По одну сторону стола совещаний сидели Боголепов, Панов и Жуков, по другую — Вовк, Гончаров и Стахеев. Все с нескрываемым интересом разглядывали загорелого русоволосого сержанта. Тот явно чувствовал себя неловко — одна рука его машинально перебирала карандаши на столе, другая теребила лямки вещмешка, лежавшего на соседнем стуле.

— Догадываешься, Иннокентий Иванович, зачем тебя из самого пекла по приказу командования выхватили и за одни сутки через всю страну перебросили? — спросил начальник райотдела. — Или уже рассказали, пока с аэродрома везли?

Стахеев отрицательно мотнул головой.

— Расскажем во всех деталях… Но это потом. А сначала хотим тебя послушать… Давай, как на духу, все, что про Василия Кабакова знаешь, про свои с ним похождения…

Иннокентий был несказанно удивлен услышанным. Некоторое время он переводил взгляд с одного из присутствующих на другого, словно говоря: и из-за такого-то пустяка?…

— Поверь, Иннокентий Иванович, речь идет о деле государственной важности, — с досадой в голосе сказал Воголепов.. — Самому неприятно в кошки-мышки играть. Но… как бы тебе сказать… Если сразу все выложим, это может на твое воображение подействовать, что-то исказить в памяти…

Иннокентий покрутил в руках карандаш, отложил его, взял другой. И заговорил каким-то бесцветным голосом:

— В декабре двадцать третьего это было…

К перрону с пыхтением подходил пассажирский состав. И паровоз, натужно извергавший столбы пара, и вагоны выглядели донельзя обшарпанными. Да и публика, ожидавшая поезд, была одета весьма затрапезно: поношенные пальто и полушубки, обсоюзенные валенки с ветхими голенищами, вытертые папахи и треухи. Но и в этой неказистого обличья толпе выделялись несколько оборванцев, жадно поглядывавших на подходивший скорый. Среди них был и Кешка Стахеев, чумазый, нечесаный. Самим облачением своим он отпугивал сограждан — вокруг него, куда он ни протискивался, немедленно образовывалось свободное пространство, словно окружающим хотелось получше разглядеть его короткую японскую шинель, подпоясанную веревкой, огромные, донельзя разбитые английские ботинки с высокой — под колено — шнуровкой и, наконец, кое-как державшуюся на макушке фетровую тирольку с глухариным пером.

Едва состав отлязгал буферами и замер, Кешка ринулся к вагону первого класса. Оттерев всех, он оказался у двери. И едва из нее показались два внушительных чемодана, красные, обветренные ручищи парня протянулись к ним. Но когда вслед за чемоданами на перрон выплыл их обладатель и Стахеев встретился с его взглядом, он как-то сжался, проворно сунул руки в карман. Вальяжный молодой мужик в енотовой шубе и белых новеньких бурках поставил багаж, поправил папаху рукой, затянутой в безукоризненную черную перчатку, и с веселым прищуром стал разглядывать самозваного носильщика. Шрам, протянувшийся ото рта к уху, ярко белел на солнечном свету.

— Эй, ты же совсем невоспитанный юноша. Попросту сказать, хам, насмешливо произнес вальяжный. — Хочешь заработать и даже не потрудился сказать: здравствуйте, поздравляю вас с прибытием в наш город…

Он достал портсигар. Не спеша открыл. Взял папиросу. Крутнул колесико зажигалки. Кешка зачарованно следил за его изящно-ленивыми движениями, словно забыв, зачем он пришел сюда. Пассажиры уже все вышли, охотники поднести чемоданы порасхватали клиентов, а он будто прирос к перрону.

— Ладно, тащи к извозчику, — смилостивился вальяжный, И, чуть поотстав, направился вслед за своим носильщиком.

— Садись! — коротко приказал он, когда побагровевший от напряжения Стахеев опустил чемоданы возле обшарпанного ландо.

Кешка уставился на него с полным непониманием. Однако энергичный тычок под бок не оставил сомнений: хозяин багажа подталкивал его в коляску.

Когда отъехали от вокзала, вальяжный сказал:

— Крепкий ты. А с виду — мозгляк…

А когда полчаса спустя они сидели в трактире, новый знакомый, наблюдая, как Кешка, почти не жуя, поглощает жаркое, задумчиво говорил:

— Да и проворный ты пацан, как я посмотрю…

Кусок застрял у парня в глотке. Он резко отложил хлеб и вилку.

— Ну чего ежом глядишь? Я ведь взаправду. Учил меня старичок, один из приисковых конторщиков: прежде чем человека на работу нанимать, погляди, каков он в еде. Кто на еду злой, тот и работник добрый.

Кешка вновь взял хлеб, снова начал жевать, но уже как-то скованно, то и дело взглядывая на сотрапезника. А тот, поковыряв вилкой жаркое, вдруг отодвинул блюдо, разлил из графина себе и сотрапезнику остатки водки.

— Пора вроде бы и познакомиться? — Подняв рюмку, он подмигнул Кешке. — Меня Василием Мефодьевичем звать.

— Стахеев, — пробасил Кешка с набитым ртом. — Иннокентий.

— Отец-мать где?

— Нету родителей…

— Пойдешь ко мне, Иннокентий, на службу? — помолчав, спросил Василий. — Нужен мне на все руки человечек: чемоданы мои таскать, кухарить, лошади заведутся — за лошадьми ходить…

— Холуй! — возмущенно уточнил Кешка.

Василий укоризненно покачал головой и, не говоря ни слова, достал из кармана колоду карт, протянул Стахееву. Тот взял и недоуменно повертел ее в руках.

— Стасуй! — предложил Василий. — А потом вынь любую карту и дай мне «рубашкой» кверху.

Получив карту, он прикоснулся к ней на одно мгновение и сразу угадал:

— Валет червей.

Так он назвал — и каждый раз точно — подряд несколько карт.

— Мне, брат Иннокентий, никакую грубую работу делать нельзя чуткость пальцев беречь надо. Потому и хожу я всегда и везде в перчатках… Вот они, кормильцы!

И Василий протянул над столом растопыренные пятерни — холеные, белые, немужицкие.

— И до того, любезный Иннокентий, я к перчаткам попривык, что без них руки мерзнут. Даже летом и то вроде озноб продирает.

Кешка с испуганно-восторженным выражением на лице слушал Василия.

— Ну, понял теперь, что не холуя ищу, а толкового да расторопного «начхоза»? Взял ты в толк, что нельзя мне наособняк, без товарища, по земле ходить?

И началась лихая, развеселая жизнь для Кешки. Ездил он с шулером по приискам, стирал на Василия, варил, заботился о его лошадях, чистил и смазывал его щегольскую бричку. И не раз видел он, как "картежный художник" истончает кожу на кончиках пальцев наждачной шкуркой, как наносит иглой крап на карты.

Но прошел год, другой, и все чаще стало закрадываться в душу сомнение: "Не так живешь, Стахеев". Вспоминался отец-плотник, убитый в японскую оккупацию, его слова: "Руками все добудешь, Кешка". И эти руки его вспоминались — натруженные, мозолистые, в порезах и шрамах, не то что у Василия…

Решение порвать с Кабаковым пришло после одного «набега» — так называл шулер свои визиты в дальние ороченские улусы.

…Они приехали под вечер, когда розовый снег исполосовали синие тени сосен, окружавших поляну. Возле чумов носились полуодетые ребятишки, два десятка оленей бродили вокруг.

Кешка осадил коня — сытого вороного рысака с лоснящейся шерстью. Выпрыгнул из кошевки и заботливо накинул на спину воронка старое одеяло.

Василий откинул медвежью доху, барственно сунул руку подбежавшему хозяину-орочену.

— Здорово, здорово. Примешь обогреться?

Через несколько минут они уже сидели в чуме.

Хозяйка плеснула кипятком на льдину, заменявшую оконное стекло. Иней смыло, и стало светлее. Кешка оглядел убогую обстановку жилища — оленьи шкуры, сложенные стопками, обитые жестью сундуки, горку щербатой посуды. В центре дымился закопченный котел с кипятком. Порывы ветра, налетавшие время от времени, отбрасывали шкуру, закрывавшую вход, и тогда дым, клубившийся в верхней части чума, заполнял все его пространство.

Василий тем временем достал из дохи бутылку спирта, положил на сундук колоду карт. Лицо хозяина порозовело от предвкушения забавы…

Уезжали с первым светом. Кошевка была доверху загружена сундуками, связками соболиных и беличьих шкурок. Василий едва уместился среди выигранного добра. Кешка, поминутно зевавший от недосыпа, хмуро привязывал к саням четырех оленей. Сел на край кошевы и, не оглядываясь на ороченов, стоявших у входа в чумы, хлестнул воронка.

Когда приехали на станцию, он молча бросил вожжи Кабакову и, исподлобья глянув на него, сказал:

— Все, Василий Мефодьич, отъездился. Ищи себе другого начхоза.

— Ты чего, Кеш? — сонным голосом спросил Кабаков, угревшийся среди связок меха.

— Не товарищ я тебе по этой части — нищету шерстить…

— В картишки-то хоть обучил вас Кабаков, а, Иннокентий Иванович? нарочито беспечно спросил Гончаров, когда Стахеев окончил рассказ.

Исповедь далась тому явно нелегко. Говоря о прошлом, он старался ни с кем не встречаться взглядом. Теперь, с признательностью посмотрев на Гончарова, Иннокентий ответил:

— Да маленько нахватался, насмотревшись на его спектакли. Правда, с ним в паре не играл никогда.

— Только-то и науки за два года? — Боголепов тоже поддержал шутливый тон, заданный начальником штаба.

Но Стахеев выглядел все таким же настороженно-смущенным. Поняв его состояние, начальник райотдела деликатно откашлялся и доверительно заговорил:

— Вот теперь наш черед рассказывать. Для начала обстановочку обрисую, чтобы понять ты мог, Иннокентий Иванович, насколько серьезное задание тебе предстоит…

Когда Стахеев узнал о подозрениях в отношении Кабакова, то протестующе покачал головой.

— Куда ему!.. На разбой он не отважится, осторожен больно…

— Ты не забывай — семнадцать лет прошло, — сказал Панов. — Какой он стал? Может, ему теперь человека убить, что клопа раздавить. К тому же если Кабаков в Харбине осел, тамошние семеновцы его во как прижучить могли… А им такой человек позарез нужен — кто лучше здешнюю тайгу знает?

Боголепов скорбно развел руками:

— Хотелось бы разделить вашу веру в чистоплотность Кабакова, но…

— Да разве я говорил… — начал Стахеев.

— Шучу-шучу, — успокоил Боголепов и деловым тоном добавил: — Мы сделали запросы, о вашем бывшем «батьке» — ни в местах лишения свободы не значился, ни арестован не был. Провели расспросы сотрудников советских учреждений, выехавших с КВЖД, и в точку попали: видели в Харбине человека, по всем приметам похожего на Кабакова.

— Все это мы выяснили за те двое суток, пока вас разыскали и доставили из-под Севастополя… Дело взято на контроль очень высоким начальством, — вставил Гончаров.

— Так я чем могу. — Стахеев вскочил и по-военному щелкнул каблуками. И тут же обмяк, развел руками: — Только что я могу?…

— Николай Семенович, объясните суть вашего плана, — сказал начальник райотдела и кивнул Иннокентию:

— Садитесь.

