Введение

По улицам крупного европейского города (это Берлин) движутся советские танки Т-34. Несколько человек бросают в них камни. Именно эта фотография стала символом событий в ГДР 17 июня 1953 года. Удачно снятые фото пишут историю лучше, чем десятки исследователей. Остается только придумать для фотографии удачный слоган. В отношении июня 1953 года в ГДР он звучит примерно следующим образом: рабочее (или народное) восстание против тоталитаризма, жестоко подавленное советскими войсками.

Но так ли это было на самом деле? Почему произошли тогда массовые волнения на территории ГДР? Какова была роль в их возникновении и развитии обоих лагерей «холодной войны»? Какие цели преследовали политики в Берлине, Бонне, Москве, Вашингтоне и других ведущих столицах мира того периода?

Многие могут спросить: а зачем собственно нужно знать ответы на эти вопросы сегодня, когда уже нет ни ГДР, ни СССР и кончилась «холодная война»? Да потому, что события тех времен до сих пор используются для формирования общественного мнения о нашей стране, особенно среди молодежи, не пережившей Второй мировой войны и всего того, что сразу за ней последовало.

Если на смену исторической правде приходят полутона и белые пятна, особенно сейчас, когда, казалось, исчезли все табу и сняты покровы с самых надежно хранимых тайн 40-x—50-x годов, то, значит «холодная война» еще не закончилась в умах многих людей. Возможно, кому-то захочется переписать ее историю задним числом, увидеть себя в новом зеркале истории, которое послушно отретуширует в правильном свете все, о чем не очень-то приятно вспоминать.

Подчас прошлое хочется вытравить из памяти, иногда хочется, чтобы память выхватывала из череды прошедших лет только те моменты, которые не заставляют напрягаться совесть в поисках оправданий тех или иных поступков. Это применимо к отдельным людям, так же как и к целым государствам.

В данной книге содержится трактовка событий июня 1953 года в Восточной Германии на фоне международных отношений того периода человеческой истории, который можно охарактеризовать как не наступивший перелом или упущенный шанс. Многим тогда казалось, что после смерти Сталина «холодная война» будет скоро забыта как досадное недоразумение и бывшие союзники по антигитлеровской коалиции снова станут друзьями. Германия, разделенная после 1945 года, опять станет единым демократическим государством, откуда уже никогда не будет исходить угроза миру. И действительно, по крайней мере в Москве и Лондоне были готовы к тому, чтобы списать события 1947–1952 годов («железный занавес», гражданские войны в Китае и Греции, образование НАТО, берлинская блокада, война в Корее, маккартизм и процессы над американскими шпионами в Восточной Европе) в архив и начать строить отношения между Востоком и Западом с чистого листа.

Но этого не произошло. «Холодная война», как и всякая другая война отвечала чьим-то интересам и долгосрочным замыслам. Чьим же конкретно? Вот об этом и пойдет речь в этой книге. И если после ее прочтения те, кто интересуется историей нашей страны и ищет в ней уроки для будущего, что-то переосмыслят или наоборот найдут лишнее подтверждение своим убеждениям (главное, чтобы таковые были), автор будет считать, что книга написана не зря.

В последнее время мы, граждане бывшего СССР, уже стали привыкать к тому, что единственным чувством, которое нам полагается испытывать за собственную историю, должен быть стыд. Мы все время извиняемся перед другими и часто за то, за что, вообще-то, должны извиняться перед нами. Советский Союз хотят по возможности вычеркнуть и из истории уже после того, как эта во многом уникальная и неповторимая страна со всеми своими достижениями и ошибками исчезла с карты мира. Теперь под угрозой исчезновения находится и историческое самосознание всех тех, кто родился и вырос на одной шестой части земной суши. Если же народ забудет свою биографию, или (что еще хуже!) станет стыдиться ее, то у такого народа нет самостоятельного будущего.

1953-й год был тем годом, когда история мира, или, во всяком случае, Европы могла бы пойти другим путем. Тогда, возможно, мы бы никогда не узнали, что такое противостояние вооруженных до зубов военных блоков, способных десятки раз уничтожить на Земле все живое.

Но шанс 1953 года был упущен, и решающую роль в этом сыграли июньские события в ГДР. К их истории мы и обращаемся, стараясь избегать устоявшихся догм и стереотипов.

Автор хотел бы выразить признательность своей супруге Наталье Платошкиной и Ирине Рубцовой, без чьей помощи появление этой книги было бы невозможным.

 

Глава I

«Восставшая из руин». ГДР в 1949–1952 годы

1. Основание ГДР в 1949 году

Некоторые западные ученые называют ГДР «нелюбимым ребенком Сталина». Это определение как нельзя точно отражает цели германской политики СССР в конце 40-х — начале 50-х годов. Советский Союз всеми силами пытался предотвратить раскол Германии, руководствуясь двумя основными, весьма прагматичными причинами. Во-первых, опыт Версальского договора 1919 года ясно показывал, что немцы как великая нация никогда не смирятся с унижением, и любые попытки диктовать Германии жесткие условия ведут только к росту националистических настроений. Без Версаля (с которым были несогласны 99 % немцев) Гитлер был бы невозможен. В свою очередь, германский национализм представлял угрозу прежде всего для СССР. Получались парадоксальные вещи: версальское унижение было продуктом США, Великобритании и Франции, а расплачиваться за ошибки западных держав пришлось Москве, которая, кстати, была против заключения Версальского договора. Вторая причина, определявшая стратегию и тактику СССР в германском вопросе 1949–1952 годов, была относительно новой. Советский Союз всеми силами пытался сорвать ремилитаризацию Западной Германии и включение ее в западный антисоветский блок. Причем тогдашняя логика Кремля и сегодня кажется абсолютно понятной: если одна Германия смогла опустошить в 1941–1945 годы половину СССР, то при помощи США (и особенно американского ядерного оружия) ФРГ могла бы добиться более «впечатляющих» результатов. И что характерно, опасения Советского Союза были отнюдь не беспочвенными: правительство ФРГ сразу же после своего образования 15 сентября 1949 года заявило о непризнании восточной границы Германии по рекам Одеру и Нейсе. Это означало, по сути дела, оспаривание прав СССР на часть Восточной Пруссии, которая с 1946 года была областью в составе РСФСР. И эту ревизионистскую линию Аденауэра полностью поддерживали западные державы-победительницы, особенно США.

В этих условиях СССР пошел на создание «своей» Германии в лице ГДР только в качестве ответной меры на учреждение ФРГ. Москва хотела лишь уравновесить западное преимущество, чтобы на равных продолжать игру на германском поле.

Если западные державы создавали ФРГ в тесном контакте с политическими деятелями только «своих» зон, то Советский Союз избрал здесь иную тактику.

На базе Восточной Германии было организовано движение Немецкого народного конгресса за единство и справедливый мир. Эта организация должна была представлять интересы всех немцев. Однако в Западной Германии деятельность Конгресса была сорвана оккупационными властями, считавшими эту затею «коммунистической подрывной пропагандой». Поэтому Конгресс постепенно превращался в предпарламент будущего восточногерманского государства, через который СССР отвечал на сепаратные действия США, Великобритании и Франции.

Весной — летом 1949 года на территории бывшего германского «рейха» развернулась гонка, в которой СССР был вынужден играть роль догоняющего. 8 мая 1949 года Парламентский совет (орган, состоявший из представителей ландтагов западных оккупационных зон) утвердил Основной закон (конституцию) Федеративной Республики Германии. Причем в этом документе говорилось о его действии для всей территории Германии. То есть советская оккупационная зона должна была просто присоединиться к Западной Германии на условиях последней. Советскому Союзу пришлось действовать, чтобы не остаться без козырей в германском покере.

29–30 мая 1949 года в Берлине собрался 3-й Немецкий народный конгресс (2088 делегатов, 647 их которых были из Западной Германии). Делегаты на конгресс избирались 15–16 мая на территории советской оккупационной зоны всеобщим и тайным голосованием (выборы в западных оккупационных зонах были запрещены). В выборах приняли участие 95,2 % населения Восточной Германии, из которых за единый список партий Антифашистско-демократического блока голосовали 66,1 %, а против — 33,9 % (или 4 080 272 человека). Преобладали на конгрессе члены Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) — основная политическая партия Восточной Германии, созданная в апреле 1946 года путем слияния организаций КПГ и СДПГ советской оккупационной зоны и сочувствующие. Среди делегатов конгресса были и представители других партий. Христианско-демократический союз (ХДС) насчитывал в 1947 году 218 тысяч членов. В партии шла острая борьба между теми, кто поддерживал тезис о руководящей роли СЕПГ в советской зоне, и теми, кто выступал за самостоятельную роль партии как выразителя интересов зажиточных и средних слоев общества, а также верующих всех социальных групп. 20 декабря 1947 года популярный лидер ХДС Якоб Кайзер был смещен со своего поста Советской военной администрацией в Германии (СВАГ) за то, что он как раз выступал против движения народных конгрессов. СВАГ, как высший орган государственной власти на территории Восточной Германии, имела право на подобные действия. И все же смещение Кайзера было крупной ошибкой, так как председатель ХДС был против вовлечения будущей единой Германии в западные военно-политические структуры. Вместо того, чтобы сделать из широко известного в обеих частях Германии политика альтернативу лидеру ХДС западных зон Аденауэру, СВАГ своими руками толкнула Кайзера в лагерь последнего.

Другой крупной «буржуазной» партией восточной зоны была Либерально-демократическая партия Германии (ЛДПГ), которая насчитывала в декабре 1948 года 200 тысяч членов. В апреле 1948 года эту партию городской интеллигенции и лиц свободных профессий возглавил Ганс Лох, настроенный на безусловное сотрудничество с СЕПГ.

Здесь следует отметить, что еще с 14 июля 1945 года основные партии восточной зоны входили в упоминавшийся выше Антифашистско-демократический (позднее просто Демократический) блок, который был для СЕПГ и СВАГ относительно надежным инструментом контроля за политической жизнью. Все партии и организации блока координировали свою деятельность и избегали конкуренции на выборах, согласовывая кандидатуры. Конечно, на практике это было выгодно СЕПГ.

Когда в 1948 году обострилась борьба вокруг будущего Германии, практически расколовшая ХДС и ЛДПГ (в этих партиях многие симпатизировали западным союзникам), по инициативе СЕПГ были созданы еще две партии, призванные уравновесить строптивцев в структурах блока. В мае 1948 года была образована Национально-демократическая партия Германии (НДПГ), стремившаяся стать политической родиной для бывших рядовых членов НСДАП и офицеров вермахта. СВАГ разрешила партии использовать лозунг «Против марксизма — за демократию!» Первым председателем партии стал Лотар Больц, состоявший в компартии Германии с 1928 года. В октябре 1948 года в НДПГ насчитывалось всего две тысячи членов.

5 августа 1948 года в Демократический блок была принята Демократическая крестьянская партия Германии (ДКПГ), которую возглавил бывший коммунист Эрнст Гольденбаум. В 1948 году партия насчитывала 30 тысяч членов.

Таким образом, к моменту созыва 3-го Немецкого народного конгресса СЕПГ через «своих людей» в других партиях могла задавать тон работы этого органа. В ответ на принятие Основного закона ФРГ 3-й конгресс утвердил проект конституции Германской Демократической Республики (ГДР). Причем подразумевалось, что это своего рода модельная конституция для будущей единой Германии. Документ был выдержан в умеренных тонах и заимствовал много положений из конституции Веймарской республики. Статья 1 проекта в качестве основной цели определяла достижение единства Германии. Таким образом, несмотря на ключевые позиции СЕПГ в системе Немецкого народного конгресса и его руководящего органа Народного совета, проект конституции ГДР был сформулирован таким образом, чтобы не служить препятствием для объединения страны (то есть отсутствовало всякое упоминание о «социализме», «марксизме» и т. д.).

СССР и СЕПГ явно ждали следующего хода западных держав, все еще надеясь, что западногерманское сепаратное государство создано не будет. Однако 14 августа 1949 года прошли выборы в парламент будущей ФРГ — бундестаг, который конституировался 7 сентября. 21 сентября 1949 года на территории ФРГ был введен оккупационный статут, по которому США, Англия и Франция осуществляли жесткий контроль над западногерманским государством.

Сильным ударом по СССР и его союзникам стало избрание лидера ХДС Западной Германии Конрада Аденауэра 15 сентября 1949 года федеральным канцлером (главой правительства) ФРГ. До последнего момента в Москве и Восточном Берлине не исключали, что этот пост может занять председатель СДПГ Курт Шумахер (социал-демократы получили на выборах в бундестаг 29,2 %, отстав от ХДС и его баварского «брата» Христианско-социального союза всего на 1,8 %). Конечно, Шумахер был, пожалуй, даже более рьяным антикоммунистом, чем Аденауэр. Но с другой стороны, лидер СДПГ шумно и активно выступал против раскола Германии и за скорейший вывод из страны всех оккупационных войск. Главное же было в том, что Шумахер яростно сопротивлялся планам включения ФРГ в западные военные структуры, так как понимал, что это окончательно похоронит все надежды немцев на воссоединение родины. Западные союзники, особенно США, относились к лидеру СДПГ с большой подозрительностью, а американский госсекретарь Д. Ачесон даже сравнил Шумахера с Гитлером за национализм и нетерпимость к взглядам, отличным от его собственных.

Напротив, Аденауэр был (причем не только в глазах Москвы) самым активным сторонником раскола Германии, так как он решительно выступал против нейтрального статуса объединенной страны. Для первого канцлера ФРГ безусловный приоритет имела ремилитаризация Западной Германии и ее равноправное вхождение в западные военные структуры, прежде всего НАТО. Аденауэр полагал, что сильная в военном и экономическом отношении ФРГ станет «магнитом» для советской оккупационной зоны и русским в конце концов не останется иного выхода, как с позором покинуть Германию.

Интересно, что к востоку от Эльбы теорию «магнита», только с другим полюсом, отстаивал «сильный человек» СЕПГ Вальтер Ульбрихт, которому было суждено определять судьбу ГДР до 1971 года. Ульбрихт считал необходимым использовать избрание Аденауэра канцлером, чтобы убедить Сталина в необходимости создания противовеса ФРГ в лице восточногерманского государства, которое своими успехами перетянет в «лагерь мира и народной демократии» Западную Германию. Причем, если основным козырем Аденауэра был начавшийся в ФРГ еще до ее образования экономический рост и улучшение условий жизни населения, то руководство СЕПГ делало упор на необходимость скорейшего объединения Германии и вывода с ее территории всех иностранных войск. В то время подобное апеллирование к национальным чаяниям немцев имело определенный успех в Западной Германии и вызывало серьезное беспокойство у Аденауэра и западных держав.

«Национальная линия» СЕПГ была согласована со Сталиным, а во многом даже исходила от советского лидера. Еще в середине 1948 года Москва настраивала СЕПГ в пользу отказа от учреждения собственного государства и указывала на необходимость усиления «национальной агитации». Сталин требовал от немецких коммунистов активнее привлекать к борьбе за воссоединение Германии бывших членов НСДАП и офицеров вермахта. Он даже высказывал мысль о воссоздании НСДАП с измененным названием и без милитаристской программы (именно эта идея нашла свое воплощение в образовании НДПГ). Воспитанные на интернационализме и отрицании «прусского милитаризма» лидеры СЕПГ восприняли советы Сталина с удивлением (будущий президент ГДР В. Пик отмечал, что они напоминали «нацистские лозунги»).

На самом деле в такой политике СССР не было ничего нового. Сталин говорил о «легитимном» германском национализме в речи, посвященной 24-й годовщине Октябрьской революции в ноябре 1941 года. В тяжелейший для СССР момент, когда вермахт стоял у ворот Москвы, советский лидер публично оправдывал занятие в 1936 году демилитаризованной Рейнской области и даже «аншлюс» Австрии в 1938 году как «собирание немецких земель». Во время войны Сталин изрек ставшую афоризмом фразу «Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается». Созданный в СССР в 1943 году «Национальный комитет Свободная Германия» провозглашал не социалистические, а национальные лозунги, что очень настораживало западных союзников (американцы, разрабатывавшие планы раздела и деиндустриализации Германии, удивлялись, что пострадавшие от этой Германии русские так предупредительно относятся к немцам). После окончания войны компартия Германии под влиянием «советских друзей» прямо заявила в своем первом публичном воззвании 11 июня 1945 года, что навязывание советской системы немцам неправильно, так как не «отвечает современным условиям в Германии». Вальтер Ульбрихт, наиболее четко выполнявший все указания Москвы, выступал после войны за отмену коммунистического приветствия «Рот фронт» и партийной эмблемы «серп и молот».

С другой стороны, многие немецкие коммунисты, особенно те, кто сидел в гитлеровских тюрьмах и лагерях, искренне не понимали «национальных» лозунгов своей партии. После 1945 года они хотели отомстить не только видным нацистам, но и миллионам простых мещан-бюргеров, которые были вполне довольны своей жизнью в «третьем рейхе», пока с Восточного фронта не начали приходить тысячи похоронок, а на немецкие города не посыпались тонны английских и американских бомб. Члены КПГ искренне ненавидели тех бывших нацистов и их попутчиков, которые после 1945 года стремились втереться в доверие к союзникам и делали вид, что никогда ничего не слышали о газовых печах в концлагерях и массовых расстрелах.

Но в конкретных условиях Германии 1949 года приходилось считаться с настроениями многих миллионов немцев, готовых приспособиться к любому режиму, если он гарантировал им определенный материальный достаток.

На следующий день после избрания Аденауэра канцлером 16 сентября 1949 года лидеры СЕПГ Ульбрихт, Пик, Гротеволь и Эльснер отправились в Москву, чтобы убедить советское руководство наконец-то согласиться на создание восточногерманского государства. На встрече с Маленковым, Берией, Булганиным, Молотовым, Микояном и Кагановичем гости из Берлина предложили следующий сценарий развития событий.

Прежде всего, учитывая приоритеты советского руководства (воссоединение Германии как буржуазно-демократического и нейтрального государства), делегация СЕПГ предложила образовать Национальный фронт на основе движения народных конгрессов, чтобы иметь платформу борьбы за германское единство в обеих частях страны.

Предложив советским друзьям эту «конфетку», немецкая делегация перешла к основному пункту и попросила согласия на учреждение «в первой половине октября» 1949 года временного правительства и преобразование Народного совета во временную Народную палату (то есть парламент). Платформой нового правительства должно было стать претворение в жизнь решений Потсдамской конференции США, Англии и СССР 1945 года (денацификация, демократизация, демилитаризация и демонополизация Германии — известны как «четыре Д») и борьба за вывод всех иностранных войск из Германии. После образования Временного правительства СВАГ должна была передать ему свои функции и преобразоваться в Советскую контрольную комиссию (СКК), которой предписывалось лишь наблюдать за выполнением ГДР принятых после 1945 года решений союзников.

Делегация СЕПГ предложила в Москве для утверждения состав Временного правительства и попросила разрешения не проводить сразу выборы в Народную палату (СЕПГ нужно было некоторое время, чтобы убедить своих партнеров по Демократическому блоку согласиться на единый список кандидатов блока на выборах).

Для того чтобы молодая ГДР сразу могла взять резвый экономический старт и продемонстрировать своему населению способность добиться улучшения жизненного уровня широких масс, Пик и его товарищи просили Москву о помощи. Конкретно речь шла о поставке в 1949 году из СССР 200 тысяч тонн проката, 13 тысяч тонн хлопка (с повышением этого количества в 1950 году до 30 тысяч тонн) и 1000 пятитонных грузовиков. Для повышения норм отпуска продуктов населению по карточкам с 1 января 1950 немецкие коммунисты хотели получить из Советского Союза 380 тысяч тонн зерна (в том числе 150 тысяч для создания резерва) и 20 тысяч тонн жиров. Для наращивания экспорта в страны социалистического лагеря (чтобы получать взамен сырье и полуфабрикаты) будущие руководители ГДР просили разрешения предоставить часть продукции так называемых «Советских акционерных обществ» (САО). 20 °CАО были образованы в 1946 году, являлись собственностью Советского Союза, и их продукция шла в СССР в счет погашения репараций. Эти заводы были включены в народно-хозяйственный план Советского Союза. В 1947 году САО производили 32 % промышленной продукции, в том числе более 80 % часов, мотоциклов и бензина. На советских предприятиях работали 13 % всех занятых на производстве в советской оккупационной зоне.

Что касается внутренней политики, то делегация просила согласия на возвращение бывшим рядовым членам НСДАП активного и пассивного избирательного права, проведение обмена партбилетов (то есть чистки рядов) СЕПГ и публикацию полного собрания сочинений Сталина на немецком языке.

Для демонстрации реальности суверенитета ГДР предлагалось вернуть из СССР на родину до конца 1949 года всех немецких военнопленных и упразднить исправительные лагеря, которые советские правоохранительные органы образовали в Восточной Германии (при этом содержавшихся там осужденных предполагалось этапировать в СССР, а тех, в отношение кого еще продолжалось следствие, передать органам власти ГДР).

Наконец, делегация СЕПГ просила выделить 320 тысяч марок ФРГ в месяц на поддержку КПГ в Западной Германии (главноначальствующий СВАГ В. Чуйков был готов предоставить только 250 тысяч).

Советские руководители не решились дать немецкой делегации ответ сразу и попросили изложить все высказанные пожелания на бумаге, чтобы ознакомить с ними Сталина. Ответа от советского лидера немцам пришлось ждать до 27 сентября. Причем Сталин так и не встретился с делегацией СЕПГ, предпочтя передачу гостям письменного ответа. Все предложения по образованию ГДР были одобрены, причем для подчеркивания суверенитета нового государства СССР соглашался аккредитовать при правительстве ГДР дипломатического представителя в ранге посла и одновременно разрешал ГДР сделать то же самое в Москве. Это был сильный ход, если учесть, что западные державы при образовании ФРГ не разрешили Аденауэру даже создать МИД, оставив всю внешнюю политику Западной Германии в своей компетенции.

Сталин соглашался и на ключевое положение правительственного заявления ГДР: Потсдамские договоренности предусматривали лишь временную оккупацию Германии, а Оккупационный статут для Западной Германии превращает эту временную меру в «незаконную военную интервенцию».

Давая «добро» на роспуск своих исправительных лагерей в Германии, СССР был против этапирования содержавшихся там осужденных немцев в Советский Союз и предлагал выпустить на свободу часть заключенных, а остальных передать немецким органам.

Были удовлетворены и все просьбы экономического характера, за исключением того, что вместо 30 тысяч тонн хлопка в 1950 году СССР был готов поставить лишь 20 тысяч.

Таким образом, несмотря на то, что руководителям СЕПГ пришлось задержаться в Москве, их визит закончился полным успехом. По возвращении из Москвы Пик и Гротеволь провели 30 сентября и 1 октября раздельные консультации с представителями политических партий и общественных организаций, входивших в Демократический блок. И ХДС, и ЛДПГ удалось уговорить перенести проведение выборов в Народную палату на осень 1950 года. При этом союзникам по блоку не сказали, что планируется представить единый список кандидатов, так как это могло бы вызвать протест и сорвать всю процедуру провозглашения ГДР. Чтобы лучше понять, почему ХДС и ЛДПГ согласились на создание восточногерманского государства, следует отметить, что лидеры и большинство членов этих партий с горечью восприняли образование ФРГ, в правительство которой вошли их политические единомышленники. К тому же «западные» ХДС и СВДП (Свободно-демократическая партия; так называли себя западногерманские либералы) пренебрежительно относились к своим восточным собратьям, видя в них «русских наемников».

Убедив партнеров по блоку, ЦК СЕПГ сам дал 4 октября 1949 года «зеленый свет» будущему государству. И вот, наконец, 7 октября Народный совет (330 членов) был преобразован во временную Народную палату Германской Демократической Республики (этот день впоследствии стал главным национальным праздником ГДР). 10 октября СВАГ была преобразована в СКК (Советская контрольная комиссия), передав свои основные полномочия новому государству. На следующий день Народная палата ввела в действие выработанную в мае 1949 года конституцию и избрала одного из лидеров СЕПГ Вильгельма Пика президентом республики.

Интересно, что процедура провозглашения ГДР 7 октября 1949 года проходила в здании бывшего министерства авиации Геринга (здесь нет символики, просто это было одно из немногих сохранившихся в Берлине крупных административных сооружений). Причем за столом президиума висел огромный транспарант: «Только общегерманское правительство преодолеет национальную нужду!». То есть и при образовании ГДР всячески подчеркивалось, что это всего лишь шаг на пути к единству Германии. Народный совет преобразовал себя в Народную палату простым способом: депутаты поднялись с мест в знак своего согласия. На церемонии 7 октября присутствовали дипломаты из военных миссий Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии и Чехословакии. СВАГ направила в бывшее министерство авиации всего лишь заместителя начальника управления по информации полковника Назарова, что было довольно ясным сигналом.

Вильгельм Пик после своего избрания президентом принес присягу следующего содержания: «Клянусь посвящать свои силы благополучию немецкого народа (а не населения ГДР. — Прим. авт.), соблюдать конституцию и законы республики, добросовестно исполнять обязанности и исповедовать справедливость по отношению к каждому». После этого букет цветов первому (и как выяснилось позднее — последнему) президенту ГДР преподнесла самый молодой депутат Народной палаты Маргот Файст, ставшая впоследствии женой Эриха Хонеккера (с 1971 года — генерального секретаря ЦК СЕПГ). Вечером молодежь устроила в честь образования нового государства факельное шествие, и эта традиция существовала вплоть до конца ГДР.

Вильгельм Пик был первым в истории Германии коммунистом — главой государства. Он родился в 1876 году и был по профессии столяром. В 1919 году социал-демократ Пик принадлежал к числу отцов — основателей КПГ, а после ареста Тельмана (1933 год) в 1935 году на Брюссельской конференции КПГ был избран председателем ЦК КПГ, то есть возглавил руководство партии в эмиграции. После объединения СДПГ и КПГ советской зоны Пик стал одним из сопредседателей новой СЕПГ. Этого человека отличала простая и живая манера общения, и большинство населения ГДР с симпатией относилось к своему президенту вплоть до самой его смерти в 1960 году. Так как равной по формату политической фигуры тогда не нашли, вместо президента был учрежден коллективный глава государства — Государственный Совет.

12 октября 1949 года Народная палата единогласно избрала премьер-министром ГДР Отто Гротеволя, родившегося в 1894 году и с 18 лет участвовавшего в социал-демократическом движении. Во время Веймарской республики (к которой коммунисты стояли в непримиримой оппозиции) Гротеволь занимал различные государственные посты, в том числе был министром правительства земли Брауншвейг (эта земля впоследствии сыграла в истории Германии роковую роль, предоставив австрийцу Адольфу Гитлеру германское гражданство, что и позволило тому со временем занять пост рейхсканцлера). После 1945 года Гротеволь создал в Берлине Центральный комитет СДПГ (прежнее партийное руководство было дискредитировано, так как безвольно приняло приход НСДАП к власти) и с самого начала активно выступал за объединение с КПГ. При этом вопреки мнению многих западных историков эта идея была популярна в широких социал-демократических массах, которые видели в расколе германского рабочего движения основную причину успеха нацистов в 1933 году. После образования СЕПГ Гротеволь вместе с Пиком стал сопредседателем партии.

Правительство Гротеволя (состоявшее из трех вице-премьеров и 14 министров) во многом было уникальным по германским меркам. Семь его членов раньше были рабочими, шесть сидели в гитлеровских застенках, а четыре были вынуждены во время «третьего рейха» покинуть Германию. Был, правда, в кабинете Гротеволя и один бывший член НСДАП — представитель ХДС Луитпольд Штайде (министр труда и здравоохранения). В целом же партийный состав первого правительства ГДР был следующим: восемь членов СЕПГ (вице-премьер Ульбрихт, министры внутренних дел, юстиции, народного образования, планирования, промышленности и внешней торговли), четыре — ХДС (вице-премьер Отто Нушке, министры иностранных дел, труда и почты), три — ЛДПГ (вице-премьер Германн Кастнер, министры финансов и торговли). По одному министерскому посту получили ДКПГ и НДПГ (соответственно министры сельского хозяйства и восстановления). Министр транспорта был беспартийным. Самым молодым министром был представитель СЕПГ 44-летний Пауль Вандель (народное образование). На своем первом заседании 14 октября правительство назначило 15 статс-секретарей (то есть заместителей министров), восемь из которых были членами СЕПГ (а из них семь до 1946 года состояли в КПГ). Один из ведущих теоретиков СЕПГ Антон Аккерман стал статс-секретарем МИД и вскоре практически «выключил» из активной повседневной работы (хотя и сам не был хорошим организатором) номинального главу внешнеполитического ведомства, христианского демократа Георга Дертингера (советская дипмиссия в ГДР считала Дертингера врагом СССР и ставленником Ватикана).

В своих первых заявлениях в качестве главы правительства Гротеволь назвал основной целью кабинета «восстановление экономического единства Германии». Это вполне вписывалось в шкалу приоритетов Сталина, который в приветственной телеграмме руководству нового государства охарактеризовал ГДР как «фундамент единой, демократической и миролюбивой Германии». 17 октября 1949 года СССР установил с ГДР дипломатические отношения. Причем интересно, что газета СКК «Теглихе Рундшау» расценила этот шаг как подтверждение последовательности внешней политики Советского Союза, ранее первым признавшего КНДР, КНР и государство Израиль (!).

Итак, в октябре 1949 года сформировались два германских государства, которые сразу же вступили в конкурентную борьбу, так как претендовали на роль модели для будущей воссоединенной Германии. И все же между ГДР и ФРГ было коренное отличие. Если западные союзники и Аденауэр делали основной упор на укреплении Западной Германии в ущерб достижению германского единства (для них был приемлем только один вариант его достижения — безоговорочное присоединение ГДР к ФРГ, что было тогда абсолютно нереально), то СССР рассматривал ГДР как прообраз будущей Германии, будучи готовым к компромиссам по окончательному государственному устройству единой страны.

Противоречие между СССР и западными державами (прежде всего, США) было простым: американцы хотели видеть (пусть и не всю) Германию в НАТО, а Москва, памятуя горькие уроки 1941 года, настаивала на нейтральном статусе будущей единой Германии, не претендуя на то, чтобы единое государство было социалистическим.

В заключение можно процитировать, на наш взгляд, абсолютно верное мнение немецкого историка Вильфрида Лота: «Сталин не хотел никакой ГДР. Он не хотел ни сепаратного государства на территории советской оккупационной зоны, ни вообще социалистического государства в Германии. Вместо этого он стремился к парламентской демократии для всей Германии, которая лишила бы фашизм основы в обществе и открыла бы Советскому Союзу доступ к ресурсам Рурской области. Это должно было быть достигнуто совместными действиями держав-победительниц. Социалистическое сепаратное государство ГДР было, прежде всего, продуктом революционного рвения Вальтера Ульбрихта, которое смогло развиться на фоне западной практики отгораживания».

Говоря проще, чем активнее Запад действовал против СССР, тем труднее было советскому руководству тормозить усилия Ульбрихта по построению в ГДР социалистического строя. И тем не менее, вплоть до 1953 года Москва была готова пожертвовать и социализмом, и самой ГДР ради создания демократической и нейтральной Германии.

2. «Красная Пруссия». Внутриполитическое развитие ГДР 1949 — июль 1952 года

Название этого раздела нуждается в немедленном уточнении, так как внутренняя политика ГДР данного периода была самым тесным образом связана с положением на международной арене и, в частности, с курсом Советского Союза в германском вопросе. Причем вплоть до июля 1952 года общий алгоритм этой взаимосвязи можно описать следующим образом: руководство СЕПГ пыталось всеми силами ввести в ГДР социализм, а советское руководство тормозило пыл своих немецких друзей, так как не оставляло надежды на объединение Германии. Однако конфронтационная политика Запада, жесткая антикоммунистическая кампания в США («маккартизм») объективно играли на руку сторонникам ускорения строительства социализма в ГДР, так как перед лицом угроз своей безопасности (особенно после создания НАТО в апреле 1949 года) СССР был вынужден укреплять ГДР и СЕПГ как ее основную политическую силу.

Как уже упоминалось, СЕПГ была создана в апреле 1946 года путем слияния восточногерманских организаций КПГ (около 600 тысяч членов) и СДПГ (681 тысячи). Организационная структура новой партии была построена по социал-демократическому образцу: высшим органом было правление, а не ЦК. Все руководящие посты в СЕПГ должны были заниматься на паритетных началах (то есть на равных условиях между бывшими коммунистами и социал-демократами). Идейной основой СЕПГ провозглашался марксизм (но не ленинизм) и партия проповедовала особый немецкий путь к социализму, отличный от советского. Например, считалось, что в Германии не нужна диктатура пролетариата, так как это чисто русское явление (в России, дескать, к диктатуре пришлось прибегнуть потому, что рабочий класс составлял ничтожно малую долю населения, в Германии же индустриальный пролетариат численно преобладал). Особые взгляды СЕПГ полностью поддерживались СВАГ и ВКП (б).

До конца 1947 года в СЕПГ вступили 500 тысяч человек и, таким образом, членом партии стал каждый девятый взрослый житель советской оккупационной зоны. Конечно, среди вновь вступивших было много карьеристов и приспособленцев, рассчитывавших на какую-нибудь непыльную должность в госаппарате. Условия приема в СЕПГ были по социал-демократически либеральными: не предусматривались ни кандидатский стаж, ни рекомендации членов партии.

Положение резко изменилось в июне 1948 года, после разрыва отношений между СССР и Югославией. Так как Тито обвинялся в национализме и особом югославском пути к социализму, то СЕПГ, подстраиваясь под линию Москвы, осудила «немецкий путь к социализму». Основатель этой теории и главный идеолог СЕПГ Антон Аккерман публично признал ошибку: «Эта теория об «особом немецком пути к социализму бесспорно означает уступку сильным антисоветским настроениям определенной части немецкого населения». Но так как в свое время «особый немецкий путь» был подсказан советскими друзьями, то Аккерман не понес никакого наказания (Гротеволь вообще считал эту историю «мелкой и семейной», которую не следовало раздувать).

Отталкиваясь от югославских событий, руководство СЕПГ заговорило о превращении партии в «партию нового типа» с жесткими условиями приема и учета членов. В сентябре 1948 года была учреждена Центральная комиссия партийного контроля, приступившая к чистке рядов СЕПГ от «титоистов», «шумахеровцев» (то есть сторонников восстановления связи с «западными» социал-демократами), «троцкистов» и «американских агентов». Особое внимание обращалось на тех, кто был в западном плену или в эмиграции в западных странах. С точки зрения сегодняшнего дня все это выглядит «сталинизмом» чистой воды. Однако западные (прежде всего американские) спецслужбы, начиная с 1946 года действительно прилагали большие усилия по инфильтрации СЕПГ. Например, резидентура УСС (Управление стратегических операций — предшественник ЦРУ США, образованного в сентябре 1947 года) США в Берлине поддерживала самые тесные контакты с «Восточным бюро» СДПГ, которое вело нелегальную деятельность в советской оккупационной зоне. Американцы ставили задачу не только по сбору информации о положении в СЕПГ, но и указывали на необходимость поощрения фракционных тенденций в партии.

После югославского кризиса руководители СЕПГ заговорили о необходимости принятия в качестве основной идеологии «марксизма-ленинизма» и переходе советской оккупационной зоны в стадию «народной демократии» и строительства социализма. Критерием идеологической чистоты члена партии провозглашались преданность СССР и дружба со странами «народной демократии». В сентябре 1948 года Центральный секретариат СЕПГ принял решение о необходимости изучения всеми партийцами краткого курса истории ВКП (б).

Однако на встрече с руководителями СЕПГ в Москве 18 декабря 1948 года Сталин подверг новый курс немецких товарищей жесткой критике, назвав их «тевтонами» за неуклюжесть и грубые методы в повседневной работе. К удивлению Пика и Ульбрихта, Сталин призвал их проводить «оппортунистическую» политику и идти к социализму «зигзагами». Советский лидер жестко заявил, что в Восточной Германии нет никакой «народной демократии» и, тем более, рано двигаться к социализму. Причина сталинской логики была для руководства СЕПГ вполне ясной: советский лидер не хотел создавать в Восточной Германии никаких общественных структур, которые мешали бы будущему объединению Германии. По этой причине, в частности, СЕПГ было отказано в приеме в созданное в 1947 году объединение европейских коммунистических партий (Коминформ).

Лидеры СЕПГ вернулись из Москвы несколько сбитыми с толку и сразу же резко поменяли линию. В интервью центральному органу партии газете «Нойес Дойчланд» 30 декабря 1948 года Вильгельм Пик назвал утверждение о наличии в Восточной Германии «народной демократии» «абсолютно неправильными».

Берлинский кризис 1948/49 годов все же заставил Сталина согласиться на «укрепление» СЕПГ. На конференции СЕПГ в январе 1949 года было создано политбюро (формально являвшееся всего лишь вспомогательным органом правления), ликвидирована система паритетного занятия партийных постов, введен кандидатский стаж, запрещено образование фракций. Превращение СЕПГ в партию «нового типа» привело в 1948 году — начале 1949 года к выходу из партии 80 тысяч членов. 116 тысяч были исключены за пассивность (СВАГ называла их «мертвыми душами»). Советские «друзья» рекомендовали проводить «укрепление» партии более осторожно, чтобы не обижать бывших социал-демократов (в начале 1949 года руководство СЕПГ провозгласило в партии «борьбу против социал-демократизма»).

На III съезде СЕПГ (20–24 июля 1950 года) руководителям партии опять не удалось добиться провозглашения курса на строительство социализма: Сталин вновь не согласился с аргументацией немецких «друзей» во время их визита в Москву 3–6 мая 1950 года.

Однако начавшаяся 25 июня 1950 года война в Корее до предела обострила обстановку в мире и не могла не сказаться на ситуации в Германии. Воспользовавшись мощной антикоммунистической кампанией в ФРГ, III съезд СЕПГ окончательно привел организационную структуру партии в соответствие с принятыми в компартиях «лагеря народной демократии» канонами: правление было преобразовано в Центральный комитет, Вальтер Ульбрихт стал генеральным секретарем ЦК, а в политбюро (которое стало теперь де-факто высшим партийным органом) остались только два бывших социал-демократа (из девяти членов). На съезде наряду с привычными ранее в СЕПГ портретами Маркса и Энгельса можно было впервые видеть изображения Ленина и Сталина. Однако характерно, что новая партийная программа, о необходимости которой говорили все руководители СЕПГ, так и не была принята (это произошло только в 1963 году). И здесь основную роль играло нежелание Сталина строить в ГДР социализм, пока сохранялись шансы на объединение Германии. Лидерам СЕПГ было вновь отказано в просьбе провозгласить на съезде курс на строительство социализма. Вместо этого Вильгельм Пик заявил, что партия должна проводить политику таким образом, чтобы все «наши меры способствовали объединению немецкого народа под знаменем демократической и миролюбивой Германии».

Так как лидеры СЕПГ и прежде всего Ульбрихт не могли пока строить социализм в ГДР, они направили все усилия на укрепление руководящей роли собственной партии в политической системе ГДР. В октябре 1950 года началась проверка членских билетов, что вылилось в исключение из партии 175 тысяч человек. Кадровые отделы (ранее называвшиеся по немецкой традиции «отделами персонала») всех партийных звеньев начали заводить на всех членов партии личные дела. В печати стало наблюдаться безудержное восхваление партии, наиболее известным выражением чего стала песня Луиса Фюрнберга «Партия всегда права». Там были, например, и такие слова: «Она (партия) дала нам все, солнце и ветер». Газеты публиковали советы женщинам, где лучше хранить самое ценное — партийный билет. Так как на женских платьях мало карманов, рекомендовалось пришивать с внутренней стороны специальные мешочки (застегивать их на пуговицы было необязательно, так как пуговицы мешали при стирке).

Начиная с 1950 года для всех членов СЕПГ была введена политучеба, которая несмотря на массовый охват была казенной, формализованной и скорее отталкивала рядовых членов.

К ноябрю 1951 года были подведены итоги партийной чистки. 43 тысячи человек были исключены за пассивность, 37 тысяч — как «чуждые элементы» и «враги партии», а 31 тысяча ушли сами. 37 тысяч членов отказались пройти проверку. Среди последней категории было много бывших членов НСДАП, скрывших во время денацификации свою реальную роль в партии Гитлера и боявшихся разоблачений (перед началом чистки бывшие нацисты составляли 7,7 % СЕПГ). Всего к концу 1951 года численность СЕПГ сократилась с 1,57 до 1,25 млн. человек.

В конце 1949 года в работу СЕПГ опять вмешался внешний фактор. С сентября по декабрь 1949 года в странах «народной демократии» под влиянием югославских событий прошли показательные процессы против руководящих деятелей компартий (особенно Л. Райка в Венгрии и Т. Костова в Болгарии). Начавшаяся «холодная война» отражалась в этих процессах следующим образом: все обвиняемые были признаны агентами американца Ноэля Филда (арестованного в Будапеште в мае 1949 года), который, в свою очередь, естественно выставлялся агентом ЦРУ. По-видимому, упомянутые процессы стали реакцией на антикоммунизм в США и Западной Европе.

Ведь там коммунистов считали «советскими шпионами», а риторика «охотника за коммунистами» американского сенатора Маккарти ничем не отличалась от речей прокуроров на процессах Райка и Костова.

СЕПГ стала искать американских агентов среди своего руководства. К концу 1950 года был выявлен 51 подозреваемый, включая члена политбюро Пауля Меркера и главного редактора «Нойес Дойчланд» Лекса Энде. Однако никакого показательного процесса устроено не было, так как, по мнению советских «друзей», это могло бы отпугнуть доброжелательно настроенных по отношению к ГДР западных немцев и затруднить объединение Германии.

Тем не менее, к началу 1952 года СЕПГ по своей сути ничем не отличалась от правящих коммунистических партий стран «народной демократии», занимая главенствующее положение в политической системе ГДР.

О том, как такое положение было завоевано, и пойдет речь ниже.

Прежде всего, лидерам СЕПГ было необходимо добиться согласия своих основных партнеров по блоку — ХДС и ЛДПГ на проведение выборов в Народную палату осенью 1950 года по единому списку. К такому решению СЕПГ толкали опасения проиграть выборы, если христианские демократы и либералы выставят своих собственных кандидатов. К тому же партнер СЕПГ в ФРГ — компартия Германии — также постоянно теряла симпатии избирателей во многом из-за жесткого административного прессинга западногерманских властей.

Между тем и ХДС, и ЛДПГ вовсе не хотели единого списка кандидатов с СЕПГ. В ноябре 1949 года на четвертом съезде восточногерманского ХДС второй председатель партии Хуго Хикман под бурные аплодисменты делегатов провозгласил «борьбу против марксизма» и отверг руководящую роль СЕПГ в обществе.

Точно такие же взгляды в ЛДПГ проповедовал министр финансов земли Тюрингия Леонхард Моог. Опираясь на свои уже сильные позиции в госаппарате и помощь СКК, СЕПГ удалось добиться отстранения этих непокорных политиков и их единомышленников с руководящих партийных постов. Методы при этом использовались разные. Хикману еще повезло: его просто отправили в отставку, и он стал председателем саксонского общества изучения Библии. Вместо него лидером ХДС стал вице-премьер Отто Нушке. Другим оппозиционерам досталась доля похуже. В январе 1950 года был арестован член ХДС и министр экономики земли Мекленбург Витте. В Дессау состоялся публичный процесс над председателем ХДС земли Саксония-Ангальт Лео Хервегеном (получил 15 лет тюрьмы). Некоторые депутаты ландтагов (земельных парламентов) от ХДС и ЛДПГ под разными предлогами лишались своих мандатов. Партийный аппарат обеих «союзных» партий был запуган, а их членский состав начал сокращаться.

Тем не менее, на заседании руководства партий Демократического блока 28 марта 1950 года возникли горячие споры относительно необходимости единого списка кандидатов на предстоящих выборах в Народную палату. Выступавших за этот вариант представителей СЕПГ поддержали НДПГ, ДКПГ и профсоюзы (Союз свободных немецких профсоюзов — ССНП). Новые лидеры ХДС Нушке и Дертингер (министр иностранных дел) также не высказали никаких возражений. Сопротивлялось только руководство ЛДПГ. Так как согласия не было достигнуто, пришлось собрать еще одно заседание блока 20 апреля, после которого наконец было объявлено о единой предвыборной программе Национального фронта. В общем списке кандидатов СЕПГ получила 25 % мест, ХДС и ЛДПГ — по 15 %, НДПГ и ДКПГ — по 7,5 %. Оставшиеся 30 % пришлись на общественные организации (ССНП, Союз свободной немецкой молодежи и т. д.), от которых были выдвинуты члены СЕПГ или близкие к ним идейно представители. Таким образом, СЕПГ могла контролировать больше половины мест в будущей Народной палате. Такие же единые списки были созданы и для выборов в ландтаги, которые планировалось совместить с выборами в Народную палату. Состав земельных списков некоммунистических партий свидетельствовал о серьезнейшей чистке в их рядах. Так, например, из 32 депутатов тюрингского ландтага от ЛДПГ в списках не осталось никого, а из 20 депутатов этого же ландтага от ХДС снова баллотировались только четыре человека.

Выборы 15 октября 1950 года проходили под жестким контролем недавно созданного министерства госбезопасности (МГБ). Была развернута кампания за «открытые» выборы, во многих кабинках не было ручек и карандашей. Была издана инструкция, сокращавшая количество недействительных бюллетеней (таковыми считались лишь те, в которых избиратель вычеркнул всех кандидатов или написал, что он против Национального фронта). С учетом всех этих факторов выборы дали «советские» результаты: при явке избирателей в 98,73 % за единый список проголосовали 99,72 %.

Новая (уже не временная) Народная палата опять утвердила премьер-министром Отто Гротеволя. Теперь у него стало уже пять заместителей (двое из них представляли СЕПГ). Вновь созданные министерства (МГБ, машиностроения и легкой промышленности) перешли под контроль СЕПГ. Но главным было, пожалуй, то, что правительство отныне выполняло установки политбюро СЕПГ, хотя это и не было отражено в каких-либо законодательных актах.

На уровне земель членские билеты СЕПГ имели после октября 1950 года все премьер-министры и министры внутренних дел. На 1 апреля 1952 года в центральном аппарате органов власти ГДР работали 14 577 человек, 46,8 % из которых были членами СЕПГ. Среди руководящих работников (614 человек) коммунистов (а СЕПГ к тому времени уже окончательно превратилась в коммунистическую партию) было 540. 56 % руководящих работников рекрутировались из рядов рабочего класса. Так как ГДР в отличие от ФРГ провела коренную чистку госаппарата от нацистов и их пособников, в министерствах и ведомствах не хватало специалистов. Только 24,6 % руководящих работников имели высшее образование. Бывшие члены НСДАП составляли лишь 3,9 % численности аппарата правительства. Еще 9,8 % были в западном плену, то есть считались не вполне надежными. Во время чистки СЕПГ в 1951 году из 5827 членов партии, работавших в правительстве был исключен 461 человек (7,9 %), в том числе 140 — за «враждебную деятельность». В первом квартале 1952 года из аппарата министерств были уволены и перемещены 1053 человека, в том числе всего 33 по политическим мотивам (из последних трое поплатились за антисоветские настроения). Впрочем, люди уходили из госаппарата и по собственной инициативе. В 1951 году уволились 18 % всех служащих (главным образом, административно-технический персонал). Причиной была низкая зарплата. Если машинистка в аппарате правительства получала 250–270 марок в месяц, то на такой же работе в системе государственной коммерческой торговли (так называемая «ХО», то есть «хандельсорганизацион» — «торговая организация») она могла рассчитывать на 450 марок.

Как бы то ни было, центральный аппарат правительства был после 1950 года под полным контролем СЕПГ. Среди госслужащих на уровне земель (134 тысячи человек) членов партии было 48,6 %. 7,3 % бургомистров городов и сельских общин ранее состояли в НСДАП, а 26,8 % были в западном плену. На местном уровне также проводились чистки. Причем особенно досталось Тюрингии, которая до июля 1945 года была занята американскими войсками. В этой земле было сильным влияние духовенства, настроенного по отношению к ГДР резко отрицательно. Связанный с клерикальными кругами ХДС имел почти в два раза больше членов, чем земельная организация СЕПГ. Среди коммунистов было много карьеристов и «мертвых душ». Во время чистки 1951 года пять секретарей райкомов СЕПГ были «разоблачены» и отстранены от должности. Во многом это было наказанием за то, что во время выборов 1950 года местные парторганизации не смогли предотвратить большого количества протестных голосов (против единого списка Национального фронта в некоторых городах и селах высказались до 30 % избирателей).

Подчинив своему влиянию «блоковые» партии и административный аппарат, СЕПГ с удвоенной энергией взялась за общественные организации.

Наиболее массовой из них были профсоюзы. В 1950 году в рядах ССНП насчитывалось 4,7 млн. членов. На своем третьем съезде (30 августа—3 сентября 1950 года) ССНП охарактеризовал СЕПГ как «авангард рабочего класса», однако все же подтвердил свой «непартийный» характер. В рядах профсоюзов по инициативе СЕПГ (члены партии уже занимали в руководящих профсоюзных органах ключевые позиции) развернулась борьба против так называемого «чистого профсоюзничества». Подразумевалось, что профсоюзы не должны ограничиваться своими органическими задачами (заключение коллективных договоров, борьба за улучшение условий труда), а больше уделять внимания политическому воспитанию своих членов. Да и сложно было ССНП бороться за увеличение зарплаты, так как ее общая сумма после принятия плана первой пятилетки (1951–1955 гг.) была определена в масштабах всего государства и оставалось лишь разбить ее по отдельным отраслям и предприятиям. Поэтому начиная с 1951 года основным содержанием коллективных договоров на предприятиях был не размер оплаты труда, а взаимные обязательства дирекции и профкома по выполнению государственного плана.

После периода относительной уравниловки 1946–1947 годов, начиная с 1948 года стал осуществляться переход к аккордным формам зарплаты. Формально это было прогрессивным шагом, так как стимулировало рядового работника. Но на практике зарплата была связана с выполнением так называемых «технически обоснованных норм», при невыполнении которых зарплата понижалась. В какой-то мере введение норм было оправдано, так как до 1949 года фонд оплаты труда на государственных предприятиях рос быстрее производительности труда. Но новые повышенные нормы были естественно непопулярными среди рабочих, тем более, что они предусматривали вычеты за брак и прогулы. На предприятиях распространилось мнение, что нормы «навязаны русскими», которые хотят сделать из немцев «стахановцев», что чуждо «духу немецкого народа».

Действительно, в октябре 1948 года шахтер-забойщик Адольф Хеннеке дал на гора 380 % нормы, после чего СЕПГ начала пропагандировать движение «активистов производства». Тем не менее, наряду с присущей этому движению кампанейщиной следует подчеркнуть, что ударники и активисты получали крупное материальное вознаграждение (несколько тысяч марок, при средней зарплате рабочего 350 марок в месяц). Например, «Герой труда» имел право на получение премии в 10 000 марок, а лауреат Национальной премии ГДР — 100 000 марок. Начиналось же все гораздо скромнее: Хеннеке получил за свой трудовой подвиг отрез ткани на костюм, 1,5 кг жира, три пачки сигарет, бутылку коньяка и 50 марок. Вообще после 1947 года СВАГ проводила политику дифференциации заработной платы в зависимости от условий труда. Но и здесь многие рабочие были недовольны, так как техническая интеллигенция по новым условиям получала в несколько раз больше них и не зависела от норм выработки.

Мы уделяем столь пристальное внимание этим проблемам потому, что они стали тем детонатором, который взорвал народное недовольство в июне 1953 года. Пока же отметим, что заключение коллективных договоров на предприятиях проходило медленно, так как даже подконтрольные СЕПГ профкомы вынуждены были считаться с отрицательным настроем трудовых коллективов. Например, на 1 июля 1952 года было заключено только 17 из предусмотренных 350 отраслевых коллективных договоров.

Единой молодежной организацией ГДР был Союз свободной немецкой молодежи (ССНМ), в котором в 1950 году состояли 1,5 млн. человек, плюс еще 1,6 млн. юных (или тельмановских) пионеров. Формально ССНМ считал себя непартийной организацией. Но во главе ее стоял активист компартии Эрих Хонеккер, находившийся в 1935–1945 годы в заключении. В ССНМ развернулось активное изучение трудов Ленина и Сталина (проходившее, правда, больше на бумаге), а с 1951 года (когда Сталин заявил, что война между лагерями социализма и капитализма не является неизбежной) основной задачей молодежи была провозглашена борьба за мир. В августе 1951 года ССНМ организовал в Берлине грандиозный Всемирный фестиваль молодежи, в котором приняли участие 2 млн. молодых людей из ГДР (из 18 млн. общего населения) и 26 тысяч делегатов из 104 стран.

Военные власти США, Великобритании и Франции сначала хотели запретить проведение фестиваля в Западном Берлине, но потом вынуждены были отказаться от этой мысли, так как она как-то не вязалась с борьбой Запада за демократию в ГДР. Несмотря на успех фестиваля, повседневная работа ССНМ отдавала казенщиной и формализмом. Даже по мнению функционеров СЕПГ она была слишком серьезной и не учитывала естественное стремление молодежи к активным и развлекательным формам досуга. Поэтому в то время, когда на политзанятиях ССНМ аудитории были полупустыми, с каждым месяцем рос поток молодых людей, посещавших кабаре, ночные клубы и кинотеатры Западного Берлина.

В начале 1950-х годов самой массовой организацией в ГДР после профсоюзов стало абсолютно новое для Германии образование — Общество германо-советской дружбы (ОГСД), на деятельности которого стоит остановиться подробнее. На протяжении столетий большинство немцев испытывало к русским два чувства: их презирали как отсталых и боялись из-за их силы и могущества. Но большого интереса к традициям, обычаям и культуре русского народа в Германии никогда не было, хотя в России положение было прямо противоположным: немцев уважали за техническую сметку и хорошо устроенную жизнь (Распутин не советовал Николаю II в 1914 году начинать войну с Германией, так как каждый немецкий крестьянин по утру «кофий» пьет). Во времена Веймарской республики, которая поддерживала дружественные отношения с СССР в «Обществе друзей новой России» насчитывалось всего 1500 человек (0,002 % населения Германии). В этой организации объединились представили интеллигенции, изучавшей СССР, о котором многие немцы знали не больше, чем, например, о Непале. В другой организации — «Союз друзей Советского Союза» было 50 тысяч членов, в основном коммунистов и сочувствующих, стремившихся пропагандировать не столько русскую культуру, сколько достижения социалистического строя.

Нацизм довел и без того негативный настрой большинства немцев к России и русским до абсолюта, провозгласив соседний народ «еврейско-большевистскими недочеловеками». Нацистская пропаганда оставила в сознании миллионов немцев заметный след. Ненависть у многих возросла в 1945 году, когда некоторые военнослужащие вступившей в Германию Красной Армии допускали противоправные действия против местного населения (грабежи, изнасилования, расстрелы без суда). Конечно, можно понять советских солдат, многие из которых мстили за убитых близких и разрушенные дома. Однако симпатий к СССР это не прибавляло.

Надо подчеркнуть, что СВАГ старалась жестко пресекать все подобные действия своих военнослужащих в Германии. С мая 1945 года советская военная администрация стремилась проявлять заботу о нуждах гражданского населения. Американцев особенно поражало внимание, которое их русские коллеги уделяли возрождению немецкой культуры. Открывались театры (причем их персонал получал усиленные пайки), массовыми тиражами издавались запрещенные при Гитлере произведения Гейне и Томаса Манна. Советские офицеры поражали немцев лекциями о Гёте на безупречном немецком. И это в то время, когда американская военная администрация в Германии запрещала своим сотрудникам обращаться с немцами как с равными.

Для того чтобы переломить прочно укоренившийся в массовом сознании немецкого населения негативный образ русских, при поддержке СВАГ летом 1947 года во всех землях советской оккупационной зоны были созданы «Общества изучения культуры Советского Союза». Однако с самого начала и СВАГ, и СЕПГ допустили стратегическую ошибку. Вместо изучения культуры и образа жизни простых советских людей (а интерес к этой стороне советской действительности в ГДР был, что в некоторой степени объяснялось и чувством вины за преступления вермахта и СС на советской территории) упор был сделан на пропаганду идей Ленина и Сталина, что и так надоедало населению в различных системах политической учебы (в рядах СЕПГ, ССНП и т. д.). Отдел культуры и воспитания Центрального секретариата СЕПГ, который курировал работу Общества германо-советской дружбы (это название закрепилось за организацией на ее втором съезде в 1949 году), старался лишь обеспечить массовость и идейную направленность мероприятий, не заботясь об их привлекательности для простых людей.

Общество развернуло погоню за массовым членством. Если в начале 1949 года в нем насчитывалось 70 тысяч членов, то к концу года — более 600 тысяч. Первый председатель общества — талантливый ученый-экономист Юрген Кучински с помощью СВАГ пытался противостоять линии Политбюро ЦК СЕПГ и настаивал на принятии в организацию только тех, кто действительно интересовался русской культурой. Но в июне 1950 года Кучинского отстранили от должности формально по его просьбе. Новым лидером ОГСД стал обер-бургомистр Восточного Берлина и сын первого президента Веймарской республики Фридрих Эберт. Под его началом советско-германская дружба окончательно превратилась в один из ритуалов повседневной жизни населения ГДР.

При этом на бумаге все выглядело внушительно. На 1 января 1952 года в ОГСД было 2,66 млн. членов. Общество имело 100 домов культуры и издавало собственную газету «Фриденспост» («Почта мира») тиражом 206 тысяч экземпляров. В 1951 году на сценах театров ГДР было поставлено 50 пьес русских и советских авторов, семь опер и два балета. Советские фильмы (14 художественных и шесть документальных) в этом же году посмотрели 56,6 млн. зрителей, причем занимавшееся их прокатом внешнеторговое объединение «Совэкспортфильм» располагало в ГДР 92 кинотеатрами. Особенными симпатиями немцев пользовались такие фильмы, как «Золушка», «Каменный цветок», «Сказание о земле сибирской» и даже «Смелые люди» (хотя там немцы были изображены еще с характерным для послевоенного времени карикатурным оттенком). Советская организация «Международная книга» реализовала в ГДР печатной продукции в 1951 году на 6,6 млн. марок, в том числе на русском языке — на 2,6 млн.

Все это говорит о том, что интерес немцев именно к культуре СССР рос. Но СЕПГ как будто бы специально старалась довести его до абсурда. Так, например, большинство граждан ГДР в доверительных беседах с представителями Советской контрольной комиссии (СКК) жаловались, что СССР и его достижения превозносятся сверх всякой меры, порождая у слушателей на таких лекциях чувство протеста против нарочитого уничижения всего немецкого. Лозунг СЕПГ «Учиться у Советского Союза — значит учиться побеждать» заставлял перенимать советский опыт даже в тех областях (например, машиностроение или сельскохозяйственная селекция), где сам СССР серьезно отставал от Германии. Введение в 1951 году обязательного преподавания русского языка в школах ГДР натолкнулось на массовый протест учеников и их родителей, который принял формы пассивного саботажа.

В результате несмотря на огромное количество всякого рода мероприятий по линии советско-германской дружбы (согласно отчетам только в рамках месячника советско-германской дружбы 7 ноября—5 декабря 1951 года, приуроченного, естественно, к очередной годовщине Великого Октября, состоялось 60 тысяч «мероприятий», в которых приняли участие 7,5 млн. человек, то есть почти половина всего населения ГДР), простые немцы в начале 1950-х годов знали о жизни советских людей ненамного больше, чем в 1945 году, да и симпатий к «русским» в целом не прибавилось. Наоборот, многие были склонны видеть именно в Москве первопричину всех ошибок и недочетов во внутренней политике СЕПГ. Как мы покажем чуть ниже, это было не совсем верно.

Самой популярной общественной организацией ГДР был так называемый Союз культуры за демократическое обновление («Культурбунд»). В него входили не только представители творческой интеллигенции, но и все те, кто интересовался литературой, музыкой или танцами. Причем в понятие «культура» входили собирание марок и технический моделизм, короче говоря, любые формы творческого труда. «Культурбунд», особенно в первые послевоенные годы, был единственной организацией, предоставлявшей населению неполитические культурные услуги: вечера танцев, литературные кружки, краеведческие общества. Неудивительно, что количество членов организации росло: если в июле 1945 года в ней состояли всего 116 человек, то в июне 1947 года — 105 тысяч, а в 1950 году — 158,6 тысяч. СЕПГ в целом относилась к творческой интеллигенции довольно предупредительно, стараясь не использовать в работе с ней жестких административных методов. В 1949 году из 60 членов руководящего органа «Культурбунда» — президиума — 26 были беспартийные. Причем, как ни парадоксально, СЕПГ пыталась воспрепятствовать избранию руководителем союза писателя — коммуниста Йоханнеса Бехера, так как полагали, что интеллигенцией должен руководить беспартийный. Однако вопреки мнению партии «Культурбунд» избрал Бехера, который оставался на своем посту до 1958 года.

В начале 50-х годов под «крышей» «Культурбунда» были созданы отраслевые союзы (композиторов, писателей и т. д.), однако партийное влияние на них не было таким жестким, как в СССР. Хотя под влиянием советских друзей ЦК СЕПГ также принял в марте 1951 года постановление о борьбе с формализмом в искусстве, на местах оно во многом просто игнорировалось. В целом можно сказать, что интеллигенция была, пожалуй, наиболее довольной социальной группой населения в «рабоче-крестьянском» государстве ГДР, так как ей были созданы хорошие условия для работы. Как мы увидим, такая забота государства нашла свое отражение в позиции интеллигенции в июне 1953 года. «Культурбунд» формально оставался непартийной организацией до 1968 года, когда в его уставе появилось упоминание о руководящей роли СЕПГ. Даже после развала ГДР Союз насчитывал в 1992 году более 100 тысяч членов (в 1988 году — 277 тысяч).

Вообще достижения в области культуры и образования были, пожалуй, наиболее значимыми в социальном развитии ГДР, даже в ее первые, еще полные повседневных лишений годы. В отличие от ФРГ, где культура явно не пользовалась благосклонностью государства (интеллигенцию считали слишком беспокойной, а значит, левой и прокоммунистической), так как она мешала спокойно забыть нацистское прошлое и предаться материальным благам, в ГДР в этой сфере произошли коренные изменения. Общеобразовательные школы стали общедоступными, а привилегированные частные были распущены. Так как ¾ всех учителей состояли в НСДАП, после войны пришлось уволить 28 из 40 тысяч педагогов. На ускоренных курсах были подготовлены несколько тысяч «народных учителей», а в начале 1950-х годов в школы пришли уже педагоги с нормальным высшим образованием. Если в 1951 году в ГДР был 21 ВУЗ, то через четыре года их стало 46. Уже в начале 50-х годов количество ВУЗов в ГДР по сравнению с довоенным временем почти удвоилось. Еще более важным было то, что университеты и институты впервые в истории Германии открылись для массового притока юношей и девушек из малообеспеченных слоев населения. Если в 1941 году в ВУЗах Германии было всего 2,4 % детей рабочих и крестьян, то в 1950 году их доля увеличилась до 25 %. Это стало возможным потому, что по советскому образцу была введена стипендия для студентов и отменена плата за образование. Для подготовки детей из малообеспеченных семей к поступлению в ВУЗы были созданы «рабоче-крестьянские факультеты». Удачным заимствованием из СССР оказалась и система аспирантур.

С самого начала система высшего образования ГДР котировалась в мире весьма высоко, и правительство ФРГ (при помощи американцев) проводило специальные мероприятия по переманиванию высококлассных специалистов в Западную Германию, что наносило народному хозяйству ГДР очень большой ущерб.

Преобразования в Восточной Германии коренным образом изменили роль женщины в обществе. Нацисты, основываясь на традициях кайзеровской Германии, отводили прекрасному полу роль покорной матери и домохозяйки. Женщины на производстве или в политической жизни были редкостью. Да и права у них были гораздо более скромные, чем у мужчин. Равная оплата за одинаковый труд для разных полов в Германии просто не существовала. Например, в текстильной и швейной промышленности (опиравшейся преимущественно на женский труд) работницы получали в лучшем случае 72 % тарифного оклада мужчин, а девушки до 17 лет — 40 %.

Все эти различия в ГДР были ликвидированы, в результате чего реальная зарплата женщин возросла на 30–40 %. Рост производства в первые годы ГДР достигал фантастических темпов и вовлекал миллионы женщин в промышленность и госаппарат по ее обслуживанию. СЕПГ, естественно, стремилась политически организовать эту новую силу. В 1947 году был учрежден Демократический союз женщин Германии (ДСЖГ), который подошел к своему третьему съезду в 1950 году, имея 567 тысяч членов. С «тевтонской» настойчивостью (Сталин был все-таки прав) СЕПГ попыталась довести численность женской организации за год до миллиона человек. И ДСЖГ в начале 1951 года с гордостью рапортовал, что объединяет 16,8 % женского населения ГДР. Однако количество явно пошло в ущерб качеству. Забота о чисто женских интересах (поддержка материнства, организация яслей и детских садов, особые условия труда) стала уступать место «борьбе за мир» и за выполнение пятилетки. Как и в других организациях, членов ДСЖГ нервировали нудными политбеседами в нерабочее время, чем отрывали женщин от семьи.

В целом, несмотря на сеть общественных организаций, формально объединивших под контролем СЕПГ почти все население ГДР, реальное влияние партии на умонастроения народа в начале 1950-х годов было слабым и поверхностным. Даже немцев, которые традиционно любили быть членами всяких союзов и кружков, начало утомлять обилие «общественных мероприятий». К тому же, если до 1945 года членство в союзах и кружках давало ощутимые материальные выгоды (например, члены краеведческих обществ бесплатно ходили в музеи и ездили на экскурсии с «обедом»), то в ГДР люди не ощущали от многочисленных союзов реальных выгод, за которые теперь полностью отвечало государство. Поэтому, несмотря на бравурные доклады о росте рядов, все общественные организации, за исключением разве что «культурбунда», представляли из себя несколько тысяч оплачиваемых работников и миллионы «трупов в учетных карточках» (так в Германии называли «мертвые души» среди членского состава, которые ограничивали свою «активную» деятельность уплатой членских взносов).

Все партии и крупные общественные организации ГДР были объединены в Национальный фронт демократической Германии (НФДГ), манифест об образовании которого появился в день рождения ГДР 7 октября 1949 года. В определенном смысле это была дань СЕПГ требованию Сталина не ослаблять борьбы за объединение Германии. К фронту перешла организационная инфраструктура бывшего Немецкого народного конгресса. Национальный фронт задумывался как общегерманская организация и возможный прообраз будущего народного представительства, которое поведет переговоры с оккупационными властями об окончательном мирном урегулировании в отношении Германии. Так как правительство ФРГ с самого начала всячески препятствовало деятельности Фронта на своей территории, западногерманские делегаты добирались на конгрессы НФДГ тайком и их имена не разглашались. Органы фронта — секретариат и Национальный совет — с самого начала были под контролем СЕПГ, хотя формально Национальный совет возглавлял известный беспартийный ученый-химик профессор Э. Корренс.

Помимо общегерманской деятельности (марши, митинги, петиции, общегерманская инициатива по восстановлению Берлина) фронт через созданные в ГДР «домовые сообщества» и агитпункты дисциплинировал Демократический блок и проводил среди жителей страны национально ориентированную пропаганду.

НФДГ был своего рода надстройкой конгломерата партий и общественных организаций, «венцом» (но не ядром — это была, естественно, СЕПГ) сложившейся к 1952 году в ГДР политической конструкции. Национальный фронт был призван демонстрировать как в Москве, так и в Западной Германии некую «временность» ГДР, которая-де является только первым шагом, «черновым наброском» будущей единой Германии.

Описание политической системы ГДР начала 50-х годов было бы, конечно, неполным без оценки роли так называемого «репрессивного» аппарата (полиции, юстиции и МГБ) в начальной стадии становления молодой республики. Тем более, что историография ФРГ уделяет именно этому аспекту повышенное внимание, пытаясь обосновывать «бесчеловечный» и «террористический» характер «диктатуры СЕПГ». Как же обстояло дело в реальности? Немного утрируя, можно привести русскую поговорку, что черт был гораздо менее страшным, чем его малюют.

Сразу же после освобождения Германии в мае 1945 года под руководством СВАГ были созданы силы народной полиции, которые до 1949 года подчинялись земельным правительствам. 30 июня 1946 года СВАГ учредила Немецкое управление внутренних дел (предтеча МВД). В полицию набирали в основном зарекомендовавших себя в подпольной борьбе или в эмиграции антифашистов, большинство из которых, естественно, были коммунистами. К моменту образования ГДР члены СЕПГ составляли 80–90 % руководящего звена народной полиции.

После образования ГДР было создано министерство внутренних дел, состоявшее из трех главных управлений. На базе одного из них — Главного управления по защите народного хозяйства — 8 февраля 1950 года было образовано министерство государственной безопасности (МГБ). Туда же вошли так называемые подразделения «К 5» криминальной полиции, занимавшиеся ранее по поручению СВАГ поиском нацистских преступников.

С самого начала МГБ работало под плотным контролем советских компетентных органов в Германии (до 1952 года все они были сведены в Комитет по информации при Совете Министров СССР). Отбор в МГБ (в отличие от народной полиции) был строжайшим: так, из 6670 претендентов советские офицеры забраковали 5898 (то есть 88 %), главным образом, из-за наличия родственников в Западной Германии или «белых пятен» в биографии нацистского периода. Проблемы возникли и с кандидатурой министра.

Ульбрихт предпочитал видеть на этом посту Эриха Мильке, который еще в начале 30-х годов состоял в боевой организации КПГ и в 1931 году был замешан в убийстве двух полицейских в Берлине.

Но глава СКК В. Чуйков и его политический советник В. Семенов указывали на то, что после возвращения из Испании (где он принимал участие в гражданской войне на стороне республиканцев) Мильке «пропал» во Франции. Известно было лишь, что в 1944 году он был арестован и до конца войны прослужил в «организации Тодта» (невооруженные строительные формирования вермахта). В Берлин Мильке прибыл в июне 1945 года из американской зоны.

Учитывая все эти «биографические неясности», советское руководство остановилось на кандидатуре Вильгельма Цайсера. В отличие от «боевика», Мильке Цайсер был видным членом КПГ, в которой состоял с 1920 года. Во время революционного подъема в Германии После первой мировой войны он был одним из руководителей так называемой «Рурской Красной Армии» (то есть вооруженных рабочих отрядов). В 1924 году он окончил военно-политическую школу при Коминтерне в Москве и работал в Германии, Китае, Чехословакии. В 1932 году Цайсер вступил в ВКП (б). Военный талант немецкого коммуниста особенно ярко проявился во время гражданской войны в Испании, где «генерал Гомес» (псевдоним Цайсера) снискал себе легендарную славу как первый руководитель боевой подготовки Интернациональных бригад — основной ударной силы республиканской армии. Вернувшись в СССР, Цайсер принял в 1940 году советское гражданство, и во время войны вел антифашистскую пропаганду в лагерях для немецких военнопленных. После 1945 года он был министром внутренних дел Саксонии и главным инструктором (то есть фактически командующим) народной полицией. Цайсер характеризовался советскими чекистами в Германии как надежный и сдержанный человек. На III съезде СЕПГ в 1950 году он стал членом политбюро.

МГБ начала 50-х годов было крайне далеко от «штази» 80-х, ставшей одним из лучших аппаратов разведки и контрразведки в мире. Во-первых, вплоть до 1953 года вся борьба с иностранными разведками на территории ГДР велась советскими спецслужбами. Сотрудники МГБ привлекались только для вспомогательных целей. Во-вторых, аппарат МГБ был еще молод, плохо обучен, да и просто количественно слаб для выполнения классических функций госбезопасности. В 1950 году в структуре МГБ были только 2700 штатных сотрудников (после событий 1953 года их станет 13 тысяч). По-прежнему с трудом удавалось отбирать для МГБ проверенные кадры. В 1952 году по штату в министерстве должны были числиться 11 899 человек (в том числе 5780 оперативных работников), но к 20 февраля этого года реально в МГБ было только 43 % от штатного расписания.

Основными задачами МГБ была борьба с политическими противниками ГДР внутри страны и отслеживание негативных тенденций в блоковых партиях и общественных организациях. Запрещалось собирать конспиративную информацию о руководстве СЕПГ. Вплоть до событий 1953 года в центральном аппарате МГБ не было аналитического управления по обобщению настроений в обществе, что сразу же дало себя знать во время июньского кризиса того года.

МГБ работало в тесном контакте с судами и прокуратурой. Так как более 80 % прокуроров состояли в НСДАП, после 1945 года все они были уволены и на их места пришли, прежде всего, члены СЕПГ: в апреле 1950 года 50 % судей и 86 % прокуроров были партийцами. Прокуратура получила по «Закону о прокуратуре» в мае 1952 года дополнительные права. МГБ, в свою очередь, могло отбирать тех прокуроров, которые имели право расследовать заведенные министерством дела и надзирать за соблюдением законности в тюрьмах МГБ.

Конечно, под влиянием «школы Вышинского» и «опыта СССР» следствие и судопроизводство ГДР допускали грубые отклонения от общепринятых норм законности. На адвокатов оказывалось давление путем принудительного включения их в адвокатские коллегии, где поручение им тех или иных дел зависело от «примерного поведения». Однако в целом вплоть до 1952 года массовых репрессий в ГДР не было, а смертные приговоры были относительной редкостью. Основное внимание МГБ уделяло борьбе с экономической преступностью в госсекторе.

Некоторые исследователи, в том числе и в ФРГ, отмечают, что террор против инакомыслящих в ГДР был скорее «превентивным», то есть одной угрозы наказания хватало, чтобы держать «отщепенцев» в относительной покорности. Тем более, что те, кто был принципиально не согласен с условиями жизни в ГДР, вплоть до 1961 года могли относительно свободно покинуть страну. Заметим также, что и в ФРГ начала 50-х годов активно велась борьба с инакомыслящими (прежде всего, коммунистами и их сторонниками), по масштабам ничуть не уступавшая «мероприятиям», проводившимся в ГДР против «реакционеров» из ХДС и ЛДПГ.

Когда хотят подчеркнуть «кровавый» характер ГДР, обычно вспоминают о так называемых «Вальдхаймских процессах». Как уже упоминалось выше, после расформирования советских спецлагерей в Восточной Германии 3400 их обитателей были переданы властям ГДР. В 1950 году в городке Вальдхайм под руководством советских офицеров были проведены ускоренные судебные процессы, в результате которых большинство заключенных получили длительные сроки лишения свободы, а 31 человек был приговорен к смертной казни (4 ноября 1950 года приговор в отношении 24-х из них был приведен в исполнение). Конечно, Вальдхаймские процессы были очень далеки от нормального судопроизводства. Почти не привлекались адвокаты, обвиняемым давали очень мало времени на ознакомление с обвинительным заключением. Однако в оправдание судебной системы ГДР можно сказать, что в большинстве случаев приговоры диктовались судьям советскими офицерами и не подлежали обсуждению. К тому же наряду с невинными жертвами большинство заключенных действительно были виновны в преступлениях во времена «третьего рейха», в том числе и на оккупированной территории СССР. Наконец, основная масса «вальдхаймцев» позднее попала под амнистию. После 1990 года некоторые судьи и прокуроры, участвовавшие в Вальдхаймских процессах, сами были осуждены в ФРГ, несмотря на свой очень преклонный возраст.

После начала войны в Корее в июне 1950 года правительство ФРГ, форсируя ремилитаризацию страны, подняло шум о возможности повторения «корейского варианта» на германской земле. При этом в качестве страшной угрозы в Бонне рисовали так называемую казарменную народную полицию ГДР, основанную СВАГ 3 июля 1948 года. В нее входили в основном бывшие военнослужащие вермахта, некоторых из них отпустили из советского плена именно в обмен на согласие служить в полиции. Вооружение казарменной полиции было только стрелковым и немецкого производства. Советское оружие стало поступать на вооружение казарменной полиции только в 1952 году, когда ремилитаризация ФРГ и ее предстоящее вступление в западные военно-политические структуры стали свершившимся фактом. Несмотря на публичную шумиху в Западной Германии по поводу «восточногерманской армии», резидентура ЦРУ в Берлине сообщала, что казарменная полиция (в конце 1948 года в ней было 7500 человек) не только не в состоянии вторгнуться в ФРГ, но даже не может захватить Западный Берлин без советской поддержки.

Таким образом, если характеризовать политическую систему ГДР 1949–1952 годов как сталинистскую, то следует признать, что это был самый мягкий сталинизм, во многом потому, что тот, чьим именем и был назван такой политический режим, вплоть до своей смерти рассчитывал на объединение Германии и не позволял немецким коммунистам с их «тевтонскими» замашками насаждать в ГДР социализм.

Лучше всего этот тезис может подтвердить деятельность Советской контрольной комиссии в Германии. Хотя формально СКК должна была только следить за выполнением властями ГДР Потсдамских договоренностей, на самом деле вплоть до 1953 года это был высший орган власти в Восточной Германии. СКК дублировала структуру правительства ГДР и имела своих представителей во всех землях. Любые более или менее крупные решения руководства ГДР (кадровые назначения, годовые и пятилетние экономические планы, проекты резолюций съездов партий и общественных организаций) подлежали предварительному одобрению СКК.

Как же пользовались «советские проконсулы» своими гигантскими полномочиями? Читатель будет скорее удивлен, если узнает, что СКК в основном тормозила социалистический энтузиазм своих немецких подопечных и требовала от властей более внимательного отношения к нуждам населения. Например, советский представитель выговаривал бургомистру Лейпцига, что он плохо реагирует на поступившие в магистрат в 1951 году 30 тысяч жалоб горожан. Когда в конце 1951 года МВД земли Мекленбург составило план «оздоровления» кадров путем повышения процентного состава молодежи (ей в ГДР особенно доверяли, так как молодые люди не были запятнаны нацистским прошлым) и членов СЕПГ, советские представители подвергли эту затею резкой критике, заявив, что людей надо подбирать по деловым качествам, а не по формальным анкетным данным. Правительство ГДР подверглось критике СКК за то, что его аппарат вырос с девяти тысяч человек в 1950 году до 13 тысяч в 1951. Советские контролеры не успокоились, пока не получили обещания немедленно сократить чиновнический корпус на 10–15 %. В 1952 году под давлением СКК штаты министерств и ведомств были урезаны еще на 10 %.

В конце 1951 года «на ковер» в СКК были вызваны руководители МВД. Им было заявлено, что в 1951 году было допущено 5429 случаев незаконного ареста, что вызывает справедливое недовольство населения. В жесткой форме было предложено немедленно разобраться с каждым делом и привлечь сотрудников полиции, виновных в этих правонарушениях, к уголовной ответственности. Заметим, что все это говорилось в конфиденциальной беседе, так как представители СКК не стремились заработать дешевую популярность среди населения ГДР.

О деятельности СКК в экономической сфере будет подробнее рассказано ниже. Пока же ограничимся следующей констатацией: утверждение о насаждении СССР в Восточной Германии жесткой формы социализма абсолютно не соответствует действительности. Напротив, СКК служила своего рода высшей инстанцией по защите населения против произвола и самодурства немецких чиновников, хотя многие простые граждане ГДР под влиянием западной пропаганды думали как раз наоборот.

Кстати, такую роль СКК прекрасно сознавала и использовала евангелическая церковь остававшаяся до 1953 года единственным не подконтрольным СЕПГ сегментом восточногерманского общества. После 1945 года 80 % населения советской оккупационной зоны считались протестантами, хотя за годы национал-социализма набожность, особенно среди молодежи, заметно снизилась. Иерархи протестантской (или как она официально называлась Евангелической) церкви активнее, чем их католические собратья, поддержали Гитлера, и НСДАП всегда была сильнее среди избирателей именно протестантских районов. После войны церковь и тесно связанный с ней ХДС активно выступали против земельной реформы и конфискации предприятий активных нацистов. В церквях многие проповеди были нацелены на то, чтобы запугать крестьян, к которым перешли помещичьи земли, угрозами «Божьей кары» за «ограбление ближнего».

Конституция ГДР (ст.41) гарантировала свободу вероисповедания и право религиозных объединений «высказывать позицию по жизненным вопросам народа». Первая ссора нового государства с церковью произошла после исключения из программы школ Закона Божьего. Однако открыто здесь было особенно и не поспорить, так как отделение церкви от государства было нормальным явлением для Европы того времени. Евангелическая церковь публично и резко выступила против введения в школах и ВУЗах в 1950 году диалектического материализма. Синод Евангелическо-лютеранской церкви Германии земли Саксония заявил в 1951 году, что «закрепленная в конституции свобода совести практически отменяется, так как в школе учение исторического и диалектического материализма претендует на то, что является единственно верным… Мы знаем, что вера живет не в каждом. И мы никому ее не навязываем. Но мы требуем также, чтобы никому не навязывалось и безверие».

Власти ГДР относились к церкви осторожно, так как она поддерживала тесные связи с СКК. А Москва, в свою очередь, хотела использовать сильные позиции протестантской церкви (она оставалась практически единственным сохранившим свою целостность общегерманским институтом) для борьбы против ремилитаризации ФРГ и за создание нейтральной Германии. СЕПГ поэтому вела идеологическую борьбу против церкви в основном через ССНМ и до 1952 года воздерживалась от открытых репрессий против клерикальных кругов, хотя их враждебность ГДР была очевидна.

Итак, к 1952 году ГДР была сформировавшимся государством, которому, однако, не хватало самого главного — ясной перспективы. Не только население, но и сами власти не понимали, является ли их страна только предтечей единой Германии или же одной из частей лагеря социализма. Только 1952 год привнес в эту дилемму окончательную ясность.

3. Экономическое чудо на востоке Германии (1949–1952 годы)

В соответствии с Потсдамскими договоренностями союзников СВАГ уже летом 1945 года приступила к экономическому переустройству своей зоны. Вопреки достаточно распространенному теперь в историографии ФРГ мнению речь шла не о социалистических (или тем более коммунистических) преобразованиях, а о ликвидации крупных монополистических объединений и латифундий, являвшихся экономической основой гитлеровского режима. Точно такие же мероприятия должны были проводить и западные союзники в своих зонах.

Приказом СВАГ от 23 июля 1945 года были закрыты все банки, после чего были образованы сберегательные кассы и земельные банки, находившиеся в государственной собственности. Вплоть до июня 1948 года в советской оккупационной зоне продолжали ходить быстро обесценивавшиеся старые «рейсхмарки». Союзники планировали сначала провести единую денежную реформу на всей территории Германии, однако США, Англия и Франция объявили 18 июня 1948 года о сепаратной денежной реформе в своих зонах. Это вынудило СВАГ ввести и на своей территории новые деньги, что произошло 25 июля 1948 года. Раскол Германии стал реальностью.

Второй основной мерой новой власти стало проведение земельной реформы. Вопреки расхожему мнению за нее выступали отнюдь не только коммунисты. Председатель ХДС Эрнст Леммер с полным правом обвинил в 1945 году восточногерманских крупных помещиков в том, что они являлись самыми верными союзниками Гитлера. Именно из семей латифундистов («юнкеров») на протяжении нескольких столетий рекрутировалось высшее офицерство германской империи. Председатель СДПГ Гротеволь говорил в сентябре 1945 года: «Политическая сторона земельной реформы состоит в ликвидации губительного влияния юнкеров на судьбы Германии. На протяжении столетий крупные землевладельцы были столпами реакции. Из их рядов происходили многочисленные высшие офицеры, чиновники, министры и придворные. Они были врагами любого свободного развития в Германии». Центральный орган ЛДПГ газета «Дер Морген» («Завтра») 29 августа 1945 года требовала на первой полосе: «Земельную реформу — сейчас!»

Следует отметить, что крупное помещичье землевладение в Германии было распространено именно к востоку от Эльбы, на территории будущей ГДР. Шесть тысяч помещиков имели там в полтора раза больше земли, чем 300 тысяч мелких и средних крестьян. Положение летом 1945 года усугубилось еще и тем, что в советскую оккупационную зону хлынули миллионы немцев, которых насильственно выселили из Польши и Чехословакии. В условиях промышленной разрухи спасти этих людей от голодной смерти могло только выделение им хотя бы небольшого участка земли.

Согласно начавшейся в сентябре 1945 года в Восточной Германии земельной реформе безвозмездному отчуждению подлежали угодья свыше 100 га вместе со всеми постройками. К полученным таким образом 2,5 млн. гектар прибавилось еще 600 тысяч конфискованных у нацистских преступников и их пособников. Из этого фонда 2,1 млн. га было раздано в частную собственность 119 тысячам сельскохозяйственных рабочих и безземельных крестьян, 91 тысячам переселенцев (с членами семей более 200 тысяч) и 138 тысячам малоземельных крестьян. Небольшие участки (не более 0,5 га на семью) для «прокорма» получили многие рабочие и служащие, что было особенно ценно в то голодное время.

