— Александр Иваныч, вы в Чернобыль записываете? Меня тоже, пожалуйста, запишите! — пролепетал Олэсько. Вид его был униженно жалок.

Всю последнюю неделю военные комиссариаты осуществляли тотальную мобилизацию воинов запаса для прохождения службы в частях дислоцированных вокруг Чернобыля. В неофициальных кругах подразделения, сформированные из воинов запаса, называли партизанами, хотя, справедливости ради, их нужно было бы называть военнопленными. Потому, что и внешний вид, и боевой дух, царивший в этих войсках, вполне соответствовал этому определению.

Если ранее от призыва могли избавить взятки, достигшие за последнее время огромнейших сумм, то теперь они нисколько не помогали. Во многих городах, военные комиссары, доведённые саботажем призывников до тихого помешательства, подгоняли к зданию военкомата пустые автобусы, набивали их всеми теми, кто в силу своей неосторожности посмел шагнуть на крыльцо, и отправляли их в места формирования дивизий. Объективные причины на отсрочку, подтверждённые различными бумагами, оказывались в таких случаях абсолютно бессильными. Даже ранее перекочевавшая сумма в карман военкомовского чиновника, тоже уже не выполняла своего предназначения. Для многих возможность избавления от солдатского котелка осталась только одна — участие в ликвидации последствий аварии в качестве добровольца по линии гражданских министерств. Эту возможность необходимо было использовать прежде, чем тебя оповестят воинской повесткой. За уклонение от воинской повинности суды закрутили громкие дела. Эти судебные процессы кроме кары, поражали и более далёкую цель — запугивали робких и ломали волю непокорных. Практически всему работоспособному мужскому населению Украины выбора идти или не идти не осталось, но небольшой плацдарм для маневра всё–таки имелся. Можно было сократить срок своего пребывания в радиоактивной зоне с шести месяцев, на которые призывало министерство обороны, до полумесяца–месяц, на которые командировали своих специалистов гражданские министерства. Правда, некоторые военнослужащие надевали гражданскую одежду раньше этого срока, но чтобы реализовать эту счастливую возможность, нужно было купить справку о получении предельно допустимых доз облучения. Справедливости ради стоит заметить, что молодым солдатикам ещё не успевшим испытать сладостей супружеской жизни, сердобольные отцы–командиры ставили дозы наиболее приближенные к истинным, а иногда даже завышенные. Пожилые партизаны, а тем более офицеры таким милосердием не пользовались. Очень многое зависело от конкретного чиновника, ведающего выдачей справок. В результате всей этой неразберихи получались совершенно абсурдные вещи. Какой–то комсомольский вожак, не высовывающий своего носа дальше армейской кухни и штаба, имел на руках справку о получении им почти смертельных доз радиации. Но в то же самое время, майор сапёрных войск, руководивший расчисткой загрязнённой территории, и, которого вперёд ногами вытащили из зоны, не имел, если судить по справкам, почти никакого облучения. Бюрократия, управляющая военной машиной, уверенно пережевывала человеческий материал.

— Что это у тебя вдруг патриотические настроения возникли? — с подозрением поинтересовался у Олэсько Камушев. — Подзаработать, что ли решил?

— Да! На новую мебель трошки не хватает!

Камушев подумал немного, посылать Олэську в Чернобыль ему не хотелось, — ещё был свеж в памяти скандал вокруг Кишиневской автоколонны, да и выбор людей, желающих проявить себя на ликвидации аварии, был.

Неделю назад наконец–то решился вопрос с оплатой, и, на зависть многим, первые добровольцы отгребли хорошие деньги. Тщеславие многих было ущемлено. Но чтобы попасть в список последующей вахты, нужно было понравиться больше других, своему непосредственному начальнику. А для того, чтобы понравиться, существовал так называемый «сладкий стол». Непонятно почему тот стол назывался «сладким», ведь основными блюдами на нём были шматы сала, да луковицы, а обилие горячительных напитков ни в коей мере не отдавали сладостью.

Ещё год назад Камушев не упускал возможности выпить рюмку другую в шумном кругу родного коллектива, но в последнее время партийные мероприятия, направленные на борьбу с пьянкой и алкоголизмом, резко изменили его отношение к коллективным застольям. Пить стали не меньше, но делалось это с оглядкой и в узких кругах, где служебное положение собутыльников разделяла не более чем одна ступенька. По этой причине уже никто из водителей не приглашал Камушева посидеть во главе «сладкого стола», да и он бы сам отверг такое предложение на полуслове. Поэтому вкушать скромные жертвоприношения просителя приходилось иным.

— Я с завтрашнего дня в отпуске, а бригаду формирует главный инженер! — вынес Камушев своё решение. — Иди к нему!

Если бы Камушев знал тогда, какие плоды принесёт его этот опрометчивый шаг, то свой отпуск он бы перенёс на более позднее время. Но выбор он свой уже сделал, и мысли его были направлены, в тот момент, лишь на то, чтобы уехать подальше и там провести свой отпуск полностью. Из двух предшествующих отпусков ему пришлось отгулять, в общей сложности, не более трёх недель.

Новый главный инженер Девятов за последние годы поменял несколько коллективов, и хотя не уживался ни в одном из них, вверх по служебной лестнице он поднимался вполне уверенным шагом. Многим было непонятно то, чья же рука его поддерживает. Сам Геннадий Константинович об этом молчал.

Патриотический порыв Олэсько Девятову очень понравился. Камушев уходил в отпуск, и на плечи главного инженера ложились двойные обязанности. В этой неблестящей перспективе избавление от нерадивых работников было весьма кстати.

— Поедешь бригадиром! Бригаду себе сам сформируешь! Вот тебе список желающих! — Девятов передал Олэсько исписанный лист, где количество фамилий на много превышало необходимость в численности вахты. — Увидишь там Безродного, скажи этому бездельнику, что я его уволю с работы, если он здесь через неделю не появится! Напомни там ему о том месте, где он свою зарплату получает!

Уполномоченный приятными заботами, Олэсько вышел на улицу и потёр ладони в предвкушении «сладкого стола».

С запада надвигалась тяжёлая грозовая туча.