I

Ильин проснулся под монотонную дробь дождя по берестяной крыше. Было слышно, как хлещут струи по лужам. Порой казалось, что за стенами избы кто-то ходит, с трудом вытаскивая из хляби увязающие ноги — это ветер обрушивал с листвы накопившуюся влагу.

Равномерное дыхание спящих, доносившееся со всех сторон, свидетельствовало о том, что час еще ранний. Да и крохотные окошки, затянутые рыбьим пузырем, совсем не пропускали света. Но сон окончательно отлетел, и, повертевшись с полчаса, филолог решил выйти наружу подышать ночной свежестью.

Под берестяным навесом, где сушились сети, стоял толстый чурбан — его Ильин заприметил еще днем и теперь, в полной темноте, отыскал без труда. Проведя ладонью по теплому, слегка шершавому срезу дерева, он ощутил легкую дрожь, словно от неожиданного соприкосновения с живым существом.

Со времени Перехода — так называл про себя Ильин происшедшее перемещение во времени — минуло больше двух месяцев. И все-таки тот первый день в одиннадцатом столетии, который едва не стал последним для всех четверых пришельцев из будущего, до сих пор помнился в мельчайших подробностях. А вот недели, последовавшие за ним, гораздо хуже удержались в памяти, теперь Ильин мог и спутать очередность событий, кое-что и вовсе забылось. Быть может, потому, что жизнь в лесном урочище, где нашли приют беглецы, текла однообразно, по контрасту с днем Перехода — даже сонно.

Это было время знакомства — с веком, с его обитателями, друг с другом. Все-таки, что ни говори, а первые их беседы в подземелье, а затем в колонне пленников дали только самое общее представление о каждом из них. Настоящее сближение, подлинное взаимопонимание пришли позднее, когда они поведали о своей жизни, о своем мире, не забывая и бытовых мелочей…

Еще в ту первую ночь, когда пробирались через дебри со Святовидом и его людьми, четверка пришла к первому коллективному соглашению — не открывать никому тайны своего появления в этом мире, не рассказывать об известных им событиях будущего, не вмешиваться в происходящее. Поначалу Ильину казалось: его товарищи так и не возьмут в толк, что всякое воздействие на ход событий прошлого чревато изменением будущего, что любое неосторожное деяние может привести к непоправимому — мир изменится настолько, что в нем не окажется места ни путешественникам во времени, ни их родственникам. На выручку пришла литература — «И грянул гром» Брэдбери; пересказанный филологом рассказ произвел угнетающее впечатление даже на самонадеянного Овцына.

— Подумать только! Раздавил бабочку — и начальство поменялось! Вчуже оторопь берет…

— Мы тут, я чай, одних комаров больше тыщи убили, — потерянно сказал Ивашка. — Что ж теперь будет-то?..

Ильин понял, что переборщил, и принялся успокаивать спутников:

— Но ведь то вымысел писателя. Суть этого иносказания — ничего не трогай в прошлом, старайся оставлять как можно меньше следов.

Когда с грехом пополам все же уговорились воздерживаться от участия в происходящих событиях, филолог стал обдумывать, каким образом свести к минимуму то отрицательное воздействие, которое они успели оказать на историческую среду — так он решил называть окружающую действительность. Прежде всего нужно было пресечь распространение сведений о том, что они пришельцы из будущего. Он досадовал на себя за проявленную неосмотрительность, когда в ходе первой беседы со Святовидом заявил, что явился из иного времени. Улучив минуту, когда старец оказался один, филолог пристроился шагать рядом и высказал свою просьбу о сохранении тайны. Волхв долго молчал, затем величаво кивнул.

— Нем буду. От злыя смерти мя избавил еси, человече, даждь ти Перун благо…

Дождь стихал. Во тьме слышалось легкое шуршание капель по листьям, по берестяному навесу, под которым укрылся Ильин. Когда он выглянул наружу, ему показалось, что в вышине кое-где помаргивают звезды. Значит, тучи разносит ветром, и к утру может выглянуть солнце. Как надоел этот пасмурный август!..

В первые дни после Перехода Ильин еще включал своего внутреннего переводчика, когда приходилось вести разговоры с аборигенами одиннадцатого века. Но теперь он совершенно не нуждался в посреднике — речь его собеседников казалась ему настолько же будничной, как и «треп» коллег по институту каких-то три месяца назад. Иногда он ловил себя на употреблении древнеславянских грамматических форм, но это случалось все реже, видимо, период адаптации заканчивался, и вскоре он вообще не сможет оценивать свой словарь как бы со стороны. Да и в отношении других участников Перехода он постепенно утрачивал способность к отстранению.

Сближение между четверкой привело к тому, что уже на второй неделе их знакомства они приняли предложение Ильина перейти на ты и звать друг друга по имени. Только Овцын поначалу упирался, но пример генеральской дочери, с восторгом принявшей демократическую манеру общения, все же убедил его, что впадать в амбицию не имеет смысла, что это только усилит насмешливо-пренебрежительное отношение княжны. Став просто Василием, коллежский секретарь почти оставил свои барские замашки, оказалось, он весьма добродушный молодой человек, в меру легкомысленный, как и подобает светскому сыну галантной елизаветинской эпохи.

Иван оказался куда более крепким орешком. Приняв сложившийся стиль поведения, он тем не менее не отказался от обыкновения все на свете объяснять божьей волей. На счет Провидения он отнес в конечном счете и сам Переход.

— Коли богу угодно было нас сюда закинуть, будем здесь его имя святое славить.

То, что он быстрее всех смирился со своим новым положением, внутренне успокоился, говорило о его намерении всерьез обживать далекое столетие. А вот Ильин с княжной и Овцыным первые дни горели желанием как можно быстрее вернуться к метеоритной воронке и попытать счастья: авось назад забросит. Только после того как Святовид поведал об обстоятельствах падения небесного тела, им стало ясно, что надежда на возвращение ничтожно мала.

Волхв рассказал, что вскоре после удара метеорита к воронке сбежались почти все обитатели селения. Несколько отчаянных голов забрались в обугленную яму. Но стоило им достигнуть ее центра, как все они на глазах толпы растворились в воздухе.

А примерно через час на дне воронки появился Иван, дрожащий, поминутно крестящийся. Изумленные жители таежного поселка, забравшиеся в эти дебри из-за преследований их веры со стороны христианских властей, решили, что темные силы подобрались к ним через недра земные.

Не успели упрятать в узилище отчаянно бившегося старообрядца, из воронки вынырнул малиновый щеголь. Скрутив его, обнаружили на груди крест и окончательно укрепились в своих подозрениях.

Так что когда в яме объявился Ильин, его уже поджидала целая толпа язычников, готовая сразиться с подземными бесами, засланными коварными служителями христианского бога.

Прослушав все это, Ильин понял: заключение, сделанное им и его товарищами о том, что после падения метеорита произошло смещение времени сначала в сторону будущего, а потом обратно, было правильным. И амплитуда этого колебания составила около двух часов. А поскольку в дальнейшем никто больше из воронки не появился, но и не пропал, хотя на дне ее все время копошились люди Святовида, — все это говорило о справедливости второго вывода: следующий цикл, если он вообще возможен, повторится через пятьдесят семь лет…

Тьма вокруг несколько разрядилась. Стали различимы очертания крыш, кроны деревьев черными глыбами мрака выделялись в посветлевшем небе. Хотя дождь и не прекратился совсем, шорох его стал едва слышным, вкрадчивым. Какая-то особая, бодрящая свежесть, приносимая предутренним ветром, свидетельствовала о близком конце ненастья. Если установится ведро, можно будет в путь отправиться, думал Ильин, вглядываясь в небосвод, «Ага, вот как будто ковш Большой Медведицы, значит, юг там. А мы двинемся к юго-западу, если, конечно, Новгород стоит на том же самом месте, что и в мое время… Тьфу, черт, во всем начинаешь сомневаться, даже в географии…»

Решение уходить из лесного поселка, давшего им приют, созрело постепенно. Поначалу, осознав, что рассчитывать на возвращение в свои века не приходится, гости из будущего приуныли. Кроме Ивана, разумеется. Тот нарадоваться не мог, что попал из эпохи богопротивных ересей в светлые времена первых подвижников Христовой веры на Руси. Он даже заявил:

— Да я, хоть озолоти, не уйду из нынешних времен. Вот дайте только от поганых удрать. Ужо я со святыми отцами Киево-Печерскими встречусь, окормления духовного испрошу…

— Как тебе не совестно, Иван, — стыдила его княжна. — Люди тебе приют дали, от дружинников спасли, а ты их погаными зовешь.

— Паганус по-латыни — значит язычник, — бесстрастно прокомментировал Ильин.

— Но в наше время это ругательное слово, — упрямо говорила Бестужева.

Как бы то ни было, осознав безвыходность ситуации, и остальные путешественники во времени решили выбираться из дебрей. Не будешь же пятьдесят семь лет дожидаться в этом медвежьем углу, пока представится возможность попытаться осуществить обратный Переход.

Вернувшись в избу, Ильин услышал бормотание в углу. Напрягши слух, разобрал отдельные фразы: «услыши глас моления моего», «радуйся за ны смерть приявший», «почитаем вси честныя твоея главы усекновение».

— По какому случаю, Иван? — шепотом окликнул филолог.

— Акафист крестителю Господню Иоанну читаю, — отозвался старообрядец. У меня сегодня день ангела…

— Ну и память у тебя! — восхитился Ильин. — Ты что ж, на каждого святого акафисты знаешь?

— Где там, — вздохнул Иван.

— Ну как же, вчера Анне-пророчице, чьей-то там дщери читал…

— Не чьей-то, а Фануилевой дщери, той, что Господа нашего в храме Иерусалимском встретила… Не мешай молитву творить…

И он снова размеренно зашелестел губами.

Каждый день начинался для Ивана с многочасовых стояний в углу на коленях. На расспросы товарищей он отвечал охотно, явно наслаждаясь ролью религиозного наставника. Память его хранила сотни молитв, кондаков и тропарей на разные случаи жизни, церковный календарь старообрядец знал как свои пять пальцев, помнил множество житий. Последнее обстоятельство особенно заинтересовало Ильина, и он часто просил изложить биографию того или иного святого, подвизавшегося в эпоху Владимира и Ярослава.

С особым умилением передавал Ивашка историю умерщвления князей Бориса и Глеба, любил пересказывать житие Антония Печерского, основателя первого русского монастыря. Слушая его, филолог жалел, что прежде почти не интересовался этими повествованиями и даже книгу Ключевского «Жития святых как исторический источник» прочел невнимательно. «Знать бы где упасть, соломки постелил бы», — досадливо думал он. Ведь именно в житиях содержалась самая богатая информация о быте Древней Руси, о мировоззрении русского народа, которая позволила бы теперь лучше ориентироваться в новой исторической среде. Ильин хорошо помнил летописные свидетельства, но в них содержалась по большей части бесстрастная констатация фактов. Единственное произведение, близкое по жанру к житийной литературе, оставшееся в памяти филолога — «Повесть о водворении христианства в Ростове». На нее Виктор обратил особое внимание, еще учась в аспирантуре, когда собирал материалы о верованиях древних славян — Добрыня, герой его диссертации, начал свою деятельность с устройства языческого капища, по образцу того пантеона богов, что соорудил его племянник великий князь Владимир в Киеве.

Под эти мысли Ильин незаметно провалился в сон. А когда проснулся, изба была освещена — столб солнечного света падал из отворенной настежь двери. Никого, кроме Виктора, не было, и эта пустота, этот яркий луч, в котором клубилась пыль, вызвали ощущение тихого праздника — так бывало в детстве, когда родители оставляли его одного и он чувствовал себя властелином целой квартиры, обладателем тысяч книг, повелителем огромных диванов. Стремительно вскочив с широкой лавки, он бросился на пол и принялся отжиматься, потом выбежал наружу, на травянистую поляну и, широко расставив ноги, начал делать наклоны, легко прогибаясь в пояснице.

 

II

Из рощи появились несколько обитателей лесного селения, обвешанные охотничьими трофеями — рябчиками, тетерками, глухарями. Увидев Ильина, остановились и, словно позабыв обо всем на свете, с величайшим вниманием стали наблюдать за действиями филолога. До сих пор здесь не могли привыкнуть к его ежедневной зарядке и замирали как вкопанные, стоило ему вскинуть ногу до уровня плеч или начать вращать головой, разминая шейные позвонки.

Сначала Ильина озадачивало такое внимание лесовиков к его утренним процедурам — ведь во всем прочем они проявляли себя весьма неназойливыми людьми, первое удивление при виде необычайных явлений и странных действий чужаков быстро сменялось будничным отношением. Только по прошествии нескольких недель из случайно оброненной кем-то фразы он понял, что его упражнения воспринимали как своего рода магические действия, вроде шаманского камлания.

Иван поначалу так же истолковал утреннюю зарядку: бесам службу творишь. Но когда Ильин разъяснил, зачем нужны эти ежедневные телодвижения, старообрядец с превосходством сказал:

— О телесах радеешь, а душу не блюдешь. Ты бы вот сотни три земных поклонов отбил, так куда лучше вышло бы — и богу лепота, и тебе никогда утина не знать.