Землю давали крестьянам за плату, но она была крайне низкой — из расчета стоимости годового урожая ржи с гектара за каждый га по заготовительным ценам осени 1945 года. Первый взнос (10 % стоимости) должен был быть внесен в 1945 году, а остальные взносы распределялись на 10 лет для малоземельных крестьян и на 20 — для безземельных (то есть, например, беженцев из Польши и Чехословакии).

Новым крестьянским хозяйствам оказывалась помощь деньгами, удобрениями и сельхозинвентарем. Были созданы и комитеты крестьянской взаимопомощи. Надо сказать, что СДПГ и многие коммунисты выступали за национализацию крупных имений, так как дробить их на мелкие участки представлялось экономически нецелесообразным. Однако СВАГ старалась избежать любых экономических мер, которые можно было бы назвать социалистическими и которые, соответственно, могли бы быть использованы западными державами для оправдания раскола Германии.

Крупные помещики в своей массе сбежали из Восточной Германии еще до прихода советских войск. На Западе они создали несколько организаций, которые угрозами (в том числе путем «предупреждающих» писем) пытались заставить крестьян отказаться от получения земли. Подкупленные бывшими землевладельцами люди травили скот и жгли сельхозпостройки. В 1947 году Союзный контрольный совет (высший орган власти в Германии, состоявший из главнокомандующих оккупационными войсками СССР, США, Великобритании и Франции) одобрил земельную реформу в советской зоне и постановил провести такую же по всей Германии (решения в контрольном совете принимались на основе консенсуса). Однако впоследствии западные союзники «забыли» про это обязательство, как и про многие другие экономические реформы, согласованные в Потсдаме летом 1945 года.

Об успешности аграрных преобразований в советской зоне свидетельствует хотя бы тот факт, что они были подтверждены правительством ФРГ после объединения Германии в 1990 году. Когда бывшие помещики и их потомки попытались поставить вопрос о возврате своей собственности, они натолкнулись на единый фронт из всех ведущих политических партий Германии.

Земельная реформа осени 1945 года вызвала, тем не менее, первый серьезный кризис в Демократическом блоке. ХДС потребовал выплаты бывшим помещикам компенсации (его поддержала церковь), однако остальные партии при содействии СВАГ отстояли безвозмездный характер конфискаций (тем более, что денег на компенсации в разоренной Германии все равно не было).

Помимо земли в ходе аграрной реформы крестьянам было передано почти 5 млн. кв. м жилой площади, 320,6 тысяч конюшен и скотных дворов, свинарников на 202 тысяч голов, и также 124,2 тысячи голов крупного рогатого скота, 52 тысяч свиней, 196 тысяч овец и коз. Получили новые земледельцы и много сельхозинвентаря: 6 тысяч тракторов, 14,3 тысяч жаток, 52,7 тысяч плугов, 69 тысяч культиваторов и борон: Для более рачительного использования особенно сложных сельхозмашин были созданы машинопрокатные пункты (позднее станции). На первых порах очень не хватало тракторов (до войны они в Восточной Германии практически не производились) и запчастей к ним, производство которых было налажено в конце 40-х годов с советской помощью.

СВАГ внимательно следила за осуществлением аграрной реформы, особенно в том, что касалось обустройства переселенцев из Польши и Чехословакии. Потеряв все свое имущество, эти люди были настроены, как правило, антисоветски, и оккупационные власти делали все возможное, чтобы психологически перетянуть их на свою сторону. Так, согласно приказу СВАГ № 209 «О мероприятиях по хозяйственному устройству новых крестьянских хозяйств» (сентябрь 1947 г.) предусматривалось строительство 100 тысяч жилых и хозяйственных зданий (к 20 декабря 1948 года было построено 36 тысяч жилых домов).

В конце 1948 года на фоне углублявшегося раскола Германии аграрные преобразования на востоке страны стали носить ярко выраженный социальный характер. Так, после проведенной в 1948 году налоговой реформы возросло налогообложение крупных хозяйств (имущество которых оценивалось в 25 тысяч марок), а налоги на мелкие хозяйства были снижены в общей стоимости на 30 %.

В советской оккупационной зоне была сохранена система обязательной сдачи крестьянами государству части сельхозпродукции по фиксированным ценам. Начиная с 1946 года, объем сдачи рассчитывался с 1 га посевного плана (ранее с 1 га уборочной площади). Это вызывало, конечно, недовольство крестьян, так как уменьшало их экономическую заинтересованность. Следует отметить, что заготовками были охвачены только основные продовольственные культуры и продукция животноводства. Технические культуры крестьяне продавали государству по договорным ценам.

Обязательные поставки также были не коммунистической, а скорее вынужденной мерой. До войны Германия импортировала более половины потребляемого продовольствия. С 1945 года импорт прекратился (Западная Германия получала американскую помощь, начиная уже с 1946/47 годов), а количество населения, особенно в Восточной Германии, резко возросло. Поэтому до 1949 года система обязательных заготовок (здесь выделяется животноводство), происходила по нормам, основанным на учете поголовья скота. С января 1949 года система заготовок стала гораздо лучше учитывать интересы сельхозпроизводителей (поставки с каждой головы скота были отменены).

В 1950 году ГДР смогла собрать урожай основных культур, равный довоенному. При этом урожайность в так называемых «народных имениях» (государственные сельхозпредприятия, образованные на части изъятых у помещиков земель) была выше, чем в частном секторе, за счет более эффективного использования техники. В машинопрокатных станциях (МПС) к 1950 году было уже 12 тысяч тракторов. Причем помимо собственного производства (возросшего в 1949–1950 годах в шесть раз) ГДР могла опереться на предоставленную СССР еще в апреле 1949 года помощь (1000 тракторов, 500 культиваторов, 100 дисковых борон и 10 тысяч тонн проката для изготовления запчастей).

На фоне явных успехов беспокоило серьезное отставание по сбору основной продовольственной культуры — пшеницы. Если в 1934–1938 годах в среднем за год производилось 1,5 млн. тонн, то в 1950 году собрали 1,2. Хотя этот показатель более чем в два раза превышал уровень 1947 года (504 тысяч тонн), он не мог удовлетворить основные потребности сильно выросшего населения Восточной Германии.

В животноводстве дело обстояло лучше. Поголовье свиней выросло в 1948–1950 годах с 2,6 до 5,7 млн. голов, коров — с 1,2 до 1,6 млн.

На начальном этапе выполнения первой пятилетки (1951–1955 гг.) основной упор в сельском хозяйстве делался на повышение его интенсивности. Проводилась большая селекционная работа, а в 1951 году по советскому образцу была основана Академия сельскохозяйственных наук. Опять же из СССР было позаимствовано мичуринское движение (к весне 1952 года в него входили 60 тысяч крестьян), хотя здесь не обошлось без присущей СЕПГ кампанейщины.

В 1945–1952 годах в сельское хозяйство ГДР было инвестировано 3 млрд. марок. Это было отнюдь не очень большой цифрой: согласно первому пятилетнему плану только в капитальное строительство в промышленности планировалось вложить 15 млрд. марок. Социально-экономическое лицо деревни к 1952 году было следующим. 12 % продукции давал госсектор («народные имения»). В заготовках ключевых продуктов питания — мяса и зерна — государство соответственно на 64 % и 56,9 % опиралось на мелкие и средние хозяйства (размером до 20 га). «Кулаки» (или по терминологии ГДР «крупные крестьяне»), имевшие 50 и более гектар земли, вносили в «закрома родины» всего 4,3 % мясопродуктов.

С 1 января 1952 года государство установило дифференцированные тарифы за пользование услугами МПС. Например, хозяйства до 15 га платили теперь за гектар пахоты 17,5 марок вместо прежних 39. С другой стороны, те, у кого имелось более 20 га, стали выкладывать за эту работу 65 марок. То есть СЕПГ начала потихоньку прижимать «кулаков», действуя пока в основном экономическими методами. Но с конца 1952 — начала 1953 года «крупные крестьяне» все больше подвергались и административному нажиму.

СКК начала отмечать рост недовольства на селе. Например, во время крестьянского собрания в общинах Дитрихсхютте и Биркенхайде (Тюрингия) в январе 1952 года озлобление людей достигло такой степени, что выступившая в защиту политики СЕПГ сельская библиотекарша была затравлена собаками. Чем же были недовольны крестьяне? По их мнению, которое полностью разделяла СКК, были установлены завышенные нормы обязательных поставок как раз для самых мелких (и так почти нежизнеспособных) хозяйств размером 2–5 га. Видимо, таким путем власти пытались убедить мелких собственников в преимуществах сложения своих сил в рамках сельхозкооперативов. Вместо этого мелкие крестьяне (а ведь в них видели опору народной власти на селе) стали бросать земли и бежали в ФРГ. Если в 1951 году в Тюрингии было покинуто 51 хозяйство, то только за два месяца 1952 года — 32 хозяйства. 850 крестьян (10 % общего количества) получили предупреждение, а 80 были оштрафованы за невыполнение поставок. СКК решительно возражала против таких методов. Но справедливости ради следует отметить, что власти ГДР объективно находились в начале 1950-х годов на селе в экономическом тупике. Мелкие крестьянские хозяйства производили мало товарной продукции и плохо использовали технику и удобрения. Они, составляя основу аграрного производства, просто подошли к объективным границам своей производительности и не могли обеспечивать запросы быстро растущей промышленности и нужды населения. Выход виделся в кооперировании на селе, но пропаганда (которую к тому же вели «по-тевтонски») на сей счет положительных результатов не давала. Интересно, что по данным СКК власти ГДР более либерально относились к недопоставкам со стороны крупных хозяйств, что вызывало у советских друзей изумление. На самом деле СЕПГ понимала, что именно крупные хозяйства являются наиболее эффективными, в том числе и как основа будущих сельхозкооперативов. Германские коммунисты прямо говорили в доверительных беседах, что политика СВАГ в 1945 году (поощрение мелкой собственности на селе) была ошибочной экономически. Если не провести укрупнение сельских угодий, то снабжение населения продовольствием может ухудшиться.

Тем не менее, в своих отчетах в Москву СКК прямо обвиняла СЕПГ в «потворстве кулачеству».

Как же обстояло дело в сельском хозяйстве ГДР на начало 1952 года? Сельскохозяйственная площадь (5 млн. га) практически достигла довоенного уровня (99 % от уровня 1938 года). Однако по внесению удобрений еще наблюдалось некоторое отставание (193,2 тысяч тонн в 1951/52 гг. против 204 тысяч в 1937/38 гг.), что как раз и было следствием «разукрупнения» сельского хозяйства. Поголовье свиней (свинина традиционно являлась основным видом мяса в повседневном рационе немцев) выросло всего за год (с 1951 по 1952 год) с 5,3 до 7,5 млн. голов. Медленнее, но все же увеличивалось поголовье крупного рогатого скота (с 3,7 до 3,9 млн. голов за тот же период). Крестьянам помогали в 1952 году 16,4 тысячи тракторов (12,3 тысячи годом раньше), объединенные в 585 МПС (в 1951 году — 533). Таким образом, сельское хозяйство ГДР в первые годы существования достигло впечатляющих успехов, особенно если учесть не имевшие в истории аналогов послевоенные трудности 1945/46 годов.

СКК критиковала власти ГДР за повышение в ноябре 1951 года норм обязательной сдачи государству продукции животноводства, что привело к утаиванию крестьянами излишков. В результате вместо запланированных на 1 июля 1952 года 288 тысяч тонн мяса государству было сдано только 242 тысячи, яиц вместо 488 млн. штук заготовили 471 млн. В то же время план по молоку был перевыполнен на 21, 4 %.

Итак, находясь под давлением СКК, власти ГДР могли нарастить сельхозпроизводство только двумя путями. Либо «нажать на кулачество» (что рекомендовала СКК), либо провести ускоренное кооперирование мелких крестьянских хозяйств в целях повышения их производительности. Без радикальных мер на селе увеличить производство основных продуктов питания в 1952 году уже не представлялось возможным. К несчастью, получилось так, что на практике были опробованы сразу же оба метода второй аграрной реформы. К чему это привело, мы увидим ниже.

Как бы ни были важны преобразования в аграрном секторе, судьба экономики ГДР решалась в промышленности. В 1936 году на территории будущей советской оккупационной зоны (25 % населения и 30 % площади Германии) производилось 32 % промышленной продукции. Основным сектором индустрии было машиностроение, однако сырье для него (чугун, сталь и цветные металлы) завозились либо из Рура и Силезии, либо из-за границы. Собственного сырья, кроме низкокачественного бурого угля, в Восточной Германии не было. До войны на территории будущей ГДР было всего четыре домны (в Западной Германии — 121) и производилось 1,6 % чугуна, 7,7 % стали и 2 % каменного угля.

Так как именно на востоке Германии шли в 1945 году ожесточенные бои (на Западном фронте гитлеровцы прекратили организованное сопротивление в конце марта 1945 года), промышленность как раз на территории будущей ГДР была сильно разрушена. Пострадало 45 % промышленных фондов, в том числе 30 % мощностей электроэнергетики и 70 % машиностроения. Практически не функционировал железнодорожный транспорт.

Еще более усугубила экономические проблемы Восточной Германии активно проводившаяся советскими властями во исполнение решений Потсдамской конференции политика демонтажа промышленного оборудования в счет погашения ущерба, нанесенного СССР в годы Великой Отечественной войны. Но уже начиная с конца 1946 года СВАГ свернула демонтаж, и репарационные поставки осуществлялись только за счет промышленной продукции восточногерманских предприятий (на этой линии с самого начала настаивала и СЕПГ, так как демонтаж вызывал большое недовольство рабочих).

В соответствии с решениями Потсдамской конференции о наказании нацистских преступников и их пособников СВАГ издала 30 октября 1945 года приказ о конфискации принадлежавших этим категориям лиц предприятий. Вплоть до окончательного решения их судьбы они были переданы в управление немецким органам власти земельного уровня (центральных властей в советской зоне еще не существовало). 30 июня 1946 года по инициативе СЕПГ был проведен референдум в Саксонии (там находилось 4800 из 7000 конфискованных предприятий), в ходе которого 77,6 % избирателей (2,7 млн. человек) высказались за национализацию секвестрованных предприятий. Опираясь на результаты саксонского референдума, законы о национализации были приняты и в остальных четырех землях советской оккупационной зоны. К весне 1948 года, когда СВАГ официально завершила изъятие собственности нацистских преступников, было конфисковано в общей сложности 9281 предприятие. Среди них находились 38 угольных шахт и металлургических предприятий концерна Флика, 59 предприятий гигантов германской электротехники «Сименс» и АЭГ, 9 предприятий концерна «Маннесманн» и т. д.

Таким образом, в Восточной Германии возник мощный госсектор, объединявший 8 % крупнейших предприятий, которые давали 60 % промышленной продукции. Для управления госсектором была образована в июне 1947 года Немецкая экономическая комиссия (НЭК) (своего рода прообраз центрального правительства), которая разработала первый план развития народного хозяйства на второе полугодие 1948 года. Успешное выполнение этого плана подвигло НЭК на принятие двухлетнего плана развития экономики на 1949/50 годы. Планировалось выйти на 81 % от уровня промышленного производства 1936 года (и тем самым увеличить его на 35 % по сравнению с 1947 годом).

Но уже первый год выполнения плана показал, что контрольные цифры были занижены. Вместо 16 % роста производства к концу 1949 года оно выросло по сравнению с 1948 годом на 21 %. Поэтому правительство ГДР рассчитывало в 1950 году уже превзойти довоенный уровень на 3 %. Но и эти цифры оказались излишне пессимистическими: к концу 1950 года показатели 1936 года оказались превзойденными на 12 %, причем прирост промышленного производства в 1950 году по сравнению с 1949 годом составил 26 %. Это было настоящим экономическим чудом, особенно если вспомнить, что после Первой мировой войны, в ходе которой территория Германия вообще не пострадала от военных действий, стране понадобилось девять лет, чтобы достичь уровня производства 1913 года.

Однако СКК справедливо отмечала, что в госсекторе производительность труда увеличилась за 1949/50 годы на 13,5 %, в то время как прибыль «народных предприятий» (так назывались государственные предприятия в ГДР) выросла в три раза. «Народные предприятия» плохо платили налоги (хотя и гораздо лучше, чем частники) и не включали в себестоимость продукции резко возросшие социальные расходы. Но пока все эти моменты можно было отнести к регулируемым «болезням роста».

В 1950 году III съезд СЕПГ принял решение о проведении в ГДР первой пятилетки (1951–1955 гг.). Согласно этому плану, в 1955 году планировалось более чем удвоить промышленное производство в ГДР по сравнению с 1936 годом. Особое внимание уделялось развитию тяжелой промышленности. Так, производство чугуна должно было вырасти за годы пятилетки в шесть раз, стали — в три раза, железной руды — в девять раз. Причем вопреки распространенному среди западных историков мнению речь шла отнюдь не о сталинской гигантомании руководителей ГДР и их особой любви к тяжелой промышленности.

Все дело было в уже явно принимавшем необратимые черты расколе Германии. Западные державы проводили политику экономического бойкота ГДР, а ФРГ и ведущие капиталистические страны вообще не признали нового государства, что негативно сказывалось на торговых связях. Если до войны товарооборот между восточной и западной частями Германии составлял 4 млрд. марок, то в 1951 году внутригерманская торговля давала только 9,6 % товарооборота ГДР, а в следующем году эта доля снизилась до 2 %. Для ГДР встал жизненно важный вопрос: где брать сталь и чугун для своего машиностроения? Уголь и железную руду могли дать СССР и Польша, но металлургические мощности этих стран пока не могли после страшных военных разрушений удовлетворить потребности экономики ГДР.

Таким образом, именно из-за фактического экономического бойкота со стороны Запада ГДР пришлось развивать собственную металлургию. 1 января 1951 года в Фюрстенберге был заложен фундамент первой доменной печи металлургического комбината «Ост» («Восток»), ориентированного на поставки сырья из стран народной демократии. В сентябре того же года печь дала первую продукцию. Ученые ГДР разработали технологию получения кокса из бурого угля, что позволило на первых порах не дать экономике страны зачахнуть. Насколько своевременными (хотя и вынужденными) были все эти меры, власти ГДР убедились уже летом 1951 года, когда Верховные комиссары западных стран в ФРГ запретили поставки в Восточную Германию проката (хотя это предусматривалось заключенным ранее торговым соглашением). Экономика ГДР столкнулась с серьезными проблемами, но, тем не менее, рост промышленного производства в 1951 году составил 23 %.

При этом неуклонно повышалась доля госсектора: частник давал в начале 1952 года только 19,7 % производства, а на предприятиях частного сектора были заняты 3,4 млн. человек. Конечно, госсектор выигрывал потому, что именно туда направились масштабные государственные инвестиции. К тому же «народные предприятия» в приоритетном порядке получали дефицитное импортное сырье. В 1951 году возрос и административный нажим на частника, хотя он и не носил массового характера. С частных предприятий стали активнее взыскивать налоговые недоимки, их настойчивее преследовали за нелегальные сделки и спекуляцию (многие частники были вынуждены покупать недостающие им для производства материалы в обход существующего законодательства).

В первом полугодии 1952 года тяжелая промышленность, химия электроэнергетика продолжали развиваться высокими темпами. Однако настораживал более медленный рост, а по отдельным позициям и стагнация легкой и пищевой промышленности. Это было результатом сознательной инвестиционной политики. Так, если согласно пятилетнему плану на тяжелую промышленность и металлообработку выделялось 36,3 % всех капиталовложений, то на легкую промышленность — 2,8 %, а на производство продовольствия — 4,8 %. СКК с тревогой отмечала, что не выполнен полугодовой план по заготовкам мяса (152 тысяч тонн вместо запланированных 187 тысяч). Что касается отставания обувной и текстильной отраслей, то здесь вина ложилась не на власти ГДР, а на срыв поставок сырья по импорту, в том числе из СССР. Причиной здесь была плохая, излишне забюрократизированная работа государственных внешнеторговых объединений молодых стран народной демократии. Этот же дамоклов меч постоянно висел и над многими объектами тяжелой промышленности ГДР, которые не всегда получали вовремя сырье и иные материалы. Несмотря на эти узкие места, машиностроение выросло за первое полугодие 1952 года на 23 %, металлообработка — на 26,3 %. Взяла хороший старт и пищевая промышленность — 24, 7 %.

Такие темпы роста кажутся тем более удивительными, если учесть сложное, практически не имевшее аналогов в мировой истории финансовое положение ГДР. До 30 % всех государственных расходов молодой республики шло в начале 50-х годов на репарации СССР и Польши, а также на содержание советских оккупационных войск. В том, что касается репараций, ГДР приходилось практически отдуваться за всю Германию. Дело в том, что согласно договоренности держав-победительниц СССР должен был получать значительную долю репараций за счет западных зон, выделяя при этом из своей восточногерманской квоты репарации в пользу Польши. Однако уже в 1946 году под давлением США западные державы прекратили все репарационные платежи из своих зон Советскому Союзу. Из-за этого репарационная нагрузка на каждого жителя ГДР в три раза превышала подушевой уровень ФРГ. Всего ГДР должна была уплатить 10 млрд. долларов (около 100 млрд. в современных ценах) и уже к 1950 году выплатила 3658 млн. долларов. По просьбе Гротеволя Сталин 15 мая 1950 года согласился сократить оставшуюся сумму репараций вдвое (до 3171 млн. долларов) с рассрочкой платежа на 15 лет. Всего за 1945–1952 годы ГДР выплатила в виде репараций 4080,8 млн. долларов.

Расходы на содержание оккупационных советских войск составили в 1945–1952 годах почти 32 млрд. марок ГДР (для сравнения заметим, что весь объем инвестиций по первому пятилетнему плану составлял 28,6 млрд. марок, в том числе 4,6 млрд. на социальные и культурные цели). На 1953 год планировалось выделить на содержание советских войск 1,95 млрд. марок. Конечно, и сам Советский Союз все в возрастающей степени нес расходы за свои войска (25 млрд. рублей в 1945–1952 годах, при плане 1,8 млрд. на 1953-й год). Однако для ГДР было крайне тяжело совмещать пусть и сокращающееся внешнее бремя с расходами по подъему своей экономики. Следует добавить, что по соглашению между СССР и ГДР от 3 июня 1952 года Восточная Германия обязалась возместить Советскому Союзу стоимость передаваемых ей 66 советских акционерных обществ (1550,4 млн. марок, в том числе 389 млн. в 1953 году).

Неудивительно, что уже в первой половине 1952 года финансовое положение ГДР было напряжено до крайности. При запланированных доходах бюджета за первое полугодие в 32 млрд. марок удалось собрать только 15. Причем от сельского хозяйства смогли добиться только 21,3 % запланированных сборов. В какой-то степени причиной бюджетных сложностей была либеральная налоговая политика, точнее, следует сказать, что власти ГДР, понимая напряженное финансовое положение предприятий, представляли им в массовом порядке отсрочки от налоговых платежей. Причем, если народные предприятия были должны бюджету 238 млн. марок, то частные фирмы — 762 миллиона. Объективности ради необходимо подчеркнуть, что народные предприятия тратили из своей прибыли огромные средства на социальные нужды (детские сады, столовые, заводские лечебницы), что, естественно, снижало налогооблагаемую базу. Хотя на все эти позиции в 1951 году народные предприятия истратили 468 млн. марок (а оккупационные расходы составили в том же году 1950 млн. марок, или 7,7 % доходов госбюджета).

СКК, руководствуясь своего рода «технократическим» подходом, требовала от властей ГДР принудительно взыскивать налоговые недоимки с народных предприятий и прекращения отсрочек по налоговым платежам. В определенной мере это было справедливо, так как по-настоящему поставленной экономии средств в народном секторе не было. Однако в конкретных условиях начала 50-х годов, когда экономика развивалась невиданными в истории Германии темпами, требования СКК могли привести только к увеличению социальной цены реформ. Характерно, что если бюджет ГДР при всем напряжении был бездефицитным, то западногерманское экономическое чудо финансировалось с помощью американских кредитов (так называемый «план Маршалла», который вовсе не был никакой «помощью») и путем увеличения внутреннего государственного долга.

Финансовое положение ГДР усугублялось настоящей «психологической» и экономической войной, которую вел против нее Запад. Так, в феврале 1952 года через Западный Берлин были распространены слухи о предстоявшей якобы в ГДР денежной реформе, что привело к изъятию населением своих банковских вкладов и усиленной закупке продовольствия. В марте 1952 года США блокировали все счета Немецкого эмиссионного банка (госбанк ГДР), так как он осуществлял расчеты с КНР, которую американцы не признавали, как, впрочем, и саму ГДР.

Неудивительно, что золотой запас ГДР составлял на 1 июля 1952 года всего 207,6 кг желтого металла.

Внешняя торговля ГДР в силу настоящего бойкота со стороны Запада естественным образом развивалась только с СССР и странами народной демократии. Например, товарооборот с Польшей вырос в 1947–1950 годы в 21 раз, с Венгрией — в 18,5 раз, с Чехословакией — в 4 раза. В сентябре 1950 года ГДР была принята в СЭВ. Удельный вес «лагеря мира и социализма» во внешней торговле ГДР составлял в 1951 году 80,5 % (при этом доля Советского Союза в 1950 году была 47,3 %, а в 1951 году — 49,5 %). За первое полугодие 1952 года внешнеторговый оборот ГДР вырос по сравнению с аналогичным периодом 1951 года на 24 % и достиг почти 2,7 млрд. марок (в том числе экспорт — 1321 млн. рублей, импорт — 1365 млн. рублей). СССР поставлял в ГДР черные и цветные металлы, железную руду, кокс, хлопок, зерно, жиры, покрывая значительную долю или по некоторым позициям все потребности ГДР в этих видах сырья. Товарооборот между двумя странами составил в 1951 году 2,5 млрд. рублей (рост на 179,6 % по сравнению с 1950 годом). Из ГДР в Советский Союз шли машины и оборудование, точная механика и оптика, изделия химической промышленности. Можно сказать, что Москва в полной мере сохранила и помогла развить довоенную специализацию народного хозяйства Восточной Германии. Причем часть поставок шла из СССР в кредит, а поставки из ГДР в 1951 году немного отставали от запланированных графиков. И Москва, и Берлин с каждым годом все больше расширяли палитру взаимной торговли. Если СССР впервые поставил в 1951 году немецким партнерам железную руду (143,3 тысячи тонн), то из ГДР в том же году были направлены в Советский Союз первые телевизоры и шагающие экскаваторы.

Но как бы ни впечатляли общие цифры экономического роста, основной задачей для руководства ГДР было наращивание жизненного уровня собственного населения, которое практически ежедневно могло сравнить с его условиями жизни западных немцев (прежде всего, в Западном Берлине).

Вплоть до 1 января 1951 года население ГДР получало определенный набор основных продуктов питания по карточкам. Наряду с этим существовала система государственной коммерческой торговли (уже упоминавшаяся выше «ХО») и частная торговля. Первая послевоенная зима, выдавшаяся в Германии небывало холодной (ее называли «зимой столетия») унесла жизни многих немцев на Западе и Востоке страны. Многие люди могли рассчитывать не более чем на 900 калорий в день (для более или менее сытной жизни было необходимо как минимум 2000 калорий). В парках немецких городов на дрова были вырублены деревья и их место заняли импровизированные огороды. Основной одеждой как для мужчин, так и для женщин были всевозможные «наряды», перешитые из армейской формы, а также военные сапоги (впрочем, и в СССР как стране-победительнице было ничем не лучше и многие граждане Советского Союза не пережили страшной засухи 1946 года).

Начиная с 1948 года, нормы выдачи продуктов по карточкам в советской оккупационной зоне были существенно увеличены. С 1948 года по июль 1949 года снабжение населения мясом и сахаром выросло на 50 %, крупой — на 100 %, жирами — на 60 %, хлебом — на 20 %. С 1 января 1951 года карточки остались только на мясо, сахар и жиры.

В 1952 году 61 % розничной торговли давали государственные предприятия. Цены в них были очень высокими, несмотря на неоднократное их снижение, начиная с 1948 года. В 1950 году цены на важнейшие продукты составляли 10–20 % уровня 1948 года (при этом в 1960 году цены были ниже уровня 1950 года более чем в два раза). Если рабочий получал в начале 1950-х годов около 300 марок в месяц, то килограмм маргарина в госторговле стоил 12 марок. Несмотря на быстрый рост продажи основных продуктов населению (например, мяса в 1952 году было продано на 41 % больше, чем в 1951 году, сахара — на 27,3 %, яиц — на 48,2 %), нормы потребления продовольствия были еще очень низкими. Так, средний житель ГДР мог рассчитывать в 1952 году на 23 кг мяса, 6 кг рыбы, 9 кг сахара и 32 яйца. Госрезервы ГДР имели запасы мяса на 20 дней и сахара — на 4 месяца. В 1952 году было проведено очередное снижение цен: маргарин отныне стоил 8 марок за 1 кг, яйцо 0,45 марки, вместо прежних 0,6. Следует отметить, что в отличие от советского населения, немцы уже десятилетиями привыкли к относительно высокому жизненному уровню, поэтому даже временное его снижение воспринималось очень болезненно. Приходилось учитывать и специфику традиций потребления. Немец мог обходиться и вовсе без рыбы (ее в Германии всегда ели мало), но лишиться маргарина и мармелада (или искусственного меда) на завтрак было для него серьезным испытанием.

Еще больше удручало плохое положение со снабжением населения промышленными товарами народного потребления. Например, в 1952 году на каждого жителя ГДР проходилось всего 0,24 пары кожаной обуви (в 1951 году — 0,15 пары). Не хватало тканей, постельного белья, чулок и носков, хотя их производство увеличивалось.

В отличие от ФРГ государство в ГДР тратило большие ресурсы на активную социальную политику. В стране не было безработицы, а количество занятых на производстве выросло с 5,8 млн. человек (декабрь 1945 года) до 7,8 млн. (1955 год). При этом зарплата неуклонно росла, а уровень налогообложения трудящихся снижался. Особое внимание уделялось интеллигенции, зарплата которой в отдельных случаях доходила до 4000 марок в месяц. Тяжелее было пенсионерам: минимальная пенсия составляла 90 марок и практически соответствовала уровню бедности. Государство постепенно взяло на себя поддержание системы социального страхования (взносы в кассы соцстраха вносили равными долями — по 10 % работники и предприниматели), увеличив расходы на эти цели более чем в два раза в 1946–1950 годах. Пенсии, несмотря на их незначительную величину, тем не менее были в 1950 году в два раза выше, чем в 1938 году. В 1949 году на курортах за счет профсоюзов (а фактически за счет государственных предприятий) отдохнули 181 тысяча человек, (в 1946 году — 18 тысяч). Число домов отдыха только за один год (с 1949 по 1950) выросло на 42 %. Если в 1947 году было 680 заводских поликлиник и медпунктов, то в 1950 году — 2730. При этом медицинская помощь стала бесплатной. В начале 50-х годов практически исчез туберкулез, во многом порожденный послевоенным недоеданием. 1950 год был самым «урожайным» в ГДР в смысле рождаемости (303 866 детей), а это основной показатель уверенности людей в завтрашнем дне.

В 1950 году на территории ГДР было 3,254 млн. беженцев и переселенцев из Польши и Чехословакии. Причем проблемы усугублялись тем обстоятельством, что наиболее молодые и здоровые из них (часто предварительно получив в ГДР бесплатное образование) уезжали на Запад, а оставшиеся старики, инвалиды и матери-одиночки были дополнительным и весьма серьезным бременем для экономики ГДР. 8 сентября 1950 года был принят «Закон о дальнейшем улучшении положения бывших переселенцев», согласно которому они получали льготные кредиты до 5000 марок. К тому же предусматривалось ускоренное строительство жилья для этой категории лиц. В ходе земельной реформы землю получили в общей сложности 352 тысячи переселенцев, еще 140 тысяч были заняты в государственном управлении.

Жилищная проблема не стояла в ГДР так остро, как в ФРГ, потому что в Западной Германии англо-американская авиация уничтожила жилые кварталы практически всех крупных городов. В 1950 году на территории ГДР было 4,65 млн. квартир на 17,2 млн. человек населения, что позволяло, в принципе, нормально разместить всех желающих.

Следует подчеркнуть, что активная социальная политика ГДР вопреки расхожему ныне мнению высоко оценивалась основными группами населения страны. Вплоть до середины 1952 года преобладала уверенность, что самые трудные годы позади и начинается обещанное СЕПГ светлое будущее (Ульбрихт заявил еще в 1949 году: «Теперь пришла пора успехов»).

В заключение следует отметить, что ФРГ и особенно Западный Берлин служили в начале 1950-х годов своеобразным «насосом», выкачивавшим из ГДР не только квалифицированную рабочую силу и перспективных ученых (существовали специальные программы на сей счет и фонды для их реализации), но и продукты, и ширпотреб. Например, ржаной хлеб стоил в Западном Берлине в 1952 году в 4,8 раза дороже, чем в ГДР, пшеничный хлеб — в 2,8 раза, мясо — в 1,6 раза, яйца — в 2,2 раза, хлопчатобумажные ткани — в 2,3 раза. И это при том, что за одну «западную» марку можно было получить 4–5 «восточных». Не следует забывать и о специфических методах «борьбы с коммунизмом» со стороны «свободного мира». Дело доходило до того, что американские самолеты сбрасывали над территорий ГДР колорадских жуков. Организованный характер принял вывоз в Западный Берлин цветных металлов (до конца марта 1950 года удалось конфисковать 5,5 млн. килограммов).

И все же основной проблемой середины 1952 года в экономике ГДР была большая доля государственных расходов в ВВП. Выдержать такой темп несколько лет было невозможно. Надо было или сокращать промышленный рост или снижать социальные расходы. От того, какой путь выберет молодое государство, и зависело его самое ближайшее будущее. Как говорилось в государственном гимне ГДР, «восставшая из руин» страна была «обращена в будущее».

 

Глава II

«Теперь мы снова из себя что-то представляем!»

ФРГ в 1949–1952 годы

1. «Зачата в Ватикане, рождена в Вашингтоне». Внутриполитическое развитие ФРГ

На первых выборах в бундестаг (парламент) ФРГ 14 августа 1949 года 31 % голосов и 139 мест получил блок ХДС/ХСС. Христианско-демократический союз (ХДС) к тому времени еще собственно не существовал на федеральном уровне, а был конгломератом земельных организаций. В этой партии (так же как и в ее «сестринской» организации в Баварии — Христианско-социальном союзе) объединились буржуазные и клерикальные круги (находившиеся под влиянием прежде всего католической церкви), не желавшие движения Германии к социализму в любой его форме. На первых порах, правда, в ХДС было сильное социальное крыло, в которое входили многие видные деятели католических профсоюзов времен Веймарской республики. Представители этой части ХДС намеревались осуществить развернутые социальные реформы, чтобы окончательно примирить пролетариат с капитализмом. Отвращение к этому строю после войны в Германии было настолько сильным (в крупных предпринимателях справедливо видели пособников Гитлера), что в так называемой Аленской программе ХДС британской оккупационной зоны (1947 год) была зафиксирована необходимость планирования экономики.

Однако все эксперименты в ХДС прекратились, когда его лидером стал Конрад Аденауэр. Он родился в 1876 году под Кёльном, что во многом определило его политические взгляды. Рейнская область до 1815 года не имела ничего общего с Пруссией, и ее мелкие государства даже неоднократно участвовали в войнах против Берлина. Правящий класс этой части Германии состоял не из помещиков, крупных чиновников и офицеров, как в Пруссии, а из либерально мыслящих предпринимателей и лиц свободных профессий. Не случайно, что именно эта часть Германии была родиной Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Однако Аденауэр при всей своей ненависти к прусскому военно-казарменому образу мышления вовсе не был либералом или, тем более, социалистом. Он был представителем так называемого политического католицизма. Это течение западногерманской политической мысли недолюбливало пруссаков за слишком активное вмешательство государства в общественную жизнь (это называли «прусским социализмом») и, главным образом, за неприязнь протестантской Пруссии к католической церкви. В Рейнской области была сильна католическая партия Центра, возникшая в качестве ответной реакции на «культурную борьбу» Бисмарка (так называлась политика «железного канцлера», направленная на вытеснение «отсталого» католицизма из сферы образования и культуры).

Аденауэр начал в 1906 году карьеру чиновника и уже в 1917 году стал обер-бургомистром крупнейшего города Западной Германии — Кёльна. В этом же году он попал в тяжелую автомобильную аварию, которая придала его лицу «тигриное» выражение. После поражения Германии в Первой мировой войне Аденауэр был готов провозгласить сепаратную Рейнскую республику, чтобы отделиться от «революционной Пруссии» и перейти под французский протекторат. То есть уже тогда будущий канцлер ФРГ был не против расчленения своей родины, чтобы спасти хотя бы одну ее часть от «большевиков». Антикоммунизм Аденауэра, сформировавшись в те годы, позднее приобрел зоологический характер, причем в прямом смысле этого слова: он любил сравнивать коммунистическую Россию со злобным и коварным медведем.

В 1933 году нацисты отстранили Аденауэра от должности главы Кёльна как активного деятеля партии «Центра» (в 1926 году его даже прочили на пост канцлера Германии от этой партии), но преследовать не стали. Гестапо, для порядка последив за бывшим бургомистром и почитав его письма, сделало однозначный вывод: никакой опасности для режима не представляет. А в 1936 году Аденауэр получил щедрую государственную пенсию, которая позволила ему выстроить собственный дом. Чтобы еще более приблизиться к режиму, Аденауэр вступил в нацистскую благотворительную организацию, а в 1940 году затребовал себе нескольких французских военнопленных для строительства дома, не забыв получить от государства деньги на их содержание.

Аденауэр сторонился любых контактов с людьми, так или иначе связанных с сопротивлением Гитлеру. Именно поэтому после покушения на «фюрера» 20 июля 1944 года его не только не казнили (а тогда нацисты активно сводили счеты со своими противниками разной политической ориентации), но даже не арестовали.

Пересидев спокойно всю войну в своем новом доме, Аденауэр в 1945 году был назначен американцами на свою прежнюю должность обер-бургомистра Кёльна. Но город вскоре перешел под контроль англичан, и те в октябре 1945 года в весьма грубой форме выгнали Аденауэра с работы. Формально причиной было отсутствие успехов в восстановлении Кёльна, который действительно серьезно отставал в этом смысле от соседних городов. Но помимо этого англичане считали Аденауэра реакционером и националистом, не вписывающимся в новую Германию. Такие оценки базировались на сведениях британских офицеров, работавших с Аденауэром во время оккупации Рейнской области Антантой после Первой мировой войны (тогда якобы кельнский обер-бургомистр открыто грозил британским офицерам реваншем)

Под давлением американцев, быстро разглядевших в Аденауэре «своего» человека (антикоммуниста, но без явного нацистского прошлого), англичане вскоре сняли все ограничения на политическую деятельность бывшего бургомистра. Тот по старой памяти пофлиртовал с французами (опять обсуждалась идея некой рейнской республики под протекторатом Парижа). Но на сей раз ему была уготована более презентабельная роль. Искусно лавируя, Аденауэр оттеснил от руководства ХДС британской зоны представителей «социального» крыла и к моменту проведения выборов в бундестаг уже держал всю партию под жестким контролем. Даже товарищи по партии, которых отнюдь нельзя было заподозрить в симпатиях к коммунистам, с горечью констатировали, что в лице Аденауэра верх в ХДС взяли «реставрационные» настроения.

После выборов многие в ХДС рекомендовали Аденауэру сформировать правительство «большой коалиции», то есть кабинет СДПГ/ХДС/ХСС. Но Аденауэр предпочел быть избранным канцлером (то есть главой правительства) большинством в один (свой собственный) голос. В свой кабинет он взял представителей праволиберальной Свободно-демократической партии (СвДП), получившей на выборах 9,5 % голосов, и откровенно реваншистской Германской партии, набравшей 4 %. Для западногерманского избирательного закона была характерна следующая «демократичность»: если Германская партия получила в бундестаге 17 мест, то компартия Германии (5,7 % голосов) — только 15 мандатов

Аденауэр не пошел на коалицию с социал-демократами во многом потому, что не переваривал их лидера Курта Шумахера. Эти два политика, определявшие внутриполитическое развитие ФРГ в первые годы ее существования, были психологически абсолютно несовместимыми людьми. Начнем с того, что Шумахер был в восприятии Аденауэра просто стопроцентным пруссаком. Будущий лидер СДПГ родился в восточногерманском городе Кульм (ныне Хелмно в Польше) в 1895 году. Тамошние немцы веками воспитывались в духе ненависти и превосходства по отношению ко всему славянскому (60 % населения города составляли поляки) и особенно русскому (так как Россия была лидером славян). Критикуя своего отца за жестокое обращение с членами семьи, Шумахер называл его «русским правительством». После начала Первой мировой войны Курт Шумахер добровольцем пошел на Восточный фронт, но успел повоевать только пару месяцев — в декабре 1914 года после ранения под Лодзью ему ампутировали правую руку до плеча. Это еще больше усилило ненависть к русским у молодого инвалида. Шумахер вступил в СДПГ, где стал активным деятелем правого крыла. Он полностью соответствовал клише, которые сформировались у Аденауэра по поводу прусских социалистов. Шумахер был националистом-государственником и люто ненавидел германских коммунистов за то, что, по его мнению, они были агентами Москвы. Будучи грубым и неуживчивым, он легко обижал и друзей, и врагов. Его не любили в собственной партии, но боялись идти с острым на язык политиком на лобовые столкновения. В 1930–1933 годах Шумахер был депутатом рейхстага от СДПГ. О заднескамеечнике узнала вся страна, когда в своей блестящей речи 23 февраля 1932 года он назвал нацистскую агитацию «постоянным призывом к сидящей внутри человека свинье». Естественно, что после прихода Гитлера к власти Шумахера посадили в концлагерь. Правда, этот концлагерь Дахау был в своем роде образцово-показательным. Режим там не шел ни в какое сравнение, например, с Бухенвальдом или Освенцимом. В Дахау сидели известные в мире узники и туда иногда приезжали разные международные комиссии. Шумахер работал в лагерной библиотеке и отказывался от любых контактов с возникшими в Дахау группами антифашистского Сопротивления. В 1944 году по протекции родственника-нациста Шумахера освободили, и он работал бухгалтером на одной из фирм в Ганновере.

После войны, пользуясь поддержкой англичан (в Великобритании у власти тогда были лейбористы), он организовал руководящий орган СДПГ в западных зонах (хотя его на это никто не уполномачивал) в противовес берлинскому ЦК СДПГ во главе с Гротеволем. С помощью западных оккупационных властей ему удалось подчинить себе все социал-демократические организации на западе страны и сорвать объединение КПГ и СДПГ в Западной Германии.

Шумахер руководил партией диктаторскими методами, будучи в этом весьма похожим на Аденауэра. Но если лидер СДПГ часто срывался на площадную ругань, то будущий канцлер прибрал ХДС к рукам закулисными интригами. И Шумахер, и Аденауэр были антикоммунистами. Но первый активно пропагандировал введение в ФРГ социализма и немедленный вывод всех оккупационных войск. Аденауэра и его партию он (с определенным правом) считал «почти нацистами» и издевался над канцлером, отсиживавшемся во времена «третьего рейха» в своем добротном доме. Со своей стороны Аденауэр пустил слух, что Шумахер в Дахау был «капо» (то есть старостой барака), что свидетельствовало о его подозрительно тесных связях с лагерной администрацией.

Аденауэр и Шумахер месяцами не разговаривали друг с другом, обмениваясь лишь письмами и язвительными репликами в бундестаге. Симпатии западных союзников, особенно США, по понятным причинам были на стороне Аденауэра, хотя последний исподтишка распускал слухи, что Шумахер находится на содержании британских лейбористов, чем приводил лидера СДПГ в бешенство.

Первое правительство ФРГ не имело министерства, без которого сложно представить себе любое мало-мальски суверенное государство. Отсутствовал МИД, так как согласно декретированному западными державами в апреле 1949 года Оккупационному статуту (этот документ имел в ФРГ высшую юридическую силу, превосходя Основной закон, то есть конституцию), внешние сношения ФРГ находились в сфере компетенции оккупационных держав. Три Верховных комиссара, представлявших США, Англию и Францию, образовали Союзную верховную комиссию (СВК), надзиравшую за выполнением ФРГ условий Оккупационного статута. Иностранные дипмиссии также аккредитовывались не при правительстве ФРГ, а при Союзной верховной комиссии. Даже своим местоположением СВК подчеркивала превосходство над молодым западногерманским государством: она заняла отель «Петерсберг», находившийся на вершине горы, господствовавшей над столицей нового государства — Бонном (перед этим из отеля бесцеремонно выставили бельгийскую военную миссию). Этот небольшой провинциальный городишко на берегу Рейна недалеко от Кёльна стал столицей ФРГ потому, что находился недалеко от дома Аденауэра в местечке Ренсдорф. Первоначально шансы получить столичные функции имел Франкфурт-на-Майне, но британцы хотели, чтобы процесс формирования сепаратного государства на западе Германии проходил и в их зоне (первоначально выработка основ ФРГ шла на совещаниях западногерманских политиков во Франкфурте-на-Майне, Кобленце и в Баварии, то есть в американской и французской оккупационных зонах). Поэтому Парламентский совет, выработавший Основной закон ФРГ, начиная с сентября 1948 года располагался в Бонне (город находился в британской зоне оккупации) в здании Зооологического музея Кенига (больших репрезентативных сооружений в Бонне просто и не было). Потом музей на некоторое время стал резиденцией канцлера, и Аденауэр пробирался на рабочее место мимо так прекрасно отражавших его отношение к коммунистам чучел клыкастых медведей.

Газета «Правда» откликнулась на избрание Аденауэра канцлером 16 сентября 1949 года, напечатав сообщение ТАСС под заголовком: «Американская марионетка Аденауэр — канцлер западногерманского сепаратного правительства». Если отбросить некоторую грубость, свойственную, кстати, пропаганде в обоих лагерях «холодной войны», то определение центрального органа ЦК ВКП (б) было абсолютно правильным. Своих тесных связей именно с американцами Аденауэр никогда не скрывал, а его государство было действительно сепаратным. Позднее в Москве величали Аденауэра реваншистом. И этот политический ярлык был не так уж далек от истины: в своем первом правительственном заявлении западногерманский канцлер заявил, что ФРГ никогда не смирится с нынешними восточными границами Германии по рекам Одеру и Нейсе. Если это был не реваншизм, то читатель сам вправе подобрать такой политике иное определение. Области восточнее Одера были по решению Потсдамской конференции держав-победительниц переданы под управление СССР и Польши вплоть до окончательного оформления этого положения в будущем мирном договоре с Германией. Причем западные союзники письменно обязались поддержать передачу СССР и Польше этих районов. Но уже в 1946 году позиция американцев кардинальным образом изменилась. Поэтому, когда канцлер ФРГ ставил под сомнение итоги Второй мировой войны (а за это оккупационные власти теоретически могли заключить его в тюрьму на законных основаниях), он не боялся никакой ответственности, зная, что американцы в силу своего антикоммунизма думают так же.

Реваншистские взгляды Аденауэра полностью поддерживал Шумахер. Разница была лишь в следующем: канцлер хотел поглотить ГДР (ФРГ ее не признала, так как у Восточной Германии не было демократической легитимации; по указанию Аденауэра всем официальным лицам ФРГ было настоятельно рекомендовано именовать ГДР «советской оккупированной зоной», или просто «зоной») и вернуть переданные СССР и Польше территории бывшего «рейха» под руководством США и Запада в целом, а Шумахер намеревался добиться тех же целей в борьбе как с Западом, так и с СССР.

Единственной партией бундестага, выступавшей против нового «похода на Восток», оказалась КПГ. Когда председатель компартии Макс Рейман заявил в бундестаге, что граница по Одеру и Нейсе является границей мира, его заглушили крики остальных депутатов: «Позор! Позор!». Будущий премьер-министр Баварии, а тогда генеральный секретарь ХСС Франц-Йозеф Штраус требовал убрать Реймана с трибуны. Во время одного из последующих выступлений Реймана в зал запустили двух подкупленных актеров Тило Вагнера и Зигфрида Клюге (их накормили в ресторане бундестага и заплатили за услуги 50 марок), которые, изображая бежавших из «адского советского плена» простых немецких солдат, пытались избить Реймана. Но здесь уже вмешались даже социал-демократические депутаты, которым стало стыдно за нравственный уровень нового германского парламента. Кстати, в апреле 1950 года оба актера были приговорены судом к тюремному заключению как рецидивисты за «крупную кражу и постоянное мошенничество».

Антикоммунизм и реваншизм стали двумя столпами государственной идеологии ФРГ, которую мы и рассмотрим ниже.

Ненависть к коммунистам и их «родине» СССР не была в 1949 году в Германии чем-то абсолютно новым. Однако после 1945 года даже западные союзники вынуждены были признать, что компартия Германии была наиболее активной силой сопротивления Гитлеру. Поэтому в первых правительствах почти всех земель будущей ФРГ коммунисты (их тогда было в западных зонах около 200 тысяч) имели по одному министерскому посту. С началом в 1947 году неприкрытой «холодной войны» против СССР представители КПГ были устранены оккупационными властями со всех мало-мальски значимых постов в государственных органах власти всех уровней. Аргумент был простым и далеко не новым: КПГ — агентура СССР, а СССР готовится захватить всю Европу. Обе части этого нехитрого постулата были ложью, и если вдуматься, ничем не отличались от того, что говорил о немецких коммунистах Гитлер. После 1991 года ни в архивах ФРГ, ни в архивах СССР не было найдено ни одного документа, подтверждавшего намерения Советского Союза захватить Западную Европу. Кстати, многие на Западе уже в 40-х годах не стеснялись открыто признавать, что «советская угроза» является просто хорошим средством мобилизации единого лагеря «свободного мира» под эгидой США.

Что же касается тезиса об «агентуре Кремля», то неизвестно, чтобы КПГ устраивала в ФРГ крушения поездов, отравляла колодцы или разбрасывала на полях колорадских жуков. А вот западная агентура в ГДР всем этим занималась, о чем будет подробнее рассказано ниже. Конечно, германские коммунисты поддерживали политику СССР и ГДР, однако являлось ли это составом преступления? Вряд ли. Несмотря на это, ФРГ стала первым государством послевоенной Европы, где антикоммунизм был облечен в юридические формы правительственной политики. Причем здесь Аденауэр только доводил (с тевтонским напором) руководящие установки США до логического конца. Эти установки тоже не были особенно затейливыми и мудреными. Так, в брошюре «Подрывная деятельность и контроль. Советская тактика в Германии», изданной в 1951 году госдепартаментом США, любой мог прочесть за 30 центов: «Коммунизм — это болезнь, похожая на туберкулез. Инфекция может скрываться почти везде, всегда готовая наброситься на население с низкой жизнестойкостью или по другой причине». Далее говорилось, что коммунизм опасен для каждого, кто умеет читать и слушать радио. В брошюре признавалась, что в Западной Германии мало коммунистов, но помимо них-де есть «многие тысячи» секретных агентов, засланных советскими и восточногерманскими властями. Американцы доходили до того, что хотели спасать от коммунистической инфильтрации основные политические партии ФРГ, которые, оказывается, были «менее демократичными по своей структуре», чем американские партии (хотя у последних вообще нет никакой структуры по сей день). Наконец, антикоммунистическая риторика госдепа достигла пика в сравнении коммунистов с нацистами. Причем здесь приводились почти шизофренические исторические доводы: русские цари были родственниками кайзеров, а коммунисты и нацисты продолжают их линию, поэтому они тоже не разлей вода.

Аденауэру лишь оставалось воплотить такие постулаты (рассчитанные явно на слабоумных) в жизнь.

19 сентября 1950 года правительство ФРГ приняло решение о «политической деятельности сотрудников государственной службы против основ демократического порядка». Прямо в духе сталинской концепции обострения классовой борьбы в этом документе говорилось, что «противники федеративной республики наращивают свои усилия по подрыву основ свободного, демократического порядка». «Тот, кто в качестве чиновника, служащего или рабочего на службе федерации участвует в организациях или устремлениях, направленных против основ свободного демократического устройства государства, ведет в их пользу какую-либо деятельность или поддерживает их иным способом, а особенно тот, кто действует по поручению или в духе нацеленных на насильственные действия решений 3-го съезда коммунистической СЕПГ и так называемого «Национального конгресса», виновен в нарушении служебного долга».

В решении правительства ФРГ перечислялись организации, поддержка которых госслужащими считалась несовместимой с их нахождением в системе органов государственной власти. К таковым относились КПГ, ССНМ, «Союз друзей Советского Союза», «Общество по изучению культуры Советского Союза», «Культурбунд», «Объединение лиц, преследовавшихся при нацистском режиме», «Комитет борцов за мир». В этом списке были всего три неонацистские организации, об опасности которых в преамбуле решения ничего не говорилось. Причем интересно, что эти неонацистские организации были «левого» спектра и отмежевались от Гитлера и НСДАП. Федеральное правительство обещало действовать против нарушителей упомянутого решения «безжалостно», причем чиновникам грозило уголовное дело, а рабочим и служащим — немедленное увольнение.

Суды ФРГ на основании этого решения преследовали даже тех, кто просто состоял членом упомянутых организаций и не вел какой-либо открытой общественной деятельности. Причем правительство ФРГ рекомендовало всем земельным органам власти действовать так же. Антикоммунистическая политика Аденауэра находила полную поддержку оккупационных властей. В сентябре 1950 года британские власти конфисковали партийный дом КПГ в Дюссельдорфе, потребовав от прежних хозяев очистить его в 48 часов. Под определение подрывных элементов могли попасть отнюдь не только коммунисты и сочувствующие. Еще в 1953 году англичане арестовали нескольких членов СвДП только за то, что они активно выступали за объединение Германии.

С 10 августа по 7 ноября 1950 года распоряжением Верховных комиссаров была запрещена газета КПГ «Фрайес Фольк» («Свободный народ»).

Интересно, что особое недовольство властей вызывала общественная деятельность коммунистов, направленная против ремилитаризации ФРГ и в поддержку объединения Германии, хотя эти цели прямо вытекали из Потсдамских договоренностей союзников. 14 апреля 1951 года в ФРГ возник Главный комитет по проведению всенародного опроса за заключение уже в 1951 году мирного договора с Германией и против ремилитаризации ФРГ. Причем в работе комитета участвовали не только коммунисты, но социал-демократы и беспартийные. Однако правительство ФРГ уже 24 апреля 1951 года запретило проведение опроса на всей территории страны. Тем не менее, эта акция шла явочным порядком до апреля 1952 года, прежде всего на крупных промышленных предприятиях Рурского бассейна. Более девяти миллионов человек высказались против ремилитаризации. Несмотря на отрицательное отношение руководства СДПГ к опросу, на многих предприятиях прошли массовые забастовки против ремилитаризации, в которых активно участвовали социал-демократы. Особенно мощной была забастовка 100 тысяч металлистов Гессена осенью 1951 года. В баварском городе Швайнфурт (центр производства подшипников), где располагалась крупная группировка американских войск, более 300 профсоюзных функционеров (причем не только членов КПГ и СДПГ, но и ХДС) заключили соглашение о единстве действий под лозунгом: «Ни одного подшипника для вооружения — все силы на восстановление единого и миролюбивого отечества!». Крестьяне многих районов ФРГ (например, более 20 тысяч крестьян из окрестностей Хаммельбурга) объединялись против строительства аэродромов и военных полигонов на своих землях. В феврале — марте 1951 года молодые люди (среди которых были члены социал-демократических молодежных организаций) несколько раз символически высаживались на немецкий остров Гельголанд в Северном море, чтобы не допустить превращения его в английский военный полигон. 99 участников этих акций были осуждены в общей сложности на 263 месяца тюрьмы. Даже среди предпринимателей, страдавших от резкого сокращения внутригерманской торговли, стали возникать «рабочие кружки за взаимопонимание с Востоком» (только в районе крупнейшего международного порта Германии Гамбурга их насчитывалось в 1951 году более 20).

Аденауэра стал тревожить размах антивоенного и объединительного движения в ФРГ, тем более что в нем участвовали самые разные общественные силы, в том числе евангелическая церковь, которую очень трудно было обвинить в коммунистических настроениях. Не боялись западные немцы и интересоваться советской культурой. В 1951 году восемь советских художественных фильмов в ФРГ посмотрели шесть миллионов человек. Правда, в отличие от ГДР картины приходилось демонстрировать в основном не в кинотеатрах, а в клубах и центрах обществ советско-германской дружбы (то есть любой, кто приходил смотреть советский фильм, автоматически оказывался среди врагов общественного строя ФРГ).

С начала 1951 года Аденауэр решил еще больше «закрутить гайки» во внутренней политике. Новое решение правительства ФРГ от 27 февраля 1951 года объявило все упомянутые в сентябрьском 1950 года решении организации «враждебными конституции». Причем это было не только терминологическим уточнением. Отныне контрразведка ФРГ могла на законных основаниях вести слежку с применением конспиративных методов за всеми, кто так или иначе находился в соприкосновении с «врагами конституции». Но слежкой дело не ограничивалось. Только за участие в упомянутом выше народном опросе в ходе 8781 полицейской акции был арестован 73 381 человек, более 1000 из которых были преданы суду. Американский военный суд в Дармштадте приговорил к тюремному заключению двух человек, расклеивавших плакаты с призывом бороться за мир.

26 апреля 1951 года был запрещен Союз свободной немецкой молодежи и ряд других организаций, причем один из членов ССНМ, депутат ландтага (земельного парламента) крупнейшей земли ФРГ Северный Рейн-Вестфалия Юпп Ангенфорт был лишен иммунитета и приговорен к пяти годам каторжных работ. Во время ареста была избита его жена. ССНМ особенно не нравился властям своими митингами и демонстрациями, а также спортивными мероприятиями в поддержку германского единства. Эти акции были весьма популярны среди молодежи. Так, например, на общегерманскую встречу молодежи летом 1950 года в Восточный Берлин приехали 10 тысяч юношей и девушек из Западной Германии. На обратном пути полиция ФРГ задержала их на границе, где участники слета жили в палатках почти два дня, ожидая, пока их всех скрупулезно не зарегистрируют. Многие из этих юношей и девушек потом оказались без работы.

Осенью 1951 года правительство ФРГ обратилось в Конституционный суд страны с просьбой о запрете КПГ (в ФРГ только этот суд мог запретить политическую партию), что произошло несколько позднее, в 1956 году. Причем в качестве обоснования упоминалось, в частности, то обстоятельство, что коммунисты, в особенности фракция КПГ в бундестаге, «одобрили лозунг активного сопротивления ремилитаризации».

По мере того как восстановление военной мощи ФРГ вступило в фазу окончательного оформления, репрессии властей против антивоенного движения становились все более жестокими. 11 мая 1952 года полиция без предупреждения открыла огонь по 30-тысячной демонстрации противников милитаризации в Эссене. Один из демонстрантов, член КПГ Ф. Мюллер, был убит, десятки людей получили ранения, сотни были арестованы.

Формально правительство Аденауэра требовало запрета КПГ на том основании, что коммунисты провозглашали лозунг «свержения антинародной клики Аденауэра». Однако это был обычный для того времени прием политической борьбы. Сам Аденауэр одобрил предвыборные плакаты ХДС, на которых злобная черная физиономия с раскосыми глазами (естественно, это был облик СССР) пыталась когтистой лапой накрыть мирную Западную Германию. Члены КПГ не вели никакой подпольной деятельности, не накапливали оружия и не разрабатывали планов восстания. Западногерманский адвокат Дитер Поссер констатировал, что со стороны коммунистов не было «политических убийств, покушений, попыток восстания, насильственных действий, тайных складов оружия, списков по ликвидации» неугодных им людей. С другой стороны, «коммунистов преследовали, их партийные штаб-квартиры подвергались разгрому, их витрины с информационными материалами разрушались, их ораторов били, их функционеров подвергали клевете и оскорблением, даже угрожали им убийством». Не мудрено, что к 1952 году количество членов компартии сократилось до 110 тысяч человек.

Таким образом, размах репрессий против коммунистов и сочувствующих в ФРГ был ничуть не меньшим, чем против инакомыслящих в ГДР того времени. Но функция антикоммунизма в Западной Германии была гораздо более развернутой. Вражда к СССР, ГДР и их «агентам» в ФРГ и сформировавшийся на этой основе образ мышления «друг-враг» (или, говоря на языке стран «народной демократии», «кто не с нами, тот против нас») служила средством сплочения правящего класса ФРГ, который едва оправился после испуга 1945 года. Антикоммунизм был также идеологической дубинкой, с помощью которой подавлялись любые требования СДПГ и профсоюзов по демократизации в сфере экономики и по недопущению милитаризации Германии.

Другим краеугольным камнем внутриполитического устройства западногерманского государства было особое отношение к нацистскому прошлому, которое обеспечило стабильность и массовую поддержку правительству Аденауэра.

Первоначально западные союзники, особенно американцы, под влиянием воочию увиденных ими нацистских концлагерей, решили подойти к денацификации довольно активно. Тем более, что приказ № 1 °Cоюзного контрольного совета от 20 декабря 1945 года определил составы нацистских преступлений и принципы отправления правосудия.

Союзники создали специальные судебные палаты («Spruchkammer»), которые классифицировали степень виновности бывших нацистов.

Лица, принадлежавшие к наиболее тяжелой категории (главные преступники), карались смертной казнью или длительным тюремным заключением. Те, кто попадал во вторую категорию («менее виновные» и «попутчики»), отделывались тюремным заключением сроком до пяти лет или денежным штрафом. Для обеих категорий предусматривался запрет на профессиональную деятельность.

Американцы раздали подозреваемым 13 миллионов анкет, в каждой из которых был 131 вопрос. Оккупационные власти интересовались не только весом или цветом волос и глаз, но и зарплатой, наличием дворянских титулов у предков. Особенно веселил немцев (в том числе и настоящих нацистов) вопрос, за кого они голосовали на выборах в рейхстаг в 1933 году. Так как выборы были тайными, в анкетах можно было писать все что угодно. Заполнив анкету, подозреваемый должен был сам доказывать в судебных палатах свою невиновность. Быстро образовалась целая почти открытая индустрия выдачи всевозможных справок, подтверждающих «пассивное сопротивление режиму» и «сочувственное отношение» к военнопленным и жертвам национал-социализма. Сами судебные палаты были перегружены бумажной работой и, как правило, этими справками вполне удовлетворялись. В результате западные союзники наказали 600 тысяч бывших нацистов, в том числе 500 тысяч из них — денежным штрафом. В категорию главных преступников попали 1549 человек, а «попутчиков» и «менее виновных» оказалось 21 600. Одна треть всех подозреваемых была полностью реабилитирована. Кстати, те, кто возмущается советскими спецлагерями в Германии в 1945–1949 годы, видимо, не знают, что лагеря и трудовые колонии для бывших нацистов были и в западных зонах. К заключению в них были приговорены 9600 человек.

Надо сказать, что американцы на первых порах были гораздо более активными «денацификаторами», чем Великобритания и Франция. По всем западным зонам были проверены 3,66 млн. человек, из которых только 1667 были признаны главными преступниками. После международного Нюрнбергского трибунала оккупационные власти США провели в Нюрнберге самостоятельно еще 12 процессов против отдельных категорий нацистских преступников (врачей концлагерей, юристов, руководящих деятелей полиции и СС, магнатов экономики, высших чинов командования вермахта и т. д.). Из 184 обвиняемых по всем процессам 24 были приговорены к смертной казни (12 из них потом помиловали), 20 получили пожизненный срок, 35 человек оправдали. Практически никто из приговоренных к тюремному заключению не отбыл свой срок до конца.

31 марта 1948 года денацификация в американской зоне была закончена. На первый взгляд она была впечатляющей и, по мнению многих видных деятелей ХДС/ХСС, очень безжалостной. На практике уже тогда проявилось основное отличие денацификации в советской и западных зонах. В первом случае бывшие нацисты, даже если их не сажали в тюрьму, все равно лишались права занимать должности на государственной службе. Этим во многом определялась и неопытность госаппарата ГДР, который в некоторых отраслях был создан практически с нуля (суды, система образования, аппарат центральных министров и ведомств). В западных же зонах союзники, руководствуясь «прагматизмом» и «преемственностью управления», разрешили использование бывших членов НСДАП в соответствии с квалификацией, которую они приобрели во времена «третьего рейха». Такой подход пользовался полной поддержкой ХДС/ХСС. Не случайно сразу же после образования ФРГ заговорили о реставрационных порядках.

4 января 1951 года американский Верховный комиссар Макклой подписал первый указ о помиловании нацистских преступников, осужденных на 12 нюрнбергских процессах. Это было сделано по просьбе Аденауэра, который говорил о необходимости примирить различные слои общества (видимо, на коммунистов это примирение не распространялось). Почувствовав, что к власти приходят «свои» люди, бывшие члены НСДАП в массовом порядке потянулись на госслужбу. Из 26 кандидатур, рассматривавшихся в качестве претендентов на пост первого министра внутренних дел ФРГ, только один не имел в своей биографии компрометирующих обстоятельств коричневого цвета. Из этих 26 человек 15 служили в МВД нацистской Германии, а еще восемь — в МВД Пруссии (премьером которой был Геринг и где впервые было создано гестапо). Наиболее известным случаем проникновения бывших нацистов в госаппарат ФРГ был Ханс Глобке, который в течение 10 лет занимал пост статс-секретаря (то есть заместителя министра) в ведомстве федерального канцлера. Фамилия Глобке также фигурировала в списке кандидатов на пост министра внутренних дел, но даже Аденауэр не решился на такое назначение, так как считал Глобке «непроходным» с точки зрения общественного мнения. Юрист Глобке был известен своими комментариями к пресловутым Нюрнбергским законам 1935 года, которые положили начало организованному преследованию евреев на территории Германии. В 1940 году Глобке подал прошение о вступлении в НСДАП, но оно было отвергнуто Борманом на основании активного участия Глобке в католическом движении во времена Веймарской республики. Несмотря на то, что Глобке не стал министром, он был самым доверенным человеком канцлера, и без его ведома не решался ни один кадровый вопрос.

Но наиболее вопиющим случаем был, конечно, Теодор Оберлендер, занимавший в 1953–1960 годы пост федерального министра по вопросам изгнанных. Оберлендер был в годы войны командиром карательного батальона украинских националистов «Нахтигаль», совершившего во Львове в 1941 году массовые убийства мирных граждан. Аденауэр считал Оберлендера «глубоко коричневым», однако последний покинул свою должность только после того, как Верховный суд ГДР заочно приговорил его к смертной казни.

Когда в 1951 году союзники, наконец, разрешили ФРГ образовать свой собственный МИД, вскоре выяснилось, что 66 % его руководящих сотрудников были членами НСДАП. СДПГ на этом примере забила тревогу по поводу «реставрации» духа «третьего рейха», но Аденауэр хладнокровно ответил, что настало время положить конец «вынюхиванию нацистов». И это действительно было вскоре оформлено юридически. В мае 1951 года вступил в силу закон, возвращавший более 150 тысячам бывших нацистов, вынужденных до 1949 года покинуть государственную службу, все имущественные права, связанные с ней (например, пенсии). Более того, работодатели по закону были обязаны выделять 20 % средств на прием на работу именно этой категории лиц. Вскоре после принятия упомянутого закона вся юстиция ФРГ вновь запестрела знакомыми еще с 30-х годов лицами. Естественно поэтому, что процессы против нацистских преступников после 1953 года приняли единичный характер (90 % подобных процессов было проведено именно до этого года). Но и сразу после основания ФРГ западногерманские суды хотя и вынуждены были выполнять закон № 1 °Cоюзного контрольного совета, осудили только 730 нацистов, из которых лишь шесть получили пожизненный срок, а 609 либо отделались денежными штрафами, либо отсидели в тюрьме символическое время.

Западногерманские власти осмелели до того, что заявили в 1951 году протест против планов американцев привести в исполнение смертный приговор в отношении некоторых эсэсовцев, осужденных к высшей мере наказания еще в 1949 году. Протест базировался на аргументе, что смертная казнь в ФРГ отменена.

Примечательно, что закон об амнистии бывшим нацистам 1951 года прошел в бундестаге не только голосами ХДС/ХСС. За него проголосовала и СДПГ. Канули в прошлое времена, когда Шумахер в своей первой речи в качестве лидера оппозиции назвал членов фракции ХДС/ХСС «нацистами». Когда президент бундестага (тоже член ХДС) выразил возмущение такими словами Шумахера, один из депутатов-коммунистов просто посоветовал спикеру парламента еще раз просмотреть анкеты членов его собственной фракции.

И все же почему в ФРГ сложился такой широкий политический фронт, выступавший за фактическое забвение периода «третьего рейха»? Дело в том, что миллионы немцев чувствовали себя при Гитлере неплохо, и им надоело бесконечно извиняться перед державами-победительницами за свое прошлое. Истинных борцов Сопротивления в Германии было мало, да и большинство из них были членами компартии. Если ГДР была, используя определение западногерманской историографии «диктатурой воспитания», где у власти действительно стояли непримиримые противники Гитлера, то в ФРГ государством управляли обыватели, тихо и спокойно «пересидевшие» нацизм и пользовавшиеся его социальными благами. Зачем же миллионам этих людей было вспоминать о посылках с фронта, в которых мужья и сыновья присылали снятые с расстрелянных людей вещи или отобранные у русских или украинских «недочеловеков» продукты? Хотелось забыть об исчезновении соседей-евреев, тем более что оставленные ими рестораны или магазины переходили им, арийцам. Именно в силу этих обстоятельств (хотя были, конечно, и другие факторы) режим Аденауэра имел более широкую социальную базу (в 1954 году 42 % опрошенных в ФРГ считали, что при Гитлере им жилось лучше всего), чем режим Ульбрихта.

Неудивительно, что сразу же после основания ФРГ, а особенно после начала войны в Корее, проводилась ползучая реабилитация вермахта. Произошло рождение легенды, которая активно культивируется в ФРГ до сих пор. Мол, во всех зверствах гитлеровского периода виноват только сам Гитлер и СС, а солдаты и офицеры вермахта на фронтах всего лишь выполняли свой долг и отличались рыцарским поведением. В городах и селах ФРГ появились монументы погибшим в 1939–1945 годы, памятные доски которых говорили о «героях», «павших далеко от любимой родины». 3 декабря 1952 года Аденауэр, выступая в бундестаге, окончательно расставил все точки над «i»: «Перед лицом этого высокого собрания я хотел бы от имени федерального правительства заявить, что мы признаем всех носителей оружия нашего народа, достойно боровшихся под знаком высоких солдатских традиций на земле, на воде и в воздухе. Мы убеждены, что хорошая репутация и большие достижения немецкого солдата живут в нашем народе и сохранятся впредь, несмотря на все оскорбления прошлых лет. Нашей общей задачей должно стать — и я уверен, что мы решим ее — соединение моральных ценностей немецкого солдата с демократией». В свете таких сентенций просто непонятно, почему Аденауэр обижался, когда в Москве или в Восточном Берлине его называли реваншистом. В Советском Союзе «моральные ценности» немецкого солдата были известны миллионам людей не понаслышке.

Бывшие солдаты и офицеры вермахта (среди которых, конечно, были и порядочные люди) сразу поняли, что ФРГ — это их страна. 8 сентября 1951 года в Бонне более 80 бывших генералов и офицеров гитлеровских вооруженных сил создали «патриотическое» объединение Союз немецких солдат. Причем предварительно генералы вермахта встретились с заместителями Верховного комиссара США в Германии генерал-майором Хейсом, который поставил перед «патриотами» две задачи:

— пропаганда восстановления военной мощи ФРГ среди пацифистки настроенной молодежи;

— составление списков наиболее пригодных для новой германской армии бывших офицеров вермахта.

Гости Хейса действительно были крупными военными экспертами. Хассо фон Мантейфель был награжден Гитлером высшей воинской наградой «третьего рейха» — Рыцарским крестом с дубовыми ветвями, мечами и бриллиантами. Этому генералу «фюрер» доверил особую честь: командовать элитной моторизованной дивизией «Великая Германия». Мантейфель после войны читал в США лекции об опыте борьбы с Советской Армией, хотя мог бы рассказать и о том, как 5-я танковая армия вермахта под его командованием успешно громила американцев в Арденнах в 1944 году. В 1953–1957 годах Мантейфель был депутатом бундестага.

Впрочем, американцы использовали немецких генералов как экспертов по борьбе против СССР сразу же после окончания войны. Наиболее известным случаем является создание под эгидой спецслужб США «организации Гелена» (генерал-майор Рейнгард Гелен заведовал в генштабе вермахта отделом, собиравшим информацию о военном потенциале СССР). «Организация» не только поставляла американцам нужную им информацию о недавних союзниках, но и занималась подрывной деятельностью на территории советской оккупационной зоны Германии, а позднее ГДР. Неудивительно, что Гелен стал первым шефом внешней разведки ФРГ — БНД, которая все 50-е годы была на побегушках у американцев.

В октябре 1951 года в ФРГ был воссоздан так называемый «Киффхойзербунд» (Киффхойзер — известная гора в Тюрингии, в одной из пещер которой по легенде спит император Фридрих Барбаросса). При Гитлере этот союз (основанный еще в XIX веке) именовался «Национал-социалистический союз воинов» и насчитывал 3 млн. человек. Эта организация также пропагандировала военные и патриотические традиции Германии.

В феврале 1951 года воскрес из небытия «Стальной шлем», который во время Веймарской республики был реакционным союзом фронтовиков-монархистов, а в 1933 году вошел в СА. Причем председатель «Стального шлема» Франц Зельдте на протяжении всех 12 лет «третьего рейха» был министром труда. После войны его арестовали американцы, но Зельдте умер в тюрьме в апреле 1947 года, так и не дождавшись объявленного против него судебного процесса.

С конца 1951 года в ФРГ как грибы после дождя возникли союзы дивизий и полков бывшего вермахта, причем союз ветеранов «Великой Германии» возглавил, конечно же, Мантейфель. Американцы поощряли ветеранов вермахта, потому что те публично проводили четкий водораздел между войной на Западном и Восточном фронтах. В первом случае это было досадное недоразумение, когда народы европейской цивилизации столкнулись друг с другом из-за прихоти бесноватого маньяка Гитлера. На Востоке же немцы только защищали Европу от «монгольско-большевистских» орд Сталина. Такая логика блестяще вписывалась в политику ремилитаризации ФРГ, которую Аденауэр проводил в самом тесном контакте с США. В Бонне быстро позабыли, что и сам Гитлер оправдывал нападение на СССР необходимостью избавить Европу от «азиатско-большевистской угрозы». Само собой разумеется, что все военные и ветеранские союзы были самыми последовательными сторонниками ХДС/ХСС, так как в этих партиях почти не было борцов Сопротивления, которых бывшие генералы вермахта уже открыто называли предателями.

Итак, к 1952 году ФРГ сформировалась как государство всех тех, кто хотел побыстрее забыть о преступлениях национал-социализма и был заинтересован только в скорейшем приумножении материального благосостояния. Но именно поэтому окончательный успех Западной Германии зависел от экономической состоятельности правительства и социальной защищенности основной массы населения страны.

2. «Германское экономическое чудо». Западный вариант

Западные зоны оккупации занимали 2/3 послевоенной Германии и их население (44 млн. человек) превосходило население советской зоны более чем в два раза. Но важнее, с точки зрения экономики, было другое: Западная Германия была самодостаточной хозяйственной единицей, обеспеченной каменным углем (основной вид мирового топлива того времени). В 1936 году на территории будущей ФРГ было добыто 117 млн. тонн каменного угля (35 % всей добычи Западной Европы). То есть в отличие от ГДР машиностроение западных зон могло опереться на собственные сырьевые ресурсы.

Во время войны американцы и англичане бомбили в основном жилые кварталы крупных городов Западной Германии, разрушив 2,25 млн. квартир (объем руин составлял 400 млн. куб. метров, для вывоза которых было теоретически необходимо 10 млн. железнодорожных вагонов). Основные промышленные предприятия, напротив, пострадали мало, что также делало стартовые условия ФРГ более благоприятными, чем в случае с ГДР.

До 1948 года большинство населения западных зон прозябало в нищете. За обесценивавшиеся рейхсмарки нельзя было приобрести практически ничего. Процветал черный рынок, и основные продукты и изделия легкой промышленности были рационированы. Положение населения можно проиллюстрировать следующим примером. Один горняк в Руре получал в неделю 60 рейхсмарок. У него также была курица, которая в среднем давала 5 яиц в неделю. Одно яйцо шахтер съедал сам, а четыре обменивал на 20 сигарет. Каждая сигарета стоила на черном рынке восемь рейхсмарок. Таким образом, курица «зарабатывала» за неделю почти в три раза больше, чем ее хозяин. Согласно статистике британской оккупационной зоны за 1946/47 годы, каждый немец мог рассчитывать на один костюм в 40 лет, на рубашку в 10 лет, на одну тарелку в 7 лет и на одну зубную щетку в 5 лет.

Державы-победительницы прекрасно сознавали необходимость проведения денежной реформы, чтобы «запустить» задыхавшуюся от бартера, всевозможных квот и ограничений немецкую экономику. Однако западные союзники, объединив 1 января 1947 года английскую и американскую зоны в экономическое образование под названием «Бизония», намеревались провести денежную реформу самостоятельно. Советскому Союзу предлагалось лишь распространить ее на свою зону, но какое-либо участие Москвы в эмиссии новых денег Западом отвергалось. Ведя переговоры с СССР, американцы в обстановке глубокой секретности отпечатали новые немецкие деньги и уже осенью 1947 года тайно перевезли их в Германию. Концепция денежной реформы полностью разрабатывалась в США (а не являлась трудом Людвига Эрхарда, которого часто ошибочно называют отцом «немецкой марки»). Немецких специалистов привлекли только для составления технических инструкций по введению новых денег. Они работали на американской военной базе недалеко от Касселя в полной изоляции от внешнего мира. Узнав, что уготовано западным зонам, эти специалисты настояли на том, чтобы было письменно зафиксировано их негативное отношение к реформе. И это неудивительно. Было понятно, что сепаратная денежная реформа на западе Германии означает раскол единого народно-хозяйственного организма. Но не только это беспокоило немецких экспертов. Дело в том, что объявленная 18 июня 1948 года денежная реформа была самой радикальной мерой по конфискации денежной массы у населения в германской истории. В среднем вместо 100 рейхсмарок каждый немец получил только 6,5 «немецких марок». Первоначально на руки было выдано 40 марок, а через два месяца еще 20. От обмена денег выиграли только владельцы недвижимости и крупных товарных партий, то есть те, кто был богат и до реформы.

На следующий же день после реформы витрины магазинов как по мановению волшебной палочки наполнились товарами, которых не было видно несколько лет. Однако мало кто мог их купить — настолько высокими были цены и настолько мало на руках было новых денег. СДПГ и воссозданные профсоюзы — ОНП (Объединение немецких профсоюзов) резко выступили против реформы. 12 ноября 1948 года прошла первая и единственная в истории Западной Германии всеобщая забастовка против дороговизны. И вот здесь как раз сказалась роль Людвига Эрхарда. Но прежде чем кратко описать ее, следует остановиться на подходе основных политических сил ФРГ к ключевым проблемам развития экономики.

Сразу после войны все политические партии западных зон требовали примерно одного и того же: национализации ключевых отраслей промышленности и введения плановых начал в экономике. В мае 1946 года СДПГ выступила за создание «социалистической экономики путем планового подхода». ХДС британской зоны в уже упоминавшейся Аленской программе 1947 года заявлял, что «планирование и регулирование экономики является необходимым в большем объеме». Только СвДП выступала за либеральную экономику. В 1946 году избиратели земли Гессен одобрили 41-ю статью земельной конституции, в которой прямо говорилось о переводе в общественную собственность горнодобывающей и сталелитейной промышленности, энергетики и транспорта. Даже в Основном законе ФРГ (статья 15), который принимался уже в разгар «холодной войны», предусматривалась возможность обобществления частной собственности за выкуп. То есть можно констатировать, что общественное мнение во всех четырех зонах Германии было настроено одинаково. Но две части Германии тем не менее пошли различным друг от друга путем, потому что не совпали точки зрения оккупационных властей.

Для французов самым главным было любой ценой не допустить развития тяжелой промышленности Германии как основы ее военной индустрии. В 1946 году Франция включила Саарскую область (до войны Саар давал 15 млн. тонн угля и 2,6 млн. тонн стали) в свои таможенные границы, готовя аннексию этого района. Только СССР высказал против этих мер Франции резкий протест.

Англичане, где у власти с 1945 года находились лейбористы, в принципе не возражали против национализации ключевых отраслей экономики Германии, тем более, что правительство Его величества в те годы именно такую политику и проводило. Но и французы, и англичане после войны зависели от американской финансовой помощи, поэтому ждали, какую линию изберет главный кредитор западного мира.

Для США Германия и так была слишком «социалистической» страной, так как государство контролировало там телефонную связь, железные дороги и большой сектор электроэнергетики. Поэтому американцы сразу выступили против любых попыток национализации. Оккупационные власти США волевым решением просто отменили все статьи земельных конституций, которые хотя бы под лупой отдавали «социализмом». Для проведения нового либерального экономического курса американцы вскоре подыскали «Аденауэра от экономики». Им стал поначалу беспартийный (позднее вступил в ХДС) профессор Людвиг Эрхард, который в 1945/46 году был министром экономики Баварии (самая крупная земля американской оккупационной зоны), а в марте 1948 года вопреки сопротивлению СДПГ был избран директором Экономического совета Бизонии (то есть своего рода эмбрионального западногерманского правительства).

Эрхард с толстым лицом и неизменной сигарой в зубах даже внешне воплощал собой капиталиста, каким их обычно изображали на своих плакатах левые партии. Он стал отцом концепции «социальной рыночной экономики», которая была призвана совместить свободное предпринимательство с заботой о наиболее бедных слоях населения. Считается, что это была одна из самых удачных экономических теорий современности. На самом деле сразу же после ее провозглашения (а начало этой политики обычно связывают с денежной реформой) «социальная рыночная экономика» оказалась в очень трудном положении, и от краха ее спасли внешние факторы и серьезная корректировка либеральных взглядов самого Эрхарда.

Весь 1949-й год в ФРГ прошел под знаком невиданного роста цен. И это при том, что основные продукты и уголь по-прежнему распределялись по карточкам. В сентябре 1949 года средний потребитель мог получить по карточкам 2 кг жиров в месяц (причем доля масла составляла 375 граммов) и 1000 граммов мяса. Рядом с шахтами выросли горы угля, так как низкая покупательная способность населения ограничивала массовый спрос. Даже в 1952 году, когда экономическое положение ФРГ серьезно улучшилось, прожиточный минимум семьи из трех человек составлял 366 марок в месяц, в то время как средняя зарплата рабочего не превышала 330 марок. При этом, в отличие от ГДР, женщины не работали, так как работы не хватало даже для мужчин. В первом квартале 1950 года в ФРГ было два миллиона безработных (12,2 % трудоспособного населения). Причем среди беженцев и переселенцев (а их было более шести миллионов) эта квота была выше в три раза. СДПГ и ОНП требовали немедленного принятия целевых государственных программ поддержки занятости и развития производства. В феврале 1950 года бундестаг большинством голосов принял соответствующее заявление.

Эрхарду необходимо было срочно наполнить рынок товарами, особенно продовольствием. Собственного не хватало, так как Германия всегда зависела от импорта (в 1938 году в Германию было импортировано 10,8 миллиона тонн продуктов, причем в основном в западную часть страны). Отца «социальной рыночной экономики» во многом выручил «план Маршалла», по которому США выделили сначала западным зонам, а потом ФРГ кредиты в общей сложности на 1,5 миллиарда долларов. Все средства шли на закупку американских же товаров, не находивших в США сбыта. Причем товары должны были оплачиваться валютой, которую ФРГ (ее марка не была свободно конвертируемый) могла заработать только наращиванием экспорта в европейские страны (американцы облагали западногерманские товары 30 %-ной пошлиной). Дело доходило до абсурда: немцы продавали европейским соседям каменный уголь, а потом на вырученные средства по более высоким ценам закупали тот же самый уголь в США. Только за 10 месяцев 1952 года ФРГ была вынуждена ввезти из США каменного угля на 555 млн. марок. Наживались американцы и на специально установленном ими невыгодном для ФРГ обменном курсе марки к доллару (только на этом ФРГ теряла 420 млн. марок ежегодно).

И все же с помощью «плана Маршалла» удалось достаточно быстро наполнить потребительский рынок и остановить начавшую выходить из-под контроля инфляцию. Одновременно план имел политическую цель, которую сейчас признают уже все серьезные историки ФРГ: укрепление в Западной Германии капитализма, чтобы повысить ее привлекательность по сравнению с ГДР. Сейчас много говорят об ошибке СССР, отказавшегося от «помощи» (это были кредиты) США. Однако документы показывают, что американцы с самого начала умышленно обставили свои кредиты такими условиями, чтобы сделать участие Советского Союза в «плане Маршалла» невозможным (полный контроль над кредитно-финансовой и макроэкономической политикой тех стран, которые согласились принять американский план).

