1. ЛЕНИН О РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

(Доклад о задачах РСДРП в русской революции) 40

Важнейшей предпосылкой для «чуда» переворота в России был «великий мятеж» 1905–1907 годов, так подло оклеветанный нынешними господами Гучковыми и Милюковыми, которые теперь ликуют по поводу «славной революции» 1917 года. Однако, если бы революция 1905 года не взрыла почвы, если бы она воочию не показала в действии всех классов и партий, если бы она не обнаружила царской банды во всем ее зверстве и дикости, была бы невозможна такая быстрая победа 1917 года.

Это исключительное сочетание условий позволило в 1917 году соединить против царизма воедино все удары самых разнородных общественных сил.

Во-первых, англо-французский финансовый капитал, попирающий и грабящий весь мир. Он был в 1905 году против революции, он помог царизму задушить революцию (миллиардный заем 1906 года!). Теперь он принял деятельное участие в революции, организовал заговор Гучкова, Милюкова и высших военных кругов для смещения Николая II.

С точки зрения мировой политики и международного финансового капитала правительство Гучкова— Милюкова является простым приказчиком банкирской фирмы Англия — Франция, оружием для продолжения империалистической бойни.

Во-вторых, военные поражения царской монархии основательно истребили старый командующий состав и заменили его свежим, молодым, преимущественно буржуазным кадром.

В-третьих, вся русская буржуазия, которая с 1905 по 1914 год и особенно с 1914 по 1917 год чрезвычайно быстро сорганизовалась, — объединилась с дворянством для борьбы против прогнившего царизма, стремясь обогатиться путем Грабежа Армении, Константинополя, Галиции и т. д.

Наконец, в-четвертых, — и это самое главное — к этим империалистическим силам присоединилось глубокое и неудержимое пролетарское движение революционного характера за мир, за хлеб, за свободу. У рабочего класса не было ничего общего с империалистической буржуазией, он вел за собой большинство армии, которая ведь состоит из рабочих и крестьян.

Империалистическая война начала превращаться в гражданскую. В этом кроется источник двойственного характера этой революции, которая является первым этапом первой революции, порожденной империалистической войной.

Правительство Гучкова и Милюкова, помещичье-капиталистическое правительство, не может дать народу ни мира, ни хлеба, ни свободы. Оно есть правительство продолжения разбойничьей войны. Оно открыто заявило, что остается верным международным договорам, заключенным царем. Эти договоры — разбойничьи договоры В лучшем случае этому правительству удастся отсрочить кризис, но оно не может спасти страну от голода. Оно также не может дать стране свободу, сколько бы оно это ни обещало: ведь оно кровно связано с интересами крупного землевладения и с интересами капиталистов.

Поэтому самым глупым, что можно было бы делать, была бы тактика доверия и поддержки этого правительства, так как оно бессильно порвать с империализмом. И когда друзья Чхеидзе — Туляков и Скобелев — разъезжают по поручению правительства Гучкова и Милюкова для того, чтобы внести успокоение среди солдат, бунтующих против либерально-буржуазных генералов (убийство адмирала Непенина)41, то Чхеидзе и его друзья ведут самую скверную политику, на руку буржуазии, и этим вредят революции.

Какой тактики должен держаться пролетариат? Мы находимся в переходном моменте от первого этапа революции ко второму, от восстания против царизма к восстанию против буржуазии, против империалистической войны, — в переходном моменте к Конвенту, который сможет развиться из Учредительного собрания, если правительство действительно сдержит свое обещание и созовет его.

Особенно важная задача теперешнего момента состоит в организации пролетариата. Но не в той шаблонной форме организации, которой довольствуются предатели социализма, социал-патриоты, оппортунисты всех стран, а революционной организации. Эта организация должна, во-первых, быть всеобщей и, во-вторых, должна воплощать в себе военные и государственные задачи.

Отсюда самым глупым, что можно было бы делать, была бы тактика доверия и поддержки этого правительства, якобы в интересах «борьбы с реакцией». Для такой борьбы вооружение пролетариата является единственно серьезной и самой реальной гарантией. Равным образом только оно — гарантия против царистской контрреволюции, как и против попыток Гучкова и Милюкова реставрировать монархию.

Прав социалистический депутат Скобелев, сказавший, что «Россия накануне второй настоящей революции». Организация этой революции — налицо. Она и есть Совет рабочих и солдатских депутатов. Недаром агенты англо-французского капитала, — корреспонденты «Таймса» и «Тана» 42,— стараются залить его грязью.

При ближайшем ознакомлении со сведениями, какие принесла нам пресса о Совете рабочих и солдатских депутатов, можно констатировать, что в нем налицо три течения. Первое течение ближе всего стоит к социал-патриотическому направлению. Оно доверяет министру юстиции Керенскому, этому герою фразы, игрушке в руках Гучкова и Милюкова. Он не жалеет звонких фраз в духе западноевропейских социал-патриотов и социал-пацифистов. В действительности же он пытается «примирить» рабочих с необходимостью продолжать грабительскую войну. Устами Керенского империалистическая буржуазия говорит рабочим следующее: мы даем вам республику, восьмичасовой рабочий день (который фактически уже был проведен в Петербурге), мы обещаем вам всевозможные свободы, но все это только для того, чтобы вы нам помогли ограбить Турцию и Австрию, помогли вырвать у германского империализма награбленную им добычу и обеспечить англо-французскому империализму его добычу. Второе течение представлено нашей партией, Центральным Комитетом Российской социал-демократической рабочей партии. В газетах было опубликовано извлечение из Манифеста нашего Центрального Комитета. Этот Манифест появился в Петербурге 18 марта. В нем выставлены следующие требования: демократическая республика, 8-часовой рабочий день, конфискация дворянского крупного землевладения в пользу крестьян, конфискация хлебных запасов, призыв немедленно начать мирные переговоры, которые должны вестись не правительством Гучкова и Милюкова, а Советом рабочих и солдатских депутатов. Этот Совет, как указано в Манифесте, собственно, и является настоящим революционным правительством (корреспонденты «Таймса» и «Тана» все время говорят о существовании в России двух правительств). Мирные переговоры должны вестись не с буржуазными правительствами, а с пролетариатом всех воюющих стран. Манифест призывает всех рабочих, крестьян и солдат посылать уполномоченных в Совет депутатов.

Это единственно возможная социалистическая революционная тактика.

Третье течение представлено Чхеидзе и его друзьями. Они постоянно колеблются, это отражается в отзывах о них «Таймса» и «Тана», то хвалебных, то ругательских. Когда Чхеидзе отказался вступить во второе Временное правительство43, когда он освещает войну как империалистическую, — он ведет пролетарскую политику. Когда же Чхеидзе принял участие в первом правительстве (Думский комитет), когда он в третьем пункте своего воззвания требует достаточного участия представителей российского рабочего класса в правительстве (участия интернационалистов в правительстве империалистической войны!), когда он совместно со Скобелевым приглашает это империалистическое правительство начать мирные переговоры (вместо того, чтобы разъяснить рабочим, что буржуазия с начала до конца связана с интересами финансового капитала, что она не в состоянии порвать с империализмом), когда друзья Чхеидзе — Туляков и Скобелев — разъезжают по поручению правительства Гучкова и Милюкова для того, чтобы внести успокоение среди солдат, бунтующих против либерально-буржуазных генералов (убийство адмирала Непенина), — Чхеидзе и его друзья ведут самую скверную политику на руку буржуазии и этим вредят революции.

Какой тактики должен держаться пролетариат? Мы находимся в переходном моменте от первого этапа революции ко второму, от восстания против царизма к восстанию против буржуазии, против империалистической войны, — в переходном моменте к Конвенту, который сможет развиться из Учредительного собрания, если правительство действительно сдержит свое обещание и созовет его.

Особенно важная задача теперешнего момента состоит в организации пролетариата. Но не в той шаблонной форме организации, которой довольствуются предатели социализма, социал-патриоты, оппортунисты всех стран, а в революционной организации. Эта организация должна, во-первых, быть всеобщей, во-вторых, она должна воплощать в себе военные и государственные задачи.

Маркс на основании опыта коммуны 71-го года 44 учит нас тому, что «рабочий класс не может просто завладеть готовой государственной машиной и заставить ее служить своим собственным целям». [1] Пролетариат должен и может сломать эту машину (армию, полицию, бюрократию). Это то, что оппортунисты отрицают или стараются затушевать. Это важнейший практический урок Парижской коммуны и русской революции 1905 года.

Мы отличаемся от анархистов тем, что стоим за необходимость государства для совершения революционного переворота. Но мы отличаемся от оппортунистов и каутскианцев45 тем, что говорим: нам не нужна «готовая государственная машина», какой ее создала буржуазия в демократических буржуазных республиках, нет, нам нужна непосредственная власть вооруженных и организованных рабочих. Вот государство, какое нам нужно. Таким государством, по существу, была коммуна 71-го года и Советы рабочих депутатов в России 1905 и 1917 годов. На этом фундаменте мы должны дальше строить.

Наша программа мира такова:

1) Совет рабочих депутатов в качестве революционного правительства тотчас заявил бы, что никакими договорами н и царской монархии, н и буржуазных правительств он не связан

2) Он опубликовал бы немедленно все эти разбойничьи договоры

3) Он открыто предложил бы всем воюющим державам тотчас заключить перемирие.

4) Основные условия мира: освобождение всех колоний и всех угнетенных народов.

5) Он заявил бы, что не ждет добра от буржуазных правительств, а предлагает рабочим всех стран свергнуть свои правительства.

6) Военные долги, заключенные буржуазией, должны уплачивать сами капиталисты.

Такая политика могла бы привлечь на сторону социал-демократии большинство рабочих и беднейшего крестьянства. Конфискация дворянского крупного землевладения была бы обеспечена, но это, однако, отнюдь не было бы осуществлением социализма.

За эти условия мира мы готовы вести революционную войну В такой революционной войне мы могли бы рассчитывать на поддержку революционного пролетариата.

 

2. ПРОЩАЛЬНОЕ ПИСЬМО К ШВЕЙЦАРСКИМ РАБОЧИМ 46

Товарищи швейцарские рабочие!

Уезжая из Швейцарии в Россию для продолжения революционно-интернационалистической работы на нашей родине, мы, члены Российской социал-демократической рабочей партии, объединенной Центральным Комитетом (в отличие от другой партии, носящей то же самое название, но объединенной Организационным комитетом), шлем вам товарищеский привет и выражение глубокой товарищеской признательности за товарищеское отношение к эмигрантам.

Если открытые социал-патриоты и оппортунисты, швейцарские «грютлианцы», перешедшие, как и социал-патриоты всех стран, из лагеря пролетариата в лагерь буржуазии, если эти люди открыто приглашали вас бороться против вредного влияния иностранцев на швейцарское рабочее движение, — если прикрытые социал-патриоты и оппортунисты, составляющие большинство среди вождей швейцарской социалистической партии47 вели в прикрытой форме такую же политику, — то мы должны заявить, что со стороны революционных социалистических рабочих Швейцарии, стоящих на интернационалистской точке зрения, мы встречали горячее сочувствие и извлекли для себя много пользы из товарищеского общения с ними.

Мы были всегда особенно осторожны, выступая по тем вопросам швейцарского движения, для ознакомления с которыми нужна долгая работа в местном движении Но те из нас, которые, в числе едва ли большем, чем 10–15 человек, были членами швейцарской социалистической партии, считали своим долгом по общим и коренным вопросам международного социалистического движения решительно отстаивать нашу точку зрения, точку зрения «Циммервальдской левой», решительно бороться не только против социал-патриотизма, но и против направления так называемого «центра», к которому принадлежат Р. Гримм, Ф. Шнейдер, Жак Шмид и др. в Швейцарии, Каутский, Гаазе, «Arbeitsgemeinschaft» 48 в Германии, Лонге, Прессман и др во Франции, Сноуден, Рамсей Макдональд и др. в Англии, Турати, Тревес и их друзья в Италии, названная выше партия «Организационного комитета» (Аксельрод, Мартов, Чхеидзе, Скобелев и др.) в России.

Мы работали солидарно с теми революционными социал-демократами Швейцарии, которые группировались отчасти вокруг журнала «Freie Jugend» 49,— которые составляли и распространяли мотивы референдума (на немецком и французском языке) с требованием созыва на апрель 1917 г. съезда партии для разрешения вопроса об отношении к войне, — которые вносили на цюрихском кантональном съезде в Toss резолюцию молодых и «левых» по военному вопросу, — которые издали и распространили в некоторых местностях французской Швейцарии в марте 1917 г. листок на французском и немецком языках «Наши условия мира» и т. д.

Мы посылаем братский привет этим товарищам, с которыми мы работали рука об руку, как единомышленники.

Для нас не подлежало и не подлежит ни малейшему сомнению, что империалистское правительство Англии ни за что не пропустит в Россию русских интернационалистов, непримиримых противников империалистского правительства Гучкова-Милюкова и К0, непримиримых противников продолжения Россиею империалистской войны.

В связи с этим мы должны остановиться вкратце на нашем понимании задач русской революции. Мы тем более считаем необходимым сделать это, что через посредство швейцарских рабочих мы можем и должны обратиться к рабочим немецким, французским и итальянским, говорящим на тех же языках, на которых говорит население Швейцарии, пользующееся до сих пор благами мира и сравнительно наибольшей политической свободы.

Мы остаемся безусловно верны тому заявлению, которое мы сделали в Центральном Органе нашей партии, в газете «Социал-Демократ», издававшейся в Женеве, в № 47 от 13 октября 1915 года. Мы сказали там, что если в России победит революция и у власти окажется республиканское правительство, желающее продолжать империалистскую войну, войну в союзе с империалистской буржуазией Англии и Франции, войну ради завоевания Константинополя, Армении, Галиции и т. д. и т. п., то мы будем решительными противниками такого правительства, мы будем против «защиты отечества» в такой войне.[2]

Приблизительно такой случай наступил. Новое правительство России, которое вело переговоры с братом Николая II о восстановлении монархии в России и в котором главнейшие, решающие посты принадлежат монархистам Львову и Гучкову, это правительство пытается обмануть русских рабочих посредством лозунга «немцы должны свергнуть Вильгельма» (правильно! но отчего бы не добавить, англичане, итальянцы и пр. своих королей, а русские своих монархистов, Львова и Гучкова??). Это правительство пытается посредством такого лозунга и не публикуя тех империалистских, грабительских договоров, которые царизм заключил с Францией, Англией и пр. и которые подтверждены правительством Гучкова — Милюкова — Керенского, — выдать за «оборонительную» (т. е. справедливую, законную даже с точки зрения пролетариата) свою империалистскую войну с Германией, — выдать за «защиту» русской республики (которой в России еще нет и которую Львовы и Гучковы даже и не пообещали еще учредить!) защиту хищнических, империалистских, грабительских целей капитала русского, английского и проч.

Если правду говорят последние телеграфные сообщения, указывающие на то, что между открытыми русскими социал-патриотами (вроде гг. Плеханова, Засулич, Потресова и т д.) и партией «центра», партией «Организационного комитета», партией Чхеидзе, Скобелева и пр. произошло нечто вроде сближения на почве лозунга: «пока немцы не свергнут Вильгельма, наша война является оборонительной», — если это правда, то мы с удвоенной энергией поведем борьбу против партии Чхеидзе, Скобелева и др., борьбу, которую мы и раньше всегда вели с этой партией за ее оппортунистическое, колеблющееся, шаткое политическое поведение.

Наш лозунг, никакой поддержки правительству Гучкова-Милюкова! Обманывает народ тот, кто говорит, что такая поддержка необходима для борьбы против восстановления царизма. Напротив, именно тучковское правительство вело уже переговоры о восстановлении монархии в России. Только вооружение и организация пролетариата способны помешать Гучковым и К° восстановить монархию в России. Только остающийся верным интернационализму революционный пролетариат России и всей Европы способен избавить человечество от ужасов империалистской войны.

Мы не закрываем себе глаз на громадные трудности, стоящие перед революционно-интернационалистским авангардом пролетариата России. В такое время, как переживаемое нами, возможны самые крутые и быстрые перемены. В номере 47 «Социал-Демократа» мы ответили прямо и ясно на естественно возникающий вопрос- что сделала бы наша партия, если бы революция поставила ее у власти тотчас? Мы ответили (1) мы немедленно предложили бы мир всем воюющим народам, (2) мы огласили бы наши условия мира, состоящие в немедленном освобождении всех колоний и всех угнетенных или неполноправных народов, (3) мы немедленно начали и довели бы до конца освобождение народов, угнетенных великороссами; (4) мы ни на минуту не обманываемся, что такие условия были бы неприемлемы не только для монархической, но и для республиканской буржуазии Германии, и не только для Германии, ho и для капиталистических правительств Англии и Франции.

Нам пришлось бы вести революционную войну против немецкой и не одной только немецкой буржуазии. Мы повели бы ее. Мы не пацифисты. Мы противники империалистских войн из-за раздела добычи между капиталистами, но мы всегда объявляли нелепостью, если бы революционный пролетариат зарекался от революционных войн, которые могут оказаться необходимыми в интересах социализма.

Задача, которую мы обрисовали в № 47 «Социал- Демократа», гигантски велика Она может быть решена только в длинном ряде великих классовых битв между пролетариатом и буржуазией. Но не наше нетерпение, не наши желания, а объективные условия, созданные империалистской войной, завели все человечество в тупик, поставили его перед дилеммой — или дать погибнуть еще миллионам людей и разрушить до конца всю европейскую культуру или передать власть во всех цивилизованных странах в руки революционного пролетариата, осуществить социалистический переворот.

Русскому пролетариату выпала на долю великая честь начать ряд революций, с объективной неизбежностью порождаемых империалистской войной. Но нам абсолютно чужда мысль считать русский пролетариат избранным революционным пролетариатом среди рабочих других стран. Мы прекрасно знаем, что пролетариат России менее организован, подготовлен и сознателен, чем рабочие других стран. Не особые качества, а лишь особенно сложившиеся исторические условия сделали пролетариат России на известное, может быть очень короткое, время застрельщиком революционного пролетариата всего мира.

Россия — крестьянская страна, одна из самых отсталых европейских стран. Непосредственно в ней не может победить тотчас социализм. Но крестьянский характер страны, при громадном сохранившемся земельном фонде дворян-помещиков, на основе опыта 1905 года, может придать громадный размах буржуазно-демократической революции в России и сделать из нашей революции пролог всемирной социалистической революции, ступеньку к ней.

В борьбе за эти идеи, всецело подтвержденные и опытом 1905 года и весной 1917 г, сложилась наша партия, непримиримо выступая против всех остальных партий, и за эти идеи будем мы бороться и впредь.

В России не может непосредственно и немедленно победить социализм. Но крестьянская масса может довести неизбежный и назревший аграрный переворот до конфискации всего необъятного помещичьего землевладения. Этот лозунг выставляли мы всегда, и его выставили теперь в Петербурге и Центральный Комитет нашей партии, и газета нашей партии «Правда». За этот лозунг будет бороться пролетариат, нисколько не закрывая себе глаз на неизбежность ожесточенных классовых столкновений между сельскохозяйственными наемными рабочими с примыкающими к ним беднейшими крестьянами и зажиточными крестьянами, которых усилила столыпинская (1907–1914) аграрная «реформа». Нельзя забывать, что 104 крестьянских депутата и в первой (1906) и во второй (1907) Думе выдвинули революционный аграрный проект, требующий национализации всех земель и распоряжения ими через местные комитеты, выбранные на основе полного демократизма.

Подобный переворот сам по себе не был бы еще отнюдь социалистическим. Но он дал бы громадный толчок всемирному рабочему движению. Он чрезвычайно укрепил бы позиции социалистического пролетариата в России и его влияние на сельскохозяйственных рабочих и на беднейших крестьян. Он дал бы возможность городскому пролетариату, опираясь на это влияние, развить такие революционные организации, как «Советы рабочих депутатов», заменить ими старые орудия угнетения буржуазных государств, армию, полицию, чиновничество, провести — под давлением невыносимо-тяжелой империалистской войны и ее последствий — ряд революционных мер для контроля за производством и распределением продуктов.

Русский пролетариат не может одними своими силами победоносно завершить социалистической революции. Но он может придать русской революции такой размах, который создаст наилучшие условия для нее, который в известном смысле начнет ее. Он может облегчить обстановку для вступления в решительные битвы своего главного, самого верного, самого надежного сотрудника, европейского и американского социалистического пролетариата.

Пусть маловеры предаются отчаянию по поводу временной победы в европейском социализме таких отвратительных лакеев империалистской буржуазии, как Шейдеманы, Легины, Давиды и К° в Германии, Самба, Гед, Ренодель и К0 во Франции, фабианцы и «лабуристы» 50 в Англии. Мы твердо убеждены, что эту грязную пену на всемирном рабочем движении сметут быстро волны революции.

