Работая на своём старом месте в тресте «Электроцентромонтаж», Безродный довольно часто ездил по командировкам на строящиеся электростанции. Был он и на Хмельницкой АЭС ещё в 1982 году. Место тогда ему очень понравилось: кругом богатые грибами и ягодами леса, рядом крупные города, железная дорога и оживлённая автотрасса, да и погода тогда стояла великолепная. Он тогда опытным взглядом окинул строительную площадку и на твердые заверения сопровождавшего его куратора о досрочном пуске отрезал:

— В лучшем случае, накиньте к вашим срокам ещё пару лет, тогда год пуска станет выглядеть наиболее реальным! Только тогда ваша стройка из земли полезет, когда вы станете строить не радужные прожекты, а всю свою энергию на строительство главного корпуса направите!

Я был на строительстве многих атомных электростанций, но такого кумовства, как на Украине, не видел нигде. В какой кабинет ни зайдёшь, там либо агроном, либо зоотехник руководящее кресло занимает! Начинаешь с ними о деле говорить, а они настолько далеки от понятия своих прямых обязанностей, что мне приходится начинать разговор с объяснения им азбуки, азбуки строительства! А когда пытаешься выяснить, откуда здесь у вас такое засилье невежества, то оказывается, что, то кум, то сват, то двоюродный брат, то племянник какого–то партийного босса здесь обосновался! У вас здесь не комсомольская, а кумова стройка получается! Меня более всего беспокоит то, что завтра за пульт ядерного реактора, построенного конюхом дядей Богданом, сядет его шуряк, бывший ветеринар Мыкола Шпак! И мы все окажемся заложниками их дебилизма! Да, конечно, я понимаю то, что развитие ядерной энергетики произошло настолько стремительно, что наша система образования с подготовкой специалистов отстала лет на двадцать, но военные предприятия Сибири имеют огромный резерв своих специалистов–ядерщиков, мечтающих перебраться в тёплые края! Во многом, опираясь на их опыт, построены Курская, Смоленская, Игнолинская атомные электростанции! А здесь я ни одного сибиряка не нашёл, где они? Они что, сюда не приезжали в поисках работы? Приезжали! Но вы их всех дальше порога не пустили! Так вот, когда дядя Вася вернётся в свой колхоз коровам хвосты крутить, а дядя Боря свиньям бока чесать, а на занятые ими сегодня должности придут специалисты, только тогда можно будет делать прогнозы на сроки физического пуска станции!

Подряда для треста тогда не нашлось. С тех пор уже три года минуло. Срок пуска, намеченный партией, приближался. Секретарь парторганизации стройки приказал установить на въезде в город громадный щит, на котором ежедневно менялись цифры, оставшихся до пуска дней. Участились различные комиссии, ставящие своей целью произвести побольше шума, сделать, кому следует, вливания и тем самым оживить ход строительства. Ни то, ни другое не приносило никаких результатов. Многие, скорее из страха, чем из выводов, сделанных на основе здравого смысла, ещё продолжали верить клятвенным заверениям, произносимым с высоких трибун о пуске станции на восемь дней раньше намеченного срока, ибо недоверие рупору партии могло очень дорого обойтись. С приближением часа «икс» рос и ворох нерешаемых проблем, от которых можно было бы избавиться лишь при участии самых верхних эшелонов власти. Ждали комиссию из Центрального Комитета КПСС. За неделю до её прибытия стройка практически остановилась, потому что все силы были брошены на наведение косметики. Красились бордюры и заборы, обновлялись щиты наглядной агитации, подальше от начальственных глаз увозили мусор. Закапывались котлованы с незаконченными коммуникациями с намерением вновь раскопать их при более благоприятных обстоятельствах. Зарывали в землю отходы металла и обломки бетонных плит. Бульдозеры своими тупыми рылами расталкивали эстакады труб и лесоматериалов, чтобы расчистить предполагаемую трассу для движения кортежа и свиты. Такой урон стройке мог бы нанести лишь внезапно обрушившийся ураган, либо средней силы землетрясение.