— Что за утин? — машинально спросил филолог.

— А хворь такая — в пояснице стрелье, как хватит, так не согнешься.

— Это ишиас, — догадался Ильин. — От него и поклоны не спасут, ежели застудишь спину.

— Молитва ото всего исцеляет, — наставительно заявил Ивашка. — Я сам видал, как родитель мой от этой напасти лечивался. Пришла к нам старица одна, святой жизни, и велела ему через порог на живот лечь. Положила ему на спину веник-листовик да принялась по нему топором колотить. А папаша по научению ее вопрошает: что сечешь? Утин секу, отвечает. А сама умную молитву творит.

— Умную?

— В уме то есть, одному богу слышимую… Так вот три раза порубила веник да и только — утина как не бывало…

Охотники продолжали наблюдать за Ильиным. Наконец один из них медленно приблизился к филологу и бросил к его ногам огромного черного глухаря и несколько рябчиков.

— Помолись Хорсу о послании богатой добычи в наши силки.

Виктор прервал упражнение, протестующе замахал руками.

— Ничего не нужно. Заберите. Нас прекрасно кормят.

Но охотники уже шли своей прежней дорогой.

Ильин в задумчивости постоял над трофеями. Как растолкуешь им, что такое зарядка, если даже Святовид ничего не понял из его объяснений?

Старый волхв увидел раз Виктора в йоговской позе лотоса и с нескрываемым изумлением спросил:

— Асаны знаешь?

— Да, — с неменьшим удивлением ответствовал филолог. — А вы… то есть ты откуда про них ведаешь? Ведь это индийское изобретение, от вас до йогов пять лет пути…

Но жрец, не слушая его, опустился на траву и принял позу плуга.

— Знаешь такую?

Ильин повторил его движения.

— И асану «коровья морда» знаешь? — еще больше поразился волхв.

Виктор кивнул и, быстро сцепив руки за спиной, хрустнул позвонками.

Из дальнейшей беседы со Святовидом филолог понял, что его первоначальное предположение о духовной связи древних ариев Индии и славян было верным. Но он едва мог поверить, что сходство обрядов и ритуалов язычников Восточной Европы с культовой практикой далекого Индостана оказалось столь очевидным.

Когда волхв говорил о минувшем, горькая складка кривила углы его губ, а глаза смотрели отрешенно и сумрачно.

— Христианские жрецы рыщут повсюду в поисках старых книг из бересты и дощечек с письменами. Ничего им так не нужно, как священные писания древних мудрецов. Если находят, сразу уничтожают… У народа почти ничего не осталось уже, хотя Христова вера пришла к нам совсем недавно…

— Двадцать шесть лет, — автоматически вычислил Ильин. — Почему же они столь непримиримы именно к старым книгам?

— Они несут Змиеву веру.

— Что за новое понятие?

— Оно старо как наш дряхлый мир. Эта вера уже пыталась поработить наши души, да праотцы русичей отбили натиск Змея.

Ильин слушал со все возрастающим интересом. Тема змееборчества, пронизывающая все древнейшие предания и былины русского народа, вызывала ожесточенные дискуссии в среде его коллег, да и представители смежных наук истории, археологии, философии — не обошли ее вниманием. Трактовки, выдвигавшиеся при истолковании змееборческого эпоса, бывали диаметрально противоположны — отчасти из-за недостатка конкретного материала, отчасти из-за несходства убеждений споривших, разной «полярной зараженности» их идейных платформ…

— В какие времена происходил этот натиск? — спросил Ильин. — И почему ты всегда говоришь о Змее, кто это?..

Старые волхвы говорили: двести поколений сменилось… Из-за гор на равнину пришли люди, они несли на своих копьях змеиные кожи, они говорили, что прародитель их Змей, он даровал им знание, научил различать доброе и злое…

— Двести поколений… Это же шесть тысяч лет! Ведь тогда и славян еще не было.

Святовид медленно покачал головой.

— Они жили в иной стране, возле гор. Там было всегда тепло. И был единый язык… Только мы, хранители памяти, знаем его…

— Тот язык, на котором ты возносишь молитвы?

Жрец прикрыл глаза и кивнул.

— Ты понимаешь его, можешь говорить?

— Нет, я только запомнил то, чему учили старые волхвы.

— Да и ты как будто не юнец…

— Я пришел к волхвам, когда мне было больше пятидесяти. Я был воином…

Ильина охватило волнение. Ему казалось, он стоит на пороге какой-то великой тайны. Быстро спросил:

— И когда пришли люди Змея, наши предки ушли в разные стороны, разбились на племена?..

— Одни ушли в страну пустынь и потерялись. Другие поднялись к небесам и познали душу мира. Иные ушли к великому морю, туда, где заходит солнце. Мы пришли в державу лесов.

— Расскажи подробнее, кем ты был до того, как стал волхвом?

Святовид вскинул на Ильина холодные внимательные глаза. Долго молчал, всматриваясь в его лицо. Потом, не говоря ни слова, встал и пошел прочь…

Подняв с травы глухаря, Виктор прикинул его вес — выходило не меньше пяти килограммов. «Тут работы до полудня, — досадливо подумал филолог. Перо общипать и то пальцы обломаешь». Собрал рябчиков и, расставив руки с трофеями в стороны, повернулся, чтобы идти в избу.

— Виктор, откуда такая добыча? — Княжна появилась словно из-под земли.

Ильин смутился — такие вроде бы нечаянные встречи происходили в последнее время подозрительно часто. Пробормотав что-то несвязное про силки, про охотников, филолог предложил:

— Заходи, Аня, к нам, заодно поможешь птицу щипать. На дворе ветрено, по всей поляне перо разнесет…

Первое время Бестужева заливалась краской, стоило назвать ее по имени. Заметив это, Ильин предложил вернуться к прежнему обращению по имени-отчеству. Но княжна запротестовала — ее восхищали демократические манеры филолога. Оправдывая свою застенчивость, она говорила, что ее нравственность изуродована сословным воспитанием. Чем скорее выветрится школа Смольного, тем лучше, считала Анна…

Когда они уселись возле закопченной каменки, Ильин показал, как нужно дергать перо, и молча принялся за первого рябчика.

— Где Иван с Василием? — через некоторое время спросила княжна.

— Ходят где-то, — не поднимая глаз от птицы, ответил Ильин.

Прошло еще несколько минут. Затянувшуюся паузу прервала Анна:

— Чем собираешься заниматься сегодня?

— Суп буду варить, — уткнувшись взглядом в изрядно полысевшую тушку рябчика, отозвался Виктор.

Его злило то, что, будучи почти вдвое старше Анны, он теряется в общении с ней как мальчишка. Стоило большого труда заставить себя прямо смотреть ей в лицо, а говорить непринужденно, как в первые недели, и вовсе не получалось.

Вообще в отношениях с прекрасным полом Ильин всегда чувствовал себя уверенно, умел завоевать внимание, умел занять своих избранниц непринужденной беседой. Нынешнюю свою неловкость он объяснял тем, что Овцын обнаружил нешуточный интерес к генеральской дочери и весьма настойчиво старался добиться ее расположения. Василий вызывал симпатию у Ильина, и филологу не хотелось, чтобы отношения в четверке осложнились — ведь всем им нужно было держаться друг за друга в этом чужом и, может быть, враждебном мире. Кто знает, сколько им еще предстоит скитаться в дебрях времени, говорил себе Виктор, я как старший просто обязан блюсти равновесие, дабы никто не почувствовал себя уязвленным…

Княжну поведение Ильина по временам прямо-таки бесило. По целым дням она дулась на него, не подходила со своими обычными вопросами о светлом будущем. Но, конечно, не выдерживала и вновь являлась как ни в чем не бывало. В глубине души Ильин восхищался ее непосредственностью и идеализмом, но все же до поры до времени ему удавалось выдерживать роль сдержанного и даже несколько толстокожего человека.

— Витя, я ничего не пойму, ты так держишь себя со мной, словно я тебя чем-то обидела, — с вызовом сказала Бестужева.

Ильин отложил в сторону рябчика и исподлобья уставился на Анну.

— Знаешь что… у меня просто… просто период адаптации, то бишь приспособления к новой одежде. Я болезненно переношу всякие бытовые изменения, вот и все… Так что прости… Может быть, это признак и плохого воспитания — неумение скрывать, что тебе плохо…

В больших серых глазах княжны появилось участливое выражение, полные губы сложились сердечком.

— Бедный Витенька, прости, я не знала… Ну зачем ты обрядился в этот балахон.

— Ты знаешь, Анюта, если я похожу в своих джинсах и майке еще месяц, то буду выглядеть как оборванец. А я все-таки не потерял надежды вернуться в свое время, и появиться в двадцатом веке мне хотелось бы в человекообразном виде… И тебе советую, пока юбка и блузка не потерлись, прибрать их до лучших времен. Кстати сказать, тебе здорово пойдут платья и поневы здешних девиц, да и кокошник с жемчугом украсит твои чудные светло-русые волосы. Будешь смотреться стопроцентной славянкой.

Анна сначала презрительно наморщила носик, а потом, искоса взглянув на Виктора, с кокетством сказала:

— Да ведь тебе должны нравиться девушки в стиле рюс, ты же фольклорист.

— Нет, в самом деле! — Ильин не принял шутливый тон. — Тебе даже не придется приноравливаться к более тяжелой одежде, как мне…

— То есть?..

— Ты понимаешь, я только теперь понял, насколько сильно переменились условия существования человека в нашу эпоху по сравнению со всеми предшествующими… Вернее, первое ощущение в этом плане у меня возникло после того, как Василий дал мне померить свой камзол. После моей майки, весящей сто граммов, его обшитое позументами сооружение просто веригами мне показалось. А туфли! Я словно бы колодки на ноги надел. Тяжелые, скрипучие. Поверь, вот эти лапти, что на мне сейчас, в десять раз удобнее. До кроссовок им, конечно, далеко, но, по крайней мере, ноги не натрут. Я не представляю, как Вася на этих красных каблуках по лесу тогда бежал, это же все равно что на кабаньих копытах танцевать…

— И из этого опыта ношения чужой одежды ты сделал вывод о характере всей эпохи? — со скептическим смешком сказала Анна.

— Да, представь себе. Еще мои родители жили в одну эру с вами, а мы граждане иного века. Не по календарю, а по сути. Мы дети синтетического, одноразового времени.

— Как это одноразового?..

— Ну как тебе объяснить… У вас все делалось на целую жизнь человека… Вот мать моя, выросшая в ту эпоху — она по двадцать раз полиэтиленовые пакеты моет, а мы использовали — и в мусор. Наше время таково, что никто почти ботинок в починку не носит. Мода каждый сезон меняется, и в общем новые вещи на свалку выбрасываются…

Перед глазами его возникла картинка из раннего детства — год, может быть, пятьдесят первый. Отец возвращается с работы, заходит в их единственную комнату, единственным украшением которой служат два венских стула. Садится на некрашеный табурет, ставит на колени огромный портфель, на изготовление которого, наверное, пришлось содрать кожу с годовалого теленка, щелкает большими медными замками и достает кипу бумаг. Зычно кричит: «Зина, полюбуйся на первенца!» С кухни влетает мать, одетая в креп-жоржетовое платье с высоко поднятыми плечами. «Автореферат!» — значительно говорит отец. Мать чмокает его в щеку вишневыми от помады губами и берет у него рукопись. Отстранив ее на расстояние вытянутых рук, торжественным тоном читает: «О повышении революционной бдительности советских людей. Автореферат на соискание ученой степени кандидата философских наук. Автор Ильин Эм. Эн.». Пока она произносит этот текст, похожий на заклинание, отец снимает с головы тюбетейку, вытирает лысину большим красным платком. Потом кладет портфель на пол возле стены и поднимается во весь свой богатырский рост. Они долго стоят обнявшись с матерью, и Виктор с обожанием взирает на родителей. Как нравится ему каждая деталь отцовского туалета — всегда до блеска начищенные яловые сапоги, широкие синие галифе, длинный френч, застегнутый на все пуговицы. Отец преподает Краткий курс истории ВКП(б) в педагогическом училище, а также читает лекции в обществе по распространению политических и научных знаний. Когда к матери приходят соседки, она хвастает им, что благодаря отцу было разоблачено много шпионов, диверсантов и ротозеев. Виктор внимательно слушает ее рассказы, а потом сам хвастает мальчишкам: отец учит на лекциях соблюдать государственную и военную тайну, не трепать языком на курортах и в трамваях, не бросать в мусорные корзины копирку от пишущих машинок. Отсвет славы Ильина-старшего падает и на Виктора — мальчишки безоговорочно принимают его указания по изобличению вражеских агентов. Увидев на помойке какого-то типа, который рылся в железных бачках, сразу поняли, в чем дело, и, налетев толпой, повалили подозрительного оборванца. Пока один из ребят бегал звонить в милицию, другие, вцепившись в шпиона, не давали ему подняться с земли…

— Черт знает куда заводят воспоминания, — невесело усмехнулся Ильин. Начал про философию одежды, а забрался в общественную психологию.

— Это все безумно интересно! — воскликнула княжна, с обожанием глядя на Виктора. — Так что же стало с этим шпионом? Его повесили?

