вчера Ваше послание… Я не сдамся и жду Вас здесь. Я желаю видеть Родину свободной или погибнуть; я не боюсь вас, я верю в горячий патриотизм моих товарищей.

А. С. Сандино»

Командующий кавалерией Сандино генерал Порфирио Санчес предложил Хатфилду в своей телеграмме не уповать, подобно трусу, на самолеты, а «сразиться в открытом бою». Люди Хатфилда, в свою очередь, получили приказ «немилосердно косить бандитов» из пулеметов.

К 16 июля 1927 года благодаря помощи местных жителей Сандино знал, что у Хатфилда в Окотале примерно 85 американских морских пехотинцев и предателей из числа сторонников Диаса. Данные были достаточно верными: на самом деле Окоталь обороняли 38 морских пехотинцев и 49 никарагуанцев из национальной гвардии. Сандино располагал примерно 300 бойцами (хотя некоторые из них были вооружены только мачете) и решил сам напасть на американцев. Атаку назначили на час ночи, чтобы разбить Хатфилда до обычного прилета американской авиации (в районе полудня).

Сандино детально разработал план атаки и зафиксировал его письменно для ознакомления офицеров с боевыми задачами. Исходя из донесений разведчиков, он собственноручно нарисовал примерный план американских траншей. Первоначально Сандино, видимо, хотел не взять Окоталь, а всего лишь дать серьезный бой тамошнему гарнизону: выйти из сражения планировалось в 6 часов утра.

В час ночи в субботу 16 июля сандинисты мелкими группами по два-три человека стали просачиваться в Окоталь. У нападавших было восемь пулеметов. Каждый сандинист нес с собой по две полностью заряженных винтовки для раздачи сторонникам Сандино в городе – таких сразу же набралось до сотни человек. Сандино выделили специальный отряд для прерывания телеграфного сообщения и для взрыва взлетно-посадочной полосы местного аэродрома. Сандино думал, что на аэродроме удастся застигнуть и самолеты, каждый из которых планировалось взорвать, заложив в них по пять фунтов динамита.

План патриотов полностью удался: отряд Хатфилда был захвачен врасплох (хотя о чем-то Хатфилд все же догадывался, возможно, благодаря предательству: в ночь перед нападением сандинистов он приказал удвоить караулы, а гарнизон спал с оружием) и блокирован в своих траншеях. В плен попали пять национальных гвардейцев. В 8 часов утра уже Сандино через парламентеров предлагал Хатфилду сложить оружие (он ошибочно полагал, что у американцев кончились запасы воды), но американцы решили держаться до появления своей авиации. После напряженного сражения Окоталь был фактически взят: американцы контролировали только свои траншеи.

Но уже в 10 часов утра в Окоталь прилетели два американских самолета, один из которых обстрелял позиции сандинистов. Летчики увидели на позициях морпехов надписи крупными буквами: «Нас атакует Сандино». Пилоты улетели за помощью в Манагуа, и в 14:35 над Окоталем появились пять «Де Хэвилендов» (они летели из никарагуанской столицы два часа), имевшие на борту солидный запас 25-фунтовых бомб. В течение 45 минут (на большее у американцев не хватило горючего) позиции повстанцев подверглись плотной и точной бомбежке и обстрелу из пулеметов с минимальных высот (300-1000 футов).

Очевидец говорил, что бомбежка напоминала ад. Было израсходовано 400 патронов от авиационных пулеметов и 27 бомб.

В результате варварской бомбежки и обстрела с воздуха были убиты десятки мирных жителей. Отряд Сандино во избежание бессмысленных потерь отступил из города в горы. Однако часть партизан остались в Окотале, и бои там продолжилась примерно до 17:00.

В сражении за Окоталь погибли пять морских пехотинцев (один был ранен). Сандинисты потеряли 56 человек убитыми и около сотни ранеными – главным образом от удара с воздуха (до двух третей всех потерь).

В истории войн битва за Окоталь представляет собой первый случай использования авиации для поддержки наземных войск – именно такая тактика стала потом сердцевиной стратегии «блицкрига» нацистов.

Хатфилд сообщал, что после ухода сандинистов во многих семьях Окоталя был объявлен траур. Зато «президент» Никарагуа Диас попросил Кулиджа наградить американских летчиков, принявших участие в бомбежке Окоталя.

Сандино в специальной прокламации объяснил цели своей атаки на Окоталь, которые были главным образом политическими и пропагандистскими: «1. Продемонстрировать, что мы – организованная сила, выступающая в защиту конституционных прав доктора Сакасы. 2. Опровергнуть мнение тех, кто считает нас бандитами, а не борцами за идею. 3. Доказать, что мы предпочитаем умереть, но не быть рабами, поскольку мир, достигнутый Монкадой, это не мир, ведущий к свободе народа, а иллюзорный мир раба, над которым не занесен бич надсмотрщика. 4. Мы понесли большие потери, и могут подумать, что наша армия утратила свой боевой дух. Наоборот, сегодня больше, чем когда-либо, мы чувствуем себя боеспособными и заявляем о нашей твердой решимости отдать свои жизни во имя подлинной свободы, на которую имеют право все люди…»

После боя у Окоталя авторитет Сандино неимоверно вырос. Никарагуанцам воочию продемонстрировали, что американцев можно успешно громить. Американцам пришлось по просьбе местных консерваторов перебросить 21 июля в Окоталь 85 бойцов морской пехоты дополнительно.

Президент США Кулидж 19 июля 1927 года назвал Сандино «бандитом», а его отряд – «шайкой разбойников». Американцы тоже вели пропагандистскую войну (хотя и проигрывали Сандино в воздействии на умы не только в Никарагуа, но и в Латинской Америке в целом). Тем не менее, 1 августа командующий морской пехотой США в Никарагуа снова предложил «бандиту» Сандино почетную капитуляцию. Опять пытался начать переговоры с Сандино Монкада, подчеркнувший, что действует и от имени американского командования.

В августе 1927-го в Никарагуа прибыл американский генерал Маккой, который должен был обеспечить честные президентские выборы 1928 года. Кулидж назначил американского гражданина, генерала главой центральной избирательной комиссии Никарагуа (!). Чтобы ликвидировать раскол в консервативной партии, госсекретарь дал задание посланнику в Манагуа Эберхардту сообщить Чаморро, что США против его выдвижения в 1928 году.

Конечно, целью американцев было отнюдь не проведение неких «честных» выборов. Они ставили перед собой честолюбивую стратегическую задачу: полностью взять под контроль обе «исторические» никарагуанские политические партии (консерваторов и либералов), с тем чтобы смена власти в Манагуа больше не представляла для Вашингтона никакой угрозы. 18 августа 1927 года Эберхардт писал в госдепартамент: «…Все надо сделать так, чтобы, независимо от результатов выборов и того, какой человек или партия придут к власти, они непременно были связаны торжественным обязательством следовать социальной и экономической политике в соответствии с линией сотрудничества, намеченной правительством США… Среди этих мер… особое значение имеет существование национальной гвардии… под командованием американских офицеров».

Сандино между тем всеми силами пытался придать своим отрядам характер регулярной вооруженной силы, что было важно, прежде всего, с политической точки зрения. 2 сентября 1927 года Сандино опубликовал Устав Армии защитников национальной независимости Никарагуа. Армия объявлялась добровольной, и никто не имел право претендовать на регулярное жалованье: «10. Самоотверженные патриоты, из которых сформирована Армия защитников национальной независимости Никарагуа, не получают жалованья, так как каждый честный никарагуанец должен безвозмездно защищать знамя своей страны». Отдельно оговаривалось уважительное отношение к гражданскому населению со стороны местных командиров армии: «6….Строго запрещается наносить ущерб мирным крестьянам, но разрешается облагать принудительными налогами местных и иностранных капиталистов, отчитываясь должным образом о количестве продуктов и материалов, израсходованных на содержание армии. Нарушение этого приказа карается в соответствии с нашим военным кодексом».

Сандино стремился одеть своих людей в форму единого образца (как уже говорилось, каждый носил черно-красный шейный платок, символизировавший девиз армии «Свобода или смерть!»). Сам он был всегда гладко выбрит, причесан и чисто одет. Между солдатами и офицерами армии Сандино установились невиданные до сих пор в Никарагуа отношения: все, независимо от звания называли друг друга «брат», а приветствием служило дружеское объятие. У армии был свой гимн и марш «Мы – освободители». Солдаты боготворили своего молодого генерала, которого за мудрость называли «наш старик». Полковники и даже генералы сандинистской армии были подчас еще моложе: некоторым едва исполнилось 18 лет.

По социальному составу армия Сандино также была уникальным явлением для Никарагуа. И среди бойцов, и среди командиров преобладали рабочие с приисков и местные крестьяне. Представителей богатой элиты практически не было. Не зря американцы подмечали популярность Сандино именно среди «низших классов» никарагуанского общества. Отсюда и приказ Сандино не трогать крестьян, но реквизировать денежные средства у капиталистов.

Август – начало сентября 1927 года стали для новой армии Сандино тяжелым временем. Еще 29 июля морская пехота США выступила из Окоталя и захватила символический центр повстанцев Сьюдад-Сандино. К удивлению американцев, самого Сандино в городе не оказалось. Самолеты США разбросали над Сеговией листовку – обращение к местным жителям командира бригады Корпуса морской пехоты США генерала Логана Феланда. Он призывал сеговийцев «вернуться на тропу мира».

В начале августа американская разведка пришла к заключению, что Сандино станет для США источником еще многих проблем. Американцы установили, что ставкой Сандино является город-крепость Эль-Чипоте. Майор Флойд получил приказ уничтожить ее, а заодно и самого Сандино. Более 200 морских пехотинцев активно пытались обнаружить лидера партизан в сеговийских горах.

Сандинисты ответили засадой в районе Сан-Фернандо, ранив одного морского пехотинца.

Заняв городок Сан-Альбино, отряд Флойда начал активно допрашивать местных жителей, стремясь узнать дорогу на Эль-Чипоте. Однако население было преисполнено симпатий к Сандино, и по итогам допросов Флойд пришел к выводу, что Эль-Чипоте на самом деле не существует: Сандино, дескать, придумал эту крепость, чтобы сбить американцев со своего следа. 14 августа, оставив гарнизон в Эль-Хикаро, Флойд отбыл назад в Окоталь, опасаясь наступления сезона дождей. В Манагуа Флойд доложил, что боевая мощь Сандино сломлена и его армии не существует.

9 сентября 1927 года сандинисты потерпели от американцев тяжелое поражение при Лас-Флорес. Американцы обошли позиции партизан с флангов и перерезали дорогу к лагерю. В кровопролитном бою погибли около 60 повстанцев. Это было самое крупное поражение Сандино за все время боев.

Однако Сандино, ускользнувший от Флойда, был готов перейти в контрнаступление. 200 партизан к 19 сентября сконцентрировались у городка Тельпанека, в котором находились 20 американских морских пехотинцев и 25 национальных гвардейцев. Ночь была темной и туманной, и гарнизон Тельпанеки был застигнут врасплох.

В час ночи 19 сентября один из сандинистов бросил динамитную бомбу в лагерь спокойно спавших американцев. Другой партизан спокойно зашел в казарму американцев и разрядил автомат «томпсон» в рядового Рассела, который был убит на месте.

Это был сигнал к общей атаке. Пока американцы лихорадочно одевались, по ним уже открыли огонь (по оценкам американцев, у нападавших имелись два пулемета «льюис» и три автомата «томпсон», на каждую винтовку у сандинистов было по 50 патронов). Однако атаки сандинистов на укрепленные дома, где засел гарнизон, успеха не принесли и были отбиты: сказывалось отсутствие у повстанцев артиллерии. В три часа партизаны начали покидать город. Два морских пехотинцы были убиты, серьезное ранение получил один солдат национальной гвардии. Потери сандинистов американцы оценили в 25 человек. Интервенты отметили «отличную боевую дисциплину» сандинистов. Партизаны атаковали по команде и двумя волнами: сначала вооруженные винтовками бойцы, затем те, у кого были только мачете. В то время как 140 человек наседали на казармы морской пехоты и национальной гвардии, еще примерно 40 партизан перекрыли дороги к городу. Огонь трех автоматов умело перемещали с одного участка боя на другой.

Сам Сандино так описывал атаку на Тельпанеку: «Пока солдаты дяди Сэма разыскивали меня в горах, я со своими людьми зашел к ним в тыл и 19 сентября… ночью атаковал город Тельпанеку, насчитывавший 2 тыс. жителей. Атака имела успех, мы заняли весь город за исключением линии американских траншей. Американцы копировали систему европейской окопной войны: у них была широкая сеть сообщающихся между собой траншей, защищенных колючей проволокой. Какие прохвосты! Они могли ходить по значительной части города, не подставляя под пули свои шкуры. Но я занял господствующие высоты, на которых установил пулеметы, и косил американцев, если они высовывались. И, пока янки отсиживались в окопах, мои люди спокойно держали город в своих руках». В бою за Тельпанеку сандинисты захватили несколько винтовок и боеприпасы.

Сандинистам сильно досаждала американская авиация, которая активно патрулировала всю Сеговию. Это мешало Сандино скрытно сконцентрировать большие силы для крупных операций. Зенитной артиллерии или пулеметов у сандинистов, конечно, не было. Однако иногда случались и чудеса.

8 октября 1927 года два американских самолета вели разведку в районе к востоку от города Килали. Неожиданно они заметили колонну сандинистов и обстреляли ее. Но партизаны не испугались и ответили ружейным огнем. Один из самолетов был подбит и упал к югу от реки Хикаро.

После опыта Окоталя сандинисты уже не действовали постоянно большими группами, старались хорошо маскироваться и передвигаться предпочтительно по ночам. Боевой тактикой сандинистов были засады и короткие бои с американской морской пехотой, которая в этом случае не успевала запросить помощь авиации.

В октябре 1927 года сандинисты контролировали практически весь департамент Нуэво-Сеговия (за исключением крупных городов, представлявших хорошую мишень для авиации США) и две трети района к северу от Эстели. Американцы понимали, что придется настраиваться на длительную войну. Временный поверенный в делах США Манро сообщал в Вашингтон: «Положение в Нуэво-Сеговии еще очень неудовлетворительное. Морские пехотинцы и национальная гвардия удерживают крупные города, но многочисленные группы бандитов свободно передвигаются по стране… У Сандино, очевидно, есть несколько сот хорошо вооруженных людей, и недавние события увеличили его престиж в стране».

Манро просил прислать в страну еще больше морской пехоты и ускорить формирование национальной гвардии. В конце 1927 года в Никарагуа было примерно 3700 морских пехотинцев, а на пяти крейсерах ВМС США, сосредоточенных в никарагуанских портах, находились еще около 1500 моряков, готовых при необходимости вступить в бой.

В рядах армии Сандино насчитывалось около 1000 активных бойцов. Партизаны опирались на поддержку местного населения, которое в своей массе ненавидело американцев.

Сандинисты действовали на севере Никарагуа на территории в 6000 квадратных миль, на которой проживали примерно 120 тысяч человек. Американцы не могли своими силами занять все важные в тактическом отношении населенные пункты. Они решили применить тактику поиска Сандино в горах крупными патрулями при поддержке авиации.

24 октября 1927 года один такой патруль в составе 26 морских пехотинцев и 16 национальных гвардейцев покинул Хикаро, но уже 26 октября отряд попал в засаду сандинистов на берегу горной реки. Партизаны открыли ружейно-пулеметный огонь и стали забрасывать противника самодельными бомбами из динамита. Американцы отступили и оставили сандинистам в качестве трофеев 17 лошадей, девять лент с патронами для винтовок типа «Спрингфилд» и девять вьюков с мясом и колбасой.

1 ноября 1927 года в «хорошо подготовленную засаду» (оценка американцев) в районе к северо-востоку от Эль-Хикаро попал другой отряд (27 морских пехотинцев и 40 национальных гвардейцев). Партизаны (примерно 200 человек) в течение 35-минутного боя ранили одного морского пехотинца и убили двух национальных гвардейцев, а также шестерых мулов.

В январе 1928 года в Гаване должна была открыться VI Панамериканская конференция. Президент Кулидж не желал, чтобы она превратилась в форум по единодушному осуждению латиноамериканцами американской агрессии в Никарагуа. Поэтому в секретном приказе от 10 декабря 1927 года американскому контингенту в Никарагуа была поставлена задача к Новому году ликвидировать Сандино и занять его главный оплот – гору-крепость Эль-Чипоте.

Генеральное сражение было намечено на 17 декабря. К Эль-Чипоте выдвинулись два усиленных отряда общей численностью 200 человек. Еще 23 ноября американская авиация локализовала партизанскую штаб-квартиру, нанесла по Эль-Чипоте бомбовый удар и произвела разведку укреплений вокруг горы. С тех пор бомбежки продолжались каждый день.

Для достижения большей эффективности атак с воздуха «Де Хэвилленды» были заменены новейшими самолетами 02U «корсар», которые начали производиться для Корпуса морской пехоты США только в 1927 году. «Корсары» имели более солидный радиус действия – 626 км и более высокую скорость – 200 км/ч. В декабре 1927 года морская пехота в Никарагуа получила и транспортные самолеты типа «фоккер» ТА-1.

30 декабря 1927 года американцы попали в засаду примерно к 200 партизанам и после жестокого боя были вынуждены отступить. Как обычно, немедленно была вызвана авиация, но на сей раз сандинисты скрытно отошли. Бой длился 80 минут: погибли пять морских пехотинцев (23 были ранены) и два национальных гвардейца (еще двоих ранили).

В первый день нового, 1928 года, американцы потерпели еще одно поражение. У холмов Лас-Крусес на подступах к Эль-Чипоте сандинисты напали на усиленный патруль морской пехоты и динамитной бомбой убили его командира 1-го сержанта Брюса (который до этого написал матери, что либо умрет, либо «к 1 января голова бандита Сандино» будет в его руках). Деморализованные интервенты отошли, но потом возобновили бой при помощи минометов и крупнокалиберных пулеметов. Холм Лас-Крусес был захвачен, и две соединившиеся американские боевые группы вошли в город Килали.

Однако в городе их осадили сандинисты. Положение морской пехоты стало отчаянным – ведь в Килали не было аэродрома, а вода и боеприпасы кончались, к тому же в городе находились 30 раненых американцев. Под взлетно-посадочную полосу переоборудовали главную улицу города, и когда очередной самолет садился, морские пехотинцы висли на его крыльях, чтобы затормозить движение. 6, 7 и 8 января американцы совершили в Килали 10 вылетов, доставив боеприпасы, медикаменты и забрав в Окоталь 18 раненых.

Американцы решили подавить защитников Эль-Чипоте с воздуха, и 14 января совершили на гору-крепость налет силами четырех самолетов «корсар». Однако Сандино умело рассредоточил своих бойцов, и американцев встретил слаженный ружейно-пулеметный огонь. По Эль-Чипоте было выпущено 2800 пулеметных патронов. На гору сбросили четыре 50-фунтовые и 18 17-фунтовых бомб. Американцы применяли с воздуха и новые зажигательные гранаты из белого фосфора.

Сандино вспоминал про бои за Эль-Чипоте: «Шестнадцать дней длилась осада. Воздушные пираты ежедневно совершали налеты на наши позиции. В 6 часов утра появлялась первая четверка самолетов и начиналась бомбежка. Мы, разумеется, вели ответный огонь, и не одна железная птица была смертельно ранена. После четырех часов бомбежки на смену первой эскадрильи прилетала вторая; четыре часа спустя – еще одна. И так беспрерывно до наступления ночи».

Бомбежки позиций противника непрерывными волнами также были новым словом в истории боевого применения авиации, и американцы полагали, что для разгрома сандинистов даже не понадобится наземной атаки – все сделают самолеты.

Сандино пошел на военную хитрость и для начала распустил слухи о своей смерти. Были организованы похороны партизанского командира. Американская печать с удовольствием сообщила, что «славная морская пехота» уничтожила «бандита Сандино». Друг Сандино писатель Густаво Алеман Боланьос даже написал некролог для одной из кубинских газет.

Между тем сам Сандино был живее всех живых и готовился со своей армией примерно в 600-800 человек покинуть Эль-Чипоте. Чтобы сбить с толку американских летчиков, генерал приказал расставить везде чучела в соломенных шляпах. Пока пилоты докладывали, что в лагере сандинистов все без изменений, армия Сандино скрытно покинула Эль-Чипоте и ушла в город Сан-Рафаль-дель-Норте (где генерал недавно встретил свою жену). После ухода сандинистов американцы еще два дня бомбили пустой лагерь, пока наконец не разобрались в обстановке.

20 января 1928 года американская морская пехота стала осторожно пробираться на вершину Эль-Чипоте, но была остановлена сандинистским арьергардом и отошла. Американцы смогли занять гору только 26 января.

С военной точки зрения ожесточенные двухнедельные бои за Эль-ипоте (самое крупное сражение войск США после Первой мировой войны) можно рассматривать как поражение морской пехоты США, так как не была выполнена главная задача – ликвидация самого Сандино и основной части его армии. Мало того – не удалось даже нанести партизанам сколь-нибудь чувствительные потери. Напротив, во время боев партизаны смогли захватить психологически важный трофей – огромный, в два квадратных метра величиной, американский флаг, на котором Сандино собственноручно написал: «Это знамя захвачено у войск империалистов-янки в сражении под Эль-Чипоте. Родина и свобода!»

В начале 1928 года Сандино уже был самым популярным человеком в Латинской Америке. В него играли дети, а в Сальвадоре появился сверхпопулярный ликер «Нектар Сандино». Практически во всех странах Латинской Америки и в США были образованы комитеты общественности в поддержку Сандино, которые собирали деньги на помощь партизанам.

Когда 16 января 1928 года в Гаване открылась VI Панамериканская конференция, ее делегаты продолжительной овацией встретили поднятие никарагуанского флага. Улицы кубинской столицы были заполнены антиамериканскими транспарантами: «Янки, Вон из Никарагуа!», «Смерть империализму янки!», «Да здравствует Сандино!».

Сандино обратился к конференции с открытым письмом, в котором, в частности, говорилось: «Я протестую против пассивности и угодничества латиноамериканских делегатов, спокойно взирающих на правонарушения Соединенных Штатов. Я обращаюсь к братским республикам с просьбой потребовать немедленного вывода американских войск, попирающих независимость моей родины…»

Даже в США СМИ проявляли по отношению в Сандино все больше и больше симпатии. 18 января 1928 года фотография партизанского командира появилась на обложке журнала «Нейшн». В передовой статье журнала говорилось: «Все знают, что Сандино не бандит. Напротив, это патриот, ведущий безрассудную войну против превосходящих сил США». В американском общественном мнении росло непонимание цели нахождения американских войск в Никарагуа.

11 января 1928 года посланник США в Манагуа Эберхардт даже предложил официально объявить Сандино войну со стороны США, чтобы пребывание в Никарагуа морской пехоты получило хотя бы какую-то юридическую основу. Однако в госдепартаменте сочли, что такой шаг нежелателен, поскольку означает фактическое признание «бандита» Сандино воюющей стороной.

Популярность Сандино в мире стремительно выросла после того, как его посетил в горах в феврале 1928-го известный американский журналист Карлтон Билс. Партизаны произвели на Билса самое благоприятное впечатление своей простотой и честностью, что журналист и отразил в серии статей в журнале «Нейшн» в феврале – марте.

Билс описывал Сандино следующим образом: «Сандино молод, ему около тридцати двух лет… На шее повязан шелковый платок красного и черного цвета. Сандино хорошо сложен, хотя и невысок (его рост не более 165 сантиметров). На нем широкополая шляпа, и во время нашей беседы он то и дело сдвигал ее назад на затылок. Тогда были видны гладко зачесанные черные волосы и высокий лоб. Волевой подбородок, широкая нижняя челюсть срезана книзу. Брови – высокие полудужья, нависшие над живыми черными глазами. Глаза темные, зрачков почти не видно. Я не заметил у Сандино каких-либо физических недостатков».

Сандино описал Билсу свою армию следующим образом: «Моя армия – это крестьяне и ремесленники. Мир, земля и труд – вот все, чего мы хотим. Нам не нужна ничья благотворительность; когда мы прогоним чужеземного захватчика, мы вернемся домой и будем обрабатывать землю».

Характерно, что Сандино изложил Билсу и свои взгляды на главный для американцев вопрос о трансокеанском канале: «У нас украли права на канал. Теоретически нам уплатили 3 млн. долларов, или, точнее, бандиты, контролировавшие в то время правительство, с помощью Вашингтона получили несколько тысяч песо. Если разделить эти деньги среди всех никарагуанских граждан, то их не хватит для того, чтобы каждый из нас мог купить одну пресную галету и сардину. В результате этого контракта, подписанного четырьмя предателями, мы утратили наши права на канал… Моего отца бросили в тюрьму за то, что он протестовал против договора Брайана – Чаморро, против того, чтобы Соединенным Штатам были предоставлены морские и военные права на канал. Я предпочел бы, чтобы канал был построен частной компанией с передачей никарагуанскому правительству части акций вместо наших ущемленных прав; в этом случае мы имели бы доходы, а не американские займы на разорительных условиях…»

Между тем оппозиция курсу администрации Кулиджа в Никарагуа стала проявляться и в конгрессе США, тем более что в стране разгоралась предвыборная президентская кампания. 3 января 1928 года член палаты представителей Хаддлстон заявил: «Нынешнее правительство впутало США в войну в Никарагуа и обязано покончить с ней. Война, которая ведется в Никарагуа, – это дело правительства, а не народа США». На следующий день демократ из штата Алабама Хефлин внес проект резолюции о немедленном выводе американской морской пехоты из Никарагуа. Проект был передан в комитет по внешней политике Сената США, где 9 марта 1928 года сенатор Норрис потребовал «предотвратить незаконное использование вооруженных сил США».

В целом ведущие деятели демократической партии США стали активно осуждать войну в Никарагуа, тем более что она не приносила блестящих побед, а стоила довольно дорого.

Положение республиканской администрации Кулиджа было весьма сложным. Ведь президент США не имел права начинать войну и посылать американские войска за границу без санкции Сената. Поэтому Кулидж настаивал на том, что никакой войны в Никарагуа вообще нет: там ведутся отдельные спецоперации против кучки бандитов. Однако сам размах боев в Никарагуа и возросшие потери элитной морской пехоты явно противоречили такому утверждению.

На слушаниях в Сенате 11 февраля 1928 года лидер демократов Свенсон спросил командующего Корпусом морской пехоты США генерала Уильямса, что случится в случае вывода американского воинского контингента из Никарагуа. Ответ генерала был честным: «Я думаю, что Сандино войдет в Манагуа и станет президентом, а многие богатые люди должны будут спасаться бегством».

В апреле 1928-го в конгресс была внесена резолюция о прекращении ассигнований на морскую пехоту.

В таких непростых для себя внутриполитических условиях администрация США поставила перед собой две задачи. Во-первых, разгромить Сандино и «умиротворить» Никарагуа до президентских выборов в этой стране, намеченных на октябрь 1928 года. Во-вторых, переложить тяжесть основных боевых операций в Никарагуа на плечи национальной гвардии, подготовку которой в связи с этим следовало максимально ускорить.

Как упоминалось выше, первоначально американцы не хотели видеть национальную гвардию слишком большой, чтобы она не смогла противостоять возможному военному вмешательству США. Однако восстание Сандино внесло в эти планы коренные изменения. По соглашению между правительством Диаса и США от 27 декабря 1927 года, численность национальной гвардии устанавливалась уже в 93 офицера и 1064 солдата. На ее содержание выделялась астрономическая по никарагуанским меркам сумма – 689 тысяч долларов. Но уже в 1928 году стало ясно, что численность национальной гвардии придется увеличить.

Однако в начале 1928-го вся тяжесть боев все еще лежала на плечах морской пехоты США, которую поддерживали 12 разведчиков-бомбардировщиков типа «корсар» и «фалькон», семь самолетов-амфибий «ленинг» и пять трехмоторных транспортных самолетов «фоккер». Для борьбы с ними партизаны стали изготовлять динамитные ракеты.

Но несмотря на активное патрулирование в воздухе, внезапность была верным союзником партизан. 27 февраля 1928 года в засаду у местечка Эль-Бромадеро попала сильная американская обозная колонна из Эстели, которую благословил на бой епископ департамента Гранада Кануто Рейес. 35 морских пехотинцев очутились под сильным огнем с фронта и тыла и едва смогли добраться до ближайшего холма, чтобы занять там оборону. Партизанам достался обоз, и, вместо того чтобы уйти в лес, они начали атаковать холм, где засели американцы. Только на следующий день подошедшие подкрепления (88 человек) сняли осаду.

Пять морских пехотинцев были убиты, восемь – ранены. Бой шел семь часов. По оценкам американцев, партизаны применили как минимум четыре пулемета, 600 винтовок и 200 динамитных бомб. Особенностью боя у Эль-Бромадеро были низкие потери в рядах партизан – около 10 человек убитыми. Сандинисты явно научились воевать, и их высокий боевой дух дополнялся теперь хорошей сноровкой.

Сандино так описывал этот успешный для его партизан бой: «Мы уже хорошо изучили тактику янки… Установив пулеметы на ключевых позициях, мы стали ждать. Наконец наступил решающий момент… Наше оружие раскалилось докрасна. Бедняги янки падали как подкошенные. Такого разгрома я не видел никогда в жизни. В отчаянии, обезумев, они стреляли куда попало; они карабкались на деревья, но тут же падали, сраженные пулеметной очередью; устремлялись к пулеметным гнездам, но, рухнув, оставались лежать на полпути… Они бежали в панике. Наша победа была полной. Янки оставили на поле боя сотни убитых и раненых…»

Американцы пытались укрыться на плантации сахарного тростника, но партизаны подожгли ее с четырех сторон. Затем Сандино великодушно приказал потушить огонь, чтобы в его пламени не погибли раненые.

В одном из последовавших боев партизаны напали ночью на американский военный лагерь. Чтобы в темноте не спутать своих с чужими, Сандино приказал своим бойцам раздеться, и они голыми атаковали морских пехотинцев.

После поражения у Эль-Бромадеро американцы опять сделали упор на атаки отдельных партизанских отрядов с воздуха, так как наземные бои не приносили успеха и стали оборачиваться серьезными потерями в живой силе. Но партизаны знали примерный график разведывательных полетов (американцев подводила пунктуальность) и старались передвигаться только ночью и ранним утром. Американцы в качестве ответной меры обстреливали и бомбили даже мирно идущих по своим делам крестьян, если они казались им подозрительными.

Один такой крестьянин, которого чуть не убил выстрелами американский летчик, сбегал в лес за винтовкой и открыл огонь по самолету. В ответ американец сбросил на него бомбу, и крестьянину оторвало руку. Но и окровавленной культей он все еще ожесточенно грозил самолету.

Пилотов учили распознавать группы партизан по соотношению в них мужчин и женщин и даже по количеству белья, которое сушилось на веревках. Но зачастую авиация США просто бомбила населенные пункты, чтобы запугать их жителей. Было сожжено и разрушено около 70 никарагуанских деревень и поселков. Однако столь жестокие меры лишь толкали людей в лагерь Сандино.

Сандинисты наращивали боевые действия. С 30 июня 1927 года по 30 июня 1928-го, по официальным данным, морская пехота США участвовала в 85 боях против партизан.

В феврале 1928 года Сандино в горах посетил корреспондент ТАСС. В разговоре с ним партизанский вождь изложил свои основные требования:

– немедленный вывод американских войск из Никарагуа;

– назначение временным президентом Никарагуа гражданского лица, которое до этого никогда не было кандидатом в президенты;

– организация новых президентских выборов под контролем комитета, состоящего из никарагуанцев.

Если советские и американские журналисты без особых проблем находили Сандино, то у американских военных это никак не получалось.

19 февраля 1928 года в докладе военной разведки американской морской пехоты в Никарагуа отмечалось, что локализовать расположение главных сил Сандино не удается. Приходится полагаться на случайные стычки и донесения местных жителей. Признавалось, что среди последних много откровенной лжи и преувеличений: «…три-четыре увиденных всадника на следующий день превращались в 100». Американцы считали, что после битвы у Эль-Чипоте престиж Сандино упал и люди бегут от него. Мол, если до этого сражения у Сандино было несколько сотен бойцов, то теперь примерно 60-125. На самом деле после Эль-Чипоте Сандино разделил свою армию на отдельные колонны, чтобы партизан было труднее заметить с воздуха.

Американская разведка отмечала, что части Сандино хорошо вооружены, главным образом благодаря реквизициям денег, мулов и продовольствия у местных и иностранных капиталистов. К тому же Сандино получал оружие от либералов Леона. Американцы знали, что большие группы сторонников Сандино живут в соседних государствах, занимаются бизнесом (например, выращивают кофе) и передают деньги партизанам.

Тактику партизан разведка морской пехоты США описывала следующим образом: «Без изменений. Враг оперирует ночью. Все банды, по нашим сведениям, на лошадях. Хотя, как предполагается, у них была возможность атаковать, они всегда избегали нас. Вероятно, враг попытается сконцентрировать различные группы в важных пунктах и продолжить операции, сходные с предыдущими».

Эта разведсводка ясно показывает всю беспомощность американцев в Никарагуа. Они и не подозревали, что в Сеговии остались лишь мелкие группы партизан из местных жителей, главной – и успешно выполненной – задачей которых была имитация боевых действий для обмана противника.

А сам Сандино с лучшей частью своей армии двинулся на восток. Во-первых, он хотел уйти из Сеговии, находившейся под плотным наблюдением американской авиации. Во-вторых, партизаны решили нанести сильный удар по американскому бизнесу в Никарагуа.

Командующий морской пехотой на атлантическом побережье Никарагуа майор Ютли подозревал, что рано или поздно Сандино нанесет ему визит. Но Рождество и новогодние праздники прошли спокойно. Тогда Ютли решил сам взять Сандино в клещи. Американцы планировали продвинуться с побережья по реке Коко (пограничной с Гондурасом) на запад, в самое сердце партизанского края. Однако у интервентов не было ни карт этой местности, ни точных сведений о расположении главных сил Сандино. Поэтом 8 марта 1928 года Ютли отправил на моторной лодке патруль из пяти человек вверх по течению Коко. 26 марта патруль вернулся с уверенностью, что где-то в районе деревни Уаспук находятся главные силы «бандитов» (хотя самих сандинистов амерниканцы так и не увидели).

В начале апреля 1928 года Ютли решил расположить в бассейне Коко усиленные блок-посты, чтобы не допустить неожиданного нападения. Однако Сандино упредил врага. 12 апреля американцы узнали, что сандинисты захватили золотой прииск американской компании «Ла Лус и Лос Анхелес», экспроприировав золота на 2,6 миллиона долларов. Оборудование предприятия было уничтожено.

Как всегда, военные акции Сандино носили и политико-пропагандистский характер. На сей раз был захвачен прииск, где когда-то работал нынешний «президент» Никарагуа и американский ставленник Адольфо Диас. Именно на деньги хозяев этого предприятия был организован мятеж 1909 года, с которого и начались все нынешние беды Никарагуа.

Сандино давал своим рейдом понять американскому бизнесу: пока морская пехота США остается в Никарагуа, спокойной жизни у предпринимателей не будет.

В письме управляющему рудника Сандино писал: «Я имею честь сообщить Вам, что сегодня Ваш рудник превращен в руины по моему приказу в знак протеста против агрессии Вашего правительства, предпринятой против нашей страны на единственном основании грубой силы. Пока правительство США не прикажет вывести пиратов с нашей территории, не будет никаких гарантий неприкосновенности для американцев на нашей земле».

Американские морские пехотинцы устроили передовые позиции в районе деревни Уаспук, но как только до них дошли слухи о приближении главных сил Сандино, они предпочли отступить под защиту флота в Пуэрто-Кабесас. Авиация из Сеговии не могла ввиду ограниченности радиуса действия самолетов оказать своим коллегам в Москитии действенную поддержку.

Однако разгром приисков заставил американцев активизировать поиск партизан. Весь май 1928 года несколько усиленных патрулей морской пехоты блуждали по труднопроходимым джунглям в районе приисков. Их поддерживали самолеты-амфибии. Но найти Сандино не удалось.

В конце мая в Пуэрто-Кабесас прибыл командующий американской морской пехотой в Никарагуа генерал Логан Феланд. Он сообщил Ютли, что Сандино находится в восточном районе Сеговии, но из-за трудных условий местности морская пехота в северной части Никарагуа добраться туда не может. Поэтому Ютли было приказано собрать мощную группировку и отправиться на розыски главных сил Сандино по реке Коко с востока.

26 июля 46 морпехов отправились в экспедицию. Еще столько же должны были вскоре последовать за ними. Шли сильные тропические дожди, река Коко вышла из берегов, и отряд с трудом продвигался вверх по течению. 4 августа морпехи заметили двух партизан, которые поспешно отступили в джунгли. Через пару дней произошла небольшая перестрелка с сандинистами. Самолет-амфибия, который сбрасывал для американцев продовольствие, обнаружил неподалеку лагерь «бандитов». Отряд морпехов выступил на его уничтожение, но в резульате ожесточенного боя потерял одного человека убитым и трех – ранеными.

Между тем весной – летом 1928 года росла популярность Сандино во всем мире. Уже сам факт, что его люди оказывают умелое сопротивление самой мощной державе в мире, говорил в пользу генерала и его армии.

Важным было и то, что сторону Сандино приняло большинство мировой интеллигенции, оказывавшей серьезное влияние на умы в самых разных странах.

В марте 1928 года к Сандино обратился выдающийся французский писатель Ромен Роллан: «Я присоединяюсь к вашему протесту против того, что происходит в Никарагуа. Нападение на эту страну является частью мощного наступления северамериканского империализма с целью овладения всем Американским континентом». В июле 1928 года Сандино получил письмо от другого видного французского писателя Анри Барбюса: «Генерал! Я приветствую Вас от своего имени и от имени пролетариата и революционной интеллигенции Франции и Европы… В Вашем лице мы приветствуем Освободителя, замечательного солдата, борца за дело угнетенных, эксплуатируемых народов, против магнатов капитала».

Именно в этом письме Барбюс назвал Сандино «генералом свободных людей» – и так вождя никарагуанцев стали звать во всем мире.

31 июля 1928 года приветствие Сандино направил VI Конгресс Коминтерна: «…братский привет рабочим и крестьянам Никарагуа, а также героической армии генерала Сандино, сражающейся за национальную независисмость и ведущей решительную борьбу с империализмом Соединенных Штатов».

В Гондурасе друг Сандино поэт Фройлан Турсисос издавал газету «Ариэль», в которой печатались материалы сандинистов. Комитеты помощи Сандино активно работали в Коста-Рике и в Мексике. В Мексике представитель Сандино Педро Сепеда издавал «Бюллетень сандинистов». Профсоюзы самых разных политических направлений регулярно проводили антиамериканские демонстрации.

11 апреля 1928 года посол США в Мексике Морроу пытался добиться от тамошнего министра иностранных дел запрета Комитета помощи Сандино. К тому времени президент Мексики Кальес уже помирился с США и старался без нужды не злить северного соседа. Однако запретить деятельность комитета мексиканцы отказались – это стало бы крайне непопулярной мерой.

В Вашингтоне сознавали, что проигрывают пропагандистскую войну против Сандино. 12 июня 1928 года госдепартамент разослал во все дипломатические представительства США в Центральной Америке циркуляр с требованием усилить контроль за деятельностью Антиимпериалистической лиги (эта организация была создана коммунистами и активно собирала средства для Сандино). 2 июля посланник США из Гондураса Саммерли ответил: «Комитет помощи Сандино» активно собирает для никарагуанских партизан деньги, но нельзя ожидать каких-либо действий президента Гондураса против этой организации ввиду «широких симпатий местных жителей к Сандино».

К Сандино стекались и добровольцы из различных латиноамериканских стран: кубинцы, гондурасцы, сальвадорцы, колумбийцы и т. д.

31 мая 1928 года посланник США в Никарагуа Манро отмечал, что «в низших слоях распространены настроения в поддержку Сандино». Он требовал новых подкреплений морской пехоты в преддверии намеченных на 4 ноября 1928 года президентских выбров. К августу 1928-го морская пехота США контролировала уже практически все департаменты Никарагуа, основные дороги и водные пути. К ноябрю американских солдат в Никарагуа было уже около 6 тысяч.

Однако, зажатый между отрядами морской пехоты США в Сеговии и в бассейне реки Коко, Сандино упорно сопротивлялся, и американцы никак не могли нанести ему серьезного поражения. Зато 7 августа 1928 года близ местечка Волива сандинисты нанесли поражение морской пехоте снова. Сандино, в чью шляпу попали несколько пуль, сам руководил боем. Потом он торжественно сказал своим бойцам, что победа одержана в тот же день, в который 111 лет назад Симон Боливар выиграл сражение у испанцев при Бояко.

Через месяц партизаны ждали прибытия лодок с патронами и продуктами, которые вели по реке Коко женщины. Когда началась разгрузка, неожиданно налетела американская авиация, и женщины бросились в лес. Сандино заметил, что на берегу остался четырехлетний ребенок. Не раздумывая, генерал под пулями схватил его и отнес в безопасное место. Сандино вспоминал: «Схватив мальчика, я стремглав бросился в лес. Вокруг свистели пули. Пробежав несколько метров, я почувствовал, что ребенок вздрогнул. Я не придал этому значения, но, добравшись, наконец, до своих, я увидел, что мальчик покрылся смертельной бледностью и похолодел. Он умер у меня на руках. Не от пули, нет, он умер от испуга».

В июле 1928 года либералы выдвинули на пост президента предателя и смертельного врага Сандино Монкаду. Консерваторы утвердили кандидатуру Адольфо Бенарда, причем американцы фактически предотвратили раскол консервативной партии, заставив Чаморро выйти из игры. Обе партии просили американские войска контролировать выборы на местах. Чтобы американцы перестали относиться к либеральной партии с подозрительностью, Монкада еще за несколько недель до выборов сообщил в их дипмиссию, что в случае избрания будет просить США контролировать и выборы 1932 года. 19 октября 1928 года Монкада направил письмо с аналогичными заверениями кандидату консерваторов Бенарду.

В сентябре 1928 года морская пехота США начала регистрацию никарагуанских избирателей (эта акция проходила с 23 сентября по 7 октября). Сандинисты перешли в наступление, стремясь сорвать выборы хотя бы на севере Никарагуа. 2 октября сандинисты заняли небольшой городок Сан-Маркос неподалеку от Хинотеги и убили четырех сторонников либеральной партии, которые вели там агитацию.

Американцам пришлось разместить патрули во всех более или менее крупных населенных пунктах. Офицеры и солдаты Корпуса морской пехоты США возглавляли 432 избирательных участка, якобы для предотвращения подлога и фальсификаций. Сандинистам не удалось сорвать регистрацию избирателей, так как морская пехота США контролировала все крупные города страны. Всего были зарегистрированы 150 тысяч избирателей – на 35 тысяч больше, чем в 1924 году.

4 ноября 1928 года на президентских выборах победил кандидат либеральной партии Монкада, набравший 70 120 голосов. За консерваторов проголосовали 55 839 избирателей. Если в среднем по Никарагуа проголосовали 88 % зарегистрированных избирателей, то в департаментах Нуэво-Сеговия и Хинотега (где действовали сандинисты) – 82 %.

Как только Монкада вступил в должность, он отправил бывшего вождя либералов Сакасу посланником в США. По неписаной никарагуанской политической традиции того времени это означало, что Сакаса будет кандидатом от либералов на следующих президентских выборах в 1932 году. Одним из своих первых указов Монкада назначил своего родственника Анастасио Сомосу как знатока английского языка и приемлемую для американцев кандидатуру заместителем министра иностранных дел. Одновременно Сомоса был награжден орденом.

4 декабря 1928 года адмирал Селлерс предложил Сандино прекратить борьбу, так как теперь в Никарагуа у власти находится законно избранное правительство. Но Сандино опять отказался сдаваться до тех пор, пока американская армия не покинет Никарагуа.

Тем не менее Сандино был готов к диалогу с Монкадой. В ответном письме Селлерсу он писал: «Я заявляю, что только с генералом Хосе Марией Монкадой я мог бы пойти на переговоры с целью достижения прочного мира в нашей стране. Являясь членом либеральной партии, он, хотя и предал родину, может исправить свои ошибки, поклявшись перед никарагуанским народом и либеральной партией уважать основы соглашения, которые будут нами выработаны». Но и соглашение с Монкадой Сандино был готов заключить при одном условии: «Эвакуация с территории Никарагуа североамериканских вооруженных сил».

Монкада, естественно, отказался. В интервью «Нью-Йорк Таймс» он заявил: «Американская морская пехота является гарантией свободы и процветания. Если она покинет Никарагуа, воцарится анархия…»

Между тем президентские выборы состоялись и в США. Демократы, обещавшие вывести войска из Никарагуа, потерпели поражение. Президентом стал республиканец Гувер. Насколько большое значение в Вашингтоне уделяли Никарагуа, свидетельствует тот факт, что 27 ноября 1928 года (еще до своей инаугурации) Гувер прибыл в Коринто с визитом «доброй воли». Правда, этот визит «доброй воли» был осуществлен на борту линкора «Мэриленд».

Сандино 6 марта 1929 года обратился к Гуверу с открытым письмом: «Сеньор!

Имею удовольствие сообщить Вам, что наших солдат не сломили бывший американский президент Калвин Кулидж и государственный секретарь Фрэнк Келлог. По их приказу убивали людей на моей родине, сжигали поля, насиловали женщин, пытались отобрать наши священные права на свободу. Но освободительная армия по-прежнему готова сражаться и побеждать…»

Однако в политическом отношении Сандино оказался в начале 1929 года в сложном положении. И его армия, и население Сеговии устали от войны. К тому же многие бойцы считали, что цель достигнута – в результате выборов к власти пришли либералы, которые и начали восстание в 1926 году. За что воевать, если и сам бывший вождь либералов Сакаса признал выборы легитимными? Слабой стороной восстания Сандино была и недостаточная связь с городским населением, которое тоже в большинстве считало выборы легитимными.

Сандино собрал представителей Либерально-республиканской, Лабористской (то есть рабочей) партий и группы «Солидарность». На этом собрании было решено не признавать Монкаду как президента, навязанного стране иностранной армией. В качестве альтернативы была образована правительственная хунта во главе с Педро Сепедой (представителем Сандино в Мексике). Сам Сандино стал генералиссимусом Армии защитников национального суверенитета. Однако партии, на которые решил опереться Сандино, были среди большинтсва населения непопулярны. Никарагуанцы по-прежнему ассоциировали себя (во многом по семейным традициям) только с либералами или с консерваторами.

В этих условиях Сандино решил временно прекратить борьбу, чтобы дать Монкаде возможность без давления договориться с американцами о выводе войск. 6 января 1929 года Сандино отправил послание президенту Мексики Портесу Хилю с просьбой принять в Мексике его самого и штаб армии. Письмо было передано с капитаном армии Сандино Паредесом – мексиканцем по национальности.

3 января 1929 года состоялось совещание Монкады с посланником США и командованием американских войск в стране. Американцы рекомендовали начать постепенный вывод своих войск и сократить контингент морской пехоты до 3500 человек. Монкада в это время должен был более активно формировать части национальной гвардии, призванные заменить оккупантов в борьбе с сандинистами. Президент ответил, что готов держать в стране морских пехотинцев столько человек и столь долго, сколько пожелают США. В то же время он хотел образовать отряды «тщательно отобранных» добровольцев, численностью не более 500 человек, чтобы помочь морской пехоте в боях против Сандино. Для того чтобы сделать национальную гвардию эффективной боевой единицей, по мнению Монкады, требовалось не менее двух лет, и в течение этого срока американская морская пехота должна была оставаться в стране.

К сентябрю 1929 года численность национальной гвардии составляла 1846 человек.

Монкада действительно сформировал из бывших либералов две колонны вспомогательных добровольческих войск и направил их в зону действия партизан. Многие, в том числе и сами американцы, ошибочно расценили это как проявление самостоятельности нового президента, который хотел обойтись в умиротворении Никарагуа без иностранных войск. Правда, в оперативном отношении добровольцы все равно подчинялись американским офицерам на местах.

По инициативе Монкады в охваченных партизанским движением районах Никарагуа было объявлено осадное положение. Американцы прекрасно понимали, что это означает на практике усиление репрессий против мирного населения, поэтому оговорили за собой право не участвовать в проведении в жизнь основных положений режима (США заботились о своей и так уже изрядно подмоченной событиями в Никарагуа репутации). Например, американцы решили передавать всех пленных национальной гвардии, прекрасно понимая, что их ждет не только верная, но и мучительная смерть.

И до введения осадного положения национальные гвардейцы прославились своими расправами над мирным населением. Пленным часто отрубали руки, чтобы они больше не могли взять в них оружие. У национальной гвардии даже сформировался набор излюбленных «спортивных» казней. Например, «корте де кумбре» («отрезание вершка» по-испански) – жертву привязывали к дереву и сильным ударом мачете отрубали верхнюю часть черепа, одновременно развязывая веревки, чтобы труп упал на землю. Или «корте де чалеко» («разрезание жилета») – у пленного отрубали руки и ноги, а затем вспарывали живот. Еще был «корте де блумер» – отрезали руки и ноги и оставляли человека истекать кровью.

После введения осадного положения репрессии приняли уже легальный характер. Американцы лицемерно обещали содействовать ограничению «экцессов» национальной гвардии, но в действительности и сами не брезговали никакими зверствами.

Весь корпус морской пехоты США был заражен расистскими предрассудками в отношении никарагуанцев, которых считали грязными, расово неполноценными, дикими и не поддающимися влиянию цивилизации. Поэтому и обращаться с такми людьми следовало как с животными – без всякого сочувствия.

Например, один американский морской пехотинец (никарагуанцы дали ему презрительную кличку Фелипон) услышал в городе Сан-Рафаэль-дель-Норте, как идущая по улице женщина позвала своего маленького сына: «Идем, Аугусто!» Упоминания ненавистного американцу имени оказалось вполне достаточным для того, чтобы морпех вырвал ребенка у матери и бросил его в реку. Когда обезумевшая от горя мать кинулась спасать ребенка, ее арестовали за нарушение «общественного спокойствия».

В городке Ла-Пинтада Фелипон вместе с другими морскими пехотинцами обыскивал дом. Оттуда выбежал и бросился наутек 12-летний мальчик. Фелипон выстрелил ему в спину, потом подошел к раненому, ножом вспорол ему грудь, достал сердце и бросил своей собаке.

Лейтенант Макдональд привязал к двери дома пожилую женщину и поджег дом. Сгорела вся семья. Лейтенант Ли (которого прозвали Мясником) выхватил у крестьянина пятимесячного ребенка, подбросил его вверх и «поймал» на штык. Он же отобрал у одной никарагуанки двухмесячную девочку, взял за ножки и разорвал пополам.

Лейтенант Стюарт расстрелял пленного партизана из пулемета, потом отрезал у трупа уши и привязал их к своему боевому коню в виде «трофея».

Один солдат шел по улице Манагуа, когда пятилетний мальчик неосторожно уронил рядом в лужу мяч и забрызгал американцу брюки. Тот достал пистолет и хладнокровно расстрелял «хулигана».

Зверства морской пехоты и национальной гвардии только усиливали симпатию людей к Сандино, но к началу 1929 года население Сеговии устало воевать. Все надеялись на скорый вывод американских войск после выборов.

В марте – апреле 1929 года большая часть армии Сандино разошлась по домам. В апреле американская разведка констатировала, что как «национальный герой Латинской Америки» Сандино «кончился».

В мае Сандино получил ответ от Портеса Хиля. Мексиканский президент писал, что с удовольствием предоставит Сандино убежище и даже возьмет на себя расходы по его проживанию в Мексике.

Следует отметить, что, несмотря на активное давление США, правительство Мексики отказалось признать Монкаду легитимным президентом Никарагуа. В январе 1929 года в ответ на соответствующий запрос американского посла в Мексике Морроу министр иностранных дел Эстрада сказал, что Мексика не может признать режим, чей суверенитет ограничен присутствием иностранных войск. Портес Хиль придерживался той же точки зрения. Он предложил Морроу на миг представить себе, что иностранные войска находятся не в Никарагуа, а в США: «Что Вы тогда скажете, мистер Морроу?»

В первых числах июня 1929 года Сандино вместе со своими помощниками переплыл пограничную с Гондурасом реку Гуайапе. В столице Гондураса Сандино остановился в мексиканском посольстве. Оттуда на предоставленном правительством Гондураса специальном поезде группа выехала в Сальвадор. На границе Сандино встречал сальвадорский военный министр и несколько высших военных чиновников. Один из них, начальник канцелярии военного министерства Монтальво поздоровался с Сандино и заявил, что не будет больше мыть свою руку. Из Сальвадора на машине Сандино направился в Гватемалу, где на границе его встречал президент этой страны генерал Ласаро Чакон.

Следует отметить, что и в Гондурасе, и в Сальвадоре, и в Гватемале Сандино приветствовали многотысячные демонстрации.

28 июня 1929 года Сандино прибыл в мексиканский порт Веракрус, где его приветствовал командующий местным военным округом генерал Мигель Акоста.

Однако, хотя Портес Хиль и подавляющая часть мексиканцев искренне восхищались Сандино, Мексика все же не желала портить из-за него с таким трудом налаженные после конфликта 1925-1927 годов отношения с США. Поэтому Сандино не рекомендовали приезжать в Мехико и отвели для проживания город Мериду на отдаленном Юкатане. Не собиралась Мексика и оказывать Сандино помощь деньгами или оружием на официальном уровне.

На самом деле, перед тем как дать Сандино согласие на приезд в Мексику, Портес Хиль запросил мнение на сей счет Морроу и госсекретаря Келлога. Ни тот ни другой не возражали, так как считали, что отъезд Сандино из Никарагуа приведет к краху партизанского движения. Однако американцы поставили Портесу Хилю несколько условий:

– Сандино не должен продолжать с территории Мексики борьбу против США;

– он не должен посещать Мехико;

– его резиденцией должен стать «отдаленный штат».

Портес Хиль выполнил все эти условия. Ничего более отдаленного, чем Юкатан, в Мексике в то время не было. Между этим штатом и остальной территорией страны тогда не существовало никаких шоссейных или железных дорог. Из центральной части Мексики туда можно было добраться только морем или на самолете. Юкатан издавна использовался как место для каторги уголовников и политических заключенных.

Американцы были даже довольны, что Сандино находился именно в Мексике, а не в центральноамериканских республиках, где за ним было бы труднее следить и откуда он мог быстро вернуться на родину.

Сандино приехал в Мексику в надежде на военную и финансовую помощь и был разочарован холодным приемом со стороны правительства. Первоначально он хотел пробыть в стране всего несколько недель, но поиск помощи оказался делом непростым. 4 августа 1929 года Сандино писал Густаво Алеману Боланьосу: «Мне представляется весьма сомнительным, что в Мексике удастся приобрести снаряжение для продолжения нашей освободительной борьбы. Но я постараюсь добыть здесь финансовые средства, чтобы приобрести в других местах необходимое оружие и боеприпасы». Вскоре Сандино пожаловался Боланьосу, что «до сих пор не смог добыть ни полсентаво, ни одного пистолетного патрона для дела освобождения Никарагуа».

Сандино одержал в Мексике только одну пропагандистскую победу. Он передал зхаваченное у американцев знамя (посол Морроу требовал его выдачи США, но безуспешно) со своей подписью мексиканскому делегату Асурбиде, который привез его через США, обернув вокруг тела, во Франкфурт-на-Майне, где проходил второй Международный конгресс Лиги борьбы с империализмом и колониальным угнетением. Мексиканец развернул знамя, и зал разразился здравицами в честь Сандино. Потом делегаты в единодушном порыве запели «Интернационал».

В Мериде у Сандино было много свободного времени, большую часть которого он посвящал книгам. Вел генерал и жаркие дискуссии со своим секретарем сальвадорцем Хосе Августином Фарабундо Марти, который присоединился к сандинистам в 1928 году. Фарабундо Марти был убежденным коммунистом и старался доказать Сандино, что для возрождения борьбы ей надо придать социальный характер.

Однако Сандино говорил испанскому писателю Рамону Белаустегигоитии: «Неоднократно пытались превратить это движение в защиту национальной независимости в борьбу социального характера. Я всячески противился этому… Я не желаю воевать, за исключением случаев крайней необходимости, как, например, интервенция… Я не хочу воевать с моими братьями».

Сандино говорил Фарабундо Марти, что коммунизм советского образца «подавляет свободу» (мнение, широко распространенное тогда среди мексиканских анархо-сидикалистов, которые считали себя, в отличие от СССР, «либертарными», то есть свободными коммунистами). Но представляется, что осторожность Сандино в отношении коммунистов объяснялась чисто тактическими моментами. В мае 1929 года правительство Мексики запретило компартию, а в феврале 1930-го под надуманным предлогом (явно желая угодить США) разорвало дипломатические отношения с Советским Союзом. Мексиканцев якобы обидело осуждение Коминтерна и советской печатью репрессий против мексиканских коммунистов, многие из которых были безвинно расстреляны или посажены в тюрьмы.

Все еще надеясь на помощь мексиканского правительства, Сандино не мог поддерживать контакты с запрещенной компартией Мексики. Поэтому он отверг предложение коммунистов временно уехать в Европу на деньги партии.

В Мериде Сандино вступил в странную, но очень модную тогда организацию – Магнетическо-спиритуалисткую школу всемирной коммуны. Ее основал в 1911 году в Аргентине баск Хоакин Тринкадо, по профессии электрик. Учение школы причудливо сочетало в себе анархо-коммунизм с зороастризмом, каббалой и спиритическими сеансами. Учение Тринкадо отвергало и капитализм, и коммунизм советского образца и стремилось к борьбе за некие расплывчатые идеалы «добра и света». Сандино явно привлекали в этой политической секте ее показной интеллектуализм, новизна подходов и оригинальность формы. Секта не брезговала и модным в то время в Латинской Америке национализмом, утверждая, что будущая всемирная коммуна будет основана на «индейско-испанской расе» и говорить весь мир тоже будет по-испански.

Сандино настолько проникся идеями «мировой коммуны», что сделал лидера организации Тринкадо своим официальным представителем в Мексике и заменил печать своей армии на печать секты. Возможно, он хотел использовать связи организации среди интеллигенции Латинской Америки, чтобы активизировать сбор средств на продолжение борьбы.

В феврале 1931 года Сандино выпустил «Манифест света и истины». В нем говорилось о грядущем пришествии Страшного суда, который приведет «к разрушению всей несправедливости на Земле и господству духа Света и Истины, то есть Любви». Никарагуа избрана для того, чтобы сыграть в борьбе против вселенской несправедливости главную роль, а армия Сандино будет инструментом божественной справедливости. «Нам выпала честь, братья, – мы в Никарагуа избраны Божественной Справедливостью, чтобы начать карать несправедливость на Земле».

Связь Сандино с группой Тринкадо привела к его размолвке с Фарабундо Марти в 1931 году. Последний писал по этому поводу: «Мой разрыв с Сандино не был следствием, как иногда утверждают, различного понимания моральных принципов… Я отказался снова сопровождать его в Сеговию только потому, что он не захотел принять коммунистическую программу, которую я отстаивал. Его знаменем было только завоевание независимости, свободы. Он не ставил перед собой целей социальной революции. Я утверждаю это потому, что генералу Сандино приписывали коммунистические идеи».

Сальвадорец вернулся на родину, возглавил восстание против жестокого диктаторского режима (который зверски убил более 30 тысяч мирных крестьян), был схвачен и 1 февраля 1932 года расстрелян. Аугусто Сесару Сандино было 35 лет. Перед казнью он промолвил: «В двух шагах от могилы я торжественно клянусь, что генерал Сандино самый великий патриот вселенной».

Представляется, что политические убеждения Сандино были левыми и весьма близкими к коммунистическим. Об этом говорит его ненависть к капиталистам, которую генерал выражал и в манифестах, и путем экспроприаций имущества богачей для нужд армии. Он говорил и о том, что сельское хозяйство должно быть организовано на кооперативных началах. Например, Сандино утверждал: «Я скорее являюсь сторонником государственной собственности на землю».

Сам жизненный путь Сандино толкал его на борьбу за социальную справедливость. Но генерал был, прежде всего, прекрасным тактиком – он понимал, что открытое провозглашение коммунистической или социалистической программы даст в руки американцев мощное пропагандистское оружие, и его сразу начнут представлять марионеткой Москвы и Коминтерна. Коммунизм, о котором большинство никарагуанцев не имели никакого представления, в то время мог только оттолкнуть от сандинистов широкие массы. И Сандино это прекрасно знал.

В Мериде он все же тяготился вынужденным бездельем. На свой страх и риск Сандино отправился на самолете в Мехико на встречу с Портесом Хилем. Тот между тем предложил Монкаде в обмен на вывод американских войск из Никарагуа гарантию Мексики, что Сандино не будет причинять ему вреда с мексиканской территории. Монкада отказался.

6 сентября 1929 года Сандино, который внимательно следил за событиями на родине, обратился к никарагуанскому народу с манифестом: «Не падайте духом! Мой временный отъезд из Сеговии пойдет на пользу делу освобождения Никарагуа. В самый неожиданный для вас момент я окажусь рядом с вами».

На момент встречи с Сандино в январе 1930 года Портес Хиль уже уходил с должности, так как 17 ноября 1929 года новым президентом Мексики был избран более проамерикански настроенный консервативный политик Ортис Рубио. В кабинете нового президента Портес Хиль должен был занять пост министра внутренних дел. Сандино опасался, что Ортис Рубио может арестовать его и выдать либо Монкаде, либо американцам. Никакой помощи от нового президента тем более ожидать не приходилось. Генерал решил, что пора возвращаться на родину.

Американцы через посредников предлагали Сандино крупную сумму денег, чтобы он купил в Мексике ферму и занялся сельским хозяйством, но генерал решительно отказался даже обсуждать такую возможность.

4 декабря 1929 года Сандино написал Портесу Хилю письмо с просьбой разрешить ему отъезд на родину. «До настоящего момента, сеньор президент, надежды, которые я возлагал на поездку в Мексику, не осуществились ни в малейшей степени. Меня стали одолевать тревожные мысли, когда я понял, что мне просто отказывают во встрече с Вами. Я не знаю, как бы отреагировали Соединенные Штаты на мою встречу с Вами и к каким последствиям для Мексики она бы привела, но я твердо знаю, что Мексика не вечно будет терпеть наглые притязания США, особенно если учесть, что долг Мексики – не позволить американским пиратам поработить Центральную Америку».

Через два дня после вступления Ортиса Рубио на пост президента был арестован брат Сандино Сократес, который тоже находился в Мексике. Портес Хиль в разговоре с Сандино еще раз подчеркнул, что всегда восхищался генералом, обещал освободить Сократеса и не чинить Сандино никаких препятствий для отъезда из Мексики. Экс-президент даже сказал американскому журналисту Вальдо Фрэнку, что считает Сандино патриотом, и разрешил это опубликовать. Портес Хиль явно использовал громадную популярность Сандино для наращивания собственной политической базы.