Наконец раздалось: «Едут!» Чтобы не создавать суету на дорогах, все строительные машины остались стоять в автопарках. Около ста километров дороги, от ближайшего аэропорта до станции, оцепили наряды милиции. Для этой цели были приглашены милиционеры с соседних областей, так как своих показалось маловато.

Впереди, мигая синими огнями, пронеслись милицейские «Жигули», за ними несколько мотоциклов, потом блистающие лаком «Чайки», за теми кавалькада чёрных «Волг». Замыкала колонну серенькая «Нива» секретаря райкома партии. В самом хвосте тянулись два автобуса, до отказа набитые большезвездными офицерами милиции. Два ряда постовых, установленных вдоль дороги, глотая пыль, втянув животы и выгнув грудь, отдавали честь.

Партийно–хозяйственный актив намечался на вечер.

— Нет уж, освободите меня от этой показухи! — горячился Безродный, — Что это цирк, что ли? Что я там не видел? Да и в партии я никогда не состоял! А вы знаете, на сколько эта бодяга затянется? Эта пустая говорильня до самого утра, а утром на работу! Можно было бы понять, если бы что стоящее решалось, а то из пустого в порожнее переливать будут! Для меня эта стройка не первая, и что меня более всего бесит, это оперативки, проводимые представителями верховной власти! Как начинаются предпусковые работы, так они тут как тут! И что самое интересное, почему–то проводят свои заседания всегда, я подчёркиваю это, всегда по ночам! Когда идут пусковые работы, днём ты как белка в колесе крутишься, а на двенадцать ночи оперативка назначена! А утром тебе надо людей озадачить, спать некогда! Ну, их всех к чёрту, не пойду я туда!

— Что тебе там морду набьют, что ли? — гудел Камушев, — Нам восемь человек представить надо! Туда и буфет завезли, кур и колбасу продавать будут! Если подсуетиться, то сделаешь себе запас продуктов, и будешь домой как нормальный человек на обед ездить! А то, если питаться тем, чем нас в столовых кормят, то долго не протянешь! В лучшем случае, хронический гастрит через полгода приобретёшь, а в худшем, через шесть месяцев язву желудка вырежешь!

— Я уже привык по разным стройкам всякую дрянь есть! И наша столовая ничем не хуже других! — попытался опять отвертеться Безродный. — А механизм появления буфетов на различных партхозактивах таков: сначала на место его проведения приезжают повара высокого начальства! Следом подтягивается продовольственный обоз! Повара выбирают то, что повкуснее и посвежее для своих хозяев, а остатки, как собакам на драку, выкидывают для подкормки нас — мелких начальничков! Боюсь, что я не пробьюсь к прилавку!

— Говорят, что туда две машины пива выгрузили! — выкинул последний козырь Камушев. — Пиво бутылочное, значит, неразбавленное будем пить!

— У нас научились разбавлять даже воду, так что неразбавленного пива не бывает!

— Не бухти, не бухти, дуй за авоськой, и чтобы к семи был!

С шести вечера у крыльца музыкальной школы, предварительно украшенной огромнейшим плакатом с надписью: «Коммунизм — это есть советская власть плюс электрификация всей страны! В. И. Ленин.», стал собираться народ. Многие пришли сюда, чтобы попытаться пробить милицейский кордон и оказаться поближе к уставленным яствами столам. Когда стало ясно, что продуктовое изобилие имеет целью не насыщение граждан, а является показателем работы местного начальства, и что продажа будет начата только после окончания заседания, а скромные запасы продуктов не насытят и малой толики жаждущих, а лишь спровоцируют мордобой, толпа приуныла. Сбившись в кучки вокруг своих начальников, собравшиеся отмечались в списках, парились в строгих костюмах при галстуках, смолили вонючие сигареты. К семи часам вечера огромный зал был заполнен до отказа. Недогадавшиеся заранее занять места стояли в проходах. Высокие гости, а точнее хозяева страны, заняли президиум. Вдруг из динамиков оглушительно грянула мелодия Интернационала, записанная на магнитофонную ленту:

Все находящиеся в зале послушно встали. Наиболее продвинутые в деле политического воспитания дружно подхватили:

Камушев старательно шевелил губами:

Когда партийный гимн был исполнен, и участники заседания заняли свои места, из–за кулис двое молодых людей, вероятно из состава свиты, вывели под руки древнего старичка. Они усадили его в центре ряда столов, впереди гипсового, пахнущего свежей краской бюста Ленина, установленного на фоне кумачовых занавесей. Старичок одарил зал приятной улыбкой и поднял руку для приветствия.

