Повесть Временных лет о княжении Святослава Игоревича

Начало княжения Святослава, сына Игорева.

В год 6454 (946). Ольга с сыном своим Святославом собрала много храбрых воинов и пошла на Деревскую землю. И вышли древляне против нее. И когда сошлись оба войска для схватки, Святослав бросил копьем в древлян, и копье пролетело между ушей коня и ударило коня по ногам, ибо был Святослав еще ребенок. И сказали Свенельд и Асмуд: «Князь уже начал; последуем, дружина, за князем». И победили древлян. Древляне же побежали и затворились в своих городах. Ольга же устремилась с сыном своим к городу Искоростеню, так как те убили ее мужа, и стала с сыном своим около города, а древляне затворились в городе и стойко оборонялись из города, ибо знали, что, убив князя, не на что им надеяться. И стояла Ольга все лето и не могла взять города, и замыслила так: послала она к городу со словами: «До чего хотите досидеться? Ведь все ваши города уже сдались мне и согласились на дань и уже возделывают свои нивы и земли; а вы, отказываясь платить дань, собираетесь умереть с голода». Древляне же ответили: «Мы бы рады платить дань, но ведь ты хочешь мстить за мужа своего». Сказала же им Ольга, что-де «я уже мстила за обиду своего мужа, когда приходили вы к Киеву, и во второй раз, а в третий – когда устроила тризну по своем муже. Больше уже не хочу мстить, – хочу только взять с вас небольшую дань и, заключив с вами мир, уйду прочь». Древляне же спросили: «Что хочешь от нас? Мы рады дать тебе мед и меха». Она же сказала: «Нет у вас теперь ни меду, ни мехов, поэтому прошу у вас немного: дайте мне от каждого двора по три голубя да по три воробья. Я ведь не хочу возложить на вас тяжкой дани, как муж мой, поэтому-то и прошу у вас мало. Вы же изнемогли в осаде, оттого и прошу у вас этой малости». Древляне же, обрадовавшись, собрали от двора по три голубя и по три воробья и послали к Ольге с поклоном. Ольга же сказала им: «Вот вы и покорились уже мне и моему дитяти, – идите в город, а я завтра отступлю от него и пойду в свой город». Древляне же с радостью вошли в город и поведали обо всем людям, и обрадовались люди в городе. Ольга же, раздав воинам – кому по голубю, кому по воробью, приказала привязывать каждому голубю и воробью трут, завертывая его в небольшие платочки и прикрепляя ниткой к каждому. И, когда стало смеркаться, приказала Ольга своим воинам пустить голубей и воробьев. Голуби же и воробьи полетели в свои гнезда: голуби в голубятни, а воробьи под стрехи, и так загорелись – где голубятни, где клети, где сараи и сеновалы, и не было двора, где бы не горело, и нельзя было гасить, так как сразу загорелись все дворы. И побежали люди из города, и приказала Ольга воинам своим хватать их. А как взяла город и сожгла его, городских же старейшин забрала в плен, а прочих людей убила, а иных отдала в рабство мужам своим, а остальных оставила платить дань.

И возложила на них тяжкую дань: две части дани шли в Киев, а третья в Вышгород Ольге, ибо был Вышгород городом Ольгиным. И пошла Ольга с сыном своим и с дружиной по Древлянской земле, устанавливая дани и налоги; и сохранились места ее стоянок и места для охоты. И пришла в город свой Киев с сыном своим Святославом, и пробыла здесь год.

В год 6455 (947). Отправилась Ольга к Новгороду и установила по Мсте погосты и дани и по Луге – оброки и дани, и ловища ее сохранились по всей земле, и есть свидетельства о ней, и места ее и погосты, а сани ее стоят в Пскове и поныне, и по Днепру есть места ее для ловли птиц, и по Десне, и сохранилось село ее Ольжичи до сих пор. И так, установив все, возвратилась к сыну своему в Киев, и там пребывала с ним в любви.

(…)

В год 6463 (955). Отправилась Ольга в Греческую землю и пришла к Царьграду. И был тогда цесарь Константин, сын Льва, и пришла к нему Ольга, и, увидев, что она очень красива лицом и разумна, подивился царь ее разуму, беседуя с нею, и сказал ей: «Достойна ты царствовать с нами в столице нашей». Она же, уразумев смысл этого обращения, ответила цесарю: «Я язычница; если хочешь крестить меня, то крести меня сам – иначе не крещусь». И крестил ее царь с патриархом. Просветившись же, она радовалась душой и телом; и наставил ее патриарх в вере, и сказал ей: «Благословенна ты в женах русских, так как возлюбила свет и оставила тьму. Благословят тебя русские потомки в грядущих поколениях твоих внуков». И дал ей заповеди о церковном уставе, и о молитве, и о посте, и о милостыне, и о соблюдении чистоты телесной. Она же, склонив голову, стояла, внимая учению, как губка напояемая; и поклонилась патриарху со словами: «Молитвами твоими, владыка, пусть буду сохранена от сетей дьявольских». И было наречено ей в крещении имя Елена, как и древней царице – матери Константина Великого. И благословил ее патриарх, и отпустил. После крещения призвал ее царь и сказал ей: «Хочу взять тебя в жены». Она же ответила: «Как ты хочешь взять меня, когда сам крестил меня и назвал дочерью? А у христиан не разрешается это – ты сам знаешь». И сказал ей царь: «Перехитрила ты меня, Ольга». И дал ей многочисленные дары – золото, и серебро, и паволоки, и сосуды различные; и отпустил ее, назвав своею дочерью. Она же, собравшись домой, пришла к патриарху, и попросила у него благословения дому, и сказала ему: «Люди мои и сын мой язычники, – да сохранит меня Бог от всякого зла». И сказал патриарх: «Чадо верное! В Христа ты крестилась и в Христа облеклась, и Христос сохранит тебя, как сохранил Еноха во времена праотцев, а затем Ноя в ковчеге, Авраама от Авимелеха, Лота от содомлян, Моисея от фараона, Давида от Саула, трех отроков от печи, Даниила от зверей, – так и тебя избавит он от козней дьявола и от сетей его». И благословил ее патриарх, и отправилась она с миром в свою землю, и пришла в Киев. Произошло это, как при Соломоне: пришла царица эфиопская к Соломону, стремясь услышать премудрость Соломона, и увидела великую мудрость и чудеса: так же и эта блаженная Ольга искала настоящей божественной мудрости, но та (царица эфиопская) – человеческой, а эта – Божьей. «Ибо ищущие мудрости найдут». «Премудрость на улицах возглашает, на путях возвышает голос свой, на городских стенах проповедует, в городских воротах громко говорит: доколе невежды будут любить невежество…». Эта же блаженная Ольга с малых лет искала мудростью, что есть самое лучшее в свете этом, и нашла многоценный жемчуг – Христа. Ибо сказал Соломон: «Желание благоверных приятно для души»; и: «Склонишь сердце твое к размышлению»; «Любящих меня я люблю, и ищущие меня найдут меня». Господь сказал: «Приходящего ко мне не изгоню вон».

Эта же Ольга пришла в Киев, и прислал к ней греческий царь послов со словами: «Много даров я дал тебе. Ты ведь говорила мне: когда возвращусь в Русь, много даров пришлю тебе: челядь, воск, и меха, и воинов в помощь». Отвечала Ольга через послов: «Если ты так же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе». И отпустила послов с этими словами.

Жила же Ольга вместе с сыном своим Святославом и учила его принять крещение, но он и не думал прислушаться к этому; но если кто собирался креститься, то не запрещал, а только насмехался над тем. «Ибо для неверующих вера христианская юродство есть»; «Ибо не знают, не разумеют те, кто ходят во тьме», и не ведают славы Господней; «Огрубели сердца их, с трудом уши их слышат, а очи видят». Ибо сказал Соломон: «Дела нечестивых далеки от разума»; «Потому что звал вас и не послушались меня, обратился к вам, и не внимали, но отвергли мои советы и обличений моих не приняли»; «Возненавидели премудрость, а страха Божьего не избрали для себя, не захотели принять советов моих, презрели обличения мои». Так и Ольга часто говорила: «Я познала Бога, сын мой, и радуюсь; если и ты познаешь – тоже станешь радоваться». Он же не внимал тому, говоря: «Как мне одному принять иную веру? А дружина моя станет насмехаться». Она же сказала ему: «Если ты крестишься, то и все сделают то же». Он же не послушался матери, продолжая жить по языческим обычаям, не зная, что кто матери не послушает – в беду впадет, как сказано: «Если кто отца или матери не послушает, то смерть примет». Святослав же притом гневался на мать, Соломон же сказал: «Поучающий злых наживет себе беды, обличающего же нечестивого самого оскорбят; ибо обличения для нечестивых, как язвы. Не обличай злых, чтобы не возненавидели тебя». Однако Ольга любила своего сына Святослава и говаривала: «Да будет воля Божья; если захочет Бог помиловать род мой и землю Русскую, то вложит им в сердце то же желание обратиться к Богу, что даровал и мне». И, говоря так, молилась за сына и за людей всякую ночь и день, воспитывая сына до его возмужалости и до его совершеннолетия.

(…)

В год 6472 (964). Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много воинов храбрых, и быстрым был, словно пардус, и много воевал. В походах же не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел; не имел он шатра, но спал, постилая потник с седлом в головах, – такими же были и все остальные его воины, И посылал в иные земли со словами: «Хочу на вас идти». И пошел на Оку реку и на Волгу, и встретил вятичей, и сказал вятичам: «Кому дань даете?». Они же ответили: «Хазарам – по щелягу с сохи даем».

В год 6473 (965). Пошел Святослав на хазар. Услышав же, хазары вышли навстречу во главе со своим князем Каганом и сошлись биться, и в битве одолел Святослав хазар, и столицу их и Белую Вежу взял. И победил ясов и касогов.

В год 6474 (966). Вятичей победил Святослав и дань на них возложил.

В год 6475 (967). Пошел Святослав на Дунай на болгар. И бились обе стороны, и одолел Святослав болгар, и взял городов их 80 по Дунаю, и сел княжить там в Переяславце, беря дань с греков.