— Есть у Кабакова кто-то либо в райцентре, либо в Золототресте, а может, и там и здесь свои люди, — начал Панов. — Оттого и не удается его прихлопнуть. Сколько раз засады делали — он обязательно в стороне ударит, будто насмехается… Один выход — своего человека в банду посадить…

Боголепов, тяжело ступая на больную ногу, подошел к Стахееву и посмотрел на него в упор:

— Ну, что скажешь, Иннокентий Иваныч? Не знаю, какие там чувства к тебе Кабаков питает, а только риск смертельный…

Грузовик затормозил возле нефтебазы. Из кабины выскочил Стахеев в форме ВОХРа и направился к будке охраны. Предъявив накладную, распахнул ворота, и машина въехала на территорию базы.

Учетчица, упитанная женщина средних лет в черном халате и кирзовых сапогах, взяла документы у Иннокентия и, просмотрев их, флегматично сказала:

— Тридцать четыре литра положено. В бочку будете брать или в бак?

— Какая уж там бочка, — словоохотливо заговорил шофер высунувщись из окна кабины. — С этим нормированием вечно на пустом баке. Того и гляди встанет машина. Ей-богу, лучше уж на газогенераторных — накидал дровишек в топку, и айда…

Учетчица, не говоря ни слова, отметила мелом на доске количество взятого бензина, сунула предъявленные бумаги в карман.

Спустя несколько часов автомобиль Золототреста, в кузове которого сидели Стахеев и еще два охранника, катил по пыльной улице таежного поселка, сжатого сопками в линию вдоль трассы. Возле чайной грузовик остановился.

Дверь кабины открылась, уполномоченный НКВД постучал по кузову:

— Эй, народ, обедать!..

В чайной было сумеречно. За столами всего несколько посетителей. Старший команды сразу направился к раздаточному окну. Положив перед поваром талоны, подозвал остальных. Вохровцы и шофер проворно разобрали тарелки с дымящимся борщом.

Когда уселись за столом, пожилой охранник подмигнул Иннокентию:

— Что, взмок, паря, пока доехали? То и дело по сторонам зыркал, винтовку из рук не выпустил… Поглядим, как с прииска поедешь — то-то тебя колотун станет бить…

Стахеев пристыженно склонился над тарелкой.

— Ты, Петрович, чай, тоже трухал в первый-то раз едучи, — заметил шофер. — Когда и банды-то в помине не было.

— А чего ему дрейфить было, — сказал другой охранник. — В то время никто и не слыхивал про такие дела. Сколько лет возили золотишко — всегда один охранник ездил, да не с винтарем, с наганом на боку…

И умолкли, сосредоточенно работая ложками. В тишине стал отчетливо слышен голос диктора, доносившийся из черной тарелки репродуктора в углу чайной.

Стахеев вдруг перестал жевать и застыл с хлебом и ложкой в руках.

— …после упорных кровопролитных боев оставили Севастополь, — звучал скорбный голос.

— Чего ты, Кеш? — взглянув на побледневшее лицо Стахеева, встревожился пожилой.

Трое других тоже сострадательно глядели на Иннокентия.

— Родные, что ль, там? — спросил кто-то.

Стахеев молча кивнул, потом вяло начал есть. Но кусок не лез в горло, и он отодвинул тарелку.

Утром следующего дня в маленьком приисковом поселке Стахеев впервые увидел, как происходит приемка золота. Он стоял с винтовкой в руке у крыльца конторы и настороженно поглядывал на толпившихся поодаль обитателей прииска, в то время как пожилой охранник укладывал в кузове грузовика небольшие ящички, обмотанные проволокой и опломбированные. Шофер и второй охранник подносили драгоценный груз из конторы.

Иннокентий исподволь оглядывал старателей, женщин, подростков, собравшихся у конторы. И чуть не каждое лицо казалось ему подозрительным. Вот мальчишка резко отвел глаза, встретившись с бдительным взглядом Стахеева. А вот пожилая костлявая женщина с погасшей папиросой в зубах что-то уж больно сосредоточенно уставилась на кабину грузовика.

— Что, завидно? — сказал кто-то за плечом Иннокентия. — Приисковые «Беломорчик» курят, на боны купленный, а вашему брату — махра с поцелуем…

Стахеев резко повернулся.

— Вы как… как сюда попали? — одновременно строго и растерянно спросил он, обескураженный тем, что просмотрел этого человека, подошедшего с другой стороны конторы.

— Как попал-то? — усмехнулся невысокий мужик средних лет в выгоревшей восьмиклинке. — А эт секрет…

И пошел от Иннокентия, заложив руки в карманы, самой походкой своей выражая насмешку по адресу этого недотепы.

Стахеев оглядел тропинку, выбитую возле палисадника конторы — ничего в общем-то зловещего не было здесь, и незнакомец, наверное, действительно подошел отсюда без особого умысла. Но Иннокентий все же сощурился вслед иронической спине — в этом типе определенно было что-то подозрительное.

Стахеев перевел взгляд на пожилого охранника. Тот закончил укладывать ящички и присел на них, праздно поглядывая по сторонам. Перехватив неестественно-напряженный взгляд Иннокентия, он добродушно спросил:

— Чего глаза пучишь? Не выспался? — и ухмыльнулся: — Я слыхал: всю ночь вертелся. Видно, подружку вспоминал. Аль женатый?

— Нет, батя, не попадается пока подходящая. — Стахеев улыбнулся одними губами, а взгляд остался колючим.

— Правда твоя, их нонче мало, путных-то. Вот, в мое время девки были! — пожилой прицокнул языком. — Платья — во носили каблука не видно. Косы во! А работящие какие. Теперя накося, выкуси — сам все по дому робь. Я на свою Аньку не надивуюсь — уж вроде все применял как следовает: и ремень, и супонью от хомута стегал, и так и эдак учил. Нет, косу обрезала, платье такое пошила, что все добро наружу, гляди, вывалится. Тьфу!..

— А ты Кешу с ней познакомь, может, понравится она ему, — смеясь, проговорил шофер, показавшись на крыльце конторы. — У них ведь свой вкус.

За ним вышли уполномоченный НКВД, служащие прииска. Пряча сопроводительные бумаги в портфель, уполномоченный со вздохом сказал:

— Хорошо у вас здесь. Ночь переночевал — как в деревне у тещи побывал. Уезжать не хочется.

— Не захочешь, пожалуй, — тревожно глядя в сторону сопок, произнес один из провожающих.

На лица людей легла печать озабоченности, все как-то подобрались, посуровели. Когда подошли к грузовику, начальник прииска положил руку на борт кузова, обитый листовым железом.

— Хорошо, хоть машины мало-мало оборудовать стали.

— Бог не выдаст, свинья не съест, — мрачно сказал уполномоченный и протянул ему руку.

Шофер нахлобучил на стекла кабины металлические жалюзи завел двигатель.

Жители прииска не расходились, пока машина не поднялась на сопку и не пропала за поворотом.

Автомобиль, натужно воя двигателем, взбирался по склону сопки, поросшему пихтачом. Охранники сидели на дне кузова под прикрытием бортов, держа в руках винтовки. Стахеев настороженным взглядом провожал пушистые верхушки пихт, уходившие назад…

Всех троих рывком бросило вперед. Падая на спину, Иннокентий успел заметить, как одна из пихт позади дрогнула и накренилась в сторону дороги. Через несколько секунд раздался треск сучьев, над задним бортом машины взметнулся столб пыли. И сразу же прогремело несколько выстрелов. Тонкий свист воздуха из пробитых шин стал отчетливо слышен в наступившей тишине.

Едва Стахеев и его товарищи вскинули винтовки и высунулись из кузова, как пули застучали по обитым железом бортам.

— Бросай оружие! Сопротивление бесполезно! — раздался густой бас из чащи.

Охранники настороженно переглянулись. Старший, виновато вздохнув, медленно поднялся, кинул винтовку в придорожную пыль.

— Живее! — нетерпеливо рявкнул бас.

Иннокентий и второй охранник тоже встали и швырнули винтовки на землю.

Теперь Стахеев понял, почему автомобиль так резко затормозил, — путь был прегражден огромной разлапистой пихтой, такой же, как та, что рухнула на дорогу позади машины.

— Всем отойти в сторону! — продолжал командовать невидимый обладатель баса.

Шофер, уполномоченный НКВД и охранники сгрудились вместе в нескольких метрах от грузовика.

Иннокентий избегал прямо смотреть на товарищей — на их лицах было написано выражение растерянности, досады. Шофер чуть приметно покачивал головой, горестно шепча:

— Вля-япались…

Из придорожного кустарника вынырнули вооруженные люди. Одни взяли на прицел команду золотоохраны, другие забрались в кузов.

Появилось еще несколько бандитов, ведя на поводу лошадей. Стали поспешно перегружать на них опломбированные ящики.

Последним из пихтача выехал коренастый детина в глубоко нахлобученной шляпе. Окладистая борода с проседью ниспадала на офицерский френч, перепоясанный новенькой портупеей. На ногах у всадника были новые хромачи. Руки в светлых перчатках перебирали богатую уздечку.

— Эй вы, я дарю вам жизнь… — зычно сказал он.

Иннокентий вздрогнул. Теперь он узнал этот бас. Взгляд его словно бы прирос к узким ладоням, затянутым в перчатки.

— …Мы не изверги. Так и скажите людям…

Стахеев встретился глазами с бородачом. Тот на секунду осекся, прищурился, словно что-то припоминая. Потом продолжал:

— Вы будете находиться под прицелом в течение часа, пока мои люди будут отходить с грузом… Потом можете идти на все четыре стороны.

Он чуть помедлил, беспокойно глянул на Стахеева и повернул лошадь. И в тот же миг Иннокентий с каким-то отчаянно-восторженным выражением на лице выкрикнул:

— Вася! Василий Мефодьич!

Нефедов говорил медленно, явно рассчитывая на то, что его слова будут выслушаны с особым вниманием:

— Можно считать установленным тот факт, что банда пришла из-за Амура. Частота нарушений границы именно в сопредельном с нами районе наводит на мысль, что японцы пытаются прикрыть переход связных. Но характер акций бандгруппы до сих пор не позволяет точно определить ее цели. Поэтому ГУББ требует представить всесторонне обоснованный анализ этих действий. И второе. Назначен предельный срок ликвидации банды — пятнадцатое июля. В полном соответствии с военной обстановкой мы и действовать должны по-военному. У меня все.

Штаб ББ заседал в полном составе. Боголепов, уступивший на этот раз свое место представителю области, присел на стул в углу кабинета. Жуков и Гончаров расположились за столом заседаний друг против друга. А Вовк, свернув козью ножку, устроился на подоконнике.

Порывы ветра то и дело относили от окна сизые клубы махорочного дыма, и Нефедов непроизвольно морщился. Заметив это, Гончаров достал пачку "Беломора".

— Закурите, товарищ майор. От его проклятого зелья только так отбиться можно. Клин клином…

— Не-ет, я до табака не очень-то, — сказал Нефедов, вынимая из кармана пеструю коробочку. — Угощайтесь.

Он откинул крышку, и Гончаров увидел мелко наколотые кусочки сахара.

— С гражданской еще это у меня — как наголодался без сладкого, — со смущением объяснял Нефедов.

Это пристрастие и впрямь казалось комичным в крепко сложенном мужчине с волевым подбородком и кустистыми бровями.

— До войны еще леденцами баловался. Теперь вот на рафинад перешел… Знаете что… — Он заговорщически подмигнул Гончарову и предложил: Давайте бросим: вы — курево, а я — сладкое…

Гончаров почесал затылок.

— Вот поймаем бандитов, тогда подумаем…

Нефедов весело рассмеялся. Но тут же посерьезнел и уже деловым тоном добавил:

— Но вернемся к делу. Я связался с ближайшим аэродромом. Самолет для облетов района будет выделен с завтрашнего дня. Нужно назначить кого-то из сотрудников райотдела в качестве наблюдателя. И второе — управляющий Золототрестом дал добро на присылку нашего человека под видом ревизора…

— Кстати, о золоте. Меня… смущает все-таки, что мы отправили машину с грузом свинца под видом драгметалла, — начал Вовк.

