ГЛАВА III
Минуло два года со дня смерти Шателяра. Мария все еще оставалась одна. На Марию заглядывались многие, но в течение этих двух лет всем им давалась отставка.
Марию постигла большая утрата: ее дядя Франсуа де Гиз был убит в Орлеане молодым фанатиком Польтро де Меруа.
Кардинал часто писал ей, и письма, как всегда, были полны глубокой симпатии к ней. Он продолжал намекать на выгоду брака с Карлом, эрцгерцогом Австрии. Ей было это непонятно. Она считала, что брак с испанским дон Карлосом более ценный.
Однако с помощью Давида Риччо, она начала-таки понимать, что кардинал старается не ради этого союза, а против него. Казалось невероятным, что ее дядя настроен против того, что было бы очень хорошо для ее репутации.
— Но должна быть причина для этого, Давид, — говорила она.
Давид знал, в чем тут дело, и своим объяснением глубоко потряс Марию.
— Мадам, кардинал вам дядя, и вы глубоко привязаны к нему, но он старается не для вашего блага и счастья, а ради могущества Гизов во Франции. Брак с дон Карлосом, за который будут уважать вас и Шотландию, будет способствовать могуществу Испании. Франция будет слабее вас, а вместе с Францией ослабеют и Гизы Вот по этой причине, как мы теперь знаем, ваш дядя настроен против испанского брака. А в союзе с эрцгерцогом католическая Шотландия будет союзником Франции. Кардиналу Лотарингскому очень хотелось бы, чтобы сильная Франция стояла против слабой Испании. Вот в этом и смысл политики Гизов. Это не принесет вам ничего хорошего; в первую очередь дядя думает не о вас, Мадам, а о Гизах во Франции.
— Но дядя всегда и все делал для моего блага…
— Потому что ваше благо, Мадам, было благом и для него.
Это было грустно признать… Теперь она с ненавистью вспомнила нежные сцены между нею и кардиналом. Он всегда властвовал над нею, но, оказывается, не потому, что хотел помочь, а потому, что собирался использовать ее, дабы усилить свою власть и могущество.
Давид открыл ей это, так же как и фальшь брата Джеймса. Теперь она была одна. С нею оставался только Давид. Она больше не послушается советов кардинала. Она устроит свои собственные дела с помощью Давида.
* * *
В последние годы Мэйтленд Летингтонский ездил из Шотландии в Англию и обратно с письмами для английской королевы и от нее. Мэйтленд был политиком, привлекшим к себе внимание английской королевы. У него были хорошие манеры и умный язык. При английском Дворе был также и Джеймс Мелвил, регулярно отправлявший сообщения о том, что творится в стране.
При Дворе появился молодой человек, в котором некоторые увидели возможного поклонника королевы Шотландии. Им был Генрих Дарнлей, высокий худенький девятнадцатилетний юноша. Он был красив и изящен, с большими голубыми, немного навыкате глазами. Лицо, лишенное бороды, делало его еще моложе, чем он был на самом деле. Он был королевских кровей, являясь прямым потомком Тюдоров. Благодаря красоте и тому, что был хорошим музыкантом и танцором, он снискал симпатию Елизаветы. Однако она никогда или уж крайне редко позволяла своим эмоциям править балом.
Она открыто заявила, что будет категорически против брака Марии и Дарнлея, но наедине с Сесилом, хранителем некоторых своих секретов, она была менее категорична. И хотя она и говорила, что хочет увидеть Шотландию, живущую в мире и процветании, это было далеко от действительности. Мирная Шотландия — это угроза для Англии. Елизавета никогда не забудет, что Мария решилась пригрозить Англии оружием и обозвала Елизавету бастардом. Секретничая между собой, Елизавета и Сесил не были уверены, что брак между Марией и Дарнлеем будет уж так плох для Англии. Они знали, Генрих Дарнлей — слабый честолюбивый и распутный молодой человек, который ничем Марии не поможет в управлении страной, а может, даже и помешает. Но политика Елизаветы была направлена на то, чтобы показать снисходительную доброжелательность к своей кузине по ту сторону границы.
Дарнлей оставался при английском Дворе. Честолюбивые родители лелеяли большие надежды на будущее сына, а Елизавета, казалось, поглядывала на все это хмуро.
У Елизаветы для Марии был на примете другой человек. Сначала она не хотела называть его имени. Она заявила, что предлагает этого человека, потому что любит королеву Шотландии так нежно и желает ей так много добра. Возможно, она даже с трудом перенесет разлуку с ним.
Томасу Рэндолфу дали указания сообщить его имя королеве Шотландии.
Когда Рэндолф явился на встречу с королевой, там присутствовал и Давид Риччо. У Марии находилось для него все больше и больше работы, и он постоянно был рядом с ней. Англичанин вопросительно взглянул на маленькую пластичную фигурку Давида Риччо, но Мария произнесла:
— Вы спокойно можете говорить в присутствии моего секретаря, господин Рэндолф.
Рэндолф показал ей составленный королевой Англии лист возможных кандидатов в мужья. Читая последнее имя на листе, Мария даже приподняла от изумления брови, а потом заглянула англичанину в лицо.
— Господин Роберт Дадлей?! — воскликнула она.
— Да, да, Мадам.
— Но это человек…
Взгляд Рэндолфа заставил ее замолчать. Он ужасно испугался, что она собирается сделать какое-нибудь бестактное замечание в адрес его королевы.
— Но это человек, с которым королева Англии не захочет расстаться, — решительно заявила Мария.
— Моя королева велела передать, что она так желает счастья Вашему Величеству, что поставила перед собой задачу найти самого лучшего человека из всех, кого она знает. Вряд ли можно найти лучше, чем господин Дадлей.
Мария почувствовала на себе взгляд Давида; он словно умолял ее; «Не показывайте гнева. Не показывайте, что вы воспринимаете это, как оскорбление. Да, королева Англии предлагает вам своего бывшего любовника, но, Мадам, я прошу вас, не гневайтесь при этом человеке».
Как же славно они начали объединяться с Давидом! Ей было отрадно следовать за ним. Он прав, конечно, прав. Давид прав всегда!
— Бывают минуты, господин Рэндолф, — сказала она, — когда я вспоминаю о моем умершем муже. И хотя прошло уже несколько лет, воспоминания о нем столь сильны, что я не решаюсь думать о повторном браке.
— Но, Мадам, славный новый супруг поможет вам забыть об умершем.
— Не знаю… А вообще, уже так много этих разговоров о браке. Иногда я думаю последовать примеру вашей королевы и не выходить замуж.
— Простите меня, Мадам, что я так говорю, но тогда Шотландия много потеряет. Моя королева уверяет вас, что, если вы выйдете замуж за лорда Дадлея, она закрепит за вами право наследования. После ее смерти, если она не оставит детей после себя, вы или ваши наследники смогут править Англией.
— Возможно, мне не пережить вашу королеву, господин Рэндолф. Да, я моложе ее на несколько лет, но у нее здоровье получше.
— Я благодарен Господу за это, но право наследования — очень важное дело для Вашего Величества.
— Конечно, мне это очень важно. Мне уже надо бы решить вопрос с моим замужеством, так как это значит очень многое. Но вашей королевой предложены и другие кандидаты. Мне бы не хотелось отбирать у нее того, кто, как я слышала, ей так приятен. Более того, я — королева, королевская дочь, и мне нужно серьезно подумать, согласна ли я на брак с простолюдином. При всех достоинствах лорда Роберта, он, увы, не королевской крови. Ваша королева, я смотрю, предлагает также и графа Варвика, старшего брата лорда Роберта.
— Да, Мадам. Она говорит, что самое лучшее, что могло бы быть, это если вы выйдите замуж за Варвика, а она — за лорда Роберта, хотя она признает, что Варвик и красивее, и умнее брата. Она говорит, что, если бы не ее решение остаться девственницей, она бы сама вышла замуж за лорда Роберта. Но решение принято, и потому она предлагает лорда Роберта вам в супруги.
— А что об этом говорит лорд Роберт?
— Лорд Роберт, осознавая, какая честь будет оказана ему, с нетерпением ждет вашего решения.
— Вы должны дать мне время подумать, господин Рэндолф.
Рэндолф, поняв, что промахнулся, попросил Марию сообщить свое решение тогда, когда она сочтет удобным для себя, и удалился.
Когда он ушел, Мария дала волю гневу.
— Да как она смеет?! Наглая женщина! Ее конюх! Ее любовник! Ее соучастник в убийстве! Они убили его жену… Почему же она не взяла его себе в мужья после этого? Она, конечно, женила его на себе… но по-простому, без церемоний! И теперь… устав от него… она решила от него избавиться! Это оскорбительно. Давид, я должна была сказать все это Рэндолфу! Я унижаю себя даже простым обсуждением этого дела!
— Мадам, я прошу вас успокоиться. Это просто интрижки английской королевы. Она не собирается расставаться с ним. Таким образом она просто прикрывает другой заговор. Клянусь вам, у нее для вас есть еще кое-кто. Она хочет, чтобы вы возненавидели Дадлея, а потом вы легче согласитесь выйти замуж за того, кого она припасла.
— Откуда вы знаете?
— Мадам, эта женщина никогда не идет прямой дорогой. Она — сплошная ложь и обман. Она делает вид, что пойдет одной дорогой, а на самом деле собирается выбрать совершенно иную. Успокойтесь, я прошу вас. Мы подождем немного и увидим, за кого же она на самом деле хочет выдать вас замуж.
— Я уверена, она хочет посмеяться надо мной. Он был ее любовником, а теперь она устала от него, хочет избавиться и потому предлагает его мне… мне!
— Нет, Ваше Величество, она души в нем не чает. Скоро вы услышите из Англии, что она в полном восторге от него. Он стал графом Лестером. Во время церемонии она на глазах у всех не удержалась поласкать его шею. Неужели это говорит о том, что она устала от него?