Однако Сандино постоянно чувствовал за собой наблюдение мексиканской полиции. Сделав вид, что вместе с друзьями хочет купить ферму недалеко от Мериды, он перешел на нелегальное положение.

Затем Сандино инкогнито выехал из Веракруса и 1 мая 1930 года прибыл в Гватемалу под именем сальвадорского коммерсанта Кресенсио Рендона. 5 мая генерал после одиннадцатимесячного отсутствия вновь вступил на землю родины.

К этому времени американцы обучили уже достаточно нацианальных гвардейцев (включая офицеров – срок подготовки на офицерских курсах был сокращен до шести месяцев) для того, чтобы поручать им самостоятельные операции против партизан. Тем более что партизаны крайне нуждались не только в оружии и продовольствии, но даже в одежде и обуви.

В июне 1929 года американцы рекомендовали Монкаде распустить по домам своих добровольцев, так как консерваторы опасались, что он хочет превратить эти отряды в лояльную только себе вооруженную силу. За полгода существования добровольческие отряды приняли участие в рейдах по Сеговии совместно с морской пехотой, но реально участвовать в боях им не довелось.

Национальная гвардия пока была тоже не очень надежна, поэтому ей командовали американские офицеры. 6 октября 1929 года фактически восстало подразделение гвардии в Тельпанеке, инсценировав нападение партизан и убив своего командира – американского лейтенанта Троглера. Когда на смену Троглеру прибыл новый командир, второй лейтенант Раймс, 21 октября восстание приняло уже открытый характер. Двух американских офицеров арестовали (им с трудом удалось бежать), а все подразделение гвардии направилось в Гондурас.

В марте – декабре 1929 года национальная гвардия участвовала в 22 боях против партизан, потеряв одного человека убитым и трех ранеными. По оценкам гвардейцев (явно завышенным), были убиты 35 партизан, шесть – захвачено в плен.

Американцы пытались поднять авторитет национальной гвардии и «социально ориентированными» методами. Например, в департаменте Нуэво-Сеговия было развернуто строительство дорог для повышения мобильности карательных частей. Населению же это преподносили как возможность заработать. США вложили в проект 150 тысяч долларов и платили местным жителям за тяжелую работу по 50 центов в день. По данным морской пехоты, вышли из лесов и втянулись в строительство 125 партизан.

В декабре 1929-го в Никарагуа прибыл новый американский посланник Мэтью Ханна, который закончил военную академию в Вест-Пойнте, участвовал в испано-американской войне 1898 года, был военным атташе на Кубе (1902-1904 годы) и специальным представителем США в Панаме (1907-1910). В 1925 году в Берлине он женился на баронессе Густаве Рейнбабен, которая была моложе его более чем на 20 лет. Красавица жена, имевшая на мужа огромное влияние, любила светскую жизнь, танцы, балы и приемы. Там она и познакомилась с таким же любителем хорошо пожить – заместителем министра иностранных дел Никарагуа Анастасио Сомосой. Поговаривали, что Сомоса стал любовником жены посланника, и она активно способствовала его карьере.

Возвращение Сандино в Никарагуа сразу оживило затухшую, казалось, партизанскую войну. Но еще до этого, с начала 1930 года, «бандиты», по оценкам американцев, воспрянули духом. В феврале американские патрули сразу из нескольких городов были посланы в населенный пункт Силенсио, где были замечены партизаны. Весь март американцы и национальные гвардейцы охотились в лесах за сандинистами, но несмотря на мелкие стычки, так и не смогли обнаружить главные силы противника.

Между тем либералы и Монкада, похоже, не очень доверяли находившейся под командованием американцев национальной гвардии. В апреле 1930-го никарагуанский конгресс урезал до 760 тысяч долларов годовой бюджет гвардии, что означало ее сокращение до 1500 человек. Американцы были этим обеспокоены, и Ханне поручили потребовать от Монкады приостановить вступление закона о бюджете в силу. Госсекретарь США считал, что нельзя содержать в Никарагуа «эффективные полицейские силы» на сумму менее миллиона долларов в год. Правда, Монкада считал, что в целях экономии надо сократить непомерно высокие зарплаты именно американским офицерам, которые служили в гвардии. Президент Никарагуа говорил, что его правительство находится в тяжелейшем финансовом положении ввиду мирового экономического кризиса и вынуждено сократить жалование госслужащим на 20 %. Но американцы не хотели экономии за счет гвардии, и под их давлением были сокращены расходы на народное образование Никарагуа в бюджете на 1931 год: с 600 тысяч до 51 тысячи долларов.

Монкада предлагал изменить американско-никарагуанское соглашение 1927 года об учреждении национальной гвардии, добавив туда, например, пункт о том, что гвардия подчиняется только президенту Никарагуа.

С этим американцы не согласились, равно как и с тем, чтобы гвардия получала приказы от никарагуанских чиновников на местах.

18 июня 1930 года отряд из 150 партизан занял высоту Эль-Сарагуаска к северу от Хинотеги. Следующим утром сандинистов атаковали морские пехотинцы и национальные гвардейцы. Ожесточенный бой длился почти целый день. Американцам пришлось вызвать авиацию, так как их атаки были отбиты. Шесть самолетов непрерывно бомбили позиции сандинистов. Осколком бомбы, сброшенной с самолета, был ранен Сандино. Но, по собственным словам, он не придал этому значения и «оставался на посту».

Не в силах совладать с партизанами, морская пехота США приступила с мая 1930 года к так называемой политике реконцентрации мирного населения в Сеговии. С согласия Монкады всем жителям в районе Окоталя было предписано покинуть свои деревни и прибыть в специальные лагеря под охрану морских пехотинцев и национальных гвардейцев. Задачей такой варварской политики, предвосхитившей массовые депортации нацистов, было лишить партизан еды и иной поддержки местного населения. Любого жителя, найденного вне лагерей после 1 июня, рассматривали как «бандита». Но «реконцентрация» вызвала такое недовольство в стране, что уже в июле от нее без лишнего шума отказались.

После сражения у Эль-Сарагуаски сандинисты отступили в район реки Коко, где их тревожили американские карательные экспедиции и самолеты.

В мае же американцы назначили капитана морской пехоты Уилкинсона Джонсона новым главой центральной избирательной комиссии Никарагуа на парламентских выборах 1930 года. Одновременно госдепартамент предписал Монкаде внести изменения в избирательное законодательство.

Джонсон (получивший дипломатический ранг чрезвычайного и полномочного посланника) сообщал в Вашингтон в августе 1930 года, что для свободных выборов требуется прекратить практику арестов и запугивания по политическим мотивам и гарантировать свободу печати. Монкада обещал Джонсону издать указ об амнистии, но отказался разрешить американцу расследовать предыдущие случаи арестов по политическим мотивам. Джонсону даже пришлось позднее издать официальное заявление с протестом против помех, которые Монкада чинил кандидатам консервативной партии.

С учетом сложной ситуации в стране Джонсон попросил для охраны избирательных участков дополнительно 800 морских пехотинцев и национальных гвардейцев. Ханна сообщал в Вашингтон, что присутствие на избирательных участках морской пехоты США произведет на никарагуанцев самое неблагоприятное впечатление, поэтому лучше активнее привлекать национальную гвардию, которая, по оценке американского посланника, «одерживает верх над бандитами».

9 сентября 1930 года Сандино опять был ранен и на время прекратил личное участие в боевых операциях. 16 октября генерал издал приказ о принудительной реквизиции у частных лиц соли и медикаментов, которых очень не хватало партизанам. Естественно, американцы и Монкада вновь окрестили Сандино «бандитом». Сандино так аргументировал свою политику: «Неужели же люди, боровшиеся за освобождение родины, должны ходить в лохмотьях?.. История нас рассудит, и тогда будет ясно, кто виноват, – мы или эти богачи, собственность которых мы реквизировали и на которых лежит главная и непосредственная вина за все то, что произошло в Никарагуа; ведь это именно они, богачи, призвали на нашу землю американских наемников».

У партизан было плохо и с едой. Часто они питались только бананами и сладкой кашицей из сахарного тростника.

Парламентские выборы 2 ноября 1930 года прошли, по оценкам американцев, «спокойно» и закончились очередной победой либералов: консерваторы потеряли три места в сенате и девять – в нижней палате конгресса.

7 ноября 1930 года госсекретарь США направил Монкаде личное послание, в котором еще раз предостерегал против сокращения национальной гвардии. Это якобы не позволяли сделать «сложная ситуация и бандитизм» в граничащих с Гондурасом департаментах Нуэво-Сеговия, Хинотега и Эстели.

Действительно, под новый, 1931 год, Сандино опять преподнес американцам неприятный сюрприз. 10 декабря партизаны напали на 10 морских пехотинцев, чинивших оборванную телефонную линию в районе Окоталя. Восемь американцев были убиты, двум другим, несмотря на полученные ранения, удалось скрыться. Американцы в отместку согнали 1200 местных жителей в концентрационный лагерь в городе Яли, что только увеличило приток пополнения к сандинистам.

17 января 1931 года сандинисты атаковали город Сомото в департаменте Нуэво-Сеговия.

Госсекретарь США Стимсон (тот самый, который добился заключения соглашения в Типитапе в 1927 году) поставил вопрос о выводе американских войск в течение двух лет и передаче всех функций оккупантов национальной гвардии. Для этого гвардию надо было увеличить еще на 500 человек и освободить от местных задач по поддержанию порядка.

19 февраля 1931-го Стимсон публично заявил, что американские войска покинут Никарагуа, как только присягу принесет следующий избранный никарагуанский президент.

К этому заявлению Стимсона побудила, в числе прочего, жесткая критика политики в отношении Никарагуа в конгрессе США, причем в этом вопросе объединились и республиканцы, и демократы. В США тоже бушевал мировой экономический кризис, а содержание американской морской пехоты в Никарагуа, на Гаити и в Доминиканской республике обходилось в 8,9 млн долларов в год – больше, чем содержание такого же количества морских пехотинцев в США.

В апреле 1931 года Стимсон писал американскому посланнику в Манагуа: «Правительство США не может осуществлять общую охрану по всей стране при помощи американских войск. Это приведет к трудностям и обязательствам, которые правительство США не предполагает принимать. Те, кто желает оставаться здесь (имелись в виду американские инструкторы в национальной гвардии – прим. автора), пусть делают это на собственный страх и риск».

31 марта 1931 года в 10. часов 19 минут утра в Никарагуа разразилось страшное землетрясение. Примечательно, что подземные толчки и пожары в Манагуа многие жители столицы сначала приняли за американские бомбардировки. Американские солдаты немедленно занялись в столице мародерством, и командующему национальной гвардией, американскому же генералу Кальвину Мэтьюсу пришлось ввести осадное положение. Разрушения в столице были огромными, если учесть, что большинство домов в то время были деревянными шаткими постройками бедняков. Погибли около двух тысяч человек. Половину жителей Манагуа пришлось эвакуировать в другие места.

Чтобы подправить изрядно подмоченный имидж США в Никарагуа, американцы (в том числе и военной авиацией) стали доставлять в страну гуманитарную помощь.

Сандино воспринял ужасное землетрясение как наказание свыше для американцев и их пособников. В циркулярном письме по своей армии от 10 апреля он писал: «Дорогие братья! Близится час расплаты. 31 марта текущего года землетрясение разрушило половину Манагуа; среди прочего была уничтожена посадочная площадка со значительным количеством самолетов и взрывчатых веществ, принадлежащих противнику. Сейчас, когда само провидение наказывает противника, мы со своей стороны должны повсеместно помочь ему. Наш долг – сеять ужас в стране врага…»

Сандино решил ударить американцев по их самому больному месту – по кошельку, а именно – по американским инвестициям в Никарагуа.

Двумя колоннами в апреле 1931 года сандинисты отправились к атлантическому побережью вниз по течению реки Коко и по другим рекам. Вся операция была тщательно спланирована лично Сандино.

13 апреля американский консул из Блуфилдса сообщил, что утром 11 апреля 75 хорошо вооруженных партизан под командованием генерала Бландона неожиданно появились в 60 милях от Пуэрто-Кабесаса в местечке Логтаун, от которого до Пуэрто-Кабесаса была проложена железная дорога. В тот же день в бою был убит командующий национальной гвардии Пуэрто-Кабесаса американский капитан Мэрфи, который с отрядом национальной гвардии самонадеянно отправился в Логтаун, чтобы выбить оттуда сандинистов.

Впервые за всю войну партизаны осадили крупный никарагуанский город и важнейший порт – Пуэрто-Кабесас. Его падение лишило бы правительство в Манагуа таможенных пошлин – главного источника бюджетных поступлений. В окрестностях порта произошло четыре кровопролитных боя, но сандинистам для решительного штурма не хватало артиллерии, тем более что на помощь гарнизону Пуэрто-Кабесаса пришли самолеты с американских кораблей. По данным штаб-квартиры Сандино, были уничтожены 11 американцев и 15 национальных гвардейцев. Пришлось срочно перебрасывать национальную гвардию из Блуфилдса, который остался вообще без гарнизона.

Сами американцы признавали, что за 48 часов 12-14 апреля были убиты четыре американца и три пропали без вести. Это были очень большие потери, если учесть предыдущий ход боев против Сандино. Ведь это была необычная засада – на сей раз партизаны наступали. Сандинисты продвинулись на расстояние 13 километров до Пуэрто-Кабесаса, что вызвало панику в Вашингтоне и лично у госсекретаря Стимсона. Госсекретарь даже предложил американцам в городе на всякий случай подняться на борт кораблей ВМФ США. Стимсон возмущался, что национальная гвардия в Сеговии позволила четырем крупным отрядам партизан незамеченными выйти в район атлантического побережья, и признал, что партизанское командование «эффективно» спланировало синхронную операцию сразу в нескольких районах страны. Госсекретарь США выражал возмущение тем, что уже на протяжении трех лет американцы тренируют национальную гвардию и создали в ней разведку, но она до сих пор не может наладить сбор сведений о повстанцах. «История учит», наставлял посланника в Никарагуа Стимсон, что при партизанской войне сбор разведданных является основным фактором. А гвардия и морская пехота постоянно попадают в засады, ничего не зная о противнике.

Стимсон никак не хотел понять, что сила разведки сандинистов и, соответственно, слабость разведки гвардии состоит в различном отношении населения к противоборствующим сторонам.

Однако через два дня американская авиация локализовала колонну сандинистов (150 человек), и в бою погиб ее командир Педро Бландон. Сандино сообщал в циркулярном письме командирам своих отрядов: «Смерть генерала Бландона явилась страшным ударом для наших войск, но никто не пал духом, наоборот, наши силы продвинулись в направлении Кабо-де-Грасиас, где захватили порт и разрушили радиостанцию. Через несколько часов Кабо был подвергнут бомбардировке с военных самолетов противника, но все обошлось без потерь с нашей стороны».

Партизаны внезапно появились в городе Кабо-Грасиас-а-Диос и разгромили там фактории американских компаний.

В частности, сандинисты уничтожили американское предприятие по заготовке древесины компании «Брагмэн блэф». Снова досталось приискам компании «Ла Лус и Лос Анхелес». Взорвав шахту, партизаны взяли с собой в качестве заложника ее управляющего американца Маршалла, который по дороге умер от тропической лихорадки. В ответ на это президент США Гувер объявил Сандино вне закона.

Стимсон лично интересовался боевыми действиями в районе Пуэрто-Кабесаса, постоянно выражая свое беспокойство. Американцам пришлось 15-23 апреля высадить в районе Пуэрто-Кабесас новые контингенты морской пехоты. Они были вынуждены и перебрасывать национальных гвардейцев самолетами из Манагуа. Пока национальная гвардия явно еще не могла воевать с партизанами без помощи США.

Рейд частей Сандино в Москитию возымел свое действие. Американский бизнес в Никарагуа стал сильнее настаивать на выводе американских войск как гарантии продолжения своего существования в стране. Кофейный плантатор Хаукинс с запада Никарагуа жаловался в письме госскретарю Стимсону: «…сегодня нас ненавидят и презирают… Это следствие того, что американская морская пехота используется для того, чтобы охотиться за никарагуанцами и убивать их в их собственной стране. Это была роковая ошибка. Интервенция… оказалась катастрофой для американских плантаторов кофе в этой республике».

Стимсон же дал Ханне указание ввиду «вспышки бандитизма в доселе свободных от него районах» Никарагуа передать американским гражданам, что правительство США не сможет их эффективно защитить.

А партизаны продолжали наносить мощные удары. 12 мая 1931 года большая колонна сандинистов (150 человек) во главе с генералом Педро Альтамирано появилась на руднике «Нептун». Очевидцы отмечали, что партизаны одеты как оборванцы, но прекрасно вооружены и хорошо дисциплинированы. 15 мая сандинисты пошли обратно, вглубь страны, взяв с собой золото, динамит и двух присоединившихся к ним добровольцев.

Новой тактикой армии Сандино было нанесение одновременных ударов в разных районах страны, с тем чтобы не допустить концентрации сил оккупантов и национальной гвардии на одном театре военных действий.

К июлю 1931 года силы Сандино были разделены на восемь самостоятельных колонн, которые действовали в отведенных им районах, причем уже не только в Сеговии и на атлантическом побережье. На тихоокеанском побережье в районе департаментов Леон и Чинандега оперировала 5-я колонна под командованием генерала Хосе Диаса.

Американцы (чьи силы к этому времени сократились до одного батальона) держались только благодаря активному применению авиации и отсутствию у сандинистов тяжелого вооружения. 23 июля американская авиация обнаружила лагерь партизан в районе местечка Саклин и начала его бомбить. Но в ответ последовал слаженный ружейно-пулеметный огонь, и один самолет насчитал 16 попаданий. Пилотам пришлось совершить аварийную посадку и уничтожить самолет, чтобы он не достался сандинистам. Пройдя 40 миль по бездорожью и перейдя пять рек, американцы с трудом добрались до Пуэрто-Кабесаса.

28 июля 1931 года Сандино выпустил манифест, свидетельствовавший о готовности его армии перейти в генеральное наступление на крупные города: «Всем известно, что наша армия сражается с армией, вооруженной самым современным оружием… Несмотря на это, мы контролируем в настоящее время сельские районы восьми департаментов Никарагуа, и если мы еще не захватили крупные города, то только потому, что это не входит пока в наши планы. Наша тактика заключается сейчас в блокаде укрепленных поселков и городов в тех департаментах, в которых действует наша Армия. Враг попытался организовать нехватку продовольствия в Лас-Сеговиас, но ему удалось это лишь в отношении тех поселков и городов, в которых укрылись наемники (так Сандино называл национальных гвардейцев – прим. автора). В сельской местности нет голода, и наша армия располагает всем необходимым… Я ничем не отличаюсь от рядового солдата любой армии мира. У меня нет громоподобного голоса или сверхъестественной силы, и, тем не менее, мы – выполняя наш гражданский долг – имели удовольствие видеть под нашими деревьями множество командиров и офицеров высокомерной армии Соединенных Штатов Северной Америки, которые, стремясь уничтожить нас, сами были уничтожены. И я счастлив потому что выполняю свой долг. Моя совесть спокойна».

Американцы назначили за голову Сандино награду 100 тысяч долларов – больше, чем Никарагуа тратила в год на образование. Эти же деньги обещали выплатить самому Сандино, если он пожелает сдаться. Но такие меры только вели к росту престижа «генерала свободных людей». В 1931 году симпатии в сандинистам стали распространяться уже и в городах. Например, в школах дети отказывались учить английский язык. В Манагуа во время парада американских войск детям велели петь гимн США, но они отказались и вместо этого несколько раз прокричали «Смерть предателям!».

В ноябре – декабре 1931 года основные удары сандинисты нанесли уже в западной части Никарагуа – сердце страны. Характерно, что в связи с этим Садино обратился 15 ноября к капиталистам Хинотеги, Матагпальпы, Эстели и Окоталя: «Я имею сведения, что в Хинотеге создается так называемое торговое объединение, которое по замыслу капиталистов заслуживает большой поддержки со стороны марионеточного правительства и интервентов, действующих в Никарагуа. Но пока в Никарагуа не прекращена иностранная интервенция, не может быть и речи о каких-либо особых гарантиях в отношении интересов капиталистов… Лица, которые внесены в список нашим главным командованием, должны уплатить положенную им контрибуцию. В противном случае они будут нести ответственность».

Интересно, что на волне успехов партизан 1931 года в манифестах и заявлениях Сандино и его главного штаба все больше и больше звучали антикапиталистические мотивы. Сообщали, что в лагерях партизан часто поют «Интернационал». Сомоса позднее писал о «коммунистических идеях» Сандино и приводил в качестве примера письмо генерала Боланьосу от 9 августа 1931 года. В нем Сандино писал: «Хочу подчеркнуть, что наша Армия ожидает новой расстановки сил в мире, которая приближается, для того, чтобы начать реализовывать свой гуманитарный план в интересах мирового пролетаритата».

Эта риторика практически буквально повторяет распространенный в то время главный тезис Коминтерна о мировом кризисе и грядущем крахе капиталистической системы. Видимо, поворот от национальной к социальной борьбе объяснялся тем, что вывод американских войск был уже не за горами и Сандино мог сосредоточиться на проблемах социального и политического развития Никарагуа.

На 1932 год в Никарагуа были намечены очередные президентские выборы, и на сей раз Сандино был преисполнен решимости сорвать их проведение по всей стране, а не только в Сеговии, как в 1928-м. Американцы решили сделать сильный, с их точки зрения, политический ход и рекомендовали Монкаде выдвинуть кандидатом от либеральной партии Сакасу. Сандино не раз в самом начале своей борьбы заявлял, что воюет за попранные конституционные права «доктора Сакасы». Если бы Сакаса стал президентом, то, по замыслу американцев, Сандино было бы трудно объяснить своим людям необходимость продолжения борьбы. Если Монкада в глазах партизан был предателем дела того же Сакасы, то сам Сакаса еще пользовался значительным авторитетом как человек, возглавивший восстание против консерваторов в 1926 году.

Сандино тоже понимал всю сложность политической ситуации. К началу 1932 года у него уже оформилась мысль после ухода американцев превратить свое движение в политическую партию, чтобы подорвать традиционную монополию либералов и консерваторов на власть.

В январе 1932-го генерал обратился к соотечественникам с манифестом: «Соотечественнки-никарагуанцы, гринго стремятся унизить нашу родину. Консерваторы Диас и Чаморро были поставлены во главе Никарагуа руками янки, которые всегда стремятся создать благоприятные условия для правления своих сторонников. Когда янки сочли, что им больше подходят проамерикански настроенные либералы, то, чтобы помочь им одержать победу, янки приказали Монкаде выдвинуть в качестве кандидата Сакасу. Американцы добиваются того, чтобы в случае возникновения каких-либо трудностей их вновь стали бы умолять – устами Диаса или Сакасы – высадиться и оккупировать нашу родину.

Соотечественники! Держитесь с достоинством и помните о том, сколько раз вы уже становились жертвами как янки, так и продажных политиканов. Тот, кто пойдет за этими политиканами и согласится подойти к избирательным урнам, контролируемым янки, лишь еще раз унизится перед иностранными штыками – ведь эти штыки в который раз оскорбляют честь Никарагуа… Крикните наконец адмиралу-интервенту, который смотрит на вас как на бессловесную скотину, – вон! Выполните свой долг! Не подчиняйтесь приказам морских пехотинцев во время избирательного фарса!.. Будьте достойны свободы и заслужите ее!..»

Как и в 1928 году, выборы должны были проходить под наблюдением морской пехоты США. Главой никарагуанской избирательной комиссии был назначен генерал Кларк Вудворд. Понимая, что сандинисты будут стремиться сорвать выборы, американцы стали давить на Монкаду, чтобы тот своми силами активизировал борьбу с партизанами. В декабре 1931 года генерал Монкада послушно взял на себя руководство антипартизанскими операциями.

Но стратегия «никарагуанизации» войны против Сандино стала сразу же давать сбои.

В апреле 1932 года в национальной гвардии вспыхнул уже восьмой по счету мятеж. В городе Кисалайя 4 апреля был убит командующий подразделением национальной гвардии американец лейтеант Левонски и ранен младший лейтеант Карлос Райо. Часть гвардейцев ушла к партизанам, которым таким образом достались 21 винтовка, 5000 винтовочных патронов, 21 граната, автомат «томпсон» с 1600 патронами к нему и два пулемета. 11 апреля к партизанам перешли три артиллериста национальной гвардии со своим оружием – тремя пулеметами.

Апрель 1932 года вообще оказался «черным» для американцев и их пособников.

15 апреля партизаны вели против национальной гвардии ожесточенный трехчасовой бой в районе Окоталя, убив, по данным Сандино, около 30 предателей (Сандино именовал национальных гвардейцев предателями или собаками). 21 апреля партизаны атаковали национальную гвардию в районе Кисалайи. Бой длился два часа, и гвардейцам пришлось отойти.

21 апреля крупные части партизан опять схватились с национальной гвардией в районе Окоталя. Были убиты два американца и 12 национальных гвардейцев. Сандинисты захватили пулемет, пять винтовок и большое количество боеприпасов. У них самих потерь не было. Американцы запросили подкрепление, думая, что теперь они будут в безопасности. Объединенная группа морской пехоты отправилась на базу, но опять попала в засаду в районе Леонес. Американцы потеряли троих убитыми, включая командиров обоих отрядов национальной гвардии – лейтенантов Брантона и Ковингтона. Сандинистам достались 12 винтовок, три пистолета, шесть гранат. Всего за день боев погибли 10 гвардейцев.

26 апреля, снова в районе Окоталя, 45 национальных гвардейцев вели ожесточенный трехчасовой бой против сандинистов.

Всего в апреле партизаны, по собственным данным, убили 131 солдата противника, сами потеряв 10 человек. В качестве трофеев были захвачены 39 винтовок, семь пулеметов, 32 гранаты, 18740 патронов, шесть пистолетов.

В мае – июне 1932 года бои партизан против национальной гвардии проходили практически каждый день. Такой степени интенсивности партизанская война еще не знала.

1 мая отряд сандинистов генерала Колиндреса напал на врага в местечке Бельорин. За три часа боя были убиты, по данным сандинистов (несколько завышенным), 36 человек. Сомоса, будущий командующий национальной гвардии (лицо явно предвзятое), утверждал позднее, что ни в одном бою против сандинистов не погибало за один раз более 10 национальных гвардейцев.

18 мая в информационной сводке сандинистской армии еще раз подчеркивалось: «…наша Армия сегодня, как и вчера, убеждена в том, что свобода Никарагуа будет завоевана нами лишь с оружием в руках и только ценой нашей собственной крови. Как и раньше, мы будем силой оружия препятствовать организации избирательного фарса, который готовится в Никарагуа под строгим надзором американцев».

Летом сандинисты усилили натиск. 15 июля в районе Сан-Лукас вблизи Окоталя в бою были убиты 30 солдат правительственных войск. 21 июля сандинисты выбили противника из довольно крупного города Кисалайя. В этот же день национальной гвардии было нанесено поражение у Санта-Барбары (район Хинотеги).

На атлантическом побережье колонны повстанцев действовали уже постоянно, а не отходили, как раньше, время от времени на базы в Сеговию. Были захвачены банановые плантации «Ваккаро», принадлежавшие американцам. Противник, получив подкрепление, попытался перейти в контрнаступление, но был разбит и оставил партизанам обоз включая автомобили. На этот раз не помогла и «работа» американской авиации. Американцы на случай стремительного наступления сандинистов готовили эвакуацию своих соотечественников самолетами-амфибиями.

30 июня в районе Сан-Исидоро опять восстали национальные гвардейцы. На сей раз американского командира лейтенанта Шмирера собственноручно убил другой офицер, никарагуанец. Четыре гвардейца с оружием ушли к партизанам.

В начале октября 1932 года отряд одного из самых толковых генералов сандинистской армии Умансора захватил городок Сан-Франсиско на берегу озера Манагуа в трех часах пути от столицы. В Манагуа началась паника. Американские офицеры пытались за бесценок распродать все свое имущество, особенно недвижимость. Дома, строительство которых обошлось в четыре тысячи долларов, предлагали за двести. Только с помощью авиации наступление сандинистов на столицу было отбито.

Между тем в Никарагуа под контролем генерала Вудворда разворачивалась предвыборная кампания. Против либерала Сакасаы консерваторы опять выставили американскую марионетку Адольфо Диаса, которого ненавидело большинство населения. На пост вице-президента консерваторы выдвинули еще более одиозную личность – Эмилиано Чаморро.

В октябре Чаморро жаловался американскому посланнику, что у консервативной партии вообще нет денег, поэтому она поражена «апатией» и готова отказаться от участия в выборах. Сам Чаморро обратился к богатым гражданам Гранады (традиционного оплота консерваторов) с просьбой внести вклад в избирательную кассу партии и собрал только 100 долларов.

Консерваторы от отчаяния решились на парадоксальный шаг. Прогрессивный сенатор от Леона Лара с ведома Чаморро пытался в Гондурасе наладить контакт с людьми Сандино, чтобы заручиться поддержкой консерваторов со стороны сандинистов. Из этой миссии ничего не вышло.

Американцы хотели образовать в Никарагуа «национальное правительство», то есть добиться фактического слияния либералов и консерваторов (как представителей богатых слоев общества) перед лицом «мужицкого генерала» Сандино. Но из этого плана первоначально ничего не получилось. Американцы признавали, что большинство рядовых либералов относятся к идее даже временного союза с консерваторами резко отрицательно.

Но все же в октябре 1932 года американцы заставили Сакасу и Чаморро подписать соглашение о сотрудничестве консерваторов и либералов в «деле поддержания мира» в Никарагуа, то есть против Сандино и его армии. Однако авторитет «генерала свободных людей» был уже столь высок, что и консерваторы, и либералы согласились сразу же после выборов направить к Сандино по одному представителю с целью заключения общенационального мира. Теперь Сандино именовали уже не «бандитом», а «признанным лидером восстания».

Американцы перестраховались, не дав в обиду своих любимых консерваторов. В соглашении между двумя партиями оговаривалось, что независимо от результатов президентских выборов (всем было понятно, что победят либералы) партии поделят между собой ключевые министерства – финансов и иностранных дел.

Стремился остаться у власти и сам Монкада. Он убеждал американцев, что столь бедная страна, как Никарагуа, не может проводить президентские выборы раз в четыре года. Монкада предлагал изменить конституцию и продлить срок президентских полномочий до шести лет. Даже Вудворд стал склоняться к мысли, что Монкада хочет стать настоящим диктатором. Монкада пугал американцев, что если конституцию Никарагуа оставить в силе, то возникнет новая гражданская война и США снова придется направить в Никарагуа морскую пехоту.

Планы Монкады как нереальные и чреватые обострением обстановки были американцами отвергнуты. Зато было принято решение увеличить численность национальной гвардии на 500 человек – до 2150 солдат и 204 офицеров. Морская пехота США покинула «бандитские районы» под предлогом обеспечения безопасности избирательных участков, и основную тяжесть боев против сандинистов с весны 1932 года несли на своих плечах гвардейцы.

В 1928 году безопасность выборов обеспечивали 4276 морских пехотинца и 1834 гвардейца. По оценкам американцев, с тех пор ситуация в области безопасности ничуть не улучшилась. Именно поэтому Ханна просил дополнительно направить в Никарагуа еще 1800 морских пехотинцев – вместо тех пехотных частей, которые были постепенно выведены из страны с 1931 года. В результате было решено послать на никарагуанские выборы дополнительно 2063 солдата и офицера морской пехоты США (до этого на постоянной основе в Никарагуа квартировались примерно 1000 военнослужащих США).

Однако у американцев не хватало денег, а отправка 1800 морских пехотинцев Никарагуа обошлась бы в 750 тысяч долларов. Поэтому был разработан «план В», согласно которому главами избирательных участков в «бандитских районах» (42 % всех участков – 178 из 432; там проживали примерно 35 % зарегистрированных избирателей) становились не американцы, а никарагуанцы. В эти районы американские инспекторы должны были наезжать лишь время от времени под защитой патрулей национальной гвардии. По «плану В» в Никарагуа можно было бы направить дополнительно только 718 морских пехотинцев, что обошлось бы на 250 тысяч долларов дешевле.

Был и «план С», стоивший 200 тысяч долларов и требовавший всего 643 американских наблюдателя.

Вудворду было приказано организовать выборы «не дороже» 200 тысяч. В госдепартаменте понимали, что конгресс США не даст на отправку в Никарагуа хотя бы одного дополнительного солдата ни цента.

В целом американцы решили переложить все расходы по выборам на никарагуанцев, заявив, что в 1928 году они оказали лишь единовременную помощь. Но и у Монкады лишних денег не было – все они шли на национальную гвардию.

Ситуация в стране осенью 1932 года была такой, что даже на сопровождение членов избирательной комиссии между Манагуа и Матагальпой требовался конвой не менее чем из 50 человек, причем не гвардейцев, а американцев.

В выборах 7 ноября 1932 года приняли участие только 99 тысяч никарагуанцев – то есть треть зарегистрированных избирателей на участки не пришли, тем самым поддержав Сандино. Сакаса набрал на 19 тысяч голосов больше своего соперника и стал президентом.

Сандино выжидал. И тут неожиданно глава 12-й колонны партизан генерал Колиндрес без всякого согласования с командующим провозгласил себя временным президентом Никарагуа. Сандино усмотрел в этом «вражескую руку», то есть попытку расколоть его армию, и приказал немедленно арестовать Колиндреса. Но тот явился с повинной, и Сандино простил его.

23 ноября 1932 года Софониас Сальватьерра, родственник Сакасы, вскоре после этого назначенный министром сельского хозяйства, направил Сандино письмо от имени либералов и консерваторов, предлагая начать переговоры.

Сандино колебался. В декабре 1932-го он обратился к президенту Сальвадора с просьбой признать образованное повстанцами временное правительство единственной законной властью в Никарагуа, так как выборы, проведенные под охраной американских штыков, нельзя считать легитимными.

Однако признания не последовало, и Сандино, понимая, насколько устали его люди и население от пятилетней войны, согласился на переговоры.

2 января 1933 года последний американский солдат покинул никарагуанскую землю, и в этом смысле армия Сандино одержала полную победу. Согласно официальным данным США, морская пехота потеряла в Никарагуа 91 человека убитыми и 66 ранеными. При этом непосредственно в боях были убиты 32 человека, 24 человека умерли от болезней, 15 – от ран, 24 – погибли по иным причинам (например, 12 морских пехотинцев покончили жизнь самоубийством). Расходы США на войну в Никарагуа превысили 20 миллионов долларов.

Потери национальной гвардии составили, по ее данным, 75 человек, сандинистов – 1115 (в это число явно включили убитых морскими пехотинцами и гвардейцами мирных жителей).

8 января начались переговоры партизан с Сакасой через Сальватьерру.

Сандино представил следующий проект соглашения.

1. Глубоко изучить программу Сакасы, чтобы убедиться, что на посту президента он не допустит иностранного вмешательства во внутренние дела страны.

2. Создать на территории бывших партизанских районов новый департамент под названием «Свет и Истина» (в названии чувствуется влияние секты «всеобщей коммуны»).

3. Все гражданские и военные чиновники нового депарамента будут назначены из рядов сандинистов. Армия Сандино сохранит в новом департаменте захваченное в боях оружие.

4. Из национальных архивов должны быть изъяты все документы, где действия армии Сандино характеризовались как «бандитские». Деятельность Сандино и его армии специальным декретом должна быть объявлена полностью законной.

5. В мирном договоре должно быть зафиксировано требование сандинистов аннулировать договор Брайана – Чаморро в связи с тем, «что он был заключен правительством, навязанным стране в результате североамериканской интервенции. Армия защитников суверенитета Никарагуа требует, чтобы канал, который предполагается построить на территории Никарагуа, а также морская база в заливе Фонсека, были объявлены достоянием всей Латинской Америки. С этой целью должен быть созван конгресс представителей 21 республики нашей Америки (Латинской Америки – прим. автора) и Соединенных Штатов».

23 января 1933 года Сандино и представители Сакасы договорились о прекращении военных действий на две недели для более успешного ведения переговоров. Однако национальная гвардия тут же нарушила перемирие. 24 января гвардейцы атаковали отряд сандинистов в Сарагуаске.

Позиция командования выпестованной американцами гвардии приобретала ключевое значение. Многие офицеры гвардии ненавидели Сандино, как смертельного врага, а сам он, в свою очередь, относился к национальной гвардии как к чуждому Никарагуа и антиконституционному элементу американского влияния.

Это понимали и американцы. Поэтому самым важным вопросом для них была кандидатура командующего гвардией после ухода морской пехоты.

20 октября и 3 ноября 1932 года посланник Хана и генерал Мэтьюс направили лидерам либеральной и консервативной партий план по обеспечению политической нейтральности национальной гвардии, согласно которому офицерские должности предполагалось поделить поровну между либералами и консерваторами. Лидеры консерваторов и либералов Диас и Сакаса должны были представить американцам список из 30 имен (по 15 от каждой партии), из которого те, в свою очередь, должны были отобрать офицеров на командные должности в гвардии. После президентских выборов уходящий с поста президента Монкада должен был назначить офицеров из списка победившего кандидата. 5 ноября (накануне выборов) Диас и Сакаса подписали соответствующее соглашение.

Американский подход был более чем странным: обеспечить «неполитический» характер национальной гвардии на основе представленных политическими партиями офицеров. Правда, США оговорились, что соглашение либералов и консерваторов не распространяется на пост командующего.

Монкада предложил кандидатуру заместителя министра иностранных дел Анастасио Сомосы, которого американцы хорошо знали, поэтому они дали свое согласие. До 1933 года Сомоса держался в тени, и его назначение на высший военный пост стало для многих неожиданностью. Некоторые ошибочно видели в Сомосе твердого либерала, участника восстания 1926-1927 годов против консерваторов.

В Вашингтоне не было собственного кандидата на пост командующего гвардией, и там решили довериться мнению Ханны. Тот (вместе с женой) поддержал Сомосу, которого американцы ценили за хорошие светские манеры и знание английского языка. В октябре 1932 года Ханна сообщил в госдепартамент, что считает Сомосу «лучшим человеком в Никарагуа» для такого поста. Американские офицеры в Никарагуа поддержали точку зрения посланника, и в день, когда последний морской пехотинец США покинул страну, Сомоса стал командующим гвардией. Не зря его вскоре прозвали «последним американским морским пехотинцем» в Никарагуа.

Национальная гвардия в начале 1933 года состояла из 4000 человек и имела на вооружении 259 пулеметов, 54 автомата, 23 автоматические и 4474 обычные винтовки. Это была самая большая и хорошо вооруженная армия в Центральной Америке.

Гвардия была политически неоднородной. Например, Сакаса в противовес Сомосе старался установить доверительные отношения с начальником штаба гвардии генералом Густаво Абаунсой. Уже через шесть дней после ухода морской пехоты США в гвардии был раскрыт заговор против Сакасы. Сомоса якобы не имел к нему отношения, однако на самом деле все обстояло с точностью до наоборот. На всякий случай Сакаса объявил в стране 19 января 1933 года осадное положение. Он, сославшись на сложное внутриполитическое положение страны, попросил американского посланника о поставках оружия в виде помощи или в кредит, но американцы отказались. Они доверяли Сомосе.

Сам Сомоса, считавший Сакасу «безвольным стариком», хотел, опираясь на гвардию, захватить власть в стране, и на этом пути он видел только одно препятствие – Аугусто Сесара Сандино. Сомоса слишком хорошо знал «генерала свободных людей» чтобы понимать – того не удастся нейтрализовать ни деньгами, ни карьерными перспективами. На Сандино попытались воздействовать через жену. Бланка Араус жила в Сан-Рафаэль-дель-Норте и была беременна. Она просила мужа прекратить войну ради нее и будущего ребенка: «Я тебя умоляю сделать все возможное… Я совсем потеряла покой. В то время как я тебе пишу, мне сообщили, что в Сарагуаске слышны взрывы бомб… Знаешь, если мы не договоримся, я буду первой жертвой».

Сандино принял рискованное решение – отправиться в Манагуа на переговоры лично с Сакасой. Его отговаривали от этого почти все соратники. В воззвании по армии от 1 февраля 1933 года Сандино отметил, что в случае провала переговоров (перемирие действовало еще пять дней) его армия продолжит борьбу. «Если после 5 февраля Вы не получите от меня никаких сообщений, то это будет верным признаком того, что я мертв», – писал Сандино исполняющему обязанности командующего во время его Эсколастико Ларе.

Своим солдатам Сандино сказал, что покончит с собой, если Сакаса арестует его. «Пусть меня назовут предателем и плюнут мне в лицо, если я этого не сделаю».

Риск срыва мирных переговоров был велик. По сведениям Сальватьерры, против мира с Сандино выступал не только Сомоса вместе с командованием национальной гвардии, но и влиятельные круги обеих «исторических» партий, а также крупные предприниматели, пострадавшие от реквизиций.

2 февраля 1933 года Сандино на самолете прибыл в Манагуа. Загорелый, в форме цвета хаки, с красным шарфом, в высоких сапогах и широкополой шляпе, с автоматическим пистолетом 45-го калибра и патронами на поясе, он произвел на столичную элиту сильное впечатление.

Сандино встречал командующий национальной гвардией Сомоса, пригласивший генерала в свой автомобиль. Генерал обнял Сомосу, заявив: «Теперь мы все братья. Я привез вам мир».

В президентском дворце Сандино ждал улыбающийся Сакаса, так же дружески обнявший «бандита». В этот же день был подписан мирный протокол, который, конечно, нельзя назвать победой Сандино. Согласно этому документу никакого отдельного департамента под управлением сандинистов не создавалось. Всем бойцам армии Сандино, которые сложат оружие в течение 15 дней, объявлялась амнистия – это подразумевало, что все же они были в чем-то виноваты.

Всем желающим бывшим бойцам армии Сандино выделялись для поселения пустующие земли в бассейне реки Коко или в Сеговии, но лишь при условии, что эта местность будет располагаться не менее чем в 10 километрах от ближайшего поселка. Сандино оставляли мизерную вооруженную охрану в 100 человек сроком на один год с возможностью его продления по усмотрению правительства.

Эти силы получили название чрезвычайного отряда и должны были подчиняться президенту, а в оперативном отношении – национальной гвардии. Возглавил формирование сандинистский генерал Эстрада. Отряд был вооружен 10 пулеметами, 90 винтовками (3129 патронов). Сам Сандино никакого поста (ни военного, ни гражданского) не занимал, как и обещал своим солдатам в начале борьбы.

Примечательно, что «верховного директора» (так назывался высший командный пост в национальной гвардии) Сомосу, по его собственным словам, «практически исключили» из процесса мирных переговоров с Сандино.

Для того чтобы прокормить вооруженный отряд, в районе Вивили был создан «Кооператив реки Коко», где бывшие сандинисты выращивали различные селськохозяйственные культуры, например, зерновые. В противном случае чрезвычайный отряд Сандино просто умер бы с голода, ведь каждый боец получал в виде жалованья от правительства только 10,5 кордобы в месяц, а офицер – 20.

Пунктом разоружения сандинистов назначался город Сан-Рафаэль-дель-Норте. К 22 февраля 1933 года сандинисты сдали уполномоченному правительства Сальватьерре 337 винтовок разных марок, два пулемета и 16 автоматов, а также примерно 3000 патронов. Часть сданного оружия была возвращена для вооружения «чрезвычайных сил». Так как из лесов и с гор вышли около 1800 партизан, то национальная гвардия подозревала, что какое-то количество оружия было припрятано до лучших времен.

Таким образом, Сакаса отказался признать законный и освободительный характер борьбы сандинистов. К ним отнеслись как к раскаявшимся преступникам.

Тем не менее Сандино неусконительно соблюдал условия соглашения, и к 22 февраля 1933 года сдача оружия была закончена. Примерно 4 тысячи бывших сандинистов получили специальные грамоты, гарантировавшие им полную свободу от любого наказания.

С протестом против амнистии сандинистам выступило посольство Великобритании, указавшее на то, что от рук партизан пострадали подданные Его величества.

Сандинисты в бассейне реки Коко пытались начать промышленную добычу золота и заготовку древесины и смолы на экспорт. Однако правительство не дало им кредит в 100 тысяч кордоб, аргументируя это тем, что за границей ни древесина, ни смола никому не нужны.

Многие сторонники Сандино, в том числе и за пределами Никарагуа, считали, что генерал совершил непростительную ошибку, доверившись Сакасе. Например, Боланьос назвал Сандино мальчишкой.

Однако сам Сандино отнюдь не намеревался уходить из политики, тем более что мир был в основном на бумаге. Части национальной гвардии окружили район сандинистского кооператива пулеметами. Вскоре начались аресты бывших сандинистов под самыми различными предлогами (например, «нарушение общественного спокойствия»). Некоторых арестованных убивали «при попытке к бегству». Однако Сандино призывал своих людей не поддаваться на провокации. Он понимал, что Сомоса хочет рассорить его с Сакасой, чтобы избавиться от них обоих и самому стать президентом Никарагуа. Поэтому в переписке с Сакасой Сандино не раз заявлял, что президент в полной мере может положиться на его бойцов в случае внутриполитических осложнений.

24 мая 1933 года Сандино писал командующему «чрезвычайными силами» генералу Эстраде: «Дорогой брат! Национальная гвардия является врагом правительства и нашим врагом, так как ее статус противоречит законам и конституции республики… Эта гвардия, по сути дела, ставит себя выше правительства, вот в чем причина того, что во многих случаях приказы президента не выполняются».

Сам генерал вместе с Эсколастико Ларой и своим бывшим представителем в Мексике Сепедой был занят формированием новой политической партии, которая получила название автономистской, то есть независимой. Сандино правильно рассудил, что большинство никарагуанцев уже не видят разницы между консерваторами и либералами, послушно выполняющими американские указания. Люди стремились увидеть свежую политическую силу, незапятнанную сотрудничеством с оккупантами. Сандино был готов возглавить такую партию.

Генерал говорил, что она должна опираться на рабочих, крестьян и студентов. Такой социальный состав, естественно, предполагал, что партия будет левой.

Всем в Никарагуа было понятно, что Сандино имеет все шансы стать при условии свободных выборов президентом страны.

Разумеется, принадлежавшие олигархам никарагуанские газеты стали травить Сандино, называя его варваром и «рациональным коммунистом».

20 мая 1933 года Сандино прибыл в Манагуа и на следующий день встретился со многими ведущими политиками, чтобы обсудить возможность организации новой партии. Однако Сакаса воспринял это как покушение на его полномочия, и Сандино решил не ссориться с президентом и отказаться от идеи создания партии. Он по-прежнему видел в Сакасе союзника в неизбежном противостоянии с национальной гвардией.

Но полностью от идеи организации собственной политической силы Сандино не отказался. Он писал Ларе: «Я согласен с тем, что нет смысла продолжать попытки создания в Никарагуа третьей партии, и с тем, что необходимо ограничиться сохранением сандинизма со всем его высоким авторитетом, ведь он может стать решающим фактором в судьбах нации при первой же возможности, которая представится…»

Сандино понимал, что Сомоса вскоре попытается отстранить Сакасу от власти и тогда президенту не останется ничего иного, как опереться на сандинистов.

2 июня 1933 года Сандино постигло тяжкое горе – во время родов умерла его любимая жена. Сандино ждал сына, но на свет появилась дочка, которую назвали в честь матери и партизанского края Бланкой Сеговией.

Сомоса между тем решил, что настало время вызвать Сандино на открытую борьбу, чтобы покончить с ним раз и навсегда.

1 августа 1933 года в 21:30 в Манагуа во время народного праздника взлетел на воздух от сильнейшего взрыва арсенал национальной гвардии. Сомоса немедленно расценил взрыв как неудавшееся покушение на собственную персону – ведь он посещал арсенал 31 июля. Однако бросается в глаза, что взрыв произошел поздно вечером и от него не пострадал ни один национальный гвардеец, потому что в арсенале в тот момент никого не было. Сандинисты были опытными подрывниками и легко могли бы взорвать объект вместе с его гарнизоном.

Сакаса объявил в Манагуа военное положение и стал вооружать своих сторонников из рядов либералов. Только в столице были арестованы около двухсот сторонников консерваторов.

Взрыв арсенала произошел и в Леоне – самом прогрессивно настроенном городе страны. Должно было создаться впечатление (так, по крайней мере, хотел Сомоса), что сандинисты и их сторонники подрывают стабильность в стране.

7 августа Сандино отправил Сакасе телеграмму, в которой информировал, что поставил под ружье для возможной защиты президента 600 человек. Сандино предполагал, что Сомоса немедленно обвинит партизан в нарушении соглашений февраля 1933 года о сдаче оружия. Поэтому генерал подчеркнул, что 500 винтовок, которые он раздал своим людям, принадлежат гондурасским революционерам.

Сакаса выразил Сандино благодарность и просил «чрезвычайные силы» быть в полной боевой готовности. Сомоса же понял, что у сандинистов есть большие запасы оружия в джунглях на гондурасской границе и в самом Гондурасе, и врасплох их застать не удастся. Глава национальной гвардии предупредил президента, что гвардия не потерпит вооружения сандинистов. В качестве угрожающего жеста штаб-квартира гвардии была окружена пулеметами.

Именно после августа 1933 года Сомоса окончательно решил физически ликвидировать Сандино как основное препятствие на своем пути к власти. В сентябре 1933 года Сакаса продлил военное положение на неопределенный срок. Американский посланник Ханна считал, что перспективы Сакасы остаться у власти весьма призрачны.

Уничтожение партизанского вождя было намечено на февраль 1934 года. Сомоса надеялся, что по истечении года с момента подписания мирного соглашения Сакаса распустит «чрезвычайные силы» сандинистов.

Сам Сандино прекрасно сознавал, что ему грозит опасность. Он готовился уехать из Никарагуа для того, чтобы развернуть за границей пропаганду в защиту своего дела: «…прежде всего, я с фактами в руках попытаюсь разоблачить ту изощренную клевету, которую на нас обрушили. Но если говорить правду, то те, кто нападает на меня, не сомневаются в моей искренности, они стремятся только к тому, чтобы заставить нас принять точку зрения, с которой мы не согласны…»

Были у Сандино и более далеко идущие планы. Он начал думать о воссоздании центральноамериканского союза и даже разработал Устав Автономистской армии Центральной Америки, в которой он отводил себе пост верховного главнокомандующего. Цветами новой армии должны были стать красный и черный, официальным приветствием между солдатами и офицерами – слова «мой дорогой брат».

Столица новой центральноамериканской федерации, по замыслу Сандино, должна была находиться в Гондурасе. Во главе государства должен был стоять президент, но поста вице-президента Сандино не предусматривал.

В союзном правительстве пост министра образования закреплялся за Гватемалой (где было больше всего учителей), сальвадорец должен был стать министром обороны (так как именно граждан этой страны Сандино считал самыми лучшими солдатами в Центральной Америке). Коста-Рика как самая богатая страна должна была отвечать за финансы, Никарагуа – за внешние связи.

Сомоса тем временем не оставлял попыток поссорить Сандино с Сакасой. Он пытался установить непрямой контакт с Сандино через одного бывшего лейтенанта партизанской армии, намекая тому, что Сомоса и Сандино как два самых сильных человека в Никарагуа могут объединиться «против старика Сакасы, который разоряет страну».

Но Сандино решительно отказался вести какие-либо разговоры на эту тему.

Сакаса тоже стал понимать, от кого исходит реальная опасность. В декабре 1933 года он встретился в Манагуа с Сандино и согласился создать в районе расположения кооператива сандинистов специальные органы власти во главе с бывшими партизанами. Сандино предложил Сакасе и переформировать национальную гвардию, включив в ее состав (в том числе командный) бывших санднистов.

Сомоса понял, что ни о каком разоружении сандинистов после февраля 1934 года речи не идет, а вот он может лишиться своего поста в самое ближайшее время. Тогда командующий национальной гвардии решился на очередную провокацию. Он сообщил Сакасе, что Сепеда, представитель Сандино, якобы пришел к нему в штаб-квартиру национальной гвардии и в присутствии брата жены Сомосы (явно более чем предвзятый свидетель) предложил помощь Сандино в свержении Сакасы. По этой версии, пост президента предлагался Сомосе. Если учесть отношение Сандино к национальной гвардии, то такое предложение с его стороны было бы абсурдом. Не поверил в это и Сакаса.

Сначала Сомоса воодушевился, когда брат президента Федерико передал ему указание быть готовым к принятию мер «против предателя Сандино». Но уже на следующий день Сомоса с негодованием увидел, как Сакаса дружески беседует с Сепедой в президентском дворце.

Сакаса видел в Сандино необходимый противовес национальной гвардии Сомосы. Еще в марте 1933 года президент внес законопроект о сокращении ассигнований на национальную гвардию, на которую выделяли миллион из 2,8 миллиона долларов доходной части бюджета в 1932-м. К июню 1932 года на гвардию тратили в месяц уже не 100 тысяч, а только 75 тысяч долларов. Посланник США в Манагуа отмечал, что высокомерное и презрительное отношение гвардейцев к гражданскому населению делает создание вооруженной оппозиции лишь вопросом времени. Было ясно, что основой такой оппозиции могут стать только бывшие бойцы армии Сандино. Сакаса получил от парламента полномочия на дальнейшее сокращение расходов, что совпало с манифестом Сандино, в котором говорилось о неконституционности самой гвардии. Сакаса и Сандино явно становились союзниками.

Это понимал и Сомоса, который в конце 1933 года перешел к реализации плана физического устранения Сандино. Для получения необходимых средств Сомоса обратился в контролируемый американцами Национальный банк и получил оттуда 25 тысяч долларов.

Вице-президент Эспиноса сообщил сотруднику посольства США Дэниелсу, что в стране готовится военный переворот с целью отстранения Сакасы от власти. Об этом же информировал Мехико и мексиканский посланник из Манагуа. Правда, у американцев были сведения, что и сам Эспиноса вовлечен в заговор против президента.

В январе 1934 года в официальном органе национальной гвардии «Гуардиа Насьональ» появилась статья Сомосы. В ней говорилось о невозможности продолжения существования «государства в государстве», как Сомоса окрестил район расположения «чрезвычайных сил» сандинистов. Примечательно, что, требуя разоружения сандинистов, Сомоса ссылался на мнение иностранного и отечественного капитала, который, дескать, напуган продолжающимся сохранением влияния Сандино в стране. Сандино предлагалось положиться на охрану национальной гвардии, распустить «чрезвычайные силы» и заняться сельским хозяйством.

Это было последнее предупреждение Сомосы «генералу свободных людей».

Сандино, однако, не испугался, а наборот, решил перейти в политическое контрнаступление. 14 и 15 февраля 1934 года у генерала состоялось несколько бесед с Сальватьеррой. Сандино жаловался, что национальная гвардия стягивает вокруг сандинистского района Вивили кольцо окружения. Неужели это делается с ведома Сакасы? Сальватьерра это решительно отрицал, убеждая, что Сакаса занимает по отношению к Сандино лояльную позицию. Сандино заявил, что Сомоса мечтает его уничтожить, чтобы самому стать хозяином в стране. Но Сомоса всего лишь чиновник, и если отправить его в отставку, о нем все забудут. Он же, Сандино, – народный вождь, и по его зову вокруг него соберутся тысячи людей.

Сандино решил снова поехать в Манагуа для беседы с Сакасой, чтобы убедить президента в своей верности и рассказать ему об интригах Сомосы.

Утром 16 февраля Сандино в сопровождении своих лучших генералов Эстрады и Умансора, а также брата Сократеса прибыл в Манагуа. Генерал остановился в доме Сальватьерры. Он был немедленно и радушно принят Сакасой, который обещал сандинистам обезопасить их от любых преследований национальной гвардии. 17 февраля обменялись визитами вежливости и Сандино с Сомосой.

19 февраля Сандино, все еще находясь в Манагуа, отправил Сакасе письмо, в котором говорил о неконституционности существования национальной гвардии: «Я понимаю Ваше горячее стремление поставить жизнь страны под контроль законов, но здесь есть одно препятствие, выражающееся в существовании двух армий – национальной гвардии с ее антиконституционным уставом и чрезвычайных сил, которыми Вы располагаете в районе реки Коко, под командованием генералов Франсиско Эстрады и Хуана Сантоса Моралеса. Наши войска носят конституционный характер с того самого момента, как они созданы Вами – президентом республики и верховным главнокомандующим». Сандино предлагал Сакасе помощь в «приведении статуса национальной гвардии в соответствие с требованиями конституции республики»: «…я окажу все свое влияние на людей из моей Армии, чтобы обеспечить Вам полную поддержку в ваших благородных начинаниях».

20 февраля Сакаса ответил, что, несмотря на некоторые расхождения в оценке ситуации, он согласен с Сандино в необходимости улучшения работы национальной гвардии. Президент, к возмущению Сомосы, согласился назначить специальным делегатом правительства в четырех департаментах Сеговии соратника Сандино Портокарреро, что означало потерю национальной гвардией контроля над Сеговией. Портокарреро получал в свои руки командование и над национальной гвардией в этом районе.

Сомоса немедленно отправился с протестом к президенту. Сомоса говорил Сакасе, что Сандино фактически становится командующим национальной гвардией на севере страны, с чем он, Сомоса, смириться не может. Но Сакаса защищал свое решение и, потеряв терпение, Сомоса схватил свою шляпу и уже в дверях пригрозил, что снимает с себя ответственность за возможные события.

Сомоса в этой непростой для себя обстановке решил опереться на американцев. 17 февраля командующий национальной гвардией провел несколько часов в миссии США, беседуя с новым посланником Лейном. На следующий день Сомоса и Лейн вместе смотрели бейсбольный матч (Сомоса был горячим поклонником американского образа жизни, в том числе и бейсбола) между командами «Генерал Сомоса» и «Манагуа». Этим Сомоса демонстрировал Сакасе, что американцы на его стороне.

18 февраля 1934 года в президентском дворце был устроен пышный обед. Сандино с его отцом доном Грегорио заметили, что руки Сомосы сильно дрожали. Трижды Сандино спрашивал своего отца, чтобы это значило. Сомоса встал и ушел задолго до окончания банкета.

21 февраля переписка Сандино и Сакасы была опубликована в никарагуанских газетах. Общественное мнение страны поняло, что Сакаса – на стороне «генерала свободных людей» в его противостоянии с Сомосой.

Ободренный Сандино заявил в интервью: «Я не сдам оружие национальной гвардии, поскольку ее устав и действия антиконституционны… Уже убиты семнадцать наших товарищей, тюрьмы Лас-Сеговиас заполнены сандинистами… Пусть национальная гвардия будет преобразована согласно конституции, и тогда я со своими парнями подчинюсь и сам доставлю оружие в назначенное место… Дело в том, что у нас даже не два, а три государства: силы президента республики, национальная гвардия и моя Армия. Все это тем более абсурдно, что гвардия не подчиняется президенту, а я – подчиняюсь».

В 17:00 21 февраля Сандино вместе с отцом, генералами Эстрадой и Умансором прибыл в президентский дворец с прощальным визитом. Сандино был в хорошем настроении, много шутил, рассказывал эпизоды из партизанской войны. Он говорил, что намеревается после отъезда из Манагуа посетить свои родные места. Рассказывал Сандино и о залежах золота, которые его люди открыли в бассейне реки Коко. Примерно в 22:00 Сандино и его спутники покинули дворец Сакасы, чтобы отправиться в свою резиденцию – дом Сальватьерры.

Но еще до того, как Сандино отправился на ужин к президенту, около полудня, Сомоса присутствовал на «интимном завтраке» с посланником США Лейном. Примечательно, что Сомосу сопровождал лютый враг Сандино – бывший президент Монкада, который после отставки уединенно жил в своей резиденции в Месатепе. В 15:00 Сомоса уехал из американской дипмиссии, прибыл в штаб-квартиру национальной гвардии «Марсово поле» и приказал назначить на 19:00 экстренное совещание командного состава.

Однако через час Сомоса вновь появился в американской миссии и опять вел с Лейном переговоры, на которых присутствовал сотрудник миссии США Пол Дэниэлс. Операция по физическому устранению Сандино была окончательно согласована.

В 19:30 Сомоса появился на «Марсовом поле» и сообщил командному составу национальной гвардии, что Вашингтон «настаивает на ликвидации Сандино». Однако брать на себя личную ответственность за убийство Сомоса побоялся и собственноручно написал на листке бумаги «приговор» Сандино, заставив всех присутствующих подписать этот «документ».

15 национальных гвардейцев во главе с майором Дельгадильо были направлены в форт Эль Ормигеро, находившийся недалеко от президентского дворца. Между тем Сандино, его отец, брат Сократес, Сальватьерра и генералы Эстрада и Умансор сели в машину и отъехали от президентского дворца. Но уже через несколько десятков метров им преградил дорогу грузовик, водитель которого, переодетый сержант национальный гвардии Каналес, якобы был занят устранением поломки. Он закричал: «Это они!» Эстрада и Умансор выхватили пистолеты, но в этот момент машину Сандино окружили солдаты Дельгадильо и приказали все пассажирам сдать оружие.

Сандино и его спутники подчинились, причем Сандино все еще надеялся, что речь идет о каком-то недоразумении. К тому же в момент ареста рядом остановился автомобиль дочери Сакасы Маруки, которая возмущенно воскликнула: «Что вы делаете? Генерал только что ужинал с моим отцом!» Сандино был уверен, что Марука немедленно отправится в президентский дворец и расскажет обо все Сакасе.

В форте Эль-Ормигеро под дулом пулемета Сандино потребовал, чтобы его связали с Сомосой. Однако последнего «не удалось найти». Сомоса в этот момент был на вечере поэзии в офицерском клубе национальной гвардии, где внимал стихам поэтессы Зоилы Росы Карденас.

Только теперь Сандино понял, что его ждет. Он воскликнул, обращаясь к национальным гвардейцам: «Что все это значит? Ведь мы братья! Мы заключили мир и стараемся возродить нашу страну, трудиться на благо народа. Я воевал только за то, чтобы Никарагуа была свободной».

Но на вымуштрованных американцами национальных гвардейцев слова «генерала свободных людей» не произвели никакого впечатления. Вскоре прибыл еще взвод солдат, и Сандино, Эстраде и Умансору было приказано следовать за ними. Трех генералов поместили в грузовик и отвезли в военный лагерь Ларрейнага в семи километрах от Манагуа. Там один из офицеров национальной гвардии потянулся к кошельку Сандино, но тот его оттолкнул. Сандино попросил воды, но ему отказали. Эстрада сказал своему вождю: «Генерал, разве ты не видишь, это не люди, а звери. Не надо у них ничего просить. Скажи, пусть скорее убивают».