В год 6476 (968). Пришли впервые печенеги на Русскую землю, а Святослав был тогда в Переяславце, и заперлась Ольга со своими внуками – Ярополком, Олегом и Владимиром в городе Киеве. И осадили печенеги город силою великой: было их бесчисленное множество вокруг города, и нельзя было ни выйти из города, ни вести послать, и изнемогали люди от голода и жажды. И собрались люди той стороны Днепра в ладьях, и стояли на том берегу, и нельзя было никому из них пробраться в Киев, ни из города к ним. И стали тужить люди в городе, и сказали: «Нет ли кого, кто бы смог перебраться на ту сторону и сказать им: если не подступите утром к городу, – сдадимся печенегам». И сказал один отрок: «Я проберусь», и ответили ему: «Иди». Он же вышел из города, держа уздечку, и побежал через стоянку печенегов, спрашивая их: «Не видел ли кто-нибудь коня?». Ибо знал он по-печенежски, и его принимали за своего, И когда приблизился он к реке, то, скинув одежду, бросился в Днепр и поплыл, Увидев это, печенеги кинулись за ним, стреляли в него, но не смогли ему ничего сделать, На том берегу заметили это, подъехали к нему в ладье, взяли его в ладью и привезли его к дружине. И сказал им отрок: «Если не подойдете завтра к городу, то люди сдадутся печенегам». Воевода же их, по имени Претич, сказал: «Пойдем завтра в ладьях и, захватив княгиню и княжичей, умчим на этот берег. Если же не сделаем этого, то погубит нас Святослав». И на следующее утро, близко к рассвету, сели в ладьи и громко затрубили, а люди в городе закричали. Печенеги же решили, что пришел князь, и побежали от города врассыпную. И вышла Ольга с внуками и людьми к ладьям. Печенежский же князь, увидев это, возвратился один к воеводе Претичу и спросил: «Кто это пришел?», А тот ответил ему: «Люди той стороны (Днепра)», Печенежский князь спросил: «А ты не князь ли?». Претич же ответил: «Я муж его, пришел с передовым отрядом, а за мною идет войско с самим князем: бесчисленное их множество». Так сказал он, чтобы их припугнуть. Князь же печенежский сказал Претичу: «Будь мне другом». Тот ответил: «Так и сделаю». И подали они друг другу руки, и дал печенежский князь Претичу коня, саблю и стрелы. Тот же дал ему кольчугу, щит и меч. И отступили печенеги от города, и нельзя было коня напоить: стояли печенеги на Лыбеди. И послали киевляне к Святославу со словами: «Ты, князь, ищешь чужой земли и о ней заботишься, а свою покинул, а нас чуть было не взяли печенеги, и мать твою, и детей твоих. Если не придешь и не защитишь нас, то возьмут-таки нас. Неужели не жаль тебе своей отчины, старой матери, детей своих?». Услышав это, Святослав с дружиною быстро сел на коней и вернулся в Киев; приветствовал мать свою и детей и сокрушался о перенесенном от печенегов. И собрал воинов, и прогнал печенегов в степь, и наступил мир.

В год 6477 (969). Сказал Святослав матери своей и боярам своим: «Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае – ибо там середина земли моей, туда стекаются все блага: из Греческой земли – золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси же меха и воск, мед и рабы». Отвечала ему Ольга: «Видишь – я больна; куда хочешь уйти от меня?» – ибо она уже разболелась. И сказала: «Когда похоронишь меня, – отправляйся куда захочешь», Через три дня Ольга умерла, и плакали по ней плачем великим сын ее, и внуки ее, и все люди, и понесли, и похоронили ее на выбранном месте, Ольга же завещала не совершать по ней тризны, так как имела при себе священника – тот и похоронил блаженную Ольгу.

Была она предвозвестницей христианской земле, как денница перед солнцем, как заря перед рассветом. Она ведь сияла, как луна в ночи; так и она светилась среди язычников, как жемчуг в грязи; были тогда люди загрязнены грехами, не омыты святым крещением. Эта же омылась в святой купели, и сбросила с себя греховные одежды первого человека Адама, и облеклась в нового Адама, то есть в Христа. Мы же взываем к ней: «Радуйся, русское познание Бога, начало нашего с ним примирения». Она первая из русских вошла в царство небесное, ее и восхваляют сыны русские – свою начинательницу, ибо и по смерти молится она Богу за Русь. Ведь души праведных не умирают; как сказал Соломон: «Радуется народ похваляемому праведнику»; память праведника бессмертна, так как признается он и Богом и людьми. Здесь же ее все люди прославляют, видя, что она лежит много лет, не тронутая тлением; ибо сказал пророк: «Прославляющих меня прославлю». О таких ведь Давид сказал: «В вечной памяти будет праведник, не убоится дурной молвы; готово сердце его уповать на Господа; утверждено сердце его и не дрогнет». Соломон же сказал: «Праведники живут вовеки; награда им от Господа и попечение о них у Всевышнего. Посему получат они царство красоты и венец доброты от руки Господа, ибо он покроет их десницею и защитит их мышцею». Защитил ведь он и эту блаженную Ольгу от врага и супостата – дьявола.

В год 6478 (970). Святослав посадил Ярополка в Киеве, а Олега у древлян. В то время пришли новгородцы, прося себе князя: «Если не пойдете к нам, то сами добудем себе князя». И сказал им Святослав: «А кто бы пошел к вам?». И отказались Ярополк и Олег. И сказал Добрыня: «Просите Владимира». Владимир же был от Малуши – ключницы Ольгиной. Малуша же была сестра Добрыни; отец же им был Малк Любечанин, и приходился Добрыня дядей Владимиру. И сказали новгородцы Святославу: «Дай нам Владимира», Он же ответил им: «Вот он вам». И взяли к себе новгородцы Владимира, и пошел Владимир с Добрынею, своим дядей, в Новгород, а Святослав в Переяславец.

В год 6479 (971). Пришел Святослав в Переяславец, и затворились болгары в городе. И вышли болгары на битву со Святославом, и была сеча велика, и стали одолевать болгары. И сказал Святослав своим воинам: «Здесь нам и умереть; постоим же мужественно, братья и дружина!». И к вечеру одолел Святослав, и взял город приступом, и послал к грекам со словами: «Хочу идти на вас и взять столицу вашу, как и этот город». И сказали греки: «Невмоготу нам сопротивляться вам, так возьми с нас дань и на всю свою дружину и скажи, сколько вас, и дадим мы по числу дружинников твоих». Так говорили греки, обманывая русских, ибо греки лживы и до наших дней. И сказал им Святослав: «Нас двадцать тысяч», и прибавил десять тысяч: ибо было русских всего десять тысяч. И выставили греки против Святослава сто тысяч, и не дали дани. И пошел Святослав на греков, и вышли те против русских. Когда же русские увидели их – сильно испугались такого великого множества воинов, но сказал Святослав: «Нам некуда уже деться, хотим мы или не хотим – должны сражаться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвым неведом позор. Если же побежим – позор нам будет. Так не побежим же, но станем крепко, а я пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то о своих сами позаботьтесь». И ответили воины: «Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим». И исполчились русские, и была жестокая сеча, и одолел Святослав, а греки бежали. И пошел Святослав к столице, воюя и разбивая города, что стоят и доныне пусты. И созвал царь бояр своих в палату, и сказал им: «Что нам делать: не можем ведь ему сопротивляться?». И сказали ему бояре: «Пошли к нему дары; испытаем его: любит ли он золото или паволоки?». И послал к нему золото и паволоки с мудрым мужем, наказав ему: «Следи за его видом, и лицом, и мыслями». Он же, взяв дары, пришел к Святославу. И поведали Святославу, что пришли греки с поклоном, И сказал он: «Введите их сюда». Те вошли, и поклонились ему, и положили перед ним золото и паволоки. И сказал Святослав своим отрокам, смотря в сторону: «Спрячьте». Греки же вернулись к царю, и созвал царь бояр. Посланные же сказали: «Пришли-де мы к нему и поднесли дары, а он и не взглянул на них – приказал спрятать». И сказал один: «Испытай его еще раз: пошли ему оружие». Они же послушали его, и послали ему меч и другое оружие, и принесли ему. Он же взял и стал царя хвалить, выражая ему любовь и благодарность. Снова вернулись посланные к царю и поведали ему все, как было. И сказали бояре: «Лют будет муж этот, ибо богатством пренебрегает, а оружие берет. Соглашайся на дань». И послал к нему царь, говоря так: «Не ходи к столице, возьми дань, сколько хочешь», ибо немного не дошел он до Царьграда. И дали ему дань; он же брал и на убитых, говоря: «Возьмет-де за убитого род его». Взял же и даров много и возвратился в Переяславец со славою великою, Увидев же, что мало у него дружины, сказал себе: «Как бы не убили какой-нибудь хитростью и дружину мою, и меня», так как многие погибли в боях. И сказал: «Пойду на Русь, приведу еще дружины».

И отправил послов к царю в Доростол, ибо там находился царь, говоря так: «Хочу иметь с тобою прочный мир и любовь». Царь же, услышав это, обрадовался и послал к нему даров больше прежнего. Святослав же принял дары и стал думать с дружиною своею, говоря так: «Если не заключим мир с царем и узнает царь, что нас мало, то придут и осадят нас в городе. А Русская земля далеко, а печенеги нам враждебны, и кто нам поможет? Заключим же с царем мир: ведь они уже обязались платить нам дань, – того с нас и хватит. Если же перестанут нам платить дань, то снова из Руси, собрав множество воинов, пойдем на Царьград». И была люба речь эта дружине, и послали лучших мужей к царю, и пришли в Доростол, и сказали о том царю. Царь же на следующее утро призвал их к себе и сказал: «Пусть говорят послы русские». Они же начали: «Так говорит князь наш: «Хочу иметь истинную любовь с греческим царем на все будущие времена»«. Царь же обрадовался и повелел писцу записывать все речи Святослава на хартию. И стал посол говорить все речи, и стал писец писать. Говорил же он так:

«Список с договора, заключенного при Святославе, великом князе русском, и при Свенельде, писано при Феофиле Синкеле к Иоанну, называемому Цимисхием, царю греческому, в Доростоле, месяца июля, 14 индикта, в год 6479. Я, Святослав, князь русский, как клялся, так и подтверждаю договором этим клятву мою: хочу вместе со всеми подданными мне русскими, с боярами и прочими иметь мир и истинную любовь со всеми великими царями греческими, с Василием и с Константином, и с боговдохновенными царями, и со всеми людьми вашими до конца мира. И никогда не буду замышлять на страну вашу, и не буду собирать на нее воинов, и не наведу иного народа на страну вашу, ни на ту, что находится под властью греческой, ни на Корсунскую страну и все города тамошние, ни на страну Болгарскую. И если иной кто замыслит против страны вашей, то я ему буду противником и буду воевать с ним. Как уже клялся я греческим царям, а со мною бояре и все русские, да соблюдем мы неизменным договор. Если же не соблюдем мы чего-либо из сказанного раньше, пусть я и те, кто со мною и подо мною, будем прокляты от бога, в которого веруем, – в Перуна и в Волоса, бога скота, и да будем желты, как золото, и своим оружием посечены будем. Не сомневайтесь в правде того, что мы обещали вам ныне, и написали в хартии этой и скрепили своими печатями».

Заключив мир с греками, Святослав в ладьях отправился к порогам. И сказал ему воевода отца его Свенельд: «Обойди, князь, пороги на конях, ибо стоят у порогов печенеги». И не послушал его, и пошел в ладьях. А переяславцы послали к печенегам сказать: «Вот идет мимо вас на Русь Святослав с небольшой дружиной, забрав у греков много богатства и пленных без числа». Услышав об этом, печенеги заступили пороги. И пришел Святослав к порогам, и нельзя было их пройти. И остановился зимовать в Белобережье, и не стало у них еды, и был у них великий голод, так что по полугривне платили за конскую голову, и тут перезимовал Святослав.

В год 6480 (972). Когда наступила весна, отправился Святослав к порогам. И напал на него Куря, князь печенежский, и убили Святослава, и взяли голову его, и сделали чашу из черепа, оковав его, и пили из него. Свенельд же пришел в Киев к Ярополку. А всех лет княжения Святослава было 28.

 

Иоанн Скилица.

О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия

На четвертом году своего царствования, в месяце июне 10 индикта [Никифор Фока] выступил, чтобы обозреть города, расположенные во Фракии; когда он прибыл к так называемому Большому Рву, он написал правителю Болгарии Петру, чтобы тот воспрепятствовал туркам переправляться через Истр и опустошать [владения] ромеев. Но Петр не подчинился и под разными предлогами уклонялся [от исполнения этого]. Тогда Никифор почтил достоинством патрикия Калокира, сына херсонского протевона, и отправил его к правителю России Свендославу (Написание имени Святослав по-гречески совпадает у Скилицы и у Льва различается лишь русская транскрипция.), чтобы обещаниями даров и немалых почестей склонить его к нападению на болгар. Росы повиновались; на пятом году царствования Никифора в августе месяце 11 индикта они напали на Болгарию, разорили многие города и села болгар, захватили обильную добычу и возвратились к себе. И на шестом году его царствования они опять напали на Болгарию, совершив то же, что и в первый раз, и даже еще худшее.