— Да она не может быть уж такой нескромной.
— Она — самая бесцеремонная женщина в мире и самая хитрая. Поэтому она побеждает. Временами она в сомнениях, а иногда — нет, и потому непредсказуема. Под покровом фривольности она плетет великие интриги. Остерегайтесь ее, Мадам. Не дотрагивайтесь вновь до ее тщеславия, вы уже однажды сделали это, пригрозив Англии оружием. Такую ошибку надо сгладить. А потому поблагодарите ее за внимание, сделайте вид, что вы согласились на Дадлея. Играйте по ее правилам. Это будет хорошо и для Вашего Величества, и для нее.
— Давид, вы — мой мудрец. Как вы узнали, что лорд Роберт теперь граф Лестер? Откуда вам известно, что она приласкала его на церемонии?
Давид улыбнулся.
— Я принял меры предосторожности и отправил к английскому Двору моего слугу. Там он был вроде как слуга Мелвила, и никто не знал, что он работал для нас.
— Я не представляю себе, что бы я без вас делала!
— Я молюсь, Мадам, чтобы вам никогда не пришлось оказаться в такой ситуации. Ведь если мои услуги вам больше не понадобятся, мне незачем жить.
— Нельзя терять тех, кому доверяешь, — произнесла проникновенно Мария, — нельзя терять тех, кого любишь.
Несколькими днями позже она выгнала своего французского секретаря. Давид узнал, что Рауль писал доносы ее дяде, кардиналу, о делах, что были внешним интересом Франции. Этот человек оказался шпионом Гизов, по указаниям кардинала старавшимся расстроить брак с Испанией.
Мария решила, что отныне она будет доверять лишь одному человеку — Давиду Риччо.
Так Давид все более и более приближался к королеве, и некоторые при Дворе стали поговаривать, что он быстро становится главным королевским советником.
* * *
В один из редких спокойных часов Мария сидела с Флем, занимаясь вышиванием.
У Флем была замечательная возможность поговорить с Марией о деле, которое давно занимало ее. Это касалось графа Босуэла.
Флем легко увлеклась этим человеком. Что-то было в его мужественности и решительности, что очаровало ее. Она прекрасно знала, что он груб, и его надо бы остерегаться, но ничего не могла поделать с собой и просто обожала его.
Флем хотелось верить, что ее госпожа сменила гнев на милость, и, робко настаивая, стала говорить, что Босуэл получил не по заслугам.
Мария оторвалась от работы и спросила:
— Как так?
— Во-первых, этот несчастный провел четыре месяца в Эдинбургском замке. Он оказался там по обвинению человека, который, как нам известно, не совсем душевно здоров.
— Ты считаешь, действительно был заговор с целью украсть меня?
— Он существовал лишь в больном воображении Арана, а обвиненный им Босуэл, пострадал, как будто действительно был виноват.
— Так что же, он мучился там? Да он сбежал из тюрьмы!
— А почему бы и нет, Мадам, если его посадили по ошибке?
Флем засмеялась.
— Представляю его себе, взламывающего засовы и раскачивающегося на веревке у стены…
— Занятно, если он изменился… Прошло уже много времени, с тех пор как мы видели его в последний раз… Возможно, мы вообще его больше никогда не увидим.
— Он бы отдал многое, чтобы вернуться ко Двору, Мадам.
— А мы бы отдали многое, чтобы он не приближался ко Двору.
— Однако он невиновен.
— Флем! А почему ты просишь за него? Ты что, влюблена в него и неверна Мэйтленду? Ты с такой любовью говоришь об этом грубом южанине!
— Мне не хочется, чтобы говорили, что вашим именем вершится несправедливость!
— Ты слишком обременяешь себя теми, кто того не заслуживает, Флем. Подумай о том, как везет ему. Как он умудрился вернуться во Францию, ты знаешь? При помощи женщин! Одна из них — Джанет Битон, а другая — эта датчанка. Не счесть тех, кого он страстно любил всего лишь одну ночь, а потом бросал. Он сбежал в лодке, но потерпел кораблекрушение недалеко от английских берегов, не успев добраться до Франции. А вот теперь все-таки занятно, кормился ли он из рук королевы Англии? Мы знаем, он был ее заключенным. А не он ли совратил дочь своего тюремщика? Флем! Ты рискуешь своей репутацией, прося снисхождения для такого человека!
— Но, Мадам, он просит Вашей милости.
— Ах! У него есть мольба! Откуда тебе это стало известно?
— Через его дядю.
— От старого испанского развратника?
— Да, Мадам, это правда, он распутник, но в конце концов он любит своего племянника. Я думаю, мы должны вспомнить, что большую часть своей жизни Босуэл провел во дворце Бишопа, где, возможно, и научился потворствовать страстям. Мадам, у нас есть перед ним преимущество: счастливое детство. Можем ли мы винить тех, кому повезло меньше?
— Моя дорогая Флем, он позволял бушевать своим страстям, и я не сомневаюсь, что называл это счастливым детством.
— Да, но именно это сделало его таким, какой он есть.
— Это Бишоп так тебе напел, не правда ли?
— Он так говорил мне. Он говорит, что Босуэл в страшной нищете. Ему пришлось отдать под залог свои земли, чтобы выручить немного денег. Он напоминал мне, что Босуэл всегда был предан Вашему Величеству.
— Предан мне… настолько, что задумал украсть меня и насильно выдать замуж за Арана?
— Это лишь фантазии сумасшедшего, Мадам.
— Да как же мы можем быть уверены в этом, Флем, милая?
— Но в конце концов известно, что Аран сумасшедший.
— И поэтому ты считаешь, что грехи Босуэла надо забыть, и он должен быть вновь приглашен ко Двору?
— Нет, мадам, так я не считаю… но капитан нашей гвардии во Франции недавно умер, и место свободно…
— И ты считаешь, что Босуэл годится на это место?
— Но в конце концов это поможет ему хоть как-то поправить свои дела, Мадам. Состояние его финансов плачевное. Его выгнали из его собственной страны.
— Флем, милая, попросите кого-нибудь привести Давида.
Флем поднялась и призадумалась: теперь без разрешения этого Давида ничего не делается. Пьемонтец становится могущественнее моего милого лорда Мэйтленда…
Риччо явился без промедления. Как же великолепно он выглядел в эти дни! Одет он был восхитительно. Как изысканны его манеры, и до чего тонко он льстил королеве!
— Давид, — сказала Мария, и когда она произнесла его имя, вся нежность к этому человеку перетекла в ее голос, — ко мне обратились с просьбой, — она улыбнулась, глядя на Флем, — и состоит она в следующем: на Босуэла надо возложить командование шотландской гвардией во Франции. Как по-вашему, не плохо ли это?
Риччо пришел в восторг. Граф Меррейский опасается Босуэла, и в то же время граф Меррейский — враг Давида Риччо. Джеймс начал догадываться, какое влияние оказывает Давид на королеву. В общем, того, что Босуэл и Джеймс Стюарт — враги, было достаточно, чтобы ответить положительно.
— Мадам, — сказал Риччо, — он храбр, и этим все сказано. Благодаря своей храбрости он идет впереди всех даже в этой воинственной стране, где, казалось, мужество столь же естественно для людей, как и дыхание. Он никогда не подведет вас.
* * *
У Джеймса Хепберна, графа Босуэла, дела пошли на лад. Ему не нужно было более занимать деньги, и, хотя он пребывал все еще в изгнании, он все-таки радовался своему назначению.
Джеймса Стюарта, графа Меррейского, такое назначение не обрадовало. Они поговорили с Мэйтлендом и сошлись на том, что все это — с подачи Давида Риччо. Их все больше выводили из себя самонадеянность итальянца и благоволение, которое оказывала ему королева. Но теперь главным, кто тревожил их, вновь стал Босуэл.
— Это может сказаться на нас, — сказал граф Меррейский, — у этого человека в Шотландии до сих пор есть друзья. — Это колдовство, клянусь тебе. Ему достаточно разок взглянуть на женщину, и все, она — его жертва. Он совращает ее и уходит, но, если он вернется, она готова быть его рабыней. Да разве бы он мотался из страны в страну, не будь вереницы женщин, готовых кормить его и ублажать в постели. Кров, еда, деньги и лошади — все на его пути!
— У него друзья среди королевского окружения, — добавил Мэйтленд. — Этого уже достаточно.
— А что за манеры у его слуг? — спросил граф Меррейский.
— Одна грубость, — ответил Мэйтленд.
Они улыбнулись друг другу. Больше можно было ничего не говорить.
* * *
Этой ночью капитана шотландской гвардии дома не было. Его слуги были уверены, что он отсыпается в доме своей последней пассии.
Перешептываясь и прислушиваясь, не слыхать ли шагов их хозяина, они сидели вокруг стола. Они не думали, что он появится раньше утра.
Какая жалость! — думали они. — Ведь они-то задумали одно дельце сегодняшней ночью.
Однако действительно ли все так плохо? При отблесках свечей на лицах собравшихся было ясно видно облегчение.
Они вспомнили Босуэла… Выше, чем обычные люди… громкий голос… сильный как двое мужчин… его легчайшая оплеуха могла отправить любого из них в противоположный конец комнаты, оставив синяки на несколько дней… Они боялись и обожали его, ведь каждый дюйм его тела принадлежал настоящему мужчине; он был больше, чем просто человек, они были уверены. В нем было что-то магическое. Он был над ними во всем. Из-за своей жадности они соглашались со всеми указаниями, которые им давались. Жадность играла немалую роль в их готовности на все, ведь за работу им хорошо платили.
За столом прислуживал Николя. Здесь были Габриель Семпл, Уолтер Мурский и Дэнди Прингл. Николя не очень-то радовался поставленной задаче, но его втянули в это дело все остальные.
Всем заправлял Прингл. В заговоре был еще и парикмахер Босуэла, так как знал некоторый толк в ядах. Ядовитый порошок решили добавить в вино.