Между тем Марука сообщила Сакасе об аресте Сандино, и тот связался с миссией США, чтобы помешать казни. Но американцы отнюдь не желали спасать ненавистного им Сандино, хотя и обещали Сакасе предпринять все необходимые меры.

Трех генералов расстреляли из пулемета примерно в 11 часов вечера. Последними словами Сандино были: «Политиканы… предатели». Капитан Карлос Теллериа подошел к умирающему Сандино и выстрелил ему в лицо, после этого национальные гвардейцы обшарили карманы убитых, забрав деньги, кольца, цепочки и ордена. Трупы раздели догола, одежду сожгли, а изуродованные до неузнаваемости тела бросили в колодец. После этого командовавший расстрелом лейтенант Монтеррей отвез участников казни в ближайшую рощу и расстрелял их из пулемета.

На следующий день национальная гвардия напала на кооператив сандинистов у реки Коко и в течение месяца зверски убила более трехсот человек.

Сомоса торжествовал победу. Он не знал, что его самого в 1956 году настигнет пуля патриота, а в свое время именем Сандино назовут главный аэропорт Манагуа и поставят «генералу свободных людей» памятники по всей стране.

 

Глава 3. Диктатура клана Сомосы и сандинистская революция: Никарагуа в 1934-1979 годах

21 февраля 1934 года Сомоса не ограничился убийством самого Сандино и двух самых толковых его генералов. Отряд национальной гвардии атаковал и дом Сальватьерры, где находились брат Сандино Сократес и полковник армии сандинистов Лопес. Возникла перестрелка, в ходе которой Сократес был убит, а Лопес – ранен в ногу, но сумел скрыться. Во втором часу ночи в казарму пятой роты национальной гвардии без каких-либо проблем приехал американский посланник Лейн, который «уговорил» отпустить Сальватьерру и отца Сандино. Лейн потом хвалился, что спас их от неминуемой гибели. Из американской миссии Пол Дэниэлс отвез Грегорио Сандино и Сальватьерру к Сакасе, который хотел услышать о происшествии от очевидцев.

На следующий день сводная сестра Сандино Америка и ее племянница Амелия Альфаро пришли в американскую миссию и в штаб национальной гвардии. Женщины просили отдать им для погребения тело Сандино, но их никто не хотел и слушать.

Сакаса публично резко осудил убийство Сандино и потребовал полного расследования и установления виновных. Больше всего его возмутило то, что были нарушены гарантии безопасности Сандино данные им, Сакасой, лично как президентом республики. Формально к этому требованию присоединился и Сомоса. Однако командующий национальной гвардией уже видел себя президентом и Сакасу всерьез не воспринимал. На стороне Сомосы были теперь единственная вооруженная сила в стране – национальная гвардия – и страна, которая эту силу создала. Наконец, убийству Сандино октрыто аплодировали крупная олигархия и бизнесмены Никарагуа.

Злодейское и подлое убийство «генерала свободных людей» вызвало волну осуждения в Латинской Америке, США, да и в Европе. В центральноамериканских странах во многих местах в знак траура были приспущены национальные флаги. Один из американских солдат, воевавший против Сандино, написал отцу генерала письмо: «Я только что узнал о смерти Ваших детей Аугусто и Сократеса. Позвольте мне выразить Вам самое искреннее сочувствие. Хотя генерала даже некоторые его соотечественники называли бандитом, мы, морские пехотинцы, воевавшие против него, восхищались его военным талантом. Республика Никарагуа потеряла выдающегося вождя, воина и патриота. Пусть его имя навсегда останется в сердцах его сограждан!»

Уже 25 февраля 1934 года в президентском дворце был устроен роскошный прием в честь «национальной гвардии» и ее «верховного директора». В присутствии дипломатического корпуса Сакаса хвалил Сомосу как «национального героя». Но престарелый президент понимал, что после Сандино на очереди он сам.

И Сакаса, и Сомоса стремились заручиться поддержкой Вашингтона и продвинуть на ключевые посты в национальной гвардии лично преданных им людей. Но Сакаса, в отличие от жесткого и беспринципного Сомосы, был политиком старого салонного типа. Он мог произносить пышные речи и принимать верительные грамоты. Однако к борьбе не на жизнь, а на смерть с готовым на все выскочкой он готов не был.

Первая открытая схватка между Сомосой и Сакасой произошла 25 мая 1934 года в никарагуанском конгрессе, где у обоих были свои люди. Один из консервативных депутатов предложил отменить в стране осадное положение, так как Сомоса и национальная гвардия полностью умиротворили страну. Сакаса, напротив, предложил продлить осадное положение и внес в конгресс соответствующий законопроект. Депутат-консерватор специально подчеркнул, что говорил с Сомосой и выражает его позицию. Несколько либеральных депутатов заявили, что мнение президента важнее точки зрения Сомосы. Законопроект Сакасы был отвергнут большинством в 27 голосов против 15. Последовали жаркие дебаты, в ходе которых некоторые либералы обвинили консерваторов в том, что они готовят диктатуру Сомосы.

Всей страна впервые публично продемонстрировали, кто является настоящим хозяином Никарагуа.

21 июня олигархия консервативной Гранады чествовала на банкете Сомосу, который заявил: «Единственный способ покончить с преступлениями заключался в ликвидации генерала Сандино и сандинистов. В районе Сеговии бандиты разрушали дома, грабили, убивали. Национальная гвардия не могла равнодушно взирать на эти преступления. Мне, начальнику гвардии, удалось ликвидировать виновных в актах бандитизма. Наступил момент, когда я был вынужден решить назревшую проблему, я это сделал и не пытаюсь уйти от ответственности».

Заявление Сомосы напечатали все газеты, и это стало публичной пощечиной Сакасе, который формально искал виновных в убийстве Сандино и его соратников. Но 25 августа голосами и либералов, и консерваторов никарагуанский конгресс принял решение о полной амнистии всех замешанных в злодейском преступлении (в «февральских событиях» на языке парламентариев). За амнистию высказались 33 депутата, против – только четыре. Напрасно Сакаса убеждал депутатов, что юридически неверно объявлять амнистию, если еще даже не установлены виновные. Но один из депутатов-либералов Карлос Пасос возразил, что раз в феврале 1933 года были амнистированы сами «бандиты», то почему бы не амнистировать тех, кто этих «бандитов» убил.

Консервативная партия в ходе дебатов заявила, что соглашение с Сандино было «аморальным» (хотя представитель партии его подписал). И вообще этим соглашением с Сандино был заключен не мир, а всего лишь перемирие. Тем более, говорили консерваторы, если уж судить виновных, то следует признать, что виновата вся национальная гвардия и ее следует распустить (что и предлагал в свое время Сандино). Но это, мол, ввергнет страну в хаос, из которого она и так еле выбралась.

Напрасно один из депутатов-либералов убеждал коллег одуматься, пока не поздно. Ведь если национальная гвардия убила Сандино и тем самым нарушила закон конгресса об амнистии, что помешает ей в будущем убить любого другого человека?

Сакаса и его правительство наложили на закон об амнистии вето, но оно было преодолено конгрессом.

Интересно, что незадолго до появления закона об амнистии, в июле 1934 года, Сомоса «раскрыл» заговор с целью собственного убийства. Шеф национальной гвардии намекал, что за заговором стоит президент республики. В таких напряженных условиях депутаты конгресса предпочитали с Сомосой не ссориться – это было опасно для жизни.

Сомоса в 1934-1935 годах усиленно продвигал на ключевые посты в национальной гвардии своих людей. Постепенно в руках президента остались лишь небольшая президентская гвардия и форт в твердыне либералов – Леоне, которым командовал родственник Сакасы.

На сторону Сомосы постепенно перешел и крупный бизнес. Он был крайне недоволен экономической политикой Сакасы, хотя ее, собственно, диктовали американцы. Именно банкирам из США принадлежал Национальный (эмиссионный) банк Никарагуа, который выпускал кордобы и менял их на валюту. Биржи в стране не было, и от хозяев Национального банка зависело, дать тому или иному бизнесмену доллары или нет. Вся экономика Никарагуа была завязана на экспорт (прежде всего кофе), и без коммерческих кредитов в долларах внешняя торговля постоянно находилась под угрозой краха.

Американские же хозяева Национального банка выпускали в обращение столько кордоб, сколько у банка было долларов (курс никарагуанской валюты к американской был один к одному). Но так как экспорт кофе в условиях мирового экономического кризиса 1929-1933 годов упал, долларов в страну попадало мало. К тому же американские акционеры Национального банка (сами держатели облигаций никарагуанского долга) сразу же переводили валюту за рубеж (фактически самим себе) в счет погашения долга.

Госсекретарь США Стимсон с удовлетворением констатировал, что в начале 30-х годов долг Никарагуа составлял «всего» 4,6 миллиона долларов, в то время как долг Сальвадора – 22 миллиона, Гондураса – 13,5 миллиона, Гватемалы – 21 миллион, Коста-Рики – 21,6 миллиона. Но гражданская война 1926-1927 годов, фактически спровоцированная политикой США, привела к тому, что местные и иностранные (главным образом американские) капиталисты выдвинули правительству претензий на 19772933 доллара. Смешанная американо-никарагуанская комиссия поначалу удовлетворила претензии только на 1 286 526 долларов, но фактически было выплачено 165 593 доллара. В целом же комиссия собиралась выплатить «пострадавшим» около 2,7 миллиона долларов – естественно, за счет Никарагуа. Американцы с такой «скидкой» мирились, так как все деньги уходили на борьбу с Сандино, в случае победы которого они вообще не получили бы ни цента.

Отсутствие в Никарагуа достаточного количества денег в обращении вело к резкому росту процентных ставок по кредитам и вгоняло в банкротство мелких и средних производителей, которым такие проценты были не по силам.

В условиях жесткого кризиса экспорта правильной политикой было бы девальвировать кордобу, чтобы сделать никарагуанский кофе более доступным для иностранных импортеров. Но американцы были против девальвации, якобы стремясь не допустить инфляции. Заметим, что это была политика классического «валютного совета» (currency board), которая привела к банкротству Аргентину в 2001 году и едва не была введена в России осенью 1998 года.

Никарагуа при американском протекторате 1910-1933 годов исправно платила по внешнему долгу, но только потому, что практически ничего не инвестировала в развитие страны.

Сакаса был врачом по образованию и в экономике разбирался слабо. К тому же он, будучи либералом классического толка, считал, что власти не должны вмешиваться в экономическую жизнь. Да и бизнесменов-нуворишей выходец из старейшего никарагуанского «элитного» рода презирал. Он не понимал, что пришло время, когда пропуском во власть становится не происхождение, а крупный капитал.

Зато это прекрасно понимал Сомоса, ценивший личное благополучие выше любых политических принципов. Если Сакаса не отреагировал на просьбу Торговой палаты Манагуа (предпринимательского лобби) о личной встрече с целью обсуждения изменений в валютно-финансовой политике, то Сомоса старательно обхаживал бизнесменов, обещая в случае прихода к власти смягчить валютную политику.

Протекторат и финансовый диктат США привели к тому, что Никарагуа стала самой слаборазвитой в промышленном отношении страной не только Латинской, но и Центральной Америки. Так как страна фактически зависела от экспорта только одного товара – кофе, Великая депрессия 1929 года ударила по ней особенно сильно.

Американские инвестиции в Никарагуа в первой половине 30-х годов равнялись примерно 15 миллионам долларов, что было меньше, чем во всех остальных латиноамериканских странах, за исключением Эквадора и Парагвая. Это было менее 0,3 % всех американских капиталовложений в Латинскую Америку. Однако для Никарагуа сумма была очень большой. К тому же именно американский капитал и представлял собой фактически всю рудиментарную промышленность Никарагуа.

13 миллионов долларов американских инвестиций было сосредоточено в Москитии – добыча золота, заготовка древесины, банановые плантации. Там у американских компаний были собственные портовые сооружения и железные дороги. В западной части Никарагуа американцы вложили только 2 миллиона долларов – в плантации кофе, хлопка и коммунальное хозяйство Манагуа.

Начиная с 1929 года американские инвестиции в аграрный сектор Никарагуа сильно сокращались: с 11,3 миллиона долларов в 1929 годудо 2,4 миллиона долларов в 1935-м.

И до кризиса 1929 года никарагуанская промышленность находилась в эмбриональном состоянии, произведя в 1928 году товаров на 7 миллионов долларов (в ценах 1970 года), или 10 долларов на душу населения. Такие показатели были сравнимы с Гондурасом, но сильно уступали Коста-Рике – там на душу населения производили промышленной продукции на 20 долларов. Доля промышленности в ВВП Никарагуа составляла только 5 % (в Коста-Рике – 9 %, в Мексике – 11,8 %).

В Никарагуа не было крупных промышленных предприятий. Большинство товаров производилось ремесленниками, но подавляющая часть готовой продукции импортировалась. Для импорта же была необходима валюта, поступление которой из-за кризиса 1929 года и жесткого американского финансового диктата резко упало. Никарагуанцев спасало только то, что большинство из них ввиду крайней бедности и раньше покупали мало импортных товаров.

Однако именно импортные пошлины составляли в преддверии кризиса в 1929 году 58 % всех доходов никарагуанского правительства (самый большой показатель в Латинской Америке за исключением Гаити). Только 1,2 % приходилось на экспортные пошлины. Доходы правительства в 1929-м оценивались в 6,6 миллиона долларов в год. При этом Никарагуа была фактически лишена финансового суверенитета и не могла распоряжаться даже этими скромными средствами.

Никарагуа все больше зависела от доброй воли США и во внешней торговле. Если весь экспорт Никарагуа вырос с 1913-го по 1929 год на 37 %, то экспорт в США – на 100 %. В 1933 году 63 % всех товаров Никарагуа импортировала из США, и только 13 % – из Великобритании и 7 % – из Германии. В этом же году 50 % никарагуанского экспорта шло в США, 14 % – В Германию и 7 % – в Великобританию.

Из-за мирового кризиса 1929 года цены на экспортную продукцию Никарагуа (а значит, и поступление валюты, без которой был невозможен импорт и импортные пошлины) упали к 1932 году на 50 %. Особенно сильно снизились цены на кофе, который давал 46 % экспортной выручки. Никарагуанский кофе стоил 46 центов за килограмм в 1926 году и только 16 центов – в 1933-м. Экспорт кофе в денежном выражении сократился в 1929–1933 годах с 10,9 до 4,9 миллиона долларов.

Покупательная способность никарагуанского экспорта составила в 1932 году только 59 % докризисного уровня. Причем если в большинстве латиноамериканских стран восстановление экономики началось в 1931 году, то в Никарагуа этот процесс из-за американской интервенции сильно затянулся. Жесткий монетаризм американцев только усугублял страдания большинства никарагуанцев.

В 1932 году ввиду нехватки долларов (из-за снизившегося экспорта) была образована государственная Комиссия по обмену валюты, которая давала в каждом конкретном случае разрешение на импорт товаров. Естественно, работа комиссии стала благодатным полем для коррупции и фаворитизма. Комиссия видела свою главную цель в сокращении «некритического импорта», чтобы направлять долларовые поступления прежде всего на обслуживание внешнего долга. В 1929–1933 годах импорт упал с 11,8 до 3,8 миллиона долларов. Мексика, Коста-Рика и Гватемала сумели сохранить импорт, просто объявив временный дефолт по обслуживанию внешнего долга, но Никарагуа не могла последовать примеру соседей, так как финансы страны и ее Национальный банк контролировали американцы.

Если в 1925–1929 годах ВВП Никарагуа, несмотря на гражданскую войну, рос в среднем на 6,4 % в год, то в 1930–1934 годах он сократился на 4,9 %.

Для Сомосы, прагматика до мозга костей, незыблемый курс кордобы к доллару не был священной коровой. К тому же он понимал, что многие никарагуанцы примкнули к Сандино как раз потому, что потеряли работу и источники существования вследствие недальновидной финансовой политики властей. Риска возрождения сандинистского движения в будущем Сомоса допускать не хотел.

С 1935 года Сакаса стал подыскивать себе в рядах либералов преемника, который был бы приемлемой фигурой и для консерваторов с учетом межпартийного соглашения о сотрудничестве 1932 года. Обсуждались кандидатуры действующего вице-президента Родольфо Эспиносы, Леонардо Аргуэльо (который участвовал в капитуляции Монкады в 1927 году как член делегации либералов) и Энока Агуадо. Все это были ветераны либеральной партии. Было понятно, что либералы победят, так как Сакаса провел в июле 1934 года дополнение к избирательному закону, по которому председателя центральной избирательной комиссии назначал не Верховный суд, а сам президент. Правда, в процессе отбора участвовали и консерваторы. Либералы представляли им список из шести кандидатур, из которых консерваторы отбирали три. Из этих троих и делал уже свой окончательный выбор президент.

Перед президентскими выборами 1936 года, заранее смирившись с поражением, консерваторы согласились поддержать кандидата либеральной партии, если им будет обещан определенный процент мест в конгрессе, органах власти на местах и в судах. Таким образом, мнение Сандино, что никакой разницы между либералами и консерваторами уже нет, подтверждалось в полной мере. Выборы превращались в фарс, в простое распределение доходных постов между двумя «историческими» партиями без всякого участия народа.

Между тем Сомоса, несмотря на формальный запрет разворачивания предвыборной кампании ранее чем за восемь месяцев до голосования, начал усиленно продвигать свою кандидатуру уже в ноябре 1934 года. По всей стране с помощью национальной гвардии был организованы местные группы «сомосистов». Причем Сомосу, считавшегося либералом, абсолютно не интересовала партийная принадлежность сторонников. Он делал ставку на «авторитетных» людей того или иного города или деревни, обещая в случае победы доходный бизнес или выгодную государственную должность (что было по сути одно и то же).

Сомоса многому научился у Сандино и позиционировал себя как свежего, молодого и прогрессивного кандидата в противовес старой и закостенелой элите обеих «исторических» партий, ввергнувшей страну в многолетний кризис. Впервые после Сандино Сомоса обратился напрямую к молодежи, организовав среди нее группы сторонников на местах. Еще одним скопированным у Сандино новым моментом было активное апеллирование Сомосы к рабочим и крестьянам. Первым он обещал достойный трудовой кодекс, вторым – бесплатный участок земли из государственного фонда. При этом Сомоса говорил, что является сторонником «нового курса» Рузвельта и при нем государство вмешается в экономику в интересах не отдельных личностей, а всей нации.

В 30-е годы во всем мире было модным хотя бы на словах бороться с безответственными капиталистами и олигархами (к такой логике вел мировой кризис) и подчеркивать примат коллективных интересов над индивидуальными. Сомоса чутко уловил веяния времени и поклонялся не только Рузвельту, но и Муссолини с его «бесклассовым корпоративным» государством.

Чтобы понравиться американцам и местной олигархии, Сомоса резко высказывался против коммунизма, утверждая, что в нем нет смысла в Никарагуа, так как в этой стране нет и капитализма. Земли много, рабочих рук мало – какие могут быть классовые противоречия?

Однако следует подчеркнуть, что, будучи по натуре абсолютно беспринципным человеком, Сомоса старался нигде письменно не фиксировать свои взгляды или предвыборные обещания – так легче было от них отказаться. В целом он обещал стране мир и поступательное развитие – строительство школ, дорог, стабильную и обильную валюту.

В кампании Сомосы преобладала критика предыдущих политиков, которые далеки от народа и не уделяют должного внимания простым никарагуанцам.

Помимо разочаровавшихся в собственных вождях либералов. Сомосу поддерживали многие консерваторы. Во-первых, потому, что он убил ненавистного им Сандино, а во-вторых – потому что больше надеялись получить какой-нибудь пост от Сомосы, чем от традиционных либералов.

Но в первую очередь Сомоса опирался на национальную гвардию. Гвардейцы составляли костяк многих «сомосистских» комитетов на местах. В нарушение законодательства (военные не могли участвовать в выборах) они активно вмешивались в предвыборную кампанию, действуя то посулами, то угрозами. Например, уже в декабре 1934 года Сомоса назначил капитана гвардии Абросио Пароди координатором своей предвыборной кампании в департаменте Матагальпа, который традиционно голосовал за консерваторов. Гвардейцы агитировали людей за Сомосу даже в церквях.

Одновременно гвардейцы всеми силами мешали избирательной кампании потенциальных противников Сомосы. Некоторых из нежелательных агитаторов арестовывали и пытали.

В начале 1936 года предвыборная кампания Сомосы набрала такие обороты, что Сакаса стал просить американцев, чтобы они убедили Сомосу снять свою кандидатуру.

Однако пришедший в Белый дом в 1933 году демократ Франклин Рузвельт публично провозгласил по отношению к Латинской Америке политику «доброго соседа». Это означало, что США больше не будут военным путем вмешиваться во внутренние дела стран Западного полушария. При этом за 43 года, предшествовавшие приходу Рузвельта в Белый дом, президенты США 43 раза посылали войска в страны Латинской Америке, в том числе 32 раза – в страны Центральной Америки и Карибского бассейна.

Рузвельтом руководило, конечно, не осознание аморальности всей предыдущей политики США на континенте. Просто новый президент понимал, что главными противниками не до конца еще вышедшей из кризиса Америки являются Германия и Япония, поэтому США не могут позволить себе крупные военные акции типа никарагуанской, так как это может на годы связать им руки.

Кроме того, приход Рузвельта к власти совпал с пиком экономического кризиса в США. В 1932 году в Америке было 13 миллионов безработных. Страну накрыла волна массовых самоубийств. Многие люди голодали.

Заместитель госсекретаря Уэллес, близкий к Рузвельту, считал, что надо признавать в Латинской Америке любое правительство вне зависимости от того, каким путем оно пришло к власти – демократическим или насильственным. Главное, чтобы тот или иной режим поддерживал внешнеполитические установки США.

Сомосе такое изменение американской политики было на руку. Американцы объяснили Сакасе, что не намерены вмешиваться в никарагуанские выборы.

Одновременно консерваторы заявили, что откажутся от выдвижения своего кандидата и поддержат либерала только в том случае, если либеральная партия выдвинет Сомосу.

Либералы вокруг Сакасы оказались в трудном положении. Они хотели сохранить союз с консерваторами, но не желали видеть президентом Сомосу. Чтобы перетянуть консерваторов на свою сторону, ставленник Сакасы Аргуэльо предложил им еще до выборов 40 % мест в конгрессе (больше, чем они имели по соглашению 1932 года). К тому же вновь избранный президент-либерал был готов предоставить консерваторам ряд министерских постов.

14 мая 1936 года в присутствии Сакасы либералы и консерваторы подписали новое соглашение о сотрудничестве, предусматривавшее совместное выдвижение кандидата в президенты руководством обеих партий и последующую реформу конституции. Единый кандидат должен был быть либералом, но пользоваться поддержкой как Сакасы, так и Сомосы. Места в парламенте были распределены заранее. Консерваторам гарантировалось два министерских поста и пять мест «политических руководителей» (то есть глав исполнительной власти) в пяти департаментах. В Никарагуа того времени, как признавали американцы, «политический руководитель» мог продвинуть на любой выборный пост в своем департаменте любого кандидата.

Однако Сомоса отказался санкционировать заключенное соглашение. Он заявил посланцам либеральной и консервативной партий, что сам назовет кандидата в президенты, так как именно он, Сомоса, пользуется наибольшей популярностью среди населения.

Сомоса к тому времени уже мог умело организовать «народный восторг» или «народное недовольство», в зависимости от обстановки. В феврале 1936 года, чтобы запугать и либералов, и консерваторов химерой возрождения народного движения типа сандинизма, он организовал в Манагуа забастовку таксистов, которые протестовали против нехватки бензина и требовали отставки главы столичного национального округа Порфирио Переса. Понимая, что им ничто не грозит, таксисты стали угрожать насильственными акциями. Перед американцами Сомоса обвинил во всем Сакасу, который-де не захотел отправить Переса в отставку и приказал национальной гвардии открыть огонь по манифестантам. Он же, Сомоса, как истинный демократ, естественно, ответил на это отказом.

Посланник Лейн (в качестве дуайена дипломатического корпуса, как он подчеркнул в своей депеше в госдепартамент) вместе с Сомосой (!) посетил Сакасу и предостерег его от насилия, поскольку оно может привести к гражданской войне. Лейн требовал сохранения порядка и защиты жизни и собственности американцев. Зная по собственному опыту, что за этим может последовать, президент был вынужден «поручить» Сомосе обратиться к толпе и сообщить об отставке Переса, что «народный любимец» немедленно и сделал.

Лейн сообщил в Вашингтон, что позиции Сомосы в стране укрепляются, так как только он один может держать народные массы («толпу», по терминологии Лейна) в повиновении. Причем «определенные элементы» толпы, отмечал Лейн, требуют, чтобы Сомоса немедленно взял в Никарагуа всю власть.

После визита Лейна Сакаса понял, на чьей стороне американцы. Напрасно Сакаса убеждал Лейна, что все беспорядки в Манагуа организованы самим же Сомосой. Когда по просьбе Сакасы Лейн 11 февраля 1936 года встретился с Сомосой, тот обещал ему, что не будет раздувать конфликт на улице. Лейн заметил, что Сомоса уже один раз обещал ему не убивать Сандино. Сомоса дал Лейну «слово чести», что не станет подстрекать народ против правительства.

28 марта 1936 года госсекретарь Хэлл дал Лейну инструкции относительно политики США в Никарагуа. Подчеркивалось, что после ухода морской пехоты в 1933 году между США и Никарагуа уже нет «особых отношений». Поэтому США не будут вмешиваться во внутренние дела Никарагуа, даже если об этом попросят сами никарагуанцы (подразумевался Сакаса).

Сомоса, больше не опасаясь последствий, отверг соглашение либералов и консерваторов. Он предложил иной вариант. В каждом выборном округе в парламент будет баллотироваться один кандидат от той партии, которая победила в этом округе в 1932 году. Членов Верховного суда он, Сомоса, отберет самостоятельно. Все назначения на командные посты в гвардии должен отныне делать он, а не президент. Прежде всего, Сомоса настаивал на замене командира гарнизона гвардии в Леоне Рамиро Сакасы – племянника президента. Наконец, Сомоса потребовал от Сакасы немедленно выделить средства для закупки для национальной гвардии формы и обуви (тем самым он хотел еще больше укрепить свое положение в гвардии).

Для того чтобы заручиться поддержкой госслужащих, Сомоса демагогически требовал отмены 5 %-ного вычета из зарплаты, который каждый госслужащий направлял на финансирование правящей партии.

Только при выполнении этих условиях Сомоса был согласен отказаться от поста президента, так как при наличии полного контроля над гвардией любой президент был бы лишь марионеткой в его руках. Сакаса, естественно, наотрез отказался рассматривать этот фактический ультиматум. 22 мая 1936 года в присутствии Сакасы и Сомосы прошла встреча лидеров либералов и консерваторов, но и она закончилась безрезультатно. Через неделю либералы и консерваторы встретились с Сакасой уже без Сомосы и решили выдвинуть единым кандидатом Леонардо Аргуэльо.

Между тем, Сомоса активно готовился к военному перевороту.

5 мая 1936 года никарагуанский посланник в Вашингтоне заявил в госдепартаменте, что Никарагуа находится на пороге «революции» из-за действий Сомосы. Госсекретарь ответил, что не будет комментировать внутренние дела Никарагуа «ни единым словом».

8 мая сальвадорский посланник в Манагуа (дуайен дипломатического корпуса) сообщил своему новому американскому коллеге Лонгу (он прибыл в Манагуа в марте 1936 года), что «все здоровые силы» в Никарагуа на стороне Сакасы, в то время как «экстремисты и радикалы» поддерживают Сомосу. Сальвадор готов поддержать Сакасу, если США не будут возражать. Так как все оружие в Никарагуа в руках Сомосы, то Сакаса без «дружественной помощи» не сможет сохранить в стране конституционный способ правления. США опять отказались четко выразить свою позицию.

Сакаса направил в Вашингтон своего брата Федерико, который требовал, чтобы США приструнили Сомосу. Ведь национальная гвардия создана американцами, поэтому они в определенной мере несут ответственность за ее действия. Но заместитель госсекретаря Уэллес еще раз объяснил, что время интервенций ушло.

Сакаса, конечно, знал о готовящемся перевороте. 28 мая 1936 года он попросил американцев прислать на атлантическое побережье Никарагуа военный корабль – якобы для защиты от неких «коммунистов и агитаторов», которые могут захватить чужую собственность. Сакаса пугал Лонга, что сомосисты и национальная гвардия могут объединиться с сандинистами и раздать им оружие. 29 мая представители консерваторов и либералов передали Сомосе список из четырех «прекандидатов» на пост президента, из которых Сомоса должен был выбрать того, кто ему по душе. Но Сомоса уже давно сделал выбор – в свою пользу.

США отказались прислать военный корабль, сообщив Сомосе через Лонга, что поддержание порядка в Никарагуа – дело самих никарагуанцев. Странно, что в 1909-1933 годах в Вашингтоне придерживались прямо противоположной точки зрения.

Ободренный невмешательством американцев, Сомоса отправил эшелон с национальными гвардейцами в Леон и потребовал, чтобы племянник президента сдал командование. Тот отказался, и 31 мая 1936 года части национальной гвардии стали обстреливать форт в Леоне и президентский дворец в Манагуа. Сакаса просил дипломатических представителей в Манагуа сделать Сомосе представление относительно недопустимости кровопролития. Дипломаты Великобритании, Франции, Сальвадора и Гондураса выразили готовность совершить это. К демаршу были готовы присоединиться и мексиканцы. Но все дипломаты понимали, что Сомоса может послушаться только американцев, и поэтому попросили Лонга поставить под совместным обращением свою подпись. Однако госдепартамент сообщил Лонгу, что посредничество дипломатов в конфликте может иметь место только при согласии всех сторон, включая Сомосу.

Таким образом, США фактически сорвали возможный демарш иностранных дипломатов в пользу прекращения кровопролития.

Части Сомосы между тем захватили электростанцию, пивной завод и все ключевые точки столицы. Бывший президент Монкада в полной генеральской форме прибыл в Манагуа, чтобы поддержать переворот своего ставленника.

Через три дня гарнизон Леона сдался. Видимо, только теперь Сакаса понял, что, дав Сомосе расправиться с Сандино, он сам лишил себя единственной лояльной конституции вооруженной силы в стране.

Пока шли бои в Леоне, сторонники Сомосы стали захватывать органы власти на местах, при поддержке национальной гвардии выгоняя из кабинетов сторонников Сакасы. Срежиссированное Сомосой «народное восстание» началось в Блуфилдсе – городе, где находились главные таможни, а значит, и источники доходов правительства. В самой гвардии тоже проводилась чистка командного состава.

2 июня 1936 года посланник Гватемалы в Вашингтоне предложил, чтобы четыре центральноамериканские страны и США совместно предприняли усилия по нормализации положения в Никарагуа. Сальвадор поддержал инициативу гватемальцев. Но американцы опять ответили, что пойдут на это только в случае согласия самого Сомосы.

Понимая, что надеяться ему не на кого, Сакаса 6 июня подал в отставку и навсегда покинул родину. Следом за ним уехал в эмиграцию и вице-президент Эспиноса, которому Сомоса заплатил за это 20 тысяч кордоб и посулил еще 10 тысяч «на поправку здоровья». Сомоса обещал Лонгу, что новое правительство Никарагуа будет по-прежнему настроено по отношению к США «дружественно». Американцам таких заверений было вполне достаточно.

9 июня 1936 года конгресс Никарагуа определил временного президента до окончания срока полномочий Сакасы – малоизвестного политика Карлоса Бренеса Харкина, которого ранее Сомоса предлагал в качестве своего кандидата на пост президента. Понимая весь абсурд ситуации, конгресс «избрал» Харкина без тайного голосования – овацией. Харкин родился в 1884 году в консервативной семье и получил медицинское образование в Гватемале и Калифорнии. После возвращения в Никарагуа был депутатом конгресса от либералов, а затем стал спикером парламента.

Госдепартамент признал новое правительство на том основании, что оно контролирует обстановку в стране.

16 июня съезд либералов послушно выдвинул Сомосу кандидатом на пост президента. Сомоса в своей речи обещал стране «упорядоченную (то есть контролируемую) демократию», национализм, социальную справедливость, работу для всех и развитие образования.

Консерваторам не оставалось ничего иного, как поддержать кандидатуру Сомосы, и многолетний лидер партии Эмилиано Чаморро 23 июня также эмигрировал в Коста-Рику, опасаясь за свою жизнь. Таким образом, в обеих «исторических партиях» Никарагуа произошла коренная смена поколений: самостоятельные лидеры, четверть века определявшие судьбы страны, уступили место креатурам нового «сильного человека» Никарагуа – Анастасио Сомосы.

Чтобы заручиться поддержкой американцев, Сомоса пригласил в страну командующего специальным соединением ВМС США в Карибском море контрадмирала Майерса, который в специальном письме поблагодарил Сомосу за гостеприимство. Напрасно госдепартамент пытался убедить и американскую, и никарагуанскую общественность, что это письмо не имеет официального характера и не означает поддержки президентских амбиций Сомосы.

Первое, что сделал новый фактический хозяин страны, – внимательно прислушался к пожеланиям крупного бизнеса относительно изменения валютно-финансовой политики. В октябре 1936 года был упрощен обмен кордоб на доллары. Экспортеры отныне могли сохранять 70 % своей валютной выручки в долларах и продавать их по рыночному курсу. Остальные 30 % надо было по-прежнему сдавать в Национальный банк по официальному курсу 1:1 (ранее сдавалась вся выручка). Таким образом, экспортеры могли существенно увеличить свои доходы, поскольку курс черного рынка был 1,75 кордобы за доллар.

Для балансировки бюджета (который сводился в Никарагуа с дефицитом) Сомоса прислушался к рекомендациям американцев и усилил контроль над сбором налогов (американцы считали, что одна лишь ликвидация фаворитизма в этой сфере может легко увеличить доходы правительства вдвое).

Как и обещал, Сомоса решил установить контакты с рабочим движением, но только с одной целью – подмять его под себя.

В Никарагуа рабочих было мало (по причине фактического отсутствия промышленности), и профсоюзное движение фактически не существовало. В августе 1931 года была основана Никарагуанская партия трудящихся (НПТ, или лабористская, как ее называли по образцу аналогичной партии в Мексике). Программа партии была крайне умеренной и не выходила за рамки улучшения условий труда рабочих.

Партия (в которой было всего несколько десятков членов) пыталась наладить тесные контакты с Сандино и организовать в стране профсоюзное движение – ни то, ни другое не удалось. Собственно, на почве отношения к Сандино партия и раскололась – некоторые ее члены отвергли контакты с «генералом свободных людей».

Тем не менее по инициативе Сомосы часть руководства НПТ в 1932 году была выслана в Гондурас. Сомоса понимал, что рабочее движение является естественным союзником сандинистов. Именно поэтому одновременно с убийством Сандино был брошен в тюрьму лидер НПТ Мануэль Вивас Гарай. В тюрьме его отравили, и он умер, уже выйдя на свободу.

В 1935 году к руководству НПТ пришли более радикальные элементы, и партия стала пытаться придерживаться марксистко-ленинских принципов. Партия начала было издавать газету «Рабочее дело», но ее запретили по распоряжению Сомосы уже в мае 1935-го.

Но это не остановило сдвиг НПТ влево, и в июне была принята программа партии, которая предусматривала установление минимальной заработной платы, признание права на забастовку, налог на капитал, национализацию земли и крупных предприятий, отказ от обслуживания внешнего долга и пропаганду социализма в системе государственного образования. В программе НПТ говорилось, что «государство признает право на жизнь только тех, кто работает; кто не работает – тот не ест».

После свержения Сакасы Сомоса в августе 1936 года бросил нескольких лидеров НПТ в тюрьму на острова Корн. В 1937-м такой же участи подверглись и оставшиеся на свободе руководители НПТ. В 1938 году диктатор расколол очередное руководство НПТ, а в 1939-му отправил всех более или менее активных членов партии либо в тюрьму, либо в эмиграцию.

Сомосе не нравились политические рабочие организации, так как политику в Никарагуа он хотел определять единолично. Больше по душе диктатору были организации вроде «зубатовских профсоюзов» в царской России. Рабочие, с точки зрения Сомосы, должны были заниматься самообразованием, танцами и другими культурными формами досуга. В августе 1936 года был введен налог на алкоголь, сборы от которого должны были пойти на строительство в Манагуа и каждом центре департаментов «Рабочего дома». Именно в таких домах рабочие и должны были «культурно отдыхать» вместо того, чтобы заниматься политикой.

Многие рабочие (как и в России) первоначально отнеслись к идее «рабочих домов» положительно, потому что впервые никарагуанское правительство уделило им хоть какое-то внимание.

Кроме несознательных рабочих и неопытной молодежи Сомоса опирался на различные правые и националистические организации, самыми известными из которых были «синие рубашки». Уже сама форма этой военизированной организации говорила о стремлении следовать примеру испанской фашистской фаланги (ее члены тоже носили синие рубашки).

«Синие рубашки» состояли из обеспеченной городской молодежи и имели местные организации в Манагуа, Гранаде, Леоне и ряде мелких городов недалеко от столицы. Организация была малочисленной – например, в Манагуа в ней состояли около 80 человек.

Еще до прихода Сомосы к власти в июне 1936 года «синие рубашки» пользовались поддержкой национальной гвардии, у которой они проходили военную подготовку. Именно «синих рубашек» Сомоса использовал в 1936-м для организации беспорядков в ходе забастовки таксистов и при разгроме местных органов власти, а также редакций оппозиционных Сомосе газет в мае – июне. Например, «синие рубашки» угрожали убить оппозиционного журналиста Хуана Рамона Авилеса, и как только он пообещал прекратить публиковать статьи против Сомосы, ему для острастки выстрелили в ногу.

«Синие рубашки» были выражением «тропического», или креольского фашизма, или «национал-сомосизма», как его еще называли. Сомоса каждый месяц получал доклад о деятельности «синих рубашек» и давал им те или иные поручения по запугиванию своих оппонентов. «Синие рубашки» стали одной из основных сил во время предвыборной кампании Сомосы в 1936 году. Они расклеивали листовки, устраивали торжественные марши и запугивали всех несогласных.

И «синие рубашки», и рабочие, и молодежь были нужны Сомосе лишь постольку, поскольку позволяли ему представлять себя «народным вождем» и «популистом». На самом деле основой власти этого человека были национальная гвардия и крупный бизнес, впрочем, как и в случае с любым фашистским движением.

Но летом 1936 года ситуация была еще далека от установления полной диктатуры Сомосы. Фракция консерваторов, подчинявшаяся Чаморро, решила продолжить союз с либералами Сакасы и по-прежнему поддерживала кандидатуру Аргуэльо. Антисомосовские либералы создали собственную Либерально-конституционную партию.

Чаморро и Адольфо Диас вместе с Сакасой тем временем находились в Вашингтоне и безуспешно пытались убедить госдепартамент повлиять на Сомосу.

Просомосовские консерваторы, в свою очередь, тоже откололись от своей партии и образовали Консервативную националистическую партию, выступившую в поддержку кандидатуры Сомосы. Сомоса полностью оплачивал все расходы этой новой «партии» из государственной казны.

Предвыборная кампания Сомосы базировалась на обещании любых благ всем слоям общества без конкретизации средств, с помощью которых следовало добиться реализации всех этих обещаний. Например, жившим крайне бедно индейцам атлантического побережья обещали в случае прибытия на избирательный участок «хорошую еду» и много «огненной воды». Государственный ликеро-водочный завод продавал сторонникам Сомосы спиртные напитки без налога и по низкой цене. С помощью этого «горячительного зелья» вербовались новые сторонники «народного лидера». Министр финансов даже пожаловался, что из-за этого правительство недополучает много доходов. Министр, правда, не нашел ничего лучшего, как предложить, чтобы алкогольные напитки «для предвыборных целей» разбавляли водой (так можно было произвести больше «огненной воды»).

30 ноября 1936 года три бывших проамериканских президента Никарагуа Эмилиано Чаморро, Адольфо Диас и Хуан Сакаса обратились с совместным посланием к госсекретарю США. Он писали, что в 1932 году американский посланник Ханна гарантировал им, что американцы не допустят вмешательства национальной гвардии в политику. Сомоса, будучи генералом, нарушил конституцию, которая запрещает военным баллотироваться в президенты. Однако Сомоса, писали американские марионетки, пошел на переворот и создал невыносимые условия, в которых честные выборы невозможны. Сакаса, Чаморро и Диас просили США «прекратить зло, исходящее от национальной гвардии». Речь, мол, идет не о новой интервенции, а о «моральном воздействии».

В ноябре ввиду массовых нарушений и запугивания ее сторонников либерально-консервативная антисомосовская коалиция решила не участвовать в голосовании 8 декабря 1936 года. Выборы стали безальтернативными. В результате на избирательные участки пришли только 49,8 % зарегистрированных избирателей (в 1932 году – 84,3 %). Примечательно, что больше всего избирателей проигнорировали выборы в Хинотеге – то есть в районе бывшего партизанского движения Сандино. Даже в Манагуа на избирательные участки явились меньше половины избирателей. Из 219 тысяч зарегистрированных избирателей на участки пришли 109 тысяч, из которых за Сомосу проголосовали, по официальным данным, 80,1 %, или 79433 человека (в том числе 64 тысячи либералов и 15433 консерваторов). Больше всего голосов Сомоса получил в Блуфилдсе – районе, где активно действовали американские компании, чьи рабочие обычно голосовали по приказу хозяев.

Лонг попросил Рузвельта прислать Сомосе поздравительную телеграмму, но президент США отказался под предлогом, что это не принято. Зато Лонгу разрешили принять участие в инаугурации Сомосы.

1 января 1937 года Анастасио Сомоса вступил в должность президента Никарагуа. В своем первом послании конгрессу он немного конкретизировал свои предвыборные лозунги. В частности, под упорядоченной демократией Сомоса имел в виду жесткое и эффективное управление и поддержание внутреннего мира с помощью «дисциплинированной» национальной гвардии. Только гвардия, по словам Сомосы, могла предотвратить опасное сползание Никарагуа в хаос и демагогию. Сомоса решительно выступил против распространения в Никарагуа «экзотических идей», под которыми он понимал, прежде всего, коммунизм. Коммунизм несет в себе классовую вражду, которой якобы вообще нет в стране.

Под социальной справедливостью новый президент понимал равную защиту государством интересов рабочих, крестьян, предпринимателей и капиталистов (то есть крупных торговцев), поддержание равновесия между их интересами.

Внутренняя политика Сомосы базировалась на принципе трех П – «плата» («серебро» по-испански в значении «деньги») – для друзей, «пало» («палка») – для тех, кто стоит в стороне, и «пломо» («свинец») – для врагов.

На все более или менее важные посты назначались либо друзья и родственники диктатора, либо офицеры национальной гвардии (часто это были одни и те же люди). Назначение офицеров национальной гвардии на посты в гражданском госаппарате было для Сомосы предпочтительно еще и потому, что офицеров всегда можно было привлечь к суду военного трибунала – они не могли позволить себе уже в силу нахождения на военной службе никакой критики в адрес президента.

Весь государственный аппарат был пронизан доносчиками, которых называли «орехас» («уши»). Любое «неправильное» высказывание могло стоить человеку должности и ввергнуть его семью в голод.

Сомоса быстро забыл о своем обещании 1936 года отменить обязательные взносы госслужащих в казну правящей либерально-националистической партии. Многие никарагуанцы, особенно в условиях тяжелого экономического кризиса, мечтали о государственной службе. Там платили пусть и не очень большое, но зато стабильное жалованье. Однако попасть на госслужбу люди могли лишь по рекомендации местного ставленника Сомосы или национальной гвардии. Иногда получить должность на государственной службе можно было только после доклада личному секретарю Сомосы. Тот (самостоятельно или после консультации с диктатором) решал, куда направить претендента.

В 1938 году Сомоса повысил зарплату госслужащим: от 10 % для самых высокооплачиваемых до 60 % для тех, кто получал мало. Однако это было связано в основном с резким ростом инфляции, причем повышение зарплаты не смогло ее в полной мере компенсировать.

Сомоса всячески стремился придать национальной гвардии элитный характер кузницы кадров никарагуанского общества. В 1938 году он создал военно-воздушную и военно-морскую гвардии и стал приобретать соответствующую боевую технику в США. В 1939-м Сомоса основал Никарагуанскую военную академию для подготовки высшего командного состава. Для гвардии диктатор средств не жалел, несмотря на сложное финансовое положение Никарагуа. В 1935-1936 годах на национальную гвардию было потрачено 37 % бюджета, в то время как на образование – 6,6 %. В конце 30-х – середине 40-х годов доля военных расходов колебалась в пределах 19-28 %, но это было связано с общим ростом объема бюджета, а не с ослаблением внимания Сомосы к вооруженным силам – главной опоре своей власти.

Лояльность высших офицеров Сомоса покупал просто – им разрешалось (под контролем диктатора) заниматься прибыльным бизнесом, зачастую связанным с государством. Гвардия контролировала национальную радиосеть, зарабатывая на рекламе. Гвардия выдавала водительские права, различного рода санитарные и ветеринарные сертификаты. Гвардия контролировала таможни, почту, налоги и иммиграцию. Только с помощью взяток национальным гвардейцам можно было получить лицензию на занятие бизнесом или поучаствовать в выполнении государственного заказа.

Почта и телеграф были официально «милитаризованы» якобы с целью повышения качества работы. После начала Второй мировой войны были поставлены под военное управление и таможни.

Помимо легальных доходов гвардия активно «крышевала» игорный бизнес, проституцию и контрабанду.

Служить в гвардии стало престижно, и многие представители элиты, ранее презиравшие «выскочку» Сомосу, теперь охотно отдавали в офицеры гвардии своих сыновей.

Другой главной опорой Сомосы был бизнес, прежде всего экспортно-ориентированный. Друзья диктатора за крупные «откаты» могли получить освобождение от налогов или пошлин, а также льготные тарифы по перевозке железными дорогами. Сомоса, который позиционировал себя как «националиста-государственника», национализировал в 1937 году железные дороги, но доходы от них только частично шли в казну государства. Большую часть диктатор оставлял за собой. Он официально являлся главой железных дорог с титулом «Верховный руководитель».

Государству принадлежал и единственный крупный экспортный порт Коринто, тарифы на услуги которого для бизнеса тоже зависели от воли диктатора.

Вообще Сомоса, любивший красивую жизнь, вскоре стал самым крупным предпринимателем страны. В качестве президента он активно захватывал в личную собственность принадлежавшие государству так называемые пустынные земли (то есть те, которые никто не обрабатывал). Затем за счет государства он оснащал их инфраструктурой (дорогами, мостами, водоснабжением и т. д.). После начала Второй мировой войны Сомоса как верный союзник США объявил войну Германии и Японии и конфисковал принадлежащие немецкому капиталу кофейные плантации в департаменте Матагальпа. На своих землях клан Сомосы помимо кофе выращивал хлопок и разводил крупный рогатый скот – это были традиционные источники богатства никарагуанской олигархии. На экспорт говядины были введены налоги, от которых, естественно, освобождалось мясо, выращенное на фермах Сомосы.

Как только Сомоса завладел единственным в стране заводом по пастеризации молока, он немедленно законодательно запретил продавать непастеризованное молоко населению.

Если в 1934 году у Сомосы практически не было никакого имущества, то в 1944-м президент владел уже 51 фермой по выращиванию крупного рогатого скота и 46 кофейными плантациями. К этому времени он был крупнейшим земельным собственником и крупнейшим производителем кофе в Никарагуа. Кроме этого, диктатор приобрел завод по производству сахара в Монтелимаре, кожевенный завод (для выделки кожи со своих животноводческих ферм), цементную фабрику, спичечный завод, Национальную страховую компанию, газету «Новедадес» («Новости»), текстильное производство и доходные дома в нескольких городах.

Все отечественные и иностранные капиталисты должны были платить Сомосе «откаты» для получения лицензии на вырубку древесины или добычу полезных ископаемых, прежде всего золота. В 40-х годах годовая сумма таких «откатов» только от добычи золота оценивалась в 175-400 тысяч долларов.

Естественно, сколотив неправедными путями такое огромное состояние, Сомоса с самого первого дня своего пребывания в президентском кресле стал делать все, чтобы в этом кресле и остаться.

Как только Сомоса стал президентом, он стал добиваться изменения конституции страны с одной целью – закрепить свое право на переизбрание. А до изменения основного закона Сомоса в августе 1937 года провел через конгресс закон о запрете муниципальных выборов. Все выборные органы власти были замены «комитетами соседей», находившимися под жестким контролем центрального правительства. Даже бюджеты муниципалитетов теперь тоже утверждали в Манагуа. Причем в столице санкционировали единое для всей страны процентное соотношение тех или иных расходов. Например, на административные расходы полагалось тратить не более 35 % бюджета, на жилищно-коммунальные услуги и развитие инфраструктуры – 40 %, на здравоохранение и гигиену – 10 % и т. д.

Если учесть, что посты глав департаментов («политических руководителей») тоже не были выборными, то получается, что Сомоса сформировал «вертикаль власти», замкнутую только на него самого.

Через две недели после прихода Сомосы к власти конгресс по настоянию нового президента стал обсуждать проект реформы конституции. «Зачищенная» от сторонников Сакасы либеральная партия была готова на все. Однако консерваторы, прежде чем дать свое согласие, хотели гарантий для своей партии относительно будущего распределения выборных должностей.

В августе 1938 года комитет конгресса по конституционной реформе представил парламенту проект новой конституции. В ней, по замыслу Сомосы, должен был быть наконец-то узаконен статус национальной гвардии, сделан ряд посулов трудящимся. Партии меньшинства (в данном случае консерваторам) было обещано пропорциональное представительство в законодательной, исполнительной и судебной власти.

Однако консерваторы решили голосовать против нового проекта конституции, так как прекрасно понимали его основное назначение – продлить срок пребывания Сомосы в президентском дворце. Но у консерваторов в обеих палатах конгресса было явное меньшинство, и парламент решил 15 декабря 1938 года провести выборы в Конституционное собрание. Сомоса всячески хотел добиться участия консерваторов в принятии новой конституции, чтобы придать ей «общенародный» характер. Была образована «техническая комиссия» по выработке проекта новой конституции в составе семи человек, причем три места отвели консерваторам (одним из них был Карлос Куадра Пассос – давний противник Чаморро).

Сами выборы в Конституционное собрание было решено фактически вообще не проводить ввиду «неопытности „электората“». Главным партиям заранее отводилось определенное количество мест на основании итогов предыдущих выборов. Сомоса объяснял это стремлением обеспечить достойное представительство формально «оппозиционной» консервативной партии.

В результате консерваторы решили не участвовать и в фарсе «выборов» 6 ноября 1938 года, тем более что за распределение избирательных бюллетеней по участкам отвечала национальная гвардия. Неудивительно, что результаты были «подсчитаны» в рекордно короткие сроки – за 24 часа. Но даже на этих выборах сомосовские либералы получили на 10 тысяч голосов меньше, чем во время президентских выборов 1936 года. «Национальные консерваторы» (просомосовская фракция консервативной партии) вообще потеряли половину голосов: вместо 21 582 голосов в 1936 году они получили только 11 196 голосов в 1938-м.

Конституционное собрание выработало проект нового основного закона за четыре месяца. В документе в духе времени было несколько «социальных» положений. Так, например, государство получало право конфисковывать частную собственность ради «общего блага». Содержалось в конституции и обещание государства распределять неиспользуемые земли между мелкими и средними землевладельцами. Рабочим впервые в истории Никарагуа гарантировались один выходной день в неделю, минимальная заработная плата, ограничение продолжительности рабочего дня и выплата пособий при несчастном случае на производстве. Государство брало на себя обязательство учредить службу социального страхования.

Проект новой конституции серьезно ограничивал гражданские права. Например, вне закона ставили всех, кто «делал заявления против общественного порядка, фундаментальных институтов государства (например, национальной гвардии), республиканской и демократической формы правления, установившегося социального строя, общественной нравственности и добрых традиций…». Ясно, что под такими предлогами можно было бросить в тюрьму кого угодно.

В конституции окончательно закреплялась отмена выборности муниципалитетов. Отныне президент должен был раз в два года назначать муниципальные советы. Национальная избирательная комиссия теперь тоже переходила под контроль исполнительной власти.

Наконец, конституция закрепляла статус национальной гвардии, не только как гаранта независимости и территориальной целостности нации, но и как хранителя внутреннего мира в стране.

Сомоса знал, чем «купить» американцев и заручиться их поддержкой в демонтаже демократии в Никарагуа. Еще 3 ноября 1938 года он сказал американскому посланнику Никольсону, что намерен включить в новую конституцию положения договора Брайана – Чаморро о трансокеанском канале. К тому же Сомоса обещал американцам заранее представить на их рассмотрение соответствующее положение конституции. Одновременно диктатор воспользовался этим предлогом, чтобы инициировать свой визит в США.

Но госсекретарь США довольно высокомерно ответил, что договор Брайана – Чаморро и так действует, вне зависимости от того включен он в никарагуанскую конституцию или нет. В любое время США с санкции американского сената могут начать строительство канала. Сомосе посоветовали лучше разрядить напряженные отношения с Коста-Рикой и Сальвадором, которые были против строительства канала без их согласия.

Посланник Николсон рекомендовал вообще не передавать договор Брайана – Чаморро на обсуждение Конституционного собрания, опасаясь, что его могут подвергнуть критике.

Однако все вышеперечисленные и многие другие положения новой конституции были призваны закамуфлировать главную новацию – срок президентских полномочий Сомосы продлялся до 1 мая 1947 года. Конституционное собрание тоже преображалось в нормальный парламент со сроком полномочий до 15 апреля 1947 года.

30 марта 1939 года Сомоса снова принес присягу в качестве президента республики согласно новой конституции – теперь уже без всяких выборов.

С самого начала своего пребывания у власти Сомоса хотел объединить либеральную партию под своим руководством. В 1937 году он послал специальную делегацию в Сальвадор, где жил в эмиграции лидер «сакасовского» крыла либералов и неудавшийся преемник самого Сакасы Аргуэльо. Сомоса прекрасно знал цену «принципиальности» лидеров старой либеральной партии. В обмен на обещание министерских постов своим людям Аргуэльо уже в июле 1937 года приехал в Манагуа.

Сомоса решил также милитаризовать часть либеральной партии. В 1937 году так называемой Военной либеральной лиге (в ней состояли члены либеральной партии – ветераны гражданских войн) был присвоен статус вспомогательных военных формирований национальной гвардии. Всего в лиге было примерно 2600 членов, и ее боевые отряды были распределены по городам и поселкам. Главой лиги был сам Сомоса.

Консервативная партия была в первое время правления Сомосы лояльной оппозицией, несмотря на то, что ее бывшие лидеры Диас и Чаморро в эмиграции выступали против режима. Чаморро, проживавший в Мексике, призвал консерваторов не участвовать в выборах в Конституционное собрание. Однако некоторые группы консерваторов все же выдвинули кандидатов – сотрудничество с Сомосой сулило реальные материальные выгоды. При этом консервативная националистическая партия, отколовшаяся от консерваторов, вообще напрямую поддерживала диктатуру. Часть крайне правых депутатов конгресса от этой партии симпатизировали нацистам, что в Рузвельт был противником Гитлера, значит, и Сомоса должен был быть таковым.

Можно сказать, что серьезной внесистемной оппозиции Сомосе до начала 40-х годов не было. Оппоненты диктатора сетовали, что население Никарагуа пребывало в глубокой политической апатии.

В области внешней политики Сомоса ориентировался на Вашингтон даже в мелочах. Он понимал, что именно от доброй воли американцев зависело как его восхождение к власти, так и его будущее. В январе 1939 года Сомоса фактически стал напрашиваться на визит в США – ведь именно в это время обсуждалась новая конституция, и поездка в Америку продемонстрировала бы поддержку США его властных амбиций. Рузвельт ответил необычно быстро и согласился принять Сомосу 5 мая 1939 года.

Сомоса посетил Вашингтон, причем билет на пароход до Нового Орлеана ему оплатили американские бизнесмены из Москитии. На вокзале столицы США никарагуанского диктатора встречал лично Рузвельт, что было с протокольной точки зрения очень значимым проявлением внимания. Сомосе даже разрешили переночевать в Белом доме – честь, которой удостаивались очень немногие главы иностранных государств.

Сомоса просил Рузвельта наконец начать строительство трансокеанского канала с параллельной шоссейной дорогой, а также оказать Никарагуа финансовую помощь в электрификации железных дорог и в развитии инфраструктуры в целом. Президент США много обещал в общем, но конкретики в его обещаниях было мало. Конгресс США в который раз начал обсуждать вопрос о строительстве канала в Никарагуа, но, как и раньше, дальше обсуждения дело не продвинулось.

Военное ведомство США оценивало строительство никарагуанского канала в громадную сумму – от 750 миллионов до миллиарда долларов – и сомневалось, что можно обеспечить его адекватную защиту, в том числе и от нападения с воздуха.

Сомоса и посланник США в Никарагуа Никольсен предлагали для защиты канала купить у Никарагуа острова Корн в Атлантике, но в Вашингтоне сочли это непрактичным – ведь по договору Брайана – Чаморро американцы и так получали эти острова в долгосрочную аренду.

Газеты в Соединенных Штатах в целом благосклонно восприняли Сомосу как прогрессивного и эффективного латиноамериканского деятеля, своего рода менеджера американского образца.

Якобы именно после переговоров с Сомосой Рузвельт произнес ставшую крылатой фразу: «Сомоса, конечно, сукин сын, но это наш сукин сын». На родине Сомосу прозвали «тачо» («мерзавец», «подонок» по-испански). Правда, многие исследователи считают слова Рузвельта более поздней выдумкой прессы, так как никаких документов или свидетельств на сей счет найдено не было. Некоторые даже полагают, что Сомоса сам запустил эту утку.

Впервые эта история появилась 15 ноября 1948 года в журнале «Тайм». В 1960 году возникла версия, что Рузвельт говорил так не о Сомосе, а о доминиканском диктаторе Трухильо. Как бы то ни было, на самом деле и Сомоса, и Трухильо (которые, кстати, дружили) вполне заслуживали такой характеристики. Но вряд ли Рузвельт сказал о Сомосе что-либо подобное. Ведь «сукина сына» переночевать в Белом доме не пригласили бы.

22 мая 1939 года в послании Рузвельту Сомоса писал: «Возможность лично познакомиться с Вами стала для меня источником глубокого удовлетворения и позволила подтвердить впечатление, которое уже сложилось у меня о Вашей блестящей личности и Вашей благородной и искренней приверженности идеям панамериканизма, равно как и о Ваших дружеских чувствах по отношению к моей стране».

Помимо помощи США в реализации проекта постройки канала и других объектов транспортной инфраструктуры Сомоса просил Рузвельта прислать американского офицера, чтобы он возглавил Военную академию национальной гвардии, а также «подходящего офицера» на должность генерального инспектора создаваемых никарагуанских ВВС.

Рузвельт ответил Сомосе в тот же день (что явно говорило об уважении, которое американский президент испытывал к никарагуанскому диктатору), заметив в своем послании: «…для нас было истинным удовольствием познакомиться с Вами и услышать от Вас заверения в искренней дружбе правительства и народа Никарагуа». По конкретным вопросам американско-никарагуанских отношений ответ Рузвельта выглядел следующим образом:

– инженерной службе армии США будет дано поручение оценить проект углубления реки Сан-Хуан, с тем, чтобы она могла принимать корабли крупного водоизмещения (река Сан-Хуан рассматривалась как часть будущего трансокеанского канала);

– США готовы оказать инженерную и финансовую поддержку строительству участка Панамериканского шоссе в Никарагуа;

– Сомоса получит кредит для стабилизации курса кордобы;

– американцы готовы закупать в Никарагуа каучук и манильскую пеньку (товары явно военного назначения);

– Рузвельт обещает подобрать директоров для военной академии и авиационного училища.

После возвращения из Вашингтона Сомоса хвалился, что разъяснил Рузвельту сущность своей «упорядоченной демократии»: «Демократия в наших странах (Сомоса имел в виду Центральную Америку – прим. автора) – это дитя, а разве можно давать младенцу все, что он попросит? Я даю свободу, но на свой лад. Попробуйте дать младенцу горячего пирога с мясом и перцем – вы его убьете».

Главной цели визита в США Сомоса добился. Рузвельт, обладавший серьезным авторитетом не только в Латинской Америке, но и во всем мире, признал никарагуанскую модель Сомосы достойной всяческой поддержки. А это означало, что в борьбе против диктатуры никто не мог рассчитывать даже на моральное содействие США.

Но Сомоса не обманывался относительно реальной стабильности своего режима. Никарагуанские тюрьмы при нем никогда не пустовали. Даже в самом президентском дворце была оборудована камера для пыток арестованных. Она была такой маленькой, что напоминала поставленный на попа гроб. Рядом в клетках держали хищников, которым иногда удавалось отведать и человеческого мяса.

Сомоса ввел на подступах к президентскому дворцу особый режим безопасности. На холме Тискапа наряду с президентским дворцом размещались казармы национальной гвардии, военная академия и полицейское управление. Вокруг холма был живописный бульвар, но никто не мог пересечь его без специального разрешения.

После принятия в 1939 году новой конституции Никарагуа главным лозунгом Сомосы стало слово «континуисмо», то есть «последовательность», «преемственность» по-испански. Это означало, что Сомоса должен продолжать свое правление во имя успешного эволюционного развития Никарагуа.

Однако диктатор понимал, что ключом к стабильности ситуации в стране является экономика, а именно жизненный уровень большинства населения. И следует признать, что с первых дней пребывания у власти Сомоса (в отличие, например, от Сакасы) уделял экономике самое пристальное внимание.

К моменту прихода к власти Сомосы состояние никарагуанской экономики было по-прежнему тяжелым. Кофе стоил на мировом рынке всего лишь 7 центов за фунт – то есть цена на этот важнейший продукт никарагуанского экспорта не выросла по сравнению с самыми тяжелыми кризисными годами – 1932-м и 1933-м. Бананы, которые экспортировались из Москитии на атлантическое побережье США, тоже продавались с трудом – безработным бедным американцам (в то время таковых насчитывалось больше половины населения США) явно было не до бананов. К тому же в 1937 году ВВП США снова упал, и все заговорили о второй волне кризиса. Никарагуа экспортировала и золото, но вся выручка оседала в карманах американских компаний, которые сразу же переводили ее за рубеж. Чем может закончиться попытка поставить под контроль американцев в Москиии, Сомоса знал на примере Селайи.

Поэтому главной задачей правительства Сомосы была ликвидация дефицита никарагуанской внешней торговли, чтобы получить валюту для критически важного импорта.