Ильин помрачнел и нехотя ответил:

— Нет, конечно. В то время уже не вешали… Дураки мы были… Давай лучше про одежду говорить… Я о галифе и сапогах начал — их по десять-пятнадцать лет носили. Помню разговоры в доме о китайских костюмах с двумя брюками в комплекте. Пиджак еще новый, а штаны протерлись — вот тогда вторые извлекаются. Это же апофеоз бережливости! А пальто какие шили — на каждый карман шло материала, сколько сейчас на пиджак. Но и носились они от одной мировой войны до другой…

— У нас в Никольском Погосте тоже один пальтоносец был, — с улыбкой заговорила Анна. — Еще до моего появления на свет дедушка из Парижа небывалое одеяние привез — то ли кафтан, то ли плащ песочного цвета, и название чудное, кое-как выговоришь: пальто. Так одна наша соседка, старушка из мелкопоместных рассказывала. Можно представить, что мужики про это приобретение говорили. Соседи-помещики нарочно приезжали, чтобы на диковинку посмотреть. Несколько лет уездные франты дедушке подражали, пока пальто среди дворян в широкий обиход не вошло… Когда же парижское диво основательно износилось, дед подарил его писарю из станового правления, первому щеголю среди окрестных поселян. Тот за такое благодеяние по гроб жизни благодарен был — шутка сказать, не каждый из господ подобную вещь имел. Во всякую стужу, в любой зной этот малый с пальто не расставался. До дыр его вытер…

— А ведь мне старик пастух говорил, что в Никольском Погосте — половина жителей Пальтовы, — вдруг вспомнил Ильин. — Не от этого ли многострадального одеяния и фамилия пошла?

— Косвенным образом, — кивнула Анна. — Того писаря так и прозвали: Пальто. А считался он большим сердцеедом — как у одинокой солдатки или у вдовы ребенок родится, всем ясно становится: без Пальто не обошлось. И детей таких звали — а, кучерявенький, значит, Пальтов. Когда же эти потомки писаря подрастать стали, им и фамилии по уличному прозванию записали.

— Однако! — покрутил головой Виктор. — Могуч мужик! Полдеревни от него пошли… Слушай, а как сыновей его звали? Не было среди них Феофилакта… или что-то в этом роде?

— Флегонт, может быть?

— Точно — Флегонт! Я ведь на его могиле, вернее, на его надгробии сидел. Там еще «почетный гражданин» значилось.

— Смотри-ка, в люди выбился, — удивилась княжна. — Он незадолго перед тем, как я… исчезла… в соседний уездный город перебрался, торговлю хотел открыть…

На мгновение Ильин с поразительной ясностью снова увидел залитое солнцем кладбище, буйно разросшиеся кусты боярышника, порыжелый плащ пастуха, услышал его надтреснутый голос…

Виктор с силой потер виски. Виновато произнес:

— Знаешь, Аня, я до сих пор иной раз не верю в происшедшее с нами. Абсурдом, чертовщиной все кажется. Как тогда, после метания молний…

Княжна с признательностью прикоснулась к его руке точеными пальцами.

— Если б не твои объяснения, я бы, чего доброго, от материализма отреклась, в бога и бесов, как Ивашка, поверила…

— Да ведь это все мои гипотезы, предположения. Знать бы, что предстоит, я бы физику поприлежней штудировал. Теперь вот и приходится выдумывать теории одну другой причудливее. А в современной науке наверняка все имеет ясные обоснования. Хотя бы историю с этими частицами взять: читал где-то, что экспериментально обнаружены некие тахионы — вроде бы так они в статье именовались — и движутся будто бы эти частицы в направлении, обратном течению времени. Знать бы поточнее, может быть, и механизм Перехода можно было понять.

— А меня твоя затея захвата энергии убедила, — непреклонно сказала Анна.

После происшедшего в поселке у излучины реки Ильин несколько дней раздумывал о явленных им и его товарищами сверхъестественных способностях. То, что все четверо оказались наделены ими, сразу же определило ход мыслей филолога — он сделал вывод, что перемещение во времени каким-то образом усилило их естественное биологическое излучение. Проанализировав ситуацию, стремительно развивавшуюся после того, как дружинник развязно положил руку на плечо княжны, Ильин пришел к заключению: сильная эмоциональная встряска привела к концентрированному выбросу энергии. В момент смертельной опасности у всех четверых пришли в движение такие экстрасенсорные способности, которые сотворили «чудо».

Друзья по-разному отнеслись к рассуждениям Виктора. Иван сразу же отверг его гипотезу, сославшись на то, что если богу было угодно забросить их всех в прошлое, значит, он же наделил их неземной силой. Овцын и княжна проявили большую склонность к восприятию рациональных построений. Однако потребовали объяснить физическую природу явления.

— В который раз вам говорю — я гуманитарий, — втолковывал им Ильин. — Я знаю только обрывки научных идей — то, что носится в воздухе, что пересказывается газетами и журналами на уровне сенсаций…

— Виктор Михайлович, — взмолилась княжна, — я уже начинаю испытывать раздражение от этих постоянных самоуничижений. Да вы в тысячу раз просвещеннее любого ученого из нашей эпохи…

— Ну хорошо, хорошо, не буду, — согласился Ильин. — Слушайте мои соображения… Со времен школы помню, что Ломоносов сформулировал закон сохранения материи. Не знаю только, до или после того, как вы, Василий Тимофеевич, отправились ловить бегунов в Никольский Погост…

— Я об этом ничего не слышал, — отозвался Овцын. — Хотя о самом господине Ломоносове… Знатный стихотворец, и муж весьма ученый.

— Закон, им открытый, гласит: количество вещества в природе неизменно, если у одного тела отнимется какая-то часть материи, точно такая же часть прибавится к другому. Примерно так звучало определение Ломоносова. Причем далее уточнялось, что закон распространяется и на движение, то есть энергию: сколько отнимется у одного тела, столько же прибавится к Другому.

— Уразумел, — закивал Овцын.

— А раз так, то наше появление в прошлом является нарушением мирового закона: мы материально принадлежим одному времени, но, будучи вырваны из него, оказываемся в ином времени чем-то вроде антивещества, инородными телами. Отсюда, наверное, и избыточная энергия, которую мы в состоянии излучать. Стоит нашему биологическому полю возбудиться, как мы становимся источником мощных разрядов. Мы заряжены отрицательно по отношению к энергетическому полю этого времени.

— Понимаю с трудом, но смысл улавливаю, — сказала княжна. — Все это просто восхитительно…

За несколько недель, минувших с той поры, Анна усвоила не только манеру общения по имени и на «ты», но и многие понятия, бывшие обиходными для любого гражданина двадцатого века. Она достигла бы несомненных успехов в науке, доведись ей жить в иное, будущее, время, считал Ильин. Даже отрывочных познаний его оказалось достаточно, чтобы стимулировать самостоятельный поиск ею первопричин тех или иных загадочных явлений, с которыми сталкивалась четверка.

Когда Виктор рассказал о распространенных в его время научных сенсациях вроде проблемы Бермудского треугольника, телепортации, о Лох-Несском чудовище, Бестужева надолго задумалась, а потом сказала:

— А ведь такие факты, как исчезновение самолетов и судов в Бермудском треугольнике, говорят о том, что и там существует дыра во времени, подобная той, в которую угодили мы с вами.

Ильин несколько мгновений озадаченно смотрел на нее и вдруг завопил:

— Гений! Ты гений!..

— Что стряслось? — примчавшийся на крик Овцын тяжело дышал.

Коротко остриженные волосы коллежского секретаря торчали дыбом, роняя искры.

— Успокойся, все в порядке, — с улыбкой сказал Ильин.

Шевелюра Овцына покорно улеглась.

— Анна только что сделала великое открытие, — пояснил филолог, с восхищением глядя на княжну. — Оно дает возможность объяснить многие разрозненные и на первый взгляд несвязанные между собой явления.

— В чем же состоит это открытие? — ревниво переводя взгляд с Ильина на Бестужеву, спросил Василий.

— Таких дыр во времени много. Нельзя, конечно, утверждать, что после каждого падения метеорита образуется подобный канал, важно ведь понять какого происхождения было то небесное тело, которому мы обязаны своим появлением здесь… Знаете, мне вдруг пришла в голову мысль: не являются ли некоторые метеориты сами путешественниками во времени? И соприкосновение с ними вызывает смещения энергетического поля, искривление пространства и прочие аномалии…

Этот разговор произошел на днях, и теперь, когда Анна вновь вспомнила об идее захвата и переноса энергии, по-дилетантски сформулированной Ильиным, он с внезапной ясностью осознал причину своего томления, невыносимого желания поскорее уйти из таежного убежища.

На самом дне сознания уже брезжило нечто такое, что властно звало куда-то вдаль, словно там, на просторе, среди бесконечной дороги должно было произойти освобождение из плена времени. И вот теперь, в эту минуту, то, что таилось на глубине, вдруг стремительно стало всплывать, наполняя душу восторгом знания.

— Понял! — закричал Ильин. — Я понял, как нам выбраться отсюда.

Анна от неожиданности уронила недощипанного рябчика и непонимающе уставилась на Виктора.

— Ну что ты глядишь как на полоумного? Я действительно знаю, как вырваться… Не из урочища, а из этого времени!

Он отодвинул тушку птицы и бросился к выходу, не замечая, как с пальцев его сыплются искры. Выбежав на солнечный припек, остановился, оглядел поляну. Ах как хотелось ему, чтобы вокруг толпилось много людей, чтобы можно было бросить в толпу свое знание. Никогда у него не бывало такого тщеславного чувства, и вот теперь… Может быть, потому что никогда ему не приходилось совершать такое. Утерев испарину со лба, Ильин улыбнулся и подумал: так, наверное, чувствовали себя древние пророки, вдруг ощутившие касание истины. Действительно, в этом чувстве внезапного прозрения было что-то мистическое, казалось, будто чей-то чужой голос произнес в тайниках подсознания искомое слово и оно взмыло оттуда как спасательный буй…

— Говори же! — Анна стояла у выхода из избы, вцепившись руками в дверной косяк так, что побелели пальцы.

— Раз дыры времени многочисленны, раз они образованы в результате метеоритного воздействия, значит и другие временные каналы, подобные нашему, действуют с такой же периодичностью. Земля-то движется по одной и той же орбите! Выходит, чтобы попасть в будущее, надо узнать, когда в последний раз действовал тот или иной свищ, пробитый метеоритом.

— Но почему ты должен вернуться в то самое время, из которого попал сюда?

— А помнишь, я говорил, что мы являемся частицей материи, похищенной из своего конкретного пространства? Здесь мы как бы антивещество, поскольку превышаем неизменную массу материи, но в нашем времени, в нашем, так сказать, домашнем измерении образовалась дырка. Почему бы не предположить: когда мы будем проноситься по каналу времени через все слои пространственных измерений, нас просто втянет та материальная среда, из которой мы выпали…

— И на этом ты строишь свой расчет на возвращение?

— Знаешь, интуиция подсказывает мне, что я попал в точку.

— Итак, ты хочешь сказать, что остается только найти какую-нибудь метеоритную воронку и…

— И, — сказал Виктор.

— А что, собственно, и? Заберешься в нее и будешь поджидать — может, через минуту тебя втянет будущее, а может, в почтенном возрасте?..

— М-да, — Ильин почесал затылок. — Это верно.

Смутное ощущение подсказывало, что он не до конца разобрал подсказку таинственного гостя подсознания. Какого-то звена еще недоставало до полного овладения истиной, но Виктор чувствовал: еще усилие, и озарение придет.

В этот момент на поляне показались коллежский секретарь и старообрядец. Оба были в тех же самых одеяниях, в которых появились из метеоритной воронки. Последовать примеру Виктора, облачившегося в порты и долгополую рубаху с тканым пояском, они пока не решались, хотя и смирились уже с тем, что когда-нибудь это сделать придется. Особенно держался за свои кафтан и туфли Овцын — сама мысль о мужицком платье вызывала у него брезгливую гримасу.

— Чего это ты тут раскукарекался? — спросил Василий. — Мы еще издали услыхали.

— Не мешай. Я думаю, — повернувшись к нему спиной, Ильин обхватил себя руками за плечи и закрыл глаза.

Какая-то ускользающая догадка то вспыхивала, то погасала в мозгу. Пульсация все усиливалась, но Ильин никак не мог разобрать загадочные письмена. В висках стучало, лоб снова покрылся испариной.

Друзья с опаской смотрели, как волосы Виктора медленно поднялись, как голубыми змейками заструились по всему его телу электрические разряды.

Никто не произнес ни слова — все уже привыкли к тому, что в моменты сознательного напряжения душевных сил или внезапного волнения с ними происходят необыкновенные вещи.

Однажды Ивашка, помогая хозяину соседней избы, поднатужился и поднял с земли дубовый кряж таких размеров, что поселяне остолбенели от изумления. Потом приводили других, чтобы показать глубокие — сантиметров в десять следы, оставленные Иваном на матером дерне, когда он нес чудовищную тяжесть.

В другой раз Овцын, распалившись на укусившую его пчелу, вылетевшую из деревянной борти, подвешенной неподалеку от поселка, неосторожно испепелил весь рой вместе с сотами.

