Детишки, считающие, что территория коридора трёхкомнатной квартиры принадлежит только им, щедро осыпаемые шлепками и поцелуями взрослых, устроили в нём свои забавы. Наконец–то избавившись от опёки строгих воспитателей детских садов и учителей младших классов, они извлекли из разных углов свои жестяные танки, производящие грохот почти как настоящие, пластиковые пистолеты и автоматы, стрекочущие оглушительными очередями звуков. Краснозвёздные истребители, ведомые опытными руками юных пилотов, тоже издавали хватающий за душу вой.

Привыкшие ко всяким неожиданностям хозяйки стойко обороняли территорию кухни от нашествия своих воюющих чад. Главы семейств, прибавив громкости телевизорам, чтобы заглушить вопли, доносящиеся из коридора, культурно отдыхали после тяжёлого трудового дня.

— Упрямый он у меня, — жалуется соседке Татьяна, помешивая в кастрюле, — если упрётся лбом в стену, то не отступится, пока в ней брешь не прошибёт! Камушев из–за этого его по командировкам и гоняет, чтобы запчасти пробивать! Другие с пустыми руками возвращаются, а он всегда какие–то железяки привозит!

В голосе её неприкрытая гордость. — А тут как–то трубу с горячей водой в колодце прорвало, кипяток так и свищет! Задвижку там какую–то закрыть надо, а она в том самом колодце и находится! Какой самоубийца туда полезет? А он оделся так, будто на Северный полюс, на зимовку собрался, противогаз на голову натянул да и завинтил ту проклятую задвижку! Я его ругаю, а он мне: — «Не могу, говорит, людей на верную погибель посылать!» Приснится иногда ночью, что нет его рядом, проснусь, обниму его покрепче, а потом долго–долго уснуть не могу!

— Тебе–то чего бояться? Он у тебя не пьёт!

— Главных механиков непьющих не бывает! Выпивает, как и все, в меру служебной необходимости! У нас ведь как? Не будешь вместе со всеми пить, то тебя мигом с работы попросят, потому что ты белой вороной в стае окажешься! А когда все кругом чёрные, то белую до смерти заклюют, чтобы она лучше других не казалась! Так что мой тоже пьёт!

— Если бы все, как твой Володька пили, тогда бы семьи не распадались! Как вон твой Толик с моим раньше пили? Почти каждый день в стельку! Толик ушёл, мой себе новых друзей отыскал, и опять через день домой приносят! Ты уж на своего лишнего не наговаривай! Тебе вон все наши девки завидуют!

— Женька! Ну–ка давай спать укладывайся! Десять часов времени, а они ещё по коридору носятся!

— А где папа? — заканючил малыш, сожалея, что последняя боевая позиция была выбрана им не очень удачно.

— Где? Где? На работе твой папа! Живо в постель! — возмутилась мать, извлекая из–под полы своего длинного халата, хныкающего «защитника родины».

Женька, переступая растоптанными сандалетами, поплёлся к двери. Сначала он хотел погромче зареветь, но, вовремя вспомнив, что плач это совсем непристойное занятие для мужчины, обернулся и твёрдо сказал:

— А я всё равно спать не буду! Лягу и буду ждать папку! Вот!

При этих словах он даже топнул ножкой, правда, не очень сильно, справедливо полагая, что более решительный протест, может привести к нежелательному результату.

— Ах ты горе ты моё луковое, — опять жалуется Татьяна соседке, — в кого это он у меня такой? Родной его отец — тряпка, это он всё своё упрямство уже у папы Володи перенял! Где вот он опять сегодня пропадает?

— Жалуешься ты на своего, жалуешься, а сама с ним как за каменною стенкой! — изложила своё мнение соседка.

Татьяна не возражала, ей явно льстили редкие замечания подруги. Ей не так хотелось похвастаться своим Безродным, как лишний раз убедить себя в правильности сделанного ею выбора. Но если бы ей начали приводить доводы противоположные ожидаемым, то она как кошка вцепилась бы в глотку каждому, кто посмел опрометчиво нарушить только лишь ей принадлежащую территорию.