Уже через две недели после принесения президентской присяги Сомоса резко девальвировал кордобу. Теперь Национальный банк продавал ее импортерам не по курсу 1:1. а по курсу 1,9:1. Тем самым был нанесен удар по черному валютному рынку, где за доллар давали 2,6 кордобы. Однако эта мера оказалась недостаточной, так как самих долларов у Национального банка было мало. Импортеры требовали, чтобы банк продал свои золотые резервы и купил долларов для свободной продажи.

Тогда было принято решение, чтобы Национальный банк продавал импортерам до 70 % получаемой им экспортной выручки. Но банк, находившийся под контролем американцев, делал это весьма неохотно – основная часть денег шла на погашение внешнего долга.

Сомоса пригласил американского финансового эксперта Джеймса Эдвардса и поручил ему разработать план стабилизации валютно-финансовой системы Никарагуа. Рекомендации Эдвардса были традиционно-монетаристскими. Он предлагал вернуться к системе жесткого распределения валюты, то есть фактического лицензирования импорта.

В августе 1937 года никарагуанский конгресс принял соответствующий закон, согласно которому Комиссия по валютному обмену (созданная еще в 1931 году) могла контролировать все импортные и экспортные операции, а курс кордобы к доллару не должен был быть ниже 1:2. Однако «план Эдвардса» не решал главной проблемы – отсутствия валюты в Никарагуа. Фактически американцы лишь предлагали меньше импортировать. Но без импорта не мог функционировать и экспорт – аграриям были нужны машины, оборудование, горючее и т. д.

Неудивительно, что уже в декабре 1937 года Торговая палата Манагуа и Аграрная ассоциация Никарагуа, объединявшая крупных сельхозпроизводителей, открыто высказались против «плана Эдвардса». Предприниматели требовали отмены ограничений валютного курса и свободной продажи валюты.

Сильной стороной Сомосы была гибкость в проводимой политике, так как никаких собственных убеждений у него не было. Поэтому 10 декабря 1937 года Сомоса признал «план Эдвардса» неудачным, но, правда, лишь потому, что Эдвардсу якобы дали «неправильные данные» (Сомоса не хотел обижать американцев). Сомоса предложил, чтобы экспортеры могли самостоятельно продавать на рынке 80 % валютной выручки по фактически сложившемуся курсу.

Такое коренное изменение валютной политики привело к резкому падению курса кордобы, который установился на уровне 1:5,9 к июню 1938 года. Однако такой курс не устраивал импортеров, и они решили договориться и не покупать кордобу дороже курса 1:4,5.

Между тем в стране из-за подорожания импорта резко выросли цены, что угрожало уже политической стабильности режима.

В июне 1938 года Сомоса опять ввел контроль над обменным курсом, запретив свободную покупку и продажу долларов частными лицами. Правительство теперь устанавливало официальный курс кордобы еженедельно, что опять-таки не добавляло стабильности в ведении бизнеса для экспортеров и импортеров. Фактически правительство закрепило кордобу на сложившемся крайне низком обменном курсе по отношению к доллару.

Население было крайне недовольно ростом цен – ведь, продавая кофе и бананы, Никарагуа закупала очень много продовольствия, цены на которое с падением кордобы, естественно, сильно выросли. В марте 1937 года «популист» Сомоса начал бороться с порождением собственной политики. Он заставил всех торговцев помещать ценники на видных местах на витринах магазинов и лавок, чтобы правительственные чиновники (из состава Комиссии по валютному обмену) могли их контролировать. К тому же чиновникам дали право проверять бухгалтерскую отчетность торговцев, чтобы выяснять, насколько их закупочные цены отличаются от цен продажи.

Однако торговцев такие меры не сильно напугали, и цены продолжили свой стремительный рост. Тогда Сомоса был вынужден перейти уже к прямому контролю над ценами. В январе 1938 года максимальная торговая наценка на товары повседневного пользования (ткани, нитки, мачете, плуги, лопаты, лекарства, мука и т. д.) была установлена в размере 20 %.

Для контроля над ценами был создан специальный государственный орган – Национальная комиссия по регулированию. В нее имели право обратиться все недовольные потребители. Комиссия могла оштрафовать и даже закрыть торговое предприятие за превышение предельной наценки.

Торговая палата Манагуа в письме к Сомосе отмечала, что причиной постоянного роста цен является нестабильность курса кордобы, и предприниматели стараются с помощью повышения цен гарантировать себя от возможных потерь при обмене (ведь кордоба в любом случае не росла, а только падала по отношению к доллару).

В июне 1937 года, чтобы сбить цены, Сомоса ввел пятилетнее эмбарго на экспорт говядины (причем сам диктатор этот запрет обходил, продавая мясо со своих предприятий). Предприниматели, конечно, были недовольны, но к тому времени руководство Торговой палатой уже находилось в руках ставленников Сомосы, и протесты были вялыми и сервильными. На границе с Коста-Рикой расцвела контрабанда говядины, в которой активно участвовали национальная гвардия и близкие к режиму бизнесмены.

В феврале 1938 года Сомоса объявил о более радикальных мерах по борьбе с инфляцией. Предполагалось создать национальный комиссариат, который продавал бы рабочим и крестьянам продукты первой необходимости по себестоимости. Организовывать такие магазины предполагалось за счет взносов самих же рабочих. Но такая мера ударила бы по бизнесу уже сильно, а Сомоса никогда не ссорился с предпринимателями – главной социальной опорой своей власти. Поэтому из идеи альтернативных государственных магазинов так ничего и не вышло.

Таким образом, валютная политика Сомосы не решила ни одной из поставленных задач, но зато привела к резкому росту цен в стране.

Для укрепления доходной базы бюджета Сомоса упорядочил налогообложение, создав единую налоговую службу. Однако основная тяжесть при взимании налогов по-прежнему лежала на рядовых потребителях, потому что практически все собираемые налоги были косвенными. Правительство взимало акциз на бензин, алкогольные напитки, табак и сахар. Правда, в декабре 1939 года был введен налог на имущество (0,5 % от оценочной стоимости) и налог на наследство на недвижимость (плавающая шкала от 0,5 до 15 %). Однако этих налогов собиралось очень мало, и существенной роли в формировании дохода бюджета они не играли.

Единственным налогом, не затрагивающим население впрямую, был налог на экспорт кофе, но он был снижен на 20 % по просьбе экспортеров.

Соответственно, введение Сомосой акцизов только усилило инфляцию в стране.

Тем не менее благодаря девальвации кордобы Сомоса смог на бумаге серьезно увеличить доходы правительства: с 5,5 миллиона кордоб в 1935-1936 годах до 16,7 миллионов в 1938-1939 годах. Однако в долларах эти доходы только упали: с 4,8 миллиона долларов до 3,4 в этот же отрезок времени.

Сомосе удалось подчинить правительству Национальный банк, который с 1938 года был зарегистрирован в Манагуа (ранее – в США). Совет директоров банка теперь назначался лично президентом. Была учреждена единая служба банковского надзора. Реорганизации подвергся Ипотечный банк, выдававший долгосрочные кредиты аграрному сектору. Были расширены кредитные полномочия «Национальной кассы народного кредита»: раньше этот банк выдавал кредиты в размере до 100 кордоб, теперь – до 3000.

В целом экономическая политика Сомосы до Второй мировой войны не могла продемонстрировать крупных успехов. Причиной этого было трудное экономическое положение главного рынка для никарагуанских товаров – США, которые так и не смогли достичь докризисного уровня 1929 года до войны.

Начало войны было использовано Сомосой для «закручивания гаек», как в экономике, так и в политике. Были введены ограничения на импорт (поскольку отпали традиционные европейские рынки экспорта), а предельные торговые наценки были установлены в размере 5 %. В декабре 1941 года, когда Никарагуа вслед за США объявила войну Германии и Японии, была учреждена Государственная хунта по контролю над ценами и торговлей.

В годы войны экономика Никарагуа наконец-то вышла из кризиса. Однако причина резко поправившегося экономического положения страны коренилась совсем в другом: существенно выросли цены на производимые в Никарагуа товары, которые охотно закупали американцы. В 1943 году торговый баланс Никарагуа стал положительным и был полностью погашен внешний долг (причем часть – раньше срока).

Правда, Сомоса активно печатал деньги (денежная масса в Никарагуа выросла за годы войны в пять раз), что привело к ускорению инфляции. Цены на продовольствие в 1940-1945 годах выросли в 3,5 раза, на лекарства (импорт которых стал монополией государства) – в три раза, на одежду – в два.

В стране стали ощущаться оппозиционные настроения, прежде всего среди рабочих, госслужащих и других малооплачиваемых жителей городов, которые больше всего страдали от инфляции.

Под предлогом войны полиция и национальная гвардия усилили репрессии против нарушителей общественного порядка. Иммунитета лишились даже депутаты парламента. Еще в марте 1939 года был принят конституционный закон о военном положении, по которому президент мог арестовать любого гражданина и поместить его в заключение на неопределенное время. Дела о подстрекательстве, организации несанкционированных демонстраций и заговоре в целях свержения власти передавались военным судам.

В 1941 году конгресс Никарагуа одобрил «закон о защите демократии». Согласно этому документу, запрещались и коммунистическая, и нацистская идеологии как противоречащие социальному строю Никарагуа.

Все годы войны в Никарагуа действовало военное положение. За пронацистские взгляды был арестован даже военный министр Никарагуа Ригоберто Рейес. Однако ФБР относилось к возможной информации о нацистском проникновении в Никарагуа без особой тревоги, хотя страна и находилась поблизости от стратегически важного Панамского канала. В Никарагуа, по оценкам американской контрразведки, жили всего 212 немцев и итальянцев – меньше, чем в любой другой стране Центральной Америки (в Гватемале, например, граждан держав Оси было в десять раз больше – 2720, да и в самой Панаме их было более чем достаточно для организации саботажа – 2334). Но немногочисленная немецкая колония в Никарагуа была достаточно влиятельной и активно распространяла нацистскую идеологию, в том числе и через Немецкую школу в Манагуа, популярную у местной аристократии. Во время визита Сомосы в США ему было настоятельно рекомендовано прекратить публикацию в никарагуанских газетах (например, в «Ла Пренса») прогерманских материалов. Сомоса так и поступил.

Однако главными оппозиционерами в Никарагуа были, конечно, не сторонники нацизма. В стране зрело недовольство на почве крайне тяжелого социально-экономического положения подавляющего большинства населения. Даже военный атташе США в Манагуа признавал: зарплаты рабочих, и без того мизерные (как в городе, так и на селе – примерно 9 американских центов в день), настолько обесценились в результате инфляции, что означают для их получателей «медленную смерть».

Но были недовольны и имущие слои, у которых клан Сомосы постепенно отбирал самые прибыльные предприятия.

В феврале 1939 года группа студентов в Леоне облила кислотой подаренный японским императором портрет Сомосы из шелка. Полиция вычислила злоумышленников, и они отправились в тюрьму на несколько месяцев. В феврале 1940-го была раскрыта «группа коммунистических заговорщиков». Таковыми оказались опять студенты, которые отпечатали и вывесили публиковавшуюся ранее в газетах фотографию улыбающегося Сомосы, на которой он обнимал Сандино. Под фотографией была надпись: «Объятие смерти. Вчера он убил Сандино. Сегодня он убивает народ». Восемь студентов были сосланы на острова Корн.

В феврале 1940 года американский посланник в Манагуа Никольсен писал, что оппозиционные настроения в стране сильны, но в условиях тотального вооруженного превосходства национальной гвардии над своими оппонентами никакой «революции» ждать не приходится (хотя слухи о ней доходили до американской миссии начиная с первой половины 1939 года).

Оппозиционные Сомосе организации и группы возникали и в эмиграции. В Мехико с «Программой действий» в сентябре 1938 года выступил Никарагуанский революционный комитет. В программе чувствовалось влияние идей Сандино: главной причиной бедствий Никарагуа было названо влияние США, и прежде всего созданная американцами национальная гвардия. Комитет выступал за вооруженную борьбу против Сомосы, ликвидацию национальной гвардии, аграрную реформу и защиту общинного землевладения. В целом идеологию комитета можно охарактеризовать как реформистскую, весьма похожую на взгляды тогдашнего прогрессивного президента Мексики Ласаро Карденаса.

Под влиянием блестящих побед Красной армии и роста авторитета СССР в мире в Никарагуа стали возникать коммунистические группы. В январе 1943 года появился антифашистский «Конгресс за мир, единство и освобождение», за которым стояли коммунисты. Они пытались объединить в этой организации рабочих, студентов и представителей городских средних слоев. Однако по указанию Сомосы конгресс был разгромлен национальной гвардией.

Коммунисты тем не менее образовали Блок антифашистских трудящихся, который во время празднования 1 мая 1943 года потребовал снижения цен и раздачу земли крестьянам. После этого все руководители блока были арестованы.

Сомоса относился к любому рабочему движению крайне подозрительно. Если либералы и консерваторы были группами элит, которые можно было легко контролировать, то массовые движения типа профсоюзов или рабочей партии представляли, по мнению Сомосы, опасность для его режима. Поэтому диктатор опирался на бизнес и по просьбе последнего, в частности, не допустил принятия в Никарагуа трудового кодекса, который уже начал обсуждаться в парламенте.

Однако в 1944 году положение резко изменилось, и одно время Сомоса даже рассматривал коммунистов в качестве временных (хотя и неравноправных) союзников.

В этот период Сомоса стал готовиться к своему переизбранию на пост президента. 7-9 февраля 1944 года был в ускоренном порядке изменен порядок направления делегатов на съезд либеральной партии (который формально выдвигал кандидатуру на пост президента). Если раньше делегатов выдвигали местные организации, то теперь их предстояло выбирать в централизованной манере, что облегчало Сомосе контроль над делегатами съезда. Партийные комитеты в департаментах (традиционно имевшие большое влияние) теперь не избирались, а назначались центральным руководством, то есть самим Сомосой.

Однако небольшая группа либералов во главе с Карлосом Пасом и Эноком Агуадо решила выступить против переизбрания Сомосы и образовала 9 марта 1944 года отдельную Независимую либеральную партию. Эмблемой партии стала белая пятиконечная звезда (видимо, в честь США) на красном фоне (традиционный цвет либералов).

Опорой новой партии были, прежде всего, студенты, образовавшие Демократический молодежный фронт. Одним из самых известных активистов фронта стал Томас Борхе – будущий руководитель сандинистской революции 1979 года. В Никарагуа в то время было всего около 600 студентов – в Манагуа, Леоне и Гранаде.

Независимые либералы и молодежь выступали за демократизацию Никарагуа в духе аналогичных реформ, проводившихся в то время в Коста-Рике и Гватемале.

27 июня 1944 года студенты решили в тот же день провести демонстрацию в столице в знак солидарности с гватемальцами, которые боролись против военной хунты, пришедшей там к власти после свержения профашистской диктатуры генерала Убико. К студентам присоединились сотни рабочих, служащих и торговцев, и количество демонстрантов выросло до 2000 человек. Раздавались требования предотвратить переизбрание Сомосы и ликвидировать его диктатуру. Манифестанты устроили митинг перед военной академией, где и были разогнаны полицией. 500 человек были арестованы.

На следующий день на улицах Манагуа появились одетые в черное матери студентов, требовавшие освобождения своих сыновей. Сомоса организовал контрдемонстрацию пьяных проституток, хотя все же освободил некоторых арестованных. Демонстрация солидарности со столичными студентами прошла в Леоне. 4 июля, в День независимости США, студенты устроили митинг перед миссией США в Манагуа.

Участников протестов стали называть «поколением 1944 года», из которого вышли многие активные деятели оппозиционного движения Никарагуа последующих десятилетий.

Сомоса в этих условиях решил противопоставить студенческой молодежи и интеллектуалам из средних городских слоев рабочее движение. Коммунистам разрешили выйти из подполья, и в июле 1944 года была формально учреждена легальная Никарагуанская социалистическая партия. Под руководством партии быстро вырос мощный профцентр, объединявший около 100 тысяч человек.

В то время коммунисты исходили из общей генеральной линии на создание единых антифашистских фронтов, в том числе и с национальной буржуазией.

Главной задачей коммунистов были не социальные преобразования, а поддержка СССР и США в борьбе против фашизма. Лидер компартии США Браудер даже принял решение о роспуске партии, чтобы не мешать Рузвельту. Сомоса был союзником Рузвельта, а значит, коммунистам, по крайней мере в годы войны, следовало его поддерживать.

Бесспорно, такая тактика компартии вполне устраивала Сомосу, и он использовал коммунистов и профсоюзное движение в качестве временных союзников в борьбе против «реакционеров» из рядов независимых либералов и консерваторов (среди последних непримиримым врагом Сомосы был клан Чаморро).

12 января 1945 года Сомоса ввел в действие прогрессивный трудовой кодекс, выполнять который он всерьез и не собирался. Но многие рабочие встретили эту меру положительно. Чтобы они не забывали, кто их облагодетельствовал, Сомоса приказал построить сам себе величественный памятник. Диктатор на коне обошелся казне в 4 миллиона кордоб.

Помимо «пряника» Сомоса активно готовился использовать против оппозиции и кнут. Начиная с декабря 1943 года Сомоса безуспешно просил у США оружие как союзник по антигитлеровской коалиции. В декабре 1944-го он отправил Рузвельту личное послание с просьбой предоставить Никарагуа 10 тысяч винтовок «спрингфилд». Рузвельт, видимо, колебался и Сомоса «разъяснил» ему, что, в отличие от других центральноамериканских стран, в Никарагуа никто не хочет применять оружие против собственного народа: «Оружие в руках созданной офицерами американской армии Национальной гвардии находится в дружественных руках и с честью послужит интересам демократии».

Сомоса попытался запугать США революционной Мексикой и международным коммунизмом: «Никарагуа, к тому же, является бастионом и плотиной против коммунизма, который пытается проникнуть в Центральную Америку в качестве одного из аспектов мексиканской политики… Я не могу отделаться от мысли, что рано или поздно нам придется иметь дело с влиянием России и что США придется взять на себя лидерство – как и сегодня – со всем мужеством и предвидением, в целях нашей совместной обороны». И здесь Никарагуа, по словам ее президента, готова была следовать за США в их противостоянии СССР. Ради этого Сомоса требовал увеличения военной миссии США в Никарагуа.

Конечно, диктатору требовались не винтовки сами по себе (тем более что он был готов отдать американцам взамен такое количество устаревших образцов). В преддверии решающей схватки с оппозицией своему переизбранию Сомоса опять, как и в 1939 году, рассчитывал на публичную демонстрацию поддержки со стороны США.

Американские военные были готовы удовлетворить просьбу Сомосы, но госдепартамент полагал, что никакой угрозы военного нападения на Западное полушарие не существует и поэтому Никарагуа не имеет права получить винтовки по ленд-лизу. Американцы отделались почетной медалью, которой наградили Сомосу в марте 1945 года.

3 мая 1945 года Сомоса получил, наконец, ответное послание от нового президента США Трумэна. Свежеиспеченный хозяин Белого дома предлагал провести в ближайшем будущем американо-никарагуанские военные консультации в целях тесной координации оборонной политики обоих государств. После этого станет ясно, сколько оружия и какого типа реально требуется Никарагуа.

Американцы согласились помочь Сомосе в реорганизации национальной гвардии с целью увеличения ее личного состава до 4000 человек и превращения ее в полноценную регулярную армию со всеми видами оружия и боевой техники. С этой целью в страну была направлена постоянная военная миссия США.

12 июля 1945 года Сомоса выразил послу США Уоррену свое недовольство тем, как к нему относятся в Вашингтоне. На беседе присутствовал сын диктатора Луис, который в чине капитана национальной гвардии был военным атташе Никарагуа в столице Соединенных Штатов.

В духе времени американцы стали требовать от Сомосы ослабления диктатуры, гарантирования свободы прессы и освобождения политических заключенных. Но главное – в Вашингтоне были против выдвижения Сомосы на новый президентский срок в 1947 году, опасаясь, что это приведет к народному восстанию, типа гватемальской революции 1944-го.

Сомоса был вынужден пойти на попятную и объявил, что не будет участвовать в президентских выборах. Но при этом, естественно, диктатор хотел обеспечить победу на них своему ставленнику, который должен был просто функционировать в качестве местоблюстителя вплоть до следующих выборов.

На малопочтенную роль своей марионетки Сомоса выбрал ветерана либеральной партии, участника капитуляции 1927 года Леонардо Аргуэльо. В 1934-1937 годах Аргуэльо был сторонником Сакасы и противником Сомосы, но в 1947 году ему было уже 70 лет, и диктатор не ждал от него никаких неожиданностей.

Независимая либеральная партия и консерваторы выдвинули своим кандидатом Энока Агуадо. Напрасно Сомоса в январе 1947 года пытался через посольство США наладить контакт с лидером консерваторов Чаморро, чтобы договориться с ним о единой кандидатуре. Госдепартамент посоветовал Сомосе договориться с оппозицией самостоятельно. Не удалось Сомосе и представить Чаморро в Вашингтоне как «революционера», который намерен свергнуть власть насильственным путем.

Национальная гвардия, как всегда, блестяще справилась с «организацией» выборов 2 февраля 1947 года, и Аргуэльо был провозглашен победителем.

8 апреля Агуадо был принят в госдепартаменте, где он убедительно представил всю абсурдность никарагуанских «выборов». Однако в ответ лидер оппозиции услышал уже знакомые фразы о невмешательстве США во внутренние дела других государств. Не помогло и то, что Агуадо рассказал в Вашингтоне о совместных фотографиях Сомосы с Гитлером и Муссолини (которые диктатор велел изготовить с помощью фотомонтажа и повесить у себя в кабинете). Сомоса начисто отмел это как клевету в свой адрес. Диктатор предостерег, что, несмотря на слухи, он ни за что не уйдет с поста командующего национальной гвардией.

Однако, к удивлению Сомосы и большинства никарагуанцев, Аргуэльо проявил на посту президента определенную самостоятельность. Он стал пытаться назначать на командные посты не только друзей или родственников клана Сомосы и даже заговорил об отставке самого диктатора со всех постов. Аргуэльо позднее вспоминал, что когда он стал президентом, его поразили масштабы расхищения семьей Сомосы государственных средств. Например, из 100 закупленных в США за государственный счет тракторов 98 работали на предприятиях клана Сомосы. Сотни людей были оформлены как служащие государственных железных дорог, но на самом деле трудились на различных фирмах диктатора.

Аргуэльо был крайне удивлен и тяжелым финансовым положением страны, несмотря на благоприятную для Никарагуа внешнеэкономическую конъюнктуру военных лет. Государственный долг Никарагуа вырос в 1938-1945 годах с 15 до 29,2 миллиона кордоб. При этом доходы правительства тоже увеличились – с 7,5 до 63,7 (1937-1945 годы) миллиона кордоб. Куда делись все эти деньги, Аргуэльо не понимал.

В начале мая 1947 года Аргуэльо пожаловался американскому послу на давление, которое оказывает на него Сомоса. Последний требовал безусловного согласования с ним всех назначений в национальной гвардии. Аргуэльо смело заявил Сомосе, что делает это специально, чтобы народ Никарагуа понял, кто настоящий глава государства.

24 мая вечером Аргуэльо сообщил американскому послу, что намерен отправить Сомосу в отставку с поста командующего национальной гвардией. В качестве причины президент указал на циркулярные телеграммы Сомосы командирам гвардии, в которых говорилось: гвардия в опасности и следует выполнять приказы только Сомосы и никого больше. Сомоса обманул Аргуэльо, сказав ему, что в самом ближайшем будущем эмигрирует в США.

Неудивительно, что после этого Аргуэльо продержался в президентском кресле всего 25 дней. Утром 25 мая 1947 года Сомоса окружил президентский дворец танками, разбудил главу государства и объявил ему, что он низложен. Министр здравоохранения дозвонился до посольства США и попросил помощи. Ему ответили, что не могут ничего сделать по причине отсутствия инструкций из Вашингтона. Аргуэльо умолял посла США Бернбаума срочно прибыть в президентский дворец, но Сомоса не рекомендовал послу этого делать. По телефону Сомоса так объяснил Бернбауму свой очередной переворот: его, дескать, «приперли к стенке», и он был вынужден принять меры для защиты собственной жизни. В эти объяснения не поверили даже в госдепартаменте.

Когда американский военный атташе спросил Сомосу, что будет, если Аргуэльо не уйдет в отставку добровольно, тот улыбнулся и ответил: «В президентском дворце осталось мало еды». Сомоса с гордостью заметил, что «беспрецедентно» успешное проведение переворота является свидетельством его популярности в национальной гвардии.

26 мая 1947 года послушный Сомосе никарагуанский парламент объявил Аргуэльо сумасшедшим и отрешил его от должности. Американцам Сомоса говорил, что Аргуэльо связался с коммунистами и готовил переворот. Новым временным президентом был избран дядя жены Сомосы Бенхамин Лакайо Сакаса.

Ни администрация Трумэна, ни центральноамериканские государства не признали нового «президента», который за свою комплекцию получил в народе кличку «жирная марионетка».

Но Сомоса мастерски разыграл антикоммунистическую карту, используя уже начатую правительством США «холодную войну» против СССР в своих целях. 5 июля 1947 года Лакайо по указанию Сомосы запретил Никарагуанскую социалистическую партию (коммунистическую), на основании того, что ее члены исповедуют «экзотическую идеологию, запрещенную конституцией». Начались аресты коммунистов по всей стране. Лидеров партии сослали на остров Ометепе. При диктатуре Сомосы компартия уже никогда не выходила из подполья.

Сам Сомоса был немедленно назначен военным министром при сохранении поста командующего национальной гвардией.

Для утверждения своего господства Сомоса велел провести 3 августа 1947 года выборы в очередное Конституционное собрание. В этих «выборах» приняли участие менее 10 % никарагуанцев. Собрание избрало еще одним временным президентом еще одного дядю (теперь уже самого Сомосы) Виктора Романа-и-Рейеса, которому было уже 80 лет. Рейес должен был править четыре года, после чего предстояли новые выборы президента на шесть лет. Лакайо стал при Рейесе министром общественных работ.

Но реальным хозяином в стране оставался Анастасио Сомоса. Рейеса в народе звали просто TV (tio Victor – «дядя Виктор»).

Американцы быстро сменили гнев на милость и уже в 1948 году признали новый режим как ценного союзника в борьбе с мировым коммунизмом. Американская военная миссия в Никарагуа стала готовить хорошо вооруженные батальоны никарагуанской армии, которые могли бы воевать вместе с войсками США в горячих точках «холодной войны».

6 мая 1950 года «президент» Рейес скончался в США от сердечного приступа. На сей раз Сомоса не был готов довериться сомнительным политическим комбинациям или престарелым родственникам. Президентом он видел только себя.

При поддержке посольства США Сомоса заключил соглашение с лидерами консерваторов Карлосом Куадрой Пасосом и Эмилиано Чаморро (это соглашение назвали «пактом генералов»). Консерваторы соглашались поддержать кандидатуру Сомосы при условии, что их партия получит треть мест в парламенте. Как только Роман-и-Рейес умер, конгресс назначил Сомосу временным президентом, и в этом же мае 1950 года диктатор был «избран» президентом на шесть лет.

В апреле 1951 года государственный департамент подготовил меморандум о целях политики США в отношении Никарагуа. Эти цели формулировались следующим образом:

– «сохранять и развивать поддержку внешней политики США со стороны Никарагуа», особенно в отношении тех «мер безопасности», которые США предпринимают в Западном полушарии;

– «культивировать в никарагуанском народе» ясное понимание внешней политики США в целях выполнения первой задачи;

– содействовать формированию в Никарагуа «духа опоры на собственные силы» в экономическом и демократическом развитии (американцы не очень-то хотели помогать Никарагуа даже в обмен на поддержку своей внешней политики);

– защищать «легитимные интересы» США в Никарагуа.

При анализе ситуации в Никарагуа госдепартамент признавал, что Сомоса правит «авторитарно» с опорой на национальную гвардию и подавил в стране всю оппозицию. Однако Сомоса всегда поддерживал США, что, даже по мнению госдепартамента, отнюдь не способствовало росту его авторитета среди соотечественников. Американцы хотели также «осторожно» содействовать эволюции Никарагуа в сторону демократии, поскольку не хотели опираться в этой стране только на одного человека. Но в качестве оправдания тесного сотрудничества США с одиозной диктатурой Сомосы госдепартамент в своем анализе утверждал, что никарагуанцы сами ничего не хотят сделать для торжества демократии в стране.

В 50-е годы Никарагуа продолжала оставаться аграрной страной, ориентированной на внешний рынок. Послевоенное восстановление Европы, гонка вооружений и война в Корее способствовали росту мировых цен на сырье, что было благоприятно для никарагуанской экономики.

Однако если раньше экономика Никарагуа зависела в основном от экспорта кофе, то 50-е характеризовались резким ростом производства и экспорта хлопка. В 1951-1955 годах площадь земли под хлопчатником увеличилась в 10 раз. В северо-западных департаментах Чинандега и Леон производство хлопка выросло в 120 раз с 1949-го по 1955 год. В 1955-м хлопок впервые стал основным экспортным товаром Никарагуа. Если в 1949 году из Никарагуа было вывезено 379 тонн хлопка, то в 1955-м – 43 971 тонна.

Правительство при поддержке США активно кредитовало производство хлопка, в том числе закупку в тех же США сельскохозяйственных машин и пестицидов. Но кредиты в основном шли крупным олигархическим кланам, три из которых в 50-е годы контролировали всю экономику Никарагуа.

Первый клан был связан с американскими банками «Бэнк оф Америка», «Уэлсс Фарго» и «Ферст Нэшнл Бэнк оф Бостон». По имени первого банка клан неформально называли «группа БАНАМЕРИКА». В нем объединились традиционные богатые консервативные кланы Гранады. Эта олигархическая группа контролировала производство сахара, рома, говядины, кофе, имела большие вложения в розничную торговлю и внешнеторговые операции.

Другой олигархический клан был связан с «Никарагуанским промышленно-торговым банком» (Banco Nicaraguense de Industria y Comercio), поэтому его знали как «Группу БАНИК». Это были старейшие либерально настроенные кланы Леона, – традиционные соперники Гранады. Эта олигархическая группировка активно занималась хлопковым бизнесом, а также спекуляцией землей, строительством и заготовкой древесины.

Самым влиятельным олигархическим кланом была, естественно, семья Сомосы. Ее предприятия финансировались центральным банком, но был у семьи и собственный банк – «Банко Сентроамерикано». Сомоса в 50-е годы активно наращивал свою бизнес-империю, и американцы оценивали его состояние в 50 миллионов долларов. Диктатор обзавелся собственным портом на тихоокеанском побережье, который он назвал в честь себя – Пуэрто-Сомоса. Ему также принадлежала и национальная авиакомпания.

При этом все три олигархические группировки были тесно связаны друг с другом семейными и деловыми узами. Например, глава клана Чаморро и неформальный лидер консерваторов в Никарагуа Педро Хоакин Чаморро состоял в совете директоров «Никарагуанского торгово-промышленного банка», а его родственник Альфредо Пельяс Чаморро, которому принадлежал крупнейший в Центральной Америке сахарный завод, был связан с «Группой БАНАМЕРИКА».

Большую часть денег олигархи зарабатывали не за счет промышленного производства, а с помощью торговых операций, искусственно задирая цены. 24,7 % национального дохода Никарагуа в 50-е годы присваивал торговый капитал, и только 9,8 % – промышленный.

Внешняя торговля Никарагуа была ориентирована на США и западноевропейские страны. На Америку в 1951 году приходилось 56,5 % внешней торговли Никарагуа, на Великобританию – 15,4 %, на Мексику и страны Центральной Америки – 10,5 %.

Олигархические кланы совместно, при помощи связей в госаппарате, сгоняли крестьян с земли, чтобы пополнить свои латифундии, а заодно и резервуар дешевой рабочей силы. Только Сомосе и его семье, по разным оценкам, принадлежало от 10 до 20 % всей обрабатываемой земли в Никарагуа. По другим данным, личное состояние Сомосы уже в 40-е годы превышало 300 миллионов долларов и ему принадлежало до 50 % сельскохозяйственных земель.

В то же время среднемесячная заработная плата рабочего в Никарагуа в 1960 году не превышала 53,5 доллара США. Индивидуальное среднее потребление в Никарагуа составляло 11,1 % от американского уровня, причем доходы никарагуанцев в сравнении с американцами сокращались, а не росли. Если в 1955 году средний доход в Никарагуа равнялся 9,6 % от американского уровня, то в 1960 году – 8,8 %.

Из 330 тысяч человек трудоспособного населения Никарагуа в 1950 году 223,5 тысячи были заняты в сельском и лесном хозяйстве и только 37,5 тысячи – в обрабатывающей промышленности.

Средний никарагуанец потреблял в день к началу 60-х годов 2350 килокалорий, в том числе 59 г белков (костариканец соответственно – 2610 и 70; правда, положение населения в Сальвадоре, Гондурасе и Гватемале было еще хуже, чем в Никарагуа). Только 49 % подданных Сомосы были грамотными (в Коста-Рике – 86 %), и лишь 4,4 % никарагуанцев могли похвастаться полным средним образованием. Неудивительно, если учесть, что Сомоса тратил на образование в среднем 1,7 % национального дохода (Коста-Рика – 4,6 %). В 1952 году в средние школы ходили 5 тысяч никарагуанцев (население страны составляло примерно 1,2 миллиона человек).

На всю страну в 1953 году насчитывалось 24 больницы и 520 врачей, причем медицинское обслуживание было платным и поэтому недоступным для большинства населения.

С помощью бизнеса и сотрудничества в деле ограбления собственного населения Сомоса превратил некогда оппозиционных консерваторов в своих союзников. Казалось, что никакой оппозиции в Никарагуа уже нет.

Так же считал и сам Сомоса, который, уверовав в собственные силы, стал претендовать на роль регионального наместника США в Центральной Америке в качестве главного борца против «коммунистической угрозы». США каждый год в виде военной помощи предоставляли Никарагуа не менее 200 тысяч долларов, благодаря чему Сомоса превратил свою армию в самую сильную в Центральной Америке (в этом отношении с ним мог соперничать разве что его друг доминиканский диктатор Трухильо). Во время войны в Корее Сомоса предлагал американцам направить туда никарагуанский воинский контингент. С 1953 года Никарагуа была официально включена в Программу американской военной помощи.

При этом доля Никарагуа в экономическом потенциале Латинской Америки составляла в 1950 году 0,4 %, а в 1955-м – 0,5 %.

В 1954 году Сомоса принял самое активное участие в операции ЦРУ по свержению прогрессивного гватемальского президента Хакобо Арбенса. Арбенс не понравился американцам тем, что осмелился в ходе аграрной реформы национализировать за выкуп земли, принадлежавшие «Юнайтед Фрут». На территории поместья Сомосы в Эль-Тамариндо готовились специалисты связи для гватемальских контрреволюционеров. Никарагуанский остров Момотомбито был превращен в учебный лагерь ЦРУ. В Пуэрто-Кабесасе американцы тренировали диверсантов для действий против Гватемалы. Именно на территории Никарагуа формировались отряды ЦРУ, которые затем напали на Гватемалу.

Когда подготовленные ЦРУ наемники летом 1954 года вторглись в Гватемалу, представитель этой страны на заседании Совета Безопасности ООН Ариола заявил: «Нападение против Гватемалы финансировалось „Юнайтед Фрут Компани“, снабжалось правительством США оружием и пользовалось поддержкой со стороны президента Никарагуа Анастасио Сомосы».

В 1954-1955 годах Сомоса организовал вторжение реакционных костариканских эмигрантов в Коста-Рику с целью свержения реформистского правительства Фигереса.

«Вина» Фигереса состояла в том, что он отказался прибыть в Каракас на созванную США для осуждения гватемальского правительства Арбенса X конференцию Организации американских государств (ОАГ).

В январе 1955-го костариканские реакционные оппозиционеры и никарагуанские войска вторглись с территории Никарагуа в Коста-Рику. Фигерес пошел на уступки США, и никарагуанские войска ушли на свою территорию, передав урегулирование конфликта ОАГ. За исполнение роли регионального жандарма Сомоса 20 апреля 1954 года попросил США продать ему 12 новейших истребителей Ф-47 и четыре бомбардировщика Б-25. Эти самолеты превратили бы Сомосу в хозяина Центральной Америки, так как никарагуанская авиация смогла бы наносить удары по территории любой центральноамериканской страны.

Американцы предложили Сомосе истребители Ф-80 и бомбардировщики Б-26. Тогда Сомоса стал угрожать, что закупит самолеты в Швеции, как уже делал его друг Трухильо, и потребовал у американцев еще 60 танков и 7000 винтовок М-1 с семью миллионами патронов, а также четыре гаубицы калибром 105 мм. В конце концов, американцы продали требуемые винтовки и три истребителя Ф-47.

Однако 60 танков США предоставлять Сомосе не хотели, так как понимали, что для обороны Никарагуа от соседей столько боевой техники не нужно. Если бы Сомоса получил такое огромное (по меркам Центральной Америки) количество боевой техники, то это наверняка вызвало бы гонку вооружений со стороны всех соседей Никарагуа, особенно Коста-Рики.

В январе 1955 года посол Никарагуа в Вашингтоне потребовал «немедленно» продать его стране четыре истребителя Ф-51, чтобы противостоять четверке машин той же марки, которые Коста-Рика недавно купила в США. Мол, это личная просьба Сомосы, которому самолеты нужны для «обороны». Представитель Американского агентства помощи (АРА) Спаркс не выдержал и спросил, верит ли сам посол в то, что говорит. Как отмечает запись беседы в документах госдепартамента, «посол не смог дать ясного ответа».

В мае 1956 года США наконец-то дали согласие на поставку одержимому манией величия Сомосе четырех танков, но, как оказалось, это был последний успех диктатора. Первоначально Сомоса предложил, чтобы США продали через него десятки танков Израилю («как стране, борющейся с коммунизмом»), а в награду за посредничество дали бы ему бесплатно хотя бы 10 танков. Американцы отказались, на что Сомоса заметил: «Ну что же, игра окончена».

Диктатор и не подозревал, что его слова вскоре окажутся пророческими.

В 1955 году Сомоса в очередной раз изменил конституцию, чтобы дать себе возможность снова баллотироваться в президенты в 1956-м. Заявление о намерении вновь стать президентом Никарагуа Сомоса сделал в городе Окоталь, где Сандино в 1927 году дал первый бой американским интервентам (свое выступление диктатор назвал «клич Окоталя»). Когда диктатор в феврале 1956 года посетил Леон, его не впечатлили рисунки с черепом и перекрещенными костями и огромные надписи «Смерть Сомосе!» на стенах.

Еще в 1954 году старинный враг Сомосы Эмилиано Чаморро и его родственник, редактор газеты «Ла Пренса» Педро Хоакин Чаморро пытались убить диктатора. Бывшие военнослужащие национальной гвардии решили устроить 4 апреля засаду на Панамериканском шоссе. Однако один из участников заговора оказался предателем. Покушение провалилось, и его организаторов посадили в тюрьму, где жестоко пытали. Некоторых заговорщиков просто казнили без всякого суда.

Сомоса прочно контролировал правительство, расставлял на ключевые посты своих родственников. Зять Сомосы был послом в Вашингтоне, два племянника супруги («доньи Сальвадоры») – послом в Мексике и министром иностранных дел, ее брат – министром здравоохранения и президентом электроэнергетической компании. Старший сын Сомосы Луис был спикером конгресса, что означало, что именно он станет главой государства, если с отцом что-нибудь случится. Второй, любимый сын Сомосы Анастасио-младший (по кличке «тачито» – «маленький мерзавец») командовал военной академией, а фактически и всем репрессивным аппаратом. Дядя Сомосы заведовал телефонной и телеграфной связью.

Портрет своей дочери Лилиан Сомоса распорядился поместить на денежных купюрах. Многие никарагуанцы подрисовывали Лилиан усы или писали под портретом «пута» («шлюха» по-испански).

13 мая 1929 года в городе Леоне родился Ригоберто Лопес Перес. Юноша любил стихи и уже в 17 лет написал свою первую поэму «Признание солдата». Чуть позже Лопес научился играть на виолине и стал писать романтические и лирические песни. В 1952 году Лопес эмигрировал в Сальвадор, где одно время работал коммивояжером, продавая грампластинки. Потом он поступил на государственную службу, став санитарным инспектором. Лопес был членом независимой либеральной партии и ненавидел Сомосу. По некоторым данным, он получил в Сальвадоре военную подготовку при помощи бывших солдат национальной гвардии.

При покушении на диктатора в апреле 1954 года погибло двое друзей Лопеса, и он решил отомстить. 17 сентября 1956 года Лопес приехал в Манагуа, откуда поездом добрался до родного Леона. Он знал, что 21 сентября Сомоса будет присутствовать на торжественном вечере в «Рабочем доме», который организовали проправительственные профсоюзы. Перед уходом из дома в этот день юноша читал матери свои стихи, а затем, надев белую рубашку и голубые брюки, сказал, что хочет умереть, одетый в цвета национального флага. Проникнуть на вечер Лопес смог с помощью брата своей невесты, журналиста Армандо Селайи.

Вечер окончился балом, на котором довольный, выпивший шампанского Сомоса милостиво разглядывал красивых девушек – это была его слабость. Около 23:30, когда диктатор уже собрался уходить, Лопес в танце с одной из дам приблизился к нему и выстрелил пять раз из револьвера «смит и вессон». Три пули попали в цель, и на Лопеса сразу же обрушился град выстрелов со стороны личной охраны диктатора. Уже лежа на полу, истекая кровью, Лопес перед смертью успел сделать еще один выстрел и попал диктатору в пах. Две другие пули задели легкое и позвоночник.

Сандино был отомщен, и его убийце тоже было суждено погибнуть от пули.

В Никарагуа было немедленно объявлено осадное положение, была прервана телефонная и радиосвязь с внешним миром (за исключением сообщений американского посольства, которое проинформировали о покушении уже через час). Американский посол немедленно направился в Леон.

Однако Сомоса был жив, хотя и испытывал нестерпимую боль. Его быстро перевезли в госпиталь в Манагуа, и рядом с палатой диктатора поселился американский военный атташе. В Вашингтоне сначала хотели прислать бригаду лучших врачей, но потом (23 сентября) переправили Сомосу в американский военный госпиталь в зону Панамского канала. Все эти меры принимались по личному указанию президента США Эйзенхауэра.

Но американские хирурги не спасли Сомосу. 29 сентября 1956 года он умер. В своем соболезновании президент США подчеркнул, что Сомоса скончался от «руки подлого убийцы».

Между тем «подлый убийца» Лопес сначала хотел казнить Сомосу 14 сентября на мероприятии по случаю 100-летия одного из сражений, но отказался от этого, узнав, что на празднике будет много молодежи: он не хотел, чтобы собравшиеся пали жертвами произвола национальной гвардии.

Никарагуанская официальная печать сообщала, что мимо гроба Сомосы прошли тысячи людей. Но на самом деле многие никарагуанцы просто хотели убедиться, что ненавистный диктатор действительно мертв.

Газета чилийских коммунистов «Эль Сигло», пожалуй, верно оценила царившие в Вашингтоне после смерти Сомосы настроения: «Понятно, почему Вашингтон так разъярен в связи с кончиной генерала Сомосы. На звездном знамени Соединенных Штатов Америки стало одной звездой меньше. От выстрелов молодого патриота Лопеса Переса задрожали все тираны, состоящие на службе у госдепартамента и североамериканских монополий».

Но 24 сентября, когда «Тачо» еще лежал в американском госпитале, начальник центральноамериканского отдела госдепартамента Нил подготовил для заместителя госсекретаря по Латинской Америке Работтома секретный меморандум. Документ содержал оценки перспектив развития Никарагуа. В нем отмечалось, что смерть или паралич Сомосы создаст в Никарагуа вакуум власти, так как сама эта власть была крайне централизована и замкнута на одного человека. Вице-президента в Никарагуа не было, а парламент играл роль учреждения, «штампующего решения Сомосы». Старший сын диктатора полковник Луис Сомоса был «номинальным главой» этого учреждения. «Полковник Анастасио Сомоса-младший (Тачито), младший сын. Ныне стал временным исполняющим обязанности командующего национальной гвардией, а также ВВС. Говорят, что его не любят большинство офицеров и прочих граждан. Луис в последнее время стал больше интересоваться политикой, хотя в целом он предпочитал бизнес и сельское хозяйство. В случае полного переворота под угрозой окажется вся семья Сомосы». Поэтому кто-либо из членов семьи, согласно анализу госдепартамента, просто обязан был стать президентом.

Однако американцы были убеждены, что национальная гвардия является «солидной основой» господства клана Сомосы.

Оппозицию в госдепартаменте считали «неопределенной силой». Понимая, что консервативная партия явно без энтузиазма отнесется к перспективе шестилетнего правления еще одного президента-Сомосы, равно как и независимые либералы, Нил совершенно справедливо отмечал, что большая часть членов этих партий занимаются бизнесом и поэтому политически индифферентны. Никарагуанская оппозиция, говорилось в меморандуме, расколота и не имеет общей программы. «Есть некоторые данные, что никарагуанские коммунисты проникли в отдельные оппозиционные группы или что экстремисты обратятся к коммунистам за содействием». Под экстремистами американцы понимали бывших офицеров национальной гвардии, перешедших в оппозицию к клану Сомосы и стремившихся физически уничтожить всех представителей клана (например, бывшего полковника гвардии Мануэля Гомеса Флореса).

27 сентября 1956 года специальный документ «Перспективы политической стабильности в Никарагуа» подготовило и разведсообщество США. Американская разведка пришла к следующим выводам.

«1. Если президент Сомоса выздоровеет и вернется к исполнению своих обязанностей, то его режим может продержаться у власти неопределенное время, хотя, наверное, политическое недовольство в Никарагуа будет нарастать.

2. Если президент Сомоса умрет или будет неспособен выполнять свои обязанности, то Луис Сомоса, его сын и юридически оформленный преемник, по-видимому, будет принят (обществом) в качестве временного президента при условии скорейших выборов… Решающей будет позиция гвардии.

3. Согласно нынешним данным, сомосисты попытаются заменить Луисом Сомосой его отца в качестве кандидата либеральной партии на пост президента и выбрать его в той же манере, в которой они выбрали бы его отца… Сомоса не станет столь же сильным президентом, как его отец, но почти наверняка сумеет сохранять свои позиции, пока будет пользоваться сплоченной поддержкой гвардии».

Что касается оппозиции, американская разведка отмечала рост недовольства в рядах консерваторов и даже предполагала, что те намечали на февраль 1957 года «революцию» против Сомосы и были удивлены неожиданным для них покушением на диктатора. Серьезным фактором, по мнению американцев, могла оказаться независимая либеральная партия, показавшая свою силу на выборах 1947 года. «Запрещенная коммунистическая партия, у которой в Никарагуа менее 200 членов, не всегда была последовательно против Сомосы. Некоторые коммунисты, как известно, входят в просомосовский рабочий фронт, другие принадлежат к антисомосовскому рабочему фронту».

Следует отметить, что Никарагуанская социалистическая партия в то время работала в легальных организациях (в том числе и в профсоюзах), чтобы вести в них политическую пропаганду против диктатуры. Других возможностей у коммунистов просто не было. Ведь если консерваторы и независимые либералы формально существовали вполне легально, то компартия была запрещена.

Американская разведка описывала Анастасио Сомосу-младшего (официально употребляя кличку «Тачито») как «склонного к насилию, импульсивного и высокомерного человека, не очень популярного в гвардии».

В день смерти Анастасио Сомосы 29 сентября 1956 года никарагуанский конгресс единогласно утвердил его сына Луиса Сомосу временным президентом. Американцы убедили Луиса и «Тачито» отказаться от массовых репрессий, хотя последний к ним явно склонялся.

Либералы послушно выдвинули Луиса Сомосу кандидатом в президенты на съезде в Леоне. При этом в городе были введены драконовские меры безопасности, а всю церемонию выдвижения в городском театре свели до минимума – она длилась менее часа, после чего Луис Сомоса спешно отбыл в Манагуа.

«Выборы» потрясли даже уже привыкших к фальсификациям никарагуанцев. Сомоса-младший набрал в феврале 1957 года 450 тысяч голосов. Например, в местечке Блуфф он получил 503 голоса, хотя все население там (включая несовершеннолетних) составляло 158 человек.

Новый президент Луис Сомоса Дебайле родился 18 ноября 1922 года в Леоне. В 1940 году он вступил в национальную гвардию и к моменту смерти отца был полковником. В 1944-1945 годах служил военным атташе Никарагуа в Вашингтоне. Луис женился на костариканке Исабель Уркуйо (причем по любви, а не по расчету), и у них было шесть детей.

Первоначально Луис Сомоса по совету американцев решил немного разрядить ситуацию в стране. Была ослаблена цензура печати, из тюрем выпустили политзаключенных. В 1958 году университет Леона перестал быть государственным и получил статус автономного. США всячески поддерживали «либерализацию» в Никарагуа, и в июле 1958 года Никарагуа в знак особого внимания посетил Милтон Эйзенхауэр – младший брат президента США. Американцы вздохнули с облегчением, когда визит Эйзенхауэра-младшего в Центральную Америку прошел без инцидентов. Ведь незадолго до этого вице-президента США Никсона в Каракасе забросали яйцами.

Еще 27 мая 1958 года директор ЦРУ Даллес назвал высокой вероятность антиамериканских демонстраций по случаю визита Эйзенхауэра в Панаме и Гватемале. При этом Даллес вынужден был признать, что антиамериканские проекты скорее отражают настроения широких слоев населения, нежели взгляды изолированных коммунистических групп.

Американский посол 20 мая 1958 года сообщил из Манагуа: он верит, что «доктора Эйзенхаура» (на самом деле докторской степени у брата президента не было) удастся уберечь от слишком явных проявлений невежливости о стороны местного населения. Однако любые публичные дебаты, по мнению посла, только заставили бы Эйзенхаура занять оборонительные позиции и укрепили антиамериканские настроения в стране.

В духе времени Милтон Эйзенхауэр встретился в Никарагуа не только с Сомосой, но и с представителями оппозиционных партий. В это время никарагуанские студенты активно протестовали против планов присвоения Эйзенхауэру звания почетного доктора.

Луис Сомоса позиционировал свой режим как «мост к демократии», и некоторые никарагуанцы в это даже поверили.

Но к началу 1959 года американцы стали получать сведения о готовящемся покушении на Луиса Сомосу. В стране то и дело возникали мелкие вооруженные группы самой разной политической окраски, пытавшиеся поднять восстание против режима. Пока национальная гвардия успешно и быстро подавляла партизанское движение в зародыше.

1 января 1959 года все в одночасье изменилось. В этот день в Гавану вошла победоносная Повстанческая армия во главе с Фиделем Кастро. Был свергнут режим кубинского диктатора Фульхенсио Батисты – друга семьи Сомосы, которого никарагуанская диктатура активно поддерживала оружием. Кастро, прекрасно это знавший, заявил: «Батиста получает постоянную помощь от Соединенных Штатов, как неспоредственно из США, так и через Трухильо и Сомосу». 9 ноября 1958 года, всего за два месяца до победы революции на Кубе, Сомоса отправил Батисте партию оружия. У Батисты кончались снаряды для 37-миллиметровых танковых пушек, и по его просьбе уже на следуюющий день Сомоса самолетом прислал 4 тысячи снарядов. Помощь никарагуанского диктатора была для Батисты жизненно важной, так как США с 1956 года формально не поставляли на Кубу оружие. Без Сомосы армия Батисты не смогла бы продержаться до января 1959 года.

Всего Сомоса направил своему другу Батисте 40 американских БТР Т-17 (сам Сомоса купил их для Батисты в Израиле; именно эти бронемашины имели на вооружении 37-миллиметровые пушки) с 90 пулеметами, 16 тысяч 37-миллиметровых снарядов, напалмовые и осколочные бомбы крупного калибра, а также миллион патронов калибра 7,62 мм. БТР Т-17 были главной ударной силой Батисты в борьбе против Повстанческой армии Кастро.

Консервативная оппозиционная никарагуанская газета «Ла Пренса» сообщала, что победа кубинского народа «была встречена как праздник по всей республике, особенно в Манагуа, где целый день запускали фейерверки и петарды». На улицы столицы вышли молодежные группы консерваторов, независимых либералов и просто противников режима, которые скандировали «Да здравствует свобода!», «Да здравствует Фидель!», «Да здравствует свободная Куба!». Демонстрация была разогнана национальной гвардией. Симпатии к кубинцам были настолько сильны, что демонстрации состоялись даже в мелких городах и поселках.

Никарагуанская молодежь увидела для себя пример, убедилась, что народ может победить в вооруженной борьбе даже самую сильную армию самой жестокой диктатуры. Например, 10 января 1959 года «Ла Пренса» сообщала из одного из самых консервативно настроенных городов страны: «С самых ранних часов утра 1 января отмечался радостный, преисполненный энтузиазма обмен мнениями между многочисленными консерваторами и оппозиционными либералами, когда они узнали о падении деспота Батисты и окончательной победе благородного дела героя Фиделя Кастро, знаменосца справедливости и демократии».

Десятки никарагуанцев отправились в Гавану, чтобы своим глазами увидеть торжество революции и заручиться поддержкой кубинцев для свержения собственной диктатуры. Однако среди них было немало бездельников и авантюристов. Так, никарагуанец Честер Лакайо выдавал себя за командующего повстанческой армией и записывал в нее всех желающих за пять долларов. Набрав определенную сумму, он бежал в США, где обвинил Кастро в подрывной деятельности в Латинской Америке.

Но среди попавших тогда на Кубу никарагуанцев был и один серьезный не по годам молодой человек, которому предстояло сыграть решающую роль в свержении диктатуры клана Сомосы.

Как и Аугусто Сандино, Карлос Фонсека Амадор был незаконнорожденным ребенком. Он появился на свет в Матагальпе 23 июня 1936 года. Его мать, Августина («Тина», как звали ее подруги) Фонсека была поденщицей и служанкой. Один из двух двухэтажных домов в Матагальпе принадлежал отцу ребенка, богатому кофейному плантатору Фаусто Амадору Алеману, который никак не участвовал в воспитании сына.

Репутация у Августины Фонсеки была ужасной. Работая горничной в отеле, она родила двойню – по слухам, от лейтенанта американской оккупационной армии Пеннингтона. Один из близнецов, Карлос, умер, и в его честь мать назвала другого сына, о котором и идет речь в этой книге. Говорили, что Тину бог наказал дважды, создав ее очень бедной и очень красивой. После Карлоса Тина родила еще трех детей от разных отцов, но никогда не была замужем и не имела собственного крова. Обычно она жила у своей тетки Изауры, которая была ненамного ее старше. Изаура время от времени выкидывала Августину с детьми из дома за «аморальное поведение», но потом жалость брала свое, и она сменяла гнев на милость. Комната, которую Изаура сдавала племяннице за пять долларов в месяц, не имела даже нормально закрывающейся двери, и дверь приходилось подпирать кроватью.

С ранних лет Карлос видел страдания матери, которую бросал очередной мужчина, не желавший брать ее в жены из-за бедности. На протяжении всей своей жизни Карлос Фонсека Амадор всегда подчеркнуто уважительно относился к женщинам, и терпеть не мог распространенного в никарагуанском обществе «мачизма». В ранние юношеские годы он избегал случайных сексуальных связей именно потому, что боялся причинить женщинам душевную боль. При этом Карлос был красивым высоким юношей с нехарактерной для большинства населения бледной кожей и голубыми глазами.

Карлос был единственным из детей Августины, кто смог получить полное среднее образование, – в 1950 году она сумела устроить сына в единственную государственную гимназию Матагальпы. Он, как мог, помогал своей задавленной тяжелой работой матери, продавая после школы газеты. В 1960 году Карлос написал отцу письмо с просьбой помочь Августине: «Бедная женщина, которая до сих пор в своей жизни не жила в собственном доме. Она всегда была рабыней на кухне у тех, на кого она работала, и кухня была единственным домом, который я знал… Я надеюсь, Вы вспомните, что она ничего не знала в жизни, кроме грусти, и поэтому она очень страдает, когда на нее презрительно смотрят». Однако Карлос зря наделся на великодушие отца – тот (получивший образование в США) не дал матери своего ребенка ни цента.

В начале 50-х годов Карлос, активно интересовавшийся политикой, участвовал в собраниях консервативной партии. Однако консерваторы не казались ему истинными революционерами, поскольку были богатыми людьми.

В поисках ответа на волновавшие его вопросы, прежде всего, причины столь несправедливого устройства общества Карлос Фонсека обратился к марксизму. Он пытался найти в магазинах любую марксистскую литературу. Его друг Рамон Гутьеррес дал ему почитать «Манифест Коммунистической партии» на французском языке, а также несколько произведений Мао Цзедуна на испанском. Эти книги Рамон привез из Гватемалы, где у власти стоял прогрессивный президент Хакобо Арбенс (позднее свергнутый США при помощи Сомосы). Гутьеррес, Фонсека и Франсиско Буитраго организовали в гимназии в 1954 году «Культурный центр», который начал издавать оппозиционный журнал «Сеговия».

Журнал привлек внимание консервативной «Ла Пренсы», сообщившей, что «красные пустили корни в Матагальпе».

Неудивительно, что вскоре Фонсека стал членом запрещенной компартии – Никарагуанской социалистической партии.

Блестяще окончив гимназию, Карлос Фонсека в 1956 году поступил в университет в Леоне и стал изучать юриспруденцию. Он поражал своих однокашников тем, что не пил, не курил и не увлекался девушками. Его обычно можно было видеть с книгами под мышкой. Фонсека создал в университете первую и единственную коммунистическую студенческую ячейку в стране и стал главным редактором университетской газеты. В ячейку входил Томас Борхе – участник студенческих протестов 1944 года.

Оппозиционные настроения «красного» Карлоса были всем известны, и после покушения на Сомосу в сентябре 1956 года он был арестован вместе с сотнями оппозиционеров по всей Никарагуа. Его продержали в тюрьме два месяца. Как и большинство коммунистов, Фонсека осудил теракт Лопеса Переса, считая, что диктатуру можно свергнуть только путем массовой политической борьбы трудящихся.

В 1957 году Карлос Фонсека был направлен компартией в качестве делегата на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москву (он посетил также ГДР). Он был потрясен жизнью в Советском Союзе и после возвращения написал восторженную книгу «Никарагуанец в Москве». В 1958-м она была издана Никарагуанской социалистической партией с предисловием генерального секретаря Мануэля Переса Эстрады. Фонсека убедился, что социализм в короткие сроки может превратить отсталую аграрную страну в передовую сверхдержаву. Именно таким путем, по мнению Карлоса, и должна была идти Никарагуа. Он подчеркивал, что вопреки распространенному мнению русские не скрывают своих ошибок и открыто пишут о них в газетах. Интересно, что Фонсека не принял критику Сталина со стороны Хрущева, отметив, что Сталину поставили много памятников, а «Никите» ни одного.

16 декабря 1957 года, по возвращении из СССР, Фонсеку арестовали в аэропорту Манагуа и отобрали у него фотоаппарат и книги.

Книгу Фонсеки по поручению компартии редактировал Родольфо Ромеро, который боролся в Гватемале в 1954 году против организованного ЦРУ переворота. Он рассказал Фонсеке, что познакомился там с молодым аргентинским врачом Эрнесто Геварой, которого он научил стрелять из автомата.

Фонсека активно продавал свою книгу во время митингов, на железнодорожных станциях и на городских площадях. Он даже послал по почте один экземпляр Сомосе, требуя вернуть отобранные у него книги.

В июле 1958 года Фонсека организовал в университете протестное движение против присуждения Милтону Эйзенхауэру степени почетного доктора. В октябре 1958-го он принял активное участие в первой в истории Никарагуа общенациональной студенческой забастовке, участники которой требовали немедленного освобождения всех студентов, арестованных после покушения на Сомосу, в том числе и друга Фонсеки Томаса Борхе. 15 октября Луис Сомоса принял делегацию студентов, в которую входил и Карлос Фонсека. Видимо, визит не прошел бесследно, так как в ноябре Фонсеку снова арестовали без объяснения причин, правда, на сей раз отпустили довольно быстро.

В том же 1958 году ветеран сандинистского движения 68-летний генерал армии Сандино Рамон Раудалес организовал вооруженную группу из 25 человек (в основном студентов), назвав ее Революционной армией Никарагуа. Как и сандинисты в свое время, бойцы армии дали клятву бороться против диктатуры Сомосы не на жизнь, а на смерть. Помимо политических требований (образование коалиционного консервативно-либерального правительства) армия Раудалеса выступала за аграрную реформу, национализацию иностранных горнорудных предприятий и экспроприацию имущества клана Сомосы. Борьба отряда Раудалеса длилась 45 дней, и партизанам даже удалось сбить самолет национальной гвардии. Но 18 октября 1958 года Раудалес погиб в бою в горах под Матагальпой, и его отряд распался и отошел в Гондурас.

После кубинской революции Фонсека организовал в марте 1959 года движение «Никарагуанская демократическая молодежь», которое официально не примыкало ни к одной из партий, что было новым для Никарагуа.

В мае 1959 года Комитет гражданских действий, в котором объединились основные оппозиционные партии, предъявил Сомосе требование уйти в отставку, не дожидаясь окончания срока полномочий в 1963 году. 1 июня 1959-го в Манагуа началась всеобщая забастовка протеста против диктатуры. Таких массовых акций протеста Никарагуа при Сомосе еще не знала. Были закрыты банки, магазины и даже государственные учреждения.

Одновременно консерваторы попытались свергнуть Сомосу вооруженным путем. С декабря 1958 года они готовили в Коста-Рике вторжение на территорию Никарагуа с помощью бывщих офицеров национальной гвардии. 31 мая 1959 года на самолете ДС-46 из Коста-Рики прилетела первая вооруженная группа повстанцев в количестве 62 человек. Группа высадилась в местечке Моллехонес (департамент Чонталес). Одну из «колонн» (отрядов) группы возглавлял Педро Хоакин Чаморро. Партизан обнаружили через два часа и обстреляли с воздуха с помощью двух полученных из США самолетов «мустанг». Партизаны отступили в горы, но 10 июня практически без боя сдались национальной гвардии.

Другая группа консерваторов (51 человек) приземлилась в районе Олама (департамент Боако) 1 июня. Их самолет застрял в грязи и был уничтожен национальной гвардией с воздуха.

Высадка должна была совпасть с объявленной оппозицией всеобщей забастовкой, которая, как надеялись консевраторы, перерастет в вооруженное восстание. Но этого не случилось.

Партизаны 15 дней бродили по горам, и местные крестьяне снабжали их продуктами. В боях с национальной гвардией партизаны смогли убить трех солдат противника, сами потеряв одного человека. После этого их постигла участь первой группы. Арестованных доставили в Манагуа и приговорили к восьми годам тюрьмы.