— А это что ещё за ископаемое? — прошептал Безродный на ухо Камушеву.

— Призрак коммунизма! — ответил ему кто–то с заднего ряда.

Ответ был адресован только Безродному, но в наступившей вдруг тишине он прозвучал на половину зала. Прокатился коротенький смешок, сдерживаемый лишь нормами приличия, но и он помешал провести встречу по намеченной программе. С некоторым опозданием встали представители эксплуатационного персонала будущей станции, прошедшие соответствующий инструктаж, и, отвечая на приветствие, произвели жиденькие хлопки, отмеченные впоследствии в местной прессе, как «бурные и продолжительные аплодисменты». «Призрак коммунизма», как впоследствии выяснилось, играющий здесь роль свадебного генерала, с вежливой улыбкой раскланялся публике, и поудобнее устроившись на своём месте, сладко задремал, под зорким оком своих телохранителей.

Собрание открыл секретарь обкома партии. Напрасно он, набычив шею, бросал громкие возгласы в зал, при этом, не выпуская из поля зрения своего высокого начальника. Устав от впечатлений минувшего дня, тот безмятежно спал. В течение длинной, тщательно подготовленной речи, состоящей из общих фраз, о победной поступи социализма, высоких достижений области в сельском хозяйстве, промышленном и гражданском строительстве, «Призрак коммунизма» лишь несколько раз поднимал голову, обводил взглядом равнодушный зал, и довольно внятно вставлял реплику: «Так! Ну, ну!» Докладчик при этом сбивался и бледнел. В волнении он даже осушил граненый стакан воды, тем самым способом, который вызывает тихую зависть у начинающих пьяниц. Пожалуй, лишь этот момент вызвал некоторое оживление в зале. После каждой своей реплики, вставляемой в речь докладчика, «Призрак коммунизма» менял свою позу на более удобную и немедленно засыпал. При этом выражение его лица становилось внимательнее и умнее.

— Цель нашей партии на сегодняшнем историческом этапе — Ускорение! — закончил свою речь секретарь.

Пробившись к самой вершине власти в марте 1985 года, очередной генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Горбачёв, прежде всего, попросил помолчать хор льстецов, прикармливающийся около трона. В наступившей тишине он вдруг длинно, умно и непонятно заговорил сам. Говорил он без бумажки, и это было очень удивительно. Может потому, что у него никогда не было под рукою шпаргалки, он не всегда делал правильные ударения в словах. К тому же, он обладал редким даром в произношении длинных речей, зачастую либо не содержащих никакого смысла, либо состоящих из обрывков не связанных между собою мыслей. Корявые слова, режущие слух, автором которых был сам генсек, пресса, отвергнув всякую грамматику, тут же вводила в норму русского языка. Словесная шелуха, в подражание генсеку, вскоре стала эталоном партийного общения. Из длинных речей товарища Горбачёва всем стало ясно только одно, что страна вступает в свой новый исторический этап социалистического развития, который называется «Ускорение». Правда, что такое «Ускорение» никто не знал, в том числе и сам автор этого слова, но из–за частого его употребления, все вскоре к нему привыкли, как со временем привыкают к любому постороннему шуму. Поэтому, против всякого ожидания, конец речи докладчика тоже не сорвал аплодисментов. Однако вялые хлопки разбудили «Призрак коммунизма», он поднял голову и промолвил: — Так! Ну, ну!