Второй основной проблемой в области экономики ФРГ было снятие ограничений, наложенных западными державами в соответствии с Потсдамскими решениями на развитие немецкой тяжелой промышленности, особенно в сфере черной металлургии и прекращение демонтажа предприятий.

Следует отметить, что США, как абсолютно не пострадавшая от войны страна, бравировала тем, что ей якобы не нужны репарации с Германией. Американцы всячески противились предложениям СССР установить общую сумму репараций. Причем это подавалось немецкой общественности как бескорыстный подход, являвшийся благородной альтернативой «алчности русских». На самом деле западные державы и прежде всего США присвоили немецкие активы за границей (составляли перед войной 3,5 млрд. долларов), вывезли много патентов и лицензий (еще на 3–5 млрд. долларов). Производился и демонтаж (стоимость демонтированного оборудования по некоторым оценка составила 2–3 млрд. долларов). Большие расходы несла ФРГ и на содержание оккупационных войск (около 100 тысяч военнослужащих, 250 тысяч членов семей и 450 тысяч немцев, работавших в системе союзной администрации). Одних только сотрудников контрольных органов британских военных властей было около 10 тысяч. И тем не менее, как уже отмечалось выше, бремя, связанное с оккупацией, было в Западной Европе гораздо легче, чем в ГДР.

Аденауэр сразу же начал переговоры с Верховными комиссарами о прекращении демонтажа (в утвержденном в 1947 году списке подлежащих демонтажу предприятий было около 800 заводов, производивших сталь, химическую продукцию, в том числе синтетический каучук, и т. д.). Англичане и французы (особенно последние) не были настроены идти на какие-либо уступки. Другое дело Верховный комиссар США Макклой. Он прекрасно разбирался в экономике, так как был ранее сотрудником министерства армии США (отвечал за выпуск вооружений) и президентом Мирового банка. Еще во время войны Макклой обратил на себя внимание тем, что был против бомбардировок железнодорожных подъездных путей, ведущих к нацистским лагерям смерти. Он считал такие бомбежки не имевшими стратегического значения. В результате в газовых печах погибло просто больше евреев и других жертв нацизма. Макклой был сторонником восстановления промышленного потенциала Западной Германии и, используя свои хорошие связи в Вашингтоне, умело убеждал американский истэблишмент в том, что Аденауэр и его люди стали «новыми немцами».

Однако даже Макклой не мог «продать» общественному мнению США реанимацию германской тяжелой промышленности просто так. В ответ от Аденауэра потребовали, чтобы ФРГ вступила в так называемый «международный орган контроля за Руром» (создан в 1948 году как средство контроля США и западноевропейских стран за «сердцем» германского ВПК; СССР вопреки прежним договоренностям в эту структуру не пустили). В ФРГ все партии считали «международный орган» воплощением иностранного гнета и требовали его упразднения. Но когда Аденауэр, скрепя сердце, согласился на эту «горькую пилюлю», ему предложили еще и вступление ФРГ в Совет Европы. Этот шаг вроде бы на первый взгляд не ущемлял немецкую гордость. Но одновременно с ФРГ в Совет Европы, хотя и в качестве ассоциированного члена, должны были принять Саар, что было еще одним подтверждением аннексионистских планов Франции в отношении этой немецкой территории. И тем не менее, Аденауэр, даже не посоветовавшись с бундестагом, «проглотил» все эти горькие лекарства и 22 ноября 1949 года подписал с союзными Верховными комиссарами так называемые Петерсбергские соглашения. По ним из списка демонтажа исключалось 400 предприятий и ФРГ получила право на установление консульских отношений с иностранными государствами. Западной Германии повышалась годовая квота стали, которую она имела право производить, а также давалась санкция на строительство океанских судов.

Петерсбергские соглашения вызвали взрыв возмущения в бундестаге. Шумахер в ярости назвал Аденауэра «канцлером союзников», за что был на некоторое время лишен слова (интересно, что в ФРГ такое определение было сочтено за страшное оскорбление). Однако канцлера поддержали могущественные профсоюзы (в ОНП в 1950 году было 5,4 млн. человек), члены которых радовались сокращению демонтажа. К тому же лидер ОНП Ханс Беклер был почти ровесником Аденауэра и много лет общался с будущим канцлером, являясь депутатом кельнского городского собрания.

В ноябре 1949 года союзники преподнесли Аденауэру еще один неприятный сюрприз, настояв на резкой девальвации немецкой марки, чтобы облегчить финансовый кризис в Великобритании. Мнением правительства ФРГ при этом особенно никто не интересовался.

Но еще хуже начался 1950-й год. В январе Франция объявила о подписании ряда конвенций с Сааром, гарантировавших практически неограниченный французский контроль над тяжелой промышленностью этой области в течение 50 лет. Аденауэр «в отчаянии» предложил в марте 1950 года объединение Франции и Германии в единый «союз» с общим гражданством и единой валютой. На самом деле это был довольно хитрый ход, так как Парижу пришлось как-то реагировать на столь щедрые предложения Бонна. 9 мая 1950 года (дата была выбрана, конечно же, неслучайно) французское правительство предложило поставить под наднациональный контроль черную металлургию Франции, ФРГ, Италии, Бельгии, Нидерландов и Люксембурга. По имени министра иностранных дел Франции эту инициативу стали именовать «планом Шумана». 18 апреля 1951 года после трудных переговоров был подписан договор об учреждении Европейской организации угля и стали (ЕОУС), что стало началом западноевропейской интеграции. Оппозиция опять протестовала против «Европы капитала», но Аденауэр убил сразу двух зайцев. С созданием ЕОУС ушел в небытие «международный орган контроля» в Руре и были окончательно ликвидированы ограничения на производство стали в ФРГ. В экономическом смысле суверенитет Западной Германии был практически восстановлен.

Следует подчеркнуть, что наряду с «планом Маршалла» (значение которого принято почему-то преувеличивать) довольно редко вспоминают об американской программе GARIOA. Это была действительно помощь налогоплательщиков США: в ФРГ поступило продовольствия на сумму, превосходящую кредиты, выделяемые по «плану Маршалла». До 1952 года по этим двум каналам ФРГ получила 4,4 млрд. долларов. За все это приходилось по-прежнему платить американским импортом (в 1950 году 15 % всех ввозимых товаров имели марку «made in USA»).

Зависимость ФРГ от импорта росла: в 1950 году 44 % продовольствия ввозилось из-за границы. При этом западные страны, прежде всего США, требовали от Западной Германии либерализации импорта. 3 ноября 1949 года правительство ФРГ было вынуждено снять ограничения с 36,3 % своего импорта. Партнеры Бонна в Западной Европе с либерализацией не торопились. Это привело к тому, что в конце 1949 года внешнеторговый дефицит ФРГ стал угрожать макроэкономической стабильности в стране. Положение было спасено подписанием соглашения о Европейском платежном союзе, в рамках которого была создана система многостороннего клиринга.

Мы специально начали описание западногерманской экономики с внешних факторов, без которых просто не приходится говорить о немецком экономическом чуде. Оно окончательно превратилось из миража в реальность после начала войны в Корее в 1950 году. Резкий рост военных расходов и производства вооружений на Западе позволил ФРГ сделать мощный рывок в экономическом развитии. До 1952 года были сняты все ограничения во внешней торговле ФРГ и легализована деятельность крупных банков и монополий.

Все это не замедлило сказаться на промышленном производстве Западной Германии. Если в 1948 году индекс промышленного производства западных зон составлял 63 % от уровня 1936 года, то в 1949 году уже 90 %, в 1950 году — 114 %, а в 1951 году — 136 %. Для сравнения отметим, что в 1948 году Великобритания производила промышленной продукции 116 % от уровня 1936 года, а к 1951 году этот показатель вырос до 136 %. Для сопоставления с ГДР стоит отметить, что если в 1949 году добыча угля в ФРГ достигала 92,6 % уровня 1936 года (то есть она практически не пострадала от войны), то в 1952 году уровень 1936 года был превзойден на 13 %. Впечатлял рост в электротехнике: 287 % в 1952 году (1936 год — 100 %). Правда, и в 1949 году западногерманская электротехника превосходила довоенный уровень на 50 %. В 1952 году домны ФРГ выдали 17 млн. тонн стали (в 1949 году не разрешалось производить больше 11), достигнув довоенного уровня.

Последней крупной внешнеэкономической жертвой Аденауэра стало согласие на обслуживание внешних довоенных долгов Германии, «купленное» союзниками в марте 1951 года в обмен на послабления в Оккупационном статуте. ФРГ наконец-то разрешили учредить собственное министерство иностранных дел (первым главой МИД ФРГ по совместительству стал сам федеральный канцлер). Согласно подписанному в Лондоне 27 февраля 1953 года соглашению ФРГ обязалась вернуть 7,5 млрд. марок в счет довоенных долгов и столько же в счет послевоенной «помощи». В первые пять лет годичные выплаты ФРГ должны были составлять 567 млн. марок, а начиная с 1958 года — 765 млн. марок. Немцам удалось умерить аппетиты западных держав, так как те первоначально просили «вернуть» в общей сложности 29,5 млрд. марок.

Конечно, сводить западногерманское экономическое чудо только к внешним факторам было бы неправильно. Подчеркнем лишь, что факторы эти были благоприятными для ФРГ и неблагоприятными (фактический бойкот на Западе и невиданные в мировой истории разрушения в экономике основного торгового партнера — СССР) для ГДР.

Еще одним существенным отличием двух германских государств было отношение к элите бизнеса, что было самым тесным образом связано с процессом денацификации, так как почти все крупные промышленники и землевладельцы Германии в свое время поддержали Гитлера. В ГДР, как было показано выше, эта проблема была решена радикально и в полном соответствии с Потсдамскими решениями. За нравственную чистоту экономики пришлось заплатить периодом определенного беспорядка, пока свежеиспеченные менеджеры и плановики не вошли в курс дела.

На западе Германии все было не так нравственно, но зато более прагматично. Еще во время войны в госдепартаменте США существовал целый клан высших чиновников, которых именовали «группой умиротворения». Эти люди убеждали всех сильных мира сего в Вашингтоне в необходимости бережного отношения к экономической элите Германии после разгрома «третьего рейха». Правда, ужасы концлагерей произвели на общественное мнение США такое жуткое впечатление, что пришлось, как упоминалось выше, осудить некоторых представителей крупного бизнеса (ведь именно они использовали рабский труд заключенных, которых после физического истощения от непосильной работы отправляли в печь) на одном из нюрнбергских процессов. Молодой глава семейства Круппов (а для всего мира имя «Крупп» было символом германских танков, пушек и бомб) Альфред в 1948 году получил 12 лет тюрьмы, но уже в январе 1951 года он по распоряжению Макклоя вышел на свободу, вернув к 1953 году всю свою индустриальную империю. За Круппа просил не только Аденауэр, но и второе по влиянию лицо ФРГ католический кардинал Фрингс, во многом сделавший из бывшего мэра Кёльна федерального канцлера. Еще во время процесса над Круппом Фрингс публично заявил, что если кто и может претендовать на звание почетного гражданина города Эссена (там находилась штаб-квартира крупповского концерна), то именно Крупп.

Еще в 1950 году вышел из-за решетки «танковый король» Фридрих Флик (который должен был провести в местах не столь отдаленных семь лет). Компанию ему составил Фриц Меер (химический гигант ИГ-Фарбен) и член правления крупнейшего в Германии «Дойче банк» Карл Раше. К началу 50-х годов капитанские мостики германской экономики вновь заняли знакомые всему миру еще во времена «третьего рейха» люди. Концерн Тиссена сосредоточил в своих руках 50 % западногерманской сталелитейной промышленности. Среди верхушки «Маннесмана» можно было увидеть бывшего генерального директора Вильгельма Цангена — председателя Совета по вооружениям при Гитлере.

С другой стороны, денежная реформа 1948 года разорила многих мелких предпринимателей, не успевших превратить рейхсмарки в недвижимость или ликвидные товары. Тем не менее «экономическое чудо» не могло обойтись без своих магов и кудесников, то есть самородков, сумевших поймать удачу за хвост. Макс Грундиг в 1947 году начал с того, что гениально обошел запрет оккупационных властей на производство радиоприемников. Он смог продать до денежной реформы более 100 тысяч наборов радиодеталей, из которых практически каждый мог по принципу «сделай сам» собрать нехитрый радиоаппарат. Грундиг смог разумно распорядиться заработными им 20 млн. рейхсмарок и уже в 1955 году его фирма предложила потребителям магнитофон ценой менее 500 марок, что сделало эту новинку товаром массового спроса.

Ханс Тирфельдер прибыл в 1946 году из советский зоны с одним чемоданом. В 1951 году он провел конкурс на звание «мисс ноги» Германии. Сотни тысяч женщин снимали мерки с бедер, икр и ступней, отсылая данные устроителю. Тот обработал их и получил точный анализ рынка женских чулок. После этого Тирфельдер первым в Германии наладил массовый выпуск синтетических чулок из нейлона и перлона (полиамидное волокно).

И все же таких «историй успеха» было не так много, чтобы утверждать, что от экономического чуда разбогатела вся Германия к западу от Эльбы. В 1957 году 10 тысяч самых богатых людей ФРГ имели такой же доход, что и 2 миллиона самых бедных. И Западная Германия, возможно, не дожила бы и до пятилетнего юбилея своего существования, если бы «социальная рыночная экономика» Эрхарда не стала действительно социальной. Произошло это не только под нажимом ОНП и СДПГ, но и под давлением американцев, опасавшихся, что массовая безработица и рост цен приведут к «коммунистической революции».

Государство приняло специальные программы по поддержке производства дешевых товаров. Предприятия получили налоговые льготы и ускоренную модель амортизации. В 1952 году были приняты специальные государственные меры по поддержке инвестиций. Был в ФРГ и свой «госплан» — Союз германской экономики (объединение предпринимателей), который в тесном сотрудничестве с правительством определял «правила игры» на рынке. В 1950 году был принят закон о помощи жертвам войны, согласно которому миллионы людей (в том числе лишившиеся крова, вдовы, инвалиды) получили пенсии и бесплатное медицинское обслуживание. В 1952 году в бундестаге прошел практически «социалистический закон» о распределении тягот войны, по которому был введен особый налог на имущество богатых лиц, и вырученные от него средства шли на помощь беженцам из Восточной Европы и советской оккупационной зоны. До 1964 года в западногерманское общество были интегрированы 12 млн. человек, на что ушло 55 млрд. марок. Без упомянутых выше социальных законов рыночная экономика рухнула бы под тяжестью столь серьезных задач.

Однако либералу Эрхарду предстояло распрощаться еще со многими своими теоретическими «священными коровами». Закон от 24 апреля 1950 года вводил систему государственного строительства так называемых «социальных квартир», предназначавшихся для «широких слоев населения». В 1950 году только 8 % жителей ФРГ были собственниками своего жилья. По закону предполагалось построить за шесть лет 1,8 млн. квартир. Таким темпам могло бы позавидовать любое социалистическое государство. Но даже такие радикальные меры с трудом сдерживали недовольство населения плохими условиями своего жилья (в 1950 году 41 % жителей не были удовлетворены своими жилищными условиями).

Между тем ОНП требовало от правительства демократизации «структур власти» в экономике. Профсоюзы пригрозили мощной забастовкой, если до 1 февраля 1951 года не будет принят закон об участии рабочих в управлении предприятиями горнодобывающей промышленности. Закон вступил в силу 21 мая 1951 года (при поддержке СДПГ) и предписывал паритетный состав наблюдательных советов на всех предприятиях упомянутой отрасли с количеством занятых более 1000 человек. «Нейтральный» член совета должен был помочь избежать патовых ситуаций при голосовании. Профсоюзам явно понравилась такая «социализация», и в законе «о конституции предприятий» (1952 год) было предусмотрено создание на всех предприятиях страны с количеством занятых более пяти человек так называемых «советов предприятий» из членов трудовых коллективов. Члены совета имели большое влияние при решении социальных вопросов (отпуска, продолжительность рабочего времени и т. д.), и предприниматели были обязаны предоставлять этим советам информацию об экономическом положении предприятий. Согласно закону треть членов наблюдательных советов акционерных обществ должна была выбираться из рабочих и служащих.

Предоставленная этим законом профсоюзам огромная власть базировалась на прочной основе закона о тарифных договорах (принят еще до образования ФРГ 9 апреля 1949 года), которым была введена так называемая «тарифная автономия». Согласно этой системе предприниматели и профсоюзы путем переговоров определяли зарплату и социальные льготы рабочих конкретных отраслей. Посредники от государства привлекались к переговорам лишь тогда, когда они находились под угрозой срыва. Тарифная автономия серьезно ограничила экономическую свободу предпринимателей: отныне ни один завод не мог платить своим рабочим меньше, чем это было согласовано в тарифном отраслевом договоре.

После всех этих законов от либерализма Эрхарда оставалось очень мало. Но зато рабочие в ФРГ прекратили мечтать о социализме в масштабах страны, так как им вполне хватало социализма на своем предприятии. Согласно только входившим в моду в начале 50-х годов социологическим исследованиям только 1 % рабочих мог быть причислен к марксистам, 30 % заявили, что свыклись с существующим порядком вещей и не интересуются ничем, кроме своих личных дел. 25 % верили, что профсоюзы еще добьются новых социальных льгот и готовы были активно участвовать в развитии «своего» предприятия (в профсоюзных газетах публиковались статьи, призывавшие рабочих беречь оборудование и следить за чистотой на рабочем месте), и еще 8 % надеялись на поступательное социал-демократическое движение к социализму.

Таким образом, в известной мере можно сказать, что отцами западногерманского «экономического чуда» были Эрхард и Ульбрихт. Ведь именно боязнь революционного взрыва и создания социализма «а ля ГДР» заставила Аденауэра и его экономического гуру забыть о незыблемых канонах чистого либерализма и превратить ФРГ в самое социальное государство Западной Европы.

После 1952 года «экономическое чудо» наконец-то стало серьезно отражаться на материальном благополучии миллионов простых западных немцев. Если в 1950 году средняя зарплата составляла 243 марки, то в последующие годы она стабильно росла при низкой инфляции в среднем на 20 % в год. Производительность труда в начале 50-х годов на 40 % превысила довоенный уровень. А это в свою очередь удешевляло товары массового спроса, делая их общедоступными. Если в 1950 году рабочий должен был работать 22 часа, чтобы заработать себе на 1 кг кофе в зернах, то в 1959 году для этого было достаточно шести часов. Ради килограмма сахара приходилось трудиться один час в 1950 году и всего 26 минут в 1959 году. Пара хорошей обуви стоила в 1950 году два рабочих дня, а в 1959 году — 10 часов 42 минуты.

Огромная социальная деятельность государства привела к тому, что на 12 миллионов рабочих в 1953 году приходилось уже 4 миллиона служащих, а это также означало рост благосостояния, так как служащие неплохо зарабатывали.

К 1953 году население ФРГ наелось досыта и получило возможность разнообразить свой дневной рацион за счет хорошей колбасы и недоступных ранее кондитерских изделий. В 1954 году средний рабочий тратил на питание 180 марок из своей месячной зарплаты в 467 марок (в 1949 году он мог поесть лишь на 131 марку в месяц). Немецкие женщины наконец сняли полувоенные платья до колен и сапоги и облачились в массовые наряды, разработанные Кристианом Диором в стиле «нью лук» («новый вид»): гиперженственные платья, подчеркивавшие осиную талию и полные бедра за счет подбитых юбок. В семьях ФРГ появились велосипеды, мопеды и даже автомобили, которых, правда, в начале 50-х годов было еще очень мало.

Скромное материальное благополучие было куплено ценой практической смерти западногерманской культуры. Сразу после войны в западных зонах появилось много театров, газет и журналов. Молодые и обладавшие обостренным чувством справедливости писатели, вроде Борхерта, казалось, стали властителями дум послевоенного поколения немцев, пытавшихся примириться с собственной совестью. Но денежная реформа расставила все на свои места. Обыватели, охотно платившие рейхсмарками за газеты и билеты в театр или кино, экономили новые деньги. Их интересовали больше скидки и распродажи, чем надоевшие призывы интеллектуалов-болтунов помнить недавнее прошлое. Из 115 театров, существовавших в западных зонах в 1947 году, в 1950 году остался только 31, а число занятых в театральном деле сократилось за это время с 28 до 17 тысяч человек. В массовом порядке умирали литературные и общественно-политические журналы, большинству из которых так и не суждено было возродиться вновь. Даже ежедневные газеты, претендовавшие на серьезность, боролись за выживание. Известная и по сей день газета «Вельт», являвшаяся первое время рупором британской военной администрации, вынуждена была сократить тираж с 2 млн. экземпляров в апреле 1948 года до 300 тысяч в июле 1949 года. Новым лицом западногерманской прессы стал яркий представитель племени таблоидов — «Бильд» («Картинка»), практически и состоявший из одних фотографий. Первый номер этой и поныне самой многотиражной газеты ФРГ вышел в свет 26 июня 1952 года. Место слишком морализирующих театров заняло ненавязчивое радио (7,5 млн. аппаратов в 1949 году и 12,8 млн. — в 1955) и начиная с 1953 года — телевидение (тогда было еще только 12 тысяч телевизоров). Досуг западного немца стал гораздо проще и состоял из кино (в основном американские комедии и вестерны), встреч с друзьями в пивной за «своим» столом и футбола по воскресеньям (хотя в него не столько играли, сколько болели или пытали счастье на тотализаторе, появившимся в 1948 году).

ФРГ превратилась в общество среднего класса, который ничего не хотел знать о «третьем рейхе», концлагерях и газовых камерах. И все же была в этом ушедшем в себя и занятом накопительством государстве одна политическая тема, которая еще владела умами и сердцами миллионов и угрожала взорвать размеренное течение жизни бюргеров. Речь идет о проблеме воссоединения Германии, которая не могла не задевать национальные чувства немцев. Особое беспокойство эта тема доставляла Аденауэру и американцам, боявшимся, что немцы променяют западных союзников на единую, но нейтральную родину. Сам канцлер болезненно переживал определение, придуманное для ФРГ известным евангелическим пастором Мартином Нимеллером: «зачата в Ватикане, рождена в Вашингтоне».

 

Глава III

«Немцы за один стол» или по разным казармам?

Германский вопрос в 1949–1952 годах

Основной проблемой послевоенной политики в Европе был германский вопрос. Он, в свою очередь, сводился к следующей альтернативе: быть Германии единой, но нейтральной (подход Советского Союза и ГДР) или разделенной, но включенной в военные блоки (подход Аденауэра и США).

Мировое общественное мнение в 1945–1949 годах вне зависимости от того, как оно относилось к СССР или социализму в целом, просто не могло себе представить, что немцы когда-нибудь снова будут носить оружие. Слишком свежи еще были раны Второй мировой войны. Между тем Аденауэр еще в октябре 1945 года, когда отношения между СССР и США казались еще вполне дружественными, писал в одном из писем, что раскол Европы стал реальностью. Став канцлером, он сразу же направил все усилия на ремилитаризацию ФРГ под лозунгом достижения реального суверенитета Западной Германии, в том числе и в военных вопросах.

Большинство историков ФРГ считает, что для Аденауэра ремилитаризация была лишь ценой «покупки» у западных союзников полной независимости ФРГ и преодоления всех последствий оккупации. На самом деле ФРГ и США вместе вели тонкую дипломатическую игру по подготовке общественного мнения Великобритании и особенно Франции к появлению новой германской армии. Причем Бонн и Вашингтон разделили свои роли.

Прежде всего, следует отметить, что ФРГ сразу же после образования ГДР отказалась ее признать и постоянно подчеркивала, что только федеральное правительство в Бонне имеет право говорить от имени всех немцев. В кабинете Аденауэра было учреждено специальное министерство по «общегерманским вопросам», которое возглавил бежавший из советской зоны оккупации бывший председатель восточногерманского ХДС Якоб Кайзер. Аденауэр недолюбливал Кайзера, так как последний продолжал цепляться за свою концепцию Германии как «моста» между Востоком и Западом. Но канцлер прекрасно понимал, что как министру Кайзеру будет особенно нечем управлять и вся его роль будет сводиться к периодическим нападкам на ГДР. На всякий случай Аденауэр распускал слухи, что Кайзер поддерживает тайные контакты с советской военной администрацией в ГДР.

Шумахер, стараясь как обычно обойти Аденауэра на волне национализма, вообще заявил, что для ГДР слишком много чести, чтобы ей занималось целое министерство. Достаточно, мол, госсекретаря в МВД, чтобы подчеркнуть: Восточная Германия рано или поздно станет частью ФРГ.

8 декабря 1949 года Кайзер предложил в записке в федеральное правительство избрать такое наименование ГДР в официальном лексиконе западногерманских властей, чтобы оно не могло быть «истолковано прямо или опосредованно как признание так называемой Германской Демократической Республики и, с другой стороны, описывало бы упомянутое государственное образование недвусмысленным, с точки зрения общественности, образом». Кайзер предложил называть ГДР «советско-зональным государством», «советской зоной» или просто «зоной». Оскорбительность таких титулов для властей ГДР была налицо.

Свою политику непризнания ГДР ФРГ и западные союзники основывали на отсутствии легитимации восточногерманского правительства путем свободных выборов. Эту же тему — свободные выборы — Запад решил сделать своей козырной картой и в германском вопросе. Для того чтобы отбивать дипломатические инициативы СССР по воссоединению Германии (что привело бы к потере контроля Запада над ФРГ), США, Великобритания и (неохотно) Франция предлагали начинать объединение страны с организации свободных выборов. В конце февраля 1950 года Верховный комиссар США Джон Макклой рекомендовал правительству ФРГ именно такую тактику. Запад исходил из того, что СССР никогда на свободные выборы не пойдет, и появится желанный предлог для укрепления ФРГ прежде всего путем создания западногерманской армии. 22 марта 1950 года в соответствии с советом американцев правительство ФРГ предложило провести выборы в общегерманское Учредительное Национальное собрание. Призыв был обращен к немецкому народу и к четырем державам-победительницам, то есть ГДР в нем вообще не упоминалась. Естественно, что такой подход не мог вызвать у руководства СЕПГ большого энтузиазма. К тому же, как выяснилось несколько позднее, контролировать свободные выборы в Германии по мнению Запада должна была ООН, где «свободный мир» имел тогда подавляющее численное превосходство. К тому же СССР с января 1950 года отказался участвовать в работе Совета безопасности этой организации.

Правительство ГДР, в свою очередь, еще 24 октября 1949 года обратилось ко всем государствам мира с предложением установить нормальные межгосударственные отношения на основе равноправия и взаимного уважения. Но ввиду бойкота Запада дипломатического признания удалось добиться только со стороны государств «народной демократии». Единственным исключением стала Финляндия, заключившая с ГДР уже 15 октября 1949 года межправительственное соглашение о торговле. Однако эта небольшая брешь в блокаде не могла, конечно, компенсировать введенное боннским правительством по согласованию с западными Верховными комиссарами 7 февраля 1950 года эмбарго на поставки в ГДР чугуна и стали. Искусственно тормозилась торговля, в результате чего внутригерманский товарооборот сократился с декабря 1949 года по февраль 1950 года на 75 %.

Взяв инициативу в германском вопросе на базе идеи свободных выборов, Аденауэр и американцы в быстром темпе стали готовить общественное мнение к будущей ремилитаризации ФРГ. Эта идея стала публично обсуждаться еще в 1948 году, после возникновения первого кризиса вокруг Берлина, связанного с введением в западных секторах города западногерманской марки. «Блокада» Берлина СССР (так на Западе назывались ограничения на сообщение западных гарнизонов немецкой столицы со своими зонами, которые не затрагивали свободу передвижения западных берлинцев) и снабжение города до мая 1949 года путем англо-американского воздушного моста позволили Западу протащить мимо мирового общественного мнения образование НАТО в апреле 1949 года. Но штаб-квартира блока располагалась во Франции, а французы неоднократно публично заявляли, что не допустят вступления ФРГ в НАТО в любом виде. Лейбористское правительство Великобритании также не могло себе представить немецких солдат через пять лет после уничтожения вермахта. Однако обе основные западноевропейские державы, уже с 1944–1945 годов серьезно зависевшие от США в финансовом отношении, попали с конца 40-х годов еще и в военную зависимость от Вашингтона. Франция ввязалась в колониальную войну в Индокитае, которую нельзя было выиграть без долларовых инъекций и поставок американского оружия. «Социалистическое» правительство Великобритании вынуждено было послать в английскую колонию Малайю 250 тысяч солдат, зверски подавивших там национально-освободительное движение.

Аденауэр в этих непростых для него условиях решил добиваться ремилитаризации ФРГ путем включения немецкого воинского контингента в некие общие европейские вооруженные силы, чтобы снять опасения миллионов западных европейцев. Новым тактическим приемом федерального канцлера были интервью ведущим западным газетам и журналистам. В интервью американской газете «Кливленд Плейн Дилер» 3 декабря 1949 года Аденауэр заявил, что образование «германских вооруженных сил» даже не подлежит обсуждению. Однако в рамках единой армии Запада можно было бы вполне представить себе военный контингент ФРГ. Германия должна содействовать «обороне» Запада, для чего в «нужное» время следует распространить программу военной помощи США Западной Европе на ФРГ. В конце декабря 1949 года, выступая на съезде ХДС Рейнской области, канцлер уточнил свои представления: «Но если европейская федерация потребует западногерманского вклада в защиту Европы, тогда при определенных обстоятельствах немцы могут принять в этом участие так же как и англичане, французы и другие нации». Одновременно Аденауэр не переставал повторять, что «предпосылкой для немедленного участия в обороне Европы являлось для меня полное равноправие Германии с другими народами Европы. Равные обязанности предполагают равные права… Путем ремилитаризации можно было достичь полного суверенитета федеративной республики».

Оставалось только убедить европейскую общественность, что Европу необходимо защитить. Берлинская «блокада» явно не годилась для обоснования агрессивных намерений СССР, так как многие понимали, что при желании Советский Союз мог бы захватить Западный Берлин за пару часов. К тому же инициатива нормализации положения вокруг Берлина исходила от Сталина, хотя Москва могла бы блокировать союзников в Западном Берлине сколь угодно долго. «Воздушный мост» же, несмотря на свою ценность с точки зрения пропаганды великодушия Запада, спасающего берлинцев от голода, стоил очень дорого. К тому же 67 % грузов, переброшенных по нему в Берлин, приходилось на уголь, а не на продукты.

Одно время в качестве «страшилок» использовались победа коммунистов в гражданской войне в Китае в октябре 1949 года и испытание Советским Союзом своей атомной бомбы в августе того же года. Но французам или бельгийцам не было до далекого Китая никакого дела, а наличие у русских атомного оружия не выглядело чем-то уж очень необычным, если учесть, что американцы владели бомбой еще с 1945 года. Не годилась на роль «жупела» коммунистической угрозы и народная полиция ГДР, в которой служили 50–60 тысяч человек, вооруженных только легким стрелковым оружием. Несмотря на соответствующие пропагандистские усилия, представить себе победоносный марш восточногерманских полицейских с пистолетами и винтовками через всю Западную Европу было очень трудно.

Тем не менее, 25 мая 1950 года бывший генерал вермахта Герхард граф фон Шверин был назначен советником федерального канцлера по военным вопросам и вопросам безопасности. Ведомство фон Шверина, которое конечно тогда еще нельзя было назвать реальным именем — министерство обороны, пока именовалось «Центром службы Родине». В 1950 году в нем служили 20 человек, а в 1953 году — уже 700. И все же без какого-либо заговора или агрессии коммунистов Аденауэру приходилось с трудом разъяснять даже своей партии необходимость ремилитаризации. Описанные выше пацифистские тенденции западногерманского общественного мнения крепли с каждым днем. Съезд СДПГ в Гамбурге в мае 1950 года постановил: «Съезд подтверждает и поддерживает решение правления партии сопротивляться любой ремилитаризации Германии всеми средствами. СДПГ отклоняет новое вооружение (страны) и введение воинской повинности».

В этой обстановке просто подарком с небес для Аденауэра и сторонников его линии (среди которых основную роль играла католическая церковь) стало начало войны в Корее 25 июня 1950 года. Здесь, казалось, были налицо все параллели с Германией: точно такая же разделенная страна, где коммунисты решили вооруженным путем ликвидировать ее «свободную» часть. Естественно, что западная пропаганда изображала инициатором войны Сталина, хотя тот просто не стал противиться энтузиазму Ким Ир Сена и Мао Цзедуна.

Война в Корее разом изменила настроения в Западной Европе. Если еще в марте 1950 года инициатива лидера британской оппозиции У. Черчилля о создании европейской армии с немецким участием была отклонена правительствами США и Великобритании, то в августе 1950 года американцы уже разрабатывали конкретные планы ремилитаризации Западной Германии. Еще в июле 1950 года Пентагон рассматривал участие ФРГ в НАТО, причем и в европейских рамках и как суверенного государства. Однако государственный департамент еще не шел так далеко и предпочитал некие европейские вооруженные силы, в которых ФРГ не была на первых ролях. В сентябре 1950 года американские военные и дипломаты наконец выработали единый подход: Западной Европе должна быть предложена на выбор следующая альтернатива — или переброска на континент новых американских войск (4–6 дивизий в дополнение к трем находившимся в ФРГ перед началом корейской войны) при условии ремилитаризации ФРГ или предоставление Западной Европе ее собственной судьбе.

Аденауэр через Макклоя был в курсе закулисной борьбы в Вашингтоне и стремился, естественно, поддерживать точку зрения Пентагона. По заданию канцлера бывшие генералы вермахта Ханс Шпейдель, Герман Ферч и Адольф Хойзингер представили ему 7 августа 1950 года меморандум, содержавший обоснование создания западногерманской армии. Офицер генштаба сухопутных войск гитлеровской Германии Хойзингер считался связанным с Сопротивлением, хотя офицеры — участники заговора против Гитлера еще с начала 1944 года прервали с ним контакты как с ненадежным человеком. Вся «связь» Хойзингера заключалась в том, что бомба Штауффенберга взорвалась 20 июля 1944 года во время доклада Хойзингера Гитлеру и докладчик получил легкое ранение. 23 июля 1944 года Хойзингера все же арестовало гестапо, но тот написал Гитлеру объяснительную записку и был освобожден (факт довольно редкий в то время). В конце войны Хойзингер был активным сторонником вовлечения гражданского населения в войну. В результате его разработок был создан фольксштурм, куда входили дети и старики, многие из которых бессмысленно погибли в самые последние месяцы войны. До 1948 года Хойзингер сидел в лагере для военнопленных союзников, а потом стал одним из основных «теоретиков» создания новой германской армии.

Еще ближе к Аденауэру стоял Шпейдель, который в 1938 году был начальником отдела генштаба, занимавшегося сбором разведывательной информации о вооруженных силах стран Западной Европы. Почти всю войну Шпейдель просидел в Париже, где участвовал в заговоре против Гитлера. Однако после его провала (а в Париже заговорщики на короткое время даже смогли взять власть) его почему-то сначала не арестовали. Один из заговорщиков назвал имя Шпейделя под пытками, но затем отказался от своих показаний. Шпейделя все же арестовали, и хотя офицерский суд чести признал его невиновным, генерал сидел в тюрьме почти до прихода союзников (в последние дни войны он бежал и, скрываясь, дождался американских войск). Шпейдель был тем генералом, которого можно было легко подать западному общественному мнению как убежденного антифашиста, хотя до 1949 года он был в плену у союзников.

17 августа 1950 года Аденауэр дал очередное интервью, на этот раз газете «Нью-Йорк Таймс», где он потребовал существенного наращивания американских войск в Западной Европе и открыто высказался за «создание немецких оборонительных сил», которые «должны быть вооружены Соединенными Штатами». В тот же день Аденауэр обратился к Верховным комиссарам с конкретным предложением немедленно образовать мощную федеральную полицию (полиция в ФРГ в то время находилась в подчинении отдельных земель) численностью в 150 тысяч человек. Публичные демарши канцлера помогли американским военным фактически победить в закулисной борьбе с госдепартаментом. Сами американские генералы в тот судьбоносный для Европы август 1950 года также не скупились на резкие заявления. Хотя еще в мае 1950 года (то есть еще до начала войны в Корее) генерал Коллинз сказал, что имеется «достаточно немцев, которые могут умереть ради интересов США». Кстати, и сам Аденауэр первый раз потребовал от Верховных комиссаров создания федеральной полиции почти за два месяца до 17 августа 1950 года.

Со своей стороны за кулисами активно действовал Макклой. Он по собственной инициативе сразу же после начала военных действий на Корейском полуострове прозондировал отношение основных политических партий ФРГ к ремилитаризации. Удовлетворившись полученными сведениями (свои возражения снял даже Шумахер), Макклой в августе попросил Аденауэра письменно зафиксировать готовность правительства ФРГ к созданию собственной армии. Верховный комиссар США явно хотел вручить своему правительству козырную карту для предстоящего 12 сентября 1950 года совещания министров иностранных дел США, Великобритании и Франции, где и должно было быть принято принципиальное решение о восстановлении военного потенциала ФРГ.

Аденауэр составил в тайне от своего собственного правительства целых два меморандума. Один из них (именно его имел в виду Макклой) носил название «Об обеспечении безопасности федеральной территории внутри и вовне». В нем Аденауэр бесстыдно преувеличивал данные о советских вооруженных силах в ГДР. Например, речь шла о трех — пяти тысячах реактивных истребителях (позднее в ведомстве федерального канцлера, где составлялся документ, признали, что просто увеличили имевшиеся данные в 10 раз). В разделе IV меморандума в качестве вывода содержалось требовавшееся Макклою положение: «Федеральный канцлер неоднократно выражал готовность в случае образования международной европейской армии внести в нее вклад в виде немецкого контингента. Тем самым подчеркивается, что федеральный канцлер отвергает ремилитаризацию Германии путем создания собственной национальной военной силы». В V разделе (внутренняя безопасность) еще раз выдвигалось требование создания сильной федеральной полиции «для поддержания внутреннего порядка против пятой колонны, провокаций народной полиции и ССНМ». Получалось, что основной ударной силой коммунистов в Германии наряду с советскими войсками были немецкие комсомольцы.

Во втором меморандуме Аденауэр называл цену за «самоотверженную» готовность Западной Германии защитить Европу от русских и ССНМ — восстановление суверенитета ФРГ. «Если немецкое население должно будет исполнить свой долг, который вытекает для него в рамках европейского сообщества из современной обстановки с ее особыми угрозами, оно должно быть приведено для этого в соответствующее внутреннее состояние. Ему должна быть отведена та мера свободы действий и ответственности, которая позволила бы рассматривать выполнение этого долга как необходимую задачу. Если немец должен принести жертвы любого рода, то для него, как и для других западноевропейских народов должен быть открыт путь к свободе».

Аденауэр готовил оба меморандума (особенно первый) в тесном контакте с аппаратом Макклоя (американцы вносили коррективы и переводили текст на английский язык), в то время как его собственный кабинет пребывал в абсолютном неведении. Это было не случайно, так как канцлер прекрасно понимал, что как минимум Кайзер решительно выступит против ремилитаризации, которая окончательно ставила крест на мечтах о воссоединении Германии. Оба меморандума в окончательном виде были переданы курьером Макклою 30 августа 1950 года, когда он уже ехал в аэропорт, чтобы вылетать в Нью-Йорк на конференцию министров иностранных дел западных держав. И это тоже не было случайностью: Аденауэр хотел передать Макклою меморандумы в самую последнюю минуту, чтобы тот не успел обсудить их содержание со своими британским и французским коллегами (в их негативном отношении к новой немецкой армии канцлер пока не имел оснований сомневаться).

9 сентября 1950 года президент США Трумэн одобрил выработанную Пентагоном и госдепом программу ускоренной милитаризации Западной Европы с участием ФРГ. С таким подходом американцы (имея за спиной «крик о помощи» со стороны Аденауэра в виде упомянутых меморандумов) и начали «прессовать» англичан и французов на открывшемся 12 сентября 1950 года совещании мининдел трех западных держав. С Великобританией было проще, так как еще в августе 1950 года Лондон дал осторожное согласие на создание немецкой федеральной полиции численностью 100 тысяч человек с перспективой преобразования ее в полноценную армию. Но во Франции цифра 100 тысяч сразу вызвала горькие воспоминания о рейхсвере тоже демократической Веймарской республики, из которого за год — два удалось создать многомиллионный и отнюдь не демократический вермахт.

Из-за позиции французов Аденауэру и его американским союзникам не удалось добиться в Нью-Йорке полного восстановления суверенитета ФРГ. В совместном коммюнике по итогам трехсторонней встречи от 19 сентября 1950 года выражалось лишь согласие на создание «мобильных полицейских сил» на «земельной основе». Помимо этого провозглашалась ликвидация некоторых ограничений на производство тех видов промышленной продукции ФРГ, которые имели оборонное значение. Западные державы соглашались на создание в перспективе МИД ФРГ и установление дипломатических отношений Бонна с «дружественными нациями». В обмен Западная Германия должна была взять на себя обязательство по погашению всех довоенных долгов Германии (как уже упоминалось выше, это условие было выполнено).

Особым подарком для Аденауэра (в целом ожидавшего от нью-йоркской встречи большего) стало заявление трех западных держав, признававшее ФРГ правомочной представлять «в международных делах» интересы немецкого народа и Германии в целом.

Сразу же после совещания западной «большой тройки» состоялось заседание Совета НАТО, на котором было принято решение как можно быстрее создать в Западной Европе вооруженные силы блока под единым командованием (на пост главкома предполагался Эйзенхауэр). Территория ФРГ включалась в систему военного планирования НАТО. Французов США удалось уломать только путем угрозы прекратить военную помощь. В коммюнике Совета НАТО 27 сентября 1950 года содержался в итоге следующий пассаж: «Совет был един в том, что Германия должна быть приведена в состояние, позволяющее ей содействовать строительству европейской обороны».

Тем самым ремилитаризация ФРГ из стадии газетных интервью, докладных записок и меморандумов перешла в фазу практической политики. А это, в свою очередь, заставило резко активизироваться те две великие державы в Европе, которые больше всего пострадали от гитлеровской агрессии, — СССР и Францию.

Советский Союз до октября 1950 года полагал, что противоречия в западном лагере похоронят планы ремилитаризации ФРГ и без его активного участия. В принципе это была правильная линия. Если бы СССР явно попытался бы препятствовать ремилитаризации, то это, возможно, лишь только больше бы сплотило западный лагерь под эгидой США. Однако эта правильная линия основывалась на не совсем точной информации советских спецслужб, преувеличивавших степень действительных разногласий в западном лагере по германскому вопросу. В условиях отсутствия посольства СССР в ФРГ и слабости восточногерманского МГБ в начале 50-х годов основным источником сведений Комитета информации (КИ) была «кембриджская пятерка» в МИД Великобритании и данные, получаемые из французских госструктур. В последнем случае французские собеседники источников КИ явно были слишком высокого мнения о роли Франции в трио западных держав. Так, например, в июне 1950 года источник КИ в Париже сообщал, что Жан Монне (руководитель французского ведомства планирования и настоящий отец «плана Шумана») возлагает всю вину за ухудшение положения в Германии на «атомную дипломатию» США и готов рассмотреть возможность вернуться к четырехстороннему управлению Германии с участием СССР. Монне был весьма низкого мнения и о боеспособности НАТО. Нет сомнения, что сообщения источников КИ верно отражали господствовавшие во французской политической элите настроения. Проблема была лишь в том, что без де Голля, в условиях постоянной смены правительств и под прессингом неудач в Индокитае Франция уже не имела особых рычагов, чтобы остановить процесс ремилитаризации Германии, противясь воле США.

Советское руководство серьезно недооценило степень влияния событий в Корее на германские дела. Конечно, у Сталина были веские основания предполагать, что Запад не будет особенно нервничать из-за событий в Восточной Азии. Во-первых, победа коммунистов в гражданской войне в Китае в октябре 1949 года не привела к ремилитаризации Германии. А ведь вес Китая в мире был просто несопоставим с Кореей. Во-вторых, американские официальные лица (в том числе госсекретарь Ачесон) неоднократно и вплоть до июня 1950 года заявляли, что Корея не входит в систему обороны США и их союзников. Поэтому Сталин полагал, что Северная Корея может помериться силами с Южной один на один без вмешательства Запада (сам СССР участвовать в корейской войне не собирался). В этом на первый взгляд верном анализе был один крупный просчет. Администрация Трумэна подверглась в США небывало резкой критике за «сдачу» Китая (а ведь американцы, в отличие от СССР, напрямую участвовали там в гражданской войне на стороне гоминьдановцев) и просто не могла себе позволить еще один внешнеполитический провал, да еще в том же регионе. К тому же, воспользовавшись отсутствием советского представителя в Совете безопасности ООН (это была крупнейшая ошибка советской дипломатии), США добились принятия резолюции о посылке в Корею войск ООН на помощь южанам. Корейский конфликт неожиданно для Москвы перерос в международный, так как для отпора ооновцам-американцам на помощь Северу поспешили китайские войска. А прикрывать их (а заодно и сам Китай) с воздуха пришлось-таки советским пилотам. Конечно, такая война уже не могла быть проигнорирована в Европе.

Примечательно, что по сообщениям советской разведки правительство Англии в конфиденциальных оценках войны в Корее выражало уверенность, что СССР отнюдь не был ее инициатором. Но это обстоятельство не играло никакой роли для Аденауэра, который, как мы уже убедились, был готов представить в виде смертельной угрозы Европе даже ССНМ.

Решения конференции трех западных мининдел в Нью-Йорке и сессия Совета НАТО убедили Сталина в том, что дальше рассчитывать только на Париж в деле предотвращения милитаризации ФРГ уже не приходится. Необходимо было срочно взять на себя внешнеполитическую инициативу в германском вопросе и повысить престиж ГДР на международной арене. В Москве решили избрать такую же форму, какую избрали в сентябре на Западе. 20–21 октября 1950 года в Праге прошло совещание министров иностранных дел европейских социалистических стран, в котором впервые приняла равноправное участие и ГДР. В совместном заявлении министры осудили планы ремилитаризации Западной Германии, верно охарактеризовав их как полный разрыв Потсдамскими договоренностями. При этом, однако, советская делегация отклонила предложение Польши, Румынии и ГДР о включении в текст заявления пассажа, объявлявшего всех бывших генералов вермахта «военными преступниками». В духе описанных выше взглядов Сталина (принятие «просвещенного» германского национализма) «советские друзья» объясняли своим коллегам, что нельзя всех офицеров вермахта стричь под одну гребенку и что военный советник Аденауэра Шверин не из «крайних гитлеровцев». И вообще, советская делегация предлагала критиковать за ремилитаризацию ФРГ не Аденауэра, а западных союзников. Следует признать, что такая по своему конструктивная тактика была в тех условиях несколько ошибочной, так как исходила из неверного предположения, что правительство ФРГ объект, а не субъект ремилитаризации. Совещание в Праге предложило немедленно принять совместное заявление четырех держав-победительниц о приверженности Потсдамским договоренностям. За ним должно было последовать заключение мирного договора с Германией (опять-таки на основе Потсдама) и восстановление единства страны. По предложению делегации ГДР в совместное заявление было включено предложение о создании Общегерманского совета из представителей обоих германских государств (целесообразность этого органа можно было бы определить путем всенародного опроса) для подготовки конкретных мер по объединению страны.

Здесь следует рассказать еще о некоторых важных событиях лета 1950 года, повлиявших на обстановку в разделенной Германии. 23 июня 1950 года Вальтер Ульбрихт и премьер-министр Чехословакии Антонин Запотоцкий подписали в Праге Совместную декларацию, в которой, в частности, подтверждалось, что переселение из ЧСР после войны судетских немцев было справедливым. 6 июля 1950 года главы правительств ГДР и Польши Отто Гротеволь и Юзеф Циранкевич подписали двусторонний договор, по которому ГДР гарантировала германо-польскую границу по Одеру — Нейсе. Эти два внешнеполитических шага ГДР полностью базировались на Потсдамских договоренностях. Дело было, правда, в том, что к 1950 году западные державы и ФРГ уже предпочитали об этих договоренностях не вспоминать.

В ответ на Пражскую декларацию ГДР — ЧСР была принята резолюция бундестага (14 июля 1950 года), в которой говорилось о принятии ФРГ на себя некой опеки над судетскими немцами, имеющими право вернуться на родину. Пражская декларация признавалась законодателями ФРГ ничтожной. Западные державы не возразили, хотя первые планы по переселению судетских немцев появились у президента Чехословакии Бенеша еще во время его нахождения в лондонской эмиграции в годы войны, а затем были санкционированы всеми державами-победительницами.

Договор между ГДР и Польшей (подписанный в польской части бывшего немецкого города Герлиц, разделенного Одером на две части) наткнулся на еще более жесткое заявление правительства ФРГ, в котором шла речь о существовании Германии в границах 1937 года. Такое заявление было прямой угрозой для СССР и Польши.

Ревизионистские настроения в Бонне, помноженные на решенную в Нью-Йорке ремилитаризацию ФРГ и подвигли СССР на дипломатическое наступление в германском вопросе.

И в этот самый момент как феникс из пепла восстала французская дипломатия, предложившая свой вариант ремилитаризации ФРГ, который в принципе мог затянуть ее на неопределенное время.

Всю первую половину октября 1950 года Париж находился под сильнейшим давлением Вашингтона: американцы, раздраженные обструкцией французов на сессии Совета НАТО, требовали до следующего заседания этого органа (28 октября) дать четкий ответ на разработанный США при участии Аденауэра план ремилитаризации ФРГ. Просто отказать французы не могли, потому что как раз в сентябре — октябре 1950 года вьетнамские национально-освободительные силы во главе с Хо Шимином одержали ряд внушительных побед над французскими колониальными войсками. Парижу срочно нужна была финансовая и военная помощь США. Но на соответствующих франко-американских переговорах 12–17 октября 1950 года в Вашингтоне американцы поставили жесткое условие: сначала согласие Парижа на ремилитаризацию ФРГ, а потом деньги и оружие.

В этих условиях французы вынуждены были «отступать вперед», то есть выдвинуть какие-нибудь контрпредложения, положительные по форме, но обструкционистские по сути. Основная задача виделась Франции в недопущении ФРГ в НАТО.

24 октября 1950 года французский премьер-министр Рене Плевен, выступая в Национальном Собрании, выдвинул план создания Европейского оборонительного сообщества (ЕОС). Согласно этому плану (известному позднее как «план Плевена», хотя его разработал уже упоминавшийся выше Монне), предусматривалось создание европейской армии с единым командованием, которая подчинялась бы европейским политическим органам (по образцу ЕОУС (Европейское объединение угля и стали) планировалось учреждение парламента, Совета министров и поста европейского министра обороны). Немецкие солдаты должны были быть интегрированы в европейскую армию на уровне батальонов или бригад, причем никакие другие вооруженные силы в Западной Германии не допускались. При этом сами французы включали в европейскую армию только часть своих вооруженных сил. Наконец, переговоры по созданию ЕОС должны были начаться только после подписания соглашения о ЕОУС. То есть сначала немцы должны были отказаться от национального контроля за своей тяжелой промышленностью и только потом с ними хотели говорить о формах ремилитаризации.

25 октября 1950 года, когда Аденауэру сообщили о «плане Плевена», он как раз обедал с Макклоем и его заместителем Хейсом. И канцлер, и его американские собеседники сошлись во мнении, что французские предложения даже не стоит обсуждать. Особенно негативной была реакция американцев. Аденауэр запретил публично комментировать «план Плевена», но поручил конфиденциально сообщить министру иностранных дел Франции Шуману о своем глубоком разочаровании.

Еще никогда Аденауэр не оказывался в столь сложном внешнеполитическом положении, как в октябре 1950 года, когда как, казалось, окончательно рухнули его планы по созданию западногерманской армии. Неприятности, собственно, начались еще 31 августа, когда канцлер устно проинформировал кабинет о переданных накануне Макклою двух меморандумах. Министр внутренних дел Хайнеман выразил возмущение самоуправством главы правительства и потребовал письменный текст. Аденауэр ответил, что есть только одна копия, и Хайнеман поехал в ведомство федерального канцлера, чтобы ее прочитать. Он вернулся еще более возмущенным, так как узнал, что канцлер взял обязательство по созданию германской армии, не проконсультировавшись ни с парламентом, ни с правительством. Хайнеман заявил о своей отставке. Аденауэру правительственный кризис был весьма некстати, так как популярность его кабинета осенью 1950 года и так достигла низшей точки. И действительно, на земельных выборах в Гессене 19 ноября 1950 года (Хайнеман официально подал в отставку 13 октября) ХДС потерял 16 % голосов, а в Баден-Вюртемберге в тот же день — 8 %. Через пару дней ХСС в Баварии лишился 40 из 104 мандатов.

В октябре, еще до опубликования «плана Плевена», уже известные нам генералы вермахта Шпейдель, Хойзингер и Ферч составили «Памятную записку о создании немецкого контингента в рамках международных вооруженных сил для защиты Европы» (так называемая «памятная записка Химмерода» — по имени монастыря, в стенах которого генералы и написали 5 октября этот документ). При ободряющем воздействии американцев (Хойзингер еще не порвал своих связей с «организацией Гелена», и люди из этой «организации» участвовали в составлении записки) генералы предложили срочно создать 12 немецких дивизий (250 тысяч солдат и офицеров), сведенных в армейские корпуса, а также собственную германскую авиацию и ВМС.

И вот дипломатические инициативы французов и русских превратили эти смелые планы в макулатуру. Хуже того, Аденауэру поступили сведения, что англичане тоже дали задний ход и уже не поддерживали идею создания 100-тысячной западногерманской полиции. Дело было в том, что в Великобритании предстояли парламентские выборы, и лейбористское правительство не хотело ссориться с левым крылом собственной партии, которое ничего не хотело слышать о ремилитаризации ФРГ. В ответ Аденауэр снял 26 октября 1950 года генерала Шверина с поста своего советника по безопасности (Шверин считался креатурой англичан) и назначил на его место депутата бундестага от ХДС и своего ближайшего сторонника Теодора Бланка. Для введения в заблуждение общественности его назвали «Уполномоченным федерального канцлера по вопросам, связанным с наращиванием союзных войск» (на территории ФРГ), Сотрудникам «ведомства Бланка» было запрещено употреблять термин «ремилитаризация», так как он очень напоминал «ренацификацию». Вместо этого рекомендовалось говорить «о включении (ФРГ) в европейский оборонительный фронт в порядке самообороны».

Итак, в конце октября Аденауэру надо было что-то отвечать на инициативу французов и стран «народной демократии». Но пока он размышлял над дальнейшей тактикой, Москва нанесла еще один, самый страшный для Аденауэра дипломатический удар. Советское правительство обратилось 3 ноября 1950 года с нотой к правительствам США, Великобритании и Франции с предложением созвать конференцию министров иностранных дел четырех держав, на которой предполагалось договориться об образовании общегерманского временного правительства, заключении мирного договора с Германией и выводе с ее территории всех оккупационных войск через год после подписания мирного договора. Основой конференции — и это больше всего заботило Аденауэра — должны были стать Потсдамские договоренности, то есть демилитаризованная Германия.

Позднее Аденауэр признался, что если Бисмарка мучил «кошмар коалиций», то его самого мучил «кошмар Потсдама». Канцлер не сомневался, что предложение русских о единой и нейтральной Германии разделяет подавляющее большинство населения ФРГ. Даже ярый антикоммунист, обер-бургомистр Западного Берлина Эрнст Ройтер высказывался в пользу этого варианта. Пришлось Аденауэру выслушивать подобные точки зрения и на заседании высшего руководящего органа ХДС — федерального комитета. Из Парижа и Лондона сообщали, что там относятся к идее проведения конференции четырех держав весьма позитивно. Оставалась только надежда на американцев. Но из США приходили тревожные сигналы. Бывший американский президент Герберт Гувер, выступая 20 декабря 1950 года, высказался за вывод американских войск из Европы.

В самой ФРГ начали набирать силу нейтралистские и «прорусские» тенденции. Причем их олицетворяли уже не только коммунисты, пацифисты и левые социал-демократы. Бывший рейхсканцлер Веймарской республики Й. Вирт и посол Германии в СССР Надольный выступали за возврат к «духу Рапалло» (в 1922 году в пригороде Генуи Рапалло был подписан германо-советский договор, положивший начало «особым» отношением Веймарской республики и Советского Союза). Когда правительство ФРГ настояло на образовании на предприятиях страны «заводской охраны» против «восточного саботажа», многие предприниматели отказались это сделать, так как, «возможно, русские будут править Германией уже через полгода».

После 3 ноября Аденауэр бросил все силы на срыв конференции четырех держав. Почему же он так не хотел единой, нейтральной Германии? Ведь пример Финляндии ясно показывал, что СССР готов не вмешиваться во внутренние дела капиталистических стран, если они не участвовали в направленных против Москвы военных союзах.

Дело в том, что Аденауэр боялся доминирования в единой Германии социал-демократов и коммунистов. Федеральный канцлер был весьма низкого мнения о немцах, так как считал, что они не дозрели до настоящей демократии и не смогут противостоять социалистам-искусителям.

8 ноября 1950 года Аденауэр назвал-таки публично «план Плевена» хорошей основой для дальнейших дискуссий — молчать больше было уже просто невозможно. Канцлер надеялся додавить французов через свои личные каналы в США. В тот же день было отвергнуто предложение социалистических стран о создании Общегерманского совета.

Мол, не может быть паритета между ГДР и ФРГ в каком-либо общегерманском органе. К тому же вести переговоры надо не с «марионеткой» ГДР, а с ее хозяином Советским Союзом, но только тогда, когда Запад станет сильнее СССР в военном отношении.

Однако 30 ноября 1950 года премьер-министр ГДР Отто Гротеволь еще раз предложил в письме к федеральному канцлеру немедленно начать переговоры об образовании на паритетных началах из представителей обоих германских государств общегерманского Учредительного совета, задачей которого была бы подготовка к созданию временного общегерманского правительства, которое подготовило бы выборы в Национальное Собрание. Общегерманский совет по предложению ГДР должен был оказывать державам-победительницам консультативное содействие при выработке мирного договора. Аденауэр проигнорировал письмо Гротеволя, но ровно через месяц президент Народной палаты ГДР Йоханнес Дикман написал президенту бундестага письмо примерно с такими же предложениями. ФРГ было весьма трудно отмалчиваться, так как ГДР предлагала приступить к выработке единого избирательного закона и провести общегерманские выборы. Это был удачный ответ на инициативу Макклоя (февраль 1950 г.). Тот тоже предлагал общегерманские выборы, но на основании избирательного закона, выработанного оккупационными властями. ГДР же предлагала, чтобы сами немцы «за одним столом» создали для себя избирательные процедуры.

С учетом популярности инициативы ГДР среди широких слоев населения ФРГ Аденауэру пришлось в конце концов отвечать, хотя ответ этот был заведомо неконструктивным. 15 января 1951 года федеральный канцлер обставил свободные выборы в Германии, которые он сам же до этого активно пропагандировал, рядом предварительных условий. В частности, ГДР должна была распустить народную полицию и денонсировать договор с Польшей о признании границы по Одеру — Нейсе. Несмотря на явную провокационность этих условий, Народная палата ГДР ответила 30 января 1951 года принципиальным соглашением обсудить и эти вопросы. Ответа не последовало.

9 марта 1951 года правительство ФРГ обратилось с нотой к западным державам, в которой содержалось требование создать в ГДР «правовые и психологические предпосылки для проведения свободных выборов». Под этим понималось приведение социальных и политических реалий ГДР в полное соответствие с Основным законом ФРГ. Интересные условия, если учесть, что как раз немецкий избиратель на выборах и мог бы решить, каким быть новому германскому государству. Нота Аденауэра была обращена к США, Англии и Франции потому, что 5 марта 1951 года в Париже открылось совещание заместителей министров иностранных дел четырех держав, призванная подготовить повестку для будущей встречи глав внешнеполитических ведомств. «Кошмар Потсдама» угрожал стать явью. Аденауэр пустился наперегонки с парижским совещанием, чтобы к моменту возможного созыва встречи держав-победительниц сделать ремилитаризацию ФРГ и ее включение в западные военные структуры необратимым.

Самый короткий путь к достижению этой цели лежал, естественно, через Вашингтон. В ноябре 1950 года Аденауэр передал через своего друга бельгийско-американского предпринимателя Дэнни Хайнемана (не имевшего никаких родственных связей с бывшим министром внутренних дел) составленный им для администрации Трумэна очередной меморандум. В нем «очень срочно» ставился вопрос о немедленном направлении в ФРГ крупных контингентов армии США (Аденауэр говорил своим приближенным, что 2–3 дивизии американцы могут вывести из Германии относительно легко, а целую армию — нет). Хайнеман передал меморандум Эйзенхауэру, а тот познакомил с ним министра обороны Маршалла.

Наряду с этим конфиденциальным каналом Аденауэр предъявил Верховным комиссарам требования модифицировать Оккупационный статут, чтобы «усилить волю немцев к сопротивлению». Вместе с просьбой прекратить демонтаж и сократить оккупационные расходы (в 1950 году на них ушла почти треть бюджета ФРГ) Аденауэр предлагал освободить из тюрьмы бывших военнослужащих вермахта, осужденных союзниками за военные преступления.

Усилия Аденауэра возымели действие. 18 декабря 1950 года Совет НАТО под давлением США принял решение начать официальные переговоры по ремилитаризации ФРГ. 15 февраля 1951 года в Париже делегации Франции, ФРГ, Италии, Бельгии, Нидерландов и Люксембурга при участии наблюдателей из США, Великобритании и Канады начали переговоры о создании ЕОС. Аденауэр уделял этим переговорам мало внимания, так как не ждал их скорого окончания. «Настоящие» переговоры начались 9 января 1951 года в Петерсберге между Теодором Бланком и Верховными комиссарами. На них обсуждались конкретные параметры будущей германской армии и механизм ее включения в состав НАТО. На петерсбергских переговорах тон задавали американцы, и Аденауэр участвовал в них лично. Таким образом, в Петерсберге разрабатывалась «страховка» на случай краха ЕОС, в котором в то время почти никто не сомневался.

Американцы поддержали Аденауэра и во внутренней политике, где дела канцлера шли совсем неважно. 6 ноября 1950 года за день до дебатов в бундестаге по вопросу о ремилитаризации и объединении Германии Макклой пригласил к себе Шумахера и пригрозил, что если парламент выскажется против немецкой армии, США прекратят поставки товаров по «плану Маршалла» (вот какая участь ожидала СССР в случае принятия этого «бескорыстного» плана). В противном же случае, если депутаты проявят благоразумие, из этого «плана Маршалла» будет выделено дополнительно на 40–60 % больше средств для тех секторов экономики ФРГ, которые связаны с выполнением военных заказов. После беседы с Шумахером Макклой проинформировал Аденауэра о ее содержании. Но американцы не знали, что о беседе (видимо, была утечка со стороны СДПГ) во всех подробностях узнали и в Москве. Туда еще с ноября приходили подробные сведения о различных вариантах создания западногерманской армии, что и побудило руководство СССР взять на себя инициативу в германском вопросе, хотя, похоже, что Сталин опять слишком положился на Францию и ЕОС. В Москве, видимо, не знали о подробностях переговоров в Петерсберге, а на успех встречи в Париже особо не рассчитывали. Этот ошибочный анализ привел к тому, что блестящее дипломатическое наступление СССР октября-ноября 1950 года завязло на парижской встрече заместителей министров иностранных дел, которая после 73-х заседаний завершилась безрезультатно 21 июня 1951 года. Конечно, основную роль в таком бесславном финале сыграли США, положение которых в Корее с марта 1951 года стабилизировалось, и они не видели смысла в каких-либо шагах навстречу русским. Но и советская делегация, переоценив готовность Великобритании и Франции к компромиссу, явно перегнула палку, потребовав включить в повестку дня будущего совещания министров иностранных дел вопрос о НАТО и американских военных базах в Европе. Это дало Вашингтону и стоявшему за ним Аденауэру желанный предлог «разоблачить» советскую инициативу в германском вопросе как пропагандистский антиамериканский маневр.

Тем временем «сценарии ужасов», которые Аденауэр направил в Вашингтон, возымели действие. 6 марта 1951 года западные державы провозгласили смягчение Оккупационного статута. ФРГ разрешалось создать министерство иностранных дел (Аденауэр настаивал на этом, так как в ГДР такое министерство было с момента ее образования в октябре 1949 года). Хотя теперь Западной Германии разрешалось самостоятельно устанавливать дипломатические отношения с иностранными государствами, в столицы держав-победительниц она смогла направить не полноценных послов, а только неких «официальных представителей». Заключенные ФРГ договоры с иностранными государствами вступали в силу лишь в том случае, если союзные державы в течение трех недель не отвергали их. ФРГ обязана была постоянно информировать оккупирующие державы обо всех своих контактах с заграницей.

15 марта 1951 года Аденауэр стал первым министром иностранных дел ФРГ. Он взял себе лишний министерский портфель отнюдь не случайно, а чтобы влиять на переговоры держав-победительниц по германскому вопросу. Отныне он хотя бы в протокольном смысле мог контактировать не только с Верховными комиссарами, но и с их «начальством» в лице глав внешнеполитических ведомств США, Великобритании и Франции. В конце 1951 года у ФРГ было уже восемь посольств (в Аргентине, Бельгии, Греции, Дании, Италии, Канаде и Нидерландах) и пять дипмиссий (в Ирландии, Люксембурге, Норвегии, Уругвае и Швеции).

В январе 1951 года Германию посетил главнокомандующий силами НАТО в Европе генерал Д. Эйзенхауэр. Многочисленные меморандумы Аденауэра изменили его взгляды на немцев. Во время встреч с немецкими политиками бывший партнер Жукова и Монтгомери извинился за то, что в 1945 году считал всех немцев плохими. Публично Эйзенхауэр сделал так называемое «заявление чести», фактически назвав военнослужащих вермахта достойными солдатами. Это была морально-психологическая подготовка американского общественного мнения к тому, что скоро оно увидит новую немецкую армию. Материалы о переговорах Эйзенхауэра в ФРГ вскоре были доложены советской разведкой руководству СССР.

Еще более важным обстоятельством можно считать то, что в начале 1951 года французам удалось уломать Эйзенхауэра и сделать его сторонником ЕОС. Правда, Парижу пришлось сделать кардинальную уступку: американцы добились от Франции согласия на то, что членство ФРГ в ЕОС не закрывает Бонну дорогу в НАТО. К тому же (и это была победа Аденауэра) западные союзники договорились, что одновременно с вступлением Западной Германии в ЕОС будет отменен Оккупационный статут.

18 апреля 1951 года были подписаны соглашения о создании ЕОУС, встреченные враждебно не только коммунистами, но и представителями крупного бизнеса ФРГ, не желавшего отдавать германскую тяжелую промышленность на 50 лет под контроль неких европейских структур (а фактически французов). Однако Аденауэр был просто счастлив, так как отныне ничто не мешало началу переговоров по ЕОС. 5 мая 1951 года во внутренней политике ФРГ произошло важное событие, также усилившее переговорные позиции западногерманского канцлера. В этот день правоэкстремистская (а по сути неонацистская) Социалистическая партия рейха получила 11 % на выборах в земельный парламент Нижней Саксонии. Аденауэр поставил это в вину правившим там социал-демократам и одновременно начал пугать западные державы «незрелостью» немцев с точки зрения их приверженности демократическим ценностям. Мол, если Германия (пусть и Западная) срочно не войдет в западные военные структуры, то все население ФРГ опять повернется лицом к тоталитаризму. Наконец, Аденауэр использовал успех неонацистов (которые достигли его во многом благодаря господствующим в ФРГ настроениям реваншистского и антикоммунистического толка), чтобы снова забить тревогу относительно коммунистической «пятой колонны». Дело в том, что в Корее летом 1951 года уже начались мирные переговоры и становилось все труднее предвещать грядущую оккупацию Советами Западной Европы. Теперь Аденауэр пугал своих американских, английских и французских собеседников перспективами единой нейтральной Германии, которая, по его мнению, почему-то обязательно должна была подпасть под контроль большевиков. Для подкрепления этого весьма спорного тезиса Аденауэр рассказывал новому министру иностранных дел Великобритании Моррисону о давних связях русских царей с германскими кайзерами, которые в его интерпретации плавно перетекли в контакты рейхсвера Веймарской республики с Красной Армией. Вывод из всей этой замысловатой логической конструкции был один: никакой четырехсторонней конференции по Германии и никакого нейтралитета пусть даже и ценой объединения страны. Надо сказать, что западные собеседники Аденауэра, несмотря на их очень скудные знания истории России, не обманывались насчет истинных страхов канцлера: Аденауэр просто боялся, что на общегерманских выборах победит СДПГ.

4 июня 1951 года переговоры Аденауэра с Верховными комиссарами в Петерсберге завершились принятием «Доклада правительствам оккупационных держав», в котором уточнялись основные параметры новой германской армии. 24 июля 1951 года переговорщики в Париже также доложили своим правительствам о промежуточных итогах обсуждения структур ЕОС. К тому времени Аденауэр уже чувствовал себя уверенно, так как четырехстороннее совещание заместителей министров иностранных дел СССР, США, Великобритании и Франции, как уже упоминалось выше завершалось полным провалом.

В середине сентября 1951 года главы внешнеполитических ведомств США, Великобритании и Франции утвердили курс на скорейшую разработку положений договора о ЕОС, причем по просьбе Аденауэра в коммюнике встречи говорилось, что ФРГ «должна быть принята на основе равноправия в европейское сообщество (имелось в виду ЕОС. — Прим. авт.), которое в свою очередь будет включено в развивающееся атлантическое сообщество». Причем вооруженные силы ЕОС должны были подчиняться военным структурам НАТО. Это был блестящий успех Аденауэра, который был еще более весомым, если учесть, что немцам удалось при поддержке США (сказался визит Эйзенхауэра) заставить французов согласиться на крупные военные соединения ФРГ (дивизии) в рамках ЕОС (раньше в Париже не хотели слышать ни о чем крупнее батальона).

9 июля 1951 года западные державы объявили состояние войны с Германией законченным (нельзя же было принимать в ЕОС или НАТО страну, формально являющуюся врагом), а 24 сентября 1951 года начались переговоры между Верховными комиссарами и правительством ФРГ об отмене Оккупационного статута. По настоянию французов (это был их, пожалуй, единственный успех) договоры о создании ЕОС и отмене Оккупационного статута должны были быть подписаны одновременно.

Такое развитие событий не могло, естественно, нравиться Советскому Союзу. Тем более, что бундестаг с согласия оккупационных властей принял закон об учреждении федеральной пограничной службы — первых вооруженных формирований ФРГ с централизованным командованием. Одновременно Аденауэр публично порекомендовал активнее привлекать бывших офицеров и генералов вермахта к работе в штабах НАТО, так как у немцев есть опыт борьбы с СССР, а вот «ни один американский, французский или английский генерал не воевал с русскими». Поэтому НАТО должно опираться на богатые знания немецких экспертов. Те, кто сегодня не жалеют черных тонов при описании «сталинской» внешней политики СССР в начале 50-х годов, должны просто попытаться представить себе, как воспринимали в полуразоренном Советском Союзе такого рода заявления.

Советская дипломатия предприняла еще одну отчаянную попытку предотвратить возрождение военной мощи ФРГ и добиться-таки начала процесса объединения Германии. 15 сентября 1951 года Народная палата ГДР обратилась к своим западногерманским коллегам в бундестаге с самым радикальным до сих пор предложением провести по всей Германии свободные выборы. К тому же ГДР была согласна, чтобы орган по подготовке этих выборов формировался не на паритетной основе (то есть с преобладанием представителей ФРГ). Инициатива ГДР получила удачное в пропагандистском смысле название «Немцы за один стол!».

Аденауэру теперь опять пришлось лихорадочно размышлять над тем, как сорвать очередной очень тонко рассчитанный дипломатический ход ГДР и СССР, что было отнюдь не просто, если учесть, что ГДР готова была согласиться на применение избирательного закона Веймарской республики для проведения общегерманских выборов. В едином лагере бойцов «холодной войны» ФРГ опять появились трещины. Берлинский обер-бургомистр Эрнст Ройтер заявил Макклою, что большинство немцев однозначно поддерживает вариант создания единой нейтральной Германии. Аденауэр был шокирован таким подходом Ройтера, который к тому же публично предложил в качестве первого шага провести общеберлинские выборы. Все эти инициативы Ройтер не согласовал с федеральным канцлером, что было для последнего плохим предзнаменованием. На заседании правительства ФРГ 25 сентября 1951 года Кайзер высказался за начало переговоров с ГДР. Его неожиданно поддержал считавшийся «ястребом» генеральный секретарь ХСС Ф.-Й. Штраус. С трудом Аденауэру удалось восстановить дисциплину, и 27 сентября 1951 года ФРГ выдвинула 14 принципов будущих выборов, полагая, что часть из них будет заведомо неприемлема для ГДР. Сердцевиной ответа было требование международного контроля за выборами: считалось, что ГДР на это никогда не пойдет. Чтобы сделать свой ответ еще более оскорбительным, правительство ФРГ заявило о начале процедуры запрета КПГ, хотя в своих «14 пунктах» демагогически заявляло, что к участию в выборах должны быть допущены все легально существующие в обоих германских государствах политические партии. 6 октября 1951 года, чтобы уж совсем торпедировать идею выборов, Аденауэр, выступая в Берлине, потребовал включения бывших германских территорий к востоку от Одера в будущие общегерманские выборы.

Однако к изумлению Аденауэра 10 октября ГДР согласилась с основной частью «14 пунктов» и даже выразила готовность обсудить на межгерманских переговорах формы международного контроля за выборами. Президент ГДР В. Пик предложил своему западногерманскому коллеге немедленно провести личную встречу, чтобы запустить механизм подготовки к выборам. Но 7 ноября 1951 года западногерманский президент Хойс отверг это предложение. К тому времени Аденауэр уже знал, как снять мешавшую ему тему выборов с повестки дня. Еще 4 октября правительство ФРГ обратилось к западным державам с просьбой вынести тему общегерманских выборов на повестку дня ООН. С самого начала Аденауэр видел в этом ходе лишь пропагандистский маневр, так как сознавал, что ни ГДР, ни СССР не считают ООН (ввиду реально существовавшего там в 1951 году подавляющего численного превосходства США и их союзников) беспристрастной организацией. Американцам и Аденауэру надо было лишь выиграть совсем немного времени: государственный департамент предполагал, что договор о ЕОС будет готов к 15 ноября, а 15 декабря его утвердит бундестаг.

11 декабря 1951 года представители обоих германских государств были приглашены в парижскую штаб-квартиру ООН, где ГДР, опираясь на межсоюзнические соглашения по Германии, заявила, что ООН не имеет никакого права обсуждать воссоединение Германии. Как СССР, так и западные державы-победительницы в тот период вовсе не отказывались от своей совместной ответственности за послевоенное урегулирование в Германии. Тем не менее, сами же западные державы и их союзники на VI сессии Генеральной Ассамблеи ООН 20 декабря 1951 года проголосовали за образование «нейтральной» комиссии, которая должна была установить наличие предпосылок для свободных выборов в ГДР и ФРГ. Интересно, что против создания комиссии вместе с социалистическими странами голосовал Израиль, который был против объединения Германии в любой форме. В «нейтральную» комиссию ООН входили Пакистан, Бразилия, Голландия, Исландия и Польша (последняя сразу же вышла из ее состава, понимая, что ничего кроме роли «фигового листка» ей не светит). Голландия и Исландия были членами НАТО, а Бразилия и Пакистан полностью зависели от США. К тому же две последние страны и сами имели весьма спорный опыт «свободных выборов» (в Пакистане их не было вовсе). Как и ожидалось, ГДР не разрешила въезд комиссии на свою территорию, и Аденауэр мог поздравить себя со срывом очередной инициативы Востока. Однако канцлер не мог предположить, что впереди его ждет еще более серьезное испытание на прочность. Это произошло в марте 1952 года, но еще до этого в октябре СССР предпринял очень необычный дипломатический демарш. Бывший сопредседатель восточногерманского ХДС Эрнст Леммер, ставший в 1951 году одним из самых близких к Аденауэру политиков через посредничество одного знакомого, встретился в конце октября 1951 года с министром иностранных дел ГДР Дертингером (тоже членом ХДС). Последний, сославшись на то, что действует по просьбе заместителя главы СКК В. С. Семенова, сообщил, что СССР действительно готов признать любые результаты общегерманских выборов. Причем в Москве, продолжал Дертингер, отдают себе отчет, что СЕПГ на этих выборах с треском проиграет. Мол, поэтому именно его, Дертингера, имеющего массу противников среди восточно-германских коммунистов, и избрали для этой конфиденциальной миссии. Единственным условием Москвы была реальная независимость будущей Германии от США.

Этот интересный ход советской стороны (хотя и закончился ничем, Дертингеру не поверили) свидетельствует о том, что в СССР верили в искренность публичных заверений Аденауэра о необходимости достижения германского единства. На самом же деле канцлер ФРГ хотел только одного: включения Западной Германии в военно-политическую систему Запада. Все, что не вписывалось в эту сверхзадачу, включая и объединение Германии, отметалось сразу и бесповоротно.

10 марта 1952 года заместитель министра иностранных дел СССР А. А. Громыко вручил в Москве послам США, Великобритании и Франции ноту, которая произвела в мире эффект разорвавшейся бомбы и споры вокруг которой не утихают по сей день. В ноте предполагалось ускорить выработку мирного договора с Германией (тем самым СССР формально реагировал на соответствующую просьбу правительства ГДР, обратившегося 13 февраля 1952 года ко всем державам-победительницам) в границах, определенных Потсдамскими договоренностями. Объединенная Германия не должна была участвовать в военных блоках, направленных против стран, воевавших с гитлеровским «рейхом». Но это было единственное условие СССР. Зато все оккупационные войска подлежали выводу не позднее, чем через год после вступления мирного договора в силу, а самой Германии разрешалось иметь национальные вооруженные силы, оснащенные собственной боевой техникой. Снимались все ограничения в экономической сфере, а бывшим офицерам вермахта и членам НСДАП гарантировалось равноправное участие в строительстве «миролюбивой и демократической» Германии. Это была неприкрытая апелляция к национальным чувствам немцев. К этому советское руководство подвигли в том числе успехи неонацистов в Нижней Саксонии (в Москве считали это реакцией униженных немцев на западную оккупацию по аналогии с периодом после заключения Версальского договора в 1919 году) и поступавшие по линии разведки сведения о недовольстве многих видных бывших генералов вермахта (особенно Сталина радовали антизападные взгляды Гудериана, военные дарования которого советский лидер оценивал очень высоко) курсом Аденауэра на подчинение ФРГ западным державам, прежде всего США.

К советской ноте был приложен проект Основ мирного договора с Германией, что делало демарш СССР еще более убедительным. На Западе ноту сразу же окрестили «нотой Сталина», даже не предполагая, насколько это соответствует истине. Хотя нота и была подготовлена в МИД СССР, Сталин несколько раз смотрел проект и вносил в него изменения.

На Западе, в том числе и в ФРГ, сразу поняли: предложение СССР не удастся проигнорировать, так как среди общественности Западной Германии преобладала точка зрения, что нота является крупной уступкой СССР и Москву необходимо поймать на слове.

Советская инициатива была выдвинута в самое тяжелое для Аденауэра время. Разработка договора по ЕОС еще не была завершена. Так называемый Общий договор (замена Оккупационного статута) между ФРГ, Великобританией, США и Францией был парафирован 22 ноября 1951 года, но Западная Германия все-таки не получила полного суверенитета. Аденауэр никак не ожидал, что переговоры с западными державами будут столь трудными. Французы так и не согласились на членство ФРГ в НАТО. К тому же западные державы были поражены тем, что Аденауэр требовал фиксации в договоре прав Германии на территории к востоку от Одера — Нейсе, что означало ревизию итогов Второй мировой войны в Европе. Британский Верховный комиссар Киркпатрик даже воскликнул: «Не хотите ли, чтобы мы отдали Вам еще и польский коридор?» (то есть часть Польши, отделявшая в 1939 году Восточную Пруссию от остальной территории Германии; претензии Гитлера на эту часть Польши послужили формальным предлогом для развязывания немцами Второй мировой войны). Аденауэра пытались увещевать, что претензии ФРГ на утраченные «восточные территории» Германии толкнут Польшу и Чехословакию в «объятия Москвы». Но канцлер упорно стоял на своем, ссылаясь на общественное мнение ФРГ. В конце концов этот вопрос был вынесен за скобки.

Другой ключевой темой переговоров было требование Аденауэра включить в Общий договор статью, распространявшую на объединенную Германию все военно-политические обязательства ФРГ. Даже союзники понимали, что тем самым воссоединение страны отодвинется на неопределенное время. Но здесь Аденауэру удалось добиться своего, и соответствующий пассаж в тексте появился. Однако канцлер боялся взрыва эмоций в ФРГ, и поэтому было решено не опубликовывать парафированный Общий договор до окончания работы над ЕОС. Возможно, представители США, Англии и Франции даже не понимали до конца, почему «немецкий» канцлер так желал внести в договор положение, убивавшее последние надежды на воссоединение Германии. Они сначала предлагали дать право будущему общегерманскому правительству самому решить вопрос блоковой принадлежности страны. Но Аденауэр понимал, что в случае победы на выборах в общегерманский парламент СДПГ, социал-демократы вполне могут согласиться на нейтральный статус Германии, чтобы не злить СССР и добиться вывода из страны всех оккупационных войск. Характерно, что в январе 1951 года Шумахер в ответном письме Аденауэру (канцлер пугал лидера оппозиции перспективой ухода американцев из Европы) доказывал, что все разговоры в Америке об изоляционизме не более чем пропаганда, чтобы заставить европейцев более послушно выполнять указания США. Такая (по существу абсолютно верная) точка зрения лидера оппозиции не могла не беспокоить Аденауэра.

И все же основная причина на первый взгляд «ненемецкого поведения» канцлера называлась «кошмаром Потсдама»: Общий договор фактически запрещал западным державам даже обсуждать перспективу нейтральной Германии.

Во время дебатов в бундестаге 7–8 февраля 1952 года Аденауэр снова публично подтвердил желание ФРГ вступить в НАТО. Но тут его настигло собственное реваншистское упорство. Национальное Собрание Франции приняло резолюцию, запрещавшую правительству даже рассматривать вопрос приема Западной Германии в Североатлантический блок, так как НАТО является сугубо оборонительным союзом, а ФРГ выдвигает агрессивные территориальные претензии к другим европейским странам. К тому же обеспокоенные невиданной доселе наглостью Аденауэра в вопросе границ Германии французские парламентарии обусловили создание будущей европейской армии предварительной ратификацией договора о ЕОС всеми странами-участницами.

На этом международном фоне СССР и сделал свой сильный ход 10 марта 1952 года, и на него Аденауэру надо было среагировать так, чтобы не взволновать раньше времени собственное население, которому вскоре предстояло и так узнать о крушении всех перспектив воссоединения родины.

11 марта 1952 года Аденауэр на заседании собственного правительства убедился в действенности советских предложений. Министр по общегерманским вопросам Кайзер высказался за нейтральную Германию, национальную армию и переговоры с СССР. Канцлер возразил, что Москва придумала ноту для воздействия на и так нестойких французов. В итоге Аденауэр настоял на том, чтобы члены правительства вообще не комментировали ноту, так как смятение в обществе может в последний момент подорвать подписание договора о ЕОС. В официальном пресс-релизе западногерманского кабинета говорилось, что советская нота является «надоедливым маневром», направленным на срыв интеграции ФРГ в западные военные структуры. Национальная же армия ФРГ, дескать, вообще не по карману. Этот аргумент был весьма странным, если учесть, что даже у сотрясаемой постоянными кризисами веймарской Германии всегда хватало денег на содержание стотысячного рейхсвера.

Но отмахнуться от «ноты Сталина» не удалось. 12 марта Якоб Кайзер выступил по радио, назвал советскую ноту важнейшим политическим событием последнего времени и призвал вступить с СССР в переговоры.

11 марта Аденауэр советовался с западными Верховными комиссарами и в который раз заклинал их не идти ни на какие переговоры с русскими в четырехстороннем формате, так как на это время придется заморозить процесс включения ФРГ в ЕОС. Тактически Аденауэр советовал ответить Москве контрвопросами в основном на тему свободных выборов под контролем ООН (про выборы в советской ноте действительно ничего не говорилось). Аденауэр считал слабым пунктом советской ноты с точки зрения ее влияния на настроения в Германии и содержавшееся в ней фактическое требование об отказе от земель к востоку от Одера — Нейсе. Правда, западные комиссары сами полагали, что этот вопрос «щепетилен» и для них. В целом решено было не поддаваться на «провокацию» Москвы и ускорить выработку договора о ЕОС.