В Германии уже кипит настроение пролетарской массы, которая так много дала человечеству и социализму своей упорной, настойчивой, выдержанной организационной работой в течение долгих десятилетий европейского «затишья» 1871–1914 годов. Будущее германскою социализма представляют не изменники Шейдеманы, Легины, Давиды и К° и не такие колеблющиеся, бесхарактерные, придавленные рутиной «мирного» периода политики, как гг Гаазе, Каутский и им подобные.

Это будущее принадлежит тому направлению, которое дало Карла Либкнехта, которое создало «группу Спартакуса»51, которое вело пропаганду в бременской «Arbeiterpolitik».

Объективные условия империалистской войны служат порукой в том, что революция не ограничится первым этапом русской революции, что революция не ограничится Россией.

Немецкий пролетариат есть вернейший, надежнейший союзник русской и всемирной пролетарской революции.

Когда наша партия выставила в ноябре 1914 года лозунг, «превращение империалистской войны в гражданскую войну» угнетенных против угнетателей за социализм, — этот лозунг был встречен враждой и злобными насмешками социал-патриотов, недоверчиво-скептическим, бесхарактерно-выжидательным молчанием социал-демократов «центра». Немецкий социал-шовинист, социал-империалист Давид назвал его «сумасшедшим», а представитель русского (и англофранцузского) социал-шовинизма, социализма на словах, империализма на деле, господин Плеханов назвал его «грезофарсом» (Mittelding zwischen Traum und Komodie). А представители центра отделывались молчанием или пошлыми шуточками по поводу этой «прямой линии, проведенной в безвоздушном пространстве».

Теперь, после марта 1917 года, только слепой может не видеть, что этот лозунг верен. Превращение империалистской войны в войну гражданскую становится фактом.

Да здравствует начинающаяся пролетарская революция в Европе!

По поручению отъезжающих товарищей, членов Российской с.-д. рабочей партии (объединенной Центральным Комитетом), принявших это письмо на собрании 8 апреля (нов. стиля) 1917 года.

Н. ЛЕНИН

 

3. ПРОТОКОЛ О ПРОЕЗДЕ ЛЕНИНА ЧЕРЕЗ ГЕРМАНИЮ В 1917 ГОДУ [3]

19 марта [4], по получении первых известий о начале революции в России, состоялась по предложению Международной социалистической комиссии (циммервальдской комиссии) сходка представителей всех русских и польских партий, примкнувших к циммервальдскому объединению. В конце этого собрания состоялось второе совещание, посвященное вопросу возвращения политических эмигрантов в Россию. В ней принимали участие Мартов, Бобров, Зиновьев и Косовский. В числе прочих предложений обсуждался план Мартова о возможности проезда через Германию в Стокгольм на основе обмена на соответствующее число интернированных в России германцев и австрийцев. Всеми участниками совещания план Мартова был признан наиболее благоприятным и приемлемым Гримму было поручено завязать сношения со швейцарским правительством.

Несколько дней спустя тов. Гримм встретил Багоцкого, уполномоченного Комитета по возвращению русских эмигрантов на родину (Комитет, в котором представлены были все группы). Эта встреча произошла в присутствии тов. Зиновьева Гримм сообщил, что он имел беседу с членом Союзного совета Гофманом, ведающим политическим департаментом Гофман, по словам Гримма, заявил, что швейцарское правительство не имеет возможности играть роль официального посредника, ибо правительства Антанты могут усмотреть в этом шаге нарушение нейтралитета. Но Гримм частным образом принял на себя это поручение и обратился за принципиальным согласием к представителю германского правительства. Багоцкий и Зиновьев заявили, что таким образом цель могла бы быть достигнута, и соответственно тому просили Гримма довести предпринятые шаги до благополучного конца.

Но на следующий день представители некоторых партий в Цюрихе заявили, что они с планом Гримма не согласны. Они обосновывали свое решение необходимостью обождать ответ из Петрограда.

Члены Заграничного бюро Центрального Комитета Российской социал-демократической рабочей партии заявили, что не берут на себя ответственности за дальнейшую отсрочку возвращения в Россию, и послали Мартову и Боброву следующее заявление:

Заграничное бюро Центрального Комитета Социал-демократической рабочей партии пришло к тому решению, что предложение тов. Гримма об обратном проезде политических эмигрантов в Россию через Германию следует принять.

Заявление устанавливало следующее:

1. Переговоры велись товарищем Гриммом с представителем правительства нейтральной страны — с министром Гофманом, который не счел возможным для Швейцарии официально вмешаться в это дело, ибо английское правительство, несомненно, сочтет это обстоятельство нарушением нейтралитета со стороны Швейцарии. Следует считать установленным, что правительство это не допустит проезда интернационалистов.

2. Предложения Гримма вполне приемлемы, ибо они гарантируют свободу проезда и совершенно независимы от какого бы то ни было политического направления и от какого бы то ни было отношения к вопросу о защите отечества, о продолжении войны, о заключении мира и т. д.

3. Это предложение основывается на обмене политических эмигрантов на интернированных в России, и эмигранты не имеют ни малейшего основания противодействовать агитации, поднятой за этот обмен.

4. Тов. Гримм внес это предложение представителям всех групп политических эмигрантов, и он даже заявил, что при создавшемся в настоящий момент положении вещей это предложение является единственным выходом и вполне приемлемо.

5. С другой стороны, сделано все возможное, чтобы убедить представителей всех групп в необходимости принять это предложение, ибо дальнейшая оттяжка абсолютно недопустима.

6. К сожалению, представители некоторых групп высказались за отложение рассмотрения вопроса. Это решение в высшей степени достойно порицания и причиняет величайший вред русскому революционному движению.

Принимая во внимание эти результаты обследования, Заграничное бюро Центрального Комитета постановляет осведомить всех членов нашей партии о том, что предложение немедленного отъезда нами принято, и что все, желающие сопровождать нас в нашем путешествии, должны записаться. Копия настоящего заявления препровождена будет представителям всех групп.

Цюрих, 31 марта 1917 года.

Н. Ленин. Г. Зиновьев.

Когда документ этот, снабженный комментарием групп противников, передан был Гримму, он сделал официозное заявление нижеследующего содержания:

Берн, 2 апреля 1917 г.

Центральному комитету по организации возвращения русских эмигрантов г. Цюриха.

Уважаемые товарищи!

Только что я узнал о циркуляре Заграничного бюро Центрального Комитета Российской социал-демократической рабочей партии относительно организации возвращения эмигрантов в Россию. Я весьма изумлен содержанием этого циркуляра не только, поскольку он касается моей личности, которой приписывается совершенно неправильная позиция, но и в особенности вследствие крайне (одно слово неразборчиво) упоминания о члене Союзного совета Гофмане, делающего дальнейшие переговоры со швейцарскими властями крайне затруднительными Я считаю себя вынужденным, во всяком случае, подтвердить нижеследующие факты и предоставляю на Ваше усмотрение использовать содержание настоящего письма, как Вы найдете нужным:

1. Ведутся переговоры, но переговоры эти не следствие предложения тов Гримма относительно возвращения русских эмигрантов в Россию. Я никогда не делал никакого такого предложения, а служил всего лишь посредником между русскими товарищами и швейцарскими властями.

2. В соответствии с результатами совещания русских товарищей, происходившего 19 марта в Берне, я предложил швейцарскому политическому департаменту выяснить, нет ли возможности произвести своего рода обмен русских эмигрантов Швейцарии на интернированных в России. Предложение было отклонено, принимая во внимание нейтралитет страны, не считаясь с тем или иным правительством и не зная, что Антанта, и в частности Англия, будут чинить препятствия отъезду эмигрантов.

3. В ходе переговоров возникла мысль о возможности создания в Голландии бюро по обмену, но вследствие задержек в отъезде, которые получились бы в результате этого, от мысли этой отказались.

4. Окончательный результат переговоров был следующий: русские товарищи должны были обратиться прямо к Временному правительству через посредство министра Керенского. Его будут держать в курсе дела и докажут ему невозможность возвращения через Англию, так что, принимая во внимание положение дел, ему придется одобрить возвращение через Германию. Благодаря этому соглашению проезд через Германию сможет произойти, не повлекши за собою впоследствии никаких осложнений. В пятницу, 30 марта, я довел до сведения находившихся в Берне представителей Центрального комитета и присовокупил личное мое мнение, что это предложение, т. е соглашение с Керенским или Чхеидзе, и организация вслед за тем поездки через Германию мне представляются приемлемыми. Я присовокупил, что делом Вашего Комитета уже будет, как Вы примете предложение, и что я пока что считаю миссию свою исчерпанной.

5. Первого апреля я получил телеграмму тт. Ленина и Зиновьева, в которой они сообщают, что их партия решила безоговорочно принять план проезда через Германию и немедленно организовать отъезд. Я сообщил по телефону, что я охотно готов помочь найти посредника, который довел бы до конца переговоры между соответствующей инстанцией по регулированию условий проезда и телеграфировавшими мне товарищами, но я, однако, ни в коем случае не стану начинать вытекающих отсюда переговоров, ибо я считаю миссию свою исчерпанной и потому, что со швейцарскими властями переговоров вести уже больше не приходилось. Ввиду того что упомянутый в начале настоящих строк циркуляр, по-видимому, дал повод к недоразумениям, я счел необходимым кратко установить эти пункты, дабы сразу предотвратить возможность образования легенд. Я весьма сожалею, что наши старания столь легкомысленным образом стали предметом циркулярного письма, которое не носило даже секретного характера.

С социалистическим приветом Гримм.

Когда после этого Зиновьев потребовал у Гримма разъяснений, он в присутствии тов. Платтена заявил, что сделать подобное заявление он считает своею обязанностью, и притом главным образом потому, что разглашение роли Гофмана могло бы причинить существенный ущерб швейцарскому нейтралитету Одновременно Гримм заявил о своей готовности предпринять и дальнейшие шаги по делу отъезда той группы, которая решилась на скорейший отъезд. Но вследствие двусмысленного поведения Гримма, организаторы отъезда сочли более правильным отказаться от его услуг и просить тов Платтена о доведении начатых переговоров до конца.

Третьего апреля Платтен обратился в германское посольство в Берне и заявил, что он продолжает начатые Гриммом переговоры, и предложил нижеследующие письменно изложенные условия:

Основа переговоров о возвращении швейцарских политических эмигрантов в Россию [5]

1. Я, Фриц Платтен, руковожу за своей полной личной ответственностью переездом через Германию вагона с политическими эмигрантами и легальными лицами, желающими поехать в Россию.

2. Вагон, в котором следуют эмигранты, пользуется правом экстерриториальности.

3. Ни при въезде в Германию, ни при выезде из нее не должна происходить проверка паспортов или личностей.

4. К поездке допускаются лица совершенно независимо от их политического направления и взглядов на войну и мир.

5. Платтен приобретает для уезжающих нужные железнодорожные билеты по нормальному тарифу.

6. Поездка должна происходить по возможности безостановочно в беспересадочных поездах Не должно иметь места ни распоряжение о выходе из вагона, ни выход из него по собственной инициативе Не должно быть перерывов при проезде без технической необходимости.

7. Разрешение на проезд дается на основе обмена уезжающих на немецких и австрийских пленных и интернированных в России. Посредник и едущие обязуются агитировать в России, особенно среди рабочих, с целью проведения этого обмена в жизнь.

8. Возможно кратчайший срок переезда от швейцарской границы до шведской равно как технические детали должны быть немедленно согласованы Берн — Цюрих, 4 апреля 1917 года.

(подпись) Фриц Платен.

Через два дня тов. Платтен сообщил, что условия эти приняты германским правительством.

2 апреля, прежде чем вопрос доведен был до конца, представители остальных групп приняли следующую резолюцию.

«Принимая во внимание, что ввиду явной невозможности возвращения в Россию через Англию вследствие сопротивления английских и французских властей, все партии признали необходимость испросить у Временного правительства через посредство Совета рабочих депутатов полномочий на обмен политических эмигрантов на соответствующее число германских граждан. Констатируя, что товарищи, представляющие Центральный комитет, решили поехать в Россию через Германию, не дождавшись результатов предпринятых по сему поводу шагов, мы считаем решение товарищей из Центрального комитета политической ошибкой, поскольку не доказана невозможность получения от Временного правительства полномочий на предложенный обмен».

Организаторы поездки согласны были с первой частью этой резолюции, но они не могли признать, будто сопротивление Временного правительства организации возвращения русских эмигрантов в Россию не доказано. Нет ни малейшего сомнения, что Временное правительство при диктатуре Антанты сделает все возможное, чтобы задержать возвращение революционеров, борющихся против грабительской войны империализма. Ввиду этих фактов нижеподписавшиеся видят себя поставленными перед выбором — либо решиться вернуться в Россию через Германию, либо до конца войны остаться за границей. Вопреки этому заявлению представителей прочих групп Платтен считает своим долгом после принятия условий германским правительством еще раз предложить цюрихским делегатам участвовать в поездке. В момент составления настоящего протокола ответ последних нам еще неизвестен [6].

Нам сообщают, что газета «Petit Parisien»53 объявила о решении Милюкова отдать под суд всех русских граждан, которые поедут через Германию. Поэтому мы заявляем, что если наше путешествие в Россию станет предметом подобных мероприятий, то мы потребуем народного суда над нынешним русским правительством, продолжающим реакционную войну. Правительство это, чтобы доказать тот факт, что оно — противник империалистической политики, продолжает применять методы прежнего правительства, конфискует адресованные рабочим депутатам телеграммы и т. д.

Мы убеждены, что условия, предложенные нам для совершения переезда через Германию, вполне приемлемы для нас Бесспорно, что Милюковы облегчили бы поездку Либкнехта в Германию, если они находились бы в России. Таково же и отношение Бетман-Гольвегов к русским интернационалистам. Интернационалисты всех стран не только вправе, но обязаны использовать эту спекуляцию империалистического правительства в интересах пролетариата, не отказываясь от своего пути и не делая правительствам ни малейшей уступки. Наша точка зрения по отношению к войне изложена нами в номере 47 «Социал-демократа» 54, а именно: после завоевания рабочим классом политической власти в России мы допускаем революционную войну против империалистической Германии. Эта точка зрения отстаивалась Лениным и Зиновьевым также и публично, а равно и в статье, помещенной Лениным в начале русской революции в газете «Volksrecht» («Народное право»).

Одновременно мы обращаемся с открытым письмом к швейцарским рабочим, в котором мы излагаем нашу точку зрения. С первого до последнего дня мы организовывали нашу поездку в полном согласии с представителями левого крыла циммервальдцев.

Наш поезд от швейцарской границы и вплоть до того места, в направлении к Петрограду, до которого это будет возможно, будет сопровождать тов. Платтен, и мы очень надеемся, что на шведской границе мы встретим шведских интернационалистов Стрема и Линдхагена.

С самого начала мы действовали в полной гласности и мы убеждены, что шаг наш вполне и всецело одобрен будет рабочими-интернационалистами России. Настоящее заявление обязательно для участников переезда, являющихся членами нашей партии. В том случае, если бы в переезде приняли участие лица, не состоящие членами нашей партии, то лица эти делают это за своею собственною ответственностью.

Ф. Платтен в Риге 1907 г.

Ф. Платтен в Президиуме I конгресса Коминтерна. Март 1919 г.

Ф. Платтен выступает на митинге в Цюрихе, посвященном 15-й годовщине Октября. 1932 г.

ЗАЯВЛЕНИЕ 55

Нижеподписавшиеся ознакомились с тем, какие препятствия правительства Согласия ставят отъезду русских интернационалистов на родину. Они ознакомились с тем, на каких условиях германское правительство согласилось пропустить товарищей через Германию в Швецию.

Не сомневаясь в том, что германское правительство спекулирует на одностороннем усилении антивоенных тенденций в России, мы заявляем:

Русские интернационалисты, которые в течение всей войны вели самую резкую борьбу против империализма вообще и германского империализма в особенности, отправляются теперь в Россию, чтобы служить там делу революции, помогут нам поднять и пролетариев других стран, и в особенности пролетариев Германии и Австрии, против их правительств. Пример героической борьбы русского пролетариата послужит лучшим поощрением для пролетариев других стран. Поэтому мы, нижеподписавшиеся интернационалисты Франции, Швейцарии, Польши, Германии (и Швеции. — Ред) 56, считаем не только правом, но и долгом наших русских товарищей воспользоваться той возможностью проехать в Россию, которая им представляется.

Мы желаем им лучших успехов в их борьбе против империалистской политики русской буржуазии, которая является частью нашей общей борьбы за освобождение рабочего класса, за социальную революцию.

Берн, 7 апреля [7] 1917 г.

Павел Хартштейн (Германия)Анри Гильбо (Франция)Ф. Л о р и о (Франция)Бронский (Польша)Ф. Платтен (Швейцария)Линдхаген (городской голова Стокгольма)Стрём (депутат шведского парламента)Туре Нёрман (редактор центр, орг шведск соц «Politiken») 57Чильбум (редактор «Stormklockan») 58Хансен (Норвегия)

Примечание Ленина. Первые четыре товарища провожали нас в Берне. Псевдонимом Хартштейна назвался товарищ Павел Леви, после революции в Германии ставший сотрудником «Красного Знамени» 59, газеты спартаковцев. Последние пять товарищей провожали нас в Стокгольме.

ПОДПИСКА УЧАСТНИКОВ ПРОЕЗДА ЧЕРЕЗ ГЕРМАНИЮ

Подтверждаю:

1) что мне были сообщены условия, выработанные Платтеном и германским посольством;

2) что подчиняюсь распорядку, установленному руководителем поездки Платтеном;

3) что я извещен о сообщении «Пти Паризьен» («Petit Parisien»), согласно которому русское Временное правительство грозит отнестись к лицам, приезжающим через Германию, как к государственным изменникам,

4) что всю политическую ответственность за эту поездку я принимаю исключительно на себя,

5) что Платтеном моя поездка гарантирована только до Стокгольма.

Берн — Цюрих, 9 апреля [8] 1917 г.

Ленин

Ленина

Георгий Сафаров

Валентина Сафарова-Мартошкина

Григорий Усиевич

Елена Кон

Инесса Арманд

Николай Бойцов

ФГребельская

А Константинович

Е Мирингоф

М Мирингоф

А. Сковно

Г Зиновьев

3. Радомысльская (с сыном)

Д. Слюсарев

Б Ельчанинов

Г Бриллиант

М. Харитонов

Д. Розенблюм

А. Абрамович

Шейнесон

Миха Цхакая

М. Гоберман

А. Линде

Айзенхуд

Сулиашвили

Равич

Поговская

 

4. ЗАЯВЛЕНИЕ ГРИММА 20 ИЮНЯ 1917 ГОДА

19 июня 1917 года в № 9 Стокгольмского корреспондентского листка Циммервальдской международной комиссии Гримм опубликовал следующее объяснение:

ВЫСЫЛКА ТОВАРИЩА ГРИММА ИЗ РОССИИ

Заявление Гримма:

«Вечером 9 июня ко мне явились товарищи Аксельрод и Мартов и сделали мне ошеломляющий запрос, — не было ли передано мне швейцарским посланником в Петрограде мирное предложение германского правительства в целях прямой или косвенной передачи такового русскому правительству или не делал ли он относительно меня каких-нибудь попыток, направленных к этой цели. Существует подобный документ, в котором упоминается мое имя, документ, пересланный русским агентом в Берне министерству иностранных дел в Петроград

В согласии с истиной я ответил отрицательно на оба вопроса. Исполняя обращенную ко мне просьбу, я письменно подтвердил это отрицание для вручения обоим социалистическим министрам, Церетели и Скобелеву. К этому я прибавил, что вообще принципиально отклоняю от себя роль посредника мирных планов империалистических правительств.

Это заявление должно было на другой день появиться в «Известиях». Дело спешное. Желательно было предупредить нападки буржуазной прессы и в то же время своевременным предупреждением избегнуть вмешательства гостившего еще тогда в России французского министра А Тома. Эта спешка была мне несколько непонятна, но так как товарищи знали лучше обстоятельства дела, то я согласился.

Тем более велико было мое изумление, когда я на следующий день раскрыл «Известия». О моем заявлении — ни слова. Указанные накануне вечером причины как будто более не существовали. Теперь заявлялось, что будут предприняты дальнейшие исследования о наличности такого документа.

Тогда я потребовал, чтобы мне был предъявлен документ, чтобы я мог занять по отношению к нему какую-нибудь позицию. Это было исполнено. Четыре дня спустя, 13 июня, я получил через посредников министров Церетели и Скобелева копию бернской телеграммы швейцарскому посланнику в Петрограде, с которой Временное правительство уже тем временем ознакомилось.

Одновременно с этим министр Скобелев упомянул, что телеграмма будет завтра опубликована в Берне, а затем в Петрограде и что мне будет дана возможность сделать — перед опубликованием — заявление.

Я согласился. На вечер было назначено совещание, предметом которого был проект моего заявления.