Но Боголепов категорично заметил:

— Прикажете каждый раз дарить банде кучу денег — на целую танковую колонну?… А если осечка выйдет и они уйдут с добычей в Маньчжурию?…

— Я уже говорил, но повторю еще раз, — вмешался Жуков. — Убежден, что бандиты не станут разбивать хорошо упакованную тару… В прошлые-то разы они взяли настоящее золото…

— Да если даже и вскроют… — Гончаров на мгновение нахмурился. Стахеев — головастый парень, выкрутится как-нибудь…

По таежной тропе растянулась цепочка всадников. В середине тяжело шагала лошадь, на которой поперек седла висел связанный Стахеев.

Иннокентий то и дело пытался размять опутанные веревкой руки, распрямить затекшую спину, но куда там — тело словно налилось свинцом, перед глазами шли кровавые круги. Мерно вздувался и опадал потный бок лошади.

— Как какого-то… носом к пузу… — бурчал пленник. — Что я, по своей воле в машину эту залез?…

— Чего ты там гундосишь? — прикрикнул на него ехавший следом бандит в засаленной кепке. — Живо у меня юшкой умоешься.

Он пришпорил коня и, обгоняя других, унесся вперед, пристроился рядом с Кабаковым.

— Василий, ну чего ты этого легаша с собой тащишь? Ей-богу, сердце не на месте. Позволь я ему брюшину пощекочу…

— Не мельтеши, Желудок. Сам знаю, что к чему. Парень-то, может, и сгодится на что. На дело брать его с собой все одно не будем. Узнаем, мент он или взаправду мобилизованный. — Кабаков некоторое время молчал, о чем-то размышляя. — Если не легавый, кое-чего порасскажет полезное. Он ведь по приискам мотался, следственно, и дорогу до них знает, а главное сколько верст от каждого до райцентра…

Василий вдруг умолк, словно спохватившись, что сказал лишнее и с неудовольствием посмотрел на Желудка. Но широкое туповатое лицо бандита не выражало ничего, кроме покорности. И Кабаков, сощурив глаза, проговорил:

— Ну, а ежели… то пришить всегда успеем. А ты пока вот что: глаз с него не спускай ни днем, ни ночью. Головой мне за него отвечать будешь.

Колыхание ветвей, мелькание стволов, размеренное движение лошади… Стахеев постепенно перестал замечать происходящее вокруг.

Очнулся от резкого окрика над самым ухом. Кто-то грубо рванул его с седла, и Стахеев мешком упал на землю. Подняв голову, он увидел, что банда спешилась на обширном пустыре, сильно заросшем кустарником. Кое-где виднелись остатки зданий, приисковых сооружений.

Всадники сгрудились возле приземистого полуразвалившегося барака. Навстречу им появился низкорослый орочен с красным лицом. Суетливо подбежав к Кабакову, взял поводья его коня. До Стахеева, казалось, никому нет дела. Полежав с минуту, он с трудом сел, а когда попытался рывком переместиться к замшелому пню, чтобы опереться на него спиной, то неловко завалился набок, больно ударившись плечом о камень. Послышался хриплый смех.

Иннокентий поднял голову и встретился со злобным взглядом коренастого бандита, расседлывавшего лошадь. Широкое конопатое лицо, поросшее густой щетиной, хранило выражение неизбывной скуки, словно он давным-давно узнал цену этому миру и составил о нем весьма невысокое мнение.

К лежащему на земле пленнику вразвалку подошел Кабаков.

— Значит, говоришь, Кеша, в гости пожаловал? — Он приподнял носком пыльного сапога лицо Иннокентия. — А слыхал небось пословку такую: незваный гость хуже татарина?

И, отходя от него, бросил конопатому:

— Развяжи парня, Желудок. Да пусть поесть ему дадут — как всем.

Желудок раздраженно перерезал ножом веревки, опутывавшие Стахеева.

— Ищь, цаца! Свинцовой крупой его накормить бы…

И, ткнув Иннокентия рукояткой ножа в ребра, он ядовито вопросил:

— Может, вам, гражданин легавый, маёнезу?…

Стахеев, сев на землю, принялся растирать затекшие руки, блаженно щурясь на солнце. На мгновение ему представилось, что все происшедшее с ним за последние несколько суток привиделось ему во сне, что сейчас мальчишеский голос взводного Сергеева врежется в тишину, и снова будет бег вверх по голому склону холма, будет немецкий окоп, торопливые удары штыком, хрипы умирающих…

Запирая дверь служебного кабинета, Жуков вдруг ощутил, что за ним наблюдают. Резко повернувшись, он увидел: кто-то отпрянул от приотворенной двери начальника отделения службы. Разом подобравшись, он в несколько шагов пересек пространство коридора, разделявшее оба кабинета.

Постоял, прислушиваясь, и решительно распахнул дверь. Перед ним застыл Вовк — нахохленный, с насупленным лицом.

— Ты чего, Федор? — обескураженно спросил замполит.

— А ты чего?

— Да я… думал, чужой кто…

— Вот и я думал. — Вовк повернулся на каблуках и прошел к столу, как бы давая понять, что намерен работать.

Выйдя из райотдела, Жуков с минуту постоял на крыльце, потом озадаченно пожал плечами и не спеша направился к столовой. Тут его и увидел Гончаров.

— Что это ты?… Сам не свой…

— Да… — неопределенно махнул рукой Жуков. — Федор чудит чего-то.

— А-а, — улыбнулся начальник штаба. — И тебя решил пасти? Он уж сегодня подъезжал к Боголепову: предлагаю-де объявить отдел на казарменном положении. Чтобы никто никуда не отлучался до конца операции.

— Зачем такие строгости? — недоуменно спросил Жуков.

— Подозревает, что кто-то из отдела на банду работает. Может, даже из штаба ББ. Вот, чтобы не передал кто-нибудь про Стахеева…

— Он что, сдурел? — Жуков едва не задохнулся от возмущения. — Да если б так было дело, бандиты давно уже про него прознали.

— Вот и Боголепов так ему сказал.

Возле сложенного из камней камелька разлеглись на траве члены банды. Перед ними стояли миски с похлебкой, на дощечке лежала горка хлеба, нарезанного крупными ломтями.

— Принеси там… с устатку надоть, — сказал Кабаков.

Невысокий краснолицый орочен, которого здесь держали то ли за прислугу, то ли за кашевара, поспешно кивая, скрылся в бараке. А когда появился вновь, в руках его была оплетенная камышовой соломой бутыль.

— Плесни-ка, Шестой, и на долю Петрухи, — сказал Желудок, кивнув в сторону барака. — Может, полегчает бедняге.

Петруха, могутный детина лет тридцати пяти, уже вторую неделю лежал пластом после ранения, полученного во время налета. Его подстрелил тот самый уполномоченный НКВД, труп которого обнаружила в машине засадная команда.

— Не надо, однако, — с какой-то странной улыбкой, похожей скорее на гримасу боли, отвечал орочен. — В животе дырка, нельзя ему… воду и ту нельзя…

— А-а, нельзя-нельзя, заладил, дураково поле, — раздраженно передразнил Желудок. — От всего она, матушка, лечит… А ежели суждено помереть, так уж лучше напоследок врезать…

— Отчепись, — лаконично приказал Кабаков, и Желудок умолк.

Когда, обходя сотрапезников с бутылью, Шестой дошел до Стахеева, он вопросительно взглянул на Василия. Тот едва приметно кивнул, и орочен щедро наполнил кружку Иннокентия.

Пленник поднес спиртное ко рту и содрогнулся от отвращения.

— Ханжа, — пояснил наблюдавший за ним Кабаков.

— Ну и травиловка, — сказал Стахеев. — Не-ет, наш сучок лучше.

Однако мужественно выпил китайский самогон. Отбросив кружку, принялся жадно нюхать хлеб.

— Пятое число, — задумчиво произнес Желудок, глядя в кружку с ханжой. И усмехнулся: — Юбилей! Завтра второй месяц пойдет как мы здесь.

Стахеев при этих словах отложил хлеб и прикусил губу. Перед глазами его вдруг возникли полуобвалившиеся стены окопа, фигура матроса, обмотанная бинтами. Лежа на подстеленной шинели, он силился что-то сказать, но язык плохо повиновался ему. А когда Стахеев присел на корточки и склонился к раненому, то разобрал:

— Я прошлый год пятого июля расписываться собирался… Не повезло…

— Ты чего, эй, мент? — Желудок с подозрением уставился на Иннокентия. — Пиявку проглотил?

— Да нет, Севастополь вспомнил, — еще не придя в себя, ляпнул Стахеев.

— Это с чего? — заинтересовался и Кабаков.

— Да вот как раз пятого июля я туда приехал, в сороковом году, — на ходу сочинил Иннокентий.

— На кой хрен? — так же подозрительно вопрошал Желудок.

— А-а, путевку мне на шпалозаводе дали…

— Стахановец, что ль? — враждебно-презрительно спросил один из бандитов, одетый в солдатскую форму без знаков различия.

— Какой там! Даже в профсоюзе не состоял. — Иннокентий уже оправился от легкого замешательства. Но хмель ударил в голову, и он говорил как-то особенно развязно, без надобности жестикулируя.

— Врешь, — убежденно произнес Желудок. — Путевки только коммунистам и стахановцам дают.

— Ксплуататоры! — злобно пробурчал бандит в солдатском обмундировании, глядя куда-то в сторону дальних сопок.

— Да побожусь! — Стахеев уже стоял на коленях и, позабыв про еду, вдохновенно врал. — Стахановцев всех в область угнали на совещание. И тут звонят: на шпалозавод путевка есть, дайте лучшему рабочему. А я как раз на сверхурочной погрузке три дня стоял — хошь не хошь норму перекрыл. Директор гля на доску — ну, где передовых-то за неделю пишут, — смотрит он, значит: Стахеев. И — дать, мол, ему…

— Ну чего было-то? В Крыму, то есть, — уже с интересом спросил Желудок.

— Хэ-э, ровно князь жил. Значит, так: пальмы тебе, балюстрада…

— Это как так — люстрада? — встрял бандит в солдатском.

— Ну, столбики беленькие по набережной, на манер забора. Чтоб красиво.

— А-а, — разочарованно протянул бандит.

— Идем дальше, — продолжал Стахеев. — Санатории — пять этажей. Колонны, натурально. На крыше — статуи.

— Бабы голые? — умильно улыбнулся Желудок.

— Почему бабы? Шахтеры. Металлурги. Эти… как их… конструкторы.

— Дерьма-то, — сплюнул Желудок.

— Не, красиво тоже, — возразил Стахеев. — Ну ладно, поднимаешься по ступеням, заходишь. Мрамор везде, вазы, понимаешь, понаставлены… Ладно, дальше топаешь, ключ берешь… Заходишь в палату. Там… — Стахеев даже глаза прикрыл от восторга. — Кровать никелированная, тумбочка белая. Диван во такой. На столике патефон стоит. В углу радио. Сюда посмотришь — дверь. Туда посмотришь — дверь. Первую открыл — унитаз тебе стоит. Другую дверь открыл — ванна. Тут же аптечка с зеркалом — хошь брейся, хошь причесывайся.

Стахеев невольно усмехнулся, припомнив, как он на самом деле впервые попал в санаторий под Севастополем. Прошло всего несколько дней с тех пор, как он, давно не видевший своего отражения, заглянул в зеркальце аптечки, висевшей в ванной санаторной палаты, и увидел свое чумазое неулыбчивое лицо. Тогда он помочил пятерню под краном, из которого еле сочилась вода. Пригладил волосы. Огляделся. Все вокруг было усыпано осколками кафеля и кусками штукатурки. На стенах виднелись клетки дранки.