Ильин отнял руки от плеч и повернулся лицом к подошедшим.

— Знаете, почему богатыри русских былин с корнем выворачивали столетние дубы? Знаете, почему во многих житиях говорится, что святые предсказывали день своей смерти?

В глазах его светилось торжество.

— Почему? — в один голос вопросили Василий и Иван.

— Потому что они, как мы с вами, были пленниками времени! И обладали сверхъестественными способностями! А кое-кто знал будущее развитие событий те, скажем, кто хорошо вызубрил соответствующие жития, вроде тебя, Иван…

Анна недоуменно начала:

— Так ты хочешь сказать, что они тоже провалились в воронку времени?

— Именно так. Больше того: во всякой эпохе есть мигранты из прошлого и будущего. Вот вам объяснение загадочных субъектов вроде Калиостро и творимых ими чудес.

— Миграны? — переспросил Ивашка.

— Мигранты, то есть пришельцы… Вы понимаете, какой вывод из этого следует?

— Полное и окончательное опровержение поповских бредней! — восторженно крикнула княжна и захлопала в ладоши. — Виват материализму!

Иван резко повернулся к Анне и хотел было что-то сказать, но Ильин остановил его жестом.

— Да не в этом дело, Аня! Нет у нас иной заботы, кроме прославления материализма? Я к другому вас подвожу… Надо искать в этой эпохе людей, наделенных сверхъестественными способностями, как мы с вами. Если сумеем встретиться с подобными субъектами, можем узнать и про другие временные каналы…

— Мать честная! — Овцын даже хлопнул себя ладонями по ляжкам. — Да ведь ты и впрямь голова!.. Если такой… как ты говорил — мигрант?.. если он нам доложит о времени и месте своего явления, то мы можем…

— Прибавить к этой дате пятьдесят семь лет! — Анна даже подпрыгнула от нетерпения. — Ура! Немедленно отправляемся в путь. Надо скорее разыскать пришельцев и выбрать наиболее подходящую воронку… Хорошо бы до зимы успеть домой… Я хоть и сержусь на папа, но ужасно по нем соскучилась.

Она тараторила так без умолку, пока Ильин не расхохотался. Прикусив губу, Анна обиженно умолкла.

— Ну что ты сразу и надулась, как мышь на крупу. Меня в восторг приводит твой оптимизм, я бы тоже хотел до холодов в свой век попасть.

— Но какие же препятствия для этого? — через силу спросила княжна.

— Да ведь пришельцы на дороге не валяются. Они, если и есть в этих краях, таятся от посторонних, скрывают свое происхождение. Ты подумай, куда мы попали — начни ты объяснять, откуда взялась здесь, тебя живо как оборотня порешат.

Восторг немедленно сменился унынием. Глаза Бестужевой подозрительно заблестели.

— Но ты же сам говорил… Как это жестоко…

— Анюта, успокойся, ради бога. Я сейчас скажу все по порядку. Обменяемся мыслями, может, к чему путному придем.

— Да ты никак и чудодейственную силу святых мощей под сомнение берешь? — набычившись, спросил Иван. — Подвижники веры не от бога, а от какой-то там энергии дух укрепляют, великие знамения не от молитвенных бдений, а от простого напряжения бывают?.. Разуй глаза, еретик, за спиной твоей бесы от радости пляшут.

Но Ильин выловил из его тирады только фразу о мощах, пропустив остальное мимо ушей.

— Э-э, да ведь ты даешь еще одно подтверждение моей гипотезы. Именно останки умерших мигрантов должны оставаться как бы вне действия физических законов. Отсюда и рассказы о сиянии, исходящем от мумий, о чудесных исцелениях. Возможно, энергетическое поле, сохраняющееся вокруг этого, с позволения сказать, антивещества, действительно обладает определенным лечебным действием.

Иван поспешно перекрестился и ушел в избу, всем своим видом показывая, что не желает слушать богомерзкие рассуждения.

— Ну что ты с ним поделаешь, — развел руками Ильин. — Не могу же я ради сохранения добрых отношений отступать от своих естественнонаучных убеждений…

— Перетерпит, — сказал Овцын. — Не обращай внимания. Скажи лучше, как же нам этих пришельцев отыскать — коли они таятся от всех…

— Надо расспрашивать людей о необычных явлениях, о чудаках, силачах, вообще необыкновенных личностях.

— Этак мы заурядным странникам-богомольцам уподобимся; кои всяческие россказни собирают, — скептически скривив рот, отозвался коллежский секретарь.

— Да, как это ни хлопотно, а придется любые слухи ловить и достоверность их проверять. Хочешь домой?

В ответ Овцын только плечами передернул: спрашиваешь!

Наступившую паузу нарушила Анна:

— Не угодить бы нам самим в злые кудесники — приметит кто-нибудь, как мы искрами сыплем…

— Тренироваться надо, чтобы сдерживать свои эмоции. Мы ведь уже способны в определенной степени направлять свою энергию… Кстати сказать, ты меня еще на одну мысль натолкнула: не связано ли монашеское учение о воздержании, о смирении, о покаянии с необходимостью подавлять энергетические выбросы? Ведь во многих житиях говорилось о том, что отшельники обладали сказочным могуществом, но вели весьма миролюбивый образ жизни. Помню из «Повести о водворении христианства в Ростове», что некий старец Аврамий каменное изваяние Велеса сокрушил, прикоснувшись к нему посохом. А идол, судя по описанию, напоминал колоссов острова Пасхи, помните, я вам о них рассказывал?

— Конечно, — отозвалась Анна. — Если принять твою гипотезу, можно легко объяснить, как их перемещали на несколько верст — допустим на минуту, что на острове действовали пришельцы из иного времени…

— Да, наш Иван доказал бы маловерам, как можно перетащить статую без всяких катков, — со смешком заметил Овцын.

— Знаете что? — вдруг воскликнула княжна. — Ведь с помощью теории мигрантов — давайте будем так ее называть — можно и многие другие непонятные вещи объяснить. Например, открытия, опередившие свою эпоху, религиозные откровения. Откуда, скажем, Леонардо да Винчи про вертолет знал да еще подробное его устройство начертил?

— Верно! — У Ильина даже дыхание перехватило, когда он представил, какую бездну мировых загадок можно решить с помощью его гипотезы. — И не только пришельцы из будущего… Ой, братцы, я ведь, кажется, доказательство нашел, что люди, попавшие в канал времени, назад возвращались. Значит, находили иные воронки…

Овцын и Анна инстинктивно подались к Ильину, словно от него должно было прийти немедленное спасение.

— Все основатели мировых религий надолго скрывались из мира, а появившись перед людьми через многие годы, выступали с проповедью, переворачивавшей их сознание. Пример: Будда шесть лет провел в уединении, а потом потряс своих соотечественников изложением истин, которые на века опережали духовное развитие тогдашнего общества. И тем самым обеспечил могучий расцвет человека. А Христос — он ведь тоже долгое время провел в некой пустыне, а когда вернулся к гражданской жизни, стал провозвестником небывалой морали.

Из избушки послышалось недоброе ворчание, с тихим потрескиванием у ног Ильина рассыпался огненный шар.

— Иван, будет тебе злиться! — умоляюще произнесла Анна. — Ну просто слово сказать невозможно, того и гляди тебе на мозоль наступишь. А еще старообрядец! Ты бы хоть то в соображение принял, что вас Герцен стихийными революционерами считает.

— Считал, — уточнил Ильин.

 

III

Ильин пришел к Святовиду, чтобы поставить его в известность о решении четверки уйти в Новгород. Старик молча слушал его, сидя у каменки, постреливавшей угольками.

Под сводами избы клубился непроницаемый полог дыма. Только присев на корточки, можно было спокойно говорить. Но Виктор волновался, поэтому то и дело вскакивал, и тогда глаза его наполнялись слезами, в горле начинало першить.

Справившись с кашлем в очередной раз, Ильин закончил свою довольно несвязную речь риторическим вопросом:

— Разве мы не правы, что хотим отыскать свое место в этой жизни?

Волхв поднял на него глаза. Из-за кустистых бровей, из-за полумрака Виктор не мог понять, с каким выражением смотрит старик. Молчание становилось нестерпимым, и Ильин почти крикнул:

— Ну что ты меня разглядываешь, скажи, как ты относишься к нашему решению.

— Ты лукавишь, — сказал волхв и отвернулся к бордовой россыпи углей, уже подернувшихся пеплом.

Виктор не сразу нашелся, что ответить. Промямлил:

— Нет, в самом деле…

— Ты мечтаешь вернуться в свое будущее, — жестко произнес волхв. — И хочешь отыскать дорогу туда.

— Откуда ты… черт возьми… от тебя ничего не утаишь…

— Черта не поминай. — Волхв резко повернул лицо к Ильину. — Не желаешь правду говорить, не неволю. Идите с миром.

— Святовид, право, я и не думал лгать… Мы действительно хотели бы вернуться назад. Но ведь это, сам понимаешь, почти невозможно. Так что нам взаправду придется искать себе место в вашем мире.

— К христианам жить уйдешь, — то ли вопросительно, то ли утвердительно изрек Святовид. — Змиеву веру примешь.

— Ну почему, — запротестовал Ильин.

— Примешь, — жестко сказал волхв. — Они другой веры не терпят. Мечом и огнем крестят.

— А, даже пословица такая была, до нашего века дожила — Путята крестил мечом, а Добрыня огнем…

— Не-ет! — неожиданно вскочив с места, взревел волхв.

Ильин инстинктивно вскинул голову, чтобы увидеть лицо Святовида. Но седая борода старика слилась с дымным облаком, так что казалось: перед филологом размахивает руками обезглавленное туловище.

— Добрыня не крестил! Добрыня славянским богам верен остался!

После этого выкрика раздался судорожный кашель, и Святовид повалился на бревно рядом с Виктором. Утирая глаза рукавом, старик задушенным голосом говорил:

— Добрыня веру отцов не отдал на поругание… Добрыня Перуново изваяние у христиан отбил и в глухом месте схоронил, а потом капище устроил…

— Не совсем точно, — сказал Ильин. — Согласно летописям, он сначала был ревностным поборником язычества. А потом, когда Владимир крестил киевлян, Добрыня, бывший посадником новгородским, последовал примеру своего племянника.

Святовид заскрежетал зубами и, схватив Ильина за плечи, сжал их своими железными пальцами так, что филолог скривился от боли.

— Полегче! Что я такого сказал…

— Ложь это! Владимир по наущению греков и змиевых слуг из хазар от богов славянских отшатнулся, а Добрыня его за то проклял!

— Да ведь летопись говорит… — начал Ильин.

— Я Добрыня! — возвысил голос волхв. — Я бывший посадник новгородский, от христианского мора в лесную дебрь скрылся… Я за Перуна и Хорса и Велеса бился… Пока жив буду, от веры не отступлюсь. Святовидом нарекли меня старые волхвы в честь бога Света…

Ильин был оглушен услышанным. Добрыня! Здесь, в дальней глуши, за сотни верст от Новгорода? Нет, тут что-то не то! Как же там в летописях о нем говорилось?.. Правда, год смерти его не назывался… И вообще упоминания о нем пропадали после сообщения об устройстве им христианской церкви и уничтожении языческих идолов.

Волхв потащил Виктора наружу, на ярком солнечном свету распахнул свое рубище. Все еще мускулистая грудь и плоский живот были покрыты многочисленными рубцами.

— Видишь? Я воин. С половцами рубился, с ромеями, с варягами. В полюдье с Владимиром ходил, дань собирал, непокорных смирял…

Виктору все еще трудно было поверить, что он стоит лицом к лицу с героем своей диссертации. Наконец он сказал себе: черт побери, после всего, что случилось, это, пожалуй, не самое невероятное. И он несмело, как бы пробуя слова на вкус, обратился к волхву:

— Д-добрыня Никитич, у меня есть несколько вопросов.

— Что еще за Никитич? — изумился старик. — Мой отец — древлянский князь Мал, он был убит по приказу княгини Ольги, мстившей за своего мужа князя Игоря. А прадед мой — Нискиня, основатель нашего княжеского рода.

— Выходит, ты — Нискинич, как все князья, от Рюрика род ведущие, Рюриковичи?

Добрыня молча кивнул.

— Вот так новость, — растерянно бормотал Ильин. — Чего только нет в летописях, а такие важные сведения почему-то утаиваются…

Он на минуту умолк, переваривая услышанное, потом спросил:

— Ну а рассказы о том, как древляне истребили князя с дружиной, захотевших собрать дань в двойном размере и тем самым нарушивших неписаный закон, о том, как Ольга спалила город Искоростень, привязав к лапкам голубей горящую паклю — все это правда?..

— Я еще малолетним был, — задумчиво заговорил волхв. — Но помню, как сейчас помню это гудение огня, стеной шедшего на нас. Только голуби тут ни при чем — байка это, про голубей. Стрелами с промасленной паклей подожгли кровли домов… А про Игоря-волка и дружину его — истина святая…

— А потом вас в рабство отдали?

— Да, — не глядя на него, отозвался Добрыня. — Если бы не красота моей сестры, я бы, может, и сегодня воду таскал для княжеской поварни…

— Если не ошибаюсь, она, когда подросла, стала ключницей у великой княгини?..