Однако «нота Сталина» с каждым днем все больше привлекала внимание западных немцев. Когда Аденауэр 12 марта собрал «на чай» 20 близких к ХДС/ХСС и СвДП журналистов, он обнаружил, что 15 из них выступают за переговоры с СССР. 14 марта на заседании правительства опять последовала жесткая стычка с Кайзером, который нарушил дисциплину своим выступлением по радио. Однако Кайзер настаивал на своей точке зрения, причем он ссылался на якобы позитивное отношение к идее переговоров со стороны Макклоя и его французского коллеги Франсуа-Понсе. Аденауэр понял, что просто замолчать ноту не удастся. И он перешел в пропагандистское контрнаступление. Повод для его начала представился 16 марта, когда канцлер выступал в Зигене перед сторонниками ХДС. Помимо всего прочего, он заявил: «Нам надо ясно осознавать, что там (на Востоке) сидит враг христианства. Поэтому здесь речь идет не только о политических, но и о духовных угрозах…» Такой пассаж вполне мог содержаться и в речи Гитлера. Но это были только «цветочки». В качестве «ягодок» Аденауэр провозгласил необходимость не только «освободить» от коммунистов ГДР, но и все остальные страны Восточной Европы. Многие журналисты поняли это как призыв к военному крестовому походу для разгрома Советского Союза. У канцлера язвительно спрашивали, когда следует ждать крушения советской империи. Тот бодро отвечал: «Через 10–15 лет». Причем канцлер пытался подвести под свою экстравагантную логику геополитические обоснования: СССР слаб внутренне и скоро столкнется в борьбе за лидерство в Азии с Китаем. Надо только немного подождать. Таким образом, Аденауэр с одной стороны, говорил о советской угрозе, которая якобы и заставляла его проталкивать включение ФРГ в НАТО, а с другой, считал СССР слабой страной, которая вот-вот развалится.

Второй новинкой контрпропаганды Аденауэра (и косвенным признанием мощного идеологического влияния советской ноты) было утверждение, что СССР сделал свое предложение, только убедившись в силе и решимости Запада. Стоит последнему стать еще сильнее (а этого можно достигнуть только укреплением НАТО и созданием под крышей блока ЕОС), как Советский Союз пойдет на еще более радикальные уступки. Поэтому на ноту вообще не следует всерьез отвечать.

Тем не менее, ответ Запада готовил британский МИД. Интересно, что его руководящие сотрудники усмотрели в нейтрализации Германии еще одну угрозу. Не связанная с блоками, Германия будет иметь право вести торговлю не только с Западом, но и с Востоком и скоро станет богаче Великобритании и Франции, которых участие в НАТО такой возможности лишает.

25 марта послы США, Великобритании и Франции передали три идентичные ноты в Москве министру иностранных дел СССР А. Я. Вышинскому. Упор делался, как и ранее, на необходимости проведения общегерманских свободных выборов под международным контролем. В западных столицах полагали, что СССР ответить будет нечего и поэтому можно сосредоточиться на скорейшем завершении переговоров по ЕОС. Оптимизм послам добавило сделанное Вышинским в ходе беседы заявление, что Москва не примет в Германии комиссию ООН и не потерпит членства ФРГ в НАТО. К тому же глава советской дипломатии «взволнованно» утверждал, что восточная граница Германии, определенная в Потсдаме, не должна подлежать пересмотру.

Американцы думали, что выиграли очередной раунд дипломатической борьбы, но все-таки решили организовать массированную пропагандистскую кампанию в ФРГ, чтобы доказать населению, что вхождение Западной Германии в НАТО или ЕОС не препятствует воссоединению страны (большинство немцев считали как раз наоборот, и в Вашингтоне на этот счет никто не обманывался). Как по мановению волшебной палочки на улицах западногерманских городов появилось множество плакатов против «ноты Сталина». Их лексикону мог бы позавидовать сам Геббельс: «Сегодня немецкая национальная армия — завтра немецкая советская республика»; «Москва хочет завладеть Рурской областью для советских вооружений. Поэтому Германия должна быть изолирована от Запада. Никогда!» и т. д. Плакаты были подписаны неизвестными организациями с грозными названиями типа «Ударный отряд против большевистского разложения». На самом деле за плакатами стояла американская разведка.

Помимо пропаганды американцы взялись выкручивать руки Франции, чтобы ускорить выработку соглашения по ЕОС, Если, мол, американский конгресс не получит договор до 3 июля 1952 года, то законодатели разъедутся на летние каникулы и не успеют принять программу военной помощи зарубежным странам, в том числе и Франции. Угроза была до предела конкретной: французы дрогнули, но тут неожиданно умами всех снова завладели «надоедливые» русские.

9 апреля 1952 года Вышинский передал западным послам ответную ноту (таким образом, на ее выработку ушло всего две недели), в которой признавалась необходимость проведения общегерманских свободных выборов, которые могла бы контролировать международная комиссия из представителей четырех оккупационных держав. Аденауэр немедленно попросил Верховных комиссаров о встрече. Но так как французский представитель не захотел обсуждать новую советскую ноту с канцлером, последнего принял от имени трех комиссаров британец Киркпатрик. Теперь Аденауэр уже предлагал отвечать без промедления и не отвергать принципиально возможность четырехсторонних переговоров (идея которых все больше и больше овладевала умами немцев). Но следовало выдвинуть несколько предварительных условий, которые сделают для СССР участие в таких переговорах невозможным. Примечательно, что канцлер предлагал поставить тему выборов в ответной ноте на последнее место, так как видимо она в его глазах не сыграла отведенной ей роли мины, призванной взорвать советскую переговорную позицию.

После второй ноты СССР опасность советского мирного наступления еще более отчетливо, чем Аденауэр, осознали американцы. Госсекретарь Ачесон поставил французам фактический ультиматум: подписать договор по ЕОС до 9 мая 1952 года. И Аденауэра, и Вашингтон беспокоила явная близость советских предложений позициям СДПГ, английских лейбористов (те, правда, с ноября 1951 года перешли в оппозицию, но новый премьер Черчилль тоже не очень-то благоволил немцам) и французских социалистов. И действительно, 22 апреля 1952 года Шумахер в официальном послании Аденауэру потребовал серьезно отнестись к новой советской ноте и поддержать четырехсторонние переговоры. Однако на СДПГ пока можно было не обращать внимания, так как партия потерпела серьезное поражение на выборах в недавно созданной земле Баден-Вюртемберг и опросы общественного мнения впервые за год с лишним стали показывать благоприятную для ХДС/ХСС тенденцию.

Но вдруг в начале мая Аденауэр узнал, что американцы решили вырвать у СССР дипломатическую инициативу и предложить скорейшую встречу в Берлине представителей четырех Верховных комиссаров для обсуждения вопроса общегерманских выборов. Аденауэр никак не ожидал, что его пропагандистская демагогия вокруг «свободного волеизъявления немцев» приведет к таким опасным для него результатам. Правда, американцы говорили, что хотят только разоблачить лицемерие русских и тем самым воздействовать на французское общественное мнение в преддверии подписания договора о ЕОС. Тем не менее, неожиданная ретивость американцев заставила Аденауэра провести несколько бессонных ночей: его опять мучил «кошмар Потсдама». Ведь пытались же уже «пригвоздить» Москву на теме свободных выборов, а оказалось, что русские готовы обсуждать их проведение. А что же будет, если они согласятся на международный контроль выборов в ходе четырехсторонней встречи? Тогда отступать уже будет некуда.

А тут еще последовал тревожный сигнал из Парижа. Президент Французской республики В. Ориоль заявил 11 апреля, что опасения русских относительно ремилитаризации Германии вполне понятны и их вторая нота не является чистой пропагандой. Выборы в Германии не обязательно должны контролироваться ООН, но зато войска ООН могут быть размещены на границах будущей единой Германии, чтобы защитить ее нейтралитет. Ориоль не исключил, что Советский Союз может быть приглашен стать полноправным членом европейских военно-политических структур. Конечно, французский президент времен Четвертой республики был фигурой, в основном, репрезентативной, но его рассуждения стали для Аденауэра сигналом тревоги. Однако, к счастью для канцлера, забеспокоились и в Вашингтоне. В конце концов Аденауэру удалось уговорить американцев отказаться от игры с огнем, и ответная западная нота 13 мая 1952 года фактически отвергла идею четырехсторонних переговоров, требуя от СССР новых уточнений по проведению выборов. В Москве справедливо оценили западную ноту как несерьезную: Советскому Союзу предлагали фактически сдать ГДР, не предлагая взамен ничего. Аденауэр писал в мемуарах, что нота заслужила «аплодисменты» с его стороны.

Вскоре Сталин и весь мир узнали, что настоящий ответ Запада на мирное наступление СССР весной 1952 года был совсем другим, а нота от 13 мая была призвана лишь потянуть время. Дело в том, что 9 мая (как и требовали американцы) был, наконец, парафирован договор о ЕОС. Аденауэр до конца апреля вообще не информировал свое правительство и бундестаг о содержании обоих договоров. Но в конце апреля он вынужден был показать их Генриху фон Брентано, который курировал во фракции ХДС/ХСС вопросы внешней политики. Хотя фон Брентано считался сторонником канцлера, он был потрясен содержанием Общего договора. Во-первых, статья VIII, п. 3 этого документа (Брентано не знал, что автором данного пассажа является сам Аденауэр) фактически связывала руки будущему общегерманскому правительству, обязывая его взять на себя все международные обязательства ФРГ. А это, в свою очередь, делало воссоединение Германии практически невозможным. Во-вторых, союзники оставляли за собой право снова взять верховную власть в свои руки в случае чрезвычайных обстоятельств. Брентано прямо заявил Аденауэру, что в таком виде договор в бундестаге не пройдет.

В те же дни (25 апреля 1952 года) основной партнер ХДС/ХСС по правящей коалиции СвДП образовала в Баден-Вюртемберге коалицию с СДПГ, а не с христианскими демократами. Аденауэр со всей ясностью осознал, что в случае провала Общего договора в бундестаге в Бонне может в одночасье появиться правительство из СДПГ и СвДП во главе с Шумахером. Используя лидера СДПГ как новую «страшилку», Аденауэр попытался побудить западные державы убрать из Общего договора все ограничивающие суверенитет ФРГ пункты и снизить расходы немцев на содержание западных оккупационных войск. Но Верховные комиссары были непоколебимы, так как по-прежнему не доверяли «демократическому перевоспитанию» немцев. Министр финансов ФРГ Шеффер пригрозил подать в отставку, а СвДП официально уведомила канцлера 6 мая 1952 года, что выйдет из коалиции, если Общий договор останется в прежнем виде.

Аденауэр оказался перед самой реальной с 1949 года опасностью полного краха своей политической карьеры. Причем виноваты в этом были коварные русские, смутившие умы населения ФРГ своими нотами. Вице-канцлер от СвДП Блюхер прямо писал Аденауэру, что если в договоре будет содержаться обязательство единой Германии признать все международные обязательства ФРГ, то это «подкрепит советский тезис о том, что этим закрывается любая возможность переговоров о воссоединении Германии».

С 10 мая 1952 года в Бонне проходил непрерывный марафон заседаний правительства и руководителей фракций коалиционных партий в бундестаге. Несмотря на все красноречие, Аденауэру не удалось убедить даже своих министров в целесообразности статьи VII. 20 мая канцлер был вынужден капитулировать и согласиться на изъятие упомянутой статьи из Общего договора. Но сторонники воссоединения Германии рано праздновали победу. По просьбе Аденауэра в «обработку» строптивых депутатов включился прилетевший в Бонн на подписание договора госсекретарь США Ачесон. Он встречался с немецкими парламентариями 25 мая 1952 года он заявил, что ликвидация статьи VII будет воспринята в мире как крупнейшая дипломатическая победа СССР, а этого допустить никак нельзя. Но он, Ачесон, привез с собой новую компромиссную формулировку злосчастной статьи: три державы согласны распространить на единую Германию положения Общего договора и договора о ЕОС, если сама единая Германия примет на себя эти обязательства. Если же не все державы-участницы обоих договоров согласятся на это, то ФРГ все равно обязуется не заключать соглашений, противоречащих правам трех западных держав-победительниц, вытекающим из упомянутых договоров. Формулировка была, собственно, еще более кабальной для ФРГ, но спорить с американцами в Бонне не привыкли. Депутаты бундестага бесславно капитулировали, и 26 мая 1952 года Общий договор между ФРГ, Францией, США и Великобританией был подписан в Бонне. На следующий день в Париже был подписан Договор об образовании Европейского оборонительного сообщества.

По этому договору (заключался на 50 лет между Францией, ФРГ, Италией, Бельгией, Голландией и Люксембургом) ФРГ разрешалось иметь собственную армию (хотя и интегрированную в ЕОС) в 12 дивизий. Вся военная группировка ЕОС подчинялась руководству НАТО. США и Великобритания, не будучи членами ЕОС, гарантировали его безопасность.

Оба договора — Общий (официально он назывался «Договор об отношениях между Федеративной Республикой Германией и тремя державами»; Аденауэр, чтобы замаскировать фактически сохранившуюся оккупацию, гордо назвал его «Договором о Германии», подразумевая, что теперь ФРГ наконец обрела суверенитет) и договор о создании ЕОС еще подлежали ратификации во всех странах-участницах.

Таким образом, американцы спасли Аденауэра и похоронили все надежды на скорейшее объединение Германии. Шумахер воскликнул, что те, кто от имени ФРГ подписал оба договора, перестали быть немцами. Для Советского Союза и ГДР встал вопрос: какую же линию теперь стоит проводить в германском вопросе, если были отвергнуты самые радикальные уступки со стороны Москвы и Восточного Берлина?

 

Глава IV

Социализм против НАТО. ГДР и ФРГ на фоне германского вопроса (май 1952 — март 1953 года)

Считается, что «нотная война» вокруг Германии в 1952 году закончилась поражением СССР и победой Запада. На самом деле проиграла единая Германия, а победили Ульбрихт и Аденауэр. Руководство СЕПГ было весьма напугано «нотой Сталина». Позднее, уже после XX съезда КПСС, Ульбрихт говорил, что эта нота таила в себе большую опасность: «Немецкое рабоче-крестьянское государство» было в начале 1952 года еще слишком слабым и могло не выдержать испытания на прочность, если бы Запад всерьез воспринял советское предложение о заключении мирного договора и объединении Германии. Теперь, в мае 1952 года, после фактической ремилитаризации ФРГ, у СССР просто не оставалось другого выхода, кроме как всемерно укреплять ГДР в качестве противовеса Западной Германии, чтобы не утратить равного с Западом соотношения сил в дипломатической борьбе вокруг Германии. А это было на руку Ульбрихту и его сторонникам, которые давно тяготились тем, что Москва не дает «зеленый свет» строительству в ГДР социализма.

Примечательно, что аналитики в госдепартаменте США и министерстве иностранных дел Великобритании предсказывали, что заведомо неконструктивный ответ Запада на советские инициативы вынудит Москву укрепить ГДР, в том числе путем расширения властных полномочий СЕПГ и создания восточногерманской армии. Впрочем, для подобных прогнозов не требовалось особых провидческих способностей: если создавалась армия в ФРГ, причем интегрированная в ЕОС (а фактически — в НАТО), то СССР подвергал бы свою безопасность большому риску, не отвечая в таком же духе в ГДР.

Еще в конце февраля 1952 года ЦК СЕПГ принял решение созвать вторую конференцию партии. Однако ее тема объявлена не была, так как все зависело от результатов «нотных переговоров» СССР с западными державами. Еще в 1951 году Гротеволь и Пик говорили лидеру Итальянской социалистической партии Пьетро Ненни, что СССР требует от них «больших жертв» и что, возможно, вскоре СЕПГ окажется в единой Германии на том же положении, что и ИСП в Италии (то есть в роли парламентского меньшинства).

Однако уже первая ответная нота западных держав 25 марта 1952 года показала советскому руководству, что никакой серьезной надежды на прорыв в германском вопросе нет (это был совершенно правильный анализ). Лидеры СЕПГ решили приехать в Москву, чтобы на месте выяснить дальнейшие намерения Сталина и «пробить» наконец санкцию на строительство в ГДР полнокровного социализма.

1 и 7 апреля 1952 года Пик, Гротеволь и Ульбрихт встретились в советской столице со Сталиным, которого сопровождали Молотов, Маленков, Микоян и Булганин. Сталин сказал, что шансов создать единую демилитаризованную Германию практически не осталось. Договор по ЕОС практически готов, поэтому ГДР без лишнего шума следует немедленно приступить к укреплению казарменной народной полиции, чтобы в любой момент быть готовыми к развертыванию на ее основе «народной армии» в составе примерно 30 дивизий (то есть 300 тысяч человек, так как советские дивизии были почти в два раза меньше американских и будущих западноевропейских по численности). Советский лидер также заявил, что отныне казарменная полиция будет получать современное вооружение из СССР. Чтобы подготовить население ГДР к такому неожиданному повороту дел, предполагалось немедленно свернуть пацифистскую и антимилитаристскую пропаганду. Наоборот, ССНМ, как и советский комсомол, должен был отныне воспитывать молодежь в духе готовности защищать свою родину — ГДР — от внешнего врага. По мнению Сталина, подписание Боннского и Парижского договоров приведет к усилению террористической деятельности Запада против ГДР, поэтому необходимо срочно укрепить демаркационную линию между обоими германскими государствами, превратив ее в нормальную границу. Непосредственно на линии соприкосновения должны были стоять немцы, а во втором эшелоне советские войска.

Делегация СЕПГ была со своей стороны готова обсуждать в Москве эти вопросы и планировала инициировать меры по ограничению и затруднению транспортных коммуникаций Западного Берлина с прилегающей территорией ГДР. Правда, справедливости ради надо сказать, что и Запад готовил подобные шаги (например, рассматривалось прекращение судоходства через английский сектор Западного Берлина, что ставило ГДР в довольно тяжелое положение).

Лидеры СЕПГ получили, наконец, «добро» на начало продвижения к социализму. Однако Сталин советовал не кричать об этом на каждом углу, а проводить политику свершившихся фактов. Например, коллективизацию на селе можно было бы начать, по мнению советского лидера, осенью, не говоря ничего о колхозах и прочих непонятных для немецкого крестьянского уха вещах.

Вернувшись домой, руководители ГДР стали претворять рекомендации Сталина в жизнь, тем более, что они были с ними согласны. 26 мая 1952 года в день подписания Общего договора было опубликовано «Распоряжение о мерах на демаркационной линии между Германской Демократической Республикой и западными оккупационными зонами Германии». Согласно этому документу, МГБ ГДР поручалось принять срочные меры для предотвращения «дальнейшего проникновения диверсантов, шпионов, террористов и вредителей» в ГДР. Вдоль границы с ФРГ создавалась пятикилометровая особая зона, в которую можно было попасть, только имея специальный пропуск. Первоначально не планировалось перемещать из особой зоны гражданское население в массовом порядке. В приказе по МВД ГДР № 38/52 от 26 мая 1952 года полиции разрешалось выселять из особой зоны иностранцев и лиц без гражданства, лиц, не зарегистрированных по постоянному месту жительства, а также тех, кто совершил уголовные преступления, и имелись основания полагать, что они могут стать рецидивистами. Большой простор для толкования оставляла последняя категория: «лица, которые ввиду их положения в обществе представляют опасность для антифашистско-демократического строя». Списки подлежащих выселению в глубь страны составляли совместно органы криминальной полиции и МГБ. В случае несогласия с выселением разрешалось применять силу, однако к таким мерам прибегать почти не пришлось. У «переселенцев» отбирали удостоверения личности. В отдельных случаях полицейские и сотрудники МГБ вели себя грубо, не давали людям достаточно времени на сбор необходимых вещей. Однако обращает на себя внимание тот факт, что подобные рассказы очевидцев были опубликованы только в ФРГ (там операция МВД и МГБ ГДР получила неофициальное название «Паразиты», которое на все лады использовалось западногерманской прессой). Переселяемых сажали в грузовики, и они переезжали на новое место. Кстати, СКК внимательно следила за этим процессом, обращая особое внимание на то, чтобы переселенцев на новом месте обеспечили жильем и работой.

27 мая 1952 года распоряжением министра государственной безопасности ГДР на границе с ФРГ была введена 10-метровая контрольная полоса и 500-метровый «охранный пояс» в рамках пятикилометровой особой зоны. Демаркационную линию (так еще продолжала называться внутригерманская граница) разрешалось пересекать только через специально созданные КПП и при наличии межзональных пропусков.

В конце акции по переселению выяснилось, что основную массу выселяемых составили частники (трактирщики, ремесленники, богатые крестьяне), активные деятели церковных общин, те, что часто посещал ФРГ и Западный Берлин, те, кто регулярно слушал американскую радиостанцию РИАС (находилась в Западном Берлине), а также бывшие члены НСДАП. В некоторых населенных пунктах, особенно в тех, где на выборах в Народную палату было подано много голосов против единого списка Национального фронта, было выселено до 20 % жителей. Многим удалось перейти в ФРГ, так как стали распространяться слухи, что выселяемых повезут в Сибирь.

Меры ГДР по укреплению межзональной границы были желанным подарком для Аденауэра, которому удалось переключить огонь критики за подписание «кабального» Общего договора с себя на «коммунистических правителей» ГДР. 18 июня 1952 года, выступая в бундестаге, федеральный канцлер резко осудил «массовые депортации» в ГДР, в результате которых в ФРГ прибыли 7500 беженцев. Всего, по данным властей ФРГ, было переселено 50 тысяч человек, однако эти цифры были явно завышенными. На самом деле выселенных было чуть более 8 тысяч.

В любом случае в пропагандистском плане победа осталась за Бонном, тем более что государственное агентство новостей ГДР — АДН 18 июня поспешило опровергнуть «клеветнические слухи» о «массовых переселениях». Однако уже 26 июля 1952 года ГДР была вынуждена, хотя и косвенно, публично признать сам факт переселения, издав распоряжение об обращении с имуществом выселенных (недвижимость передавалась в пользование госпредприятиям или начавшим формироваться в 1952 году сельскохозяйственным производственным кооперативам).

Следует отметить, что в начале 1950-х годов переселение гражданского населения практиковалось и в ФРГ, когда там развернулось массовое строительство военных баз, полигонов и аэродромов. Другое дело, что переселяемым выплачивалась солидная денежная компенсация, на которую у ГДР просто не было средств. Но одновременно необходимо признать, что при осуществлении выселения из приграничных областей ГДР стал использоваться термин «деклассированные элементы», то есть меры по укреплению границы носили четкий социально-политический характер «очистки» чувствительных районов страны от недостаточно надежных лиц.

Вплоть до начала июня 1952 года ЦК СЕПГ не мог сориентировать своих членов относительно точной повестки дня предстоящей партконференции. Партийные газеты и журналы туманно писали о повышении производительности труда, экономии цемента и прочих неотложных задачах. Но лидеры СЕПГ и сами не знали, какую основную тему предложить делегатам конференции, так как советское руководство не давало окончательного согласия на провозглашение строительства социализма в ГДР. Вплоть до конца мая 1952 года Сталин надеялся (и как было показано выше, у него были для этого серьезные основания), что подписание Общего договора будет сорвано. Иллюзии рассеялись 24 мая.

В этот день СССР направил западным державам ноту, в которой содержалась необычно жесткая критика их позиции в германском вопросе. В документе явно просматривалось раздражение, и Аденауэр счел ее подарком небес. Нападки Москвы на ФРГ и ее западных покровителей серьезно ослабили позиции СДПГ, которая с каждым днем все больше и больше переходила в германском вопросе на нейтралистские позиции. Контраст ноты 24 мая с предыдущими двумя нотами СССР был настолько разительным, что многие в Вашингтоне, Бонне, Лондоне и Париже даже решили, что она была отослана без ведома Сталина. На самом деле ожидать от СССР дальнейших уступок в свете откровенно обструкционистской позиции Запада было бы, по меньшей мере, странно. В госдепартаменте США и так признавали (хотя и не публично), что СССР сделал максимально возможный в тогдашних международных условиях шаг навстречу западной позиции в германском вопросе.

После советской ноты 24 мая уже в начале июня было объявлено о созыве II конференции СЕПГ в Берлине 9–12 июля, а 24 июня ЦК СЕПГ утвердил лозунги, с которыми партии предстояло встречать свой форум. В них впервые говорилось о СЕПГ как авангарде немецкого народа в борьбе за социализм. Но пока это была «самодеятельность». Поэтому 2 июля 1952 года Политбюро ЦК СЕПГ обратилось с письмом к Сталину, в котором просило его утвердить проект отчетного доклада ЦК на партконференции. В проекте констатировалось, что СЕПГ превратилась в марксистско-ленинскую партию и в ГДР созданы все необходимые предпосылки для создания основ социализма (преобладание общественного сектора в экономике, контроль рабочего класса над всеми рычагами государственной власти). Но самой трудной частью письма для СЕПГ был раздел в конце этого документа, в котором делалась попытка объяснить совместимость социализма в ГДР с дальнейшей борьбой за единую демократическую Германию. В письме говорилось, что если СЕПГ открыто заявит о строительстве социализма, то классовое сознание рабочих в Западной Германии и Западном Берлине укрепится, так как они поймут, что в ГДР жить лучше, чем в ФРГ.

Сталин, будучи прагматиком, вряд ли разделял такую весьма оптимистическую трактовку событий, но после фактического отказа Запада от серьезных переговоров он полагал, что попугать его социализмом в ГДР, возможно, будет неплохо. Поэтому 8 июля 1952 года руководство КПСС согласилось с основными положениями письма Политбюро ЦК СЕПГ. С этого момента, собственно, и начался обратный отсчет времени до июньского кризиса ГДР 1953 года, хотя события лета 1952 года не предопределяли его, а лишь создавали потенциал для нарастания недовольства населения ГДР.

Тем не менее, Москва еще надеялась, что Общий договор, а особенно договор о создании ЕОС, не будут ратифицированы, и «окно возможностей» в германском вопросе откроется заново. Поэтому на конференцию СЕПГ не приехала советская партийная делегация, а в приветствии ЦК КПСС ни слова не было о социализме. СЕПГ желали успехов в выполнении «исторической задачи — создании единой, независимой, демократической, миролюбивой Германии…» Здравицы в конце приветствия прославляли «свободный германский народ» (а не народ ГДР) и «великую дружбу народов Советского Союза и Германии». В приветствии констатировались успехи СЕПГ в «деле создания и укрепления подлинно демократического и миролюбивого строя», в котором рабочие, крестьяне и интеллигенция «уверенно идут по новому пути, ведя успешную борьбу за дальнейшее развитие мирной экономики, за подъем культуры и повышение жизненного уровня трудящихся».

Такое послание КПСС могла бы направить и руководству, например, Финляндии. Осторожность Москвы объяснялась тем, что СДПГ начала шумную и резкую по тональности кампанию против ратификации Боннского и Парижского договоров. Заместитель председателя СДПГ и самый вероятный наследник тяжело больного Шумахера Э. Оленхауэр заявил, что в случае прихода к власти (следующие выборы в бундестаг должны были состояться в 1953 году) социал-демократы добьются коренного изменения договоров. По совету Москвы СЕПГ обратилась к СДПГ с предложением совместно бороться против ремилитаризации Германии, но наткнулась на резкий отказ. Объективно говоря, любой союз с СЕПГ в тех условиях только ослабил бы внутриполитические позиции социал-демократов в ФРГ.

Но Ульбрихту этот союз тоже был не особенно нужен. Чем сильнее ФРГ подпадала под влияние США и НАТО, тем более аргументированным становился его курс на форсированное строительство социализма в ГДР. «Форсированное», потому что, как считал Ульбрихт, с 1948 года и так было потеряно много времени из-за бесплодных попыток договориться в Западом о воссоединении Германии. И подписание в конце мая 1952 года «милитаристских договоров», казалось, полностью подтверждало правоту Вальтера Ульбрихта. Именно он становился в этих обстоятельствах первым в тройке руководителей ГДР, оттесняя на задний план президента Пика и премьер-министра Гротеволя. Последовавший после июля 1952-й год даст Ульбрихту практически единоличную власть в ГДР (хотя она никогда не была по объему даже отдаленно сравнимой, например, с властью Сталина над СССР), поэтому настало время познакомиться с этим человеком поближе.

Ульбрихт родился 30 июня 1893 года в семье портного в столице Саксонии Лейпциге и сохранил трудно воспринимаемый многими немцами саксонский диалект до конца своей жизни. Как и Пик, Ульбрихт изучил профессию столяра и еще юношей включился в политическую деятельность, став в 1908 вступил в организацию Социалистической молодежи. В 1911–1912 годах Ульбрихт странствует по Европе, выполняя столярные работы. В те годы он посетил Венецию, Амстердам и Брюссель. В 1912 году молодой столяр вступает в СДПГ. Так же, как и Шумахер, Ульбрихт попал на русский фронт во время Первой мировой войны, но ему повезло больше: он остался цел и впоследствии воевал в Сербии и во Франции. В конце войны его избрали в солдатский совет XIX корпуса, и по возвращении в Германию он принял участие в основании КПГ в 1919 году. В 1924–1925 годы. Ульбрихт учился в Москве по линии Коминтерна, работая одновременно в его Исполкоме. С 1928 по 1933 год был членом фракции КПГ в рейхстаге. С 1929 года Ульбрихт становится членом Политбюро ЦК компартии, а с 1932 года сосредоточивает в своих руках руководство всей оргработой КПГ. После прихода Гитлера к власти Ульбрихта объявляют в розыск, но ему удается продержаться в подполье, пока по решению партии в октябре 1933 года он не эмигрирует в Париж. С 1938 года Ульбрихт живет в Москве, представляя КПГ в Коминтерне. С июня 1941 года бывший столяр активно включается в пропаганду, направленную на разложение вермахта (причем ведет ее не только по радио, но и через громкоговорители на фронте).

В конце апреля 1945 года группа руководящих работников КПГ (известная как «группа Ульбрихта») вылетает из Москвы в Германию для восстановления в освобожденной стране компартии Германии. На III съезде СЕПГ в июле 1950 года Ульбрихт становится генеральным секретарем ЦК и фактически первым человеком в партии.

Ульбрихта часто считают этаким партийным бюрократом без особых творческих проблесков. Его называли «бетонной головой» (сравните с эпитетом Троцкого в адрес Молотова — «каменная задница») и безропотным исполнителем воли СССР в ГДР. На самом деле Ульбрихт был очень начитанным, эрудированным человеком и имел хорошие организаторские способности. Он не пил, не курил и с юных лет отличался фанатической преданностью идеалам социализма. Ульбрихт не был вовсе таким уж нетерпимым к чужому мнению, хотя и отстаивал свою точку зрения жестко, иногда в обидной для собеседника манере. Он не боялся спорить с советскими оккупационными властями. Например, 23 декабря 1946 года во время встречи главноначальствующего СВАГ маршала Соколовского с руководством СЕПГ Ульбрихт критиковал советскую политику «беспорядочного демонтажа» промышленных предприятий, которая очень негативно воспринималась именно в среде рабочих.

Для того чтобы лучше понять поведение Ульбрихта и многих «старых» немецких коммунистов в 1952 году, следует прежде всего осознать, что они видели последнюю возможность наконец-то осуществить построение социализма на немецкой земле после трагических неудач немецкого рабочего движения в XX веке. Сначала казалось, что революция победит в 1918 году, но все закончилось зверским убийством Карла Либкнехта и Розы Люксембург и предательством СДПГ. В 1923 году подготовленное компартией вооруженное восстание провалилось. В 1932 году за коммунистами в Германии шло 6 млн. избирателей, и революционный выход из поразившего страну жесточайшего экономического кризиса казался просто неизбежным. Вместо этого — фашистская диктатура, концлагеря и эмиграция. И опять, как считали почти все коммунисты, виновата была СДПГ, отказавшаяся объявить против Гитлера всеобщую забастовку. И вот теперь, в 1952 году, упускать еще одну благоприятную возможность для осуществления коммунистических идеалов? Это казалось немыслимым, особенно после того, как СДПГ в ФРГ опять предала светлые идеалы социализма. Нет сомнений, что Ульбрихт и большинство коммунистов в СЕПГ действительно видели в социализме сытое и достойное будущее немцев. Теперь, когда СССР разочаровался в Западе, надо было срочно, именно срочно заложить в ГДР основы социализма, пока Кремль опять не вернулся в практическом плане к идее объединенной, миролюбивой, но капиталистической Германии.

Именно поэтому, а не в силу какой-то идейной зашоренности, Ульбрихт и решил превратить II партконференцию в тот рубеж, с которого уже нельзя будет вернуться назад, в капитализм.

Ульбрихт начал отчетный доклад ЦК 9 июля 1952 года с анализа международного положения, которое он, как и Аденауэр, обрисовал исключительно в черно-белых тонах. С одной стороны — лагерь мира и социализма, с другой — находящийся в кризисе Запад, к тому же расколотый на две части — страны-победительницы и побежденные (Западная Германия, Япония и Италия). Вообще, в то время, как советское руководство, так и лидеры стран «народной демократии» очень сильно преувеличивали разногласия в западном мире, и тон в этом неверном анализе задавал Сталин, который как крупный государственный деятель мыслил историческими аналогиями. Ему казалось, что ситуация в Европе в начале 50-х годов очень похожа на послеверсальский миропорядок 20-х годов, что, конечно, было абсолютно не так.

Назвав Аденауэра авантюристом и американским лакеем (его самого в ФРГ в лучшем случае величали «вассалом Москвы»), Ульбрихт сделал несколько нелогичный вывод, что «основой нашей внешней политики является борьба за сохранение мира, за мирный договор с Германией и за восстановление единства Германии на демократической основе». Это было несомненным реверансом в сторону Москвы, как и утверждение, что общественный строй в единой Германии утвердит избранное путем свободных выборов общегерманское Национальное собрание. Но одновременно Ульбрихт выдвинул лозунг усиления национально-освободительной борьбы в ФРГ против западных оккупантов и «революционного свержения» правительства Аденауэра. Тем самым генеральный секретарь ЦК СЕПГ оказал канцлеру ФРГ большую услугу, так как помог сплотить вокруг него антикоммунистический электорат. А вот для КПГ, которая переняла революционный лозунг, услуга оказалась медвежьей, так как этот лозунг послужил формальной основой для начала процедуры запрета компартии в ФРГ.

Досталось от Ульбрихта и Шумахеру (впрочем, последний тоже никогда не оставался в долгу), хотя наличие разногласий между руководством и рядовыми членами социал-демократической партии в вопросе ремилитаризации («низы» стояли за более радикальную оппозицию Парижскому и Боннскому договорам) было описано в общем верно.

Но с международным положением все было ясно и без конференции СЕПГ. Всех интересовало, каким путем в изменившихся условиях пойдет сама ГДР. Ульбрихт выдвинул три основные задачи:

Подавление сопротивления свергнутых и экспроприированных крупных капиталистов и помещиков; пресечение их попыток восстановления власти капитала.

Организация строительства социализма (бурные аплодисменты 1565 делегатов, причем в массе своей абсолютно искренние) путем сплочения всех трудящихся вокруг рабочего класса.

Создание вооруженных сил Германской Демократической Республики для защиты родины от внешних врагов и для борьбы против империализма.

По первому пункту на конференции много говорили о происках врагов народа, иностранных агентов, вредителей и саботажников. Приводились и конкретные примеры. СЕПГ требовала от своих членов повышения бдительности, объясняя это сталинским постулатом об усилении классовой борьбы по мере продвижения к социализму. Кстати, сам этот постулат, осужденный позднее XX съездом КПСС, был абсолютно верным. Если у крестьян в ходе коллективизации принудительно отбирают собственность, то они, естественно, сопротивляются этому. Если лишают всех гражданских прав «бывших», то те переходят к подпольной борьбе. Ведь в социальном смысле построение социализма означает не что иное, как вытеснение частных предпринимателей из жизни общества. Другое дело, что можно добиваться этого постепенно, путем поступательного укрепления государственного и кооперативного секторов экономики (именно за этот путь формально выступил Ульбрихт), а можно, как в СССР в 1937–38 годы, через высылку, лагеря и расстрелы. Впоследствии мы убедимся, что ГДР едва не рухнула в июне 1953 года именно потому, что СЕПГ решила вытеснить частника экономически, но очень быстро, пока на пути социализма опять не возник германский вопрос. Это была кардинальная ошибка, первопричина июньского 1953 года кризиса в ГДР.

Что касается шпионов и диверсантов, то в отличие от СССР 1937 года (где их не было) в ГДР начала 50-х эта проблема действительно существовала. При финансовой поддержке американцев в ФРГ и особенно в Западном Берлине было создано несколько организаций, занимавшихся не только сбором информации о внутреннем положении в ГДР и о советских войсках там, но и не гнушавшихся реальным саботажем и террористическими актами.

Сделаем небольшое отступление для освещения этой важной темы.

Первая группа агентов УСС США появилась в Берлине 4 июля 1945 года, в тот же день, когда в столицу Германии согласно межсоюзническим договоренностям вошли войска западных держав. Позднее была образована резидентура американской разведки, так называемая «Берлинская база операций» (английская аббревиатура — ВОВ). ВОВ очень внимательно следила за внутриполитическим положением в советской оккупационной зоне, особенно за развитием борьбы в рядах некоммунистических партий. Пристальное внимание уделялось советскому предприятию «Висмут», добывавшему уран для атомного проекта СССР. Уже в январе 1946 года «берлинская база» стала крупнейшей резидентурой спецслужб США за границей. К осени 1946 года на территории советской оккупационной зоны была создана большая и разветвленная шпионская организация, в которой, кстати, было много бывших офицеров вермахта. В марте 1947 года большая часть агентуры была арестована советскими органами госбезопасности. Во время берлинского кризиса 1948 года резидентура ЦРУ оказалась на высоте, правильно предсказав, что СССР не будет применять против западных секторов города военную силу.

После начала войны в Корее в Берлине развернула свою деятельность группа отдела спецопераций ЦРУ: американцы перешли от «пассивного» шпионажа к «активным» действиям, направленным на ослабление ГДР. В Западном Берлине сначала даже хотели создать эмигрантские правительства отдельных народов СССР, но так явно провоцировать «русских» потом все-таки не решились. Одним из главных проектов психологической войны ЦРУ против ГДР была так называемая «группа борьбы против бесчеловечности», которая с 1949 года получала от американцев деньги (с 1950 года ЦРУ оплачивала более половины расходов группы). Формально эта организация занималась только разоблачением «бесчеловечной практики» «тоталитарного режима» в ГДР (а для этого, естественно, нужны были информанты на местах). В ноябре 1951 года группу возглавил доцент философии Эрнст Тиллих, решивший по рекомендации ЦРУ уделять больше внимания «активным операциям». Методы их проведения были самыми разнообразными: взрывы железнодорожных путей, минирование вагонов и мостов (например, подрыв моста через Финов-канал). Один из агентов группы, некий Бурянек (или Бурианек) удостоился даже упоминания Ульбрихтом на II партконференции СЕПГ. Бурианек начал свою «трудовую деятельность» в 1951 году во время проводившегося в Берлине Всемирного фестиваля молодежи, когда выбрасывал через специально проделанную дыру в днище своего автомобиля на улицу выделявшие дурной запах бомбочки, чтобы сорвать молодежную демонстрацию. Арестовали Бурианека 29 февраля 1952 года, когда он нес к железнодорожному мосту в районе Берлин-Шпиндлерсфельде чемодан со взрывчаткой. При попытке задержания американский агент оказал вооруженное сопротивление.

«Группа борьбы» пыталась взрывать линии электропередачи, шахты и заводы. Для этого американских хозяев даже просили разработать замаскированную под брикеты угля взрывчатку, чтобы выводить из строя «локомотивы восточной зоны».

Саботаж проводился и более элегантными способами. В ФРГ и Западном Берлине печатались продовольственные карточки ГДР, и их пытались отоварить сразу и в одном городе, чтобы вызвать трудности со снабжением. На поддельных бланках рассылались указания заводам немедленно прекратить производство той или иной продукции. Здесь следует заметить, что дезорганизовать плановую экономику (особенно еще не развитую, как в ГДР начала 50-х годов) легче, чем рыночную, так как в плановой существует очень сильная зависимость одних хозяйствующих субъектов от других. Процветал и специфический «немецкий» вид саботажа: перевод активов восточногерманских фирм в ФРГ, куда после денацификации перебрались многие бывшие владельцы.

«Группа борьбы» объявляла определенные дни в ГДР «днями молчания». Подразумевалось, что восточные немцы в знак протеста против политики СЕПГ не должны были в эти дни посещать театры, кино или официальные общественные мероприятия. Но так как «дни молчания» провозглашались публично, то как раз те, кто был не в ладах с властями ГДР, были вынуждены прилежно посещать концерты и митинги, чтобы не вызвать лишних подозрений. Еще более оригинальным и еще менее успешным был призыв «группы борьбы» 8 мая 1950 года (в ГДР, в отличие от ФРГ, это был праздничный день — День освобождения от фашизма) ходить только по правой стороне улиц. Молодчики «группы борьбы» нападали и на тех западных берлинцев, которые выступали за единую и нейтральную Германию. Так, 9 ноября 1950 года в своей квартире был избит известный западноберлинский журналист Хайнц Крюгер.

Помимо «группы борьбы» с американцами и англичанами сотрудничали «восточные бюро» политических партий ФРГ (прежде всего, «восточное бюро» СДПГ, которое только с 8 марта по 6 мая 1957 года распространило в ГДР 6,5 млн. листовок) и «следственный комитет свободных юристов». Последняя структура, например, занималась рассылкой писем с угрозами крестьянам, которые осмеливались принимать от государства бывшую помещичью землю.

Берлинская резидентура ЦРУ установила тесный контакт с русской эмигрантской партией Национально-трудовой союз (НТС), которая на американские деньги вела пропаганду против частей Советской Армии в ГДР. Мы еще встретимся с НТС летом 1953 года.

Советская разведка вместе с молодым МГБ ГДР, конечно, не смотрела на деятельность американских коллег сквозь пальцы. К 1951 году удалось внедрить агентуру в «группу борьбы», после чего в ГДР были арестованы 163 агента, из которых 34 являлись руководителями подпольных групп. В конце 50-х годов американцы вынуждены были прекратить финансирование группы, и она распалась. Отозвало свои субсидии «группе борьбы» и министерство ФРГ по общегерманским вопросам, так как борцы с тоталитаризмом стали слишком компрометировать правительство Аденауэра. В ноябре 1952 года глава «группы борьбы» Тиллих был исключен из рядов СДПГ, так как социал-демократы стали стыдиться его «нестандартных» методов борьбы с коммунизмом. Правда, общественности заявили, что Тиллих исключен за неуплату членских взносов: лидеры СДПГ не хотели давать дополнительную пищу пропаганде ГДР. В декабре 1950 года свернула официальное сотрудничество с воинством Тиллиха и западноберлинская полиция (впрочем, неформальные контакты продолжались и позднее).

К II партконференции СЕПГ советские и восточногерманские спецслужбы преподнесли своему политическому руководству подарок. В Западном Берлине 8 июля 1952 года был похищен руководитель «комитета свободных юристов» Вальтер Линзе. После его допроса с санкции Ульбрихта были арестованы 24 агента, причем МГБ СССР доверило эту операцию своим восточногерманским коллегам. Выяснилась и еще одна сторона деятельности «свободных юристов»: они выявляли и доносили американцам на те западногерманские фирмы, которые нарушали эмбарго на торговлю с ГДР. По наводке «юристов» в ФРГ были арестованы 800 человек и предотвращены поставки товаров в ГДР на сумму 800 млн. марок.

Американцы (из их сектора в Западном Берлине средь бела дня и был похищен Линзе) протестовали, так как МГБ СССР и МГБ ГДР, возможно, сами того не подозревая, сорвали их крупнейшую операцию. Речь шла о развертывании на базе «свободных юристов» вооруженных подпольных групп в ГДР. Причем это была не инициатива ВОВ, а установка директивы Совета национальной безопасности США от 23 октября 1951 года. Правда, берлинская резидентура ЦРУ полагала, что «свободные юристы» не очень подходят для вооруженной борьбы в силу плохой дисциплинированности членов организации. К тому же в ЦРУ правильно считали хвастовством данные Линзе о якобы имеющихся у него в ГДР 4000 сторонников, готовых к любым заданиям. И все же отдельные боевые группы были созданы, и некоторые из них были обнаружены уже после событий июня 1953 года в ГДР. Тогда была проведена совместная операция советской и восточногерманской спецслужб под кодовым названием «Кольцо», в ходе которой были задержаны около 300 человек. Причем, многие из них были связаны не только с американской, но с английской и французскими разведками.

В кратком очерке боевого пути западных спецслужб в ГДР начала 50-х годов, конечно, следует упомянуть и «организацию Гелена», которая отличалась от авантюристов из «боевой группы» и «свободных юристов» более солидной и законспирированной шпионской деятельностью. Агентура «юристов», «восточных бюро» и «боевой группы» в силу своей непрофессиональности и «высоких идейных соображений» (борцов против тоталитаризма покупали в Западном Берлине иногда за пакет с колбасой и крупами; тех, кто стоил дороже, «ловили» на красивых женщин или на компромат из «прежней» жизни до 1945 года) быстро проваливались, а мастера из службы Гелена старались не рисковать. Однако еще в 1949 году советская разведка внедрилась в «организацию Гелена» и ее люди в ГДР проваливалась без всякой вины с их стороны.

В октябре 1952 года глава СКК Чуйков направил своим западным коллегам письмо с требованием прекратить деятельность расположенных в ФРГ и Западном Берлине диверсионно-террористических центров. В ответе лицемерно заявлялось, что упомянутые Чуйковым организации («группа борьбы», «юристы» и т. д.) созданы самими немцами и западные державы не имеют к ним никакого отношения. Такая точка зрения вызвала язвительные комментарии даже западногерманских СМИ.

Таким образом, Ульбрихт в принципе не сгущал краски, когда призывал к бдительности на II партконференции. На территории ГДР в 1952 году шла «холодная война» с использованием средств «войны горячей». Есть одна цифра: подрывными действиями Запада ГДР был нанесен материальный ущерб в 120 млрд. марок. Даже если счесть эту цифру завышенной, то все равно потери народного хозяйства Восточной Германии были большими. Другое дело, что в начале 50-х годов многих рабочих и специалистов записывали во вредители только из-за того, что они не выполняли технологическую дисциплину или срывали план из-за ошибок смежников. Здесь ГДР явно равнялась на «старшего брата», хотя никогда борьба с «вредителями» не достигала там даже близко советских масштабов 30–40-х годов.

О необходимости строительства национальных вооруженных сил ГДР на конференции докладывал президент страны Вильгельм Пик. Это не было случайностью, так как Пик пользовался среди населения огромным авторитетом. Особой аргументации не требовалось: даже наиболее ярые пацифисты понимали, что после создания армии в ФРГ (которую к тому же планировалось вооружить самой современной американской боевой техникой), у ГДР просто не было другого выхода. На конференции решили активнее пропагандировать некоторые военные традиции немецкого народа, например битву в Тевтобургском лесу против римлян и освободительную войну 1813–1814 годов против Наполеона (которую Пруссия вела в боевом союзе с Россией). СЕПГ заявила о приверженности наследию Шарнхорста и Гнайзенау, как выдающихся военных теоретиков и практиков германской истории. Это был сильный ход, если учесть, что Аденауэр и его окружение не смогли придумать ничего лучшего, чем поднять на щит гитлеровский вермахт.

Ключевой темой партконференции, несомненно, было объявление строительства социализма в ГДР. Что понимал под этим Ульбрихт? По его мнению, это означало «провести реконструкцию нашей тяжелой промышленности, создать новые машины, вести хозяйство лучше и экономнее, восстановить города, сделав их более красивыми, чем они были раньше, строить дома, в которых наши рабочие будут хорошо жить, предоставлять производственным кооперативам трудящихся крестьян наиболее современные сельскохозяйственные машины, изготовлять на текстильных предприятиях более красивые и более качественные ткани, издавать книги, которые будут читаться населением с удовольствием и обогащать его знания. Вот те задачи, которые стоят перед нами».

Такой «социализм» можно было бы спокойно провозгласить и во Франции, Англии и даже в ФРГ. Но вставал неминуемый вопрос: какими средствами добиться всех этих результатов?

И здесь нас поджидает сюрприз. Если ФРГ сохраняла капитализм социалистическими методами и развивала экономику путем обширного внешнего и внутреннего государственного кредитования, то в ГДР решили построить социализм капиталистическими, причем жестко монетаристскими методами. Это была кардинальная ошибка, ответственность за которую в равной степени несут Советская контрольная комиссия (СКК) и руководство СЕПГ.

Еще летом 1951 года в ГДР была провозглашена политика хозрасчета и жесткой экономии. Ставилась задача свести к минимуму субсидирование госсектора и заставить народные предприятия устанавливать выпускные цены на основе себестоимости. И Ульбрихт, и советские советники совершенно правильно «вычислили» основную экономическую проблему ГДР: отсутствие финансовых средств для честолюбивой программы развития народного хозяйства и повышения жизненного уровня населения. Западных кредитов у ГДР не было (кстати, Аденауэр на переговорах о заключении Общего договора настоятельно просил американцев продолжать кредитную поддержку западногерманской экономики после истечения в 1952 году срока действия «плана Маршалла»), а СССР и его союзники не могли выбросить на рынок ГДР достаточно потребительских товаров, чтобы «раскрутить» экономику за счет покупательного спроса населения. В этих условиях оставались только два пути: дефицитное финансирование за счет контролируемого роста денежной массы (то есть кейнсианский путь, который на самом деле и избрал адепт вроде бы противоположного направления либерал Людвиг Эрхард) или жесткая экономия расходов (монетаристский путь, которым и пошел коммунист Ульбрихт). Кстати, сам лидер СЕПГ с гордостью, достойной Милтона Фридмэна, обрисовал на II партконференции монетаристские успехи ГДР. При росте доходов населения и объема продаж в розничной торговле денежная масса в обращении сокращалась: на 31 декабря 1948 года она составляла 3,38 млрд. марок, а на 29 февраля 1952 года — 3,2 млрд. В Западной же Германии эти же показатели выглядели следующим образом: соответственно 6,3 и 9,5 млрд. марок.

Ульбрихт так сформулировал свое монетаристское кредо: «Бурный рост нашего народного хозяйства не может успешно финансироваться такими методами (то есть субсидиями государства. — Прим. авт.). В течение длительного времени финансирование расходов на расширение отдельных предприятий, то есть финансирование капиталовложений и увеличение оборотных средств должно производиться за счет полученной ими собственной прибыли, к которой при крупных капиталовложениях прибавляются государственные дотации».

И далее Ульбрихт сформулировал две темы, подсказанные экспертами СКК, которые в июне 1953 года едва не обернулись крушением ГДР. Прежде всего, было заявлено, что народные предприятия должны включать все социальные расходы в себестоимость, а не финансировать их за счет прибавочного продукта. На практике это означало, что надо либо повышать отпускные цены на продукцию этих предприятий (а этого им как раз не разрешали), либо снижать социальные расходы. Какой путь был избран, легко догадаться, и мы еще опишем его несколько позже.

Второй темой (она была как бы верхушкой айсберга, которым являлся вопрос снижения себестоимости) были уже упоминавшиеся технически обоснованные нормы выработки. Именно лозунг их отмены и вывел на улицы тысячи людей 16–17 июня 1953 года. Эти нормы были введены правительством ГДР 20 мая 1952 года и формально отнюдь не являлись драконовскими. Нормы должны были лишь служить более рациональному использованию оборудования и рабочего времени. Специально подготовленные специалисты должны были рассчитывать нормы и устанавливать на их основе заработную плату. Но проблема реальной жизни состояла в том, что при несовершенстве планового механизма ГДР, актах саботажа и срыве импортных поставок простои на многих предприятиях происходили вовсе не по вине рабочих и служащих. Но они не выполняли нормы, и им снижали зарплату. Конечно, были попытки разобраться с характером простоя, и не все они принимались во внимание. И все же слишком велик был соблазн проводить политику экономии средств за счет фактического снижения зарплаты путем повышения норм выработки. Это и происходило, причем с каждым месяцем приобретая все более и более массовый характер.

Именно эти решения II партконференции и предопределили хозяйственные трудности ГДР. Будучи абсолютно верными с точки зрения «чистой» экономической науки (причем именно либерально-монетаристской), они не учитывали реалий послевоенной Германии. В отличие от советских рабочих, имевших низкий уровень жизни до революции 1917 года, их немецкие коллеги очень болезненно переживали любое, даже мизерное снижение своих жизненных условий, которые до 1945 года были весьма достойными (хотя и не блестящими). Единственным выходом в 1952 году из создавшихся в ГДР диспропорций между необходимостью развития промышленности и отсутствием финансовой базы для этого было, как представляется, резкое сокращение репараций и оккупационных расходов, если уж Москва не могла оказать прямую помощь. По этому пути и пойдет Советский Союз сразу же после июньских событий 1953 года. Тогда же, в 1952 году, в Москве еще не были уверены, сохранится ли ГДР вообще, или ей на смену придет пусть и миролюбивая, но все-таки капиталистическая Германия. А если такая возможность не исключалась, то стоило ли оказывать значительную финансовую помощь стране, которая может стать одной из провинций Германии под управлением «большого друга» русского народа Курта Шумахера?

Вопреки расхожему мнению, на II партконференции СЕПГ не было принято каких-то особых решений по форсированному развитию тяжелой промышленности, из-за чего якобы оказались в «загоне» отрасли, выпускавшие товары народного потребления. Упор делался скорее на ускоренный рост энергетики (что было абсолютно необходимо) и на наведение порядка в тяжелой промышленности (сокращение непроизводственного строительства, снижение себестоимости и т. д.).

Еще одним мифом, связанным со II партконференцией, является широко распространенная точка зрения, что там якобы были приняты решения о массовой коллективизации в сельском хозяйстве, которая (и это тоже миф) привела в свою очередь к продовольственным сложностям. Выступая с отчетным докладом, Ульбрихт заявил: «Я считаю необходимым с трибуны этой конференции подчеркнуть абсолютно добровольный принцип при организации этих (то есть сельскохозяйственных. — Прим. авт.) кооперативов и указать на недопустимость применения в этом вопросе какого-либо принуждения в отношении крестьян». Но вот другой пассаж о сельскохозяйственной политике (опять же подсказанный СКК и идущий в русле монетаризма) сыграл в истории ГДР роковую роль. Было заявлено, что кулаки (так называли крестьян, имевших более 20 га земли и использующих наемный труд) не выполняют нормы обязательных госпоставок. Пока еще не был описан путь разрешения этой (действительно реально существовавшей) проблемы, но именно последующие ошибки в этом вопросе (а не коллективизация) стали второй основной причиной июньского кризиса в ГДР в 1953 году.

Итак, II партийная конференция СЕПГ сама по себе не приняла каких-либо стратегически неправильных решений, а провозглашенный ею курс на строительство социализма еще вписывался в социал-демократические рамки и не являлся непреодолимым препятствием на пути объединения Германии. Но вот пути преодоления финансовых сложностей неумолимо толкали партию на опасный путь администрирования в угоду достижения вроде бы респектабельных экономических целей.

Чтобы лучше понять внутриполитическую обстановку в ГДР в июле 1952 года, надо опять на время вернуться к германскому вопросу, который мы оставили после вручения западным странам «отчаянной» советской ноты 24 мая 1952 года. На этот раз проект совместного ответа трех держав взялись готовить американцы, которые снова намеревались обыгрывать тему общегерманских выборов под контролем ООН. Но тут у них на пути неожиданно возникли французы. Министр иностранных дел Франции Шуман предложил инициировать проведение четырехсторонней встречи по вопросу о выборах (пока на уровне послов), без предварительного подключения комиссии ООН. К тому же французов видимо всерьез стала беспокоить перспектива увидеть на своих границах мощную западногерманскую армию. Поэтому Шуман предлагал обсудить на возможной четырехсторонней встрече некий «статут» для будущей единой Германии, который ограничивал бы ее внешнеполитический суверенитет. Американцы серьезно забеспокоились и с трудом уговорили Шумана отказаться от своих смелых идей. С другой стороны, добившись подписания Боннского и Парижского договоров, они были не прочь продемонстрировать всему миру (и особенно немцам) свою готовность к переговорам с СССР. Но здесь в дело опять вмешался Аденауэр, резко выступивший против четырехсторонних переговоров. Мол, если они начнутся, французские депутаты не будут спешить с ратификацией обоих договоров. Поэтому до ратификации следует сохранять жесткий бескомпромиссный тон в нотной переписке с русскими. 3 июля 1952 года произошел очень резкий разговор Аденауэра с Верховными комиссарами. Французы потребовали указать канцлеру на его место, так как проект ответной ноты уже был одобрен правительством Франции, а Аденауэр требовал его радикально изменить и не посылать до первого обсуждения Боннского и Парижского договоров в бундестаге, намеченного на 9–10 июля 1952 года.

В конце концов, был достигнут компромисс, на деле являвшийся, однако, полной победой Аденауэра. В переданной Вышинскому 10 июля 1952 года ноте содержалось предложение созвать встречу представителей четырех держав по общегерманским выборам при условии согласия всех сторон на создание необходимых предпосылок для этих выборов. То есть СССР предлагали сначала «сдать» ГДР, а потом обсуждать тему выборов на встрече четырех держав. Естественно, что такой подход, означавший полную капитуляцию Москвы в германском вопросе, не мог быть принят Сталиным, и Аденауэр рассчитывал как раз на это.

Когда в 10 часов утра 9 июля 1952 года Вильгельм Пик открывал в Берлине II партконференцию, он отметил, что в это же самое время бундестаг ФРГ начинает обсуждение «генерального военного договора» (так в ГДР называли Общий договор). Действительно, часом раньше президент бундестага Герман Элерс (ХДС) открыл дебаты, ни словом, правда, не обмолвившись о форуме СЕПГ в Берлине. Аденауэр с полным правом заявил депутатам, что «ваше «да» или ваше «нет» станут решающими для судьбы Германии и Европы». В принципе канцлер рассчитывал на успех, так как партии правящей коалиции имели в бундестаге абсолютное большинство. Против договоров были социал-демократы и коммунисты. Прямым вызовом Москве, ГДР и большой части европейского общественного мнения, еще не успевшего забыть ужасы Второй мировой войны, были следующие слова Аденауэра в бундестаге: «…единая Германия, какой ее требует сейчас Советская Россия в своих нотах, а именно, нейтрализованная Германия, единая Германия, построенная на основе Потсдамского соглашения, является для нас невозможной». В качестве причины создания новой германской армии лидер ХДС привел уже знакомые аргументы об «агрессивной сущности» СССР (что якобы проявилось в корейской войне) и о том, чтобы вклад ФРГ в «оборону» Европы якобы был условием Запада, без которого невозможно достижение суверенитета (эта ложь была явно рассчитана на «понимание» СДПГ).

Если Ульбрихт не считал строительство социализма в ГДР препятствием на пути объединения Германии, то Аденауэр не видел этого препятствия в интеграции ФРГ в западные военные структуры: «Я убежден, что если Советская Россия увидит, что в результате создания Европейского оборонительного сообщества ее политика достижения нейтрализации Федеративной республики путем холодной войны больше не предвещает успеха, тогда Советская Россия будет учитывать вновь создавшуюся политическую ситуацию и сообразовывать с ней соответствующим образом свою политику», то есть «сдаст» ГДР.

Аденауэру от имени СДПГ отвечал один из основных разработчиков Основного закона ФРГ и весьма умеренный социал-демократ Карло Шмид (Шумахер был тяжело болен). После его слов стало ясно, насколько своевременной и грамотной была «нота Сталина»: «Единство Германии может быть осуществлено, если русские — да и русские тоже — согласятся с общегерманскими свободными выборами. Но неужели кто-то думает, что они пойдут на это, если заранее ясно, что та часть Германии, которую они сдают на основании создаваемых сегодня договорных обязательств, будет включена в блок, который эта Россия считает враждебным… Неужели кто-то верит, что этими договорами можно принудить русских к политической капитуляции?» Под этими словами вполне могли бы подписаться и Ульбрихт, и Сталин. Но Шмид тоже был против нейтральной Германии, хотя и не смог предложить никакой альтернативы.

Пока в Берлине обсуждали проблемы экономики ГДР, в Бонне представители СвДП призывали готовиться к падению «железного занавеса», что поставит перед ФРГ «новую колонизационную задачу». Примечательно, что и в бундестаге боялись финансового краха ФРГ. Министр финансов Шеффер выступал за ратификацию договора о ЕОС, так как это снизит расходы на содержание западных оккупационных войск.

10 июля СЕПГ в Берлине, а бундестаг в Бонне продолжили свою работу. Генеральный секретарь ХСС Франц-Йозеф Штраус назвал идею нейтральной Германии попыткой «коммунизировать» страну. Затем западногерманские парламентарии преподали всему миру, и особенно ГДР, урок истинной демократии. Правительственные партии, к которым присоединилось большинство социал-демократов, вышли из зала, чтобы не слушать председателя фракции КПГ Макса Реймана. Предлогом для этого демарша было упомянутое выше похищение в Западном Берлине Вальтера Линзе, хотя последний знал, на что шел, когда давал указания о проведении диверсий и актов саботажа в ГДР. Поэтому Рейман был в принципе прав, когда предложил распустить все шпионские организации, действующие против ГДР, и тогда в ГДР не будут арестовывать их агентов. Аденауэр потом был раздражен тем, что во время выступления лидера КПГ забыли отключить прямую трансляцию по радио (видимо, таким образом в Западной Германии хотели сберечь нестойкие немецкие души от коммунистического туберкулеза).

Герберт Венер, входивший до 1942 года в эмигрантское руководство КПГ, а теперь ставший одним из наиболее ярых антикоммунистов в СДПГ, прямо обвинил Аденауэра в том, что он выступает за переговоры четырех держав только на словах, а на практике делает все возможное, чтобы они не состоялись. Однако и социал-демократы видели в качестве итогов таких переговоров практически то же самое, что и Аденауэр: присоединение ГДР к ФРГ.

Депутаты бундестага явно взбодрились после устроенной Рейману обструкции, и один из лидеров СвДП Эрих Менде призвал «в свете корейской войны» по-новому оценить участие Германии в войне 1939–1945 годов. Оказывается, как и союзники сегодня, немцы тогда были вынуждены применять «жестокие и коварные» методы в боевых действиях. А следовательно, надо амнистировать всех еще сидящих в тюрьмах военачальников вермахта. Те немцы, которые вернулись из советского плена, очень нужны, продолжал Менде, для повышения мотивации ФРГ к развитию собственной армии, так как они «сполна познакомились со зверской большевистской мордой».

Если сравнивать выступления в Бонне и Берлине, становится понятно, что просто соединить два немецких государства в одно не представлялось возможным. Предварительно должна была одержать победу та или иная точка зрения на будущее Германии. Да и просто нереально было представить себе, что любое советское руководство примирится с Германией, прославляющей героизм вермахта в годы Второй мировой войны.

Бундестаг закончил свои дебаты, когда большинство парламентариев опять вышли из зала, чтобы не слушать представителя компартии. В целом в Бонне хотели ратифицировать оба договора и заставить СССР согласиться с ними и членством будущей объединенной Германии в НАТО. Как этого добиться без войны, никто не разъяснил.

В Берлине делегаты II партконференции СЕПГ лишний раз убедились, что места в единой Германии для них в Бонне не предусматривают. Оставалось одно — всеми силами укреплять ГДР.

Западногерманская пропаганда и американская разведка полностью проглядели принятые на II партконференции СЕПГ ошибочные решения в экономической области. СМИ ФРГ писали, что конференция в этом смысле не дала ничего нового и прежний внутриполитический курс ГДР будет продолжен. Зато много уделялось внимания «строительству социализма» как препятствию для воссоединения Германии. Во многом это делалось для того, чтобы отвлечь население ФРГ от Парижского и Боннского договоров, которые на самом деле и стали по-настоящему серьезным препятствием на пути к единству страны.

На II партконференции СЕПГ Ульбрихт заявил, что главным орудием построения социализма является госаппарат. К его укреплению приступили сразу же после партийного форума. 24 июля 1952 года был принят закон об упразднении пяти земель и создании вместо них 14 округов и 217 районов. Здесь следует отметить, что германская социал-демократия с начала XX века выступала против «средневекового партикуляризма» в Германии, выражением которого левые силы считали деление страны на земли. Так что шаг ГДР был в какой-то мере выполнением давнишней программы германского рабочего движения. К тому же при плановой экономике и жесткой централизации процесса принятия решений земельные правительства превращались в пятое колесо в телеге. Гротеволь объяснял на конференции СЕПГ необходимость административной реформы стремлением дебюрократизировать систему управления (а то, по словам премьера, она полностью соответствует меткой народной фразе «от колыбели до могилы одни формуляры» — на немецком языке эта фраза рифмуется) и приблизить органы власти к населению.

В ФРГ реформу расценили как покушение на федеративное устройство, исторически свойственное Германии, что опять-таки отдаляет перспективу объединения страны. Общественность Западной Германии просто не знала, что в мае 1951 года Аденауэр убеждал министра иностранных дел Моррисона согласиться на перераспределение полномочий в ФРГ между землями и федеральным центром в пользу последнего. «Федерация, федеральное правительство не имеет власти и блеска… — говорил Аденауэр. — Это аморфное образование, находящееся под иностранным господством… У нас нет символов действенного государственного авторитета. Молодым людям, и особенно немцам, нужны такие символы…» Но ни англичане (настоявшие после войны на федеративном устройстве Западной Германии), ни, особенно, французы не желали укреплять в ФРГ центральную власть, так как боялись возрождения ее отнюдь не самых демократических традиций.

Весь 1952-й год проходил в ГДР под знаком укрепления органов внутренних дел, госбезопасности и юстиции. Изменилось и законодательство, позволившее государству расширить перечень действий, за которые граждане могли быть привлечены к уголовной ответственности.

После административной реформы была проведена судебная. Вместо прежней трехуровневой системы судов (местный, земельный, высший земельный) была создана двухуровневая — районный и окружной суды. По советскому образцу в судах появились народные заседатели. Верховный суд ГДР получил право давать нижестоящим судам руководящие указания по судебной практике. Суды были освобождены от «несвойственных им задач», как то удостоверение сделок, ведение торговых реестров и т. д.

СКК называла 1952-й год также годом «коренной перестройки прокуратуры» ГДР (23 мая 1952 года был принят «Закон о прокуратуре»). Прокуратура была выведена из подчинения министерства юстиции и получила самостоятельность. За ней были закреплены новые функции — надзор за следствием и местами заключения. Прокурорам рекомендовалось уделять больше внимания рассмотрению жалоб населения на незаконные аресты и задержания.

1952-й год стал началом активных действий по организации адвокатов в коллегии, что позволяло лучше контролировать их деятельность. В целом судебная реформа и перестройка органов прокуратуры сама по себе не несла каких-либо элементов ужесточения правового режима ГДР. Однако с осени 1952 года юстиция все активнее стала использоваться как средство расправы с политическими противниками режима.

Прежде всего, СЕПГ усилила контроль над правоохранительными органами. Еще 26–27 января 1952 года состоялось совещание актива правящей партии среди работников органов юстиции. В состав районных и окружных комитетов СЕПГ были введены должности инструкторов по юстиции. Х пленум ЦК СЕПГ (20–22 ноября 1952 года) обсуждал вопросы усиления борьбы с «империалистической агентурой». В октябре 1952 года в связи с «ошибками в работе судебно-следственных органов» округа Франкфурт-на-Одере, которые «не взяли под защиту» организаторов сельхозкооперативов, Политбюро ЦК СЕПГ приняло решение, обязавшее парторганизации на местах немедленно сообщать в политбюро обо всех фактах выступлений реакционных элементов против коллективизации на селе.

В течение 1952 года была проведена серьезная чистка органов юстиции. Были уволены 249 судей и прокуроров, в том числе 86 — по политическим и деловым соображениям, 43 — за совершение преступлений, 11 — как реакционно настроенных, 35 — из-за преклонного возраста и по болезни, 24 — по собственному желанию. 29 судей и прокуроров в 1952 году бежали на Запад. Девять судей и 15 прокуроров были понижены в должности как не справившиеся со своими обязанностями. Всего в 1952 году штаты органов юстиции были сокращены на 1500 человек, в основном за счет канцелярских и технических работников. Одновременно органы юстиции страдали от некомплекта судей и прокуроров. На 1 января 1953 года не хватало 227 прокуроров и 80 судей. 232 судьи и прокурора были без юридического образования, а 119 прокуроров окончили лишь трехмесячные ускоренные курсы.

Зато партийно-социальный состав органов юстиции как нельзя лучше удовлетворял СЕПГ. На 1 января 1953 года из 535 прокуроров ГДР 513 (95,9 %) были членами партии, а из 900 судей — 629 (69,8 %). Среди оперативных работников министерства юстиции и окружных управлений в СЕПГ состояли 96,5 %. За 1952-й год количество выходцев из рабочей среды в органах юстиции ГДР увеличилось на 14,4 %.

По мнению СКК, органам прокуратуры ГДР в 1952 году еще не удалось наладить четкого надзора за следствием и местами заключения, особенно там, где дела велись МГБ.

Как ни странно, в 1952 году была серьезно ослаблена народная полиция ГДР. Дело в том, что после решения II партконференции СЕПГ о создании национальных вооруженных сил из обычной полиции в казарменную (а именно на ее базе и планировалось образовать «народную армию») были переведены все полицейские 1932–1934 годов рождения. В полицию после этого были завербованы 27 332 человека, однако, хотя вербовка провозглашалась делом добровольным, на практике, по данным СКК, людей часто принуждали идти в «органы». В связи с этим из вновь завербованных пришлось сразу же уволить 1801 сотрудника.

В полиции не хватало офицеров, политучеба проводилась формально, общий морально-политический уровень был очень низким. В 1952 году на служащих народной полиции было наложено 6318 дисциплинарных взысканий, в основном за невыполнение приказов. В течение 1952 года из территориальной полиции дезертировали 229 человек, а вместе с производственной, тюремной и пожарной полицией — 422 человека. В январе — феврале 1953 года на Запад сбежали еще 492 полицейских, в том числе и из «элитной» пограничной полиции. Среди мотивов дезертиров были плохое питание и нежелание служить в вооруженных силах.

Особенно беспокоило руководство ГДР и советских советников положение в органах полиции Берлина. Там тоже был некомплект личного состава — из 7000 штатных единиц было заполнено только 6120. Хотя 76,6 % полицейских были членами СЕПГ и 77 % рабочими, только за первое полугодие 1952 года дезертировали 78 человек. Еще 486 были уволены по политическим мотивам, в том числе 300 человек — за связь с Западным Берлином. В целом по ГДР за 1952 — январь 1953 года из полиции были уволены из-за политической неблагонадежности 2028 человек, за сообщение ложных сведений о своей биографии — 725, за моральное разложение — 1420. Всего из полиции были «вычищены» 5652 сотрудника.

По требованию СКК в конце 1952 — начале 1953 года были предприняты меры по усилению боеспособности народной полиции. В феврале 1953 года были созданы специальные кадровые комиссии для «глубокой проверки» личного состава. Но на практике это сводилось к формальному изучению анкетных данных на предмет наличия родственников на Западе или пребывания в англо-американском плену. И тем не менее в полицию ухитрялись пробираться люди, которые ранее нелегально бежали в ФРГ, а потом столь же нелегально возвращались обратно.

В 1952 году по советскому образцу были образованы политотделы в органах полиции и политическое управление в Главном управлении полиции МВД. Во всех подразделениях вводились должности заместителей командиров по политической части. В конце 1952 года в связи с «обострением классовой борьбы» в ГДР учредили должности участковых полицейских и образовали 5270 участков. Постановлением Правительства ГДР от 25 сентября 1952 года создавались группы содействия народной полиции, насчитывавшие в начале 1953 года 27 285 человек. Для лучшего контроля за населением было запрещено иметь постоянную прописку в двух — трех местах (для Германии это была традиция), а во всех населенных пунктах с количеством жителей более пяти тысяч человек вводились домовые книги.

Советских представителей в СКК особенно удручал низкий уровень боевой подготовки народной полиции. Плохо обстояло дело и со снабжением органов МВД оружием и, особенно, боеприпасами. Так, вся народная полиция (которая, по заверениям Аденауэра, только и ждала удобного случая, чтобы захватить «беззащитную» ФРГ) имела в начале 1953 года только 5355 пригодных к стрельбе карабинов и винтовок, а также 31 222 пистолета. Только с 1 января 1953 года по настоянию советских представителей в народной полиции была введена система боевой учебы по единым планам.

Далеким от идеального было и состояние МГБ ГДР в 1952 — начале 1953 года. Так как органы МГБ СССР (после упразднения в 1951 году Комитета по информации в ведение этого министерства перешла внешняя разведка) по-прежнему сами проводили все серьезные операции по борьбе с иностранной агентурой, у офицеров МГБ ГДР стали наблюдаться безынициативность и апатия. Поэтому советскими советниками была поставлена задача развивать в МГБ ГДР творческую инициативу и в целом повысить статус этого министерства. Теперь немецкие коллеги сами должны были активизировать борьбу против шпионажа, диверсий, террора и нелегальной пропаганды. Однако в сентябре 1952 года оценки резидентурой МГБ СССР деятельности своих коллег из «штази» все еще были нелестными. В частности, отмечалось, что неудовлетворительно идет работа по внедрению агентуры в ФРГ и Западном Берлине. Аналитический сектор министерства поставлен слабо, оперативные работники не имеют достаточного опыта. Особенно плохо было с кадрами в подразделениях МГБ, занимавшихся контрразведкой (это направление возглавлял будущий многолетний шеф МГБ Эрих Мильке) и оперативно-техническими задачами.

Всего в 1952 году МГБ ГДР арестовало 2625 человек, из которых 599 подозревались в шпионаже. Путем внедрения в западногерманские и западноберлинские подпольные центры удалось взять 804 их агента на территории ГДР. С января по ноябрь 1952 года в ГДР было проведено 16 показательных процессов против «вражеских шпионов, диверсантов и террористов».

И, тем не менее, в докладе в Москву, датированном 9 марта 1953 года, резидентура МГБ СССР в Берлине снова критиковала своих немецких товарищей, которые не имеют всех качеств, необходимых в период «обострения классовой борьбы в ГДР» и роста активности империалистических разведок. Ввиду низкого образовательного уровня большинства оперативных работников плохо удавалось привлекать надежных информаторов из среды интеллигенции. СЕПГ пришлось направить на работу в «штази» 239 членов партии с высшим образованием. Однако многие из них не прошли кадровый отбор по анкетным данным (главным образом, из-за наличия родственников на Западе). До 10 марта 1953 года к работе приступили только шесть из 239 кандидатов с вузовским дипломом. Некомплект офицерских кадров МГБ продолжал серьезно осложнять работу «штази». Только в окружном управлении МГБ Зуля не хватало 200 работников.

Хуже всего было то обстоятельство, что в МГБ ГДР не было аналитического подразделения, которое обобщало бы поступавшую с мест информацию и составляло обзоры внутриполитического положения в стране. Это дорого обошлось властям ГДР в июне 1953 года.

С осени 1952 года в ГДР начинается целая кампания по усилению борьбы с «врагами народа». Причем коренным образом меняется роль СКК. Если раньше, как уже упоминалось выше, советские представители в основном оказывали сдерживающее воздействие на правоохранительные органы ГДР, то с осени 1952 года тон советов кардинально поменялся. Например, на встречах с министром юстиции ГДР Максом Фехнером (бывший рабочий-станкостроитель, до войны состоявший в СДПГ) и генеральным прокурором ГДР Мельсхеймером в декабре 1952 года представители СКК критиковали собеседников за слишком мягкие приговоры судов. Мол, расхитители социалистической собственности получают всего несколько месяцев тюрьмы или отделываются денежными штрафами. Прокуратура же покрывает «либерализм» судов. И все это происходит в условиях обострения классовой борьбы в ГДР, что выражается в поджогах в деревнях, нападениях на представителей власти, полицейских и активистов СЕПГ, распространении враждебных листовок и усилении саботажа кулаков в отношении обязательных государственных сельхозпоставок.

Представитель СКК в округе Магдебург упрекал начальника окружного управления полиции Паульзена и окружного прокурора Геппарта в том, что народная полиция «политически неправильно» оценивает факты враждебной деятельности. Так, например, угрозы и теракты против функционеров СЕПГ квалифицируются как личные ссоры.

В свою очередь, Москва подстегивала СКК, настаивая, чтобы та ставила перед руководством ГДР вопрос об усилении борьбы с враждебными элементами и наметила меры по укреплению «карательных органов» ГДР.

Что же произошло? Да просто опять внутренняя политика ГДР оказалась заложницей кардинальных и неблагоприятных изменений в мире.

Прежде всего, СССР и западные державы окончательно рассорились в германском вопросе. 23 августа 1952 года советская сторона ответила на ноту Запада от 10 июля. В ноте содержалась резкая критика НАТО и ЕОС. Тем не менее, СССР согласился, чтобы предпосылки для проведения общегерманских свободных выборов все же были установлены, но не комиссией ООН, а совместной комиссией бундестага и Народной палаты ГДР. Это было в известном смысле уступкой Западу, так как тот отверг прежнюю позицию Советского Союза, согласно которой предпосылки для выборов должна была проконтролировать комиссия четырех держав (в западных столицах утверждалось, что опыт сотрудничества с СССР в четырехсторонних органах по Германии не внушает оптимизма относительно подобной комиссии). Кроме того, СССР предлагал провести не позднее октября 1952 года конференцию четырех держав со следующей повесткой дня:

— подготовка мирного договора с Германией;

— создание общегерманского правительства;

— проведение свободных выборов;

— определение сроков вывода из Германии оккупационных войск.

Москва хотела, чтобы в конференции приняли участие представители ГДР и ФРГ.

В западных столицах, особенно в Вашингтоне, восприняли советскую ноту как возвращение к старой переговорной позиции (сначала мирный договор, а потом выборы). Делался немного странный вывод, что СССР на самом деле не хочет никакой конференции четырех держав, а, напротив, взял курс на интеграцию ГДР в коммунистическую систему. США даже не хотели отвечать на советскую ноту, но Аденауэр на сей раз был против того, чтобы захлопывать дверь. Ведь тогда вся ответственность за срыв переговоров четырех держав ляжет на Запад, а это будет плохо воспринято общественным мнением ФРГ. Поэтому 23 сентября 1952 года заместителю министра иностранных дел СССР Г. М. Пушкину (его «кислую физиономию» отметил британский посол) была вручена очередная западная нота. Состояние Пушкина можно было легко понять, так как в ответе Запада содержалось требование сначала провести выборы и гарантировать будущей единой Германии полную свободу присоединения к военным блокам.

Сталин был очень раздосадован. Подтверждалось его мнение, высказанное ранее, что западные державы никогда не уйдут из ФРГ.

Советский Союз решил прекратить нотную переписку по германскому вопросу, хотя очередная нота уже была подготовлена в МИД СССР. Таким образом, расчет Аденауэра полностью оправдался: всю ответственность за тупик в германском вопросе теперь можно было свалить на русских.

Американский посол в Москве Дж. Кеннан в телеграмме в Вашингтон еще в августе 1952 года критиковал позицию Запада в «нотной войне» как лицемерную и нечестную, особенно в том, что касалось пресловутой комиссии ООН. Кеннан предлагал наладить с СССР доверительные переговоры по германскому вопросу, чтобы серьезно рассмотреть перспективы объединения Германии. Однако Ачесон не согласился с Кеннаном, и никаких доверительных контактов так и не состоялось.

Таким образом, как справедливо отмечает германский историк Р. Штайнингер: «Решение Советского Союза усилить хватку и превратить ГДР в полного сателлита… стало… реакцией на отторжение советского предложения (то есть «ноты Сталина». — Прим. авт.), если вообще решение II-ой партийной конференции СЕПГ о «строительстве социализма» можно приписать советскому давлению».

И тем не менее, крах переговоров с Западом был не главной причиной усиления репрессивных тенденций во внутренней политике ГДР. В конце 1952 года в самом СССР стали явно обозначаться признаки новой широкомасштабной волны политических репрессий. На этот раз поводом послужила гениальная провокация ЦРУ США, известная как «план «Раскол». После ссоры СССР с Югославией летом 1948 года в ЦРУ решили подкинуть советскому руководству компромат на тех руководителей стран «народной демократии», которые пользовались среди населения известной популярностью и стояли за «национальный» путь к социализму. Для этой провокации ЦРУ использовало своего агента, сотрудника польских органов госбезопасности Святло. Тот передал советскому руководству «эксклюзивный материал» о том, что многие лидеры восточноевропейских стран являются агентами сети, созданной в Будапеште неким американским шпионом Ноэлем Филдом. Компромат «сработал», и в Болгарии и Венгрии в 1949 году прошли процессы Т. Костова и Л. Райка, завершившиеся казнью этих популярных коммунистических деятелей. ЦРУ рассчитывало повторить успех и оставить во главе стран «народной демократии» ярых сталинистов и бывших эмигрантов, которые своей жесткой политикой доведут свои страны до социального взрыва.

Кстати, в ГДР борьба с национал-уклонистами, как уже упоминалось, прошла довольно мягко. Секретарь ЦК СЕПГ по идеологии Антон Аккерман только признал публично ошибочной свою теорию «немецкого пути к социализму». Его не арестовали, и он продолжал входить в руководство партии.

С 1951 года американцы удваивают усилия, чтобы скомпрометировать генерального секретаря ЦК Компартии Чехословакии Рудольфа Сланского. В ноябре 1951 года среди чехословацких эмигрантов в Мюнхене стали активно распространяться слухи о предстоящем бегстве Сланского на Запад. Американцы даже привозили каждый вечер несколько эмигрантов на аэродром, где те таинственно ждали самолет из Праги с высокопоставленным беглецом. Сталин поддался на провокацию и настоял на аресте Сланского 20 ноября 1951 года, хотя ранее не хотел верить в его виновность. Ровно через год Сланский и его «сообщники» (большинство из которых, как и главный обвиняемый, были евреями) предстал перед судом и был казнен как американский шпион и вредитель.

Всем странам «народной демократии» было рекомендовано немедленно «извлечь уроки из процесса над бандой Сланского». Сия чаша, конечно, не могла миновать и СЕПГ. В декабре 1952 года партия приняла специальный документ «Уроки из процесса против заговорщического центра Сланского». СЕПГ каялась в своей беспечности по отношению к пробравшимся на руководящие посты врагам. Однако собственного «Сланского» в ГДР так и не нашли, и никакого политического процесса организовано не было. Потом, после смерти Сталина и развенчания культа личности, Ульбрихт поставит это себе в заслугу.

В январе 1953 года МИД СССР направил в СКК записку «К вопросу об уроках для ГДР из процесса над бандой Р. Сланского». В ней, в частности, говорилось: «Процесс по делу группы Сланского в Чехословакии показал, что англо-американские и французские империалисты, стремясь подорвать экономику в странах народной демократии, проводят большую работу по засылке в эти страны шпионско-диверсионных групп извне и по вербовке своих агентов из числа преступных буржуазных элементов внутри страны, делая упор при этом на сионистов». Основные преступления Сланского и его «заговорщиков» заключались в «притуплении классовой борьбы», проповедовании сотрудничества с эксплуататорскими классами, «особенно в деревне». Кроме того, организовывался саботаж в области планирования, промышленности, торговли, финансов и сельского хозяйства. Создавались помехи использованию советского опыта строительства социализма.

Все это, по мнению Москвы, имело место и в ГДР, где активно работала «пятая колонна» Запада. Далее приводились примеры «подрывной деятельности».

Прежде всего, в ГДР из года в год не выполнялся план капитального строительства. Так, например, в первом полугодии 1952 года он был выполнен всего на 29,2 %. Причина, по мнению МИД СССР, крылась в необеспеченности большинства строек чертежами, что для ГДР с большим количеством «инженерно-технических сил» «не является простой неорганизованностью». На самом деле причина была в неспособности ГДР объективно обеспечить сырьем, финансами и даже рабочей силой крайне высокие темпы экономического роста, заложенные в первом пятилетнем плане в 1950 году, а не на II партконференции, как полагают некоторые исследователи. Страдала экономика ГДР и от срыва поставок импортных комплектующих, в том числе и из СССР.

Еще одним полем деятельности врагов социализма, по мнению МИД СССР, была энергетика, так как в ГДР начались перебои с электроэнергией. Только в первом полугодии 1952 года из-за отсутствия электроэнергии предприятия легкой промышленности простояли 166 тысяч часов, в результате чего государство недополучило 385 тысяч штук нижнего и 42 тысячи штук верхнего трикотажа. В действительности у ГДР просто не было денег на своевременный ремонт энергомощностей. В декабре 1952 года из-за аварий бездействовали электростанции общей мощностью 200 МВт, и саботажники здесь были ни при чем.

Кстати, судя по отчетам СКК, власти ГДР сознавали, что экономика просто трещит по швам. Плановые органы некоторых округов снизили контрольные цифры на 1953-й год. Например, в округе Дрезден в 1953 году планировалось снизить план в горнодобывающей промышленности на 14 % по сравнению с планом пятилетки. Но и это считалось происками врагов.

Многочисленные аварии на угольных шахтах бассейна Цвиккау — Эльсниц, оказывается, происходили не из-за изношенности оборудования и авральных методов работы, а из-за того, что техническим руководителем одной из шахт был некто Кандлер, член НСДАП с 1933 по 1945 год, который к тому же якобы был осведомителем гестапо.