Вино, смешанное с отравой, было уже в бокале, но его светлость, похоже, не вернется домой сегодня вечером.
Вот это как раз и заставляло мнительного Николя трястись.
— Может, ему все известно! — бормотал он, стуча зубами.
— Да откуда он может знать, приятель? — говорил Прингл. — Ну, если только ты ему рассказал…
— Да ничего я ему не говорил, но он — необычный человек.
— Вот мы и посмотрим, — сказал с ухмылкой Прингл, — в чем он сильнее остальных людей… А теперь, Габриель, когда ты протянешь бокал его светлости, ты должен вести себя как обычно. Ты не должен показать, что питье, которое ты предлагаешь, не то же самое, что он пьет всегда.
— Да… да… — заикаясь, проговорил Габриель.
— Эх, провернуть бы это дельце сегодня! — сказал Уолтер.
— Скоро все закончится, — пообещал Прингл, — вернемся в славную Шотландию и заживем в роскоши после этой ночной работенки.
— Я говорю вам, — настаивал Николя, — наш хозяин — необычный человек.
— И что из этого? — осклабился Прингл.
— Он — не такой как все… Вы же видели, как он обращается с женщинами. Ни одна не устояла перед ним.
— Одну такую я знаю, — сказал Прингл. — Королева! Разве он не спрашивал ее, нельзя ли ему вернуться домой, и разве она не отказала?
— Королева, как говорит хозяин, не более чем половина женщины, — заявил Николя. — Если ее и королеву Англии сложить вместе, все равно нормальной женщины не получится, так он говорит.
— Он так говорит, — продолжал Уолтер, — потому что обе они не позвали его немедленно в постель.
— Да он чувствует себя выше других, потому и такой чванливый, — рассмеялся Прингл.
— Он говорит, — добавил Николя, — что, будучи во Франции, она была в любовницах у своего дяди, кардинала.
— Это меня не удивляет, — сказал Прингл, — и кардиналам ничто человеческое не чуждо. Эй, слышите! Он вернулся!
Это было верно. Наружная дверь открылась, и хорошо знакомый голос заорал:
— Дома кто есть? Да где же вы все? Николя! Семпл! Я пришел… и я голоден!
Возникло минутное затишье, и все уставились на бокал с отравленным вином.
— Эй, Габриель, дай-ка ему бокал, — шепнул Прингл.
Николя заторопился навстречу хозяину.
— Как?! Еще не в постели?! Как такое может быть в столь поздний час? Ты что, с кухаркой повздорил?
— Нет, хозяин, — заикаясь, проговорил Николя. — Я просто подумал, вы можете вернуться, и ждал вас.
Под взглядом хозяина Николя затрясся. Босуэл смотрел на него так, как будто что-то знал.
— Принеси-ка мне поесть… и вина… Меня мучает жажда…
— Да… да… хозяин…
Николя быстро вернулся в комнату, где остальные сидели в ожидании. Прингл сунул ему в руки бокал, но Николя так дрожал от страха, что расплескал немного вина.
— Господи! Да ты же выдашь сейчас всех нас! — прошипел Прингл. — Эй, Габриель, возьми-ка бокал.
Габриель завопил:
— Нет… нет! Я не решусь! Я говорю вам, он все поймет. Он чувствует такие вещи. Вот потому-то он и вернулся этой ночью.
Дверь распахнулась: на пороге стоял Босуэл, поглядывая на слуг.
— Это что такое? — решительно спросил он. — Ночное собрание! Какой-то заговор, да? Или просто дружеская пирушка? И ни одной женщины, чтобы развлечь эту компанию? Это то вино, которое у вас сегодня есть, Семпл? Ну-ка дай его сюда, приятель. Я же сказал вам, что меня мучит жажда…
Габриель трясся так, что расплескал вино себе на руки, так же как и Николя. Все слуги уставились на Габриеля.
— Тебе что, плохо, Габриель? Ты трясешься, как монахиня-девственница в окружении солдат. В чем дело, приятель? Я тебя спрашиваю!
Громадной ручищей он сгреб Габриеля за воротник, и вино растеклось по камзолу Босуэла.
— Нич… ничего, мой господин.
— Что значит «ничего», если ты трясешься как осиновый лист? Вы, похоже, что-то задумали, ребята… Выкладывайте! В чем дело? Выкладывайте, я сказал!
— Ровным счетом ничего, хозяин… Вот, видите, вино пролил…
— Дай мне этот бокал.
Он взял его и сквозь стекло взглянул на лица слуг. Затем он медленно поднес бокал к губам, продолжая наблюдать за ними. Николя громко вздохнул.
Босуэл принюхался к вину.
— Странный запах, — сказал он. — Мне не нравится это. Да как ты посмел принести мне эту дрянь!
Он плеснул остатки вина в лицо Габриелю, а бокалом запустил Принглу в голову. Тот завопил от боли, а Босуэл расхохотался.
— А теперь, мошенники, — заорал он, — хорошей еды и хорошего питья. И не вздумайте принести мне это дерьмо еще раз. Если вы осмелитесь, то мне жаль, что вы родились на свет. Я увижу, как вы будете вариться в котле на медленном огне! Я на куски вас порежу! Я сделаю так, что вы сами пожалеете, что родились на свет божий. Запомните это! Эй, Семпл, ступай разбуди кухарку и вели ей принести еды. Ты ведь знаешь ее — пухленькую спеленькую Дженни, так ведь? Так вот: держи подальше от нее свои грязные руки. Ты понял?
Габриель был только рад исчезнуть, а, пока его не было, Босуэл продолжал изучать взглядом оставшихся, стоявших перед ним как заколдованные.
Они поняли: он не был обычным человеком. Он вскрыл их предательство, что само по себе уже достаточно плохо. Им было ясно, что они сами себя выдали. Так случилось не потому, что у них не хватило мужества осуществить убийственный план. Не было тому причиной и то, что он раскрыл их заговор. Все дело в том, что ему не было ровным счетом никакого дела до того, что они хотели причинить ему вред. Они не сомневались, что тут не обошлось без колдовства, и теперь четко знали, что они более никогда не осмелятся покуситься на его жизнь.
Габриель вернулся с кухаркой. Она была молоденькая и миловидная, и у Босуэла даже загорелись глаза, когда он увидел ее.
— Я вернулся голодным, детка, — сказал он. — Принеси-ка мне выпить и поесть… и немедленно! Никому не позволяй прикасаться к еде. Тебе ясно, моя девочка?
— Да, мой господин.
— Ну и отлично. Принеси всего побольше… Я страшно голоден… И поторопись… Я жду тебя…
А затем он развернулся и вышел из комнаты.
* * *
Эта зима была суровой, и холодно было даже на юге, где Темза замерзла так крепко, что люди могли без опаски переходить реку. Сильный ветер бился в стены Уэмсского замка, куда последние две зимы вместе с братом, графом Меррейским, приезжала королева.
Марии было все труднее находится в обществе Джеймса. Она знала, что он против ее брака и с дон Карлосом, и с любым из французских принцев. Ведь тогда он не устроит свои собственные планы. Он радел за союз с англичанином, стараясь для Елизаветы и протестантской веры.
Он уже говорил ей, что очень желателен ее брак с Робертом Дадлеем, графом Лестером. Он подчеркивал, что, если Мария выйдет замуж за Лестера, королева Англии объявит Марию и ее детей наследниками английской короны.
Да неужели ему не видно, как нелепа эта идея?
Потасканный любовник английской королевы! Это же оскорбительно! Кто еще был любимцем Елизаветы? Сумасшедший Аран? Брат Роберта Дадлея, граф Варвик? Мария улыбнулась, вспомнив, что говорила английская королева о Варвике… Конечно, он не был так красив, как его несравненный брат. Да он был просто ужасен. Если его не ставить бок о бок с Робертом, то, может, кто-то и найдет его самым достойным великих принцев…
Был еще один возможный кандидат в мужья — Генрих Стюарт, лорд Дарнлей. Но Елизавета, будучи против этого брака, не хотела отпускать его в Шотландию. Однако лорд Ленокс, отец Дарнлея, живший в Шотландии, продолжал лелеять надежды на встречу между красавцем сыном и королевой. Мечтала об этом и мать Дарнлея, леди Ленокс, которая жила в Англии.
Мария тоже начала подумывать о встрече и пришла в необычайное волнение, получив послание от лорда Ленокса.
— Мой сын, — говорилось в послании, — в Шотландии. У него были большие трудности с тем, чтобы покинуть Англию. Королева в конце концов дала разрешение, хотя и неохотно. Он уехал из страны немедленно, опасаясь повторного отказа. Мой сын, страстно желая увидеть Ваше Величество, торопился через границу. Он очень хочет воздать почести своей королеве, и мы во весь опор последуем за этим посыльным, что доставил вам письмо, которое вы сейчас читаете, чтобы предстать перед Вашим Величеством.
Мария улыбнулась. Ну наконец-то она увидит этого молодого человека, о котором так много говорят. Она смутно помнила, что видела его при французском Дворе еще пятнадцатилетним мальчиком. А сейчас-то ему девятнадцать — уже мужчина.
Она позвала прислугу.
— Что бы мне надеть? Что мне идет больше всего? Мы встречались с лордом Дарнлеем очень давно. Мне не хочется, чтобы он подумал, что время отняло у меня красоту.
— Мадам, — все четыре подруги заверили ее, — со временем вы становитесь лишь прекраснее…
* * *
А тем временем по дороге в Уэмсский замок неслась кавалькада, возглавляли которую Генрих Стюарт и его отец.
Лорд Дарнлей был очень высок и строен, с нежным безбородым лицом. Он выглядел моложе своих лет. У него были темно-синие глаза, золотые кудри, но совершенно не волевой подбородок и какой-то немужественный рот. Он был так молод, что все те излишества, которым он с восторгом предавался, оставили лишь легкую тень на его лице.