Заняв своё место в президиуме, секретарь обкома предоставил слово директору строящейся атомной станции. Здесь его подчиненные не подкачали. Треть зала встала и громкими овациями проводила своего начальника до самой трибуны. «Всякое видел, но с такой явной демонстрацией подхалимажа, я встречаюсь впервые, — подумал Безродный, — неужели они того не понимают, насколько всё это выглядит противно и гадко? И эти подхалимы будут управлять ядерными процессами? Специалист, он себе цену знает и не позволит себе такого унижения, чтобы прогибаться перед каким бы то ни было чинушей. А эти способны на всё, лишь бы угодить начальнику. Такое только на Украине возможно. А почему? Наверное, потому, что хохлы всегда были чьими–то рабами. То они под турками прогибались, то под литовцами, то перед поляками шапки ломали, потом под Россию легли. А раб, он и есть раб, это у них уже в генах. У раба совершенно иная философия жизни и у него нет своего мнения, ибо он есть вечный слуга своего господина, то есть подобострастный исполнитель чужой воли. Раб будет льстить своему господину и лютой ненавистью ненавидеть такого же раба, как он сам, ибо тот есть конкурент в очереди за хозяйскими объедками. Рабу важно продемонстрировать любовь к своему хозяину, он с готовностью выполнит любое его желание, обворует его при первом же удобном случае и плюнет ему в спину».

Новый оратор, Алексей Иванович Троценко, уже давно получал причитающуюся ему персональную пенсию. Парнишкой он был призван на фронт уже в самом конце войны, но восемь долгих лет верой и правдой прослужил Отечеству. Служба в политотделе дивизии уберегла его от голода и ран и дала некоторые преимущества при поступлении в институт. Окончив его, он вновь посвятил себя партийной работе, но выше директора станции так и не дослужился. Эта работа была для него новой, и потому всю свою деятельность он направил на подбор кадров для будущей АЭС. Встав на трибуну, он обвёл взглядом зал, отметил в своей цепкой памяти тех, кто недостаточно добросовестно хлопал, прокашлялся и начал своё выступление. Если отбросить все общие фразы о моральном облике советского специалиста, о политической ситуации в мире, об угрозе западных держав, которые напрасно пытаются раздавить нас своею экономической мощью, то его полуторачасовая речь поместится в нескольких строчках, которые я здесь и привожу:

— Строители совсем обнаглели! Строят не то, что надо, а то, что им выгодно, чтобы денег побольше сорвать! Лабораторный корпус выстроили, два миллиона на нём перерасходовали, а красить не собираются, потому, что отделочные работы дёшево стоят! Помещения под монтаж оборудования сдавать надо, а ни одно здание, ни одно помещение до сих пор не готово!

В нужных местах своей речи Алексей Иванович затягивал паузу, а его подчинённые выдавали плановую дозу рукоплесканий. Так как эти рукоплескания были довольно часты, то «Призраку коммунизма» так и не удалось вставить своё глубокомысленное «Ну–ну». Закончил свою речь Алексей Иванович так:

— Пусть не надеются наши враги на то, что мы сорвём сроки пуска нашей атомной станции! Мы пустим её раньше намеченного партией срока, чего бы нам это ни стоило! Мы выработаем миллиарды киловатт–часов электроэнергии и с помощью этой энергии, мы выплавим миллионы тонн стали! Мы сделаем тысячи танков и поставим их в Восточную Европу, чтобы наши враги не посмели покушаться на завоевания социализма! Мы защитим наших братьев по социалистическому лагерю! Из выработанного нашей станцией плутония мы создадим такую атомную бомбу, которой ещё не знает свет! Мы взорвём эту бомбу, и пусть вздрогнет весь мир! И пусть проклятые реваншисты знают, что всякие шутки с нами плохо для них закончатся! Ура, товарищи!

Зал дружно грянул: У–р–а-а-а!! Все встали и бурными овациями проводили своего начальника до его места в президиуме. От возникшего шума проснулся «Призрак коммунизма» и тоже захлопал в ладоши.

Главный инженер АЭС, относительно молодой для этой должности, но достаточно грамотный специалист, далеко не случайно был назначен в помощь посредственному директору. Он знал себе цену, но не перечил начальству и не настаивал на своём мнении, прекрасно осознавая, что это не только бесполезно, но и не всегда безопасно для его будущего. Его доклад внёс некоторое оживление в зал, проснулись даже задние ряды, которые обычно занимают работники, равнодушные к своей карьере.