Он вышел из ванной. По номеру расхаживали солдаты с автоматами на груди. Один из них сел на диван, стал с восторженной улыбкой раскачиваться, показывая большой палец. Другой открыл патефон, принялся искать в груде разбитых пластинок хотя бы одну уцелевшую.

Стахеев подошел к двери на балкон и замер, глядя на охваченный пожарами город, на пустынное море. Среди зданий то и дело вздымались пыльные облака разрывов.

С балкона были хорошо видны статуи у фасада санатория. Часть из них пострадала, другие еще стояли во всем своем довоенном великолепии, но клочья дыма, проносящиеся над ними, как бы подчеркивали их недолговечность и хрупкость…

— Ну, давай рожай! — торопил Желудок. — Чего застрял опять?

— Ну вот, — продолжал Стахеев. — Проснулся ты в номере. Побрился. Причесался. Поодеколонился. Гладишь пижаму, надеваешь — и на набережную. Хочешь — велосипед берешь. И девушек катать. А там репродукторы везде, музыка целый день гремит.

Он прикрыл глаза и неожиданно для самого себя запел:

— Утомленное солнце тихо с морем прощалось…

— Как-как? Ну-к, снова давай, — закричал Желудок.

Иннокентий набрал воздуху в легкие и, плавно помахивая рукой, снова запел:

Молчавшие до сих пор бандиты одобрительно загудели, глядя на Стахеева с полной симпатией. А Иннокентий, пьяно улыбаясь, смотрел победителем, будто и впрямь упиваясь произведенным эффектом.

Нестерпимая жара загнала всех в бараки. Только двое часовых, назначенных Кабаковым, затаились в кустах с винтовками в руках.

Стахеев лежал на нарах в землянке рядом с Желудком и делал вид, что дремлет. Конопатый то и дело вставал, шумно пил воду из ведра, вполголоса матерился и снова растягивался на голых досках.

Скрипнула дверь, и в ярко-голубом проеме появилась чья-то фигура. Иннокентий, щурясь после темноты, попытался разглядеть вошедшего.

— Выдь-ка, Желудок, — Кабаков помедлил минуту на пороге, привыкая к полумраку хибары, и шагнул внутрь. — Чего взаперти сидеть?

— От мух да от гнуса спасенья нет, — проворчал конопатый. — Лошади-то рядом — вот и роятся…

Василий присел на край грубо сколоченного топчана, мотнул головой в сторону двери:

— Живо.

Когда они остались вдвоем со Стахеевым, Василий сказал:

— Значит, говоришь, Кешка, не взяли в армию?…

— Грыжа у меня, ты ж знаешь, — с застенчиво-льстивым лицом произнес Стахеев.

— Не помню.

— Забыл, значит…

— По правде сказать, физию твою не враз признал. Видать, действительно память слабеть стала.

— Неужто и то забывать стал, как мы с тобой?… — с элегически-скорбной миной на лице начал Иннокентий.

— Помню, — прервал Кабаков.

Просительно глядя на атамана, Стахеев заговорил:

— Ты б хоть рассказал, как все годы-то эти жил… — И зачастил словно боясь, что Василий не даст ему договорить: — Другой ты стал, другой совсем. Раньше-то, помню, все одно мне вдалбливал: не пачкайся, Кешка, в кровушке человечьей — липкая-де она…

Кабаков помрачнел, его тяжелый неподвижный взгляд остановился на румяном от выпитой ханжи лице Иннокентия. Стахеев осекся, встретившись глазами с этим свинцовым взглядом.

— Вопросики ты, миляга, подсыпаешь… Насчет кровянки, Кеш, правильно я гутарил: липкая она. Но и другое в толк возьми: убить — это только в первый раз трудно… А воды-то много утекло, всему научиться было время…

Стахеев подавленно молчал, как бы боясь взглянуть на Василия. А тот, напротив, уставился на него долгим немигающим взглядом. Потом снова заговорил:

— Ну ладно, мобилизовали тебя в вохру. Так чего ж тебе не жилось, зачем ко мне напросился?

Стахеев потерянно пожал плечами, робко поднял глаза на Василия.

— Обрадовался, когда тебя узнал… Ни о чем не думал — кинулся к тебе, и вс?…

— А теперь жалеешь…

— Н-не знаю… — неуверенно ответил Иннокентий. — Назад-то пути нет…

— Молодец, что не врешь, — Василий хлопнул Стахеева по плечу и поднялся.

Постоял с полминуты, раскачиваясь на носках. И с ядовитой усмешкой произнес:

— А насчет воспоминаний… Помню ведь я, как ты от меня ушел. Чистеньким захотел быть… Ну и как оно, в чистоте-то себя содержать?…

Понизив голос до яростного шепота, Кабаков сказал:

— Пришить бы тебя, человеколюбца… Да может, исправишься, бес тебя ведает…

Василий подошел к двери, чуть приоткрыл ее, с минуту смотрел в щель, потом вернулся к нарам. Заговорил вполголоса:

— Я ведь, Кешка, оттуда, из Харбина, пришел. А назад не хочу намыкался… И здесь жить не сумею — позабыл, как да что.

Он сел рядом со Стахеевым, схватил его за плечи, всмотрелся в лицо.

— Отсидимся, Кеш, с полгодика — вс? одно краснюкам хана скоро, немец к самой глотке подобрался… А потом заживем…

— Это на какие шиши? — с недоверчивой ухмылкой спросил Стахеев.

— Я, думаешь, зря сюда пришел?… Мне один старичок, помирая, словцо сказал — где атаманскую казну в двадцать втором году сховали… когда большевики внезапно ударили.

— Так чего ж ты спешил-то? — все так же недоверчиво сощурился Иннокентий. — Коли красным каюк придет, тогда бы и приезжал, без хлопот свое добро забрал.

— В том-то и дело, что торопиться приходится. Не я один про тайну старикову узнал. Опередить надо…

— А я-то как помогу?

— Ты здесь все ходы и выходы ведаешь, как-никак никуда не уезжал. А меня — появись я на людях — враз сцапают, не знаю ведь я вашей жизни.

— Уйти отсюда хочешь?

— Не сразу. По золотишку надо еще ударить да с Шаманом разобраться…

Шаманом в банде звали орочена с обветренным морщинистым лицом — того самого, чей испытующий взгляд несколько раз ловил Стахеев.

— А чего он-то тебе мешает? — простодушно спросил Иннокентий.

Кабаков скрипнул зубами и стукнул себя кулаком по колену.

— Я бы его… Давай, говорит, по продуктовым складам, по баржам… Золото золотом, а продукты да шмотье еще нужней…

— Зачем ему?…

— Много будешь знать — скоро состаришься. Покамест я тут вопросы задаю. Поработай на меня сначала, а потом… До какого прииска от райцентра семьдесят два километра?

Стахеев понял, почему Кабаков так резко переменил тему — видимо, сказал лишнее. На минуту задумавшись, Иннокентий коротко ответил на поставленный вопрос:

— До Огонька.

Кабаков озадаченно наморщил лоб и сказал:

— Далековато…

— И до Романовского! — хлопнув себя по лбу, воскликнул Стахеев.

— Что до Романовского?

— Тоже семьдесят два.

Кабаков помрачнел. После недолгого раздумья спросил:

— А на какой из них последнее время за золотом ездили?

Стахеев пожал плечами:

— Наш наряд ни на одном не был.

— А другие? — настаивал Василий.

— Вот не соврать бы, — раздумчиво произнес Иннокентий. — Как будто на Романовский ездили…

В кабинете Боголепова было душно. Жуков в расстегнутой гимнастерке, без ремня расхаживал вдоль стены, обмахиваясь газетой. Гончаров, оседлав стул и опершись локтями на его спинку, сидел у карты района, то и дело утирая платком испарину со лба и шеи.

— Все делаем, как школяры, — ни к кому не обращаясь, с горечью говорил начальник штаба ББ. — Вон сколько брошенных приисков мне Николай Семенович назвал — и ни один на карту не был нанесен. А еще за бандой взялись гоняться.

— Это ты прав, — кивнул Боголепов, сидевший на подоконнике у раскрытого окна. — Давно надо было старичков собрать да вместе с ними карту подправить. Где шахта была, где старатели золотишко мыли — пусть лето простояли, а все какая-нибудь хибара осталась.

— Собираетесь весь год в кошки-мышки играть? — ядовито спросил Вовк, также ни к кому конкретно не обращаясь. — А что, я считаю, что операция проводится с полной безответственностью! Послали одного на аэроплане летать, другого в Золототрест под видом ревизора бумажки перебирать. Теперь мало того, что отдел ослабили еще и утечка информации неизбежна… Я подам рапорт!

— Не кипятись! — Боголепов флегматично махнул на него рукой. — Тебе бы только рапорты писать…

Но Вовк явно еще не выговорился. Губы его подрагивали от возбуждения. Рубя воздух ребром ладони, он забегал по кабинету.

— Да и вообще затея со знаками для самолета!.. Детский сад какой-то. В шпионов играем. Что с воздуха увидишь?…

— Погоди, Федор. — Жуков резко повернулся. — Сначала насчет того, что людей разбазариваем… Тебе, как и всем, прекрасно известно, что с самого начала операции начались регулярные облеты района и для наблюдения выделили сотрудника…

В спор вмешался Нефедов:

— Товарищи, я вижу, у вас какие-то давние разногласия…

— Начальник отделения службы считает, что на банду работает кто-то из отдела, — с ядовитой усмешкой пояснил Гончаров.

Встретившись с требовательным взглядом Нефедова, Вовк отвел глаза и глухо сказал:

— Береженого бог бережет…

— Вы кого-нибудь подозреваете, Федор Григорьевич? — бесстрастно спросил Нефедов.

— Нет пока…

— Тогда давайте больше не будем поднимать эту тему… — Нефедов помолчал, потом спокойно спросил, будто никакой размолвки не было: — А почему вам кажется, что с самолета ничего не увидишь — напротив, любой предмет правильной формы бросается в глаза.

— Да ведь в районе больше сотни брошенных приисков, зимовок, рудничных разработок…

— Опять за рыбу деньги, — раздраженно вставил Боголепов. — Никто и не отрицал сложность задачи… Если даже Стахееву не удастся выложить знак, он может на крайний случай сбежать потемну из банды и сообщить нам о ее пристанище.

Вовк хотел что-то ответить, но тут заливисто затрезвонил телефон. Нефедов снял трубку.

— Райотдел. Сейчас.

Передал трубку Боголепову.

— Слушаю, — сказал тот и через секунду начал лихорадочно строчить на листке бумаги. Хмуро бросил:

— Держите в курсе.

Положив трубку, объявил:

— Нападение на обоз с мукой…

Наступило долгое молчание. Его прервал Жуков.

— У меня никаких сомнений: они уничтожают продукты и промтовары, чтобы оставить прииски на голодном пайке, заставить прекратить работу…

Гончаров медленно покачал головой и с сомнением сказал:

— А почему им не уничтожать захваченное на месте? Мы не видели никаких следов этого — ни кострищ с остатками мануфактуры, ни рассыпанного сахара и соли…

Нефедов тряхнул свернутыми в кольца телеграфными лентами и сказал:

— А ГУББ требует от нас определенности. Проводим операцию, не до конца уяснив цели противника.

Все пристыженно молчали.

— Что телеграфировать прикажете: просим снять дивизию с укрепрайона для проведения войсковой операции по прочесыванию?…

— Да тут десяти дивизий не хватит, — бросив взгляд на каргу, сказал Боголепов. — Две Бельгии…

Солнце стояло в зените. Склоны сопок, обступавших котловину, в которой лежал брошенный прииск, дрожали в горячем мареве. Стахеев сидел возле камелька и с выражением безмерной скуки на лице оглядывал окрестности. Он уже во всех деталях изучил все эти полуразвалившиеся строения и заросшие кустарником мостки.