Пока они ехали, отец вел с ним серьезный разговор.
— Сын мой, ты должен действовать с осторожностью. Это самый важный момент в твоей жизни. Необходимо, чтобы ты очаровал королеву. Оставь свои питейные привычки и, пока ты при Дворе, уж слишком не распускай себя. Ты должен подружиться с Давидом Риччо.
— С этим писарем низкого происхождения?! — с отвращением произнес Дарнлей.
— Возможно, но королева делает то, что желает он.
— Так он ее любовник, что ли? — бесцеремонно предположил молодой человек.
— Я этого не говорил. Он — ее советник, и она прислушивается к его советам. Он — высокомерный выскочка и требует осторожного обращения.
— Папа, — спросил Дарнлей, — а ты что, действительно думаешь, что королева возьмет меня в мужья?
— Отчего бы и нет, сын мой? Ты выглядишь очень даже ничего.
Дарнлей ухмыльнулся. Он был очень высокого мнения о своей внешности.
— Но, — продолжал отец, — если она узнает про твою любовь к выпивке… про то, что ты себе позволяешь… если она узнает про твои романы с деревенскими девчонками и подавальщицами из таверны…
— Она не узнает, папа. Я буду хорошо себя вести. Я буду ангелом. А потом королева даст мне корону — подарок хорошему мальчику.
* * *
Она встретила его в зале приемов. Он опустился перед ней на колени, высокий стройный юноша, и она подумала: какой же он очаровательный! Да как молод!
— Мадам, — сказал он, — наконец-то я перед вами. Это было моим самым сокровенным желанием с тех пор, как мы расстались во Франции.
— Мой милый лорд Дарнлей, — произнесла она в ответ, — вы вряд ли счастливее меня, ведь я наконец-то вижу вас.
— Мадам, Ваша красота ослепляет меня. Я боюсь, что начну заикаться или вовсе потеряю дар речи.
— Ну что вы! Вы прекрасно начали. Подойдите сюда и сядьте со мной рядом. Я хочу послушать новости об английском Дворе.
Он сел рядом с нею, и многие оглядели их: граф Ленокс — с большими надеждами; граф Меррейский — с неприязнью… Брак Марии с Дарнлеем — это было самое последнее, что бы ему хотелось. Этот парень заносчив, да еще и католик. Если эта свадьба состоится, то католики прогонят протестантов, а значит и Джона Нокса, и его самого, графа Меррейского.
А тем временем Мария вспоминала их встречу при французском Дворе.
— Вы тогда играли для меня на лютне…
— Я смущен… Я надеюсь, Ваше Величество позволит мне показать, чего я достиг с тех пор.
— Ну конечно, вы сыграете для меня. Я вспоминаю, что вы ведь еще неплохо танцевали. Мы обязательно потанцуем с вами.
— Мадам, нет ничего, что доставило бы мне большее удовольствие.
Он выразительно посмотрел на нее.
— Мадам, простите меня, — пробормотал он, — но я не знаю никого, кто бы был столь же красив…
— Мы попросим музыкантов поиграть для нас, и мы потанцуем, но сначала — банкет.
Как почетному гостю она позволила ему проводить себя в банкетный зал. Они сидели рядом, и она пила из его же бокала, как бы подчеркивая, что они одной крови и что она очень рада видеть его за своим столом.
Она заметила, как загорелись от выпитого его глаза.
— Мадам, — сказал он, — я боюсь, что навлеку на себя позор, но мне нехорошо.
— Но ведь вы выпили совсем чуть-чуть.
— Нет, я отравлен Вашей красотой.
— Да вы же недавно от английского Двора! Говорят, красота Елизаветы подобна солнцу!
— Мадам, королева Англии некрасива. Эта старая женщина — фурия.
— Вы так молоды… Возможно, я в свои двадцать два выгляжу немолодо рядом с вами.
— Я ничего не знаю о Вашем возрасте, но вы — самое прекрасное, что существует в этом мире.
Она и раньше слышала лесть в свой адрес, но эти слова были совсем непохожи на лесть. Возможно, все дело в его молодости…
Среди присутствующих был кардинал Лотарингский. Он понял, что чувственная половина Марии устала от томительного ожидания. Она так долго отказывала себе в удовольствии. Мария жаждала любви. Ее идеальный любовник не пришел к ней, и она была готова искать сама. В ней кричала чувственность, а здесь, рядом, был красивый юноша, говорящий необычные комплименты, юноша королевских кровей, католик, как и она… Он вполне может стать ей мужем.
Она не стала разбираться, кто он на самом деле. Он подходил к ее идеалу, и она затрепетала от страсти, которая начала охватывать ее…
Они танцевали… Дарнлей, вне сомнения опытный в таких делах, понял, что произвел на королеву хорошее впечатление. Он поверил, что может стать королем Шотландии. Его тщеславие еще более возросло, когда он представил себе свое будущее… Отец был прав. Он все должен делать с большой осторожностью. Ему лучше вести себя скромно, нежели дерзко. Нельзя забывать, что она — королева. Если он продолжит вести себя так же, как и этим вечером, через несколько недель она влюбится в него до беспамятства. А потом…
В сознании возникли восхитительные картины: Дарнлей, король Шотландии, в блистающей короне… и страстная женщина, очень красивая женщина, безумно влюбленная в него…
Он был грациозным танцором, и королева снова и снова выбирала его для танца… Потом принесли факелы… Они танцевали танец с факелами, в котором танцующие передают факелы друг другу. Они станцевали и французский танец, где партнеры целуют друг друга. Мария опять была в паре с Дарнлеем, и тот поцелуй, которым они обменялись, был полон смысла, ясного им обоим.
И с этого момента королева полюбила Дарнлея. Ей уже было ясно, кто станет ее мужем. Ей подумалось, что все дело в том, что он самый красивый и очаровательный молодой человек из всех, кого она когда-либо встречала. Вспомнила ли она о том, что она обязана выйти замуж, что она устала ждать и что много людей и сил вокруг нее стараются расстроить союз с королевскими домами Франции или Испании? Вспомнила ли о Елизавете, которая была против брака с Дарнлеем, и что выйти замуж за него означало рассердить английскую королеву.
Она не думала обо всем этом, она уже ни о чем не думала…
* * *
Пока служанки помогали Марии раздеться, все вместе обсуждали Дарнлея.
— Очень красив! — единодушно признали все.
— Он так изящен в танце! — сказала Мария.
— А я обратила внимание на то, как он поцеловал вас во время танца, — собравшись с духом, выпалила Битон.
— Ну и что из этого? Поцелуй в этом танце так же нужен, как хлопки в ладоши в танце прачек.
— Да, да, Мадам, все так, — согласилась Битон, — но не всегда это делается с таким удовольствием.
Мария в притворном смущении прикрыла ладошками щеки.
— Ливи, дорогая, — обратилась она к Мэри Ливингстон, чтобы сменить тему, — ты что-то очень тихая сегодня.
Ливи подошла к королеве и, опустившись, положила ей на колени голову.
— Мадам, — сказала она, — помните, в детстве мы поклялись, что никто из нас не выйдет замуж раньше чем вы?
— Да…
— Вы были в замужестве… потом стали вдовой, а из нас никто так замуж и не вышел. Кто же теперь? И вот появляется этот красавец лорд Дарнлей…
— Ливи, да что ты там бормочешь, уткнувшись мне в юбку? Ну-ка, сейчас же встань, чтобы мы могли видеть тебя!
Но Ливи осталась стоять на коленях.
— Все понятно, — сказала Флем. — Лорд Семпил долго упрашивал ее выйти замуж за него, а она все отказывалась, говоря, что поклялась в верности королеве.
— Ливи, этого быть не может! — воскликнула Мария. — Да это же просто смешно! Ты любишь его?
— Да… но…
— Ливи, решено: ты выходишь замуж за лорда Семпила… и немедленно! Я просто настаиваю!
— Ах, Мадам, — сказала Флем, — может, не надо так быстро? Иначе, господин Нокс весь изойдет злостью по поводу бедной Ливи и Семпила…
— Да какое нам дело до Нокса?! Ну и пусть злится! Ливи, милая моя, у тебя скоро будет такая восхитительная свадьба! Мы устроим маски… пир горой… танцы…
— И ты, дорогая, — подытожила Флем, — опять будешь танцевать с лордом Дарнлеем!
— Флеминг, да ты просто несносна! — воскликнула Мария. — Я танцую с Дарнлеем… ты — с Мэйтлендом… Давайте же радоваться! Вы же знаете, до чего я люблю устраивать свадьбы! Разве может быть что-то радостней, чем сыграть свадьбу милой Ливи?
— А как насчет своей собственной? — полюбопытствовала Битон.
* * *
Настали восхитительные дни. С каждым днем она все больше влюблялась в Дарнлея.
Он был удивительно приятным молодым человеком. Он старался понравиться всем. Граф Меррейский поглядывал на него с подозрительностью, но юный лорд Дарнлей, казалось, и не замечал этого. Он держался с Джеймсом откровенно; сходил с ним послушать Джона Нокса, причем слушал так внимательно, что даже Нокс, зная, что Дарнлей — католик, был польщен. Он почтительно относился к Мэйтленду и прочей придворной знати, как бы желая сказать:
— Мне не достает вашей мудрости, но, прошу, вспомните, я еще так молод…
Мария радовалась, что он и Давид Риччо быстро поладили друг с другом. Дарнлей ничем не показывал, что Риччо в чем-то ниже его. Бывало, его видели прогуливающимся рука об руку с пьемонтцем или упрашивающим Риччо спеть или поиграть на лютне.
— Я хочу быть как можно ближе к Вашему Величеству, — сказал он Марии. — Когда я сплю, при мне моя шпага. Я готов защитить вас в любую минуту…
Мария в ответ улыбнулась:
— Но никто не причинит никакого вреда мне.
