(1870 — 1928)

Иван Иванович Скворцов-Степанов — один из старейших участников русского революционного движения, советский государственный, партийный деятель, публицист, автор трудов по истории революционного движения, атеизму, переводчик трех томов «Капитала» и ряда других работ К. Маркса и Ф. Энгельса. И. И. Скворцов-Степанов вступил в революционное движение в 1892 г., в РСДРП — с 1896 г., с конца 1904 г. — большевик. Принимал непосредственное участие в редактировании нелегальной популярной газеты «Голос труда» (вышла в декабре 1904 г.). В годы первой российской революции редактировал ежедневную политическую, экономическую и литературную газету «Волжский листок», был одним из авторов общественно-политического отдела ежемесячного социал-демократического журнала «Правда», выходившего в Москве с, 1904 г. Вел активную работу в большевистской литературно-лекторской группе МК партии, активный московский корреспондент ежедневной легальной большевистской газеты «Новая жизнь», вышедшей 27 октября 1905 г. в Петербурге, член редакции ежедневной легальной большевистской газеты «Борьба». После закрытия «Новой жизни», «Борьбы» сотрудничал в легальных большевистских изданиях: газете «Волна», журнале «Вестник жизни». В 1906 г. — делегат IV (Объединительного) съезда РСДРП. Возвратившись в Москву, вошел в редакцию ежедневной политической газеты «Светоч», после ее закрытия — в редакцию «Свободного слова». Зимой и весной 1907 г. сотрудничал в двухнедельном журнале «Истина», выходившем в Москве, в ежедневной легальной большевистской газете «Новый луч». С марта по декабрь 1908 г. — вначале член редакции, а затем редактор органа Областного бюро Центрального промышленного района, Москвы и Московского окружного комитета РСДРП большевистской газеты «Рабочее знамя». В мае 1909 г. возглавлял еженедельный профессиональный и экономический журнал «Рабочее дело» (издание вскоре было приостановлено), редактор газеты «Вестник труда» (декабрь 1909 г.). С 30 мая 1910 г. по начало января 1911 г. под его редакцией выходила большевистская газета «Наш путь». С декабря 1910 по апрель 1911 г. принимал ближайшее участие в работе и редактировании журнала «Мысль» (Москва). В конце 1912 г. в результате изменения его оценок позиции меньшевиков-ликвидаторов начинает сотрудничать в ежедневной общественно-политической и литературной газете либерального направления «Новая Сибирь» (издавалась в Иркутске в декабре 1912 — январе 1913 г. меньшевиком Н. Рожковым). Скоро Скворцов-Степанов начинает понимать свои заблуждения и охотно откликается на приглашение принять участие в организации, а в дальнейшем и в работе ежедневной легальной большевистской газеты «Наш путь» (вышла в Москве 25 августа, просуществовала до середины сентября 1913 г.). Он является одним из ведущих авторов еженедельного большевистского легального журнала «Рабочий труд» (Москва). В двух номерах из четырех вышедших опубликованы его статьи «О единстве и «Единство», «Последние события в Италии», в которых он резко критикует ликвидаторов. В годы первой мировой войны принимал участие в работе выходивших в Москве профсоюзных легальных большевистских журналов «Голос печатного труда» и «Московский кооператор». Его революционная деятельность неоднократно прерывалась арестами и ссылками. После Февральской революции 1917 г. редактировал выходившую в Москве большевистскую газету «Социал-демократ» и «Известия Московского Совета рабочих и солдатских депутатов». После Октябрьской революции Скворцов-Степанов — член ВРК в Москве, затем первый народный комиссар финансов Советской республики. Неоднократно избирался членом ВЦИК и ЦИК СССР, членом Центральной ревизионной комиссии РКП (б), членом ЦК ВКП(б), редактором «Известий ЦИК»; редактировал «Ленинградскую правду», был директором Института Ленина при ЦК ВКП(б).

 

ПЕРВЫЕ ЗАСЕДАНИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ

Впервые опубликована в газете «Истина» [225]«Истина» — легальная большевистская газета, выходила в Москве с 14 января по 14 марта 1907 г. Выпущено 5 номеров. Редактор-издатель Л. Г. Голубков. В редакцию входил И. И. Скворцов-Степанов. Активное участие принимали: Б. М. Кнунянц, Д. И. Курский, М. Г. Лунц, В. П. Ногин, М. Н. Покровский, И. А. Санжур, М. А. Сильвин, А. В. Шестаков.
(1907, № 5, 17 марта).

20 февраля открылись заседания II Государственной Думы. Не успела она закончить необходимые предварительные работы, как г. Столыпин уже заявил: иду на вас! Завтра же расскажу, как я осчастливил и еще осчастливлю народ!