Чуть в стороне местность была словно изрыта гигантскими кротами отвалы пустой породы чередовались с шурфами, над ними поднимались в небо деревянные журавли-подъемники. На некоторых болтались тяжелые рассохшиеся бадьи.

Перехватив взгляд Иннокентия, сидевший с ним Куклим заметил:

— Преисподня, да и только. Будто бес какой изрыл…

Стахеев согласно кивнул головой и лениво поднялся. Сказал:

— Пойду еще хворосту принесу…

Он уже несколько раз пытался выложить из палок какую-нибудь правильную геометрическую фигуру. Старенький биплан дважды проносился над пустырем, но знак каждый раз не был готов. А потом Иннокентию самому приходилось разбрасывать разложенные хворостины, когда Желудок как-то слишком назойливо начинал вертеться рядом.

Сегодня за первую половину дня Стахееву удалось вытянуть в прямую линию несколько валежин. Оставалось приладить еще две палки, чтобы получилась стрела, указывающая прямо на барак.

Сделав несколько шагов, Иннокентий почувствовал на себе пристальный взгляд. Резко обернулся. В дверном проеме барака мелькнула серая кепка Желудка.

"Глаз не сводит, скотина", — подумал Стахеев и сделал вид, что зацепился штаниной за ветку.

Возвращаясь к камельку, он как бы невзначай уронил одну из палок, подправил ее ногой. Чуть отойдя, неприметно оглядел полянку — вдоль всего края вытянулась ровная линия, выложенная из хвороста. Еще один заход, и знак будет готов.

Но едва Стахеев свалил возле камелька дрова, как послышался отдаленный топот копыт.

Куклим обеспокоенно встрепенулся:

— Что-то стряслось. Чего это они среди бела дня возвращаются… Пыль-то за десять верст видать. Да и ероплан, гляди, опять появится…

Банда влетела на поляну на полном скаку. Иннокентий прикусил губу, увидев, как под копытами лошадей разлетелся выложенный им знак.

Кабаков нетерпеливым жестом подозвал к себе Шестого. Орочен помог ему слезть с седла. Василий повалился на землю и поднял ногу:

— Сдерни!

Орочен взялся за сапог, но Василий рыкнул:

— Легче, морда!

Из сбивчивых объяснений бандитов Иннокентий понял, что один из возчиков мучного обоза швырнул в Кабакова топором и слегка ранил ему ступню.

— Накормил дурака из пипетки, — сказал безусый бандит в синей сатиновой косоворотке и хлопнул по колодке маузера.

— Что тут у вас? — спросил Василий, когда орочен туго перебинтовал ему ногу.

— Петруха долго жить приказал, — сказал Куклим. — Утрось еще как уехали вы…

Василий поднялся и, припадая на раненую ногу, пошел к бараку. За ним потянулись остальные.

Остановившись перед нарами. Кабаков повернул к себе заострившееся лицо умершего. Прищурившись, пожевал губу. Желудок отыскал глазами Стахеева и глумливо сказал:

— Я так кумекаю, что один рот прибыл, один рот убыл. Баш на баш. Правильно я мыслю, а, легавый?

И разразился хриплым смехом.

Шаман медленно повернулся к нему, бесстрастно пробормотал:

— Эй, Желудок, шутки шутить не надо…

Конопатый беспечно глянул на него и с прежней усмешечкой повернулся к Кабакову.

Но Василий посмотрел на Желудка с таким выражением, что тот непроизвольно втянул голову в плечи.

— А чего, я ж так…

— Все прииска Петруха знал, все ходы и выходы видал… наставительно произнес Кабаков и неожиданно наградил Желудка увесистой затрещиной. Потом опустился на нары и сказал:

— Теперь на твою память вся надежда, Шестой, — один ты из местных остался.

— Тоже времени много прошло, — с жалкой улыбкой ответил орочен. — С тридцать второго года не был…

Подошел Куклим. Деловито осведомился:

— Ну что, могилку копать надо?…

— Может, сжечь? — в раздумье сказал Кабаков. — Никаких следов оставлять нельзя. На разрытую землю собаки придут…

— Но коли сжигать труп, обязательно целую груду хвороста придется спалить. А если в это время ероплан прилетит? Угли в секунду не размечешь, — робко сказал Куклим.

— М-да… — задумался Кабаков.

— А шахты-то брошенные на что? — спросил Иннокентий. — Ни одна собака не учует…

— Толково, — похвалил Кабаков. — Вот и займитесь этим, как поедите. Ты, ты… — Он ткнул пальцем сначала в Желудка, потом в Куклима, помедлил и показал на Стахеева. — И ты.

Когда сверху по шесту журавля спустился Стахеев, Желудок зацепил край бадьи за проржавевший костыль, торчавший из стены шурфа. Посмотрев вверх на голубой кругляшок неба, сказал:

— Метров десять, а то и пятнадцать будет.

Под ногами у него лежала целая охапка факелов из бересты. Взяв один из них и запалив, Желудок распорядился:

— Ты, мент, держись за мной и неси пару факелов, а Куклим с лопатами сзади пойдет.

И двинулся в глубь штрека, отходившего от шурфа.

Шли медленно, то и дело оглядывая ветхий крепеж. Кое-где стойка обрушилась и проход был полузасыпан породой. В нескольких местах обнаружили обширные пазухи над переплетением горизонтальных балок.

Штрек неожиданно оборвался, и троица очутилась в новом шурфе. Желудок задрал голову и сказал:

— А тут журавля не видать, не выберешься.

Эхо его голоса заметалось по подземелью. В темноте зашуршала обвалившаяся порода.

Бандит невольно втянул голову в плечи и приглушенным голосом произнес:

— Не орать! Видите, что творится. Едва держится.

Осмотрелись. Из нового шурфа в разные стороны расходились еще три штрека.

— Давайте сюда заглянем, — Желудок кивнул головой на одно из темных пятен, зиявших в стене. И первым шагнул в проход.

Они прошли около полусотни метров и уперлись в стену. В ней была выдолблена ниша — след давней попытки углубить шурф. Рядом валялся большой деревянный щит. Куклим поднял его и приложил к нише.

— Гля, как нарочно пригоняли.

— Тут, наверное, инструмент хранился, — предположил Стахеев.

— Вот сюда и заховаем Петруху — стоймя. И копать ничего не надо, решил Желудок и, посвечивая себе факелом, повернул обратно.

Идя следом за ним, Иннокентий приметил огромную пустоту над крепежными балками. Сунув туда свой факел, он с трудом различил своды полости.

Оказавшись на дне шурфа, Желудок предложил обследовать другие штреки.

Второй оказался совсем коротким, а третий тянулся долго и, неожиданно изогнувшись, пошел резко вверх. Впереди забрезжил свет. А вскоре, продравшись сквозь заросли шиповника, все трое выбрались на каменистую осыпь, спускавшуюся к речке.

Желудок взобрался на гребень откоса и присвистнул.

Ого, больше версты отмахали. Айда до табора…

В тот же день на заброшенном прииске появился новый человек. Он приехал на лошади в сопровождении одного из бандитов, накануне куда-то отосланного Кабаковым.

Василий, Шаман и приезжий уединились в бараке и просидели там дотемна. До слуха Стахеева доносились голоса — разговор явно шел на повышенных тонах. Иннокентию удалось даже расслышать несколько отрывочных фраз, однако составить представление о предмете спора он не смог.

За ужином бандиты сидели как прибитые — всем было ясно, что произошла крупная размолвка. Кабаков был мрачнее тучи. Шаман, не говоря ни слова, недобро улыбался. Гость — высокий белесый мужчина с водянистыми глазами ел кашу из алюминиевой миски с таким выражением, будто глотал уголья. Потом они все трое снова отошли в сторону, обменялись несколькими репликами. Василий свистнул, Шестой стремглав бросился на зов, выслушал какие-то распоряжения Кабакова и пошел седлать лошадей.

Вскоре раздались глухие удары копыт в темноте.

Лежа на нарах, Стахеев думал о возможных причинах несогласий между Кабаковым и Шаманом. В том, что приезжий — курьер из-за кордона, Иннокентий не сомневался: уж очень барственно тот держался, да и сама речь его — насколько можно было судить по немногим фразам — имела налет чего-то нездешнего.

Оброненное Кабаковым признание в том, что Шаман требует большей активности, доказывало: истинным хозяином банды является этот невзрачный орочен. Кто он? На чем основывается его власть? Какие у него полномочия? Что значит выкрик Кабакова "не хочешь по-моему — будем врозь атаманить"?

Поразмыслив, Стахеев пришел к выводу, что назревает раскол банды и что связной, возможно, повез важную информацию за Амур. Если не ударить уже сейчас, то половина бандитов может ускользнуть, а тогда и возвращение награбленного ставится под вопрос. Еще хуже, если Кабаков предложит Иннокентию уходить из банды вдвоем. Тогда Шаман точно сменит ее местопребывание, и все придется начинать сначала.

Как ни прикидывай, решил Стахеев, а выжидать больше нельзя. Не стоит уповать и на то, что удастся выложить знак для самолета. Завтра, быть может, будет поздно. Если же суметь передать информацию о местонахождении банды уже сегодняшней ночью, да к тому же известить о том, что к границе движется связной, и дать его приметы, то удастся, быть может, не только прихлопнуть Кабакова с братией, но и ухватиться за ниточку, ведущую в Харбин…

Стахеев приподнял голову с топчана. Долго смотрел на соседние нары. Никто не шевелился. Слышалось тонкое с присвистом дыхание Куклима, частое сопение Желудка.

Беззвучно ступив на земляной пол, Иннокентий взял гимнастерку, служившую ему вместо подушки, быстро надел. В несколько шагов преодолел пространство до двери и резко распахнул ее. Петли тонко пискнули.

Стахеев постоял несколько секунд и так же резко закрыл дверь, в последний момент придержав ее рукой. Тотчас же на нарах сел Желудок, с кошачьей проворностью перемахнул через спящего Куклима и, отведя руку с маузером в сторону, взвел курок.

Убедившись, что часового нет поблизости, Стахеев, осторожно ступая, направился в сторону зарослей. Но едва он скрылся за кустом, прогремел выстрел.

Из-за барака немедленно выскочил караульный с винтовкой, из хибар высыпали полуодетые бандиты с револьверами и карабинами в руках.

— Уйти хотел, собака, — Желудок с разбега пнул в бок скрючившегося за кустом Иннокентия.

— Ты что, бешеный?! — морщась от боли, крикнул Стахеев. — По нужде не даст сходить!..

— У-у, паскуда! — И Желудок еще раз самозабвенно пнул лежащего.

— Встань! — грозно сказал подошедший Кабаков.

Стахеев тяжело поднялся, держась за плечо.

— Значит, деру дать решил?…

— Да ты что, Василий, не веришь мне?… — с самым искренним негодованием спросил Иннокений. — Разве ты меня плохо знаешь?…

— Пришить легавого, и точка! — лениво сказал Куклим. — На кой он сдался?…

— А я что говорил?! — заклокотал Желудок.

— Васи-илий Мефодьич! — Стахеев жалостливо смотрел на Кабакова. — Ну чего он прицепился — ни днем, ни ночью покоя…

— Кто еще видел, как этот, — Кабаков мотнул головой в сторону Иннокентия, — как этот в бега подался?…

Никто не отозвался. Тогда Василий перевел взгляд на Желудка, сощурившись, смерил глазами Стахеева. Грубо спросил, ткнув пальцем в плечо.