— Товарищи! До пуска станции осталось сто двадцать дней! — начал он свой доклад. — За десять лет строительства выполнено только семьдесят процентов всего объёма! При всём этом мы израсходовали средств в два раза больше, чем вся сметная стоимость станции! В оставшиеся сроки нам надо сделать почти половину из того, что уже сделано! Предпусковые операции потребуют привлечения специалистов самой высокой квалификации! Жильё мы не строим, все силы брошены на главный корпус! Нам необходимо дополнительно привлечь около четырёх тысяч рабочих, а общежития все переполнены! Люди спят в ванных комнатах и кухнях, многие спальные места используются в две смены! Студенческие стройотряды и отряды военных строителей мы сможем разместить в палатках, а семьи специалистов нам селить некуда! Задачи перед нами стоят очень сложные!

Далее он начал зачитывать цифры неосвоенных объёмов, которые интересны только специалистам, а у нас, простых обывателей, могут вызвать лишь скуку. По этой причине о тысячах кубометров бетона и многих километрах неуложенного кабеля, чтобы не утомлять читателя, я умолчу. Закончил главный инженер свою речь так:

— Задача предстоит сложная, но будем ускоряться, товарищи!

Из выступления главного инженера всем стало ясно, что все сроки строительства безнадёжно завалены, что отставание от графика составляет почти три года и что надежд на улучшение ситуации никаких не предвидится. То есть он высказал то, о чём все знали, но не смели говорить. Публика, не привыкшая к подобным выступлениям, так как ей не поступило никакой команды, так и не решила, что же ей нужно в таких ситуациях делать. В тишине зала даже не раздалось «Ну–ну», потому, что автор этой реплики так ни разу и не проснулся. Жиденькие хлопки, не отыскав поддержки, тут же смолкли.

После этого выступления собрание вошло в своё обычное русло. Каждый выгораживал себя и обвинял во всех смертных грехах своего ближнего. Строители как всегда жаловались на нехватку техники, запчастей и стройматериалов.

— Проект совершенно не годен! — возмущался начальник стройки, — Мы по нескольку раз переделываем одну и ту же работу! Сначала мне нарисуют стенку, потом, когда я её построю, её вычеркнут! Когда, в конце концов, выясняется, что эта стенка всё–таки нужна, и мы её возводим вновь, приходит новое изменение и в этой стене появляется пять новых отверстий! И мы начинаем её долбить! Вот так мы и строим, изводим и материалы, и время, и деньги! А люди, между прочим, у меня жалкие копейки получают!

Проектный институт, не пожелавший в этой перепалке оказаться крайним, выразил свою мысль предельно кратко:

— Изменения в проекте нужны и они называются «Корректировка проекта в процессе монтажа»! В своих изменениях мы не выходим из объёмов, предусмотренных сметой!

Главный инженер объединения «Союзатомэнерго» вероятно был создан не разумом Творца из податливой глины, а его родила Её Величество Стройка. Безо всяких архитектурных излишеств, она отлила его из бетона самой высокой марки на каркас из напряжённой стальной арматуры. Поэтому он напоминал собою скорее железный шкаф, чем венец творения Природы. Квадратное лицо его не раз обжигалось ледяными ветрами и слепящими лучами жаркого солнца. Пиджак, хоть и сшитый по заказу у лучших столичных мастеров, тоже соответствовал своему хозяину. Он был так же груб и больше напоминал собою прямоугольный ящик из наиболее прочных сортов авиационной фанеры, сколоченный добрыми гвоздями. Поэтому весь вид Виталия Парменовича вызывал к себе вполне заслуженное уважение.

— В институтах нас учили, что любое строительство должно начинаться с сооружения общественного туалета! — начал своё выступление Виталий Парменович. — Любое строительство, — подчеркнул он, — даже если это строительство называется построением социализма, а тем более коммунизма! По–видимому, в трудах у теоретиков научного коммунизма не нашлось места для туалетов, поэтому сначала мы загадили все тёмные углы, а потом и всю страну превратили в огромный сортир!

Виталий Парменович сделал паузу и обвёл зал медленным взглядом. После этих его слов в зале воцарилась мёртвая тишина. Конечно, о том, что наша страна скорее напоминает собою отхожее место, поговаривали все, но делали это лишь в узком кругу проверенных временем друзей. Но выражать во всеуслышание какие–либо сомнения о правильности выбранного пути социалистического развития, мог только сумасшедший. Все смотрели на Виталия Парменовича так, как смотрят на останки самоубийцы, бросившегося под мчавшийся поезд.