Но ему пришлось поберечь свою боевую готовность. Первые дни Государственной Думы были заняты утомительной, но неизбежной процедурой выборов председателей, секретарей и т. д. Потом несколько дней ушло на предварительную проверку в комиссиях правильности избрания депутатов. Только 2 марта г. Столыпин получил извещение, что Дума ждет от него открытия боевых действий. Но здесь рушился потолок Таврического дворца, в котором заседает Государственная Дума.

Много разврата, грязи, крови и лжи прошло мимо этого дворца за его долгую жизнь. Достаточно сказать, что он был построен Екатериной, которая много толковала о счастье народа, — и раздавала десятки и сотни тысяч «людей» своим жадным любимцам, превратила помещиков в безграничных владык над жизнью и смертью забитых, замученных, скрученных железной рукой крестьян. Достаточно сказать, что Таврический дворец был подарен тому князю Потемкину, который устроил для Екатерины днепровскую увеселительную поездку. Несчастных крестьян палкой сгоняли к Днепру, заставляли строить по берегам счастливые деревни: избы из тесу, картона и драни, готовые развалиться от хорошего порыва ветра, но зато размалеванные, разукрашенные. А потом согнали к Днепру окрестное население и заставили петь веселые песни и водить веселые хороводы. Из-за домов же истинно русский кнут надсмотрщика угрожал тем, у кого в голосе не было достаточно счастливых нот.

Екатерина со своим Потемкиным и гостями из Западной Европы, для которых в значительной мере и устраивалась эта комедия, плыла по Днепру на роскошных судах. Все они знали, что эти счастливые крестьяне, эти сияющие счастьем деревни, — что все это ложь. Но они ехали и говорили о том, как славно царствование Екатерины Великой, как облагодетельствованы ею крестьяне, как счастлив народ. По возвращении из поездки — нескончаемые балы и новые разговоры о счастье народа.

И все это и многое другое видел и вынес Таврический дворец. Но не вынес он, когда г. Столыпин захотел повторить потемкинскую правду о действиях правительства и о жизни народа. Потолок рухнул за пять часов до того заседания, на котором г. Столыпин должен был поведать о том, как начальство печется о благе народа.

Насколько удалось выяснить дело до настоящего времени, причина обвала потолка — истинно русская: бездарность начальства и хищничество. Между прочим, депутатские конторки считались дубовыми и за них, как за дубовые, было заплачено 84 тыс. руб. Потолок разбил их и бесцеремонно открыл, что они сделаны из осины и покрыты лишь тонкой дубовой фанерой; красная цена за них 16 тыс. руб. То же, надо полагать, было и со всеми работами для приспособления дворца к занятиям Думы, на что было убухано больше миллиона рублей.

Словом, совершенно так же, как в екатерининские времена. Тогда — картон, размалеванный под деревни, и крепостные крестьяне, подделанные под свободных людей. Теперь — осина, разукрашенная под дуб. И, следует думать, именно это имел в виду г. Столыпин, когда он через четыре дня сказал в конце своего заявления: «Правительство сознает свой долг хранить исторические заветы России». Разоблаченные конторки депутатов неопровержимо свидетельствовали о полной правдивости этих столыпинских слов. Да, правительство хранит исторические заветы.

Заседание Думы все же состоялось в одном помещении Таврического дворца, совершенно не приспособленном для заседаний. Г-н Столыпин тоже пожаловал в заседание, — и одним своим появлением заронил тревогу в кадетские сердца, — робкие, мягкие, женственные. По крайней мере, в следующие дни кадетские газеты много говорили о том, как г. Столыпин был «спокоен», как он шел «с гордо поднятой головой», какой он «видный, крупный мужчина». Можно представить, какое впечатление произвел бы на кадетских дам обоего пола знаменитый палач Сеин, — по слухам, тоже «спокойный», «видный, крупный мужчина».

Г-н Столыпин ни словом не выразил удовольствия по тому поводу, что депутаты так счастливо избавились от смертельной опасности. Зато кадеты выразили в своих газетах неудовольствие г. Столыпину. Как, начальство, выражающее неудержимую радость в тех случаях, когда какой-нибудь начальник выйдет невредимым после покушения, произведенного с негодными средствами (напр., с оловянным ножичком) или подозрительно смахивающего на самопокушение, это начальство молчит, когда от смерти избавились народные представители!

Трудно понять неудовольствие кадетских газет. Ясность, искренность — прежде всего. А искренности было больше 2 марта, когда г. Столыпин молчал, чем 6 марта, когда он говорил в Государственной Думе.

Кадетский дух веял над собранием 2 марта. Кадет г. Долженков нашел было надлежащий тон для характеристики происшествия с потолком. Но он быстро вспомнил, что звание кадета обязывает к почтительному молчанию, и поторопился поймать выражения, выпущенные по адресу министерства.

Когда социал-демократ Алексинский попытался осветить историю с потолком, его прервали на полуслове и предложили перейти от существа дела к вопросу об отыскании новой квартиры.