— Чего там у тебя?

— Больно. Кровь идет, — чуть не всхлипнув, сказал Иннокентий.

— Погляди, Шестой, — распорядился Кабаков.

Разорвав рукав, орочен осмотрел рану и ободряюще сказал Стахееву:

— Пустяк совсем… Затянет, как на собаке.

— Замотай. А потом, слышь, Желудок, запереть его накрепко вон в ту землянку. И сторожить его день и ночь.

Когда Иннокентия отвели в сторону, Кабаков хмуро сказал:

— Завтра пошлю проверить про этого… Если что не так, отдаю его тебе, Желудок, — по-свойски разберешься…

Стахеев лежал на охапке сухой травы, неотрывно глядя на щелястую дверь, через которую пробивались узкие лучики света. Снаружи слышались возбужденные голоса. Они быстро удалялись.

Когда все стихло, Иннокентий услышал рокот мотора. Гул все нарастал, пока не заполнил собой все тесное пространство землянки.

Едва самолет пролетел, наверху снова загомонили. Затрещали сучья у камелька, зазвенел молоток о железо.

Яркие лучики, прорезавшие сумрак, погасли — кто-то подошел к двери. Звякнул замок. В слепящем прямоугольнике возник силуэт.

— Эй, держи!

Стахеев узнал Шестого. Орочен поставил на земляную приступку кружку с водой, положил сверху ломоть хлеба. Покачал головой, посмотрев на забинтованную руку Иннокентия, и со вздохом закрыл дверь.

Насытившись, Стахеев сел на еловый лапник, устилавший пол, поджал под себя ноги и затянул песню про удалого казака, того, что гулял по-над Амуром…

Через некоторое время лучики, бившие сквозь щели в двери, снова погасли.

— Иннокентий, почему песню поешь? — негромко спросил Шестой. Василий человека послал узнать про тебя. Приедет — убьют, однако…

— А мне чего? — беспечно отозвался Стахеев. — Поел — повеселел. Вот и пою.

— В моем улусе такую песню пели. Ты из каких мест?

— Здешний.

— Эйе! — радостно воскликнул орочен. — Да ты, может, и про Василия Петухова слыхал. Отец мой…

— Как же — знатный охотник был. Орден получил — в газете нашей про него писали. Кажись, перед самой войной помер…

Орочен долго молчал. Наконец глухо спросил:

— Может, еще про кого из нашей семьи слыхал? Род-то наш большой братанов одних восьмеро да девок пять…

— Нет, Шестой… Да имя-то есть у тебя?

— Митькой раньше звали…

— Что ж ты, Дмитрий Васильич, от родни своей отказался?

— Десять лет как пес бездомный скитаюсь… Вот услыхал в Мохэ: людей из ороченов собирают, чтобы через границу идти — сразу примчался… Может, думаю, своих повидаю.

— Не пойму я тебя… — начал Стахеев. — Что тебе не жилось?…

— А-а, — протянул Дмитрий и, помолчав, сказал: — Меня к расстрелу приговорили…

— За что? — оторопело спросил Иннокентий. Уж очень не вязалось с приниженно-добродушным ороченом это страшное слово.

— За убийство… В тридцать втором году — в октябре это было приехали мы в райцентр в кооперацию: пороху, дроби, продуктов на промысловый сезон закупить. Да загуляли — приехал тут один из богатых наших соседей, водки набрал. Как в тумане были, дрались с кем-то… Проснулись на третий день — а тот мужик, Петро Анзямов, и говорит: в драке председателя сельсовета зарезали, теперь вас как подкулачников за террор к стенке поставят… Давайте, говорит, деру за Амур…

— А-а, я слышал про этот случай, — задумчиво проговорил Стахеев. Была драка в клубе, до поножовщины дело дошло…

— Вот-вот, — сказал Дмитрий. — Потом уж, в Китае, объявил нам Петро: не только председателя, еще двоих на ножи приняли. Теперь, сказал, вам назад пути нет — всех, кто в драке участвовал, большевики к расстрелу приговорили заочно.

— И ты поверил? — поразился Иннокентий. — Да ведь о том случае и в газете писали, я помню. Маленько задели одного парня из ваших. Товарищеский суд был…

— Правду говоришь?! — сдавленным голосом спросил орочен. — Так что же я?… Десять лет… Десять лет из жизни выкинул…

— Чем хочешь могу поклясться…

— Верю твоему слову, земляк. Как тебя увидел — сразу понял: это человек хороший, — он помолчал, горестно покачивая головой, потом спросил: — А тебе-то зачем к Василию надо было? Не пойму…

— Сам теперь жалею, — ответил Стахеев.

Понизив голос, Дмитрий сказал:

— Однако удирать надо… Если… если, как ты говоришь, не приговаривали меня… Дома у родных спрячусь… Пойдешь со мной?

Сердце Иннокентия на мгновение сжалось, в висках застучало. Свобода! Свобода! И тут же словно холодом обдало: а если уйдут бандиты?! Стоит ему теперь бежать, как Василий сразу распорядится уходить с этого места, а то и вообще двинет за Амур. Рассчитывать на то, что бегство долго не обнаружится, невозможно. И Стахеев сказал:

— Не-ет, не могу я вместе с тобой.

— Почему? — недоуменно спросил Дмитрий.

Но Иннокентий вместо ответа сам задал вопрос:

— Что ж теперь, в улусе собираешься отсиживаться?

— А куда деваться? За то, что мы здесь натворили, добра не жди… На войну, может, попроситься?

— Хочешь заработать прощение? — напрямую спросил Стахеев.

— Что надо делать? — В голосе Дмитрия затеплилась надежда.

— Если ты уйдешь, Василий может перебраться отсюда. Где остановится через несколько дней — не знаю. Может, меня уже не будет. Ты должен запомнить главное: он знает километраж от райцентра до каждого прииска, и это почему-то позволяет ему подстерегать машины…

Уже смеркалось, когда снаружи послышались возбужденные голоса, какой-то непонятный шум. Стахеев приник к двери, но ничего не смог разобрать.

— Тащите его в землянку! — раздался повелительный бас Кабакова.

Дверь распахнулась, и на фоне густо-синего закатного неба стали видны несколько силуэтов. Через мгновение кто-то мешком упал на лапник.

— Завтра выкопаете для него особую яму, а сегодня пусть ночуют вместе, — говорил Кабаков. — Стеречь пуще глаза.

Дверь закрылась. В полутьме Иннокентий с трудом различил нового пленника и чуть не вскрикнул от удивления — это был Шаман.

— Что смотришь? — подняв голову, спросил тот. — Думаешь, я тоже удрать хотел?

— Да никуда я не собирался сбегать, — возмущенно начал Стахеев.

— Все равно нам обоим конец, — убежденно сказал Шаман. И, помедлив, добавил: — Если не сумеем выкарабкаться.

Стахеев слушал его правильную речь и все больше убеждался, что Шаман не простая птица. Осторожно спросил:

— А вас за что так?

— Да потому что жулик этот твой Кабаков. По его приказу связного убили, а меня он сюда засадил, сказал, что заставит нужные ему донесения подписать… Подлец, ворюга!..

— Извините, не знаю, как вас звать-величать…

— А-а, — отмахнулся Шаман. — Какое это имеет значение… Впрочем, если угодно, меня зовут Бо Фу, я офицер маньчжурской армии. Служил при штабе атамана Семенова… Удивляешься, что я тебе все это говорю?

— Да нет, — Иннокентий пожал плечами.

— Я хочу, чтобы ты понял: никакого смысла нет связываться с уголовником. Поможешь мне — получишь все. Через несколько месяцев, если я захочу, ты будешь городским головой Хабаровска, Владивостока, где пожелаешь…

— Это как же?…

— Неважно… Делай то, что я скажу…

— Ну нет, я так не согласен. Вы моего товарища бог знает в чем обвиняете, а я вам должен на слово верить, — с обидой в голосе сказал Стахеев.

— Да пойми ты, твой Кабаков — преступник. Его и красные расстреляют и наши, когда придут, повесят. Он всю операцию сорвал…

— Ничего не пойму.

Бо Фу надолго замолчал, тяжело вздыхая, ворочался на лапнике. Потом с отчаянной злостью заговорил:

— Все равно выбирать не приходится… хоть легавый ты, хоть нет. Нет, так поможешь — если твое будущее тебе дорого… Наша группа не только золото должна брать, ее основная задача — создать склады продовольствия и одежды… чтобы обеспечить базу для более крупных сил, которые придут по нашему знаку из-за Амура…

— Семеновцы?…

— Я и так слишком много сказал тебе… Василий рисковать не хочет, поэтому старается как можно меньше работать по дешевому товару — так он сам говорит… Можно считать, что операция сорвана… если мне не удастся отсюда вырваться.

— Что же делать?

— Если тебя выпустят… — Бо Фу многозначительно умолк.

— Выпустят, конечно. Меня проверять нечего, все чисто.

— Тогда попытайся уйти. Добирайся до прииска Второй Пикет. Там есть двугорбая сопка. В седловине растет одна-единственная сосна. Ее надо срубить.

— Опять ничего не пойму.

— Эту сопку видно в бинокль из-за Амура. Сруби сосну и возвращайся сюда. Через день здесь будут мои люди, много людей — они ждут знака. Тогда проси, что хочешь…

Их разбудила стрельба, крики, дробь конских копыт. Дверь рывком открыли, и в землянку с факелом в руках ворвался Желудок. За ним виднелись заспанные лица бандитов.

— Оба здесь? — удивленно пробормотал конопатый. — Так кто ж это сб?г?

И бросился назад, с грохотом захлопнул дверь.

Стахеев и Бо Фу не сомкнули глаз до утра, вслушиваясь в то, что происходит снаружи.

С первым светом застучали копыта, в тишине зазвенели голоса.

— В камыши к озеру, подлец, рванул. Там посередине рыбаки невод выметывали…

— Подпалили камыши с двух сторон. Как понесет огонь!..

— Испе-екся! Что зайца зажарили…

— И чего он, паскуда, в бега ударился?…

— Ну, Шестой, ну, тихоня… Вот и узнай, от кого что ждать…

Стахеев понял, что попытка Дмитрия бежать не удалась, и, ничком улегшись на лапник, приготовился к самому худшему.

В кабинете Боголепова снова собрались все члены штаба ББ и Нефедов. Начальник райотдела рассказывал:

— Четыре часа прошло, пока старик до телефона добрался да нам позвонил… Нашли-де обгорелого мужика в камышах. Пока в лодке везли, помер. Только и разобрали из его предсмертных слов: "Кеша сказал: Кабаков километраж знает".

— М-да, задачка… — Вовк скептически посмотрел на стол, посреди которого белел лист с короткой — в две строки — записью. — Что это, скажите на милость, значит: "Кабаков знает километраж"? Какой километраж?

Воцарилось тяжелое молчание.

— А все же тут что-то есть! — наконец сказал Нефедов. — Надо шевелить мозгами…

Жуков только хмыкнул, как бы говоря: это младенцу понятно. А Гончаров с мучительной гримасой сжал ладонями виски и склонился над запиской. Через некоторое время в раздумье заговорил:

— Я думаю, Стахеев и сам не знает больше того, что поручил передать орочену.

Все недоуменно воззрились на начальника штаба.

— Да-да, он узнал этот факт и сообщил нам, чтобы мы кумекали, искали, шевелили этими самыми, — Гончаров покрутил пальцем у виска.

— Но что за километраж имеется в виду? Откуда и докуда? — с беспомощной улыбкой спросил Жуков, — Ну, откуда, это ясно — от райцентра…

— Вот видишь, один кончик есть, — оживился Гончаров.