Я констатировал, что мне подобная телеграмма не была передана ни прямо, ни косвенно, толковал телеграмму как попытку со стороны Германии использовать мое пребывание в Петрограде для целей германского империализма и германского сепаратного мира и поэтому считал такую попытку провокацией.

Оба министра пожелали большего. Они требовали более резкой колкости по отношению к германскому правительству и резкого выпада по адресу швейцарского правительства, образ действий которого является грязной услужливостью германскому империализму и нарушением швейцарского нейтралитета.

Это требование я отклонил. У меня имелись для этого различные основания. Их не могла даже поколебать угроза, что со мною придется поступить точно так же, как со всяким агентом враждебной державы, т е подвергнуть, быть может, аресту и позорной высылке. Мое впечатление было таково, что я — сознательно или бессознательно для себя и самих двух министров — должен был служить орудием одного буржуазного правительства против другого. Это впечатление— безразлично, было ли оно правильно или нет, — могло только усилиться, когда мне сказали, что министр иностранных дел [9] обязуется облегчить мне возможность возвращения в Швейцарию через Англию или Францию в случае, если германские власти из-за этого дела откажут мне в проезде через Германию.

При таких обстоятельствах я не мог выполнить поставленного мне требования еще и потому, что повод к телеграмме отнюдь не был установлен в то время. Телеграмма могла быть одинаково и ответом на запрос, и самостоятельным действием [10] в ответ на неоднократно повторявшиеся со стороны социал-демократических и буржуазных парламентских кругов требования о выступлении с предложением мирного посредничества.

Впредь до выяснения фактического положения я не имел никакого права без всяких околичностей брать на себя упрек в нарушении нейтралитета. На это я тем менее мог решиться, что, казалось, не исключена возможность к тому, что мое заявление может в один прекрасный день, если Антанте покажется это полезным, послужить для нее поводом произвести против Швейцарии такой же маневр и принять по отношению к ней такие же меры, какие были приняты в начале войны Германией против Бельгии. И наконец, я привык сам формулировать подписываемые мною заявления и никоим образом не позволять предписывать мне их содержание.

В этой плоскости оставались переговоры в среду. Они возобновились на другой день после обеда. Тем временем я обсудил дело, которое, само собой понятно, вышло далеко за рамки чисто личного дела, с несколькими политическими друзьями Мы уговорились относительно нового проекта, который и был предъявлен министрам. Текста я при себе не имею, — из цензурных соображений я должен был до поры до времени оставить это заявление, как и остальные документы, относящиеся к делу, в России. Поэтому я привожу на память содержание этого заявления, которое должно было появиться в русской прессе вместе с телеграммой и которое, однако, каким-то странным образом не было сообщено текстуально в иностранную прессу. Содержание являлось подтверждением первого моего заявления с следующим добавлением -

1. Что я при получении в Берне германской визы на паспорт избегал всяких политических бесед и во время переезда в Стокгольм избегал вступать в сношения с германскими социалистами большинства [11]

2. Что участие в этом деле швейцарского правительства может быть установлено только на месте.

3. Что я как социал-демократ уклоняюсь от использования меня в качестве посредника империалистических мирных планов между правительствами.

Это заявление вызвало дебаты. Точку зрения мою и моих политических друзей защищали товарищи Мартов и Аксельрод. Министры остались при своем мнении. Это заявление их опять не удовлетворило. В конце концов разошлись, не достигнув соглашения.

Все переговоры велись до сих пор строго конфиденциально. Особенно важное значение придавали этому министры, ибо они были также лишь конфиденциально осведомлены о деле. Между тем для нас, после неудачи переговоров, конфиденциальность уже больше не могла существовать. Мартов заявил от нашего имени, что мы более не чувствуем себя завязанными тайной и возвращаем себе свободу действий, использование которой, впрочем, определится дальнейшими переговорами с министрами. Я сам останусь в распоряжении русского правительства еще 2–3 дня, после чего уеду обратно, причем моя поездка, независимо от всего дела, еще раньше по соглашению с моими друзьями была назначена на 15 июня. В пятницу поздно после обеда я был вызван на квартиру министра Скобелева. Дело казалось чрезвычайно спешным, так как меня разыскивали на автомобиле и вручили мне приглашение на квартире товарища Аксельрода, где я находился в тот момент. В то время как все предшествующие переговоры велись в присутствии свидетелей, на этот раз приглашение было адресовано только лично мне. Это показалось мне подозрительным, так что я предусмотрительно попросил товарища Аксельрода быть свидетелем также и этих переговоров.

В квартире Скобелева мы нашли только Церетели. Скобелев явился позже. Здесь удар разразился со всей силой. Без всяких дальнейших переговоров мне теперь было объявлено через Церетели, что оба министра должны были признать мое заявление недостаточным. Не будучи в состоянии ручаться за меня в дальнейшем пред правительством, они должны теперь представить дело его ходу. Телеграмма была на следующий день опубликована в Стокгольме и Петрограде вместе с моим заявлением».

Гримму было после этого дано понять, что он должен немедленно покинуть Россию. Он протестует против признания его германским агентом Он слагает с себя пост председателя Циммервальдского объединения и предоставляет швейцарской партии решить вопрос, располагает ли он мандатом или нет 20 июня Хеглунд заявил, что он, Карльсон и Нёрман временно займутся делами Международной социалистической комиссии. Балабанова была вызвана по телеграфу.

 

5. ДОКЛАД СЛЕДСТВЕННОЙ КОМИССИИ ПО ДЕЛУ ГРИММА, СДЕЛАННЫЙ 28 АВГУСТА 1917 ГОДА ПРАВЛЕНИЮ И ПРЕЗИДИУМУ ШВЕЙЦАРСКОЙ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ

Избранная правлением Швейцарской социал-демократической партии следственная комиссия по делу Гримма выслушала товарища Гримма, рассмотрела протокол Стокгольмской следственной комиссии, ознакомилась с докладом товарища Гримма на имя члена правительства Адора и с другими документами. На основании всего этого материала она установила следующее:

А. Товарищу Гримму было поручено 17 апреля 1917 года Центральным комитетом по возвращению на родину русских политических эмигрантов, проживающих в Швейцарии, поехать в Россию и там сделать устный доклад Временному правительству и Совету рабочих депутатов о положении русских эмигрантов и о мерах, которые надлежит принять для эвакуации их на родину. Он выехал из Берна 20 апреля и прибыл в Стокгольм 24-го. Перед своим отъездом Гримм хлопотал в русском посольстве о получении визы на паспорте; но там ему объяснили, что будет сделан запрос у Временного правительства, и ответ он сможет получить в русском посольстве в Стокгольме. В Стокгольме ему пришлось ожидать ответа до 18 мая. В этот день он получил разрешение на переезд через русскую границу 22 мая тов Гримм прибыл в Петроград. На покрытие расходов по поездке он получил от своих доверителей 1000 франков, кроме того, в виде аванса ему было выдано 500 франков из циммервальдской кассы. От Швейцарской социал-демократической партии Гримм не имел никакого поручения Гримм письмом своим от 17 апреля на имя председателя партии поставил его в известность относительно цели своей поездки в Россию, подчеркнув, что речь идет о поручении чисто личного характера.

По категорическому заверению тов Гримма, между ним и членом правительства Гофманом перед отъездом не состоялось никакого соглашения о посылке информаций посредничества по ведению мирных переговоров и т. п. Он ограничился лишь тем, что однажды после краткой беседы, касающейся разрешения на провоз провизии в дорогу, обратился к министру Гофману с вопросом, сможет ли он обратиться за содействием к швейцарскому посольству в случае, если у него за границей возникнет какое-либо затруднение в пути или если ему понадобится какая-либо информация из Швейцарии. Министр Гофман сейчас же согласился, на этом и закончился краткий разговор.

Б. 25 мая тов Гримм обратился к швейцарскому посольству в Петрограде и попросил атташе посольства телеграфировать министру Гофману следующее:

«Потребность мира ощущается здесь всеми. Заключение мира становится крайне необходимым с точки зрения политической, хозяйственной и военной. Это осознано в руководящих кругах. Создает затруднения Франция, тормозит Англия. Сейчас ведутся переговоры и шансы благоприятны. В ближайшие дни предстоит новый, более сильный нажим в этом направлении. Единственное, что грозит сорвать переговоры, это возможность немецкого наступления на востоке. Если оно не произойдет, то возможна ликвидация в сравнительно короткое время.

Созванная Советом рабочих депутатов международная конференция является только одним из проявлений мирной политики нового правительства. Считают, что конференция эта состоится наверняка, поскольку правительства не будут чинить препятствий с паспортами. Все страны обещали прислать своих представителей. Уведомьте меня, если возможно, какие известные вам военные цели преследуют правительства, так как благодаря этому могут быть облегчены переговоры. Я останусь в Петрограде еще приблизительно десять дней».

Атташе не возражал и обещал доложить просьбу послу. Вслед за тем посольство переслало 26–27 мая в шифрованном виде запрос Гримма Гофману. 3 июня швейцарское посольство в Петрограде получило следующий шифрованный телеграфный ответ от Гофмана:

«Министр Гофман уполномочивает вас, Гримма, сделать следующее устное сообщение со стороны Германии не будет предпринято наступления до тех пор, пока имеются шансы на мирное соглашение с Россией. На основании многократных бесед с влиятельнейшими лицами, убежден, что Германия, как и Россия, стремится к почетному миру. В будущем имеется в виду установить тесные торговые, экономические связи и оказать финансовую поддержку для восстановления России. Обещается невмешательство во внутренние дела России, дружелюбное соглашение относительно Польши, Литвы, Курляндии с учетом их национальных особенностей, и возвращение занятых территорий в обмен на занятую Россией австрийскую территорию. Убежден, что Германия и ее союзницы готовы тотчас же приступить к мирным переговорам. Относительно целей войны — в отношении Германии могу сослаться на сообщение «Северогерманской всеобщей газеты» («Norddeutsche Allgemeine Zeitung»), где высказывается принципиальное согласие с Асквитом по вопросу об аннексиях и заявляется, что Германия не стремится ни к расширению своей территории, ни к дальнейшему политическому и экономическому усилению».

Это сообщение министра Гофмана было согласно инструкции устно передано посольством товарищу Гриму. Вскоре после этого русское Временное правительство, по-видимому, узнало об этой телеграмме Гофмана. Оно потребовало, через министров-социалистов Церетели и Скобелева, подробных объяснений от Грима. Гримм заявил, что ему ничего не известно о телеграмме и скрыл как от обоих социалистических министров, так и от других поддерживавших с ним связь партийных товарищей, что телеграмма Гофмана является ответом на посланный им запрос. Он высказал предположение, что это — попытка со стороны немецкого правительства использовать его пребывание в Петрограде в интересах немецкого империализма и в целях сепаратного мира. После этого министры- социалисты потребовали от Гримма, чтобы он подтвердил свои слова письменным объяснением, которое бы содержало резкое разоблачение немецкого правительства и обвинение швейцарского правительства в готовности служить грязным орудием немецкого империализма Тогда Гримм дал следующее объяснение -

«1. Незадолго перед моим отъездом министры Церетели и М И. Скобелев сообщили мне о том, будто швейцарский посол в Петрограде получил телеграмму из Берна, содержащую поручение — поставить меня в известность насчет некоторых германских планов о мире.

Я констатирую, что швейцарский посол ни прямо, ни косвенно не делал мне подобных сообщений.

2. Содержание телеграммы должно рассматриваться как попытка Германии использовать мою деятельность в Петрограде, имеющую целью восстановить прерванные международные социалистические связи и содействовать всеобщему миру в интересах германского правительства, его дипломатических планов и сепаратного мира. Эту попытку следует охарактеризовать как грубый маневр.

3. Еще в Берне, визируя перед отъездом паспорт в немецком посольстве, я избегал разговоров на политические темы, точно так же я избегал вовремя проезда в Стокгольм какого-нибудь контакта с представителями немецкого социалистического большинства.

4. Что касается роли швейцарского правительства в этом деле, то я смогу это выяснить только на месте.

5. Будучи социал-демократом, я никому не позволю использовать себя в качестве посредника между правительствами для проведения империалистических планов мира. Всякую попытку подобного рода я буду беспощадно разоблачать.

Петроград, 31 мая (12 июня) 1917 г.

Роберт Гримм».

Оба министра нашли это объяснение недостаточно категорическим, а потому неудовлетворительным. Они потребовали, чтобы Гримм покинул Россию. Он уехал из Петрограда 16 июня.

Перед отправлением своего запроса министру Гофману товарищ Гримм не поставил в известность о предпринимавшемся им шаге ни находившегося в тот момент в Петрограде члена Международной социалистической комиссии товарища Балабанову, ни кого-либо из партийных товарищей-циммервальдцев. Он действовал совершенно самостоятельно.

Заключение

1. Высказанное в отношении товарища Гримма подозрение, что он предпринял свой шаг в интересах немецкого империализма или что он даже является германским агентом, не было подтверждено ни в малейшей степени. Из содержания телеграммы, посланной Гофману, вытекает, что Гримм стремился ускорить всеобщий мир. Трехлетняя борьба, которую он вел против немецкого империализма, и поддержка, всегда оказываемая им немецкой оппозиции, говорят против подобного подозрения.

Стокгольмская следственная комиссия пришла к такому же заключению.

2. Возникает вопрос, какими же мотивами руководствовался Гримм. На основании показаний Гримма комиссия пришла к такому объяснению его поведения:

Как и многие другие, Гримм находился под впечатлением той мысли, что в случае продолжения войны завоеваниям революции угрожает опасность. Поэтому еще до посылки своей телеграммы он проводил в Совете рабочих и солдатских депутатов и на других собраниях ту мысль, что необходимо потребовать от Временного правительства, чтобы оно настояло перед союзниками на заключении немедленного и всеобщего перемирия, и что в случае отказа со стороны Временного правительства нужно потребовать выхода социалистических министров из состава правительства. Гримм заявляет, что еще до своего приезда в Петроград он задавал себе вопрос, который позже с разных сторон ему задавали в Петрограде: можно ли взять на себя ответственность и повести агитацию за немедленное и общее прекращение военных действий, если налицо имеется опасность, что Россия может подвергнуться нападению со стороны центральных держав и революция будет раздавлена военной силой? Эта тревога за судьбу русской революции побудила его решиться выяснить вопрос, насколько имеются объективные основания для подобного рода опасений, чтобы в зависимости от положения дела выбрать ту или иную тактику в борьбе за мир. В этом смысле он формулировал свой запрос министерству иностранных дел в Берне и просил посольство переслать таковой. Он обратился к министру иностранных дел потому, что ему было известно, что этот последний, в силу своих частых ответов на запросы о мире в швейцарском парламенте, лучше всех осведомлен насчет намерений правительства и военных целей воюющих держав, а также и потому, что от официального органа нейтральной державы можно было рассчитывать получить наиболее объективные информации. В качестве гражданина демократического государства он считал себя вправе обратиться в министерство иностранных дел этого государства с таким запросом. Для обоснования своей просьбы сообщить о целях войны он предпослал своей телеграмме краткое изложение своих петербургских впечатлений.

Комиссия имеет тем меньше оснований игнорировать эти показания товарища Гримма, что и стокгольмская комиссия, лучше ее осведомленная, пришла к тому же заключению: «Главнейшим мотивом поведения Гримма следственная комиссия считает его заботу о судьбах русской революции, которой, по мнению Гримма, грозила опасность в случае дальнейшего продолжения войны и которую он хотел спасти при помощи переговоров о мире».

В силу сказанного необходимо констатировать, что мотивы, по которым Гримм совершил свои действия, безупречны.

3. Обращение Гримма к министру Гофману с тем, чтобы получить информацию о целях, преследуемых воюющими державами, следует признать необдуманным шагом с его стороны. Опубликованные правительствами, их министрами и их прессой цели войны были так же хорошо известны в Петрограде, как и в Берне. Поскольку товарищ Гримм дипломатическим путем пытался получить более подробные сведения, он впадал в противоречие с циммервальдским движением.

4. Но независимо от этого Гримм должен был самому себе сказать, что запрос его, адресованный министру Гофману, имеет важное значение, так как он, Гримм, имел намерение использовать ответ Гофмана для дальнейшей борьбы в защиту своей точки зрения. Его долг поэтому был посоветоваться с товарищем Балабановой и с другими товарищами, которых он впоследствии привлек на совещание для составления затребованного социалистическими министрами ответа, насколько допустим и не оппортунистичен такой шаг. Комиссия находит также, что тов. Гримм после предъявления копии телеграммы Гофмана не должен был дольше скрывать от своих партийных друзей истинное положение вещей.

Гримм оправдывает свой образ действий тем, что он имел в виду помешать правительствам Антанты применить в связи с телеграммой Гофмана какие-либо репрессивные меры по отношению к Швейцарии. Комиссия, однако, находит, что, благодаря тому, что Гримм умолчал о посланной им телеграмме Гофману, международное положение Швейцарии скорее ухудшилось.

5. Если, с одной стороны, поведение Гримма справедливо заслуживает порицания, то, с другой стороны, не следует упускать из виду, что он своими действиями преследовал только одну цель, — служить русской революции и делу мира.

6. Нужно указать, кроме того, что тов. Гримм своей неустанной и бескорыстной деятельностью оказал партии столь ценные услуги, что кратковременные и случайные отклонения не должны иметь решающего значения.

Принимая во внимание все эти соображения, комиссия пришла к заключению, что тов. Гримм может снова вернуться к своей партийной работе, сохранив все политические мандаты и ответственные должности, на которые он поставлен своими избирателями и социал-демократическими партиями.

Грейлих, Клёти, Ланг, Г Мюллер, Нобс, Шнейдер

Товарищ Нэн вносит от имени меньшинства следующее предложение:

«Президиум Швейцарской социал-демократической партии порицает шаг Гримма, выразившийся в сношениях с министром Гофманом, так как он противоречит взглядам социалистов на дипломатию и так как Гримм этим самым подверг опасности мир и нарушил нейтралитет Швейцарии.

Он также порицает Гримма за недостаток искренности, проявленный им при даче объяснений по поводу его образа действий.

Президиум партии не компетентен решить вопрос о мандатах Гримма. Этот вопрос должен быть решен теми избирателями, которые выставили его кандидатуру или которые захотят выставить ее в будущем.

Нэн».

Доклад следственной комиссии и внесенные предложения подробно обсуждались в президиуме партии на заседании 1 сентября 1917 года в Аарау. При голосовании за предложение большинства было подано 18 голосов, за предложение меньшинства — 15 голосов. Президиум партии высказался, таким образом, за предложение большинства комиссии

Примечания:

[1] Гражданская война во Франции / Пер под ред Ленина// Красная новь 1923 С 36

[2] В.И. Ленин. Полн. собр. соч. Т.27. С. 50

[3] Приложение к брошюре А Гильбо «Ленин» Л, Прибой, 1924

[4] Новый стиль

[5] См. также с. 48

[6] Несколько дней спустя Мартов сообщил, что он остается при своем решении

[7] 25 марта старого стиля

[8] 27 марта старого стиля

[9] Милюков

[10] Гофмана

[11] Шейдемановцами

 

Н. Крупская

ИЗ ЭМИГРАЦИИ В ПИТЕР

Последнюю зиму (1916–1917 гг.) мы жили в Цюрихе. Жилось невесело. Рвалась связь с Россией: не было писем, не приезжали оттуда люди. От эмигрантской колонии — очень немногочисленной, впрочем, в то время в Цюрихе — мы держались, по заведенному обычаю, немного в стороне. Только каждый день, идя из эмигрантской столовой, забегал на минутку Гриша Усиевич, милый, погибший потом на фронте, молодой товарищ. По утрам довольно регулярно приходил к нам «племянник Землячки», сошедший с ума на почве голода большевик. Он ходил до такой степени оборванный и забрызганный грязью, что его перестали пускать в швейцарские библиотеки. Он старался поймать Ильича, чтобы что-то обсудить с ним, какие-то принципиальные вопросы, и приходил до 9 часов, пока еще Ильич не ушел в библиотеку. Так как эти интервью с сумасшедшим человеком приводили обычно к тому, что потом болело «все на свете», как выражалась одна знакомая девчурка, то мы стали уходить до библиотеки погулять вдоль озера. Мы нанимали комнату в швейцарской рабочей среде. Комната была не очень целесообразная. Старый мрачный дом, постройки чуть ли не XVI столетия, окна можно было отворять только ночью, так как в доме была колбасная и со двора нестерпимо несло гнилой колбасой. Можно было, конечно, за те же деньги получить гораздо лучшую комнату, но мы дорожили хозяевами. Это были заправские рабочие, ненавидевшие капитализм, инстинктивно осуждавшие империалистическую войну. Квартира у нас была поистине «интернациональная»: в двух комнатах жили хозяева — по профессии столяр и сапожники, в одной — жена немецкого солдата-булочника с детьми, в другой — какой- то итальянец, в третьей — австрийские актеры, с изумительной рыжей кошкой, в четвертой — мы, россияне. Никаким шовинизмом не пахло, а однажды во время того, как мы с хозяйкой поджаривали в кухне на газовой плите каждая свой кусок мяса, хозяйка возмущенно воскликнула- «Солдатам надо обратить оружие против своих правительств!». После этого Ильич и слышать не хотел о том, чтобы менять комнату, и особо ласково раскланивался с хозяйкой.