В этот день в Думе главенствовали кадеты. И Дума показала, что способна сделать она, если она пойдет за кадетами. Такая Дума, поставленная лицом к лицу перед смертью, не осмелится выдвинуть вопрос о том, как предотвратить смерть и угрозу смерти, как вырвать с корнем самый источник опасности. Она будет «сурово» молчать и покорно займется подготовкою гроба.

Следующие дни были заняты поисками новой квартиры. Дело оказалось нелегким. В Петербурге, с его грандиозными, пустующими дворцами, не находилось квартиры для Думы. Дума открыла, что она попала в разряд тех подозрительных квартирантов, которым дворники и управляющие, в союзе с полицией, отравляют существование.

Наконец, к 6 марта отыскали временное помещение — петербургское Дворянское собрание. Сюда перекочевала Дума, а за ней и вся внутренняя охрана: 84 души, т. е. по охранщику на каждые 5 депутатов. А за внутренними охранщиками перекочевала от Таврического дворца к Дворянскому собранию и вся внешняя армия: архангелы охранного отделения, пехота, жандармерия, полиция, кавалерия. Эти силы закупорили со всех сторон все проходы к собранию «народных избранников». Депутаты под надзором полиции, депутаты, отделяемые охранщиками от избирателей, волю которых должна выразить Дума, — такова была первая декларация г. Столыпина. Современная конституция ничем не уступит потемкинским деревням по Днепру. Правительство хранит исторические заветы России.

6 марта было, наконец, прочитано заявление г. Столыпина. О нем можно не распространяться. Это — утомительная канцелярская бумага, написанная казенным слогом, который представляет сплошное оскорбление для русского языка. Только безнадежная ограниченность полицейского участка и ложь чиновничьей канцелярии могли породить такой слог, носящий отпечаток полной бездарности.

По существу же это — старые рассуждения о народных свободе и благе, водворяемых властью кнута. Из декларации г. Столыпина мы открываем, напр., что у нас уже существует свобода собраний и союзов. Об этой свободе собраний могли бы поведать нам деревни, подвергшиеся разгрому за первые попытки крестьян собраться для обсуждения общественных дел. Об этом могли бы поведать города, в которых существует действительная свобода собраний для кнутобойных дел мастеров. О свободе союзов многое могли бы сказать фабрично-заводские рабочие и приказчики. Сколько союзов закрыто, сколько членов правлений изгнано за Урал за свою организаторскую деятельность!

Г-н Столыпин грозит в своем заявлении обеспечить таким же способом целый ряд других свобод: свободу исповедания, неприкосновенность личности, переписки и т. д.

Или возьмем те места заявления, которые касаются крестьянского вопроса. За последние месяцы удельное ведомство (т. е. управление имениями царской фамилии) и помещики продали крестьянскому банку, по замечательно хорошим для них ценам, несколько миллионов десятин земли. Крестьянский банк заставит крестьян купить эту землю по таким же ценам. Эта операция, перекачивающая сотни миллионов рублей из крестьянских карманов в дворянские, сгибающая крестьянство тяжестью новых выкупных платежей, называется в заявлении г. Столыпина попечением о благе крестьянства.

Или возьмем то, что обещает г. Столыпин рабочим. Г-н Столыпин начинает с признания «безусловной необходимости положительного и широкого содействия местной власти благосостоянию рабочих». Екатерина, закабаляя помещикам сотни тысяч крестьян, тоже говорила, что она заботится о народном благосостоянии. Г-н Столыпин видит в «рабочем движении естественное стремление рабочих к улучшению своего положения». Он обещает устранить «стеснения этого движения», но сейчас же добавляет: «поскольку оно не угрожает общественному порядку и общественной безопасности». Из-за потемкинской избы выглянул истинно русский кнут; он и в настоящее время не щадит рабочих исключительно потому, что их борьба за улучшение своей участи, как оказывается, всегда, решительно всегда, угрожает общественному порядку и общественной безопасности, — т. е. безмятежному существованию тунеядческих классов, ездящих на народном горбе.

И такова вся декларация. Заслуживают упоминания еще несколько слов из заключительной части. Правительство, представителем которого «являюсь я», заявил г. Столыпин, «чисто русское правительство».

А на министерских скамьях, отмечают газеты, выделялись фигуры членов этого чисто русского правительства: Шванебах, Редигер, Шауфус, Фредерикс, Кауфман.

Но г. Столыпин был прав. Все эти гг. Шванебахи, Редигеры, Шауфусы и общественные группы, которые представлены ими, все они во что бы то ни стало хотят сохранить исторические заветы старой России.

Но выступает новая жизнь. Пробудился рабочий, пробуждается забитый крестьянин. Историческим заветам старой России — дворянской, полицейской, изуверской — они противопоставляют идеалы новой, свободной России.

И только вполне основательный страх перед этой новой Россией заставляет гг. Столыпиных выступать со своими декларациями.