— А вдруг они рискнут? Я хочу быть первым, кто защитит вас.
Каким же очаровательным, простым и невинным он казался!
…Мария, Дарнлей, Томас Рэндолф и Мэри Битон играли в карты. Рэндолф был весь в расстроенных чувствах из-за симпатий Марии к Дарнлею, а ведь он так старался устроить брак Марии и Лестера. А Марии было страшно любопытно, что он обо всем этом думает. Елизавета, должно быть, уже жалеет, что вообще позволила Дарнлею уехать из Англии…
Рэндолф и Мэри Битон выиграли у королевы и Дарнлея, и по уговору Дарнлей должен был вручить Мэри выигрыш — брошь, кольцо и наручные часики.
— Мадам, — обратился Дарнлей к Марии, когда игра закончилась, — я смиренно прошу вашего прощения за такую ужасную игру.
— Да, неважно вы сегодня играли, — согласилась она. — Знаете, казалось, вы вовсе об игре и не думали…
Он поднял на нее голубые глаза и сказал:
— Мадам, потому что рядом были вы…
Она положила ему на плечо руку и чуть приблизилась к нему… Ее тело кричало желанием… Марии так захотелось оказаться сейчас с ним наедине и сказать:
«Я люблю тебя… Мы обвенчаемся вскоре, но ведь мы можем стать любовниками уже сейчас».
Она развернулась и пошла прочь, дрожь страсти сотрясала ее. Она слышала его тихий и нежный голос:
— Мадам… Мадам… если бы я только осмелился…
* * *
Вот и справили шумную свадьбу Ливи и лорда Семпила…
— Теперь все будет не так, как прежде, — с грустью сказала Мария. — Милая Ливи, конечно, частенько будет бывать у нас… Нельзя быть такими эгоистами… Ведь ей же иногда захочется быть и вместе с лордом Семпилом… Как жы мы будем скучать по ней!
Вот Ливи и вышла замуж! — задумалась Мария. — Мне тоже пора… Настало и мое время… и здесь, рядом со мной, тот, кого я люблю…
Она могла говорить о Дарнлее до бесконечности.
— Что вы думаете о нем, Давид? — спросила она как-то Риччо.
— Лорд Дарнлей достоин вашего внимания…
— Давид, я так рада, что вы с ним друзья. Я бы не перенесла, если бы оказалось наоборот…
Давид прекрасно понимал, что творится в ее душе. Мария была в ознобе страсти, той страсти, которую всегда подспудно чувствовал Давид. Давид сам грезил о том, чтобы разбудить в Марии желание, но очень хорошо понимал, как опасна роль любовника королевы для простого придворного музыканта. Уж лучше быть просто секретарем и советником…
Все, о чем мечтал Давид, само шло ему в руки. Сам Папа Римский отметил его хороший труд при Дворе Шотландии. Сам Папа отправил ему послание. Казалось невероятным, что могущественный Папа шлет ему доброжелательные письма! Ему, Давиду Риччо, который, когда только прибыл в Шотландию, спал в домике привратника, не имея собственного угла! И Давид, и Папа хотели вновь обратить Шотландию в католическую веру. Папе совершенно не хотелось видеть Шотландию под влиянием Испании или Франции. Мечтой Папы была католическая Шотландия, стоящая против протестантской Англии. Дарнлей был любимцем Папы, а по этой причине и Давида Риччо. Давид понимал, что, когда королева и Дарнлей поженятся, Папа будет слать ему еще более дружеские послания, и потому Давиду будет еще больше почета и уважения.
Давид произнес:
— Мадам, некоторые в королевстве совсем не в восторге от Вашего интереса к этому молодому человеку.
— Я надеюсь, вы — не среди них?
— Мадам, я рад видеть вас счастливой, и мне ничего не остается, кроме как порадоваться за вас.
— А если бы я вышла замуж за лорда Дарнлея, Дэви? Что бы вы тогда сказали, мой преданный секретарь?
— Я бы сказал, что вы и Дарнлей будете счастливой парой. Я бы должен сказать: «Да хранят вас святые! Пусть все счастье и все богатства мира станут вашими!»
— Дэви! — воскликнула она. — Мне всегда так хорошо и легко с вами!
— Я прошу вас по возможности держать в секрете ваши чувства. Кое-кто постарается сделать все, что угодно, чтобы расстроить этот брак.
— Я запомню это, Дэви.
Она вспомнила слова Давида на свадьбе Ливи, когда сидела рядом с Рэндолфом, наблюдая за танцующими.
— Моя королева печется о вашем благополучии, мадам, — сказал Рэндолф. — Она надеется увидеть и вашу свадьбу…
— Я постараюсь как можно быстрее обрадовать вашу королеву, — сказала Мария.
— Я молю Господа, чтобы вы сделали удачный выбор.
— Все в руках Всевышнего.
— Господь уже предлагал вам человека, Мадам.
— Вы о ком?
— Лорд Лестер — изумительный человек, по словам моей королевы.
Мария прервала его, шутливо сказав:
— Как раз тот, кого она взяла бы в мужья, решись она выйти замуж?
— Вы абсолютно правы, Мадам.
— Ах, господин Рэндолф, ваша госпожа будет мне замечательной сестрой, и я отплачу ей тем же.
Тут подошел Дарнлей и пригласил ее на танец. Она встала, грациозно протянув ему руку. Рэндолф мрачно посмотрел на них.
Танцуя с королевой, Дарнлей сказал:
— Как же счастливы эти двое: Семпил и Мэри Ливингстон…
— Они любят друг друга, и разве это не прекрасно? — Это самое прекрасное, что только может быть на свете. Мадам… но я не могу решиться сказать…
— Вы должны сказать! Ну, говорите же! Что такое? Я настаиваю…
— Если бы я хоть на чуть-чуть мог забыть, что вы — королева… Если бы я мог увидеть вас наедине…
— Это очень сложно для королевы принимать наедине молодого человека, — игриво произнесла она.
— Если б вы не были королевой, мы сбежали бы с этого бала…
— И что потом?
— Ну… потом… я бы попробовал объяснить…
Глаза Марии загорелись огнем, когда она произнесла:
— Я хочу услышать ваши объяснения.
— Но, Мадам, пожалуйста, наедине! Если бы такое только было возможно… Правда, я не ручаюсь за себя…
— А почему вы должны за себя ручаться? Мы будем абсолютно свободны…
— Свободны, Мадам?!
— Свободны говорить то, что хочется.
— Мадам, так вы имеете в виду… Простите меня… но я не могу поверить тому, что сейчас услышал.
Он знал, что королева безумно любит его. Он был уверен, что, окажись она с ним наедине, она не сможет устоять перед ним. Путь перед ним будет чист: однажды сдавшись, она не будет более противостоять ему. Он станет любовником королевы, и корона Шотландии у него в руках!
Какой же восхитительный прожект! Она молода и красива, она страстна и будет вести главную игру в их любовном романе. Пусть все будет так, как она хочет. Она по уши влюблена в молоденького и, как ей кажется, неопытного мальчика. Он должен сыграть роль зеленого, больного любовью юнца, мальчика, неопытного и мечтающего, чтобы его вели за руку.
Она прошептала:
— Хотите увидеть меня наедине, приходите вечером в мою комнату. Битон впустит вас. Когда в замке станет тихо… и все лягут спать…
Она сжала его руку, но более уже не танцевала с ним, испугавшись, что выдала страсть, охватившую ее.
Ей не нужен был никакой брак с Испанией, ее не волновали ни чувство собственного достоинства, ни гордость, ни даже мысль о том, что она — королева. Ее не беспокоило ничто, кроме любви к Генриху Дарнлею.
* * *
— Мадам, ну разве это разумно? — спросила Битон.
Мария в гневе повернулась к ней:
— Разумно?! Что ты имеешь в виду? Ему нужно поговорить со мной. Почему же я не могу его выслушать?
— Но, Мадам, в одиночестве, в своей спальне?
— Какая же ты нахалка, Битон!
Сетон не сказала ничего, а лишь посмотрела с тревогой на королеву. Марии не хотелось встречаться с ней взглядом.
Флем подумалось, что брак Ливи не дает покоя королеве. Именно из-за этого брака королева теперь думает, что она тоже влюблена и у нее тоже должен быть любовник.
— Ваше Величество обвенчается с ним, — мягко сказала Флем, — и потом все будет хорошо…
— Ты слишком много болтаешь, — сказала Мария. — Принеси-ка лучше мою мантию из белого бархата.
— Белый бархат становится для Вашего Величества более важным, чем что-нибудь еще, — проговорила Флем.
Мария с трудом прислушивалась к тому, что говорят. Ее вдруг охватила дрожь. А вдруг он не придет… Нет, нет, он, конечно, придет…
Раздался стук в дверь.
— Битон, скорее!
Битон была уже у двери.
— Входите быстрее, лорд Дарнлей. Никто не должен вас видеть.
Мария поднялась… Белоснежный бархат мантии облегал ее тело, длинные каштановые волосы рассыпались по плечам…
— Оставьте нас, — прошептала она, и три подруги молча быстро покинули комнату.
— Мадам… — начал Дарнлей.
Он хотел, было, опуститься на колени и взять ее за руки, но она бросилась к нему в объятия, и ее пальцы заскользили в безудержной ласке по лицу и шее Дарнлея…
Он робко обнял ее…
Это было пределом его мечтаний. Ему не нужно было уговаривать ее, ему не нужно было делать ничего, кроме как слушаться ее, потому что страстная королева приказывала ему стать ее любовником…
* * *
Мария действительно решила выйти замуж за Дарнлея. Однако Давид предостерег ее. Протестантская знать во главе с графом Меррейским была против этого брака. А Мария не могла дождаться свадьбы, хотя теперь у нее и была возможность видеться с Генрихом наедине.