К сожалению, швейцарские социалисты были настроены менее революционно, чем жена рабочего В. И. попробовал одно время повести работу в интернациональном масштабе. Стали собираться в небольшом кафе «Zum Adler» на ближайшей улочке. Несколько русских и польских большевиков, швейцарские социалисты, кое-кто из немецкой и итальянской молодежи. На первое собрание пришло что-то около 40 человек. Ильич изложил свою точку зрения на войну, на необходимость осудить вождей, изменивших делу пролетариата, излагал программу действий. Иностранная публика, хотя собрались интернационалисты, была смущена решительностью Ильича. Помню речь одного представителя швейцарской молодежи, говорившего на тему, что стену нельзя пробить лбом. Факт тот, что наши собрания стали таять, и на четвертое собрание явились только русские и поляки. Пошутили и разошлись по домам. Впрочем, к этому времени относится возникновение более тесной связи с Фрицем Платтеном и Вилли Мюнценбергом.

Помнится мне одна сцена из несколько более позднего времени. Забрели мы однажды в другую, более фешенебельную часть Цюриха и неожиданно наткнулись на Нобса, редактора цюрихской социалистической газеты, ходившего тогда в левых Нобс, завидя Ильича, сделал вид, что хочет сесть в трамвай. Ильич все же захватил его и, крепко держа за пуговицу, стал излагать свою точку зрения на неизбежность мировой революции. Комична была фигура, не знавшего как улизнуть от неистового русского, левого оппортуниста Нобса, но фигура Ильича, судорожно сжимавшего пуговицу Нобса и стремившегося его распропагандировать, показалась мне трагической. Нет выхода колоссальной энергии, гибнет безвестно бесконечная преданность трудящимся массам, ни к чему ясное осознание совершающегося. И почему-то вспомнился мне белый северный волк, которого мы видели с Ильичем в лондонском зоологическом саду и долго стояли перед его клеткой. «Все звери с течением времени привыкают к клетке: медведи, тигры, львы, — объяснил нам сторож. — Только белый волк с русского севера никогда не привыкает к клетке — и день и ночь бьется о железные прутья решетки». Разве пропагандировать Нобса не значило биться о прутья решетки.

Мы собирались уходить в библиотеку, когда пришел тов. Бронский и рассказал нам о Февральской революции. Ильич как-то растерялся. Когда Бронский ушел и мы несколько опомнились, мы пошли к озеру, где под навесом каждый день расклеивались все швейцарские газеты. Да, телеграммы говорили о революции в России.

Ильич метался. Он попросил Вронского разузнать, нельзя ли как-нибудь через контрабандиста пробраться через Германию в Россию. Скоро выяснилось, что контрабандист может довести только до Берлина Кроме того, контрабандист был как-то связан с Парвусом, а с Парвусом, нажившимся на войне и превратившимся в социал-шовиниста, В. И. никакого дела иметь не хотел. Надо искать другого пути. Какого? Можно перелететь на аэроплане, не беда, что могут подстрелить. Но где этот волшебный аэроплан, на котором можно донестись до делающей революцию России? Ильич не спал ночи напролет. Раз ночью говорит: «Знаешь, я могу поехать с паспортом немого шведа». Я посмеялась. «Не выйдет, можно во сне проговориться. Приснятся ночью кадеты, будешь сквозь сон говорить: сволочь, сволочь. Вот и узнают, что не швед». Во всяком случае, план ехать с паспортом немого шведа был более осуществим, чем лететь на каком-то аэроплане. Ильич написал о своем плане в Швецию Ганецкому. Но из этого, конечно, ничего не вышло. Когда выяснилось, что при помощи швейцарских товарищей можно будет получить пропуск через Германию, Ильич сразу взял себя в руки и старался обставить дело так, чтобы ничто не носило характера самомалейшей сделки не только с германским правительством, но и с немецкими социал-шовинистами, старался все юридически оформить Шаг был смелый не только потому, что грозила клевета, обвинение в измене отечеству, но и потому, что не было никакой уверенности, что Германия действительно пропустит, не интернирует большевиков. Потом, следом за большевиками, двинулись тем же путем и меньшевики и другие группы эмигрантов, но сделать первый шаг никто не решался. Когда пришло из Берна письмо, что дело улажено и можно двинуться оттуда в Германию, Ильич сказал «Поедем с первым поездом». До поезда оставалось два часа Я усомнилась. Надо было ликвидировать «весь дом», возвратить книги в библиотеку, расплатиться с хозяйкой и т. п. «Поезжай один, я приеду завтра». — «Нет, поедем» «Дом» был ликвидирован, уложены книги, уничтожены письма, отобрано кое-какое бельишко и самые необходимые вещи. Мы уехали. С первым поездом. Мы могли и не спешить, так как была Пасха и из-за этого вышла какая-то задержка с нашей отправкой.

В Бернский народный дом стали съезжаться едущие большевики: ехали мы, Зиновьевы, Усиевичи, Инесса Арманд, Харитонов, Сокольников, Миха Цхакая и другие. Ехала бундовка с прелестным кудрявым четырехлетним сынишкой, Робертом, не умеющим говорить по-русски, а только по-французски. Под видом россиянина ехал с нами Радек. Сопровождал нас Платтен.

Во всю дорогу мы ни с кем из немцев не разговаривали, около Берлина в особое купе сели немецкие с.-д., но с ними никто из наших говорить не стал, и только Роберт, заглянув к ним в купе, стал их допрашивать: «Le conducteur, qu’est-ce qu’il fait?» He знаю, ответили ли немцы Роберту, что делает кондуктор, но своих вопросов большевикам им так и не удалось предложить. Мы смотрели в окно вагона, и нас поражало полное отсутствие мужчин: одни женщины, подростки и дети, и в городе, и в деревне. Нам давали обед в вагон — котлеты с горошком. Очевидно, желали показать, что в Германии всего в изобилии. Проехали благополучно.

В Стокгольме нас встретили речами, в зале вывесили красное знамя и устроили собрание. Как-то плохо помню Стокгольм, все мысли уже были в России. На финских вейках переехали границу. Было уже все милое, свое — плохенькие вагоны третьего класса, русские солдаты. Ужасно хорошо было. Немного погодя Роберт уже очутился на руках какого-то пожилого солдата, обнял его ручонкой за шею и что-то лопотал по-французски, и ел творожную пасху, которой кормил его солдат. Наши прильнули к окнам. На перронах станций, мимо которых проезжали, стояли гурьбой солдаты Усиевич высунулся в окно. «Да здравствует мировая революция!» — крикнул он. Недоуменно посмотрели на едущих солдаты. Мимо нас прошел несколько раз бледный поручик, и, когда мы с Ильичем перешли в соседний пустой вагон, подсел к нему и заговорил с ним. Поручик был оборонцем, Ильич защищал свою точку зрения — был тоже ужасно бледен. А в вагон мало-помалу набирались солдаты. Скоро набился полный вагон. Солдаты становились на лавки, чтобы лучше слышать и видеть того, кто так понятно говорит против грабительской войны. И с каждой минутой росло их внимание, напряженнее делались их лица.

В Белоострове нас встретили Мария Ильинична, Шляпников, Сталь и другие. Были работницы. Сталь все убеждала меня сказать им несколько приветственных слов, но у меня пропали все слова, я ничего не могла сказать. Товарищи сели с нами и стали рассказывать. Скоро мы приехали в Питер.

Питерские массы, рабочие, солдаты, матросы встречали своего вождя. Как узнали они о нем? Не знаю. Кругом народное море, стихия.

Тот, кто не пережил революции, не представляет себе ее величественной, торжественной красоты.

Красные знамена, почетный Караул из кронштадтских моряков, рефлекторы Петропавловской крепости, освещающие путь от Финляндского вокзала к дому Кшесинской, — броневики, цепь из рабочих и работниц, охраняющая путь. Ильича ставят на броневик. Он что- то говорит. А кругом те, кто ближе ему всех на свете, народные массы.

Революционный народ одинаково торжественно и встретил своего вождя, и проводил его в могилу.

 

Г. Зиновьев

ПРИЕЗД В. И. ЛЕНИНА В РОССИЮ

Весть о Февральской революции застала пишущего эти строки в Берне В. И. жил в это время в Цюрихе. Помню, я возвращался из библиотеки, ничего не подозревая. Вдруг вижу на улице большое смятение. Нарасхват берут какой-то экстренный выпуск газеты «Революция в России».

Голова кружится на весеннем солнце. С листком с еще не обсохшей типографской краской спешу домой Там застаю уже телеграмму от В И., зовущую «немедленно» приехать в Цюрих

Ждал ли Владимир Ильич столь быстрой развязки? Кто перелистает наши писания тогдашнего времени (сборник «Против течения»), тот увидит, как страстно призывал В. И русскую революцию и как ждал он ее. Но такой быстрой развязки событий все же никто не ждал. Весть пришла неожиданно.

Итак, царизм пал! Лед тронулся. Империалистской бойне нанесен первый удар. С пути социалистической революции убрано одно из важнейших препятствий. То, о чем мечтали целые поколения русских революционеров, наконец свершилось.

Помню несколько часов ходьбы по залитым весенним солнцем улицам Цюриха. Мы бродили с В. И. бесцельно, находясь под впечатлением нахлынувших событий, строя всевозможные планы, поджидая новых телеграмм у подъезда редакции «Новой цюрихской газеты», строя догадки на основании отрывочных сведений. Но, конечно, не прошло и нескольких часов, как мы взяли себя в руки.

Надо ехать Что сделать, чтобы вырваться отсюда поскорей, — вот главная мысль, которая господствует над всем остальным.

Чуя приближение грозы, В. И. особенно томился последние месяцы. Точно не хватало воздуха для легких. Тянуло к работе, тянуло к борьбе, а в швейцарской «дыре» ничего не оставалось больше, как сидеть в библиотеках. Вспоминаю, с какой «завистью» (именно, завистью, не нахожу другого слова) смотрели мы на швейцарских с — д, которые как-никак жили среди своих рабочих, с головой ушли в рабочее движение своей страны. Между тем как мы были отрезаны от России в небывалой еще степени. Никогда раньше не тянуло в Россию с такой силой. Истосковались по русской речи, по русскому воздуху. Предчувствие революционной грозы заставляло томиться с особенной силой В. И. в это время прямо напоминал льва, запертого в клетке.

Надо ехать. Дорога каждая минута. Но как проехать в Россию? Империалистская бойня достигла апогея. Шовинистские страсти бушуют во всю мочь. В Швейцарии мы отрезаны от всех воюющих государств. Все пути заказаны, все дороги отрезаны. Вначале мы как- то не отдавали себе в этом отчета. Но уже через несколько часов стало ясно, что мы сидим за семью замками, что прорваться будет нелегко. Рванулись в одну, в другую сторону, послали ряд телеграмм, — ясно не вырваться В. И. придумывает планы, один другого неосуществимее: проехать в Россию на аэроплане (не хватает малого, аэроплана, нужных для этого средств, согласия властей и т п), проехать через Швецию по паспортам глухонемых (увы, мы не знаем ни слова по-шведски), добиться обмена на немецких военнопленных, попробовать проехать через Лондон, и т. п. Ряд эмигрантских совещаний (с меньшевиками, эсерами и т. п.) по вопросу о том, как реализовать амнистию и двинуться всем желающим в Россию. В. И. сам на эти совещания не ходит, посылает меня, больших надежд на все это не возлагает.

Как только выяснилось, что в ближайшие дни, во всяком случае, уехать не удастся, В. И. садится за свои известные «Письма из далека». В нашей маленькой группе начинается интенсивная работа по определению нашей линии в начавшейся революции. Ряд писаний В. И., относящихся к этому времени, достаточно известен. Вспоминаю несколько горячих споров в Цюрихе, в небольшом рабочем ресторанчике и однажды в квартире В. И. по вопросу о том, можем ли мы уже сейчас дать лозунг низвержения правительства Львова. Некоторые тогдашние «левые» настаивают на том, что большевики обязаны выступить немедленно с этим лозунгом В. И. решительно против. «Терпеливо и настойчиво разъяснять», сказать народу всю правду, но вместе с тем уметь дождаться завоевания большинства революционного пролетариата и т. д. — вот наша задача.

…Решено. Другого выбора нет. Мы едем через Германию. Будь, что будет, но ясно, что В. И. должен, как можно скорей, очутиться в Ленинграде*. Впервые высказанная мысль о порядке проезда через Германию встретила, как и следовало ожидать, бурю негодования со стороны меньшевиков, эсеров и всей вообще небольшевистской эмиграции. Были некоторые колебания даже среди большевиков. И понятно: риск был немалый.

Помню, на Цюрихском вокзале, когда мы все сели уже в вагон, чтобы двигаться к швейцарской границе, небольшая группа меньшевиков и эсеров устроила Владимиру Ильичу нечто вроде враждебной демонстрации. В последнюю минуту, буквально за пару минут до отхода поезда, тов. Рязанов в большом возбуждении отзывает пишущего эти строки в сторону и говорит: «В. И. увлекся и забыл об опасностях; вы — хладнокровнее. Поймите же, что это безумие. Уговорите В. И. отказаться от плана ехать через Германию».

Однако через несколько недель к тому же «безумному» решению вынуждены были прийти и Мартов, и другие меньшевики.

Уехали. Помню жуткое впечатление замершей страны, когда мы ехали по Германии. Берлин, который мы видели только из окна вагона, напоминал кладбище

Волнение, которое все мы переживали, как-то стерло впечатление времени и пространства. Слабый след остался в памяти от Стокгольма. Машинально ходили по улицам, машинально что-то закупали из самого необходимого для поправления неказистого туалета В. И. и других и чуть ли не каждые полчаса справлялись о том, когда же уходит поезд в Торнео.

Картина русских событий и в Стокгольме крайне еще неясна. Двусмысленная роль Керенского не вызывает уже сомнений. Но что делает Совет? Так ли уже вселился в Совете Чхеидзе и К°? За кого большинство рабочих? Какую позицию заняла большевистская организация? Все это еще неясно.

Торнео. Помнится, это было ночью. Переезд по замерзшему заливу на санях. Длинная узенькая лента саней. На каждых из этих саночек по два человека. Напряжение достигает максимальной степени. Наиболее экспансивные из молодежи (покойный Усиевич) нервничают необычайно. Сейчас мы увидим первых революционных русских солдат. В. И. внешне спокоен. Его прежде всего интересует то, что делается там, в далеком Петербурге. Через замерзший залив, занесенный глубокими снегами, он напряженно смотрит вдаль, и глаз его как будто видит на полторы тысячи верст вперед то, что происходит в революционной столице.

Мы на русской стороне границы (нынешняя граница Финляндии со Швецией). Наша молодежь прежде всего набросилась на русских солдат-пограничников (было их, вероятно, только несколько десятков человек), с которыми начинает зондирующие беседы. В. И. прежде всего набросился на русские газеты. Отдельные номера питерской «Правды» — нашей «Правды.» В. И. впился в газетные столбцы. Качает головой, с укором разводит руками: прочел известие о том, что Малиновский оказался-таки провокатором. Дальше, дальше. Настоящую тревогу вызывают у В. И. некоторые недостаточно выдержанные с точки зрения интернационализма статьи в первых номерах «Правды». Неужели? В «Правде» недостаточно ясна интернационалистская позиция! Ну, мы с ними «повоюем», линия будет исправлена скоро.

Первые встречи с «керенскими» поручиками, «революционными демократами». Затем — с первыми русскими революционными солдатами, которых В. И. уже через час беседы окрестил «добросовестными оборонцами», которым надо особенно «терпеливо разъяснять». По приказанию властей группа солдат сопровождает нас до столицы. Сели в вагоны. В. И. «впился» в этих солдатиков. Пошли разговоры о земле, о войне, о новой России. Особая, достаточно хорошо известная манера В. И. подходить к рядовым рабочим и крестьянам сделала то, что через самое короткое время установилось великолепное товарищеское взаимоотношение. Беседа идет всю ночь напролет. Но солдаты-оборонцы стоят на своем. Первый вывод, который делает В. И.: оборончество — еще большая сила. В борьбе с ним нам нужна твердая настойчивость. Но столь же необходимы терпение и умелый подход.

Все мы были твердо уверены, что по приезде в Ленинград мы будем арестованы Милюковым и Львовым. Больше всех в этом уверен был В. И. И к этому он готовил всю группу товарищей, следовавших за ним. Для большей верности мы отобрали даже у всех ехавших с нами официальные подписки в том, что они готовы пойти в тюрьму и отвечать перед любым судом за принятое решение поехать через Германию.

Чем ближе к Белоострову, тем больше возрастает волнение. В Белоострове, однако, власти встречают нас достаточно дружелюбно. Один из керенских офицеров, исполняющий должность коменданта Белоострова, даже «рапортует» Владимиру Ильичу.

В Белоострове нас встречают ближайшие друзья. Среди них Каменев, Сталин и многие другие. В тесном полутемном купе третьего класса, освещенном огарком свечи, происходит первый обмен мнениями. В. И. забрасывает товарищей рядом вопросов.

— Будем ли мы арестованы в Ленинграде?

Встречающие нас друзья определенного ответа не дают, но загадочно улыбаются. По дороге, на одной из станций, ближайших к Сестрорецку, сотни сестрорецких пролетариев приветствуют В. И. стой сердечностью, с которой рабочие относились только к нему. Его подхватывают на руки. Он произносит первую короткую приветственную речь.

Перрон Финляндского вокзала в Ленинграде. Уже ночь. Только теперь мы поняли загадочные улыбки друзей. В. И. ждет не арест, а триумф. Вокзал и прилегающая площадь залиты огнями прожекторов. На перроне длинная цепь почетного караула всех родов оружия. Вокзал, площадь и прилегающие улицы запружены десятками тысяч рабочих, восторженно встречающих своего вождя. Гремит «Интернационал». Десятки тысяч рабочих и солдат горят энтузиазмом.

В течение нескольких секунд В. И. «перестраивает ряды». В так называемой императорской комнате В. И. ждет «сам» Чхеидзе, во главе целой делегации от Совета. От имени «революционной демократии» лиса Чхеидзе приветствует В. И., «выражает надежду» и т д. Не моргнув бровью, В. И. отвечает коротенькой речью, которая от первого до последнего слова хлещет, как бичом, по лицу почтенной «революционной демократии». Речь кончается возгласом: «Да здравствует социалистическая революция!»

С этой минуты нахлынула могучая человеческая волна. Первое впечатление: мы — щепочки в этой волне. Владимира Ильича подхватили, посадили на броневой автомобиль. В броневике он совершает свой первый въезд в революционную столицу, объезжая густые ряды рабочих и солдат, воодушевлению которых нет границ. Произносит коротенькие речи, бросая в массы лозунги социалистической революции.

Через час мы все во дворце Кшесинской, где собралась почти вся большевистская партия. До утра льются речи товарищей, которым в конце отвечает В. И. Рано утром, чуть брезжит свет, мы расходимся, с наслаждением вдыхая воздух родного Петербурга. Идем через Неву, которой не видели уже столько лет. В И. бодр и весел. Для каждого у него находится доброе слово. Всех помнит. Со всеми завтра же встретится на начинающейся новой работе.

Кругом бодрые лица. Приехал вождь. С нескрываемой радостью, восторгом и любовью все смотрят на Владимира Ильича и регистрируют этот факт.

В. И. в России, в революционной России, после долгих лет изгнания. Первая из первого ряда революций началась. Революционная Россия обрела настоящего вождя. Начинается новая глава в истории международной пролетарской революции.

* В то время Петроград

 

К. Радек

В ПЛОМБИРОВАННОМ ВАГОНЕ

(Маленькие дополнения к рассказам тов. Зиновьева и тов. Крупской о том, как Ильич проехал через Германию)

Прошлые события теряются в нашей памяти, приобретают характер теней, многое конкретное улетучивается. Эта судьба постигла и воспоминания тов. Зиновьева и Крупской о том, как Владимир Ильич проезжал через Германию. Поэтому я дополню несколько штрихов, которые стоит закрепить.