Интересно, что консерваторы не получили помощи на Кубе, так как принявший их Че Гевара усомнился в их революционном настрое. После этого они обратились за содействием к послу США в Коста-Рике, который обещал помочь при условии, что Сомосу свергнут быстро и без лишнего кровопролития. К повстанцам хотел присоединиться один из будущих лидеров сандинисткой революции Томас Борхе, но взгляды консерваторов были для него слишком буржуазными. Другого будущего лидера сандинистской революции, Хермана Помареса, отвергли за радикальные взгляды сами консерваторы.

Начать вооруженное восстание против Сомосы решила и коммунистическая партия. Ее активисты прошли подготовку на Кубе, где в феврале 1959 года побывал и Карлос Фонсека. При возвращении в Никарагуа, 2 апреля 1959-го, он был арестован и на вертолете депортирован в Гватемалу. Там он вступил в контакт с Комитетом освобождения Никарагуа, который поддерживали кубинцы.

Че Гевара доверил формирование партизанской армии Никарагуа бывшему офицеру национальной гвардии Рафаэлю Сомаррибе, который долгое время жил в эмиграции в США. Формировавшийся при содействии кубинцев в Гондурасе партизанский отряд получил наименование «Бригада имени Ригоберто Лопеса Переса». К ней и присоединился Карлос Фонсека, хотя Сомаррибе он не доверял.

Бригада (примерно 55 человек, в том числе и кубинцы) сконцентрировалась на никарагуанской границе неподалеку от местечка Чапарраль. Посольство США в Гондурасе немедленно потребовало от правительства этой страны силой разоружить партизан и не допустить их вторжения на никарагуанскую территорию. 24 июня 1959 года национальная гвардия Никарагуа и гондурасская армия совместно напали на лагерь партизан и разгромили бригаду. Были убиты девять человек, остальных взяли в плен. Карлос Фонсека получил опасное ранение в правое легкое.

События в Чапаррале ознаменовали разрыв Фонсеки с никарагуанскими коммунистами. Его исключили из партии за «авантюризм» и «партизанщину» (есть версия, что Фонсека сам вышел из компартии). Это не означает, что коммунисты были против вооруженной борьбы как таковой. В конце 1960 года они провели в подполье свой VII съезд и пришли к следующим выводам: «Без вооруженного восстания народа, возглавляемого и руководимого независимой партией рабочего класса Никарагуа, освободительная революция невозможна».

Однако, в отличие от кубинцев и нетерпеливой молодежи типа Фонсеки и его друзей, коммунисты считали, что вооруженное восстание надо подготовить кропотливой повседневной политической пропагандой, чтобы вовлечь в него десятки тысяч, а не десятки людей. Но многие молодые люди в Латинской Америке того времени, включая Карлоса Фонсеку и Эрнесто Че Гевару, полагали, что коммунистические партии закостенели в своей повседневной мелочной борьбе и не способны на революционный порыв. Фонсека, например, упрекал компартию в «экономизме», то есть увлечении борьбой за улучшение повседневных условий труда рабочих.

Пока, однако, сбывались как раз прогнозы коммунистов. Партизанские группы в Никарагуа (которых в 1958-1959 годах насчитывалось несколько десятков) не встретили поддержки населения, так как это самое население зачастую и не знало, за что партизаны борются. Напротив, многие крестьяне принимали партизан за спецподразделения национальной гвардии и старались держаться от них подальше. Другие даже сообщали национальной гвардии о месте расположения отрядов.

В 1967 году с этим же столкнется и сам Че Гевара в Боливии – и за горький урок ему придется заплатить жизнью.

23 июля 1959 года в Леоне состоялась крупная студенческая демонстрация в поддержку бойцов Бригады Ригоберто Переса Лопеса с требованием отпустить пленных партизан, в том числе и популярного студенческого лидера Фонсеку. К демонстрации присоединилось около трех тысяч человек. Но национальная гвардия расстреляла мирную демонстрацию, убив четверых студентов и двух случайных прохожих. Около сотни демонстрантов были ранены. Зверский расстрел вызвал волну возмущения в стране, и участников протестного движения по аналогии с событиями 1944 года стали называть «поколением 1959 года» или «поколением 23 июля». Именно этому поколению и было суждено свергнуть диктатуру клана Сомосы.

24 июля хоронить погибших студентов (которым было от 17 до 21 года) на улицы Леона вышли уже 12 тысяч человек. Университет объявил забастовку с требованием убрать национальную гвардию с территории вуза. Правительству пришлось с этим согласиться, и 31 августа работа университета возобновилась.

В сентябре 1959 года Фонсеку выпустили из гондурасского госпиталя и отправили на Кубу. В Никарагуа некоторые газеты успели сообщить, что он умер. Состояние Фонсеки действительно было крайне тяжелым. В самолете он лежал на носилках и харкал кровью.

На Кубе Фонсеку подлечили, и он занялся изучением деятельности Сандино, так как искал того героя никарагуанской истории, который мог бы поднять народ страны на восстание уже одним своим именем. До этого Фонсека как истинный коммунист считал Сандино незрелым мелкобуржуазным революционером, который не смог соединить борьбу за национальную независимость с борьбой за социальный прогресс.

Карлос Фонсека хотел найти общий знаменатель, который мог бы объединить максимально возможное число никарагуанцев для вооруженной борьбы против Сомосы. Политическое образование масс методами повседневной пропаганды марксизма, как это предлагали коммунисты, казалось Фонсеке очень долгим и, главное, тяжелым в условиях диктатуры процессом. Половина населения страны не имела среднего образования, и понять Маркса таким людям было трудно. Напротив, имя Сандино знали все. Как бы к нему ни относились, он был героем вооруженной борьбы против самой сильной державы мира, и это вселяло в любого никарагуанца чувство гордости.

Именно имя Сандино Фонсека и решил сделать знаменем общей борьбы против клана Сомосы, тем более что в этом случае эта борьба приобретала понятный каждому характер священного возмездия за подлое убийство национального героя.

При этом Фонсека, оставаясь по убеждениям коммунистом, прекрасно понимал и значение политической пропаганды. Но, в отличие от компартии, он считал, что лучшим средством этой пропаганды станет вооруженная борьба под знаменем Сандино. Фонсека думал, что Сандино – это не столько набор готовых идей для политической программы, сколько символ, «тропа», по которой массы никарагуанцев можно привести на сторону социализма.

Фонсека стал писать популярные краткие статьи о Сандино и его заслугах, так как в Никарагуа во время диктатуры имя Сандино старались предать забвению и многие (особенно молодежь), кроме имени, о нем ничего не знали. При этом Фонсека подчеркивал, что Сандино был не просто борцом за национальную независимость, но и социальным революционером. Одна из статей так и называлась: «Сандино – партизан-пролетарий». В этой статье Фонсека сравнивал Сандино с тогдашним кумиром латиноамериканской молодежи Че Геварой: «Эрнесто Че Гевара, Аугусто Сесар Сандино – это герои партизанской борьбы, которая приведет народы – жертвы империализма к тому, что они станут подлинными хозяевами своих стран. Сандино – рабочий, выходец из крестьянской семьи…»

Побыв на Кубе, Фонсека отправился в Венесуэлу и Коста-Рику, где 20 февраля 1960 года от имени студенческой молодежи подписал программу созданного единого фронта никарагуанской оппозиции (Единый фронт Никарагуа – испанская аббервиатура ФУН). Его арестовали и депортировали в Мексику. Вернувшись в Никарагуа, Фонсека стал организовывать демонстрации в Манагуа и Леоне, которые должны были пройти 23 июля в память о первой годовщине расстрела демонстрации 1959 года. Его снова арестовали и выслали в Гватемалу.

Не сидели без дела и коммунисты. 7 июня 1960 года в Никарагуа прошла забастовка на обувной фабрике «Ла Калифорниа». Стачечники впервые в истории страны заговорили о неолбходимости заключения с ними коллективного договора. В июне – июле бастовали несколько тысяч строительных рабочих.

От рабочих не отставала и молодежь. 2 сентября 1960 года Никарагуа сотрясла всобщая забастовка студентов. Национальная гвардия убила в тюрьме одного из лидеров студенческого движеяни Аякса Дельгадо, и его похороны 5 сентября превратились в мощную демонстрацию против режима.

В ноябре 1960 года в горах Сеговии боролся с Сомосой отряд партизан под командованием полковника Эриберто Рейеса, бывшего заместителя Сандино. 11 ноября партизаны попытались захватиить Хинотегу. Бой продолжался несколько часов.

В том же месяце при помощи Томаса Борхе Фонсека нелегально чрез Коста-Рику снова вернулся на родину. В это время Луис Сомоса в ответ на непрекращающиеся демонстрации и стычки с партизанами объявил в стране осадное положение. Консерваторы (в основном молодежь) ответили на это вооруженными нападениями на национальную гвардию в ряде городов. Сомоса попросил США о содействие против «кубинского вторжения», и американцы направили к атлантическому побережью Никарагуа авианосец с 72 самолетами на борту.

В начале 1961 года коммунисты стали готовить кадры для партизанского движения среди никарагуанцев, которые работали на банановых плантациях в Коста-Рике. Однако партия была на распутье в том, что касалось тактики борьбы против диктатуры. Было ясно, что до сих пор национальная гвардия легко разбивала малочисленные партизанские группы самой разной политической окраски потому, что население не было готово умирать с оружием в руках. В этих условиях коммунисты решили создать легальный оппозиционный фронт, чтобы победить Сомосу или его ставленника на выборах 1963 года. Возмущение людей более чем вероятными фальсификациями на этих выборах предполагалось использовать для массовых акций против диктатуры (демонстраций, забастовок), которые могли бы перерасти в восстание.

В марте и апреле 1961 года при участии коммунистов были организованы забастовки полиграфистов и медицинских работников. Но настоящей пощечиной клану Сомосы была стачка на его «фамильном» траспортном предприятии «Маменик Лайн» в октябяре 1961-го.

Действуя в рамках легальной Партии республиканской мобилизации, коммунисты смогли в начале 1962 года выполнить свою задачу и организовать Фронт национальной оппозиции, куда вошли пять партий, в том числе и консерваторы. Кандидат консерваторов и объединенной оппозиции на пост президента Фернандо Агуэро заявил, что призовет народ к оружию, если проиграет выборы. В 1959 году, напуганный ростом протестных акций в стране Луис Сомоса заявил, что не будет баллотироваться на новый срок.

Карлос Фонсека был настроен на немедленную вооруженную борьбу, но до 1962 года не оставлял надежды убедить в этом руководство компартии. Однако в начале 1961 года он, Томас Борхе и Сильвио Майорга («три мушкетера», как их прозвали) решили основать собственную вооруженную организацию – Движение за новую Никарагуа. Позднее, в конце 1961-го – начале 1962 года ее стали называть Фронтом национального освобождения – в честь алжирского Фронта национального освобождения, ведущего в те времена тяжелую борьбу против французских колонизаторов и очень популярного среди революционеров всего мира.

Не было никакого учредительного съезда или программных документов. В организацию приглашали всех никарагуанцев с «чистыми руками», желавших с оружием бороться против диктатуры. Как писал Фонсека, главным в то время была не программа, а само действие.

Фонсека видел во фронте инструмент не только вооруженной, но и политической борьбы, средство раскачать спящее никарагуанское общество своим героическим примером. В 1970 году Фонсека говорил в интервью мексиканскому журналисту, что к 1958 году никарагуанское общество пребывало в 25-летней спячке, темноте и параличе: «…на протяжении четверти века не было ни революционного сознания, ни революционной организации…» Теперь, как думал Фонсека, эта организация, наконец, появилась.

Фонсеке не без труда удалось уговорить некоторых членов только что созданной организации прибавить к ее названию эпитет «сандинистский». Многие считали, что рассуждения о Сандино как о «тропе» движения не представляют собой ничего, кроме бессодержательной лирики. Но все же Фонсека убедил товарищей, и в 1962 году его детище стали именовать Сандинистским фронтом национального освобождения (СФНО, испанская аббревиатура FSLN), а его бойцов – сандинистами. Символом связи поколений старых и новых сандинистов стало присоединение к СФНО полковника армии Сандино Сантоса Лопеса. Лопес пришел в лагерь Сандино 12-летним мальчишкой, и первое время был у партизан водоносом. Затем его назначили связным, а после дали в руки винтовку. В 1933 году Лопес был уже полковником у «генерала свободных людей». В 1961-м Лопесу не было еще и 50 лет. Он привнес в СФНО ценный военный опыт, которого абсолютно не имела студенческая молодежь, составившая костяк фронта.

СФНО первоначально состоял из трех ячеек в Эстели, Леоне и Манагуа, и количество его членов не превышало 50 человек. За месяц до вторжения американских наемников на Кубу в апреле 1961 года фронт организовал демонстрации в поддержку кубинцев – это была первая акция СФНО.

Тем не менее Луис Сомоса оказал в подготовке вторжения в бухту Свиней самое деятельное содействие американцам. В 1960-1961 годах на территории Никарагуа была создана сеть лагерей для кубинских контрреволюционеров, где они проходили военную подготовку под руководством инструкторов из ЦРУ и национальной гвардии. В Пуэрто-Кабесасе располагались американские самолеты без опознавательных знаков, которые должны были прикрыть высадку кубинских эмигрантов с воздуха. В этом же городе-порте находились сами десантные корабли. Сомоса предоставил в распоряжение кубинских контрреволюционеров четыре самолета «мустанг».

Командование СФНО первоначально находилось на территории Гондураса.

Что касается тактики вооруженной борьбы, то СФНО решил следовать кубинскому примеру. Сначала требовалось создать в горах Никарагуа недалеко от гондурасской границы (чтобы получать оттуда оружие) очаг партизанской борьбы, который постепенно должен был распространяться на всю страну. Такая тактика получила название «фокизм» – от испанского слова «фоко»: «фокус», «центр», «очаг».

Первый опыт «фокизма» в 1962-1963 годах окончился полным провалом. Никарагуанские партизаны стали возвращаться в страну из Кубы через Мексику после окончания «карибского кризиса» осенью 1962 года. Под видом сборщиков латекса с сапотиловых деревьев они с фальшивыми гватемальскими и гондурасскими паспортами проникали на север Никарагуа.

Очаг борьбы создали на севере Москитии в районе реки Коко (Бокай). Этот район в 1962 году избрали Сантос Лопес и Карлос Фонсека. По их мнению, жившие там в крайней нищете крестьяне обязательно должны были помочь партизанам. Но местные индейцы практически не говорили по-испански, и многие из них, как вспоминали потом сандинисты, так и не поняли, за что борются появившиеся в их краях молодые люди. Сандинсты, в свою очередь, считали индейцев отсталыми людьми, лишенными всякой политической сознательности.

Партизан было 63 человека, разделенных на три «колонны», но только половина из них были вооружены огнестрельным оружием. Несмотря на то, что многие бойцы СФНО получили военную подготовку на Кубе (а некоторые даже участвовали в отражении американской агрессии в апреле 1961 года), первые же стычки с национальной гвардией заставили партизан отступить в Гондурас.

Фонсека счел, что «очаг» был выбран неправильно: «Вопрос об определении центра вооруженного движения в различные периоды был основной нашей заботой, но все-таки этой теме не всегда уделялось должное внимание: борьба Патука, Коко, Бокай, Каратера показала, что центр должен находиться в горах. Однако неблагоприятное стечение обстоятельств приводит иногда к обратным результатам… С октября 1963 по декабрь 1966 г. центр борьбы перемещается в город, где действовала основная часть наших кадров».

Фактически СФНО накапливал кадры для новой попытки партизанского движения, а Фонсека был вынужден признать правоту коммунистов в том, что для успешной партизанской борьбы нужна солидная политическая и пропагандистская подготовка. В горах был оставлен Ригоберто Крус (Пабло Убеда), которому поручили вести пропаганду среди крестьян.

3 февраля 1963 года президентом Никарагуа при поддержке клана Сомосы от партии либералов был избран Рене Шик. Ранее Шик был личным секретарем Сомосы-старшего, а в 1957-1962 годах – министром образования. Оппозиционные силы бойкотировали выборы.

Никакой революции опять не получилось, во многом потому, что после кризиса 1956-1961 годах никарагуанская экономика стала развиваться быстрыми темпами. Этому способствовала, как обычно, благоприятная внешнеэкономическая конъюнктура, в том числе и связанная с войной США во Вьетнаме. Экспорт в США вырос с 28,1 миллиона долларов в 1960 году до 37,5 в 1965-м и 59,6 в 1970-м. Импорт из США за то же время вырос в два раза: с 37,8 миллиона долларов в 1960-м до 72,3 миллиона в 1970 году.

Если в 1957-1962 годах из-за снижения цен на кофе на американском рынке Никарагуа потеряла 600 миллионов долларов, то потом ситуация начала выправляться. В 1950-1960 годах средние темпы роста ВВП Никарагуа составляли 5,2 % (чуть ниже среднего показателя по Латинской Америке – 5,3 %), а в 1960-1970 годах – 6,9 % (второе место в Латинской Америке после Панамы; средний темп роста ВВП в Латинской Америке за этот период – 5,4 %). Если в 1950 году ВВП на душу населения в Никарагуа (в ценах 1970 года) составлял 249 долларов, то в 1960 году – 311, а в 1970-м – 436 долларов США. Никарагуа обошла по этому показателю Гондурас, Гватемалу и Сальвадор.

Однако, как и везде на континенте, за исключением Кубы, доходы в стране от экономического бума распределялись крайне неравномерно. 20 % самых бедных никарагуанцев потребляли в 1970 году 3,1 % национального дохода, а 20 % самых богатых – 65 %. Правда, среднесуточное потребление калорий все же выросло с 2185 в 1961-1963 годах до 2536 в 1969-1971 годах.

Никарагуа постепенно становилась аграрно-индустриальной страной (хотя промышленность в основном занималась переработкой сельскохозяйственного сырья): и на сельское хозяйство, и на промышленность приходилось в 60-е годы примерно по 24 % ВВП. Производство электроэнергии выросло с 1960-го по 1970 год с 187 до 627 млн кВт-ч (хотя это было все равно меньше, чем в Гватемале, Коста-Рике и Сальвадоре). Но все же лидирующую роль в экономике сохранял финансовый паразитический капитал.

Хотя аграрное производство росло в 50-е – 60-е годы в среднем на 5 % в год, страна не могла обеспечить себя пшеничной мукой (в 1970 году ее произвели всего 29 тысяч тонн), так как все площади были заняты под технические экспортные культуры. Помимо хлопка и кофе Никарагуа стала активно экспортировать говядину, сахар, морепродукты и бананы.

В 1970 году в стране было только 34 тысячи легковых автомобилей. Виллы разбогатевших на внешней торговле олигархов находились в Манагуа недалеко от тысяч хижин сезонных рабочих, перебивавшихся случайными заработками. Население Манагуа удвоилось в 60-е годы за счет бежавших из сельской местности, лишенных земли людей и достигло к 1970 году примерно 400 тысяч. В 1969 году три четверти домохозяйств в Манагуа имели месячный располагаемый доход менее 100 долларов. В 1963 году 0,1 % населения владело 20 % всей земли, в то время как 50 % сельских бедняков – тремя процентами.

В большой мере внешняя экономическая стабильность Никарагуа 60-х годов объяснялась и щедрой американской помощью – она выросла в 1960-1968 годах в 27 раз.

Потерпев поражение в горах Бокай, сандинисты приняли активное участие в политической деятельности Партии республиканской мобилизации, которую из подполья направляли коммунисты. Но СФНО не прекращал и партизанской борьбы, делая теперь упор на «городскую герилью». Главным в вооруженных акциях был теперь не военный, а пропагандистский эффект. 22 марта 1963 года накануне встречи президента США Джона Кеннеди с главами центральноамериканских республик сандинисты под командованием Хорхе Наварро захватили радиостанцию «Мундиаль» в Манагуа и передали в эфир воззвание фронта с протестом против этого саммита. Наварро (боевой псевдоним Хуан Луна) прошел боевую подготовку на Кубе и фактически возглавлял партизанские действия фронта в городах. Позднее городских партизан СФНО объединили во Внутренний фронт, который и возглавил Наварро. До 1961 года Наварро был членом компартии.

Не забывали городские партизаны и о своих товарищах в горах на севере страны. 30 мая 1963 года в 10 часов утра бойцы СФНО напали на отделение «Бэнк оф Америка» и экспроприировали там 52 тысячи кордоб. На эти деньги Хорхе Наварро купил медикаменты, обувь и еду для партизан, боровшихся в районе гондурасской границы. Правительство объявило вознаграждение в 5000 кордоб за поимку партизан Наварро. Самого Наварро товарищи называли «святым революции»: он распоряжался большими деньгами и при этом ходил в старых потрепанных шлепанцах.

В 1963 года руководство СФНО выглядело следующим образом:

– Карлос Фонсека – организационные вопросы, политическая работа и пропаганда,

– Ноэль Герреро – финансовые вопросы,

– Сильвио Майорга – полтическая работа,

– Байярдо Альтамирано – политическая работа,

– Сантос Лопес, затем Томас Борхе – военная работа,

– Орландо Квант – военная работа,

– Родольфо Ромеро – представитель СФНО на Кубе.

В декабре 1963 года при попытке нападения на казармы национальной гвардии в Белене и Потоси (южный департамент Ривас) были арестованы бойцы фронта, среди которых был и будущий президент Никарагуа Даниэль Ортега (его вновь арестовали в Гватемале годом позже).

29 июня 1964 года были арестованы руководители СФНО Карлос Фонсека и Виктор Тирадо (мексиканец, марксист). После полугодового пребывания в тюрьме их выслали за границу. 18 октября бойцы фронта совершают налеты на два банка. 2 января 1965 года Фонсеку выслали в Гватемалу.

Но революционное движение в Никарагуа явно шло на спад, и в 1965 году кандидаты фронта проиграли выборы в органы студенческого самоуправления университета Леона. В 1966 году во время одного из бейсбольных матчей в присутствии Анастасио Сомосы-младшего (бейсбол был любимым видом спорта в его семье) студенты (среди которых были и сандинисты) неожиданно развернули огромный плакат «Хватит нам Сомос!».

Рене Шик был обычной марионеткой клана Сомосы и запомнился никарагуанцам только тем, что каждую среду раздавал у президентского дворца денежные купюры беднякам, образовывавшим большие очереди. Правда, собственные министры критиковали президента за то, что он берет эти деньги из государственной казны. В июле 1966 года после возвращения из поездки по Европе у Шика, давно страдавшего от пристрастия к бутылке и даже вступившего в общество анонимных алкоголиков, прихватило сердце, и 3 августа президент скончался от инфаркта.

До окончания президентского срока, истекавшего в мае 1967 года, конгресс избрал президентом министра внутренних дел Лоренсо Герреро Гутьерреса, родственника усопшего Шика.

В августе 1966-го Анастасио Сомоса-младший («Тачито») заявил о своей готовности баллотироваться на пост президента. «Тачито» за цинизм и крайнюю жестокость не любили даже в собственной семье. Он предпочитал лично пытать политических противников и держал в саду зоопарк – клетки с заключенными вперемежку с клетками, в которых сидели настоящие звери.

«Тачито» родился 5 декабря 1925 года и с семи лет учился в элитной христианской школе, в одном классе с Педро Хоакином Чаморро. Но уже в 10 лет Анастасио отправили учиться в США, где он окончил гимназию во Флориде и католическое военное училище Ла-Саль (примерный аналог кадетского училища). 3 июля 1943 года он был принят в лучшее военное училище США – Вест-Пойнт, сразу же после окончания которого отец назначил его начальником штаба национальной гвардии.

В 1950 году «Тачито» женился на своей родственнице, жившей в США, – Хоуп Поротокарреро. Сомосе-старшему нравились элегантность, знание нескольких иностранных языков и умение шикарно одеваться Хоуп. «Она – высший класс!» – говаривал «Тачо». Хоуп считалась, по меркам семьи Сомосы, культурной и светской дамой (она подражала Жаклин Кеннеди), хотя больше всего ее интересовали бутики Майами и танцы. В шикарной свадебной церемонии участвовали 4000 приглашенных. У Сомосы-младшего было пятеро детей. Они, как и их мать, были ярыми поклонниками американского образа жизни и говорили по-английски лучше, чем по-испански. Уже в 60-е годы супруги отдалились друг от друга, и Хоуп большую часть времени проводила в США. Развода избегали только по политическим мотивам.

Сначала молодые жили в Нью-Йорке, где собирались остаться на всю жизнь. Там Сомоса-младший занимался бизнесом клана, в частности, транспортной судоходной компанией «Маменик Лайн». Но сын был нужен отцу в Никарагуа.

Путь к президентскому креслу для «Тачито» был окончательно расчищен, когда в апреле 1967 года его старший брат Луис неожиданно умер от инфаркта в 45 лет.

Известие о выдвижении ненавистного «Тачито» (куда более жесткого и властолюбивого, чем Луис) заставило сандинистов вновь вернуться к партизанской борьбе.

Карлос Фонсека во второй половине 60-х жил то в Мексике, то в Коста-Рике. Будучи в очередной раз арестован и отбывая срок в костариканской тюрьме, он влюбился в Марию Хайде Теран, которая навещала его по четвергам и воскресеньям. Молодые люди познакомились на тайной студенческой сходке. Мария, бывшая на два года младше Карлоса, происходила из видной леонской семьи, известной своими либеральными взглядами. Ее отец и брат были членами Независимой либеральной партии. Семья владела издательством и книжным магазином недалеко от университета. В апреле 1965 года Мария и Карлос поженились, и в ноябре 1966-го у них родился сын – Карлос-младший.

Надо отметить, что Фонсека терпеть не мог свободных отношений между мужчиной и женщиной. Если в партизанском отряде или подполье он замечал, что между юношей и девушкой вспыхивали романтические чувства, он, как правило, немедленно вызывал молодого человека и требовал, чтобы тот оформил нормальный брак, прежде чем пара начнет жить вместе. Ясно, что такие «старомодные» уже по меркам тогдашней молодежи взгляды объяснялись тяжелой судьбой самого Фонсеки – незаконнорожденного сына матери-одиночки.

В январе 1966 года в Гаване была проведена Триконтинентальная конференция. На ней лидеры кубинской революции, в частности, Че Гевара в своем послании конференции, призвали народы Африки, Азии и Латинской Америки к вооруженной борьбе против американского империализма. Фидель Кастро обрушился с критикой на «консервативные» коммунистические партии Латинской Америки, которые, по его мнению» слишком увлеклись парламентаризмом и работой в профсоюзах. Кастро призвал дать США «два, три, еще больше Вьетнамов». Именно в то время Че Гевара отправился делать революцию в Боливию.

Под влиянием кубинцев СФНО опубликовал в ноябре 1966 года манифест, в котором отказывался от мирных средств борьбы. Характерным был уже заголовок этого документа: «Сандино – да, Сомоса – нет, революция – да, избирательный фарс – нет!».

В Никарагуа в то время, Партия республиканской мобилизации (в которой работали и коммунисты, и сандинисты) решила поддержать на выборах 1967 года кандидатуру консерватора, богатого скотовода Фернандо Агуэро. Принадлежащая бывшему однокласснику Сомосы-младшего Педро Хоакину Чаморро газета «Ла Пренса» была рупором объединенной оппозиции – Национального союза оппозиции.

В воскресенье 22 января 1967 года буржуазная оппозиция и коммунисты решили провести в столице мощный митинг против кандидатур «Тачито». На улицы Манагуа вышла небывалая в истории страны демонстрация – более 50 тысяч человек. Оппозиция требовала отмены намеченных на 5 февраля президенских выборов и реформы избирательного законодательства. Агуэро призвал командование национальной гвардии к диалогу с народом. Сандинсты распространяли среди демонстрантов листовки с призывом бойкотировать выборы.

И тут Сомоса-младший показал, что превзошел кровожадностью даже своего отца. Национальной гвардии был отдан приказ стрелять на поражение. На центральной улице Манагуа – авениде Рузвельта – были убиты более 100 человек (по неофициальным данным – около 1000-1500). Лидеры оппозиции укрылись в одном из отелей, который был обстрелян из танка «шерман».

Правда, по некоторым сведениям, первый выстрел прозвучал из рядов манифестантов и сделал его бывший национальный гвардеец, в то время – член СФНО Давид Техада Перальта. Но это, конечно, не оправдывает звериную жестокость национальных гвардейцев по отношению к собственному народу.

По стране прокатилась волна арестов. В числе прочих был арестован один из лидеров СФНО – Эден Пастора, которого обвинили в незаконном ношении оружия. Редакция «Ла Пренсы» была 22 января разгромлена национальной гвардией, и газета не выходила до 3 февраля. Но Агуэро все же продолжал предвыборную борьбу.

СФНО обвинил буржуазную оппозицию и коммунистов в том, что они своей неправильной тактикой подставили безоружных людей под пули. Тактика буржуазной оппозиции, которая надеялась, что жестокая расправа над мирными людьми вызовет раскол в национальной гвардии и вмешательство США в пользу оппозиции, оказалась неверной.

Неудивительно, что 5 февраля 1967 года «Тачито» был избран президентом Никарагуа, получив 75 % голосов.

Сандинисты решили заново начать партизанскую борьбу, понимая, что мирными средствами устранить диктатуру не получится. Теперь в качестве «очага» был выбран горный лесной район Панкасан, в котором жили испаноговорящие крестьяне и который находился неподалеку от родного города Фонсеки Матагальпы. В Панкасане не было крупных городов и дорог с твердым покрытием, что затрудняло возможные контрпартизанские операции национальной гвардии. Люди жили в деревнях, в каждой из которых насчитывалось не более 200 жителей. Это был центр района боевых операций Сандино в 1927-1933 годах. Многие здесь помнили «генерала свободных людей» и даже воевали в рядах его армии.

Хотя регион Панкасан занимал 15 % территории Никарагуа, там жил лишь 1 % населения страны.

Фонсека с апреля 1967 года находился в горах и лично готовил партизанское движение вместе с другими руководителями фронта Оскаром Турсиосом, Сильвио Майоргой и Томасом Борхе. Вдвоем с проводником из местных Фонсека осторожно обходил крестьянские дома (крестьяне знали его как «Иисуса») и вел беседы на тему эксплуатации крестьян местными богатеями и американскими империалистами. Крестьяне в Панкасане жили очень бедно, так как были оттеснены в этот негостеприимный район кофейными плантаторами, захватившими лучшие земли. Фонсека обещал им аграрную реформу, но предупреждал, что ее придется завоевать с оружием в руках.

Фонсека считал никарагуанский народ мятежным, но пока не революционным. Это означало, что люди в принципе готовы к восстанию против режима, но не могут сформулировать политическую программу борьбы.

Крестьяне охотно слушали «Иисуса» и обещали помощь. Проблема была, правда, в том, что у многих родственники служили в национальной гвардии. Это была давняя политика Сомосы-старшего в районах сандинистского движения 1927-1933 годов. Чтобы привлечь местное непокорное население к сотрудничеству, его охотно брали в национальную гвардию.

Помощники партизан из числа местных крестьян были организованы в ячейки, каждая из которых выполняла определенные задачи: разведка, снабжение продовольствием, предоставление жилья партизанам и т. д. Фонсека уделял конспирации огромное внимание, из-за чего над ним часто посмеивались более нетерпеливые товарищи. Например, он настаивал на том, чтобы как можно меньше бойцов СФНО в разных районах знали друг друга в лицо. Сам Фонсека часто менял внешний облик, превращаясь, скажем, из врача в бейсболиста. Он специально тренировал мимику и менял прически. Очки Фонсека (он был близорук) иногда заменял только что появившимися контактными линзами. Ходили даже слухи, что он пришел на похороны собственной матери, переодевшись монашкой.

Все руководство фронта, включая Фонсеку, прибыло в Панкасан. Партизан, снова разделенных на три колонны, насчитывалось примерно 40 человек (меньше, чем в 1963 году), но на этот раз все они были хорошо вооружены. Часть бойцов прошли подготовку на Кубе. В июле – октябре 1966 года некоторые из будущих партизан воевали в Гватемале в рядах местных левых повстанцев.

В мае 1967 года (одновременно с принесением «Тачито» присяги президента) фронт начал партизанскую борьбу. В Манагуа партизаны обстреляли дома некоторых видных деятелей режима и провели экспроприацию для нужд партизанской борьбы в филиале «Лондонского банка». Позднее была захвачена бронированная инкассаторская машина Национального банка.

Партизаны продержались в горах Панкасана три месяца, в течение которых правительственные войска не могли их обнаружить. Но затем Сомоса направил в район Панкасана элитные части (более 400 человек). 27 августа 1967-го одна из колонн партизан во главе с основателем СФНО Сильвио Майоргой попала в засаду и была практически полностью уничтожена (упорный бой продолжался целый день). В операции участвовал вертолет национальной гвардии. Сам Майорга погиб. Был убит и Ригоберто Крус, который четыре года готовил партизанскую базу в горах. Партизан предал сельский староста, который подобрал патроны, случайно оброненные одним из бойцов, и отнес их национальным гвардейцам. Разведсеть Фонсеки сработала, и он узнал о предательстве, но его курьер прибыл к Майорге слишком поздно.

После разгрома колонны Майорги остальные партизаны отошли в Гондурас.

Таким образом, вторая попытка «фокизма», хотя и хорошо подготовленная, в отличие от 1963 года, тоже потерпела крах. Все же на этот раз партизанская борьба получила в Никарагуа широкий отклик. О ней писали в газетах. В городах СФНО организовал акции солидарности с партизанами, а Сомоса был вынужден публично признать потери своих элитных частей. Репрессии национальной гвардии против мирных крестьян Панкасана только усилили среди них симпатии к «мучачос» («ребятам», как они называли молодых сандинистов). Гвардейцы зверски убили пленных партизан (например, у бойца СФНО Армандо Флореса бритвой сняли кожу с головы и посыпали раны солью) и крестьян, которых подозревали в помощи сандинистам. В ответ фронт 23 октября 1967 года казнил сержанта гвардии Гонсало Лакайо, пытавшего пленников. В операции принял участие Даниэль Ортега.

После Панкасана СФНО стал общенациональной силой, хотя пока только с чисто пропагандистской точки зрения. Авторитет Фонсеки сильно вырос. В январе 1968 года он стал единоличным политическим и военным руководителем СФНО, а в феврале 1969-го – генеральным секретарем фронта. Официальными цветами СФНО стали красный и черный, как у Сандино, а лозунгом – слова «Свободная родина или смерть». Только после Панкасана фронт стал полноценной организацией (хотя был создан 23 июля 1961 года). В 1969 году Фонсека написал программу сандинистов, получившую название «исторической».

Программа определяла СФНО как «военно-политическую организацию, стратегическая цель которой – взятие политической власти и создание революционного правительства, опирающегося на союз рабочих и крестьян и поддержку всех патриотических, антиимпериалистических и антиолигархических сил страны». Режим Сомосы сандинисты описывали как политически антинародный и юридически незаконный. «…Его признание и оказываемая ему помощь со стороны США – неопровержимое доказательство иностранного вмешательства в дела Никарагуа».

Фонсека учел ошибки Сандино, и в программе содержался целый набор прогрессивных социально-экономических требований. Грядущее революционное правительство обещало аграрную реформу («перераспредление земли в интересах трудящихся» и «ликвидацию власти латифундистов»), экспроприацию имущества клана Сомосы и его пособников. Кроме этого, предполагались национализация иностранных горнорудных компаний и банковской системы, запрет ростовщичества. Одновременно фронт обещал «покровительство мелким и средним собственникам (промышленникам, торговцам), ограничивая сверхприбыль, получаемую от эксплуатации трудящихся». Сандинисты намеревались установить контроль над внешней торговлей, ограничить импорт предметов роскоши и ввести в экономику плановые начала, «положив конец анархии, характерной для капиталистического общества». Важное место в планировании должны были занять «индустриализация и электрификация страны».

В политической области «историческая программа» СФНО обещала восстановление всех политических и гражданских свобод, амнистию и возвращение политических эмигрантов, а также строгое наказание для «лиц, виновных в преследовании, доносах, пытках или убийствах революционеров и других представителей народа».

Национальная гвардия подлежала ликвидации и замене ее патриотической народной армией. В новую армию разрешалось принимать и бывших гвардейцев при условии, что они «не принимали участие в убийствах, грабежах, пытках и преследовании прогрессивных деятелей, демократов, революционеров и трудящихся».

В сфере образования и культуры СФНО обещал развернуть массовую компанию по ликвидации неграмотности, восстановить «преданные забвению антинародными режимами имена представителей прогрессивной интеллигенции». «…образование будет бесплатным на всех уровнях, – говорилось в программе, – а на некоторых – обязательным».

Рабочим были обещаны прогрессивный трудовой кодекс, гарантирующий восьмичасовой рабочий день, право на регулярный отпуск и «доход трудящегося… который должен быть достаточным для удовлетворения его ежедневных потребностей». Сандинисты обещали также ликвидировать безработицу, предоставить каждой семье нормальное жилье и уничтожить ростовщичество в области квартплаты.

Отдельные разделы программы посвящались специальным мерам по развитию отсталого атлантического побережья Никарагуа, эмансипации женщин и уважению религиозных чувств верующих.

В области внешней политики революционное правительство обещало «положить конец американскому вмешательству во внутренние дела Никарагуа и проводить в отношении других стран политику взаимного уважения и братского сотрудничества между народами». Все неравноправные договоры подлежали отмене (здесь в первую очередь, конечно, имелся в виду пресловутый договор Брайана – Чаморро).

Можно резюмируя, отметить, что Фонсека написал классическую марксистскую программу, которая содержала пункты, привлекательные для подавляющего большинства никарагуанцев, включая мелких и средних предпринимателей, тоже страдавших от диктатуры и засилья в стране трех олигархических групп.

На базе исторической программы СФНО фронт начал активную и кропотливую работу по созданию родственных организаций среди рабочих, студентов и крестьян. Эти организации в будущем должны были поддерживать новое вооруженное восстание против диктатуры массовыми акциями гражданского неповиновения. Таким образом. СФНО под руководством Фонсеки практически встал на линию компартии, отвергнув «фокизм». В то же время и коммунисты после января 1967 года намеревались свергнуть Сомосу насильственным путем, поэтому члены партии охотно вступали в боевые группы СФНО.

Новая тактика фронта принесла успех. Сандинисты создали Революционный фронт студентов (среди студенчества фронт было особенно популярен, так как и сами руководители СФНО вышли из студенческой среды).

В 1970 году эта организация выиграла выборы в органы студенческого самоуправления университета Леона, причем кандидаты открыто говорили, что они коммунисты и сандинисты, что только добавляло им голосов. Фонсека призывал всех членов СФНО изучать марксизм, как единственное средство для объяснения и реформирования общества. В 1968 году он написал специальное «Послание революционным студентам».

По оценкам Педро Хоакина Чаморро, в начале 70-х годов 70 % студентов в Манагуа были марксистами, 25 % – социал-христианами (то есть сторонниками идей левого буржуазного реформизма с опорой на христианские ценности), 5 % не имели никаких ясно выраженных политических взглядов.

Среди жителей бедняцких кварталов крупных городов («барриос»), особенно Манагуа, СФНО создавал ячейки будущей борьбы, которые назывались «гражданскими народными комитетами». В случае вооруженного восстания эти комитеты должны были выйти из подполья и стать органами народной власти.

Фонсека призывал создавать ячейки фронта среди всех социальных слоев, среди строительных рабочих, обувщиков, текстильных рабочих, водителей, механиков, работников торговли, портовых докеров, студентов, госслужащих. «Цель должна быть в том, чтобы в каждом баррио, каждом секторе производства, на каждом рабочем месте, была активная группа СФНО».

Во фронт теперь охотно шли и молодые рабочие, разочарованные «умеренной» линий никарагуанских коммунистов, особенно их участием в предвыборной кампании Агуэро в 1967 году.

Военная тактика СФНО состояла в полном временном прекращении организованной партизанской борьбы в сельской местности и сосредоточенности на накоплении сил путем подпольной работы в городах. В бой предписывалось вступать только в целях самообороны.

Однако полностью партизанская борьба после Панкасана не прекратилась. 3 марта 1969 года в Ла-Вирхене (департамент Ривас, юг страны) сандинисты участвовали в бою против батальона национальной гвардии (400 человек), вооруженного артиллерий и поддерживаемого авиацией. 15 июля 1969 года на конспиративной квартире в Манагуа был убит член руководства фронта 23-летний Хулио Буитраго – «отец городской вооруженной борьбы», как его называли в СФНО.

Служба безопасности Сомосы («Офис национальной безопасности»), естественно, активно прилагала усилия для ликвидации конспиративной сети фронта в городах. 15 июля национальная гвардия раскрыла конспиративную квартиру Буитраго (он был в то время членом национального руководства СФНО и отвечал за подпольную работу в городах). Хулио открыл прицельный огонь, под защитой которого из дома смогли бежать три бойца СФНО. Национальная гвардия заявила, что в доме, судя по интенсивности огня, находятся десятки партизан, и вызвала на помощь вертолеты и танк. Несколько часов три сотни бойцов элитного подразделения национальной гвардии не могла взять штурмом двухэтажный дом. Атакой руководил лично директор службы безопасности Самуэль Жени. Но когда огонь прекратился, в доме не нашли никого, кроме изрешеченного пулями тела Буитраго.

Героическое сопротивление Буитраго еще больше подняло престиж фронта в стране, так как операцию национальной гвардии транслировали в прямом эфире по телевидению.

Но гибель Буитраго, руководившего всей подпольной работой в городах и двумя вооруженными группами по семь бойцов в каждой, стала для фронта тяжелым ударом.

К концу 1969 года СФНО потерял в боях и стычках 28 человек, 16 членов фронта томились в тюрьме, 12 работали в подполье. Во всем фронте вряд ли было тогда больше пары сотен членов. Но тактика «накопления сил в тишине» (как ее называл СФНО) продолжалась.

Последнее крупное столкновение с национальной гвардией в горах произошло в 1970 году в горах Синика и Эль-Бихао недалеко от Матагальпы.

Партизаны собрались там в декабре 1969 года, чтобы возобновить прерванную после Панкасана масштабную партизанскую войну. 14 февраля 1970 года патруль национальной гвардии в количестве 40 человек попал в засаду партизан под командованием Оскара Турсиоса. Причем, в отличие от Панкасана в 1967 году, на этот раз партизаны практически состояли из местных крестьян (а не из городской молодежи) и национальная гвардия, опять же впервые, не смогла разгромить партизан в открытом бою. Партизаны организованно отошли в другие районы и рассеялись в городах.

С сентября 1970 года руководство городским сопротивлением (Внутренним фронтом) принял на себя Байардо Арсе.

В городах была создана сеть конспиративных квартир, все члены фронта пользовались псевдонимами и кодовой системой письма (самого Фонсеку знали как «Зорро»). Находившиеся на нелегальном положении члены фронта должны были спать на конспиративных квартирах одетыми, а женщины – носить брюки вместо юбок, чтобы быстрее убежать в случае облавы.

Для финансирования своей борьбы СФНО сначала прибегал к экспроприации банков, но это было рискованно, и впоследствии фронт больше полагался на взносы членов и сочувствующих.

В 1969 году фронт, наконец, формализовал свою структуру. Генеральный секретарь Карлос Фонсека был лидером СФНО. Во время тюремного заключения Фонсеки его замещал Умберто Ортега. Кроме них в Национальное руководство фронта в 1969 году входили Оскар Турсиос (формально второе по значимости лицо), Хулио Буитраго, Рикардо Моралес, Эфраин Санчес, Франсиско Росалес.

Помимо исполнительного секретарита (его возглавлял Фонсека) руководящими военными структурами СФНО были Генеральный штаб партизанской борьбы (отвечал за вооруженную борьбу в сельской местности), Генеральный штаб городского сопротивления (после гибели Буитраго его возглавил Эфраин Санчес) и региональные руководящие комитеты.

В 1969-1970 годах кубинцы, наученные горьким опытом Че Гевары, прекратили военное обучение сандинистов. СФНО при посредничестве троцкистов пришлось обратиться за помощью к Организации освобождения Палестины. В 1971 году делегация СФНО во главе с Фонсекой через Москву направилась в КНДР. В столице СССР никарагуанцев пригласили принять участие в XXIV съезде КПСС. До сентября 1971 года делегация фронта находилась в Северной Корее, где проходила военную подготовку. На обратном пути Фонсека посетил Пекин.

В начале 70-х годов Фонсека из эмиграции руководил СФНО в целом, а Оскар Турсиос возглавлял партизанскую борьбу в Никарагуа.

Между тем борьба фронта в Никарагуа не прекращалась ни на одни день. 15 января 1970 года на конспиративной квартире в Манагуа попал в осаду член СФНО поэт Леонель Ругама. На предложение гвардии сдаться он выкрикнул: «Скажи своей матери, чтобы сдавалась!» Его убили вместе с двумя другими членами фронта.

Карлос Фонсека жил в эмиграции в Коста-Рике, где 22 января 1969 года родилась его дочь Таня. 31 августа 1969-го лидер СФНО был арестован местной полицией. 23 декабря семь бойцов фронта, в том числе Умберто Ортега, напали на костариканскую тюрьму Алахуэла, чтобы освободить Фонсеку. Но операция провалилась, при этом в плен попала супруга лидера СФНО, а Ортега был серьезно ранен. Широкая кампания в пользу освобождения Фонсеки, развернувшаяся в Европе, не впечатлила костариканское правительство. Однако 21 октября 1970 года группа под командованием Карлоса Агуэро провела новую операцию, захватив самолет, на борту которого находились сотрудники «Юнайтед Фрут» – граждане США. Фонсеку и Ортегу освободили и через Мексику отправили на Кубу.

На Кубе Фонсека находился с 1970-го по 1975 год, посвятив себя теоретической работе, но не оставив повседневное руководство деятельностью фронта. В 1972 году появилась уже упомянутая работа Фонсеки «Сандино – пролетарский партизан», в 1973-м – «Хронология сандинистского сопротивления». Фонсека подчеркивал в работе искреннюю дружбу Сандино с коммунистом Фарабундо Марти, но ничего не писал о связях «генерала свободных людей» с масонами или сектой спиритуалистов. Сандино окончательно стал символом, причем очень популярным среди населения Никарагуа. Именно Фонсека вернул Сандино в сердцах и умах никарагуанцев законное место духовного лидера нации.

Между тем «накопление сил» СФНО стало давать первые ощутимые результаты. В мае и июне 1970 года в Никарагуа прошла голодовка студентов и их матерей в поддержку политических заключенных. В сентябре протесты перекинулись на все крупные города. В январе 1971 года студенты и рабочие Леона совместно выступили против повышения платы за проезд в общественном транспорте. В апреле крестьяне протестовали против зверств национальной гвардии в северных департаментах Никарагуа. В мае 1971-го Сомосе пришлось послать в Матагальпу вертолеты, чтобы подавить протест. В октябре 1971 года по всей Никарагуа происходили захваты церквей с требованием освободить политзаключенных, в том числе видных деятелей СФНО Хермана Помареса и Дорис Тихерино.

Диктатор был вынужден маневрировать, и в марте 1971 года было подписано очередное соглашение между партией Сомосы (националистической либеральной) и консерваторами (его назвали «пакт купия куми» – «единое сердце» на языке индейцев-мискито). По этому соглашению Сомоса 1 мая 1972 года «передал власть» Национальной правительственной хунте, в которую вошли два члена его партии, Роберто Мартинес Лакайо и Альфонсо Лово Кордеро, и бывший кандидат в президенты консерватор Фернандо Агуэро.

Однако буржуазная оппозиция режиму была к тому времени так дискредитирована в глазах населения, что никакого успокоения стране маневры Сомосы не принесли.

В конце 1973 года сандинисты решили, что настало время вернуться к вооруженной борьбе. На сей раз ее фронт был открыт на густонаселенном юге страны – в департаментах Масайя, Гранада, Карасо и Ривас. Там партизаны могли рассчитывать на помощь уже созданной сети городского сопротивления. Новый фронт возглавил один из основателей СФНО, представитель «поколения 1944 года» Томас Борхе.

Партизаны попытались взять под контроль деревню Нандайме (департамент Ривас) – ключевой транспортный узел, в котором сходились Панамериканское шоссе и дорога на Гранаду. Там был устроен конспиративный дом «Ла Эрмита» («Убежище»), однако охранка Сомосы вышла на след партизан и 17 сентября 1973 года атаковала «Ла Эрмиту», убив четырех сандинистов, в том числе двух членов национального руководства СФНО – Оскара Турсиоса и Рикардо Моралеса. После этого Фонсека разослал циркулярное письмо, в котором требовал неукоснительного соблюдения правил конспирации.

Борьбу против диктатора активизировали и коммунисты. В 1973 году они возглавили через подконтрольные профсоюзы успешную забастовку строительных рабочих.

Но самый страшный удар Сомосе нанесли не сандинисты, а природа. В канун Рождества, 23 декабря 1972 года Манагуа содрогнулась от сильнейшего землетрясения. Погибли 10 тысяч человек. 52 тысячи человек (57 % экономически активного населения столицы) оказались без работы. Пострадали 95 % малых ремесленных предприятий и торговых точек. Две трети города (27 квадратных километров), 60 тысяч домов – большей частью в бедных кварталах – были разрушены. Национальная гвардия утратила контроль над ситуацией и перешла к мародерству. В столицу Никарагуа по указанию США были спешно переброшены бойцы созданного американцами центральноамериканского военного блока – КОНДЕКА.

Землетрясение полностью подорвало остатки престижа Сомосы в стране. Диктатор заявил, что в кратчайшие сроки с помощью мирового сообщества ликвидирует последствия стихийного бедствия. Он назначил сам себя главой «Чрезвычайного национального комитета» и «Комитета по восстановлению столицы». Было создано новое министерство – национального восстановления, причем и его возглавил Сомоса.

Мировое сообщество действительно оказало Никарагуа беспрецедентную помощь в размере 190 миллионов долларов. Однако восстановление двигалось медленно, а крупные суммы денег оседали в карманах семейства Сомосы и национальной гвардии, солдаты и офицеры которой открыто торговали на рынках иностранной гуманитарной помощью. Итальянский журнал «Эуропео» писал 15 сентября 1978 года: «Землетрясение еще больше обогатило семейство Сомосы. Оно прикарманило все деньги, поступившие из разных стран мира, и вложило их в свои строительные компании». Действительно, подряды на восстановление Манагуа в основном получали семейные фирмы Сомосы. Например, мостовые города покрывали не асфальтом, а плиткой, которую производило предприятие Сомосы.

Правда, громадные иностранные деньги и строительный бум после землетрясения, казалось, покончили с фазой плохой конъюнктуры для никарагуанских экспортных товаров, наблюдавшейся в 1967-1972 годах. Четыре аграрных продукта составляли основную часть (более 60 %) никарагуанского экспорта в начале 70-х годов: 24,5 % – хлопок, 18,1 % – кофе, 10,2 % – сахар и 7,2 % – говядина.

Все они упали в цене после мирового энергетического кризиса 1973 года, а потом Никарагуа постигла засуха. В 1974 году строительный бум иссяк, и Сомосе ввиду отсутствия прежних экспортных поступлений пришлось активно занимать деньги за границей, благо с помощью американцев делать это ему было несложно. Последствия такой близорукой политики не замедлили сказаться.

В 1968 году у Никарагуа был самый маленький среди стран Центральной Америки внешний долг – 49 миллионов долларов. Но лишь в 1970-1975 годах внешний долг Никарагуа увеличился с 146,8 до 592,7 миллиона долларов.

В 1979 году к моменту падения диктатуры Сомосы на обслуживание внешнего долга страны шло уже 22 % экспорта. В 1978 году ВВП снизился на 5 %, а внешний долг достиг астрономической суммы – миллиарда долларов. Страна была фактически в состоянии банкротства. Однако на военных расходах Сомоса по-прежнему не экономил.

Но следует подчеркнуть, что ухудшившееся начиная с 1975 года экономическое положение Никарагуа не было причиной сандинистской революции 1978-1979 годов. Это ухудшение не носило характер острого кризиса, а никарагуанцы привыкли к постоянным взлетам и падениям зависимой от мирового рынка экономики страны.

В 1974 году ВВП Никарагуа вырос на 12,7 % (из-за восстановительных работ после землетрясения), в 1975 году – на 2,2 %, в 1976-м – на 5 %, в 1977-м – на 0,9 %. При этом промышленное производство увеличилось в 1977 году на 10,3 %. В целом в 1970-1978 годах ВВП Никарагуа рос на 4 % в год (в среднем в Центральной Америке – на 5,4 %). Относительно неплохими темпами увеличивались инвестиции во все сектора экономики.

Однако Никарагуа страдала от чудовищно несправедливого распределения доходов среди населения. Диктатор установил в 1975 году минимальную дневную заработную плату в 13 кордоб (меньше двух долларов), но и ее часто не выплачивали на частных предприятиях. К тому же номинальная зарплата очень сильно страдала от усилившейся в 1970-е годы инфляции. Рост цен в 1970-1979 годах составил 174 %, а на продукты питания цены выросли в 3,4 раза. Это было связано с ростом цен на импортируемые Никарагуа продукты питания и энергоносители. Если принять среднемесячную заработную плату в 1971 году за 100 %, то в 1978 году она составила только 86,3 %. Причем в торговле (среди мелких ремесленников и торговцев) реальные доходы за этот же период упали на 28,2 %.

ВВП на душу населения (1078 долларов) в 1978 году был ниже, чем в 1970-м (1095 долларов) – прежде всего из-за инфляции.

Таким образом, люди в Никарагуа в 70-е годы в целом жили хуже, чем в 60-е. И все же главной причиной борьбы против диктатуры Сомосы было активное неприятие всем населением тотального контроля, который диктатор и его семья осуществляли над обществом во всех сферах жизни. Никарагуанцы хотели главным образом не роста зарплаты, а элементарной свободы и возможности самовыражения в жизни, в том числе и в политической деятельности. Тем более что к концу 70-х годов благодаря пропаганде сандинистов и коммунистов многие стали понимать, что живут плохо только потому, что хорошо живут Сомоса, его семья и связанная с кланом олигархия.

В 1974 году сандинисты опять решили вернуться к вооруженной борьбе, но уже не только на основе «фокизма». Прекрасно понимая ненависть, которую испытывает к диктатуре подавляющая часть населения, сандинисты хотели смелыми вооруженными нападениями, рассчитанными прежде всего на внешний пропагандистский эффект, вызвать в стране всеобщую политическую забастовку и народное восстание.

27 декабря 1974 года один из руководителей сандинистского вооруженного подполья Херман Помарес услышал по радио, что в этот вечер будет устроен прием для посла США Тернера Шелтона на вилле министра сельского хозяйства, богатого хлопкового магната и друга Сомосы Хосе Марии («Чемы», как его звали) Кастильо в самом роскошном квартале Манагуа Лос-Роблес. В приеме, по сообщениям радио, должен был участвовать и член семейного клана Сомосы Гильермо Севилья Дебайле, уже много лет являвшийся никарагуанским послом в Вашингтоне. Среди гостей были и министр иностранных дел Алехандро Монтьель, родственник Сомосы и глава государственной кредитной корпорации ИНФОНАК Ноэль Паллейс Дебайле, другие представители «сливок» никарагуанской политики и бизнеса.

Сандинисты не захотели упустить такой прекрасный шанс для удара в сердце диктатуры. В 11:00 Помарес дал своему отряду команду на сбор. Оружие группы было весьма разнообразным: американские винтовки М-1 времен Второй мировой войны, охотничьи ружья, пистолеты и шесть ручных гранат. Каждый член боевой группы нес в большом пластиковом пакете снаряжение на случай длительной осады – воду, факелы, витамины, лекарства, глюкоза, аспирин, сыворотку, нейлоновые веревки. Члены группы встретились друг с другом перед нападением в первый раз.

Командовал отрядом команданте Эдуардо Контрерас. Участники рейда надели маски из чулок и черно-красные платки (символ СФНО). Группа собралась в 21:00, быстро подготовив план боевой операции. Сандинисты приехали к особняку на двух такси, затем связали таксистов, дали им в порядке компенсации по 50 кордоб и посоветовали не звать на помощь ранее, чем через час.

В 22:50, сразу же после ухода американского посла и сводного брата диктатора генерала Хосе Сомосы, группа из 13 человек (включая трех женщин), построившись клином с острием по направлению к зданию, ворвалась на виллу. Нападавшие кричали: «Это политическая операция. Руки за голову и лицом к стене! Это Сандинистский фронт национального освобождения. Вива Сандино!» Два агента службы безопасности (из 14-15, охранявших виллу) были убиты, двое – ранены. Ранен был и один из сандинистов. Некоторые гости попадали в обморок. Кастильо раздал 13 винтовок, находившихся в доме, музыкантам оркестра, но те воевать не захотели и укрылись в ванной.

Сомоса был застигнут врасплох, пребывая в своем любимом Майами, где у него была вилла. Диктатору пришлось срочно возвращаться в Манагуа, пока его сводный брат Хосе руководил операцией по окружению захваченной виллы. Здание оцепил элитный батальон национальной гвардии «Генерал Сомоса» численностью в 500 человек. Гвардия взломала заднюю дверь особняка, но проникнуть в дом не решилась, беспорядочно ведя огонь из автоматов через щель в двери. В результате гвардейцы ранили в бедро президента компании ЭССО в Никарагуа Рапаччиоли.

В Никарагуа было введено осадное положение, которое продлилось 33 месяца.

Ночью 28 декабря в особняк позвонил удивленный Хосе Сомоса (он остался «на хозяйстве», а Анастасио был на пути в Мадрид с тем, чтобы нанести визит другому диктатору – «генералиссимусу» Франко). Хосе сразу же согласился отпустить политзаключенных в обмен на заложников. Анастасио Сомоса позвонил сводному брату из Майами (где он остановился по пути в Испанию) и приказал никаких переговоров с сандинистами не вести.

Между тем команда Контрераса предложила на роль переговорщика влиятельного архиепископа Манагуа Мигеля Обандо-и-Браво, который не скрывал своего оппозиционного настроения по отношению к диктатуре. В обмен на освобождение заложников сандинисты требовали разрешить выезд из страны находящимся в тюрьмах лидерам СФНО Даниэлю Ортеге и Хосе Бенито Эскобару (который отвечал за работу с профсоюзами). Архиепископ передал вернувшемуся в Манагуа Сомосе требование выплатить выкуп в 5 миллионов долларов мелкими купюрами. Диктатор высокомерно ответил, что сам решит проблему: «Всегда, когда вмешивается церковь, единственное, что ее интересует, – это спасти жизни. А как же все остальное?»

Однако Сомосе пришлось согласиться на все требования группы Контрераса. Помимо выезда заключенных СФНО получил полмиллиона долларов выкупа (Сомоса говорил, что банки на Рождество закрыты и столько мелких купюр нигде не найдешь), а в ведущих СМИ страны («Ла Пренса», «Эль Сентроамерикано» и даже сомосовской газете «Новедадес») были опубликованы коммюнике Сандинистского фронта. Они же были зачитаны на двух телеканалах и шести радиостанциях страны.

Коммюнике были составлены очень грамотно и с прицелом на экономический кризис. В частности, в случае свержения диктатуры было обещано повысить зарплату всем группам рабочих и даже национальным гвардейцам – до 500 кордоб (71 доллар). Таким образом, большинству населения ясно дали понять, что их жизнь улучшится только после ухода Сомосы.

Население было потрясено смелой акцией СФНО: оказывается, всесильного Сомосу можно поставить на колени. Неудивительно, что когда группа Контрераса «Хуан Хосе Кесада» после 60-часовой осады вместе с освобожденными политзаключенными (18 человек) ехала в аэропорт Манагуа, толпы людей по маршруту движения скандировали «Да здравствует фронт!» и «Вива Сандино!».

Среди освобожденных заключенных, прибывших вместе с Помаресом в кубинский столичный аэропорт «Хосе Марта», был будущий лидер фронта и президент Никарагуа Даниэль Ортега Сааведра.

Сааведра родился 11 ноября 1945 года в семье среднего класса в городе ЛаЛибертад, департамент Чонталес. Мать (Лидия Ортега) и отец (Даниэль Ортега) находились в позиции к режиму Сомосы, а Лидию однажды даже арестовала национальная гвардия, найдя у нее «любовные письма» и сочтя их шифрованными посланиями.

С юных лет Даниэль Ортега и его два брата Умберто и Камило принимали активное участие в борьбе против диктатуры. Уже в 15 лет Даниэля первый раз арестовали. В 1963 году он поступил в Центральноамериканский университет Манагуа, чтобы изучать право, но, примкнув к СФНО, бросил учебу. В 1967 году Ортегу арестовали второй раз за участие с автоматом в руках в экспроприации одного из отделений «Бэнк оф Америка». На тот момент он уже отвечал за партизанское движение в городах. В столичной тюрьме «Модело» Ортега писал стихотворения, одно из которых называлось «Я никогда не видел Манагуа, когда девушки там носили мини-юбки». Группа Контрераса вытащила Ортегу из тюрьмы в декабре 1974 года. На Кубе Ортега прошел подготовку к партизанской борьбе.

Брат Даниэля Умберто (1947 года рождения) тоже с юных лет присоединился к СФНО. В 1969 году его тяжело ранили в бою, вследствие чего у Умберто была парализована правая рука.

Третий брат Ортега, чье имя вошло в историю СФНО, Камило, родился в 1950 году в Манагуа – в квартале «Сомоса» недалеко от парка имени Сомосы и напротив стадиона имени Сомосы. Камило активно работал среди революционных школьников и студентов, организовывая первомайские демонстрации в 1964-м, 1965-м и 1966 годах. В 1966 году Камило вступил в СФНО и стал формировать «вооруженные команды сандинистов», фактически городские партизанские отряды. Участвовал в нескольких боевых операциях в Манагуа. Камило Ортега отвечал и за организацию акций солидарности с политическими заключенными. В 1969 году поступил в университет Леона, чтобы получить профессию инженера.

После акции 1974 года СФНО уже воспринимался всеми как главная сила, оппозиционная диктатуре.

Однако надежды сандинистов на то, что их смелая акция вызовет всеобщее восстание, не оправдались. Репрессивный аппарат диктатора был все еще силен. К тому же акция группы Контрераса не была заранее скоординирована с массовыми рабочими и студенческими организациями.

Элитные подразделения национальной гвардии, пользуясь режимом осадного положения, отменявшего все гражданские права и вводившего цензуру прессы, начали активно зачищать партизанский район в горах Матагальпы, не останавливаясь перед массовыми репрессиями. Авиация гвардии бомбила деревни напалмом. Крестьян загоняли в шесть специально организованных концлагерей, чтобы они не смогли оказать помощь партизанам.

В марте 1975 года партизаны на короткий срок захватили казармы национальной гвардии в Рио-Бланко (район Панкасан). Вернувшись, национальные гвардейцы превратили Рио-Бланко в настоящий укрепленный лагерь. К нему даже была построена дорога. В Рио-Бланко то и дело проходили показательные казни местных крестьян. В целом сандинистские отряды по-прежнему не могли выстоять в бою против подразделений национальной гвардии.