Сталелитейный завод в Бранденбурге в ноябре 1952 года не смог отгрузить потребителям 40 тыс. тонн готовой продукции из-за нехватки вагонов. И это списывалось на происки «империалистических агентов». То же самое якобы имело место и на тракторном заводе Бранденбурга, который вместо запланированных в 1952 году 678 гусеничных тракторов выпустил только 12.

Вообще записка МИД СССР читается как очень толковый анализ узких мест экономики ГДР. Вот только причины этих трудностей оказывались слишком уже простыми. В октябре 1952 года 10 % всей продукции машиностроения составлял брак. В пищевкусовой промышленности цифра брака была просто страшной — 41 %.

Трудности со снабжением населения продовольствием объяснялись плохим составлением планов распределения продуктов питания по разным округам. Например, сливочное масло часто выдавалось населению вместо маргарина, хотя маргарином были завалены склады некоторых заводов. Раздача масла привела к тому, что в начале IV квартала 1952 года в ГДР были исчерпаны все его резервы, и пришлось просить срочной помощи СССР.

Совсем смешно выглядели упреки в адрес минфина ГДР, который вознамерился организовать выдачу рождественских премий рабочим (аналог советской «тринадцатой зарплаты») не наличными, а путем перечисления на личные счета. Эта прогрессивная мера вызвала «беспокойство» населения.

Наконец, на счет «пятой колонны» относили срыв поставок из ГДР в СССР ряда заранее согласованных товаров. Например, к концу 1952 года в Советский Союз не ушло ни одного из 40 обещанных паровозов. Всего план поставок из ГДР в СССР за 10 месяцев 1952 года был выполнен лишь на 58 %. Но на самом деле причины были объективными: у ГДР не хватало металла на собственные нужды, а нарастить мощности можно было лишь за счет импорта некоторых видов сырья, на закупку которого в свою очередь нужны были упомянутые выше дефицитные изделия машиностроителей. Налицо был заколдованный круг, вызванный лишь одной, уже упоминавшейся, причиной: несоответствием честолюбивых цифр пятилетнего плана имеющимся финансовым возможностям.

В целом экономика ГДР конца 1952 — начала 1953 года походила на несущийся на огромной скорости автомобиль, у которого отказали тормоза и закончился бензин. Хотя за первые девять месяцев 1952 года промышленное производство в стране выросло на 16,5 % по сравнению с аналогичным периодом 1951 года, уже абсолютно четко обозначились узкие места экономики. Например, чугуна было выплавлено только 77,5 % от планового задания, каменного угля добыто 88,9 %, грузовых автомобилей произведено 48,6 %, паровых котлов — 30,8 %. В этих цифрах, как в зеркале, видны основные диспропорции: нет железной руды и угля (здесь приходилось во многом полагаться на импорт), значит, нет машин и оборудования. А без экспорта этой продукции (в СССР, в частности, в 1952 году не поступило ни одного судового котла) нельзя было получить сырье и продовольствие.

И в это время масса средств распылялась на многочисленные стройки. Вместо того чтобы вводить в строй только самые важные объекты, было заложено очень много таких, которые могли бы и подождать. Это была обычная беда плановой экономики: если заложишь фундамент, можешь получить дополнительные средства. Но вот их-то как раз в ГДР и катастрофически не хватало. Поэтому и план ввода в строй, например, объектов энергетики за девять месяцев 1952 года был выполнен только на 10,2 %.

В третьем квартале 1952 года производительность труда выросла на 15,6 %. В этот же период рост зарплаты рабочих составил 11,1 %, ИТР — 17,3 %. Весь год зарплата росла опережающими темпами, что в совокупности с неоднократными снижениями цен в государственной розничной торговле создало давление избыточной денежной массы на потребительском рынке. Госторговля вместе с кооперативной давала ранней осенью 1952 года 59 % розничного товарооборота (52,2 % в 1951 году). Пока частника зажимали не столько прямыми административными методами (к ним перешли чуть позднее), сколько экономическими (например, не выделяли им фондируемые, дефицитные товары). Поэтому если товарооборот частной торговли снизился в 1952 году на 1,9 % (за первые девять месяцев года), то государственная торговля увеличила продажи на 40 %.

На первый взгляд, население ГДР должно было быть довольным. За три квартала 1952 года было продано больше на 92,6 тысяч тонн мяса, чем за тот же период 1951 года, яиц — на 238,2 млн. штук, сахара и кондитерских изделий — на 106,6 тысяч тонн. Но положение стало резко ухудшаться во втором полугодии. Госторговля только за третий квартал 1952 года недополучила от сельского хозяйства 35 тыс. тонн мяса. Вылов рыбы был ниже запланированного на 30 %, а по импорту не было получено 36 % необходимого сливочного масла (значит, дело было вовсе не в бестолковом планировании). Население действительно только-только начало наедаться, как в конце 1952 года возникли перебои с животными жирами, рыбой, овощами, маргарином, сливочным маслом. Одной из причин этого было сложившееся в сельском хозяйстве ГДР критическое положение, которое будет подробнее описано ниже.

Но осенью — зимой 1952 года были проблемы не только с продуктами. Не хватало шерстяной ткани, кожаной обуви (хотя в 1952 году ее было продано больше на 2 млн. пар — очень хорошее достижение), нижнего трикотажа, столового и постельного белья, эмалированной посуды, часов, швейных машинок и велосипедов. Проблемы возникли даже с топорами и пилами. Здесь причина была в том, что для производства обуви и тканей не хватало импортного сырья, а весь металл шел на производство очень металлоемких экспортных товаров. Сколько, например, топоров поглощал один только прокатный стан!

Трудности со снабжением стали сопровождаться зимой 1952/53 года перебоями с электроэнергией, которую стали давать в жилые дома всего на несколько часов в день. Население было особенно недовольно потому, что в первой половине 1952 года его жизненный уровень рос, да еще и неплохими темпами. Люди не понимали, что происходит, так как большинство из них и в глаза не видело цифр пятилетнего плана, а если и видело, то понятия не имело, насколько они труднодостижимы.

И все же возмущение людей было бы не таким сильным, если бы не обострилась до предела ситуация в сельском хозяйстве, ставшая в определенной мере причиной перебоев с продовольствием.

В принципе сельское хозяйство ГДР подошло к 1952 году с неплохими результатами, что явилось в том числе и следствием значительных капитальных вложений государства в аграрную сферу — 3 млрд. марок в 1945–1952 годы. В 1952 году был достигнут, а в отдельных отраслях и превзойден урожай 1938 года. Например, средняя урожайность пшеницы уже в 1951 году составила 32,2 ц/га (в 1934–1938 гг. — 24,6), ржи — 23,4 ц/га (в 1934–1938 гг. — 17,1). Урожайность картофеля не превзошла довоенный уровень (хотя сразу после войны она была ниже), чему в немалой степени способствовал «подарок» из США — колорадский жук. Масличные культуры и сахарная свекла также держались по урожайности на предвоенном уровне. Поголовье крупного рогатого скота выросло по сравнению с 1936 годом на 12 %, а свиней в 1952 году было больше, чем в 1938 году на целых 59 %. К моменту созыва II партконференции СЕПГ с помощью государства на селе было построено 170 тысяч жилых домов, конюшен и других хозяйственных построек, создана 581 машинно-прокатная станция с 16 тысячами тракторов.

15,4 % производственной площади на селе принадлежало мелким крестьянским хозяйствам, которые составляли 46,9 % всех крестьянских дворов. 55,3 % площади обрабатывали середняки (5–20 га) (еще 46,9 % хозяйств). «Кулаки» (20–50 га) располагали 19,6 % площади, но составляли всего 5,5 % хозяйств. Наконец, были еще и помещики (свыше 50 га) — 9,7 % площади и 0,7 % хозяйств.

Часть своего урожая (нормы рассчитывались с каждого гектара сельскохозяйственной площади и с каждой головы скота) крестьяне были обязаны сдавать государству по твердым ценам. 15 февраля 1951 года правительство ГДР еще больше дифференцировало нормы обязательной сдачи продукции в зависимости от размеров хозяйств. 162 тысячи самых мелких хозяйств, имевших менее 1 га земли, были полностью освобождены от поставок. Чем больше крестьянин имел земли и скота, тем выше были нормы обязательной сдачи продукции. Правда, с другой стороны, новый порядок поощрял тех, кто ведет хозяйство интенсивно. Если при урожайности 16 центнеров зерновых с гектара крестьянин сдавал 57 % собранного зерна, то при урожайности в 22 центнера — только 42,1 %.

Основное бремя сельхозпоставок несли середняки, которые в 1952 году давали государству 56,9 % зерна и 64 % мяса. Помещики давали только 4,3 % мяса (в 1949 году — 8,5 %).

В 1951 году в ГДР, как уже отмечалось, были отменены карточки на продукты, кроме мяса, жиров и сахара, и произведено пятикратное снижение цен в госторговле, в результате чего покупательный спрос населения вырос на 2,17 млрд. марок.

Но уже к середине 1952 года государство стало сталкиваться с трудностями при сборе обязательных поставок. Особенно плохо обстояло дело с мясом, и срывали план поставок в основном крупные хозяйства. Среди кулаков распространялись слухи, что государство скоро спишет недоимки, потому они не торопились выполнять обязательства. Кроме того, с учетом повышения для крупных хозяйств расценок на услуги МТС и высоких норм госпоставок вести дела стало практически невыгодно.

В этой ситуации для налаживания бесперебойного снабжения населения продовольствием у государства было только две возможности: взыскать недоимки силовыми методами или снизить уровень госпоставок. Во втором случае пришлось бы временно пойти на сокращение норм выдачи продовольствия по карточкам населению, что с политической точки зрения было для СЕПГ нежелательно.

СКК рекомендовала немецким друзья первый путь. Одновременно предлагалось рассмотреть временное ограничение отпуска в одни руки дефицитных продуктов. С другой стороны, советские представители инициировали и «рыночные» меры, например разрешение потребительской кооперации закупать у крестьян продукты по рыночным ценам и продавать их населению в специальных коммерческих магазинах. Кроме того, СКК предлагала открыть сеть магазинов типа «Люкс», где по высоким ценам продавались бы особо высококачественные товары (например, изысканные сорта вин). Конечно, эти меры могли бы на время сбить возросший покупательный спрос населения, но надо было идти на кардинальные шаги по наращиванию сельхозпроизводства.

Сделать это решили путем создания на селе сельскохозяйственных производственных кооперативов (СХПК). Вообще-то экономический смысл здесь был прямой, так как мелкие хозяйства не только не могли поставлять продовольствие на рынок, но и требовали еще государственной поддержки для сохранения своего существования. Например, в 1952 году на помощь аграрной сфере было затрачено 2 млрд. марок, а налогов с деревни собиралось в 5–6 раз меньше этой суммы.

24 июля 1952 года Совет министров ГДР принял постановление «О льготах, предоставляемых сельскохозяйственным производственным кооперативам», и с июля по декабрь их было образовано более 1200. В СХПК объединились 12 440 крестьянских дворов со 100 тысячами га. земли. В декабре 1952 года на 1-й конференции активистов СХПК в Берлине были утверждены уставы СХПК трех типов.

В кооперативах I и II типов обобществлялись только пашни, а лес, луга, сады и пастбища оставались в индивидуальной собственности. В СХПК III типа в кооператив крестьяне вносили всю землю и сельхозмашины. В кооперативах I типа сельхозмашины и тягловый скот оставались в частной собственности крестьян, которые, однако, были обязаны предоставлять их для общественной обработки земли по тарифам не выше самого низкого тарифа МТС.

В кооперативах всех трех типов земля оставалась в собственности крестьян, и они могли, выйдя из кооператива, забрать ее или равноценный участок (правда, так, чтобы не создавать в СХПК чересполосицу). Во всех случаях за крестьянами оставалось не менее 0,5 га для ведения личного подсобного хозяйства. Кулаков, трактирщиков и других лиц, использовавших наемный труд, в кооперативы не принимали (позднее это положение было изменено).

К концу 1952 года в ГДР было 1649 кооперативов I типа (то есть с наиболее низким уровнем обобществления), 91 — II и только 166 — III типа (их можно было сравнить с советскими колхозами).

Основной проблемой кооперативного движения было то, что в СХПК объединились в основном малоземельные крестьяне и сельскохозяйственные рабочие. Помимо отсутствия достаточного для ведения крупного эффективного хозяйства количества земли у них не было сельскохозинвентаря, минеральных удобрений (на мелких участках можно было обходиться и навозом) и средств для строительства хозяйственных построек. Поэтому такие СХПК (тем более их было мало) не могли изменить к лучшему ситуацию со снабжением населения в короткие сроки. Крестьяне-середняки же пока в кооперативы не спешили. В целом в декабре 1952 года в СХПК было только 37 тысяч членов, в то время как крестьян-частников насчитывалось 800 тысяч. Поэтому коллективизация 1952 года сама по себе и не улучшила и не ухудшила ситуацию в деревне.

Конечно, командно-административная система не могла обойтись в этом деле без перегибов. Причем, они были и «левого» и «правого» толка. К последним относились, например, СХПК, где обобществлялась только часть земли. Крестьяне оставались, таким образом, больше частниками и выполняли свои обязанности в СХПК спустя рукава.

Но больше было, естественно, перегибов «левых». Так, в некоторых округах (Галле, Шверин, Нойбранденбург) активисты СЕПГ создавали кооперативы с обобществлением не только земли и скота, но и птицы и с полной ликвидацией подсобных хозяйств. В некоторых кооперативах вводилась уравнительная система оплаты труда. В общине Мариенборн на границе с ФРГ крестьянам было заявлено, что если они не вступят в СХПК, то лишатся права собственности на землю. В ряде случаев тем, кто не вступал в кооперативы, произвольно завышались нормы сдачи продовольствия государству. В районе Фрайталь (округ Дрезден) решили образовать гигантский образцово-показательный СХПК из 13 общин совокупной площадью 2700 га (даже по советским меркам это было немаленькое хозяйство).

Но главной ошибкой, усугубившей продовольственные трудности в ГДР в начале 1953 года, была не коллективизация, которая к тому же по-прежнему не приняла массового характера (к марту 1953 года был создан 4651 СХПК, которые объединяли только 11,3 % сельскохозяйственной площади).

Руководство ГДР решило осенью — зимой 1953 года еще больше усилить давление на середняков и кулаков, чтобы заставить их резко увеличить госпоставки продовольствия. Иногда применялись прямые административные методы. За несвоевременную сдачу продовольствия «кулаков» арестовывали, а их имущество конфисковывали. Так, в округе Франкфурт-на-Одере было решено ликвидировать 126 крупных хозяйств. Газета «Нойес Дойчланд» (орган ЦК СЕПГ) сообщала 10 мая 1953 года, что в округе Эрфурт были осуждены пять кулаков за невыполнение обязательных поставок, слушание американской радиостанции РИАС и прочие преступления. Один из обвиняемых был приговорен к пожизненному тюремному заключению, другие получили 10–15 лет тюрьмы. Имущество осужденных было конфисковано.

Наряду с административными применялись и меры экономического принуждения. Так, в декабре 1952 года была издана директива Крестьянского банка ГДР (который был монополистом в кредитно-финансовом обслуживании аграрной сферы) «О предоставлении долгосрочных и краткосрочных кредитов крестьянским хозяйствам». Согласно этому документу, с 1 января 1953 года прекращалось долгосрочное кредитование крестьянских хозяйств площадью свыше 20 га, а краткосрочные кредиты выдавались теперь только при условии выполнения текущих госпоставок и погашения всех долгов перед государством. Получался заколдованный круг: чтобы рассчитаться с государством, надо было получить краткосрочный кредит, а чтобы получить этот кредит, надо было предварительно рассчитаться с государством.

8 января 1953 года правительство ГДР приняло постановление «О подготовке и проведении весеннего сева», в котором предусматривалась мобилизация тракторов и сельхозмашин частного сектора на период сева с оплатой по пять марок за гектар мягкой пахоты. А незадолго до этого, 19 декабря 1952 года, то же правительство ввело с 1 января 1953 года новые тарифы на услуги МТС. По ним хозяйства с размером площади 10–20 га должны были платить за гектар вспашки 23 марки, а хозяйства свыше 20 га — 58,5 марок.

Наконец, 22 января 1953 года Совет министров ГДР поднял нормы обязательной сдачи продуктов государству. По соответствующему постановлению увеличивались нормы для всех категорий хозяйств. В среднем, например, мяса надо было сдавать с каждого га полезной площади больше на девять килограммов, молока — на 60 килограммов, яиц — на 20 штук. Таким образом, и эта мера била, главным образом, по средним и крупным хозяйствам.

В этих условиях многие крестьяне просто бросали свои угодья и бежали в Западный Берлин или в ФРГ. Некоторые перед уходом даже сжигали свои дома, забивали скот и отравляли колодцы. К середине 1953 года в ГДР было 23 521 запущенное или брошенное крестьянское хозяйство общей площадью 685,4 тыс. га, в том числе 14 858 крупных хозяйств площадью 594,1 тыс. га. На севере ГДР, в округах Нойбранденбург и Шверин пустовало 10–11 % сельхозугодий. Вот это и стало одной из причин обострения положения со снабжением населения продовольствием в начале 1953 года. Конечно, правительство пыталось оперативно передавать брошенные земли «народным имениям», СХПК или местным органам власти. Но быстро наладить сев на брошенных землях успели не везде.

20 октября 1952 года СКК указала руководству ГДР на необходимость принять срочные меры по нормализации продовольственного снабжения населения. Проблемы с продуктами стали ощущаться даже в Группе советских войск в Германии. 27 ноября магистрат Восточного Берлина запретил продажу товаров народного потребления жителям Западного Берлина. Отныне в магазинах продавцы требовали предъявления удостоверений личности (те западные берлинцы, кто работал на предприятиях восточной части города, сохранили право покупать продукты в столице ГДР). В принципе эта мера была оправданной и вынужденной. Используя разницу в ценах и курсе обеих немецких марок (за 100 марок ГДР на черном рынке давали 22 марки ФРГ), многие жители Западного Берлина в массовом порядке приобретали продукты в столице ГДР. Так, например, в столице ГДР продавалось сахара на душу населения в 14 раз больше, чем в Лейпциге. В январе 1953 года ноябрьское постановление было дополнено ограничениями норм отпуска товаров в одни руки. Можно было купить не более одной мужской сорочки или двух пар дамских чулок, одного килограмма хлеба или полкило колбасных изделий. Непонятно, правда, почему ранее, 15 октября 1952 года Совет министров ГДР ввел ограничения на получение населением подарков от родственников из ФРГ и Западного Берлина. Отныне в каждой посылке не должно было содержаться более 250 граммов кофе, шоколада или какао и 50 граммов табака. В случае превышения этих норм посылки безвозмездно конфисковывались государством. Эта мера была тем более странной, если учесть, что все эти товары не производились в обеих частях Германии и должны были завозиться по импорту. В ГДР же в отличие от ФРГ валюты на такой импорт не было.

Продовольственные трудности ГДР усугублялись плохой погодой 1952 года: осень получилась дождливой, а потом неожиданно ударили ранние морозы. 9 декабря 1952 года Гротеволь выступил в Народной палате ГДР и разъяснил ситуацию с продовольственным снабжением населения. Трудности со сливочным маслом (в 1952 году средний житель ГДР потреблял 8,6 кг этого продукта) вытекали прежде всего из срыва капиталистическими странами заранее подписанных контрактов на его поставку (Германия всегда была вынуждена импортировать масло). Причем дело было не столько в неприязни Запада к ГДР: просто ввиду засухи там тоже были проблемы с маслом. Например, в ФРГ в резерве оставалось только 3500 тонн. По совету СКК правительство ГДР 3 ноября 1952 года выделило для торговли из госрезерва 5000 тонн масла и направило на места «бригады» во главе с министрами и их заместителями для активизации кампании за выполнение государственных поставок молока.

Маргарина, который все немцы обязательно ели на завтрак, в 1952 году было продано населению в 2,5 раза больше, чем в 1951 году. Но из-за этого его как раз и не хватило на весь год. Здесь анализ МИД СССР и СКК о вредительской деятельности имел под собой некоторые основания. Сбежавший в Западный Берлин начальник отдела торговых балансов министерства торговли ГДР Хантке открыто хвалился своей дезорганизаторской деятельностью, выступая по радио. Правительству ГДР пришлось в ноябре — декабре 1952 года срочно выделить из госрезерва сырье для производства 5300 тонн маргарина.

По данным Хантке, в ГДР в конце 1952 года не хватало 176 тысяч тонн мяса. Причина была в срыве госпоставок со стороны богатых крестьян и середняков. К тому же в 1952 году госторговля продала населению в три раза больше мяса, чем в 1951 году, и его стало не хватать. Потребление мяса на душу населения в ФРГ и ГДР в конце 1952 года было примерно одинаковым. В ноябре — декабре правительству ГДР пришлось выделить из госрезерва 3000 тонн мяса и 1500 тонн жиров.

Плохая осень 1952 года привела к тому, что в ГДР не хватало 200 тысяч тонн овощей. Министерство сельского хозяйства к тому же не смогло обеспечить контроль за выполнением плана возделывания овощных культур, которых в целом было посеяно гораздо меньше, чем требовалось для удовлетворения нужд населения.

Под флагом борьбы с вредительством, используя лозунг «обострения классовой борьбы» 15 декабря 1952 года сотрудники МГБ арестовали министра торговли ГДР и одного из лидеров ЛДПГ Карла Хамана и двух его заместителей, представлявших Демократическую крестьянскую партию и СЕПГ. Некоторые подчиненные Хамана (в том числе его личный помощник и уже упоминавшийся выше начальник отдела торговых балансов министерства) сбежали в ФРГ. 30 января 1953 года после интенсивных допросов Хаман признал себя виновным в саботаже и отсутствии необходимой бдительности.

17 декабря 1952 года депутаты Народной палаты ГДР подвергли правительство резкой критике за продолжавшиеся перебои в снабжении населения товарами широкого потребления. Лидер Демократического союза женщин Элли Шмидт (СЕПГ) говорила, что у министра легкой промышленности наверняка нет детей (протокол отмечал «оживление» в зале), иначе он бы знал, что для их воспитания требуются пеленки, колготки и детская одежда. Всего этого в торговле не хватало, а одной из покупательниц в Веймаре заявили, что весь импортный хлопок ушел на гардины, план по производству которых был действительно перевыполнен.

Суммируя, можно констатировать, что основными причинами трудностей со снабжением населения ГДР в конце 1952 года были плохая погода, отсутствие средств для необходимого импорта, срыв богатыми крестьянами госпоставок, несовершенство механизма планирования, отдельные акты вредительства и саботажа. И все же главной причиной было резкое повышение зарплаты и многократное снижение цен в госторговле, что создало огромное давление высвободившейся денежной массы на потребительский рынок. Гротеволь прекрасно это понимал, но он не мог открыто заявить в парламенте, что политика правительства по резкому повышению жизненного уровня населения была несколько преждевременной.

Сбежавший в ФРГ Хантке приводил и еще одну причину продовольственных трудностей в ГДР, а именно необходимость выделения больших средств на создание собственной армии. Действительно, в плане развития народного хозяйства ГДР на 1952-й год на эти цели не предусматривалось больших ассигнований. Но после подписания в мае 1952 года Парижского и Боннского договоров пришлось срочно изыскивать необходимые ресурсы. Предусматривалось довести численность казарменной народной полиции к концу года до 100 тысяч человек. Гонку вооружений диктовали события в ФРГ. Еще 4 октября 1952 года правительство Западной Германии публично заявило о создании в скором времени министерства обороны. 6 ноября уполномоченный правительства ФРГ по военным вопросам Бланк сообщил, что будущая западногерманская армия будет насчитывать 102 тысячи человек. Наконец, в ночь с 5 на 6 декабря 1951 года бундестаг ФРГ утвердил после бурных дебатов Парижский и Боннский договоры во втором чтении. В дискуссии Аденауэр опять рисовал сценарии ужаса: «Сегодня Германия находится в самом опасном положении за всю свою историю. Она разделена… разоружена и беззащитна и имеет соседом колосса, который хочет поработить и проглотить ее».

ГДР пришлось принимать экстренные меры для создания собственной армии, так как в ратификации бундестагом Парижского и Боннского договоров в третьем чтении сомневаться уже не приходилось. Окружные организации СЕПГ получили указание активизировать вербовку добровольцев в казарменную народную полицию. Некоторые партийные функционеры взялись за дело с таким напором, что поставили под угрозу срыва из-за нехватки оправленных в армию рабочих введение в строй ряда важнейших промышленных предприятий, например флагмана первой пятилетки металлургического завода «Ост». К концу 1952 года численность казарменной полиции удалось довести до 90 тысяч человек. Конечно, чтобы кормить и содержать армию, пришлось урезать потребности населения. ГДР вела гонку вооружений с ФРГ, находясь явно в более неблагоприятных условиях: Восточная Германия не могла рассчитывать на щедрые американские кредиты, которые были в распоряжении Аденауэра.

Трудности со снабжением населения были усугублены еще и начавшимся наступлением на частную торговлю и ремесленников-кустарей. Им практически прекратили продажу некоторых видов товаров и оборудования, а также ограничили снабжение топливом и электроэнергией. Когда же торговцы и ремесленники пытались добыть нужные им для ведения дела товары на черном рынке, их арестовывали за нарушение законов.

После постановления правительства ГДР от 5 марта 1953 года ремесленников с числом наемных работников более пяти человек стали переводить в категорию частных промышленных предприятий, что привело к резкому росту налогового бремени. В марте 1953 года были ликвидированы торгово-промышленные палаты, которые защищали права частного бизнеса.

Но особенную ненависть населения вызвал явно скопированный с советского образца «Закон о защите народной собственности и другой общественной собственности», принятый 2 октября 1952 года. По нему можно было сажать людей за решетку за самые незначительные кражи. Например, можно было получить несколько лет тюрьмы за хищение двух сосисок из столовой, четырех килограммов картошки с базы или за недостачу 50–60 марок у продавщицы в магазине.

С декабря 1952 года вытеснение частной торговли стало проводиться уже организованно и по всей стране на основании соответствующих директив ЦК СЕПГ. До мая 1953 года из 13 599 частных оптовых торговых фирм было проверено 2236. Из них 1730 были «изъяты» в пользу государства, а 1392 владельца арестованы под предлогом нарушения разного рода законов и постановлений. Следует отметить, что в 1952 году получила большое распространение практика издания различных ведомственных циркуляров, прямо предусматривавших уголовное наказание за их невыполнение, хотя это и противоречило общегосударственному уголовному законодательству. Например, уже упоминавшееся выше постановление Совмина ГДР от 5 марта 1953 года устанавливало за неуплату налогов наказание от одного года до пяти лет каторжной тюрьмы или даже пожизненное заключение. Еще абсурднее было постановление министерства финансов ГДР от 24 февраля 1953 года о возврате использованных бутылок из-под минеральной воды, лимонада и пива. За невыполнение этого постановления можно было сесть в тюрьму на пять лет.

Следует, однако, отметить, что многие суды и прокуроры отказывались санкционировать аресты людей или противились вынесению им жестких приговоров. Так, в первом квартале 1953 года в округе Потсдам были задержаны полицией 2374 человека, из которых 1255 (53 %) были отпущены как невиновные (в частности, потому, что суды отказались выдать ордера на арест 800 человек). Когда в округе Зуль была «разоблачена» шпионская группа в составе девяти сотрудников народной полиции, те на суде отказались от сделанных во время следствия признательных показаний, заявив, что дали их из-за избиений и угроз расправы (полицейских обвиняли в шпионаже и подготовке террористических актов). Суд фактически встал на сторону обвиняемых и вынес им символические приговоры.

Тем не менее, закон об охране социалистической собственности стал быстро давать страшные плоды. Если в первой половине 1952 года за хищения были арестованы 638 человек, то во втором полугодии — 953, а в первом квартале 1953 года — уже 3988 человек. Министр юстиции ГДР Фехнер выступал за отмену этого закона, так как при его буквальном выполнении в тюрьмах должны были оказаться 40 тысяч человек.

В конце 1952 года стало больше случаев осуждения за так называемые «антидемократические преступления». Юридической основой здесь были статья 6 Конституции ГДР, запрещавшая так называемые «подстрекательство к бойкоту», и Закон о защите мира 1950 года, предусматривавший наказание за пропаганду войны и ненависти между народами. При «творческом» подходе к этим формулировкам можно было привлечь человека к уголовной ответственности за поддержку Общего договора, так как он объективно содействовал восстановлению германского милитаризма. Сажали людей и за публично выраженное согласие с передачами РИАС. И все же большинство заведенных уголовных дел в ГДР было связано с экономикой. Так, берлинскими судами в первом полугодии 1952 года были осуждены 4507 человек, в том числе «за антидемократические преступления» — 254 и 2251 человек за хозяйственные преступления. Причем из 254 осужденных по «антидемократическим» статьям только шесть человек (2,3 %) получили свыше 10 лет.

В феврале 1953 года по указанию ЦК СЕПГ народная полиция провела проверку частных гостиниц, ресторанов, пансионатов и санаториев на берегу Балтийского моря («операция «Роза»). Были проверены 711 предприятий, из которых 621 конфисковано в пользу государства в административном порядке. При этом 94 предприятия были конфискованы без заведения уголовных дел (всем пострадавшим инкриминировались различные нарушения экономического порядка). 447 владельцев были арестованы, 219 бежали на Запад. Основной целью операции была ликвидация частного курортного сектора и передача его имущества (стоимостью более 100 млн. марок) профсоюзам.

Естественно, что массированное наступление на «классово чуждые элементы» вызывало их ответную реакцию, что укладывалось в тезис об обострении классовой борьбы. 2 февраля 1953 года было подготовлено решение Политбюро ЦК СЕПГ о прикреплении к каждому члену политбюро круглосуточной охраны именно «в связи с обострившейся обстановкой и усилением классовой борьбы в Германской Демократической Республике». Кроме того, члены и кандидаты в члены Политбюро, первые и вторые секретари районных комитетов СЕПГ получили личное оружие.

СЕПГ ожидала «восстания» в блоковых партиях, особенно ХДС, ЛДПГ и ДКПГ, которые как раз и выступали выразителями интересов крупных крестьян, ремесленников, торговцев и лиц свободных профессий. По оценкам МГБ ГДР, «решения II-ой партийной конференции, а также возникшие и разоблаченные после нее вражеские акты саботажа требуют новых мер относительно политической деятельности и структуры ЛДПГ, ХДС, но также и НДПГ и ДКПГ. Выяснилось, что эти партии во многом служат маскировкой для деятельности агентуры (врага)». Немецкие чекисты считали половину руководящих деятелей блоковых партий реакционерами или прямыми агентами врага.

Действительно, прежде всего в ХДС и ЛДПГ рядовые члены (которых напрямую затрагивали экономические меры по вытеснению частников) и даже часть руководства открыто выражали несогласие с новой политикой СЕПГ. Особенно сильное недовольство членов ЛДПГ отмечалось в округах Дрезден, Карл-Маркс-Штадт (так с мая 1953 года назывался город Хемниц), Лейпциг и Галле. Формой протеста был также отказ от участия в партийных собраниях. Так, например, в ноябре 1952 года в собраниях участвовали только 3,4 % членов ЛДПГ. Начался отток членов из блоковых партий.

В ноябре 1952 года ЦК СЕПГ выслал на места группы инструкторов, которые должны были вскрыть враждебные тенденции в «дружественных» партиях. Они выяснили, что в некоторых городах и общинах столкновения этих «дружественных» партий с СЕПГ приняли открытый характер. Так, в Айзенахе ЛДПГ выразила протест против мероприятий по укреплению внутригерманской демаркационной линии отзывом со своих постов восьми бургомистров населенных пунктов — членов ЛДПГ. Недовольство дошло даже до «проверенных» руководителей блоковых партий. Заместитель председателя ЛДПГ Й. Дикманн в очень осторожной форме критиковал установку на строительство социализма, и в декабре 1952 года его кандидатура на пост сопредседателя партии была заблокирована ЦК СЕПГ из-за «нечестной» позиции кандидата.

ХДС не повезло еще больше. 15 января 1953 года был арестован один из видных членов партии, министр иностранных дел ГДР Георг Дертингер. Его обвинили в шпионаже и приговорили к 15 годам тюремного заключения. Демократический блок полностью поддержал этот шаг, и его партии обещали усилить бдительность и приступить к очищению своих рядов от врагов социализма. Секретариат восточногерманского ХДС заявил, что «предательство Георга Дертингера является новым звеном в печальной цепи предательского двурушничества в нашей партии».

В целом к началу 1953 года блоковые партии без особого труда были приведены к порядку. У СЕПГ оставался только один, но очень сильный внутриполитический противник. Речь идет о церкви.

Это была действительно мощная сила. Из 18,5 млн. населения ГДР в начале 1953 года 14 миллионов принадлежали к евангелической, а 2 миллиона — к католической церкви. Церковь обладала солидной материальной базой: в ее распоряжении находилось 18 846 зданий, из которых только 7976 были культовыми сооружениями. Во время аграрной реформы церковные земли не отчуждались, и на начало 1953 года у церкви было 216 850 га, причем большая часть из них сдавалась в аренду (из 194 795 гектаров, пригодных для обработки, 143 075 сдавалось в аренду, и церковь ежегодно получала за это 10,5 млн. марок). Церковь не платила государству никаких налогов, в том числе и подоходный налог с арендных платежей за землю (участки, на которых стояли церкви, были освобождены от налогов). Уплачивался на общих основаниях только поземельный налог. Кроме того, церковь получала от государства прямые финансовые дотации (в 1951 году — 18,8 млн. марок, в 1952 году — 18,7 млн.). Отдельно выделялись средства на ремонт и восстановление церквей (1,5 млн. марок ежегодно). Помимо всех этих средств, каждый член церкви выплачивал своего рода «членские взносы», которые, вопреки ст. 43 Конституции ГДР (провозглашавшей отделение церкви от государства) собирали для церкви государственные органы. По приблизительным подсчетам (статистика этих взносов в ГДР не велась) это давало церкви еще 75 млн. марок в год (в том числе 65 млн. — евангелической церкви).

На протяжении четырех недель в году церкви разрешалось собирать различные пожертвования, которые тоже не облагались налогами. Собирала церковь сборы и за отправление различных культовых обрядов (крестины, похороны и т. д.). Полностью вне контроля государства были получаемые церковью пожертвования, переводы и посылки из Западной Германии.

Церковь, особенно евангелическая, имела достаточно сильную «медийную империю»: на 1 января 1953 года в ГДР издавалось 15 церковных газет и пять журналов общим тиражом 286 тысяч экземпляров.

Основой популярности церкви среди населения была ее активная благотворительная и социальная деятельность. В ГДР насчитывалось 400 церковных детских садов на 17 954 места, 159 детских домов (8935 мест), 137 больниц и роддомов (16 076 мест), 333 богадельни (12 тысяч мест) и 81 дом отдыха (2872 места). Церковь содержала и более 100 так называемых «вокзальных миссий».

До 1952 года власти ГДР особых препятствий деятельности церкви не чинили. Даже СЕПГ была в своей атеистической пропаганде весьма умеренной, предоставляя первую скрипку в этом деле ССНМ. Одной из главных причин «бережного» отношения к церкви в ГДР была большая роль, которую церковь (особенно евангелическая) играла в антивоенном движении в ФРГ.

Однако после объявления в ГДР курса на строительство социализма и принятие мер по вытеснению из экономики капиталистических элементов церковь перешла в активное пропагандистское наступление против властей.

В декабре 1952 года магдебургская консистория евангелической церкви организовала цикл лекций для рабочих крупных предприятий (в том числе и советских акционерных обществ). Кстати, именно на этих предприятиях в июне 1953 года были отмечены наиболее сильные волнения. Были организованы четыре теологические академии (в Мейсене, Йене, Виттенберге и Берлине), которые, по оценкам МГБ ГДР, имели целью воспитать «элиту» священников в духе «активного противодействия нашему демократическому строю».

Прежде всего, церковь решительно выступила против планов создания в ГДР национальных вооруженных сил, что только обострило ее отношения с ССНМ, который как раз начал активную кампанию по военно-патриотическому воспитанию молодежи. Глава евангелической церкви ГДР епископ Отто Дибелиус публично обещал помощь церкви тем гражданам ГДР, кто откажется служить в казарменной полиции. Под влиянием церкви некоторые школьники приходили на занятия в черном, демонстрируя свое несогласие с «милитаризацией» ГДР.

Церковь резко осудила меры властей ГДР по введению особого режима на внутригерманской демаркационной линии в мае 1952 года. По всей стране священники прочитали проповеди в защиту невинно пострадавших. В июне 1952 года была созвана чрезвычайная конференция епископов, которая потребовала от властей «позаботиться о добросовестном соблюдении гарантированных конституцией прав населения».

Но особенно резко евангелическая церковь ополчилась против коллективизации на селе. Например, в январе 1953 года евангелическая академия в Виттенберге провела заседание на тему «Крестьянин на переломе эпох», на котором, в частности, утверждалось, что Бог не хочет кооперативов, а их создание приведет к голоду. Весной на землю снизойдет Господь и вернет всем отнятую землю. Главу Советской контрольной комиссии Чуйкова ораторы, выступавшие на заседании, сравнивали с Понтием Пилатом. В целом утверждалось, что в ГДР «правит дьявол» и необходимо заменить правительство.

В многочисленных проповедях священники угрожали местью (причем не только Господней, но и земной) тем крестьянам, которые осмелятся возделывать брошенную бежавшими на Запад кулаками землю. Особенно активно обрабатывались женщины, которые должны были отговорить своих мужей идти в кооперативы. СХПК без всяких на то оснований сравнивались с советскими колхозами, которые тоже объявлялись «порождением дьявола».

В октябре 1952 года общегерманский синод евангелической церкви в Эльбингероде (территория ГДР) выступил с посланием, в котором выражалась солидарность с «братьями на Востоке», томящимися под «гнетом бесправия и принуждения». С другой стороны, не прозвучало критики Боннского и Парижского договоров, на что явно рассчитывало руководство ГДР. В ЦК СЕПГ пришли к выводу, что евангелическая церковь стала на путь открытой конфронтации с властями, не особенно горя желанием в то же время бороться против милитаризации ФРГ.

Особое раздражение властей вызывала возросшая активность молодежной организации евангелической церкви, так называемой «молодой общины» («Junge Gemeinde»). На начало 1953 года в ней насчитывалось 200 тысяч членов, причем большинство руководителей прошли подготовку в ФРГ и Западном Берлине. Молодые христиане действовали уже не только словом. Например, в ноябре 1952 года членами «молодой общины» в городе Грабов (район Людвигслуст) был избит секретарь местной парторганизации СЕПГ. В октябре 1952 года в районе Люббен нападению подвергся первый секретарь райкома ССНМ. В ноябре того же года в районе Ауэрбах один из руководителей «молодой общины» Траут угрожал пионервожатым, что, если они не прекратят свою работу, им повесят на шею камень и утопят. В одном из церковных детских домов тех детей, кто носил пионерские галстуки, сажали на ночь в холодный подвал.

СКК особенно тревожили организованные по всей стране молитвы в защиту осужденных в СССР за военные преступления немецких военнопленных. СЕПГ, по советским оценкам, относилась к возросшей политической активности церкви «примиренчески», что не в последнюю очередь объяснялось тем обстоятельством, что половина членов партии сами состояли в церковных общинах. По мнению СКК, отдел по вопросам церкви при правительстве ГДР (его курировал вице-премьер и член ХДС Отто Нушке) был засорен вражескими элементами.

В начале 1953 года терпение властей ГДР лопнуло. 27 января 1953 года Политбюро ЦК СЕПГ было принято решение об ограничении деятельности «молодой общины», которая была объявлена «маскировочной организацией для пропаганды войны, саботажа и шпионажа, направляемой западногерманскими и американскими силами». Предполагалось организовать широкую кампанию осуждения общественностью деятельности «молодой общины». Для борьбы с влиянием церкви в каждой школе учреждалась должность освобожденного секретаря ССНМ. В качестве административных мер предусматривался запрет деятельности «молодой общины» и недопущение ее членов в ВУЗы, а также проведение трех — четырех публичных процессов против членов «молодой общины» в крупных городах ГДР (но не в Берлине, с его открытыми границами с западными секторами). После постановления Политбюро около 50 диаконов этой организации были арестованы и более 300 школьников — членов «молодой общины» исключены из школ. Был закрыт также и центральный орган молодых христиан газета «Ди Штафетте». Но борьбой с церковным влиянием на молодежь дело не ограничилось (она, кстати, началась еще в 1952 году, когда церкви было запрещено организовывать детские летние лагеря). В январе 1953 года были закрыты два церковных журнала и одна газета, а тираж остальных церковных изданий был сокращен на 85 тысяч экземпляров. Необходимо отметить, что к таким же мерам прибегало и правительство Аденауэра против коммунистической прессы. К тому же следует признать, что церковные издания не отличались особой разборчивостью в выражениях. Так, газета «Потсдамер Кирхе» писала 16 ноября 1952 года, что «над деревней вместо лемеха плуга нависла тень меча».

Но особенно сильным ударом по церкви было решение правительства ГДР сократить в 1953 году госсубсидии на одну треть (до 12 млн. марок) и прекратить взимание государственными органами для нужд церкви церковного налога.

Но евангелическая церковь и ее глава Дибелиус не желали сдаваться. 25 февраля 1953 года синод евангелической церкви потребовал от правительства ГДР прекратить коллективизацию (премьер-министр ГДР Гротеволь написал напротив пассажа этого заявления, где речь шла о бегстве крестьян в ФРГ, краткую резолюцию — «ложь»).

Итак, к марту 1953 года обострение классовой борьбы в ГДР действительно стало реальностью. Наиболее массовой формой протеста затронутых реформами средних слоев и капиталистических элементов (а их было ни много ни мало 3,8 млн. человек) в конкретных условиях разделенной Германии того времени было бегство населения ГДР в ФРГ. В 1951 году, по данным властей ГДР, в ФРГ переселились 99 797 человек (по данным властей ФРГ, беженцев из ГДР было 165 тысяч), в 1952–136 тысяч (182 тысячи согласно западногерманской статистике).

Еще более резко возросла эмиграция населения ГДР в первом квартале 1953 года, когда стали сказываться последствия мер, направленных против частников в городе и деревне. Если в декабре 1952 года на Запад ушли 12 тысяч человек, то в январе 1953 года — 15,5 тысяч, в феврале — 29,3 тысячи, а в марте — 39 тысяч. Особенно тревожило то, что среди «беженцев из республики» (официальный термин, применявшийся к данной категории лиц в ГДР) стало много служащих органов государственной власти, полицейских и членов СЕПГ.

Первоначально ЦК СЕПГ видел основную причину оттока населения в слабой идеологической работе партии. Была усилена пропаганда, расписывавшая в черных красках «лишения» беженцев из ГДР в ФРГ. Однако она еще больше озлобляла граждан ГДР, которые могли без проблем посетить Западный Берлин и удостовериться в обратном. Тогда власти ГДР усложнили процедуру выдачи так называемых межзональных пропусков, необходимых для посещения ФРГ. Но эта мера ударила как раз по тем, кто не собирался бежать и хотел посетить Западную Германию совершенно легально. Особенно серьезно задел этот странный шаг представителей творческой интеллигенции ГДР, для которых участие в различного рода симпозиумах в ФРГ стало требовать гораздо больших усилий по улаживанию выездных формальностей.

Справедливости ради следует отметить, что и из ФРГ в ГДР приезжали немцы. В 1951 году таковых было 27 тысяч, в 1952–24 тысячи. Но в 1953 году этот приток резко замедлился: за пять месяцев 1953 года из Западной Германии в Восточную прибыли только 4,5 тысячи человек. Власти ГДР пытались увеличить эту цифру путем более внимательного отношения к переселенцам, которых предписывалось обеспечивать хорошими рабочими местами. Однако фильтрация в лагерях МГБ ГДР явно не способствовала наплыву иммигрантов из ФРГ, за которыми как «нестойкими» все равно устанавливалось наблюдение. Кроме того, вновь прибывших запрещалось селить в приграничных с ФРГ районах.

Приходится признать, что многие административно-репрессивные меры в ГДР в конце 1952 — начале 1953 года принимались по рекомендации «советских друзей» или были вызваны желанием копировать советский опыт даже в мелочах. 4 января 1953 года «Нойес Дойчланд» опубликовала решение ЦК СЕПГ об уроках из процесса Сланского. Начались гонения на коммунистов еврейской национальности, особенно тех, кто во время войны жил в эмиграции на Западе. Еще 1 декабря 1952 года был арестован бывший член Политбюро Пауль Меркер, приговоренный позднее на закрытом процессе к длительному тюремному заключению. Бывший начальник канцелярии президента ГДР Вильгельма Пика профессор Лео Цукерман сбежал в Западный Берлин, опасаясь ареста. Был закрыт журнал «Дер Вег» («Путь»), писавший о проблемах евреев.

Но настоящая антисионистская кампания началась после опубликования 13 января 1953 года в советской прессе материалов о раскрытии «заговора врачей-убийц». Руководство СЕПГ реагирует молниеносно: уже 14 января был отстранен от должности министр здравоохранения Штайдль (ХДС), которого обвиняли в плохом медицинском обслуживании Группы советских войск в Германии и народной полиции. 15 января была образована специальная комиссия по проверке работы правительственной больницы и больниц, обслуживавших народную полицию. Под особый контроль была взята Еврейская община ГДР. В конце января 1953 года Объединение лиц, преследовавшихся при нацистском режиме, объявило об исключении из своих рядов нескольких «сионистских агентов», хотя это уже не помогло: 22 февраля организация была распущена.

Интересно, что в январе 1953 года и в ФРГ возникла внутриполитическая напряженность. Тоже 15 января британские оккупационные власти объявили об аресте семи бывших видных нацистов, в том числе статс-секретаря министерства пропаганды Геббельса Науманна, которых обвиняли в заговоре с целью организации государственного переворота в ФРГ. Аденауэр был возмущен, что англичане даже не поставили его в известность, и жаловался американцам, что Лондон выставил Западную Германию в глазах всего мира, и особенно ГДР, как заповедник непуганных нацистов. Однако к удивлению канцлера Верховная комиссия США в Германии опубликовала 19 января 1953 года результаты проведенного ею опроса, согласно которым 44 % жителей ФРГ считали, что в идеях нацистов было больше хорошего, чем плохого. Американцы сделали из этого публичный вывод, что нацизм представляет для ФРГ гораздо большую опасность, чем коммунизм. Аденауэр упрекал своих заокеанских покровителей в том, что они льют воду на пропагандистскую мельницу СЕПГ и требовал немедленного освобождения всех немцев, осужденных западными союзниками за военные преступления (примечательно, что церковь в своих проповедях почему-то не критиковала американцев, хотя постоянно требовала освобождения немецких военных преступников в СССР).

Между тем в начале 1953 года партийные организации СЕПГ с мест стали сообщать о готовности рабочих некоторых предприятий начать забастовки против повышения норм выработки. Иногда они были столь высокими, что рабочие оставались практически без заработной платы. Только благодаря вмешательству правительства ГДР в январе 1953 года удалось предотвратить забастовку на заводе искусственного волокна имени Вильгельма Пика. Рабочие были не против норм как таковых, но они справедливо требовали, чтобы при начислении заработной платы учитывались простои, происходившие по вине администрации (главным образом, из-за срыва поставок сырья). Простои же эти собственно происходили и не по вине администрации, а потому, что в начале 1953 года экономике ГДР элементарно не хватало импортных материалов для обеспечения прежних высоких темпов роста промышленности.

Холодная зима 1952–1953 годов еще больше обострила трудности с углем и электроэнергией для населения, так как все шло на удовлетворение нужд индустрии. И опять раскрывались очередные группы вредителей на шахтах и электростанциях. 7 февраля 1953 года магистрат столицы ГДР издал распоряжение о запрете продажи жителям Западного Берлина еды и напитков в ресторанах, столовых и гостиницах восточной части города. Были введены ограничения на автобусное и трамвайное сообщение между советским и западными секторами столицы Германии. 19 февраля вступило в силу распоряжение правительства ГДР «Об обеспечении сельскохозяйственного производства и снабжения населения», предусматривавшее конфискацию земельных угодий у тех крестьян, кто не выполнял свои обязательства по госпоставкам. Именно после принятия этого распоряжения бегство богатых крестьян и некоторых середняков в ФРГ приобрело массовые формы. Это позволило Аденауэру отвлечь общественное мнение собственной страны от скандала вокруг бывших нацистов. В феврале канцлер посетил Берлин и поддержал предложение канадского правительства о переселении бежавших из ГДР крестьян в Канаду, чтобы они могли сохранить свою профессию (в ФРГ свободных земель не было). Одновременно Аденауэр обратился за финансовой помощью к США, ссылаясь на то, что правительству ФРГ не хватает 1,1 млрд. марок в год на интеграцию беженцев из ГДР. Однако посетивший Бонн в начале февраля госсекретарь США Даллес обошел эту просьбу молчанием.

Не удался Аденауэру и другой внешнеполитический маневр. 21 февраля 1953 года он обратился к западным Верховным комиссарам с просьбой о немедленном оснащении военных формирований ФРГ современным оружием, мотивируя это ростом военной мощи ГДР. К возмущению канцлера на сей раз «страшилка» не возымела никакого действия: канцлеру ответили жестким отказом. Такая же судьба постигла и повторные обращения Аденауэра по данному вопросу.

Но вернемся в ГДР, которая в начале 1953 года переживала пик обострения классовой борьбы. Шло наступление на частных торговцев, богатых крестьян и предпринимателей. В принципе, если бы эти меры не сопровождались вдруг объявленным с некоторым опозданием после II партконференции СЕПГ введением режима экономии (об этом подробнее ниже), то вполне возможно, что никакого взрыва народного гнева в июне 1953 года так бы и не произошло. Рабочие, мелкие и часть средних крестьян, а также интеллигенция в принципе не страдали от «обострения классовой борьбы». Правда, все больше давали знать о себе перебои со снабжением маслом, мясом и молоком в государственной коммерческой торговле. Зимой 1953 года участились отключения электроэнергии для населения. ЦК СЕПГ в феврале 1953 года провел детальный анализ положения в экономике ГДР и пришел к следующим выводам: надо было либо еще больше активизировать курс на строительство социализма (чтобы быстрее перепрыгнуть через болезненную фазу «обострения классовой борьбы»), либо срочно снижать темпы развития явно задыхавшейся от структурных диспропорций экономики. Руководство ГДР решило сделать ставку на первый вариант, но одновременно просить СССР об экономической помощи. И в тот момент, когда руководство ГДР размышляло о стратегии дальнейшего развития страны, весь мир потрясло известие о смерти в Москве 5 марта 1953 года лидера Советского Союза И. В. Сталина. Еще в декабре 1952 года день рождения советского лидера был ознаменован в ГДР началом первых телевизионных трансляций. Тем более страшным было мартовское известие о кончине вождя социалистического лагеря. В ГДР был объявлен государственный траур, а жилой массив металлургического комбината «Ост» переименовали в Сталинштадт. В Берлине, как, впрочем, и во всех столицах мира, государственные деятели замерли в ожидании сигналов от нового советского руководства.

 

Глава V

Кризис (март — июль 1953 года)

Смерть Сталина, естественно, явилась для руководства ГДР, как и для всего мира, своеобразным рубежом. В Берлине, так же как и в Вашингтоне, Бонне, Лондоне и Париже, сильные мира сего внимательно следили за тем, какие первые внешнеполитические шаги сделает новое советское руководство, так долго находившееся в тени «отца всех народов».

«Сильным человеком» послесталинского времени многие на Западе считали Г. М. Маленкова, который, заняв пост Председателя Совета Министров СССР, на самом деле был человеком, в отличие от Сталина полностью лишенным властной жестокости и железной воли. С самого начала Маленков находился в тесной связи с Л. П. Берия, ставшим заместителем премьера и курировавшим все силовые структуры СССР. В. М. Молотов после краткой опалы 1949–1953 годов вновь стал министром иностранных дел.

Уже на траурном митинге 9 марта 1953 года Маленков сделал заявление, которое многими наблюдателями на Западе было расценено как новое мирное наступление СССР. Основной задачей советской внешней политики был провозглашен курс на предотвращение войны и мирное сосуществование с капиталистическими странами. В таком же духе Маленков выступил и 15 марта на заседании Верховного Совета СССР.

Эйзенхауэр и Аденауэр отнеслись к смене власти в Москве настороженно. Американский президент заявил, что в Вашингтоне хотели бы видеть не слова, а дела. Западногерманский посол сообщал из Белграда, что по мнению руководства Югославии в ближайшее время в Москве следует ожидать открытой борьбы за власть между Маленковым и Берией, что ослабит позиции Советского Союза в Восточной Европе. Югославы, правда, предостерегали Запад от попыток использовать смену вех в СССР для дестабилизации положения в странах народной демократии. Но Аденауэр и американцы желали как раз именно этого. Пока же было решено выжидать.

Со своей стороны руководство ГДР опасалось, что наследники Сталина вновь поставят в повестку дня вопрос об объединении Германии. Так и произошло. По заданию В. М. Молотова МИД СССР разработал широкомасштабные предложения, призванные возобновить мирное наступление, начатое «нотой Сталина» 10 марта 1952 года. Предполагалось сначала провести переговоры с делегацией ГДР, а по их итогам ориентировочно в мае 1953 года предложить западным державам следующий план. Парламенты ГДР и ФРГ должны были образовать общегерманское правительство при сохранении существующих правительств обоих германских государств. Это новое правительство должно было подготовить «национальное воссоединение Германии на демократических и мирных началах путем подготовки и проведения свободных общегерманских выборов без иностранного вмешательства». До заключения мирного договора с Германией общегерманское правительство уже могло бы осуществлять некоторые функции государственного управления и представлять Германию в международных организациях.

Эти предложения МИД СССР были разработаны в конце апреля 1953 года. В Москве искренне полагали, что теперь-то Западу будет очень трудно отвергнуть советские инициативы как пропаганду. Однако, как и в 1952 году, в СССР не могли понять одного: ФРГ и западные державы ни за что не откажутся от включения Западной Германии в ЕОС или НАТО. Правда, события в Москве оказали свое благоприятное воздействие на Париж и, особенно, Лондон. Аденауэр боялся, что западные европейцы сдадут ФРГ в обмен на единую нейтральную Германию. 19 марта МИД Великобритании был вынужден выступить с опровержением сообщений западногерманской прессы о том, что Англия и Франция якобы готовы договориться с СССР по германскому вопросу.

Аденауэр решил немедленно форсировать ратификацию Парижского и Боннского договоров, которая и произошла практически через две недели после смерти Сталина 19 марта 1953 года. СДПГ и КПГ голосовали против, но на конечном результате это не сказалось. Таким образом, ответ на мирные инициативы Маленкова был крайне жестким.

Еще хуже для Москвы была победа на выборах 1952 года в США кандидата республиканской партии Д. Эйзенхауэра. Бывший главком западных союзных войск в Европе в годы Второй мировой войны шел на выборы под «ястребиными» лозунгами. Политика Трумэна («сдерживание коммунизма») казалась ему устаревшей и мягкотелой. Он, Эйзенхауэр, отбросит коммунистов назад во всем мире («Rollback») и освободит Восточную Европу от советского господства. Новый воинственный тон администрации США был вызван еще и тем обстоятельством, что американцы провели 1 ноября 1952 года успешное испытание первой водородной бомбы, превосходившей по мощности в 700 раз заряд, испепеливший Хиросиму. Казалось, что вновь как и в 1945 году США стали монополистом в сфере производства оружия массового уничтожения.

Когда в январе 1953 года Эйзенхауэр вступил на пост президента, он представил миру самый антикоммунистический кабинет в истории США. Эйзенхауэру ассистировал вице-президент Р. Никсон, имевший в СССР такую репутацию, что когда его избрали президентом даже 15 лет спустя, это породило в Москве самые тревожные предчувствия. Новый госсекретарь Дж. Ф. Даллес был одним из наиболее ярых сторонников «отбрасывания» коммунизма, а его брат Аллен — главным разработчиком уже упоминавшейся выше операции «Раскол» (он стал директором ЦРУ).

Конечно, в политической риторике команды Эйзенхауэра было много предвыборных лозунгов, и воевать всерьез с СССР он не собирался. Но планы атомных бомбардировок советских городов обновлялись в США каждый год: предполагалось, что после разгрома СССР будет оккупирован 215 дивизиями НАТО. Эйзенхауэр был настолько искренен и неподражаем в антикоммунистической истерии, что даже отодвинул на вторые роли главного обличителя «красных» сенатора Маккарти, который вскоре спился из-за невнимания истеблишмента к собственной персоне. В серьезность намерений нового президента США поверили многие в Европе, а эмигрантские организации выходцев из стран социализма уже предчувствовали свое триумфальное возвращение на родину.

Аденауэр был очень доволен исходом президентских выборов в США. Эти чувства еще боле укрепились после визита госсекретаря Даллеса в Бонн в начале февраля 1953 года. На беседе с Аденауэром 5 февраля Даллес рассказал, как активно он обрабатывал социал-демократов, чтобы заставить их голосовать за Парижский и Боннский договоры. Уж он, Даллес, знает, что от русских ничего нельзя добиться путем убеждения и дискуссий. Со своей стороны Аденауэр заверил, что сразу же после ратификации договоров в новую западногерманскую армию будут набраны 50 тысяч добровольцев, которые «участвовали в войне» (на чьей стороне — понятно). Необходимость усиления западногерманской полиции Аденауэр мотивировал тем, что коммунисты-подпольщики в ФРГ приобрели опыт партизанской войны (и здесь понятно, на чьей стороне). Не ясно было лишь (в том числе и американцам), где же канцлер нашел этих партизан-подпольщиков в Западной Германии.

В апреле 1953 года Аденауэр отправился в свой первый официальный визит за океан. Канцлер ехал в Америку, с гордостью оглядываясь на укрепившееся в 1952 году международное положение ФРГ, которая пыталась утвердить свои притязания на единоличное представительство несуществующей пока Германии в мире. С помощью западных стран ФРГ стала членом нескольких специализированных организаций ООН (в том числе ЮНЕСКО), а 2 октября 1952 года вступила в Международный валютный фонд (МВФ) и Международный банк реконструкции и развития (МБРР), что ознаменовало собой прекращение контроля союзников над западногерманскими внешнеэкономическими связями. 10 сентября 1952 года, после непростых закулисных переговоров в Нидерландах, ФРГ и Израиль подписали соглашение, по которому Бонн обязывался выплатить Тель-Авиву в течение 12 лет компенсацию за преступления Гитлера против евреев в размере 3,45 млрд. марок. Компенсация выплачивалась в виде товарных поставок и капиталовложений и покрывала 10–15 % годового импорта Израиля.

Наконец, главным козырем Аденауэра была уже упоминавшаяся ратификация Парижского и Боннского договоров 19 марта 1953 года. В ходе парламентских дебатов по этому вопросу канцлер повторил свою излюбленную мысль о необходимости разговаривать с СССР в германском вопросе только с позиции силы. Лидер, входивший в правящую коалицию Германской партии, Х.-Й. фон Меркац совсем в духе Эйзенхауэра призвал к освобождению от СССР занимаемых им немецких территорий, включая ГДР.

Но, отправляясь в апреле 1953 года в Вашингтон, Аденауэр все же был крайне обеспокоен состоянием внутренней сплоченности западного лагеря. На этот раз канцлер считал опасность очень серьезной. Ведь к соглашению с СССР склонялась не ослабевавшая с каждым днем французская Четвертая республика, а популярный и опытный премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль. Фултонская речь этого человека в 1946 году ознаменовала начало «холодной войны». Заподозрить Черчилля в симпатиях к коммунизму не мог даже Аденауэр. Черчилль еще в 1952 году вынашивал идею созыва совещания «большой тройки» лидеров СССР, США и Великобритании, чтобы урегулировать осложнившуюся ситуацию в Европе и прежде всего в Германии. Несомненно, честолюбивый британец считал, что «молодые» политики в США и Великобритании наломали после 1945 года дров, и настала пора старому профессионалу экстра-класса вспомнить свои лучшие годы. И еще Черчилль хотел новыми мирными инициативами поднять престиж Британской империи, только что вынужденной расстаться со своей крупнейшей колонией — Индией.

Черчилль надеялся на позитивную реакцию в Москве после смерти Сталина, тем более, что новым главой внешнеполитического ведомства СССР стал его старый и хороший знакомый Молотов, с которым они когда-то выстраивали послевоенный облик Европы. Почти сразу же после смерти Сталина 11 марта 1953 года британский премьер направил секретное послание Эйзенхауэру с предложением прозондировать совместно или поодиночке готовность русских к встрече в верхах. Однако Эйзенхауэр ответил отказом: он не хотел встречаться с новым советским руководством, чтобы не давать СССР дополнительных возможностей для «пропагандистского шоу».

Как ни странно, в союзниках у Эйзенхауэра и Аденауэра был и МИД Великобритании, стремившийся представить политику нового советского руководства в черном цвете. Когда Молотов в беседе с британским послом 27 марта 1953 года предложил освободить содержавшихся в КНДР английских дипломатов, он встретил подчеркнуто холодную реакцию. В Форин офис новую политику СССР представляли даже более опасной, чем ранее, так как она может расколоть единый антикоммунистический фронт в Западной Европе, привыкшей видеть в Москве только ястребов. Британский посол в СССР Гаскойн был отозван в Лондон для консультаций.

Однако Черчилль был слишком опытным политиком, чтобы поверить антикоммунистическим «страшилкам» своего МИДа. Он считал отзыв посла неправильным и подготовил проект письма своего министра иностранных дел А. Идена (эту должность Иден занимал и в годы войны) Молотову с предложением об их скорейшей личной встрече. Переговоры старых знакомых, по замыслу Черчилля, «могли бы вывести нас всех с пути безумия и гибели». Если встреча на уровне мининдел прошла бы успешно, Черчилль и «Айк» (то есть Эйзенхауэр) могли бы присоединиться к переговорам. Однако Иден тяжело заболел и был вынужден оставить свой пост. Правда, Аденауэру не стало легче, когда он узнал, что Черчилль сосредоточил руководство Форин офис в своих руках. Британский премьер явно входил во вкус большой политики и стал видеть в германском урегулировании венец своей блестящей карьеры государственного деятеля. Черчилль вступил в контакт с Молотовым по дипломатическим каналам и, как он и ожидал, получил из Москвы обнадеживающие сигналы.

Перед Аденауэром вновь ясно замаячил «кошмар Потсдама», и он отправился в США с одной целью: не допустить контактов западных союзников с новым советским руководством на высоком или высшем уровне.

В США Аденауэр добился ряда видимых дипломатических побед, повышающих международный престиж ФРГ. 10 апреля 1953 года было подписано американо-западногерманское соглашение о сотрудничестве в области культуры. США вернули ФРГ 382 судна, принадлежавших ранее Германии и присвоенных американцами в счет репараций (хотя непонятно, каким, собственно, разрушениям в годы войны подверглись США). 3 июня 1953 года по итогам визита канцлера в США в Бонне было подписано соглашение, вводившее в силу (с некоторыми коррективами) договор о дружбе, торговле и мореплавании между США и Германией 1923 года.

Таким образом, еще до официального вступления в силу Общего договора США демонстрировали всему миру суверенитет ФРГ.

Но главной целью визита была координация позиций Вашингтона и Бонна в отношении постсталинского советского руководства. На беседе 7 апреля Даллес спросил Аденауэра, что он думает относительно «новой русской ситуации» с учетом имеющейся у немцев информации, которой не располагают США. Канцлер не заставил себя просить дважды и заявил, что советские мирные инициативы последнего времени свидетельствуют о том, что наследникам Сталина нужна передышка для укрепления своих внутриполитических позиций. Агрессивная же сущность Советского Союза не изменилась, о чем говорит строительство в «восточной зоне» (то есть ГДР) аэродромов для современных советских реактивных истребителей, способных достичь Бонна за 20 минут. Поэтому Запад должен продолжать наращивание своих вооружений. Отсюда Аденауэр плавно перекинул мостик к наиболее волновавшей его проблеме. ФРГ, мол, готова немедленно поставить под ружье 60–70 тысяч добровольцев, но эти бывшие солдаты и офицеры вермахта удручены тем, что их боевые товарищи до сих пор томятся в тюрьмах западных союзников как военные преступники (на май 1953 года американцы держали в заключении на территории ФРГ 304 немецких военных преступника). Особенно заботила канцлера судьба наиболее видных деятелей гитлеровского режима, содержавшихся под контролем четырех держав в тюрьме Шпандау (Западный Берлин). Речь шла о Гессе, адмиралах Денице и Редере, министре вооружений и любимце Гитлера Шпеере, бывшем министре иностранных дел фон Нейрате и руководителе «гитлерюгенда» фон Ширахе. Аденауэр предлагал проверить миролюбие нового советского руководства, предложив русским смягчить режим содержания и освободить старых и больных узников Шпандау. Условия в Шпандау действительно были «страшными»: так, Рудольфу Гессу не нравилась гречневая каша, которой его кормили советские охранники. Даллес предпочел не отвечать на эту просьбу Аденауэра, хотя верховный комиссар США в Германии Макклой и раньше проявлял заботу о нацистах в Шпандау.

В свою очередь, Даллес потребовал от ФРГ увеличения расходов на содержание американских войск в Европе, пообещав взамен надавить на французов, чтобы заставить их быстрее ратифицировать Парижский и Боннский договоры.

На встрече с Эйзенхауэром 7 апреля Аденауэр заверил президента США, что на стороне Вашингтона стоит не только ФРГ, но и все немцы в Восточной Германии. Канцлер с удовлетворением констатировал, что отношение американцев к мирному наступлению СССР является правильным, то есть холодно-выжидательным. Это был главный результат визита, и Аденауэр покидал Америку с «чувством глубокого удовлетворения».

Визит Аденауэра был помимо всего прочего формой предвыборной помощи США ХДС, который пока имел все шансы проиграть следующие выборы в бундестаг (намеченные на осень 1953 года) социал- демократам. Правда, неистовый Шумахер умер 20 августа 1952 года, а его преемник Э. Олленхауэр, конечно, не был пока очень уж популярным. Но с другой стороны, Олленхауэр не был столь ярым антикоммунистом и русофобом и был готов принять вариант единой нейтральной Германии. Не зря фракция СДПГ бундестага голосовала против ратификации и Парижского, и Боннского договоров.

И все же главной целью визита Аденауэра было укрепить американского президента на позициях «отбрасывания коммунизм». Это вполне удалось. Выступая 16 апреля 1953 года перед американским обществом газетных редакторов, «Айк» потребовал предоставления восточноевропейским нациям полной независимости в качестве предварительного условия преодоления раскола в Европе. Аденауэру особенно польстило, что президент предварительно показал ему проект речи (хотя и не полностью).

Однако этот выстрел стал почти холостым. В Москве, отдав должное антикоммунистическим эскападам Эйзенхауэра, не теряли надежды (явно с прицелом на Великобританию и Францию), что западным европейцам удастся подвигнуть США на серьезные переговоры с Москвой. Анализ МИД СССР оказался абсолютно правильным, так как Черчилль вовсе не собирался отказываться от своих замыслов.

В начале мая 1953 года Аденауэр с ужасом узнал, что британский премьер готов в одиночку и без всяких условий ехать в Москву. Эйзенхауэр выразил резкое несогласие с такими планами, но смог добиться от упрямого англичанина только одного — обещания не совершать визита в СССР до конца июня (запомним этот немаловажный факт).

11 мая 1953 года Черчилль выступил с большой внешнеполитической речью в палате общин и в который раз призвал к немедленному созыву встречи в верхах «большой четверки», чтобы умиротворить Европу «новым Локарно». Хотя Черчилль конкретно не назвал повестку дня будущей конференции великих держав, всем было ясно, что речь в первую очередь пойдет о Германии, так как германский вопрос был основным в мировой политике 1953 года. Аденауэр был потрясен Черчилль отводил русскому народу видное место в мировой политике и был готов учитывать легитимные интересы безопасности Москвы в Европе. Правительство Великобритании устами Черчилля недвусмысленно приветствовало позитивные тенденции во внешней политике СССР.

Аденауэра встревожил и не только сам факт речи Черчилля, но и та основательность, с которой британский премьер приступил к изучению ускользнувшей от него истории германского вопроса в послевоенное время. Еще в 1952 году Черчилль затребовал в МИД Великобритании все материалы Потсдамской конференции (он уже не участвовал во второй части этого форума, так как проиграл выборы лейбористам). Причем, на эти изыскания Черчилля толкнуло советское «нотное наступление» 1952 года. И к маю 1953 года самообразование британского премьера достигло крайне опасной для Аденауэра черты: Черчилль больше не исключал нейтральной Германии. Причем премьер-министр Великобритании первым поставил под вопрос аксиому западной аргументации 40-х—50-х годов, гласившую, что нейтральная Германия якобы автоматически окажется под контролем СССР. Напрасно Форин офис убеждал своего нового шефа в гибельности для Запада нейтральной Германии. При этом приводился весьма сомнительный, с точки зрения немцев, любых политических убеждений аргумент: пока ФРГ находится в военной орбите Запада, на ее территории можно будет вести будущую войну с Советским Союзом; если же Германия будет нейтральной, то воевать придется во Франции, а сами французы вряд ли захотят быть полем боя и пушечным мясом.

Аденауэр решил срочно лететь в Лондон, чтобы повторить свой успех в США. Но переговоры с Черчиллем 15 мая 1953 года показали канцлеру, что он явно не на того напал. Черчилль слишком хорошо знал СССР, вел с ним успешные переговоры и был готов к честной дипломатической игре с русскими. Как и советские руководители, Черчилль понимал, что после 1941 года для Советского Союза просто необходимо иметь в Германии дружественное правительство, и гарантия неприсоединения будущей единой Германии к направленным против СССР военным блокам казалась Черчиллю вполне разумным требованием Москвы.

Во время беседы с «сэром Уинстоном» 15 мая Аденауэр попытался ненавязчиво подсказать британцу путь к отступлению. Он, Аденауэр, считает, что речь Черчилля в принципе ничем не отличается от выступления Эйзенхауэра 16 апреля. Лишь благодаря нерадивости некоторых средств массовой информации, вырвавших из речи британского премьера отдельные куски, в ФРГ возникла серьезная обеспокоенность. В США западные немцы и американцы достигли договоренности, что позиция свободного мира в нынешнее переломное время должна держаться на трех китах: единстве, бдительности и верности.

Но Черчилль был слишком самостоятельным политиком, чтобы просто присоединиться к «священному союзу» Бонна и Вашингтона. Он заявил Аденауэру, что уверен в реальности положительных перемен в Советском Союзе (помимо речей Маленкова Черчилля укрепила в этом мнении объявленная Верховным Советом СССР 27 марта 1953 года амнистия). К тому же интересы безопасности СССР можно вполне сочетать с интересами Запада. Аденауэр прямо заметил с намеком на речь Черчилля 11 мая, что ему нравится только идея Локарнского договора 1925 года, но не его отдельные положения. И действительно, для канцлера в этой исторической аналогии было мало приятного. Черчилль сказал, что тогда, в 20-х, если бы Германия напала на Францию, англичане поспешили бы на помощь французам, и наоборот, в случае атаки Парижа на Берлин помогли бы последнему. В применении к 1953 году эта мысль означала, что при нападении ФРГ на СССР британцы помогут русским.

Еще больше испортила впечатление канцлера от беседы с Черчиллем жалоба англичан на то, что бывшие офицеры вермахта в Египте обучают партизанские отряды, нападающие на британские войска в зоне Суэцкого канала. Аденауэр подозревал, что аресты нацистов британской оккупационной администрацией в январе и эти жалобы являются частью продуманной политики по дискредитации ФРГ и его лично.

Хотя Аденауэр и привез из Лондона формальное заверение Черчилля о том, что Великобритания не будет заключать за спиной ФРГ никаких соглашений с русскими, канцлер был как никогда раньше уверен, что Черчилль неправильно понимает германский вопрос. Аденауэр стал считать для своей политики почти смертельной опасностью возможность переговоров Черчилля с советскими руководителями. Канцлер стал распускать слухи, что «сэр Уинстон» впал в старческий маразм и неадекватно оценивает ситуацию в мире.

Возможно, страхи Аденауэра переросли бы в ужас, если бы он знал, что в Москве активно действует человек, преисполненный решимости объединить Германию на капиталистической основе уже в 1953 году. Этим человеком была настоящая «сильная личность» послесталинского времени — Лаврентий Берия.

В отличие от Маленкова и особенно Молотова, у Берии были столь радикальные планы во внешней и внутренней политике, что он сразу стал укреплять и реформировать «под себя» силовые структуры СССР, так как предчувствовал сопротивление своим реформам. МГБ было включено в МВД, в котором ближайший соратник Берии и бывший шеф Управления советским имуществом в Германии (УСИГ) Богдан Кобулов стал куратором внешней разведки в ранге первого заместителя министра.

Берия внимательно следил за разногласиями в западном лагере по германскому вопросу. Так, 19 марта 1953 года он получил сообщение внешней разведки МВД об «ультиматуме США Франции» с целью скорейшей ратификации Парижского договора. Интересно, что другие члены Президиума ЦК КПСС (так тогда называлось Политбюро) этой информации не получили.

Почти сразу после смерти Сталина Берия и Маленков предложили вывести советские войска из Австрии без всяких предварительных условий, чтобы продемонстрировать Западу решимость СССР разрешить все спорные вопросы, включая германский. Однако Молотов, имевший еще очень большой авторитет в послесталинском руководстве СССР, высказался против столь смелого шага, настаивая на необходимости получить от Запада какие-нибудь уступки.

Что касается непосредственно Германии, то Берия выступал за немедленное объединение страны на капиталистической основе. Удивительным образом его логика совпадала здесь с опасениями британского Форин офис. Если Германия воссоединится благодаря СССР, полагал Берия, то она будет чувствовать признательность и поможет Советскому Союзу в экономическом плане (именно роста советско-германской торговли в случае объединения всерьез опасались английские дипломаты). Маленков был склонен поддержать Берию. Но Хрущев и Молотов, как и в случае с Австрией, были против односторонней сдачи ГДР. Позднее, после ареста Берии, Хрущев именно так и описывал планы Берии: «Он (то есть Берия) предложил отказаться от строительства социализма в ГДР и сделать уступки Западу. Это все равно, что сдать американской империалистической гегемонии восемнадцать миллионов немцев».

В принципе Берия действовал вполне в духе «ноты Сталина» от 10 марта 1952 года. Но только в отличие от уже престарелого в 1952 году вождя, он проводил свои планы в жизнь со свойственным ему напором и энергией. Если бы Черчилль все-таки вырвался в Москву в мае — начале июня 1953 года и провел переговоры с советской делегацией, в которой, несомненно, тогда участвовал бы и Берия, в германском вопросе по всей вероятности был бы достигнут исторический прорыв.

Но большинство Президиума ЦК КПСС все-таки выступало за то, чтобы перед началом нового мирного наступления в германском вопросе (его, как мы помним, готовились начать в мае 1953 года) укрепить положение ГДР, чтобы усилить переговорную позицию СССР. То же самое делали и США, всячески поднимая на щит Аденауэра и ФРГ.

Однако вскоре выяснилось, что Берия имел по вопросу укрепления ГДР свою собственную точку зрения. Резидент МВД СССР в Берлине генерал Каверзнев был смещен Берией со своего поста и исполнять обязанности резидента стал заместитель Каверзнева полковник И. А. Фадейкин. В апреле 1953 года Берия сократил аппарат МВД СССР в ГДР в шесть раз, отозвав большинство сотрудников в Москву, где они ждали новых указаний. Берия считал, что все офицеры советской разведки в ГДР должны были владеть немецким языком, а это означало, что в Берлин вернутся лишь немногие отозванные офицеры.

Целью этих шагов Берии было организовать такой поток информации о внутренней обстановке в ГДР, который должен был убедить советское руководство, что причиной экономических трудностей ГДР (а о них в Москве знали очень хорошо) был именно курс на строительство социализма, а не отдельные административные перегибы и недостаток финансовых средств. Если бы на основе такой точки зрения Берии удалось добиться смены курса в Восточной Германии, то перспективы объединения ФРГ и ГДР на капиталистической основе стали бы абсолютно реальными. Берия понимал, что его основным противником в Берлине является Ульбрихт, поэтому он хотел дискредитировать не только внутреннюю политику ГДР в целом, но и лично Ульбрихта, в частности.

Сокращенный аппарат МВД СССР в ГДР (из 2800 его сотрудников в конечном счете 1700 были отозваны или перемещены) получил установку собрать компромат на Ульбрихта и задокументировать все факты произвола и административных перегибов в социально-экономический политике ГДР.

Одновременно Берия направил в Вену известную советскую разведчицу и специалиста по Германии Зою Рыбкину. Она должна была восстановить оперативный контакт с работавшей раньше на советскую разведку актрисой Ольгой Чеховой, постоянно проживавшей в ФРГ. Через нее Берия хотел прозондировать готовность Аденауэра к компромиссу по германскому вопросу (сам Берия полагал, что ГДР должна была пользоваться в составе единой Германии определенной автономией, чтобы сохранить хотя бы некоторые свои социальные завоевания). С миссией в Ватикан был послан другой ас советской разведки — Григулевич, который должен был выйти на католика-канцлера через папский престол. Берии очень нужна была позитивная реакция Запада на свои внешнеполитические инициативы, так как ее отсутствие было основным аргументом его противников в руководстве СССР.

А что же происходило в это время в ГДР? В январе 1953 года по рекомендации СКК там началось осуществление провозглашенной еще на II партконференции политики «жесткой экономии», которая и привела к социальному взрыву в июне 1953 года.

9 января 1953 года глава СКК генерал армии В. И. Чуйков вызвал к себе все руководство ГДР, в том числе Пика, Гротеволя и Ульбрихта. Советские представители подвергли критике немецких товарищей за образовавшийся в 1952 году дефицит бюджета ГДР и потребовали недопущения такого же дефицита в 1953 году (он планировался правительством ГДР в объеме 700 млн. марок). Особенно беспокоил СКК повышенный по сравнению с планом рост зарплаты в 1952 году (на 1 млрд. марок), что создавало дополнительное сильное давление на потребительском рынке, несмотря на растущие обороты торговли, и вело к перебоям со снабжением населения продовольствием. И действительно, если мяса было продано в ГДР в розничной торговле в 1950 году 247, 8 тыс. тонн, то в 1952 году — 456 тысяч тонн. Рост действительно впечатляющий. И на этом фоне — перебои. По мнению СКК, следовало «затянуть пояса» и ликвидировать неоправданные льготы и пособия различным слоям населения. С точки зрения либеральной экономики СКК была абсолютна права и могла бы заслужить аплодисменты Людвига Эрхарда или МВФ 90-х годов XX века. Однако на практике рекомендации СКК могли прервать стартовавший в тяжелейших условиях процесс роста жизненного уровня широких слоев населения ГДР, только-только начавших чувствовать «социализм» на своих кошельках и в своих тарелках. В этих условиях СКК толкала руководство ГДР на путь создания в стране классической революционной ситуации: ведь революции, как известно, совершают не голодные, а сытые, которых вдруг перестают кормить.

Конечно, бюджетный дефицит ГДР был вещью неприятной, но его размеры были вполне терпимыми. А главное было в том, что выход из явно обнаружившихся экономических диспропорций ГДР должен был быть совсем другим: снижение нереальных (необеспеченных импортным сырьем и финансами) планов развития тяжелой промышленности. Но, к сожалению, для того чтобы прийти именно к этому выводу, понадобилось пройти через июньский кризис 1953 года.

Да и как могло любое ответственное правительство ГДР с легким сердцем снижать денежные выплаты населению, если прожиточный минимум на семью из четырех человек составлял в начале 1953 года 412 марок при средней зарплате рабочего 262 марки в месяц, а служащего — 310? При этом килограмм вареной колбасы стоил в ГДР 12,20 марок, а в ФРГ — 5,31 (марок ФРГ), сливочное масло (1 кг) в госторговле можно было купить за 20 марок (в ФРГ — за 6,13), а растительное (1 литр) — за 12,2 марки (в ФРГ — за 2,36 марки). По промтоварам положение было еще более безрадостным. 1 пара мужских кожаных ботинок обходилась гражданину ГДР в 83 марки, а западному немцу — в 30. Как могло правительство ГДР объяснить своему народу такие ценовые диспропорции? К тому же, несмотря на рост потребления основных продуктов в ГДР, уровень 1936 года в 1952 году еще не был достигнут. Если в 1936 году каждый житель Германии потреблял в среднем 46,8 кг мяса, то в 1952 году в ГДР — 32,5 кг (в ФРГ — 38). По рыбе дела обстояли еще хуже: 11,4 кг душевого потребления в 1936 году противостояли 7,3 кг в 1952 году (19,2 кг в ФРГ). При этом после войны ГДР добилась несомненных успехов: ведь в 1950 году каждый восточный немец потреблял всего лишь 20,6 мяса и 3,8 кг рыбы.

И вот теперь, когда жизнь, казалось, начала налаживаться, населению ГДР предлагали пройти еще один курс «шоковой терапии».

4 февраля 1953 года, выступая в Народной палате, Гротеволь объявил «поход за экономию». В день смерти Сталина был повышен подоходный налог, что особенно сильно задело частных предпринимателей. 17 марта рабочих и служащих лишили дотаций на транспортные расходы (раньше компенсировалось до 75 % стоимости железнодорожных проездных билетов). 19 марта лица свободных профессий были исключены из системы государственного социального страхования. В тот же день досталось и лелеемой ранее интеллигенции: было объявлено об отмене с 1 мая выделения этой группе товаров по сниженным ценам. 9 апреля страна узнала о лишении продовольственных карточек частных предпринимателей, не обрабатывавших свою землю крестьян, торговцев и лиц свободных профессий (обоснование: эти категории лиц с высокими доходами могут купить продукты и в коммерческой торговле). Данная мера коснулась более 2 млн. человек. Конечно, лишение карточек не означало голодную смерть, так как в 1953 году в ГДР рационировались только мясо, жиры и сахар. Нормы выдачи в месяц для рабочих и служащих составляли по основным карточкам 1350 г мяса, 900 г жиров и 1200 г сахара (кроме основных существовали еще и дополнительные карточки, размер выдачи по которым зависел от тяжести выполняемой работы: например, шахтеры и металлурги с учетом дополнительных карточек получали в месяц 6190 г мяса). Все эти товары можно было, конечно, приобрести и в коммерческой торговле. Однако сама мера была естественно негативно воспринята теми слоями общества, на которые она распространялась. Экономический смысл решений 9 апреля состоял в стремлении правительства обеспечить госторговлю и карточные нормы необходимым количеством продовольствия.

Но уже 16 апреля 1953 года правительство ГДР было вынуждено поднять цены на продукты в системе государственной торговли. Под предлогом улучшения сортности на 10–15 % были повышены цены на мясо и мясопродукты, а также на сахаросодержащие продукты. Подорожали искусственный мед и мармелад, без которых не обходился завтрак ни в одной немецкой семье. Вот это было уже игрой с огнем, так как пострадало все население, а не только его отдельные «капиталистические» слои. И так цены на основные продукты и промышленные товары широкого потребления в 1950 году были выше, чем в 1936 году, в пять раз. Даже после многократного снижения цен в 1950–1952 годах в первом полугодии 1953 года они все еще превосходили довоенный уровень в 3,3 раза. Средняя рабочая семья расходовала на продукты 55 % своего бюджета. Спасали только низкая квартплата и невысокая плата за отопление.

Повышение цен было воспринято всеми слоями населения крайне негативно и лозунг их снижения вскоре станет одним из основных на июньских демонстрациях в ГДР. Кому-то может показаться, что повышение цен на 10–15 % не является чем-то из ряда вон выходящим. Но к тому времени многие рабочие в ГДР уже поверили, что при социализме рост цен невозможен в принципе, и вдруг их вера в рабоче-крестьянское государство была подорвана.

Но и на этом борьба за экономию госсредств еще не закончилась. Правительство объявило об упразднении ряда льгот для трудящихся, а ведь некоторые из них существовали еще со времен кайзеровской Германии. Наиболее болезненно по карману служащих ударила и уже упоминавшаяся отмена выплат, компенсирующих затраты на проезд к месту работы и обратно. О важности для рабочих семей этих выплат можно судить по тому, что даже на образцовом советском предприятии по добыче урана «Висмут» 44 % горняков были вынуждены тратить на дорогу 4–7 часов в день. Электрички ходили переполненные, так как вагонный парк не менялся несколько десятилетий. Еще хуже было с автобусами, которых катастрофически не хватало. Собственная промышленность ГДР смогла за девять месяцев 1953 года произвести только 123 автобуса.

Рабочие лишились также отпусков для лечения в санаториях и им были сокращены выплаты по больничным листам. Но наиболее сильным ударом по рабочему классу было повышение цен на спиртные напитки 26 марта.

