Обычно под словом «зоология» понимают «зоологию описательную», т. е. систематику животных, их анатомию и морфологию, распространение, отчасти экологию. Конечно, это определение не хорошо: нельзя строить систему, забыв об истории развития животных, нельзя морфологу оставить в стороне физиологию, — орган и его функция неразделимы. Нельзя отказаться от ископаемых, отдав их в безраздельное пользование палеонтологам, которые, в свою очередь, мало интересуются современными формами. Но на практике по большей части «зоолог» — это или систематик, или морфолог, зоогеограф; зоолог, изучающий явления механики развития, редко называет себя зоологом без какой-либо оговорки, специалист по эмбриологии так и называет себя «эмбриологом», то же делают сравнительный анатом, гистолог, физиолог. Пусть так. В конечном счете все они — зоологи.

Зоология, наука о животных, взятых «со всех сторон», естественно оказалась разделенной на множество дисциплин. Объединительницей всех зоологических дисциплин служит систематика. Построение естественной системы невозможно без точнейшего знания всех особенностей развития и строения животных, без глубокого проникновения в их прошлую историю. Филогенетическое «древо» животного мира — синтез наших зоологических знаний. Ряд дисциплин работает над выяснением и уточнением не только ствола, но и любой, пусть самой маленькой, веточки этого дерева. Система животного мира — отражение этого «древа», его проекция, для наших дней. Создание естественной системы, это по существу — выяснение всех деталей развития мира животных. И такая система, как и филогенетическое «древо», — конечная цель исследований в любой области зоологии.

Своего рода «венец» наших зоологических знаний, естественная система в то же время наилучшее средство для познавания животного мира во всем его многообразии. Это назначение системы было известно издавна, и история зоологии — ряд этапов в борьбе за создание системы: и «венца» и «познавательного средства». Пусть линнеевская система была мало естественной, пусть системы долиннеевских времен были всего лишь «регистрацией», — это мало меняет дело.

История зоологии неразрывно связана с историей культуры вообще. Вопросы мировоззрения оказывали влияние даже на такое, казалось бы, «беспартийное» занятие, как классификация. Назвать раков «мягкоскорлуповыми», а улиток «черепнокожими», — для нас это просто смешно, для Аристотеля же было одним из проявлений его мировоззрения, реализацией в зоологии его философских представлений. Замкнутость колец и кругов натурфилософских систем выглядит какой-то геометрической игрой, на деле же это остроумнейший прием, чтобы избежать «высших и низших», «первых и последних», способ реализации философских предпосылок. Нельзя же заподозрить, например, Мак-Лея в незнании устройства ротовых частей ручейников, в незнакомстве с историей развития первичнобескрылых насекомых. Однако он шел на ошибки: иначе его система не была бы выдержанной. Мировоззрение победило факты, натурфилософская повязка удержалась на глазах наблюдателя.

Всякое знание приближенно и относительно, и оно отражает уровень фактов и идей своего времени. Так, Кювье, создавая теорию «типов», хотел уничтожить «лестницы» и «степени градации», заключавшие уже в самих своих названиях представление о какой-то преемственности и взаимоподчиненности. Он разбил животных на четыре замкнутые группы, и он назвал эти группы… «ответвлениями». Неудачное название? Конечно, но… не было ли здесь нечаянно высказано то, чего не мог не видеть такой натуралист, как Кювье, не победила ли на миг «правда природы» ту повязку из библейских листов, которая мешала видеть истину?

«Единый план» натурфилософов начала XIX в. возрождается в теории «архетипа», — это неудивительно. «Лестница» Боннэ — полуфантастическое произведение — вдруг оказывается похожей на восходящий ряд современных систем. Этому уже можно удивляться, тем более что предпосылки Боннэ были диаметрально противоположны предпосылкам дарвинистов, да и «лестницу» его нужно перевернуть вверх ногами, чтобы получить восходящий ряд. Что ж, Боннэ смотрел глазами натуралиста, но объяснял увиденное под влиянием известного мировоззрения, а оно требовало нисходящего порядка, требовало наличия… ангелов.

Грубая и наивная «теория вложенных зародышей» Сваммердама через 250 лет возрождается в виде «теории непрерывности зародышевой плазмы» Вейсмана, как будто совсем иной, но внутренне если не родной, то уж обязательно двоюродной сестрой теории Сваммердама. «Эта родословная стóит не дороже родословной героев Гомера», — говорил про «филогенетические древа» Геккеля знаменитый физиолог Дюбуа-Реймон. Упрощенные приемы Геккеля при постройке этих «древ» были неминуемым следствием его несколько примитивного толкования теории Дарвина и естественным результатом его механистического мировоззрения. Прием дихотомии, введенный в систематические схемы, привел к ряду нелепостей, — результат нового упрощенчества, так как всю сложность явлений живой природы нельзя классифицировать, применяя методы определительной таблицы-ключа.

Как и всякая история, история зоологии учит не только тому, что наши знания относительны, что они «продукт времени». Она же выявляет сложные пути познания, неминуемую смену одних воззрений другими, показывает тот вред, который приносили упрощенные поверхностные теории.