Во-первых, насчет переговоров с Германией о пропуске наших. Когда Владимир Ильич пришел к убеждению, что нечего и мечтать о том, чтобы союзники пропустили его с товарищами, ему оставалось выбрать одно из двух: либо пытаться переехать нелегально через Германию, либо сделать то же самое с ведома властей. Нелегальный проезд был связан с громадным риском. Риск состоял не только в том, что очень легко было провалиться, но и в том, что неизвестно было, где кончаются контрабандисты, услугами которых предстояло воспользоваться, и где начинаются шпионы правительства. Если большевики могли решиться на сделку с германским правительством насчет своего переезда, то эта сделка должна была быть открытой, ибо только тогда уменьшалась возможность использования ее против вождя пролетарской революции. Поэтому мы все были за открытую сделку. По поручению Владимира Ильича я и Леви, тогдашний член союза Спартака, находившийся проездом в Швейцарии, обратились к знакомому нам представителю франкфуртской газеты: если не ошибаюсь, фамилия его была доктор Дейнгард. Через него мы запросили германского посланника Ромберга, пропустит ли Германия русских эмигрантов, возвращающихся в Россию. Ромберг, в свою очередь, запросил министерство иностранных дел и получил принципиальное согласие. Тогда мы выработали условия, на которых соглашались ехать через Германию. Главнейшие из них состояли в следующем: германское правительство пропускает всех желающих ехать, не спрашивая их фамилий. Проезжающие пользуются экстерриториальностью, и никто по дороге не имеет право вступать с ними в какие бы то ни было переговоры. С этими условиями мы послали к Ромбергу швейцарского социалистического депутата Роберта Гримма, секретаря Циммервальдского объединения, нашего единомышленника тов. Платтена. Мы встретились с ними после их свидания с Ромбергом в Народном Доме. Гримм рассказывал, как удивлен был германский посол, когда ему прочитали наши условия проезда через Германию. «Извините, — сказал германский посол, — кажется, не я прошу разрешения проезда через Россию, а господин Ульянов и другие просят у меня разрешения проехать через Германию. Это мы имеем право ставить условия». Но он, тем не менее, передал наши требования в Берлин. На следующие переговоры мы послали уже тов. Платтена. На этом настоял Владимир Ильич по следующим причинам: Роберт Гримм в разговоре обронил фразу, что он бы предпочитал один вести переговоры, ибо Платтен, хотя и хороший товарищ, но плохой дипломат. «А никто ведь не знает, что еще из этих переговоров может выйти». Владимир Ильич посмотрел очень внимательно на Гримма, прижмурив один глаз, а после его ухода сказал: «Надо во что бы то ни стало устранить Гримма от этих переговоров. Он способен из-за личного честолюбия начать какие-нибудь разговоры о мире с Германией и впутать нас в грязное дело». Мы поблагодарили Гримма за его услуги, заявив ему, что он перегружен работой, и мы его не хотим беспокоить. Предчувствие Ильича, как известно, оправдалось полностью. Гримм, который продолжал вести переговоры от имени группы Мартова, безусловно, уже в Швейцарии впутался в разговоры об условиях мира, и после, пробравшись в Петроград, сообщал «своему» правительству о видах на мир, что, в свою очередь, вероятно, передавалось немцам. Попытки представить его в качестве германского шпиона или агента нелепы. Его подмывало стремление сыграть крупную роль, которую Ильич всегда считал пружиной его действий. Немцы, которые надеялись, что мы, большевики, в России сыграем роль противников войны, согласились на наши условия. Господам, которые по этому поводу по сегодняшний день хулят большевиков, предлагаю прочесть воспоминания Людендорфа, который до сих пор рвет волосы на своей голове, поняв, что, пропустив большевиков, он оказал этим услугу не германскому империализму, а мировой революции.

Итак, мы выехали. Приехали мы швейцарским поездом в Шафхаузен, где надо было пересесть в германский поезд. Это был жгучий момент, который остро врезался в мою память. Нас ожидали германские офицеры. Они указали нам зал таможни, в котором должны были пересчитать число живых «снарядов», транспортируемых ими в Россию. Паспорта спрашивать на основе договора они не имели права. Поэтому в таможне мужчин разделили по обе стороны стола, чтобы по дороге кто-нибудь из нас не улетучился или, подменив русского большевика немецкой барышней, не оставил в Германии зародыш революции. (Я имел большое влечение проделать это, к чему, как австриец, имел даже моральное право, но Ильич был против). Мы стояли молча, и чувство было очень жуткое. Владимир Ильич стоял спокойно у стены, окруженный товарищами. Мы не хотели, чтобы они к нему присматривались. Бундовка, которая везла с собой четырехлетнего сынишку, поставила его на стол. На мальчика, видно, подействовало общее молчание, и он вдруг спросил острым ясным детским голосом: «Мамеле, вуси дуэс?» Знатоки французского языка увидят, насколько ошибается т. Крупская, считая, что наш маленький друг Роберт говорил только по французски. Я не помню, насколько он владел французским языком, но помню очень хорошо этот его разрядивший атмосферу выкрик на… минско-английском наречии.

Когда мы устраивались в вагоне, началась возня с Владимиром Ильичом. Мы его с Надеждой Константиновной поместили в особом купе (против чего он протестовал), чтобы дать ему возможность спокойно работать. Но не очень-то мы давали ему работать по дороге! В соседнем купе находились тов. Сафаров с женой, тов. Ольга Равич, Инесса Арманд и я. Мы с Сафаровым тогда не ссорились насчет оппортунизма, но все-таки в вагоне было очень шумно. Поздним вечером Ильич ворвался в наше купе, дабы увести тов. Ольгу Равич, считая ее и меня главными зачинщиками шума. Для установления правды перед историей и контрольной комиссией, я должен здесь засвидетельствовать, что т. Ольга была всегда серьезным партийным товарищем, что анекдоты рассказывал исключительно я, являясь, таким образом, виновником шума. Поэтому наше купе доблестно отстояло товарища Ольгу. Но должен одновременно заметить, что и моего исключения никто не требовал…

Ильич всю дорогу работал. Читал, записывал в тетрадки, но кроме того занимался и организационной работой. Это дело очень деликатное, но я его все-таки расскажу. Шла постоянная борьба между курящими и некурящими из-за одного помещения в вагоне. В купе мы не курили из-за маленького Роберта и Ильича, который страдал от курения. Поэтому курящие пытались устроить салон для курения в месте, служащем обыкновенно для других целей. Около этого места поэтому происходило беспрерывное скопление народа и перепалки. Тогда Ильич порезал бумагу и раздал пропуска. На три ордера одной категории, на три билета категории А, предназначенных для законно-пользующихся оным помещением, следовал 1 билет для курящих. Это вызывало споры о том, какие потребности человеческие имеют большую ценность, и мы очень жалели, что не было с нами тов. Бухарина, специалиста по теории Бем-Баверка о предельной полезности.

Кажется, в Карлсруэ пришел сопровождавший нас Платтен и известил нас, что в поезде находится Янсон, член германской комиссии профессиональных союзов, который передает привет от Легина и хочет нас приветствовать от имени германских профсоюзов. Ильич приказал прогнать его «к чортовой бабушке» и отказался его принять. Так как Янсон меня знал, а я ехал, как австриец, — зайцем, то товарищи побоялись, что мой проезд сделается известным. Видно, мне с самого начала суждено было создавать затруднения тов. Чичерину в его дипломатических отношениях с Германией. Меня спрятали в купе, в котором находился багаж, дав мне, как прожиточную норму, около 50 газет, чтобы я молчал и не делал скандала. Бедняжка Янсон был Платтеном отослан в вагон, где помещались сопровождавшие нас немецкие офицеры. Несмотря на полученную пощечину, он очень старался и на всякой станции покупал для нас германские газеты и обижался, когда Платтен возмещал ему их стоимость.

Во Франкфурте поезд стоял дольше, и платформа, на которой он задержался, была оцеплена военной стражей. Вдруг цепь была прорвана, и к нам ворвались германские солдаты, услыхавшие о том, что проезжают русские революционеры, стоящие за мир. Всякий из них держал в обеих руках по кувшину пива. Они набросились на нас с неслыханной жадностью, допрашивая, будет ли мир, и когда. Это настроение солдат сказало нам о положении больше, чем это было полезно для германского правительства. Настроение было тем более характерно, что все солдаты были шейдемановцами. Больше никого мы всю дорогу не видели. В Берлине платформа, на которой стоял поезд, была оцеплена штатскими шпионами. Так мы доехали до Засница, где сели на пароход. Там от нас требовали выполнения обыкновенных формальностей — заполнения анкет. Ильич видел в этом какую-то коварную хитрость врага, и приказал подписываться разными псевдонимами, что позже привело к комичному недоразумению. Пароходное радио получило запрос из Треллеборга, едет ли на этом пароходе Ульянов. Это наш товарищ Ганецкий, ожидавший нас в шведской гавани уже несколько дней, притворившись представителем русского Красного Креста, добился права пользования правительственным радио. Капитан знал из анкет, что никакого Ульянова нет, но на всякий случай спросил, нет ли случайно между нами господина Ульянова. Ильич долго косился, пока, наконец, признался, что он и есть Ульянов, после чего Ганецкий был извещен, что мы едем.

В Треллеборге мы произвели потрясающее впечатление. Ганецкий заказал для всех нас ужин, которому предшествовали по шведскому обычаю закуски. Наша голытьба, которая в Швейцарии привыкла считать селедку обедом, увидев громадный стол, заставленный бесконечным количеством закусок, набросилась как саранча и вычистила все до конца к неслыханному удивлению кельнеров, которые до этого времени привыкли видеть за закусочным столом только цивилизованных людей. Владимир Ильич ничего не ел. Он выматывал душу из Ганецкого, пытаясь от него узнать про русскую революцию все… что Ганецкому было неизвестно. Утром мы прибыли в Стокгольм. Ожидали нас шведские товарищи, журналисты, фотографы. Впереди шведских товарищей шагал в цилиндре доктор Карльсон, большой дутый болван, который благополучно оставил уже коммунистическую партию и вернулся в берлогу к Брантингу. Но тогда он, как самый солидный из шведских левых социалистов, принимал нас и председательствовал совместно с честным сентиментальным бургомистром Стокгольма, Линдхагеном, на завтраке в нашу честь. (Швеция отличается от всех других стран тем, что там по всякому поводу устраивается завтрак, и когда в Швеции произойдет социальная революция, то будет сначала устроен завтрак в честь уезжающей буржуазии, а после — завтрак в честь нового революционного правительства.) Вероятно, добропорядочный вид солидных шведских товарищей вызвал в нас страстное желание, чтобы Ильич был похож на человека. Мы уговаривали его купить хотя бы новые сапоги. Он уехал в горских сапогах с гвоздями громадной величины. Мы ему указывали, что если полагается портить этими сапогами тротуары пошлых городов буржуазной Швейцарии, то совесть должна ему запретить с такими инструментами разрушения ехать в Петроград, где, быть может, теперь вообще нет тротуаров. Я отправился с Ильичом в стокгольмский универсальный магазин, сопровождаемый знатоком местных нравов и условий еврейским рабочим Хавиным. Мы купили Ильичу сапоги и начали его прельщать другими частями гардероба. Он защищался, как мог, спрашивая нас, думаем ли мы, что он собирается по приезде в Петроград открыть лавку готового платья, но все-таки мы его уломали и снабдили парой штанов, которые я, приехав в октябре в Питер, на нем и открыл, несмотря на бесформенный вид, который они приняли под влиянием русской революции. В Стокгольме пытался повидаться с Лениным от имени ЦК германской социал-демократии Парвус, но Ильич не только отказался его принять, но приказал мне, Воровскому и Ганецкому совместно с шведскими товарищами запротоколировать это обращение. Весь день прошел в суетне, беготне, но перед отъездом Ильича состоялось еще деловое совещание. Ганецкий и Воровский, живущие постоянно в Стокгольме, и я, не могущий ехать в Петроград из-за своего грешного австрийского происхождения, были назначены заграничным представительством ЦК (это назначение должно было быть подтверждено из Петрограда). Ильич давал последние советы о постановке связи с нашими единомышленниками в других странах и связи с русским ЦК. Наконец, он торжественно вручил нам весь капитал заграничной группы ЦК, кажется, 300 шведских крон и какие-то шведские бумаги государственного займа той же стоимости. Смутно вспоминаем, что наши капиталы в этих займах помещал Шляпников, когда сидел в Швеции в качестве агента ЦК.

Приближается момент отъезда. Мы совместно с шведскими товарищами и частью русской колонии в Стокгольме отправились из гостиницы «Регина» на вокзал. Когда наши уже погрузились, какой-то русский, сняв шляпу, начал речь к Ильичу. Пафос начала речи, в которой Ильич чествовался, как «дорогой вождь», заставил Ильича приподнять немножко котелок, но «оратель» перешел в наступление. Дальнейший смысл его речи был приблизительно таков: смотри, дорогой вождь, чтобы ты там в Петрограде не наделал никаких гадостей. Смущение, с которым Ильич прислушивался к первым лестным фразам речи, уступило место лукавой улыбки. Поезд тронулся, мы еще момент видели эту улыбку…

 

Ганецкий

ПРИЕЗД ТОВ. ЛЕНИНА ИЗ ШВЕЙЦАРИИ В РОССИЮ

(1917 г.)

«Ильич должен во что бы то ни стало скорее добираться в Россию», — вот рефлекс после первых сообщений о февральской революции… Помню, когда я на вызов тов. Пятакова и Коллонтай приехал к ним из Стокгольма в Христианию*, мы, помимо всяких других планов, в первую голову коснулись этого вопроса. И длинную телеграмму к Владимиру Ильичу, где мы представили нашу оценку положения и просили Владимира Ильича высказаться, заканчиваем: «Вашу поездку в Россию считаем необходимой, поезжайте хотя бы в Финляндию»…

Наша телеграмма была довольно наивной. Вопрос поездки не меньше волновал самого Владимира Ильича. Но как его провезти — вот самое главное. Вначале казалось, что Владимиру Ильичу следует ехать, как и всем эмигрантам, — на Англию. Ведь дана амнистия, политические дела ликвидированы, приезжают свободно эмигранты, возвращаются каторжане… Но то, что казалось ясным для многих, не всегда удовлетворяло Владимира Ильича. На сделанное в этом направлении предложение и от нас из Скандинавии, и от товарищей из Питера Владимир Ильич прислал мне 30 марта из Цюриха следующую телеграмму в Стокгольм:

«Англия никогда меня не пропустит, скорее интернирует.

Милюков надует. Единственная надежда — пошлите кого-нибудь в Петроград, добейтесь через совет рабочих депутатов обмена против интернированных немцев. Телеграфируйте.

Ульянов».

(Телеграмма составлена на немецком языке.)

Вскоре мы убедились, как прав был Владимир Ильич. Тов. Троцкого, возвращавшегося из Америки, англичане задержали в Галифаксе. И только благодаря сильному напору красного Питера удалось добиться его освобождения и пропуска в Россию после месячного заключения.

Но план Владимира Ильича не так легко было провести. Не так легко было убедить почтенное Временное правительство «помочь» приезду Владимира Ильича, при этом через Германию: — что сказала бы на это ее величество Антанта?

Время проходило, а Владимир Ильич все томился в Швейцарии. Да, томился, — и эти муки подсказали ему довольно курьезный план поездки. Получаю вдруг телеграмму от Владимира Ильича с сообщением, что выслано мне важное письмо, получение которого просит подтвердить по телеграфу. Через три дня приходит конспиративное письмо. В нем маленькая записка Владимира Ильича и 2 фотографии — его и тов. Зиновьева. В записке приблизительно следующее: «Ждать больше нельзя. Тщетны все надежды на легальный проезд. Нам с Григорием необходимо во что ни стало немедленно добраться в Россию. Единственный план следующий: найдите двух шведов, похожих на меня и Григория. Но мы не знаем шведского языка, поэтому они должны быть глухонемые. Посылаю вам на всякий случай наши фотографии…» Прочтя записку, я почувствовал, как томится Владимир Ильич, но, сознаюсь, очень хохотал над этим фантастическим планом. Только отчаяние и горе могли создать подобный план… Да зачем были фотографии? Обоих я знал с 1903 года, мы весьма часто встречались, а два года подряд жили в одном городе, в Кракове… Однако, фотографию Владимира Ильича я сейчас же использовал. Через два дня она красовалась в ежедневной газете наших шведских товарищей «Политикен», а под ней передовица: «Вождь русской революции».

А пока в швейцарской колонии шли горячие дебаты, — можно ли ехать через Германию и на каких условиях. Из Питера же приходили сбивчивые инструкции по вопросу о приезде Владимира Ильича. Так, 5 апреля я получаю от тов. Шляпникова следующую телеграмму:

«Ульянов должен приехать немедленно. Все эмигранты приезжают свободно. Для Ульянова имеется специальное разрешение.

Беленин»**.

А на следующий день, 6-го, получаю от него же такую:

«Не форсируйте приезда Владимира Ильича. Избегайте риска.

Беленин».

Когда оказались напрасны все надежды на помощь Временного правительства обеспечить проезд через Англию, швейцарские эмигранты решили приступить к переговорам с германским правительством. Переговоры вел швейцарский товарищ Платтен. Выработанные всей колонией условия были приняты германским правительством. Условия эти были следующие:

1. Едут все эмигранты, без различия взглядов на войну.

2. Вагон, в котором следуют эмигранты, пользуется правом экстерриториальности, никто не имеет права входить в вагон без разрешения тов. Платтена. Никакого контроля, ни паспортов, ни багажа.

3. Едущие обязуются агитировать в России за обмен пропущенных эмигрантов на соответствующее число австро-германских интернированных.

Несмотря на эти условия, меньшевики, хотя и сами их приняли, не решались выехать. Они все ждали благословения на поездку от совета депутатов.

6 апреля я получаю от Владимира Ильича из Берна следующую телеграмму:

«У нас непонятные задержки. Меньшевики требуют санкции совета рабочих депутатов. Пошлите немедленно кого-нибудь в Финляндию или Петроград для выяснения с Чхеидзе, осуществимо ли это. Желательно мнение Беленина. Телеграфируйте народный дом Берн.

Ульянов».(Текст на немецком языке.)

Но, не дожидаясь ответа, Владимир Ильич, очевидно, убедил меньшевиков, и 7 апреля я получил следующую срочную телеграмму:

«Завтра уезжает 20 человек. Линдхаген и Стрем*** пусть обязательно ожидают в Треллеборге****. Закажите срочно Беленина, Каменева в Финляндию.

Ульянов».

Итак, «едут»… В Стокгольме у нас был создан эмигрантский комитет. Но я ему не особенно доверял и решил сообщить о приезде Владимира Ильича после того, как последний очутился в пределах Швеции… Я решил съездить в Мальмё (оттуда час езды до порта Треллеборг). Хотя Линдхаген и Стрем были излишни, я — в виду 2-х телеграмм Владимира Ильича — решил пригласить с собой Стрема…

Весь день, взволнованный, бродил я по Мальмё… «Приедут ли? Не причинят ли им немцы по дороге каких-нибудь пакостей?» Мысли эти сильно тревожили меня… Наконец, под вечер едем в Треллеборг… Пароход приближается к берегу… Но какая досада, — ни Ильича, ни других нет… Высчитал ли я плохо день приезда, или что-нибудь случилось с ними в пути… Выяснить ничего нельзя, приходится ждать следующего дня. Едем обратно в Мальмё. Тов. Стрем уезжает, — выборная кампания требует его присутствия в Стокгольме. Я остаюсь один, в помощь получаю одного местного товарища… Медленно тянется ночь, еще медленнее следующий день… Опять еду в Треллеборг… Но пароход опять не привозит наших путешественников. Еду обратно в Мальмё. За ночь придумываю всякие планы для выяснения. Утром говорю по телефону с женой в Стокгольме, — там никаких сведений. Даю срочную телеграмму в Швейцарию — никакого ответа. Товарища шведа оставляю в Мальмё, где он должен ждать моего телефона, а сам в третий раз еду в Треллеборг.

На мое предложение дать телеграмму в Засниц начальник станции объясняет, что пароход оттуда ушел уже… «Нельзя ли дать радио на пароход?» — спрашиваю я. — «Можно, но принимаются лишь служебные телеграммы». Заметив на станции объявление царского Красного Креста, я разъясняю начальнику, что я командирован Красным Крестом принять партию эмигрантов, а потому прошу запросить капитана, едет ли эта партия, сколько мужчин, женщин и детей, дабы я мог заблаговременно заказать места в вагоне. Мне удалось убедить начальника, и он дает капитану телеграмму: «Г-н Ганецкий спрашивает, едет ли г-н Ульянов, сколько с ним мужчин, женщин». — Минут через 20 получается ответ «г-н Ульянов приветствует г-на Ганецкого и просит его заготовить билеты», — и тут указывается количество каждого пола.

Я ожил. Начальник не понимает перемены во мне. Первым делом бросаюсь к телефону, сообщаю товарищу в Мальмё о приезде и прошу закрепить заказанный условно вагон, а также ужин в ближайшей возле вокзала гостинице. Переговорил с женой в Стокгольме и просил исполнить оставленный план относительно гостиниц и т. п. Жена, между прочим, сообщает о полученной телеграмме из Засница от 12 апреля:

«Сегодня 6 часов Треллеборг

Платен

Ульянов».