Городские отряды фронта оказались слабыми и не смогли помочь своим товарищам в горах, открыв второй фронт против гвардии в городах.

Положение усугублялось фактическим расколом СФНО на три группировки, который особенно сильно дал себя знать в 1975 году. Раскол был вызван не разницей в программных целях, а разногласиями относительно тактики борьбы против диктатуры.

«Пролетарская тенденция» (ее сторонников называли «пролетариями») считала, что упор надо делать на политико-пропагандистскую работу среди рабочих, чтобы превратить СФНО в массовую марксистскую партию. «Пролетариос» тоже стояли за вооруженное восстание, но только не в горах, а в городах и при условии предварительной тщательной политической подготовки. Эта группа нерегулярно издавала две газеты: «Кауса Сандиниста» («Дело сандинизма») и «Эль Комбатиенте Популар» («Народный боец»). «Пролетариос» создавали на фабриках и в рабочих кварталах собственные организации – «Комитеты революционных рабочих». Путь к восстанию «пролетарская тенденция» видела через организацию массовой политической забастовки.

Другая группа членов СФНО считала, что надо придерживаться исконной линии фронта на партизанскую войну в горах. Поэтому эта фракция получила название «длительная народная война». Ее возглавляли Гери Руис (главный специалист СФНО по тактике партизанских действий) и Томас Борхе.

Обе группы состояли из людей, работавших в подполье в самой Никарагуа.

В то же время среди руководителей фронта в эмиграции возникла и третья группа, пытавшаяся примирить две первые. Ее членов стали называть «терсеристами» (от испанского «терсеро» – «третий») или «центристами». Их возглавляли Даниэль и Умберто Ортега. К этой же группе принадлежали Фонсека и Контрерас. «Терсеристы» справедливо считали, что взгляды «пролетариев» и сторонников «длительной народной войны» друг друга не исключают, а дополняют. Народ Никарагуа готов к восстанию, и его можно вызвать и в городе, и на селе эффектными акциями СФНО, типа налета в декабре 1974 года. Поэтому «терсеристов» еще называли «сторонниками восстания».

Фонсека считал, что раскол в СФНО вообще вызван главным образом тем, что городские и сельские отряды действуют в отрыве и друг от друга, и от руководства фронта.

В некотором смысле раскол СФНО был вызван изменением позиции Кубы по отношению к партизанским движениям во всем мире. В июне 1975 года на Кубе состоялось совещание коммунистических партий Латинской Америки, и лозунг Че Гевары о «длительной народной войне» был снят. Теперь кубинцы, как и Москва, считали, что революции должны быть подготовлены повседневной пропагандой и политической борьбой, а народное восстание (причем в городах, а не в горах) будет лишь кульминацией этого процесса. Коммунистов и все левые силы ориентировали на создание в Никарагуа широкого антидиктаторского фронта с участием местной буржуазии.

В руководстве СФНО с кубинцами согласились братья Ортега. Но многие руководители фронта, в том числе и Карлос Фонсека, продолжали придерживаться прежней линии на непрерывную партизанскую борьбу как катализатор будущего восстания. В 1975 году Фонсека решил вернуться в Никарагуа и лично возглавить новую попытку развертывания партизанского движения.

В 1975 году руководство фронта состояло из 12 членов, но вскоре пятеро из них погибли в боях. В октябре 1975-го национальный директорат СФНО (так называлось официально руководство фронта) по инициативе Томаса Борхе («длительная народная война») исключил из СФНО лидеров «пролетарской тенденции» Хайме Уилока, Луиса Карриона и Роберто Уэмбеса. От имени национального директората был обвинен в измене и казнен ветеран СФНО и лидер крестьянского движения фронта «Чико» Сепеда.

Фактически национальный директорат был расколот, и три группировки признавали его членом только самого Фонсеку.

К этому моменту Фонсека уже тайно вернулся в Никарагуа (август 1975-го) и осудил казнь Сепеды. Тогда положение фронта было, пожалуй, самым тяжелым за всю его историю. Сомоса публично заявил, что с СФНО покончено. Действительно, в конце 1975 года в Сандинистском фронте состояли не более трех десятков активных бойцов. Причем партизаны в горах были отрезаны от городских групп поддержки, контролируемых исключенными из фронта «пролетариями».

Фонсека вернулся в страну, чтобы личным примером вдохнуть новую жизнь в партизанское движение. С декабря 1975-го по февраль 1976 года он скрывался на конспиративной явке в 20 километрах от Манагуа.

Затем он перебрался в горы, но к перелому в борьбе это не привело. Национальная гвардия постоянно наседала на партизанские группы, и те обычно избегали боя, что еще больше раззадоривало карателей. Фонсека вел активную пропаганду среди крестьян в пользу аграрной реформы и побуждал партизан не только политически воспитывать людей, но и просто учить их грамоте. Лидер фронта делал это и самолично. Также Фонсека считал, что партизаны должны быть для населения примером «нового человека» и в быту. Поэтому он не терпел ни пьянства, ни обычных мужских разговоров о женщинах.

В 1975 году Фонсека составил своего рода «моральный кодекс» из 17 пунктов, написав статью «Кто такой сандинист?». Там в частности говорилось: «…Сандинист прежде всего обладает революционной скромностью. Это качество имеет гораздо большее значение, чем кажется на первый взгляд. Скромность облегчает, во многих случаях, возможно, решающим образом, коллективную жизнь, деятельность сообщества людей… Революционер должен помнить, что сандинисты называют друг друга словом „брат“, такое обращение не мешает быть энергичным и вместе с тем строгим, но справедливым – качества, крайне необходимые в суровой подпольной и партизанской жизни. Революционер-сандинист не может выступать только в роли учителя народных масс, а одновременно должен учиться и быть учеником народных масс. Все его поступки должны отвечать интересам нашего народа…»

В том, что касается тактики борьбы, Фонсека по-прежнему был сторонником развертывания партизанской войны в горах. За месяц до своей гибели, анализируя историю вооруженной борьбы СФНО, он писал: «Идея о том, что горы наиболее благоприятны для ведения войны с правительственными войсками, становится реальностью. Однако необходимо избегать крупных сражений и отдавать предпочтение засадам и стычкам с мелкими отрядами гвардии: после Панкасана… распространилось мнение, будто мелкие стычки и нападения – это проявление своего рода партизанского консерватизма и что только бои с противником отвечают характеру революционного партизанского движения. На практике происходит так, что бои приводят к большим потерям, сроки наступления переносятся, что вызывает апатию у бойцов, а это и есть самый настоящий консерватизм. Сегодня все убеждены в важности стычек и нападений… Такая форма способствует созданию условий для полного уничтожения противника, когда изменится соотношение сил».

Однако было не совсем ясно, как в результате мелких боев с прекрасно вооруженной гвардией может измениться соотношение сил.

На 15 ноября 1976 года Фонсека назначил общий сбор на берегу реки Ийяс командиров городских и сельских отрядов для координации тактики борьбы. На этой же встрече Фонсека был намерен и преодолеть раскол фронта. Однако посланные Фонсекой курьеры либо были арестованы, либо задерживались. В начале ноября Фонсека разделил свою боевую группу из 12 человек (в том числе двух женщин) на четыре части, несмотря на протесты бойцов. Одну подгруппу он оставил в лагере, другую отправил на север к гондурасской границе (она должна была прикрывать возможный отход), третью – на запад для встречи лидеров городских партизанских отрядов. Сам он с бойцами Бенито Карвахалем и Кресенсио Агиларом (обоим не было и 20 лет) отправился к реке Ийяс.

В воскресенье 7 ноября 1976 года группа Фонсеки двинулась в путь под ливнем (в Никарагуа был сезон дождей). Уже через милю после начала движения группа попала в засаду к национальной гвардии, которая знала о партизанах от одного из своих информаторов-крестьян. Фонсека и Карвахаль отстреливались целый час и были убиты в бою. 16-летнему Агилару удалось скрыться, но и его убили через два дня.

По некоторым данным, Фонсека был взят в плен тяжело раненым и добит гвардейцами. Они отрезали ему, так же как Че Геваре, кисти рук и отправили его в Манагуа для идентификации. В карманах партизанского лидера гвардейцы нашли 10 тысяч кордоб, которые тут же разделили между собой.

Сомоса присутствовал на симфоническом концерте в Манагуа, когда высокопоставленный офицер гвардии доложил ему: «…коммунист Карлос Фонсека мертв. Я клянусь Вам, что на этот раз он мертв, и если мы опять ошиблись, Вы можете нас казнить». Сомоса подпрыгнул от радости. Он тряс офицера за плечи, говоря: «Повтори это! Повтори это!» А потом выбежал из театра.

Казалось, что СФНО действительно уничтожен. Но когда Томасу Борхе сообщили в тюрьме «Модело» о смерти партизанского лидера он ответил офицеру национальной гвардии: «Нет, полковник, Вы не правы. Карлос Фонсека из тех мертвых, которые никогда не умирают». Борхе оказался прав.

Временные неудачи сандинистов были связаны, прежде всего, с крайне неблагоприятным соотношением военных сил. Фронт противостоял самой сильной армии Центральной Америки, оснащенной и подготовленной США и Израилем.

В середине 70-х годов национальная гвардия Никарагуа насчитывала примерно 7500 человек. Она была полностью скопирована с американской армии. Солдаты и офицеры гвардии носили американскую оливко-зеленую форму и американские военные ботинки образца М-1962 «макнамара». В качестве касок использовались американские стальные М-1 и израильские «орлите» ОР-201. Причем израильские шлемы, как правило, носили спецподразделения. Воинские звания и знаки различия мало отличались от американских. Сомоса как верховный главнокомандующий имел чин дивизионного генерала (пять серебряных звезд на погонах), за ним следовали бригадные генералы (четыре звезды).

Вооружение первоначально выдавалось из ненужных американцам запасов, оставшихся со Второй мировой, корейской и вьетнамской войн, но в 70-е годы Никарагуа с санкции США получила современное израильское оружие, обращению с которым гвардейцев обучали израильские же инструкторы.

Стандартным оружием гвардии были американская винтовка времен Второй мировой войны М-1 (затем М-2) и ее модификация – самозарядная винтовка М-1 «гаранд». Винтовка М-1 была очень удачной, и известный американский генерал Паттон назвал ее «величайшим средством ведения войны из всех когда-либо созданных». Винтовка в 50-е – 60-е годы состояла также и на вооружении израильской армии, а также армий ФРГ, Италии и Японии. Она до сих пор используется в армии США для обучения военнослужащих.

Кроме винтовок у гвардейцев были американские автоматы Томпсона М1А1 (образца 1943 года) и МЗ. МЗ находился на вооружении в армии США с 1942 года и активно применялся вооруженными силами многих стран до недавнего времени (например, в британо-аргентинской войне за Фолклендские острова 1982 года). Было выпущено 700 тысяч штук. Калибр – 9 мм, скорострельность – 450 выстрелов в минуту. Из пулеметов гвардия имела на вооружении американские модели «браунинг» М19191А4 (7,62 мм) и тяжелый пулемет М2НВ.50 (12,7 мм).

В 70-е годы контрпартизанские части гвардии стали оснащаться американскими автоматическими винтовками Ml6, которые были приняты на вооружение армии США в 1963 году и остаются главным ее стрелковым оружием по сей день. Элитные части гвардии стали получать израильские автоматические винтовки «галил» модификаций SAR и ARM калибра 7,62 мм (приняты на вооружение в 1972 году и продолжают оставаться основным оружием израильской армии до сих пор; интересно, что при разработке этой винтовки применялся принцип отвода пороховых газов автомата Калашникова).

Взводы гвардии в 70-е годы оснащались легкими бельгийскими пулеметами FN MAG 58 и американскими М60. Экипажи бронемашин и спецподразделения получили известные израильские автоматы «узи» и американские снайперские винтовки М40А1.

На вооружении также состояли американские ручные «бейсбольные» гранаты М-59, осколочные гранаты М-26А1 и начиненные белым фосфором сигнальные гранаты М-34 («билли пит»). Еще гвардейцам были поставлены американские ручные гранатометы М79 «блупер» калибра 40 мм и противотанковые гранатометы М72 LAW калибра 66 мм.

У гвардии имелись американские минометы М2 (60 мм) и Ml (81 мм), а также новейшие М-29 (81 мм). Спецподразделения получили тяжелые израильские минометы «солтам» М65, стандартизированные под боеприпасы НАТО. Для боев в городах и горах гвардия имела на вооружении американские безоткатные орудия М20 (75 мм), М67 (90 мм) и М40 (106 мм). Полевая артиллерия была представлена американскими гаубицами М101А1 (150 мм). Для борьбы с воздушными целями применялись американские счетверенные зенитки, установленные на автомобилях М45, и израильские зенитные пушки калибра 20 мм HS.404. Установленные на автомашинах зенитки активно использовались для стрельбы по укрепленным целям, например, домам, в которых засели партизаны.

Национальная гвардия была прекрасно моторизована – 10 полученных от филиппинской армии танков «шерман» М4АЗЕ8 (калибр орудия 76 мм) и М4АЗЕ8 (105 мм), четыре легких танка МЗА1 «стюарт» и 40 полноприводных американских бронетранспортеров Т-17Е1 М6 израильского производства с 37-миллиметровой пушкой (часто башню с пушкой снимали и устанавливали вместо нее пулеметы). В гвардии было много джипов различных модификаций (начиная от легендарного «виллиса» времен Второй мировой войны).

Но главным преимуществом войск Сомосы над партизанами СФНО была, конечно же, авиация (1500 солдат и офицеров). В боевой эскадрилье ВВС национальной гвардии насчитывалось 10 самолетов «цессна» 337 (0-2А) и 11 американских тренировочных двухместных самолетов Т-28 «троян», переоборудованных в штурмовики, семь тренировочных самолетов Т-ЗЗА (переоборудованных в истребители-бомбардировщики) и семь легких бомбардировщиков В-26В/С.

Вертолетная эскадрилья гвардии имела на вооружении 11 американских вертолетов СН-34А (никарагуанцы называли их «скайрейдерс»), 12 легких разведывательных вертолетов OH-6A/H-369HS, четыре вертолета «хиллер» 12 В «ворон», три ТН-55А, два UH-1H «ирокез» и один «белл» 47Н.

Транспортная эскадрилья ВВС располагала 13 «дугласами» С-47 «дакота», восемью «цесснами» 180, семью «цесснами» 185, семью С-45, шестью канадскими DHC-3, пятью испанскими С-212, двумя израильскими IAI STOL «арава».

Тренировочная эскадрилья ВВС имела на вооружении 29 американских АТ-6 «тексан» (которых также легко можно было использовать в качестве штурмовиков). 10 РА-18, шесть РТ-19А и семь «цессна» 172J/K «скайхоук».

ВМС Никарагуа (примерно 1000 солдат и офицеров) располагали десятком катеров, в том числе четырьмя современными израильскими патрульными катерами класса «дабур» и несколькими американскими моделями времен Второй мировой войны.

Таким образом, по количеству и качеству вооружения (особенно самолетов и вертолетов) никарагуанская национальная гвардия была не только сильнейшей в Центральной Америке, но и одной из самых сильных армий Латинской Америки в целом.

Командующим национальной гвардией был президент и глава клана Анастасио Сомоса Дебайле («Тачито»). Боевая организация и дислокация национальной гвардии отражала ее основное предназначение – не защита внешних рубежей, а борьба против партизанского движения внутри страны.

Рядом с президентским дворцом на холме Тискапа в Манагуа располагался батальон президентской гвардии. Там же в бункере (построенном после землетрясения 1972 года) находился штаб гвардии.

Кроме того, к элитным частям быстрого реагирования, расквартированным в столице, принадлежали отдельный бронированный батальон, механизированный ударный батальон «Генерал Сомоса» (400 бойцов), механизированная рота, инженерный батальон, полевая артиллерийская батарея, зенитная батарея и батальон военной полиции. Эти части могли быть быстро переброшены в любую точку страны для подавления крупных беспорядков или партизанских отрядов. В столице каждого из 16 департаментов страны имелся постоянный гарнизон гвардии ротного состава («роты безопасности»).

В 1978 году в сухопутных частях гвардии служили примерно 10-12 тысяч солдат и офицеров.

Помимо национальной гвардии в 1970 году была создана и национальная полиция – национальная гвардия (двойное название вызвано тем, что полиция подчинялась гвардии). В полиции служили 9-10 тысяч человек, вооруженных легким стрелковым оружием. Главной ее задачей был разгон невооруженных демонстрантов.

Части полиции и гвардии иногда сводились в особые контртеррористические бригады БЕКАТ (ВЕСАТ, Brigadas Especiales contra Actos de Terrorismo). Бойцы бригад были вооружены новейшими винтовками М-16 и автоматами «узи», носили израильские камуфлированные шлемы и редкие в то время бронежилеты. Части БЕКАТ патрулировали города на легко узнаваемых джипах оранжевого и бело-голубого цвета (цвета никарагуанского флага). Обучали БЕКАТ американские и израильские инструкторы. БЕКАТ на джипах обычно патрулировала бедные кварталы никарагуанских городов, выискивая партизан и подпольщиков. Этих людей ненавидели за их поразительную даже по меркам национальной гвардии жестокость.

Но самой элитной и преданной диктатору частью национальной гвардии была «Тренировочная школа сухопутных войск» (EBBI, Escuela de Entrenamiento Basico de Infanteria). Это подразделение в 1976-1977 гг. создал и возглавил сын диктатора Анастасио Сомоса Портокарреро (по прозвищу «Эль Чигуин» – в приблизительном переводе «щенок» или «крутой пацан»; унаследовал он и «фамильную» кличку «Тачито»).

Анастасио Сомоса-младший родился во Флориде в 1951 году. До 12 лет «Крутой пацан» жил в Нью-Йорке, затем учился в Гарварде, а военное образование получил в Великобритании.

Капитану Сомосе очень понравилась система подготовки американских «зеленых беретов» (элитных конртпартизанских частей), и по их образцу и подобию он решил создать в Никарагуа «черные береты». Части EBBI (2000-2200 человек) отличались изощренной психологической подготовкой, которую проводили американцы, израильтяне, а также южновьетнамские инструкторы.

Этих людей учили убивать не думая. Во время подготовки в «школе» они выкрикивали вместе с инструктором следующую речевку:

«Кто является врагом гвардии?

– Народ!

– Кто является отцом гвардии?

– Сомоса!

– Да здравствует гвардия!

– Долой народ!

– Кто мы?

– Мы – тигры!

– Что едят тигры?

– Кровь!

– Чью кровь?

– Народа!»

В журнале EBBI «Пехотинец» часто публиковались материалы о нацистских войсках, которые должны были служить примером в боевой подготовке. Элитные части «Крутого» были вооружены автоматическими винтовками М-16 и автоматами «узи». Солдаты и офицеры получали повышенное жалованье. Годовой бюджет школы превышал 2 миллиона долларов.

Сомоса всячески внушал гвардии, что она является элитой никарагуанского общества. У гвардии были свои магазины, где продукты и одежду продавали по сниженным ценам. Семьи гвардейцев жили в отдельных микрорайонах столицы – Лас-Колинас и Вилья-Фонтана. После землетрясения они получали жилье в новых домах в первоочередном порядке.

Сомоса разыгрывал из себя «отца-командира». Он мог подойти к любому солдату и осведомиться, как дела у его семьи. Если ему отвечали, например, что болен ребенок, диктатор лез в карман и доставал несколько сотенных долларовых купюр на билет до Майами и лечение в США.

Он приучал гвардию к коррупции, давая ей «заработать» незаконными методами. Возможности таких «заработков» возрастали пропорционально воинскому званию. Обычный солдат гвардии получал в конце 70-х годов 75 долларов в месяц (что было неплохо по никарагуанским меркам). Однако Сомоса специально держал зарплату на невысоком уровне, чтобы приучить гвардейцев обогащаться, используя свое служебное положение.

Обычные солдаты и сержанты вымогали деньги в виде всякого рода «штрафов» и «крышевали» уличных проституток. Командир гвардии уровня департамента облагал поборами местный бизнес (как законный, так и нелегальный) и «имел» в месяц до 20 тысяч долларов.

Во время боевых действий против партизан гвардейцы получали двойное жалованье (офицеры – тройное) и могли безнаказанно грабить всех, кого якобы подозревали в симпатиях к сандинистам. За каждое принесенное командиру тело (или его часть) бойца СФНО полагалась специальная премия. Неудивительно, что в сандинисты часто «записывали» абсолютно мирных крестьян.

Уходивших в отставку офицеров Сомоса пристраивал на «жирные» места в бизнесе. Например, половина директоров Национального банка состояла из отставных офицеров гвардии.

Конечно, национальная гвардия Сомосы никогда не смогла бы стать столь внушительной боевой силой без всесторонней поддержки США.

Никарагуа была официально включена начиная с 1953 года в Программу военной помощи США зарубежным странам (Military Assistance Program, MAP). К 1963 годупо этойлинии Сомоса получал 1,6 миллиона долларов в год (11-место в мире среди государств, пользовавшихся американской военной помощью). Всего в 1946-1975 годах Никарагуа получила американской военной помощи на 23,6 миллиона долларов.

Помимо этого к Сомосе поступала львиная доля средств, отводившихся бюджетом США на обучение иностранных военных специалистов из центральноамериканских стран. В 1950-1979 годах обучение в США (база сил специального назначения Форт-Брэгг, «Школа Америк» в зоне Панамского канала и т. д.) прошли 5740 никарагуанцев (для сравнения: 5161 панамец, 3360 гватемальцев, 3609 гондурасцев, 2113 сальвадорцев, 711 костариканцев). В основном военнослужащих национальной гвардии обучали ведению психологической войны и действиям против партизан.

Военная помощь США Никарагуа (поставки вооружения и боевой техники на льготной и безвозмездной основе) составила в 1950-1979 годах 7,6 миллиона долларов (второе место в Центральной Америке после Гватемалы).

Кроме того, в этот же период Никарагуа купила оружия и снаряжения на обычных коммерческих условиях на 5,3 миллиона долларов. Наконец, по линии министерства торговли США (снаряжение двойного назначения типа грузовиков, формы, обуви, медикаментов и т. д.) национальная гвардия приобрела различных товаров на 4,2 миллиона долларов.

Военная помощь США диктатуре Сомосы возросла в 1970-1977 годах вместе с активизацией партизанского движения в Никарагуа. Американцы поставили Сомосе 6 тысяч винтовок М-16 и другое вооружение на общую сумму 32 миллиона долларов. Однако общественное мнение США и часть депутатов конгресса были настроены против диктатора после разоблачения махинаций с иностранной гуманитарной помощью в ходе ликвидации последствий землетрясения 1972 года. Администрации становилось все труднее «выбивать» деньги для Никарагуа из конгресса. Поэтому американцы переориентировали Сомосу на получение оружия из Израиля, которому и тогда, и сейчас не было никакого дела до мирового общественного мнения.

Правительство Израиля, активно снабжавшее оружием в обход санкций ООН расистский режим апартеида в Южной Африке, давно считало стойкого антикоммуниста Сомосу своим близким другом.

Особенно масштабные поставки израильского оружия в Никарагуа начались с 1975-го, а в конце существования диктатуры, в 1978-1979 годах, Израиль вообще был единственным помимо Аргентины поставщиком оружия Сомосе (в то время даже США стремились дистанцироваться от одиозного «Тачо»). Израильтяне поставили диктатуре, ведущей жестокую борьбу против собственного населения, 500 автоматических винтовок «галил», 500 автоматов «узи», боеприпасы, каски, бронежилеты, грузовики, минометы и четыре патрульных катера. Между тем тогда некоторые латиноамериканские страны в знак протеста против жестокости режима прервали с Никарагуа дипломатические отношения.

В апреле 1979 года в Никарагуа прибыли израильские техники для установки мобильных зенитных систем, а в мае израильский корабль доставил артиллерию, вертолеты, гранатометы и другое оружие.

В последние полгода существования режима Израиль поставил Сомосе заслужившие ненависть всех никарагуанцев самолеты «арава», которые бомбили густонаселенные городские кварталы. Телерепортажи об этом вызвали возмущение во всем мире. Даже депутаты израильского кнессета потребовали от своего правительства объяснений (до июня 1979 года Израиль вообще отрицал сам факт поставок орудия Сомосе). 29 июня 1979-го (за три недели до падения диктатуры) Израиль объявил о прекращении поставок, но на самом деле они продолжались вплоть до вступления сандинистов в Манагуа. Интересно, что во время первого визита делегации революционного правительства Никарагуа на Кубу сандинисты подарили Фиделю Кастро израильскую автоматическую винтовку «галил».

Помимо Израиля и США Никарагуа при Сомосе получала оружие и военное снаряжение из Швеции, Испании, Великобритании, Канады, Италии и ФРГ.

1 сентября 1974 года Анастасио Сомоса (бывший «Тачито», теперь – «Тачо») был опять «избран» президентом на очередной срок. Казалось, что власти диктатора ничто не угрожает. Президент США с 1969 года, ярый антикоммунист Никсон был особенно расположен к Никарагуа, потому что во время визита в Латинскую Америку в качестве вице-президента в 1958-м его, по крайней мере, не забросали яйцами и камнями, как в Венесуэле.

В 1971 году Никсон удостоил Сомосу особой чести, пригласив его на званый обед, а тот, в свою очередь, в 1972-м пожертвовал на предвыборную кампанию Никсона миллион долларов. Никсон и Сомоса считали друг друга близкими друзьями. На ликвидацию последствий землетрясения в Манагуа США выделили 32 миллиона долларов государственных средств. Правда, в никарагуанский бюджет попало только 16 миллионов. Остальных денег «не нашли». Зато личное состояние Сомосы при Никсоне достигло 400 миллионов долларов.

Никсон назначил в 1970 году послом в Никарагуа Тернера Шелтона, который уже готовился к выходу на пенсию. Шелтон тоже стал близким другом Сомосы и активно участвовал в его коммерческих делах, устраивая контакты с влиятельными американскими бизнесменами, например, с первым миллиардером США и магнатом Голливуда Говардом Хьюзом. В ответ Сомоса распорядился поместить изображение Шелтона на банкноту достоинством 20 кордоб.

Шелтон стал настолько одиозной фигурой даже в самом госдепартаменте, что сменивший Никсона Форд отправил его в отставку, хотя Сомоса, используя свои контакты в конгрессе США, всячески пытался этому помешать.

Новым послом США в Никарагуа стал ученый-антикоммунист Джеймс Теберг, опубликовавший, в частности, книги «Россия в Карибском бассейне» и «Советское присутствие в Центральной Америке». Теберг активно работал с «гражданской оппозицией» (консерваторами и бизнес-кругами), убеждая ее примириться с диктатурой. В свою очередь, он советовал Сомосе сделать хоть что-нибудь для развития отсталых сельских территорий, чтобы ослабить поддержку СФНО среди крестьян.

В 1974 году против фальсифицированных выборов выступил с открытым протестом давний оппонент Сомосы – консерватор и издатель газеты «Ла Пренса» Педро Хоакин Чаморро, который возглавлял блок оппозиционных партий UDEL (Демократический союз освобождения). Сомоса попросту арестовал 27 политических деятелей, осудивших выборы, и лишил их гражданских прав до марта 1975 года.

В ноябре 1976 года президентом США был избран демократ Джеймс Картер, который сделал центральной темой своей внешней политики борьбу против нарушения прав человека (естественно, прежде всего в социалистических странах). Однако американцам никто не верил, указывая на тесное сотрудничество США со столь одиозным диктатором, как Сомоса. Поэтому Картер стал давить на «Тачо», чтобы тот предпринял хотя бы показные шаги в сторону демократизации.

Уже в июне 1976 года Никарагуа подверглась резкой критике на специальных слушаниях в Палате представителей конгресса США, посвященных положению о правах человека. Никарагуанский историк-эмигрант Торрес привел конкретные случаи зверств национальной гвардии, включая изнасилования, кастрацию мужчин, пытки электротоком. Он говорил, что если во время пыток заключенные харкают кровью на пол, то гвардейцы заставляют их вытирать пол языком. Излюбленной пыткой гвардии было также подвешивание мужчин за половые органы. «Новыми методами» были раздробление барабанных перепонок, обливание кислотой, вырывание здоровых зубов. Заключенных иногда заставляли стоять без отдыха по девять дней подряд.

28 июля 1977 года с Сомосой случился инфаркт (уже второй в этом году), и его срочно доставили в Майами. Во время первого инфаркта в Институте болезней сердца в Майами за диктатором был зарезервирован целый этаж, на 14 койках в палатах располагались члены семьи и охрана. Во время второго инфаркта Сомосу лечили уже в госпитале ВВС США.

Интересно, что, хотя у Сомосы был собственный самолет, он попросил США прислать за ним военный американский, чтобы тем самым американцы еще раз публично подтвердили поддержку никарагуанской диктатуры. Картер в своей типичной лицемерной и двойственной манере согласился прислать самолет, но потребовал, чтобы Сомоса оплатил перелет.

В Никарагуа пошли слухи о смерти диктатора. Однако 7 сентября 1977 года поправившийся Сомоса вернулся в Никарагуа.

Диктатора преследовали и неудачи в семье. В 1976 году его старшая дочь Каролина вышла замуж за Виктора Уркуйо, но брак быстро распался, и Каролина уехала в Лондон. Там же жила и другая дочь Сомосы, Карла, которая уехала из Никарагуа, после того как спецслужба национальной гвардии донесла отцу об ее увлечении молодым человеком Алехандро Лакайо, который оказался членом СФНО.

Учившийся в США сын диктатора Хулио присоединился к хиппи, ходил босым по Майами и употреблял наркотики. В те времена подобные вещи многими расценивались как явные признаки психического расстройства. Жена Сомосы добилась направления сына в специальную клинику, хотя точный диагноз замалчивали. Младший сын Сомосы Роберто учился в Коннектикуте.

Несмотря на гибель Фонсеки и фактический раскол, СФНО не прекращал борьбу против диктатуры. В апреле 1977 года городской отряд СФНО «Селим Шибле» одновременно захватил две радиостанции – «Мундиаль» в Манагуа и «Сентро» в Леоне. 7 апреля во время нападения на казарму национальной гвардии в Рио-Бланко (департамент Матагальпа) погиб член национального руководства СФНО Карлос Агуэро. 6 июня в Леоне группа СФНО уничтожила экипаж патрульного джипа БЕКАТ.

Сомоса ознаменовал свое выздоровление 19 сентября 1977 года отменой действовавшего с декабря 1974-го осадного положения, главным образом для того, чтобы успокоить Картера. Диктатор объявил также муниципальные выборы. И сразу же страницы оппозиционных газет, освобожденных от цензуры, наполнились критическими статьями в адрес диктатуры. Застрельщиком оппозиционной деятельности снова стала «Ла Пренса» Чаморро.

В бедных кварталах крупных городов («барриос») стали, как грибы после дождя, возникать стихийные демонстрации и митинги. Люди захватывали церкви и школы, нападали на принадлежавшие Сомосе предприятия. В рабочих кварталах жгли покрышки и автобусы, кое-где строились первые баррикады. Люди требовали одного – ухода Сомосы в отставку и улучшения жизненного уровня. Сандинисты из «пролетарской тенденции» стали активнее формировать рабочие организации. Возникла и женская оппозиционная организация AMPRONAC.

СФНО, которым в то время руководили «терсеристы», уже с апреля 1977 года стал распределять в бедных кварталах городов оружие, готовя вооруженное восстание. Причем 80 % новых бойцов были уже не студентами, как раньше, а рабочими. Большинство жителей «барриос» были сезонными сельскохозяйственными рабочими и, как правило, с сентября по апрель они жили в городе до следующего урожая. Это была питательная среда для всеобщего восстания в стране. Однако и «пролетарисо», и сторонники «длительной народной войны» полагали, что время для восстания еще не наступило.

Тогда «терсеристы» решили действовать на свой страх и риск. 4 мая 1977 года Сандинистский фронт (фактически его терсеристское руководство) опубликовал «Военно-политическую программу СФНО для ликвидации диктатуры». Этот документ ориентировал народ Никарагуа на восстание: «Сегодня… сандинистская народная революция вступила в высшую и завершающую стадию революционного подъема… Налицо союз рабочих и крестьян, готовых… начать борьбу с целью свержения сомосистской банды. Затем мы намерены создать революционное народно-демократическое правительство, которое позволит нам, опираясь на пролетарскую идеологию и исторические заветы Сандино, добиться триумфа в построении социализма и создания общества свободных людей, о чем так мечтал Аугусто Сандино».

Программа была чисто марксистским документом и ставила две равноправные задачи: избавление Никарагуа от иностранного империализма и ликвидацию эксплуатации человека человеком: «Обе эти исторические цели будут достигнуты при наличии марксистско-ленинского подхода и сплоченного авангарда, который будет руководить революционным процессом».

Восстание «терсеристы» были намерены инициировать, как обычно, эффектной военной акцией фронта. Для ее осуществления избрали основанную в 1965 году на юге страны, на острове Солентинаме (озеро Никарагуа) христианскую общину, которой руководил Эрнесто Карденаль. 20 ее членов присоединились к СФНО в 1977 году, так как считали Христа первым пролетарским революционером и основоположником социализма (эта концепция, получившая наименование «теология освобождения», и по сей день очень популярна среди христиан Латинской Америки).

В качестве цели для нападения были избраны казармы национальной гвардии в городке Сан-Карлос на южном берегу озера Никарагуа. У нападавших имелись только одна винтовка «гаранд», автомат М-3, карабин М4 и два охотничьих ружья. После успешного выполнения первой боевой задачи группа должна была двинуться на Масайю, а оттуда – на Гранаду. Однако атака была отбита ввиду подавляющего огневого превосходства национальной гвардии над двенадцатью сандинистами. Бывшая христианская община превратилась в партизанский отряд и ушла в горы. Национальная гвардия разгромила здания общины на острове Солентинаме, превратив церковь в казарму.

12 октября 1977 года стало началом первого генерального наступления СФНО сразу по всей стране.

В этот же день отряд сандинистов из Северного фронта «Карлос Фонсека» атаковал национальную гвардию на севере у города Окоталь. Были убиты 15 национальных гвардейцев. 15 октября населенный пункт Мосонте недалеко от Окоталя был занят отрядом сандинистов.

А через четыре дня сандинисты провели самую эффектную операцию, атаковав гарнизон национальной гвардии прямо в центре крупного города Масайя. Одновременно был организована засада на шоссе Манагуа – Масайя, и в течение нескольких часов гвардия не могла перебросить из столицы в Масайю подкрепления. В бою погибли член национального руководства СФНО Педро Араус Паласиос и еще пять сандинистов.

Таким образом, синхронными атаками в разных частях страны СФНО умело создал иллюзию наличия у него крупных сил. И хотя атаки в основном были отбиты, они произвели на население нужное впечатление. «Ла Пренса» цитировала Умберто Ортегу (руководство СФНО находилось на территории Коста-Рики), который заявил, что у сандинистов действует 50 лагерей по подготовке партизан.

Однако и «пролетариос», и группа «длительной народной войны» резко осудили октябрьские атаки как проявление «путчизма» терсеристов, хотя и высоко оценили героизм рядовых бойцов.

Наступление СФНО заставило активизироваться и легальную оппозицию, которая стала требовать проведения в стране национального диалога между властями и оппозицией.

В октябре 1977 года «Ла Пренса» опубликовала обращение 12 видных общественных деятелей, которые ранее сторонились политики. В «группе двенадцати» были два юриста, два предпринимателя, два священника, профессор, агроном, архитектор, банкир и дантист. Они констатировали, что политическое урегулирование в Никарагуа уже невозможно без СФНО, который проявил возросшую степень «политической зрелости» и кровью своих молодых бойцов заслужил в стране высокий авторитет.

Уже через неделю руководство СФНО (включая терсеристов и сторонников «длительной народной войны») официально уполномочило «группу двенадцати» представлять фронт в политическом диалоге. Сандинсты считали ее той силой, вокруг которой могут временно объединиться все противники режима Сомосы, в том числе и буржуазия.

Сама идея «национального диалога» с целью эволюционного реформирования режима Сомосы в сторону его демократизации была выдвинута американцами через консервативную оппозицию UDEL осенью 1977 года. Консерваторов поддержал союз малого и среднего бизнеса COSEP (Cosejo Superior de la Empresa Privada – Верховный совет частного предпринимательства). Для американцев главным было не допустить победы марксистского СФНО и передать власть проамериканским буржуазным кругам, прямо не связанным с семьей Сомосы. Предпринимателей и консерваторов поддержали иерархи католической церкви.

В конце октября 1977 года буржуазная оппозиция избрала комиссию, которая должна была вести диалог с Сомосой. Помимо архиепископа Мигеля Обандо-и-Браво (Сомоса называл его за симпатии к сандинистам «команданте Мигель») в нее входил производитель растительного масла Альфонсо Робело. Именно на этого «свежего» и «незапятнанного» политика и делали ставку американцы.

Однако Сомоса явно не хотел помочь сам себе и отверг идею «национального диалога» с оппозицией как «антиконституционную». Он был уверен в своей национальной гвардии, а силы сандинистов оценивал невысоко.

Точно такого же мнения было и ЦРУ, которое оценивало боевой потенциал СФНО в ноябре 1977 года в 50 бойцов: «Вооруженная оппозиция никарагуанскому правительству ограничена Сандинистским фронтом национального освобождения, партизанско-террористической организацией, основанной в начале 1960-х годов при поддержке Кубы. Несмотря на рост ее активности в последнее время, эта группа по-прежнему мала и неспособна на продолжительную конфронтацию с достаточно хорошо обученной Национальной гвардией».

28 декабря 1977 года СФНО атаковал полицейский участок в Манагуа, а 2 января 1978-го – город Окоталь. 9 января сандинисты распространили заявление с отказом от любого диалога с Сомосой. Диктатора это не особо впечатлило, так как он и сам не хотел никакого диалога с оппозицией.

Однако все в Никарагуа изменилось во вторник утром 10 января 1978 года, когда по дороге на работу был убит в своем автомобиле «сааб» лидер легальной оппозиции и главный редактор «Ла Пренсы» Педро Хоакин Чаморро. Машину Чаморро прижал к обочине темно-зеленый пикап «тойота». Оттуда выскочили три человека и через лобовое стекло расстреляли Чаморро из автоматов. Он получил около 20 ранений в голову, руки, грудь и горло и скончался по дороге в госпиталь.

Все никарагуанцы сразу же спонтанно обвинили Сомосу в смерти видного оппозиционного политика, хотя тот оправдывался, утверждая, что если бы хотел, то мог бы убить Чаморро гораздо раньше. Он был одноклассником Чаморро и ненавидел его с детства. Эта ненависть особенно сильно выросла к 1977 году, когда Чаморро опубликовал «Энциклопедию прегрешений Сомосы». «Ла Пренса» постоянно разоблачала коррупцию режима при ликвидации последствий землетрясения 1972 года Мешал Чаморро и американцам, так как, несмотря на консервативную политическую принадлежность, был непримиримым борцом против Сомосы. Чаморро вряд ли одобрил бы «национальный диалог» на условиях освобождения Сомосы от наказания. Для США (которые даже подозревали Чаморро в марксизме) он был гораздо более выгоден в роли «мученика». Ведь до сих пор «мученики» были только у сандинистов, что и составляло основу авторитета фронта среди населения. Теперь свой идол появился и у буржуазной оппозиции.

В любом случае убивать Чаморро Сомосе было никак не выгодно. Чаморро много лет представлял легальную оппозицию, позволявшую Сомосе заявлять, что никакой диктатуры в Никарагуа нет. Наконец, надо понимать, что в Никарагуа было не принято убивать представителей олигархии. Клан Чаморро при Сомосе активно участвовал в бизнесе, и именно поэтому диктатор и не боялся этой семьи. Убивали крестьян, рабочих и студентов, но никак не людей своего круга. Чаморро в 1959 году с оружием в руках участвовал в попытке свержении Сомосы и мог быть убит на законных основаниях, в бою. Но его никто не тронул.

Уже через день после убийства Чаморро Сомоса объявил об аресте четырех подозреваемых. На них указал репортер газеты «Новедадес», принадлежавшей Сомосе, что только усилило подозрения в адрес самого диктатора. Вдова Чаморро Виолетта (будущий президент Никарагуа) прямо обвинила Сомосу в причастности к убийству своего мужа.

За день до покушения Чаморро обсуждал возможность налаживания постоянного контакта между СФНО и легальной оппозицией, но он по-прежнему считал сандинистов незрелой и не очень влиятельной силой.

Власти представили организатором убийства кубинского эмигранта Педро Рамоса, который продавал за границу кровь, собранную у никарагуанских бедняков и бомжей (по 5,5 доллара за литр). «Ла Пренса» посвятила его фирме «Плазмафересис» ряд критических материалов. Рамос подал на Чаморро в суд за клевету и за день до убийства уехал в США, где он постоянно проживал.

Хотя некоторым и казалось странным, что Сомоса вдруг ни с того ни с сего убил своего давнего, но предсказуемого недруга, появилась еще одна версия, по которой убийство организовал «Крутой», который после инфаркта отца стал позволять себе излишнюю самостоятельность.

В любом случае убийство Чаморро стало катализатором давно копившегося у населения протеста против диктатуры. Как вспоминал лидер СФНО Умберто Ортега, после убийства Чаморро тысячи людей впервые вышли на улицу в знак солидарности с Сандинистским фронтом.

Тело Чаморро провожала на кладбище многотысячная толпа, в которой были представители всех оппозиционных партий: от консерваторов до коммунистов и маоистов. Люди стали жечь покрышки, а потом подожгли здание фабрики «Плазмафересис», которую в народе называли «домом Дракулы». Тысячи демонстрантов не подпустили к горящему зданию пожарные машины. Затем такая же участь постигла принадлежавшую Сомосе текстильную фабрику «Эль Порвенир». Всего 11 января 1978 года демонстранты подожгли 15 зданий, включая банки, заводы и склады.

Люди были готовы к восстанию, но у них не было оружия, а СФНО все эти события застали врасплох.

На третий день, когда хоронили Чаморро, в антиправительственных митингах участвовали уже около 50 тысяч человек, хотя буржуазная оппозиция уговаривала семью погибшего изменить время проведения похорон, чтобы снизить накал напряжения.

23 января 1978 года союзы предпринимателей Никарагуа объявили невиданную прежде забастовку. Рабочих и служащих отправили домой, и некоторые хозяева даже платили им зарплату. Закрылось 80-90 % предприятий. Однако предприниматели уговаривали рабочих сидеть дома и не выходить на улицу. Они хотели использовать забастовку, чтобы выбить из Сомосы уступки для буржуазной оппозиции и для несвязанного с тремя олигархическими кланами бизнеса, который просто хотел, чтобы и ему дали нормально работать. Сомоса отнесся к забастовке снисходительно, назвав ее – в общем, правильно – «стачкой капиталистов». Он по собственному опыту знал, что жажда прибыли скоро заставит торговцев открыть свои магазины.

Так и получилось. Торговцы потихоньку стали открывать свои магазины (тем более что к этому их призвало посольство США в Манагуа), но к тому времени инициатива была уже не у буржуазно-предпринимательской оппозиции. В городах формировались Комитеты народного сопротивления, в которых участвовали в основном левые силы, в том числе коммунисты и сандинисты.

Часть предпринимателей на второй неделе забастовки желали стоять до конца, то есть вплоть до отставки Сомосы, но большинство хотели снова зарабатывать деньги. 5 февраля 1978 года предприниматели решили прекратить забастовку. В этот же день избиратели фактически бойкотировали муниципальные выборы, в которых приняли участие менее 20 % граждан, причем 52 из 132 кандидатов консервативной партии сняли свои кандидатуры.

Сандинисты решили использовать народные протесты для активизации вооруженной борьбы. Бойцы СФНО перешли костариканскую границу и напали на город Ривас, который они смогли удерживать несколько часов. В это же время другая колонна Южного фронта СФНО под командованием Камило Ортеги атаковала казармы национальной гвардии Ла-Польвора в Гранаде. Сандинисты находились в городе пять часов и даже сумели провести народную ассамблею. После этого они в полном порядке и с минимальными потерями отошли. На севере бойцы сторонников «длительной народной войны» атаковали контрпартизанский центр национальной гвардии в Санта-Кларе.

Таким образом, попытки буржуазно-предпринимательской оппозиции перехватить инициативу после убийства Чаморро провалились, зато популярность СФНО выросла. Теперь повсюду в городах на антиправительственных митингах и манифестациях (даже тех, которые созывали буржуазные партии) были видны черно-красные флаги СФНО.

UDEL и предприниматели, объявляя забастовку после убийства Чаморро, надеялись лишь на помощь США, которые заставят Сомосу уйти по-хорошему и передадут власть консервативно-либеральному правительству, сохранив национальную гвардию под другим командованием.

Но американцы считали, что Сомоса контролирует положение и давить на него не следует. Для вида и с оглядкой на Вашингтон Сомоса произвел в правительстве ряд перестановок, убрав оттуда несколько наиболее одиозных персонажей, вроде своего дяди Луиса Мануэля Дебайле, который был символом коррупции и возглавлял государственную энергетическую компанию. Покинул свой пост и министр финансов Монтьель, ранее возглавлявший ненавистную населению службу безопасности национальной гвардии. Но время для таких полумер было уже упущено – люди требовали ухода самого Сомосы.

В начале февраля 1978 года посол США в Манагуа Маурисо Солаун посетил Сомосу, и тот прямо спросил, что он должен делать, чтобы Вашингтон был доволен. Посол не имел из госдепартамента никаких указаний, но от себя заметил, что, возможно, для успокоения умов хватило бы заявления Сомосы, что он не будет баллотироваться на следующих президентских выборах в 1981 году.

Сомоса не возражал и 27 февраля 1978 года действительно сделал такое заявление. Но ему никто не поверил. Ведь в прошлом Сомосы уходили только для того, чтобы не уходить, и никто не хотел терпеть «Тачо» еще три года. Сомоса собрал для своего заявления огромный митинг (официальная пресса писала, что пришли более 150 тысяч человек). Однако ситуация в стране была уже такой, что Сомосе пришлось обращаться к своим сторонникам из-за пуленепробиваемого стекла.

21 февраля 1978 года по случаю 40 дней со дня смерти Чаморро и в очередную годовщину убийства Сандино неожиданно для всех, в том числе и для сандинистов, вспыхнуло настоящее восстание в индейском квартале Масайи Монимбо (примерно 20 тысяч жителей), славившемся изделиями национальных ремесленников. Восстание спровоцировала сама национальная гвардия, которая 21 февраля сначала применила против людей слезоточивый газ и приклады, а потом обстреляла с воздуха траурную процессию. Прямо на пороге церкви Сан-Себастьян был застрелен юноша Лоренсо Лопес. Его похороны 25 февраля привели к перестрелкам между жителями Монимбо и национальными гвардейцами. У людей не было ничего, кроме пистолетов и охотничьих ружей, но все улицы квартала быстро перегородили баррикадами, а главным оружием восставших стали знаменитые «бомба де контакто» – обычные пакеты и свертки с самодельной взрывчаткой.

Командующий местным гарнизоном национальной гвардии полковник Гонсало Мартинес сконцентрировал свои войска в центре Масайи, явно пребывая в замешательстве. Но диктатор отправил в Масайю своего сына с приказом навести порядок любыми средствами. Вместе с «Крутым» прибыли самые ненавистные генералы гвардии: Фернандес, Гутьеррес, Алегретт и другие. Так как восстание было изолированным и сами восставшие окопались в своем квартале, Сомоса-младший смог спокойно сосредоточить против Монимбо элитные части гвардии.

Гвардия атаковала баррикады новенькими винтовками М-16, танками, артиллерией, минометами и вертолетами. У повстанцев были палки, ножи, мачете и все, что попадалось под руку. Ворвавшись в квартал, гвардейцы вели себя там, как в завоеванной стране. Тем, кто размахивал сандинистскими флагами, отрезали руки. У тех, кто кричал «Вива Сандино!», вырывали языки. Были убиты более 200 мирных жителей. Тем не менее повстанцы сначала даже сумели захватить в плен несколько гвардейцев и устроили для них импровизированную тюрьму.

Для терсеристов, призывавших народ к восстанию, это восстание оказалось полной неожиданностью. Однако СФНО направил в Монимбо несколько самых толковых своих организаторов, которые должны были составить кадры командования силами восставших и придать борьбе упорядоченный характер. Один из членов руководства фронта, Камило Ортега был убит в бою в Монимбо 26 февраля.

После того как восстание в Монимбо подавили, СФНО создал специальную оперативную группу в 40 человек, которая должна была в случае спонтанной вспышки восстания где-либо еще срочно прибыть для оказания помощи. Произошли спорадические столкновения молодежи с национальной гвардией в Леоне, Чинандеге и Манагуа.

Но уроки Монимбо состояли в том, что если людей для борьбы хватало, оружия не хватало катастрофически, причем не только артиллерии или минометов, но и обычного стрелкового. До сих пор многие «терсеристы» считали, что в случае массового восстания национальная гвардия либо разбежится, либо даже частично перейдет на сторону народа – и проблема оружия будет решена. Но восстание в Монимбо показало безусловную преданность гвардейцев Сомосе и их готовность пойти на самые жестокие меры против собственного народа.

Весной 1978 года главной опорной базой сандинистов стала Коста-Рика. Правительство этой страны недолюбливало Сомосу, которого подозревали в территориальных притязаниях. К тому же в Коста-Рике боялись вторжения мощной национальной гвардии диктатора и считали, что сандинисты могли стать в этом случае буфером. На территории Коста-Рики функционировали шесть лагерей подготовки СФНО. В пограничных с Никарагуа районах имелось много частных аэродромов, на которые можно было незаметно доставлять оружие из-за границы.

В мае 1978 года новым президентом Коста-Рики стал Родриго Карасо, который через своего министра безопасности заключил с сандинистами негласное соглашение: правительство Коста-Рики «терпит» деятельность фронта на своей территории, но активно поддерживать ее не будет, опасаясь вмешательства США.

Сандинисты надеялись получить оружие от дружественно настроенных по отношению к ним (или скорее враждебно настроенных по отношению к Сомосе) правительств Панамы и Венсуэлы.

В Панаме неформальным лидером страны был командующий тамошней национальной гвардией генерал Омар Торрихос, пришедший к власти в 1968 году не без помощи того же Сомосы. Торрихос мечтал вернуть Панамский канал под контроль панамцев и поссорился с Сомосой в 1972 году, когда последний прилетал в Панаму по поручению Никсона, чтобы уговорить генерала умерить свои амбиции.

В Венесуэле у власти стоял социал-демократически настроенный президент Карлос Андрес Перес, который ненавидел Сомосу по принципиальным политическим соображениям, и убийство Чаморро только усилило эти настроения. К сандинистам президент Венесуэлы относился настороженно, так как считал их оружием коммунистической Кубы.

28 марта 1978 года Перес встретился с Картером в Каракасе и стал убеждать американского президента надавить на Сомосу и заставить его уйти в отставку. Власть, по словам венесуэльского лидера, следовало передать консервативно-либеральной коалиции и сохранить национальную гвардию как основу правопорядка, в противном случае ход событий в Никарагуа будет непредсказуемым.

То же самое предложил Торрихос вице-президенту никарагуанского конгресса, родственнику Сомосы Луису Паллейсу Дебайле, которого он специально для этого тайно пригласил в Панаму. Торрихос ссылался на Картера, который в духе своей борьбы за права человека не хотел видеть в Латинской Америке военные правительства, откровенно опирающиеся на армию.

Сомоса предложение Торрихоса отверг, но 19 июня 1978 года выступил с целым рядом инициатив по демократизации жизни в Никарагуа. В частности, объявлялась амнистия для ряда заключенных, а «группе двенадцати» было разрешено вернуться в Никарагуа. Сомоса обещал также реформу избирательной системы и пригласил комиссию Организации американских государств (ОАГ) прибыть в Никарагуа, чтобы на месте ознакомиться с положением в области прав человека.

После этого Сомоса отбыл в США, чтобы заняться там лоббистской деятельностью в свою пользу. Для этого он даже посетил удивленного губернатора Нью-Мексико, надеясь, что тот замолвит за него словечко Картеру.

Но Картер и так не собирался давить на Сомосу. И ЦРУ, и Совет национальной безопасности (СНБ), и часть госдепартамента сходились во мнении, что Сомоса при помощи национальной гвардии может держаться у власти сколь угодно долго, во всяком случае до выборов 1981 года.

30 июня 1978 года вопреки желанию некоторых специалистов госдепартамента Картер отправил Сомосе довольно ободряющее письмо, в котором, в частности, говорилось:

«Уважаемый господин Президент, я прочитал Ваше заявление для прессы 19 июня с большим интересом и высоко его оцениваю. Шаги в сторону уважения прав человека, которые Вы рассматриваете, являются важными и ободряющими сигналами; и, если они будут претворены в жизнь, они будут означать большое продвижение вперед для Вашей нации в качестве ответа на некоторую критику, направленную против никарагуанского правительства в последнее время…»

Американцы вели двойную игру, не желая, чтобы «морального апостола» Картера слишком уж ассоциировали с его никарагуанским другом Сомосой. Поэтому посол США в Манагуа сначала вообще не хотел передавать Сомосе текст письма и зачитал его устно. Но госдепартамент поручил передать текст, правда, оговорившись, что публиковать письмо не надо.

Однако Сомоса верно понял главное в этом послании: США отнюдь не настаивают на его отставке, им достаточно косметических мер для подкраски изрядного обветшавшего фасада диктаторского режима. Поэтому Сомоса немедленно организовал секретную встречу с президентом Венесуэлы Пересом, которая состоялась на венесуэльском острове Орчила в Карибском море в июле 1978 года.

Сомоса несколько часов убеждал Переса, что в случае его отставки к власти придут коммунисты из СФНО, которых поддерживает Куба. Чтобы перехватить инициативу у сандинистов, умеренная оппозиция должна вступить в диалог с правительством Сомосы (и тем самым поднять его престиж в глазах мировой общественности). Перес обещал над этим поработать.

Под умеренной проамериканской буржуазной оппозицией и Сомоса, и Вашингтон имели в виду прежде всего Альфонсо Робело, который сложил с себя обязанности главы предпринимательского союза и образовал собственную политическую партию – Демократическое никарагуанское движение (испанская аббревиатура МДН). При основании, по оценкам самого Робело, в партии были примерно три тысячи членов. Программа партии примерно совпадала с требованиями УДЕЛ. В основном Робело представлял интересы мелких и средних предпринимателей, которые хотели лишь равных условий конкуренции и участия в системе принятия решений. Коренной смены режима они не желали. Робело постоянно подчеркивал свою «свежесть» и «незапятнанность», и язык его публичных выступлений все время «левел» вместе с общей ситуацией в стране.

Робело считал, что американцы заставят Сомосу уйти еще до конца 1978 года, и тогда его партия возглавит правительство без всякой вооруженной борьбы.

Но народ явно был уже на стороне таких деятелей, как Робело. Это ясно показало триумфальное возвращение «группы двенадцати» (к этому времени она состояла уже из 11 человек; из нее вышел владелец супермаркета Фелипе Мантика, для которого бизнес оказался важнее) в Никарагуа 5 июля 1978 года. Группу рассматривали как легальных представителей подпольного СФНО, и это было абсолютно верно. «Двенадцать» вернулись на родину с лозунгом «Диктатура – это труп, и мы приехали ее хоронить». Группу на пути из столичного аэропорта встречали десятки тысяч никарагуанцев, скандировавших лозунги в поддержку сандинистов.

Сами сандинисты прекрасно понимали, что американцы могут своими маневрами и при помощи буржуазной оппозиции сохранить сомосизм без Сомосы и украсть у них победу. Для противодействия этому СФНО решил, во-первых, ускорить подготовку общенародного восстания, а во-вторых, создать собственное легально политическое движение, которое должно было деюре возглавить будущее правительство. Причем это правительство должно было включать в себя и представителей буржуазии, чтобы не вызвать антагонизма и военной интервенции США под прикрытием лозунга борьбы с коммунизмом или Кубой.

Левые партии, близкие к СФНО, образовали Движение единого народа (испанская аббревиатура МПУ). 15 пунктов «немедленной программы» МПУ фактически представляли собой и программу СФНО:

– союз все антисомосистских сил при сохранении их организационной самостоятельности;

– создание «правительства демократического единства» с участием всех партий и групп, борющихся против диктатуры;

– полная гарантия всех демократических свобод;

– создание независимых судов;

– ликвидация национальной гвардии и замена ее народной, демократической армией;

– внешняя политика на базе неприсоединения к военным блокам;

– экономическая политика, включающая в себя конфискацию всего имущества клана Сомосы, национализацию всех полезных ископаемых и транспорта, введение элементов планирования, контроль над ценами;

– аграрная реформа на основе земель, конфискованных у диктатора и его приспешников;

– промышленная политика на базе принципа смешанной (то есть и государственной, и частной) экономики;

– ликвидация торговых монополий;

– реформа налоговой системы;

– введение трудового кодекса, предусматривающего 48-часовую рабочую неделю и запрет любой дискриминации на рабочем месте, а также детского труда;

– всеобщее, обязательное и бесплатное образование, активная борьба против неграмотности;

– создание государственной системы медицинского обслуживания с упором на профилактику заболеваний;

– строительство социального жилья для обитателей «барриос».

В целом эта программа была весьма умеренной, и все ее требования давно уже были реализованы во многих странах Западной Европы. МПУ стало активно вести пропаганду в пользу единства всех антидиктаторских сил. Но, в отличие от буржуазной оппозиции, левые полагали, что сам Сомоса не уйдет и без восстания не обойтись. МПУ активно работало на местах, создавая рабочие, крестьянские и студенческие организации для активного сопротивления диктатуре.

В это же время буржуазная легальная оппозиция учредила Широкий оппозиционный фронт (испанская аббревиатура ФАО). «Группа двенадцати» вошла в ФАО, чтобы влиять на эту организацию изнутри. ФАО своей главной задачей считал диалог с Сомосой с тем, чтобы попытаться убедить его разделить власть с буржуазной оппозицией, а самому уйти в отставку. ФАО пользовался полной поддержкой американского посольства в Манагуа. Однако «группа двенадцати» сразу же заняла жесткую позицию, настаивая на немедленном уходе Сомосы и ликвидации национальной гвардии как главного инструмента господства диктатуры. В заявлении для прессы группа подчеркнула, что «некоторые капиталисты» хотят с помощью церкви сохранить сомосизм, чтобы не повредить собственному бизнесу, который может быть затронут народной революцией.

Под давлением МПУ, да и общих настроений в стране, ФАО 21 августа 1978 года опубликовал собственную программу из 16 пунктов, которая явно была смоделирована с программы левых (и содержала всего на один пункт больше требований). Однако было и одно ключевое различие – ФАО стоял за сохранение национальной гвардии при смене ее командования.

Между тем сандинисты приступили к реализации второй части своего плана – организации новой эффектной военной акции, которая станет началом всеобщего восстания. На этот раз они решили нанести удар прямо в сердце диктатуры и захватить Национальный дворец – место заседаний конгресса.

Национальный дворец – массивное двухэтажное здание с десятью помпезными колоннами у главного входа – занимал целый квартал Манагуа. После землетрясения 1972 года его со всех сторон окружало пустое пространство (само здание не пострадало). Сенат размещался на первом этаже, нижняя палата – на втором. В здании располагались также министерство финансов и внутренних дел и Главное налоговое управление Никарагуа.

Возглавить смелую до безрассудства операцию поручили Эдену Пасторе («команданте ноль» – так, по терминологии сандинистов, называли руководителей тех или иных отрядов или фронтов).

Пастора родился 22 января 1937 года в департаменте Матагальпа (ныне город Сьюдад-Дарио, ранее – Метапа). К сандинистам его привело чувство мести, а не политические убеждения, – когда Эдену было семь лет, его отца убили. Пастора обвинял в этом национальных гвардейцев, хотя на самом деле несчастье произошло в результате спора из-за земли. Он никогда не считал себя марксистом (в отличие от всех руководителей СФНО) и именовал себя христианином. Пастора закончил Центральноамериканский колледж, который Сомоса специально создал в качестве идейного противовеса слишком либеральному университету Леона. Колледжем руководили иезуиты. Затем он изучал медицину в университете Гвадалахары в Мексике (самый католически настроенный вуз страны), но, не завершив образования, вернулся в Никарагуа. В 1966 году Пастора вступил в Единый оппозиционный союз (УНО) легальных буржуазных партий (в него же входили на первых порах и коммунисты). 22 января 1967 года он был арестован, когда ехал из Матагальпы в Манагуа с оружием, чтобы принять участие в массовой демонстрации УНО, закончившейся бойней на авениде Рузвельта. Национальные гвардейцы подвергли Пастору пыткам.

После расстрела на авениде Рузвельта Пастора решил бороться против диктатуры с оружием в руках и присоединился к СФНО. Однако в начале 70-х годов он ушел из партизанского отряда в северных горах и уехал в Коста-Рику, где зарабатывал на жизнь, ловя акул, а затем работал на местной электростанции. Только в начале 1977 года Пастора опять вернулся в СФНО. Он принял участие в вооруженных акциях октября 1977-го и утверждал, что вынашивал идею захватить национальный дворец с 1970 года.

Последние недели перед операцией Пастора жил в Манагуа на конспиративной квартире Внутреннего фронта СФНО. Согласно плану операции группа сандинистов под видом бойцов элитных частей пехотной школы национальной гвардии («черных беретов») должна была на грузовиках подъехать к дворцу, захватить там заложников и предъявить диктатуре требования об освобождении заключенных сандинистов и уплате выкупа. Но главная цель операции была в самом захвате здания – центра всей государственной машины режима. Эта операция в случае ее удачи должна была показать никарагуанцам, что с диктатурой можно успешно бороться и малыми силами.

Фронт захватывал высокопоставленных заложников и до этого, но опыт был не слишком удачным. 8 марта 1978 года сандинисты похитили генерала Рейнальдо Переса Вегу, который руководил карательной операцией национальной гвардии в Монимбо («Операция Стремительность»). Сандинисты потребовали от Сомосы в обмен на жизнь генерала освобождения 60 политзаключенных, уплаты выкупа в 10 миллионов долларов (в фонд пострадавших в Монимбо) и вывода национальной гвардии из северных районов страны. Сомоса отказался, и генерала казнили. Был сделан правильный вывод, что Сомоса ценит жизни только представителей своего семейного клана.

Разведка национальной гвардии получила информацию, что сандинисты готовят в столице какую-то крупную операцию, возможно, захват Национального дворца. Охрану усилили до 65 человек, но в день налета ее почему-то не было. Президент нижней палаты попросил немедленно прислать во дворец отряд национальной гвардии, что ему и было обещано. Однако гвардейцы опоздали.