Из истории зоологии мы видим, как создавались и разрушались многие теории. И она же учит нас осторожному отношению к наблюдаемым фактам. Внешнее сходство между организмами… Сколько недоразумений было из-за него, сколько ошибочных теорий создано из-за непонятых во-время явлений конвергенции. Поучительнейшие примеры — случай со «старыми мшанками», оказавшимися собранием двух совершенно различных групп животных, случай с «зоофитами», когда из-за наличия лучевой симметрии сближали столь различные группы, как кишечнополостные и иглокожие, — сближение, продержавшееся до XX в. Разоблачение истинной природы ланцетника, оболочников, плеченогих… Перемещение кишечнодышащих с одной из средних на одну из верхних ступенек систематического ряда… Мало ли было случаев, когда поверхностное сходство принимали за признак близкого родства, делая тем грубейшую ошибку.

Пока только описывали формы, дело не шло вперед. Линней дал образец классификации, но его система была только намеком на естественную, да и то лишь в порядке «самотека» и «внутреннего чутья». Пока не было понятия о родстве, пока не было эволюционного учения, не было и надежных предпосылок для сравнительно-анатомических исследований, для работ систематиков, эмбриологов, палеонтологов, зоогеографов. Но и появление учения Дарвина не сразу дало надежную опору. Биогенетический закон в трактовке Геккеля оказался сильно упрощенным, и это привело к ряду ошибок, сказавшихся не только на классификации. Неудачная теория происхождения пятипалой конечности Гегенбаура, преувеличение значения трохофорной личинки многих беспозвоночных — результаты упрощенного подхода к замеченным фактам.

История зоологии показывает нам не только недосмотры и ошибки, достижения и блестящие открытия. Она же говорит о том, как важно освоение «наследия прошлого»: знание прошлого ориентирует в настоящем и помогает проникнуть в будущее. Это прошлое гораздо богаче, чем часто думают. Работа в «архиве зоологии» несет множество неожиданных открытий, а знание старых заблуждений поучительно.

Можно спорить о том, знал ли Геккель, публикуя свой биогенетический закон, о законе Фрица Мюллера. Во всяком случае, геккелевские слова мало похожи на мюллеровские. Но вот А. Н. Северцов, придя к выводам, отчасти совпадающим с выводами Ф. Мюллера, узнал о своем предшественнике, лишь наново «открыв» его закон. Русский ученый Н. А. Варнек сделал открытие, связанное с процессами, протекающими в оплодотворенной яйцевой клетке, и он был переоткрыт Фолем через 25 лет. К. Бэр, не зная кювьеровской теории «типов», дал свою теорию, примерно такую же. А. П. Богданов, будучи студентом, «открыл», что науплиус — личинка циклопа, — факт, уже известный. И. Мюллер нашел плаценту у некоторых акул, а это, оказывается, знал еще Аристотель. И таких случаев «переоткрытий» можно привести десятки и десятки. Конечно, описания одного и того же вида животных разными авторами под разными названиями в счет не идут, — таких случаев известны десятки тысяч.

Зоология сегодняшнего дня не свалилась к нам «с неба» в своем современном виде. Она результат многовековой работы, и в ее прошлом — корни того, что мы видим теперь. Эти корни — в истории зоологии.

И наконец, история зоологии показывает нам, как постепенно человек овладевал животным миром, как расширялся круг «подчиненных» животных и как углублялось это подчинение, цель которого — «на потребу человеку». Экспериментальная биология показывает, что животное можно не только «подчинить» в обычном смысле этого слова: его можно переделать, можно даже «пересоздать», можно и действительно «создать» — получить формы, отсутствующие в природе. И если в прошлом «творить» невиданные формы животных могли только художники и скульпторы, то в недалеком будущем это смогут делать и зоотехники.

Это еще не все. Пожалуй, наиболее важное в воспитательном отношении — кругозор, который несет с собой знание всякой истории, в нашем случае — истории зоологии. Без такого кругозора трудно понять зоологию как науку, трудно оценить ее современное состояние, трудно вникнуть в суть ее отдельных специальных проблем. Этот кругозор необходим не только культурному учителю, он необходим и специалистам.

Специализация — естественное следствие развития всякой науки, и наука разрабатывается по большей части «узкими» специалистами. В узкой специализации — причины быстрого роста отдельных дисциплин науки, и в ней же — много отрицательного. Узкий специалист обычно едва знает о том, что делается в соседних областях его науки, между специалистами даже близких дисциплин часто нет связывающих моментов. В итоге — каждый работает на своем маленьком «поле», и большинство «из-за деревьев не видят леса». Преодолеть такую «узость» можно: широкая подготовка принесет специалисту тот кругозор, которого не может дать узкая специализация. Тогда явятся и перспективы, и понимание работ соседей; тогда лес уже не будет выглядеть двумя-тремя деревьями: части сольются в одно целое, и на фоне этого «целого» избранная «часть» будет выделяться куда рельефнее, чем взятая в отдельности. Чем шире основание, тем выше башня.

Нас радуют открытия прошлого, а его ошибки — учат осторожности. Всю жизнь отдавшие науке Мальпиги, Сваммердам, К. Бэр, А. Ковалевский, И. Мечников, А. Северцов; такие организаторы и учители, как Ф. Рулье и А. Богданов, такие исследователи природы нашей родины, как Паллас, Эверсманн, М. Богданов, Кайгородов, П. Сушкин, герои зоологического прошлого, — образцы для будущего.