Истина. 1997. 17 марта.

 

К ЮЗОВСКОЙ КАТАСТРОФЕ

Впервые опубликована в газете «Рабочее знамя» [227]«Рабочее знамя» — нелегальная большевистская газета. Орган областного бюро Центрального промышленного района, Московского и Московского окружного комитетов РСДРП. Издавалась в Москве с марта по декабрь 1908 г. Вышло 7 номеров. № 2 — 5 вышли под редакцией И. И. Скворцова-Степанова.
(1908, № 4, август).

18 июня в Рыковской шахте, находящейся в Юзовке, центре донецкой каменноугольной промышленности, произошел страшный взрыв, который разрушил подземные галереи и преградил углекопам выход из шахты. Немедленно после взрыва начался пожар. Большая часть углекопов, работавших в этой шахте, погибла. Кто не был убит первым взрывом, задохся, потому что после взрыва в шахте остались вместо воздуха только ядовитые газы. Спасаясь от них, углекопы закрывали лицо одеждой, прятали его в рыхлую землю. В таком положении нашли их трупы. Другие, которым удалось укрепиться в галереях с пригодным для дыхания воздухом, погибли от распространившегося по шахте пожара. Товарищи, явившиеся на помощь, слышали отчаянные крики заживо сгоравших людей. Но спасательные приспособления оказались недостаточными. Жены и дети погибающих углекопов, собравшиеся на поверхности, знали, что внизу, под ногами, сгорают и задыхаются их мужья и отцы. Но помощь была невозможна. Из 400 человек, спустившихся в шахту, спаслось лишь несколько десятков. Погибло около 300 человек. Точная цифра погибших не установлена: не все рабочие, спустившиеся в шахту, были отмечены. После погибших осталось полторы тысячи вдов и сирот. Капиталисты выбросят им такие пособия, которые не обеспечат им даже голодного существования и не избавят от необходимости нищенства. Шахту поправят настолько, чтобы в нее можно было спустить новые сотни «рабочих рук», которые будут, как и покойные, извлекать барыши для капиталистов, пока не разразится новая катастрофа. Истерся приводный ремень, его бросили, купили новый. Убиты сотни рабочих, их похоронили, найдут новых.

Кто виновник несчастья? Из Петербурга давно выехала особая комиссия для исследования этого вопроса. Поехал товарищ министра, поехали инженеры, поехали другие чиновные люди. Наверное, наши юзовские товарищи уже заметили результаты работ этой комиссии: ее члены получили хорошие деньги на дорогу, хорошее вознаграждение за труды, хорошие обеды и разные развлечения от заводчиков. Наверное, и остановились-то они у заводчиков. В конце концов комиссия, верно, скажет: да, некоторые упущения были, но без них никакое дело не обойдется. Несчастье произошло по божьему попущению и по вине какого-нибудь мелкого служащего, если не самих рабочих. Чтобы положить конец таким несчастьям, необходимо назначить новых чиновников, дать им хорошее жалованье и расшить золотом мундиры. Тогда все будет ладно.

В чем же причина несчастья? Будут говорить о том, что Рыковская шахта выделяет огромное количество легковоспламеняющихся газов; станут толковать о невежестве и дикости рабочих, которые, несмотря на строгие воспрещения, позволяют себе курить в шахте. Мы, рабочие, не станем ломать себе головы над вопросом, почему случилось несчастье. Для нас здесь нет вопроса. Капитал — везде капитал. На своей собственной шкуре мы знаем, как легко он относится к здоровью и самой жизни рабочих. Для нас юзовская катастрофа выделяется только по огромному количеству жертв. Но разве такие жертвы не приносятся ежедневно, ежечасно и в других отраслях производства? Разница лишь в том, что это — незаметные жертвы, о которых знают только ближайшие товарищи пострадавших. Возьмите металлургическое производство. Каждый день — оторванные пальцы, руки и ноги, каждый день — смертельные увечья. Возьмите такое, казалось бы, совсем безопасное производство, как прядильное или ткацкое. Каждый день — жертва от приводных ремней, от зубчатых колес.

Но это все же еще заметные жертвы. Есть жертвы, которых долго не видят сами рабочие. Напомним типографии, наполненные свинцовой пылью. Напомним отделения при прядильных, занятые очисткой хлопка. Мелкая пыль насыщает воздух, законопачивает уши, рот и нос, режет глаза, проникает в легкие. Молодой, жизнерадостный человек быстро превращается в хилого старика. И скоро могильный холмик возвысится над этой незримой жертвой капитала.

Про одно животное, похожее на летучую мышь, про вампира, рассказывают, что по ночам оно влетает в раскрытые окна, садится на грудь спящих и высасывает их кровь. Спящий чувствует, что его давит гнетущая тяжесть, но не может ни двинуть рукой, ни стряхнуть с себя мертвенный сон.