— Ну и что? Знать бы, до какого прииска…

— А может, он до всех знает? — вдруг заговорил Нефедов. На лице его появилось такое выражение, словно он пытается ухватить какую-то мысль.

— Конечно! — крикнул начальник штаба и вскочил со своего места. Банда знает километраж от приисков до райцентра.

Но Гончаров тут же осекся. Было видно, что он тоже мучительно пытается удержать ускользающую догадку. Заговорил с трудом, продираясь сквозь сумятицу мыслей.

— Но какую пользу может дать им такое знание? Да и не такая уж это тайна… Они как-то узнают о движении машин Золототреста — при чем здесь расстояния?…

— А что если речь идет о километраже этих машин? — неожиданно вмешался Вовк, захваченный общей атмосферой ожидания, что вот-вот придет озарение.

— Федор! Да ты же… ух, головастик чертов! — Гончаров радостно тряс начальника отделения службы за плечи. — Правильно! Зная пробег машины, они вычисляют, на какой прииск она следует…

Жуков тоже встал и возбужденно заходил из угла в угол, потирая руки. Резко остановился и с видом человека, наткнувшегося на самородок, воскликнул:

— Ну точно, все совпадает! Потому-то они не на каждый транспорт нападали — ведь до многих приисков расстояние одинаково. Вот они и действовали наудачу — иной раз в точку попадут, иной раз — мимо.

— Выходит, наша догадка насчет информаторов оказывается верной, подхватил Гончаров. — Кто-то сидит в Золототресте…

— …и знает о содержании документов, с которыми выезжает команда, добавил Нефедов. — Но почему тогда их человеку не сообщить просто название прииска? Зачем эта путаница с километражем?

— Значит, он имеет доступ только к документам на машину, — сказал Боголепов. — Следовательно, круг людей, связанных с этим, можно еще сузить…

Но Вовк словно окатил всех ушатом холодной воды:

— Позвольте… А как же тогда банда узнавала о местах засад, устраивавшихся нами?… Почему бандиты ударяли всегда в нескольких километрах?…

Зазвонил телефон. Начальник штаба бросился к аппарату. Все напряженно ждали.

— Гончаров… Так… Добре…

Положив трубку, он сказал:

— С Романовского машина прибыла в целости и сохранности.

На проходной шпалозавода, едва освещенной слабенькой лампочкой, клевала носом дежурная в вохровской гимнастерке. Когда скрипнула дверь и с улицы вошла женщина в пестрой шали, повязанной низко, по самые брови, вахтерша подняла на нее сонные глаза.

— Доброго здоровьица! — Гостья явно чувствовала себя неловко и то и дело закрывала руки концами шали. — Не знаете ли такого Стахеева Иннокентия — у вас робит.

— Я сама-то без году неделя. У кого другого спроси… — Глянув в небольшое окошечко, дежурная сказала: — Да вон идет — она тебе все скажет. Клав, подь сюда, пособи женщине…

— Письмо к нам принесла почтальонка — адресом обознался кто-то, начала объяснять женщина в шали пожилой работнице в замасленной робе. Писано: Стахееву Иннокентию. Порасспросила суседок: говорят, на шпалозаводе такой есть парняга. Вот, пришла…

— Спохватились! Кешки третий год уж нету. Как в финскую призвали, так и не бывал…

— Ну, извиняйте, — сказала гостья. — Уж воротится, тогда…

— Итак, мы очертили все пункты, в которых проверяются проездные документы машин Золототреста, — говорил Гончаров. — Но каким образом банде удавалось узнавать места расположения наших засад? Ведь ни Золототрест, ни отдел ВОХР, ни уполномоченные НКВД не информировались об этом.

— А что, если банда заранее выставляет наблюдателей по трассе следования золотого транспорта? — задумчиво произнес Жуков, как бы советуясь вслух с самим собой. — Тогда им легко установить, где с нашего автомобиля сошли засадные группы…

— Это стоящее соображение, — одобрил Боголепов. — Только откуда им знать, что мы собираемся выехать?

— А если осведомитель только один? — прищурившись, спросил Нефедов.

— Что вы имеете в виду? — недоуменно отозвался Боголепов.

— Может быть, о выезде милицейского наряда дает знать тот же человек, который сообщает о машинах Золототреста?

Гончаров склонился над бумагой, где была вычерчена схема пунктов, на которых предъявляются проездные документы. Нарисовав сбоку кружок с надписью «Милиция», он прицелился карандашом поочередно к нескольким узловым точкам схемы и каким-то не своим — глухим, севшим голосом проговорил:

— Нашли!

Все инстинктивно поднялись со своих мест и сгрудились вокруг схемы.

— Вот! — Гончаров стремительно провел жирную черту от кружка «Милиция» к кружку «Нефтебаза». — Это единственное место, где и наши, и их машины предъявляют путевки. По существующему положению о нормировании горючего, бензин отпускается в соответствии с расчетным расходом на сто километров — строго по путевке, заверенной руководством. Вот откуда узнают о километраже!

Он на мгновение умолк, чтобы схватить из пачки папиросу. И продолжал:

— Вычислить наши намерения совсем нетрудно. Если только что заправлялась золототрестовская машина и в путевке стояло сто пятьдесят километров, а следом подъезжает наш автомобиль и получает бензин согласно такому же километражу…

— Верно, — пораженно сказал Вовк.

— Тогда и банде нетрудно проследить заранее за движением наших нарядов и узнать, где выставлены засады, — подхватил Жуков.

— Дело! — с радостным лицом заявил Боголепов. — Теперь остается только накрыть их сообщника… Звоним в Золототрест — пусть отправляют на нефтебазу спецмашину с липовой путевкой. Установить наблюдение за всеми сотрудниками и ждать…

— Думаю, придется недолго, — заметил Гончаров. — Они ведь должны оперативно действовать. Обычно машина выезжает в рейс через час — через два после заправки…

Она вышла за дверь проходной и пошла по широкой пустынной улице, населенной одними курами и овцами. За палисадниками, обсаженными сиренью, дремали кряжистые сибирские избы.

Когда за поворотом показались крашенные в защитный цвет стальные «стаканы» нефтебазы, женщина стянула с головы шаль и набросила ее на плечи. Ненадолго скрывшись в будке охраны, она появилась оттуда в черном халате и кирзовых сапогах.

А через некоторое время к нефтебазе подъехала машина с обитыми сталью бортами, с жалюзи на ветровом стекле.

Жуков, Гончаров и еще двое милиционеров с разных точек непрерывно следили в бинокль за тем, что делается возле «стаканов». И когда автомобиль Золототреста выехал за ворота, но никто из работников базы не засуетился, не покинул ее территорию, на лицах сотрудников милиции появилось выражение досады и разочарования.

Но вот к нефтехранилищу подъехала еще машина. Учетчица не спеша взяла документы, положила на столик, что-то черкнула в бумагах и пошла открывать вентиль. Заправив машину, она обошла ее и вдруг быстрым движением что-то сунула под запасное колесо закрепленное сзади кабины.

Гончаров отнял от глаз бинокль и в изнеможении утер рукавом пот со лба. Прошептал:

— Все…

Подтянул к себе деревянный ящичек полевого телефона. Крутнул ручку.

— Задержите автомобиль номер 21–10, идет в сторону приисковой трассы. Под запаской сзади кабины должно что-то быть…

— Говорит, полюбовницей его была, — докладывал Гончаров. — Костерит Кабакова на чем свет стоит: проклят будь тот день, когда с тобой, окаянным, спозналась.

— А кому записки передавала, сказала? — спросил Нефедов.

— Опять-таки божится, что не знает, кто и где их забирал. Как получала указания с приисковыми машинами — такие же записочки под запасным колесом, — так-де и назад отправляла.

— А что она говорит относительно последнего своего послания с сообщением о том, что Стахеев уже три года в армии и с указанием километража пробега золототрестовского автомобиля? — поинтересовался Боголепов.

— Получила записку с поручением сходить на шпалозавод — видно, Иннокентий сказал Кабакову, что работал там.

— Думаю, тут все ясно, — заговорил Жуков. — Детали можем уточнить потом. Сейчас надо действовать. Посылаем с первой же машиной соответствующую записку. А потом встречаем банду на дороге — причем бросаем на засады все наличные силы.

— Правильно, — поддержал Вовк.

— Только записочку, на мой взгляд, надо положить подлинную, — сказал Нефедов. — Что, если связник по каким-то неуловимым признакам догадается о подвохе?

— Насчет записки согласен. А в остальном я решительно против. Гончаров посмотрел на Нефедова, явно взывая к его авторитету. — Так мы не можем гарантировать успех операции. Если хотя бы половина бандитов разбежится, нам потом будет ох как трудно снова выйти на них. А что, если они захваченное ранее золото перепрячут?… Думаю, сейчас главное установить, где забирают записки и кто их связник.

— По-моему, у нас отработанная схема действий, — заметил Боголепов. Надо определить все пункты, на которых останавливается любая машина, идущая по приисковой трассе.

— А тут и мозговать нечего, — подал голос Жуков. — Все шоферы имеют продовольственные талоны и отоваривают их — обедают или ужинают — в чайной поселка Ближний Урман. Кто-то из тамошних жителей и забирает записки. Больше негде.

— Надо бы проверить, может, еще где… — начал Вовк.

— Проверим, конечно. Но, думаю, замполит попал в точку, — прервал его Гончаров. — Теперь нельзя терять ни минуты… Товарищ начальник отделения службы, немедленно мобилизуйте весь личный состав отдела. Если выйдем на связного, придется, возможно, ударить немедленно.

Боголепов кивнул и с какой-то торжественной интонацией произнес:

— Действуй, Вовк.

Гончаров и Панов сидели на скамье, придвинутой к окнам низенькой горницы, и не спускали глаз с грузовика, стоявшего напротив, возле здания чайной. Улица была пустынна, только двое мужчин в майках пилили неподалеку дрова, да перед палисадником дома, из которого вели наблюдение начальник штаба ББ и Николай Семенович, дремал на лавочке какой-то согбенный старец в валенках и полушубке.

На крыльце чайной появился мальчишка с надкушенным пирогом в руке. Он жевал с явным наслаждением, посматривая по сторонам, словно ждал кого-нибудь, кто мог позавидовать его удаче. Покончив с пирогом, не спеша подошел к машине, быстро сунул руку под запасное колесо. Так же неспешно вернулся на крыльцо и скрылся за дверью.

— Вот это номер! — воскликнул Гончаров.

Старец на лавке перед палисадником беспокойно завозился, и Гончаров раздраженно постучал ногтем по стеклу. Фигура в полушубке еще сильнее сгорбилась и замерла.

— Не терпится шельме. Так всю операцию провалить можно, — с досадой сказал начальник штаба.

— Дело молодое, примирительно ответил Панов.

Но Гончаров уже позабыл про оплошавшего сотрудника. Настороженно глядя на вход в чайную, он проговорил:

— Ну что, будем ждать, пока мальчишка выйдет, и расспросим, кому записку отдал?…

Панов помолчал в недолгом раздумье и быстро сказал:

— А ведь пацан с кем-то из кухни имеет дело… Откуда у него пирог? Сейчас такое лакомство и за деньги не купишь.

— Идем, — начальник штаба резко поднялся со скамьи.

На пороге чайной Гончаров обернулся и увидел Жукова и Вовка, выходивших из соседнего дома. Мужчины в майках бросили пилить и что-то искали за поленницей. Старец в полушубке и валенках настороженно воззрился на начальника штаба.

Когда проходили мимо столиков, за которыми обедали несколько человек, со своих мест поднялись трое и последовали за Гончаровым и Пановым.