А народ росов, который вышеописанным образом покорил Болгарию и взял в плен Бориса и Романа, двух сыновей Петра, не помышлял более о возвращении домой. Пораженные прекрасным расположением местности, [росы] разорвали договор, заключенный с императором Никифором, и сочли за благо остаться в стране и владеть ею. Особенно побуждал их к этому Калокир, который говорил, что если он будет провозглашен ими императором ромеев, то отдаст им Болгарию, заключит с ними вечный союз, увеличит обещанные им по договору дары и сделает их на всю жизнь своими союзниками и друзьями. Гордясь этими словами, росы рассматривали Болгарию как свою военную добычу и дали послам [Цимисхия] который обещал заплатить все, обещанное им Никифором, ответ, преисполненный варварской хвастливостью; ввиду этого стало необходимо решить дело войной. Итак, император тотчас посылает приказание переправить восточные войска на Запад; военачальником над ними он поставил магистра Варду Склира, дав ему титул стратилата, – на сестре [Варды] Марии он женился, еще будучи частным лицом, – и решил с наступлением весны сам выступить в поход. Росы и их архиг Свендослав, услышав о походе ромейского войска, стали действовать совместно с порабощенными уже болгарами и присоединили в качестве союзников пацинаков и турок, проживающих на Западе, в Паннонии. Собрав триста восемь тысяч боеспособных воинов и перейдя Гем, они стали опустошать огнем и грабежами всю Фракию; разбив свой стан недалеко от стен Аркадиополя, они ожидали там начала борьбы. Когда магистр Варда Склир узнал, что неприятель значительно превосходит его численностью войска – ведь у него было всего двенадцать тысяч воинов, – он решил победить бесчисленное множество врагов военными хитростями и искусством и превзойти их механическими приспособлениями; так это и случилось. Замкнувшись со своим войском внутри стен, как бы испугавшись, он оставался там, и хотя враги не раз хотели выманить его на решающее сражение, он не поддавался, наблюдая, как неприятель грабит и уносит все, что ни попадя. Такое решение вызвало у варваров великое презрение: они полагали, что и в самом деле Склир заперся среди стен и удерживает там ромейские фаланги, боясь вступить в бой. Без страха разбрелись они кто куда, стали разбивать лагерь как попало и, проводя ночи в возлияниях и пьянстве, в игре на флейтах и кимвалах, в варварских плясках, перестали выставлять надлежащую стражу и не заботились ни о чем необходимом. И вот Варда дождался подходящего момента и, присмотревшись хорошенько, как ему напасть на неприятелей, назначил день и час, поставил в ночное время засадные отряды в удобнейших местах, отправил с небольшими силами патрикия Иоанна Алакаса и приказал ему выйти вперед, вести наблюдение за врагами и постоянно сообщать ему, где они находятся. Разузнав это, [Иоанн] должен был сблизиться с варварами, напасть на них и, сражаясь, обратиться в притворное бегство, но не бежать во весь опор, отпустив поводья и сломя голову, а отступать в строю, медленно и где только возможно поворачиваться к противнику, биться с ним и поступать так до тех пор, пока он не будет завлечен к скрытым в засадах отрядам, а тогда расстроить ряды и бежать без всякого порядка. Варвары разделились на три части – в первой были болгары и росы, турки же и пацинаки выступали отдельно. Иоанн двинулся и случайно натолкнулся на патцинаков; выполняя полученный приказ, он изобразил медленное отступление, пацинаки же нападали, расстроив ряды; им хотелось поскорее уничтожить всех бегущих, но те то отступали строем, но поворачивались и сражались; путь их направлялся к стоявшему в засаде отряду. Очутившись среди своих, [воины Алакаса] бросили поводья и устремились в непритворное бегство. Пацинаки рассыпались без всякого порядка и бросились в погоню. Но вот появился неожиданно сам магистр со всем войском. Пораженные внезапностью, [пацинаки] прекратили преследование, но не бросились бежать, а остановились, ожидая нападения. Когда на них с огромным напором обрушился отряд магистра, а сзади [между тем] приближалась идущая в полном порядке остальная фаланга, немедленно погибли храбрейшие из скифов: поскольку фаланга расступилась на большую глубину, пацинаки окончательно оказались в засаде, а когда фаланги соединились, то окружение стало полным; [варвары] недолго сопротивлялись и, обращенные в бегство, почти все были истреблены.

Принудив их таким образом к бегству, Варда дознался от пленных, что остальные, еще не утомленные битвой [варвары] выстроились и ожидают сражения. Он устремился против них без промедления. Они же, узнав о неудаче пацинаков, предались горести из-за внезапности бедствия, но затем собрались с силами и, созвав беглецов, напали на ромеев, имея впереди всадников, а позади пеших воинов. Но когда ромеи выказали себя непобедимыми и отразили натиск первого нападения конных врагов, те отступили, укрылись среди своей пехоты, укрепились там духом и стали ожидать приближения ромеев. И сражение стало как бы нерешительным, пока некий скиф, гордившийся размерами тела и неустрашимостью души, оторвавшись от остальных, не бросился на самого магистра, который объезжал и воодушевлял строй воинов, и не ударил его мечом по шлему. Но меч соскользнул, удар оказался безуспешным, а магистр также ударил врага по шлему. Тяжесть руки и закалка железа придали его удару такую силу, что скиф целиком был разрублен на две части. Патрикий Константин, брат магистра, спеша к нему на выручку, пытался нанести удар по голове другого скифа, который [хотел] прийти на помощь первому и дерзко устремился [на Варду]; скиф, однако, уклонился в сторону, и Константин промахнувшись обрушил меч на шею коня и отделил голову его от туловища; скиф упал, а [Константин] соскочил с коня и, ухватив рукою бороду врага, заколол его. Этот подвиг возбудил отвагу ромеев и увеличил их храбрость, скифы же были охвачены страхом и ужасом. Вскоре силы оставили их, и они показали спины, обратившись в позорное и беспорядочное бегство. Ромеи устремились за ними и наполнили равнину мертвыми телами; число пленных превысило количество убитых, и все захваченные за немногими исключениями были изранены. Никто из уцелевших не избежал бы погибели, если бы наступление ночи не остановило погоню ромеев. Из такого великого множества варваров только совсем немногие спаслись, ромеи же потеряли в сражении 25 человек убитыми, но ранены были почти все.

* * *

На втором году своего царствования [император] вознамерился предпринять поход против росов. Щедрость [помогла ему] набрать воинов; военачальниками были назначены мужи, прославленные рассудительностью и военной опытностью. Император позаботился и о всем необходимом, чтобы войско не терпело ни в чем недостатка; снарядить поход было поручено Льву, который был в то время друнгарием флота, а после этого протовестиарием. Лев привел в порядок старые корабли, снарядил новые и приготовил внушительный флот. Наступила весна; все обстояло прекрасно, и [император], вознеся молитвы к богу, оставил гражданам предписания и покинул столицу. Когда он прибыл к Редесту, ему повстречались два посланца скифов, которые под видом посольства прибыли для того, чтобы разведать силы ромеев. Когда они стали упрекать ромеев, утверждая, что терпят несправедливость, император повелел, отлично понимая причину их прибытия, чтобы они обошли весь лагерь, осмотрели ряды воинов, а после обхода и осмотра отправились назад и рассказали своему вождю, в каком прекрасном порядке и с каким послушным войском идет против них войною император ромеев. Отпустив таким образом послов, сам он выступил вслед за ними, имея около пяти тысяч пехотинцев облегченного вооружения и четыре тысячи всадников. Всему остальному множеству воинов было приказано медленно следовать за ним во главе с паракимоменом Василием. Перейдя через Гем, император внезапно вступил во враждебную страну и разбил лагерь поблизости от города Великой Преславы, где находился дворец болгарских царей. Эта неожиданность изумила скифов, и повергла их в отчаяние. Калокир, зачинщик и виновник всех происшедших бедствий, который случайно здесь находился, услышав звук трубы, понял, что сам император прибыл и будет лично руководить войной. Втайне покинул он город и ускользнул в лагерь росов. Увидев его и узнав о прибытии императора, росы пришли в немалое замешательство. Но Свендослав приободрил их подходящими к таким обстоятельствам словами, и они, укрепившись духом, приблизились к ромеям и разбили лагерь. Императорское войско сосредоточилось между тем на равнине перед городом и неожиданно напало на врага, не ожидавшего ничего подобного: вне городских стен было застигнуто около восьми с половиной тысяч мужей, которые производили военные упражнения. Некоторое время они сопротивлялись, но затем утомились и бежали; и одни из них бесславно погибли, а другие укрылись в городе. Пока все это происходило, пребывавшие внутри города скифы узнали о непредвиденном появлении ромеев и об их столкновении со своими соратниками. Хватая оружия, какое кому случайно подвернулось под руку, они устремились на выручку своим. Ромеи встречали их беспорядочно движущуюся толпу и многих убивали. В силу этого варвары уже скоро не смогли устоять и обратились в бегство. Всадники же ромейской фаланги выдвинулись вперед и отрезали им дорогу в город, перехватывая и убивая беспорядочно бегущих по ровному полю варваров, так что вся равнина наполнилась мертвыми телами и было захвачено бесчисленное множество пленных. Сфангел, который и возглавлял все войско, находившееся в Преславе (он считался среди скифов вторым после Свендослава), опасаясь, видимо, уже за судьбу города, запер ворота, обезопасив их засовами, взошел на стену и поражал нападающих ромеев различными стрелами и камнями. Только наступление ночи прекратило осаду города. На рассвете прибыл проедр Василий с множеством войска, двигавшегося позади. Прибытие его явилось большой радостью для императора, который поднялся на какой-то холм, чтобы скифы его видели, и соединившиеся войска стали окружать город. Император обратился [к варварам], уговаривая их отказаться от противодействия и спастись от совершенного истребления; они не соглашались сойти со стены. Справедливый гнев наполнил ромеев, и они приступили к осаде, отгоняя находящихся наверху стрелами и приставляя к стенам лестницы. И некий благородный воин, крепко держа в правой руке меч, а левой приподнимая над головой щит, первым устремился по одной из лестниц. Отражая удары щитом и защищая себя мечом от нападавших и от тех, кто старался ему воспрепятствовать, он поднялся на гребень стены, рассеял всех, кто там находился, и дал следовавшим за ним возможность безопасно подняться. Подражая ему, сначала некоторые, а потом многие [поступили таким же образом], а скифы, одолеваемые их сомкнутым строем, стали прыгать со стены. Соревнуясь с первыми, и многие другие ромеи в различных местах взобрались по лестницам на стену. Приведенные в замешательство, скифы не заметили, как некоторые из ромеев, беспрепятственно достигнув ворот, открыли их и впустили свое войско. Когда город был таким образом взят, скифов, вынужденных отступать по узким проходам, стали настигать и убивать, а женщин и детей захватывали в плен. И Борис, царь болгар, был схвачен вместе с супругой и детьми; окрашенного знаками царской власти, его привели к императору. Император человеколюбиво повелел, называя его царем болгар, Отпустить всех пленных болгар, предоставив им свободно идти, Куда кто захочет; он говорил, что прибыл не для того чтобы повергнуть болгар в рабство, но чтобы их освободить, и утверждал, что одних только росов он считает врагами и относится к ним по-вражески.