— Правильно. Тогда и Святослав в нее влюбился. Родила она ему Владимира. Оттого его до сих пор втихомолку робичичем зовут.

— То есть сыном рабыни?..

— Да ведь она княжеского рода, в нас благородная кровь течет! — яростно выкрикнул старик.

— Добрыня… — с виноватым видом начал Ильин, но волхв снова прервал его:

— По-прежнему называй меня Святовидом. Никто не должен знать, кто я. Люди Владимира ищут меня по всей земле Русской. Я теперь один из главных хранителей славянских преданий. Все старые волхвы стали добычей меча или сожжены на кострах. Найдут меня да еще несколько уцелевших от погрома служителей отчей веры — и Знание будет утрачено…

Он внезапно замолчал и вперился своими стальными глазами в лицо Ильина, словно пораженный какой-то догадкой.

— Скажи… ты знаешь будущее… скажи, что станет с моей верой, с моей землей? Кто победит — Змей или Всадник?

Всадник и Конь были основными атрибутами языческого культа, как заметил Ильин. На ожерельях жрецов, на женских украшениях часто встречалось изображение конской головы, оно же венчало охлупень каждой избы — бревно, держащее скаты кровли. Всадник, попирающий змея, был вырезан на дощечке, висевшей на шее у Святовида. Когда Виктор однажды спросил, не икона ли это Георгия Победоносца, старик отрицательно покачал головой и сказал: это праотец славян, победивший Змея, это и сам он, хранитель древней веры. Филолог сделал вывод: тотемический знак не только напоминает о тех временах, когда шесть тысячелетий назад произошла битва народов, но и в символической форме показывает противоборство двух мировоззрений.

— Мне трудно отвечать на твой вопрос, Добрыня, — со вздохом сказал Ильин после продолжительного молчания. — Дело в том, что я не совсем понимаю, почему вы упорно именуете христианство змиевой верой. Разве оно имеет отношение к той схватке… двести поколений тому назад?

Волхв молча кивнул и, жестом велев филологу подождать его, скрылся в избе. Вернулся с массивным фолиантом под мышкой. Положив книгу на пень, откинул бронзовые застежки и открыл текст, пестревший киноварью зачал. Принялся сосредоточенно листать.

Ильин приблизился к Добрыне и стал следить за его разысканиями. Слова шли сплошной цепочкой, без пауз и знаков препинания, поэтому поначалу уразуметь значение написанного оказалось нелегко. Но вот наконец Виктор выхватил из текста несколько знакомых фраз. «Евангелие!» — осенило его.

Толстые непослушные пальцы Добрыни явно привыкли иметь дело больше с рукоятью меча или древком боевого топора, чем с пергаментом — он то и дело пролистывал по нескольку страниц, возвращался назад, со вздохами водил длинным обломанным ногтем по строкам.

— Вот! — наконец с торжеством сказал волхв. — Смотри сюда.

Ильин с трудом прочел текст о том, что Христос уподобил свое вознесение на небеса, несущее верующим в него вечную жизнь, вознесению Моисеем медного змея в пустыне.

Он просмотрел листы книги в обратном порядке. Нашел богато украшенную заставку: «Евангелие от Иоанна». И почти сразу же в памяти возникло полотно, виденное в Русском музее. Грозовое небо, дикие голые утесы, толпа людей, собравшихся вокруг лежащего на земле. И над всеми возносится каменная колонна, увенчанная волнистым изображением змея в короне. Кажется, это была картина Бруни, а вот название… что-то вроде «Поклонения змею». Да, еще одну деталь он забыл — в стороне от толпы стоял старец с двумя лучами над головой, подобными рогам, — сам Моисей…

— Ты знаешь. Добрыня, я не думал, что ты так искушен в богословии, — с уважением произнес Ильин.

— Старые волхвы показали… Сам-то я не сильно учен… Однако ты говорил, что тебе трудно отвечать мне. Теперь у тебя нет сомнений?

— Да-да, ты убедил меня. Но дело не только в этом…

Вопрос Добрыни относительно будущих судеб христианства и язычества действительно поставил Ильина в тупик. Он мог бы однозначно сказать, что вероучение последователей палестинского проповедника безраздельно воцарится в России, но как ученый он понимал: все гораздо сложнее. Его собственные фольклорные изыскания много раз подтверждали мысль о поверхностном проникновении новой религии в массу народа. В быту и искусстве русского крестьянства языческие идеалы сохранились почти нетронутыми до самого двадцатого века. Да и обязательство, взятое на себя Ильиным — воздерживаться от воздействия на историческую среду, — делало его положение затруднительным.

— Что молчишь? — Взгляд Добрыни стал яростным, тонкие губы побелели. Я любую правду вынесу.

— Пойми меня правильно, Добр… Святовид, я не могу дать простой ответ, что случится в будущем. Возможно, оттого, что мы попали сюда и как-то вмешались в вашу жизнь, ход событий изменится, и будущее станет другим, нежели то, из которого мы явились…

Добрыня задумался. Потом хмуро спросил:

— А как было у вас?

— Христианство то побеждало, то проигрывало. Сломив внешнее сопротивление, оно оказывалось перед необходимостью уживаться с иными представлениями о мире. В конечном итоге власть над душой человека оно так и не смогло завоевать.

Святовид с сомнением покачал головой:

— Не хочешь говорить… Запомни: что бы ни ждало нас в грядущем, я не сдамся Змею. Пусть один останусь из Перунова воинства, но не сдамся…

— Знаешь что, — быстро сказал Ильин. — Я вдруг вспомнил стихи старинного поэта… Жил он в одно время с великим кудесником слова Пушкиным, через восемь веков после нашего сегодняшнего разговора. Был он чиновником, по-вашему — тиуном, толстым и плешивым, над ним смеялись разные зубастые людишки из пишущей братии. Даже имя его — Бенедиктов — чем-то вроде бранной клички стало. Но кое-какие строчки его застревают в памяти. Вот послушай:

Когда Ильин умолк, Добрыня еще долго сосредоточенно раздумывал над услышанным. Потом растерянно развел руками.

— Значит, и восьми веков человеку не хватило, чтобы понять, где истина? Выходит, эта борьба конца не имеет? В чем же тогда ее смысл?

— Ты же сам говорил — двести поколений сменилось с тех пор, как столкнулись Змей и Всадник. И борьба между ними не прекратилась… А ваше время и наше разделяют около тридцати поколений…

Добрыня повернулся и побрел к своей избе, курившейся дымом — белые пряди струились над оконцем, над дверным проемом, то и дело заволакивая мудроотрешенную деревянную морду коня, венчавшую охлупень. Ильин смотрел вслед волхву, на его разом ссутулившиеся плечи и с внезапной ясностью осознавал: оба они только что прикоснулись к цепи, связующей прошлое и будущее. Беседа двух людей в глухом углу Новгородской земли набатом отзовется в будущем, каждое слово, сказанное ими сегодня, громовым эхом прокатится через грозные ущелья времени.

Потому что сейчас на его глазах Добрыня принял решение. Один из последних хранителей Знания выбрал свой жребий.

Но с кем ты, спросил себя Ильин. На стороне тех, кому суждено погибнуть? В стане тех, кто выйдет победителем? Или ты останешься вне схватки?..

 

IV

То, что Виктор узнал за несколько недель пребывания среди язычников, коренным образом изменило его представления о прошлом. Он много раздумывал над сообщениями летописцев, противоречившими истинному ходу событий. Особенно занимала его история с «обращением» Добрыни.

В конце концов он пришел к выводу, что монахи православных монастырей, создававшие летописные своды, пошли на сознательное искажение истины: Добрыня был настолько популярен в народе, что изобразить его активным борцом за христианскую веру значило косвенным образом повысить престиж новой религии. Конечно, произошло это десятилетия, если не столетия спустя, когда ушли в мир иной люди, знавшие обстоятельства исчезновения новгородского посадника.

Фальсификация, вероятно, внедрялась в летописи постепенно. Ведь они переписывались, подправлялись, редактировались каждым последующим поколением хронистов, что находило отражение в самом стиле описаний. Именно это обстоятельство позволило в свое время академику Шахматову отделить наслоения позднейших эпох и реконструировать первоначальную летопись. Но ему, разумеется, не удалось восстановить сведения, попросту выброшенные редакторами. О тех или иных событиях можно догадываться, сопоставляя противоречивые тексты разных сводов.

Прошлое не менее загадочно, чем будущее. И эти тайны времени возникают по воле людей, заинтересованных в сокрытии истины. Приходя к власти, узурпатор стремится к воздействию на память подданных, ибо сопоставление прошлого и настоящего не всегда бывает в пользу последнего. К тому же знание минувшего может дать каждому философскую опору для противостояния власти оно учит, что любой правитель бессилен перед естественным ходом жизни.

События эпохи Владимира Святославича, крестившего киевлян и начавшего насильственную христианизацию всех земель, входивших в его державу, с особенной наглядностью подтверждали для Ильина умозрительно выведенный тезис. Уничтожение письменных памятников, преследование старых обычаев, физическое истребление носителей духовной традиции язычества приобрело характер культурного геноцида. Виктору пришлось долго растолковывать Анне и Овцыну значение этого термина, хорошо известного любому читателю газет в двадцатом веке. Ивана он не решился просвещать на этот счет — выплеск благочестивых чувств мог привести к изрядным разрушениям.

— Выходит, мы, жители будущего, являемся как бы пленниками тех, кто сегодня устанавливает контроль над прошлым? — с оторопью в голосе спросила княжна.

— В духовном смысле это так и есть. Тот, кто контролирует прошлое, владеет и будущим, — сказал Ильин.

— Прошлое чревато будущим, — глубокомысленно заметил Овцын. — Изменяя представление о нем, я приобретаю господство над еще не родившимся. Это же самая страшная власть — власть над временем!

— Необходимо что-то сделать, чтобы разрушить этот заговор! воскликнула княжна. — Если мы обладаем знанием, мы должны предупредить наши века на языке, понятном им. Ведь подобное же послание, написанное Святовидом, там попросту не примут на веру — те же церковники скомпрометируют его, а ученые истолкуют как пристрастное мнение…

— Да Святовиду и не придет в голову предупреждать будущее. Он с настоящим-то не в ладах, самому быть бы живу, — возразил Овцын.

Мысль о послании в будущее не оставляла их все последние дни перед уходом из лесного поселка. Но идея, казавшаяся поначалу простой и легко осуществимой, представилась немыслимо сложной, когда Виктор постарался охладить благородное негодование друзей, показав, как непросто перевести замысел в практическую плоскость.

Написать на бересте от своего имени, а затем запечатать в глиняном горшке и зарыть там, где, как он знает, будут производиться раскопки? Но такую находку попросту выбросят, да еще выругают автора неуместной шутки, подсунувшего сосуд археологам. Написать на какой-нибудь скале или в укромном месте православного храма от имени жертвы преследователей? Да такое сообщение тысячу раз уничтожат… Нет, любая форма письменного послания, если поразмыслить, — ненадежный способ передачи Знания. В почти сплошь неграмотном обществе Древней Руси только устное сообщение может стать своего рода палочкой эстафеты времени. Но имеет ли шансы на успех у людей, подвергшихся христианизации, а тем более у их потомков, устная информация об истинных намерениях священников и миссионеров? Она покажется им клеветой, своеобразной формой мести со стороны проигравших…

Не усматривая в каверзных вопросах Виктора попытку отвратить их от намерения вмешаться в ход истории, Анна и Василий продолжали обсуждать самые немыслимые проекты.

— Если нам не дано вернуться назад и рассказать о происходившем, мы просто обязаны придумать форму передачи Знания, — заявила Анна, выслушав соображения Виктора. — Только искусство может победить власть времени.

Овцыну запомнился рассказ Ильина об одном из эпизодов второй мировой войны, когда крохотная подводная лодка смогла торпедировать линкор. Торпеда казалась ему одним из лучших созданий человеческого ума. Образ ее постоянно присутствовал в его построениях. Что может сыграть роль торпеды, неостановимо прошивающей толщу времени и производящей взрыв в точно обозначенном веке? Как запустить из глубины столетий снаряд, который поразит устои исторической лжи через много столетий после того, как Истина будет похоронена?

Овцын размышлял вслух: ясно, что сообщение должно быть передано некой тайнописью, но по внешности не вызывать подозрений. В то же время в нем должно содержаться нечто такое, что вызывало бы у людей желание делиться полученными сведениями с другими, и таким образом складывалась как бы живая цепочка.

— Ты хочешь сказать… может быть, это должно быть какое-то изображение? — спросила Анна.

— Я думаю, необходимо запустить несколько сообщений в разной форме. Тогда само обилие их натолкнет потомков на мысль, что это не простое совпадение…

— Я не умею рисовать, — вздохнул Ильин. — И вырезать из дерева не могу. Не талантлив, к сожалению. Может быть, ты, Василий, карандашом или кистью владеешь?

Овцын отрицательно покачал головой и сказал:

— Шпагой, эспадроном, саблей могу вензеля по воздуху выписывать, а на бумаге — увольте… Это вот Иван у нас богомаз — говорил мне как-то, что приходилось ему иконы малевать.