Парнишка, взявший записку, вынырнул из-за захватанной шторы, закрывавшей вход в кухню. Начальник штаба, не говоря ни слова, кивнул в его сторону, и один из сотрудников, дежуривших в чайной, отделился от группы.

Откинув штору, Гончаров влетел в кухню, на ходу доставая пистолет. В дальнем углу за плитой повар поспешно стягивал через голову грязноватый фартук. Никого больше не было в помещении.

Увидев наведенное на него оружие, повар вскинул руки даже раньше, чем последовало приказание Гончарова, оборванное на полуслове:

— Р-ру!..

Но в следующий момент повар сделал резкий прыжок в сторону, одновременно что есть силы пнув большой бак, стоявший на плите. Щи с шипением хлынули на раскаленный чугун. В одно мгновение кухня наполнилась паром. Послышался звон стекла.

Жуков и Вовк видели, как откуда-то сбоку чайной, закрыв голову руками, вместе с россыпью осколков вылетел человек, как он выхватил револьвер и дважды выстрелил в клуб пара, вырвавшийся из разбитого окна.

К чайной уже бежал старец с пистолетом в руке, размахивая карабинами, мчались двое мужчин, только что пиливших дрова.

Из соседних домов высыпало больше десятка вооруженных людей.

— В сторону реки уходит! — крикнул кто-то, и все бросились к огородам, простиравшимся позади поселка. Там уже слышались выстрелы.

Гончаров и Панов тоже со всех ног бежали на звуки стрельбы. Когда они перемахнули через дощатый забор, отгораживавший картофельное поле от поселка, то увидели, что повар оторвался от преследователей на добрую четверть километра.

Следом за сотрудниками милиции карабкались через забор десятки мальчишек.

— Банду накрыли! — с восторгом вопили они — и среди них тот, что недавно еще уписывал пирог, полученный от повара.

Беглец вдруг пропал, словно сквозь землю провалился. Пробежав сотню метров, сотрудники райотдела увидели серо-желтую полосу реки, спрятавшуюся в разломе глинистых берегов. Вода неслась с огромной скоростью, там и сям образуя крутящиеся воронки. Мокрые холки камней, разбросанных по руслу, то скрывались в потоке, то выныривали из него. И среди этой крутоверти быстро двигался небольшой паром. Проворно крутя деревянное колесо, повар гнал его вдоль троса, натянутого между берегами.

Когда первый из сотрудников скатился по крутому берегу к металлическому костылю, на котором был закреплен трос, беглец был уже на середине.

Даже усилиями нескольких человек не удалось выдернуть надежно вбитый костыль. Кто-то выхватил нож, стал ожесточенно пилить трос. А расстояние между паромом и берегом все сокращалось.

Столпившихся вокруг костыля сотрудников растолкал узкогрудый старичок в заячьей шапке. Взмахнул заступом, зеркально блеснувшим на солнце, и ударил но тросу. Еще взмах, и канат с пушечным грохотом хлестнул по воде.

Повара бросило на дощатую палубу парома. Колесо с визгом крутилось вхолостую. Через несколько секунд послышался глухой удар, и судно зависло на камне. Поднявшись на ноги, оглушенный беглец понял, что его снова отнесло к середине. Обернувшись, он увидел стволы наведенных на него винтовок.

Из кустарника на противоположном берегу — в том месте, где должен был пристать паром, — вылетел всадник. Нахлестывая лошадь, он помчался в сторону холмов, подступавших к долине в какой-то версте от поселка.

Увидев его, Гончаров стал лихорадочно оглядываться по сторонам. Старик в заячьей шапке, без всяких слов поняв, что нужно начальнику штаба, сказал:

— Есть, есть брод. Полверсты вверх по речке.

У камелька суетился Куклим — расставлял на траве миски, резал хлеб. Один за другим подходили бандиты, усаживались на траве.

Едва успели зачерпнуть по ложке похлебки, как послышались выстрелы. Все вскочили, засуетились, кто-то бросился в барак к лошадям.

К лагерю банды летел всадник. Еще издали крикнул:

— Легавые!

Несколько человек уже сидели в седле. Но тут раздался истошный вопль:

— Не успеть! Под землю! Там по штреку к речке можно уйти!

И Куклим бросился к шурфу, над которым висела длинная жердь журавля с тяжелой бадьей.

Кабаков размышлял одно мгновение, потом махнул револьвером в сторону выработок:

— Все в шурф!

Желудок полувопросительно-полуутвердительно сказал:

— Легавого и Шамана — оп?!

И чиркнул себя большим пальцем по горлу.

— В шурф тащи, — нахмурившись, бросил Василий. — Ничего нельзя оставлять, даже трупы…

Желудок с недовольной миной сунулся к землянке. Распахнув дверь, рявкнул:

— Выходите! Живо давайте!

И, тыча то Стахеева, то Бо Фу между лопаток стволом маузера, погнал их к выработке.

Когда коротко стриженная макушка маньчжура мелькнула в черном зеве шахты, журавель подъемника оседлал Стахеев. Обжигая ладони, скользнул вниз по шесту. За ним скатился Желудок.

Куклим, стоявший на дне шурфа, проводив Бо Фу подзатыльником ко входу в штрек, подтолкнул туда же Иннокентия, яростно шепча:

— Скорей, черт вас дери. Все уже здесь… Факел возьми… Да не орать — свод обвалите…

И тут произошло неожиданное. Схватив факел, Стахеев ударил им но бадье, зацепленной за костыль. Сорвавшись, она полетела вверх.

Прорычав что-то нечленораздельное, Желудок выхватил из-за голенища нож и бросился на Иннокентия. Но тот отклонился от удара схватил за плечи подвернувшегося Куклима и толкнул его под ноги Желудку. А сам нырнул в штрек. Пробежав до первой кучи обвалившейся породы, поднял лежавшую сбоку стойку и что есть силы ударил ее торцом в грудь настигавшего его Желудка. Охнув, тот сел, закрыв проход для Куклима.

Стахеев схватился за балку перекрытия и рванул ее на себя. Каменистая порода лавиной хлынула сверху, отделив его от преследователей.

Сгрудившись на пустой площадке, где только что сидели бандиты, сотрудники райотдела недоуменно озирались по сторонам.

Заседланные лошади, понурив головы, жевали траву. У камелька были разбросаны миски и ложки, валялись примятые сапогами ломти хлеба.

Из барака выбежало несколько милиционеров с винтовками. По их растерянному виду всем стало ясно, что банда исчезла.

Панов сосредоточенно обводил глазами весь огромный пустырь, изрытый шурфами, и вдруг напряженно замер, увидев раскачивающуюся на шесте бадью.

Гончаров, проследив за его взглядом, сразу сообразил, в чем дело и, махнув рукой милиционерам, бросился к шурфу.

Стахеев нагнал последнего из цепочки беглецов, растянувшихся по штреку. Вполголоса позвал:

— Эй, вы ведь из второго шурфа не туда пошли. Это в тупик ход. Передай вперед, чтобы поворачивали. За мной идите.

И, освещая себе дорогу факелом, отправился назад.

Подождав на дне шурфа, пока из штрека покажется бандит, с которым он только что разговаривал, Иннокентий кивнул ему на соседний штрек и сам быстро нырнул в него. Ткнув факел в кучу пустой породы и загасив его, он что есть духу помчался по штреку, одновременно ощупывая ладонями свод. Когда рука ушла в пустоту, он остановился и забрался на крепежную балку.

Через полминуты под ногами у него промелькнул факел, потом еще и еще. Как только Стахеев насчитал шестерых, он сразу же спрыгнул в проход и принялся лихорадочно выворачивать балку на краю пустой полости.

Бандит, первым пробиравшийся по штреку, остановился перед деревянным щитом, закрывавшим проход. Оглянулся, поджидая остальных. Увидев Кабакова, сказал:

— Дверь, что ли…

— Так чего вылупился? Открывай! — прошипел тот.

Бандит поддел ножом край щита и откинул его в сторону.

И тут же сзади раздался грохот обваливающегося свода.

Стахеев выбрался на дно шурфа, держа в руке тлеющий факел. Принялся изо всех сил дуть на него. Но огонь не разгорался. Тогда Иннокентий растеребил берестяную обертку и стал снова раздувать обуглившиеся кольца. И пламя, наконец, охватило кору.

Подняв факел над головой, Стахеев осмотрел стены, уходившие вверх. Но редкий крепеж был таким трухлявым, что нечего было и думать о том, чтобы взобраться по нему к ярко голубевшему в вышине выходу.

Тогда Иннокентий сдернул с себя гимнастерку и подпалил ее, а потом и вовсе обернул затлевшейся тканью факел. Удушливый дым заполнил все пространство шурфа.

Задыхаясь от кашля, вытирая кулаком обильные слезы, Стахеев смотрел наверх. И когда в голубом пятачке появилась чья-то голова, громко сказал:

— Это я, Стахеев.

И подземелье подхватило его слова, разнесло по закоулкам штреков.

В отверстии шурфа появилось еще несколько голов.

— Живой, Кешка?

Иннокентий узнал голос Панова. И вполголоса проговорил:

— Живее не бывает. Спускайтесь с лопатами. Я тут вам шестерых судариков приготовил. Да в тот штрек, что с журавлем — ближний к лесу, туда кого-нибудь отправьте — там еще двое сидят.

— Тех уже вытащили, — голос Гончарова звучал радостно, с какими-то мальчишескими нотками.

Стахеев сидел на бревне возле барака, еще какой-то час назад служившего пристанищем банды, и старался натянуть на себя узкую гимнастерку, одолженную одним сердобольным милиционером. Тот, придерживая полу то и дело расходившегося на груди ватника, оправдывался перед Гончаровым:

— Да я, товарищ уполномоченный, все едино под пильщика дров одет, пущай он в форменке пофорсит — герой как-никак. Негоже его в телогрейке содержать.

Группа милиционеров окружала Кабакова и его сподвижников — чумазых, в рваной одежде, перепачканной землей и сажей. Бандиты со связанными руками сидели прямо на траве спинами друг к другу, мрачно озираясь по сторонам.

Вовк и Жуков также стояли здесь, с брезгливым любопытством разглядывая разношерстную компанию. Потом, увидев в стороне Стахеева, они словно разом позабыли о существовании банды и направились к Иннокентию.

— Ну, орел, орел, ничего не скажешь, — еще на ходу начал Вовк.

Подойдя, принялся церемонно трясти руку Стахеева, словно при вручении грамоты.

— Спасибо от руководства отдела, от всего личного состава…

Начальник отделения службы вдруг осекся, сообразив, что вышло уж очень казенно, и с какой-то просительной интонацией продолжал:

— Иннокентий Иванович, пойдешь к нам в отдел?… У нас ведь бронь. А нам без таких людей — сам понимаешь…

И провел себя ладонью по горлу.

Стахеев смущенно покачал головой.

— Не-ет, меня на войне ждут.

— А у нас разве не война? — с обидой в голосе спросил Жуков.

Подъехала запыленная «эмка». Из нее вышли Нефедов и Боголепов. Глянули на бандитов и сразу же направились к Стахееву. Тот вскочил, просунул большие пальцы под ремень и согнал складки гимнастерки на спину. Приложил ладонь к виску.

— Товарищ майор…

— Да ладно, — улыбнулся Нефедов и с отечески-сострадательной интонацией спросил: — Намаялся?

— Чего там, — забыв про рану, Стахеев бесшабашно махнул рукой и тут же скривился от боли.

— Ты чего, Кеша? — Боголепов со встревоженным лицом подался к нему.

— Пустяк, — покраснев от того, что не удалось скрыть свое состояние, Стахеев отвел глаза в сторону.

Но едва его взгляд упал на Бо Фу, он сразу забыл о своем конфузе. Быстро сказал:

— Товарищ майор, разрешите доложить…