Между тем восемь тысяч храбрейших скифов заняли хорошо укрепленную часть царского дворца, который находился посреди города, укрылись там на некоторое время и перебили многих воинов, попавших туда ради любопытства или тайно пробравшихся с целью грабежа. Узнав об этом, император повелел против них послать равносильный отряд, но отправленные действовали вяло и не отважились осадить их – не потому, что они боялись росов, но потому, что укрепление казалось им прочным и непреодолимым. Император легко разрешил затруднение: вооружившись, он сам устремился пешим впереди прочих воинов, которые при виде этого тотчас же схватили оружие и бросились за ним; каждый спешил опередить государя, и с военным кличем и шумом они кинулись на укрепление. Росы с ожесточением выдержали осаду, но [ромеи], зажегши во многих местах огонь, таким путем преодолевали сопротивление – не перенеся силы огня и ромейского оружия, [росы] попрыгали [со стен] и побежали; многие из них были уничтожены пламенем, многие брошены с крутизны, а прочих ожидали меч либо плен. Таким образом, весь город не устоял и был взят за два дня. Обретя и захватив его, император оставил в нем достаточный отряд, щедро снабдив его всем необходимым для существования и переименовал город, назвав его по своему имени Иоаннополем. Проведя там праздник святой Пасхи, он выступил на следующий день к Доростолу, который называется также Дристрою.

Когда Свендослав услышал о взятии Преславы, он пришел в замешательство, однако не оставил свои замыслы, а стал ободрять своих, призывая проявить себя свыше обычного доблестными мужами, и распорядился сделать все остальное, что было нужно. Умертвив всех болгар, находившихся в подозрении, числом около трехсот, он выступил против ромеев. Император же, заняв по пути некоторые города, поставил над ними стратигов и продвигался, опустошая многие укрепления и поселения, которые он отдавал на разграбление воинам. Когда разведчики сообщили о приближении каких-то скифов, он отрядил отобранных воинов, поставив над ними Феодора из Мисфии в качестве военачальника, и поручил ему, идя впереди войска, разузнать о числе врагов и дать знать об этом; если же будет возможно, то попытать их силу перестрелкой. Сам же [император] следовал позади, выстроив все войско в боевой порядок. Подойдя к врагам, Феодор и его воины стремительно напали на них. Росы, опасаясь засады, се двигались вперед; многие из них были ранены, некоторые пали, и они стали отступать. Рассеявшись по соседним горам и поросшим лесом лощинам, которые были глубоки и обширны, они по горным тропам добрались до Дристры. Количество их достигало семи тысяч, напавших же на них и обративших их в бегство ромеев было триста. Присоединившись к Свендославу, скифы подняли с места все множество его войска – а насчитывалось их триста тридцать тысяч – и разбили лагерь в двенадцати милях от Доростола, где с ожесточением и мужеством ожидали приближения императора.

Ромеи же, гордясь недавними победами, ожидали сражения, которое должно было решить все. Они надеялись, что им будет содействовать Бог, возлюбивший не зачинщиков несправедливости, но постоянно помогающий тем, который терпят обиду. Не только мужественные, но даже робкие и слабодушные, горячо стремясь к предстоящей битве, стали смелыми и отважными. И вот войска сблизились. И император, и Свендослав стали воодушевлять своих подходящими к случаю словами поощрения, зазвучали трубы, и возбужденные в равной степени войска столкнулись между собой. Натиск ромеев был при первой стычке так силен, что ряды варваров дрогнули, и многие из них пали. Враги, однако, не отступили и не дали ромеям возможности перейти к преследованию – приободрившись, скифы снова кинулись с военным кличем назад на ромеев. В течение некоторого времени борьба была равной, когда же день стал склоняться к вечеру, ромеи, поощряя друг друга и как бы закалившись от взаимных призывов, стали теснить левое крыло скифов и многих опрокинули своим непреодолимым напором. Росы пришли на подмогу пострадавшим, император же отправил на помощь тех, кто находился около него, и сам двинулся за ними с развернутыми императорскими знаменами, потрясая копьем, часто понукая шпорами коня и побуждая воинов боевым кличем. Завязалась жаркая схватка, и не раз менялось течение битвы (говорят, будто двенадцать раз приобретала борьба новый оборот); наконец росы, избегая опасности, рассеялись в беспорядочном бегстве по равнине. Преследуя и настигая бегущих, ромеи их истребляли; многие были убиты, еще больше было захвачено в плен, те же, которые спаслись от опасности, укрылись в Доростоле.

Вознеся за победу молитвы победоносному мученику Георгию (ибо столкновение с врагами произошло в день, посвященный его памяти), император на другой день сам двинулся к Доростолу и оказавшись там, стал укреплять лагерь. Однако осаду он не начинал, опасаясь, что росы удалятся на кораблях по реке, никем не охраняемой. Расположившись станом, он ждал прихода ромейского флота. Между тем Свендослав приготовлялся выдержать осаду; находившихся у него пленных болгар, числом около двадцати тысяч, он, опасаясь их восстания, приказал заковать в колодки и в цепи. Когда прибыл флот, император приступил к осаде и неоднократно отражал вылазки скифов. В один из дней, когда ромеи рассеялись в вечернее время для принятия пищи, конные и пешие варвары, разделившись на две части, устремились из двух ворот города – из восточных, которые было приказано охранять стратопедарху Петру с фракийским и македонским войском, и из западных, к которым был приставлен сторожить Варда Склир с воинами Востока. Вышли они, выстроившись в боевой порядок, и тогда в первый раз появились верхом на лошадях, в предшествующих же сражениях бились пешими. Ромеи встретили их с ожесточением, и завязался упорный бой. Борьба долго шла с равным успехом, наконец ромеи обратили варваров в бегство своей доблестью и, прижав к стене, многих перебили в этой стычке и всего более – всадников. Ни один из ромеев не был ранен, и только три лошади были убиты. Собравшись внутри стен, разбитые варвары провели наступившую ночь без сна и оплакивали павших в сражении дикими и повергающими в ужас воплями, так что слышавшим их казалось, что это звериный рев или вой, но не плач и рыдания людей. Едва наступило утро, все воины, рассеянные по различным укреплениям для их охраны, были созваны в Доростол; они сошлись быстро. Император же двинул все свои силы, вывел их на равнину перед городом и начал вызывать варваров на битву. Но так как они не вышли, он воротился в лагерь на отдых. И прибыли к нему послы из Константин и других крепостей, лежавших по ту сторону Истра; они умоляли простить им все плохое и отдавали себя и свои укрепления в его руки. Благосклонно приняв их, император послал занять крепости, а также отправил войско, необходимое для их охраны. Когда наступил вечер, все ворота города открылись, и росы, будучи в большем, нежели прежде, числе, напали на ромеев, которые не ожидали этого ввиду приближения ночи. И казалось, что вначале они имели перевес, однако немного спустя ромеи взяли верх. Но когда был убит геройски сражавшийся Сфангел, эта потеря связала и ослабила их натиск. Тем не менее в течение всей ночи и на следующий день до самого полудня они продолжали сильное сопротивление. Когда затем посланные императором силы отрезали варварам дорогу в город, росы, узнав об этом, ударились в бегство. Находя путь к городу перехваченным, они разбегались по равнине, где их настигали и умерщвляли. С наступлением ночи Свендослав окружил стену города глубоким рвом, чтобы нелегко было при наступлении ромеям приблизиться к городской стене. Укрепив таким способом город, он решил смело выдержать осаду. Когда же многие воины стали страдать от ран и надвигался голод, ибо необходимые запасы истощились, а извне ничего нельзя было подвезти из-за ромеев, Свендослав, дождавшись глубокой и безлунной ночи, когда с неба лил сильный дождь и падал страшный град, а молнии и гром повергали всех в ужас, сел с двумя тысячами мужей в челны-однодеревки [и отправился] за продовольствием. Собрав где кто мог зернового хлеба, пшена и прочих жизненных припасов, они двинулись по реке на однодеревках в Доростол. Во время обратного плавания они увидели на берегу реки многих обозных слуг, которые поили и пасли лошадей либо пришли за дровами. Сойдя со своих судов и пройдя бесшумно через лес, [варвары] неожиданно напали на них, многих перебили, а прочих принудили рассеяться по соседним зарослям. Усевшись снова в ладьи, они с попутным ветром понеслись к Доростолу. Великий гнев охватил императора, когда он узнал об этом, и он сурово обвинял начальников флота за то, что они не знали об отплытии варваров из Доростола; он угрожал им даже смертью, если нечто подобное повторится еще раз, и после того оба берега реки тщательно охранялись. Целых шестьдесят пять дней вел император осаду, и так как ежедневно происходившие стычки были бесплодны, он решил попытаться взять город блокадой и голодом. Ввиду этого он велел перекопать рвами все дороги, везде была поставлена стража, и никто не мог в поисках продовольствия выйти из города; [сам же император] стал выжидать. Так обстояло дело с Доростолом…

* * *

…Внутри города скифов терзал голод, снаружи они терпели урон от стенобитных орудий, особенно в том месте, где охрану нес магистр Иоанн, сын Романа Куркуаса; находившийся там камнемет причинял им немалый вред. Выделив самых отважных воинов, имевших тяжелое вооружение, и смешав их с легковооруженными, [скифы] посылают их против указанного орудия, чтобы они постарались его уничтожить. Дознавшись об этом, Куркуас во главе сильнейших своих воинов поспешил на защиту [орудий].

Оказавшись посреди скифов, он упал вместе с конем, который [был ранен копьем, и погиб, изрубленный на части. Подоспевшие ромеи напали на росов, отстояли орудия в целости и оттеснили скифов в город.

Наступил июль месяц, и в двадцатый его день росы в большом числе вышли из города, напали на ромеев и стали сражаться. Ободрял их и побуждал к битве некий знаменитый среди скифов муж, по имени Икмор, который после гибели Сфангела пользовался у них наивеличайшим почетом и был уважаем всеми за одну свою доблесть, а не за знатность единокровных сородичей или в силу благорасположения. Видя, как он мужественно сражается, ободряет и воодушевляет других и приводит в замешательство ряды ромеев, Анемас, один из императорских телохранителей, сын царя критян Курупа, не смущаясь ростом этого мужа и не боясь его силы, воспламенил свое сердце яростью, заставил своего коня [несколько раз] прыгнуть в разные стороны, извлек висевший у бедра клинок, бешено устремился на скифа и, ударив его мечом в левое плечо повыше ключицы, перерубил шею, так что отрубленная голова вместе с правой рукой упала на землю, когда скиф свалился, Анемас невредимым вернулся в свой стан.

Из-за этого подвига поднялся сильный шум, ибо ромеи радостно кричали по случаю победы, скифы же вопили нечто непонятное и утратили свое воодушевление. Ромеи усилили свой натиск, и те, обратившись в бегство, бесславно удалились в город. Немало было в этот день убитых – одни были растоптаны в тесноте, других же настигая перекололи ромеи. Если бы не наступление ночи, то и сам Свендослав не избежал бы плена. Спасшись от опасности и находясь за стенами, [скифы] подняли великий плач из-за смерти Икмора. Снимая доспехи с убитых варваров, ромеи находили между ними мертвых женщин в мужской одежде, которые сражались вместе с мужчинами против ромеев.