Все эти рассказы возводят на вампира напраслину. Но если под вампиром они разумеют капитал, то это — сущая правда. Капитал кормится кровью рабочих. Бледнеет и чахнет рабочий — капитал наигрывает красные щеки и покрывается жиром. Рабочего бросают в преждевременную могилу, капитал воздвигает себе дворцы за дворцами. И долго спит рабочий тяжким сном и не может двинуть рукой, пока капитал сосет из него кровь. И больше всего любит капитал женскую и детскую кровь, потому что с этой стороны он дольше всего не встречает никакого сопротивления. И пока не проснется рабочий, пока не взмахнет он могучей рукой, до тех пор капитал будет высасывать его кровь по своей полной воле. Капитал везде и всегда остается вампиром. Если бы рабочий по-прежнему не шевелился, капитал до сих пор убивал бы малюток таким же чрезмерным трудом, как и взрослых. Если бы рабочий не сказал ему властно: «Довольно», — он до сих заставлял бы всех мучиться над работой по 14 — 15 часов вдень. И только отпор рабочего класса положил конец таким безобразиям, которые творятся в типографиях и рудниках, на ткацких фабриках и металлургических заводах.

Капитал всегда и везде остается капиталом. Он уверял в свое время, что ограничение женского и детского труда уничтожит промышленность. Обуздали капитал — и оказалось, что это ограничение просто немного уменьшило предпринимательские барыши. Капитал уверяет, что он не может отказаться от своего священного права убивать рабочих свинцовой и хлопковой пылью, увечить их зубчатыми колесами и передаточными ремнями. Если от него потребуют затрат на предохранительные сооружения, это разорит отечественную промышленность.

Точно так же всегда говорили английские и немецкие фабриканты. Рабочие заставили их пойти на уступки, — и промышленность продолжала свой ускоренный рост. Только прибыль немного понизилась. Вот пример для пояснения. Пусть капиталист, затратив на свою фабрику 100 тыс. р., получает 6 тыс. прибыли в год. Это составит 6%. Пусть его заставили оградить опасные машины, расширить помещения и т. д. Допустим, это потребовало 20 тыс. новых затрат. 6 тыс. на 120 тыс. составляет прибыль в 5%. Прибыль понизилась. Вот из-за такого-то понижения и отстаивает промышленник свое право увечить рабочих.

То же в шахтах. Говорят, в Рыковских шахтах выделяется слишком много взрывчатых газов. Значит, следовало усилить вентиляцию. Правда, тогда стала бы тучами подниматься угольная пыль, которая сама из себя дает взрывы. Но в таком случае следовало применять частую поливку шахт. Могло случиться, что эти меры ни к чему не повели бы. Но тогда необходимо было на время совсем оставить разработку этой шахты. Все известия единогласно свидетельствуют, что накануне рокового дня рабочие настойчиво указывали администрации, что количество газов увеличилось до чрезвычайной степени. Но вампир и его слуги не хотели отказаться от своей дневной порции крови, — и спустили сотни рабочих в шахту, которая стала для них могилой.

Однако недостаточно просто предписать ряд предохранительных мер. Необходимо, чтобы они соблюдались. Значит, необходима правильно поставленная горная инспекция. Мы знаем, каковы теперь инспектора. Они — слуги полиции и рабы промышленников. Они днюют и ночуют у капиталистов. Они всеми своими силами помогают капиталистам. Порядочный человек, который серьезно потребует соблюдения хотя бы теперешних жалких законов, немедленно слетает с места. Так не должно быть.

Но и этого мало. Инспектор из докторов или техников мало понимает в заводской и фабричной жизни. Всякий директор без труда сумеет водить его за нос. Значит, необходимо, чтобы в состав инспекции входили люди, которые испытали фабричную жизнь на своей шкуре, которые знают, что значит целыми днями работать за какой-нибудь машиной или станком, которые не побоятся спуститься в шахту, пробыть на работах целую смену. Такие инспектора сумели бы показать, как устранить несчастные случаи. Значит, необходимо, чтобы по крайней мере часть инспекторов избиралась из рабочих и самими рабочими.

И это не все. Говорят, взрывы в шахтах случаются иногда от того, что какой-нибудь рабочий вздумает покурить, несмотря на строгие запрещения, и зажжет спичку. Промышленники и их холопы усердно раздувают такие случаи и кричат о дикости, невежестве русского рабочего, о том, что он гибнет просто по своей глупости, что капитал неповинен в этих сотнях и тысячах жертв. Когда Каин убил Авеля и бог «библии» спрашивал у него, где его брат, тот отвечал: «Не знаю, разве я сторож брату своему?» Так и капитал на вопрос: «Что ты сделал с рабочими?» — отвечал: «Не мое это дело. Не могу же я приставить к каждому по надзирателю».