Руководство СЕПГ прекрасно понимало, что борьба за экономию не должна переходить границы, за которыми могли бы последовать протесты населения. Особенно тревожило Ульбрихта и его соратников резко возросшее в марте 1953 года бегство населения ФРГ на Запад: в месяц смерти Сталина эмигрировали в ФРГ 58 тысяч восточных немцев (в феврале — 31 тысяча). Министры кабинета Аденауэра с широкой пропагандистской помпой открывали в Западном Берлине лагеря для беженцев из «зоны», спасавшихся от «голодной катастрофы».

Надо было предпринимать срочные меры и в марте 1953 года ГДР обратилась за экономической помощью к Советскому Союзу. Так как новое советское руководство и так решило укрепить ГДР в качестве составной части плана нового мирного наступления в германском вопросе, то содействие было оказано. Уже в апреле 1953 года СССР увеличил поставки в ГДР комбайнов, а главное, сырья и полуфабрикатов для восточногерманской промышленности. Одновременно было дано согласие на сокращение поставок в счет репараций в СССР того оборудования, которое было необходимо для преодоления узких мест в экономике самой ГДР. Наконец, было разрешено сократить нормальные товарные поставки и денежные платежи ГДР по ранее предоставленным ей советским кредитам в общей сложности на 580 млн. марок. 27 апреля 1953 года был подписан протокол о взаимных поставках между СССР и ГДР, в котором предусматривался значительный рост двустороннего товарооборота.

Получалась парадоксальная вещь: СССР расплачивался за свои же рекомендации ГДР по проведению жесткой фискальной и финансовой политики. Но теперь проблема состояла в том, что советская помощь должна была быть более значительной, чтобы ликвидировать или хотя бы смягчить последствия монетаристского курса первых месяцев 1953 года.

А что же происходило во внутренней политике ГДР? Пока там еще продолжалось обострение кассовой борьбы. Евангелическая церковь восприняла смерть Сталина с нескрываемой радостью. Во время церковных служб 8 и 15 марта 1953 года в храмы были посланы представители государственных органов, которые затем доложили о настроениях в религиозной сфере. Многие священники сравнивали в своих проповедях Сталина с Гитлером, ССНМ с «гитлерюгендом», а СЕПГ с НСДАП. Однако одновременно синод евангелической церкви обратился 9 апреля с письмом к «Понтию Пилату» — Чуйкову как «высшей правительственной инстанции для территории Германской Демократической Республики». В письме содержались жалобы на действия властей ГДР, охарактеризованные как «широкомасштабная борьба» против церкви». Момент направления письма был выбран очень умело: в евангелической церкви сразу уловили готовность нового советского руководства к компромиссам в германском вопросе, что, в свою очередь, опять повышало рейтинг церкви в дипломатической игре СССР. К тому же в ГДР произвело впечатление разорвавшейся бомбы сообщение МВД СССР от 4 апреля о реабилитации «врачей-убийц» и аресте замешанных в этом деле видных сотрудников госбезопасности. Письмо Чуйкову было направлено по инстанции в Москву и вписалось в собираемые Берией материалы о перегибах в ГДР. 24 марта 1953 годы на общегерманском съезде евангелической церкви в Эссене ГДР была раскритикована за «бедствия беженцев». Власти, конечно, запретили распространение материалов Эссенского съезда в церквях ГДР. Но одновременно решили наладить диалог с «прогрессивной» частью священнослужителей.

А евангелическая церковь между тем обратилась уже напрямую в Совет Министров СССР, прося распространить Указ об амнистии 27 марта 1953 года на осужденных в Советском Союзе за военные преступления немецких военнопленных. В письме было тонко подмечено, что амнистия будет содействовать популяризации последних мирных инициатив Советского Союза. Отто Гротеволь, получивший от советских представителей копию письма, написал на его полях: «преступники». Председатель правительства ГДР решил расколоть единый фронт священнослужителей и пригласить на встречу в Берлин тех, кто более или менее лояльно относился к ГДР. Пока же в ГДР не собирались сворачивать политику обострения классовой борьбы: 17 апреля 1953 года за глумление над Сталиным двое рабочих были осуждены в Лейпциге к четырем и шести годам заключения. 28 апреля МВД ГДР публично назвало «молодую общину» незаконной организацией. Днем раньше было принято решение о введении в политотделы МТС легендированных сотрудников госбезопасности для усиления борьбы с классовым врагом на селе.

А в это время в Москве шли оживленные дискуссии о том, как же все-таки укрепить ГДР. 21 апреля в СССР был срочно вызван политический советник главы СКК В. С. Семенов, который должен был помочь советскому руководству сформулировать новую линию в отношении ГДР. Дилемма виделась следующим образом: необходимо ли полностью сменить курс на строительство социализма в Восточной Германии или достаточно лишь некоторой его корректировки. Если Берия стоял за первый вариант, то Молотов склонялся ко второму. Однако мощный напор всесильного куратора советских силовых структур в апреле — начале мая стал приносить уже определенные результаты.

5 мая 1953 года Президиум Совета Министров СССР впервые детально обсуждал обстановку в ГДР. По итогам заседания Молотову было поручено подготовить проект решения по германскому вопросу. Но уже на следующий день Берия направил в Президиум ЦК КПСС докладную записку о положении в ГДР. В ней констатировался резкий рост числа тех граждан ГДР, кто в последнее время бежал на Запад (84 034 человека за первый квартал 1953 года, по сравнению с 78 381 — во втором полугодии 1952 года; следует отметить, что в апреле 1953 года поток беженцев сократился по сравнению с мартом и составил «всего» 37 тысяч человек). Причем теперь Берия указывал в качестве причины такого развития событий уже не только происки вражеской агентуры, но и ошибки руководства ГДР (нежелание крестьян вступать в СХПК, притеснения частников в промышленности и торговле, стремление части молодежи избежать службы в армии и затруднения со снабжением населения продовольствием). Кроме того, западногерманские концерны, отмечал Берия, активно вербуют наиболее способных представителей научно-технической интеллигенции. Дезертирство из народной полиции Берия относил, в основном, на счет плохой политико-идеологической работы СЕПГ в ее рядах, а также на счет неудовлетворительного снабжения униформой и питанием.

В качестве вывода Берия предлагал поручить СКК подготовить предложения по борьбе с массовым бегством населения из ГДР, затем обсудить эти предложения на заседании Президиума ЦК КПСС и по итогам обсуждения высказать «немецким товарищам» необходимые рекомендации. В записке Берия критиковал плохую работу органов государственной власти ГДР, которые сводили проблему массовой эмиграции к существованию открытой границы с Западным Берлином.

В порядке подготовки будущего заседания советского руководства по проблемам ГДР Молотов 14 мая 1953 года направил в Президиум ЦК КПСС проект указаний Чуйкову рекомендовать руководству ГДР в тактичной форме пока прекратить вплоть до окончания осенних полевых работ прием в сельскохозяйственные кооперативы новых членов и приостановить образование новых СХПК. Основное внимание предлагалось сосредоточить на укреплении уже созданных кооперативов. Это была абсолютно правильная рекомендация, хотя в Москве придавали проблеме коллективизации все-таки слишком большое значение. Уже через неделю, 21 мая, ЦК СЕПГ направил на места циркулярное письмо, в котором учитывались советские предложения.

А вот решение партийного руководства ГДР, которое и стало предлогом для массовых волнений, осталось в советской столице практически незамеченным. На 13-м пленуме ЦК СЕПГ 13–14 мая 1953 года Ульбрихт объявил о начале нового раунда партийной чистки: было принято решение об исключении из высшего партийного органа человека № 3 в иерархии СЕПГ Франца Далема за «политическую слепоту по отношению к вражеским агентам» и «не соответствующее партийным нормам отношение к своим ошибкам». Ульбрихт снова грозил «капитулянтам» и «вредителям» обострением классовой борьбы. «Делом Далема» была как бы подведена черта под партийной чисткой 1952 года, которая крайне ослабила СЕПГ, что и стало причиной столь откровенно слабой работы партийных функционеров в критические для страны недели июня 1953 года. Еще бы: ведь за прошедший год в некоторых районных парторганизациях четыре — пять раз были сменены первые секретари, а инструкторы в отраслевых отделах райкомов — восемь — девять раз. По данным за апрель 1953 года, в ходе партийных выборов своих постов лишилась одна треть секретарей комитетов всех уровней. Причем далеко не во всех случаях партийцы отстраняли от должности инертных работников или бюрократов. Чаще как раз стремились избавиться от слишком активных людей, досаждавших членам партии политучебой и другими общественными нагрузками. На их место выбирались люди, которые не вели за собой коллективы, а сами старались свести всю партийную работу к ритуальным и скоротечным партсобраниям.

И все же не исключение Далема стало, как оказалось позднее, основным решением 13-го пленума ЦК. Никто даже не предполагал, что судьбоносным для ГДР окажется скорее проходящая рекомендация ЦК о повышении с 1 июля 1953 года на 10 % норм выработки в промышленности в честь 60-летия Вальтера Ульбрихта. В Москве, да и в западных столицах на это вообще не обратили внимания. Но именно эти 10 % стали той каплей, которая переполнила чашу терпения рабочих ГДР, сделав их неожиданно авангардом социального протеста против «рабоче-крестьянской власти».

Конечно, эта неожиданность была весьма условной. Но для того чтобы понять, почему именно в целом незначительное повышение норм выработки привело к социальному взрыву, необходимо остановиться на некоторых особенностях положения рабочего касса в ГДР в начале 50-х годов.

В июле 1953 года из 18,2 млн. населения ГДР 7,9 млн. были заняты на производстве или в сфере управления. Из 7,9 млн. 4,8 млн. относились к рабочим, что было на 9,5 % больше, чем в 1936 году. В промышленности было 2367 тысяч рабочих, в строительстве — 385 тысяч. 70,4 % всех рабочих были заняты на предприятиях народного сектора. Отличительной особенностью ГДР был высокий уровень концентрации промышленного производства: 55 % рабочих трудились на предприятиях с числом занятых свыше 500 человек. На 92 крупнейших предприятиях страны работали 20,8 % всего рабочего класса.

Как уже отмечалось выше, ГДР дала рабочим много социальных прав и льгот, которых не было ни у пролетариев времен Веймарской республики, ни в ФРГ. К концу 1952 года в ГДР была почти ликвидирована безработица (на биржах труда были зарегистрированы 84,3 тысяч человек). С 1952 года в период временной нетрудоспособности рабочие получали 90 % чистого заработка. Все простои по вине администрации свыше 15 минут оплачивались в размере 90 % тарифного заработка. Минимальные пенсии (для мужчин после 65 лет, для женщин после 60 лет) составляли 2/3 чистого заработка. По сравнению с 1946 годом в начале 50-х годов в два раза увеличилось количество домов для престарелых и инвалидов (65 861 место). Труд молодежи и женщин (их было 38 % всех рабочих и 44 % служащих) охранялся государством.

Рабочие в целом чувствовали заботу государства, выражавшуюся в неуклонном повышении их уровня жизни.

Однако было много и тревожных моментов, заставлявших власти ГДР внимательно следить за настроениями в рабочей среде. Прежде всего, восточногерманские рабочие начала 50-х годов были по своему составу довольно оригинальным социальным слоем. После войны на заводы устроились много бывших офицеров вермахта, функционеров НСДАП и других нацистских организаций. К ним добавились сотни тысяч переселенцев из Польши и Чехословакии. Все эти люди в своей массе плохо относились к социализму и СССР, причем вне прямой зависимости от своего материального положения. На отдельных заводах концентрация «бывших» была весьма ощутимой. Так, из 2070 рабочих трансформаторного завода в Дрездене были 148 бывших офицеров, 31 бывший полицейский, 55 бывших членов СС и СА. Бывших членов НСДАП насчитывалось 301 человек. На судоверфи «Варновверфт» в городе Варнемюнде 20–25 % рабочих были бывшими госслужащими времен «третьего рейха», а более 400 человек ранее состояли в НСДАП. На флагмане химической индустрии заводе «Лойна» из 21 тысячи рабочих были 3545 бывших нацистов и 124 бывших офицера. В июне 1953 года именно на предприятиях с наибольшей прослойкой «бывших» состоялись самые радикальные по выдвигаемым требованиям и способу действий акции протеста.

Уже упоминалось, что большинство рабочих ГДР с недоверием встретили заключение коллективных договоров на уровне предприятий (в Веймарской республике профсоюзы и предприниматели обычно заключали отраслевые тарифные договоры). Первый типовой проект коллективного договора был разработан в феврале 1951 года и столкнулся с сопротивлением трудовых коллективов, так как его условия были хуже, чем раньше (например, отсутствовало разделение простоев в зависимости от того, по чьей вине они происходили, были сокращены некоторые социальные льготы). На многих заводах коллективные договоры были отклонены трудовыми коллективами, и кампания по заключению трудовых договоров на 1951 год закончилась (да и то не полностью) только в ноябре. В 1952 году проект коллективного договора был переработан с учетом требований трудовых коллективов, и проблем с заключением договоров на предприятиях не возникало. В 1953 году к июню были заключены все 6870 договоров и против них, в целом, по стране на профсоюзных собраниях голосовали около 1000 человек. Однако теперь проблема заключалась в том, что администрации разных предприятий не выполняли многие, особенно социальные, требования договоров, а профсоюзы не проявляли должной активности в отстаивании прав своих членов. Так, после обследования 3145 предприятий выяснилось, что из 197 308 обязательств администрацией выполнено лишь 40 % (большинство обязательств, правда, не было выполнено по объективным причинам: нехватка средств). Не выполняли свои обязательства и фабзавкомы. В этих условиях коллективные договоры превращались в пустые бумажки и их престиж (традиционно высокий в Германии) неуклонно снижался. Именно поэтому многие требования, которые рабочие выдвигали на демонстрациях в июне 1953 года, собственно содержались в коллективных договорах и должны были быть выполнены.

Основная проблема, ставшая катализатором событий июня 1953 года в ГДР, касалась так называемых научно обоснованных норм выработки. Еще в 1928 году по поручению Союза немецких промышленников и Союза инженеров был создан Комитет по изучению рабочего времени (РЕФА), который разработал нормы выработки, применявшиеся предпринимателями для установления сдельной зарплаты. Нормы были очень высокими («потогонными») и поэтому многие рабочие говорили: «Сдельная работа — это смерть». После 1945 года одним из главных требований вновь возникших профсоюзов была немедленная отмена норм РЕФА, что и было сделано СВАГ. После этого в течение двух лет большинство рабочих получали повременную зарплату, что, конечно, не стимулировало рост производительности труда. Как уже упоминалось, приказ СВАГ № 234 от 9 октября 1947 года ознаменовал возврат к дифференцированной системе оплаты труда, и уже в конце 1948 года был создан Комитет по установлению технически обоснованных норм выработки. Комитет работал в отрыве от реально существовавшего на большинстве предприятий положения и в конце 1951 года был ликвидирован, а его функции переданы министерству труда.

20 мая 1952 года была издана директива о введении на основании Закона о труде 1950 года на всех предприятиях норм выработки. Партийные и профсоюзные организации от имени рабочих часто брали повышенные обязательства и нормы устанавливались на основе достижений активистов труда и зачастую были трудно выполнимыми. На практике это приводило к снижению реальной зарплаты. В начале 1953 года 65,4 % рабочих народного сектора работали на сдельщине.

Начиная с марта 1953 года, в русле политики жесткой экономии партийная и профсоюзная пресса начала кампанию по «добровольному» повышению норм выработки трудовыми коллективами. Эта кампания с треском провалилась. Рабочие не понимали, почему наряду с и так тяжелыми социальными лишениями (повышение цен, упразднение льгот) они должны еще и больше работать. Во имя чего? Что вдруг случилось с экономикой их страны, которая до сих пор развивалась стремительными темпами? Партийные агитаторы из низовых организаций СЕПГ не могли толком ничего объяснить (они не знали о монетаристских рекомендациях СКК), и этот пропагандистский вакуум быстро заполнила РИАС (немецкая аббревиатура; расшифровывается как «радиостанция в американском секторе» Западного Берлина), количество слушателей которой резко возросло в начале 1953 года. Американская радиостанция разъясняла, что все средства идут на создание «марионеточной» народной армии, в которой нет никакой необходимости. Такая аргументация находила много сторонников, и весной 1953 года уже не столько ГДР поддерживала пацифизм в ФРГ, сколько Запад культивировал его в Восточной Германии. На некоторых предприятиях прошли массовые и горячие дискуссии, а также краткосрочные забастовки с требованием не повышать нормы выработки. Однако СЕПГ упорно гнула свою линию: одним из основных лозунгов к первомайским демонстрациям 1953 года были обязательства по повышению норм. В ответ часть рабочих впервые за все время существования ГДР отказалась принять участие в празднике труда. Осознав, что «добровольного» повышения норм не будет, ЦК СЕПГ и принял в мае 1953 года решение повысить их директивным методом.

Возникает вопрос: почему повышение 28 мая 1953 года правительством ГДР норм выработки всего на 10 % с 1 июля 1953 года стало катализатором мощнейшего социального взрыва? Дело в том, что, стремясь угодить Ульбрихту (60-летие которого планировалось отметить как государственный праздник), некоторые отраслевые промышленные министерства отправили на места директивы о «добровольном» повышении норм выработки на 40–50 %. В Берлине, например, было объявлено о 25 %-ном повышении норм. Рабочие стали роптать сильнее. Пока классовая борьба шла против частного бизнеса, они вели себя спокойно. Но серия мер правительства в начале 1953 года, проведенная под лозунгом «жесткой экономии», задела именно авангард социалистического строительства (а ведь именно так день ото дня именовала рабочий класс пропаганда ГДР).

Но ни правительство, ни советские советники не ожидали всплеска недовольства рабочих, хотя первые тревожные симптомы появились еще в конце 1952 года. Тогда впервые в истории Германии было решено выплатить так называемые «рождественские премии» не всем рабочим, а только тем, кто достиг реальных успехов в труде. Но при этом не учли, что «рождественские премии» были таковыми только по названию, а на самом деле являлись аналогом советской «тринадцатой зарплаты». В декабре 1952 года на многих предприятиях ГДР прошли краткие забастовки (два — три часа) с требованием выплатить «рождественские премии» всем. Но тогда большого внимания этому никто не придал, хотя забастовками были охвачены даже советские акционерные общества.

Неожиданные последствия имело и постановление Совета Министров ГДР от 28 июня 1952 года «Об увеличении оплаты труда квалифицированных рабочих в важнейших отраслях промышленности». По нему в общей сложности на 230 млн. марок повышались оклады рабочим пятого — восьмого разрядов, мастерам и ИТР. Но возник такой разрыв в зарплате рабочих высоких и низких разрядов, что на многих предприятиях, чтобы избежать социальной напряженности, стали в массовом порядке переводить молодых рабочих в более высокие разряды. А это, в свою очередь, привело к тому, что в общей сложности фонд повышения зарплаты составил 500 млн. марок, что не было предусмотрено бюджетом на 1953-й год. Представители СКК на уже упоминавшейся беседе в кабинете Чуйкова 9 января 1953 года в общем справедливо указывали на то, что резкое незапланированное повышение зарплаты (по отдельным категориям рабочих на 100 %) привело к массированной атаке на потребительский рынок и стало одной из причин возникших перебоев с продуктами. И именно это злосчастное повышение зарплаты стало предлогом для корректировки кредитно-финансовой политики путем «жесткой экономии».

Короче говоря, в мае 1953 года рабочие ГДР наблюдали, как их недавнее повышение зарплаты было съедено отменой льгот и ростом цен в госторговле. И еще предстояло принять повышенные нормы выработки, что означало впервые после войны снижение реального жизненного уровня. К тому же все эти жертвы приходилось нести на фоне перебоев не только с продовольствием, но и с электроэнергией и промышленными товарами. Такое более чем странное положение многие связывали (причем не без влияния западной пропаганды) именно с курсом на строительство социализма. Получалось, что без социализма жилось лучше.

Проблемы норм выработки, зарплаты и коллективных договоров были основными в рабочей среде, но далеко не единственными. Как и в СССР в период ускоренной индустриализации, в ГДР резко возросло число аварий на производстве, что во многом объяснялось спешкой с выполнением плана. Так, если в 1950 году было зарегистрировано 376 564 несчастных случаев (в том числе 1186 смертельных), то в 1952 году — 422 627 (в том числе 6539 смертельных). На предприятиях не хватало средств на спецодежду (на некоторых заводах с рабочих высчитывали за нее деньги из зарплаты), инспектора по технике безопасности были неопытными и плохо квалифицированными.

Неотработанный механизм планирования и срывы поставок по импорту приводили к большим простоям в промышленности ГДР (в 1951 году — 33,7 млн. человеко-дней, в 1952 году — 39,7 млн., в первом квартале 1953 года — 10,4 млн.)

На предприятиях была большая текучесть кадров, в основном из-за плохих жилищных условий. Государство в те годы практически не строило жилье (в 1952 году было сдано 46,4 тысяч квартир) и не давало участки и кредиты под индивидуальную застройку. Казалось, что пока еще не до того.

Рабочие ГДР особенно остро ощутили относительное ухудшение своего положения в начале 1953 года по сравнению со своими коллегами в ФРГ. Конечно, у последних не было стольких социальных льгот, но на примерно одинаковую среднюю зарплату они могли купить в магазине гораздо больше товаров. Так, швейцарский сыр стоил в ГДР 11,2 марки за килограмм, а в Западном Берлине — 6 марок. За килограмм традиционного для Германии напитка № 1 — кофе в зернах — граждане ГДР должны были выложить 100 марок, а западные берлинцы — только 32. Полушерстяное дамское пальто стоило в ГДР 243 марки, а в Западном Берлине — 119. Дамские чулки из сверхмодного тогда перлона продавались в ГДР за 27 марок, а в Западном Берлине за 7. Даже хлеб в ГДР стоил дороже (1,2 марки за 1 кг, в Западном Берлине — 0,87 марки). К тому же в 1953 году выяснилось, что даже подоходный налог на лиц наемного труда в ФРГ в среднем на 25 % ниже, чем в ГДР. При этом эксперты СКК отмечали, что для выравнивания этого показателя годовой фонд зарплаты в ГДР надо увеличить на 900 млн. марок в год. Но одновременно настаивали и на политике «жесткой экономии».

Таким образом, в конце мая 1953 года в ГДР создавалась во многом уникальная ситуация, когда условиями жизни, хотя и по разным причинам и в различной степени, были недовольны почти все слои населения, за исключением разве что ИТР и бедного крестьянства. У первых была хорошая зарплата, а вторым в кооперативах жилось лучше, чем в одиночку. И все же основная часть населения ждала перемен, над программой которых лихорадочно работали в Москве.

А как же оценивали ситуацию в ГДР на Западе и прежде всего в США, которые продолжали держать в Берлине крупнейшую зарубежную резидентуру ЦРУ?

Весной 1953 года администрация Эйзенхауэра была обеспокоена, главным образом, перспективами ратификации договора о ЕОС во Франции и неожиданной активностью Черчилля в германском вопросе. Курс II партконференции СЕПГ на строительство социализма по мнению американцев (и здесь оно полностью совпадало со взглядами Ульбрихта) должен был привести к укреплению позиций ГДР в мире. Даже растущий поток беженцев из ГДР не менял этой оценки (и здесь американцы коренным образом расходились с Берией), ибо он интерпретировался как отсутствие воли восточных немцев к сопротивлению властям. Верховный комиссар США в Германии сообщал в феврале 1953 года в Вашингтон, что население ГДР может прибегнуть к революционным действиям только в случае объявления Западом войны СССР или, на худой конец, в случае вооруженной помощи западных стран возможному восстанию. 2 июня 1953 года американцы отмечали (причем абсолютно верно), что коллективизация и вытеснение частника из экономики сами по себе не вызовут катастрофы в ГДР.

В Вашингтоне считали позиции Ульбрихта в апреле 1953 года «сильными как никогда» и не ждали «сдачи» ГДР Советским Союзом в ходе новой инициативы Москвы по германскому вопросу. 22 мая 1953 года ЦРУ в секретной аналитической записке предсказывало, что СССР не уйдет из ГДР даже в том случае, если Запад откажется от интеграции ФРГ в НАТО. Предполагалось, что добыча урана в Восточной Германии является жизненно важной частью ядерной программы СССР. Сам же Советский Союз якобы уже завершил приготовления к новой полномасштабной блокаде Западного Берлина и осуществит ее, как только представится подходящая возможность. Трудно отделаться от мысли, что такой прогноз был сделан по заказу «ястребов» из новой американской администрации.

Дело дошло до того, что массовый наплыв в Западный Берлин беженцев из ГДР в начале 1953 года американцы интерпретировали как меру психологической войны со стороны СЕПГ: когда в Западном Берлине скопится несколько сотен тысяч бывших граждан ГДР, то начнутся волнения, спровоцированные коммунистами. Планировалось даже выделить ФРГ крупный кредит на переброску воздухом беженцев из Западного Берлина в Западную Германию. Но в конце весны американцы успокоились и пришли к выводу, что беженцы из ГДР доставляют все больше проблем СЕПГ и СССР, чем Западу.

По-прежнему основную головную боль США доставляло ожидаемое со дня на день предложение Москвы о встрече четырех держав по германскому вопросу. Даллес говорил, что если США согласятся с этим, то правые антикоммунистические правительства Италии, ФРГ и Франции падут в течение недели и, следовательно, наступит конец Европейскому оборонительному сообществу. И действительно, центральный орган КПСС газета «Правда» выступила 25 апреля 1953 года с предложением о четырехсторонней встрече, которое тут же подхватил Черчилль.

В принципе, американцы правильно предсказывали, что в самом ближайшем будущем русские укрепят ГДР, сделав ее более привлекательной страной для всех немцев (а этого можно было достигнуть только за счет смягчения внутриполитического курса) и на этом фоне начнут, наконец, свое мирное наступление в германском вопросе, которое с нетерпением ждал Черчилль и со страхом — Аденауэр. В этих условиях американцы решили предпринять дополнительные усилия, чтобы дестабилизировать ГДР.

Даже Ульбрихт, постоянно призывавший к борьбе с вражеской агентурой, видимо, не предполагал, насколько серьезно американцы взялись за его страну. Еще в конце 1950 года консультанты госдепартамента США У. Кэррол и Х. Шпейер подготовили секретный доклад, в котором говорилось, что только «агрессивная психологическая война, ведущаяся целеустремленно», позволит достичь ослабления ГДР. Среди составных частей этой войны назывались демонстрация Западом военной силы в Германии, саботаж, покушения и похищения. Был подготовлен анализ слабых мест экономики ГДР, на которые предлагалось воздействовать путем торговых санкций и переманивания в ФРГ ведущих специалистов. В докладе делался вывод о необходимости создания при поддержке США «единого, сильного и растущего движения сопротивления в советской зоне, которое… являлось бы надежным и дисциплинированным, действовало бы по плану и ждало своего часа».

На основании доклада Кэррола — Шпейера в США в октябре 1952 года был принят комплексный план психологической войны против ГДР (так называемой PSB D-21). Помимо уже и так применявшихся пропагандистских и экономических мер предполагалось организовать на базе упоминавшихся выше «группы борьбы против бесчеловечности», «комитета свободных юристов» и т. д. активные ячейки борьбы против режима СЕПГ. Важно подчеркнуть, что американцы планировали использовать в этих целях и евангелическую церковь (видимо, не случайно, что сразу же после принятия плана PSB D-21 глава протестантов ГДР епископ Дибелиус, о котором уже шла речь, посетил США, где выступил с резкими заявлениями против властей ГДР).

Однако после сильных ударов спецслужб СССР и ГДР по «юристам» и «борцам с бесчеловечностью» американцы были вынуждены перенести тяжесть своей работы против ГДР на радиостанцию РИАС.

РИАС находилась под непосредственным контролем аппарата Верховного комиссара США в Германии, но работали в эфире только немцы. РИАС слушали, по оценкам ЦРУ, до 70 % населения ГДР, где радиостанция пользовалась популярностью на фоне довольно бесцветных и перегруженных идеологическими штампами «голосов» ГДР. О характере передач РИАС лучше всех высказался первый Верховный комиссар США в Германии Дж. Макклой, назвав радиостанцию «ядом для коммунистов». При этом РИАС тесно сотрудничала с американской разведкой в сборе сведений о ГДР.

За несколько недель до июньских событий в ГДР РИАС начала активно сообщать о ширящемся в ГДР протесте, приводя иногда правдивые, а иногда вымышленные факты. Тональность передач и их содержание прямо призывали население ГДР к более активной борьбе против СЕПГ. Со своей стороны, МГБ ГДР отмечало рост числа граждан страны, постоянно слушавших передачи РИАС.

Но хотя американцы и резко нарастили свои усилия по ведению необъявленной войны против ГДР в начале 1953 года, они все же не предполагали, что Восточная Германия находится на пороге крупнейших потрясений. И их бы действительно, скорее всего, не произошло, если бы не активность Берии, который почему-то решил, что Запад позитивно воспримет смягчение советской политики в германском вопросе в целом и в ГДР, в частности.

В середине мая 1953 года Берия и Молотов начинают работу над проектом документа советского руководства об изменении внутриполитического и социально-экономического курса ГДР.

В проекте МИД СССР (Молотов) констатировалось, что «основная причина неблагоприятного положения в ГДР состоит в ошибочном в нынешних условиях курсе на ускоренное строительство социализма в ГДР». И дальше наконец-то признавалось, что «в ГДР взяты чересчур напряженные темпы роста народной промышленности и предпринимаются непосильно крупные капиталовложения». Это была та самая суть, установление которой чуть раньше смогло бы предотвратить июньский кризис. МИД СССР самокритично констатировал, что советские военные и гражданские оккупационные власти не приняли мер для исправления этой ошибочной ситуации и не поставили этот вопрос своевременно перед советским правительством. «Следует отметить, — говорилось далее в проекте МИД, — что с советской стороны, как это видно теперь, были даны в свое время неправильные установки по вопросам развития ГДР на ближайшее время».

Советское внешнеполитическое ведомство предлагало отказаться в настоящее время от курса на ускоренное строительство социализма в ГДР и сосредоточить внимание СЕПГ и трудящихся ГДР на таких вопросах, которые могут объединить вокруг ГДР трудящихся всей Германии: единство Германии на миролюбивых и демократических началах, мирный договор, снижение цен, улучшение положения трудящихся и, прежде всего, рабочего класса, развитие науки и культуры, восстановление и благоустройство городов, развитие мирной экономики.

Что касается сельского хозяйства ГДР, то рекомендовалось отказаться от курса на создание СХПК, не бояться «неизбежного в настоящих условиях выхода части крестьян из созданных кооперативов» и распускать «кооперативы с мертвыми душами или лжекооперативы». Для повышения материальной заинтересованности крестьян ГДР в своем труде, по мнению МИД СССР, надо бы на 10–15 % снизить нормы обязательных госпоставок, в особенности для зажиточных слоев.

Далее предусматривалось рассмотреть вопрос о снятии недоимок по налогам с частных предприятий и по обязательным поставкам с крестьянских хозяйств и пересмотреть «недопустимо торопливые меры» по вытеснению и ограничению капиталистических элементов в промышленности, торговле и сельском хозяйстве. Наконец, проект МИД СССР содержал и основное предложение — «пересмотреть в сторону сокращения намеченные пятилеткой чрезмерно напряженные планы хозяйственного развития ГДР» и срочно разработать меры по увеличению производства товаров народного потребления, чтобы добиться улучшения положения населения «уже в ближайшие месяцы» и отменить карточную систему.

Наконец, предлагалось принять меры по соблюдению законности в ГДР и провести в стране широкую амнистию, причем не только в отношении уголовных дел последнего времени, но и периода оккупации (1945–1949 гг.).

Проект МИД СССР содержал также перечень конкретных мер помощи ГДР со стороны СССР, например сокращение оккупационных расходов и поставки в кредит в 1954–1955 годы масла, сахара, хлопка, кожи и других товаров широкого потребления.

Таким образом, ведомство Молотова поставило точный и необычайно самокритичный диагноз положения в ГДР. Из проекта МИД СССР ясно видна и основная причина свертывания курса на ускоренное строительство социализма в ГДР — необходимость сосредоточиться на достижении воссоединения Германии.

Это также подтверждается запиской В. С. Семенова по германскому вопросу на имя Молотова от 2 мая 1953 года. В ней констатировалось, что после ратификации в марте 1953 года Парижского и Боннского договоров бундестагом движение за мир и воссоединение Германии в ФРГ пошло на убыль, поэтому старая позиция СССР по германскому вопросу уже не соответствует изменившейся обстановке. Предлагалось инициировать вывод всех оккупационных войск из Германии не через год после вступления в силу мирного договора с Германией, а сразу после образования общегерманского правительства, которое должно подготовить свободные выборы в стране без иностранного участия.

Несомненно, это был сильный ход с советской стороны, поставивший бы западные державы в очень затруднительное положение. Но сначала требовалось укрепить ГДР, повысить ее престиж в мире. Для этого Семенов предлагал упразднить Советскую контрольную комиссию, так как при ее наличии власти ГДР не чувствовали всей полноты своей ответственности за положение в стране.

В конце мая 1953 года события в Германии и вокруг нее пришли в движение. 25 мая «Правда» предложила провести четырехсторонние переговоры по германскому вопросу. А 27 мая после горячих дискуссий было принято секретное постановление Совета Министров СССР «О мерах по оздоровлению политической обстановки в ГДР». В отличие от проекта МИД в окончательном документе отсутствовала самокритика и вся вина за создавшееся положение в ГДР взваливалась на руководство СЕПГ. Преамбула документа явно была составлена Берией, так как в ней подробно и с цифрами описывалась эмиграция населения Восточной Германии в ФРГ (что было очень похоже на разосланную Берией 6 мая 1953 года записку в Президиум ЦК КПСС). В постановлении ничего не говорилось о напряженном пятилетнем плане и необходимости его корректировки. В целом, предлагалось отказаться от курса на ускоренное строительство социализма в ГДР и отменить все меры по вытеснению частных капиталистических элементов. Отдельно затрагивалась и тема евангелической церкви, притеснение которой было названо «серьезной ошибкой». В постановлении Совмина СССР отсутствовал перечень конкретных мер помощи ГДР, хотя они, по всей видимости, все же подразумевались.

Позднее Молотов и Хрущев рассказывали, что на заседании Президиума Совета Министров, где обсуждалось положение в ГДР, произошла яростная дискуссия между ними и Берией. Последний якобы предлагал вообще отказаться от строительства социализма в ГДР, но не был поддержан большинством советского руководства, которое было против лишь «ускоренного» строительства социализма. Возможно, это так и было, так как, в целом, документ Совета Министров несет явный отпечаток идей Берии, который, видимо, не очень интересовался положением рабочих (это был самый кардинальный просчет) и проблемой пересмотра пятилетнего плана. Берия считал эти вопросы несущественными с точки зрения объединения Германии и настаивал лишь на коренном пересмотре линии по отношению к капиталистическим элементам в ГДР и церкви, которая в принципе была своего рода политической партией последних. Поэтому постановление Совета Министров фактически сводилось именно к отказу от строительства социализма в ГДР в принципе, несмотря на терминологические тонкости спора Берии с Молотовым и Хрущевым. Судя по конечному тексту, спор проиграли именно последние.

28 мая 1953 года было объявлено об упразднении СКК и введении вместо нее поста Верховного комиссара СССР в Германии. Если СКК возглавляли военные, то Верховным комиссаром стал кадровый дипломат В. С. Семенов. Таким образом, СССР с опозданием в четыре года ввел точно такую же систему контроля над ГДР, какую западные державы имели в отношении ФРГ.

Между тем руководство ГДР пока и не подозревало, что в Москве решили радикально изменить всю внутреннюю политику Восточной Германии. 28 мая 1953 года Совет Министров ГДР издал, как отмечалось выше, постановление о повышении на 10 % норм выработки с 1 июля 1953 года. На ряде предприятий вновь прошли кратковременные забастовки. Во время забастовки на заводе по производству электроаппаратов в Хеннингсдорфе (округ Потсдам) 30 мая рабочие в отчаянии заявили, что при таком сокращении зарплаты (а именно в это вылилось повышение норм) их дети обречены на голод.

27 мая Гротеволь встретился с представителями евангелической церкви, чтобы попытаться снять все разногласия между ней и государственной властью. Премьер-министр подчеркнул, что не допустит враждебной политической деятельности церкви, особенно проповедей, направленных против коллективизации на селе. Гротеволь говорил, что в ГДР не пострадал ни один кулак, который добросовестно выполнял обязательства перед государством. С точки зрения экономики ему трудно было возразить: налоговые недоимки с крупных крестьян в размере почти 500 млн. марок приходилось взыскивать с других слоев населения для сохранения сбалансированности кредитно-денежной системы страны. В конце своего выступления Гротеволь предложил, чтобы та часть церкви, для которой ГДР является «своей» страной и правительство совместными усилиями, в тесном повседневном контакте решали все возникающие спорные вопросы. Встреча главы правительства ГДР с представителями церкви была правильно понята последними: власти ГДР не хотели обострения столкновений с церковью, если та ограничивала свою деятельность чисто церковными задачами и не служила рупором западной пропаганды.

Уже на следующий день, 28 мая 1953 года, Ульбрихт, выступая на совещании партактива МГБ, призвал разделять руководство «молодой общины» (которое было агентурой Запада) и рядовых «обманутых» членов этой организации. А если уже кто-то и из рядовых членов ведет работу по заданию Западной Германии, то «это, товарищи, нам надо еще доказать».

В целом Ульбрихт еще раз подтвердил на совещании партактива МГБ курс на строительство социализма, не зная, что в Москве его уже сочли ошибочным. Проблемы в ГДР лидер СЕПГ сводил, в основном, к деятельности врагов и шпионов. Правда, Ульбрихт отметил и борьбу СССР за достижение национального единства Германии, которое, однако, может завершиться успехом только в том случае, если «основа этой борьбы — ГДР и дальше будет укрепляться». Ульбрихт по-прежнему считал, что ГДР находится в стадии обострения классовой борьбы и призвал сотрудников МГБ повысить свой идейно-политический и профессиональный уровень.

Но уже 2 июня 1953 года Гротеволь, Ульбрихт и Эльснер (отвечал в Политбюро ЦК СЕПГ за вопросы идеологии) были приглашены в Москву, где их ознакомили с упоминавшимся выше постановлением Совета Министров СССР. Руководство ГДР было в шоке. Ульбрихт попытался составить проект постановления ЦК СЕПГ, признававший лишь отдельные ошибки и недочеты. Но это не прошло: Берия в грубой форме критиковал Ульбрихта, который «не любит собственный народ» и устроил в ГДР культ своей личности. Руководству СЕПГ жестко было рекомендовано немедленно сменить внутриполитический и социально-экономический курс. Такую поспешность считал ошибочной не только Ульбрихт. Один из его противников в политбюро Рудольф Херрнштадт (главный редактор «Нойес Дойчланд») позднее попытался убедить Семенова отложить столь радикальную корректировку прежней политики хотя бы на две недели, на что последний ответил: «Через две недели у вас уже может не быть государства».

3 июня Ульбрихт и его спутники из Москвы дали первые указания Политбюро ЦК СЕПГ, которое на своем чрезвычайном заседании в тот же день приняло экстренные меры. Было запрещено печатание всех книг и брошюр о II партийной конференции СЕПГ, а вся печатная продукция, посвященная 60-летию Ульбрихта, подлежала проверке (в Москве Ульбрихту «порекомендовали» отмечать юбилей так же, как это делал Ленин в 1920 году: в своей квартире и с участием нескольких близких друзей). Парторганизациям СЕПГ приказывалось немедленно прекратить пропаганду в пользу создания сельхозкооперативов третьего типа. Одновременно первым секретарям окружкомов СЕПГ вменялось в обязанность каждый день направлять в ЦК отчеты о настроениях населения (в Москве лидерам СЕПГ заявили, что они не знают истинного положения дел в собственной стране).

Пока в столице СССР принимались судьбоносные мары в отношении ГДР, Аденауэр (ничего о них не зная) решил еще раз заручиться поддержкой американцев, так как его по-прежнему очень беспокоила позиция Черчилля. Лидеры западных стран планировали в июне 1953 года встретиться на Бермудских островах, чтобы согласовать единую позицию перед четырехсторонними переговорами с СССР (именно поэтому Эйзенхауэр «не пустил» Черчилля в Москву), и Аденауэр хотел быть застрахованным от всяких неожиданностей (лучше всего, конечно, путем своего собственного присутствия на встрече). 29 мая 1953 года канцлер направил письмо Эйзенхауэру, в котором «в это жизненно важное для судеб Германии время» еще раз подтверждал поддержку жесткому курсу США в отношении СССР и выражал обеспокоенность взглядами Черчилля. Если уж четырехсторонней встречи по Германии не удастся избежать (благодаря усилиям британского премьера и советского руководства эта тема завладела умами европейской общественности), то Аденауэр просил организовать предварительно совещание заместителей министров иностранных дел западных держав с участием ФРГ для выработки общей позиции. Настаивал Аденауэр и на присутствии высокопоставленного представителя ФРГ в том месте, где будет проводиться четырехсторонняя встреча, с целью оперативной координации позиций. К письму Эйзенхауэру был приложен меморандум из восьми пунктов, излагавший точку зрения ФРГ на воссоединение Германии. Если брать этот меморандум за основу четырехсторонних переговоров, то их можно было и не созывать вовсе. Пункт 4 провозглашал право будущей единой Германии на «объединение усилий с другими нациями в целях поддержания мира» (то есть фиксировалась возможность присоединения к НАТО и ЕОС). Седьмой пункт без всяких околичностей объявлял, что «никакое германское правительство… не признает линию Одер — Нейсе», но готово решать территориальные проблемы в «новом духе международного мирного сотрудничества». Таким образом, согласно Аденауэру, СССР должен был не только уйти из ГДР без всяких условий, но и вернуть Германии Калининградскую область.

Для подробного разъяснения точки зрения Бонна в Вашингтон был направлен фактически заместитель Аденауэра по МИД ФРГ, бывший нацистский дипломат Бланкенхорн. На встрече с Даллесом 3 июня он попросил заменить Верховного комиссара США в Германии Конэнта, так как его сотрудники ведут работу в пользу создания правительственной коалиции с участием СДПГ. Напротив, Бланкенхорн просил американцев помочь Аденауэру в предвыборной борьбе против социал-демократов, превратив Верховного комиссара США в посла (пусть и с сохранением за ним титула Верховного комиссара) и разрешив ФРГ иметь посла в Вашингтоне. Несомненно, что эта просьба (которую Бланкенхорн назвал срочной) была вызвана необходимостью ответить СССР на упразднение СКК в ГДР. Наконец, посланец канцлера с завидным упорством опять требовал помилования нацистских преступников.

И Даллес, и Эйзенхауэр (с ним Бланкенхорн встречался 4 июня) заверили эмиссара Аденауэра, что будут постоянно консультироваться с ФРГ по германскому вопросу. Однако на предстоящей встрече глав государств и правительств США, Франции и Великобритании предстоит, дескать, лишь общий обмен мнениями, поэтому прибытие туда канцлера не является необходимостью. Насчет присутствия представителя ФРГ в месте проведения четырехсторонних переговоров тоже стоит подумать, так как СССР в таком случае будет настаивать на приглашении представителя ГДР. Не возражая в принципе против переименования Верховного комиссара США в посла, Эйзенхауэр сказал, что ответит несколько позже. Что же касается военных преступников, то против их освобождения будут французы, которых не стоит дразнить в преддверии ратификации договора о ЕОС. Бланкенхорн сообщал из Вашингтона, что Даллес заинтересовался пунктом 7 меморандума канцлера, приветствовав намерение искать новые пути разрешения территориальных проблем (то есть даже для антикоммунистической администрации Эйзенхауэра реваншизм Аденауэра представлялся не совсем уместным). Президент США ради вежливости взял под защиту Черчилля, сказав, что серьезных противоречий с ним нет (виновата лишь неправильная интерпретация СМИ высказываний британца). На самом деле Даллес и Эйзенхауэр тоже были раздражены активностью Черчилля (американский президент сказал Бланкенхорну, что британский премьер может говорить сколько угодно, но это не изменит американскую политику в отношении Западной Европы), а тот в свою очередь был крайне невысокого мнения о Даллесе (тот, мол, выступает каждый день, а в воскресенье еще и читает проповеди, но все это лишено всякого смысла).

В целом Бланкенхорн вернулся из Америки без особых новых успехов, хотя антибританское единство действий с США в германском вопросе было закреплено лишний раз, а Аденауэру была обещана массированная поддержка в предвыборной кампании. Публично канцлер был вынужден высказаться в поддержку четырехсторонней встречи, но только в том случае, если она будет серьезно подготовлена. 4 июня правление СДПГ призвало правительство ФРГ содействовать четырехсторонним консультациям Верховных комиссаров в Германии. СССР явно набирал очки в борьбе за общественное мнение Западной Германии, которая казалась проигранной еще в марте 1953 года.

В это время в Москве советское руководство рекомендовало гостям из ГДР резко сократить военные расходы и направить средства на увеличение производства товаров народного потребления. В частности, предусматривалось уменьшить численность казарменной полиции (осенью 1952 года там были введены воинские звания) на 24 тысячи человек, свернуть строительство подводных лодок и отменить решения об оснащении казарменной полиции истребителями МИГ-15.

Все эти меры в начале июня были уже более чем актуальными. На «Шахте прогресса» в Айслебене произошла забастовка шахтеров против повышения норм, причем горняки блокировали вход на шахту вагонетками и добились отмены повышения норм.

5 июня из Москвы лидеры СЕПГ вернулись просто ошарашенными (их сопровождал Верховный комиссар СССР Семенов), что нашло свое отражение на заседании политбюро 6 июня (за день до этого все члены высшего партийного органа получили постановление Совета Министров СССР в переводе на немецкий язык). Еще 5 июня были образованы комиссии политбюро по промышленности, финансам, сельскому хозяйству, снабжению, правовым вопросам, а также делам образования и интеллигенции.

На заседании политбюро 6 июня все выступления сводились к поддержке рекомендаций советских друзей и жесткой критике стиля руководства Ульбрихта (досталось и жене генерального секретаря Лотте, работавшей в секретариате ЦК). Открывший дискуссию Гротеволь сказал, что был поставлен в Москве «перед совершенно другой картиной положения в ГДР, чем мы ее представляли до сих пор». Но премьер-министр критиковал и советы СКК (на заседании политбюро присутствовал и Семенов), которые не всегда соответствовали психологии и мнениям «германского населения». Например, именно по совету «товарищей из СКК» частных предпринимателей лишили продовольственных карточек, что было воспринято как «революционное действие». А результаты этой меры оказались «плачевными». Гротеволь критиковал произвол народной полиции, ограничения на поездки в ФРГ, помещение возвращающихся оттуда граждан ГДР в особые лагеря. Затем досталось Ульбрихту, который монополизировал работу секретариата ЦК. «Если почитать газеты, то Ульбрихт является у нас инициатором социализма, пятилетнего плана и всего остального. Каждая статья Ульбрихта — ценное откровение». Премьер-министр ГДР пообещал, что не будет больше молчать, если в политбюро будут складываться неправильные отношения: «На меня (раньше) даже кричали, когда я выражал свое мнение. Я думал — хорошо, я буду сидеть тихо». Теперь этому конец. «Конечно, я буду стараться работать с Ульбрихтом, но наши взаимоотношения не являются только личным вопросом». Ульбрихт в своем выступлении подчеркнул, что постановление Совета Министров СССР — «это самая сильная и острая критика нашей работы и моей личной деятельности». «Такого крутого поворота в нашей политике мы еще не проводили». Одной из причин совершенных ошибок Ульбрихт считал поспешную и слишком жесткую реакцию на враждебную ГДР политику Запада, что приводило к массовым нарушениям законности. «Мы повели дело к ускоренному строительству социализма, но массы за нами не пошли».

Ульбрихт согласился, что политбюро и секретариат ЦК СЕПГ должны работать коллективно. Надо также бороться и с культом его, Ульбрихта, личности. «Но здесь следует учесть, что несколько лет тому назад на первом плане стояли имена Пика и Гротеволя, а имя Ульбрихта упоминалось редко». Интересно, что именно Ульбрихт затронул на заседании политбюро вопрос о повышении норм выработки (в постановлении Совмина СССР на сей счет ничего не говорилось), обвинив отраслевых министров Циллера и Зельбмана в том, что они самовольно разослали на места директивы о повышении норм не на 10 %, как решило политбюро, а на 40–50 %.

Примечательно, что Ульбрихт также критиковал СКК, которая решала некоторые вопросы напрямую с министерством финансов ГДР в обход ЦК СЕПГ. Признал Ульбрихт и ошибки по вытеснению «мелкой буржуазии», которая из-за неправильных формулировок пришла к выводу, что ее хотят ликвидировать. «Отсюда бегство и недовольство населения. Это наши ошибки, а не ошибки ЦК КПСС, ибо мы отвечаем за Германию и за все дела, происходящие в Германии. Мне следует действовать менее моторно, добиваться коллективного обсуждения и решения вопросов».

Остальные выступавшие также поддерживали постановление Совета Министров СССР и критиковали стиль работы Ульбрихта. Эльснер, в частности, сказал, что на него произвело большое впечатление заявление «товарища Берии», что «мы (то есть СЕПГ) держимся у власти в ГДР только из-за пребывания советских войск». «Надо нормализовать наши отношения с населением… Надо нормализовать жизнь не для функционеров СЕПГ, а для среднего обывателя». Эльснер предложил в качестве первоочередных мер освободить ряд видных заключенных (в том числе бывшего министра торговли Хамана), отменить меры против «молодой общины», дать частным торговцам для реализации те же товары, что получает госторговля, распустить лагеря, созданные для проверки беженцев из ФРГ.

Правильными были и мысли Эльснера о сокращении ненужных общественных нагрузок на интеллигенцию, поощрении развития в ГДР столь любимых немцами неполитических кружков и союзов (краеведов, огородников, любителей музыки и т. д.). Выходящие в ГДР газеты и журналы Эльснер счел слишком политизированными и скучными и предложил создать массовую развлекательную прессу для обычных обывателей.

И дальше Эльснер сказал буквально провидческие слова: «Следует учесть и некоторые опасности при объявлении «нового курса». Во-первых, мы не должны проводить только административные меры. Если, например, крестьяне захотят сохранить свои сельхозкооперативы (особенно третьего типа с наибольшим уровнем обобществления), то им надо в этом помочь». Наконец, Эльснер считал, что отрицать социализм в ГДР было бы «теоретической ошибкой». Надо просто перестать говорить о социализме, а сосредоточить усилия на практических вопросах повседневной жизни людей и вопросах, связанных с объединением Германии. Эльснер также говорил о неправильных отношениях между ЦК СЕПГ и СКК, причем вину за это он однозначно возлагал на советскую сторону. Семенов признал справедливой критику в адрес СКК и обещал впредь только советовать руководству ГДР и избегать любых директивных указаний.

Если бы рекомендации Эльснера по тактике изменения внутриполитического курса были учтены, то вполне возможно, что удалось бы избежать последовавших вскоре в ГДР кризисных событий. Ведь многие меры, проводившиеся под флагом строительства социализма, включая и коллективизацию мелких крестьянских хозяйств, населением воспринимались как разумные и необходимые. И отказ от них означал бы очередной административный перегиб, тем более трудно объяснимый с точки зрения среднего обывателя.

Однако установки из Москвы было решено выполнить буквально. Уже 6 июня политбюро решило разработать «полномасштабный документ о самокритике работы политбюро», который предполагалось представить в ЦК КПСС. Работу Секретариата ЦК, подменявшего под руководством Ульбрихта все высшие органы государственной власти, было решено перестроить коренным образом. Гротеволю поручили провести переговоры с церковью по нормализации отношений (все административные меры против «молодой общины» немедленно отменялись, церкви возвращалось конфискованное имущество и возобновлялась выплата государственных дотаций). Распускались лагеря для тех, кто возвращался из ФРГ. Вся наглядная агитация перепроверялась, а предполагаемые летние лагеря для укрепления физической подготовки членов СЕПГ было решено не создавать.

7 июня заседало руководство столичной организации СЕПГ, глава которой и член политбюро Ганс Ендрецки с удовольствием пересказал товарищам язвительную критику Семенова в адрес Ульбрихта. Возмущенный таким стилем общения обер-бургомистр Берлина Эберт (который, кстати, критиковал на заседании политбюро СКК за то, что она его попросту игнорировала) покинул заседание, обещав проинформировать Ульбрихта о странном поведении берлинского партруководства.

На следующий день в Берлин были вызваны все первые секретари окружных комитетов СЕПГ, получившие из первых рук инструкции о грядущем коренном изменении внутренней политики. До них довели решение политбюро от 3 июня, по которому начиная с 9 июня окружкомы были обязаны каждый день с 16 до 18 часов передавать в ЦК информацию о настроениях населения на местах.

А сообщать действительно было что. 9 июня опять началась забастовка в Хеннингсдорфе с той лишь разницей, что теперь против повышения норм протестовали рабочие-сталелитейщики. Руководство завода назначило премию в 1000 марок за выявление руководителей забастовки, и пять из них были арестованы МГБ. В этот же день вновь с участием советского Верховного комиссара заседало Политбюро ЦК СЕПГ, на котором были заслушаны отчеты образованных три дня назад комиссий. Было решено возвратить продовольственные карточки всем слоям населения, вернуть бывшим владельцам конфискованные ремесленные, сельскохозяйственные и торговые предприятия. Правоохранительным органам поручалось немедленно начать процесс освобождения из тюрем всех, кто пострадал от принятых в конце 1952 — начале 1953 года законов и постановлений (в том числе и от распоряжения от 27 ноября 1952 года об ограничении спекуляции товарами народного потребления). Планировалось либерализовать режим на границе с ФРГ и вернуть имущество всем беженцам, которые пожелают возвратиться на родину. Программу празднования 60-летия Ульбрихта предполагалось сделать более скромной (хотя и в усеченном виде программа смотрелась: присвоение звания «Герой труда» и звания почетного гражданина города Лейпцига, издание трех томов речей и выступлений, изготовление двух бюстов, публикации в «Нойес Дойчланд», товарищеский ужин 30 июня, подарок от партии и т. д.). В решении политбюро явно под влиянием поездки в Москву говорилось, что отныне нельзя допускать переименования заводов, учреждений, улиц и т. д. в честь «товарищей» при их жизни.

Главному редактору «Нойес Дойчланд» и члену политбюро Рудольфу Херрнштадту поручалось выработать текст «покаянного» заявления политбюро, которое хотели опубликовать 11 июня.

Пока в ГДР назревали революционные изменения, забурлила и внутриполитическая жизнь ФРГ. Причем произошло это к неудовольствию Аденауэра именно под влиянием новой советской политики. 8 июня, выступая на пресс-конференции в связи с учреждением поста Верховного комиссара СССР в Германии, лидер СДПГ Олленхауэр заявил, что основой будущих четырехсторонних переговоров по Германии должны стать Потсдамские договоренности. Таким образом, «кошмар Потсдама» вновь угрожал стать для канцлера ФРГ явью. На заседании правительства 9 июня Аденауэр назвал Потсдамские соглашения «противоречащими жизненным немецким интересам». Но социал-демократы не унимались: после выступления Олленхауэра фракция СДПГ в бундестаге внесла в парламент проект резолюции с требованием к правительству поддержать четырехсторонние переговоры. Вся эта пикировка проходила на фоне сообщений западногерманских СМИ о разногласиях между Аденауэром и Черчиллем, и решительные опровержения канцлера не помогали.

10 июня продолжали свою забастовку сталевары Хеннингсдорфа. Теперь помимо отмены повышения норм они требовали освобождения арестованных накануне лидеров стачки. В конце концов, требования рабочих были удовлетворены. Это убедило многих, что правительство понимает только язык акций протеста. Уже через несколько дней рабочие Хеннингсдорфа будут в первых рядах массовых демонстраций в Берлине.

Между тем Херрнштадт все еще пытался добиться от Ульбрихта и Семенова отсрочки публикации коммюнике о новом курсе, опасаясь шокового влияния на население ГДР. Но советский Верховный комиссар был непреклонен.

10 июня 1953 года в Бонне прошло экстренное заседание правительства ФРГ, на котором Аденауэр предложил ответить на новый «советский» курс СДПГ специальным заявлением кабинета по германскому вопросу. Основной целью канцлер считал борьбу против Потсдамского соглашения («диктата», по терминологии Аденауэра). Заявление правительства должно было противостоять все более распространявшейся в ФРГ точке зрения о том, что Аденауэр просто не хочет объединения Германии.

11 июня 1953 года было опубликовано коммюнике Политбюро ЦК СЕПГ о введении в стране «нового курса». Газета «Нойес Дойчланд», напечатавшая этот материал, была немедленно раскуплена и скоро перепродавалась спекулянтами по цене, в 30 раз превышавшей номинальную (цена номера доходила до пяти марок). 12 июня появились и решения Совета Министров ГДР, конкретизировавшие предложенные Политбюро ЦК СЕПГ меры (утвержденные, как упоминалось выше, на заседаниях политбюро 6 и 9 июня). Особенно обрадовалось население ГДР отмене с 15 июня апрельского повышения цен на искусственный мед и мясо и возвращению к практике выплаты дотаций на транспортные расходы. Налоговые недоимки, возникшие у частного бизнеса до конца 1950 года, подлежали отсрочке. Возвращавшимся из ФРГ предпринимателям и крестьянам снова передавалась принадлежавшая им собственность. В коммюнике политбюро признавалось, что руководство страны допустило в последнее время серьезные ошибки и полно решимости их исправить. В качестве аргументации «нового курса» СЕПГ приводила необходимость бороться за единство Германии.

Как и предсказывал Эльснер, у большинства граждан ГДР возникло впечатление, что СЕПГ под давлением западных держав и церкви отказывается от строительства социализма в пользу единой капиталистической Германии, образование которой не за горами. Уж очень неожиданным и радикальным выглядело заявление политбюро. Получалось, что все меры, принятые после II партийной конференции СЕПГ, были неправильными. С другой стороны, наиболее болезненный для рабочих вопрос повышения норм выработки был полностью обойден. Выходило, и так думали в цехах и на шахтах, что «капиталистам» прощались все их обязательства перед «рабоче-крестьянским государством», а платить за это более интенсивным трудом должны были именно рабочие. Такие странные меры СЕПГ многие объясняли только тем, что уже достигнута договоренность о «сдаче» ГДР в пользу единой, но капиталистической Германии, и вскоре в Восточную Германию войдут войска западных союзников. Даже те, кто предполагал, что «новый курс» инициирован Москвой, не могли понять, что подвигло ЦК КПСС на такие действия. В это же время и РИАС, и евангелическая церковь выставляли «новый курс» в качестве победы Запада и Аденауэра, еще больше подогревая тревогу основной массы населения за судьбы ГДР.

Характерно, что еще 4 июня 1953 года (то есть сразу после возвращения руководства СЕПГ из Москвы) руководство евангелической церкви потребовало еще одной немедленной встречи с Гротеволем, хотя такая встреча должна была состояться по приглашению правительства, а не по инициативе церкви. В своем письме церковные иерархи заявляли, что если не будет предоставлена возможность открытой и критической дискуссии, то церковь не будет рекомендовать священникам участие во встрече. Резкая тональность письма свидетельствовала о том, что высший клер был в курсе учиненного Москвой разноса восточногерманским коммунистам.

Несмотря на такой тон, Гротеволь согласился провести встречу 10 июня (тем более, что к этому его обязывало решение политбюро). В самой церкви в это время шла острая внутренняя борьба. Если Дибелиус занимал откровенно враждебную позицию по отношению к ГДР вне всякой зависимости от изменений во внутренней политике, то уполномоченный Совета Евангелической церкви Германии при правительстве ГДР Генрих Грюбер поддерживал Гротеволя и «новый курс». На встрече с Гротеволем 10 июня Дибелиус с оттенком угрозы упомянул, что находится в тесном контакте с Верховным комиссаром СССР в Германии (видимо, Семенова, в отличие от Чуйкова, церковь Понтием Пилатом не считала). «Непримиримое крыло» Дибелиуса потребовало от властей ГДР решения следующих вопросов:

— освобождение арестованных за враждебные проповеди священнослужителей;

— возвращение церкви конфискованных благотворительных учреждений;

— прекращение мер против «молодой общины»;

— снятие препятствий на пути распространения Божьего учения.

Памятуя инструкции из Москвы, правительство ГДР пошло на уступки по всем этим вопросам. В том же номере «Нойес Дойчланд», в котором было объявлено о введении «нового курса», было опубликовано и сообщение о встрече Гротеволя с руководством евангелической церкви. Это совпадение лишний раз убедило многих граждан ГДР, что «новый курс» вводится под давлением церкви, за которой стоит Запад. Ведь еще недавно та же «Нойес Дойчланд» называла руководство евангелической церкви западными агентами и провокаторами.

11 июня 1953 года ЦК СЕПГ предписал организовать изучение местными партийными организациями основных положений «нового курса». Райкомам СЕПГ предлагалось срочно создать специальную информационную службу, которая должна была сообщать «наверх» сведения о настроениях различных социальных групп населения страны. Такая же задача была поставлена и перед профсоюзами. Обращалось особое внимание на необходимость неприукрашенной информации.

Однако низовые парторганизации сами не могли понять, почему так вдруг был объявлен курс, выгодный на первый взгляд только капиталистическим элементам города и деревни. Тем более, что никаких письменных разъяснений решений политбюро на места «спущено» не было. Вызванные, как упоминалось выше, 8 июня в Берлин первые секретари окружкомов по возвращении довели полученную информацию до основных «ответственных лиц» своих округов (прокурор округа, председатель совета округа, то есть глава исполнительной власти, и т. д.). Затем были проведены совещания с первыми секретарями райкомов и проинформированы «в нужном для них объеме» некоторые работники местных органов власти. Такая таинственность, помноженная на скупость информации, внесла еще большую неуверенность в партийные массы. Главный вопрос: почему «новый курс» так неожиданно был объявлен именно сейчас, остался без ответа.

Райкомы СЕПГ должны были срочно организовать статьи в местной печати, в которых надлежало делать упор на скорейшее создание единой и миролюбивой Германии и на признании СЕПГ своих прежних ошибок, в чем и заключается сила партии.

Первые же сообщения с мест о реакции населения на объявленный «новый курс» подтвердили правоту Эльснера. Конечно, в некоторых местах в ходе дискуссии действительно признавалось мужество партии, так резко раскритиковавшей собственные ошибки. Однако одновременно, причем именно в мелкобуржуазных и церковных слоях, с радостью выражались мнения, что «новый курс» всего лишь признание полного банкротства СЕПГ и начало конца ГДР. Складывалась парадоксальная на первый взгляд ситуация: рабочие и интеллигенция были недовольны «новым курсом» за то, что он им ничего не дал, а «капиталисты» и церковь, права которых «новый курс» собственно и восстанавливал, злорадно ждали полного краха ГДР и прихода западных войск. Такую трактовку событий активно поддерживала в своих радиопередачах РИАС.

Из Лейпцига, например, сообщали, что некоторые рабочие сетуют на то, что партия отказалась от социализма и капитулировала перед капитализмом. Стали отмечаться первые выходы из СЕПГ. Люди не понимали одного: если социализм означает лучшее, более человечное общество, то зачем же от него отказываться?

Другая часть партийцев утверждала, что всегда считала некоторые последние меры СЕПГ ошибочными и теперь, когда эти ошибки признаны, следует привлечь все партийное руководство к ответственности. Например, секретарь организации СЕПГ в районной больнице города Альтенбург (округ Лейпциг) Баух назвал Ульбрихта «вторым Герингом». Действительно, слабым местом «нового курса» было то, что его проводили те же люди, которые разрабатывали и «старый», признанный теперь ошибочным курс.

Третья группа членов СЕПГ, состоявшая, в основном, из бывших социал-демократов, полагала, что в ходе «нового курса» СЕПГ вновь разделится на СДПГ и КПГ. Некоторые даже требовали в партийных комитетах свои старые членские билеты СДПГ.

Наконец, часть партийных функционеров считала «новый курс» хитрым тактическим ходом, за которым вскоре последует восстановление прежнего стиля руководства.

В ЦК СЕПГ довольно быстро поняли, что партийными массами овладело чувство беспомощности и многие «повесили голову» (так описывал позднее ситуацию Гротеволь). В некоторых районах ГДР члены СЕПГ стали бояться открыто носить партийные значки. Руководство партии пыталось взбодрить своих сторонников старыми методами: рекомендовалось принимать на митингах и собраниях резолюции с призывом добровольно повышать нормы выработки, усиливать социалистическое соревнование и борьбу за сбор урожая.

Но все больше и больше граждан ГДР под влиянием, прежде всего, агитации церкви и РИАС приходили к выводу, что ГДР доживает последние дни. В ЦК СЕПГ поступали сообщения с мест о слухах, согласно которым советские войска уже начали покидать территорию Восточной Германии и вместо них в страну входят англичане и американцы. Один из кандидатов в члены СЕПГ забрал назад свое заявление о приеме в партию, сказав, что сейчас необходимо срочно изучать английский язык. Резко возросло количество тех, кто открыто слушал передачи РИАС, специально включая их на полную громкость.

Но уже 13–14 июня стало казаться, что период первоначального шока в партии преодолен. Стали поступать сообщения, что местные парторганизации удовлетворены мужеством, с которым политбюро признало свои ошибки. Никогда раньше в Германии ни одно правительство так себя не бичевало. И все же эти позитивные сведения были только верхушкой негативного айсберга. На многих собраниях на заводах и в ВУЗах стали звучать требования отставки центрального партийного руководства.

Как же обстояло дело среди различных социальных групп населения? Что касается рабочих, то профсоюзные и партийные активисты на протяжении первой декады июня активно, но безуспешно разъясняли необходимость повышения норм выработки. Опубликование коммюнике политбюро о «новом курсе» изменило содержание дискуссий на предприятиях. Теперь рабочие требовали немедленной отмены повышения норм выработки и снижения цен в государственной розничной торговле на 40 %. Рабочие частных предприятий во многих случаях с энтузиазмом встречали выпущенных из тюрьмы после объявления «нового курса» бывших владельцев. С одной стороны, это объяснялось тем, что назначенные вместо них временные управляющие зачастую были менее квалифицированными людьми. Но зачастую восторженная встреча бывших хозяев с рабочими говорила о том, что все ждали реставрации капитализма, прихода западных войск и хотели быть на хорошем счету у новой власти.

После объявления «нового курса» было пересмотрено около 18 тысяч уголовных дел и судебных приговоров. Были выпущены на свободу 5752 человека, сидевших за незначительные хищения по закону о защите народной собственности, 2081 человек, отбывавший наказание за невыполнение обязательных госпоставок и неуплату налогов, а также 1038 человек были освобождены за примерное поведение. 3144 уголовных дела были прекращены.

В Ильменау после опубликования коммюнике о «новом курсе» сотрудники частного предприятия некого Кунце вышли на работу со словами: «Свобода, теперь им конец, теперь наступают другие времена». На многих частных предприятиях устраивались настоящие праздники в честь возвращения из тюрем бывших владельцев. На других предприятиях еще до освобождения прежних хозяев работники мешали назначенным государством управляющим исполнять свои обязанности. В таких городах, как Бранденбург, Гюстров и Штральзунд состоялись импровизированные демонстрации перед тюрьмами с требованием немедленного освобождения частных предпринимателей и торговцев. Причем эти демонстрации ясно показывали, насколько накалена атмосфера в обществе, готовая взорваться от любого, даже незначительного импульса.

Показательными в этом смысле были события в городе Бранденбург 12 июня 1953 года, которые через четыре дня почти зеркально повторятся и в Берлине. В 16.15 этого дня шесть рабочих частного транспортного предприятия пришли к зданию районного суда и потребовали освобождения своего хозяина Курта Теге, арестованного за неуплату налогов. Собственно Теге и так предполагалось освободить в тот день, но пришедшей в тюрьму жене предпринимателя отказали во встрече с супругом без объяснения причин, предложив прийти 13 июня (в тот день у Теге был день рождения). Женщина заключила из разговора, что освобождать ее мужа не собираются (хотя знакомые из органов юстиции тайком ее уже обрадовали), и призвала рабочих требовать освобождения своего шефа (для «куражу» фрау Теге напоила сотрудников своего мужа шнапсом и дала им деньги). К пришедшим к суду в «дым» пьяным пролетариям вышел районный прокурор, пытавшийся успокоить страсти, за что и получил по физиономии. Рабочих удалось вытолкать со двора суда на оживленную улицу, где они продолжали громко протестовать. В течение всего лишь одного часа к ним присоединились около двух тысяч жителей города, которые в большинстве даже не подозревали, с чего, собственно, все началось. Быстро примкнувшие к демонстрантам члены «молодой общины» стали скандировать антиправительственные лозунги и требовать свободных выборов. СЕПГ направила в толпу 100 агитаторов с промышленных предприятий, которые пытались убедить людей разойтись. Каждого из них сразу окружили шесть — восемь членов «молодой общины» и дело дошло до небольших стычек, хотя агитаторы старались сдерживать себя как могли. К 7 часам вечера на улице остались 700–800 демонстрантов. Демонстрация закончилась только поздним вечером, причем собравшиеся считали, что они победили. Теге в тот же вечер тайно (чтобы не давать повода к новым демонстрациям) привезли в сопровождении супруги из тюрьмы на его дачный участок. Народная полиция 12 июня не вмешивалась в события, чтобы не провоцировать толпу. Поздним вечером 12 июня члены «молодой общины», которых не очень-то и интересовала судьба Теге, сильно избили первого секретаря райкома ССНМ, которого едва удалось доставить в находящийся неподалеку молодежный клуб. 500 молодых «христиан» пытались штурмовать клуб.

Провокации в Бранденбурге намечались и на 13 июня (суббота), вследствии чего полиция решила взять под охрану основные здания города и молодежный клуб ССНМ. На предприятиях в готовности находились агитаторы СЕПГ.

Таким образом, события в Бранденбурге, начавшись с недоразумения, в мгновение ока превратились в антиправительственную демонстрацию, которая обошлась без жертв только благодаря сдержанности народной полиции.

На предприятиях ГДР с невиданной быстротой распространялись подогреваемые РИАС самые фантастические слухи. Говорили, что правительство ГДР самораспустилось, Гротеволь отравился, Ульбрихт покончил жизнь самоубийством, а Пик был убит при попытке бегства из страны.

Начиная с 12 июня, резко возросло число требований рабочих об отмене 10 %-го повышения норм выработки. На отдельных предприятиях снова начались забастовки. Например, 14 июня бастовали такие заводы, как текстильная фабрика в Лейпциге, машиностроительная фабрика в Мойзельвитце (округ Лейпциг) и машиностроительный завод «Ифа» в Галле.

Но забастовка, которой и было суждено перерасти в серьезнейший внутриполитический кризис ГДР, началась 12 июня на одном из строительных объектов образцово-показательной улицы социалистического Берлина Сталиналлее. Там было объявлено о повышении норм на 10 %, после чего возмущенные рабочие стройки «блок С-юг» начали забастовку. Уговоры партийных и профсоюзных функционеров не помогли: стачечники решили идти 13 июня на переговоры к штаб-квартире профсоюзов. Весь день 13 июня агитаторы СЕПГ пытались убедить строителей вернуться на рабочие места, и им с трудом удалось предотвратить поход к зданию ССНП. Тем не менее, страсти накалялись. Один из забастовщиков прямо заявил агитаторам: «Вы делаете капиталистам подарки, а нас эксплуатируете». Ответить ему было собственно нечего.

Масла в огонь подлила появившаяся 14 июня на последней странице «Нойес Дойчланд» статья «Настало время отложить в сторону деревянный молоток». В ней критиковались неуклюжие методы (отсюда и аллегория с киянкой), которыми пытались добиться повышения норм выработки на народном предприятии жилищного строительства в Берлине. Смысл статьи состоял в том, что постановление Совета Министров от 28 мая о повышении норм в принципе правильно, но нельзя навязывать его рабочим силой. Если же кропотливо убеждать трудовые коллективы в необходимости этой меры, то рабочие поймут и примут ее. Статья появилась по прямому указанию Херрнштадта, и в ней резко критиковался видный партийный функционер берлинской организации СЕПГ Баум, который, как все знали, был человеком Ульбрихта. Многие поэтому восприняли статью как прямую критику генерального секретаря.

В деревне «новый курс» был воспринят еще более неоднозначно, хотя именно там сразу же начали сказываться его результаты. Из 3271 заявки на возврат земельных угодий тех, кто сбежал в ФРГ, были удовлетворены 1939, а 1332 в июле 1953 года еще рассматривались. Несколько позднее были снижены нормы госпоставок, что привело к росту доходов крестьян по мясу на 255 млн. марок, молоку — 91 млн., яйцам — 19 млн. По заявкам 9500 крестьян было предоставлено кредитов на 13 млн. марок. Все эти меры не смогли не сказаться на настроениях крестьян. В некоторых пограничных населенных пунктах крестьяне, бежавшие из ГДР, расспрашивали пограничников, могут ли они вернуться. И действительно, до 17 июля 1953 года возвратились 2454 человека. На помощь тем, кто возвращался, правительство ГДР выделило 92 млн. марок. Агитаторы Национального фронта, беседовавшие на границе с бежавшими в ФРГ крестьянами, сообщали, что те до тонкостей осведомлены о «новом курсе» и желают ему успеха.

Несмотря на критику «принудительной коллективизации» советскими товарищами, после объявления «нового курса» распалось только 59 кооперативов (в основном мелких и финансово слабых). Однако воспрянувшие с новыми силами кулаки и церковь всячески запугивали членов СХПК, говоря, что скоро вернутся с Запада помещики и отомстят тем, кто завладел чужой землей. В некоторых районах члены кооперативов боялись выходить на работу. С другой стороны, во многих деревнях кулаки и трактирщики устраивали массовые пьянки с тостами «за свободу» и «здоровье Аденауэра». На селе стали появляться и политические требования. Так, 13 июня на собрании крестьян деревни Экольштедт (Тюрингия), где должны были обсуждаться проблемы уборочных работ, приняли резолюцию с требованием отставки всех тех, кто ранее проводил политику партии и правительства (в том числе и бургомистра). Кулаки говорили, что уже готовы столбы и деревья, на которых скоро будут вешать коммунистов. Таким образом, к 16 июня общественное мнение на селе было расколото: сторонники коллективизации находились в обороне и ждали дальнейшего развития событий в Берлине.

Церковь также отреагировала на «новый курс» негативно, хотя ее руководство во главе с Дибелиусом положительно оценило итоги переговоров с Гротеволем 10 июня. Но пастырское послание Дибелиуса о встрече с премьер-министром было проигнорировано большинством священников, которые отказались зачитать его прихожанам. Один из священников в Потсдаме прямо заявил, что СЕПГ допустила не ошибки, а произвол и должна отказаться от власти. В округе Коттбус из проведенных там 26 богослужений только в шести был упомянут «новый курс», причем в четырех случаях о нем отзывались негативно. В ЦК СЕПГ не пришло ни одного сообщения, в котором речь шла бы о поддержке церковью последних мероприятий правительства.

Пожалуй, наиболее спокойно откликнулась на «новый курс» интеллигенция. Ее и раньше не особенно притесняли, а материальное положение профессоров, преподавателей и инженеров было очень хорошим. Основное требование интеллигенции — облегчение контактов с ФРГ — было составной частью «нового курса»: после 11 июня 1953 года властями ГДР было выдано 57 788 «межзональных пропусков».

На Западе «новый курс» страшно испугал Аденауэра, за здоровье которого пили некоторые наивные крестьяне в ГДР. Канцлер ясно увидел взаимосвязь новой политики СЕПГ с готовящимся новым советским мирным наступлением в германском вопросе. Аденауэр опасался, что ГДР может стать сильнее и привлекательнее, о чем уже говорило растущее количество восточных немцев, желавших вернуться из ФРГ на родину.

Правда, публично Аденауэр говорил, что «новый курс» — это банкротство СЕПГ и победа Запада, что осталось еще немного, и русские уйдут из Германии.

Одновременно, чтобы успокоить общественное мнение собственной страны и нанести удар по СДПГ, канцлер, как уже упоминалось, провозгласил в бундестаге 10 июня 1953 года так называемую «срочную программу воссоединения» из пяти пунктов:

— проведение свободных выборов в Германии,

— образование свободного правительства для всей Германии,

— заключение с этим правительством мирного договора,

— урегулирование в этом договоре всех открытых территориальных проблем,

— полная свобода внешнеполитических действий для единой Германии в рамках целей и принципов ООН.

Ничего нового в этой «срочной программе» не содержалось, и она вследствие своего пятого пункта была неприемлема для СССР. Но Аденауэр лишь хотел напомнить, что он тоже хочет воссоединения родины (в этом с каждым днем сомневалось все больше и больше людей в ФРГ). Его ход сработал удачно: за программу канцлера была вынуждена проголосовать фракция СДПГ в бундестаге. Теперь, имея за спиной Эйзенхауэра и подавляющее большинство бундестага (против плана Аденауэра выступила только КПГ), Аденауэр мог уже спокойнее ждать новой «ноты Сталина» из Кремля.

В это время руководство ГДР уже стало всерьез беспокоиться по поводу восприятия в стране «нового курса». 12 июня 1953 года руководитель отдела ЦК по вопросам руководящих органов и восходящая звезда партии Карл Ширдеван распорядился, чтобы группа из трех человек отныне каждый день составляла обзоры положения в стране. В них должны были содержаться оценки различными социальными слоями политики «нового курса», предложения по реализации его положений в конкретных населенных пунктах, положение на предприятиях, настроения среди молодежи и т. д.

Однако партийные и профсоюзные органы, а также аналитики МГБ (там по-прежнему не было особого аналитического подразделения) так и не смогли составить целостную картину положения дел в стране. С многих ключевых предприятий (особенно с химических заводов Галле-Мерзебурга, которые вскоре стали очагами волнений) так и не поступило сведений о настроениях рабочих. Что касается молодежи, да и многих «взрослых», то в ЦК СЕПГ с растущим непониманием стали отмечать возрождение ненависти к СССР и «русским», которая, казалось бы, должна была уйти в прошлое. Причем для характеристики «советских друзей» все чаще и чаще употреблялась лексика времен «третьего рейха». В некоторых школах распускались общества германо-советской дружбы и снимались портреты руководителей ГДР, причем в некоторых случаях это происходило по указанию директоров школ.

И все же ни в Берлине, ни в Москве, ни в Вашингтоне никто не предполагал, что буквально через несколько дней вся ГДР будет охвачена беспорядками. В ЦК СЕПГ, видимо, ждали, пока люди выскажут на собраниях все наболевшее, чтобы приступить к повседневной работе по пропаганде «нового курса» среди населения. В Москве были уже готовы запустить в оборот свои новые, революционные предложения о выводе из Германии всех оккупационных войск. А в Вашингтоне и Бонне ждали их, чтобы отвергнуть.

13 июня политбюро обсуждало подготовку к предстоящему 14-му пленуму ЦК СЕПГ, на котором предполагалось дать развернутую оценку радикальных реформ в стране. Наиболее трудным делом было объяснить людям, как же партия допустила столь серьезные ошибки и почему она признала их именно теперь. В эти июньские выходные люди в ГДР как никогда ждали выступлений руководителей партии и государства. Ведь до сих пор они знали о «новом курсе» только из газет и из комментариев дикторов по радио. Никто не понимал, почему молчали Пик, Ульбрихт и Гротеволь. Их молчание породило слухи. Говорили, что Ульбрихт уже арестован советскими властями, так как отказался санкционировать «новый курс». Пик (находившийся на самом деле в СССР на лечении) якобы убит людьми Ульбрихта и т. д. Возможно, что если бы руководители СЕПГ обратились 12–14 июня непосредственно к народу, то ситуация в стране не дошла бы до критического предела. Но творцы «нового курса» упорно молчали, так как пока и сами не до конца понимали, как население относится к смене вех во внутренней политике.

И в этот момент, как это нередко случается в истории, в дело вмешался его величество случай.

В субботу, 13 июня 1953 года, рабочие берлинского народного строительного предприятия «Индустрибау» отправились на двух прогулочных кораблях на пикник по одному из озер недалеко от Берлина. На одном корабле «Будь готов!» путешествовало руководство, а на другом — «Триумф» — рядовые строители. Во время поездки на «Триумфе» шли оживленные дискуссии. Рабочие возмущались, что «новый курс» нисколько не улучшил условия их жизни, так как введение 10 %-го повышения норм выработки снизит их зарплату на 25 % (кстати, зарплата строительных рабочих была выше, чем в среднем по стране: 350 марок в месяц по сравнению с 308 марками в среднем на производстве). Бригадиры строительных бригад решили объявить руководству, что будут бастовать, если повышение норм не будет отменено.

Когда оба корабля причалили к дому отдыха «Рюбецаль», рабочие сытно поужинали и выпили изрядное количество пива. Сначала выступили руководители профкома и директор предприятия. Они шутили, стараясь еще больше повысить и так веселое настроение своих рабочих. Но тут неожиданно на стол вскочил один из бригадиров по фамилии Метцдорф и объявил, что в понедельник, 15 июня, строители будут бастовать, если повышение норм выработки не будет отменено. Однако руководство предприятия сочло, что бригадир немного «перебрал» пива и не предприняло никаких «профилактических» действий.

Рабочий день на предприятиях ГДР по немецкой традиции начинался рано, и когда в 7.00 15 июня директор прибыл на стройку — его предприятие возводило больницу в берлинском районе Фридрихсхайн, — он понял, что Метцдорф вовсе не шутил. После горячих дискуссий удалось уговорить рабочих провести в 9.10 общее собрание трудового коллектива. До собрания на стройку прибыли председатель профкома предприятия Феттлинг и член райкома СЕПГ Фридрисхайна Баум (именно его действия критиковала 14 июня «Нойес Дойчланд»). Им удалось уговорить рабочих, которые уже составляли петицию на имя Гротеволя, убрать из нее все политические вопросы и оставить только требование об отмене повышения норм выработки. В документе говорилось: «Мы, рабочие большого строительного объекта «больница Фридрихсхайн» народного предприятия «Индустрибау» обращаемся к Вам, господин премьер-министр, с просьбой обратить внимание на наши заботы.

Наш коллектив считает, что повышение норм на 10 % является для нас слишком суровым. Мы требуем, чтобы это повышение норм на нашей стройке не проводилось.

Мы узнали из решения Совета Министров, что всем бежавшим из республики кулакам и ремесленникам возвращается их собственность, поэтому и мы, трудящиеся, хотим сохранить нормы такими же, как раньше.

Ввиду взволнованного настроения всего коллектива мы требуем, чтобы Вы высказались в удовлетворительном смысле по этим важным вопросам и ожидаем Вашего решения не позднее, чем до обеда завтрашнего дня».

Обращение рабочих было подписано председателем профкома Феттлингом и скреплено печатью профсоюзной организации.

На собрании строителей больницы Фридрихсхайна присутствовали представители других крупнейших строек Сталиналлее (ныне Франкфуртер Аллее). До сих пор эта улица своей архитектурой напоминает Кутузовский проспект в Москве. Сталиналлее считалась ударной стройкой всей ГДР, символом приближающегося светлого будущего. Тем более неприемлемым для руководства СЕПГ было то, что именно здесь возник очаг недовольства. Петицию строителей больницы быстро доставили на другие стройки Сталиналлее, хотя профсоюзы и партийные деятели пытались этому помешать. Так, на собрании строителей «блока 40» Сталиналлее председатель профкома предприятия пытался уничтожить петицию до ее прочтения, но партийный секретарь Гутцайт выступил против, и петиция была поддержана трудовым коллективом. Видимо, секретарь СЕПГ не видел ничего предосудительного в том, что рабочие обращаются к премьер-министру по конкретному вопросу экономической политики.

Между тем делегация «Индустрибау» во главе с Феттлингом (его сопровождали бригадир и двое рабочих) отправилась в бюро премьер-министра, чтобы передать петицию. Ее приняли, и дискуссия продолжалась полтора часа. Рабочие не возражали против повышения норм как такового, но они были не согласны с методами этого повышения. Вместо того, чтобы рассчитать новые нормы с учетом поставок стройматериалов и графика работы машин и оборудования, руководство стройки просто вычло из зарплаты 10 %. Помощники Гротеволя со ссылкой на уже упоминавшуюся статью в «Нойес Дойчланд» полностью поддержали точку зрения рабочих и обещали разобраться. Однако петиция опять пришла к Бауму, который не скрывал своего раздражения статьей о «деревянном молотке». Рабочих, по мнению Баума, подбили на акцию протеста «враги». Тем не менее, было решено с утра 16 июня послать на строительные объекты партийных инструкторов, чтобы урегулировать ситуацию с начислением норм.

Помощники на всякий случай посоветовали Гротеволю сначала запросить мнение магистрата Берлина и столичного окружкома СЕПГ, так как речь шла об «акции большого масштаба».