Поцеловав уснувшего Женьку, Татьяна перемыла полы в коридоре и кухне, собрала кое–какие постирушки, но мужа не было. С его поздними возвращениями с работы Татьяна давно смирилась и не винила в том никого, кроме его неспокойной должности. Иногда он пропадал и до утра, но в такие редкие случаи всегда предупреждал заранее о необходимости такой задержки. Сегодняшний случай был необычным. Татьяна попыталась читать, но строчки, бегущие перед её глазами, не зарождали в сознании ни единой мысли. Она чутко прислушивалась к каждому звуку. Зародившееся в её душе возмущение сменила горькая обида, а потом, откуда–то из темноты уснувшего города, в её комнату прокрался страх. Страх перед возможностью опять оказаться одной в этой суетливой тесноте жестокого в своём равнодушии мира. Она даже всплакнула от жалости к себе, прежде чем в замочной скважине загремел ключ. Быстро приняв позу буквы «зю», и заняв, таким образом, всю полезную площадь кровати, Татьяна притворилась спящей. Однако сердце её, при этом, стало стучать, как ей казалось, громче старинных ходиков, висевших над её кроватью. С трудом, преодолев порог, в комнату ввалился Безродный. Попытавшись разуться, он вдруг рухнул головою вперёд. После второй, неудавшейся попытки стащить с себя ботинки, он растянулся на половике, широко раскинул руки, пробормотал что–то нечленораздельное и разразился богатырским храпом никак не подходившим для его тщедушного тельца. За свою богатую семейными впечатлениями жизнь подобного случая Татьяна припомнить не могла. Её первый муж хоть и пил чаще и намного крепче, но всегда самостоятельно добирался до своей постели, да и не храпел он так жутко. Татьяна вскочила с кровати, попыталась растормошить издающего уже какой–то свист бесчувственного главу семейства, потом махнула на это бесплодное занятие рукой, уселась на кровати, и, обняв свои пухленькие коленки, так и проплакала до утра.

На плите остывал пересоленный ею наваристый борщ.

Когда рассвет уступил своё место восходу, Татьяна растормошила Безродного.

— Ты хоть жив? — спросила она.

— Вроде бы как жив, да что в том толку! — слабым голосом отозвался тот.

— Выпей вот рассола! — Татьяна подала кружку начинающему приходить в себя мужу.

— Спасибо, моя самая хорошая! — Спрятал он в сторону свой мутный взгляд. Трясущимися с глубокого похмелья ладонями Безродный обнял кружку и, принимая живительный напиток, застучал зубами об её край.

— Алкоголик! — заплакала опять Татьяна.

— Не плачь, моя милая, не плачь! Поверь, очень надо было!

— Где это ты так нализался?

— С Толиком встречался! Я с ним уже давно переговоры насчёт Женьки вёл! Вот вчера от него письменное согласие получил на усыновление! В понедельник пойду оформлять документы!

— И по этому поводу вы вчера с ним пили? — зарыдала Татьяна. — Ребёнка пропивали? Да? Сволочи вы, мужики! Ой, сволочи!.. Ничего мне не надо! Ничего!.. Прошу вас всех, оставьте меня все в покое!.. Все оставьте! — запричитала она.

— Всё, хватит! — В голосе Безродного вдруг прозвенела сталь булата. Он вовремя понял, что оправдания и уговоры в эту минуту излишни, что именно сейчас необходимо мобилизовать всю его волю, иначе этот скатившийся с крутого утёса камешек может повлечь за собою лавину, всё сметающую на своём пути. — Я строю свою семью, своё, твоё и Женькино счастье, и ради этой цели я перешагну через любого и любого в бараний рог согну! Ты думаешь, что ему пацана жалко? Ему жаль тех денег, что он на алименты потратил! Я вернул ему их все! Ему сейчас денег на водку не хватает, пусть пьёт! Найдёт в себе силы, — значит, вырвется из цепких объятий зелёного змия, а коли нет, тогда незачем будет Женьке о таком отце сожалеть!

— Так ты его сначала споил, а потом взятку подсунул! — всхлипывает Татьяна.

— Нет, я купил для нашего сына свободу, свободу выбора! Когда он станет взрослым, и многие тайны откроются для его восприятия, тогда он сможет правильно оценить мой поступок! И тогда я предстану перед его судом, даже если для этого мне придётся восстать из своей собственной могилы!

— Как же он не искалечил тебя? — вытирает слёзы Татьяна. Ей уже жалко не только себя, несчастную, не только Женьку, раскидавшего во сне ручки, но и страдающего с похмелья Безродного и даже своего бывшего мужа Анатолия.

— Успокойся, милая, — гладит Безродный вздрагивающие плечи жены, — хватит тебе половицы солить! Заболел зуб, мы его и выдернули! Теперь вся боль и все страхи позади, вот только заживёт дырочка, тогда совсем хорошо будет!

— Как же ты такой пьяный в темноте домой шёл? — вздыхает Татьяна. — Вот упал бы где–нибудь и искалечился!

— За это ты меньше всего бойся! Это там, где трезвому упасть, борона валяется, а где пьяный споткнётся, там для него перина постелена!