Блеск золота слепит глаза, жадность затемняет рассудок, интересы заставляют скрывать истину. А между тем дело так просто. Справедливо, что в шахтах жизнь сотен людей зависит от того, насколько осторожен каждый отдельный рабочий. Но какой из этого следует вывод? Только тот, что ни один рабочий не должен приниматься без согласия остальных, с которыми он будет работать. Теперь предприниматель, не спрашиваясь рабочих, принимает и увольняет кого он захочет. Кто дешевле запросит, того он и наймет. Немудрено, что его выбор останавливается на безропотных, забитых, задавленных, малосознательных. Неудивительно, что более требовательные и сознательные увольняются в первую очередь.

Значит, чтобы от легкомыслия одного рабочего не погибали сотни их товарищей, необходим самый широкий простор для рабочих организаций, необходимо, чтобы все распорядки в рудниках, все наймы и увольнения производились в согласии с этими организациями. Это, конечно, относится не только к горнорабочим. Ведь трудно было бы указать такое производство, в котором здоровье, а иногда и жизнь каждого рабочего не зависели от поведения всех остальных. И еще одно замечание. Вы, сытые господа, любите с сознанием своей просвещенности говорить о нашем невежестве. Поостереглись бы, милостивые государи. Это — ведь прямая ваша вина, что школ недостаточно, что наши заработки не дают нам возможности учить наших детей. Прямая ваша вина, что ваши убогие школы не дают знаний. Мы это знаем, между прочим по этой именно причине и требуем 8-часового рабочего дня, чтобы получить хоть некоторый досуг для расширения своего кругозора. И как раз по этой же причине мы требуем свободы союзов, потому что через них сумели бы организовать курсы, которые дали бы нам побольше, чем наши жалкие школы. Вы, почтенные фарисеи, морщитесь? Вы теперь видите, как неудобно начинать разговор о нашем невежестве?

Мы кратко упомянем о некоторых других необходимых мерах: о страховании рабочих, о такой организации ответственности предпринимателей, чтобы убийственная обстановка работ не только не приносила им выгоды, но была бы прямо убыточна. Не сердце, а карман — самое чувствительное место капиталиста. Но теперь его карман мало затрагивают такие катастрофы, как Юзовская. Расплачиваются за них исключительно рабочие.

Капитал везде остается капиталом. Только окончательная победа рабочего класса, только торжество социализма даст организацию производства в интересах всего общества, устранит всякий вред, всякую опасность для рабочих. Уже современная наука дает для этого полную возможность. Но капитал промышляет только о барышах и с легким сердцем давит рабочих. Однако немалого можно достигнуть даже при капиталистическом строе. Вот один пример. У нас ежегодно происходит 25 несчастных случаев на каждую тысячу горнорабочих. Было время, когда и в Англии такие случаи происходили не реже. Но своей настойчивой борьбой, оказывая давление на парламент, организуясь в мощные союзы, рабочий класс Англии несколько обуздал ненасытную жадность капитала, и число несчастных случаев понизилось до 11 на тысячу. Значит, русский капитал, пользуясь полной свободой, увечит горнорабочих почти в 2½ раза больше, чем английский. Недавно министр финансов заявил в Государственном Совете, что рабочие заметно исправляются по сравнению с 1905 г.: «Теперь у рабочих есть потребность в труде, сознание необходимости труда, желание трудиться».

Вы лжете, г. Коковцов. Послушать вас, так выходит, как будто рабочий класс когда-нибудь отрицал необходимость труда. Уж не вы ли, министры, стояли на паровозах в 1905 году? Уж не вы ли ткали те ткани, в которые одевалась вся Россия? Уж не ваши ли чиновники добывали руду и каменный уголь?

Вы лжете, почтеннейший фарисей. Рабочий класс никогда не отрицал необходимости труда. Напротив, он всегда отрицал право на существование таких бездельников, которые, как вы, живут без труда и отнимают результаты труда у тех, кто работает. Он протестовал против такого строя, когда бездельники захватили себе все блага и поставили рабочих в положение, при котором бесконечный труд едва обеспечивает им голодное существование, грозит преждевременной старостью, увечием, могилой. Но от такого протеста мы никогда не откажемся. Такие катастрофы, как юзовская, могут только вдохнуть новые силы в нашу борьбу за наши собственные интересы, за будущее наших детей, за создание нового общества, где не будет вампиров, высасывающих кровь своих ближних.

Рабочее знамя. 1908. Авг. № 4.

 

КАПИТАЛ И ГАЗЕТЫ

Впервые опубликована в журнале «Вестник труда» [231]«Вестник труда» — большевистский профессиональный журнал, издавался в Москве в ноябре — декабре 1909 г. Выпущено два номера. Редактор И. И. Скворцов-Степанов. Выходил вместо журнала «Рабочее дело» (май — октябрь 1909). Вместо «Вестника труда» стала издаваться газета «Наш путь» (май 1910 — январь 1911).
(1909, № 2, декабрь)

I

На наших глазах совершается необычайное явление. Капитал все решительнее подчиняет себе литературное производство и превращает его в такую же отрасль промышленности, как фабрикация ваксы или сапог, водки или дамских нарядов, колбасы или усовершенствованных подтяжек.