И все же массовых волнений в столице не ждали. В Берлине, в отличие от большинства крупных городов ГДР, до 15 июня никаких забастовок почти не отмечалось. Столица ГДР неплохо снабжалась продовольствием и была «фронтовым» городом, где СЕПГ приходилось действовать более либеральными методами с оглядкой на Западный Берлин. Помимо этого, определенную самоуспокоенность в высшие структуры партии вносила информационная служба Ширдевана, которая сообщала 15 июня, что дискуссия в стране по поводу «нового курса» все больше характеризуется позитивным отношением к руководству ГДР. Возможно, это так и было. Но к несчастью СЕПГ, в ГДР работала другая, неподконтрольная ей информационная служба — РИАС. Эта радиостанция установила связь с рабочими Сталиналлее (что при открытой границе в Берлине не составляло никакого труда, тем более, что среди этих рабочих были и жители Западного Берлина) и уже в 19.30 вечера 15 июня (а затем еще несколько раз) сообщила об акциях протеста строительных рабочих Берлина. Таким образом, РИАС взяла на себя функции руководящего и координирующего центра акций протеста. Уже 15 июня краткосрочные забастовки прошли не только на Сталиналлее, но и на машиностроительном заводе «Ифа» в Галле, ткацкой фабрике в городе Миттвайда и других городах. Стали появляться плакаты и листовки с призывом к всеобщей забастовке.

Между тем ни американцы, ни Аденауэр пока и не подозревали, что на следующий день ГДР окажется на пороге гибели. Глава представительства МИД ФРГ в Западном Берлине (это ведомство было учреждено 1 июня в нарушение межсоюзнических соглашений о статусе Берлина) советник Мейнен сообщал в Бонн 15 июня, что последние события в ГДР инициированы русскими, направлены на улучшение жизненного уровня населения Восточной Германии и являются частью грядущего мирного наступления Москвы по германскому вопросу. За всем этим стоит Верховный комиссар Семенов, который «считается очень умным, приемлемым на Западе, гибким в ведении переговоров и особенно хорошим знатоком немецких условий». Именно поэтому, делал вывод Мейнен, он является в нынешних условиях «опасным человеком». Еще бы, ведь глава представительства МИД ФРГ не исключал, что русские могут даже объявить о проведении в ГДР свободных выборов.

Таким образом, в начале июня 1953 года возобновление четырехсторонних переговоров по Германии расценивалось в мире как дело ближайшего будущего, а СССР прочно владел не только инициативой на дипломатической арене, но и укреплял позиции в общественном мнении Западной Европы. Но все в одночасье изменилось 16 июня 1953 года.

Катализатором волнений стала наряду с РИАС газета профсоюзов ГДР «Трибюне». Там появилась статья заместителя председателя ССНП Отто Лемана, в которой обосновывалась необходимость повышения норм и содержалось требование немедленно приступить к введению новых норм на предприятиях. Позднее заместитель председателя Совета Министров ГДР Отто Нушке признавал, что статья стала «искрой», из которой «возгорелось» пламя протестов. Само правление ССНП 16 июня занималось важным делом: подбирало подарки ко дню рождения Ульбрихта, Цайсера и еще одного члена политбюро Германа Матерна. В конце концов, было решено, что Ульбрихту достанется первое издание «Капитала» Маркса, Цайсеру — настенный гобелен, а Матерну — портрет Сталина. Леману все же было поручено периодически докладывать о ситуации с введением новых норм.

Между тем, строительные рабочие на Сталиналлее восприняли статью Лемана как ответ Гротеволя на свою петицию, тем более, что никакой другой реакции на обращение они пока не получили. Однако утром 16 июня на объект «больница Фридрихсхайн» явились председатель профсоюза работников строительной и деревообрабатывающей отраслей с 15 инструкторами, которые стали убеждать рабочих в необходимости повышения норм. Возмущение строителей не знало границ. Но, возможно, что продолжение это возмущение не получило бы. И здесь опять вмешался случай. Открытый кризис в ГДР начался с недоразумения. Во время дискуссии директор стройки распорядился закрыть ворота на объект. Некоторые рабочие подумали, что их хотят арестовать. Присутствовавшие на собрании двое рабочих с «блока 40» быстро вернулись к себе и рассказали, что их коллег на строительстве больницы готовятся взять под стражу.

А в это время на стройке «блока 40» тоже шла дискуссия профсоюзных функционеров с рабочими. Собственно недовольной новыми нормами была лишь бригада отделочников, которая не успевала класть необходимое по новым нормам количество лигнолитовых плиток, которые были очень хрупкими. Другие бригады добровольно повысили нормы, причем некоторые сразу на 20 %. В целом дискуссия развивалась нормально, и рабочие даже решили отработать потерянное в спорах время. И вдруг в 10.40 на объект ворвалась толпа возбужденных рабочих со строительства больницы, у которых в руках уже был транспарант «Мы, строительные рабочие, требуем снижения норм». Подойдя к стройке больницы, колонна рабочих численностью несколько сот человек взломала ворота, призвав тамошних строителей выйти на демонстрацию протеста. Так и начались июньские события в ГДР, которые позднее называли то «рабочим восстанием», то «контрреволюционным фашистским путчем».

Функционеры СЕПГ и ССНП все еще пытались уговорить строительных рабочих вернуться на объекты, но в ответ посыпались угрозы физической расправы. Развернув заранее подготовленные транспаранты с требованием снижения норм выработки, манифестанты двинулись к центру города. Колонна выросла по пути до двух тысяч человек и ее часть направилась к магистрату Берлина, в то время как остальные двинулись к штаб-квартире профсоюзов. При этом демонстранты скандировали: «Борьба против повышенных норм!», «Рабочие, выходите с предприятий и присоединяйтесь к забастовке!»

Профсоюзным активистам сразу же бросилось в глаза, что колонна хорошо организована. Во главе ее шла группа боевиков с дубинками, следившая за тем, чтобы манифестантов никто не фотографировал. Сделавшего один снимок прохожего заставили уничтожить пленку. Следует отметить, что далеко не все строительные рабочие со Сталиналлее приняли участие в демонстрации. Некоторые с презрением говорили, что они «порядочные немецкие рабочие, а не стадо баранов», и что в этой «чепухе» они участвовать не будут. Было решено продолжить 17 июня прерванное профсоюзное собрание и окончательно решить на нем все вопросы, интересовавшие отделочников.

Между тем, к 14.00 многотысячная толпа демонстрантов (интересно, что во время ее движения по центру города прохожие частью выражали поддержку, а частью критиковали манифестантов) подошла к так называемому Дому правительства (ранее там находилось министерство авиации Геринга), расположенному практически на границе с Западным Берлином. Всего в забастовке утром 16 июня участвовали 35–40 тысяч строительных рабочих. С самого начала среди демонстрантов было много западных берлинцев. Двое делегатов от колонны потребовали переговоров с Ульбрихтом с Гротеволем, но тех в здании не оказалось.

Политбюро, узнав о демонстрации, передало по радио решение об отмене как «абсолютно неправильного» административного повышения норм выработки. К демонстрантам был послан член политбюро Рау, но ему не дали говорить.

Уже в первый день волнений демонстранты прибегли к насилию. Когда манифестанты подошли к зданию ЦК СЕПГ, они разбили две автомашины с репродукторами, из которых партийные активисты призывали рабочих одуматься и разойтись. Третья машина была захвачена, и при этом был тяжело ранен член СЕПГ.

К обеду у Дома правительства были уже около 10 тысяч человек. К собравшимся вышел министр горнодобывающей и металлургической промышленности Фриц Зельбман. Он забрался на кем-то принесенный стол и пытался призвать рабочих к благоразумию. Но его освистали и стащили со стола. Неожиданно в толпе появились чисто политические лозунги: немедленные свободные выборы и отстранение СЕПГ от власти. Это свидетельствовало об активном вмешательстве в события западных берлинцев. Целые группы молодежи из западных секторов города на велосипедах сопровождали колонну демонстрантов на пути к Дому правительства, выкрикивая политические лозунги. Листовки, призывавшие рабочих восточноберлинских предприятий к забастовке против повышения норм, были отпечатаны во французском секторе города.

Между тем собравшимся перед Домом правительства через громкоговорители было объявлено об отмене повышения норм. После этого строительные рабочие стали расходиться. Однако через громкоговорители, захваченные перед этим у здания ЦК, уже звучали призывы к всеобщей забастовке 17 июня.

На пути домой демонстранты, среди которых своей активностью выделялась западноберлинская молодежь, разбивали витрины магазинов, забросали камнями статую Сталина, срывали плакаты и транспаранты СЕПГ. Тут и там образовывались группы по 500–800 человек, угрожавшие попадавшимся им на пути функционерам СЕПГ физической расправой.

Аппарат представителя МВД СССР в ГДР и так ослабленный отзывом на родину большинства сотрудников, был застигнут событиями врасплох. Но уже в 11 часов 45 минут 16 июня сотрудник аппарата В. В. Кучин передал в Москву первое донесение о начавшихся беспорядках. В нем, в принципе, объективно описывался ход событий, причем отмечалось, что в листовках, отпечатанных во французском секторе Берлина (район Райникендорф), восточноберлинских рабочих призывали бастовать не только против повышения норм, но и за возвращение заводов прежним владельцам.

А что же Запад? Хотя в ФРГ и США и не ожидали, что волнения начнутся именно 16 июня и возглавят их строительные рабочие Берлина, тем не менее, после объявления в ГДР «нового курса» на Западе явно ждали каких-то событий. Уже 12 июня 1953 года на биржах Западной Германии началась массированная скупка акций восточногерманских предприятий, которые после 1945 года перешли в государственную собственность. До июня 1953 года эти акции практически ничего не стоили, но теперь вдруг стали пользоваться повышенным спросом. В донесении в Вашингтон 16 июня Верховный комиссар США в Германии Конэнт писал, что «сенсационные» шаги Кремля в ГДР и быстрый темп их осуществления заставляют многих предположить готовность СССР отказаться от «советизации» ГДР в обмен на капиталистическую, но нейтральную Германию. Со дня на день Конэнт ждал предложения Советского Союза о начале четырехсторонних переговоров. А в это время Аденауэр через Бланкенхорна усиленно обрабатывал британского комиссара Робертсона, чтобы США и Великобритания выступали в германском вопросе единым фронтом.

И тем не менее, Запад предполагал, что в ГДР могут начаться волнения. В ночь с 15 на 16 июня 1953 года на западноберлинский аэродром Темпельхоф (американский сектор) каждые 30 минут приземлялись транспортные самолеты с боеприпасами. 16 июня английские и американские войска в городе были приведены в состояние повышенной боевой готовности, а утром 17 июня здание американской военной администрации в Берлине было взято под охрану танками. С 15 июня с американских самолетов над столицей ГДР периодически сбрасывались листовки с призывами выступить против правительства ГДР.

В Западном Берлине с 14 июня было введено круглосуточное дежурство персонала в больницах, а 15 июня вблизи границы с советским сектором были открыты пункты скорой помощи. Свободный университет Западного Берлина был закрыт 16–17 июня, а его студенты направлены на помощь демонстрантам в восточный сектор города.

Резидентура ЦРУ в Берлине была застигнута демонстрацией 16 июня 1953 года врасплох. Глава аппарата ЦРУ в Германии генерал Л. Траскотт вместе со своим заместителем М. Берком находился в это время в Нюрнберге, где обсуждал с американскими военными напряженное положение на границе ФРГ и Чехословакии. О начавшихся в Берлине беспорядках он узнал из газет.

Однако американцы сориентировались в обстановке очень быстро и, начиная с 16 июня, уже направляли ее. На крупнейшие биржи труда в Западном Берлине были направлены офицеры ЦРУ и военной разведки, которые стали вербовать безработных для участия в намечавшихся на 17 июня акциях протеста в столице ГДР. Западным берлинцам предлагали от 20 до 50 марок за участие в демонстрациях после возвращения из столицы ГДР. Недалеко от границы с восточным Берлином американские офицеры раздавали «добровольцам» бутылки с зажигательной смесью.

Теперь дело оставалось за малым: сообщить всему населению Берлина и ГДР о намеченной на 17 июня всеобщей забастовке. И здесь к работе подключилась РИАС. Еще в 13 часов 30 минут 16 июня эта американская радиостанция сообщила всем жителям ГДР, что у Дома правительства проходит массовая демонстрация, причем не только под экономическими, но и политическими лозунгами («свободные выборы»). РИАС подчеркивала, что народная полиция не мешает демонстрантам (действительно, у полицейских был приказ не применять оружие). Через три часа РИАС уже дала подробное изложение событий в Восточном Берлине.

После этой радиопередачи у многих жителей ГДР создалось впечатление, что полиция либо перешла на сторону восставших, либо не подчиняется приказам правительства. Именно такое мнение добавило 17 июня «азарта» демонстрантам. К тому же американцы распространяли слух, что советские войска не применяют силу в Берлине, который-де находится под совместным управлением четырех держав. А если уж русские на это решатся, то на помощь восставшим немедленно придут американские танки.

На самом деле относительно немногочисленная в Берлине народная полиция (около четырех тысяч сотрудников) получила от властей строгий приказ не применять силу. К тому же полицейские были очень плохо вооружены, и им не хватало боеприпасов. Политбюро ЦК СЕПГ все еще надеялось, что после удовлетворения требования рабочих об отмене повышения норм выработки демонстрации и забастовки прекратятся.

Возможно, так и случилось бы, но тут уже американцы не желали упустить прекрасную возможность продемонстрировать, наконец, «отбрасывание коммунизма» на практике. При этом действовать им приходилось осторожно. Ведь если бы у советских властей оказались в руках железные доказательства причастности американских официальных лиц к разжиганию насильственных антиправительственных акций, то советские войска могли бы за пару часов без проблем занять весь Западный Берлин. К тому же ничто не мешало и СЕПГ организовать народные волнения в западных секторах города.

Поэтому американцы действовали именно через РИАС, от которой, в случае чего, можно было и откреститься, хотя радиостанция содержалась на средства правительства США и управлялась американцем. Вечером 16 июня на РИАС явились представители демонстрантов и попросили передать в эфир призыв к всеобщей забастовке в ГДР 17 июня. Сотрудники РИАС прекрасно понимали, что на радиостанции лежит огромная ответственность за дальнейший ход событий. Один из восточноберлинских представителей прямо заявил, что РИАС необходимо поддержать забастовку, за которой должна последовать интервенция западных войск с целью восстановления порядка. На РИАС колебались, так как руководитель восточноевропейского отдела Верховной комиссии США в Германии Чарльз Халик предупредил политического директора РИАС Гордона Ивинга, что необдуманными призывами РИАС может «начать войну».

Тем не менее, в новостной программе в 19 часов 30 минут 16 июня РИАС подробно описала демонстрации и передала призыв строительных рабочих продолжить борьбу за снижение цен и норм выработки, свободные выборы и освобождение от уголовной ответственности всех участников демонстраций. В своем ночном комментарии РИАС навала решение правительства ГДР об отмене повышения норм выработки победой всего населения «советской зоны», которая была бы невозможна без пассивного сопротивления и забастовок на всей территории ГДР (к тому времени таких забастовок еще не было). В комментарии подчеркивалось, что речь идет уже не об экономических требованиях, а об отставке правительства ГДР и «конце тоталитарного правления сателлитов Кремля». РИАС признала эти требования (которые сама же и запустила в оборот) «справедливыми». Комментатор призвал всех жителей ГДР 17 июня поддержать всеобщую забастовку («каждый должен знать, насколько далеко он готов идти»): «Ваша задача сегодня показать советским и германским правителям, что мы уже больше не согласны считать «ошибки «ошибками». Мы будем счастливы сообщить о еще больших победах на следующий день».

В тот же день, 16 июня, по радио выступил лидер западноберлинских профсоюзов Шарновски, призвавший население восточной части города к всеобщей забастовке. Причем было названо даже место сбора манифестантов — площадь Штраусбергерплатц на Сталиналлее. Экстренный выпуск западноберлинской вечерней газеты «Дер Абенд» также сообщал о всеобщей забастовке в ГДР 17 июня. Американцы и их союзники прекрасно понимали, чем могут обернуться подобные призывы. На крыше универмага «Херти», находившегося на границе советского и французского секторов, западные военные власти установили стереотрубы и пулеметы.

В это время министр по общегерманским вопросам правительства ФРГ Якоб Кайзер все же призвал восточногерманских соотечественников не поддаваться на провокации. Но РИАС, начиная с 23.00, каждый час повторяла призыв к жителям столицы ГДР собраться в 7 часов утра 17 июня на площади Штраусбергерплатц. Шарновски заверил восточногерманских рабочих, что профсоюзы Западного Берлина их поддержат: «Не оставляйте их одних, — говорил он, обращаясь уже к жителям Западного Берлина. — Они борются не только за социальные права трудящихся, но и за права человека для всех жителей восточной зоны. Включайтесь в движение восточноберлинских строительных рабочих, трамвайщиков и железнодорожников. Каждый город должен знать свою Штраусбергерплатц!»

Позднее администрация Эйзенхауэра прямо признавала, что именно благодаря РИАС забастовки и демонстрации начались 17 июня скоординированно по всей ГДР. В докладе ЦРУ говорилось, что «компетентные наблюдатели чувствовали, что сообщения РИАС о первых волнениях в Восточном Берлине послужили сигналом для последующих восстаний в других германских городах».

А в это время, вечером 16 июня, власти ГДР, похоже, еще не до конца сознавали опасность создавшегося положения. Актив столичной парторганизации был созван в 20.00 на инструктаж в концертном зале Фридрихштадтпаласт в центре Берлина. В своем выступлении там Гротеволь еще раз объяснил необходимость «нового курса». «Мы ошиблись в темпах», — сказал он. Национализировав крупную промышленность, существенно подняв жизненный уровень за счет 12-кратного снижения цен, введя в действие невиданное ранее в германской истории прогрессивное законодательство, руководство ГДР решило, что можно перейти к строительству основ социализма. По мнению Гротеволя, успешному осуществлению этого решения помешало два фактора. Во-первых, из-за подписания Парижского и Боннского договоров правительству ГДР пришлось во втором полугодии 1952 года выделить большие незапланированные средства на укрепления обороноспособности страны, то есть на резкое наращивание численности казарменной народной полиции. Во-вторых, и это было главной ошибкой, вместо запланированного на конец 1952 года повышения зарплаты высококвалифицированным рабочим на 700 млн. марок (вторую фазу повышения — для рабочих низких разрядов — предполагалось осуществить в 1953 году) получился рост фонда оплаты труда на 4 млрд. марок, так как рабочих низких разрядов стали в массовом порядке переводить в высокие. Такая социальная благотворительность привела к огромному выбросу ничем не обеспеченных денег на потребительский рынок и вызвала перебои с продовольствием.

Наконец, Гротеволь признал и слишком напряженные цели пятилетнего плана. Хотя и здесь правительство ГДР руководствовалось вовсе не какими-то догмами о необходимости развития тяжелой промышленности. Просто в условиях блокады Запада без собственной металлургии нельзя было обеспечить работу машиностроения, а без него — достигнуть таких объемов экспорта, которые позволяли бы закупать необходимое для населения продовольствие.

Курс правительства, отмечал Гротеволь, столкнулся с активным сопротивлением и саботажем частнокапиталистических элементов, что выразилось в неуплате налогов и невыполнении крупными крестьянскими хозяйствами обязательных норм госпоставок. И здесь власти ошиблись, сделав ставку на административные и полицейские методы. А это было неправильно, так как привело к бегству большого количества людей на Запад и стало дополнительным препятствием на пути воссоединения Германии.

Поэтому, говорил Гротеволь, авангарду рабочего класса — СЕПГ — необходимо притормозить, чтобы не упустить из виду главную цель — объединение Германии (за этими словами ясно чувствовалось влияние Берии, но партактив об этом, естественно, не подозревал). В конце выступления Гротеволь пообещал вскоре сократить слишком завышенные планы первой пятилетки. В целом, глава правительства ГДР дал абсолютно верный экономический анализ положения в стране. Но он ничего не сказал ни о повышении норм выработки (видимо, этот вопрос по-прежнему считался несущественным), хотя, например, признал ошибочность сокращения социальных льгот рабочих весной 1953 года.

Ни Ульбрихт, ни Гротеволь ни словом не обмолвились о волнениях и демонстрациях 16 июня, видимо, считая их недоразумением вроде событий в Бранденбурге 12 июня. Активисты расходились с собрания в десятом часу вечера со смешанными чувствами. Получалось, что социализм приходилось отложить на потом из-за германского единства. Но как его было достичь, если «клика Аденауэра» вовсе этого не желала? Неужели планы развития ГДР зависели от позиции боннского правительства?

На выходе из Фридрихштадтпаласта активистов СЕПГ уже поджидали группы демонстрантов, среди которых было много жителей Западного Берлина. Начались драки, и члены СЕПГ с трудом добирались до дома. Помимо этого в ночь на 17 июня были разгромлены несколько государственных магазинов.

Исполняющий обязанности руководителя аппарата МВД СССР в ГДР полковник Фадейкин днем 17 июня сообщал в Москву, что в течение 16 июня органы правопорядка ГДР вели себя пассивно и арестовали только 25 человек. Министр госбезопасности Цайсер целый день находился в политбюро, а его заместитель Мильке «недооценил серьезность создавшегося положения». Но этот упрек можно было адресовать не только Мильке.

Поздно вечером 16 июня Верховный комиссар СССР в Германии Семенов с трудом убедил Ульбрихта и его товарищей по политбюро (Гротеволя, Цайсера, Херрнштадта) в необходимости подтянуть к Берлину части казарменной полиции. Одновременно к городу были переброшены три дивизии советских войск (одна из них танковая), которые утром 17 июня взяли под охрану основные правительственные и партийные учреждения столицы ГДР. Так, перед зданием ЦК СЕПГ стоял советский патруль на двух бронетранспортерах. «Немецкие друзья» считали, что Семенов паникует и ничего особенного 17 июня не произойдет. Но все же под влиянием Верховного комиссара в Берлин к утру 17 июня были переброшены отряды казарменной полиции из Потсдама и Ораниенбурга (вся казарменная полиция была приведена в состояние боевой готовности в 5 часов утра 17 июня). Было решено, что вся ответственность за поддержание правопорядка будет лежать на полиции ГДР, а советские войска будут использованы только в случае крайней необходимости. В Берлин был срочно вызван начальник Генерального штаба Вооруженных сил СССР Маршал В. Д. Соколовский, который имел опыт «кризисного управления» в Германии во время берлинского кризиса 1948–1949 годов, когда он возглавлял СВАГ. Советские войска в ГДР находились в это время в летних лагерях и на маневрах и в ночь на 17 июня были приведены в состояние повышенной боевой готовности.

16 июня аппарат Верховного комиссара СССР направил в свои представительства в округа информацию о событиях в Берлине, содержавшую указания находиться 17 июня в состоянии готовности к возможным провокациям. Ульбрихт отказался направить такую же информацию в окружкомы СЕПГ, а наоборот, вызвал всех первых секретарей на 17 июня в Берлин, в результате чего партийные организации на местах оказались обезглавленными в самый опасный для ГДР момент. Позднее Семенов сообщал в Москву о том, как 16 июня Ульбрихт открыто заявил ему, что «новый курс» был ошибкой и через четыре недели СЕПГ вернется к «проверенным методам» работы. В некоторых исторических исследованиях, посвященным событиям в ГДР 17 июня 1953 года, даже выдвигается гипотеза, что Ульбрихт чуть ли не сам организовал беспорядки, чтобы похоронить «новый курс». Эта трактовка событий, конечно, не имеет под собой никаких оснований. Ульбрихт еще в начале июня в Москве не скрывал, что считает «новый курс» ошибочным, прежде всего, в тактическом смысле. И здесь генсека поддерживали и его внутрипартийные противники Эльснер и Херрнштадт. В том виде, в каком «новый курс» был преподнесен населению, он не мог вызвать иной реакции, чем предположений о скором отстранении СЕПГ от власти. Если бы необдуманные или не просчитанные экономические меры были отменены именно с экономическими доводами, то вполне возможно, что массовых волнений удалось бы избежать.

Ведь даже вечером 16 июня руководство ГДР не верило, что проблема повышенных норм выработки может вывести на улицы десятки тысяч людей. Не очень верил в это и Семенов, хотя по его просьбе еще 8 июня правительство ГДР спустило на места «туманные» указания о недопустимости административного повышения норм. Но на самом деле, после того, как координационным центром волнений стала РИАС (а другими словами, США), проблемы экономического плана уже не играли в событиях почти никакой роли: американцы решили покончить с советским влиянием в Восточной Германии, ожидая, что за этим последует крушение режимов народной демократии и в других европейских странах.

Для американцев демонстрация строительных рабочих 16 июня, начавшаяся из-за недоразумения с закрытыми воротами, явилась подарком небес, так как еще за неделю до этого они сами боялись потерять свое влияние в Западной Европе. 7 июня 1953 года на выборах в Италии грандиозного успеха добились коммунисты и социалисты, получившие дополнительно 1,7 млн. голосов. Только благодаря открытой финансовой поддержке США христианские демократы во главе с Де Гаспери смогли удержаться у власти. Положение Аденауэра в ФРГ в преддверии выборов в бундестаге также выглядело весьма шатким. Во Франции компартия уверенно набирала очки, а Черчилль в Великобритании, хотя и был консерватором, но считался почти союзником СССР, по крайней мере, в германском вопросе. И тут наконец-то зашаталось советское господство в Германии, хотя американцы и не знали, что виновато в этом (конечно, в определенном смысле) само советское руководство, а точнее, его «сильный человек» — Берия.

В 6 часов утра 17 июня на площади Штраусбергерплатц, как и призывала РИАС (начиная с семи часов утра РИАС каждые полчаса сообщала о положении в Берлине; ее корреспонденты находились на границе советского сектора города, пока не решаясь ее пересечь), начали собираться тысячи людей (к 7.30 их было около 10 тысяч), которые направились к Дому правительства. Жидкие кордоны народной полиции, имевшей по-прежнему приказ не применять оружие, были легко прорваны демонстрантами, которые с каждой минутой становились все более и более агрессивными. К 11 часам утра у Дома правительства собрались около 100 тысяч человек (по другим данным — не более 30 тысяч). Среди них находились и рабочие Хеннингсдорфа, которые прошли к Дому правительства через французский сектор. Сначала французский комендант запретил проход демонстрантов, но потом отменил собственное распоряжение. При этом, однако, западноберлинской полиции был отдан приказ не допускать демонстраций восточноберлинских рабочих в западной части города. Даже транспаранты «восточникам» надлежало держать свернутыми.

Призыву РИАС к забастовке последовало большинство восточноберлинских предприятий. Так, в берлинском районе Митте (Центр), где находились основные правительственные учреждения ГДР, из занятых на четырех предприятиях 4413 человек бастовали около 3300, в районе Фридрисхайн из 10 815 рабочих на 10 заводах — 10 484, в Кепенике из 24 073 рабочих на 13 предприятиях — 12 598. Забастовки охватили и заводы советских акционерных обществ. По данным аппарата советского Верховного комиссара, 17 июня в Берлине бастовали 80 тысяч из 200 тысяч рабочих города, причем забастовками были охвачены крупнейшие предприятия. Повсеместно были организованы забастовочные комитеты. Выдвигались пока еще, в основном, экономические лозунги: снижение цен в госторговле на 40 %, перевыборы профсоюзного руководства и другие. Однако буквально с каждым часом на первый план все больше и больше выдвигались политические требования: отставка правительства, проведение свободных выборов, воссоединение Германии.

С самого начала демонстрации 17 июня приобрели насильственный характер. Был разгромлен советский магазин «Международная книга», подожжено несколько автомашин. Пытавшихся успокоить людей активистов СЕПГ жестоко избивали. Около 10 часов собравшиеся у Дома правительства манифестанты начали уничтожать все межсекторальные указатели, транспаранты СЕПГ. Были подожжены киоски и участок народной полиции. Оружие, униформа и сейф оттуда были переданы демонстрантами в Западный Берлин. Опять были разгромлены несколько машин с репродукторами, а сидевшие в них активисты СЕПГ были тяжело ранены.

В 10 часов 30 минут все высшее руководство ГДР было вывезено из здания ЦК СЕПГ в штаб-квартиру советских войск в берлинский район Карлсхорст (именно там 9 мая 1945 года был подписан акт о капитуляции гитлеровской Германии). В 11 часов демонстранты сорвали с Бранденбургских ворот красный флаг (он развевался там с 1945 года, как символ победы СССР во Второй мировой войне) и сожгли его. Характерно, что сначала участники волнений пытались не провоцировать советские власти. Даже когда демонстранты утром шли по улице Унтер-ден-Линден мимо посольства СССР, они свернули транспаранты и прекратили выкрикивать антиправительственные лозунги.

В 11 часов в Берлине было прервано железнодорожное городское сообщение, а с 12 часов остановился весь транспорт. На стадионе имени Вальтера Ульбрихта состоялся массовый антиправительственный митинг, в котором приняли участие более 15 тысяч человек.

Но основной центр событий по-прежнему был возле Дома правительства. Во дворе стояли созванные на контрдемонстрацию сотрудники госаппарата и члены ССНМ. Их и демонстрантов еще разделяла тройная цепь народной полиции, удерживавшая пятачок 50 на 50 метров. В полицейских летели камни с находившихся неподалеку руин разрушенных во время войны зданий. Полицейские держались мужественно и никто из них не перешел на сторону восставших, хотя их постоянно призывали к этому: «Сбрасывайте русскую форму и присоединяйтесь к нам!»

К полудню в осаде находились помимо Дома правительства здание ЦК СЕПГ, полицай-президиум, городской телеграф и штаб-квартира профсоюзов. Народная полиция не применяла оружие даже для защиты собственной штаб-квартиры. Когда в полицай-президиум полетели первые камни, командир охранявшего здание взвода попросил со ссылкой на единодушное мнение личного состава разрешения у начальства оттеснить провокаторов. Но приказа применить хотя бы дубинки получено не было. Однако, когда демонстранты подожгли несколько машин, охранный взвод по собственной инициативе выбежал из здания и начал обрабатывать манифестантов дубинками. Офицеры полиции все время кричали: «Не стрелять!» В этих условиях стал сказываться численный перевес нападавших (у которых тоже были дубинки и арматура), и полицейских опять оттеснили к зданию полицай-президиума. Раненых полицейских зверски избивали ногами, но приказа применить оружие все еще не было.

Примерно в 10.30 в Берлине пошел сильный дождь, и демонстранты, находившиеся у Дома правительства, рассеялись. Но уже через полчаса они снова громили полицейский участок Колумбусхаус, который был объят пламенем. После 11 часов утра (когда уже было разгромлено несколько полицейских участков) народная полиция наконец-то получила разрешение применять оружие, но только в случае нападения на участки. При этом предписывалось в любом случае сначала давать предупредительные выстрелы в воздух. Трое избитых и раненых полицейских из Колумбусхауса смогли укрыться в советском посольстве.

К полудню в Берлине были разгромлены несколько магазинов и кинотеатров. Группы молодежи (в основном из Западного Берлина), вооруженные кастетами и дубинками, заставляли частных торговцев закрывать магазины. Попытка бастующих остановить городскую электростанцию Клингенберг и обесточить город была сорвана: коллектив электростанции к беспорядкам не присоединился и выставил пикеты вокруг предприятия. Отпор демонстрантам дали и рабочие газораспределительной сети немецкой столицы.

Между тем, среди митингующих у Дома правительства уже открыто появились американские офицеры, подбадривавшие «борцов с тоталитаризмом». Были видны и машины с номерами западных военных миссий (формально Берлин по-прежнему находился под четырехсторонним управлением, и военнослужащие СССР, США, Великобритании и Франции могли свободно передвигаться по всему городу). Народная полиция наблюдала, как американцы ездят по центральным улицам Восточного Берлина и делают какие-то пометки. Ободренные такой явной поддержкой, демонстранты, наконец, смели кордоны народной полиции (она по-прежнему не стреляла) и ворвались в Дом правительства, где учинили погром. На улицах Берлина стали появляться баррикады. На площади Потсдамерплатц недалеко от Дома правительства и на самой границе с Западным Берлином протестующие вступили в перестрелку с полицией и обезоружили семь ее сотрудников. В толпах демонстрантов все громче стали звучать антисоветские лозунги (например: «Мы хотим хлеба и убить всех русских»; по-немецки этот лозунг рифмуется). На Унтер-ден-Линден был избит советский гражданин, у которого к тому же отняли чемодан.

17 июня в 12 часов 25 минут полковник Фадейкин отослал в Москву написанное от руки донесение: у него явно не хватало времени. Он в драматических тонах описывал ситуацию в городе, видимо, еще не зная, что через пять минут советские войска под командованием Соколовского приступят к восстановлению в Берлине общественного порядка (к Потсдамерплатц советские танки осторожно стали продвигаться уже после 10 часов, когда возникла угроза Дому правительства). Формально СССР, как оккупирующая держава, имел все права на применение силы в случае возникновения волнений на территории ГДР (такие же права, кстати, имели и западные державы на территории ФРГ). В течение дня 17 июня в Берлин были стянуты полицейские подкрепления из Потсдама, Франкфурта-на-Одере (там ели смогли собрать достаточное количество пистолетов для 70 человек, причем для этого пришлось разобрать несколько пистолетов на запчасти) и других городов (около двух тысяч человек) и примерно столько же военнослужащих казарменной полиции. Более 3600 народных и казарменных полицейских стали брать под контроль границу с Западным Берлином. Согласно плану советского командования именно немцы должны были охранять секторальную границу. Ведь с американской стороны к ней уже были подведены танки, и если бы навстречу им выехали Т-34 и ИС, достаточно было небольшой провокации (например, специалистов из «группы борьбы против бесчеловечности»), чтобы началась третья мировая война.

Еще в 10 часов утра партактив берлинской организации СЕПГ, ССНМ и ОСНП был брошен на предприятия, чтобы предотвратить забастовки. В ряде случаев это действительно удалось, однако все, кто хотел, к 10 часам утра уже были на улице. А вот снова собрать в одном месте активистов было гораздо сложнее, и город фактически оказался без твердого руководства.

В этих условиях реальная власть в столице ГДР перешла к Семенову и командующему Группой советских оккупационных войск в Германии Гречко (они почти каждый час докладывали в Москву о ситуации), и советские войска получили приказ навести порядок. Когда колонны советских танков (всего в Берлине и его окрестностях 17 июня находилось около 600 машин) двинулись к Дому правительства, чтобы освободить здание, демонстранты повели себя (в отличие от раннего утра того же дня) явно вызывающе. Фадейкин отмечал, что среди протестующих все больше распространялись слухи: если русские применят силу, то в Восточный Берлин сразу войдут американские танки. В советских танкистов полетели камни, позднее раздались выстрелы из захваченного у народной полиции стрелкового оружия. Некоторые демонстранты, явно куражась, взбирались на советские танки и пытались повредить их антенны. На Унтер-ден-Линден советские патрули были обстреляны и открыли ответный огонь.

В 13.00 советский комендант Берлина генерал-майор Диброва объявил в городе военное положение. Таким образом, вся власть в столице уже де-юре перешла к оккупирующей державе — СССР. Семенов по сведениям Херрнштадта сказал тогда членам Политбюро ЦК СЕПГ, что через две минуты после введения военного положения «все прекратится».

Практически так и получилось, но только на первый взгляд. Как только у здания полицай-президиума советские войска открыли огонь (стреляли, правда, в основном в воздух), демонстранты стали быстро расходиться. В это же время были надежно заблокированы все переходы в Западный Берлин, в результате чего несколько тысяч жителей восточной части города оказались в его западной части. Тут-то и пригодились заранее подготовленные временные пункты приема беженцев. С другой стороны, несколько сотен западноберлинцев были арестованы в восточной части города.

После введения военного положения демонстранты изменили тактику: они быстро рассеивались при приближении советских патрулей, но сразу же собирались вновь и продолжали бесчинства, хотя на здания центральных государственных органов нападать уже не решались. Через полтора часа после введения военного положения группа хулиганов ворвалась в редакцию профсоюзной газеты «Трибюне» и начала выкидывать из окон документы, из которых во дворе был устроен костер, угрожавший всему зданию. Чуть позже после длительной осады был захвачен КПП народной полиции на границе с Западным Берлином (Обербаумбрюке). При этом находившиеся там автомашины были отбуксированы в Западный Берлин. Следует отметить, что западноберлинская полиция в некоторых случаях помогала демонстрантам перетаскивать машины в западные сектора. У Бранденбургских ворот с западной стороны стояла машина с громкоговорителем, призывавшая продолжать демонстрации. Позднее начались и передачи на русском языке: советских солдат просили не стрелять и переходить на сторону восставших.

В 14 часов по радио ГДР было зачитано обращение Гротеволя, который еще раз подтвердил отмену повышения норм. Премьер-министр назвал забастовки и демонстрации «делом рук провокаторов и фашистских агентов иностранных держав и их пособников из немецких капиталистических монополий».

Беспорядки продолжались. На мостовой лежали осколки выбитых в Институте Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина окон. Группы западноберлинской молодежи заблокировали один из выходов из здания Берлинского университета и не выпускали студентов на улицу. В 15.15 демонстрантами была остановлена машина заместителя премьер-министра ГДР и лидера восточного ХДС Отто Нушке. Его избили и передали западноберлинской полиции. Нушке устроили настоящий допрос в прямом эфире РИАС, но тот не струсил и защищал политику руководства ГДР. 19 июня Нушке был возвращен в ГДР. Характерно, что один из членов СДПГ, который воспрепятствовал 17 июня линчеванию Нушке, не был выдвинут своей партией в качестве кандидата в бундестаг из-за протеста избирателей.

Несмотря на охрану границы с Западным Берлином, оттуда все же прорвались несколько групп численностью в сотни человек каждая, среди которых были и беженцы из ГДР. Некоторые налетчики были вооружены огнестрельным оружием. Опять начался штурм нескольких полицейских участков и грабежи магазинов. Но на этот раз полиция применяла оружие. Сразу же после 18.00 рота казарменной полиции отбила КПП Обербаумбрюке и оттеснила толпу нападавших в Западный Берлин. Но уже в девять вечера подкрепления запросил райком ССНМ Фридрихсхайна.

В принципиальном плане следует отметить, что советские войска старались непосредственно не вмешиваться в столкновения с демонстрантами и прибегали к оружию только для самообороны и защиты основных правительственных зданий. На некоторых участках границы с Западным Берлином Советская Армия установила противотанковые орудия и обустроила пулеметные гнезда. Патрули на танках и бронетранспортерах имели задачу своим грозным видом охлаждать пыл протестующих. Такая щадящая тактика привела к тому, что к половине десятого вечера западноберлинская полиция зарегистрировала только троих убитых.

Как же реагировали на события в Берлине западные державы и ФРГ? В 11 часов утра 17 июня (к этому времени уже был захвачен участок народной полиции Колумбусхаус на границе с Западным Берлином) французский комендант на правах председательствующего пригласил на совещание своих американского и британского коллег. Было решено всеми силами поддерживать в Западном Берлине жесткий порядок и не допускать перелива демонстрантов из восточного сектора. В то же время коменданты сообщили западноберлинским властям, что не будут препятствовать митингам солидарности, рекомендуя проводить их подальше от границы с советским сектором. К счастью как для западных комендантов, так и, возможно, для всего мира, обер-бургомистр Западного Берлина Ройтер, известный своим радикальным антикоммунизмом, был 17 июня в Вене на съезде мэров ведущих городов мира. Позднее Ройтер говорил, что западные державы всячески оттягивали его возвращение в Берлин. Возможно, это так и было. Ведь на вечер 17 июня партия Ройтера — СДПГ — намечала массовый митинг прямо на границе с Восточным Берлином. А ведь такой же митинг во время берлинского кризиса 1948–1949 годов, на котором выступал Ройтер, вылился в перестрелку с народной полицией. Теперь же, после насильственных беспорядков в германской столице дело могло закончиться гораздо хуже. Настораживал западных комендантов и тот факт, что западноберлинская СДПГ отказалась перенести вечерний митинг подальше от границы (мол, уже поздно менять место). В 21.00 западные коменданты собрались еще раз и выпустили пресс-релиз, в котором отвергались обвинения советской стороны и властей ГДР, что беспорядки были организованы из Западного Берлина. Американцы пытались включить в коммюнике требование к СССР проявлять сдержанность и положение о солидарности с манифестантами. Но англичане и французы отказались, так как считали поведение советских властей и так весьма осторожным и не очень хотели солидаризироваться с погромами магазинов и захватом полицейских участков.

Конечно, западные коменданты и их начальники, Верховные комиссары в Германии не хотели, чтобы у СССР появился повод для проведения войсковой операции против Западного Берлина. Ведь все прекрасно знали, что в насильственных акциях против ГДР участвовали тысячи жителей западной части города. Но была и еще одна причина некоторой растерянности западных держав. Там была распространена точка зрения, что беспорядки в Берлине были специально организованы Москвой, чтобы сместить Ульбрихта. Это укладывалось в логику «нового курса», который, как правильно считали на Западе, был навязан ГДР Советским Союзом. В пользу этой версии событий вроде бы говорило и то, что волнения начались среди рабочих (а не среди «капиталистических» элементов) и проходили в основном под экономическими лозунгами. В этой неясной обстановке западные державы, отдав восстание на откуп «независимой» РИАС и спецслужбам (тем надлежало действовать как можно более скрытно), предпочли дожидаться дальнейшего развития событий.

Характерно, что берлинская резидентура ЦРУ в своем первом сообщении 17 июня полагала, что демонстрация строительных рабочих 16 июня была вообще организована самим правительством ГДР, чтобы дать самому себе предлог для отмены повышения норм без потери лица. Как вывод (после подробного описания событий 17 июня в депеше сообщалось, что «американские офицеры свободно смешивались с демонстрантами») ЦРУ справедливо отмечало, что беспорядки окажут негативное влияние на советское мирное наступление последнего времени.

Уже упоминавшийся выше глава представительства МИД ФРГ в Берлине Мейнен сообщал вечером 17 июня, что советские войска и народная полиция стреляли в основном в воздух. Аденауэр через статс-секретаря МИД ФРГ Хальштейна поддерживал постоянный контакт с западными Верховными комиссарами. Он выступил с правительственным заявлением, выдержанным в очень осторожных тонах (многими участниками демонстраций в ГДР оно было воспринято как предательство). Наконец, вечером 17 июня РИАС стала призывать жителей Берлина подчиняться всем распоряжениям советских властей. На Западе явно не желали начинать из-за Берлина мировую войну.

Всего по данным аппарата Верховного комиссара СССР в Германии в демонстрациях 17 июня в Берлине приняли участие 66 тысяч человек, в том числе 10 тысяч западноберлинцев.

В целом, после введения военного положения (манифестанты быстро убедились, что никакие американские танки на помощь им не спешат) на улицах Берлина стал постепенно восстанавливаться порядок. Начиная с 21.00, был введен комендантский час, и советские войска вместе с народной полицией приступили к патрулированию города. Вечером через КПП народной полиции западные берлинцы стали возвращаться домой. В 23.0 °Cеменов сообщил в Москву, что всем немцам запрещено пересекать границу секторов в Берлине. Позднее Семенов и Соколовский доложили, что волнения в Берлине прекратились и «на улицах спокойно».

Но в тот страшный день 17 июня волнения и акции протеста охватили не только Берлин. Между тем партийные органы и территориальные подразделения МГБ к утру 17 июня практически не имели никаких указаний относительно характера их действий в случае массовых беспорядков. В целом следует отметить, что народная полиция ГДР в округах была вооружена еще хуже, чем в Берлине. Автоматов не было вообще, старые карабины были в таком состоянии, что зачастую годились только для учебных целей. К пистолетам имелось в наличии по два — четыре патрона. Не хватало даже дубинок. Полиция не проводила абсолютно никаких учений по борьбе с массовыми беспорядками и, естественно, не имела никакого спецоборудования (щитов, водометов и т. д.). Не было даже касок. Вооружение территориальных подразделений МГБ было еще хуже (только пистолеты).

Ранним утром 17 июня все окружные и районные управления и отделы народной полиции получили из Берлина приказ находиться в состоянии повышенной готовности и собрать личный состав на работе. Так как планы на случай чрезвычайных ситуаций были устаревшими и не задействованными на практике, сбор сил занял гораздо больше времени, чем предполагалось. Однако случаев увильнуть от исполнения обязанностей не наблюдалось. Наоборот, в некоторых райотделах полицейские-женщины требовали, чтобы им разрешили участие в патрульной службе в очагах беспорядков наравне с мужчинами. В некоторых округах для полицейских были организованы ночлег, горячее питание и даже просмотр кинофильмов «по теме» (например, советского фильма с Сергеем Гурзо «В мирные дни», где советские моряки вели успешную борьбу с происками западных разведок). Позднее в отчетах все окружные управления народной полиции сообщали о высоком морально-политическом духе своих сотрудников, и это было абсолютной правдой.

Однако следует подчеркнуть, что подразделения МВД и МГБ на местах получили из Берлина лишь очень расплывчатую информации о происходивших там 16 июня событиях. В некоторых случаях более конкретными сведениями делились «советские друзья». Например, начальник окружного управления МГБ в Дрездене подполковник Харниш только в 21.30 16 июня получил из окружкома СЕПГ сообщение, что в Берлине сложилось «опасное» положение и готовятся акции по свержению правительства. Харниш попытался подробнее выяснить обстановку по телефону в МГБ, но не очень преуспел в этом, так как в центральном аппарате тоже мало что знали. Только в полночь «советские друзья» сообщили, что «ввиду активизации вражеской деятельности» необходимо принять меры безопасности и проинформировать районные отделы МГБ».

После предупреждения аппарата МВД СССР Харниш дал райотделам МГБ следующее указание: «Передать всем организациям указания относительно усилившейся деятельности врага в форме слухов и провокаций. Этим явлениям необходимо противостоять. Явных агентов и саботажников задерживать. В особых случаях советоваться с окружным управлением».

17 июня утром ЦК СЕПГ составил анализ положения в стране, в котором, в частности, отмечалось: «Вчера было значительное количество забастовок и угроз забастовок на предприятиях почти всех округов… Наряду с дальнейшим распространением уже упомянутых слухов противник в нарастающем объеме переходит к угрозам, провокациям и физическим нападениям. Его основная цель состоит, по-видимому, в том, чтобы, опираясь на недовольство на ряде предприятий, с помощью провокационных лозунгов добиться раскола между партией, правительством, трудящимися массами и внести в массы лозунг свержения правительства и немедленного проведения новых выборов».

В целом анализ был абсолютно верным. Проблема была лишь в том, что территориальных управления МГБ (как и народная полиция) не имели четких планов действий на случай массовых беспорядков, так как они считались маловероятными. В 5 часов утра 17 июня окружное управление МГБ Дрездена проинформировало районные отделы, что следует ожидать массовых появлений на предприятиях провокаторов из Западного Берлина, которые попытаются организовать акции протеста против повышения норм выработки. Рекомендовалось наладить тесный контакт с партийными организациями и арестовывать установленных провокаторов.

17 июня во всех северных округах ГДР (Росток, Шверин, Нойбранденбург) демонстраций и крупных забастовок практически не было. Например, в 20.30 17 июня шверинский окружком СЕПГ сообщал в ЦК, что трудящиеся в городе и на селе работают нормально и партия полностью держит ситуацию под контролем. Попытки организовать на некоторых предприятиях забастовки удалось быстро предотвратить усилиями агитаторов и народной полиции, которая тоже действовала методом убеждения. Тем не менее, скорее на всякий случай, в округе было объявлено военное положение.

В Нойбранденбурге состоялась только одна демонстрация в небольшом местечке Тетеров (в северо-восточной Германии вообще сохранилось много городов и деревень со славянскими названиями; например, Шверин был когда-то «Зверином», что говорило о богатых дичью местных лесах). Около 500 человек собрались там перед зданием тюрьмы и в агрессивной форме требовали освобождения всех заключенных. Народная полиция своевременно подтянула резервы, но толпу было решено не разгонять, а попытаться уговорить разойтись с помощью агитаторов. После совещания с представителем Верховного комиссара СССР было решено отпустить троих заключенных, освобождение которых и так предусматривалось после объявления политики «нового курса». Однако толпа требовала выпустить всех узников, и ее все же пришлось разогнать предупредительными выстрелами, в том числе и подошедшего подразделения советских войск. Тем же вечером были быстро арестованы 22 зачинщика, которых установили в ходе демонстрации переодетые в штатское сотрудники криминальной полиции.

В округе Росток вплоть до 17 июня вообще не было даже признаков готовящихся забастовок и других акций протеста. В целом спокойно было и 17 июня. Самым крупным событием было прекращение на несколько часов работы коллективом завода по производству дизельных моторов в столице округа (в акции участвовали более двух тысяч человек). Политических требований практически не было, и рабочие протестовали только против повышения норм. При этом делегация стачечников подчеркнула, что рабочие не против добровольного повышения норм. Было созвано собрание трудового коллектива, на котором были достигнуты договоренности с дирекцией, после чего работа на заводе возобновилась. В округе было все же объявлено военное положение, что явилось для рабочих народной верфи в городе Штральзунд предлогом для прекращения работы. 300 человек пытались выйти за пределы верфи, чтобы организовать демонстрацию, но советские войска воспрепятствовали этому путем выстрелов в воздух. В Висмаре рабочие также заявили, что не хотят работать под угрозой советских штыков. Однако при этом они подчеркнули, что их акция никак не связана с событиями в Берлине. Всего по итогам июньских событий в округе Росток был арестован 81 человек. Уголовное дело было заведено против 38 человек, из которых треть составляла молодежь, двое раньше состояли в НСДАП и еще двое служили в войсках СС. Примечательно, что семеро арестованных ранее были исключены из СЕПГ.

Так же как и на севере тихо было 17 июня и в промышленном южном городе Карл-Маркс-Штадт (до мая 1953 года Хемниц). Там находилось режимное советское урановое предприятие «Висмут», с которым были связаны многие заводы-смежники. Некоторые исследователи считают именно фактор «Висмута» ключевым: люди, мол, не решились бросить открытый вызов оккупационным властям. Ниже будет показано, что это было не совсем так. Полиция в округе оперативно развернула силы и даже организовала пункты наблюдения за воздушным пространством, чтобы не допустить приземления вражеских агентов-парашютистов. Все магазины были взяты под усиленную охрану, чтобы предотвратить возможные трудности со снабжением в результате панических закупок продовольствия. Когда до полиции дошли слухи, что на некоторых предприятиях начало забастовки будет возвещено сиренами, сотрудники МВД и МГБ быстро сняли со всех заводских сирен округа предохранители. Партийные агитаторы к округе в отличие от некоторых других районов страны провели на предприятиях большую и результативную работу. Тем не менее, военное положение было объявлено и в этом округе (отменено 24 июня). Народная полиция (всего в округе было 2969 ее сотрудников, которым помогали 300 добровольцев из населения) арестовала только пять человек. Еще несколько лиц были задержаны органами МГБ и советскими войсками.

В юго-западном, граничившим с ФРГ округе Зуль, СЕПГ ожидала массированных провокаций со стороны Западной Германии, но к удивлению властей 17 июня не произошло никаких акций протеста. Уже в 15.25 окружком партии сообщил в Берлин, что «в округе все спокойно». Только в одном из городков — Обернойбрунне — 15–20 человек, подвыпив, вышли из трактира и, дудя в охотничий рог, требовали вернуть их городку административную самостоятельность (ранее он был включен как часть в более крупный населенный пункт). Полицию применять не пришлось: увидев, что местные жители их игнорируют, «самостийники» разошлись по домам.

Ситуация в округе Франкфурт-на-Одере была гораздо сложнее, так как многие его жители работали в Берлине и видели, что там творилось. И здесь, также как в столице, беспорядки начали строительные рабочие городка Штраусберг (через несколько лет там разместилось министерство обороны ГДР). Захватив несколько грузовиков, строительные рабочие Штраусберга стали разъезжать по округу и призывать рабочих других предприятий к забастовкам. Попытка прорваться в Берлин на восьми грузовиках была пресечена советскими войсками и пограничной полицией ГДР. После этого строительные рабочие поехали в город Фюрстенвальде, где подняли шинный завод и организовали в центре города демонстрацию, количество участников которой достигло пяти тысяч человек. Демонстранты подошли к зданию райсовета и потребовали, чтобы его председатель высказался относительно требований протестующих (свободные выборы, снижение цен в госторговле на 40 %, упразднение казарменной народной полиции, отставка правительства). Но когда глава района попытался выступить, его стали избивать. Полиции с трудом удалось вырвать человека из рук разъяренных демонстрантов. В конце концов, пришлось вызвать советские войска, и те быстро освободили площадь перед райсоветом (оружие при этом не применялось).

Особое внимание в округе и советские органы и власти ГДР уделяли металлургическому комбинату имени Сталина с непрерывным циклом производства. Остановка его могла иметь для экономики ГДР катастрофические последствия. На комбинате образовалась группа протестующих в 400–500 человек, но большинство рабочих осталось на местах. Отработавшая смена отказалась идти домой и взяла под охрану доменные печи. Тем не менее, часть сталелитейщиков вошла в город Фюрстенберг и попыталась взять штурмом райком партии, который охраняли пять сотрудников полиции с пятью пистолетами и двумя мелкокалиберными винтовками. Первый секретарь райкома вышел на площадь за сигаретами, а назад вместе с ним уже вбежали демонстранты. Их удалось, было вытолкнуть назад и закрыть дверь, но буквально через несколько минут ее протаранили, и толпа снова ворвалась в райком, круша там мебель. Один из полицейских пытался фотографировать, но его избили и отобрали оружие. Тем не менее, старший среди народной полиции приказал не стрелять. Через десять минут после начала штурма райкома к зданию подоспели 10 полицейских и советские солдаты. Толпа была быстро рассеяна, а 55 наиболее активных участников штурма арестованы на месте.

Округ Котбус оказался, пожалуй, единственным в ГДР, где акции протеста 17 июня начались на селе. 16 июня в деревне Раде были арестованы несколько крестьян. Собравшиеся односельчане (в основном, богатые крестьяне) решили утром 17 июня идти на райцентр Йессен и требовать освобождения всех арестованных. Акция была задумана как внезапная, однако один из бедняков села предупредил полицию. Прибыв уже в 7 утра к зданию райсовета, 250 крестьян потребовали, чтобы вышедший к ним прокурор немедленно освободил всех задержанных. Когда тот стал говорить из толпы раздались выкрики «Повесьте красную свинью!» и «Убейте красную собаку!» Одному мальчику-пионеру кулаки сломали палец, пытаясь сорвать с него пионерский галстук. У одного из сотрудников полиции отобрали пистолет (правда, потом его принесли в участок). Однако смелость борцов за права человека быстро сменилась тревогой, когда они увидели, что в городе находятся советские автоматчики (они были введены в Йессен еще ночью после упомянутого выше сигнала из Раде). Тем не менее, власти хотели закончить дело миром и освободили 30 человек (большинство из которых и так подлежало освобождению после объявления «нового курса»). Крестьяне прошли по городу и вернулись на центральную площадь. Но тут появились советские танки, и их командир предложил разойтись, что и было сделано.

В столице округа Котбусе забастовку в 10.30 начали рабочие железнодорожных мастерских. Около двух тысяч человек направились к центру города, но были остановлены советскими солдатами и повернули обратно. Однако ближе к обеду, используя забастовку железнодорожников, группа молодежи (по данным полиции, там было много представителей «молодой общины» и проституток) организовала в самом городе новую демонстрацию. Толпа подошла к зданию совета округа, скандируя антиправительственные лозунги и требуя, чтобы все сотрудники совета покинули свои места. Но тем удалось вовремя закрыть все двери, и толпа, не солоно хлебавши, двинулась к находившейся неподалеку тюрьме. Полиция смогла защитить здание, но сил, для того чтобы рассеять демонстрантов, не хватало. Пришлось вызвать на помощь советские войска. Однако и их прибытие не остудило пыл свистящей и улюлюкающей молодежи. На солдат и офицеров Советской Армии посыпались ругательства, а когда у одного из них силой попытались отнять автомат, пришлось стрелять в воздух. Через два часа демонстрация была рассеяна. Было объявлено военное положение, и советские танки взяли под охрану основные партийные и государственные учреждения.

В городе Люббен толпа, в которой также было много представителей «молодой общины», попыталась взять штурмом райотдел полиции. Советские войска применили оружие, и один из нападавших был ранен.

Всего в округе 17 июня в забастовках участвовали 11 тысяч человек, а по итогам июньских событий были арестованы 120 их участников.

Тюрингский округ Эрфурт оказался отнюдь не таким же спокойным, как другой округ Тюрингии Зуль, хотя и здесь обошлось без инцидентов на внутригерманской границе. В самом Эрфурте забастовку также начали строители, к которым присоединились и рабочие других предприятий. После обеда в городе было объявлено военное положение, однако это не помешало протестующим собраться на митинг, который прошел без инцидентов. В городе Земмерда утром на центральной площади собрались около восьми тысяч человек, которые выразили солидарность с берлинскими рабочими и потребовали проведения свободных выборов на всей территории Германии. Примечательно, что выражался протест и против границы по Одеру — Нейсе. Застрельщиком событий в Земмерде выступило бывшее советское акционерное общество «Рейнметалл». После того как оно стало в начале 1953 года народным предприятием, заводу был снижен план, что привело к увольнениям. Причем они проводились «по капиталистически»: людям просто клали на стол уведомление без всяких разъяснений. Поэтому первоначально рабочие «Рейнметалла» требовали восстановления уволенных коллег. Был образован забастовочный комитет, возглавлявшийся бывшим членом войск СС. Этот комитет послал на все соседние предприятия делегатов с призывом присоединиться к забастовке, однако благодаря действиям полиции акцию удалось локализовать.

Одновременно кулаки на своем собрании в одном из кабаков Земмерды учредили свой комитет, состоявший, по данным полиции, из десяти бывших нацистов. Оба комитета были ночью арестованы правоохранительными органами.

Демонстрации 17 июня прошли и в других городах округа (Веймар, Мюльхаузен и Апольда). Полиция арестовала 176 человек, из которых четверо были переданы советским властям, а 142 — органам МГБ.

В округе Гера рабочие нескольких крупных предприятий с утра 17 июня вышли на демонстрацию и направились к тюрьме. Хотя ее охрана была усилена, толпа с помощью баггера с предприятия «Висмут» снесла ворота и ворвалась на внутренний двор. На помощь охранявшим тюрьму полицейским были вызваны военнослужащие казарменной полиции с автоматами, которые смогли не допустить захвата тюрьмы, хотя оружие не применяли. Манифестанты отправились к райкому СЕПГ, срывая по пути всю наглядную агитацию. Однако и здесь полиция смогла отстоять здание без стрельбы.

К вечеру ситуация в городе начала стабилизироваться, но тут на нескольких грузовиках и автобусах в Геру ворвались 200–300 горняков «Висмута», которые попытались захватить почтамт, выбив в здании все стекла. Проследовав на площадь перед окружным советом, шахтеры перевернули там автомашину казарменной народной полиции и стали призывать военнослужащих перейти на сторону демонстрантов. Те отказались, и завязалась потасовка. С полицейских срывали форму, но они по-прежнему не применяли оружие, чтобы не нагнетать обстановку. Перед городской тюрьмой полицейские все же демонстративно передернули затворы карабинов, чтобы отпугнуть нападавших. В ответ полетели камни. Только после прибытия нескольких советских танков толпа начала расходиться. К 20.00 обстановка в Гере полностью нормализовалась.

Однако рабочие «Висмута» не успокоились и поехали в небольшой городок Вейда, где толпа безуспешно пыталась захватить полицейский участок. У шахтеров было оружие, и они завязали настоящую перестрелку с народной полицией, в результате которой с обеих сторон были раненые. И здесь только вмешательство советских войск положило конец беспорядкам.

В Йене центром протеста стал всемирно известный завод точной оптики «Карл Цейс». Вышедшие из его ворот рабочие направились к центру города и уже в 10 часов утра стали штурмовать тюрьму, которую защищали всего пять полицейских (двое из них — женщины). Присланная на подмогу машина полиции была перевернута демонстрантами, а находившиеся в ней полицейские избиты. Вооруженные монтировками и сварочными аппаратами люди ворвались в тюрьму, освобождая заключенных. Дорогу им показывала бывшая служащая народной полиции, ранее уволенная из органов. Тюрьму захватили очень быстро, что свидетельствует о хорошей организации нападавших. Те явно спешили, так как рядом с тюрьмой находился советский лазарет с вооруженной охраной. Почти одновременно с тюрьмой были захвачены райком СЕПГ (подоспевшая вскоре полиция задержала там 13 человек), районное управление МГБ и райком ССНМ. Нападению подверглись также штаб-квартиры местных отделений ССНП, Общества германо-советской дружбы, Демократического союза женщин. Сотрудники МГБ и райкома СЕПГ были ранены, и их пришлось доставить в больницу. В 16.00 в центре Йены появились советские танки. Манифестанты пытались распропагандировать танкистов, крича, что являются их друзьями. Люди взбирались на танки и совали в стволы разные предметы. Тем не менее, к вечеру ситуация стабилизировалась.

Если в Гере насильственные акции осуществляли практически только шахтеры «Висмута», то в Йене налицо были действительно массовые и хорошо организованные волнения. Конечно, полиция, имея на весь округ всего 320 исправных карабинов, не смогла бы восстановить контроль без помощи советских войск.

Демонстрацию в Лейпциге начали строительные рабочие, выражавшие солидарность с берлинскими коллегами. Манифестанты требовали в частности, повышения зарплаты на 30 % и отмену сдельной системы оплаты труда как таковой. Появились и политические лозунги (отставка правительства, свободные выборы, освобождение политзаключенных, масло вместо пушек и т. д.). К обеду в центре города собрались более 40 тысяч человек. Все государственные и партийные здания были взяты в осаду. Разгрому подверглись радиодом, райком ССНМ и окружной суд. Положение полиции осложнялось тем, что 330 человек из ее состава накануне были отправлены в Берлин, и в Лейпциге оставались 1100 стражей порядка. На некоторых предприятиях под руководством народной полиции были образованы отряды самообороны, вооруженные мелкокалиберными винтовками. С самого начала столкновения в Лейпциге отличались особым ожесточением. Когда при обороне тюрьмы полицейские начали стрелять в воздух, нападавшие стали забрасывать их горящими бутылками с бензином и спиртом. Пришлось стрелять на поражение, в результате чего был убит один рабочий и 64-летняя пенсионерка. 60–80 человек ворвались на вокзал и захватили в помещении транспортной полиции 32 пистолета. Этой акцией руководил уволенный ранее именно из этого подразделения бывший полицейский. В 15.00 на площади у вокзала начался митинг, разогнанный позднее советскими войсками и полицией.

Несмотря на объявленное в 16.00 военное положение, беспорядки в Лейпциге не прекращались. К концу дня погибли еще пять демонстрантов и прохожих, случайно попавших под пули. 60 человек получили огнестрельные ранения. Со стороны народной полиции был убит один и ранены 35 сотрудников. Всего силы правопорядка произвели в Лейпциге 17 июня 3200 выстрелов. К 21.00 небольшой гарнизон советских войск с помощью полиции нормализовал обстановку, а ночью в Лейпциг вошли переброшенные из летних лагерей крупные силы Советской Армии. В отчете Семенова о событиях 17 июня отмечается, что партийная организация Лейпцига показала свою полную несостоятельность. На некоторых заводах организации СЕПГ были даже распущены, а работники райкомов боялись появляться на предприятиях. Только слабой политической агитацией можно объяснить то обстоятельство, что 20 тысяч забастовщиков в Лейпциге (из 120 тысяч рабочих) смогли стать в городе полными хозяевами положения.

Но в тот трагический день 17 июня кровь пролилась не только в столице округа. В райцентре Делицш забастовку, переросшую в демонстрацию, начали рабочие железнодорожных мастерских. К ним на помощь подъехали на поезде рабочие из Биттерфельда. Совместными усилиями был захвачен райсовет, где были выбиты окна и повреждена телефонная связь. С помощью советских войск полиция отбила райсовет, но демонстранты напали теперь уже и на райотдел полиции. Их пытались образумить уговорами, но помогла только стрельба на поражение. Двое нападавших (19-летний ученик слесаря и 20-летний каменщик) были убиты.

Наибольшего размаха акции протеста достигли 17 июня в округе Галле, известном как центр химической промышленности Германии. Во всех 22 районах округа прошли демонстрации и забастовки. Ключевую роль в таком развитии событий сыграло то обстоятельство, что именно на предприятиях химической отрасли был самый высокий процент «бывших» (членов НСДАП, офицеров, чиновников), многие из которых отсидели в тюрьме и ненавидели ГДР и ее советских покровителей.

На крупнейшем химкомбинате «Лойна», носившем имя Вальтера Ульбрихта, уже ранним утром 17 июня началось собрание рабочих. Партийное руководство предположило, что обсуждается повышение норм, и послало к рабочим своего представителя, который сообщил, что в 9 часов 20 минут будет сделано официальное заявление дирекции по этому вопросу. Собравшиеся (их было 400–500 человек), похоже, и сами не знали, чего они хотят. После сообщения прибывшего члена СЕПГ часть рабочих сразу же вернулась в цеха, но другие стали угрожать коммунисту физической расправой. Настроения наиболее непримиримых митингующих накалялись. Тогда партийное руководство решило посоветоваться с советской дирекцией (комбинат «Лойна» был тогда советским акционерным обществом). Пока в кабинете директора Крючкова шло совещание, снаружи послышался шум, и вскоре на улице показалась колонна рабочих. Им явно не хватало лидера и внятных лозунгов, поэтому толпа начала петь запрещенный в ГДР старый немецкий гимн, в котором говорилось о Германии «от Мааса до Мемеля».

Между тем группа рабочих подняла с постели в своей квартире бывшего директора завода Экарда, которому предложили выступить перед бастующими, явно надеясь, что он станет вождем восстания. Однако Экард оказался человеком благоразумным: он взял под защиту действующего директора и предложил рабочим изложить свои требования на переговорах с дирекцией. Когда же Экард напомнил, что предприятие является собственностью СССР, поднялся невообразимый шум. Рабочие кричали: «Это наш завод!» И тут на трибуну вскочил настоящий «неформальный» вождь, некто Шорн, отсидевший после 1945 года в советском лагере как «нацистский активист». Он и начал с этого свое выступление, сразу же сорвав аплодисменты. Видимо, среди собравшихся было много людей с похожей биографией. Шорн быстро и очень точно для рабочего (он, кстати, трудился не в цеху, а в бухгалтерии) «дал массам» необходимые лозунги: отставка правительства, разрешение деятельности всех политических партий, ликвидация влияния СЕПГ на профсоюзы. Кроме того, Шорн предложил немедленно захватить радиостанцию завода и объявить о смене названия комбината. Собравшиеся «завелись», послышались крики: «Русские убирайтесь!», «Госбезопасность — вон отсюда!» и т. д.

В 11 часов утра демонстранты захватили автомашину с репродуктором и стали готовиться к маршу на город Мерзебург. Попытки советского директора уговорами восстановить порядок ни к чему не привели. Толпа направилась в Мерзебург, чтобы освободить из тюрьмы госбезопасности семерых своих коллег, которых считали политическими заключенными, а заодно и для того, чтобы образовать в городе совместный забастовочный комитет с еще одним химическим заводом «Буна». В Мерзебурге были захвачены районные отделения полиции и МГБ и освобождены содержавшиеся там заключенные.

В самом Галле беспорядки начали рабочие вагоностроительного завода в Аммендорфе. Утром 17 июня колонны демонстрантов (около 10 тысяч человек) вошли в Галле. Среди лозунгов и в помине не было требования отмены повышения норм выработки. Демонстранты срывали со зданий транспаранты. Была захвачена и разгромлена прокуратура. Затем такая же участь постигла окружком СЕПГ, где были выбиты стекла, взломаны двери, разрушена мебель. Повсюду валялись обломки бюстов Ленина и Сталина. В 13.00 штурмом была взята женская тюрьма, откуда была выпущена 251 заключенная. При осаде тюрьмы был тяжело ранен один из нападавших. Застигнутые в здании окружкома СЕПГ партийные работники были зверски избиты. Такое разнузданное поведение манифестантов во многом объяснялось распространившимися слухами, что правительство в Берлине уже свергнуто. К началу беспорядков в Галле было всего 70 советских солдат и четыре танка. После обеда в Галле вошли уже крупные силы Советской Армии, успевшие отстоять здания мужской тюрьмы, которую как раз штурмовали демонстранты. Казарменная народная полиция отбила окружком СЕПГ и воспрепятствовала попытками снова захватить его.

В результате применения оружия советскими войсками и силами правопорядка ГДР в Галле 17 июня были убиты шесть и ранены три человека.

В округе Дрезден беспорядки отмечались в 14 из 17 районов. Все началось на советском акционерном обществе «Заксенверк». Послав делегации на другие предприятии, рабочие двинулись к центру города. Был образован общегородской стачечный комитет из 10 человек. К 15.00 на главной площади города собрались около 20 тысяч человек, которые попытались взять телеграф, но были отбиты предупредительными выстрелами. Позднее демонстранты были рассеяны советскими войсками и полицией. Из 85 тысяч рабочих Дрездена в забастовке участвовали 10,5 тысяч.

Наибольшего успеха восстание в ГДР добилось в городе Герлиц на границе с Польшей. Во многом это объясняется тем, что в городе было много немцев-переселенцев из Восточной Европы, среди которых преобладали антисоветские настроения. 17 июня, после того как разнеслась весть, что СЕПГ повсюду в республике уже отстранена от власти, демонстранты (забастовка началась на вагоностроительном заводе «Лова») взяли штурмом ратушу, райком СЕПГ, универмаг и тюрьму (откуда были выпущены 414 заключенных). Надо оговориться, что когда в случае с Герлицем и другими городами речь идет о штурме, то это верно только отчасти: нигде до обеда (когда советское командование наряду с Берлином объявило военное положение в 167 из 217 районов ГДР) силы правопорядка ГДР оружия не применяли.

В течение пяти часов Герлиц фактически находился в руках восставших. На центральной площади города состоялся митинг, в котором приняли участие около 25 тысяч человек. Некоторые ораторы с гордостью говорили о своем членстве в СС, что вызвало аплодисменты. На этом же митинге был избран новый горсовет (единственный случай, когда во время восстания 17 июня был образован новый орган власти). Особенностью Герлица было активное участие в акциях протеста интеллигенции, например учителей. В одной школе города даже успели выбрать нового директора, который тут же отменил обязательное изучение русского языка. После вступления в город советских войск волнения были быстро подавлены, к смертной казни были приговорены два человека.

Еще в одном городе округа Дрезден — Ниски — демонстранты захватили райком СЕПГ и районный отдел МГБ, где было похищено оружие. Сотрудников МГБ посадили в собачьи клетки и заставляли «жрать красное знамя». Из сейфа были похищены деньги, а документы выброшены в окна. Полиция стреляла в воздух, чтобы отстоять здание МГБ. Толпа сначала подалась назад, но потом кто-то закричал: «У них только холостые патроны!» Штурм возобновился, и три сотрудника полиции были сбиты с ног. Здание самой полиции помогли отстоять подоспевшие пограничники, сразу же начавшие стрелять в воздух. Пограничники смогли навести порядок в Ниски только к девяти часам вечера.

В Магдебурге, где до войны было сильно влияние СДПГ, именно находившиеся в подполье члены этой партии возглавили восстание, и округ стал одним из его наиболее активных центров. И здесь, как и в Дрездене, инициатором забастовки стал советский машиностроительный завод имени Тельмана. Организаторы протеста кричали: «Поддержим Берлин!» Около 20 тысяч человек с разных предприятий двигались к центру города, срывая лозунги и портреты и громя витрины магазинов. Было разгромлено уголовное отделение местной тюрьмы и выпущены 220 заключенных. Демонстранты ворвались в здания прокуратуры, ССНМ, местной газеты «Фольксштимме» и везде учинили настоящий погром. Во дворе редакции газеты запылал костер из горы книг около метра высотой. Среди быстро черневших от пламени томов был и «Тихий Дон» М. Шолохова. Последний раз неугодные книги жгли в Германии в 1933 году. Толпа проникла и на первый этаж окружкома СЕПГ, но его сотрудники организовали оборону и не пропустили нападавших дальше.

Настоящая кровавая бойня развернулась возле тюрьмы МГБ. Там сначала были обезоружены охранявшие ее полицейские, из оружия которых был открыт прицельный огонь по защитникам тюрьмы. Двое полицейских и один сотрудник МГБ были убиты. В это время на помощь подошли советские войска, открывшие ответный огонь. В результате перестрелки погибли трое демонстрантов, в том числе случайно оказавшаяся на месте событий 16-летняя девочка. Около 40 человек получили ранения разной степени тяжести.

Военное положение в Магдебурге было объявлено в 14.00, но сначала немногочисленные советские войска не могли взять под контроль все очаги беспорядков. Это удалось сделать только к пяти часам вечера.

Обращает на себя внимание следующий факт: и в Дрездене, и в Магдебурге в акциях «прямого действия» (то есть демонстрации, штурм правительственных зданий, поджоги) участвовал незначительный процент рабочих этих городов. Так, в Магдебурге из 73 тысяч рабочих бастовали только пять тысяч.

Округ Потсдам находился в непосредственной близости от Берлина и это сыграло двоякую роль в развитии событий. С одной стороны, население находилось под сильным влиянием столичных демонстраций 16 июня и было склонно их поддержать. Наиболее активный отряд забастовщиков — сталелитейщики из Хеннингсдорфа — двинулись 17 июня на Берлин через французский сектор Западного Берлина. Но это ослабило накал страстей в самом Потсдаме: там произошли только краткосрочные забастовки.

Опять «отличился», как и пять дней тому назад, город Бранденбург. Там были взяты штурмом помещения райкомов СЕПГ и ССНМ. Благодаря пассивности полиции демонстранты ворвались в тюрьму и потребовали освобождения политических заключенных. На некоторых полицейских произвела впечатление уловка нападавших: те кричали, что весь город давно уже взят и сопротивление бесполезно. Находившийся в здании судья Бенкендорф заявил, что в тюрьме много уголовников. Тогда комиссия восставших предложила совместно рассмотреть дела и освободить только «политических». Пока шли эти переговоры, другие группы восставших уже без разбора открывали камеры. Судью вывели на улицу, где его сразу же начали бить по голове. Периодически терявшего сознание человека, который почти ничего не видел, так как кровь заливала ему глаза, притащили на главную площадь. Толпа ревела: «Повесьте его!» Бенкендорфа, который от побоев уже почти утратил связь с реальным миром, заставили выступить с покаянным заявлением. Но тот, едва шевеля разбитыми губами, произнес только, что ошибки были допущены и их обязательно исправят. От линчевания судью спас местный доктор, который смог вырвать у толпы ее жертву.

Меньше повезло начальнику охраны государственного магазина в городке Ратенов Хагедорну. Его считали тайным осведомителем госбезопасности. Поэтому несколько молодых людей избили его до полусмерти и бросили в реку. Когда Хагедорн попытался выбраться на берег, его стали бить шестами по голове. Избили также и его жену. Хагендорна удалось доставить в больницу, но он скончался от полученных ран. Один из убийц сумел сбежать в Западный Берлин, двух других приговорили к смертной казни, но потом помиловали, учитывая их возраст.

Всего в забастовках в округе участвовали 50 тысяч человек, а в демонстрациях — 45 тысяч. В наведении порядка советским войскам и полиции активно помогали боле 500 добровольцев и около 800 членов СЕПГ. Добровольцы, в частности, взяли на себя охрану многих объектов, что позволило полиции маневрировать силами и средствами. Всего по итогам июньских событий в округе были арестованы 598 человек, 355 из которых почти сразу снова отпустили на свободу.

Тем, кто тогда и сейчас любил и любит рассуждать о жестокости тоталитарных режимов советского типа в Восточной Европе, следует знать, что 17 июня 1953 года тюрьмы (всего 17 июня были освобождены около 1400 заключенных), полицейские участки и отделения МГБ были взяты и разграблены только потому, что власти (как советские, так и восточногерманские) опасались больших жертв среди гражданского населения, сбитого с толку подстрекательскими призывами РИАС. Так, например, в Герлице в случае санкционирования применения оружия, как показало последующее расследование, можно было без труда удержать районное отделение МГБ. Однако среди собравшихся вокруг здания 1200 человек было много женщин и детей. Советские коменданты в некоторых населенных пунктах запрещали применять против демонстрантов пожарное оборудование.

Только в 13.00 17 июня по всем территориальным подразделениям МГБ был отдан приказ действовать совместно с казарменной полицией и советскими войсками. К этому времени было захвачено районное отделение МГБ и в Йене. Даже когда руководитель окружного управления МГБ в Гере звонил в Берлин и сообщал о готовящемся штурме, приказа на применение оружия он не получил. В Йене одного из сотрудников МГБ притащили на центральную площадь города, где запуганный офицер был вынужден отвечать на вопросы демонстрантов. Помимо вопросов о величине его зарплаты сотрудник МГБ назвал имена тайных осведомителей госбезопасности на предприятии точной оптики «Карл Цейс» и их отдела. Помимо этого демонстранты похитили из районного отделения МГБ 47 личных дел тайных сотрудников.

17 июня акции протеста в городах не были поддержаны интеллигенцией. На некоторых берлинских заводах инженеры наотрез отказались выходить на демонстрации. То же самое произошло и в университетах страны. Ни в Берлине, ни в Галле забастовщикам не удалось привлечь в свои ряды преподавателей. Да и сами рабочие в ГДР вовсе не встали в едином порыве на сторону восставших. В целом по стране волнения произошли только в 270 (по другим данным, в 400) общинах (то есть населенных пунктах) ГДР из 10 тысяч. Лишь 10 % рабочих приняли участие в акциях протеста. Только в Берлине, где наиболее активно действовали агитаторы из западной части города, удалось вовлечь в демонстрации до 40 % рабочих.

Характерно, что руководство евангелической церкви поспешило откреститься от беспорядков. Во-первых, Дибелиус был удовлетворен уступками, сделанными правительством ГДР после встречи с Гротеволем 10 июня. Во-вторых, как правильно считали аналитики МГБ, церковь не доверяла пропаганде РИАС и не хотела компрометировать себя участием в акции, исход которой был более чем сомнительным. Правда, в отдельных местах священники участвовали в демонстрациях, но эти случаи были скорее исключением.

16–17 июня в ГДР функционировал транспорт (за исключением Берлина и Галле), нормально работали торговые предприятия, в том числе частные (там, где их не громили манифестанты).

Сюрпризом для организаторов восстания стала пассивность деревни. Большинство крестьян были удовлетворены «новым курсом» и не видели причин участвовать в насильственных действиях, за которые в любом государстве можно было угодить в тюрьму. Однако в ряде районов кулакам все же удалось раскачать селян.

Наиболее крупной акцией протеста сельского населения был описанный выше случай в Йессене.

В тюрингский город Мюльхаузен 17 июня также вошли группы крестьян, которые говорили, что выражают солидарность с восстанием в Берлине. Но там дело закончилось дискуссиями с партийными активистами.

В других сельских районах наблюдались угрозы членам СХПК и сельским коммунистам. Их пытались заставить распустить кооперативы. Кулаки пропагандировали бойкот госпоставок, предлагая начать с молока.

И все же село оставалось в целом спокойным. Распалось всего несколько кооперативов, причем в основном недавно образованных, которые еще не успели развернуть свою деятельность.

Как описывалось выше, практически не были затронуты протестами северная часть ГДР и большинство районов Тюрингии. Кроме Берлина, по-настоящему сильные беспорядки имели место, как уже отмечалось, в Галле, Мерзебурге, Магдебурге, Герлице, Йене, Гере, Лейпциге и Дрездене. Советские войска применяли оружие 17 июня в Берлине, Магдебурге, Галле и Лейпциге. Всего в результате беспорядков 17 июня были убиты 10 человек в Берлине (200 ранено), шесть — в Галле (три ранено), четыре — в Лейпциге (100 ранено) и три — в Магдебурге.

Позднее Верховный комиссар США в Германии Дж. Конэнт признавал, что русские действовали 17 июня очень умеренно. Собственно, нужды в более крутых мерах и не было. Демонстранты действовали нагло до тех пор, пока под влиянием РИАС (распускались слухи, что в отличие от Берлина, где советские войска применили силу якобы только из-за близости американцев, на остальной территории ГДР они этого делать не станут) были уверены, что сопротивления им не окажут. Поэтому, как только советские войска и полиция по-настоящему вступали в дело, демонстрации за редкими исключениями мгновенно прекращались. Выяснилась и еще одна интересная особенность. Многие настоящие рабочие, увидев, что их протест используется бывшими нацистами, предпринимателями и чиновниками для насильственных действий, стали покидать демонстрации, не желая иметь с погромами ничего общего. Немецкое рабочее движение всегда гордилось именно своей дисциплинированностью, а тут впервые в своей истории видело, что под его знаменами жгли магазины и жестоко избивали членов СЕПГ, многие из которых сами вышли из рабочих. Некоторые заключенные, которых освобождали демонстранты, без надлежащим образом оформленных документов отказывались покидать тюрьму и даже брали под защиту своих охранников. Некоторые говорили, что сидят за дело и не считают себя «политическими».

Во время событий 17 июня все партии Демократического блока держались нейтрально и симпатий к восставшим не высказывали. Наоборот, когда 17 июня в Берлине похитили лидера ХДС и вице-премьера Отто Нушке и насильно вывезли его в Западный Берлин, тот в прямом эфире у микрофона РИАС, как уже упоминалось, осудил беспорядки.

Как уже отмечалось, народная полиция, несмотря на угрозы и избиения ее сотрудников, держалась стойко, и ни один из ее сотрудников не перешел на сторону восставших. Хотя случаи трусости были. Некоторые полицейские, боясь быть растерзанными толпой, срывали с себя погоны. И все же малодушных было на удивление мало.

Были попытки разложить и советские войска. На воздушных шарах в Берлин и другие районы ГДР запускались листовки НТС с призывами к военнослужащим советской армии не стрелять в протестующих и переходить на их сторону. Бесполезно.

Американцы, толкнув подстрекательскими передачами РИАС тысячи восточных немцев на кровавую авантюру, уже вечером 17 июня дали задний ход. Правда, сначала шеф берлинской резидентуры ЦРУ отправил в Вашингтон телеграмму с просьбой разрешить снабжение мятежников оружием, чтобы те могли противостоять советским войскам. В Вашингтоне, видимо, поняли, к чему это может привести, и строго запретили это делать. Разрешалось лишь предоставлять убежище активным участникам беспорядков. Кстати, ЦРУ до сих пор отрицает, что такая телеграмма из ее берлинского офиса вообще уходила (мол, текст в архивах найти не удалось).

Военный комендант США вызвал редактора крупнейшей западноберлинской газеты «Тагесшпигель» и потребовал не публиковать подстрекательские комментарии. Вечером 17 июня даже РИАС призвала население ГДР не оказывать сопротивления советским войскам. Английский военный комендант Западного Берлина сообщал уже 17 июня в Лондон, что советские войска применили силу очень умеренно и воздерживались от беспорядочной стрельбы в толпу.

В тот же день, 17 июня, с заявлением в бундестаге о событиях в ГДР, как уже упоминалось, выступил Аденауэр. Интересно, что в начале канцлер сказал довольно странные для него слова: «Вне зависимости от того, как демонстрации берлинских рабочих могут быть расценены (в их начальной стадии. — Прим. авт.), они стали большим подтверждением воли к свободе немецкого народа в советской зоне и в Берлине». Что означала эта непонятная фраза по поводу начальной стадии демонстрации? Видимо, Аденауэра никак не удовлетворяло, что рабочие вышли на улицу под чисто экономическими лозунгами. Только потом у них появились «правильные» политические требования. Затем канцлер повторил свои пять пунктов по достижению германского единства, которые он озвучил 10 июня, и подчеркнул, что федеральное правительство с пристальным вниманием продолжает следить за событиями. Эти события, возможно, показались бы Аденауэру еще более странными, если бы он знал, что в некоторых городах ГДР митингующие кричали: «Долой Ульбрихта и Аденауэра, мы хотим Олленхауэра (то есть лидера СДПГ). За здоровье же канцлера пили в деревнях только кулаки, рабочие ГДР не ждали от Аденауэра ничего хорошего.

На другой стороне «железного занавеса» в Карлхорсте 17 июня около 9 часов вечера состоялось совещание Семенова и Соколовского с руководством ГДР, в котором участвовали Ульбрихт, Гротеволь, Херрнштадт и Цайсер. Решалось, каким образом подать населению ГДР и всему миру события 16–17 июня. Сложилось мнение, что большинство населения страны не поддержало мятежников. Те же, кто прибегал к насилию, были, как правило, «обиженными» новой властью людьми или активными слушателями РИАС. Поэтому уже 17 июня радиостанции ГДР донесли до своих слушателей версию о подавленном в стране контрреволюционном фашистском путче. В сообщении, в частности, говорилось: «Повод для забастовок строительных рабочих в Берлине отпал после вчерашнего решения по вопросу о нормах. Беспорядки, имевшие место после этого, явились делом рук провокаторов, фашистских агентов иностранных государств и их подручных из немецких капиталистических монополий. Эти силы недовольны демократической властью в Германской Демократической Республике, которая организует улучшение положения населения. Правительство призывает население: 1. Поддерживать меры по немедленному установлению порядка в городе и создавать условия для нормальной и спокойной работы на предприятиях. 2. Виновные в беспорядках будут привлечены к ответственности и строго наказаны. Рабочие и все честные граждане призываются задерживать провокаторов и передавать их государственным органам. 3. Необходимо, чтобы рабочие и техническая интеллигенция в сотрудничестве с органами власти сами принимали необходимые меры для восстановления нормального производственного процесса. Правительство Германской Демократической Республики. Отто Гротеволь, премьер-министр».