— А ты, Анюта? — спросил Ильин.

— Я рисую, но не очень, — сникла княжна. — Женские головки больше.

 

V

Накануне их ухода Виктор пришел проститься с Добрыней.

Старик с непроницаемым лицом выслушал слова благодарности за кров и пищу, потом предложил филологу следовать за ним.

Привыкнув к сдержанности волхва, Ильин не стал задавать вопросов и двинулся за Добрыней в глубь леса. Обойдя небольшое озеро, кормившее поселок рыбой, они взобрались на лесистую гривку, полого поднимавшуюся по направлению к скалистым обрывам водораздела, хорошо видным от воды. Виктор слышал, что в той стороне находилось языческое святилище, но никогда не был там.

Когда достигли первого утеса, волхв раздвинул руками кусты у его подножия и, призывно кивнув головой Ильину, скрылся в зарослях.

Пробравшись по узкой тропке через густой малинник, Виктор заметил узкий лаз, где исчез Добрыня. Протиснувшись за ним, филолог оказался в пещере, стены которой круто уходили в темноту. В нос ударил острый запах навоза. Напротив входа переливалась овальная гирлянда огней.

Подойдя ближе, Ильин увидел, что это деревянные плошки с каким-то маслом, поставленные кругом продолговатого камня с углублением. Язычки пламени непрерывно трепетали — понизу тянул слабый сквозняк.

В темном углу пещеры, куда отошел Добрыня, кто-то шумно вздыхал и возился. Неожиданно голос волхва раскатился под сводами:

— Помоги!

Виктор двинулся вперед, выставив руки перед собой. Наткнувшись на стену, сказал:

— Ничего не вижу.

— Сюда! — Добрыня был совсем рядом.

Ильин сделал еще два шага и натолкнулся на что-то живое. По телу прошел внезапный озноб.

— Что это?!

— Козел. Возьми его за рога и вали набок. Надо связать ноги.

Нащупав толстые костяные завитки на голове животного, Виктор вцепился в них и рванул в сторону. Шерстистая туша дернулась на месте, но козел удержался на ногах.

Только с помощью волхва Ильину удалось побороть тяжело дышавшего противника. Усевшись на его крутой бок, судорожно вздымавшийся и опадавший под ним, Виктор ждал, пока Добрыня возился с сыромятным ремнем.

— Понесли, — наконец сказал старик, и Ильин, продолжая держаться одной рукой за рог, схватил другой связанные ноги козла.

Добрыня показал, как уложить жертву в углубление продолговатого камня. Козел несколько раз дернулся и затих, словно осознав значительность минуты.

— Испрошу у богов помощи тебе, пришедший с небес, — сказал Добрыня. Верю тебе, что не Змеем послан. А те трое — они от него. Берегись их.

Ильин не стал на этот раз оспаривать мнение жреца, таинственная обстановка святилища как бы обязывала к немногословности.

Воздев руки к своду, Добрыня принялся нараспев произносить молитву на санскрите. Глаза Виктора, привыкшие к темноте, различали теперь изваяния, к которым обращался жрец. Это были несколько фаллических столбиков из дерева и камня, испещренные какими-то письменами, навершие одного из них украшала воинственная усатая физиономия, под ней было изображено несколько пар рук.

«Да ведь это лингам. А персонаж этот — какое-то подобие многорукого Шивы!» — внезапно озарило Ильина. У кого-то из путешественников по Индии он читал об этих изображениях, воплощающих представление о мужском начале мира — их устанавливают на перекрестках дорог, на деревенских торжищах.

Мелодичный речитатив на санскрите усиливал впечатление, будто происходящее совершается где-то в индуистском храме. Когда Добрыня повернулся в профиль, в слабом мерцании огней его отрешенное лицо напомнило Ильину облик аскета-отшельника из Гималаев, виденного как-то в телевизионном «Клубе путешественников».

В полутьме сверкнуло широкое лезвие. Быстрым движением перерезав глотку козла, волхв навалился на него всем телом. Ноги животного судорожно дергались, из горла с бульканьем била черная струя.

По узкой канавке, выбитой в камне-жертвеннике, кровь устремилась к глиняному сосуду, стоявшему на земле, глухо ударила в его дно. Теплый, удушливый запах — запах самой жизни — помутил сознание Виктора. Он едва не упал, ощутив свинцовую тяжесть, разлившуюся по телу.

— Запали хворост, — продолжая удерживать агонизирующую жертву, велел волхв.

Ильин огромным усилием воли заставил себя преодолеть охватившую его немощь. Заметив кучу сухого валежника у алтаря, вытащил из нее веточку и зажег от масляного светильника. Прикрыв огонек ладонями, дал ему разгореться и с нескольких сторон подпалил сучья.

Минуты не прошло, как стены пещеры вынырнули из темноты. Даже высокий свод, и тот стал различим в игре красноватых бликов.

Оставив отрезанную голову козла на жертвеннике, Добрыня ловко вскинул на руки тяжелую тушу и отнес к стене, где свисал ремень, перекинутый через деревянный костыль, торчавший из щели между камнями. Вставив пяльцы между задними ногами туши, волхв обмотал их ремнем и поднял козла на воздух. Захлестнув ремень вокруг костыля, принялся ловко орудовать ножом, снимая шкуру. Содрав ее, бросил в сторону и одним движением выпустил наружу внутренности жертвы.

Схватив окровавленными руками расползающиеся скользкие кишки, Добрыня принес их к костру и швырнул в огонь. Шипение и треск наполнили пещеру. Едкий дым повалил кверху, пламя село, и все вокруг погрузилось в полутьму. Не дожидаясь, пока костер разгорится, жрец принялся поливать сучья кровью из глиняного сосуда, громко восклицая что-то на санскрите. Но время от времени он переходил на родной язык, и тогда Ильин разбирал одно и то же заклинание: «Огонь! Огонь! Возьми свой огник!»

Дым уходил вверх белым столбом Редкие языки пламени вырывались из костра, высвечивая худощавую фигуру старика. Ильину уже порядком надоел этот спектакль, и он тоскливо думал о том, что ничего нет утомительнее, чем присутствовать на церемониях, не задевающих сердце. Никакого мистического трепета он не ощущал, было неловко за Добрыню и немного противно пузырящиеся и лопающиеся на костре кишки, считал Ильин, могут разве что раздосадовать богов. Небожители явно предпочли бы тушу, подвешенную на пяльцах.

Однако волхв рассудил по-другому. Когда пламя справилось с требухой, он вытер руки о козлиную шкуру, разрезал на дощечке печень жертвенного животного и кивком пригласил Ильина присесть рядом.

— Сырое? Я не могу…

— Богов оскорбишь. Удачи не будет.

Виктор осторожно взял податливый кусок двумя пальцами и откусил от него. Слегка солоноватый вкус теплой печени вызвал легкую тошноту, но с ней удалось справиться. Ильин понимал, что Добрыня притащил его сюда вовсе не для того, чтобы угостить субпродуктами. Если он сейчас оскорбит благочестивые чувства волхва, тот вряд ли скажет, ради чего затеяно это действо.

Подтверждение его мыслей пришло почти сразу же. Дожевав печень, старик медленно заговорил:

— Идешь в мир, много зла в нем. Вот уже двадцать шесть весен, как зашаталась вера русичей, хитрые иноземцы полонили душу Владимира…

— Как же это могло произойти? Ведь ты был его близким человеком, имел влияние на него…

— Он слушал меня во всем. Когда я сказал: заключи мир с Болгарией Волжской, он исполнил совет. Когда я говорил: построй для наших богов достойные их святилища, он строил. Когда говорил: не крестись, станешь подвластен цесарю, он тоже слушал.

— А в результате великий князь принял иноземных епископов и позволил им сокрушить Перуна и Сварога?

— Не знаю, может, похоть его погубила… Было у него много наложниц, несколько сотен. И среди них много гречанок, хазарских пленниц. Не через них ли пробрались к его сердцу греческие попы? Да еще могли запугать его опасностью, от многих сынов исходящей — будут-де искать твоего великого стола Киевского и не найдешь нигде опоры. Ежели примешь веру Христову цесарь тебе братом будет, любую помощь подаст.

Раз у тебя были такие подозрения, почему же ты не отговорил его?

— Он на меня за Святополка, сына своего, взъярился. Отрок и умом, и красотой взял, но не люб он Владимиру, ибо родил он его от вдовы старшего брата своего Ярополка, им убитого… А я княжича привечал, баловал…

— Святополк тоже, надо полагать, не очень-то расположен к своему отцу, если мать его Владимир взял за себя силой…

Добрыня долго молчал, вздыхая, потом, явно перебарывая себя, заговорил:

— На мне грех лежит… Я во всем виноват…

И снова умолк, как бы не в силах говорить дальше.

— Как же, ты ведь был ревностным сторонником славянской веры, насколько мне известно…

Ильин прикусил язык. Такие оговорки, как не раз уже бывало, могли вызвать только подозрительность Добрыни: слишком хорошо знает пришелец подробности его жизни. Но старик был погружен в собственные мысли и не заметил оплошности Виктора.

— Я стоял крепко за наших богов — еще покойный князь Святослав, родитель нынешнего великого князя, привил нам, своим дружинникам, презрение к религии греков. Мы смеялись над тем, что им положено всю жизнь довольствоваться одной женщиной, что надо по урочным дням не есть мяса, дабы не прогневить бога — как будто ему есть дело до того, что у тебя в кишках… Но пока великий воитель проводил время в походах, дети его оставались на воспитании у бабки своей — княгини Ольги, которая приняла христианство. Дома христиан давным-давно стояли в Киеве, да и в других городах русских их было немало. Народ не любил их за ханжество, но зла им не творил. Знать бы, к чему приведет эта терпимость… — Добрыня проскрежетал зубами и опять умолк.

Ильин не решился нарушить молчание, хотя на языке у него вертелось много вопросов. Он боялся спугнуть откровенное настроение Добрыни.

— Итак, Ольга занималась воспитанием внуков. Особым попечением окружила она старшего — Ярополка, которому предстояло занять Киевский стол. Был он мягкосердечен и милостив, и к христианам благоволил… Когда же Святослав погиб в Днепровских порогах от стрелы печенега, приял Ярополк власть. Дружина роптала, боялись, что поддастся он на увещевания греков, давно мечтавших подчинить души русичей. И народ не жаловал нового князя. Глупцы мы были! Принимали кроткий нрав его за хитрость. И я первый повинен в том, что случилось… Второй сын Святослава от сестры моей Малуши, то бишь племянник мой Владимир, сидел на княжении в Новгороде. И восхотел стола Киевского, и стал говорить нам, что возвеличит богов славянских, а льстивых греков изгонит. А летами был он совсем еще мальчик, да и Ярополк всего на год старше его. По сути дела, братьев стравили те бояре, которые к ним приближены были. У Ярополка — Свенельд, а у Владимира — я… Не думал я, что отрок мой единокровный меня обманет… Когда междоусобица возгорелась, изгнал Ярополк Владимира с новгородского княжения. Бежали мы за море к варягам. Три года у них обретались, наконец, собрали охочих людей на Русь идти. Отбили с их помощью Новгород и на Киев пошли. А потом… — Добрыня схватил себя жилистыми руками за волосы и стал раскачивать головой из стороны в сторону, словно надеясь избавиться от воспоминаний. — Убили варяга Ярополка, когда пришел он безоружный в стан Владимиров на переговоры.

— М-да, — не выдержал Ильин. — Хороши нравы у вас. А еще на христиан киваете.

Добрыня тяжело вздохнул и, виновато глядя в сторону, заговорил:

— Мы их не трогали, не гнали, так как они нас сейчас… Единственный раз, когда церковь ихнюю порушили — после того, как Киев взяли… Дружина сильно ярилась против Ярополка, а заодно и против попов греческих, коих он привечал. Вот и сожгли мы церковь ихнюю, что у речки Почайны стояла, а на месте их требище устроили Перуново…

— Так вот с каким змеем ты на Пучай-реке бился… — вырвалось у Ильина.

— А ты что, слыхал про тот случай? — недоверчиво спросил Добрыня. Местные болтают? Это по-здешнему, по-новгородскому переиначено: Почайна в Пучайну…

— Да, слышал краем уха, — безразлично ответил Виктор и тут же поспешил увести разговор от щекотливой темы: — Так ты о Святополке начал было…

Старик кивнул.

— Помню… Когда погиб Ярополк, было ему девятнадцать лет. Жену его гречанку взял Владимир себе в наложницы.

— А Святополк точно сын Владимиров? — прервал Ильин.