Утром 22 августа 1978 года Пастора приступил к осуществлению «Операции Свинарник» (неофициальное название акции). Помогали Пасторе два руководителя отдельных групп его отряда (всего в отряде было 26 человек) – «команданте один» (Уго Торрес) и «команданте два» (22-летняя Дора Мария Тельес). Два грузовика с одетыми в форму пехотной школы сандинистами (они сбрили бороды и подстриглись) точно в срок встретились перед супермаркетом и двинулись к дворцу. По дороге их перехватили два джипа антитерористического подразделения БЕКАТ, но, увидев форму любимчиков «Крутого парня», два джипа пристроились спереди и сзади маленькой колонны (грузовики сопровождали на легковой машине сандинисты в штатском – это было обычным делом для национальной гвардии) и эскортировали ее часть пути.

В 11:50 в Голубом зале Национального дворца началось обсуждение бюджета нижней палатой конгресса. В 12:20 к центральному и боковому входам во дворец одновременно подъехали два грузовика. Группа Пасторы спрыгнула с машин у главного входа, группа Тельес – у запасного. Пастора (в форме офицера пехотной школы) властным тоном приказал двум полицейским у входа сдать оружие: «Дорогу! Идет шеф!» («Шефом» называли самого Сомосу.) Для охраны такое поведение представителей элитных частей было нормальным делом, и она не сопротивлялась. Входные двери были немедленно блокированы толстыми цепями, которые сандинисты привезли с собой. Группа Пасторы проникла на второй этаж и убила одного из охранников у дверей Голубого зала. Другого обезоружили.

Пастора ворвался в Голубой зал, выстрелил из автомата в воздух и закричал, чтобы никто не двигался. Испуганные депутаты (49 человек) попадали на пол. Некоторые из них, судя по форме нападавших, решили, что происходит военный переворот. В это время «команданте один» занял кабинет министра внутренних дел Хосе Антонио Мора, и тот тоже стал заложником. «Команданте два» в баре захватила пятерых депутатов.

Вся операция по захвату дворца заняла пять минут. В руки сандинистов попали около 1500 заложников, и самым ценным среди них был генерал Хосе Сомоса, сводный брат диктатора. Пастора сообщил председательствующему на заседании нижней палаты родственнику Сомосы Луису Паллейсу Дебайле (он один не лег на пол и продолжал сидеть на своем месте), что дворец захвачен «народной армией – Сандинистским фронтом национального освобождения» и что если Сомоса не выполнит требований СФНО, все заложники будут уничтожены.

Один из бойцов Внутреннего фронта СФНО позвонил по телефону в конгресс. Трубку на столе председателя поднял Пастора: «Национальный конгресс. Свободная территория Никарагуа». Теперь сандинисты знали, что операция удалась.

В течение всего лишь нескольких минут примерно в 12:35 друг Сомосы-младшего, инструктор пехотной школы и бывший американский спецназовец Майкл Эчаннис окружил дворец солдатами на грузовиках. Сандинисты открыли огонь и убили капитана национальной гвардии. Пастора бросил из дворца гранату, после чего приказал Луису Паллейсу Дебайле немедленно позвонить Сомосе, чтобы тот приказал прекратить стрельбу. В противном случае, сказал он, сандинисты начнут расстрел заложников и каждые два часа будут убивать по одному из них. Эчаннис просил разрешения на немедленный штурм, но ему велели прекратить огонь.

Однако Сомоса сначала все же отдал приказ стрелять по дворцу. Группа Пасторы не выдержала бы длительного боя – у сандинистов было всего пять автоматов, полсотни гранат и 20 винтовок. К этому добавилось оружие, конфискованное у охраны. Отдали сандинистам свои пистолеты и многие депутаты.

В 14:20 Луис Паллейс Дебайле позвонил своему родственнику в «бункер» на холме Тискапа и попросил прекратить стрельбу. Эчаннис в это время тоже был в «бункере» и уговаривал Сомосу дать разрешение на штурм. Американец обещал отбить дворец за 15 минут. По плану атаки предполагалось обстрелять дворец из танков и выбить ворота из безоткатного орудия. Во время обстрела Эчаннис с бойцами спецподразделений должен был с вертолета проникнуть во дворец через люки в крыше. Правда, ожидалось, что при этом погибнут 200-300 человек из числа заложников.

Сомоса отказался принять план Эчанниса только по одной причине: среди заложников был «сын Папы Чепе», то есть Хосе Сомоса.

Группа Пасторы попросила (опять через Луиса Паллейса) прибыть во дворец архиепископа Мигеля Обандо-и-Браво, который должен был стать посредником на переговорах с правительством. В 14:35 архиепископ в сопровождении трех епископов пришел во дворец. Переговорщики передали Сомосе требования сандинистов:

– освободить 85 заключенных-сандинистов (сандинисты знали, что по крайней мере 20 из них уже нет в живых, но диктатор это отрицал – теперь он был бы вынужден это признать);

– уплатить выкуп в размере 10 миллионов долларов;

– зачитать по телевидению и радио, а также напечатать в газетах коммюнике СФНО на 50 страницах;

– предоставить самолет для вылета команды Пасторы («группа Ригоберто Лопес Перес») и освобожденных сандинистов из страны.

В 21:00 22 августа Сомоса запросил 24 часа на размышление. Один из епископов остался во дворце в качестве гарантии того, что национальная гвардия не предпримет штурма. Но на всякий случай сандинисты отвели в отдельную комнату трех самых видных заложников (включая Луиса Паллейса Дебайле), пригрозив немедленно убить их, если прекращение огня будет нарушено.

В 0:50 23 августа группа депутатов по приказу сандинистов вывесила в центре зала заседаний черно-красное знамя СФНО. Сандинисты обнаружили в одном из помещений приемник, настроенный на волну национальной гвардии, и отныне были в курсе замыслов противника. В 4:00 партизаны передали представителям Красного Креста тела убитых национальных гвардейцев, а также выпустили из дворца беременных женщин и детей.

В ходе переговоров Сомоса согласился отпустить примерно 50 заключенных (тех из списка сандинистов, кто был обнаружен в тюрьмах) и обеспечить беспрепятственный отъезд сандинистов из страны. Другие требования диктатор выполнять не хотел. В 10:25 Пастора дал Сомосе три часа на полное принятие всех требований. В 13:20 Сомоса согласился. Правда, в качестве выкупа он был готов выделить всего 500 тысяч долларов – мол, больше в кассе Национального банка просто нет. Деньги для сандинистов не являлись главным пунктом, и соглашение было заключено.

Диктатор хотел, чтобы партизаны уехали из страны поздним вечером 23 августа, стремясь избежать массовых демонстраций в поддержку СФНО. Однако Пастора этот маневр разгадал (к тому же он не исключал, что гвардия под покровом темноты может напасть на его колонну по пути в аэропорт) и сообщил, что его группа покинет дворец только утром 24 августа. Пастора вспоминал: «Мы, зная, насколько коварен диктатор, способный на любую подлость, отказались покинуть захваченный нами дворец вечером 23 августа. Ехать в темноте в аэропорт значило дать Сомосе возможность попытаться уничтожить нас или во время переезда, или во время посадки в самолет. Кроме того, мы хотели, чтобы жители Манагуа своими глазами видели позор Сомосы, почувствовали, что с диктатурой не только можно, но и нужно бороться».

С 16:30 до 18:00 23 августа 1978 года по радио читали документы СФНО. Панама и Венесуэла изъявили готовность прислать за партизанами и освобожденными узниками два самолета. В 6:30 24 августа освобожденных заключенных доставили в столичный аэропорт, а в 9:30 группа Пасторы с четырьмя заложниками (в том числе и с Хосе Сомосой) на автобусе отправилась от дворца в аэропорт. По пути автобус приветствовали тысячи людей, которые скандировали «Долой Сомосу!» и «Сомосу – на виселицу!». Пастора охотно позировал перед камерами с автоматической винтовкой Г-3 (западногерманского производства) и ручной гранатой на поясе. На память об удачной операции он захватил золотой «ролекс» Хосе Сомосы. За один день Пастора стал самым популярным сандинистом в мире.

В 10:30 венесуэльский транспортный самолет С-130 «геркулес» и панамский «электра» взяли курс на Панаму.

Популярность СФНО после успешного завершения «Операции Свинарник» взлетела на невиданную доселе высоту. Это никак не устраивало ни американцев, ни буржуазную оппозицию. 25 августа 1978 года с санкции американского посольства ФАО объявила очередную «забастовку предпринимателей». Сомоса приказал прекратить выделение государственных кредитов всем участникам забастовки: «Настало время свернуть кое-кому головы». 300 солдат были отправлены на патрулирование Манагуа, чтобы защитить тех торговцев, которые решатся открыть свои магазины. В 26 августа в результате забастовки было закрыто 90 % всех коммерческих предприятий в Матагальпе и 80 % – в Манагуа.

Но если предприниматели объявляли забастовку с целью переключить внимание людей со смелой акции фронта на самих себя, то сандинисты решили использовать эту же забастовку для организации вооруженного восстания.

На улицы вывели женщин, протестовавших против роста налогов и цен. В Матагальпе группы молодежи выкрикивали оскорбительные для национальной гвардии лозунги. В «барриос» этого города 29 августа возникли первые баррикады, рылись траншеи. На крышах домов появились первые снайперы фронта. Сторонники «длительной народной войны» выпустили листовки, в которых рассказывали об опыте партизанской борьбы в Панкасане в 1967 году.

30 августа 1978 года «барриос» Матагальпы Эль-Чорисо и Ла-Чиспа были захвачены практически безоружными повстанцами (у них имелись несколько карабинов, охотничьи ружья и пистолеты). Однако на сей раз гвардия не дала повстанцам укрепиться в Матагальпе. В город были немедленно переброшены части пехотной школы, танки «шерман» и авиация. Район восстания был локализован, и гвардия начала методически уничтожать его с воздуха и путем артиллерийского обстрела. Церкви Матагальпы были превращены в наблюдательные пункты и пункты корректировки огня. Опасаясь полного уничтожения, две трети населения Матагальпы бежали из города. 3 сентября 1978 года части национальной гвардии после очередной варварской бомбардировки взяли Матагальпу под контроль.

9 сентября 1978 года СФНО выпустил коммюнике, в котором призвал народ Никарагуа к всеобщему вооруженному восстанию: «Час сандинистского народного восстания пробил. Все на улицы! Сандинистская армия, сандинистская милиция (под армией понимались регулярные части партизан, а под милицией – вооруженное партизанами гражданское население из числа созданных раньше рабочих и молодежных организаций – прим. автора) и сандинистский народ должны взяться за оружие против национальной гвардии Сомосы. Всем необходимо сплотиться вокруг временного правительства во главе с «группой двенадцати».

Сандинисты провозгласили временное правительство из трех человек: Серхио Рамиреса («группа двенадцати»), Альфонсо Робело и консервативного адвоката Рафаэля Кордовы Риваса. Такой крайне умеренный состав объяснялся тем, что сандинисты не хотели давать США ни малейшего повода для вмешательства под лозунгом борьбы с «мировым коммунизмом».

Коммюнике исходило только от «терсеристов», однако две другие группировки СФНО также поддержали восстание. Но все три группы боролись без должной координации друг с другом. Сторонники «длительной народной войны» дрались в своем традиционном районе – на севере и играли руководящую роль в восстаниях в Леоне и Эстели. «Пролетариос» сражались в Манагуа и Карасо. «Терсеристы» пытались вторгнуться в Никарагуа с юга из Коста-Рики. Зачастую единство действий между тремя группировками складывалось уже в ходе боев.

9 сентября в условиях охватившей всю страну всеобщей забастовки восстание вспыхнуло в традиционном оплоте левых сил – Леоне, а также в Эстели (30 тысяч жителей), Чинандеге и Дириамбе. В 6 часов утра в этот день СФНО предпринял скоординированные нападения на посты и казармы национальной гвардии в Манагуа, Леоне, Чинандеге и Эстели. Было убито несколько десятков гвардейцев и захвачено определенное количество оружия.

К 10 сентября часть городов Масайя, Эстели, Чинандега, Леон и Чичигальпа контролировались восставшими. Однако у СФНО не было ни достаточного количества оружия, ни хорошо подготовленных многочисленных отрядов. Поэтому повстанцы закрепились в рабочих пригородах и начали готовить их к обороне. Обычно каждой баррикадой руководили два-три хорошо вооруженных бойца СФНО. под командованием которых были плохо вооруженные (иногда просто камнями и палками), но полные энтузиазма люди, в основном молодежь.

В качестве одной из первых, символических операций СФНО захватил и разрушил пост национальной гвардии в Монимбо.

В столице были атаковано 10 полицейских участков, однако единого очага восстания в «барриос» Манагуа создать не удалось. Этому мешала топография разрушенного землетрясением города. Кварталы отделяли друг от друга громадные пустые пространства, которые было невозможно оборонять легким стрелковым оружием.

Видя, что очаги восстания разрознены и у повстанцев нет сил для генерального наступления на столицу с разных концов, национальная гвардия стала методично, один за другим окружать и уничтожать восставшие города.

Для начала в районе восстания были объявлены на 30 суток военное положение и комендантский час. Это означало полное прекращение доступа прессы в окруженные города. Патрули национальной гвардии на улице арестовывали (и иногда расстреливали на месте) всех молодых мужчин. Очевидцы рассказывали, что в Манагуа патрули уничтожали всех мужчин старше 15 лет, которые попадали к ним в руки. Женщин насиловали и отрезали им груди.

Через три дня восстание было локализовано гвардией в четырех городах – Эстели, Леоне, Масайе и Чинандеге. Их подвергли таким массированным авиаударам, что они стали известны как «четыре никарагуанские Герники». Потом под прикрытием танков и бронемашин, а также минометов и безоткатных орудий гвардия стала методично «зачищать» города. Если у сандинистов и было стрелковое оружие (включая пулеметы), то ни зенитных, ни противотанковых средств у них не имелось. Неудивительно, что в этих условиях потери среди плохо вооруженных повстанцев были очень большими. В 12 сентября в Масайе погибли уже 200 человек.

Сомоса заявил, что полностью контролирует положение, и в военном смысле это было недалеко от истины. Однако очевидцы сообщали, что в боях принимают участие подразделения стран КОНДЕКА, прежде всего из Гватемалы и Сальвадора. Люди видели в рядах национальной гвардии и азиатов, которых считали южными вьетнамцами или тайваньцами. В некоторых газетах США появились объявления, приглашавшие наемников в Никарагуа.

13 сентября 1978 года для оказания помощи блокированным в городах повстанцам хорошо вооруженные части Южного фронта СФНО под командованием Пасторы (по его данным, около 1100 человек, на самом деле – в два раза меньше) атаковали из Коста-Рики пограничный никарагуанский городок Карденас. В идеале Пастора должен был занять на юге страны крупный город Ривас, где намеревались разместить временное правительство Никарагуа. Однако гвардия отбила атаку Южного фронта, и партизаны так и не смогли продвинуться вглубь территории. Дело в том, что на этом участке боев не было гор и партизанам приходилось наступать на многократно превосходившие их огневой мощью части гвардии на открытом пространстве.

Коста-Рика, опасаясь ответных репрессий Сомосы, попросила Панаму и Венесуэлу направить на помощь самолеты и вертолеты. 14 сентября группа партизан все же просочилась в Ривас, но занять город так и не смогла.

Национальная гвардия в ходе восстания сохранила полную лояльность диктатуре. Хотя, по признанию самого Сомосы, только с 9 по 13 сентября из нее дезертировали 700 солдат, все дезертиры были недавно набранными рекрутами. Элитные же части были готовы выполнить любой, даже самый зверский приказ командования.

В Леоне было разрушено или повреждено два из каждых трех зданий. Материальный ущерб от боев оценивался в 500 миллионов кордоб. Гвардия бомбила город зажигательными бомбами. 15 сентября гвардейцы взяли город под контроль и приказали населению покинуть дома, после чего начали методично их поджигать. В городе (95 тысяч жителей) не было ни электричества, ни воды. Гвардейцы расстреливали всех «подозрительных», включая медсестер Красного Креста. В одном месте захваченных юношей построили прямо на улице в два ряда и приказали им встать на колени, после чего их разом расстреляли из пулеметов. Затем гвардейцы прошлись по трупам трактором, облили останки бензином и подожгли. 16 сентября организованное сопротивление в Леоне было подавлено.

Гвардия не жалела боеприпасов, хотя США формально приостановили военную помощь Никарагуа после убийства Чаморро в январе 1978 года. И гвардейцам пришлось бы тяжело, если бы не обильные поставки боеприпасов из Израиля. В 1978 году Никарагуа получила из Израиля 98 % всех поступивших в страну оружия и снаряжения.

15 сентября 1978-го СФНО заявил, что на стороне Сомосы воюют около 500 кубинских эмигрантов.

16 сентября гвардия отбила ставший символом сопротивления диктатуре квартал Монимбо в Масайе. Там зверства гвардейцев приняли особенно массовый характер. Чтобы помочь своим никарагуанским товарищам, гватемальские левые партизаны совершили 16 сентября покушение на посла Никарагуа в Гватемале бригадного генерала Эдмундо Менесеса Контрераса. Через несколько дней генерал скончался от ран.

17 сентября Южный фронт Пасторы атаковал национальную гвардию в местечке Пенья-Бланка. Впервые у сандинистов на вооружении были замечены противотанковые гранатометы.

На улицах Чинандеги собаки грызли останки людей. К 19 сентября все три восставших города были захвачены и «защищены» гвардией один за другим. Последним 19 сентября пал Эстели, находившийся в руках повстанцев десять дней.

При этом из 7,5 тысячи солдат и офицеров национальной гвардии в подавлении очагового городского восстания 1978 года в основном участвовали только 2000 бойцов элитной пехотной школы («черные береты»), которые передвигались из одного города в другой. Сандинисты получили важный урок: изолированные очаги сопротивления даже в городах не смогут выстоять под натиском танков и авиации. Но главным уроком восстания был все же другой – то, что к поражению, не в последнюю очередь, привела катастрофическая нехватка оружия, прежде всего автоматов, пулеметов и артиллерии (в том числе зенитной). Надежда, что на сторону народа перейдет хотя бы одно подразделение национальной гвардии, не оправдалась. Ни одна из крупных казарм национальной гвардии не была захвачена сандинистами, и все они успешно выдержали осаду в охваченных восстанием городах. Ведь взять их можно было только с помощью артиллерии или хотя бы противотанковых ручных комплексов.

Стратегия сандинистов была успешно осуществлена лишь на самом первом этапе восстания. СФНО удалось 9 сентября между 6 и 6:30 утра провести скоординированные по всей стране нападения на посты национальной гвардии во многих городах. Предполагалось, что таким образом части гвардии будут прикованы к местам дислокации, а в это время самый сильный, Южный фронт сандинистов начнет наступление из Коста-Рики. Однако приковать гвардию можно было только крупными и хорошо вооруженными силами, каковыми сандинисты в городах не располагали. К тому же фронт Пасторы так и не сумел пробиться через границу. Наконец, сандинисты не учли только что созданную пехотную школу «Крутого парня» – высокомобильные, прекрасно обученные и вооруженные части, которые быстро двигались от одного города к другому, пока восставших приковывали там к себе местные части гвардии и полиции.

Таким образом, гвардия успешно провела операцию по последовательному уничтожению очагов восстания в четырех городах страны относительно небольшими силами, уповая на мощные артиллерийские и авиационные удары. Сначала элитные части гвардии взяли Масайю, так как она была расположена всего в 31 километре от столицы и контролировала дороги, ведущие на юг страны. Потом пришел черед Леона, затем – Чинандеги и, наконец, Эстели.

21 сентября 1978 года национальная гвардия официально объявила о завершении операции «Омега», как было названо подавление восстания. Были убиты, по некоторым данным, около 5000 человек (половина из них – в Леоне), в основном гражданских лиц. 7 тысяч человек были ранены. Сомоса в интервью американской телевизионной компании Эн-Би-Си заявил, что полностью удовлетворен действиями гвардии: «В любой стране… где приходится вылавливать мятежников, некоторые люди страдают безвинно». 28 сентября в знак протеста против зверств национальной гвардии отказался от своего поста представитель Никарагуа в ООН.

По данным СФНО, фронт потерял в ходе восстания всего 66 человек, а национальная гвардия признала потерю только 30 солдат и офицеров.

Но если сандинисты потерпели военное поражение, то в политическом смысле они одержали полную победу. Теперь даже буржуазная оппозиция признала лидирующую роль СФНО в борьбе против диктатуры. Сотни людей, бежавших в Коста-Рику и в горы от преследований гвардии, пополнили ряды СФНО, который впервые стал по-настоящему массовой организацией. К тому же зверские репрессии Сомосы против собственного народа сделали диктатора слишком одиозной личностью даже в глазах США, не говоря уже о большинстве стран Латинской Америки.

После сентябрьского восстания Вашингтон стал стремиться к тому, чтобы заставить Сомосу уйти в отставку, и передать власть умеренному правительству при сохранении национальной гвардии.

Если до восстания Картер считал, что Сомоса как-нибудь сам справится с ситуацией в стране относительно гуманными методами, то после варварских бомбардировкой никарагуанских городов «апостол прав человека» в Белом доме уже не мог просто промолчать. К тому же руководство католической церкви Никарагуа (которое, как иронично заметили американские СМИ, вряд ли можно было считать «бастионом марксизма») обратилось к Картеру, очень гордившемуся своей религиозностью, с открытым письмом, требуя обуздать Сомосу.

13 сентября 1978 года заместителя госсекретаря по Латинской Америке Вайрона Вейки пригласили на слушания по Никарагуа в сенатский комитет по внешним делам. Однако сенаторов интересовали не массовые нарушения прав человека в Никарагуа, а возможность победы восстания и прихода к власти в стране марксистского правительства.

Картер решил повторить доминиканский опыт 1965 года и вырвать у сандинистов победу с помощью «посредничества» Организации американских государств (ОАГ). В идеале ОАГ могла бы направить в Никарагуа межамериканские силы по поддержанию мира, как США уже проделали для подавления доминиканской революции апреля 1965 года. Таким образом, американцы сумели бы удержать сомосизм без Сомосы на штыках латиноамериканских стран, сами оставаясь в тени. Этот вариант активно рекомендовал Картеру его советник по национальной безопасности, ярый антикоммунист Бжезинский.

Одновременно американцы стали давить на Панаму и Венесуэлу, добиваясь, чтобы те прекратили активно поддерживать сандинистов.

По американскому плану миссии ОАГ отводилась роль посредника на переговорах между Сомосой и буржуазной оппозицией в лице ФАО. Итогом этих переговоров должно было стать коалиционное правительство ФАО и Либеральной националистической партии Сомосы, но без самого Сомосы.

21 сентября 1978 года в Вашингтоне состоялось заседании министров иностранных дел стран ОАГ, на котором предложение США о посреднической миссии в Никарагуа натолкнулось на сопротивление некоторых правых военных режимов (например Гватемалы и Парагвая), которые сочли это вмешательством во внутренние дела Никарагуа (на самом деле они опасались той же участи, которая могла постигнуть Сомосу).

Сомоса, как никогда уверенный в своих военных силах и помощи Израиля, тоже противился посредничеству, но, в конце концов, «в принципе» с ним согласился, что и было отражено в резолюции ОАГ. Специальный посланник президента США, бывший посол в Панаме Уильям Джорден 23-29 сентября встречался с Сомосой пять раз и мягко убеждал его уйти в отставку до окончания президентского срока в 1981 году: «Я не говорю, что это надо сделать, я говорю, что такую возможность надо рассматривать». Иначе, по его словам, к власти в Никарагуа могут прийти прокубинские силы. Но Сомоса ответил, что без него гвардия разбежится и никто не сумеет удержать власть в случае нового наступления партизан. Как показало скорое будущее, он оказался прав.

В конце сентября ОАГ сформировала тройственную комиссию посредников для Никарагуа в составе Доминиканской республики (где был формально демократический, но откровенно проамериканский режим), Гватемалы (военная диктатура, дружественная Сомосе) и самих США. От американцев в комиссию вошел глава разведки госдепартамента (Bureau of Intelligence and Research) Уильям Боудер. При формировании посреднической комиссии Сомоса отвел кандидатуру Колумбии, а ФАО – Сальвадора.

Политическая переговорная комиссия ФАО состояла из Серхио Рамиреса, Роблеса и Кордовы. Рамирес (связанный через «группу двенадцати» с СФНО) не скрывал своего скептического настроя в отношении переговоров с Сомосой. Он говорил, что только СФНО и марксистские партии имеют среди народа поддержку, остальные партии ФАО – уже мертвы, так как не пользуются никакой популярностью среди людей.

Первое, что сделали американцы, – сорвали наступление сандинистов на Никарагуа из Коста-Рики, предупредив президента этой страны Карасо о «нежелательных последствиях». Тот немедленно передал сандинистам через Пастору, что по-прежнему будет «терпеть» их на территории страны, но никаких нападений на Никарагуа быть не должно. Таким образом, лучшие и наиболее хорошо вооруженные силы фронта оказались в вынужденном бездействии. В октябре – ноябре 1978 года костариканцы даже депортировали в Панаму несколько сандинистов.

Комиссия ОАГ прибыла в Манагуа в начале октября 1978 года, но Сомоса сразу же заявил, что намерен оставаться на своем посту до 1981 года и максимум, что он может сделать – предложить ФАО несколько министерских постов в своем правительстве.

Даже ФАО не могла рассматривать такой возможности из опасения полностью растратить и так уже небольшой авторитет среди населения. Рупор ФАО «Ла Пренса» начала открыто обвинять американцев в попытках сохранить сосмосизм, причем риторика лидеров ФАО был не менее радикальной, чем у сандинистов. Другой тональности люди после сентябрьского восстания уже не приняли бы.

25 октября 1978 года «группа двенадцати» вышла из переговорного процесса и призвала население вместе с СФНО поддержать Движение объединенного народа (МПУ). Из ФАО вышла и Никарагуанская социалистическая (то есть коммунистическая) партия. МПУ смогло сохранить после восстания созданные тогда движением Комитеты гражданской обороны (испанская аббревиатура CDS), которые постепенно стали формировать альтернативные органы власти в рабочих кварталах, готовясь к новому восстанию.

Между тем чтобы сделать Сомосу более покладистым (ради его же блага), администрация Картера заморозила выделение МВФ кредита Никарагуа в размере 20 миллионов долларов, хотя Сомоса имел на него право согласно уставу фонда. В ответ на это Либеральная националистическая партия Сомосы опубликовала 6 ноября 1978 года предложение о проведении в Никарагуа консультативного плебисцита, чтобы выявить реальную поддержку населением тех или иных партий. Это был достаточно хитрый ход. Во-первых, он выглядел «демократично». Во-вторых, было понято, что сандинисты и МПУ этот плебисцит будут бойкотировать. Что же касается буржуазных партий ФАО, то Сомоса прекрасно сознавал, что никакой поддержки народа у них нет. В таких условиях при многолетнем опыте «организации» выборов Сомоса мог рассчитывать на победу в плебисците.

ФАО назвал идею плебисцита «абсурдной» и дал Сомосе срок до 21 ноября 1978 года, чтобы прийти к какому-либо результату переговоров. Разочарованная комиссия ОАГ 12 ноября покинула Никарагуа.

В администрации Картера в отношении Никарагуа царила неопределенность. Все понимали, что если Сомоса не уйдет, то его могут свергнуть «марксисты» из СФНО. Однако если часть госдепартамента считала, что диктатора надо «выдавить» из страны, то госсекретарь Вэнс и сам Картер при поддержке Пентагона, СНБ и ЦРУ полагали, что давить на Сомосу открыто не следует. Главное для США – сохранить при смене власти национальную гвардию, которая не даст установить в Никарагуа режим кубинского типа. А гвардия лично предана только Сомосе и никому больше.

Картер принял Боудера и прямо спросил его: «Господин посол, является ли Сомоса морально чистым человеком?» Ответ был не менее прямым: «Ни в коем случае, господин президент».

Вернувшиеся в Никарагуа посредники ОАГ модифицировали идею плебисцита и предложили 21 ноября 1978 года поставить на референдум вопрос о том, стоит ли Сомосе уйти в отставку. Голосование должно было пройти в течение 60 дней под контролем 2000 наблюдателей ОАГ. Если бы Сомоса выиграл, то его правительство должно было быть пополнено представителями ФАО. Если бы он проиграл, то ФАО на базе своей программы сформировало бы новое правительство.

Идея не понравилась обеим сторонам. ФАО под давлением СФНО и «группы двенадцати» заявил, что при Сомосе и при сохранении национальной гвардии никакие честные выборы и референдумы в Никарагуа невозможны. Партия Сомосы назвала идею такого плебисцита антиконституционной. На самом деле проигрыша на референдуме боялись обе стороны.

30 ноября под давлением американцев Сомоса согласился с предложением ОАГ, но при условии, что во время предвыборной кампании и в случае своего поражения он не уедет из страны. В качестве альтернативы своей победе он предложил избрание конституционной ассамблеи, а не передачу власти ФАО.

Опять начались переговоры Сомосы, ОАГ и ФАО, но последний уже не мог позволить себе без полной потери лица и не хотел даже при поражении на плебисците согласиться на вхождение в правительство, если его возглавлял Сомоса.

Переговоры при посредничестве ОАГ явно приближались к тупику, и тут в процесс тайно включился президент Венесуэлы Перес. Как и многие латиноамериканские социал-демократы, он был ярым антикоммунистом и врагом Кубы. Поэтому, как и Картер, он не хотел безоговорочной победы «марксистов» из СФНО. Той же точки зрения придерживался и фактический диктатор Панамы Торрихос.

В ноябре 1978 года Перес с согласия Торихоса тайно вызвал к себе Луиса Паллейса Дебайле. Назвав Сомосу «лжецом», которому уже не поверят никарагуанцы, Перес настоятельно рекомендовал, чтобы диктатор ушел, но в новом правительстве была представлена его партия, а командование национальной гвардии осталось в руках преданных Сомосе офицеров.

Между тем СФНО, следя за переговорами Сомосы с ФАО, готовился к новому восстанию, чтобы не дать американцам вырвать из рук сандинистов близкую победу. Теперь у фронта в Коста-Рике было много людей (почти всем из них не исполнилось и двадцати лет). Но надо было срочно найти современное, прежде всего противотанковое оружие. Эден Пастора обратился за содействием к Торрихосу, с которым они стали друзьями после эффектного захвата Пасторой Национального дворца. Помимо лихости Торрихосу нравилось в Пасторе и то, что он не был марксистом. Диктатор Панамы полагал, что если Пастора станет лидером СФНО, то никакого прокубинского правительства в Никарагуа не возникнет. За эти же качества ценил Пастору и президент Венесуэлы.

Перес решил поставить оружие (тысячу автоматических винтовок М-14 и боеприпасы к ним) Южному фронту Пасторы под видом военной помощи Коста-Рике. Однако ни артиллерии, ни минометов, ни базук у Переса не было.

Парадокс состоял в том, что достать много современного оружия в Латинской Америки вне контроля со стороны США можно было только на Кубе. Поэтому Торрихос направил главу разведки панамской национальной гвардии и своего ближайшего помощника полковника Мануэля Норьегу на Кубу, чтобы убедить Кастро помочь сандинистам, прежде всего Пасторе. С той же целью на Кубу отправили и бывшего деятеля панамской компартии Марселя Саламина.

Кубинцы согласились, и с декабря 1978 года в Панаму стали прибывать кубинские самолеты с грузом оружия. Оттуда на малых панамских самолетах оружие перебрасывали в Коста-Рику на частные аэродромы тамошних сельскохозяйственных предприятий. Некоторые их владельцы сочувствовали сандинистам, другим просто платили деньги за их услуги. Костариканские власти прекрасно знали о поставках, но закрывали на них глаза.

ЦРУ тоже знало о поставках от своей панамской агентуры, среди которой числился и сам Норьега. Причем американская разведка зафиксировала первые поставки с Кубы уже в сентябре 1978 года. Вероятно, американцы были правы, так как базуки и крупнокалиберные пулеметы появились у Пасторы уже 17 сентября 1978 года. Бойцы СФНО были направлены на Кубу, где их, прежде всего, учили обращаться с артиллерийскими орудиями.

Однако Фидель Кастро не желал помогать именно Пасторе. Кубинцы поставили жесткое и разумное условие для продолжения помощи: все три группировки СФНО должны объединиться и образовать общенациональное руководство. Начались непростые переговоры всех трех течений, в то время как в Никарагуа часть отколовшихся от ФАО левобуржуазных групп вели переговоры о присоединении к МПУ (фракция Социал-христианской партии и Независимая либеральная партия).

20 декабря 1978 года посредники из ОАГ представили новый сценарий плебисцита. Если бы Сомоса выиграл его, он мог бы реорганизовать правительство по своему усмотрению, а ФАО остался бы в «мирной оппозиции» режиму. В случае поражения Сомоса ушел бы в отставку и нового временного президента избирал бы конгресс, который потом должен был изменить конституцию и назначить президентские выборы на 1 мая 1979 года. В 1981 году президента предстояло избрать уже на полный срок. Сам плебисцит мог бы состояться 25 февраля 1979 года.

Чтобы убедить Сомосу согласиться с этим вариантом, американцы направили в Манагуа «тяжелую артиллерию» – генерал-лейтенанта Денниса Маколиффа, главу Южного командования вооруженных сил США, расположенного в зоне Панамского канала. Маколифф от имени «военных США» откровенно сказал Сомосе, что ситуация в Никарагуа не стабилизируется, пока он занимает кресло президента. Сомоса возражал, что он стоит за свободные выборы, но именно посредники из ОАГ обставили их рядом условий, которые он не может принять (например, передать контроль над выборами иностранным наблюдателям). Маколифф продолжал уговаривать Сомосу, гарантируя, что США ни в коем случае не допустят разрушения национальной гвардии, а если диктатор согласится с предложением ОАГ, «левые и коммунисты не смогут победить», «…у нас с Вами будет умеренное правительство. Я хочу сказать этим, господин президент, что у нас будет умеренное правительство, в котором не будет имени Сомосы».

Но партия Сомосы (а значит, сам диктатор) отвергла компромисс ОАГ, и посла США в Никарагуа Солауна, а также Маколиффа и Броудера вызвали в Вашингтон на консультации в Рождество 1978 года.

В этот же день радио Гаваны сообщило всему миру, что все три группировки СФНО согласились объединить политические и военные силы для борьбы с режимом Сомосы. Кубинцы явно обошли американцев, чья идея с посредничеством ОАГ буксовала.

В Вашингтоне переполошились, и Боудер вернулся в Манагуа уже 27 декабря 1978 года с новым планом, который учитывал многие вопросы, беспокоившие Сомосу. Теперь, в частности, американцы уже согласились с тем, чтобы контроль над плебисцитом осуществлял никарагуанский, а не международный орган. Если оппозиция требовала проведения плебисцита без предварительной регистрации избирателей (что в прошлом открывало самый широкий простор для фальсификаций), то теперь американцы (а значит, и ОАГ) соглашались на предварительную регистрацию в течение четырех воскресений перед плебисцитом.

Сомоса между тем явно терял почву под ногами. 6 января 1979 года он запретил манифестацию в память годовщины убийства Чаморро, но был вынужден разрешить ее проведение уже через три дня. 10 января по Манагуа прошли более 30 тысяч человек.

1 февраля 1979 года было объявлено о создании новой оппозиционной левоцентристской коалиции – Национального патриотического фронта (НПФ). В него вошли МПУ, профсоюзы (как коммунистические, так и сандинистские), «группа двенадцати», Независимая либеральная партия, левое крыло Социал-христианской партии (связанное с профсоюзным движением) и маоистский Рабочий фронт (небольшая крайне левая группировка, которая впоследствии стала ориентироваться даже не на Пекин, а на Албанию). НПФ был альтернативой ФАО и легальным представителем интересов СФНО и его подпольных организаций на местах.

Между тем, посреднические усилия США в начале января 1979 года полностью провалились, главным образом из-за неуступчивости Сомосы. Во-первых, Сомоса был уверен в военной помощи Израиля и военных центрально-американских диктатур. Во-вторых, диктатор не сомневался, что его друзья в Вашингтоне вскоре убедят Картера в необходимости срочно возобновить военную помощь Никарагуа. А к 1981 году (когда истекал срок президентских полномочий Сомосы) самого Картера уже может и не быть в белом доме (здесь он оказался полностью прав – Картер проиграл выборы 1980 года правому рес публиканцу, мракобесу-антикоммунисту Рейгану, который наверняка поддержал бы Сомосу, если бы тот к тому времени сохранил власть).

Рейган симпатизировал никарагуанскому диктатору и еще 2 января 1978 года заявил по радио, что бедного Сомосу «просто плохо подают в прессе»: «Он никогда не был известен как активный нарушитель прав человека». В марте 1979 года Рейган выразил опасение, что марксисты скоро захватят всю Центральную Америку: «События в Никарагуа несут на себе кубинский отпечаток. В то время как в этой неспокойной стране, наверное, есть люди, у которых есть обоснованные претензии к режиму Сомосы, не подлежит сомнению, что большинство повстанцев обучены кубинцами, вооружены кубинцами и хотят создать еще одну коммунистическую страну в Западном полушарии».

У Сомосы было весьма сильное лобби в американском конгрессе. Например, в 1977 году (уже при моралисте Картере) конгресс США без проблем выделил Никарагуа 2,5 миллиона долларов на вооружение и еще 600 тысяч – на обучение национальной гвардии.

Выступая в прениях в 1977 году, конгрессмен Рудд, в частности, отметил: «Господин председатель, я поддерживаю эту поправку относительно возобновления военной помощи размером в 3,1 миллиона долларов проамериканскому правительству Никарагуа. Я полагаю, что мы должны поступать так, как будет лучше для США… На США лежит моральное обязательство помочь дружественному никарагуанскому правительству вооружением для поддержания стабильности и свободы в этой стране – стабильности, которая крайне необходима. Президент Никарагуа А. Сомоса – образованный человек, обучавшийся в Вест-Пойнте. Он проамериканец и выступает за стабильность. Он достоин продолжительной помощи со стороны нашего правительства, дабы защитить его народ и свободные институты страны. Зачем без необходимости давать по зубам дружески настроенному правительству, отказывая Никарагуа в необходимой ей военной помощи в 3,1 миллиона долларов? […] Леваки для достижения своей цели развернули мощную пропагандистскую кампанию по поводу нарушения прав человека в Никарагуа».

При этом 17 октября 1978 года 17 голосами «за» ОАГ осудила режим Сомосы. Против этой резолюции не голосовал никто, даже США.

Главой никарагуанского лобби в конгрессе США при Сомосе был личный друг диктатора – член палаты представителей от штата Нью-Йорк Джон Мэрфи. Он учился вместе с Сомосой в американском военном училище в Стейтен Айленд, и они оба любили одни и те же фильмы.

В своем выступлении 21 июля 1977 года относительно выделения Никарагуа военной помощи в 1978 году Мэрфи подчеркнул: «Тесный характер связей между нашими двумя странами отражен в докладе государственного департамента… Внешняя политика Никарагуа направлена на поддержание самых тесных отношений с США. Представители Никарагуа проголосовали в ООН по резолюции о сионизме, Корее, деколонизации так же, как США. Правительство Никарагуа выражает озабоченность потенциальной угрозой, исходящей от Кубы, особенно после событий в Анголе, что усиливает его стремление поддерживать хорошие отношения с США.

Правительство Никарагуа имело мужество поддержать нас по следующим вопросам.

1. Терроризм. Никарагуа и США вместе борются с международным терроризмом и выступают против позиции СССР по данному вопросу…

3. Израиль. Когда бы США ни попросили Никарагуа защитить позиции Израиля в ООН, никарагуанская делегация всегда выполняла эту просьбу.

4. Разоружение. По просьбе делегации США никарагуанская делегация выступала против предложений СССР и за предложения США по этому вопросу…

8. В Совете Безопасности Никарагуа всегда поддерживала предложения США.

9. Никарагуа была одной из двух латиноамериканских стран, которые поддержали создание военной базы США в Исландии…

10. Куба. Никарагуа проголосовала против прекращения бойкота Кубы Организацией американских государств, так же как и США».

В 1977 году комитет по ассигнованиям конгресса рекомендовал не оказывать Никарагуа военной помощи, однако палата благодаря усилиям лоббистов Сомосы отвергла эту рекомендацию.

В мае 1978 года конгрессмен Чарльз Вилсон (демократ от Техаса) заявил, что использует свое положение в комитете нижней палаты по ассигнованиям для того, чтобы задержать принятие всего закона о помощи иностранным государствам, пока Картер не возобновит оказания помощи Никарагуа. Президент не стал долго упрямиться и разморозил 12 миллионов долларов, которые США задержали после убийства Чаморро. Из них 7,5 миллиона было потрачено на продовольственную помощь, остальные средства – на образование.

Всего в 1978 году США выплатили Никарагуа в виде помощи военной 3,1 миллиона долларов, из которых 150 тысяч приходилось на прямые поставки оружия.

При этом в специальном заявлении США подчеркнули, что эту помощь нельзя расценивать как политическую поддержку режима Сомосы.

Многих конгрессменов и вашингтонский истеблишмент в целом никоим образом не впечатлили и массовые зверства национальной гвардии в сентябре 1978 года, которые были подтверждены не леваками, а Красным Крестом и западными СМИ. Мнение таких людей прекрасно отразила ведущая американская деловая газета «Уолл-стрит Джорнэл» 22 сентября 1978 года: «Нравится вам это или нет, но США неизменно тесно связаны с этой отдаленной страной землетрясений, игорных казино и петушиных боев. Мы организовали национальную гвардию, обучили ее и дали ей оружие. Мы дали образование в Вест-Пойнте генералу Сомосе и обезоружили его политических противников, потому что он выступает за стабильность. Оттуда мы начали вторжение в бухту Кочинос на Кубе. Портрет недавнего посла США напечатан на бумажных деньгах Никарагуа…»

Тем не менее в начале сентября 1978 года под влиянием постоянно поступавших сообщений о зверствах национальной гвардии председатель сенатского комитета по внешним связям демократ Фрэнк Черч обратился к Картеру с требованием окончательно прекратить военную помощь Никарагуа. Однако главный лоббист Сомосы в конгрессе Мэрфи немедленно организовал обращение к президенту 28 конгрессменов, включая лидера парламентского большинства Джима Райта, с требованием немедленно помочь Сомосе.

В январе 1979 года после провала посредников ОАГ Картер решил окончательно отменить приостановленную в январе 1978-го военную помощь Никарагуа. Во многом президент США считал это формальным шагом и данью мировому общественному мнению. Ведь и ЦРУ, и военный атташе США в Манагуа считали, что национальная гвардия без проблем разобьет сандинистов и наличными ресурсами. К тому же американцы были в курсе масштабной военной помощи Израиля диктаторскому режиму. ЦРУ, правда, не удалось вовремя вскрыть истинные объемы кубинской помощи СФНО.

Между тем попытку предотвратить победу сандинистов предприняли президенты Венесуэлы и Панамы. Партия венесуэльского президента Переса проиграла выборы 3 декабря 1978 года (сам Перес по конституции не мог баллотироваться на новый срок), и в марте 1979-го он должен был передать власть христианскому демократу Луису Эррере Кампинсу. Перес с самого начала не верил в успех миссии ОАГ и был настроен на более решительные действия. Он тайно вызвал к себе в Венесуэлу родственника диктатора Луиса Паллейса Дебайле и предложил ему… совершить переворот с ведома самого Сомосы. Перес от себя и от правительств Панамы и США гарантировал Сомосе неприкосновенность всей его собственности и сохранность национальной гвардии. Гость был обескуражен и сказал, что никогда не решится передать такое предложение диктатору из-за опасений за собственную безопасность. Тогда Перес сам позволил в Манагуа (он предпринял пять попыток), но помощники не соединили его с Сомосой.

На обратном пути в Никарагуа самолет Луиса Паллейса сделал остановку в Панаме, и его отвезли на вертолете к Торрихосу. Тот сначала предложил визитеру выпить, а потом – стать президентом Никарагуа. Паллейс отказывался даже обсуждать это. Тогда Торрихос принялся его убеждать: «Луи, Луи, мы же тебя поддержим. Мы поддержим Сомосу. Мы все это поддержим. Это же решение для Никарагуа. Пусть коммунисты идут к черту (коммунистами Торрихос именовал руководство СФНО – прим. автора). На вашей стороне „ноль“ (то есть Пастора), вся сандинистская фракция „ноля“, которая не является коммунистической. Ты ему нравишься. Он согласен. Я с ним лично говорил. Конечно, мы встретим противодействие сандинистов. Но эти ребята без нашей помощи не смогут раздобыть даже двадцать винтовок ФАЛ…»

Сразу же после прилета в Манагуа Паллейс отправился в «бункер» Сомосы, который встретил его, держа в руках телеграфные сообщения информационных агентств, где со ссылкой на Торрихоса описывался весь план псевдопереворота. Паллейсу пришлось публично все это опровергать.

Сомоса держался столь нагло, рассчитывая на своих друзей в США, прежде всего Мэрфи. В январе 1979 года в конгрессе США обсуждался дополнительный закон к договору о передаче Панаме Панамского канала к 1999 году. Картер был очень заинтересован в его скорейшем одобрении, но председателем профильного комитета по мореходству и рыболовству палаты представителей был не кто иной как друг Сомосы Мэрфи. 19 января 1979 года он встретился с Картером за ланчем (позднее оба утверждали, что инициатива встречи исходила от другой стороны). Мэрфи предложил не трогать Сомосу и оставить его у власти в обмен на беспроблемное прохождение нужного Картеру закона. А с сандинистами Сомоса разберется и сам. На этом и порешили.

В преддверии решающих боев между диктатурой и СФНО госдепартамент в феврале 1979 года отозвал из Манагуа посла Солауна и половину сотрудников посольства, тем более что ЦРУ сообщило о планах сандинистов устроить на посла покушение.

Обе стороны в Никарагуа активно готовились к решающему сражению.

7 марта 1979 года по инициативе кубинцев было, наконец, образовано единое руководство СФНО – Национальный директорат. В него вошли по три человека от каждой группировки: братья Даниэль и Умберто Ортега, а также мексиканец Виктор Тирадо – от «терсеристов»; Томас Борхе (единственный из оставшихся в живых основателей СФНО), Генри Руис (боевой псевдоним «Модесто» – «скромный», считался совестью фронта, учился в Университете Дружбы народов имени Патриса Лумумбы в Москве) и Байардо Арсе – от группы «длительная народная война»; Хайме Уилок, Луис Каррион и Карлос Нуньес – от «пролетариос».

Американцы очень хотели видеть в едином директорате Эдена Пастору, который бравировал своим антимарксизмом. Но его никто не знал в СФНО до рейда на Национальный дворец. Против Пасторы выступило руководство Внутреннего фронта СФНО. Братья Ортега предложили Пасторе пост верховного главнокомандующего всеми вооруженными силами фронта. Тем самым они хотели заручиться дальнейшей поддержкой покровителей Пасторы – Торрихоса и Переса. К тому же этот пост был в основном церемониальным – партизанские отряды в Никарагуа действовали обособленно. После поездки на Кубу Умберто Ортега выдвинул идею, с которой все согласились: Пастора возглавил самый сильный Южный фронт СФНО, который в то время формировался в Коста-Рике. Весной 1979 года в Южном фронте числилось 1600 человек, и его бойцы были хорошо вооружены полученным с Кубы оружием.

Следует подчеркнуть, что три группировки СФНО никогда не имели серьезных идеологических противоречий. Все их руководители считали себя марксистами и ориентировались на строительство в Никарагуа социалистического общества. Их разъединяла только тактика вооруженной борьбы против диктатуры. Раскол фронта произошел под сильным влиянием идей маоизма (типа «винтовка рождает власть») и бесспорного авторитета Че Гевары в 60-е годы. В 1970-е имидж Пекина был изрядно подмочен, после того как «ультрареволюционный» Мао Цзедун в 1969 году напал на СССР, а в 1972-м установил дипломатические отношения с антикоммунистом Никсоном и начал активно помогать США в борьбе против СССР на мировой арене. Китайцы сотрудничали даже с фашистским режимом Пиночета в Чили.

Кубинцы тем временем тоже преодолели период революционного романтизма и смотрели на революцию уже не только как на героическую партизанскую войну, а как на сложный процесс строительства нового общества и воспитания нового человека.

Таким образом, маоистская в своей основе идея «длительной народной войны» с опорой на крестьянство уже не владела умами, да и не приводила к успеху ни в одной стране. А «пролетариос» никогда не были против восстания как такового (как, впрочем, и Ленин), но считали, что оно должно быть хорошо подготовлено политически и пропагандистски. «Терсеристы» против этого тоже не возражали.

Как только в марте 1979 года в Венесуэле сменилась власть, новое христианско-демократическое правительство прекратило поставки оружия сандинистам, и те успели получить только 500 автоматических винтовок из тысячи, причем пришлось еще поделиться с костариканцами. Но кубинская помощь только набирала обороты. Сначала кубинские самолеты перебрасывали оружие в панамский город Давид, откуда их малой авиацией переправляли в Коста-Рику. Некоторые грузы прибыли прямо в международный аэропорт столицы Коста-Рики Сан-Хосе. В апреле 1979 года по мере разворачивания вооруженной борьбы в Никарагуа кубинские самолеты летали прямо в Либерию – столицу пограничной с Никарагуа костариканской провинции Гуанакаста. На первых порах самолеты под контролем костариканской службы безопасности разгружали по ночам, затем стали делать это уже среди бела дня.

С декабря 1978-го по июль 1979 года было зарегистрировано по меньшей мере 60 полетов самолетов с Кубы с грузом оружия для сандинистов. Большая часть оружия досталась Южному фронту, но некоторое количество удалось перебросить во внутренние районы Никарагуа, даже в Гонудурас, где формировался Северный фронт.

Военные власти Гондураса симпатизировали Сомосе и время от времени депортировали из страны обнаруженных там сандинистов. Но так как общественное мнение Гондураса было полностью настроено против Сомосы, то власти старались не слишком усердствовать в деле помощи никарагуанскому диктатору, опасаясь внутриполитических осложнений в собственной стране. Наконец, в условиях повальной коррупции сандинистам удавалось переправлять оружие в международный аэропорт Гондураса за взятки офицерам таможни.

Военная тактика сандинистов заключалась в следующем. В феврале – апреле 1979 года отряды и группы фронта по всей стране должны были развязать маневренную войну против гвардии по принципу «ударил – убеги». Тем самым гвардию следовало держать в постоянном напряжении и оттянуть ее лучшие силы от костариканской границы. Оттуда в мае 1979 года в наступление должен был перейти Южный фронт Пасторы (который имел уже некое подобие регулярной армии). Предполагалось, что бойцы Пасторы захватят Ривас и образуют там временное правительство. После этого крупные силы партизан со всех сторон должны были атаковать крупные города, чтобы оттянуть силы гвардии уже от Пасторы. При такой тактике, как считали в СФНО, элитных частей гвардии просто не хватит для концентрации в одном месте. Измотав гвардию в уличных боях, части сандинистов с разных сторон должны были развивать наступление на Манагуа.

Все силы СФНО были реорганизованы в семь отдельных фронтов, которые действовали в оперативно-тактическом смысле самостоятельно, но подчинялись единому командованию (приказы передавались через «Радио Сандино»):

– Северный фронт «Карлос Фонсека Амадор» (на базе отрядов «длительной народной войны») – действовал на севере в районе Эстели и Хинотега (оружие получал через Гондурас);

– Южный фронт «Бенхамин Селедон» – действовал на тихоокеанском побережье Никарагуа с территории Коста-Рики;

– Северо-Западный фронт «Ригоберто Лопес Перес» – районы Чинандеги и Леона;

– Центральный фронт «Камило Ортега Сааведра» (район Манагуа, Дириамбы и Хинотепе);

– Северо-Восточный фронт «Пабло Убеда» (район Бонансы, Сиумы и Ла Росты, северная часть Москитии;

– Восточный фронт «Роберто Уэмбес» – район западнее Блуфилдса, южная часть Москитии;

– Фронт Нуэва Гинея – к востоку от озера Никарагуа недалеко от костариканской границы.

Все фронты были названы в честь патриотов и лидеров СФНО, погибших в боях с диктатурой. Самыми сильными были Северный и Южный.

«Регулярные» силы фронта насчитывали примерно 2600 человек. Десятки тысяч обычных граждан входили в сандинистскую милицию и Комитеты сандинистской защиты. Задача этих людей во время восстания сводилась к выполнению патрульных и военных вспомогательных функций (охрана баррикад, выявление снайперов и шпионов противника, снабжение населения восставших районов и отрядов фронта всем необходимым).

К моменту начала наступления у сандинистов появилось очень эффективное средство пропаганды и связи – «Радио Сандино». Сначала оно вещало из горных районов по 20 минут в день и десятки раз меняло место выхода в эфир (радиостанция работала на джипе или грузовике), так как Сомоса приказал гвардии уничтожить передатчик любой ценой. Радио передавало сводки фронта и шифрованные приказы командирам отрядов. Однако значение «Радио Сандино» в деле координации боевых действий преувеличивать не стоит – в партизанской войне многое зависит и от тактики противника, которая может поломать любые заранее составленные планы.

К концу февраля – началу марта 1979 года сандинистский фронт был готов к решающему сражению, за исключением Южного фронта Пасторы, куда еще прибывало оружие с Кубы.

Надо отметить, что сандинистам удалось ввести США в заблуждение относительно источников своего снабжения. ЦРУ фиксировало полеты самолетов в Коста-Рику. Большинство из них было частными костариканскими, и точный груз на борту американская разведка так и не определила, хотя и подозревала, что речь идет об оружии. Кубинцы публично отрицали любые поставки сандинистам. «Радио Сандино» сообщило в марте 1979 года, что СФНО никогда не получало оружия из «социалистических стран». Действительно, бельгийские винтовки ФАЛ явно не стояли на вооружении стран Варшавского договора. Пастора убедительно рассказал панамскому журналисту, что он обратился за помощью к Кастро и тот ответил: «Лучшая помощь, которую я вам могу предоставить, это не помогать вам совсем».

Сомоса тоже смотрел в будущее с оптимизмом. Еще до инагурации Картера он сумел доставить в Никарагуа с заводов фирмы «Кольт» обещанные ему ранее США в виде помощи 5000 винтовок М-16. Не хватало боеприпасов, которые были большей частью израсходованы в ходе восстания осенью 1978 года, но здесь помог Израиль. Часть оружия и боеприпасов Сомоса закупил у расистского режима ЮАР, а также у военной диктатуры в Аргентине.

Сандинисты смогли организовать в мире эффективную кампанию против поставок оружия Израилем, и США в апреле 1979 года пришлось нехотя попросить Тель-Авив воздержаться от дальнейшей помощи Сомосе. Израиль обещал прекратить поставки, но тайно их продолжал.

В конце 1978 года Сомоса и его сын объявили новый набор в элитные части гвардии, особенно в EBBI. С учетом тяжелейшего экономического положения многих никарагуанцев, особенно на селе, набор был вполне успешным. Численность гвардии выросла с 7,5 до 10 тысяч человек. Однако боевая ценность необученных рекрутов была более чем сомнительной. В некоторых случаях гвардия «набирала» людей силой в ходе массовых облав. Молодежь привозили в казармы, наспех одевали (часто не по размеру) и давали ей в руки винтовки, даже не объясняя, как ими пользоваться. Максимум, что могли делать эти люди, – обороняться в укрепленных казармах и фортах, и то при условии отсутствия у сандинистов артиллерии. Тем не менее даже такие «зеленые» бойцы высвобождали для маневренных действий против партизан элитные части гвардии, и этого было вполне достаточно.

Сомоса был уверен в победе и не без злорадства ожидал наступления СФНО, чтобы, наконец, полностью сокрушить сандинистов. 26 февраля 1979 года американский журнал «Ньюсуик» писал: «Сомоса увеличил численность национальной гвардии с 7 тысяч в сентябре (1978 года) до 12 тысяч в настоящее время и надеется вскоре довести ее численность до 15 тысяч человек. Его силы включают отборный батальон численностью 2 тысячи человек, казармы которого расположены по соседству с президентским бункером». Имелся в виду ударный батальон «Генерал Сомоса».

Сандинисты понимали, что борьба против гвардии будет тяжелой и Сомоса не остановится ни перед какими зверствами. Пастора оценивал количество возможных жертв среди населения (прежде всего гражданского) в 30 тысяч человек. Понимали это и люди, но ненависть к диктатуре была гораздо сильнее страха.

21 февраля 1979 года, в очередную годовщину гибели Сандино, СФНО привел в исполнение в городе Матагальпа смертный приговор одному из убийц «генерала свободных людей» – полковнику гвардии в отставке Федерико Давидсону, который в 1934 году был лейтенатом. В этот же день синхронные атаки были проведены против казарм и постов национальной гвардии в Дириамбе, Гранаде, Леоне, Масайе и рабочих кварталах Манагуа. Партизаны нападали и отходили. В их задачу не входило закрепление в городах и ведение позиционной войны. Они прощупывали боевую готовность гвардии и настроение местных жителей.

Оказалось, что боевой дух местных гарнизонов гвардии в мелких городах и поселках оставляет желать лучшего. Напротив, гражданское население (особенно молодежь) требовало оружия и охотно уходило с партизанами обратно в горы. Часть оружия удавалось захватить при атаках на посты гвардии, но его все равно не хватало.

50 партизан захватили былой центр борьбы армии Аугусто Сандино, городок Яли к северу от Хинотеги, насчитывавший 8 тысяч жителей, и удерживала его восемь часов. В марте СФНО атаковал другие населенные пункты на севере: Чичигальпу, Эль-Вьехо. Леон, Чинандегу. 18 марта были синхронно атакованы несколько постов национальной гвардии в столице.

30 марта в районе Эль-Хикаро (также север страны) СФНО устроил засаду, которая стоила жизни 49 гвардейцам. Операция в Эль-Хикаро, которой командовал Херман Помарес, стала первой акцией СФНО, в которой приняли совместное участие бойцы всех трех былых группировок фронта (всего 80 человек).

Партизаны также нападали на заводы и фабрики, уничтожая приготовленные для экспорта запасы хлопка и сахара, чтобы лишить диктатуру валютных поступлений.

Как и предполагали сандинисты, Сомоса перебросил мобильные и элитные части гвардии, а также авиацию из центра и с юга страны на север и северо-запад Никарагуа. Диктатор приказал бомбить деревни в охваченных партизанской борьбой районах, что только усилило приток местных крестьян в партизанские отряды СФНО.

Сомоса выдвинул гвардии боевой лозунг «Святая неделя без сандинистов!», передал командование сыну и срочно отбыл в США, чтобы все-таки получить там деньги и оружие. Американское лобби организовало диктатору пресс-конференцию в Канзасе, на которой Сомоса всячески стращал американские СМИ перспективой победы в Никарагуа мирового коммунизма. «Давайте посмотрим на природу того, о чем мы говорим. Мы говорим о коммунистических, марксистско-ленинских партизанах, у которых нет реальной народной поддержки в Никарагуа и которые никогда не смогут заручиться поддержкой электората Никарагуа. Поэтому они стремятся свергнуть правительство силой и создать в Никарагуа марсистско-ленинское государство».

Главной целью визита Сомосы было получение экстренного кредита МВФ на общую сумму 66 миллионов долларов. 20 миллионов полагалось Никарагуа в счет ее квоты, а остальные деньги (кредит типа stand-by) могли быть выделены только с разрешения руководства международного валютного фонда, в котором США играли главную роль. Ряд ведущих демократов – членов конгресса, включая сенатора Эдварда Кеннеди, обратились к Картеру с открытым письмом, требуя наложить вето в МВФ на помощь диктатуре. Однако администрация США решила «не мешать» МВФ, и кредит был выделен.

Правда, он, пожалуй, принес Сомосе больше вреда, чем пользы. В качестве условия выделения денег МФВ настоял на девальвации кордобы. Это была первая официальная девальвация за 40 лет, и она немедленно вызвала резкий рост цен в стране, особенно на продовольствие (примерно на 40 %). Ненависть населения к диктатуре усилилась, несмотря на обещание Сомосы к 1 мая поднять зарплату госслужащим на 15 %.

Пока Сомоса отмечал Пасху в США, сандинисты тоже решили отпраздновать святую неделю по-своему. В воскресенье 8 апреля примерно в 16:00 две колонны СФНО (200-300 бойцов) под командованием команданте Франсиско Риверы (боевой псевдоним Зорро) и Хуана Альберто Бландона (Фройлан) вошли в Эстели и захватили пустовавшие государственные здания. Был нанесен удар по гарнизону гвардии, и она предпочла отступить.

Одновременно партизаны атаковали окрестные городки и перекрыли все дороги, ведущие в Эстели.

Сандинисты хотели покинуть город, но население просило их остаться и раздать оружие. Жители Эстели были приятно удивлены тому, что, в отличие от сентября 1978 года, бойцы СФНО пришли в город прекрасно вооруженными. Это вдохновило людей на борьбу. Так, неожиданно для СФНО, в Эстели опять вспыхнуло вооруженное восстание местного населения. Партизаны были вынуждены возглавить уличную борьбу, чтобы не бросать горожан в беде.

Сомоса-младший обрадовался, решив, что сандинисты повторяют тактику сентября 1978 года. Эстели немедленно окружили около 1000 элитных солдат гвардии, и город начали методично бомбардировать и обстреливать с воздуха. Однако партизаны заблаговременно оставили недалеко от города специальный отряд дл того, чтобы в случае необходимости извне порвать блокаду. Так и вышло. Когда «Тачито» после четырех дней бомбежек и минометных обстрелов решил, что город уже превращен в развалины и его можно «зачищать» (у гвардии для этой цели были танк «шерман» и два бронетранспортера), отряд партизан неожиданно ударил в тыл элитным частям. Те были вынуждены оголить фронт, и через эту брешь сандинисты 13 апреля в 18:00 организованно стали покидать Эстели, уводя с собой в горы сотни новых бойцов, а также женщин и детей.

Перед отходом партизаны и местные жители начали демонстративно укреплять баррикады, чтобы дать гвардии понять, что сопротивление будет продолжено. 14 апреля гвардия объявила перемирие на несколько часов, чтобы позволить Красному Кресту подобрать трупы погибших. Когда перемирие закончилось, частей СФНО в городе уже не было.

Отличительной чертой этой операции были минимальные потери фронта, хотя в бою был убит командущий силами СФНО в Эстели команданте Бландон. Бои в городе также показали, что все горожане как один полностью на стороне СФНО несмотря на жестокие репрессии осени 1978 года.

Действительно, в апреле 1979-го в Эстели гвардия превзошла сама себя, даже по сравнению с осенью 1978-го. Из госпиталя Сан-Хуан-де-Диос на улицу вытащили двух врачей и 40 пациентов, многие из которых были без сознания. Всех их отвели во двор и расстреяли из пулеметов.