Капитал все глубже подчиняет себе деятельность литератора и в ряде промежуточных ступеней превращает его в такого же кустаря, как гвоздарь или портной, работающие на магазин или скупщика, в такого же наемного рабочего, как ткач крупной капиталистической фабрики.

Но есть огромная разница между наемным рабочим и литератором. Рабочий продает фабриканту только свою рабочую силу на 10 — 12 часов в день. Он сохраняет свою душу, убеждениями он не торгует. Достигнув сознательности, он твердо говорит фабриканту: там, где оканчивается условленная работа, — там кончается твоя власть надо мной.

И даже кустарь, как ни слаб он по своей обособленности, обязуется доставить на магазин только дюжину пиджаков или изготовить сотню замков. Душа его остается свободной, ее он не выносит на рынок.

Писатель в совершенно ином положении. Несет он к литературному фабриканту не сапог, а изложение мыслей, оценку событий, свои воззрения на действительность. Для рабочего совсем безразлично, как меняются моды, чего требует рынок, сегодня он будет так же старательно производить однобортные пиджаки или башмаки с узкими носами, как вчера производил двубортный сюртук или башмаки с носками широкими. Писатель, который с большой быстротой приспособляется к изменчивым вкусам, получает название «наемного литератора». И это название звучит, как пощечина, именно потому, что деятельность литератора неотделима от его души, от его убеждений. Писатель, который позволяет капиталу подчинить свою душу, становится не пролетарием, а жалким рабом.

II

Быть литературным пролетарием вовсе не значит быть литературным рабом; работать на литературный капитал вовсе не значит торговать убеждениями.

Белинский, один из величайших русских критиков, всю свою жизнь оставался пролетарием или, точнее, кустарем, который работал на скупщика, на Краевского, издававшего «Отечественные Записки». Но здесь капиталист подчинялся пролетарию, здесь пролетарий определял всю литературную сторону. Краевский заведовал хозяйственной частью журнала и получал барыши; Белинский пользовался журналом, как средством пропаганды своих убеждений. В этом литературном пролетарии была душа, родственная сознательному пролетарию физического труда.

И в 60-е и в 70-е гг. литературный пролетарий работал на издательский капитал. Но этот пролетариат никогда не позволил бы превратить журнал в лавочку на два раствора: через один ведется пропаганда политических убеждений — через другой выносятся скандальные выдумки, картинки зазорного содержания и другие издания, которые среди бездельников находят широкий и обеспеченный сбыт.

При таких обстоятельствах издателями идейных газет и журналов были обыкновенно люди, близкие к сотрудникам по общему складу своих убеждений; иногда издания организовались на товарищеских началах.

Литераторы, зачастую бедные, как обычные пролетарии, так же и горды, как сознательные пролетарии. Никакой капитал не посмел бы посягнуть на их убеждения. Их деятельность была борьбой за свои убеждения. Единственная сила, с которой считались они, была сила внешняя для журнала, цензура...

III

Капитал как таковой глубоко равнодушен к тому, что он производит и продает. Ему важно одно: получить высокую прибыль. Таков же и капитал, поскольку он из-за прибыли обращается к литературной промышленности. Велик спрос на творение святых отцов, — он выпускает священные книги; блестящие обороты обещает совсем другая литература, — он ее выбрасывает на рынок. Капитал откровенно гонится за наживой.

Такие откровенно капиталистические газеты появились у нас давно, еще в прошлом веке. Это — «листки» разных названий. Об их «убеждениях» говорить не приходится. Их задача — «занимать» свою публику. Это — преемники тех шутов, гаеров и скоморохов, тех приживальщиков, сплетников и богаделок, которые в крепостные времена проживали при крупных барских усадьбах. Только в старину они должны были потешать помещиков, а в 80-х гг. потешали их лакеев и замоскворецких купчих. Только в старину они получали остатки с барского стола и пудик мучки из барских амбаров. Теперь все это устроено по-другому: издатель собирает деньги от розницы и подписки и расплачивается с балаганщиками построчным и помесячным гонораром.

Помещичьи приживалки развлекали господ, копаясь в личной жизни соседей, наушничая на крестьян, рассказывая вперемежку о кровавых убийствах, рождениях двойней и тройней, двухголовых и трехголовых телят.

Переходя из дома в дом, от благодетелей к благодетелям, они были газетами, живыми «листками» своего времени.

Но стоит посмотреть содержание новейших «листков», — и придется признать, что капитал создает из газеты печатного приживальщика для своей публики.