— Слушай, чему сам я был свидетелем… В Вышгороде дело было, где замок великокняжеский. Сыновья Владимира, молодые князья, на совет к отцу съехались. Затеяли в Днепре купаться, а отец на тот час с боярами на берегу сидел, смотрел, как дети в ловкости между собой и дружинниками состязаются. В одночасье подвода с припасами из ближнего села едет — за съестным для пира было послано, — а среди бочонков и туесов древняя старуха сидит. Увидела великого князя, слезает с телеги и со слезами к нему кидается. Он тоже признал ее, дозволил в плечо себя поцеловать, говорит: моя кормилица пожаловала, сколько лет не бывала. А старуха со слезой да со всхлипом причитает: как нянчилась-де с двумя братишками — Ярополком да Владимиром. Гладит великого князя по руке и говорит: уж каким ты забиякой был, все старшенького стукнуть норовил. Владимир в лице переменился, но не станешь же выжившей из ума бабке рот затыкать. А тут подбегают к нему несколько сыновей, и Святополк-отрок среди них, по пояс голый. Старуха глядь: а у него на спине под лопаткой пятно родимое. Всплеснула руками и говорит: никак чадо Ярополково, по отцовской отметине признаю — у него маленького точь-в-точь такая была…

Ильин помолчал, осмысливая услышанное, затем неуверенно начал:

— Так выходит… на престол Киевский Святополк законное право имеет он сын истинного великого князя.

— В любом случае — он первый наследник. Ведь старший сын Владимира Вышеслав недавно умер от неизвестной причины.

— Не Святополк ли…

— Нет-нет, — быстро возразил Добрыня. — Святополк все время под приглядом у отца, до Турова-то от Киева рукой подать, да и соглядатаев хватает… К тому же слух до меня дошел, будто недавно его вместе с женой в темницу ввергли по Владимирову указу. А престол похотел он Борису передать, который сейчас в Ростове княжит.

— Ладно, будущее покажет. Вернемся теперь к матери Святополка. Ты говоришь, она была гречанкой, значит, и веру исповедовала христианскую.

— Конечно.

— Выходит, Святополк, которого она наверняка Воспитала в ненависти к Владимиру…

— Тут все перепутано. Слушай внимательно. Буду говорить по порядку… Я сказал уже: стоило Владимиру сесть на Киевский стол, как он по моему совету воздвиг новое капище, куда собрал все изваяния богов, а над прочими вознес Перуна, бога воинов, вызолотил ему усы. И стали совершаться в святилище богатые требы… Но что потом произошло, не ведаю — сразу после захвата Киева Владимир меня посадником в Новгород поставил. Когда же через восемь лет он прислал ко мне греков-попов и повелел крестить народ, я их выгнал. Новгородцы как один поднялись, пожгли дома христиан… Тогда Владимир послал тысяцкого Путяту с дружиной — дабы крестила она мечом и огнем. Долго мы бились…

— Но летопись… — не утерпел Ильин и тут же прикусил язык. Ведь совсем недавно он размышлял об этом и пришел к выводу, что сообщения летописцев могли быть сфальсифицированы впоследствии, чтобы изобразить любимого героя народных преданий проводником новой религии.

— Какая летопись? — подозрительно уставился на него волхв.

— Да понимаешь, мне встречались сведения о том, что ты сначала ставил над Волховом идолов, а потом порубил их.

— Я?! — Добрыня рванул на груди ожерелье, и медвежьи зубы посыпались на земляной пол пещеры. — Я воин! Я любил битвы и пожары, я любил пиры и дружину! У меня столько жен и наложниц было!..

— Успокойся, почтеннейший. — Ильин был не рад, что опять задел любимую болячку старика. — Прости, что я не даю тебе договорить о причинах перемены Владимира.

— Не знаю! Сам хотел бы доискаться! — хрипло выкрикнул Добрыня. Обманул племянник! Это мне наказание за тот грех — за Ярополка…

— Давай вернемся к разговору о Святополке. Ты хотел что-то сказать о нем.

— За Святополка народ, потому что молодой князь хочет возродить нашу веру, он тайно сносился со старыми волхвами, а когда сидел на княжении в Турове, то открыто участвовал в жертвоприношениях Перуну. Я думаю, по чьему-то доносу Владимир и повелел схватить его Великий князь знает, что людям ненавистны чужеземные попы, что никто не ходит в выстроенные им церкви. Но он почему-то с удивительной настойчивостью каждый год велит дружинщикам избивать праздничные толпы в день Купалы, в Перунов день, рубить украшенное лентами майское дерево, разгонять русалии… Но среди воинов тоже много людей, верных старине.

— Ты хочешь сказать, что Святополк опирается на большие силы, подспудно зреющие повсюду?.. — задумчиво проговорил Ильин. — Новый Юлиан Отступник?.. Знаешь, был такой император?

— Знаю, — сказал Добрыня.

Виктор в который раз с удивлением отметил, что познания волхва намного превосходят его прежние представления о мировоззренческом уровне языческих жрецов Древней Руси.

— Его церковники называют по-гречески Апостатом… Наши мудрецы говорили, что с этого великого цесаря могло бы начаться восстановление древней Истины. Но он погиб, процарствовав всего два года, совсем молодым. Случайное копье поразило его в мелкой стычке с персами.

— Не слишком ли много странных случайностей? — риторически вопросил Ильин. — Впрочем, не будем пытаться разрешить неразрешимое. Меня куда больше интересует судьба Святополка. Что-то тут не так. Вряд ли он поддерживает языч… прошу прощения, славянскую веру только из ненависти к Владимиру. Если мать его христианка, да еще жертва его, с позволения сказать, отца, он вряд ли отошел от того, что закладывалось в его душе с детства.

— Он просто понял, где правда, — убежденно сказал Добрыня.

— Что ж, может быть, это самое разумное объяснение. Но мне кажется, должна существовать еще какая-то причина. Был какой-то толчок…

— Я Святополка видел последний раз, когда ему было десять лет. Подарил я ему тогда жеребенка вороного… Какой он ныне, князь Туровский? Что пережил, передумал за свои тридцать четыре года? Не ведаю.

— Знаешь, — осторожно, боясь расплескать забрезжившую догадку, заговорил Ильин. — Я, кажется, понял, в чем дело… Святополк знает тайну того, почему было принято решение о христианизации Руси. И Владимир догадался об этом — поэтому и засадил его в тюрьму. Произошло это недавно, иначе вряд ли великий князь отпустил бы сына на княжение даже в Туров. Да-да, я думаю, Святополк обладает неким знанием, которое способно поколебать престол отца…

— Значит, его убьют! — Добрыня вскочил на ноги. Взволнованно заговорил, схватив Ильина за плечи. — Ты мудр, о пришелец! Боги открыли тебе Знание… Воистину, ты говоришь правду — решение Владимира заточить Святополка и его жену было внезапным, выходит, что-то произошло, выходит, есть какая-то тайна.

Он бросился к догоравшему костру, плеснул в него остатки крови из сосуда и, воздев руки, воскликнул:

— Благодарю тебя, Сварог, ты послал нам премудрого. Ум его проницает скрытое, слова его обличают неправду. Слава тебе, дарующий огонь!..

Ильин смущенно ковырял веточкой утоптанную землю. Как легко прослыть здесь провидцем, обладая элементарными навыками логического анализа. Ему было неловко слушать вдохновенные возгласы Добрыни, но и возражать не имело смысла.

— Ты идешь в мир! — приподнятым тоном заговорил волхв. — Возьми святыню, она поведет путем правды.

С этими словами Добрыня протянул Ильину дощечку с резным изображением всадника, попирающего змею. Затем схватил его за скулы окровавленными руками, привлек к себе и поцеловал в лоб.

 

VI

Сидя в повозке, погромыхивавшей неуклюжими дубовыми колесами по каменистой лесной дороге, Ильин раздумывал о последней беседе с Добрыней. Чего хотел от него волхв, рассказывая о взаимоотношениях внутри княжеского дома? Почему с такой настойчивостью подчеркивал свою непричастность к христианизации Новгорода? Складывалось впечатление: старик убежден в том, что Виктор имеет какую-то власть над будущим, что он сообщается с ним и может воздействовать на ход событий.

Наклонившись к Анне, сидевшей рядом с ним в льняной накидке — вотоле, расшитой по вороту и по краям красными узорами, Ильин вполголоса сказал:

— Знаешь, кто такой Святовид? Это Добрыня Никитич из русских былин и сказок.

— Как так? — не поняла княжна.

— Он возглавил сопротивление христианским миссионерам, а когда его силы были разбиты, бежал к волхвам, укрывавшимся в лесах. Они его посвятили, по-нашему говоря, в жреческий сан.

— И кем же он в их иерархии числится?

— Да нету никакой иерархии. Почти всех перебили. Он теперь вроде патриарха, хотя сам жалуется — кое-как зазубрил несколько молитв на санскрите, а одолеть священный язык не смог, стар стал, мозг одеревенел.

— О чем он тебе вчера толковал, когда вы с ним в лес ходили?.. Я думала, вы подрались там — когда ты пришел, у тебя все лицо в засохшей крови было.

— Да нет, просто перекусили… Разговор о том о сем был, ничего особенного. На память он мне оберег подарил — вот погляди, змееборческий сюжет.

Ильин вытянул из-за пазухи шнурок с образком. Анна взяла его в руки, всмотрелась.

— Что-то на самого Святовида… то есть Добрыню этот господин с копьем смахивает.

Виктор с недоверчивой улыбкой взял амулет. В лице всадника действительно было что-то от Добрыни — тот же орлиный профиль, те же нависшие брови, да и оселедец, намотанный на ухо, можно было разобрать.

Продолжая изучать изображение, Ильин заметил под копытами коня рядом с чешуйчатыми кольцами змеиного тела маленькие извилистые черточки, нечто похожее на крохотных рыбок. И тут Виктора прошиб пот. «Да ведь это сюжет былины!» В памяти его зазвучало: «Стал молоденький Добрынюшко Микитинец на добром коне в чисто поле поезживать, стал он малыих змеенышей потаптывать…» И еще одна догадка сверкнула в мозгу… Ильин быстро пересчитал «рыбок»: все точно — двенадцать. Не в силах больше молчать, он сбивчиво заговорил:

— Знаешь, что это такое? Это символическое изображение борьбы с христианством… В былине поется: «А там во пещерах во змеиных а немного, немало да двенадцать змеенышей». Я все не мог понять, почему именно это число варьируется на разные лады. Но меня сбивало с толку летописное известие о том, что Добрыня утверждал христианство. На самом деле в былине зашифровано сообщение о борьбе с религией двенадцати апостолов! Только христианство обязано своим насаждением этому числу первоначальных адептов.

— Слушай, так ведь эта былина, выходит, кем-то сознательно была закодирована и пущена в обращение! — воскликнула Анна.

Ее услышали и другие седоки. Задремавший было Иван вскинулся и очумело спросил:

— А? Чего?

Овцын, сидевший спиной к Виктору, тоже повернулся и ревниво сказал:

— Шепчутся и шепчутся… Хватит тебе с Анной сидеть, договорились же час ты, час я, — и, как бы оправдываясь за свою невыдержанность, добавил: С этим фанатиком не поговоришь ни об чем деликатном…

— Ладно, давай пересаживаться, — Ильин соскочил с телеги и пошел обочь.

Когда Василий занял его место, Виктор немного отстал от возка и пошел следом, чтобы поразмять ноги.

То, что сказала Анна, поразило его своей очевидностью. Они только рассуждали, каким способом отправить послание в будущее, а неизвестный уже сделал это, избрав единственно верный способ. Конечно, только передаваемое из уст в уста песнопение может преодолеть толщу веков. Сгорает бумага и пергамент, уничтожаются памятники архитектуры, разоряются могилы вождей, самые имена народов как пепел развеивает жестокий ветер истории. Но предание неуничтожимо. Переходя из рода в род, из племени в племя, из языка в язык, оно становится неподвластно времени. Если, конечно, автором послания был истинный гений, сумевший вечное передать в формах повседневного, за привычным и примелькавшимся современникам спрятать то, что они хотели бы похоронить навсегда.

Если такое послание прорвалось в двадцатый век и вызвало к жизни целый ряд переложений и исследований, то можно говорить и о его воздействии на будущее, пусть и в небольших размерах. Впрочем, напоминал себе Ильин, в его время изучение темы змееборчества только делало первые шаги, неизвестно, к каким результатам оно приведет впоследствии; возможно, былина о «Добрыне и Змее» станет отправной точкой для какого-то идейного направления…

Мы все время толкуем о том, что будущее непредсказуемо, что оно вне нашей власти. И все же каждый может сказать, что его духовное становление определил какой-то поэт или мыслитель прошлого. Значит, можно говорить о другом: гений, посылая слово в мир, программирует свое воздействие на людей иного времени. Выходит, мы вправе утверждать: гений — творец будущего или, говоря высоким слогом, его демиург… Достаточно Достоевского вспомнить. Его мысли, высказанные на переломе русской истории, не были поняты современниками во всем их масштабе. Только тогда, когда пророчества его подтвердила сама жизнь, истинное значение сочинений писателя стало ясно потомкам, и с этого времени воздействие их на сознание людей, на формирование новых идей, на духовный климат эпохи стало стремительно расширяться… Это подлинная торпеда времени, все ускоряющая свой неслышный бег по мере приближения к цели…

Занятый этими мыслями, Ильин тем не менее не сильно отставал от тарахтящей телеги, хотя по временам вовсе забывал о ее существовании. Сознание автоматически контролировало ситуацию, отметил Виктор, выйдя из состояния созерцательности. Он вообще стал приметливее к происходившему с ним, больше стал тяготеть к анализу окружающего и своей роли в нем — то ли в момент Перехода обострилась способность к остраненному восприятию себя и мира, то ли само бытие на грани времен не позволяло жить одним измерением, вызывало потребность в стереоскопическом видении.