«По–видимому, у них наверху что–то там происходит, если такие речи стало возможным произносить вслух», — подумал Безродный.

— Любая стройка начинается с туалета! — вновь прогремел голос Виталия Парменовича. — А у вас здесь, как зайдёшь в какой тёмный угол, обязательно в кучу дерьма вступишь! Все помещения загажены! Вы, хотя бы к приезду этой комиссии деревянный сортир сколотили, что ли! Во всех помещениях темнота! Заскочит человек, по нужде, и упадет куда–нибудь в проём! У вас сколько здесь людей погибает? А сколько калечится? Или изувеченных на бытовые несчастные случаи списываете? — Вы собираетесь пустить энергоблок к Новому году? — продолжал он не в меру прокуренным и пропитым басом. — А позвольте вас спросить, силами каких специалистов вы это сделаете? При всём том, что все вакансии у вас заняты, на руководящих должностях у вас числится семнадцать агрономов и одиннадцать зоотехников! Я никак не могу понять, у вас что здесь колхоз или свиноферма?

Здесь Алексей Иванович поёрзал на своём месте, обвёл взглядом безмолвный зал и почувствовал себя не очень уютно. Но потом он успокоил себя мыслью: «А кто собственно такой этот выскочка? Меня партия послала на передовые рубежи пятилетки. И я только перед партией отвечу, что я никогда не уходил от её генеральной линии».

— Да, я прекрасно знаю, — продолжал Виталий Пармёнович, — что вузы выпускают специалистов для атомных станций лишь на пять процентов от сегодняшней потребности! Но я направлял к вам очень грамотных людей с других атомных электростанций, где они уже успели пройти очень хорошую школу! Кроме того, в связи с сокращением производства атомного оружия, в министерстве обороны произошло высвобождение грамотных специалистов–ядерщиков! Все они пополнили вакансии в атомной энергетике! Почему ни один профессионал не прижился здесь? Где все эти люди? Я ни одного здесь не встретил! Вы им создали здесь такие условия, что они сами поразбежались и другим наказали, чтоб не появлялись сюда! Почему всё это? Потому, что здесь одна бездарность осела! Вы здесь больше беспокоитесь о своём благополучии, боитесь, чтобы никто не потеснил вас с ваших тёпленьких мест! Потому вы и уничтожаете таланты! Да, я, конечно же, понимаю то, что основным критерием при подборе кадров является наличие партбилета! На втором месте является готовность претендента пониже сгибаться, а только потом рассматриваются его профессиональные, качества! Но у вас всё происходит совершенно по иным правилам!

На самое первое место вы у себя поставили национальную принадлежность, а только потом все остальные!

Здесь Виталий Пармёнович затянул паузу и делегаты от дирекции, следуя инструкции и особо не вдаваясь в смысл выступления, к великой досаде Алексея Ивановича захлопали некстати. Задние ряды подхватили и поэтому аплодисменты получились вполне приличными. Виталий Пармёнович несколько удивился реакции зала, хотя на его лице, напоминающем гранитный булыжник, прочесть это было практически невозможно. В своём выступлении он хотел добавить, что те специалисты, которых он направлял сюда, были в основном русские, и что национальность стала основной причиной для их выживания с этой стройки. Что основные кадры здесь, это выходцы с Западной Украины, то есть националисты. Но он вовремя сообразил, что ему как крупному специалисту могут простить очень многие прегрешения, но даже разговор на тему о национальной неприязни, ему не простят никогда.

По окончании его речи, председательствующий предоставил слово уполномоченному из ЦК, предварительно разбудив его вежливыми покашливаниями почти в самое ухо. Тот, не решившись на самостоятельное путешествие аж до самой трибуны, начал свою речь, неожиданную для своего дряхлого тельца, сочным басом с повелительными нотками в голосе, прямо с места:

— Я вот слушал вас, слушал и пришёл к выводу, что вы совершенно не желаете ускоряться! Мало того, вы наоборот саботируете стройку! Наши товарищи с Польской Народной республики ждут нашу энергию, а вы вместо того, чтобы выполнять поставленные партией задачи, пьёте водку и пиво! Я этого не потерплю! Я возьму всё под свой личный контроль!