Итак, война шла неудачно для варваров, а на помощь им не приходилось надеяться. Одноплеменники были далеко, соседние народы из числа варварских, боясь ромеев, отказывали им в поддержке; у них не хватало продовольствия, а подвезти его было невозможно, поскольку ромейский флот тщательно охранял берега реки. К ромеям же каждый день притекали, как из неисчерпаемого источника, всевозможные блага и постоянно присоединялись конные и пешие силы. Не могли варвары и удалиться, сев в свои челны, ибо выходы, как мы уже сказали, тщательно охранялись. Когда они собрали совещание, то одни советовали тайно удалиться ночью, другие – вернуться домой, попросив у ромеев мира и залогов верности, ибо нет другого пути к возвращению. Некоторые советовали предпринять и другие меры соответственно обстоятельствам, и все сходились на том, что следует окончить войну. Свендослав же убедил их решиться на еще одну битву с ромеями и – либо, отлично сражаясь, победить врагов, либо, будучи побежденными, предпочесть постыдной и позорной жизни славную и блаженную смерть. Ибо как возможно было бы им существовать, найдя спасение в бегстве, если их легко станут презирать соседние народы, которым они прежде внушали страх? Совет Свендослава пришелся им по нраву, и все согласились встретить общими силами крайнюю опасность для их жизни. На рассвете следующего дня варвары поголовно выступили из города. Чтобы никому не было возможности спастись бегством в город, они заперли за собою ворота и бросились на ромеев. Завязалось ожесточенное сражение. Варвары бились отважно, и ромеи в тяжелых доспехах, изнуряемые жаждой и сожигаемые солнцем (был как раз самый полдень), стали поддаваться [натиску]. Узнав об этом, император прискакал на помощь со своими воинами и принял на себя главный удар, а утомленному солнцем и жаждой воинству приказал доставить мехи, наполненные вином и водой. Воспользовавшись ими, избавясь от жажды и зноя и собравшись с силами, они стремительно и неистово бросились на скифов; те, однако, достойно их приняли. Пока император не заметил, что место битвы очень тесно, она продолжалась с равным успехом. Но он понял, что по этой причине скифы теснят ромеев и мешают им совершать деяния, достойные их силы, и вот стратигам было приказано отойти назад на равнину, отодвинувшись подальше от города и делая при этом вид, будто они убегают, но на деле не бежать сломя голову, а отходить спокойно и понемногу; когда же преследователи будут отвлечены на большое расстояние от города, [им надлежит,] неожиданно натянув поводья, повернуть лошадей и напасть на врага. Приказание было исполнено, и росы, считая отступление ромеев настоящим бегством, с военным кличем устремились за ними, подбадривая друг друга. Но когда ромеи достигли назначенного места, они повернулись и отважно ринулись на врагов. Там завязалась жестокая битва, и случилось, что стратиг Феодор из Мисфии, конь которого был сражен пикой, упал на землю. В этом месте закипела упорная схватка, ибо росы порывались его убить, а ромеи старались защитить его. Этот Феодор, свалившись с лошади, схватил какого-то скифа за пояс и, двигая его силой своих рук во все стороны как небольшой легкий щит, прикрывался им от летящих в него копий, а сам, обороняясь таким образом, понемногу отступал, приближаясь к ромеям, которые оттеснили наконец скифов и спасли этого мужа от опасности. И хотя битва не была решена, оба войска закончили борьбу.

Видя, что скифы сражаются с большим жаром, нежели ранее, император был удручен потерей времени и сожалел о ромеях, переносящих страдания мучительной войны; поэтому он задумал решить дело поединком. И вот он отправил к Свендославу посольство, предлагая ему единоборство и говоря, что надлежит решить дело смертью одного мужа, не убивая и не истощая силы народов; кто из них победит, тот и будет властелином всего. Но тот не принял вызова и добавил издевательские слова, что он, мол, лучше врага понимает свою пользу, а если император не желает [более жить, то есть десятки тысяч других путей к смерти; пусть он и изберет, какой захочет. Ответив столь надменно, он с усиленным рвением готовился к бою. Отказавшись от вызова на [поединок, император старался всеми способами отрезать варварам доступ в город. Он назначил для этого предприятия магистра Варду Склира с теми отрядами, которые тот возглавил, а патрикию Роману, который был сыном государя Константина, являвшегося сыном Романа Старшего, вместе со стратопедархом Петром было приказано с их силами напасть на врагов. И они ринулись на скифов и сражались упорно. Но и те сопротивлялись отчаянно. Долгое время борьба оставалась равной, и много было в сражении перемен и изменений. Но вот Анемас, сын критского эмира, повернул своего коня, сильно ударил его шпорами и с юношеской отвагой помчался на самого Свендослава. Разорвав вражеский строй, он нанес ему удар мечом в середину головы, сбросил с коня, но не убил, так как помешали бывшие на нем доспехи. Сам же [Анемас] был окружен и, подвергаясь со всех сторон нападению многих, погиб, геройски закончив жизнь и возбуждая великое удивление даже среди врагов.

Говорят, что ромеи получили тогда и божественное воспоможение. Ибо в тылу их поднялась буря и ударила в лицо скифам, не давая им возможности осуществить задуманное для битвы. И все ромейское войско увидело некоего мужа, который сражался впереди всех на белом коне, теснил врагов и приводил в беспорядок их строй; ни раньше, ни позже никто его не знал и потому его сочли Феодором, одним из победоносных мучеников. Император всегда прибегал к таким защитникам и заступникам против врагов, да и сражение это произошло в тот самый день, в какой всегда празднуется память [Феодора] Стратилата. И некая почитаемая в Византии жена имела о том знамение от высшей силы. За день до битвы она видела во сне, что стоит рядом с богородицей и слышит, как та говорит, обращаясь к некоему воину:

«О досточтимый Феодор! Мой и твой Иоанн находится в опасности; поторопись же его выручить». И когда взошло солнце, она поведала об этом соседям; таково было видение. А между тем скифы обратились в бегство, но, найдя городские ворота запертыми, бросились от Склира врассыпную по равнине и погибли без числа, растаптываемые своими же и избиваемые ромеями, а остальные почти все были изранены. Почитая мученика [Феодора] и желая воздать ему благодарность за помощь, император [впоследствии] повелел разобрать до основания церковь, где покоились святые его останки, и воздвигнуть на том месте большой и прекрасный храм, которому преподнес щедрые дары. Город же Евхания был переименован в Феодорополь.

Свендослав, использовав все средства и во всем потерпев неудачу, не имея уже никакой надежды, склонился к заключению договора. Он отправил к императору послов, прося залогов верности и внесения в число союзников и друзей ромеев, чтобы ему со всеми своими дозволено было удалиться невредимыми домой, а скифам, если пожелают, – безопасно приходить по торговым делам. Император принял послов и согласился на все, о чем они просили, произнеся известное изречение, что обыкновение ромеев состоит в том, чтобы побеждать неприятелей более благодеяниями, нежели оружием. После заключения договора Свендослав попросил [о личной встрече и] о беседе с императором; тот согласился, и оба, встретившись и поговорив, о чем им было нужно, [затем] расстались. По просьбе Свендослава император отправил посольство к пацинакам, предлагая им стать его друзьями и союзниками, не переходить через Истр и не опустошать Болгарию, а также беспрепятственно пропустить росов пройти через их землю и возвратиться домой. Назначен был исполнить это посольство Феофил, архиерей Евхаитский. [Пацинаки] приняли посольство и заключили договор на предложенных условиях, отказавшись только пропустить росов. Когда росы отплыли, император укрепил крепости и города на берегах реки и возвратился в ромейскую державу.

* * *

Когда Свендослав возвращался домой и проходил через землю пацинаков, то они заранее подготовили засаду и ожидали его» Подвергшись нападению, он и все его войско было совершенно истреблено. Пацинаки были раздражены тем, что он заключил с ромеями договор.

 

Д.И. Иловайский.

Князь Святослав Игоревич

Правление Святослава

Ольга употребляла, конечно, все усилия склонить к принятию крещения своего сына Святослава; но тщетно. Религия христианская, проповедующая мир и любовь, была не по нраву молодого воинственного князя; он мечтал только о битвах и завоеваниях. Летописец говорит, что Святослав совершал свои походы налегке и ходил быстро, подобно барсу. Он не тащил за собой обоза, не брал ни шатра, ни посуды; спал на конском потнике, с седлом в головах; мяса не варил в котлах, а, изрезав на куски конину, зверину или говядину, пек на угольях и ел. Такова была и вся его дружина. Усмирив Древлян, Святослав обратился против другого славянского племени, Вятичей, обитавших на верхней Оке и дотоле не плативших дани русским князьям. Но подчинение этого племени удалось окончить только преемникам Святослава.

Поход Святослава на Хазарию

Для его неукротимой отваги представилось широкое поле на востоке в борьбе с народами, обитавшими на Волге и в странах Прикавказских. Там еще стояла сильная Хазарская держава, с которою Руссы вели значительную торговлю, а иногда вступали в жестокую борьбу. Причиной столкновения, во-первых, служили владения в Тавриде и на Тамани. Киевская Русь успела уже освободить большую часть живших там Черных Болгар от хазарского владычества и основать особое русское княжество, известное под именем Тмутаракани. Но на Таврическом полуострове продолжали еще существовать вассальные хазарские владения; а со стороны Кавказа Тмутараканская Русь терпела от набегов касожских, или кабардинских, князей, которые также считались вассалами верховного хазарского кагана, жившего в Итиле. Во-вторых, Русь, проживавшая в этом городе и приходившая сюда для торговли, по всей вероятности, терпела иногда разные обиды и притеснения, за которые она всегда готова была платить кровавым возмездием. Наконец, хазарская твердыня Саркел на Дону и сам столичный город Итиль на Волге препятствовали Руси пробираться на своих судах в Каспийское море и грабить его юго-западные прибрежья, изобильные богатыми городами и селениями. После похода Руси в Каспийское море в 913 году восточные писатели упоминают о другом подобном походе в 944 году. На этот раз Русь из Каспийского моря вошла в реку Куру, захватила и разграбила город Берду, считавшийся в то время одним из богатейших городов Арабского халифата. Но из этого похода так же, как из первого, только немногим Руссам удалось воротиться в отечество.

Святослав вступил в упорную борьбу с Хазарами и победил их. Он взял и разорил Саркел, или Белую Вежу, как его называет наша летопись. Он победил также хищные племена Касогов и Ясов (Алан) и тем упрочил с этой стороны существование русской Тмутаракани. С разорением Саркела для Руси открылся свободный путь из Дона в Волгу, которые разделены небольшим волоком, и она не замедлила нанести решительные удары враждебным ей государствам, Болгарскому и Хазарскому. По известиям восточных писателей (приблизительно в 968 [965?] году), Руссы по Волге поднялись до столицы Камских Болгар и сильно разорили этот торговый город. Потом они спустились вниз по реке, опустошили страну Буртасов (Мордвы) и напали на Итиль, обширную и богатую столицу хазарских каганов. Большая часть ее жителей разбежалась уже при первом известии о приближении Руси. Ограбив Итиль, Русь берегом Каспийского моря достигла другого богатого хазарского города, Семендера (близ Тарку), который был столицею особого князя, зависимого от верховного кагана и также исповедующего иудейскую религию. Этот город обиловал мечетями, церквами и синагогами, так как здесь жили вместе христиане, мусульмане и евреи; одних виноградников он имел до 4000. Русь разграбила и разорила его, подобно Булгару и Итилю. Долго после того на востоке со страхом и ужасом вспоминали о нашествии свирепого, неукротимого народа Руссов. Хазарской державе этой войной нанесен был такой сильный удар, что уже она не могла более оправиться и снова стать грозною для своих соседей.