IV

Таким образом, капитал проникает в литературу уже с прошлого века. С одной стороны, он материально подчиняет себе литературного пролетария, но при всякой попытке идейного подчинения встречает страшный отпор, он создает армию чернильных рабов, которые должны завоевать для него рынок и от которых требуется одно: поставлять ходкий товар.

Издания первого и второго рода были в прошлом веке совершенно раздельны. Литературный пролетарий терпел по временам страшную нужду, граничащую с нищетой, — но он не спустился бы до литературной лавочки, не унизился бы до литературного скоморошества. И литературные нравы отличались значительной строгостью. Господа, считавшие литературу товарным производством и ничем больше, и не мечтали о том, чтобы перед ними когда-либо открылся доступ в приличное общество.

Только нашему времени, только самым последним годам суждено видеть, как капитал делает успешные попытки уничтожить пропасть, разделявшую литераторов первого и второго рода. Результатом этих попыток являются газеты, которые называют себя «внепартийными органами прогрессивной деловой мысли», «беспартийными прогрессивными газетами» и т. д. Они заявляют, что их образец — «большие заграничные издания». И они правы. Капиталистически развитой Запад давно знает такие газеты.

V

Новая газета хочет быть ходким товаром. Поэтому видное место отводится так называемым «сенсациям», т. е. всему, что пахнет скандалом, вызывает шум, возбуждает низкопробное любопытство.

Случится убийство, выходящее из ряда вон по жестокости или по обстановке, — на место отправляется «наш собственный корреспондент». Он с отвратительными подробностями опишет вид трупа и комнаты, в которой находится труп, побеседует с дворником и прислугой, раскопает подробности из личной жизни покойника и его живых родственников, перемешает правду с вымыслом, — и газета будет наполовину заполнена его «захватывающими» сообщениями. Розница обеспечена.

Через несколько дней особо дрессированная собака поможет раскрытию убийцы. «Наш собственный корреспондент» мчится наводить справки о ее предках, о ее воспитании, о ее прошлых заслугах. За невозможностью поместить беседу с бессловесным животным помещается его фотография. Помещик отпускал приживальщику «пудик крупки», «наш корреспондент» зарабатывает построчные.

Потом случится какое-нибудь политическое событие, к герою отправляется «наш собственный», подобострастно описывает его роскошный кабинет, его пуховый халат, его мягкие туфли, его «породистую» фигуру, его «безукоризненный сюртук». Вы чувствуете, что перед вами — не тот литературный пролетарий прошлого века, который был глубоко равнодушен ко всему внешнему. Вы чувствуете, что перед вами раб, который сладко мечтает о «пуховом халате» и «безукоризненном сюртуке».

Разумеется, описание служит просто введением к «интервью», т. е. к беседе, в которой на пустые вопросы о разных вещах даются столь же пустые ответы. Но все это преподносится с таким важным видом, что простодушному читателю кажется, будто перед ним открывается уголок того мира, в котором «делается история».

Иногда выдаются ужасные полосы: политическое затишье — и в то же время нет ни «захватывающих» грабежей, ни скандалов. Тогда спасением является «слух», который из какого-нибудь темного источника вылавливается одной из газет. Остальные набрасываются на него. Одни пишут глубокомысленные статьи, другие собирают справки, третьи отыскивают «сведущих лиц» для бесед, и все придумывают и присочиняют, чтобы товар был покрасивее. Пища на несколько недель обеспечена: и для издателя, и для сотрудников, и для грамотных обывателей...

VI

Но если бы «сенсации» составляли единственное содержание новейших «беспартийных газет», последние ничем не отличались бы от «листков» прошлого и текущего века. На характеристику их не стоило бы тратить времени.

Минувшие годы, всколыхнувшие все русское общество, оставили глубокий след по себе. Возврат широких масс населения к политическому небытию невозможен. Прежний «листок», заполнявшийся сплетнями и неполитической болтовней, оттесняется новой газетой, которая делает вид, что хотя она и «внепартийная», но тем не менее политическая газета...

Новые газеты зовут себя «прогрессивными»... Они хлопочут и суетятся, чтобы объединить все левые группы. С глубокомысленным видом они порицают одних за упрямство, других поощряют за уступчивость.

Но стоит вчитаться в эти статьи, — и из них выглядывает такая бездарность и беспринципность, такой убогий провинциализм и политическое безразличие, что становится больно за такую «поддержку». Это не политическая литература, а диктовка на политические темы; и даже не столько на политические темы, сколько вокруг да около, по поводу и для политических тем. Под видом политики новая газета больше всего пичкает обывателя политической сплетней, — как, впрочем, и театр и литература для нее прежде всего предлог для сплетни, литературной и театральной.

Но и такая политика — просто приложение к пустым беседам с разными деятелями, к портретам собак и борцов.

Новая газета — газета не «прогрессивной политической мысли», а прогрессивного политического разврата...

Вестник труда. 1909. № 2.