Заказываю билеты и предупреждаю таможенные власти, что приезжает партия эмигрантов… Я прямо в исступлении. Начинаю агитировать таможенников в пользу нашей революции. Объясняю значение ее и роль в ней Ленина. Чиновники слушают внимательно, обещают вещей не осматривать, просят лишь… показать им Ленина…

Вот приближается пароход. Эти несколько минут показались мне вечностью… Наконец, он причаливает. Постепенно появляются фигуры Платтена, Владимира Ильича, Зиновьева, Надежды Константиновны и многих знакомых товарищей… Тут же и Радек. Рассчитывая на добросовестное исполнение немцами наших условий о неосмотре паспортов, он решил воспользоваться и «нелегально» пробраться в Россию (Радек, как известно, был «австрийским подданым»).

Горячие приветствия, вопросы, суета, крик ребят. У меня от радости слезы на глазах… Минуты нельзя терять, — через четверть часа едет поезд в Мальмё. Таможенники багажа не осматривают, просят лишь исполнить обещание и показать им вождя революции… Мы сидим уже в вагоне. Радек со свойственным ему темпераментом рассказывает, в каких условиях они получили мою телеграмму на пароходе. Дело в том, что шведы во время войны ввели для всех въезжающих в Швецию детальнейшие, скучнейшие анкеты (наши бесчисленные могли бы все же с ними конкурировать). Владимиру Ильичу преподносят в каюту сию бумажку… Ильич засуетился. Переговорил с Зиновьевым, Радеком и другими, — анкеты уже у всех на руках. Что сие обозначает? И тут Владимир Ильич приходит к заключению, что немцы надули: сами пропустили, но сообщили шведской полиции — и та теперь возьмется… Создается тут же «военный совет». Как быть, написать ли Ильичу настоящую фамилию или фиктивную… Вдруг появляется с бумажкой в руке капитан и спрашивает, кто из них г-н Ульянов… Ильич не сомневается, что его предположение оказалось правильным, и вот его пришли задержать. Скрывать уже нечего, — в море не выскочишь, Владимир Ильич называет себя. Тут капитан сообщает текст моей телеграммы…

Мы уже в Мальмё. Товарищ-швед ждет нас… Вблизи заготовлен великолепный ужин. Усталая от 4-дневной поездки, проголодавшаяся эмигрантская братия с жадностью бросается на шведские смэргосы (закуски). Один из товарищей замечает: «теперь я верю, что в России революция, раз эмигрантов можно так угощать»…

Специальный вагон подан. Через 15 минут мы уже катимся в Стокгольм. В отдельном купе уселись Владимир Ильич, Надежда Константиновна, Зиновьев, Радек и я. Беседа затянулась до поздней ночи. Владимир Ильич все расспрашивал о последних сведениях из России. Он указывал на предстоящую упорную борьбу пролетариата, на перспективы развивающейся революции, форму, которую она должна принять. Владимир Ильич указывал на грядущую опасность, угрожающую со стороны Керенского, хотя последний особенной роли еще тогда не играл. Владимир Ильич указывал на необходимость оставления за границей партийной ячейки для сношений между партией в России и внешним миром и вообще «на всякий случай». Намечается создание заграничного бюро ЦК партии в составе тов. Воровского, Радека и меня… Лишь в 4 часа удалось нам уговорить Владимира Ильича поспать немножко.

Утром, в 8 часов, не доезжая до Стокгольма, на какой-то станции в вагон нагрянула целая ватага стокгольмских корреспондентов, получивших телеграфное сообщение от своих коллег из Мальмё о приезде Ленина, Владимир Ильич их не принял. Им ответили, что в Стокгольме будет дано сообщение для прессы… В 9 часов мы уже в Стокгольме. На станции делают кинематографические снимки, и Владимиру Ильичу никак не удается пройти незамеченным… Весь день Владимир Ильич и минуты не отдохнул. Он и слушать не хотел, чтобы отдохнуть в Стокгольме хотя бы один день… Каждая минута для него дорога. Весь день он суетился, опасаясь забыть что-нибудь. Вот собрание приехавших (принадлежат они к разным партиям, — большевики, меньшевики, эс-эры, бундовцы, анархисты). Составляется и подписывается всеми точный протокол о поездке… Идет организация заграничного бюро. Владимир Ильич оставляет нам точные инструкции. Он спешит закупить последние новинки-книги и подбирает еще кое-какие партийные материалы.

Не успели мы оглянуться, как уже надо ехать к поезду. Снова вокзал, сутолока, шум, гам, крик и плач ребят. Владимир Ильич о всех заботится, спрашивает, хорошо ли устроены товарищи, особенно дети… Поезд двигается… С затаенным дыханием шлем мы великому вождю последние приветствия и думаем: он направит революцию на правильные рельсы…

Вечером в воскресенье 16 апреля Владимира Ильича восторженно приветствует на вокзале в Питере необъятная масса рабочих. Он тут же, взобравшись на броневик, произносит свою знаменитую речь, доказывая, что борьба должна вестись под лозунгом:

«Вся власть Советам!»

Примечания:

* В настоящее время г. Осло. — Прим. ред.

** Беленин — партийный псевдоним А. Г. Шляпникова.

*** Оба — шведские товарищи, члены парламента.

**** Шведский порт, а на другой стороне — германский Засниц.

 

Е. Усиевич

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О В. И. ЛЕНИНЕ

В Цюрих я приехала 1 марта 1915 года, тотчас по освобождении из тюрьмы в Берлине, где сидела за… Но это другая, притом длинная история, и ее здесь рассказывать не стоит. Она имеет лишь очень косвенное отношение к тому, к чему я здесь с волнением и робостью хочу вернуться в воспоминаниях.

Да, с робостью. Потому что — боже мой! — какими крохами могу поделиться я с читателем. Но речь идет о Ленине, о некоторых эпизодах из его жизни, которым почти не осталось живых свидетелей, и я решаюсь рассказать то немногое, что я о нем знаю. Ведь каждая деталь, каждая мелкая подробность его жизни, каждый штрих есть драгоценное достояние истории.

Впервые я увидела Владимира Ильича Ленина в фойе Цюрихского оперного театра, на представлении вагнеровской «Валькирии». Меня тут же и познакомил с ним Владислав Германович Краевский, член Польской социал-демократической партии, профессиональный революционер Краевский был большой поклонник Вагнера. Последнего в то время среди знатоков музыки было принято бранить, и меня поразил тот серьезный и уважительный интерес, с которым Ленин, страстно любивший Бетховена, разговаривал с Краевским о произведениях Вагнера, расспрашивал его о некоторых особенностях творчества этого композитора. После этого я несколько раз слышала выступления Владимира Ильича на собраниях, выступления, которые совершенно меня захватили Познакомилась и с Надеждой Константиновной Крупской, с которой мне довелось работать в Союзе помощи заключенным.

Но вот в 1916 году в Цюрих из австрийской крепости Куфштейн прибыл член партии с 1908 года Григорий Александрович Усиевич, с которым мы быстро сдружились. Гриша Усиевич, как его многие называли, несмотря на свой молодой возраст (ему уже в Цюрихе исполнилось 26 лет), был закаленным большевиком, членом Питерского комитета партии, судился, сидел и был сослан в Сибирь, бежал оттуда перед самой мировой войной и угодил в австрийскую крепость. Как говорится, из огня да в полымя.

Владимир Ильич заинтересовался Усиевичем, которого знал по некоторым опубликованным работам, и скоро очень привязался к нему; через Усиевича ближе познакомилась с Владимиром Ильичем и я. Начались долгие прогулки вдоль Цюрихского озера с длинными беседами, преимущественно, конечно, на политические темы.

В этот период знакомства мне приходилось бывать на квартире Владимира Ильича и Надежды Константиновны. Мы все в то время жили очень скромно, чрезвычайно скромно, заработки были редки и ничтожны, приходилось считать каждую копейку. Однако скромность жизни Владимира Ильича и Надежды Константиновны поражала даже нас, выделялась даже на фоне нашего скромного существования. Мы, по крайней мере, жили в новых районах города, где было много зелени, садов. Жили, правда, в мансардах, но это были чистенькие, уютные мансарды, с цветами в ящиках на подоконниках, с чистым воздухом. А Владимир Ильич, чтобы не терять ни минуты времени, искал квартиру поближе к городской библиотеке-читальне, а она помещалась в старом городе с узкими, лишенными зелени улицами, душными и темными.

В комнате, которую они с Надеждой Константиновной снимали в семье рабочего, поддерживалась безупречная чистота. Но меблировка была до того скудна, что комната напоминала тюремную камеру. Две узкие кровати, простой стол, ни кушетки, ни даже какого-нибудь кресла. Питались Владимир Ильич с Надеждой Константиновной тоже чрезвычайно скудно. Дешевый обед в эмигрантской столовой, утром и вечером — чай с какой-нибудь недорогой колбасой.

Это была жизнь аскета. А между тем ничто не было так чуждо характеру Владимира Ильича, как аскетизм. Он был крепкий, веселый и жизнерадостный человек, страстно любящий жизнь. Ильич был чрезвычайно общителен, полон живого интереса к людям, впечатлителен и, я бы сказала, даже смешлив. Во всяком случае, смеялся он часто и заразительно. Иной раз мне в то время даже и понять было трудно, что кажется Ильичу таким невыразимо комичным в выступлении того или иного меньшевика или другого «научного марксиста», как пышно именовали себя всяческие оппортунисты и ревизионисты. А между тем Владимир Ильич смеялся от всей души, как-то по-детски самозабвенно, откинув голову, и иногда даже хлопал себя по затылку, слушая иного путаника.

Читал Владимир Ильич чрезвычайно много, можно бы даже сказать неправдоподобно много, если не знать одну особенность чтения Ленина. Когда я впервые увидела, как читает Владимир Ильич, мне показалось, что он просто перелистывает книгу, поверхностно просматривая ее содержание. Но потом он заговорил об этой книге, и оказалось, что он досконально освоил, прямо-таки проштудировал прочитанное. Мне это показалось чудом. Но впоследствии я узнала, что Ильичу свойственно так называемое «партитурное чтение» — в то время как обычный читатель охватывает зрением одну-две строки, в лучшем случае целое предложение, при партитурном чтении в поле зрения читающего попадает сразу полстраницы, а то и страница.

Впоследствии мне случалось, хотя и очень редко, встречать людей, наделенных такой особенностью зрения. У них уже через час-два чтения обычно начиналась невыносимая головная боль. Мозг не в состоянии был переработать того, что передавало ему зрение. Нужен был мощный воспринимающий аппарат Ильича, чтобы сразу усваивать и перерабатывать таким образом прочитанное.

Конечно, когда литератор говорит о том, как читал Ильич, то от него ждут рассказа о том, что читал в то время Ленин из художественной литературы, что говорил о прочитанном. Но вот как раз тут я и не могу поделиться ничем толковым. Прямых разговоров Ленина о художественной литературе я не слышала, хотя из множества отдельных словечек, цитат, шуток видела, что он ее прекрасно знает и любит. Его упоминания о литературе, о музыке, живописи были всегда чрезвычайно осторожны, скромны, он не считал себя специалистом в этой области. А между тем его тонкий вкус во всех областях искусства, полное соответствие литературных взглядов его общему мировоззрению, сам метод его подхода к искусству делали его мнение неизмеримо более ценным, основополагающим, нежели мнение других, даже наиболее компетентных в этой области марксистов, как, скажем, Г. В. Плеханов или А. В. Луначарский, человек огромного таланта и прямо-таки энциклопедической образованности. Что уж говорить о других.

* * *

Осенью 1916 года нам с Григорием Александровичем пришлось уехать из Цюриха в Кларан. Кларан — это модный курорт на берегу Женевского озера. Там находилась знаменитая русская библиотека Н. А. Рубакина, в которую он пригласил нас работать.

Разумеется, жить в самом Кларане нам было не по средствам, мы поселились высоко над ним, в настоящем орлином гнезде, на высокой горе. Балкон домика, где мы жили, висел высоко над поросшим виноградником склоном горы, спускающейся к озеру, за которым сияли снежные вершины Дандю Миди. С другой стороны из окна нашей квартирки виднелся расположенный на другой горе старинный замок Шателяр. В Кларане жила Инесса Арманд, в трех четвертях часа ходьбы в Сен-Лежье под Веве, — Анатолий Васильевич Луначарский, в Божи — Александр Антонович Трояновский.

Теплая, многоснежная швейцарская зима оканчивалась. Как-то раз, под вечер, когда в зеркальные окна библиотеки Рубакина виднелись горящие на темнеющем небе, как раскаленные угли, верхушки Альп и все комнаты наполнились их розоватыми отблесками, из кабинета Николая Александровича Рубакина раздался его полузадушенный голос- «Все ко мне!» Мы кинулись, не зная, что подумать.

Лежа в кресле, прерывающимся от волнения голосом он сообщил, что из Лозанны ему позвонили по телефону о революции в России, об отречении Николая Романова, о том, что народ вышел на улицы, создано Временное правительство.

В этот вечер мы долго не могли разойтись по домам, а вернувшись домой — уснуть. Свершилось то, ради чего жил, боролся и погибал цвет нескольких поколений в России. И вот в такой-то момент нет в России Владимира Ильича Ленина — единственного, кто (в этом мы прекрасно отдавали себе отчет) мог повести восставшие массы по правильному пути. В Советах верховодили соглашатели. Власть явно попала в руки буржуазии, ловко укрывавшейся за фигурой позирующего на первом плане «министра революционной театральности», как окрестил Керенского Ленин после первых же сообщений из России.

Потянулись недели мучительных метаний в поисках выхода. Мы знали, что каждый день из Франции, из Скандинавии и других стран уезжали в Россию меньшевики, эсеры и прочие социал-оборонцы, стоявшие за «войну до победного конца», за поддержку в войне отечественной империалистической буржуазии. Но нам пути в Россию не было. Англия и Франция, через которые надо было бы кружным путем ехать, разумеется, были прямо заинтересованы в том, чтобы Ленин и большевики, позиции которых им были хорошо известны, не попали в Россию. Прямо заинтересовано в том, чтобы не впустить нас в Россию, было и Временное правительство.

Вскоре нам стало известно о разосланной министерством Временного правительства своим посольствам за границей циркулярной телеграмме:

«При выдаче паспортов эмигрантам можете руководствоваться засвидетельствованием их военной благонадежности другими достойными эмигрантами или комитетами, образованными на основании нашей телеграммы».

Разумеется, свидетельствовать перед капиталистами «военную благонадежность» тех, кто призывал народ не воевать за их интересы, никто из «достойных» не рвался, да об этом никто из большевиков и просить бы не стал. И уж конечно Ленин был явно «военно неблагонадежен». Приходилось искать какого-то другого пути, минуя страны Антанты Но где он был, этот путь?

В воспоминаниях Надежды Константиновны Крупской подробно рассказано, как метался в поисках выхода. Ленин, до каких проектов он не доходил, вплоть до предположения проехать через Германию под видом «глухонемого шведа». Конечно, этот полушутливый проект был просто плодом безнадежности и многих бессонных ночей. Но ясно было одно. Иного пути, как путь через Германию, не было. Однако как проехать через эту, воюющую с Россией страну так, чтобы не дать возможности ни по ту, ни по другую сторону фронта заподозрить нас в сочувствии германской воюющей группе? И вот начались переговоры, которые нам казались бесконечными.

Ежедневно по окончании рабочего дня мы заходили пить чай к Инессе или захватывали ее на чай в свое орлиное гнездо и обменивались сведениями, новостями о том, как подвигаются переговоры, которые вел по уполномочию Ленина революционный швейцарский социал-демократ Фридрих Платтен, депутат швейцарского парламента, с германским посольством о проезде через Германию русских эмигрантов.

Разумеется, Владимир Ильич отдавал себе отчет в том, какой вой поднимут буржуазия и ее подпевалы из меньшевиков и эсеров, как они будут пытаться использовать проезд большевиков через Германию, чтобы ввести в заблуждение и оттолкнуть от них массы. Поэтому все переговоры велись с максимальной открытостью, публично, с максимальным привлечением внимания всех интернационалистски настроенных заграничных слоев. Таким образом, свой проезд через Германию Ленин согласовал с рядом западных интернационалистов, которые вынесли по этому вопросу следующее решение.

«Нижеподписавшиеся осведомлены о затруднениях, чинимых правительствами Антанты к отъезду русских интернационалистов и о тех условиях, какие приняты германским правительством для проезда их через Германию. Они отдают себе полный отчет в том, что германское правительство разрешает проезд русских интернационалистов только для того, чтобы тем самым усилить в России движение против войны. Нижеподписавшиеся заявляют.

Русские интернационалисты, во все время войны неустанно и всеми силами боровшиеся против всех империализмов, и в особенности против германского, возвращаются в Россию, чтобы работать на пользу революции, этим своим действием они помогут пролетариату всех стран, и в частности пролетариату Германии и Австрии, начать свою борьбу против своего правительства. Пример, подаваемый героической борьбой русского пролетариата, является лучшим и сильнейшим стимулом к подобной борьбе. Из всех этих соображений нижеподписавшиеся интернационалисты Швейцарии, Франции, Германии, Польши, Швеции и Норвегии находят, что их русские товарищи не только вправе, но даже обязаны использовать предлагаемую им возможность возвращения в Россию».

Такая документация предстоящего путешествия была совершенно необходима, как мы уже говорили. Однако такого рода публичность требовала времени, и шли неделя за неделей. А у Владимира Ильича, как и у нас, земля так и горела под ногами. Наконец, было выработано соглашение с германскими представителями, по которому

1) пропуск давался всем эмигрантам, независимо от их отношения к войне,

2) вагон эмигрантов не подвергался обыску, контролю или проверке,

3) эмигранты по прибытии в Россию обязуются агитировать за обмен пропущенных эмигрантов на соответствующее число австро-германских военнопленных.

И вот в один прекрасный день, когда я была одна дома, на лестнице послышались торопливые шаги мужа, перескакивающего сразу через три ступеньки.

— Собирайся, через полтора часа выезжаем в Берн, Ильич уже там. Завтра едем в Россию.

На станции Кларан мы встретились с Инессой и к вечеру очутились в гостинице бернского Фольксхауза — Народного дома. Владимир Ильич с Надеждой Константиновной были уже здесь. Собрались и другие товарищи, съехавшиеся из Цюриха, Лозанны, Женевы, из всех уголков Швейцарии. Шли последние совещания перед поездкой, составлялись еще какие-то документы — насколько мне память не изменяет, обращение к швейцарским рабочим, еще что-то.

Кроме того, все мы, едущие, должны были поставить свои подписи под следующим документом.

«Я подтверждаю:

1) что переговоры, которые велись Платтеном с германским посольством, мне сообщены,

2) что я подчиняюсь всем распоряжениям руководителя поездки — Платтена,

3) что мне известно сообщение «Пти паризьен» о том, что русское Временное правительство проезжающих через Германию угрожает объявить государственными изменниками,

4) что всю политическую ответственность за эту поездку я беру исключительно на себя,

5) что мне поездка моя гарантирована Платтеном только до Стокгольма».

Все это продолжалось до поздней ночи. А рано утром мы сели в предоставленный нам вагон «микст», то есть наполовину жесткий, наполовину мягкий, в котором нам предстояло ехать до Швеции, где уже можно было следовать в обычном порядке. Мы сели в этот пресловутый вагон, о котором было создано столько легенд, в частности смешная побасенка о «запломбированном вагоне», в коем якобы были ввезены в Россию. Ленин и сопровождающие его большевики. Единственным «основанием» для такой легенды послужило то обстоятельство, что, по договоренности Платтена с германским посольством, при проезде через Германию никто из немцев не имел права входить в наш вагон, равно как и мы обязывались не выходить из него. Таким образом, мы ехали на основах полной экстерриториальности. Вагон, в котором мы следовали, считался как бы клочком швейцарской территории. Насколько я помню, даже обслуживающего персонала, даже проводника при вагоне не было.

Подойдя к швейцарско-германской границе, наш поезд остановился на совсем пустынной станции — ни других поездов, ни публики. Наш вагон отцепили, чтобы прицепить его к другому поезду, но прежде была проделана церемония приема нас, заключающаяся в том, что каждый из нас выходил с задней площадки вагона, держа в руках клочок бумаги с начертанным на нем порядковым номером- первый, второй, третий — и так все тридцать. Показав этот клочок, мы входили в свой вагон с передней площадки. Никаких документов никто не спрашивал, никаких вопросов не задавал. Этим вся церемония и ограничилась.

Правда, немецкие власти, желая, очевидно, показать едущим в Россию русским, что к концу третьего года войны у них еще есть неисчерпаемые запасы продовольствия, распорядились, чтобы нам подан был ужин. Худенькие, изжелта-бледные, прямо-таки прозрачные девушки в кружевных наколках и передничках разносили на тарелках огромные свиные отбивные с картофельным салатом. Но ведь мы знали из газет и из сообщений изредка приезжавших в Швейцарию из Германии людей, как голодает немецкий народ, до какой степени физического истощения он доведен. Да и достаточно было взглянуть на дрожащие от голода руки девушек, протягивающих нам тарелки, на то, как они старательно отводили глаза от еды, на их страдальческие лица, чтобы убедиться, что давно уж в Германии не видят ничего подобного. Запас провизии мы забрали с собой из Швейцарии на несколько дней. И мы совали в руки официанткам нетронутые тарелки с кушаньем. Пусть бедняжки хоть раз поедят досыта, пусть хоть раз уснут не на голодный желудок.