Она не переставала придумывать все новые и новые подарки для него. Она заказала своему портному Уильяму Хоппрингелу красивый камзол для Дарнлея. Камзол сшили из черного бархата и украсили серебряными кружевами. Затем портной должен был сделать еще кое-какую одежду из тафты и шелка, и все это для лорда Дарнлея. У Джонни Деброу, лучшего шляпных дел мастера в Эдинбурге, заказали для Генриха несколько шляп. Флеминг Алльярд должен был изготовить несколько пар обуви. Были также заказаны сорочки и брыжи, и все делалось из самых лучших тканей.
На заказ были сделаны и драгоценности.
Она все еще пребывала в уверенности, что ее намерение о замужестве — секрет для остальных.
Нетерпение Дарнлея возрастало. Он уверял ее, что корона Шотландии вовсе не интересует его, но ему ужасно хотелось оповестить весь мир, что он — любовник королевы.
Она верила ему. Он ведь так молод и держался так непосредственно и, как и она, не ведал доселе страсти.
Произошла лишь единственная грустная история, которая подпортила радость этих дней.
Все стряслось по вине графа Босуэла. Он оставил свой пост капитана шотландских гвардейцев во Франции и прибыл в Шотландию. И теперь он отправил посыльного к королеве, умоляя разрешить ему вернуться ко Двору.
— А почему бы и нет? — спрашивала себя Мария. — По обвинению Арана он оказался в тюрьме, но теперь-то известно, что Аран сумасшедший. Мы были несправедливы к Босуэлу.
Ее брат граф Меррейский, который все более и более мрачнел, наблюдая за ней и Дарнлеем, заверял ее, что это почти что глупость — вернуть Босуэла.
— Этот человек рожден, чтобы создавать проблемы, — говорил он. — Он сеет раздор. Без него в Шотландии было спокойнее.
Но королева не желала его больше слушать. Теперь она сама, с помощью Риччо, принимала решения. Она сожалела о поведении южанина, но что-то было в его характере, что привлекало ее.
— Я думаю, что разрешу ему вернуться, — сказала она.
Граф Меррейский пришел в ярость. Он любил сестру, но только когда она следовала его советам и не мешала править страной. А сейчас он почти ненавидел ее… Казалось, она становится ему врагом. Ну почему она — глупая девица — носит корону?! Ведь он больше годится для этого. Ему жутко не повезло, он родился бастардом. Мысль об этом была в нем как жгучая язва, корежившая его, разрушающая то неплохое, что было в его характере… Он почти был готов вырвать власть из рук сестры.
Ему совсем не хотелось видеть здесь Босуэла. Босуэл был его врагом. Он ведь может прознать, что Джеймс Стюарт пытался отравить его… Было совершенно ясно, что Шотландия тесна для них двоих.
Удержать Босуэла на стороне было не так уж и сложно, и его бывший слуга, вернувшийся в Шотландию Дэнди Прингл, мог очень даже неплохо помочь в этом деле.
Граф Меррейский приказал ему приехать в Эдинбург и явиться к королеве.
— Прежде чем Ваше Величество вновь позовет Босуэла, — сказал граф Меррейский, — я думаю, вам будет интересно послушать этого человека.
— Кто он? — спросила Мария.
— Один из тех, кто был на службе у Босуэла во Франции и кому кое-что известно о его личной жизни. Он скажет вам, что Хепберн один из самых страшных развратников в Шотландии.
— В Шотландии много развратников, больших и маленьких. Неужто он так сильно отличается от остальных?
— Нет, Мадам, — сказал Джеймс, — не сильно. Но этот человек больше, чем развратник. Он рассказывал грязные сплетни о некоторых именитых людях.
— Это о вас, что ли, брат мой?
— Возможно, дорогая сестра, но мне не довелось услышать. Я имел в виду вас…
— Что он говорил?
— Вот я и позвал Прингла, чтобы он рассказал, что его господин говаривал про вас при своих слугах.
— И что же, я должна выслушивать пересуды слуг?
— Если это касается вас, то, несомненно, должны.
— Позовите его.
Прингл опустился на колени перед королевой.
— Так вы были на службе у графа Босуэла во Франции?
— Да, Ваше Величество.
— И он часто говорил обо мне в вашем присутствии?
— Не часто, Ваше Величество, но бывало.
— Он плохо отзывался обо мне?
— Да, Ваше Величество.
— Что он говорил?
— Среди всякого прочего, он говорил, что сложи вместе вас и королеву Англии, все равно не получится даже одной настоящей женщины. Он сказал, что у королевы Англии был любовник граф Роберт Дадлей, но вот если бы у вас был кто-нибудь другой вместо вашего дяди, кардинала, то может и можно было бы сделать из вас двоих одну нормальную женщину…
Мария вспыхнула от гнева.
— Уберите отсюда этого человека! — закричала она. — Да как он смеет произносить такие грязные сплетни? Да как он посмел даже подумать такое?
Граф Меррейский сделал знак Принглу, чтобы тот поскорее убирался прочь.
— Прингл лишь повторил слова этого плута, — сказал он, как только они остались одни.
— Господи, как же это отвратительно!
Мария, страшно стыдясь, что про нее говорят такие вещи, бросилась в объятия к брату и горько расплакалась.
Граф Меррейский успокоил ее. Он выиграл этот поединок: Босуэлу не позволят вернуться к шотландскому Двору.
* * *
Холирудский дворец кипел весельем. Никогда еще Мария не чувствовала себя такой счастливой. Ей постоянно было нужно, чтобы любовник находился рядом; не видеть его было просто невыносимо. Болезнь не беспокоила ее; на бледных обычно щеках играл нежнейший румянец, а смех ее частенько разносился по замку.
Вокруг нее сгущались тучи, но она и думать об этом не хотела. Она отпустила на волю всю свою страсть.
Она совершенно не понимала, что выдает себя. Не прислушивалась она и к предостережениям Давида о том, что графу Меррейскому все известно о ней и Дарнлее и он сделает все возможное, чтобы помешать этому браку. Из Англии возвратился Мэйтленд, но голова его была занята делом, для него более важным, чем королевская свадьба. У Мэйтленда умерла жена, и он положил глаз на Флем.
Флем и королева очень сблизились друг с другом в последнее время. Обе женщины были во власти любви; они часто шутили вместе, и их заливистый смех заполнял комнаты замка.
Давид упрашивал королеву прислушаться к тому, что он говорит. Граф Меррейский собирал армию, чтобы выдворить из страны Босуэла. Неужели нужна целая армия, чтобы выставить из Шотландии единственного человека, который тем более уже вернулся во Францию? Почему бы Джеймсу Стюарту просто не распустить тех, кого он собрал? Давиду все было ясно, и он очень хотел, чтобы Мария тоже поняла, что же происходит вокруг.
Но Мария вела себя безрассудно. Казалось, она купается в любви. В любовной истории с Дарнлеем все исходило от нее. Она — королева и защитит Дарнлея от Джеймса Стюарта, собиравшегося уничтожить его. Давид прекрасно понимал, что Мария полна решимости показать Шотландии всю свою власть.
А в это время Дарнлей лежал в постели с корью. Королева совершенно потеряла голову, и, хотя болезнь была не так уж и серьезна, Мария настояла, чтобы он остался в замке Стирлинг и она могла бы ухаживать за ним. Она не покидала его комнату, и уже ни у кого не оставалось сомнений в ее намерениях.
Джон Нокс призывал теперь паству обратить внимание, что королева обхаживает своего любовничка в самой неприличной форме.
— Господь, — заявлял он, — видит все грехи Марии Стюарт. Она расплатится за каждый из них!
Королева Англии, прослышав о речах Джона Нокса, всенародно объявила, что потрясена до глубины души. Королева… ухаживает за больным молодым мужчиной… Это — разврат!
— Королева Англии, — сказала Мария, — отстаивает свое достоинство, но она защищает то, что для нее потеряно навсегда…
Марии было неведомо, что королева Англии успешно несет в Шотландию раздор. Вместе с Сесилом и Дадлеем они веселились по поводу достоинств Дарнлея.
— Пусть она подождет самую малость, — говаривала Елизавета. — Вскоре этот юнец покажет свое истинное лицо. Ему нужно лишь убедиться, что королева в его сетях.
Последнее время, выздоравливая, Дарнлей сделался сварливым. Мария заметила, что некоторые из его слуг ходят в синяках. До нее дошли слухи, что Дарнлей нещадно бьет их, но она была так счастлива, что не придавала этой болтовне особого значения.
Для Марии был такой праздник, когда он выздоровел окончательно, что она с несколькими служанками, в том числе и со своими тремя тезками, нарядившись в одежды простых горожанок, отправились на улицы Эдинбурга, обращаясь к людям с просьбой дать несколько монет для бала, который они собирались устроить.
Когда стало известно, что во главе этих якобы небогатых женщин, была сама королева, пересуды о Марии разгорелись с еще большей силой. Джон Нокс раскричался громче, чем когда-либо, а королева Англии потихоньку складывала в копилку о Марии все то, над чем можно позлорадствовать и на людях, и в личных беседах.
* * *
Теперь, после выздоровления Дарнлея, Мария решила не затягивать со свадьбой.
На дворе стоял май — три месяца с тех пор, как Дарнлей появился в Шотландии. Марии очень хотелось узаконить их союз. Она чувствовала себя немного неуютно. Сначала строгая мораль Шотландии была нарушена пресвитерианской Церковью, а теперь вроде как сама королева Шотландии делает то же самое.
Она вызвала к себе брата и сказала о своем намерении выйти замуж за Дарнлея. Мария приготовила бумагу, которую попросила Джеймса подписать.
— Какую бумагу?! — воскликнул граф Меррейский.
— О вашем согласии на этот брак и что вы сделаете все, чтобы устроить это дело.
— Мадам, это невозможно. Это расколет Шотландию.
— Отчего же?