«С этой рефлексией свихнуться можно, — досадливо думал Ильин. — Попал в царство первозданной свежести, в экологический рай, живи, как трава растет. Люди здесь не размышляют, прежде чем решиться на поступок — просто интуичат». Институтские словечки вроде «интуичить» мирно уживались в его речи с грамматическим строем северно-русского говора одиннадцатого века, и сам он — несмотря на болезненно обострившуюся тягу к самоанализу — не замечал этого.

Догнав телегу, Виктор сел рядом с Иваном, свесив ноги в лаптях над дорогой. Старообрядец снова клевал носом, Овцын в который раз с восторгом рассказывал княжне, какие усилия и средства потратил ее прадедушка на благоустройство усадьбы. Особенно восхищало его то, что он первым в губернии завел у себя хор из крестьянских отроков и каждое утро пробуждался под ангельский распев, долго нежился под пуховиком, пока звучали торжественные евангельские стихиры. Анна слушала с гримаской отвращения.

— Ну как ты можешь любоваться такими феодальными глупостями! Ведь по своему сознанию ты стоишь теперь намного выше своей эпохи. Давеча восторгался, что дедушка мой с конфетой за щекой засыпал — экая роскошь! теперь вот азиатскую эту пышность живописуешь. Когда ты поймешь наконец, что мы, дворяне, в неоплатном долгу перед мужиком, что мы должны в его среду историческое сознание вносить, таланты его пробуждать…

— Ах оставь, ради бога. Нашла таланты — напьются как звери дикие да неподобные песни кричат всю ночь…

— Мужик — он точно подлец, — поддержал очнувшийся от дремоты Иван. Срамословить горазд.

— Я ничего подобного не слышала, — капризно возразила Анна. — Наши мужички очень добрые и ужасно милые… Всегда на пасху приходили в усадьбу, а как кормилица меня на крылечко вынесет — кланяются, красное яичко мне в ручонку суют… Нет-нет-нет, слушать ничего не хочу. Крестьяне просто чудо что такое. Милейшие и талантливейшие люди… Виктор, запрети ему!..

— Да ты сама его так запугала, что он другой раз поостережется твоих пейзан задевать, — отозвался Ильин.

Дорога пошла заметно под уклон, и Виктор сказал, что если верить описаниям Святовида, скоро будет первый погост. В этом селении волхв советовал заночевать, ибо следующее поселение отстояло от него на целый день пути.

И точно, вскорости в просвете просеки блеснуло речное зеркало, стали видны крыши, сгрудившиеся вокруг островерхой башенки.

Едва успели расположиться на ночлег, как стемнело. В длинную закопченную избу набилось несколько десятков людей — седобородые старики и ветхие старухи, мужики-большаки, главы семей, молодые ребята и девки, русоголовая мелюзга. Только баб-большух не было видно — время шло к ужину, и они возились у печей.

Обитатели селения сбежались послушать захожих людей — они тут нечасто случаются, объяснил хозяин избы. А в тот день так совпало, что, кроме Ильина и его товарищей, в погост прибрели калики перехожие — слепые певцы с мальчиком-поводырем.

На широких лавках вдоль бревенчатых стен уселись самые уважаемые старики, семейные мужики. Молодежь толпилась у входа. Многие заглядывали через открытую дверь. С полатей свешивались вихрастые головы мальчишек.

Несколько лучин, воткнутых в светцы, освещали красный кут, где поместились трое старцев-странников. Их осеняло тябло — угловая полка для «богов», деревянных фигурок Перуна, Хорса, Мокоши. Тут же виднелся вырезанный из дерева образок с благословляющим Христом. Обитатели избы, видимо, демонстрировали таким способом свою лояльность господствующей церкви.

Ильин уже знал из рассказов язычников, прятавшихся в лесу, что церковники мирились с показным двоеверием, царившим повсюду. На этом этапе им и такого признания верховенства Христовой веры было достаточно — слишком много еще было открытых ее противников, ни под каким видом не соглашавшихся держать в доме священные изображения нового культа.

Хозяин встал со своего места, поклонился в пояс каликам-перехожим, коснувшись рукой пола, и с достоинством сказал:

— Гости богоданные, благодарим вас за честь великую, за то, что не миновали нашу весь глухую. Не побрезгуйте угощением.

По его знаку молодуха в расшитой длинной рубахе и рогатой кике, обрамлявшей высокий лоб, поднесла певцам ковш пенного меду. Калики по очереди приложились к нему, поблагодарив хозяина величавыми кивками. Затем один из них что-то сказал вполголоса мальчику-поводырю; тот сноровисто достал из мешка гусли, тамбурин и свирель.

Широкогрудый плечистый старец с узким лицом, с длинными волнистыми волосами, схваченными ремешком, положил на струны узловатые пальцы, похожие на древесные корни, стал неспешно перебирать лады. Чуть позднее запела свирель, белокурый поводырь зазвенел колокольцами. И когда полились слова песнопения, Ильин внезапно понял то, о чем никогда даже не думалось прежде: былина — это осколок древнего языческого богослужения.

Теперь, находясь у полноводной реки этого древнего искусства, слушая репертуар певцов в законченной последовательности, он постиг и структуру мистерии. Но главное — он понял, почему столь велико было в народе почтение к путешествующим сказителям — они были как бы бродячими священнослужителями, странствующей языческой церковью…

Сами облачения калик существенно отличались от рубах и портов мужиков, собравшихся в избе. Одеяния с расшитыми подолами походили скорее на туники, да и орнамент резко разнился с обычными для одежды поселян узорами — опытный глаз Ильина вычленил из причудливой вязи красного и синего шитья символы солнца и его олицетворения — Хорса — круги с перекрестьями и свастические символы, громовые знаки Перуна — розетки с расходящимися лучами, стилизованные изображения коня.

Догадка осветила ярким светом все, что Ильину пришлось узнать о сказителях былин за годы учения в университете и во время самостоятельной исследовательской работы. Разбросанные в беспорядке тексты, к тому же лишенные музыкального сопровождения, не позволяли понять священного характера этой поэзии. Теперь, слушая знакомые песнопения — конечно, в чем-то они были неуловимо отличны, и сами их герои носили иные имена, Виктор воспринимал не сюжеты отдельных произведений, но великое целое, миф о творящих силах мира, о вечной битве добра и зла.

Как же он раньше не понимал, за что церковь преследовала народное искусство?! Ведь даже по осколкам этой славянской мистерии, дошедшим до девятнадцатого-двадцатого веков, можно было догадаться, что это фрагменты языческого богослужения!

Слепые певцы несли народу слово той веры, которая была изгнана чужеземными епископами с помощью мечей и копий в лесные дебри и безлюдные пустыни. Вот почему текстам, сказываемым ими под аккомпанемент гуслей и гудков, была обеспечена преемственность. Как в молитве верующий не посмеет изменить хотя бы слово, так ничего не переиначит и в священном мифе. Много веков прошло, прежде чем было утрачено понимание религиозной значимости текстов былин, но сам стереотип невмешательства в текст, как определил бы это Ильин, сам поведенческий образец приобрел нерушимость ритуала.

Он подумал, что церковникам должно быть неимоверно трудно духовно перебороть этих вот стариков с гуслями — при всей изощренности организованного богословия, подавляющей пышности византийского искусства и мощи государства, стоящей за миссионерами. Попробуй заставить простого русича часами выслушивать в храме повествования из еврейской истории, вникать в тонкости споров между правоверными иудаистами и ревизионистами, пошедшими за Христом. У народа, имеющего великий эпос, в котором даются — на уровне мифологического сознания — ответы на главные вопросы бытия, ответы, исходящие из опыта его собственной истории, отражающие его нравственный идеал, — у такого народа проповедь морали, адресованной чувственному и развращенному жителю античного захолустья, просто не найдет ответа в душе.

Оттого и стоят пустыми храмы с крестами. Оттого, несмотря на обещания загробных мук, несущиеся с амвонов, молодые и старые валом валят на языческие игрища, сбегаются слушать бродячих певцов, приносят жертвы на уцелевших по глухим местам святилищах. В открытом споре новой религии победы не видать.

Поэтому «греческому исповеданию» ничего не остается другого, как силой давить противника, рушить его опорные пункты, истреблять культуру и ее носителей. Впрочем, и в самой Греции эта вера утверждалась теми же методами…

Пение между тем закончилось, калики поднялись и поклонились собравшимся. Ильин отметил про себя, что в репертуар сказителей не входит история о Добрыне и змее, хотя почти все остальные известные ему сюжеты были включены в состав поэтического действа. Ему показалось странным, что мотив змееборчества не отражен в этих ритуальных песнопениях.

Когда большинство слушателей покинуло избу и хозяйка с двумя дочерьми принялись накрывать на стол, Виктор подсел к каликам и завел разговор об их странствиях, стал расспрашивать, как и где они обучились своему искусству. Из довольно-таки сдержанных ответов он составил представление о вполне профессиональном характере сказительства. Где-то в дальних краях еще остались своего рода семинарии, где под руководством жрецов осваивали искусство поэтической проповеди. Слепцов предпочитали, вероятно, потому, что их воображение было целиком ориентировано на слово, а не на зрительный образ — это обеспечивало особую прочность запоминания и точность воспроизведения священного текста.

На столе появились вареная дичь, моченая брусника, жареные грибы, печеная репа. Большак поднес каликам ржаной каравай, чтобы они благословили его. Старцы возложили на него руки и возблагодарили Даждьбога, подателя благ земных. После этого хозяин прижал хлеб к животу и принялся рушать его большим ножом.

Братина с медом несколько раз обошла стол за время ужина. Все заметно повеселели и в конце концов даже нарушили неписаный закон славянского застолья — не произносить за едой ничего, кроме хвалы богам.

Виктор решился, наконец, задать каликам главный вопрос, мучивший его весь вечер: известна ли им былина о Добрыне.

Старший из сказителей — Разумник — ответил отрицательно и, в свою очередь, спросил:

— Ты знаешь?

— Да, — вырвалось у Виктора.

И не успел он сообразить, чем чревато это заявление, как Разумник дал знак поводырю, чтобы тот принес гусли.

— Я не умею, — запротестовал Ильин.

Разумник положил инструмент себе на колени и провел по струнам своими узловатыми пальцами.

— Пой!

Ильин оглянулся по сторонам. Встретился глазами с Анной — она смотрела на него с нескрываемым обожанием. Отвел взгляд. Вздохнул и начал размеренным речитативом:

Породила Добрыню родна матушка,

Возростила до полного до возраста…

По мере того, как он приближался к концу, рокот гуслей становился мощнее. Вдохновенное сияние незрячих глаз Разумника, устремленных на Виктора, говорило о том, что он захвачен былиной.

Произнеся последнюю строку, Ильин долго не решался смотреть на окружающих. Благоговейная тишина стояла в избе, словно вокруг не было ни души. И Виктор осознал: все до единого поняли смысл поэтического рассказа, не умом, не рассуждением поняли, но сердцем, бьющимся в ритме тех веков, что теряются в темных глубинах начальной истории.

Уже зная заранее ответ, Ильин спросил, с трудом ворочая языком:

— Так слышали вы эту песнь?

— Нет, — сказал Разумник.

— Нет, — как эхо повторили старцы-сказители.

— Нет, — отозвались люди.

— И т-ты с-сможешь п-повторить ее? — задыхаясь от охватившего его безотчетного страха, спросил Ильин.

— Учен для этого… Я запомнил все до последнего слова…

Хмель разом вылетел из головы Виктора.

Полночи он не спал, то и дело с завистью прислушиваясь к богатырскому храпу Ивашки, к спокойному дыханию Василия. Всех в избе свалил сон, а его не брала усталость.

Они так никогда и не узнают, что натворил он сегодня. И никто не узнает: кандидат филологических наук Ильин совершил преступление — по легкомыслию вторгся в историческую среду, пустив в оборот новую и чрезвычайно живучую в силу своей привлекательности вариацию змееборческого мифа. Все время талдычил о невмешательстве — и вот одним махом создал целое направление в былинном творчестве. По своему значению для неофициальной народной культуры песнопения о Добрыне и змее значили то же, что наследие крупного поэта эпохи печатного станка и всеобщей грамотности…

«Ты запустил торпеду времени!»

Когда он сказал себе это, его снова в пот бросило. Так кто же автор былины о Добрыне? Ведь он не сочинял ее, а принес из двадцатого века. А здесь ее не знали. Выходит, для того, чтобы она пришла в будущее, он сам должен был попасть сюда по некоему замыслу истории? Выходит, и вся его жизнь была лишь подготовкой к броску в прошлое, к осуществлению некой миссии, замысленной неведомой высшей силой еще до его рождения? А как же его свободная воля, его мечты, поиски призвания? Неужели все это давным-давно было запрограммировано каким-то холодным разумом? Нет, невозможно поверить, что твоя жизнь, твое драгоценное и неповторимое «я» — плод досужей игры ума неведомого Гроссмейстера!..

Парадоксальность ситуации настолько потрясла его, что в голове воцарился полный хаос. Наверное, поэтому он наконец уснул.