Вероятно, высокому гостю не доложили вовремя, что меры по борьбе с пьянкой и алкоголизмом, согласно последним директивам ЦК КПСС, были приняты самые серьёзные. Что это проклятое пиво за последние несколько месяцев, появилось в городе в первый раз. Но сев на свеженькую лошадку, выступающий перенёс всю свою энергию только на алкогольные напитки, и было тяжело предсказать, когда же он исчерпает эту тему. Часть слушателей решила, что перед ними один из авторов антиалкогольной кампании, и что всё то количество спиртного, которое ему было отмерено судьбою, тот уже давно выпил.

С большим опозданием сообразив, что он не на съезде профсоюзов, а перед представителями огромного коллектива, ожидающего от него конкретных решений по организации производства, «Призрак коммунизма» закончил:

— Я вам сюда комиссаров пришлю! Да! Да! Комиссаров! В кожанках и с маузерами! Они вас быстро научат работать! В каждое подразделение по комиссару поставлю! Сколько надо? Двадцать? Сорок? Сорок и пришлю! Они вас так ускорят, что вы раньше срока сдадите мне станцию!

Знакомство Безродного с «самыми достойными сынами народа» ограничивалось лишь праздничными демонстрациями, когда в первых рядах колонны он нёс портрет какого–нибудь члена политбюро. Поэтому он ждал выступления такового с нетерпением. Ему хотелось услышать его живую речь, а не читать потом газетную стряпню, просеянную через мелкое сито цензуры. «Для этого комиссара ещё не закончилась гражданская война! — с ужасом сделал он вывод. — Потому мы так плохо и живём, что нами командуют маразматики из прошлого века. Неужели они там все такие? Это они руководят той партией, которая называет себя не иначе, как ум, честь и совесть нашей эпохи? Вот эта древняя реликвия и есть наши ум, честь и совесть?» Однако ответить на свои вопросы он так и не смог и успокоил себя мыслью, что в глубинку посылают далеко не самых лучших, а уж тем более не самых умных, которых в Центральном Комитете КПСС, по–видимому, тоже катастрофически не хватает.

Досадуя на себя, что не нашёл времени и не доложил высокому начальнику о ходе антиалкогольной кампании (а работа была проведена приличная, были уничтожены две крупные плантации хмеля, закрыто два небольших пивных завода, выпуск вина по области сократили в два раза), секретарь обкома закрыл собрание:

— Я с этой высокой трибуны обещаю вам, что людьми для досрочного пуска станции я обеспечу! Сколько человек надо? Две тысячи? Будет две! Три тысячи? Значит, будет три! Я сюда колхозников пришлю! Пусть мы сорвём планы поставки государству сельхозпродукции (секретарь обкома покосился на «Призрака коммунизма»), но станцию мы пустим! Разрешите мне от вашего имени заверить нашу партию и наше правительство, что Хмельницкая атомная электростанция войдёт в строй на два дня раньше намеченного партией срока! Ура, товарищи!

Из динамиков грянул гимн Советского Союза. Все встали и торжественно подхватили:

Из всего текста гимна Камушев помнил только слова припева и когда припев начинал звучать, он торжественно выводил:

С последним аккордом наряд милиции, охраняющий выход, отступил, и толпа ринулась к буфету. В шуме создавшейся суматохи звучали одинокие рукоплескания секретаря обкома, усиленные мощью огромных динамиков.

— Пришлют к нам комиссара, — высказал предположение Безродный, ни на шаг не отставая от Камушева, который как ледокол прокладывал себе путь в рвущейся к буфету толпе, — вот он и возродит в нашем трудовом коллективе художественную самодеятельность! Комиссар будет дирижировать нам шомполом со своего автомата, а мы, переполненные чувствами, со слезами на глазах будем торжественно петь для него «Интернационал»!