Византия в эпоху Святослава

Около того времени на Балканском полуострове случились обстоятельства, которые отвлекли внимание Руси от Волги и Каспийского моря на Дунай и Черное.

Высоко поднялось могущество Болгарского государства во время знаменитого царя Симеона, который распространил его пределы на запад и юг и едва не овладел самою Византией. Но после его смерти могущество это оказалось непрочно. Вожди Дунайских Болгар не успели сплотить воедино Южных, или Балканских, Славян так, как это совершили князья Русские по отношению к Славянам Восточным. Главным препятствием тому послужило слишком близкое соседство Византии с ее искусною, дальновидною политикою. За принятием греческой религии последовало быстрое пересаждение в Болгарию и греческой образованности. Но вместе с тем внесены были и некоторые начала разложения. Излишнее подражание византийской роскоши со стороны высших классов и заимствование многих византийских порядков часто вызывали народное неудовольствие. Особенно сильное противодействие возникло со стороны народных верований и обычаев против греческого клира, водворившегося посреди Болгар. Противодействие это выразилось в известной ереси Богомилов, которая породила многие смуты и мятежи, раздиравшие Болгарию в X веке. Византийская политика напрягала все усилия подорвать Болгарскую силу, захватившую многие греческие области и не раз угрожавшую самой столице империи. Она постоянно возбуждала против Болгарии ее внутренних и внешних врагов, насылала на нее Печенегов, Угров и подавала помощь Славянам, восстававшим против Болгарского владычества, например Сербам.

Сын и преемник Симеона Петр не был способен бороться с теми затруднениями, которые его окружали, и его долголетнее царствование представляет эпоху быстрого политического упадка Болгарии. Хотя он и был женат на греческой царевне, однако греческая политика вполне пользовалась его слабостью и неспособностью для своих целей. Между болгарским царем Петром и византийским императором Никифором Фокою возникли неудовольствия: по одним известиям, из-за дани, которую будто бы болгарский царь потребовал от Византии, а по другим – из-за Угров, которых Болгаре пропускали через свои земли, позволяя им врываться в пределы империи. Никифор, занятый делами на востоке, прибег к обычной византийской политике: вооружать соседние варварские народы друг против друга, таким образом ослаблять их и отклонять от замыслов против империи. В 967 году он поручил патрицию Калокиру, сыну херсонского наместника, вступить в переговоры с русским князем Святославом и склонить его к нападению на Дунайских Болгар. Надобно полагать, что Святослав находился тогда в своих таврических владениях, т. е. по соседству с Херсоном.

Походы Святослава в Болгарию

Переговоры, подкрепленные со стороны Греков значительным количеством золота и разными льстивыми обещаниями, увенчались полным успехом. Князь призвал к оружию храброе русское юношество и в следующем 968 году с сильною ратью вступил на своих ладьях в Дунай. Тщетно болгарское ополчение собралось на берегу этой реки и пыталось помешать высадке Руссов. Болгаре были разбиты; затем покорены и разграблены многие другие дунайские города, в том числе Малая Преслава, или Переяславец, и сильно укрепленный Дористол. Победа досталась легко потому, что значительная часть Болгар отложилась от своего царя и, вероятно, действовала заодно с соплеменною ей Русью. Старый Петр во время этих событий от огорчения получил параличный удар и умер, оставив двух сыновей, Бориса и Романа. Легкость завоевания, приятность климата, а также выгодное торговое положение Болгарии между Византией и Придунайскими странами так привлекли Русского князя, что он уже не желал расстаться с завоеванною землею и, если верить нашей летописи, вместо родного Киева задумал утвердить свой стол в Переяславце. «Сюда, – говорил он, – сходится все благое: от Греков золото, паволоки, вина и разные овощи, от Чехов и Угров серебро и кони, из Руси меха, воск, мед и невольники». Поэтому весною 969 года Святослав только на короткое время отправился в Киев и с свежими силами вернулся на берега Дуная. Тогда он завладел самою столицею Болгарского царства Великою Преславою, захватил в свои руки сыновей Петра и, признавая царский титул за старшим из них, Борисом, в сущности сделался настоящим государем Болгарии, по крайней мере ее восточной половины.

Никифор Фока с ужасом увидел свою ошибку: соседство с таким могучим и предприимчивым племенем, какова была Русь, подвергало империю великим опасностям. Доходили до него также слухи и о замыслах коварного Калокира. Этот грек сумел приобрести дружбу Святослава и поощрял его желание утвердиться в Болгарии, с условием получить от него помощь для достижения византийского престола. Последнее намерение в те времена нисколько не казалось странным; ибо мятежи и перемены правителей сделали престол императорский обычною целью отважных честолюбцев, и сам Никифор достиг его незаконным путем. Он начал деятельные приготовления к войне с Руссами и в то же время вошел в сношения с Болгарами: последние, будучи христианским народом, конечно, с неудовольствием переносили господство языческой Руси и особенно были раздражены произведенными ею разорениями и свирепствами. Между прочим, говорят, будто Святослав, завладев Филиппополем [Пловдивом], посадил на кол до 20 000 пленных и тем навел такой страх, что заставил себе покориться и другие города. Поэтому неудивительно, что многие Болгаре с радостью встретили предложение Никифора общими силами воевать против Руси, и по его просьбе охотно отправили в Византию двух девиц из своего царского рода, чтобы соединить их браком с сыновьями покойного греческого императора Романа II, предшественника Фоки.

Святослав и Иоанн Цимисхий

Но посреди этих приготовлений Никифор Фока, снискавший себе уважение многими заслугами и строгим своим правлением, погиб жалкою смертью.

Прекрасная наружностью, но крайне испорченная нравом императрица Феофано отравила своего первого мужа Романа II, чтобы вместе со своею рукою доставить престол Никифору Фоке, Теперь она приготовила ту же участь и второму своему мужу. Из числа византийских полководцев этого времени особенно выдвигался Иоанн Цимисхий, родом армянин; а прозвание Цимисхий на армянском языке значило «Малорослый», Он приходился родственником Никифору и был его сподвижником на полях битв; но по своему смелому честолюбивому характеру возбудил против себя подозрения, лишен начальства над восточными легионами и некоторое время жил в уединении. Феофано выпросила ему позволение явиться в столицу. Никифор очень ее любил и не мог отказать ее просьбам. Но Иоанн воспользовался своим пребыванием в Константинополе для того, чтобы вместе с вероломною Феофано устроить заговор против Никифора. Она тайно ввела в свое отделение дворца вооруженных людей и скрывала их до удобного случая. В одну глухую ночь Цимисхий на лодке подплыл к дворцу со стороны моря и на веревках был поднят на кровлю Вуколеона ожидавшими его соумышленниками. Он немедленно ворвался с ними в царскую спальню и бесчеловечно умертвил спящего Никифора. Цимисхий был провозглашен императором; но Феофано ошиблась в своих расчетах: первым делом нового императора была ссылка ее на один из островов Мраморного моря.

Умный, деятельный, отважный Цимисхий спешил великими деяниями и хорошим управлением загладить пятно своего преступления (если только оно могло быть заглажено). Во всех делах империи почувствовалась новая сила, новая энергия. Одною из первых его забот было удаление Руссов из Болгарии. Сначала он пытался склонить к тому Святослава переговорами и предлагал вознаградить его на основаниях договора, заключенного с Никифором. Но Русский князь предъявил условия неисполнимые: он потребовал огромного выкупа за все завоеванные города, за всех пленных и вообще дал такой гордый ответ, что война сделалась неизбежною. Не ограничиваясь собственною ратью, Святослав вооружил вспомогательное войско из покоренных Болгар; кроме того, нанял конные толпы Угров и Печенегов и послал их разорять Фракию. Под стенами Адрианополя эти хищники потерпели поражение от мужественного, искусного византийского полководца Варды, по прозванию Склира (крепкого), Но так как этот военачальник вслед затем был отправлен в Малую Азию для усмирения мятежа, поднятого там Фокою, племянником убитого императора Никифора, то отряды варваров распространили свои набеги и опустошения по Фракии и Македонии. Зимнее время прошло без важных событий. Но Иоанн не терял времени. Сделав Адрианополь опорным пунктом для будущих военных действий, он приготовлял там склады оружия и съестных припасов; между тем снаряжал многочисленный флот из мелких судов для действий на Дунае и усердно обучал свои полки военному искусству; причем составил особый отряд телохранителей, набранный из храбрейших молодых людей и названный «Бессмертным». К весне приготовления были окончены, мятеж Фоки усмирен, и восточные легионы переправились в Европу, имея во главе победоносного Варду Склира.

Выступление императора в поход против Руссов сопровождалось большою торжественностью. Он всенародно молился в знаменитейших храмах столицы, сначала в церкви Спасителя, находившейся в Халкийском отделении дворца, потом в соборе св. Софии и во Влахернском храме Богоматери. Он сделал смотр и примерное сражение своего флота в Золотом Роге перед отплытием его в Дунай и затем направился с легионами в Адрианополь. Отсюда он послал разведать о положении неприятеля и с удивлением узнал, что Балканские теснины (клисуры), ведущие из Фракии в Болгарию, не были заняты Руссами. Этих проходов более всего опасались Греки, вспоминая о поражениях, которые они понесли здесь в прежних своих войнах с Болгарами. Русь, по-видимому, не ожидала такого раннего движения со стороны Греков: наступало время Пасхи; а это время императоры обыкновенно проводили в столице, исполняя все обряды великого праздника, являясь народу на торжественных выходах во всем блеске своего сана, устраивая пиршества и увеселяя толпу ристаниями или другими зрелищами. Как бы то ни было, но Русь показала большую беспечность и допустила захватить себя врасплох. Император поспешно прошел ущелья и явился на северном склоне Балкан под Преславой. Неожиданность нападения помогла ему овладеть столицею Болгарии. Стоявший там русский отряд сначала бился в открытом поле перед городом; потом защищался в его стенах; вытесненный из города, он сосредоточился в царском дворце, который был расположен на отдельном возвышении и окружен особою стеною. Когда Греки, несмотря на все усилия, не могли взять этого замка, они начали с разных концов бросать в него огонь; тогда Руссы покинули пылавшее здание и, окруженные со всех сторон неприятелями, были истреблены после отчаянной обороны. Только начальник их Сфенкел с немногими успел спастись и ушел к Святославу, который с главным своим войском стоял в Дористоле. В Преславе Греки пленили молодого болгарского царя Бориса с его семейством. Иоанн, как искусный политик, обошелся с ним ласково, заявляя, что он ведет войну не с Болгарами, а только с Русью. Не теряя времени, император двинулся к Дористолу.

По всей вероятности, не одна оплошность Руссов была причиною их неудач с самого начала войны и их оборонительного, а не наступательного образа действий. Очевидно, наемные полчища Угров и Печенегов покинули Святослава в самое нужное время, вероятно, склоненные к тому греческим золотом. Значительная часть Болгар восстала против Руси и начала помогать Грекам. Последнее обстоятельство подтверждается тем известием, что Святослав, решаясь защищаться в Дористоле, поспешил обеспечить себя со стороны жителей следующею жестокою мерою: он собрал наиболее знатных и богатых граждан и велел до трехсот человек обезглавить, а остальных заключить в оковы и содержать в темницах.