— Среди шотландской знати множество тех, кто категорически против этого брака.
— Это вы о себе, что ли, говорите?
— И о себе тоже, Мадам.
— Это все потому, что вы боитесь. Вы опасаетесь, что мы возвратим Шотландию к католической вере, а реформатская Церковь и вы лично окажетесь не у власти.
— Вы слишком молоды, Мадам, чтобы…
— Я уже достаточно взрослая, брат. Когда ты был в моем возрасте, ты мечтал править Шотландией. Я теперь делаю то же самое.
— Тебе не добиться этого через брак с Дарнлеем.
— Я — королева и сама выберу, за кого мне выходить замуж.
— Делая выбор, ты не можешь не думать о своем народе…
— Мой народ поддержит мой выбор.
— Никогда! — в ярости заорал граф Меррейский.
— Ты забываешься, брат.
— Нет, это ты забываешься, дорогая сестра. Ты ведешь себя, как шлюха, со своим смазливым мальчишкой. Он спит с тобой в твоей постели. Весь Двор знает об этом. Я прошу тебя, пока еще не очень поздно, если тебе дорога твоя корона, оставь эту дурную жизнь…
— Ты цитируешь господина Нокса… А ведь есть кое-кто, кто подрежет ему когти.
— Ты не понимаешь, что говоришь.
— Я очень хорошо понимаю, что говорю. Подпиши эту бумагу, и я буду считать тебя хорошим подданным.
В ответ на это граф Меррейский резко развернулся и вышел из комнаты.
Несколько позже пришел Давид с новостью, что Джеймс собрал вокруг себя вооруженных людей. С ним вместе Аргайл, Шательеро, Керколди — весь цвет шотландской знати. Граф Меррейский был проницательным человеком. Он никуда не вел людей, а лишь намекал, что может случиться. Это и было его ответом Марии.
…Она меряла шагами комнату. Угроза гражданской войны не пугала Марию. Она больше не легкомысленная девочка, а женщина во власти чувств, и эти чувства делали ее бесстрашной.
— На его стороне англичане, — сказал Давид. — Елизавета обещала оружие и людей.
— Даже если весь мир будет против меня, мне нет никакого дела до этого, — сказала Мария. — В конце концов я стану королевой Шотландии.
— Жители гор могут поддержать Ваше Величество, — сказал Давид. — Выпустите из тюрьмы Джона Гордона и дайте ему титул графа Хантлея. Есть еще один человек, кому вы можете доверять — Босуэл. Позовите его. Он только и ждет этого и не упустит возможности отомстить вашему брату. Он будет предан вам даже только в благодарность за возможность вернуться в Шотландию.
— Этот человек?! Да вы помните, что он говорил обо мне?!
— Забудьте старые обиды, Мадам. В этом есть отчаянная необходимость. Да, он сквернословил о вас, но он хороший воин и самый мужественный человек в Шотландии.
Мария отправила за Босуэлом и дала Гордону титул графа Хантлея. Новоявленный граф спустился с гор с тысячами сторонников — народом решительным и нахальным. Все хотели свести старые счеты с графом Меррейским.
Они разбили лагерь вокруг Эдинбурга, и звуки их волынок были неплохо слышны во дворце. На улицах города мелькали шотландские юбочки и стальные шлемы. Со всей Шотландии стекались люди поддержать королеву в борьбе против Джеймса Стюарта.
Джон Нокс с опаской поглядывал на происходящее. Тщетно он пытался образумить их бесконечными проклятиями. Люди лишь наигрывали веселые мелодии в ответ на его речи. И хотя большинство собравшихся были протестантами, им было мало дела до Нокса.
У Марии были некоторые сомнения в лояльности собравшихся. Среди них был распутник Мортон, который долго взвешивал шансы королевы на победу над братом. Когда он решил поддержать Марию, она увидела в этом добрый знак. Еще был граф Рутвен, который поддержал ее потому, что его дети от первого брака приходились Дарнлею кузенами.
Бесспорно, у всех этих людей были свои корыстные интересы, чтобы быть на ее стороне, а не вместе с графом Меррейским.
Было одно дело, которое она хотела устроить прежде, чем все остальное — узаконить союз с любовником. Именно Мария была виновницей всего скандала, и события развивались только в худшую сторону. Получилось так, что граф Меррейский, который хотел уладить все тихо, был теперь настроен резко против. До него дошел слух, что королева — похотливая женщина и, что у нее было два любовника — Давид Риччо и Дарнлей. Ему на память пришла история с Шателяром… Джон Нокс яростно поддержал графа Меррейского…
* * *
В день свадьбы Мария была одета в траурные одежды. Ей было необходимо показать, что она соблюдает строгий королевский этикет, согласно которому, пока она не станет женой другого человека, она обязана появляться на всех официальных церемониях в траурном одеянии.
Граф Ленокс и граф Атолл препроводили ее в церковь и вернулись в замок за Дарнлеем.
В искрящемся драгоценностями костюме он был в таком контрасте со своей невестой!
Настоятель монастыря в Рестарлиге служил на церемонии венчания.
…Рука Марии легла на руку Генриха Стюарта, лорда Дарнлея, и вот они уже муж и жена…
Они вернулись во дворец порознь. Новобрачный должен был ждать ее в апартаментах, куда ее привели служанки.
— Так не годится! — воскликнул он, как только она вошла в комнату. — Мне не нравится этот черный наряд. Ты должна быть ослепительной невестой! Отложи-ка в сторону эти наряды скорби, теперь у тебя начинается новая жизнь!
Мария притворилась, что ей вовсе и не хочется этого делать, но скрыть ликование, что можно наконец избавиться от этих мрачных одежд, ей было так трудно.
В конце концов она надела сверкающее свадебное платье, специально приготовленное для нее.
— Самая прекрасная невеста на свете! — прошептала Флем, и Мария внезапно вспомнила, что уже слышала эти слова, когда венчалась с Франциском. Как же был не похож маленький Франциск на красавца Дарнлея!
Затем были пир и веселье. Новобрачный выпил вина немного больше, чем обычно, и начал, было, ругаться без всякой на то причины, но лицо его озарялось улыбкой, когда он слышал, что титулуется теперь как Генрих Стюарт, лорд Дарнлей, а также лорд Ардмарнрок, граф Росский, герцог Элбони и, к превеликой радости Ее Величества королевы Шотландии и Исландии, король этого королевства.
Наконец они остались одни. Это было именно то, чего Мария так долго ждала. Теперь она может отпустить себя на волю! Не было нужды ни в торопливых расставаниях на заре, ни в разговорах украдкой.
Но, к своему удивлению и огорчению, она обнаружила, что рядом с ней другой Генрих Дарнлей. По правде говоря, он выпил немного лишнего, и это было понятно, ведь те почести, что сегодня обрушились на него, немного вскружили ему голову. Он держался надменно и капризно, как бы говоря:
— Я теперь король!
Она с радостью уступила ему, но с утра начала замечать, что он отбросил ту маску, которую носил с момента появления при Дворе. С опасением Мария начала открывать для себя нового Дарнлея, человека, ради которого решилась даже на гражданскую войну в своей собственной стране…
* * *
Цепочка событий заставила Марию задуматься о других делах. Появился шанс разобраться с Ноксом, и Мария решительно взялась за это.
Дарнлей по ее просьбе и совету Риччо отправился в одну из пресвитерианских церквей послушать проповедь Нокса.
Марии было известно, что многие, кто поддержал ее, были протестантами. Ей хотелось показать им, что хоть она и католичка, она все же намеревается придерживаться линии терпимости в религии, как и обещала по прибытии в Шотландию.
Угрюмый Дарнлей явился в церковь и уселся, развалившись, на скамье. Пышно разодетый и сверкавший драгоценностями, он настроил Нокса резко против королевы и себя. Тот не мог удержаться, чтобы не «зацепить» молодого человека.
— О, наш Господь, — завопил Нокс, цитируя книгу Исайи, — перед Тобой встали другие, кто властвует над нами, но мы признаем только Тебя!
Он стал говорить, что за свои грехи люди наказаны тем, что на них ниспосланы тираны. Господь отправил мальчишек и женщин, чтобы те правили ими.
Не было ничего более обидного для Дарнлея, чем упоминание о его молодости. Дарнлей сжал руки и свирепо посмотрел на Нокса, но Нокс был не из тех, кого можно было запугать в его собственной церкви.
— Господь покарает того, — заявил он, — кто в союзе с кокоткой! В эти ужасные дни они объединились в идолопоклонстве!
Дарнлей, чутко ощущавший свое новое положение, не мог легко стерпеть нанесенное оскорбление. Он встал, кликнул слуг, сказав, что ему надо откашляться, и покинул церковь.
Мария расчувствовалась, прослышав о том, что произошло.
Она ни в чем не винила мужа; в ее глазах он все сделал правильно. Напротив, настроенная на браваду и воодушевленная мускулистыми людьми в стальных шлемах, заполонившими улицы города, она отправила за Ноксом.
— Господин Нокс, — воскликнула она, когда он явился перед нею, — вы оскорбили короля…
— Я говорил только по Библии, Мадам, — возразил Нокс. — Король, желая угодить вам, на мессе проявил неуважение к Господу, а за это Всевышний накажет его, и орудием наказания он сделает вас.
— Да как вы смеете произносить такие дурные речи! — закричала Мария.
— Я говорю лишь то, что приказывает мне Господь, Мадам.
— Либо вы прекращаете проповедовать, пока король и королева в Эдинбурге, либо вы жестоко поплатитесь за свои речи!
Сделав это предупреждение, Мария отпустила Нокса, а он с еще большим жаром стал призывать знать прихода к восстанию против королевы. Однако Мария не отчаивалась. Ее вдохновлял вид горцев, разбивших палатки вокруг города. То здесь, то там под звуки волынок на улицах города мелькали шотландские юбочки и стальные шлемы. Город заполнили широкоплечие сильные солдаты — люди, не ведавшие страха, сплотившиеся вокруг своей королевы.