Часть бойцов СФНО потом тайно вернулись в Эстели для продолжения подпольной работы, других перебросили в Манагуа.

Операция в Эстели подверглась критике со стороны некоторых членов руководства СФНО, поскольку тактика фронта не планировала уличных боев (так как они вели к большим жертвам среди гражданского населения) и длительного захвата городов на данном этапе борьбы. Командиры СФНО в Эстели во время боев обратились с отчаянной просьбой начать наступление Южного фронта, чтобы оттянуть элитные части от города. Однако Пастора заявил, что пока не готов вступить в бой. Не исключено, что он хотел, чтобы гвардия истекла кровью на севере. Тогда, триумфально войдя в Манагуа, Пастора стал бы фактическим лидером СФНО.

Однако с политической точки зрения бои в Эстели было трудно переоценить. Мировая общественность еще раз убедилась в зверском характере диктатуры, и Сомоса оказался на мировой арене в такой изоляции, как никогда прежде. Именно после событий в Эстели, в которых участвовали израильские самолеты, бомбя мирное население, США стали давить на Израиль, чтобы Тель-Авив прекратил военную помощь Сомосе.

Сомоса решил срочно пополнить боеприпасы гвардии за счет центральноамериканских военных диктатур, которые обещали ему помощь в декабре 1978 года. Однако внутриполитическая ситуация коллег-диктаторов была немногим лучше, чем у самого Сомосы. На слушаниях по правам человека в американском конгрессе в 1977 году Гватемала и Сальвадор подверглись резкой критике как конгрессменов, так и госдепартамента, и США временно прекратили военную помощь этим странам. Досталось на слушаниях и Гондурасу.

Таким образом, администрация Картера испортила отношения со странами КОНДЕКА. И все же Гватемала поставила Сомосе оружие, пополнив свои собственные запасы на мировом рынке. Небольшие партии боеприпасов прибыли также из Гондураса и Сальвадора. Но заменить масштабную израильскую помощь центральноамериканские диктатуры, конечно, не могли.

Неприятным сюрпризом для гвардии стало наличие у СФНО зенитных пушек и пулеметов. На севере было сбито два самолета правительственных войск.

30 апреля сандинисты вошли в Леон и закрепились там. Сомосе опять пришлось бросить на город танки и БТР, но только после жестоких боев, в которых гвардия потеряла около 100 человек, партизан удалось выбить из второго по значению города Никарагуа.

В течение апреля и мая 1979 года на севере Никарагуа повторялось одно и то же. Партизаны захватывали города, устраивали засады и быстро отходили в горы. Потери СФНО, в отличие от гвардии, были минимальны, а элитные части гвардии измотали фактически непрерывные бои. 9 мая 1979 года отряды СФНО внезапно атаковали казарму Сан-Дионисио в Матагальпе и сожгли ее дотла. Были убиты шесть гвардейцев.

После боев в Эстели военный атташе США в Манагуа полковник Маккой впервые отправил в Вашингтон сообщение, в котором не исключал победу сандинистов над Сомосой. Американцы наконец-то осознали, что решающим может оказаться не современное вооружение национальной гвардии, а полная поддержка сандинистов со стороны всего населения. Маккой встретился с сыном диктатора и сказал ему, что все никарагуанцы настроены против диктатуры. «Крутой» ехидно спросил, с какими именно никарагуанцами побеседовал полковник. Маккой ответил – да хотя бы со своими садовником и парикмахером. Сомоса-младший предложил полковнику подыскать себе другую прислугу.

Как только в Вашингтоне получили тревожное сообщение Маккоя, Объединенный комитет начальников штабов вооруженных сил США немедленно запросил его, какие военные поставки из США нужны Сомосе. Игра в права человека была моментально забыта. Маккой сообщил, что нужны боеприпасы для крупнокалиберных пулеметов (12,7 мм) и автоматическое стрелковое оружие. Но поставить их американцы уже не успели.

Сандинисты не забывали и о войне на политическом фронте. Чтобы лишить американцев последней надежды на мирный переход власти к проамериканской оппозиции, СФНО начал в конец апреля переговоры с остатками ФАО об объединении усилий в борьбе против диктатуры. Сомоса же совершил очередную ошибку, арестовав лидеров ФАО Альфонсо Робело и Рафаэля Кордову Риваса. Он опасался, что ФАО устроит первомайскую демонстрацию в Манагуа, которую сандинисты используют для восстания в столице.

Примечательно, что если госдепартамент США никак не отреагировал на зверства национальной гвардии в Эстели, то арест лидеров ФАО он резко осудил, и Сомоса их сразу же выпустил.

После выхода из тюрьмы в середине мая Робело призвал всю оппозицию объединиться и сформировать временное правительство. После этого он выехал во Флориду (где уже находилась его семья) и оттуда проследовал в Коста-Рику, чтобы начать переговоры с руководством СФНО.

20 мая 1979 года СФНО добился важнейшей внешнеполитической победы. В этот день после переговоров с президентом Коста-Рики Карасо мексиканский президент Хосе Лопес Портильо объявил о разрыве дипломатических отношений с Сомосой по причине вопиющих актов геноцида, которые диктатор осуществляет против собственного населения. Большую роль в этом шаге Мексики сыграли и предыдущие переговоры мексиканского президента с Фиделем Кастро.

Американцы немедленно начали убеждать остальные латиноамериканские страны не следовать мексиканскому примеру. И они добились некоторых успехов в Коста-Рике и Панаме. Президент Коста-Рики Карасо приказал гражданской гвардии не допускать атак Никарагуа с территории страны. Были арестованы 13 сандинистов.

Изменение позиции Коста-Рики могло погубить всю стратегию восстания, которая как уже упоминалось, предусматривала нанесение главного удара силами Южного фронта именно из Коста-Рики на Ривас вдоль Панамериканского шоссе (недалеко от тихоокеанского побережья). Чтобы оттянуть силы гвардии от Риваса, сандинисты решили открыть новый фронт к востоку от озера Никарагуа в районе Нуэво-Гинея. Это была сельская местность, где до сих пор партизаны не проводили среди крестьян никакой политической работы.

18 мая 1979 года колонна сандинистов численностью в 140 человек вышла в район Нуэво-Гинея из Коста-Рики. Не без помощи местных крестьян она была обнаружена гвардией и попала в заранее подготовленную засаду. Разгром сандинистов был сокрушительным – погибли 128 человек, включая одного из командующего подразделением Южного фронта Ивана Монтенегро.

Но как ни странно, даже это тяжелое поражение, о котором немедленно сообщила гвардия, только повысило престиж фронта среди населения – сандинистов уважали как людей, готовых без колебаний отдать жизнь за свободу страны.

19 мая, чтобы оттянуть силы гвардии от Нуэво-Гинеи, колонна «Оскар Турсиос» под командованием Хермана Помареса напала на Хинотегу. При отходе из города Помарес был ранен. Колонна Помареса насчитывала уже несколько сотен бойцов, но она все же не могла пока на равных сражаться с элитными частями гвардии.

В 20-х числах мая 1979 года Национальный директорат СФНО решил, что гвардия достаточно измотана, чтобы начать всеобщее восстание и наступление Южного фронта. Промедление было опасно еще и потому, что начали поступать сведения о тайных военных поставках США режиму Сомосы. «Тачито», по слухам, заключил в США соглашение о немедленной поставке из Флориды 10 тренировочных самолетов Т-28, которые можно было легко переделать в штурмовики. Через вербовочные конторы в Нью-Мексико и Флориде Сомоса набрал несколько сотен ветеранов вьетнамской войны, которые могли прибыть в Никарагуа уже в ближайшее время. В Пуэрто-Кабесасе был замечен американский С-130, прилетевший с грузом из зоны Панамского канала.

Сами американцы тоже нагнетали обстановку. В анализе разведслужбы министерства обороны США от 2 мая 1979 года говорилось, что Кастро якобы еще в конце 1978-го решил организовать коммунистическую революцию во всей Центральной Америке. Сомоса утроил усилия по мобилизации своего лобби в конгрессе США, чтобы заставить Картера официально возобновить военную помощь Никарагуа.

В середине мая 1979 года примерно 1500 бойцов Южного фронта были готовы к наступлению. Верховным главнокомандующим всеми силами сандинистов де-факто был Умберто Ортега, штаб-квартира которого находилась в Коста-Рике. Впервые в истории СФНО речь шла не о партизанских акциях, а о сражении с национальной гвардией на открытой местности в духе настоящей войны. Помимо основной цели – захвата Риваса – Южный фронт должен был дать передышку Северному фронту, которому требовалось время, чтобы обучить сотни новых бойцов и перегруппировать силы. Наконец, Пастора должен был прочно приковать к костариканской границе элитные части EBBI, чтобы они утратили свое главное преимущество – мобильность.

Наступление начиналось в непростое время. 24 мая 1979 года северяне из СФНО потеряли в бою за Хинотегу самого лучшего стратега СФНО и командующего Северным фронтом Хермана Помареса. Правда, гвардия не могла выбить партизан из Хинотеги в течение пяти дней, что говорило о том, что ее силы уже достаточно истощены.

24 мая в 8 часов утра силы Южного фронта (30 человек) с территории Коста-Рики начали обстрел из минометов пограничного гарнизона национальной гвардии в Пеньяс-Бланкас. После первых 10 мин, выпущенных из каждого миномета, был сделан перерыв, и обстрел возобновили в полдень. Задачей этого отряда было отвлечение внимания гвардии от основных сил сандинистов, которые должны были перейти границу у Эль-Наранхо. В течение пяти дней обстрел Пеньяс-Бланкас продолжался, после чего 29 мая основные силы Южного фронта (400 человек) перешли в наступление в другом месте, у Эль-Наранхо.

Национальная гвардия немедленно перекрыла все дороги, ведущие на юг страны, и 30 мая закрыла столичный аэропорт Лас-Мерседес. Элитные части гвардии перебросили на юг, и наступление Пасторы было быстро остановлено. К тому же сандинистам мешали неожиданно обрушившиеся на них проливные дожди. В начале июня гвардия перешла в контрнаступление и едва не отбила у сандинистов всю артиллерию. Через одинадцать дней после начала наступления части фронта отступили на костариканскую территорию, были отмечены случаи дезертирства – многие добровольцы оказались не готовы к затяжной позиционной войне с отборными частями гвардии. И все же Южный фронт отбил 27 атак элитных частей гвардии.

9 июня 1979 года национальная гвардия объявила о полной победе на юге и уничтожении 136 сандинистов. Потери Пасторы были действительно небывалыми – в июне в сражениях погиб почти каждый четвертый боец фронта. Гвардия продемонстрировала журналистам 10 захваченных автоматических винтовок (половина – ФАЛ), китайские РПГ и крупнокалиберные пулеметы.

Лучший командир Сомосы майор Пабло Эмилио Салазар (по прозвищу «майор Браво», то есть «храбрый») гордо заявил журналистам, что это была первая победа гвардии в крупном сухопутном сражении за всю ее историю.

Но «майор Браво» явно поторопился – война только начиналась.

31 мая 1979 года СФНО официально призвал народ Никарагуа к всеобщему вооруженному восстанию: «Героический народ Никарагуа! Час свержения ненавистной диктатуры пробил…» Вместе с восстанием фронт назначил на 4 июня всеобщую забастовку.

Сандинисты успели вовремя. В это время диктатор Панамы Торрихос решил объединить усилия с американцами, чтобы не допустить военной победы «марксистского и прокубинского» СФНО и сохранить национальную гвардию, многих офицеров которой Торрихос знал лично. В начале июня Торрихос позвонил в Вашингтон и пригласил к себе высокопоставленных сотрудников администрации Картера, чтобы поделиться с ними срочной информацией. Американцы 4 июня 1979 года направили в Панаму заместителя Бжезинского по СНБ Роберта Пастора.

Торрихос и Норьега стали убеждать Пастора, что соотношение сил в Никарагуа резко изменилось в пользу сандинистов и их военная победа стала весьма вероятной. Пастор ответил Торрихосу: «Генерал, мы приехали не покупать сандинистские акции, а попытаться побудить Вас продать нам Ваши».

Американцы ухватились за озабоченность панамского диктатора военными успехами сандинистов и предложили Торрихосу и номинальному президенту Панамы Аристидесу Ройо написать Картеру послания, в которых Панама заверяла бы, что не вмешивается во внутриникарагуанские дела. И Торрихос, и Ройо с готовностью написали такие письма. Правда, к тому времени оружие с Кубы уже и так не переправлялось через Панаму, а шло напрямую в Коста-Рику.

В тот самый день, когда Пастор улетел в Панаму, в Никарагуа началась всеобщая забастовка. Уже в первый день было закрыто 90 % всех магазинов и предприятий. Сомосе пришлось выделить около 2000 национальных гвардейцев, чтобы охранять тех немногих торговцев, которые решили продолжить бизнес. 2 июня отряды СФНО вступили в Леон и быстро блокировали там части национальной гвардии. Через два дня, к моменту начала всеобщей забастовки Леон был взят сандинистами. Таким образом, под постоянным контролем партизан оказался первый из крупных городов, к тому же второй по значению в стране.

5 июня 1979 года на пресс-конференции в Белом доме представитель Картера категорически отрицал, что США оказывают Сомосе военную помощь.

7 июня Сомоса объявил в Никарагуа осадное положение и комендантский час. СФНО ответил на это восстанием в стратегически важном департаменте Карасо, который находился между столицей и югом страны. К 8 июня партизаны контролировали 23 населенных пункта, однако части Южного фронта, как уже упоминалось, 10 июня были вынуждены под напором гвардии оставить Никарагуа и отойти обратно в Коста-Рику.

Гвардия контролировала Ривас. На стенах городских домов они расклеивали листовки следующего содержания: «Как бы мы, никарагуанцы, были счастливы, если бы не сатанинские силы так называемого национального освобождения. Никарагуанцы! Не позволяйте, чтобы эта страна, созданная для славы и свободы, была использована для насаждения коммунистического правительства, чего так хочет сандинистский фронт. Те, кто воюет под черно-красным флагом, убивают людей без разбора, как прирожденные убийцы. Они сжигают и разрушают частную собственность… Как бандиты, они используют детей для совершения террористических актов. Они ликвидируют всех, кто не хочет с ними сотрудничать, их террор оставляет вдов и сирот…»

11 июня американская администрация после анализа обстановки в Никарагуа пришла к выводу, что с военной точки зрения в стране пат. Гвардия, как считали американцы, сможет выстоять, но вот Сомоса вряд ли протянет до конца своего президентского срока, то есть до 1981 года. Бжезинский настаивал на тайной подготовке плана ввода в Никарагуа межамериканских сил ОАГ по поддержанию мира. Причем Пентагону дали указание готовить планирование применения таких сил с учетом, что их основой будут войска США.

Но южане сделали свое дело, и пока их преследовали элитные части гвардии, 9 июня вспыхнуло восстание в столице, точнее, в ее восточных компактно расположенных кварталах. Восточные кварталы были отрезаны дорогами и не застроенными после землетрясения участками от центра города. Задачей Внутреннего фронта было удержать город в течение трех дней и дождаться подкреплений от Южного и Северного фронтов. Но те были сами связаны тяжелыми боями, шедшими с переменным успехом.

Один из руководителей Внутреннего фронта Карлос Нуньес так описывал цели восстания: «Главный штаб Внутреннего фронта с самого начала учел все возможности боевых действий в Манагуа. Он исходил из того, что борьба не должна носить характер непрерывного наступления для овладения столицей. Захватить Манагуа теми силами, которыми располагало в то время движение, не представлялось возможным. Было бы грубейшей ошибкой надеяться разгромить сконцентрированные в столице войска противника».

К моменту начала восстания в распоряжении Внутреннего фронта в Манагуа было только 125 единиц оружия (пулеметы, гранатометы и т. д.).

Восстание вспыхнуло синхронно и увенчалось на востоке Манагуа в рабочих кварталах полным успехом, благодаря кропотливой повседневной работе по организации Комиетов сандинистской обороны, которую вело МПУ. Были заняты и некоторые западные кварталы, более зажиточные. Тамошнее население отнеслось к сандинистам насторожено.

Восстанием руководил комитет Внутреннего фронта СФНО в составе трех человек (Карлос Нуньес Тельес, Уильям Рамирес Солорсано, Хоакин Куадро Лакайо), военные действия вело командование СФНО в количестве трех команданте (прибыли в Манагуа 11 июня), гражданское население организовывала для оказания помощи восставшим политическая комиссия, состоявшая из пяти человек.

В ночь на 9 июня 1979 года отряды партизан просочились в Манагуа, аутром «Радио Сандино» обратилось к жителям столицы с воззванием: «Ройте траншеи! Стройте баррикады! Обездвижьте врага на улицах!» Благодаря предварительной работе МПУ баррикады были построены в рекордные сроки. Жители охотно использовали для этого булыжники мостовой, которыми фирма Сомосы замостила улицы после землетрясения 1972 года. Уже в первый день 25 восточных кварталов Манагуа представляли собой единый оборонительный район. В первые дни восстания был взят полицейский участок номер 13, который получил в народе прозвище «черный застенок». Разъяренные люди взяли участок штурмом практически голыми руками и линчевали всех, кого там нашли. Это событие вдохнуло в восставших оптимизм и уверенность в своих силах.

Всю гражданскую власть в освобожденных районах взяли в свои руки Комитеты сандинистской защиты. Они организовывали распределение пищи, охраняли магазины и богатые виллы от мародеров, а также вылавливали вражеских снайперов. Кое-где появились громкоговорители, через которые комитеты передавали указания населению.

Восстание в самом центре машины власти Сомосы имело очень большое значение, особенно для корреспондентов зарубежных СМИ. Часть депутатов никарагуанского конгресса стали потихоньку отбывать в США, частенько «забывая» оплатить счета в отелях и барах. 12 июня америкацы начали эвакуацию своих граждан из Никарагуа. 50 тысяч жителей столицы (из 400 тысяч) стали беженцами. Чтобы подавить панику, диктатор приказал немедленно «зачистить» столицу всеми силами.

Но без авиации гвардия не смогла продвинуться в восточные кварталы, и уже на третий день восстания начались бомбежки восточных «барриос», которые продолжались 16 дней подряд. Точно как по расписанию, в 11:00 каждый день прилетал первый самолет, который выпускал по восставшим как минимум 40 ракет и снарядов. После обеда самолеты Сомосы поливали восставших из пулеметов. Авиация бомбила и церкви, и больницы, убивая там женщин и детей.

11 июня 1979 года национальная гвардия расстреляла из танков здание «Ла Пренсы», хотя газета была закрыта властями задолго до этого. Вдова Педро Хоакина Чаморро Виолетта Барриос де Чаморро еще в мае уехала с дочерью Клаудией в Коста-Рику, чтобы там переждать бои. В день, когда гвардия уничтожила газету ее мужа, два представителя «группы двенадцати», Мигель д'Эското и Серхио Рамирес предложили Виолетте войти во временное правительство Никарагуа. Сначала вдова отказывалась, повторяя, что она не политик.

Но сандинисты, по поручению которых «группа двенадцати» искала кандидатов в новое правительство, понимали, что нельзя терять ни единого дня. СФНО сознавал, что американцы активизируют усилия, чтобы заменить Сомосу умеренным буржуазным правительством и таким образом украсть у сандинистов военную победу, на алтарь которой были положены тысячи жертв. Поэтому они сами решили презентовать мировому сообществу собственное умеренное правительство, формально не связанное напрямую с фронтом, и вырвать у американцев инициативу.

США активизировались после того, как ЦРУ в своем секретном анализе обстановки в Никарагуа 12 июня 1979 года впервые признало, что сандинисты сильнее гвардии.

В начале июня американцы попытались организовать новые переговоры между Сомосой и легальной буржуазной оппозицией при посредничестве Андского пакта. Однако они добились прямо противоположного результата. Главы государств – членов пакта констатировали, что в Никарагуа идет самая настоящая война и сандинистам должен быть предоставлен статус воюющей стороны. Фактически это означало признание СФНО де-факто. Чтобы превратить признание де-факто в признание де-юре, сандинисты решили срочно создать собственное правительство.

Помимо Виолетты Чаморро сандинисты пригласили в новое правительство и Альфонсо Робело. Наконец, 17 июня 1979 года в столице Коста-Рики Сан-Хосе было объявлено об образовании Хунты национальной реконструкции, в составе Серхио Рамиреса («группа двенадцати»), Виолетты Барриос де Чаморро, Альфонсо Робело, Даниэля Ортеги (от СФНО) и профессора Моисеса Хассана от МПУ (Хассан в этот момент находился в Никарагуа).

Таким образом, формально хунта не была органом сандинистов, а против ее членов, умеренных и респектабельных, ничего не могли сказать даже США.

Пастора обещал в течение 72 часов взять Ривас, куда и должна была переехать хунта.

В это время в Никарагуа прибыл новый американский посол Лоуренс Пезулло с заданием добиться отставки Сомосы и передать власть буржуазному правительству при сохранении национальной гвардии. Главным для американцев было не допустить военной победы СФНО. К своему ужасу, Пезулло узнал, что у посольства США в Манагуа нет абсолютно никаких контактов с левыми силами в стране, не говоря уже о сандинистах.

Пезулло даже не вручил верительных грамот. Еще в Вашингтоне он 18 июня переговорил с Луисом Паллейсом и опять предложил, чтобы Сомоса «достойно» подал в отставку и уступил власть правительству «национальной реконструкции» в составе Либеральной националистической партии (партия самого Сомосы), консерваторов, членов ФАО и «немарксистского» крыла СФНО (американцы явно имели в виду Пастору, затем Пезулло прямо назвал его имя). В этом случае национальная гвардия сохранялась под командованием новых офицеров. Только в случае принятия этих условий Пезулло гарантировал Сомосе политическое убежище в США. Новый посол сказал, что ждет ответа на следующий день – 19 июня 1979 года.

Паллейс передал разговор Сомосе. Тот, чтобы сохранить лицо, деланно возмутился ультимативностью требований, однако сообщил, что готов уйти в отставку, если новый режим будет установлен при посредничестве ОАГ, а США обязуются ни в коем случае не выдавать его или его семью за рубеж. Наконец, Сомоса требовал выдачи въездных виз в США для себя и всей семьи.

Пока США решили не предавать огласке решение Сомосы для того, чтобы либо добиться создания проамериканского правительства, либо ввести в Хунту национальной реконструкции еще несколько проамериканских членов.

19 июня 1979 года ЦРУ предсказало, что национальная гвардия продержится еще неделю. Через неделю американская разведка свой прогноз повторила и делала так вплоть да самой победы сандинистов.

Пока Сомоса и Вашингтон договаривались за кулисами, вся Америка была шокирована, когда 20 июня в Манагуа национальная гвардия в прямом эфире убила корреспондента Эй-Би-Си Билла Сюарта. Прямо перед телекамерой его съемочной группы Стюарта заставили встать на колени, затем лечь лицом к земле, после чего хладокровно застрелили. После победы сандинистской революции Стюарту поставили памятник.

Вашингтон созвал на 21 июня заседание министров иностранных дел ОАГ, чтобы поручить организации заняться формированием нового правительства Никарагуа. Бжезинский вопреки желанию госдепартамента настаивал, чтобы в резолюции ОАГ содержался и явно нереалистичный пункт о направлении в Никарагуа межамериканских сил по поддержанию мира. Таким образом, США хотели повторить события 1965 года в Доминиканской республике, где межамериканские силы (на 90 % состоявшие из американских войск) помешали тамошним революционерам-конституционалистам победить проамериканскую военную хунту.

Бжезинский требовал военного вмешательства в Никарагуа, так как, по его словам, победа сандинистов оказала бы негативное (с точки зрения США) влияние на советско-американские отношения. Мол, русские будут считать американцев слабаками. Наконец, консервативное крыло Демократической партии на юге США не простит-де Картеру «мягкости» по отношению к марксистским сандинистам, а в 1980 году в США предстоят президентские выборы. На них у Картера вырисовывался сильный и крайне правый соперник-республиканец – Рональд Рейган.

Госсекретарь Сайрус Вэнс считал, что шансы добиться от ОАГ одобрения ввода межамериканских сил в Никарагуа слишком иллюзорны. Рассматривали и такой вариант: Сомоса уходит, а новое проамериканское правительство немедленно просит США о помощи, включая военную. Бжезинский засомневался, сможет ли новое правительство, а точнее, национальная гвардия, продержаться достаточно долго, чтобы дождаться прибытия межамериканских вооруженных сил.

Спор между СНБ и госдепартаментом принял такой характер, что вопрос о межамериканских силах передали на усмотрение Картера. Тот встал на сторону Бжезинского, который обрисовал президенту альтернативы будущего Никарагуа предельно четко: либо полная победа СФНО, либо американская военная интервенция под флагом ОАГ.

На совещании ОАГ госсекретарь Сайрус Вэнс впервые публично призвал к отставке Сомосы и его замене переходным правительством «на широкой основе» под контролем ОАГ, которая должна была направить в Никарагуа «для поддержания порядка» межамериканские силы. А пока в Никарагуа предлагалось объявить прекращение огня (то есть прекратить наступление сандинистов) и наложить эмбарго на поставки оружия всем воюющим сторонам. Вэнс пугал ОАГ кубинским вмешательством во внутренние дела Никарагуа, хотя его заместитель Вейки на слушаниях в подкомитете палаты представителей конгресса США признал, что Куба отнюдь не главный поставщик оружия сандинистам.

Однако американцы потерпели в ОАГ сокрушительное и унизительное поражение. Министр иностранных дел Мексики Хорхе Кастаньеда заявил, что «не дело ОАГ, или кого бы то ни было еще указывать им (никарагуанцам – прим. автора) как им следует образовывать собственное правительство, после того как они нокаутируют диктатора».

Панама предоставила место в своей делегации представителю временной революционной хунты Никарагуа Мигелю д'Эското, и тот раскритиковал американский план как «попытку нарушить права никарагуанцев, которые почти что свергли иго Сомосы».

Организация отвергла создание межамериканских сил, зато 22 июня 17 голосами была принята резолюция стран Андского пакта, предусматривавшая отставку Сомосы и его замену уже созданной сандинистами в Коста-Рике хунтой. Против этой резолюции голосовали лишь Никарагуа и Парагвай (где у власти стоял фашистский диктатор Альфредо Стресснер). Сальвадор, Гватемала, Гондурас, Уругвай и Чили (сплошь военные проамериканские диктатуры) воздержались.

Американцы впервые с момента образования ОАГ в 1948 году потерпели в этой организации такое дипломатическое фиаско. Многие латиноамериканские страны прекрасно помнили, как США в 1965 году прикрыли фиговым листком ОАГ свою военную интервенцию в Доминиканской республике. Кстати, в тогдашних межамериканских силах участвовал и воинский контингент Сомосы.

Итоги встречи министров иностранных дел ОАГ Бжезинского никак не впечатлили. На совещании в Белом доме 22 июня он продолжал настаивать на военной интервенции США в Никарагуа, утверждая теперь, что в противном случае американские позиции на переговорах с СССР по ограничению стратегических вооружений будут ослаблены. По мнению Бжезинского, приход к власти «кастроитов» СФНО был бы победой Кубы над США. Но Картер возражал против односторонней военной интервенции США, которая вызвала бы бурю возмущения по всей Латинской Америке. В этом его поддержал Вэнс. На стороне Вэнса был и министр обороны Браун.

В результате на совещании решили как можно быстрее добиться отставки Сомосы, организовать в Никарагуа временное правительство и, поддерживая его, начать переговоры с образованной в Коста-Рике хунтой.

Таким образом, сандинисты всего на несколько дней, но все-таки опередили американцев, создав свое правительство. 18 июня дипломатические отношения с Сомосой прервал Эквадор.

Американцы торопились еще и потому, что 17 июня 1979 года в гражданской войне в Никарагуа наметился принципиально важный перелом. До этого сандинисты не удерживали крупных городов длительное время, производя лишь набеги на них. Части СФНО при поддержке гражданского населения занимали только пригороды на севере и северо-западе. Но 17 июня гвардия оставила свои позиции и ушла из Леона. Теперь второй по величине город страны прочно контролировался повстанцами и мог принять временное правительство (аэропорт Леона СФНО контролировал уже с 4 июня). 20 июня в городе было создано местное революционное правительство.

А в Манагуа, напротив, инициатива перешла к национальной гвардии, которая 12 июня начала методичное наступление на восставшие районы столицы. Оно стартовало уже упоминавшимся расстрелом из танков «Ла Пренсы».

Сначала гвардия четыре дня методично штурмовала западные районы города. Восточные районы (сердце восстания) блокировались, и гвардия стягивала вокруг них кольцо окружения.

Национальные гвардейцы грабили магазины и торговые центры и даже разрешали мародерам за деньги делать то же самое. Например, у ворот супермаркета «Каса Пельяс» (который, к слову, принадлежал бизнесмену консервативных взглядов) стоял майор гвардии и собирал деньги со всех, кто хотел пограбить магазин. В супермаркете «Ла Колония» гвардейцы поставили этот «бизнес» на поток: за наполненную любыми товарами из магазина тележку надо было заплатить гвардии 1000 кордоб (150 долларов по официальному курсу).

Тактика фронта в боях за Манагуа была следующей. Учитывая опыт вьетнамских партизан, СФНО сформировал мобильный боевой батальон (который назвали «Ла Льебре» – «Заяц»). Бойцы батальона были очень хорошо вооружены (пулеметы, ручные гранатометы и минометы) и вели против частей гвардии мобильную войну. Баррикады обороняла вооруженная хуже сандинистская милиция из обычных граждан. Как только на каком-либо участке намечался прорыв, «Заяц» быстро бросался в атаку и исправлял положение.

К 18 июня у восставших кончились боеприпасы для мелкокалиберного стрелкового оружия. Захваченные у гвардии винтовки были израильского производства, и патронов к ним у сандинистов не было.

Плохо обученная сандинстская милиция, которую гвардия методично выбивала с баррикад, не могла успешно действовать в открытом уличном бою. Милицию пришлось частично разоружить и поручить ей охранять порядок в тылу, что отрицательно сказалось на боевом духе повстанцев, 70 % из которых было менее 30 лет. В отчаянии люди вооружались камнями и мачете. Они понимали, что победившая гвардия щадить никого не будет. Выбор казался простым: либо погибнуть в неравном бою, либо быть зверски убитым гвардейцами.

19 июня сандинисты усилили отряд «Заяц», но он все равно насчитывал только 42 бойца. Всего бойцов «регулярного» Внутреннего фронта в Манагуа было не более 300.

Восстание шло уже почти две недели, но обещанной помощи не было. Хотя именно потому, что лучшие силы гвардии были прикованы к столице, сандинистам удалось освободить не только Леон, но и стратегически важный город Масайю всего в 30 километрах к юго-востоку от Манагуа.

Бои за Масайю были крайне тяжелыми и шли с 6 июня. В этот день гвардия смогла разгромить там конспиративную квартиру фронта и убить 11 сандинистов. Именно после этого на город обрушились отряды СФНО. Только 9 июня в боях за Масайю фронт потерял 10 бойцов. Гвардейцы расстреляли в Масайе медсестру Рафаэлу Падилью, которая отказалась сообщить данные о местонахождении партизанского госпиталя.

19 июня, к радости осажденных повстанцев Манагуа, легкий самолет сандинистов появился над столицей и сбросил оружие. Легкие самолеты сандинистов из первой эскадрильи ВВС фронта «Карлос Ульоа» (названа так в честь никарагуанского летчика, погибшего в 1961 году при отражении американской агрессии в бухте Свиней на Кубе) бомбили некоторые объекты в центральной части Манагуа. Однако на ВВС гвардии эскадрилья сандинистов могла пока воздействовать в основном лишь психологически.

20 июня штаб восстания в Манагуа принял решение отказаться от статичной обороны баррикад и перейти к мобильной войне. Партизаны должны были располагаться в домах рядом с крупными улицами, ключевыми перекрестками и шоссе и внезапно атаковать наступавшие части гвардии. Как только гвардейцы концентрировали в этом месте крупные силы и подтягивали технику, мобильные отряды отходили и наносили удары в других местах. При этом предполагались и контрудары в тех кварталах, которые уже были оставлены и «зачищены» гвардией.

Гвардия была застигнута врасплох новой тактикой повстанцев, и сандинисты перешли в контрнаступление 21 и 22 июня. Бойцы СФНО захватили несколько пулеметов и автоматических винтовок «галил» и М-16.

Сомосе не оставалось ничего иного, как подвергнуть восставшие районы бомбардировке с вертолетов.

23 июня правительственное радио приказало всем жителям восставших районов Манагуа покинуть свои дома, так как их будут бомбить с воздуха. С высоты 1000 метров (вне досягаемости пулеметного огня) вертолеты начали сбрасывать 250 и 500-фунтовые бомбы. Восточные «барриос» превратились в ад. Жители бежали в западные районы города, спасаясь от верной гибели.

В этих условиях сандинисты решили организованно отойти из Манагуа, чтобы не подвергать части фронта и гражданское население полному уничтожению с воздуха. Вечером 27 июня 1979 года 6000 бойцов и мирных жителей начали организованный отход на Масайю. В Манагуа были оставлены снайперы, которые своим огнем успешно создали у гвардии иллюзию, что сандинисты остались на своих позициях. В течение двух дней измученные жители столицы прошли 31 километр и практически без потерь прибыли в освобожденную Масайю. Самолет Сомосы обнаружили колонну повстанцев 28 июня, но за время всего перехода у партизан было только шесть убитых и 16 раненых.

Заранее запланированный отход был проведен блестяще. Правда, сандинисты рассчитывали увести только полторы тысячи человек. Но почти никто не хотел оставаться в Манагуа на милость разъяренной двухнедельным сопротивлением повстанцев гвардии.

В Масайе, как и во многих других освобожденных городах, уже успешно функционировала новая, народная власть, в основном на базе функционеров МПУ, но при полной поддержке населения. Еще 2 июня СФНО распространил на местах «Учебник гражданской обороны», в котором содержались инструкции для гражданского населения по рытью окопов, строительству баррикад и поведению во время атак с воздуха.

Местные комитеты сандинистской защиты в городах успешно следили за порядком, организовывали распределение основных продуктов (в некоторых местах деньги Сомосы практически прекратили принимать), поддерживали системы жизнеобеспечения. Были также созданы революционные трибуналы, судившие гвардейцев и пособников режима. Принадлежавшие клану Сомосы предприятия конфисковывались и передавались в ведение местных органов власти. Иностранных корреспондентов поражало отсутствие хаоса, обычно характерного для первых дней после победы революции.

Каждый день ответственные за отдельные кварталы городов члены комитетов сандинистской защиты встречались с ответственными за их участки командирами фронта («респонсаблес») и обсуждали текущие проблемы. Результаты быстро доводились до всех жителей. СФНО поручил местным комитетам строго следить за соблюдением революционной законности и немедленно сообщать обо всех случаях превышения власти бойцами и командирами фронта.

В освобожденных городах стали выходить газеты и заработали радиостанции. По ним передавали только что рожденные народом революционные песни. В одной из них были такие слова:

Следует подробно остановиться на социальном составе тех, кто решился в июне 1979 года на вооруженное восстание против самой мощной армии Центральной Америки.

Несмотря на активное участие в революции женщин, все же 93,4 % отрядов СФНО и милиции состояли из мужчин. При этом из мужчин молодых: 71 % повстанцв был моложе 24 лет (среди всего населения страны таковых было только 20 %). Только 11 % революционеров были старше 41 года.

Согласно опросам, более половины тех, кто взялся за оружие, были рождены вне брака. Многие жили в неполных семьях, что для бедной части населения Никарагуа того времени было почти нормально. В 1978 году было выявлено, что как минимум в 23 % никарагуанских семей главами являются женщины, в основном матери-одиночки. Выросшие в этих «семьях» дети должны были начать работу с младых ногтей и пользовались изрядной степенью самостоятельности. Поэтому когда началось восстание, матери не смогли удержать своих детей дома, так как нормального дома у многих просто не было.

40 % глав бедных семей никарагуанских городов почти не посещали церковь, а 13 % не ходили туда никогда. Опросы показывали, что бедные горожане не верили священникам и считали, что те никоим образом не заботятся о пастве и пекутся лишь о своем личном благополучии.

Что касается профессиональной принадлежности повстанцев, то, учитывая их юный возраст, неудивительно, что 29 % были студентами. 22 % были лицами свободных профессий (мелкие торговцы, ремесленники, механики, столяры, сапожники и т. д). Это объясняется тем, что в Никарагуа не было крупных фабрик, и городское население в период между сезонами сельскохозяйственных работ перебивалось случайными заработками. Под термином «торговец» мог скрываться, например, юноша, продававший сигареты или газеты на улице. Рабочих среди партизан было 16 %, столько же, сколько и офисных служащих. И только 4,5 % повстанцев составляли крестьяне.

Между тем отступившая из Масайи гвардия обосновалась неподалеку, в крепости Койотепе и начала обстреливать город. Сомоса отдал приказ во что бы то ни стало отбить город, который фактически контролировал дороги из Манагуа на юг страны. Но стратегическое значение Масайи понимали и сандинисты, которые начали активно формировать новые отряды самообороны из местных жителей и прибывших из Манагуа повстанцев. Из водопроводных труб и консервных банок делали сотни самодельных бомб. 27 июня ВВС Сомосы бомбили Масайю напалмом. ВВС сандинистов ответила бомбежкой Койотепе.

В середине и конце июня 1979 года гвардия была еще далека от поражения. Гвардейцы отбили Манагуа и успешно действовали против Южного фронта. 29 июня Южный фронт под Пеньяс-Бланкас впервые применил в бою против самолета национальной гвардии Т-ЗЗА американского производства советские счетверенные зенитные пулеметные установки ЗПУ-4. (Разработаны в 1949 году, калибр – 14,5 мм, максимальная дальность стрельбы 2000 метров, эффективная дальность поражения авиации – 1500 метров, скорострельность – 2200 выстрелов в минуту.)

Прогнозы сандинистов, согласно которым после начала восстания в Манагуа части гвардии должны были присоединиться к народу, не оправдались. Офицеры гвардии были готовы идти за Сомосу в огонь и в воду. В июне 1979 года военный атташе США Маккой прозондировал настроения некоторых командиров гвардии, посоветовав им готовиться к возможной эмиграции Сомосы. Все офицеры немедленно сообщили о беседе самому Сомосе. Диктатор позвонил в Вашингтон и пожаловался, что Маккой подбивает его гвардию на переворот.

В конце июня сандинисты уже не рассчитывали на решающее наступление на Манагуа Южного фронта, который понес в боях ужасные потери. Командование фронта хотело всегда иметь на позициях 600 партизан, которые должны были вести огонь по гвардии, в то время как их товарищи отдыхали. Потом производилась замена, и таким образом гвардия всегда была под огнем. Но в конце июня из-за потерь у Южного фронта уже не было возможности держать в бою одновременно 600 человек.

Теперь Пастора должен был просто сковывать части гвардии, пока Северный и Северо-Западный фронты консолидировали свой контроль над Леоном и окрестными городами для решающего броска на столицу. Пастору такое распределение ролей решительно не устраивало. Он хотел войти в Манагуа первым, чтобы стать фактическим лидером Никарагуа после Сомосы.

Поэтому Пастора пошел на откровенное предательство, вступив в контакт с американцами через бывшего президента Коста-Рики Хосе Фигереса. Фигерес передал в Вашингтон предложение Пасторы: чтобы не допустить победы радикального крыла СФНО в войне, американцы должны были убедить Сомосу снять части национальной гвардии с юга и перебросить их на север. Тем самым именно Пастора со своими людьми занял бы Манагуа. Предложение Пасторы рассмотрели в СНБ и Белом доме и оставили без ответа: американцы по-прежнему были убеждены, что сандинисты в любом случае не смогут одолеть Сомосу на поле боя. Чем больших успехов добивалась гвардия (в том числе, и против Пасторы), тем больше у Вашингтона было шансов все-таки навязать Никарагуа проамериканское правительство с минимальным участием СФНО.

27 июня 1979 года Бразилия прервала дипломатические отношения с режимом Сомосы.

В этот же день вернувшийся из Вашингтона американский посол в Манагуа Пеззулло провел встречу с Сомосой. Главным советником диктатора на переговорах с американским послом был конгрессмен Мэрфи, расположившийся рядом с Сомосой за его столом.

Пеззулло опять сказал Сомосе, что настало время «достойно» уйти в отставку. Сомоса (назвавший себя «латиноамериканцем из Манхэттена») потребовал гарантий того, что власть в Никарагуа не перейдет к коммунистам. Это-де возможно только при сохранении национальной гвардии. В свою очередь, для достижения этой цели американцам следует немедленно возобновить военные поставки, так как у гвардии кончаются боеприпасы (это была идея Мэрфи). Сомоса упрекал американского посла в том, что США бросили старого и верного друга на произвол судьбы. Ведь именно он, Сомоса, помог США свергнуть президента Гватемалы Арбенса в 1954 году.

В отчаянии от предательства американцев Сомоса предложил подать в отставку хоть на следующий день. Но Пеззулло Сомоса был нужен как мелкий козырь на переговорах с сандинистской хунтой. США хотели создать в мире впечатление, что не СФНО, а они сами вынудили Сомосу уйти. Поэтому посол США сказал диктатору: «Я не хочу, чтобы Вы ушли завтра. Я должен кое-что еще организовать… Пожалуйста, не делайте поспешных движений… Давайте сделаем это достойно». На следующий день Пеззулло сказал Сомосе: «Если Вы уйдете, то есть вероятность того, что мы быстро что-нибудь поставим на Ваше место и получим переходное правительство, которое может получить международную поддержку и ресурсы, чтобы предотвратить смещение (страны) влево. Ваша либеральная партия выживет, Ваша гвардия выживет – возможно, под другим именем… Если мы позволим этим проклятым событиям развиваться так и дальше, то я думаю, что все мы окажемся не у дел». Посол убеждал Сомосу: «…гвардия выживет, не в прежней форме, но она выживет. Если мы распорядимся нашими картами хорошо». Сандинистов американский посол по-прежнему не воспринимал всерьез: «Как только эти экстремисты попадут в ситуацию, в которой в игру вступят иные силы, они сразу останутся в меньшинстве. Они будут представлять не более 5-6% (населения)».

Пеззулло немедленно встретился с архиепископом Обандо-и-Браво, а также с руководителем Красного Креста Исмаэлем Рейсом, которых он наметил на главные роли в новом правительстве без Сомосы. Посол был настроен оптимистично и 30 июня 1979 года передал в Вашингтон, что «при тщательном режиссировании у нас как никогда хорошие шансы сохранить национальную гвардию настолько, чтобы она поддерживала порядок и держала СФНО на мушке».

Пока Пеззулло изо всех сил пытался сохранить гвардию, американский спецпредставитель в Панаме Боудер 26 июня 1979 года встретился с временной хунтой. Это был первый контакт США с сандинистами. Организовал встречу Торрихос. Боудер потребовал дополнить хунту пятью умеренными политиками (не из рядов СФНО). Хунта не согласилась, и тогда спецпредставитель США попросил увеличить ее состав на три человека, а потом хотя бы на два. Он также настаивал на гарантиях сохранения «очищенной» национальной гвардии. Мол, только гвардия сможет предотвратить хаос после победы революции. Когда члены хунты поинтересовались, почему, собственно, США настаивают на расширении ее состава, Боудер привел довольно странный аргумент: «Ну, в общем, это то, чего хотят Соединенные Штаты, и очень важно, чтобы Соединенные Штаты были довольны, вот и все». В качестве возможных кандидатов Боудер предложил консерватора Адольфо Калеро и руководителя Красного Креста Рейеса. Однако эмиссар США натолкнулся на отказ.

Американцы попросту хотели не допустить преобладания в будущем правительстве Никарагуа левых сил, особенно сандинистов. Для этого подходили все средства, в том числе и давление на временную хунту. Боудер прямо сказал, что Картер уже отказался признать хунту, и он потерял бы лицо, если бы изменил свое мнение и вдруг признал ее. Поэтому, мол, надо расширить состав этого органа, чтобы облегчить Картеру жизнь. Если же хунта будет упрямиться, то ослаблением Картера может воспользоваться Рейган, в случае прихода которого к власти сандинистам станет только хуже. В ответ Боудеру сказали, что США придется решать свои внутриполитические проблемы самим, а никарагуанцы займутся тем же самым у себя в стране без американской помощи.

Тогда Картер решил срочно пригласить в Вашингтон Торрихоса, чтобы тот заставил сандинистов пойти на расширение хунты. Президент США пока не подписал законы, которые приводили бы в действие процесс передачи Панамского канала Панаме, и американцы рассчитывали давить этим на Торрихоса, чтобы сделать его более покладистым. Одновременно директор ЦРУ Тернер предложил, чтобы Израиль активизировал военные поставки Сомосе. Но Картер был готов оказать военную помощь гвардии и напрямую, причем открыто. Надо было только сменить ее командование, избавившись от наиболее одиозных и запачканных кровью генералов.

Торрихос прибыл в Вашингтон 2 июля 1979 года и сразу был приглашен в Белый дом на беседу с Картером, которая продолжалась 20 минут. Затем последовала целая серия переговоров на различных уровнях. Американцы подчеркивали: главное – любым путем сохранить гвардию. Вопрос о расширении хунты был признан вторичным.

Торрихос тоже стоял за сохранение гвардии и привез с собой список ее офицеров, которых можно было бы представить как новое командование этой одиозной армии диктатуры. Бжезинский продолжал настаивать на военной интервенции США, но его не поддержал даже Пентагон.

После переговоров с Торрихосом заместитель госсекретаря Вейки отправился в Венесуэлу, Колумбию и Доминиканскую республику. Американцы хотели убедить эти страны надавить на хунту, чтобы расширить все-таки ее состав.

Пеззулло вернулся в Манагуа 4 июля и едва смог там приземлиться – аэропорт столицы уже был под огнем сандинистов. Пилот попросил разрешения оставить один из двигателей включенным, на случай если придется экстренно взлетать.

Пока американцы пытались за кулисами украсть у сандинистов победу, части фронта при поддержке населения в тяжелейших боях развивали наступление. 30 июня бойцы СФНО пробились-таки в Ривас и взяли под контроль южную часть города. В Эстели сжималось кольцо окружения вокруг казарм гвардии. В Манагуа шла «зачистка» бывших восставших «барриос» гвардией, жертвами которой стали сотни мирных жителей. 1 июля СФНО в публичном заявлении осудил маневры США по сохранению сомосизма без Сомосы. На следующий день сандинисты освободили часть Матагальпы и продолжали упорные бои в Эстели.

4 июля 1979 года правительство Ирака признало хунту национальной реконструкции законным правительством Никарагуа. Саддам Хуссейн сделал США достойный подарок на День независимости. В Эстели, Хинотеге и Окотале национальная гвардия была загнана в свои казармы, но упорно сопротивлялась. В этот же день, 4 июля части СФНО взяли под контроль дороги на северных подступах к Манагуа и начали обстреливать аэропорт (свидетелем чего и стал Пеззулло).

5 июля пал город Хинотепе (его захватили совместными усилиями отступившие из Манагуа партизаны и части СФНО из Масайи), и гвардия в панике отступила. 6 июля все наземные коммуникации между Манагуа и югом страны были под контролем сандинистов.

А Пеззулло продолжал составлять закулисные комбинации. Теперь американцы пытались заставить хунту согласиться с тем, что будущая никарагуанская армия должна быть организована на основе национальной гвардии с добавлением небольших групп сандинистов. Сам Сомоса должен был созвать конгресс (большинство депутатов которого уже были в барах Майами) и передать президентскую власть его председателю Уркуйо. Тот, в свою очередь, должен был передать полномочия хунте, но непременно в присутствии министров иностранных дел отобранных американцами стран ОАГ. Сама хунта должна была прибыть в Манагуа на предоставленном США для архиепископа Обандо-и-Браво самолете.

Таким образом, в мире должно было создаться впечатление, что хунту привели к власти именно США, а не партизаны СФНО.

6 июля 1979 года Сомоса публично заявил, что готов подать в отставку в тот момент, который укажут США. В Вашингтоне надеялись, что и такое заявление повысит шансы американцев на изменение состава хунты в последний момент. Пеззулло сообщил в Вашингтон: «Даже если правительство-преемник будет в чем-то напоминать сомосизм без Сомосы, это будет смелым шагом и разрывом с прошлым. Сомоса уйдет. Мы предстанем как инструмент, который смог добиться его отставки и прекратить кровопролитие».

Пеззулло рекомендовал пока не давить на Сомосу, чтобы гвардия прекратила бомбежки городов. Чем сильнее гвардия, тем предпочтительнее позиции США на переговорах с хунтой: «Я считаю, что было бы неправильно обратиться к Сомосе и потребовать прекращения бомбежек. ВВС – это единственное эффективное средство национальной гвардии в борьбе с силами СФНО, которые каждый день захватывают новые города и явно владеют инициативой».

Сомосе не помогало и активное участие в боях с сандинистами кубинских контрреволюционных эмигрантов, которых вербовало в США ЦРУ. 3 июля сандинисты взяли стратегически важный населенный пункт Себако и теперь полностью контролировали всю северную часть страны – бывшие районы партизанского движения под руководством Сандино. 6 июля части СФНО атаковали золотые прииски «Бонанса» на востоке страны. В этот же день Сомоса приказал бомбить Масайю зажигательными бомбами (на самом деле на город сбрасывали бочки с бензином). СФНО взял город Масатепе и отразил наступление гвардии на Масайю. Гвардия обстреляла из минометов госпиталь в Ривасе, убив часть пациентов и медицинского персонала. В Матагальпе бойцы СФНО пытались выкурить национальную гвардию из казарм с помощью слезоточивого газа, захваченного ранее у той же гвардии.

Пеззулло тем временем никак не мог составить новое постсомосовское правительство, так как никто не хотел в него входить. Даже ФАО объявил о признании хунты. Американцы обещали руководителю Красного Креста Рейесу миллиард долларов на восстановление Никарагуа, если тот согласится возглавить переходное правительство. Но и Рейес отказался, прямо сказав послу: «Народ не с вами».

10 июля 1979 года части СФНО со всех сторон окружили Манагуа, и американцы поняли, что надо действовать быстро.

11 июля Боудер встретился в столице Коста-Рики Сан-Хосе с четырьмя членами хунты (пятый, Хасан, находился в Никарагуа) и предъявил ультиматум администрации Картера: немедленно расширить состав хунты, признать новое командование гвардии, подобранное американцами, и согласиться на немедленное прекращение огня и проведение в ближайшем будущем выборов. В результате напряженных переговоров хунта согласилась, что те военнослужащие гвардии, которые немедленно прекратят огонь и вернутся в казармы, после отставки Сомосы будут включены в новую никарагуанскую армию.

На следующий день в Сан-Хосе прошли переговоры Боудера с президентом Коста-Рики Карасо с участием посла США в Коста-Рике Марвина Вайсмана. Американцы побудили «столпов» латиноамериканской социал-демократии Карлоса Андреса Переса, Торрихоса, бывшего президента Коста-Рики Фигереса (все они были антикоммунистами, поэтому в Вашингтоне им доверяли) встретиться с четырьми членами хунты, а также представителями руководства СФНО Томасом Борхе и Эденом Пасторой. Сандинистов заставили согласиться на проведение в Никарагуа выборов. Американцы, как и Сомоса, абсолютно ошибочно полагали, что бывшие партизаны никогда не смогут выиграть выборы в стране.

Хунта ответила на американское давление своим планом по достижению мира в Никарагуа от 11 июля 1979 года:

– Сомоса должен передать свои полномочия конгрессу, а тот – хунте;

– хунта распустит конгресс и провозгласит прекращение огня;

– те национальные гвардейцы, которые немедленно прекратят огонь, получат право быть принятыми в новую армию (ядро которой составят бойцы СФНО);

– гвардейцы, виновные в преступлениях против мирного населения, будут преданы суду.

В письме хунты генеральному секретарю ОАГ, в котором презентовался выше упомянутый план, подчеркивалось: «… те сторонники режима, кто захочет покинуть страну и кто не ответственен за геноцид… или за другие серьезные преступления, требующие судебного разбирательства гражданскими судами, могут это сделать со всеми необходимыми гарантиями, которые настоящим обещает предоставить правительство национальной реконструкции». В этом же письме хунта обещала провести первые свободные выборы в Никарагуа в XX веке.

Между тем в Никарагуа продолжались упорные бои, в том числе в районе Масайи. Там гвардия потеряла легкий танк и около 100 человек убитыми. 7 июля сандинисты бомбили аэропорт Манагуа с воздуха, а гвардия использовала самолеты Т-28 для бомбежек Манагуа, Леона, Масайи, Чинандеги и Матагальпы. Бомбежки Леона продолжились и 8 июля – это были последние авиаудары по городу со стороны разлагавшейся гвардии. Части СФНО впервые стали отмечать случаи массового дезертирства – гвардейцы бежали в Гондурас и Сальвадор. Несомненно, отчасти дезертирство было вызвано именно хитроумными дипломатическими маневрами американцев. Узнав 6 июля, что Сомоса уйдет в отставку, офицеры гвардии сразу поняли, что игра окончена и надо спасать свои жизни.

10 июля Гайана признала Хунту национальной реконструкции. В этот же день сандинисты атаковали любимую виллу диктатора – «Мирамар». Но на юге инициативой по-прежнему владела гвардия, и сандинистскому Южному фронту приходилось отбивать ее атаки. Было отражено последнее наступление гвардии и на Масайю. В Леоне сандинисты захватили танк «шерман» и большое количество вооружения.

12 июля 1979 года «Радио Сандино» объявило Леон, Эстели, Чинандегу (где на самом деле еще держались казармы гвардии), Матагальпу и Масайю освобожденной территорией. Диктатор ответил распространением цензуры на иностранных корреспондентов. В этот же день Красный Крест сообщил, что, по его оценкам, в Манагуа погибли около 20 тысяч человек, в основном мирных жителей. 12 июля колонны Северного фронта из Матагальпы начали наступление на Манагуа.

На следующий день Сомоса неожиданно улетел из страны, и сразу же распространились слухи, что он подал в отставку. Но диктатор не хотел сдаваться по-хорошему. Он отправился в Гватемалу, где просил о помощи военных диктаторов Гватемалы, Сальвадора и Гондураса. В частности, Сомоса настаивал на том, чтобы они сделали совместное публичное заявление в пользу сохранения национальной гвардии. Помимо этого он требовал от своих единомышленников поставок боеприпасов. Но даже друзья-диктаторы не решились поддержать Сомосу в этот момент.

В этот момент администрация США наконец решила установить прямой контакт с Пасторой, чтобы расколоть руководство СФНО. Несколько месяцев американцы игнорировали зондаж Пасторы через Торрихоса, считая, что СФНО не сможет одержать победу на поле боя. Теперь же разговаривать было поздно, тем более что Южный фронт не мог похвастаться особыми успехами и не освободил ни одного крупного города.

14 июля 1979 года хунта опять вырвала у США дипломатическую инициативу и представила список членов нового переходного правительства Никарагуа, который неприятно поразил многих бойцов СФНО своей умеренностью. В кабинет министров из 18 человек (были оглашены кандидатуры 12 министров) вошел только один сандинист – Томас Борхе, ставший министром внутренних дел. Министром обороны был назначен полковник национальной гвардии Бернардино Лариос, который дезертировал год назад. Сандинисты хотели видеть на этом посту Умберто Ортегу, но решили пока не злить американцев. Четыре министра представляли «группу двенадцати»: Мигель д'Эското (министр иностранных дел), Артуро Крус (глава центрального банка), Хоакин Куадра Чаморро (министр финансов) и Карлос Тюнерман (министр образования).

Состав кабинета был таким умеренным, что американцы (прекрасно понимавшие, что реальное руководство все равно сосредоточено в руках Национального директората СФНО) ничего не могли сказать против него. Вопрос о расширении хунты отпал сам собой, и 15 июля США нехотя и осторожно обещали хунте свою поддержку. Таким образом, сандинисты окончательно переиграли Вашигнтон и в дипломатической борьбе.

В этот же день, 15 июля Пеззулло посетил Сомосу в «бункере» и представил ему список из шести офицеров гвардии, из которых Сомоса должен был выбрать кандидатуру нового командующего. Среди них был, например, полковник Энрике Бермудес, который командовал никарагуанским контингентом межамериканских сил во время интервенции США в Доминиканской республике в 1965 году. Но Сомоса выбрал полковника Федерико Мехию, произвел его в генералы и назначил сразу на две должности: командующего гвардией и начальника штаба. Предполагалось, что одну из этих должностей можно было бы позднее предложить Пасторе.

Мехия издал приказ об отставке всех офицеров гвардии, отслуживших 30 лет и больше. Таким образом было «вычищено» 100 офицеров-сомосистов, включая всех генералов.

Гвардия отметила смену командования бомбежками Эстели и ожесточенной атакой на Масайю 15 июля. В этот же день Хунту национальной реконструкции признал Иран и она приняла решение перебраться в Никарагуа. СФНО отложил генеральный штурм Манагуа в ожидании отставки Сомосы.

16 июля был окончательно освобожден Эстели, причем командир гарнизона национальной гвардии предпочел умереть в бою, чем сдаться в плен. Два легких самолета сандинистов атаковали крепость Койотепе под Масайей, где укрепилась гвардия. В этот же день Южный фронт все еще отражал контрнаступление национальной гвардии.

Примерно в час ночи 17 июля в столичном отеле «Интерконтиненталь» наконец-то удалось собрать кворум никарагуанского конгресса, для чего пришлось временно вернуть часть депутатов из Майами. Было зачитано прошение Сомосы об отставке, которое конгресс немедленно удовлетворил. Затем депутаты без проволочек избрали временным президентом Уркуйо.

Однако организатор всей этой комедии Пеззулло был шокирован, когда в своем выступлении Уркуйо дал понять, что не хочет передавать власть Хунте национальной реконструкции (как и было задумано), а намерен сохранять президентское кресло до 1981 года. Новый президент предложил сандинистам сложить оружие и присоединиться к диалогу по созданию нового правительства. Таким образом, весь американский план по недопущению явной военной победы СФНО был поставлен под угрозу. Теперь у сандинистов появился предлог для штурма Манагуа.

Американцы быстро поняли, что Сомоса попросту обманул их и бесцветный Уркуйо действовал по его наущению. В ночь на 17 июля Уркуйо совещался с Сомосой и новым командованием гвардии в «бункере». В 4 утра ему позвонил туда взбешенный Пеззулло, не выбиравший в разговоре дипломатических выражений. Уркуйо повесил трубку и сказал Сомосе, что американский посол настаивает на начале переговоров с сандинистами и хунтой. Уркуйо ответил решительным отказом.

Сомосе было уже все равно. Вместе со своим сыном, сводным братом Хосе, Паллейсом и некоторыми членами конгресса (всего примерно 100 человек) он уже через час на двух самолетах отбыл на базу ВВС США Хоумстед во Флориде, где поджидавший его «кадиллак» отвез бывшего диктатора на его собственную виллу на острове Бискайн Бэй в Майами. С собой Сомоса привез останки своего отца и брата Луиса.

Пеззулло и военный атташе Маккой разбудили только что уснувшего «президента» Уркуйо и потребовали, чтобы он немедленно отрекся в пользу архиепископа Обандо-и-Браво, который, в свою очередь, передаст власть хунте. Уркуйо ответил, что не может передать власть никому, кроме депутатов конгресса, так как в противном случае будет нарушена конституция. В любом случае он не намерен сдать власть «коммунистической хунте». Но американцев такие нюансы не интересовали. «Вы должны уйти», – твердо приказал Пеззулло. В ответ Уркуйо послал его к черту и, как ни в чем ни бывало, начал назначать себе министров.

Новый командующий гвардией Мехия не собирался прекращать огонь. Однако у гвардии кончались боеприпасы, и Мехия через военного атташе США спросил, может ли он рассчитывать на поддержку американцев. Пеззулло ответил категорическим отказом. 18 июля утром командование национальной гвардии встретилось с Уркуйо и сообщило, что кончились снаряды для 105-миллиметровых гаубиц, а у бронетехники нет горючего. К тому же сандинисты заняли порт Пуэрто-Сомоса, и теперь Израиль уже ничего не мог доставить гвардии морем.

Командование национальной гвардии уведомило военного атташе Маккоя, что без американской помощи дальнейшее сопротивление бесполезно и все высшие офицеры собираются улететь в Гондурас.

Пеззулло в панике позвонил в госдепартамент и сообщил, что «вся комбинация разваливается» из-за упрямства Уркуйо. Тогда посла срочно отозвали в Вашингтон, чтобы показать, что США не имеют с планами по сохранению власти Уркуйо ничего общего. Заместитель госсекретаря Уоррен Кристофер позвонил Сомосе в Майами и потребовал от бывшего диктатора срочно убедить Уркуйо (которого Сомоса величал «Чико», то есть «мальчик», хотя тому было 64 года) подать в отставку. В противном случае Сомосу лишат вида на жительство в США. Сомоса позвонил Уркуйо. Тот утверждал, что не хочет сохранять свой пост до 1981 года, но ни в коем случае не передаст власть «коммунистам» из Хунты национальной реконструкции. Сомоса ответил: «Чико, ты меня погубишь. Они отберут у меня право на политическое убежище, если ты этого не сделаешь». Диктатор посоветовал отдать власть национальной гвардии, не зная, что она уже фактически развалилась.

18 июля 1979 года члены Хунты национальной реконструкции были доставлены на костариканском самолете в Леон. Серхио Рамирес заявил, что хунта не будет разговаривать с Уркуйо.

Мехия связался по телефону с Умберто Ортегой из Национального директората СФНО, чтобы обсудить условия прекращения огня. Но сандинисты требовали безусловной капитуляции. Примерно в 15:00 18 июля Уркуйо позвонил президенту Гватемалы и попросил прислать самолеты для эвакуации его самого и командования гвардии. Прямо перед отлетом в эмиграцию Уркуйо передал Мехии власть, как и рекомендовал Сомоса. Но Мехия отказывался от сомнительной чести, убеждая Уркуйо уехать в эмиграцию президентом, чтобы потом вернуться в качестве законного главы государства.

В восемь вечера под огнем сандинистов три гватемальских самолета взлетели со столичного аэропорта, увозя в эмиграцию Уркуйо и ряд прочих приспешников диктатуры. «Мальчик» пробыл президентом всего 43 часа. Мехия улетел рано утром 19 июля на последнем самолете гвардии. После этого подразделения гвардии стали бросать позиции. Часть гвардейцев с севера Никарагуа (примерно 2000 человек) ушли в Гондурас. Противостоявшие Пасторе силы гвардии (1000 человек) отошли в порт Сан-Хуан-дель-Сур, захватили там несколько судов и отплыли в Сальвадор.

19 июля 1979 года со всех сторон части сандинистов вошли в Манагуа, встреченные ликующим населением. Ненавистная диктатура пала. Перед Никарагуа открывалась новая жизнь без угнетения и произвола.