Первая битва Цимисхия и Святослава под Дористолом была весьма упорна. Руссы, сомкнув свои щиты и копья, стояли стеной перед городом, когда Иоанн повел на них свои стройные легионы. Греков одушевляли недавние успехи и присутствие их искусного мужественного вождя; а Руссы, гордые своими завоеваниями и победами над соседними народами, считали поражение для себя невыносимым бедствием; они дрались с неукротимою яростию и с диким криком поражали неприятелей. День уже склонялся к вечеру, а победа все еще колебалась. Наконец Иоанн выдвинул всю свою конницу и велел ей стремительно ударить на варваров. Последние не выдержали этого натиска, отступили и заключились в городе. Император немедленно устроил укрепленный лагерь на возвышении, в некотором расстоянии от города; Греки окопались и поставили свои шатры. В то же время греческий флот вошел в Дунай и отрезал Руссам отступление в отечество. Флот этот был страшен для них своими огнеметательными снарядами. Они еще живо помнили рассказы отцов о том, как этот огонь истребил суда Игоря. Русь собрала свои ладьи и держала их под самыми стенами Дористола, не смея приблизиться к греческим судам. Итак, с прибытием греческого флота она была окружена неприятелем. Началась знаменитая осада, которая по своему упорству и подвигам, совершенным с обеих сторон, напоминает несколько баснословную осаду Трои, прославленную древними поэтами.

Геройская борьба Святослава с Цимисхием описана довольно подробно в произведениях некоторых византийских историков. Не все они согласуются между собою в изложении ее подробностей; но нисколько не разногласят относительно ее характера и главных событий.

Отрезанные от родины, не получая ниоткуда помощи ни людьми, ни припасами, Руссы защищались с удивительным мужеством и терпением. Они не прятались за городскими стенами и редкий день не выходили на битву с неприятелем. Русь, приплывшая на судах, составляла собственно пешую рать, за исключением предводителей и знатных людей. Видя, какое превосходство дает Грекам их броненосная конница, Руссы в начале осады попытались и с своей стороны выставить конное войско; но ни лошади, набранные у туземцев, не годились к бою, ни сами всадники, не привыкшие к конному строю, не могли соперничать с хорошо обученной конницей Цимисхия. Да и лошади, конечно, мало-помалу были съедены, когда наступило истощение запасов. Обыкновенно русская кольчужная рать, выступив из города и закрывшись своими длинными, до самых ног, щитами, стеною шла на неприятеля и сокрушала все перед собою до тех пор, пока Цимисхий и его полководцы клинообразным построением своей пехоты, неожиданными нападениями с боков, с тыла или стремительными ударами конницы успевали расстроить сомкнутую русскую фалангу и принудить ее к отступлению, но не к бегству; ибо Руссы шли назад медленно, закинув за спину свои огромные щиты. По ночам они выходили иногда в поле, собирали тела павших товарищей и сжигали их на разложенных кострах; причем заклали своим богам многих пленных, а также по известному славянскому обычаю убивали и женщин (вероятно, принадлежавших более знатным покойникам); кроме того, приносили в жертву младенцев и петухов, которых опускали в Дунай. Эти погребальные обряды они сопровождали диким воем и плачем в честь покойников. Нередко Греки, снимая доспехи с убитых неприятелей, открывали между ними трупы женщин, которые в мужской одежде следовали за своими господами и на поле сражения.

Цимисхий устроил метательные снаряды, которые бросали камни в город и убивали многих осажденных. Русь однажды сделала нечаянную вылазку, чтобы сжечь эти машины; но подоспевшая конница спасла их от истребления. В этом деле Руссам удалось убить одного греческого военачальника в доспехах из позолоченных блях; они приняли его за самого императора и, вонзив на конец копья отрубленную его голову, выставили ее на городской стене. Но оказалось, что то был магистр Иоанн, родственник императора, начальствовавший осадными машинами. В другой раз Святослав, выбрав темную, бурную ночь, с 2000 воинов сел в ладьи и, не замеченный греческими судами, собрал в ближних селениях, сколько можно было захватить, муки, хлеба и других съестных припасов, в которых осажденные терпели крайнюю нужду. На обратном пути он успел еще истребить целый греческий отряд, беспечно рассыпавшийся для водопоя и для рубки дров в лесу. Император сильно досадовал на начальников своего флота за их оплошность и грозил им смертною казнью, если подобная вылазка повторится. С этого дня Греки еще тщательнее начали оберегать все пути, ведущие в Дористол, и лишили осажденных всякой возможности промышлять себе припасы. Один византийский писатель (Кедрен) говорит, будто Иоанн Цимисхий, весьма искусный во всех военных упражнениях, во время этой осады предлагал Святославу не продолжать излишнего кровопролития, а решить дело их единоборством; но Святослав будто бы отвечал: «Я лучше врага своего знаю, что мне делать; если жизнь ему наскучила, то много способов от нее избавиться; пусть выбирает любой».

Осада длилась уже более двух месяцев. Русский князь потерял большую часть своей дружины и лучших своих воевод. В числе павших находился и Сфенкел. С его смертью первое место в войске после Святослава занял Икмор, не столько по своему происхождению, сколько по своим подвигам, необычайной силе и росту. В вылазке 20 июля он с особою яростию поражал Греков во главе отборного отряда. Тогда один из конных телохранителей Цимисхия, по имени Анемас, родом критянин, отличавшийся также большим мужеством и силою, разгорячив своего коня, понесся на Икмора и поразил его прямо в шею с такою мощью, что голова русского богатыря упала на землю вместе с правою рукою. Увидав его падение, Руссы подняли отчаянные вопли, а Греки ободрились, ударили с новою энергией и заставили своих неприятелей уйти в город.

С падением Икмора уныние и отчаяние проникли в среду неукротимой русской рати. Святослав созвал на совет воевод и старшую дружину и спросил, что делать. Некоторые предлагали выбрать глухую ночь и, сев на суда, спасаться бегством; но другие, указывая невозможность пройти мимо огненосных греческих кораблей, советовали заключить мир с императором. Тогда князь стал напоминать товарищам славу непобедимого русского оружия, которое покорило целые страны. «И к чему послужит нам жизнь, спасенная бегством или унижением? – говорил он. – Нас будут презирать те самые народы, которые доселе трепетали перед нами. Нет, если не можем добыть победы, то добудем себе славной смерти». Конечно, византийские историки, влагая подобные речи в уста своих героев, следовали в этом отношении классическим образцам; но несомненно, что в таком смысле Святослав говорил своей дружине и действительно сумел вдохнуть в нее новое мужество и новые силы. Опять последовали отчаянные битвы. Во время одной из них и самой упорной Анемас, усмотрев Святослава, примером своим одушевлявшего русские полки и сильно теснившего Греков, вздумал повторить тот же удар, который ему удался против Икмора. Мечом своим он проложил себе дорогу к русскому князю и поразил его в самую ключевую кость. Удар был так силен, что Святослав упал с коня; но крепкая кольчуга и щит охранили его. Окруженный неприятелями, Анемас многих побил; но наконец пал под ударами русских копий. Смерть его ободрила Руссов и опечалила Греков. Последние начали отступать. Император, видя крайнюю опасность, велел ударить в бубны и трубить в трубы и сам с копьем в руке, во главе своего отряда бессмертных, понесся на русские дружины. Греки возобновили битву; на помощь к ним явилась внезапная буря, которая понесла облака пыли на русское войско и заслепила ему глаза. Между тем особый греческий отряд, предводительствуемый Вардою Склиром, зашел в тыл Русскому войску и грозил отрезать его от города. Тогда Руссы поспешно отступили. Сам Святослав, израненный и истекающий кровью, едва спасся от плена. Впоследствии у Греков сложилась легенда, что на поле битвы явился какой-то воин на белом коне, который чудесным образом поражал Руссов и расстраивал их ряды: то был не кто иной, как мученик Феодор Стратилат, которого сама Богородица послала на помощь императору Иоанну.

Наконец, когда все средства для борьбы были истощены и в Дористоле настал ужасный голод, Святослав решился просить мира. Цимисхий охотно согласился: хотя Греки не имели ни в чем недостатка и получали подкрепления, однако и они были утомлены такою отчаянною обороною, и они сильно желали мира. Русский князь обязался выдать всех пленников, сдать Дористол и уйти из Болгарии. Он обязывался и впредь не помышлять о войне с Греками, не нападать на греческие владения в северном Черноморье, именно на Корсунскую область, а также на страну Дунайских Болгар, и не только самому не нападать, но препятствовать в том и другим неприятелям Греков. Обязательства эти Русь должна была подтвердить обычною клятвою на своем оружии, Перуном и Волосом. С своей стороны император давал Руси свободный путь для возвращения в отечество; а также согласился по-прежнему допускать русских торговцев в Византию и обходиться с ними по-дружески. Договор заключен синкелом Феофилом от имени Цимисхия и двух молодых императоров, братьев Василия и Константина. А с русской стороны в грамоте, писанной под Дористолом, кроме Святослава, упоминается только один воевода Свенельд, по всей вероятности, занимавший теперь первое место после князя.

Цимисхий велел раздать голодающей Руси хлеб, по две меры на человека. Византийский историк Лев Диакон говорит, что из 60 000 приведенных Святославом в Болгарию насчитали теперь только 22 000. Но и из этого числа едва ли более половины оставалось способных к бою. При заключении договора Святослав попросил о личном свидании с императором и получил согласие. Они свиделись на берегу Дуная. Цимисхий явился на коне, покрытый своим позлащенным вооружением; за ним следовал отряд всадников в блестящих доспехах. А Святослав подъехал к берегу в ладье, причем действовал веслом наравне с прочими гребцами. Греки с любопытством рассматривали наружность русского князя. Он был среднего роста, статен, широкоплеч и с мускулистой шеей; имел голубые глаза и густые брови, нос немного плоский, подстриженную бороду и длинные усы. С его оголенной головы спускался на бок локон волос, по обычаю знатных русских людей. В одном ухе он носил золотую серьгу, украшенную рубином и двумя жемчужинами. Выражение его лица показалось Грекам суровым и мрачным. На нем был наброшен белый плащ, такой же, как и у всех его товарищей. Не выходя из ладьи, он через переводчика поговорил немного с императором и отъехал назад. По всему вероятию, при этом свидании Святослав просил императора, чтобы он потребовал от Печенегов свободного пропуска Руссов в отечество. Цимисхий обещал.

Когда Русь села на свои суда и удалилась, император занял Дористол и другие дунайские крепости, а затем воротился в столицу. Победа над таким храбрым неприятелем, какова была Русь, и избавление империи от грозного Святослава покрыли Цимисхия громкою славою. Патриарх, епископы, сенаторы и огромная толпа византийских граждан встретили его за стенами города с победоносными песнопениями и поздравлениями. Ему поднесли скипетры и золотые венцы и подвели триумфальную колесницу, запряженную белыми конями. Император принял венцы и скипетры, но отказался сесть на триумфальную колесницу и велел поставить на нее взятую в Болгарии икону Богородицы; сам же следовал за нею на своем быстром коне, увенчанный диадемою. Столица принимала его, изукрашенная лавровыми ветвями, коврами и другими разноцветными тканями. Прежде всего император отправился в св. Софию, где совершил благодарственное моление и посвятил храму дорогой венец болгарских царей. Затем он вступает на форум Августеон, сопутствуемый пленным болгарским царем Борисом, и здесь в присутствии народной толпы приказывает ему снять с себя царские знаки, т. е. шитую золотом и осыпанную жемчугом шапку, багряный плащ и красную обувь. Вместо них Борис получил достоинство римского магистра. Таким образом, знаменитое царство Дунайских Болгар, сломленное руками единоплеменной им Руси, объявлено простою областью Византийской империи.