По плану, согласованному с советской стороной, 18 июня пресса ГДР и группы агитаторов СЕПГ должны были доказывать на местах необходимость военного положения, подробно описывая акты насилия, совершенные демонстрантам. В округа были посланы 20 групп агитаторов ЦК СЕПГ по 10 человек в каждой.

Но положение в ГДР 18 июня оставалось крайне напряженным. В 9.30 утра в Берлине у Бранденбургских ворот были со стороны западной части города обстреляны посты народной полиции. В результате ответного огня был убит один западноберлинский полицейский. На многих предприятиях страны продолжались забастовки, хотя все попытки организации демонстраций сразу же пресекались советскими войсками и полицией ГДР. На многие крупные предприятия была введена бронетехника и дислоцированы советские солдаты и восточногерманская казарменная полиция. Вечером 18 июня 1953 года в Дрездене все же была организована демонстрация с количеством участников до тысячи человек, против которой был открыт огонь (один человек погиб и несколько получили ранения).

В общей сложности советские войска 18-го июня были вынуждены применять оружие в Берлине (погибли двое и ранены 14 человек), в Галле (один убит и 26 ранены) и Гере (один погибший и трое раненых). Лозунги протестующих несколько изменились. Теперь звучали требования амнистии для всех участников беспорядков и отмены военного положения. Люди были возмущены и тем, что их борьбу за справедливые требования назвали фашистским путчем. Среди строительных рабочих Сталиналлее — очага беспорядков — распространялось мнение, что надо переждать, а когда русские вернутся в казармы, начать все снова. С другой стороны, на многих предприятиях рабочие выражали сожаление, что их мирные демонстрации переросли в погромы и изъявили готовность отработать в ближайшее воскресенье за потерянный день.

Одновременно с агитационной работой СЕПГ, МВД СССР и МГБ ГДР приступили к широкомасштабным арестам зачинщиков беспорядков. Особенно негодовал Берия, видимо, догадавшийся, что восстание в ГДР поставило крест на его смелых планах по германскому вопросу и, возможно, подорвало его претензии на лидерство среди руководства СССР. В Берлин из Москвы была срочно направлена специальная группа МВД во главе с заместителем министра и ближайшим соратников Берии Гоглидзе. Из сотрудников контрразведки советских войск в Германии и сил аппарата МВД СССР было образовано 38 следственных групп. Еще несколько следственных групп работали в аппарате МВД СССР в Германии. Все эти вновь созданные группы должны были искать зачинщиков беспорядков. Причем Берия требовал сосредоточиться на выявлении «западного следа» в организации волнений.

К полудню 18 июня советскими войсками и МВД СССР был задержан 3361 человек, МГБ ГДР арестовала 909 человек (в том числе 521 — в Берлине). Мильке дал органам МГБ ГДР распоряжение арестовывать в тех районах, где было объявлено военное положение, стачечные комитеты, организовывавшие забастовки под лозунгами: «Долой правительство, долой СЕПГ» без предварительной проверки лиц, участвовавших в этих комитетах. Если же стачечные комитеты выдвигали экономические лозунги типа «повышение зарплаты, снижение цен и норм», то аресты надлежало проводить только после проверки каждого члена комитета. Интересно, что к экономическим (то есть менее предосудительным) лозунгам Мильке отнес и требование тайных и свободных выборов. К концу дня 18 июня органы МГБ ГДР арестовали 1744 человека.

Между тем, под давлением американцев свою линию поменяли коменданты западных секторов Берлина. 18 июня они направили письмо своему советскому коллеге. В нем, в частности, говорилось: «Мы заявляем о серьезном беспокойстве в связи с событиями, имевшими место в последние дни. Мы не одобряем того, что Вы опрометчиво ввели в действие военные силы, вследствие чего было убито и тяжело ранено значительное количество берлинцев, включая жителей наших секторов.

Мы протестуем против незаконных мер советских властей, которые привели к прекращению сообщения между секторами и нарушению свободы передвижения по Берлину.

Мы категорически возражаем против утверждений, что некий Вилли Гегтлинг, убитый после разыгранного правосудия, был агентом-провокатором, находившимся на службе разведки иностранного государства. Мы требуем, чтобы суровые ограничения, наложенные на население, были немедленно сняты и свобода передвижения внутри Берлина восстановлена». Британский комендант докладывал в Лондон, что ему едва удалось отговорить американского коллегу от включения в текст пассажа о поддержке участников беспорядков.

Однако даже такая версия послания трех комендантов вызвала гнев Черчилля. Сославшись на предыдущие сообщения британского коменданта, премьер-министр выговорил ему за участие в коллективном демарше, подчеркнув, что «если советское правительство, как оккупирующая держава, столкнулось к масштабным, судя по Вашему описанию, движением насильственных беспорядков, то у него, естественно, есть право объявлять военное положение, чтобы предотвратить анархию, и если оно действовало по Вашим же словам с «очевидной сдержанностью и умеренностью», то не было смысла в заявлениях (имелось в виду заявление трех комендантов. — Прим. авт.). Мы не должны искать выхода из наших многочисленных трудностей, делая для целей местной пропаганды заявления, которые не соответствуют фактам».

Вечером 18 июня британский комендант Берлина направил в МИД Великобритании специальную депешу, в которой перечислялись случаи провоцирования Западом беспорядков в столице ГДР. «Группа борьбы против бесчеловечности» три раза запускала на воздушных шарах листовки с надписью «СЕПГ обанкротилась». Машины с громкоговорителями, принадлежавшие СДПГ, призывали народных полицейских переходить на сторону восставших. Британский комендант также предполагал, что связанная с «группой борьбы» молодежь «активно действовала на границе» (секторов). 17 июня во второй половине дня британский комендант два раза беседовал с полицай-президентом Западного Берлина Штуммом, требуя прекратить «подстрекательство» и, прежде всего, запуск шаров с листовками.

Черчилль совершенно верно оценил демарш трех западных комендантов как пропаганду. Дело в том, что уже 18 июня администрация Эйзенхауэра решила отбросить сдержанность, которую она была вынуждена проявлять во второй половине предыдущего дня перед лицом быстрых, эффективных и умеренных действий советских войск. В Белом доме прямо заявляли, что события 17 июня дают «прекрасный» повод для развертывания антисоветской пропаганды, особенно в германском вопросе. С другой стороны, по мнению американцев, волнения в ГДР в определенном смысле поставили воссоединение Германии в повестку дня, удачно выбив инициативу из рук русских. Если западные державы будут продолжать отмалчиваться или просто отвергать любые инициативы в германском вопросе, то общественное мнение ГДР, и так возмущенное тем, что обещанные американские танки так и не подошли, окончательно отвернется от Запада и даже начнет испытывать по отношению к США враждебность. Аппарат Верховного Комиссара США в Германии сообщал о «признании и высокой оценке со стороны забастовщиков и демонстрантов того обстоятельства, что советские солдаты демонстрировали явную сдержанность и не было случаев стрельбы прямо в толпу».

Отсюда следовала рекомендация Вашингтону: срочно принять дипломатические и иные меры, чтобы заставить СССР уйти в глухую оборону в германском вопросе и не допустить укрепления симпатий восточногерманского населения к Москве.

18 июня 1953 года положение в Германии обсуждалось на заседании Совета национальной безопасности США. Эйзенхауэр отверг предложение о проведении четырехсторонней встречи в верхах, так как она послужила бы легитимацией советских действий в ГДР. Черчилль не знал, что на заседании СНБ в Вашингтоне его обсуждали практически в той же тональности, что и советского противника: в любом случае, считали американцы, восстание в ГДР дало им в руки наиболее сильный из всех возможных аргументов против предложения британского премьера о четырехсторонней встрече. По итогам заседания СНБ Эйзенхауэр поручил уже упоминавшемуся выше Совету по ведению психологической войны подготовить план действий по реакции на события в ГДР. Этот план, имевший примечательное название «Временный план США по извлечению выгоды из волнений в Восточной Европе» (так называемая директива PSB D-45) был утвержден на заседании СНБ 29 июня и стал именоваться директивой СНБ № 158.

В директиве подчеркивалось, что недовольство социально-экономическими условиями жизни имеет место почти во всех странах социалистического лагеря, но именно в ГДР впервые прозвучали требования, направленные на воссоединение Германии и вывод советских войск. По мнению аналитиков СНБ США следовало ожидать в будущем повторения волнений, пусть и в других формах, что даст прекрасную возможность начать проводить эффективную политику «по отбрасыванию Советской власти». В директиве СНБ предусматривались действия по двум направлениям. Во-первых, было решено, что Запад упредит СССР и сам предложит провести четырехстороннюю встречу по германскому вопросу, чтобы использовать ослабленные позиции Советского Союза в ГДР.

И действительно, в начале июня Аденауэр неожиданно отказался от своей многолетней оппозиции такой встрече и поддержал ее проведение. А 15 июля на встрече в Вашингтоне министры иностранных дел США, Великобритании и Франции призвали СССР к организации встречи четырех держав уже осенью 1953 года.

Во-вторых, директива СНБ предусматривала поддержку всем формам сопротивления властям в ГДР, за исключением массовых беспорядков (здесь стратеги в Вашингтоне опять опасались, что это может привести к оккупации СССР Западного Берлина). Причем осуществлять эту поддержку надлежало таким образом, чтобы у общественности на Западе складывалось мнение о «спонтанном» характере народного движения. 20 июня 1953 года было объявлено о выделении США 50 млн. долларов для «восстановления» Западного Берлина. Далее планировалось привлечь ООН для критики действий СССР в ГДР и усилить пропаганду по переманиванию жителей ГДР в ФРГ. Красный Крест должен был освидетельствовать вопиющие нарушения прав человека советскими властями при подавлении беспорядков (недопущение миссии Красного Креста в ГДР, естественно, изобличило бы русских само по себе).

Помимо этих пропагандистских мер, директива СНБ № 158 предусматривала завершение создания так называемого «Добровольческого корпуса свободы», то есть военной организации эмигрантов из социалистических стран, которой надлежало в случае повторения беспорядков принять в них самое активное участие. Наконец, США планировали резко нарастить запуск в социалистические страны, особенно в ГДР, воздушных шаров с листовками и пропагандистской литературой.

В целом директива СНБ была довольно циничным документом, направленным на извлечение конкретных выгод из крови, пролитой в ГДР во многом опять же по вине американцев (РИАС). Это был настоящий план боевых действий по свержению существующих в Восточной Европе режимов, который, как показали, например, события осени 1956 года в Будапеште, мог вполне привести к мировой войне. Логика действий США была опробована на ГДР и сводилась к следующему: подстрекательство к массовым беспорядкам, а затем использование их подавления для дискредитации Советского Союза. При этом количество возможных жертв при проведении подобных социальных экспериментов разработчиков директивы СНБ, похоже, не очень заботило: ведь в любом случае это были не американцы.

Помимо собственных мер, американцы хотели привлечь к осуществлению плана развернутой психологической войны против ГДР своего давнего и естественного союзника Аденауэра. В частности, рассматривалась идея о строительстве на месте разрушенного рейхстага (он находился на границе с Восточным Берлином) здания бундестага ФРГ, что было бы грубым нарушением статуса Западного Берлина, не являвшегося частью западногерманского государства. После сентябрьских выборов в бундестаг Аденауэру (теперь в его победе никто не сомневался) рекомендовали построить в Западном Берлине «Зал героев» в честь мучеников народного восстания 17 июня, центральным персонажем которого был бы упоминавшийся выше Вилли Геттлинг. Этот человек 1918 года рождения был безработным западноберлинским художником. Советскими властями он был обвинен в том, что 17 июня напал на агитационную машину немецкой народной полиции, зверски избил шофера и диктора, а затем призывал по радио к нападению на советские войска и силы правопорядка ГДР. На допросе Геттлинг показал, что был завербован американским офицером на бирже труда в Западном Берлине 16 июня. Но даже если предположить, что эти показания он дал под давлением (хотя они были довольно детальными), то все равно представлять этого человека как невинную жертву советской карательной политики весьма проблематично. Нападение на сотрудников полиции вряд ли является всего лишь проявлением политического инакомыслия. Тем более цинично было использовать факт гибели этого введенного в заблуждение западной пропагандой (или все-таки американскими офицерами) человека для сиюминутных и весьма спорных политических целей. Кстати, отец Геттлинга был членом СЕПГ и вышел из партии после расстрела сына.

Но Геттлингом планы США по использованию «жертв советского террора» вовсе не ограничивались. Предполагалось (почему-то на средства ЦРУ) организовать в ФРГ «Национальный комитет по увековечиванию мучеников свободы». И здесь опять Геттлинг был бы, по выражению американцев, «очень подходящим мучеником» (других, видимо, просто не было).

Всего по итогам беспорядков в ГДР 16–18 июня были приговорены к смертной казни шесть человек (двое в Герлице, двое в Магдебурге, по одному в Берлине и Йене). При этом приговор был приведен в исполнение в отношении четырех человек. Конечно, жаль каждую человеческую жизнь, но для массового террора и «зала мучеников» цифры были все же незначительными. Да и расстреливали, что бы там ни говорили, далеко не первого встречного. Например, в Магдебурге был расстрелян один житель города, который ворвался с карабином в здание радиостанции Магдебурга и вел оттуда стрельбу по советским войскам. Интересно, а как бы реагировали американцы, если бы подобный случай произошел, например, в Западном Берлине?

Всего в ходе беспорядков в ГДР погибли 40 человек, 11 из которых были полицейскими и активистами СЕПГ. Были ранены 350 участников волнений и 83 сотрудника сил правопорядка и членов партии. Бесспорно, что этих жертв можно было бы избежать, если бы демонстрации проходили мирно, а не вылились в результате подстрекательства РИАС и американских офицеров в погромы, поджоги и захват государственных учреждений.

Между тем, пока в Вашингтоне думали, как извлечь выгоду из пролитой в ГДР крови, обстановка в самой Восточной Германии оставалась еще очень напряженной.

Днем 19 июня началась забастовка двух тысяч рабочих в небольшом городе Хальберштадте (Саксония-Ангальт). Во Фрайбурге (округ Карл-Маркс-Штадт) войсками и полицией была разогнана демонстрация. В ночь с 18 на 19 июня со стороны Западного Берлина был произведен обстрел восточной части города картонными снарядами, начиненными листовками.

60 % рабочих строительных объектов на Сталиналлее 19 июня еще не вышли на работу, что объяснялось и тем, что среди них было много жителей Западного Берлина, которые просто не могли попасть на рабочее место, так как границы между секторами продолжали оставаться закрытыми.

Советские власти отмечали 19 июня новую тактику тех, кто еще не отказался от сопротивления: инициативные группы протестующих направлялись в незанятые советскими войсками мелкие города и населенные пункты и попытались разжечь тем беспорядки. Однако желания выйти на массовые акции уже не наблюдалось. Правда, опять под влиянием передач РИАС, на некоторых предприятиях проводились краткие забастовки протеста против казни Геттлинга, а на отдельных заводах были приспущены в знак траура государственные флаги ГДР. Рабочие проводили даже сбор средств для семьи Геттлинга.

И все же количество забастовщиков явно шло на убыль. Если 17 июня в забастовках по всей территории ГДР участвовали 180 тысяч человек, то 18 июня — 120 тысяч, а 19-го — почти в два раза меньше. Тем не менее, бастовал вагоноремонтный завод в Магдебурге и электромоторный завод в Вернигероде.

Продолжала ощущаться 19 июня и западная пропаганда. Мощные радиостанции с территории ФРГ начали вещание на русском языке, призывая советские войска в ГДР к восстанию и переходу в Западную Германию. Из английского сектора Берлина были запущены шары с листовками.

Экономическое положение ГДР оставалось на удивление стабильным. 16–17 июня отмечалась массовая закупка населением продуктов, но она прекратилась уже на следующий день. Отмечались лишь отдельные перебои в снабжении населения крупных городов свежими овощами. Усиленная пропаганда кулаков об объявлении бойкота обязательным госпоставкам успеха не имела. На селе стали преобладать мнения, что события 16–17 июня в городах были спровоцированы безответственными элементами и могли привести к мировой войне. Курс марки ГДР оставался стабильным (5,4 марки ГДР за 1 марку ФРГ), выдача вкладов населению в сберкассах проводилась беспрепятственно.

19 июня коменданты западных секторов опять сдали назад в сторону более осмотрительной политики и запретили проведение без их предварительного разрешения политических демонстраций в Западном Берлине. Одновременно они стали предпринимать попытки восстановить рабочий контакт с советскими властями города. В частности, сотрудник протокольного отдела военной комендатуры США связался с советской комендатурой по телефону и сказал, что скопившиеся после событий 16–17 июня в Западном Берлине несколько тысяч жителей восточной части города желают вернуться домой (интересное признание: видимо, граждане ГДР не опасались никаких репрессий). Советские власти немедленно открыли три контрольно-пропускных пункта на секторальной границе и к началу июля в ГДР вернулись более 20 тысяч человек (большинство из них покинули страну еще до событий 16–17 июня).

Между тем МВД СССР и МГБ ГДР продолжали расследование причин беспорядков. На 20 июня были задержаны более пяти тысяч человек, однако основная их масса после проверки сразу же была отпущена. Арест был оформлен только на 460 человек. Причем, даже с учетом инструкции Берии о поиске западного следа, расследование проводилось весьма объективно. Об этом свидетельствует хотя бы следующий факт. 19 июня Соколовский и Семенов сообщили в Москву, что в районе Зангерсхаузена (45 км западнее Галле) в ночь на 17 июня была выброшена группа из шести парашютистов, один из которых был захвачен 19 июня. Группа якобы должна была сообщать о ходе восстания по рации и передавать восставшим инструкции с Запада. Однако в ходе последующих допросов «парашютиста» выяснилось, что его показания являются ложными, и никакой группы агентов не было. Поэтому в советской пропаганде об этом случае никогда не упоминалось. Понятно, что если бы МВД СССР работало на определенную версию, то заставить «парашютиста» признаться в чем угодно не составило бы особого труда.

Между тем Аденауэр тоже решил извлечь из событий в ГДР внутриполитический капитал: бундестаг принял решение об увеличении в два раза численности мобильных полицейских формирований ФРГ.

20 июня ситуация в ГДР продолжала нормализовываться. Днем прошли кратковременные забастовки на шести предприятиях в Лейпциге и на двух заводах в Дрездене. Продолжалась забастовка на нескольких небольших предприятиях города Ильзенбург (округ Магдебург). Пошла на убыль стачка в Вернигероде, после того как МГБ ГДР арестовало девятерых ее зачинщиков. В основном выдвигались требования прекращении арестов и амнистии для всех участников беспорядков. В городе Зебниц (округ Дрезден) на заводе «Фортшритт» на заводском дворе собрались 700 рабочих, которые требовали ликвидации зон оккупации в Германии и отмены военного положения в ГДР. В городе Цойниц (округ Гера) группа из 11 человек совершила налет на квартиру секретаря местной парторганизации СЕПГ Хайне, который был избит. В округе Эрфурт было сделано два выстрела по проходящему поезду, а в округе Лейпциг совершено нападение на полицейского. В этот же день были обнаружены три радиостанции, державшие связь с ФРГ (три радиста были арестованы).

20 июня подала голос и евангелическая церковь, руководство которой, как уже упоминалось, занимало 16–17 июня выжидательную позицию. В этот день Семенов принял уполномоченного церкви при правительстве Грюбера, передавшего советскому Верховному комиссару письмо. В нем выражалось сожаление по поводу «имевших место происшествий», которые могут поставить под вопрос все, «что было достигнуто». Примечательно, что во время событий 16–17 июня Грюбер был в Англии, где, по всей видимости, зондировал мнение английского правительства относительно будущей четырехсторонней встречи. Советские власти и руководство ГДР полностью доверяли Грюберу, старавшемуся всегда сгладить противоречия между СЕПГ и церковью. Вот и сейчас Грюбер предлагал успокаивающее заявление церковных кругов.

20 июня военные комендатуры Берлина и других городов разрешили работу кино и театров, правда, пока еще до 21 часа. Еще за день до этого во многих населенных пунктах ГДР был сокращен комендантский час.

20 июня Гоглидзе направил Берии подробный отчет о ходе расследования. В нем, в частности, отмечалось, что предприняты меры для оказания помощи МГБ ГДР. Для содействия работе немецких товарищей в Карлсхорсте была образована особая группа из 34-х офицеров аппарата МВД СССР в Германии. Еще 120 сотрудников были направлены в округа.

Резидентуры МВД СССР в Карлхорсте и ГРУ в Потсдаме предприняли дополнительные усилия, чтобы через свою агентуру на Западе выяснить истинные причины событий 16–17 июня и выявить те организации на Западе, которые, возможно, были причастны к организации беспорядков.

А аппарат Семенова провел 18–21 июня силами десятков сотрудников опрос населения ГДР, который выявил, что основной причиной беспорядков было недовольство населения падением жизненного уровня во второй половине 1952 — начале 1953 года. Многие говорили, что чувствовали себя в первой половине 1952 года вполне нормально, и если в короткий срок будет восстановлено положение того периода, то отпадут все предпосылки для протеста. Женщины жаловались на высокие цены в госторговле и невозможность достать постельное белье. Поэтому лозунг снижения цен на 40 % был очень популярным и вовлек в ряды демонстрантов много представительниц слабого пола.

В Москве, по-видимому, стали опасаться, как бы люди Берии и их немецкие коллеги не перегнули палку с арестами участников беспорядков. 20 июня 1953 года Молотов направил формально первому лицу государства Маленкову докладную записку. В ней говорилось, что в демократическом секторе Берлина и ряде других городов ГДР произведены значительные аресты (около четырех тысяч человек). В связи с этим министр иностранных дел СССР предложил дать Семенову инструкции обратить серьезное внимание властей ГДР «на тщательное установление виновности привлеченных к ответственности лиц, обеспечив наказание действительных зачинщиков и подстрекателей беспорядков» и вместе с тем «исключить возможность массовых репрессий против рядовых участников беспорядков». Президиум Совета Министров СССР немедленно одобрил предложение Молотова, и Семенов получил соответствующее указание уже 22 июня.

19 июня настойчивый и честный британский комендант Берлина в своем описании событий 16–17 июня еще раз отмечал, что с западной стороны постоянно «подливалось масло в огонь» беспорядков. Особенно ярко, по мнению англичанина, это проявлялось на границе Западного и Восточного Берлина, где были зафиксированы «провокации западных подстрекателей и политических партий». Один из сотрудников британской военной администрации в Берлине Стивен Оливер сообщал в аппарат Верховного комиссара Великобритании в Германии, что по недавно появившимся сведениям «восточное бюро» ОНП в период между объявлением в ГДР политики «нового курса» и началом волнений «разжигало сопротивление строительных рабочих Сталиналлее против повышения норм».

Между тем кому-то явно не нравилось, что «сопротивление тоталитаризму» в ГДР никак не обретает «второе дыхание». 20–21 июня в Берлине и основных крупных городах ГДР опять как по мановению волшебной палочки стали распространяться слухи о намеченной на 22 июня всеобщей забастовке железнодорожников и «итальянских забастовках» на ряде ведущих предприятий страны, в том числе заводе «Карл Цейс» в Йене. Проверка этих слухов сотрудниками МВД СССР выявила их полную беспочвенность. Однако правительство ГДР, уже «обжегшись на молоке» 16 июня, стало «дуть на воду». Перед командованием советских войск был поставлен вопрос о выделении оружия для вооружения транспортной полиции и переброске с севера ГДР полка казарменной полиции для усиленной охраны крупнейших железнодорожных узлов. Министр путей сообщения ГДР Роман Хвалек направил всем начальникам железнодорожных участков депешу с предписанием быть в состоянии повышенной готовности на случай провокаций. Телеграмма Хвалека внесла определенную нервозность (на что, видимо, и рассчитывали распространители слухов). Советское командование для успокоения властей ГДР выделило часть запрошенного оружия и отдало приказ о взятии железнодорожных узлов под усиленную охрану. Казарменную полицию было решено оставить на месте. Как и ожидалось, все прошло спокойно. Лишь в Цвиккау в 23.00 21 июня возле помещения транспортной полиции на железнодорожном вокзале собрались около 40 человек. Они кричали, что в Берлине уже расстреливают участников волнений, поэтому, дескать, нечего безучастно ждать своей очереди. За несколько минут толпа выросла до 150 человек. Пришлось задержать 30 наиболее активных участников этого выступления.

В целом, ситуация 21 июня была неоднозначной. Хотя это было воскресенье, многие заводы работали, чтобы наверстать упущенное 16–17 июня время. Здесь следует отметить, что правительство отказалось оплатить рабочее время тех, кто участвовал в забастовках, однако согласилось выплатить 90 % тарифной ставки тем, кто не работал из-за того, что простаивал весь завод. Если не было четких доказательств об участии какого-либо лица в демонстрациях и забастовках, то было достаточно письменного заявления о неучастии в протестах для получения зарплаты.

В то же время на некоторых строительных предприятиях Берлина говорили, что как только русские возвратятся в казармы, надо начинать все сначала. Причем на этот раз пропаганда противников ГДР уже не критиковала политику «нового курса». Наоборот, утверждалось, что это правильная линия, но пока у власти Ульбрихт, она не будет осуществлена.

22 и 23 июня на территории ГДР воцарилось спокойствие. Только за эти два дня из Западного Берлина домой вернулись более 2600 человек.

Настала пора подвести итоги кризиса и извлечь из него необходимые выводы. Этим занимались как в ГДР и СССР, так и на Западе.

 

Глава VI

Пейзаж после битвы

24 июня 1953 года Верховный комиссар СССР в Германии В. С. Семенов, маршал В. Д. Соколовский и заместитель Семенова по политическим вопросам П. Ф. Юдин направили в Москву своим непосредственным начальникам Молотову и Булганину (министр обороны СССР) обширную докладную записку «О событиях 17–19 июня 1953 года в Берлине и ГДР и некоторых выводах из этих событий».

В записке подробно излагался ход волнений и правильно назывались их причины: недовольство населения ГДР ухудшением жизненного уровня и негативное отношение к некоторым руководителям страны. Говорилось и о влиянии на события Запада. Предложения авторов записки состояли как бы из двух больших групп: «оргвыводы» по руководству ГДР и экономическая помощь СССР ГДР.

Семенов и Соколовский предлагали освободить Ульбрихта от обязанностей заместителя премьер-министра ГДР и ликвидировать вообще занимаемый им второй пост — генерального секретаря ЦК СЕПГ. Не трудно заметить, что руководство ГДР предлагалось в организационном смысле построить по советскому образцу, сложившемуся после смерти Сталина. Тогда в КПСС тоже не было ни генерального, ни первого секретаря ЦК (Хрущев стал первым секретарем только в сентябре 1953 года) и все секретари ЦК считались равными. Основным центром власти был Совет Министров, а его председатель Г. М. Маленков считался первым человеком в государстве. Теперь и в ГДР, по замыслу Семенова, Соколовского и Юдина, должно быть создано коллективное руководство на базе Совета Министров во главе с О. Гротеволем (президент страны Пик был к тому времени уже тяжело больным человеком). Предложение сделать Ульбрихта «козлом отпущения» было сделано и с явным расчетом на то, чтобы понравиться Берии, который ненавидел Ульбрихта. «Под Берию» выдвигалось и предложение включить МГБ в состав МВД ГДР и сделать шефом этого суперминистерства Цайсера, который пользовался доверием Берии. Наконец, предполагалось коренным образом обновить состав Политбюро ЦК СЕПГ.

Ульбрихт утверждал позднее, что партию должна была возглавить «двойка» — Цайсер — Херрнштадт, которые вели на этот счет в конце июня 1953 года переговоры с посланцами Берии.

Таким образом, через неделю после того, как строительные рабочие Сталиналлее вышли на свою первую демонстрацию, политическая карьера Ульбрихта казалась законченной.

И тут ему на помощь пришли события в Москве 26 июня, когда инициатор всех последних преобразований в ГДР Лаврентий Берия был арестован прямо на заседании Президиума ЦК КПСС. Но пока в ГДР никто об этом ничего не знал. Горячее обсуждение в советском руководстве положения в ГДР также сыграло свою роль в формировании заговора против Берии. Булганин вспоминал, как Берия убеждал его поддержать линию шефа МВД в германском вопросе. Наткнувшись на сопротивление, Берия заявил, что некоторых министров надо вывести из президиума совмина и снять со своих постов. Помимо самого Берии членами президиума на тот момент были Молотов и сам Булганин. Обеспокоенные такими взглядами Берии Хрущев и Маленков с 12 июня 1953 года начинают переговоры с другими членами руководства страны с целью отстранения Берии от власти. Беспорядки в ГДР дали желанный предлог для развенчания германской политики слишком энергичного и честолюбивого соперника.

20–21 июня 1953 года состоялся 14-й пленум ЦК СЕПГ, о чем 22 июня сообщил населению ГДР экстренный номер «Нойес Дойчланд». В заявлении ЦК «О ситуации и первоочередных задачах партии» говорилось о том, что высшие руководители партии немедленно выезжают на крупные заводы, чтобы поговорить с людьми и «смело ответить» на любые вопросы. В заявлении признавалось, что если рабочие отвернулись от партии, то виноваты не они, а сама партия. Говорилось о необходимости продолжить политику «нового курса» и отменить все меры начала 1953 года, вызвавшие недовольство рабочего класса.

Во вторник, 23 июня, Гротеволь, Ульбрихт, Эберт (обер-бургомистр Восточного Берлина) и Херрнштадт выступили на ведущих берлинских предприятиях. Слушатели были заранее отобраны, и все прошло гладко. Тем более, что многим рабочим было действительно стыдно за совершенные от их имени 17 июня погромы и поджоги. Уж больно они напоминали (и это было публично подмечено многими представителями интеллигенции) характер действий нацистских штурмовиков из недавнего прошлого. Тем не менее, рабочие и инженеры говорили довольно открыто и критиковали руководство страны, невзирая на лица.

Когда 24 июня Ульбрихт появился в одном из основных очагов беспорядков — химических заводах «Лойна», носящих его имя, участники встречи потребовали гарантии свободы слова (причем, в письменном виде), освобождения всех политзаключенных (включая участников недавних волнений) и перевыборов профсоюзного руководства. Еще хуже пришлось Фреду Эльснеру на соседнем предприятии «Буна», где собрали 600 рабочих (кстати, там специально пригласили наиболее активных участников недавних забастовок). Предложенная партийным секретарем завода резолюция, в которой участники недавних событий назывались «провокаторами», была провалена большинством голосов.

26 июня 1953 года у Дома правительства в Берлине состоялся организованный СЕПГ многочасовой митинг, участники которого скандировали: «Да здравствует правительство Германской Демократической Республики!» Это было весьма характерно: в конце июня — начале июля 1953 года именно Гротеволь, а не Ульбрихт стал первым лицом государства. Тревожным симптомом было то, что на некоторых заводах рабочие отказывались идти на митинг, ссылаясь на не отмененное еще военное положение. Кстати, советские власти предлагали отменить военное положение уже через три дня после подавления беспорядков, однако руководство ГДР просило с этим повременить.

В целом, после 17 июня население ГДР вело себя более смело и напористо в разговорах с властями. Была широко распространена точка зрения, что именно массовые демонстрации и акции протеста заставили «начальство» наконец-то прислушаться к требованиям простых людей. У самой СЕПГ было очень сложное положение, так как весь мир увидел, что нахождение партии у власти всецело зависит от советских войск. На 26 июня 1953 года из партии вышли 765 членов, и эта тенденция продолжалась. Но и само партийное руководство решило основательно почистить партийные ряды, так как события 17 июня показали низкий уровень идейно-политической зрелости партийных секретарей на местах. Практически нигде активистам СЕПГ не удалось переломить ситуацию в свою пользу. К тому же после событий 16–17 июня многими партийцами овладела апатия. С другой стороны, бывшие члены СДПГ наоборот стали проявлять повышенную активность. На многих предприятиях звучали призывы организовать в партии дискуссию о социал-демократическом пути к социализму. Люди говорили, что они не против социализма как такового, но не согласны с насаждением в ГДР советских методов его достижения. Принимались даже резолюции рабочих бригад, в которых выдвигалось требование «немецкого социализма».

Руководство СЕПГ решило также провести чистку рядов и потому, что события 17 июня показали нестойкость, а подчас и враждебность тех членов партии, которые до 1945 года состояли в НСДАП и других нацистских организациях. Вступив после войны в СЕПГ, многие из них сумели сделать неплохую карьеру именно на заводах и фабриках. Так, на заводе им. Эрнста Тельмана в Магдебурге (главный очаг беспорядков в городе) 408 членов и кандидатов в члены СЕПГ были бывшими нацистами. Из них 18 были мастерами, четверо — членами руководства завода и пятеро — агитаторами. Один бывший нацист был членом райкома, а четверо возглавляли первичные парторганизации.

Во время проведенной во второй половине 1953 года чистки были переизбраны 60 % членов окружкомов СЕПГ и свыше 70 % первых и вторых секретарей райкомов. Такого обновления партия не знала на протяжении всей истории ГДР. Примечательно, что среди исключенных из партии было много коммунистов, состоявших в КПГ до 1933 года. Например, в 5 районах Восточного Берлине таковых было 68 %, в Галле — 71 %, в Лейпциге — 59 %, в Магдебурге — 52 %. В среднем по стране почти треть исключенных или подвергнутых партийным взысканиям членов СЕПГ была старыми коммунистами. Свою роль в таком положении дел играло, конечно, в первую очередь, то обстоятельство, что старые члены КПГ помнили нынешнее руководство ГДР, особенно Ульбрихта, еще партийными функционерами среднего звена и относились к его возвеличиванию весьма критически. К тому же, среди старых коммунистов Саксонии и Саксонии-Ангальт было много так называемых «брандлеристов», то есть сторонников бывшего председателя КПГ времен Веймарской республики Брандлера, считавшегося в официальной партийной истории правым уклонистом.

К сентябрю 1953 года в СЕПГ насчитывалось 1,2 млн. человек, но по оценке руководства партии основная масса членов все равно оставалась политически инертной и безынициативной. Тогда политбюро решило создать так называемый партийный актив из 150–200 тысяч членов. Это были главным образом сотрудники госучреждений и освобожденные партийные функционеры. Причем актив должны были избрать не партийные организации, а отбирать вышестоящие партийные инстанции.

И все же, несмотря на предпринятые меры, СЕПГ до конца 1953 года так и не смогла возвратить утраченное в ходе событий 16–17 июня влияние. Его ослабление проявилось и в попытках партий Демократического блока (особенно ХДС и ЛДПГ) занять в политической системе ГДР более самостоятельную нишу.

После событий 17 июня правление ЛДПГ было просто завалено письмами и телеграммами с мест, в которых рядовые члены партии требовали немедленной отставки руководства. К этим требованиям присоединились и партийные комитеты районного и окружного звена. Члены ЛДПГ настаивали на немедленной отмене закона об охране народной собственности (так как на его основании в тюрьму было посажено много мелких предпринимателей, торговцев и ремесленников), уравнивании в правах частной торговли с государственной, усилении присутствия ЛДПГ на руководящих правительственных постах и отмене решений партии, поддерживающих строительство основ социализма в ГДР.

Многие в ХДС и ЛДПГ возлагали надежду на Москву, так как, по мнению председателя ХДС Нушке, СЕПГ не извлекла никаких уроков из событий 17 июня и согласилась на «новый курс» только под давлением КПСС. Но когда 26 июня на свое заседание собралось правление ХДС, Нушке отстаивал необходимость сотрудничества с СЕПГ в проведении политики «нового курса». Он понимал, что в условиях тогдашнего международного положения и раскола Германии другой альтернативы в ГДР не было. Однако почти все члены правления не согласились здесь со своим председателем. Генеральный секретарь ХДС Геттинг, поддерживающий на заседании правления 26 июня линию Нушке, после поездки в Галле резко изменил свою точку зрения.

События 17 июня остановили отток членов из ЛДПГ и ХДС, так как многие надеялись, что в ходе осуществления «нового курса» партии Демократического блока получат дополнительные права. Обе основные некоммунистические партии даже попытались договориться между собой и создать неформальную коалицию для отстаивания своих требований в диалоге с СЕПГ.

Последняя, в свою очередь, избрала следующую тактику: чтобы отвлечь население и партии блока от политических мечтаний, необходимо было резко улучшить условия жизни большинства людей и сделать это в кратчайшие сроки. На заседании руководства Демократического блока 25 июня 1953 года Гротеволь говорил: «Любовь, как известно, идет через желудок. Еще не у всех на столе достаточно колбасы и яиц, как мы видим».

Первую экстренную экономическую помощь оказал Советский Союз, причем советское руководство отреагировало на соответствующую просьбу ГДР крайне оперативно. Уже 26 июня 1953 года Совет Министров СССР принял решение о дополнительных поставках в ГДР в июле — августе 10,5 тысяч тонн сливочного масла (Гротеволь жаловался, что капиталистические страны срывают уже согласованные поставки этого продукта), 8,5 тысяч тонн животных жиров и 11 тысяч тонн растительного масла. Предусматривалось также поставить в октябре — ноябре 20 тысяч тонн мяса и 1500 тонн сыра, а в конце года 7 тысяч тонн хлопка. Всего в 1953 году СССР поставил в ГДР почти 1 млн. тонн зерна. Еще в июле 1953 года правительство ГДР «выбросило» на потребительский рынок из госрезервов 69 тысяч тонн сахара, 4457 тонн мясных консервов, 85 тысяч тонн зерна и 4500 тонн мяса. Гротеволь подчеркивал, что советские поставки продовольствия во втором полугодии 1953 года будут осуществлены в кредит (общим объемом в 231 млн. рублей).

Согласно решениям правительства ГДР от 24 июня 1953 года рабочим возвращались деньги, которые они недополучили из-за повышения норм выработки. Повышались тарифные оклады рабочим низших разрядов, на что правительство ГДР выделило до конца года 110 млн. марок. Восстанавливались все отмененные в начале 1953 года льготы, расширялась сеть профсоюзных здравниц и заводских поликлиник. 600 млн. марок было запланировано потратить на строительство жилья. Из государственных фондов выделялось большое количество сырья и полуфабрикатов для частных предприятий.

Но все эти меры привели бы к банкротству ГДР, если бы не пришлось коренным образом менять плановые задания первой пятилетки. Сокращались инвестиции в тяжелую промышленность, что выражалось в снижении плановых темпов ее прироста. Если по пятилетнему плану в 1955 году черная металлургия должна была вырасти на 268,4 % по сравнению с 1950 годом, то теперь этот показатель снижался до 237,3 %. Производство электроэнергии в 1955 году по сравнению с 1954 годом должно было увеличиться не на 36,5, а на 24 %. Все эти меры высвободили только в 1953 году 1,4 млрд. марок, из которых 950 млн. было направлено на увеличение производства товаров народного потребления. В 1954 и 1955 годах было намечено высвободить за счет сокращения прироста тяжелой промышленности еще 2 млрд. марок.

Так как правительство серьезно снизило обязательные нормы госпоставок по мясу и обязалось не увеличивать их до 1955 года, то помощь Советского Союза сыграла в обеспечении бесперебойного снабжения населения ГДР этим важнейшим продуктом в 1953 году ключевую роль. По сравнению с пятилетним планом заготовки мяса были сокращены с 1 млн. до 557 тысяч тонн. Сразу положительно отразиться на потребительском рынке эта мера не могла, в том числе и потому, что кулаки по-прежнему призывали крестьян придерживать мясо, так как скоро ГДР оккупируют американцы и можно будет получить за свою продукцию лучшие «западные деньги».

И тем не менее, во второй половине 1953 года в розничной торговле ГДР мяса и мясопродуктов было продано больше на 21, 5 %, рыбы — на 24,6 %, сливочного масла — на 31,9 %, тканей и трикотажа в полтора раза, а обуви — на 22 %.

В 1954 году текстильная промышленность должна была нарастить выпуск продукции по сравнению с 1953 годом на 19,3 % (вместо 13,7 % по пятилетнему плану), пищевая — на 12,2 % (вместо 8,1 %).

Первоочередное внимание уделялось развитию внешней торговли, без которой промышленность ГДР (как и ФРГ) все равно не смогла бы удовлетворить свои потребности в продовольствии. Здесь опять помог Советский Союз, согласившийся передать 1 января 1954 года в собственность ГДР все 33 оставшиеся советские акционерные общества. Это были, как правило, фирмы с известными во всем мире торговыми марками и налаженной системой экспортных связей. Уже в плане внешней торговли на 1954-й год ГДР могла учесть экспорт бывших САО как свой собственный, что позволяло рассчитывать на внушительный рост импорта. Советское руководство уделяло вопросу передачи САО ГДР неослабное внимание. В декабре 1953 года Молотов предлагал поставить эту тему в повестку дня коллегии МИД СССР. В Москве особенно следили за тем, чтобы передача САО ГДР не привела к безработице на этих предприятиях.

Если объем внешнеторгового оборота ГДР на 1954-й год по пятилетнему плану должен был составить 9,4 млрд. рублей, то после передачи САО — 11,8 млрд. Это позволяло в два раза увеличить импорт мяса (с 60 до 120 тыс. тонн) и в три — кофе (с 3,9 до 12 тыс. тонн), который был для любого немца синонимом хорошей и размеренной жизни.

В целом в 1955 году потребление мяса на душу населения в ГДР должно было составить 49,5 кг (в 1953 г. — 34 кг; рост на 45 %), рыбы — 12 кг (7,5 — в 1953 г.), сливочного масла — 10,3 кг (8,5 кг — в 1953 г.).

Все эти меры, бесспорно, были давно назревшими, и если бы они были приняты в конце 1952 года, то почти наверняка можно предположить, что никаких массовых волнений в ГДР в июне 1953 года не произошло бы.

Американцы внимательно следили за изменением экономической политики ГДР. Они тоже считали ее «новый курс» правильным, но делали из этого противоположные выводы. Если улучшение жизненного уровня снизит недовольство населения, а возможно, и вообще примирит его с режимом, то с точки зрения США надо было сделать все возможное, чтобы не допустить этого. И американцы решили дать новый бой СССР и ГДР там же, где видел основную болевую точку и Гротеволь. В Вашингтоне поставили задачу выиграть сражение за желудки, а значит, и любовь восточных немцев.

1 июля 1953 года Совет по психологической войне США предложил осуществить масштабную программу продовольственной помощи населению ГДР. Причем подчеркивалось, что хотя распределение бесплатного продовольствия будет способствовать преодолению существующих трудностей, но одновременно только ухудшит экономическое положение ГДР в долгосрочной перспективе. Помощь должна была восстановить доверие восточных немцев к США (по оценкам ЦРУ, многие участники волнений были возмущены тем, что их сначала с помощью РИАС подняли на борьбу, а затем бросили на произвол судьбы) и углубить отчуждение между населением и СЕПГ. Кроме того, программа помощи должна была укрепить престиж Аденауэра в преддверии выборов в бундестаг.

Сначала предполагалось распределять продукты в Восточной Германии через церкви и другие благотворительные организации. Однако в ЦРУ опасались, что этим будут поставлены под удар работавшие там ценные источники информации. Само ЦРУ вместе с ВВС США хотели по образцу листовок засылать продовольствие в ГДР на воздушных шарах. Была и совсем уж нацеленная только на пропаганду идея. В заранее объявленный день машины с продовольствием должны были подъехать к нескольким пунктам на границе с ГДР и потребовать беспрепятственного пропуска на территорию страны. Ожидалось, что в нем, естественно, будет отказано, что и требовалось доказать. Заблаговременно подготовленные журналисты должны были зафиксировать для мирового общественного мнения, как русские не дают «голодным» восточным немцам получить бескорыстную помощь Запада.

В конце концов, остановились на следующей схеме. 10 июля была опубликована переписка Аденауэра с Эйзенхауэром. Первый просил оказать голодающей советской зоне гуманитарную помощь, а последний великодушно на это соглашался. Тем самым помимо всего прочего демонстрировалось единоличное представительство интересов всей Германии боннским правительством. 10 июля американцы в ноте советскому правительству (то есть демонстративно игнорируя ГДР) предложили 15 млн. долларов на закупку продовольствия для ГДР. В советском ответе от 11 июля «помощь» США совершенно справедливо разоблачалась как пропагандистский маневр, не имевший ничего общего с заботой о нуждах восточных немцев.

Но американцы как раз и рассчитывали на такой ответ. Было объявлено, что, начиная с 27 июля 1953 года, любой житель ГДР по предъявлении удостоверения личности может получить в Западном Берлине «пакет Эйзенхауэра», состоявший из четырех банок сгущенного молока, 1 кг муки, 0,5 кг гороха или бобов и 0,8 кг топленого сала.

Эту акцию американцы начали 10 июля отнюдь не случайно. В конце июня 1953 года неугомонного Черчилля к их радости хватил удар, и его поездка в Москву окончательно была забыта. Болезнь британского премьера сорвала и планы по организации встречи в верхах трех западных держав. Вместо этого в Вашингтоне 10–14 июля заседали министры иностранных дел западной «большой тройки», причем французы и англичане с удивлением узнали о гуманитарной акции американцев в ГДР. По крайней мере, англичане сразу поняли, что скрывается за великодушием США, и их оценки, в принципе, ничем не отличались от советских. В Лондоне распределение продовольствия считали «слишком явным видом политической войны против режима Восточной зоны и советских оккупационных войск».

10 июля «Правда» сообщила об аресте Берии, который был осужден на пленуме ЦК КПСС 2–7 июля как иностранный шпион. Тем самым из игры выпали два основных человека, которые вполне могли сдвинуть с мертвой точки процесс германского объединения: Черчилль был болен, а Берия сидел в тюрьме. А ведь в Москве были прекрасно информированы о серьезных разногласиях между Англией и США в германском вопросе. Еще 29 июня на имя заместителя министра внутренних дел Кобулова (он уже тоже находился за решеткой) поступил восемнадцатистраничный меморандум разведки «О позиции западных держав в германском вопросе». В нем говорилось о противоречиях между США и Великобританией относительно целесообразности вступления в переговоры с СССР по объединению Германии. 7 июля МИД ГДР также сообщал Гротеволю, что французские и британские «империалисты» противостоят агрессивной политике США и не хотят захлопывать дверь на пути к четырехсторонним переговорам по Германии.

Но на фоне шумихи вокруг «голодающего» населения ГДР США навели порядок в своем лагере, и 15 июля 1953 года западные державы направили СССР ноту, приглашавшую Советский Союз провести совещание министров иностранных дел четырех держав по германскому вопросу в конце сентября 1953 года (такой срок был определен по просьбе Аденауэра: канцлер не желал созыва конференции до проведения выборов в бундестаг). В ноте предлагалось ограничить повестку дня предстоящей четырехсторонней встречи вопросом о создании комиссии по проверке наличия условий для свободных выборов в ГДР и ФРГ. Такое предложение граничило с издевательством, так как весь 1952-й год прошел в бесплодных препирательствах именно на эту тему. Американцы и Аденауэр рассчитывали, что СССР отвергнет западную инициативу и предстанет в глазах прежде всего немцев противником германского единства. А Аденауэр, наоборот, наконец-то сможет продемонстрировать свою приверженность идеалу воссоединения родины.

Дипломатическое и продовольственное наступление американцев как всегда сопровождалось массированной пропагандой РИАС, вещавшей, что Запад не останется равнодушным к стонам угнетенного населения «восточной зоны». В США явно рассчитывали на повторение 17 июня, что должно было окончательно загнать СССР и ГДР в угол и подорвать их позиции на международной арене.

В начале июля на предприятиях ГДР стали вновь отмечаться забастовки, хотя они были краткими и носили в основном экономический характер. 9 июля была прекращена работа на заводе им. Клемента Готвальда в Шверине. Прибывший на завод статс-секретарь министерства тяжелой промышленности пытался совместно с представителем министерства труда доказать, что требуемое рабочими резкое повышение зарплаты пока невозможно, но обещал немедленно решить все другие проблемы, касавшиеся непосредственно предприятия. После этого часть рабочих вернулась в цеха, но 25 человек продолжили забастовку, которая была прекращена после ареста ее зачинщика. Интересно, что он был известен на заводе под кличкой «РИАС», так как уже давно высказывал мнения, текстуально совпадавшие с передачами упомянутой радиостанции.

7 июля состоялись профсоюзные собрания на заводах «Карл Цейс» в Йене. Там уже выдвигались требования проведения тайных и свободных выборов на всей территории Германии, хотя большинство требований все же касалось экономических вопросов. 9 июля заседал профсоюзный актив предприятия, где представители СЕПГ были встречены свистом и криками протеста. Рабочих не устроило обещание в течение четырех недель разобраться с их требованиями. Одновременно на предприятии шел сбор подписей за освобождение арестованных после 17 июня руководителей забастовки (к 9 июля свои подписи под соответствующим обращением поставили 1300 человек). 11 июля более двух тысяч рабочих приняли участие в сидячей забастовке, которая была быстро подавлена силами МГБ ГДР. В этот же день в ГДР было отменено военное положение.

Сразу же после этого опять начал тлеть очаг беспорядков 17 июня — район Галле-Мерзебург. На предприятии «Буна» 15–17 июля состоялись акции протеста, даже превосходившие по масштабам события месячной давности. Еще 8 июля члены трудового коллектива «Буны» приняли на своем собрании обращение к Верховному комиссару СССР В. С. Семенову. Первые из 28 пунктов петиции содержали политические требования: свободные выборы, вывод из Германии всех оккупационных войск, немедленное освобождение всех политических заключенных (в случае невыполнения этого требования и дальнейших арестов рабочие угрожали забастовкой), сокращение численности казарменной народной полиции в ГДР (интересной была аргументация: о нашей безопасности и так заботятся советские оккупационные войска, так что от собственной армии можно пока отказаться), выведение профсоюзов из-под контроля СЕПГ и т. д.

Партийное руководство «Буны» опять, как и месяц тому назад, не придало требованиям рабочих серьезного значения. Ведь на предприятии продолжали оставаться силы МГБ и казарменной народной полиции. 15–17 июля треть из 16 тысяч рабочих и служащих «Буны» объявила забастовку. Причем ею руководил уже новый стачечный комитет (все члены прежнего, возглавлявшего протесты 16–17 июня, были к тому времени уже арестованы). Рабочие «Буны» пытались привлечь на свою сторону соседей из «Лойны», но те присоединиться к акции отказались. На этот раз партийные и правоохранительные органы ГДР действовали решительно и быстро. Уже 15 июля райком СЕПГ образовал так называемый боевой штаб, куда вошли второй секретарь окружкома округа Галле, два инструктора ЦК СЕПГ, первый секретарь райкома и представители народной полиции и МГБ. На завод были посланы 100 партийных агитаторов. С делегацией бастующих встретился представитель советских войск полковник Родионов, назвавший требование рабочих «фашистскими». Он предложил немедленно приступить к работе, заявив, что те, кто этого не сделают, будут считаться уволенными. В ночь с 15 на 16 июля МГБ арестовало 18 руководителей забастовки. 17 июля на «Буне» выступал Фриц Зельбманн, уже имевший опыт (правда, негативный) общения с забастовщиками в Берлине ровно месяц назад. Выступление министра собравшиеся 500 человек прерывали «ироническими» (по сообщению МГБ ГДР) аплодисментами. Дискуссии не получилось, так как почти все выступавшие не согласились с гостем из Берлина, и 80 % собравшихся покинули зал. Только благодаря массированному применению сил безопасности забастовку удалось подавить в тот же день.

Из событий на «Буне» и в Йене немедленно были сделаны выводы. 15 июля 1953 года Гротеволь «спустил» на места совершенно секретное решение правительства об образовании «центрального кризисного штаба» (Zentrale Einsatzleitung). Этот орган собирался в случае угрозы общественной безопасности в стране по распоряжению премьер-министра. В штаб входили глава правительства, генеральный секретарь ЦК СЕПГ, министр внутренних дел и командующий народной полицией. На уровне районов и округов при необходимости образовывались такие же органы. В составе кризисных штабов не было представителей МГБ, потому что не было уже и самого министерства: его преобразовали в государственный секретариат и включили в состав МВД. Но это уже было напрямую связано с развернувшейся в руководстве ГДР борьбой за власть.

После того как Ульбрихт подвергся в начале июня в Москве «головомойке» со стороны Берии, последний стал в спешном порядке подыскивать преемника первому. Уполномоченные Берии вели активные переговоры с Цайсером. Предполагалось, что первым секретарем ЦК СЕПГ станет Херрнштадт (хорошо проявивший себя, по советским оценкам, в ходе событий 16–17 июня). Сам Цайсер будет курировать в партийном руководстве силовые органы, которые по советскому образцу объединятся под крышей МВД (таким образом, Цайсер становился этаким «немецким Берией»). Но размах протестов в ГДР, явная вовлеченность в них Запада и последовавшее 10 июля объявление о продовольственной «помощи» ГДР заставили советское руководство отказаться от замены Ульбрихта (соответствующее предложение Соколовского, Семенова и Юдина было признано «несвоевременным»). В Москве опасались, что, как и объявление «нового курса», смещение Ульбрихта будет воспринято населением как сигнал к новым мощным протестам. К тому же всю схему кадровых перестановок в ГДР задумывал Берия (как и сам «новый курс»), а теперь он был разоблачен как «английский шпион». На Пленуме ЦК КПСС 2–7 июля 1953 года одним из главных обвинений Хрущева и Молотова в адрес Берии было как раз стремление последнего «отдать ГДР» западным империалистам. Соответственно, теперь надо было по логике поддержать основного противника Берии в ГДР — Ульбрихта. Гротеволь был также вполне приемлемой кандидатурой, но в Москве боялись, что он из-за чрезмерной мягкости не сможет без Ульбрихта удержать стабильность ГДР в условиях предстоявшей пропагандистской войны вокруг американской продовольственной помощи.

Пока в ГДР ничего не знали о судьбе Берии, на заседании политбюро 8 июля подавляющее большинство членов высшего партийного органа высказались за отстранение Ульбрихта от работы. Но уже после 10 июля генеральный секретарь снова был «на коне» и готовился отомстить своим политическим противникам. Все решил 15-й пленум ЦК СЕПГ, состоявшийся 23–24 июля 1953 года. Херрнштадт и Цайсер потеряли свои места в политбюро (за «связь с Берией»), а в январе 1954 года оба были исключены из партии. Херрнштадт был отправлен на работу в архив и писал оттуда письма в ЦК СЕПГ и ЦК КПСС, убеждая, что он ни в чем не провинился перед делом социализма в ГДР. Цайсер, только что награжденный по случаю своего дня рождения высшим орденом ГДР — орденом Карла Маркса — вплоть до своей смерти в 1958 году работал переводчиком с русского в Институте марксизма-ленинизма. В 1993 году правопреемница СЕПГ Партия демократического социализма официально реабилитировала Цайсера.

Еще раньше настала очередь министра юстиции ГДР Фехнера, который был арестован 16 июля. Его вина состояла в том, что в статье в «Нойес Дойчланд» 30 июня 1953 года он писал о незаконных арестах, а 2 июля в той же газете заявил, что право рабочих на забастовку гарантировано конституцией.

На 15-м пленуме во многом из-за Цайсера была подвергнута критике работа МГБ ГДР (Гротеволь: «Наши органы Министерства государственной безопасности, задачей которых являлась защита нашего государства против деятельности вражеских диверсантов и агентов, провалились»). На самом деле МГБ снабжало руководство страны информацией о растущем недовольстве населения, но аналитическая работа не проводилась ни в министерстве, ни в ЦК СЕПГ. К тому же, как было показано выше, события 16 июня в Берлине были вызваны скорее недоразумением, а также запоздалой реакцией правительства ГДР на требования строительных рабочих Сталиналлее. Кстати, госбезопасность еще осенью 1953 года упрекали в том, что до сих пор не выявлены западные организаторы беспорядков 16–17 июня.

По советскому образцу МГБ критиковали из-за стремления «органов» встать над партией (тут совершенно явной была аналогия с делом Берии). Но в ГДР, в отличие от СССР, таких тенденций не было. Само МГБ было молодым и плохо укомплектованным кадрами министерством, привыкшим к тому же работать с оглядкой на «советских товарищей». Только в результате событий 16–17 июня МГБ (оно было позднее воссоздано) стало превращаться в тот мощный аппарат, который вскоре стал известен всему миру как «штази». Пока же для укрепления партийного руководства в статс-секретариате была образована отдельная парторганизация, а в окружных управлениях бывшего МГБ — райкомы. Руководители окружных управлений должны были докладывать первому секретарю окружкома СЕПГ о настроениях населения (особенно на предприятиях). Первый секретарь окружкома СЕПГ мог давать окружным управлениям статс-секретариата госбезопасности указания, причем не только по партийным вопросам, но и по работе управления. Например, он мог приказать произвести аресты. Если начальник окружного управления считал такие указания ошибочными, он должен был немедленно сообщить об этом в статс-секретариат. Если там такое мнение поддерживали, то вопрос передавался на рассмотрение первого секретаря ЦК СЕПГ Ульбрихта.

Решения пленума ЦК СЕПГ вселили во многих сотрудников госбезопасности чувство неуверенности. На местах некоторые партийные и хозяйственные руководители откровенно издевались над сотрудниками «штази» и даже отказывали им в постановке в очередь на жилье. Лишь со временем благодаря помощи СССР органы госбезопасности ГДР смогли превратиться в эффективную структуру.

По инициативе СССР были приняты меры и по укреплению народной полиции. Ее стали оснащать шлемами, водометами, гранатами со слезоточивым газом, мотоциклами и т. д., чтобы полицейские могли более профессионально бороться с возможными беспорядками. Улучшилось питание и материальное положение сотрудников полиции.

Таким образом, события июня 1953 года в ГДР привели к укреплению личной власти Ульбрихта и, по сути дела, помешали советскому руководству кардинально обновить персональный состав высших партийных и государственных органов ГДР. Такое положение вещей вполне устраивало американцев, которые еще с 1948 года старались укреплять позиции наиболее одиозных для населения руководителей стран Восточной Европы и компрометировать их популярных в народе соперников.

Теперь, когда режим Ульбрихта расправился с врагами внутри партии, американцы решили начать свою акцию продовольственной помощи, чтобы окончательно возвести стену непонимания между руководством ГДР и ее народом. В США явно рассчитывали на то, что массовый поток граждан ГДР в Западный Берлин за «пакетами Эйзенхауэра» заставит Ульбрихта принять репрессивные меры, что, в свою очередь, вызовет новое восстание наподобие 16–17 июня.

Первый день раздачи пакетов — 27 июля — превзошел все ожидания стратегов психологической войны (чему опять способствовали передачи РИАС). Было роздано 103 743 пакета. Начиная с третьего дня, выдавалось по 200 тысяч пакетов ежедневно. Корреспонденты западных СМИ с удовольствием снимали огромные многочасовые очереди «голодающих». К концу первой фазы операции (15 августа) Западный Берлин посетили 865 тысяч гражданин ГДР, получивших 25 98 202 пакета (многие приезжали по несколько раз, одалживая удостоверение личности у соседей). По оценкам американцев, пакеты получили 75 % жителей Восточного Берлина.

Руководство ГДР сначала решило просто игнорировать американскую помощь, реагируя на нее не репрессиями, а усилением контрпропаганды. Правительство ГДР изъявило готовность закупить в США продовольствие на те же 15 млн. долларов или на большую сумму по ценам мирового рынка. Ответа, естественно, не последовало. На заседании правительства ФРГ отмечалось, что «голодная» ГДР исправно поставляет в ФРГ картофель и сахар (правда, публично на эту тему, естественно, не распространялись). Между тем агитаторы СЕПГ пытались на крупных вокзалах страны удерживать людей от поездок за «пакетами для попрошаек». Только в Потсдаме было отпечатано 150 тысяч листовок, разоблачавших цели «помощи». Такая политика СЕПГ явно не укладывалась в прогнозы американцев. Те надеялись, что опять будут закрыты границы Западного Берлина и произведены аресты тех, кто ездил за пакетами. Кстати, Верховный комиссар СССР в Германии Семенов как раз и предлагал по итогам событий 16–17 июня не открывать границы Западного Берлина после отмены военного положения. Но в Москве совершенно правильно решили не поддаваться на провокацию. Еще свежи в памяти были уроки так называемой «берлинской блокады» 1948–1949 годов, когда СССР после сепаратной денежной реформы западных держав в Германии закрыл границы Западного Берлина и дал тем самым американцам прекрасную возможность разыграть пропагандистскую акцию по спасению «голодающих» западных берлинцев с помощью воздушного моста (юбилеи этой героической эпопеи по-прежнему широко отмечаются в ФРГ). Теперь американцы опять хотели использовать продовольствие для обострения ситуации вокруг Западного Берлина, да и в самой ГДР. Тем более, что они ждали от СССР ответа на свое предложение от 15 июля о созыве четырехсторонней конференции по Германии, и любые репрессивные меры властей Советского Союза или ГДР только играли на руку Вашингтону.

К концу июля 1953 года руководство ГДР все же начало проявлять растущую обеспокоенность. Наплыв желающих получить пакеты не спадал. Посланные в Западный Берлин партийные активисты выяснили, что в очередях много членов СЕПГ. Некоторые заводы даже посылали представителей, чтобы те забрали пакеты для всего коллектива. В ГДР резко возросло количество заявок на предоставление удостоверений личности детям. 1 августа 1953 года Политбюро ЦК СЕПГ решило принять меры против дальнейшего раскручивания американской акции. Была сокращена продажа билетов на поезда, следовавших в Берлин, и прекращены автобусные поездки в город из других частей ГДР. Тем самым удалось сбить количество «голодающих» с 40 до 8 тысяч в неделю. Получателей пакетов регистрировали (хотя и не повсеместно, а скорее, выборочно) и их имена публиковались в печати, сопровождаемые едкими комментариями. В Западный Берлин были направлены сотни агитаторов, стремившихся посеять недовольство среди тысяч людей, стоявших в очередях. Наконец, 4 августа 1953 года правительство ГДР начало свою «пакетную войну»: была организована раздача продовольствия безработным Западного Берлина. Кстати, среди последних быстро росло недовольство американской акцией, так как им самим в Западном Берлине помогать никто не собирался, хотя многие безработные жили за чертой бедности.

Американцы обрадовались, что им наконец-то удалось сподвигнуть ГДР на меры ограничительного характера. Настроение тех, кто продолжал прибывать в Западный Берлин за пакетами, становилось все более агрессивным. Органы госбезопасности отмечали примерно следующие разговоры: если у нас (то есть в ГДР) опять вспыхнут волнения, то Запад на этот раз не останется в стороне, так как уже проявил свою вовлеченность во внутренние дела ГДР раздачей пакетов. Сотрудников МПС на вокзалах осыпали ругательствами, а в Берлине 150 женщин блокировали рельсы, добившись отправки поезда в Западный Берлин. В городе Ангермюнде толпа в две тысячи человек, ожидавшая возвращения родственников из Западного Берлина, стала угрожать народной полиции. Все шире распространялись слухи, что скоро в Берлине произойдет «второе 17 июня».

7 августа новый начальник аппарата МВД СССР в Германии Питовранов сообщал Молотову и преемнику Берии на посту министра внутренних дел Круглову, что американская кампания продовольственной помощи представляет собой «серьезную угрозу безопасности и стабильности в ГДР». Органам госбезопасности ГДР было рекомендовано «подавлять» тех, кто организовывал массовые поездки за пакетами. Руководству ГДР было также предложено из-за возможности массовых беспорядков усилить охрану правительственных зданий, электростанций и радиостанций. Военная контрразведка МВД СССР получила задание усилить борьбу с вражеским проникновением в подразделения казарменной народной полиции.

В Москве решили ответить на американскую продовольственную войну двояко: во-первых, согласиться с предложением о проведении четырехсторонней встречи министров иностранных дел по Германии, а во-вторых, оказать ГДР еще более серьезную экономическую помощь. МВД СССР правильно предсказало, что американская акция продлится еще примерно неделю, то есть до 15 августа, и именно к этому дню СССР готовил свою ответную ноту западным державам.

2 августа 1953 года Молотов представил в Президиум ЦК КПСС план действий по укреплению внешнеполитических позиций СССР в германском вопросе. В записке МИД СССР справедливо отмечалось, что в последнее время западные державы усиленно пытаются представить себя в роли поборников германского единства, чтобы оказать поддержку «клике Аденауэра» на предстоящих выборах в бундестаг, ибо поражение Аденауэра означало бы крах планов по вовлечению ФРГ в ЕОС и НАТО. Для противодействия этой линии предлагалось направить «примерно 15 августа» ответную ноту западным державам (которая была подготовлена еще в мае, но не была послана из-за событий в ГДР) и пригласить 25 августа 1953 года в Москву с первым официальном визитом делегацию ГДР, объявив по итогам переговоров о мерах по существенной экономической помощи Восточной Германии. Было у МИДа и более далеко идущее предложение. А именно: созвать 10 августа в Москве или даже в Берлине совещание министров иностранных дел СССР, Польши, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии, Албании, пригласив на него представителей ГДР (в последний раз такой солидный формат был задействован в Праге в 1950 году). Этот форум должен был принять жесткое заявление о том, что вовлечение Западной Германии в систему Североатлантического блока исключает возможность объединения Германии. По итогам совещания можно было бы, по мнению МИД, подписать договор о дружбе, экономическом и культурном (но не военном) сотрудничестве между странами — участниками встречи. Тем самым создавался бы фактически многосторонний союз социалистических стран как противовес ЕОС. Все его участники, кроме ГДР и Албании, уже были связаны с СССР двусторонними договорами о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи. Участие ГДР в многосторонней группировке должно было предупредить Запад о необратимых последствиях для германского единства включения ФРГ в западные военные структуры. С другой стороны, то, что союз был пока невоенным, должно было оставлять открытой возможность для компромисса в случае отказа Запада от ремилитаризации ФРГ. Однако это предложение МИД советское руководство сочло, видимо, слишком радикальным, и было решено пока ограничиться нотой западным державам. Она появилась, как и планировалось, 15 августа 1953 года, в день, когда американцы прекратили первую фазу своей операции по раздаче «пакетов Эйзенхауэра». В ноте, в принципе, совершенно справедливо отмечалось, что Запад так и не отреагировал серьезно на «ноту Сталина» от 10 марта 1952 года. Содержалось также жесткое предостережение, что после включения Западной Германии в НАТО и ЕОС ее уже нельзя будет рассматривать как миролюбивое государство, а объединение Германии станет невозможным. Если бы нота этим и ограничилась, США могли бы праздновать победу. Но СССР выражал согласие на переговоры четырех держав по германскому вопросу. В течение шести месяцев предлагалось созвать мирную конференцию по рассмотрению вопроса о мирном договоре с Германией. К советской ноте от 15 августа опять прилагался, как и 10 марта 1952 года, тот же самый проект Основ мирного договора. В ноте присутствовало и разработанное весной 1953 года предложение об образовании Временного общегерманского правительства для подготовки свободных выборов.

20–22 августа 1953 года состоялся первый официальный визит государственной делегации ГДР в СССР. Впервые делегацию возглавил не партийный деятель, а премьер-министр. По итогам переговоров советское правительство объявило о прекращении взимания с ГДР репараций с января 1954 года (ГДР прощалось, таким образом, 2537 млн. долларов). 33 САО, шесть научно-технических и одно конструкторское бюро, то есть все объекты, еще находившиеся в советской собственности и производившие 12 % промышленной продукции ГДР, безвозмездно передавались республике. Предприятие по добыче урана «Висмут» с 1 января 1954 года преобразовывалось в германо-советское акционерное общество. Размеры расходов по пребыванию на территории ГДР советских войск ограничивались 5 % годового бюджета ГДР, что уже в 1954 году позволило республике сэкономить по сравнению с 1953 годом 360 млн. марок.

Для повышения международного престижа ГДР была достигнута договоренность о преобразовании дипломатических миссий обеих стран в посольства, что и было осуществлено в октябре 1953 года. Наконец, еще 26 июня 1953 года было объявлено о распространении Указа Верховного Совета СССР об амнистии от 27 марта 1953 года на осужденных за военные преступления в Советском Союзе немецких военнопленных и других граждан Германии, и с 1 июля началась передача подпавших под амнистию 6994 немцев властям ГДР.

США были неприятно удивлены масштабом советской помощи ГДР. С помощью РИАС стали распространяться слухи, что русские все равно заставят ГДР чем-то заплатить за свою поддержку. К тому же советские мясо и масло в любом случае надо было приобретать в магазине, а «добрые» американцы раздавали продовольствие абсолютно бесплатно.

Тем не менее, помощь СССР ГДР заставила американцев возобновить раздачу продовольствия с 27 августа. После победы Аденауэра на выборах в бундестаг в сентябре 1953 года акция по инерции еще продолжалась до 10 октября, но основное свое дело она уже сделала. ХДС/ХСС на волне антикоммунизма и солидарности с «голодным» населением «восточной зоны», только что героически поднявшимся на восстание против тоталитарного господства, получили 49,9 % голосов (в 1949 году — 45 %). Коммунисты, набрав 2,2 % голосов (5,7 % в 1949 году), в бундестаг не попали (на этих выборах был впервые введен пятипроцентный барьер). Так что победа на выборах оказалась двойной. Теперь можно было поговорить с русскими о Германии, не опасаясь всяких внутриполитических неожиданностей в ФРГ.

Высоко в администрации Эйзенхауэра оценивали и успех «продовольственной помощи». Характерно, что обер-бургомистр Западного Берлина Эрнст Ройтер сравнил ее с «артиллерийской атакой». Аппарат Верховного комиссара США в Германии подытоживал, что программа, «в целом, опять интенсифицировала антагонизм между восточногерманским населением и режимом СЕПГ». 2 сентября Совет по психологической войне даже предложил придать программе постоянный характер в виде некой западногерманско-американской организации, расположенной в Западном Берлине. Были идеи и насчет бесплатной раздачи медикаментов, одежды и книг. Программу планировалось распространить и на другие страны Восточной Европы. Чтобы усилить давление на Ульбрихта, западные Верховные комиссары в Германии должны были по замыслу американцев предложить отмену межзональных пропусков и полную свободу передвижения немцев между ГДР и ФРГ. Но потом от этой идеи отказались, так как боялись наплыва коммунистических агитаторов в Западную Германию. Да, здесь пока ГДР было явно труднее, так как своего «Западного Берлина» в ФРГ у нее не было.

С конца августа англичане и французы начали все более активно высказывать свое недовольство «продовольственной» войной США. Французский военный комендант в Берлине с сарказмом вопрошал своего американского коллегу, поможет ли эта помощь населению Западного Берлина, если русские заблокируют город. Француз, видимо, и не догадывался, что американцы хотят именно этого. Оппозиция «пакетам Эйзенхауэра» возникла и в берлинской резидентуре ЦРУ. Там тоже аргументировали, что акция помощи может дать СССР желанный предлог для блокады Западного Берлина, а это прервет связь с агентурой на территории ГДР. К тому же продолжение программы может дать повод обвинить США в использовании продовольствия в качестве оружия «холодной войны».

В ФРГ благотворительные организации тоже начали протестовать против «гуманитарной» акции американцев, так как они боялись, что возможные контрмеры ГДР прервут уже налаженную систему передачи посылок жителей ФРГ своим родственникам в Восточной Германии. Даже Ройтер начал высказывать сомнения, потому что в помощи отказывали западноберлинским беднякам и безработным.

В конце сентября на прекращении продовольственной помощи уже стало настаивать и правительство Аденауэра, предлагая сосредоточиться на подготовке конференции четырех держав. Выборы были выиграны, кровь погибших 17 июня уже была капитализирована в антикоммунистическую истерию. Теперь надо было подавать себя в качестве умеренных государственных деятелей.

В конце октября подвела итоги борьбы с «попрошайками» и народная полиция ГДР. Ее сотрудниками было изъято более 57 тысяч пакетов (то есть 31 тонна бобовых, 27 тонн жира, почти 35 тонн муки и т. д.). По данным полиции, среди «голодных» было больше всего представителей частного бизнеса, ремесленников и пенсионеров.

В конце сентября администрация Эйзенхауэра определила дальнейшую стратегию психологической войны против ГДР. Предполагалось, что попытки «уменьшить советскую власть в ГДР должны всегда рассматриваться под углом зрения их влияния на наши усилия по интеграции Федеративной Республики с Западом». В то же время американцы опасались развязать «преждевременное» восстание в ГДР, но не потому, что боялись человеческих жертв, а потому, что плохо подготовленные волнения в случае их подавления могли дискредитировать США.

Тем не менее, американцы вели против ГДР отнюдь не только психологическую войну. После участившихся случаев саботажа на угольных шахтах округа Коттбус была проведена операция по выявлению вредителей. Те оказались неплохо подготовленными и вооруженными американскими друзьями. Во время перестрелок с казарменной народной полицией были убиты три офицера и один унтер-офицер. В округе Карл-Маркс-Штадт «борцы с тоталитаризмом» застрелили в ходе настоящего боя двух полицейских.

20 октября 1953 года Аденауэр сформировал свой второй кабинет, в который вошла и впервые пробившаяся в бундестаг крайне правая партия Общегерманский блок/Союз изгнанных и лишенных прав. Партии правительственной коалиции имели 2/3 голосов в парламенте. Министром по делам изгнанных стал военный преступник Теодор Оберлендер, а уже упоминавшийся разработчик антисемитских законов 1935 года Глобке руководил центром механизма государственного управления — ведомством федерального канцлера.

В правительственном заявлении Аденауэр еще раз подчеркнул (назло СССР) стремление ФРГ как можно быстрее вступить в НАТО и подтвердил, что он «никогда не признает так называемую границу по Одеру — Нейсе».

В декабре 1953 года Аденауэр на встрече с министрами иностранных дел западных стран в который раз заклинал своих партнеров не идти на предстоящей конференции с СССР ни на какие уступки, мешавшие вовлечению ФРГ в западные военные структуры. Американцы удвоили давление на французское правительство, чтобы ускорить ратификацию Национальным Собранием Франции договора о ЕОС. Причем, ЕОС рассматривалось в США в качестве «довеска» к НАТО. На заседании Совета министров иностранных дел НАТО в декабре 1953 года было заявлено, что «создание Европейского оборонительного сообщества, включая немецкий вклад, имеет своей основной целью укрепление… союза» (то есть НАТО).

Особенно беспокоила Запад осенью 1953 года советская водородная бомба, которая была успешно испытана в августе 1953 года. В ответ на это предполагалось разместить в Западной Европе тактическое ядерное оружие. В ноябре 1953 года Аденауэр предложил, чтобы такое оружие было размещено и на территории ФРГ.

Содержательная подготовка Запада к предстоящей встрече министров иностранных дел четырех держав не оставляла этому форуму никаких шансов на успех. Предусматривалось опять навязать русским вопрос о проверке условий для свободных выборов в Германии.

В ГДР тем временем продолжалась политика кнута и пряника. К 3 июля правоохранительные органы арестовали 10 506 человек (226 арестованных были из Западного Берлина и двое из ФРГ), хотя большинство задержанных (6529 человек) были сразу же отпущены на свободу. Вскоре была объявлена амнистия, по которой на свободу вышли более трех тысяч человек. К началу сентября в рамках политики «нового курса» было пересмотрено более 22 тысяч уголовных дел против 29 469 человек. Были прекращены уголовные дела против 4229 человек, а в отношении более 16 тысяч осужденных содержание под стражей было заменено условным сроком.

4 августа 1953 года ЦК СЕПГ обратился к населению с призывом разоблачить пробравшихся на предприятия провокаторов. Были организованы многочисленные собрания, проходившие для СЕПГ с переменным успехом. На многих заводах рабочие отказывались осудить зачинщиков беспорядков.

Верховный комиссар СССР Семенов (с октября 1953 года он стал первым послом Советского Союза в ГДР) предлагал по образцу нацистской Германии наладить для населения ГДР выпуск радиоприемников, которые могли бы ловить только волны государственных радиостанций республики. К счастью, эта идея не была реализована, и с РИАС стали бороться методом глушения ее радиопередач. Это оказалось довольно эффективным средством, и американцы отмечали в конце 1953 года сокращение количества слушателей.

В октябре 1953 года правительство ГДР провело сокращение подоходного налога для всех, кто получал в месяц менее 900 марок в месяц (подавляющая часть населения ГДР). Это обошлось государству в 450 млн. марок. К тому времени, начиная с июня 1953 года, в ГДР было израсходовано на повышение зарплаты 400 млн. марок, на повышение пенсий — 200 млн.

24 октября 1953 года было произведено значительное снижение цен в государственной розничной торговле. Мясо и мясные товары стали дешевле на 10 % (1 кг телятины стоил 16,20 марок), рыбные консервы — на 20 %, маргарин — на 25 % (килограмм маргарина стоил 7 марок). К особой радости трудящихся подешевели пиво (на 15 %) и сигареты (на 13 %). Всего понижение цен затронуло 12 тысяч товарных групп. Впервые в ГДР при поддержке государства была введена система покупок дорогих товаров (проигрыватели, телевизоры, мебель, ковры и т. д.) в кредит. Покупатель платил 25 % суммы, а оставшуюся часть ему предоставляла сберкасса, которой он должен был вернуть кредит (6 % годовых) в течение двух лет.

Во второй половине 1953 года по сравнению с первым полугодием на 186 % выросло производство маргарина и на 181 % — шерстяных тканей.

Все эти меры правительства ГДР стали возможными благодаря, в основном, помощи СССР. Всего в 1953 году Советский Союз поставил в ГДР 935 тыс. тонн зерна, 57 тыс. тонн масла, 9,5 тыс. тонн животных жиров, 29,5 тыс. тонн растительного масла, 25 тыс. тонн мяса, 69 тыс. тонн хлопка и 5,2 тыс. тонн шерсти. Помогли и другие социалистические страны: из КНР было дополнительно получено в 1953 году 15 тыс. тонн пшеницы, 2 тыс. тонн риса, 12 тыс. тонн растительного масла, 22 млн. штук яиц, 300 тыс. тонн яблок и т. д. Венгрия поставила кожаную обувь, 11 тыс. тонн овощей и фруктов и 204 тыс. метров тканей.

СССР и ГДР активно готовились к конференции министров иностранных дел четырех держав, которая состоялась в Берлине 25 января — 18 февраля 1954 года и закончилась полным провалом в том, что касалось германского вопроса. Договорились только о созыве конференции по прекращению военных действий в Индокитае (открылась 26 апреля 1954 года в Женеве и завершилась успешно, впрочем, в основном, потому, что французы и так были разгромлены силами вьетнамского Сопротивления).

По Германии СССР и западные державы лишь еще раз озвучили свои известные позиции. Москва предлагала образовать Временное общегерманское правительство, которое провело бы свободные выборы. Запад (от его имени выступил «обращенный в правильную веру» министр иностранных дел Великобритании А. Иден) предлагал сначала провести выборы, а потом образовать правительство, являвшееся свободным от любых внешнеполитических ограничений (то есть оно могло бы вступить и в НАТО).

В марте 1954 года СССР сделал последнюю попытку все же предотвратить раскол Германии и подал заявку на вступление в НАТО. Кстати, и Сталин еще в августе 1952 года не исключал такой возможности. Все было напрасно. После июньских событий 1953 года в ГДР на Западе (прежде всего, в Бонне и Вашингтоне) окончательно возобладал силовой подход: зачем идти на уступки русским, если можно выдавить их из Германии и Восточной Европы организацией «народных восстаний»?

Маховик центробежных тенденций в германском вопросе в 1954–1955 годов постоянно набирал обороты. После провала четырехсторонней конференции в Берлине и отказа СССР в приеме в НАТО, 25 марта 1954 года советское правительство предоставило ГДР полный суверенитет, в том числе и во внешней политике, включая «отношения с Западной Германией». 30 августа 1954 года французское Национальное Собрание отложило ратификацию Договора о ЕОС, что фактически означало крах всего проекта. СССР, еще на что-то надеясь, предложил 10 сентября 1954 года созвать общеевропейскую конференцию по созданию системы коллективной безопасности на континенте. Но на Западе решили срочно включить ФРГ в НАТО. Уже 23 октября 1954 года состоялось подписание протокола о вступлении Западной Германии в Североатлантический блок, а 9 мая 1955 года (была выбрана знаменательная для СССР дата) ФРГ стала полноправным участником НАТО. Германия и вся Европа оказались расколотыми на 35 лет.

Между тем, к тому времени уже мало кто вспоминал в ФРГ «героическое рабочее восстание» 17 июня 1953 года. Правда, сам этот день был объявлен национальным праздником — Днем германского единства. Но уже в 70-е годы, когда наступила эпоха разрядки, он казался анахронизмом, и праздник пытались отменить. Воспротивились профсоюзы, не желавшие терять летний выходной день. Около года после 17 июня некоторых героев восстания возили по западному миру, но потом о них забыли, и уже через 15–20 лет молодежь ФРГ практически не знала, что, собственно, случилось 17 июня 1953 года. Историография ФРГ тоже особо не жаловала это событие. Может быть, честные историки понимали, что панорама восстания была бы неполной без описания участия в нем западных держав. Но это не вписывалось в общепринятую концепцию «спонтанного» народного движения. В 1990 году после объединения Германии был отменен и праздничный день 17 июня.

В ГДР тоже старались не воскрешать память о событиях июня 1953 года. В официальных изданиях скороговоркой писали о контрреволюционном фашистском путче и крахе так называемого «дня Х». На последнем обстоятельстве стоит остановиться чуть подробнее. В марте 1952 года при министерстве по общегерманским вопросам ФРГ был создан Исследовательский Совет по вопросам воссоединения Германии. 26 марта 1953 года ведущая ежедневная газета ФРГ «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг» писала, что создание этого совета вызвано необходимостью быстро и эффективно решить проблемы, которые возникнут после «дня Х», то есть воссоединения Германии. С тех пор термин «день Х» стал использоваться в ГДР для разоблачения планов присоединения ГДР к ФРГ. В июле 1952 года министр ФРГ по общегерманским вопросам Кайзер говорил: «План в стиле генерального штаба по взятию административной власти в ГДР почти готов. После подписания Аденауэром Общего договора не хватает только возможности осуществить его на практике». Поэтому провал волнений 16–17 июня 1953 года был расценен в ГДР как крах попыток осуществить «день Х».

В СССР о событиях июня 1953 года не писали. Не изменилась ситуация и после 1991 года. Были лишь реабилитированы несколько расстрелянных советскими властями участников беспорядков. Видимо, многим стыдно за подавление народного движения советскими танками. Вот и возникло к началу XXI века следующее стереотипное восприятие событий 16–17 июня в ГДР: спонтанное народное движение против сталинизма и за воссоединение Германии было зверски подавлено советскими войсками и их восточногерманскими сателлитами. Уже никто не знает (точнее, не хочет знать) ни о психологической войне и подрывной деятельности Запада против ГДР и других социалистических стран. Не известно ничего широкой общественности ФРГ (особенно молодежи) ни о «новом курсе, ни о попытках СССР все же добиться воссоединения Германии. Еще бы, ведь уже сформировался канонический взгляд на «холодную войну», в которой был, мол, виноват только СССР, проигравший, к счастью, это противоборство. Поэтому с государственным размахом отмечаются в ФРГ юбилеи событий в ГДР и так называемой «берлинской блокады» 1948 года. Создается новая система исторических мифов, которая не служит ни делу восстановления исторической истины, ни созданию по-настоящему тесных и дружеских отношений между народами Германии и России.

На самом деле события 17 июня 1953 года представляют собой яркий образец использования внутренних экономических трудностей ГДР (во многом и вызванных расколом Германии и блокадой Запада) западными державами для своих корыстных целей, не имевших ничего общего с чаяниями населения Восточной Германии. Кровь погибших в июньские дни в ГДР людей стала просто дополнительным козырем в дипломатическом покере против СССР, который хотел только одного: чтобы единая Германия не участвовала в направленных против него блоках. И это желание после 22 июня 1941 года было вполне понятно для тех государственных деятелей Запада, кто не боялся иногда высказываться не так, как это делали в США, на чью территорию в годы Второй мировой войны упала только одна маленькая бомба, запущенная на воздушном шаре с японской подлодки.

События июня 1953 года в ГДР должны, как представляется, напоминать всем и по сей день о недопустимости использования внутренних трудностей государств для организации там насильственных «волнений», «восстаний» и «движения сопротивления». Ведь если все крупные страны начнут этим заниматься, то планета погрязнет в череде войн и конфликтов. Только на пути укрепления взаимопонимания, стремления понять исторические судьбы других народов можно прийти к новому миру без взаимной подозрительности. И изучение так называемых «белых пятен» истории должно сыграть в этом ключевую роль.