Может, в Москве не оказалось в это время в наличии кожаных курток, а может по какой–либо иной причине, но комиссаров не прислали. Секретарь же обкома своё слово сдержал, — стройка заполнилась огромной армией колхозников, оторванных от своих сельских забот. Двадцать пять человек навязали и Камушеву, хотя он и упирался как племенной бык, которого тянут на бойню.

— Двадцать пять варваров? — схватил себя за голову Безродный, — И все трактористы? Так ведь они за одну неделю весь автопарк на запчасти растащат! Мне ещё сорок человек надо, чтобы они следили за теми грабителями! И объясните мне, пожалуйста, какую работу я могу им поручить? Наши люди работают, потому что они здесь получают деньги, эти же присланы сюда работать забесплатно! У меня нет на них никаких рычагов воздействия! Если он упрёт у меня что–то, я не смогу его даже в милицию сдать потому, что он здесь не прописан! Человек ходит на работу либо для того, чтобы заработать деньги, либо из–за страха! Так как и нам, тоже денег не особо платят, причина остаётся только одна — страх! На страхе построено всё! Но на этих, полудиких туземцев, я не могу воздействовать даже страхом! Конечно, есть и творческие люди, — Безродный потупил взор и сделал такое лицо, которое, по его мнению, выражало предельную скромность, — к таким дуракам, отношу себя и я, — для которых главное — узреть плоды своего труда, плоды своего творения, но своих единомышленников я в жизни встречал очень и очень мало! Что у меня эти колхозники делать будут?

Эти проблемы волновали не только Безродного, но каждого даже самого мелкого начальника. Срочным порядком прятались подальше наиболее дефицитные материалы, инструмент, кирпич, краски, цемент, в общем, всё, что могло привлечь к себе внимание деревенского жителя. Более всего хлопот досталось дирекции станции. Некоторая часть уникального оборудования была уже установлена, но даже и то, что ожидало монтажа, расхищалось безо всякого стеснения. Кто отломит с какой–либо машины трубку, которая может сгодиться для создания самогонного аппарата. Кто–то сунет за пазуху электронный блок, с надеждою, что может быть, когда–нибудь, он может куда–нибудь и сгодиться, хотя бы детям на игрушки, вещь уж больно красивая. Солдаты строительного батальона вырезали куски контрольного кабеля, проложенного к блочному и центральному щитам управления, и из разноцветных жил его плели себе брючные ремни для предстоящего дембеля. Релейную аппаратуру грабили, как колхозники, так и военнослужащие, потому что блестит. Из корпусов реле получались великолепные браслеты, а из разноцветных проводов обмоток, изрезанных на мелкие кусочки, получались прелестные мозаичные панно. За полулитровую бутылку свекловичного самогона можно было приобрести вполне приличное художественное произведение.

Безродный уже имел горький опыт в подобных авралах, поэтому автотранспортное предприятие вышло из этой оккупации с минимальными потерями. Через неделю, когда сомнительные личности успели всем изрядно надоесть, а начальство пришло в ужас от нашествия «этой саранчи», он написал отличную производственную характеристику в двадцати пяти экземплярах. Затем он заполнил всем командировочные удостоверения и табели учёта рабочего времени, тепло попрощался со всеми и дал напутствие:

— Числа вы себе сами, какие вам выдумаются, проставите! Можете гулять, где хотите и сколько хотите, лишь бы вы были подальше от стройки!

После того, как его прикомандированные с благодарностью покинули территорию предприятия, Безродный обрёл относительный покой. Через несколько дней Камушев, почувствовав чрезмерный уют, обнаружил пропажу.

— Где у тебя эти, как их? — спросил он Безродного.

— Которые? — сделал тот невинное лицо.

— Ну, эти самые?

— А! Строители светлого будущего? — догадался тот, — Тут, видите ли, какое дело, — замялся он, — пропало у меня сто двадцать метров труб, что я на ремонт отопления приготовил! Я подумал тогда, что их на кресты для сельских кладбищ потянули, ну и сгоряча пообещал некоторым, что я в ближайшее будущее намерен увеличить население местных погостов! Они, наверное, перепугались все и разбежались по домам!

Камушев с сомнением окинул щуплую фигуру своего главного механика, и, произведя некоторые умозаключения, облегчённо вздохнул:

— Ну и, слава Богу, что разбежались!