Гибель Святослава

Между тем, пользуясь отсутствием русского князя и войска, хищные печенежские орды до того усилились, что во время пребывания Святослава в Болгарии напали на самый Киев и едва не овладели русскою столицею. Посольство, отправленное Цимисхием к этим кочевникам, предложило им вступить в союз с Греками; причем потребовало, чтобы они не переходили Дунай для опустошения Болгарии и не препятствовали возвращению Руссов в отечество. Печенеги согласились на первое; но в последнем требовании отказали. Так повествуют византийские историки. Сомнительно, чтобы Греки искренно хлопотали о безопасности Руссов. Вероятнее, что они действовали при этом не без лукавства и не прочь были погубить такого предприимчивого, опасного соседа, каким был Святослав.

Узнав, что Печенеги заступили дорогу, русский князь зазимовал в Белобережье, где-то около Днепровского устья. Здесь русская рать принуждена была терпеть страшную нужду в пище и питалась кониною; но и та была так дорога, что приходилось платить по полугривне за конскую голову. Князь, конечно, поджидал помощи из Киева. Но, очевидно, или в Русской земле в то время дела находились в большом расстройстве, или там не имели точных сведений о положении князя, – помощь ниоткуда не приходила. На весну Святослав решился оружием пробиваться в отечество. С остатком своей рати он поплыл в ладьях по нижнему Днепру; но около порогов Русь должна была выйти на берег и идти степью, так как на ладьях невозможно было пройти пороги против течения. Тогда-то подстерегавшие Руссов печенежские орды окружили их, конечно, в удобном для себя месте. Произошла отчаянная сеча. Святослав пал, и только немногие Руссы успели воротиться в Киев с воеводою Свенельдом (972 г.). В русской летописи сохранилось известие о каком-то упрямстве князя, который не послушал совета Свенельдова, не пошел в Киев окольным путем, а с свойственною ему отвагою хотел пробиться сквозь Печенежскую орду. Та же летопись прибавляет, что печенежский князь Куря велел череп Святослава оковать металлом и на пирах пил вино из этой чаши – обычай, существовавший не только у диких турецких кочевников, но даже у германских и славянских народов во времена их варварства.

Так погиб знаменитый русский князь, которого излишняя отвага и жажда к завоеваниям завлекли слишком далеко.

* * *

О походе 943–944 гг. на Берду упоминают следующие восточные писатели: армянский Моисей Каганкатоваци, живший в конце X века, персидский Низами в XII веке; арабские: Якут, Ибн Эль Атир и Бар-Гебрей или Абульфарадж в XIII в., Абульфеда в XIV в. и некоторые другие, более поздние. Наиболее обстоятельный рассказ дает Ибн Эль Атир в своей «Полной летописи». См. упомянутый выше Каспий Дорна стр. 495 и след. Здесь сведены все известия об этом походе. Прежде Дорна тому же предмету посвящены были труды ориенталистов: Эрдмана – De Expeditione Russorum Berdaam Versus, auctore Imprimis Nisamio (Casani. 1826–1827, два тома) и Григорьева. – О древних походах Руссов на восток (Журн. М. Н. Пр. за 1835 г. ч. V). До какой степени Руссы прославились на востоке своими походами в Каспийское море и в Закавказье, показывает особенно произведение Низами, персидского поэта XII века. Он написал большую поэму «Искендер Наме», в которой воспевает подвиги Александра Македонского; чтобы возвысить его еще более, он заставляет Александра предпринять победоносный поход против неукротимых Руссов для освобождения города Берды. Французский перевод той чести поэмы, которая касается Руссов, издал Шармуа под заглавием: Expedition d'Alexandre le Grand contre les Russes, St.-Ptrsb. 1827. О поэте Низами и его известии о походе Руссов см. еще Сборник матер, для описания места и плем. Кавказа. Вып. 26. Тифлис. 1899.

О разорении Саркела и войне с Ясами и Касогами упоминает Русская летопись под 965 годом. А о нашествии Руссов на Камских Болгар и Хазар в 968 г. говорит Ибн Хаукал, арабский писатель X века, следовательно, современник события (См. Френа – Ibn Fozland, стр. 64–66). Напрасно Френ и последующие писатели старались разорение Саркела, поход Святослава на Ясов и Касогов, а также погром Булгарии и Хазарии – все это слить в один поход, т. е. слить известия Русской летописи и Ибн Хаукала. Здесь, конечно, надобно разуметь целый ряд походов и предприятий, и, может быть, не все они были совершены под непосредственным начальством Святослава. Почти одновременно с хазарскими войнами начались его походы в Дунайскую Болгарию.

Что касается до известия Русской летописи, из которого можно заключить, что поводом к войне с хазарами послужила дань, которую платили им вятичи, то известие это, очевидно, неверно. Историография продолжала повторять его, хотя уже Карамзин справедливо заметил, что в то время между вятичами и Хазарской державой жили печенеги и русские, и потому эта дань сомнительна. Теперь, когда мы знаем, что русские владения в те времена соседили с хазарскими на Тамани и в Тавриде, нам понятны враждебные столкновения Руси с хазарами и другими Прикавказскими народами (См. мое исслед. «Русь и Болгаре на Азовском поморье»). Но во время летописца оторванный от Руси Тмутараканский край и его история, очевидно, уже начали приходить в забвение.

Лев Диакон предлогом к войне болгар с Византией выставляет дань, а Кедрен и Зонара – угров. Относительно подарков, отправленных Никифором к Святославу, первый приводит невероятное количество золота, именно 1500 фунтов.

Главными источниками для истории борьбы Святослава с Цимисхием служат греческие писатели: Лев Диакон (Leonis Diaconi Historiae, Lib. VI–IX. Ed. Bon.), Кедрен (Cedreni Historiarum compendium. T. II. 283–413. Ed. Bon.), Зонара (Zonarae Annates. T. II. Lib. 17. Cap. I–IV) и Русская летопись (по Лаврент. и Ипат. спискам). Известия из Кедрена и Зонары собраны у Стриттера в Memoriae Populorum (II. 988 и след.); а вольный перевод Льва Диакона на рус. язык сделан Д.Поповым и издан Академией Наук (СПб. 1820). Наиболее драгоценным источником должно считать Льва Диакона, как современника и, может быть, очевидца событий; но изложение его местами сбивчиво и риторично, так что в точности и обстоятельности он уступает иногда Кедрену или собственно Скилице, который жил в XI веке и которого сочинением воспользовался Кедрен. Любопытно при этом, что современник Святослава Лев Диакон называет Руссов Тавроскифами; а сами себя, по его замечанию, они именуют Рось. Так, рядом с этим народным именем греки еще продолжали отмечать наших предков географическими названиями Скифов и Тавроскифов. Точно так же болгар Лев Диакон называет Мисиянами, т. е. именем, заимствованным из классической географии.

Критический свод источников см. у Шлецера «Нестор». Часть III. (Рус. перевод Языкова. СПб. 1819.) и Черткова «Описание войны Святослава против болгар и греков» (Рус. Историч. Сборник. Т. VI. Москва. 1843). Шлецер и Чертков дали слишком много значения известиям Русской летописи; между тем как она для этой войны представляет лишь немногие данные, заимствованные из греческих источников, но искаженные баснями и собственными домыслами. Самостоятельного исторического материала в ней только отрывок из договора с Цимисхием и рассказ о гибели Святослава. Кроме того, она сообщает о нападении Печенегов на Киев и последовавшей затем смерти Ольги. По поводу нападения Печенегов приведено сказание о том, как один киевлянин, знавший печенежский язык, прошел неприятельский стан под видом Печенега, отыскивающего своего коня. Подходя к берегу Днепра, он бросился в реку, достиг противоположного берега и известил воеводу Претича о том, что Киев едва держится и готов сдаться врагу. На рассвете следующего дня Претич со своими людьми в лодках поплыл к городу с громким трубным звуком. Печенеги подумали, что приближается сам князь, отступили и пр. Любопытно, что подобная же военная хитрость встречается у древних писателей, в Истории Боспорского царства. Именно Поллиен (Stratag. кн. V, гл. 26) рассказывает об осаде города Феодосии боспорским царем Сатиром I. Союзники Феодосийцев Ираклейцы прислали им на помощь полководца Тинниха. Последний, имея слишком мало судов, высадил на берег трубачей и приказал играть попеременно. Осаждавшие подумали, что пришел сильный флот, и отступили.

Несколько дельных замечаний о войне Святослава в Болгарии можно найти в статье г. Белова «Борьба Святослава Игоревича с Иоанном Цимисхием» (Журн. М. Нар. Пр. 1873. Декабрь) и в исследовании г. Дринова «Южные Славяне и Византия в X веке» (Чтен. Об. И. и Др. 1875. кн. 3). Последний предлагает догадку, что Болгарское царство уже при Петре Симеоновиче распалось на две части: в западной половине был провозглашен царем Шишман, отец Самуила, известного противника Василия II Болгаробойцы. Действительно, завоевания Святослава и Цимисхия обнимали, по всем данным, только восточную половину Болгарии; а западная ее половина позднее была покорена императором Василием II. Но отсюда скорее можно заключить, что Западная Болгария отделилась не при жизни Петра, а именно во время завоевания Болгарии Святославом. Последний успел покорить собственно ближайшую и богатейшую часть, т. е. Придунайскую Болгарию; между тем западные области Болгарского государства на время сохранили свою независимость, чему помогли и географическое их положение, защищенное высокими горными хребтами, и вероятное существование отдельных племенных князей, еще не уничтоженных вполне болгарскими царями из династии Асперика.

Данных событий коснулся в своих трудах французский византинист Шлюмберже. В томе, посвященном Никифору Фоке (Paris, 1890), в гл. XII и XV он распространяется о миссии Калокира и завоевании Болгарии Святославом. В томе, посвященном Иоанну Цимисхию (L’epopee Byzantine. P. 1896), он пытается возможно подробнее передать его войну со Святославом. К сожалению, погоня за картинным изложением и обилие материала нередко сопровождаются всякого рода преувеличениями, неточностями, наивными вымыслами и явным недостатком критики; причем встречаются ссылки на авторов весьма сомнительной авторитетности, вроде Куре, Ламбина, помянутого выше Белова, Черткова, краткого учебника Русской истории Рамбо и т. п. Русь у него по старому домыслу постоянно отождествляется с Варягами-Скандинавами. Тут у него являются на сцену Валгалла и «бешеные берсеркеры», скандинавское построение треугольником, варяжские «знаменитые секиры» и т. п. фантазии. Войны Руси с Болгарией иллюстрируются миниатюрными изображениями, взятыми из Ватиканской рукописи Манасии. Но миниатюры эти относятся к XIV веку. «Авлу», или дворец болгарских царей, Шлюмберже называет татарским «аулом» и развалины его находит подле города Шумлы. По моему мнению, известие Византийцев об обороне русских во дворце на особом холме под Преславой следует сопоставить с надписью в Тырновой мечети о насыпке холма и постройке новой авлы. (См. в моей Второй Дополнит, полемике VII статью по поводу №№ VI и VII Известий Русского Археологического института в Константинополе.) Год Святославовой смерти мы оставили, как в летописи; по исследованию же Срезневского она относится к 973 г. (Изв. 2-го Отд. Акад. Н. т. VII), также по мнению гг. Куника и Васильевского («О годе смерти Святослава». СПб. 1876). А по летописи Яхьи Антиохийского – к 971 г. (см. в издании барона Розена).