Все сношения с германскими железнодорожными властями велись через Платтена.

На больших станциях поезд наш останавливался преимущественно по ночам. Днем полиция отгоняла публику подальше, не давая ей подходить к вагону. Но поодаль народ все же собирался группами и днем, и даже по ночам и жадно смотрел на наш вагон. Нам махали издали руками, показывая обложки юмористических журналов с изображением свергнутого царя. Очевидно, эти истощенные до предела люди с землистыми лицами, а таковы были в то время все виденные нами немцы, связывали с проездом через их страну русских революционеров затаенные надежды на скорый конец ужасающей бойни, на мир и отдых от непосильного трехлетнего напряжения.

Вот то немногое, что мы видели сквозь окна нашего «микста». В вагоне шла своя жизнь. Владимир Ильич большей частью сидел один или с кем-нибудь из более близких товарищей в своем купе, обсуждая план действий в России или читая, обдумывая предстоящие статьи и выступления. Мы по своим купе тоже обсуждали положение в России, гадали, как нас встретят, вели бесконечные споры о том, решится ли Временное правительство арестовать нас. Но большинство было настроено оптимистически. Рабочие не допустят ареста!

Иногда кто-нибудь вдруг пускался в ребяческие шалости, не лишенные, впрочем, некоторой дозы яда. Так, один из товарищей, учитывая некоторую склонность к революционной романтике многих из нас и нашу привязанность к Фрицу Платтену, такому надежному, верному товарищу, такому заботливому другу*, вдруг пустил по рукам «документ», в котором говорилось, что так как есть опасность, что Фридрих Платтен не будет впущен в Россию, то, мол, в этом случае нижеподписавшийся обязуется также не въезжать до тех пор, пока не впустят Платтена. Мы читали этот «документ» один за другим и, не рассуждая (какие могут быть рассуждения, когда речь идет о благородном акте солидарности), подписывали. Уже с несколькими подписями документ дошел наконец до Владимира Ильича. Едва бросив на него взгляд, он спокойно спросил: «Какой идиот это писал?» И тут только мы, без всяких дальнейших объяснений, поняли, до чего это было глупо: ведь Временное правительство не то, что не приглашало нас в Россию, а делало все, чтобы помешать нам туда попасть, а мы вдруг сделаем ему такой приятный сюрприз, что сами откажемся!

Иногда мы вдруг собирались по нескольку человек, у кого голоса были получше и слух не слишком подводил, и шли в купе Владимира Ильича — «давать серенаду Ильичу». Для начала мы пели обычно: «Скажи, о чем задумался, скажи, наш атаман». Ильич любил хоровое пение, и нас не всегда просили удалиться. Иногда он выходил к нам в коридор, и начиналось пение всех подряд любимых песен Ильича: «Нас венчали не в церкви», «Не плачьте над трупами павших бойцов» и так далее.

И снова и снова мне приходилось удивляться той необычайной простоте, скромности и естественности поведения, которые отличали Владимира Ильича Никогда мне не приходилось видеть человека, до того естественного и простого в каждом своем слове, в каждом движении. Сам он, казалось, совершенно не чувствовал своей исключительности, не то чтобы дать ее почувствовать другим. Мы же знали, с каким необыкновенным человеком имеем дело, знали, что такие родятся не каждое столетие. Понимали, что сопутствуем человеку, который призван стать во главе восставшего народа. И все-таки никто не чувствовал себя подавленным его личностью, даже смущения перед ним не испытывал. Он внушал лишь беспредельную любовь, с ним было радостно и счастливо. Человек чувствовал себя способным на гораздо большее, чем был способен до знакомства с ним, а главное, и сам становился проще, естественней.

Рисовка в присутствии Ильича была невозможна. Он не то чтобы обрывал человека или высмеивал его, а просто как-то сразу переставал тебя видеть, слышать, ты точно выпадал из поля его зрения, как только переставал говорить о том, что тебя действительно интересовало, а начинал позировать. И именно потому, что в его присутствии сам человек становился лучше и естественней, было так свободно и радостно с ним.

Впрочем, должна сказать, что был такой единственный момент в моей жизни, когда мне от присутствия Владимира Ильича не только не стало радостно, а даже наоборот. Дело было так. В вагоне, где мы ехали, недоставало нескольких спальных мест и приходилось спать по очереди. И вот однажды, когда я в мою очередь бдения весело болтала с товарищами в коридоре, из своего купе вдруг вышел Ильич и потребовал, чтобы я шла спать, так как теперь-де его очередь бодрствовать. И тут уж никакие протесты, никакие мольбы и уговоры не помогли. Ильич не ушел. Разумеется, не пошла ложиться на его место и я. Однако и сидя в коридоре, я чувствовала себя достаточно смущенной.

* * *

Так прошло трехдневное путешествие по Германии. Но для нас эта дорога оказалась самой легкой ее частью, и именно потому, что в наш вагон никто не входил, сами мы не выходили и, таким образом, ни с кем посторонним не сталкивались.

Дело в том, что путешествие наше вызывало повышенный интерес в прессе и воюющих, и нейтральных стран. И вот, чтобы избежать всяческих кривотолков, пересудов и газетных уток, было решено, что никто из нас, едущих, ни в какие объяснения с репортерами, корреспондентами, интервьюерами и прочее не вдается, ни на какие вопросы не отвечает. Все необходимые сведения о нашей поездке и дальнейших намерениях, все интервью дает один Владимир Ильич.

Во время путешествия по Германии не было ничего легче, как соблюдать это условие. Мы чувствовали себя свободно, как в одной из наших швейцарских квартирок. Но вот в Заснице наш поезд въехал в трюм огромного парома, сами мы разместились по каютам и после четырехчасового путешествия очутились в шведском городе Мальмё, откуда уже в шведском вагоне направлялись в Стокгольм. И тут началось. Уже с раннего утра в наш вагон стали ломиться репортеры. Они врывались в двери вагона, вскакивали в окна. На каждого из нас набрасывалось по двое, по трое.

Строго выполняя решение не отвечать ни на какие вопросы, мы не говорили даже «да» и «нет», а лишь мотали головами и тыкали пальцами в направлении Ильича. Полагая, что мы не понимаем вопросов, представители прессы пытались заговаривать с нами на французском, немецком, английском, даже на итальянском языках. Нашлись, наконец, и такие, которые, справляясь со словарем, задавали вопросы на русском или польском языках. Мы мотали головами и тыкали пальцами в Ильича. Боюсь, что у западной прессы создалось впечатление, будто знаменитый Ленин путешествует в сопровождении глухонемых.

Нет, право, это был нелегкий путь. Наконец, поезд прибыл в Стокгольм. Здесь Ленина встретил мэр города, левый социал-демократ, и несколько его товарищей, и в сопровождении их мы отправились в расположенную неподалеку довольно комфортабельную гостиницу. По дороге наше шествие с обоих тротуаров обстреливали фоторепортеры. Приученные годами к конспирации да к тому же памятуя о заметке в «Пти паризьен», где нам угрожали расправой, как с государственными изменниками, мы, как могли, отворачивались от объективов, и в результате в печати появилось, насколько мне известно, не очень много снимков, да и на тех мало кого можно было узнать.

Мы немного отдохнули, те, кто уж очень обносился за годы скитаний, купили кое-что в магазинах, а вечером мы двинулись в дальнейший путь, теперь уже прямо к русской границе.

Ранним морозным утром мы высадились в маленьком рыбачьем городке Хапаранда и через несколько минут столпились на крылечке небольшого домика, где за гроши можно было получить чашку черного кофе, бутерброд. Но нам было не до еды. Перед нами простирался замерзший еще в это время года залив, а за ним — за ним территория России, город Торнео и развевающийся на здании вокзала красный флаг Да, вот он свободно и весело развевается в стране, где пролилось за него столько крови. Мы молчали от волнения, устремив на него глаза. Конечно, впереди еще борьба, еще много жертв, много всего, но все же вот оно развевается, красное знамя, сзывая борцов Россия, с которой мы столько времени разлучены, Россия, куда так мучительно рвались.

К крылечку подъехало десятка полтора саней с впряженными в них маленькими мохнатыми лошадками. Мы стали попарно рассаживаться, чтобы переехать через залив. Я вдруг вспомнила, что в чемодане у меня лежит маленький красный платочек с вышитым серебром на уголке названием швейцарской деревни Champeгу. Я достала его, привязала к взятой у мужа альпийской палке и сидела в санях, не сводя глаз с красного флага над вокзалом в Торнео и сжимая в руках свое самодельное знамя. В это время сани Владимира Ильича объезжали наши, чтобы стать впереди процессии. Владимир Ильич, не глядя, протянул руку, я вложила в нее свой флаг. Все сани сразу тронулись Владимир Ильич высоко поднял над головой красный флаг, и через несколько минут, со звоном бубенчиков, с поднятым над головой Ленина маленьким флажком, мы въехали на русскую территорию.

На перроне в Торнео каждого из нас окружила толпа рабочих, солдат, матросов, посыпались вопросы, ответы, разъяснения. С первой минуты начался горячий, живой разговор. «Смотрите, дорвались!» — сказала мне Надежда Константиновна, кивая на нескольких наших особенно горячих агитаторов, казалось забывших о том, что надо ехать дальше, отдаваясь счастью общения с революционной массой.

Дальше мы ехали, как в счастливом сне. В Белоострове рабочие прямо из вагона вынесли на руках Владимира Ильича к импровизированной трибуне. Митинг продолжался и в вагоне, где народ толпился около каждого из нас.

В Петроград мы приехали поздно ночью. На перроне был выстроен почетный караул матросов. Это ошеломило. Этого мы себе как-то не представляли. Ведь впервые войска организованно перешли на сторону народа, этого мы еще не видели никогда. Не помню, кто проводил Владимира Ильича и нас вслед за ним в царские комнаты Финляндского вокзала. Но там он, словно на неожиданную помеху, натолкнулся на пришедшего скрепя сердце встречать его одного из лидеров меньшевиков — Чхеидзе, который тотчас начал свою «приветственную речь», сводившуюся, в сущности, к кисло-сладким комплиментам и назиданиям о том, что не должно нарушать «единство революционной нации», «омрачать ликование бескровной революции», и прочее в этом роде. Ильич не только не отвечал на это, он даже и не дослушал, кинувшись к группе рабочих, стоявших где-то позади Чхеидзе. Мгновение спустя, толпа уже вынесла его на броневик на площади, и под темным низким небом Петрограда зазвучала речь Ленина. Прямо оттуда — во дворец Кшесинской, где, несмотря на то, что было уже около трех часов ночи, собрались питерские рабочие-большевики. Толпа стояла и под окнами дворца. И снова выступление Ленина перед замершей в напряженном внимании толпой.

А выйдя утром на улицу, мы увидели и приветствие буржуазии: стены главных улиц Питера были оклеены плакатами: «Ленина и компанию — обратно в Германию». Но, как говорится, «сие от нее не зависело». Питерский пролетариат сказал свое слово достаточно громко и внушительно.

Несколько дней спустя почти все мы разъехались по разным городам России, неся в массы ленинские идеи, призывая превращать войну империалистическую в войну гражданскую, выбивать власть из рук захватившей ее буржуазии. Мы с Г. Усиевичем уехали в Москву, где и встретили Октябрьскую революцию Впоследствии, уже после гибели моего мужа от рук белогвардейцев, мне еще не раз случалось видеть Владимира Ильича — на площадях Москвы и у него на квартире. И при этих встречах мне бросался в глаза все тот же скромный до бедности образ жизни человека, которому страна с радостью дала бы все, что у нее было самого лучшего и что он упорно отвергал, пока голодали миллионы рабочих и крестьян. Обо всем этом лучше и больше могут рассказать другие, те, кто в то время стоял несравненно ближе к нему, лучше знал все это. Я старалась говорить лишь о том, чему уже почти не осталось живых свидетелей, могущих рассказать об этом лучше.

Впервые опубликовано в журнале «Новое Время» 1958 № 16. С 3—8

* Наша всеобщая любовь и доверие к Платтену были и последствии вполне оправданы жизнью 1(14) января 1918 года Паттен прикрыл Ленина от пули стрелявшего вслед машине террориста И сам уцелел лишь благодаря счастливой случайности

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Имеются в виду знаменитые «Апрельские тезисы» В. И. Ленина, изложенные им в статье «О задачах пролетариата в данной революции» (См Ленин В И Полн собр соч Т 31 С 113–118) Эта статья, по-видимому, была написана В. И. Лениным в поезде накануне прибытия в Петроград.

Эти тезисы Ленин прочитал на двух собраниях 4(17) апреля 1917 г на собрании большевиков и на объединенном собрании большевиков и меньшевиков — делегатов Всероссийского совещания Советов рабочих и солдатских депутатов в помещении Таврического дворца.

2 Имеется в виду участие Г А Алексинского в клеветнической кампании против В. И. Ленина и большевиков Их обвиняли в его воре с германскими властями, вследствие чего они смогли вернуться из Швейцарии в Россию через воюющую с Россией Германию.

3 Июльские дни — события начала июля 1917 г, когда политика Временного правительства на продолжение империалистической войны и подавление массовых демонстраций вызвала широкий отпор народных масс Солдаты и матросы, рабочие вышли на демонстрацию, которая грозила перерасти в вооруженное выступление против Временного правительства Партия большевиков в тот момент была против вооруженного выступления Но оно фактически уже началось, и остановить его уже было нельзя.

В демонстрации 4 июля приняло участие более 500 тысяч человек Она проходила под лозунгами большевиков: «Вся власть Советам!», «Долой войну!» и др. Временное правительство с ведома и согласия меньшевистско-эсеровского ЦИК бросило против мирной демонстрации юнкерские и казачьи части. Они открыли стрельбу по демонстрантам С фронта были вызваны контрреволюционные воинские части для разгрома демонстрации.

На совещании членов ЦК и Петроградского комитета, проходившем под руководством В. И. Ленина в ночь с 4 на 5 июля, было принято решение об организованном прекращении демонстрации.

После июльских дней власть в стране полностью перешла в руки контрреволюционного Временного правительства.

4 После получения известия о Февральской буржуазно демократической революции в России в Швейцарии был образован Центральный комитет по возвращению русских политических эмигрантов на родину Временно он объединял большое количество русских эмигрантов, представлявших самые различные политические направления, а также беспартийных Председателем комитета стал Семковский (С Ю Бронштейн), секретарем — С Ю Баюцкий.

5 «Будущее» («Zukunft») — еженедельник, основанный немецким публицистом и писателем Максимилианом Гарденом в 1892 г.

6 В годы гражданской войны на юге Украины орудовал Симон Петлюра — главарь контрреволюционных украинских националистов. В сентябре 1919 г столицей «самостийной» Украины был г Каменец Подольский, где располагался штаб Петлюры.

7 Под «ударами судьбы» Ф. Платтен имеет в виду свои скитания по тюрьмам Финляндии, Румынии и Литвы в 1919–1920 гг А было это так в феврале 1919 г Платтен нелегально отправился из Швейцарии в Москву по партийным делам Неожиданно ему посчастливилось принять участие в учредительном конгрессе III, Коммунистического Интернационала в Москве После окончания I конгресса Коминтерна Ф Платтен отправился домой, имея при себе удостоверение за подписью В. И. Ленина, в котором говорилось, что «предъявитель сего швейцарский товарищ Фриц Платтен возвращается на родину — в Швейцарию» и что все гражданские и военные власти РСФСР обязываются оказывать ему всяческое содействие по пути следования Однако в Финляндии его задержала белофинская полиция и заточила в тюрьму в качестве «русского заложника» В начале мая 1919 г он был обменен на белофинского офицера и вернулся в Москву.

В начале июня 1919 г Платтен на самолете полетел домой через Венгрию. Но самолет сделал вынужденную посадку на территории Румынии, и снова Платтен оказался в тюрьме. Продержав Платтена в тюрьме несколько месяцев, румынские власти передали его Петлюре, а Петлюра отпустил Платтена «под честное слово», что он передаст Ленину письмо от Петлюры с предложением о перемирии.

Таким образом, в октябре 1919 г Платтен снова оказался в Москве. Исполнив эту миссию, Платтен вернулся к Петлюре, но зимой 1920 г бежал от него и вновь прибыл в Москву. В середине марта 1920 г. Платтен вылетел на самолете через Литву в Германию, чтобы оттуда направиться домой в Швейцарию. И снова ему не по везло. Вынужденная посадка в Литве недалеко от г. Вильно (теперь г. Вильнюс), арест и заключение в тюрьму. После трехмесячного пребывания в заключении литовские власти передали Платтена германским властям.

Больше года странствовал Фриц Платтен, прежде чем в июле 1920 г вернулся в Швейцарию.

8 Здесь речь идет о том, что якобы между Лениным и Людендорфом — начальником генштаба германских войск и одним из основных руководителей всех операций на фронте — состоялось секретное соглашение об условиях проезда через Германию группы политических эмигрантов. Далее в книге подробно говорится о том, что никакого тайного соглашения между Лениным и Людендорфом не было и не могло быть.

9 Февральская буржуазно-демократическая революция в России совершилась в последние дни февраля (по ст. стилю) 1917 г. Первые сведения о ней В. И. Ленин получил 2 (по нов ст. 15) марта 1917 г. Телеграммы о победе революции и приходе к власти октябристско-кадетского правительства капиталистов и помещиков были напечатаны в швейцарских газетах. Временное буржуазное правительство было сформировано 2(15) марта 1917 г. В его состав вошли князь Г. Е. Львов (председатель совета министров и министр внутренних дел), П. Н. Милюков (лидер кадетов — министр иностранных дел), А. И. Гучков (лидер октябристов — военный министр и морской министр), А. Ф. Керенский (трудовик — министр юстиции).

10 После того как в России произошла Февральская буржуазно-демократическая революция, перед всеми политическими эмигрантами встал вопрос о возвращении в Россию. Возвращению в Россию эмигрантов интернационалистов, противников империалистической войны, препятствовало Временное правительство и его союзники Англия и Франция Зато те, кто стоял на позициях «защиты отечества», имели возможность беспрепятственно вернуться домой через союзные страны. Г. В. Плеханов занимал в годы первой мировой войны оборонческие позиции, поэтому вместе с сорока своими единомышленниками смог вернуться в Россию через Англию, получив даже вооруженную охрану и сопровождение в виде военного корабля.

11 Известие о Февральской революции в России застало Троцкого в США 27 марта 1917 г он выехал с семьей из Нью-Йорка на норвежском пароходе «Христиания-фиорд». В Галифаксе (Канада) пассажиры парохода подверглись досмотру английских военно-морских властей. Особое внимание было уделено русским пассажирам. 3 апреля английские офицеры от имени местных властей потребовали, чтобы Троцкий с семьей и еще пять пассажиров по кинули пароход, объявив им, что причина будет выяснена в Галифаксе.

Задержанных отправили из Галифакса в лагерь Амхерст, где им наконец объяснили причины фактического ареста. «Вы опасны для нынешнего русского правительства», «Вы опасны для союзников вообще».

Троцкий провел в этом лагере почти месяц и только после вмешательства Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов министр иностранных дел Временного правительства Милюков был вынужден принять меры по освобождению Троцкого. 29 апреля 1917 г. Троцкий был освобожден и в мае вернулся в Россию.

12 Циммервальдисты — участники и сторонники первой международной социалистической конференции в Цнммервальде (Швейца рия), состоявшейся 5–8 сентября 1915 г

В. И. Ленин назвал конференцию в Циммервальде первым шагом в развитии интернационального движения против войны На конференции присутствовало 38 делегатов от 11 европейских стран Германии, Франции, Италии, России, Польши, Румынии, Болгарии, Швеции, Норвегии, Голландии, Швейцарии.

ЦК РСДРП представляли на конференции В. И. Ленин и Г. Е. Зиновьев.

На конференции развернулась острая борьба между революционными интернационалистами во главе с Лениным и каутскианским большинством конференции Конференция приняла выработанный комиссией манифест — воззвание «К пролетариям Европы», а также общую декларацию, резолюцию симпатий жертвам войны и борцам, преследуемым за политическую деятельность, избрала Интернациональную социалистическую комиссию.

13 Имеются в виду поездки в Россию представителей Франции и Англии, особенно после Февральской революции, с целью агитации за продолжение войны.

и Речь идет о попытке Парвуса посодействовать возвращению русских эмигрантов из Швейцарии в Россию. Выходец из России Парвус (А Л Гельфанд) во время первой мировой войны обосновался в Германии, занимался коммерцией и одновременно являлся осведомителем германских властей по русским вопросам. Парвус «нашептывал» Людендорфу, что самое выгодное дело для Германии в сложившейся обстановке это как можно быстрее доставить Ленина — яростного противника войны — в Россию.

15 «Народное Право» («Volksrecht») — ежедневная газета, официальный орган Социал-демократической партии Швейцарии, с.—д. организации кантона Цюриха и рабочих союзов Цюриха, издается в Цюрихе с 1898 г. до настоящего времени. В годы первой мировой войны газета редактировалась Э Нобсом, входившим в организацию циммервальдских левых, но занимавшим позицию, близкую к центру. Газета давала правдивую, хотя и недостаточную ин формацию о рабочем движении в годы войны, помещала статьи левых циммервальдистов. В этой газете печатались некоторые статьи В. И. Ленина. В настоящее время газета почти ничем не отличается от буржуазных газет.

16 Бунд («Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России») был организован в 1897 г на учредительном съезде еврейских социал-демократических групп в Вильно, объединял преимущественно полупролетарские элементы западных областей России, на I съезде РСДРП (1898 г) вошел в состав РСДРП.

Бунд являлся носителем национализма и сепаратизма в рабочем движении России Внутри РСДРП занимал оппортунистические позиции, поддерживая сначала «экономистов», а затем меньшевиков и ликвидаторов.

Бундовцы постоянно вели борьбу против большевиков и большевизма. Во время первой мировой войны они стояли на позициях социал-шовинизма. В 1921 г. Бунд самоликвидировался, часть его членов была принята в РКП (б).

17 Фракция «Наше слово» — социалисты-интернационалисты, объединявшиеся вокруг своего печатного органа — газеты «Наше слово», меньшевистская газета, издавалась при ближайшем участии Троцкого в Париже с января 1915 г по сентябрь 1916 г вместо газеты «Голос».

18 Фракция «Вперед» — группа социалистов интернационалистов, объединявшихся вокруг издания «Вперед». Это периодическое издание выходило в Женеве с 25 августа 1915 г. (№ 1) по 1 февраля 1917 г (№ 6) В издании принимали участие А. В. Луначарский, П. И. Лебедев, Д. 3. Мануильский и др.

19 Речь идет о представителях Польской социалистической партии (ППС). Это реформистская националистическая партия, создана в 1892 г. Выступая под лозунгом борьбы за независимую Польшу, вела сепаратистскую, националистическую пропаганду среди польских рабочих и стремилась отвлечь их от совместной с русскими рабочими борьбы против самодержавия и капитализма.

На протяжении всей истории ППС под воздействием рядовых рабочих внутри партии возникали левые группы Некоторые из них примыкали впоследствии к революционному крылу польского рабочего движения.

В 1906 г ППС раскололась на ППС-«левицу» и на правую, шовинистскую, так называемую ППС-«правицу».

ППС-«левица» под влиянием большевиков, а также под воздействием СДКПиЛ (Социал демократия Королевства Польского и Литвы) постепенно переходила на последовательные революционные позиции.

В годы первой мировой войны большая часть ППС «левицы» заняла интернациональную позицию, в декабре 1918 г. она объединилась с СДКПиЛ. Объединенные партии образовали Коммунистическую рабочую партию Польши.

20 Латышские социал-демократы — члены Латышской социал-демократической рабочей партии, которая была создана в июне 1904 г на своем первом съезде. На II съезде ЛСДРП в июне 1905 года была принята Программа партии и вынесено решение о необходимости объединения с РСДРП.

На IV (Объединительном) съезде в 1906 г вошла в состав РСДРП как территориальная организация После съезда стала называться социал-демократией Латышского края.

21 Еврейские социалисты-территориалисты — представители одного из направлений еврейской мелкой буржуазии и полупролетарских элементов европейских стран в конце XIX века. Это движение возникло как ответ на резкое усиление антисемитизма. Важнейшим направлением сионизма с момента его возникновения стал политический сионизм, или «территориализм».

22 Поалей Цион (Рабочие Сиона — Еврейская социал-демократическая рабочая партия) — мелкобуржуазная националистическая партия, пытавшаяся соединить сионизм с марксизмом, основана в Екатеринославе в 1901 г Центральный орган — журнал «Еврейская рабочая хроника», выходил в Петрограде в 1917–1918 гг.

По общеполитическим вопросам партия примыкала к меньшевикам-интернационалистам осуждала Октябрьскую революцию требовала перехода власти к Учредительному собранию, но отвергала насильственные методы борьбы против Советской власти.

В ходе гражданской войны партия перешла на платформу примирения с Советской властью, объявила мобилизацию своих членов в Красную Армию, но продолжала выражать несогласие по некоторым вопросам политики Советского правительства (особенно по национальному вопросу). Летом 1928 г партия прекратила свое существование.

23 Анархисты — сторонники мелкобуржуазного политического течения, основные идеи которого — отрицание всех форм государственной власти, политической борьбы, организация общества путем «вольной федерации», абсолютная «свобода» индивидуума.

Анархисты-коммунисты — члены одного из двух основных течений анархизма (анархисты коммунисты и анархисты-синдикалисты).

В 1917 г. часть анархистов-коммунистов поддержала Октябрьскую социалистическую революцию и помогала большевикам в свержении Временного правительства и защите молодой Советской Республики.

В ходе гражданской войны большинство анархистов развернуло контрреволюционную деятельность, участвуя в террористических актах, мятежах, антисоветских движениях В 1921–1922 гг анархизм выродился в бандитизм.

Перешедшие на сторону Советской власти анархисты в конечном итоге были вынуждены признать руководящую роль РКП (б) в социалистическом строительстве Логическим завершением эволюции многих анархистов был отказ от догм анархизма и вступление в РКП (б).

24 Вскоре после прихода к власти Временное правительство выступило с обращением к гражданам России В области внутренней политики оно обещало, в частности, введение политических свобод, в том числе упразднило каторгу и ссылку, объявило политическую амнистию всем борцам против царизма.

25 Речь идет о том, с какими трудностями пришлось столкнуться политическим эмигрантам, особенно интернационалистам, противникам империалистической войны, чтобы вернуться в Россию. Об этих трудностях на заседании исполкома Петроградского Совета депутатов говорил А Г Зурабов, депутат II Государственной думы, сам вернувшийся в Россию через Копенгаген. Он констатировал факт препятствий, которые по распоряжению министра иностранных дел П Н Милюкова чинились возвращению на родину эмигрантам-интернациоиалистам, занесенным в так называемые «черные списки» и не имевшим никаких шансов вернуться домой через Францию и Англию Поэтому ставился вопрос на исполкоме, чтобы добиться согласия Временного правительства о проезде всех эмигрантов через Германию в обмен на интернирован ных в России немецких и австрийских граждан.

26 Комитет Веры Фигнер — организация, созданная в 1917 г бывшей террористкой, а затем эсеркой Верой Фигнер в помощь бывшим политическим заключенным и ссыльным.

27 «Франкфуртская газета» («Frankfurter Zeitung») — ежедневная газета, орган крупных немецких биржевиков, издавалась во Франкфурте-на-Майне с 1856 по 1943 г. Вновь начала выходить с 1949 г под названием «Франкфуртская всеобщая газета» («Frankfurter Allgememe Zeitung»), является рупором западногер манских промышленных кругов.

28 Имеется в виду Интернациональная социалистическая ко миссия — исполнительный орган Циммервальдского объединения, была основана иа первой Международной социалистической конференции в сентябре 1915 г в Циммервальде. Ее председателем являлся Р. Гримм — швейцарский социал-демократ. Местопребыванием ИСК был г Берн — столица Швейцарии, поэтому иногда ИСК называют еще Бернской социалистической комиссией.

29 Так как Карл Радек по рождению поляк и имел польский паспорт, а его подданство было австрийское, то, конечно, он не мог ехать в Россию с русскими политэмигрантами, его наверняка задержали бы в Германии. Поэтому в условиях проезда была специальная фраза — «легальные лица», которая брала под защиту и других едущих в этой группе. К. Радек ехал под чужой фамилией, предположительно под фамилией Н. Бойцов.

10 Относительно количества эмигрантов, ехавших в составе группы, которую сопровождал Ф. Платтен, называются разные цифры. Так Ф. Платтен указывает на число 32, включая в него двух детей и самого себя. В. И. Ленин в статьях, посвященных переезду, указывает иногда цифру 30 человек. Если посмотреть сфотографированный список отъезжавших, то в нем значится всего 29 фамилий Так что если к этим 29 фамилиям добавить двоих детей и Ф. Платтена, то получается цифра 32. В. И. Ленин, указывая число 30, по-видимому, имел в виду взрослых людей, ехавших в этой группе.

31 «Новая цюрихская газета» («Neue Zurcher Zettung») — буржуазная газета, издается в Цюрихе с 1780 г, выходит и в настоящее время, является наиболее влиятельной газетой Швейцарии.

32 Между немецким городом Засниц и шведским городом Треллеборг курсировал морской паром, на который полностью въезжал железнодорожный состав. Паром, на котором переезжала группа русских эмигрантов во главе с В. И. Лениным, назывался «Королева Виктория».

33 Имеются в виду представители Социал-демократической партии Швеции, члены ее левого крыла Карл Линдхаген, Карл Карльсон, Фредернк Стрем, Туре Нёрман, Карл Чильбум, журналисты и другие лица, пришедшие встретить русских эмигрантов.

34 Речь идет о том времени, когда Фриц Платтен нелегально приехал в Ригу в 1906 г, чтобы принять участие в первой русской революции. Установив связь с революционным подпольем латышской социал-демократии, Платтен помогал подпольщикам вооружаться, готовить документы и проводить различные мероприятия.

Однако полиции удалось выследить подпольщиков и на одной из явок 16 мая 1907 г Платтен был арестован и заключен в тюрьму. Но благодаря тому что он имел швейцарское подданство, а также поддержку латышских товарищей, он был выпущен из тюрьмы под крупный залог. После этого Платтену удалось скрыться и вернуться в Швейцарию.

35 Имеются в виду родители Ольги Николаевны Корзлинской. Платтен встретился с О. Н. Корзлинской в 1912 г. в Цюрихе, где она продолжала свое музыкальное образование. Вскоре после встречи с Платтеном она стала его женой.

36 Товарищ Б. — польский социал демократ, затем большевик М. Г. Бронский, его знакомая — госпожа Д. — Дора Долин (как указывает швейцарский историк Вилли Гаучи). Ее знакомым являлся также Георг Скларц — агент Парвуса, который в конце марта 1917 г. прибыл в Цюрих по поручению Парвуса, чтобы установить контакты с Лениным и Зиновьевым и организовать их переезд в Россию через Германию. Дора Долин помогла встретиться Скларцу с Бронским, которые должны были обсудить условия проезда.

37 О деле «Гофман — Гримм» см Приложения с 67—77

38 «Северогерманская всеобщая газетах («Norddeutsche Allge meine Zeiiung») — газета, правительственный орган Германии, вы ходила в Берлине с 1861 по 1918 г

39 Бернская социалистическая комиссия — см примечание 28

40 Имеется в виду автореферат В. И. Ленина «О задачах РСДРП в русской революции», который был прочитан им на иемец ком языке 14 (27) марта 1917 г в Цюрихском народном доме на собрании швейцарских рабочих Автореферат был написан Лениным для галеты «Volksrecht», а затем 31 марта (13 апреля), при проезде через Стокгольм в Россию, передан редакции газеты «Politiken» — органу шведских левых социал-демократов 15 апреля с небольшими сокращениями автореферат был напечатан в № 86 газеты «Politiken» на шведском языке под заголовком «Ленин о русской революции. Непосредственные переговоры о мире между народами, а не правительствами».

По-видимому, Платтен, включая этот автореферат Ленина в свою книгу, взял его текст из газеты «Volksrecht» и изложил довольно свободно, так как при сравнении с подлинным текстом, на печатанным в 31-м томе Полн. собр соч, с 72–78, обнаруживаются значительные расхождения.

41 Адмирал Непенин был убит 4 марта 1917 г восставшими матросами. Непенин был сторонником политики Гучкова — Милюкова, которые проводили курс на продолжение империалистической войны на стороне Антанты.

42 «Таймс» («The Times» — «Времена») — ежедневная газета, основанная в 1785 г в Лондоне, главный орган консервативной английской буржуазии. Одна из влиятельных, хорошо осведомленных газет Через своих корреспондентов газета была в курсе событий в России в 1905 и 1917 гг.

«Тан» («Le Temps» — «Время») — ежедневная газета, издавалась в Париже с 18Ы по 1942 г. Отражала интересы правящих кругов Франции и фактически являлась официальным органом министерства иностранных дел.

43 После отречения от престола Николая II первым правительством страны стал Думский комитет. В. И. Ленин называет его первым Временным правительством. На самом деле первое Временное правительство было образовано 2 (15) марта 1917 г. Краткую справку о нем см в примечании 9. Именно это правительство В. И. Ленин называет вторым.

44 Имеется в виду Парижская коммуна 1871 г.

15 Каутскианцы — сторонники одного из лидеров германской социал-демократии, деятеля II Интернационала Карла Каутского. Идеолог одного из оппортунистических течений в рабочем движении — центризма, которое часто называлось каутскианством. Во время первой мировой войны каутскианцы во главе со своим идеологом переходят в лагерь открытых врагов революционного марксизма, прикрывая свой социал-шовинизм фразами об интернационализме.

4Ь «Прощальное письмо к швейцарским рабочим» было написано в середине марта 1917 г., до того как 19 марта (1 апреля по нов. ст.) выяснилось, что Р. Гримм, начавший хлопоты о возвращении русских политических эмигрантов на родину через Германию, занимает двусмысленную позицию. Первоначальный текст был написан, когда еще Гримм вел переговоры и строки, связанные с его посредничеством, были вычеркнуты Лениным после разрыва с ним и передачи дела в руки Фрица Платтена (См Поли собр соч Т 31 С 87–94).

47 Ленин имеет в виду Социал демократическую партию Швейцарии (во французских и итальянских кантонах партия называется Швейцарской социалистической партией).

48 «Arbeitsgemetnschajt» («Трудовое содружество», «Социал-демократическая трудовая группа») — организация германских центристов, образована в марте 1916 года.

49 «Freie Jugend» («Свободная молодежь») — орган швейцарской социал-демократической организации молодежи, издавался в Цюрихе с 1906 по февраль 1918 г. В годы мировой империалистической войны примыкал к Циммервальдской левой.

50 Ленин имеет в виду Фабианское общество — английскую реформистскую организацию, основанную в 1884 г, членами Фабианского общества были преимущественно представители буржуазной интеллигенции — ученые, писатели, политические деятели Они отрицали необходимость классовой борьбы пролетариата и социалистической революции и утверждали, что переход от капитализма к социализму возможен только путем мелких реформ, постепенных преобразований общества

В годы мировой империалистической войны фабианцы занимали позицию социал шовинизма

Лабуристы (лейбористы) — члены рабочей партии, основанной в 1900 г как объединение профсоюзов — тред-юнионов, социалистических организаций и групп в целях проведения рабочих представителей в парламент Члены тред-юнионов автоматически являются членами партии при условии уплаты членских взносов С момента возникновения лейбористская партия проводит политику классового сотрудничества с буржуазией Во время мировой империалистической войны лидеры лейбористской партии, занимая социал-шовинистическую позицию, вошли в королевское правительство

51 Группа Спартакуса — революционная организация германских левых социал-демократов, образована в начале первой мировой империалистической войны К Либкнехтом, Р Люксембург, Ф Мерингом, К Цеткин, Ю Мархлевским, Л Иогихесом (Тышка) и В Пиком

В апреле 1915 г Р Люксембург и Ф Меринг основали журнал «Die Internationale», вокруг которого сплотилась основная группа левых социал-демократов Германии С 1916 г, когда группа «Интернационал» начала нелегально издавать и распространять «Политические письма» за подписью «Спартак», она стала называться группой «Спартак» Спартаковцы вели революционную пропаганду в массах, организовывали массовые антивоенные выступления, руководили стачками, разоблачали империалистический характер мировой войны и предательство оппортунистических лидеров социал-демократии

Однако спартаковцы допускали серьезные ошибки в вопросах теории и политики отрицали возможность национально освободительных войн в эпоху империализма, преуменьшали роль пролетарской партии как авангарда рабочего класса, боялись решительного разрыва с оппортунистами

В апреле 1917 г спартаковцы вошли в центристскую Независимую социал-демократическую партию Германии, сохранив в ней свою организационную самостоятельность В ноябре 1918 г, в ходе революции в Германии, спартаковцы оформились в «Союз Спартака» и, опубликовав 14 декабря 1918 г свою программу, порвали с «независимцами» На Учредительном съезде, состоявшемся 30 декабря 1918-1 января 1919 г, спартаковцы создали Коммунистическую партию Германии

52 «Arbeiterpolitik» («Рабочая политика») — еженедельный журнал научного социализма, орган бременской группы левых радикалов, возглавляемой И Книфом и П Фрелихом и вошедшей в 1918 году в Коммунистическую партию Германии, издавался в Бремене с 1916 по 1919 г Журнал вел борьбу против социал-шовинизма в германском и международном рабочем движении

53 «Petit Pansien» («Маленький парижанин») — ежедневная бульварная газета, издавалась в Париже с 1876 по 1944 г В годы первой мировой войны занимала крайне шовинистическую позицию После Великой Октябрьской социалистической революции вела анти советскую кампанию Когда Гитлер пришел к власти в Германии, эта газета выступила за сближение Франции с Германией В период оккупации Франции гитлеровскими войсками во время второй мировой войны вела профашистскую агитацию Закрыта в августе 1944 г

54 «Социал-демократ» — нелегальная газета, центральный орган РСДРП, издавалась с февраля 1908 по январь 1917 г Первый номер вышел в России, с № 2 по № 32 выходила в Париже, с № 33 по № 58—в Женеве в Швейцарии С декабря 1911 г «Социал-демократ» редактировался В. И. Лениным В газете было опубликовано более 80 статей и заметок Ленина, он руководил всем делом издания газеты, определял содержание номеров, занимался вопросами оформления и печатания газеты

55 Данное заявление, подписанное социалистами интернационалистами из разных стран, явилось одним нз основных условий по подготовке и организации проезда эмигрантов через Германию По приезде в Россию В. И. Ленин и Г Е Зиновьев сделали сообщение исполкому «по поручению товарищей, приехавших из Швейцарии», которое было опубликовано в газетах «Правда» и «Известия» (5 апреля 1917 г) под заголовком «Как мы доехали» (См Полн собр соч Т 31 С 119–121) В этом сообщении заявление интернационалистов называется протоколом

56 Здесь от редакции добавлено «и Швеции», поскольку заявление подписывалось в Швейцарии и там не было шведских представителей По приезде в Швецию заявление подписали шведские товарищи и норвежский представитель Хансен

57 «Politiken» («Политику») — газета шведских левых социал-демократов, образовавших в 1917 г Левую социал-демократическую партию Швеции, издавалась в Стокгольме с 27 апреля 1916 г

С ноября 1917 г стала называться «Folkets Dagblad Politiken» («Ежедневная народная политическая газета») Ее редактором в 1916–1918 гг был Туре Нёрман В газете сотрудничали левые циммервальдисты Германии, России, Франции и других стран В 1921 г, после того как Левая социал-демократическая партия вошла в Коминтерн и стала называться Коммунистической партией, газета стала ее органом После раскола Коммунистической партии в октябре 1929 г перешла в руки ее правого крыла Издание газеты прекращено в мае 1945 г

58 «Stormklockan» («Набат») — ежемесячный прогрессивный журнал, орган шведского союза молодежи, издавался в Стокгольме с 1908 г В 1913–1917 гг редактором журнала был К Чильбум В годы первой мировой войны журнал занимал интернационалистские позиции, выступал за мир, демократию и в защиту прав молодежи

59 «Красное знамя» («Die Rote Fahne») — газета, основанная К Либкнехтом, Р Люксембург в качестве центрального органа «Сою за Спартака», позднее — центральный орган Коммунистической партии Германии Газета выходила в Берлине с 9 ноября 1918 г, неоднократно подвергалась репрессиям и запрещениям со стороны германских властей

«Die Rote Fahne» сыграла большую роль в борьбе за превращение Коммунистической партии Германии в массовую пролетарскую революционную партию и очищение ее от оппортунистических элементов Газета энергично боролась против милитаризации страны, выступала за единство действий рабочего класса в борьбе с фашизмом В газете активно сотрудничал председатель КПГ Э Тельман После установления в Германии фашистской диктатуры «Die Rote Fahne» была запрещена, но продолжала выходить нелегально, решительно выступая против фашистского режима В 1935 г издание газеты было перенесено в Прагу (Чехословакия), с октября 1936 г до осени 1939 г издавалась в Брюсселе (Бельгия)

6 °Cпартаковцы — см примечание 51