В Эдинбург возвратился Босуэл, рвавшийся услужить королеве. Люди Хантлея и приграничные воины Босуэла являли собой грозную силу, и до чего же отрадно было королеве видеть такую поддержку.
А Нокс ужаснулся от того, что видел перед собой. Вот уж чего он совсем не ожидал, так это найти противника в лице самой королевы. Видя солдат на улицах города, он слышал, как Господь советует ему проявить благоразумие…
Мария оказалась готовой возглавить армию, для которой, как говорили, лучшего командующего, чем Босуэл, найти было просто невозможно.
Муж королевы был единственным человеком, кто был недоволен новым командующим.
Хотя Дарнлей и звался теперь королем Шотландии, брак с королевой не принес ему того, о чем он мечтал. Он пришел в ярость, осознав, что в нем никто не видит короля. Он был в страшной обиде на надменного Босуэла; он переругался со многими из шотландской знати, и из-за своей сварливости очень быстро стал ужасно нелюбим даже теми, кто поддерживал Марию.
Он ходил надутый и, когда Мария мягко спросила его о том, что произошло, заорал:
— Мадам, грустно видеть, что мошенники и ловкачи более предпочтительны, чем честные люди!
— Генрих, милый, о чем ты? — спросила Мария.
— Этот злодей Босуэл… будет во главе твоей армии?! Ты что, сошла с ума?! Он разбойник!
— После Керколди, который на стороне наших врагов, Босуэл — лучший командующий во всей Шотландии!
— Лучший командующий?! А как же мой отец?
— Твоего отца нельзя назвать самым лучшим командующим…
— Ты оскорбляешь мою семью, а значит, и меня! Возможно, мне лучше вообще удалиться… Возможно, я нашел бы друзей получше… честных друзей… которые любили бы меня…
Мария снисходительно улыбнулась, глядя на этого избалованного мальчика. Он был такой милый, даже когда ходил, надувшись. Она не могла избавиться от чувства удивительной нежности к нему.
— Генрих, подойди-ка ко мне и сядь рядом.
У Дарнлея был страшно угрюмый вид, когда он уселся рядом.
Мария отбросила золотые кудри с его лица, но он грубо оттолкнул ее руку.
— Зачем ты притворяешься, что тебе есть дело до меня? Ты приближаешь к себе этого грубияна и таким образом оскорбляешь мою семью!
— Милый мой, моя корона в опасности.
— Твоя корона! Ну конечно, все именно так. Это только твоя корона, которую ты не желаешь делить со мной. Ты обещала мне, что у меня будет все, что я пожелаю. И вот мы поженились, и все изменилось.
Мария пристально посмотрела на Дарнлея.
— Мы поженились, и все изменилось… Генрих, что происходит с тобой? До брака ты был… так скромен… и нежен… Это был обман? Ты притворялся, чтобы достичь того, чего до нашего брака у тебя не было?
Глаза его сделались хитрыми, как у лисы. Он обнял Марию и поцеловал ее, а затем усадил в кресло.
— Мария, — задыхаясь, заговорил он. — Мария, ты не любишь меня…
Он загадочно улыбнулся. Он отлично знал, что обладает властью над нею, ведь ее чувственность была разбужена именно им. Он мог получить от Марии все, что пожелает.
— Мария, прости меня…
— Родной мой!..
— Эти люди… вокруг тебя… они не уважают меня… Они словно говорят, что Мария — королева, а Дарнлей… Он всего лишь ее супруг и больше никто.
— Генрих, это совсем не так.
— Так покажи им, что это не так! Возьми командующим моего отца! Мария, милая, сделай это… просто ради меня.
Она была не в силах отказать ему ни в чем… Ее чувства были в его власти… Она была готова сделать все, что угодно, лишь бы угодить ему.
* * *
Босуэл и Генрих Дарнлей стояли напротив друг друга.
— Ее Величество, — произнес Дарнлей с такой ухмылкой, что у Босуэла руки сами собой потянулись к шпаге, — назначили моего отца командующим армией.
Лицо Босуэла сделалось багровым. Он был уверен, что командовать армией будет именно он. Он знал, что, если понадобится, люди пойдут за ним на смерть. Он обладал умением вести за собой, и люди так же боялись его, как и любили. Это было совершеннейшей глупостью назначить хилого Ленокса командующим армией. Более того, Ленокс был не чист на руку.
— Я хотел бы услышать это из уст самой королевы, прежде чем поверю сказанному, — угрюмо произнес он.
— Достаточно ли вам увидеть приказ, подписанный королевой, господин Босуэл?
Босуэл кивнул, и Дарнлей раскатал свиток, что держал в руках. Хепберн пробежался глазами по бумаге…
Глупая женщина! — подумал он. — Жизни преданных шотландцев поставлены на карту, а она ни в чем не может отказать этому щеголю!
Так мало прошло времени с тех пор, как он приехал, и уже есть опасность быть отправленным восвояси! Он склонил голову, но как только взгляды двух мужчин встретились, мысль об убийстве охватила Босуэла. Его руки сжались в кулаки. Он представил, как сжимал бы ладони на этой тщедушной шее, пока худосочный юнец не испустит дух. Во что бы то ни стало, надо избавить королеву от глупца, за которого она вышла замуж…
* * *
Никогда еще в жизни королевы не было таких изумительных дней. Облаченная в доспехи, скрытые под алым с золотым шитьем одеянием для верховой езды, она возглавляла свою армию! Рядом с нею ехал муж. Дарнлей сильно выделялся на фоне остальных позолоченными доспехами; он не забыл надеть и бархатные надушенные перчатки — недавний подарок королевы.
Чем ближе они были к границе, тем больше подданных Марии толпилось вокруг.
— Господь, храни королеву! — кричали они.
Молодость и красота короля и королевы приводила народ в неописуемый восторг. На их фоне пуританин Джеймс Стюарт выглядел совершенно невзрачно.
— Почему это она не должна сама выбирать себе мужа?! — бормотали люди. — Кто против этого? Граф Меррейский и сама королева Англии!
Многие часто и с горечью вспоминали о набегах на их дома, о мародерстве солдат английской королевы. Налетчики были друзьями графа Меррейского. Ну и пусть! Пусть Джеймс Стюарт якшается со своими дружками, а шотландцы сплотятся вокруг своей королевы!
Граф Меррейский чувствовал, народ не любит его.
Англичане, ожидая, как разовьются события, держались как бы в стороне. Елизавета отказала в той помощи, что обещала, и мятеж графа Меррейского, который дал бы ему власть над Шотландией, не удался. Джеймса выставили из страны, и вместе с ним Шотландию покинули Шательеро, Гленкайрн, Керколди и многие другие.
Джон Нокс взывал к Господу, пытаясь вернуть ссыльных в Шотландию. Последнее время он находил некоторое удовольствие в распространении грязных сплетен о королеве и Риччо. Он заявлял, что последний был шпионом Папы и рабом римской проститутки. Он говорил, что Давид Риччо овладел разумом королевы, так же как и ее телом.
— Неужто правда, — спрашивали друг у друга жители Эдинбурга, — что синьор Давид был любовником королевы?
Поговаривали, что он проводил многие часы наедине с королевой. Он, конечно, не красавец, но у него восхитительные глаза и он мастерски играет на гитаре. Люди верили, что гитара эта обладала магическим свойством. Она была сделана из черепахового панциря, жемчуга, черного дерева и слоновой кости. Каждый, кто слышал этот инструмент, терял власть над собой. Когда синьор Давид начинал играть на этой гитаре перед королевой, он так околдовывал ее, что она сама бросалась к нему в объятия.
Вот такие слухи витали по стране.
А тем временем из Лондона пришли ободряющие новости, касавшиеся приема Елизаветой графа Меррейского. Все произошло совсем не так, как Джеймс того ожидал. Королева приняла его крайне недоброжелательно. Все понимали, что это — уловки Елизаветы; всем было известно, что она обещала графу Меррейскому помощь, как только будет видно, что дела Джеймса идут успешно. Но Марию и ее друзей обнадежило, что Елизавета набросилась на него за то, что он хотел поднять мятеж против королевы Шотландии.
А у Марии все было бы ничего, но ее удручал Дарнлей, становившийся все более и более высокомерным и сварливым. Она сама была вспыльчива, и вот уже несколько раз она и Генрих серьезно ругались. Дарнлей изменился, это был уже не нежный любовник. Он все время унижал ее, а Мария частенько уговаривала себя:
— Надо бы радоваться, что Генрих ведет себя естественно, без всякой маски…
Постепенно она ушла в проблемы другого свойства — развивался скандал, связанный с Риччо.
* * *
…В церкви Канонгейта венчался граф Босуэл, а у стен храма толпился народ, чтобы поглазеть на новобрачных.
Граф Босуэл выглядел страшно довольным. Он радовался и этой свадьбе, и общему ходу дел. Наконец-то он здесь, в Шотландии, после стольких лет изгнания!
Ему нравилась невеста — Джин Гордон, сестра графа Хантлея. С этой женщиной он получал все, о чем мечтал. Она была богата, знатного происхождения, и, кроме того, очень славная.
Сейчас она смотрелась бледной и немного мрачноватой. Она, в отличие от Босуэла, была не так уж и рада этому браку. А Хепберну казалось странным, что она не бросается к нему на шею от радости. Он привык к тому, что женщины его любят.
Ей было всего двадцать лет. Белокурая, большеглазая, с длинным гордоновским носом, она выглядела холодной и неприступной, но Босуэл надеялся, что все изменится. За всю его жизнь не было ни одной, которая устояла бы перед ним…
Босуэл заручился согласием ее брата и королевы и сделал Джин предложение. Она сдержанно приняла его. Ее очень удивило, отчего же брат согласился породниться с этим южанином сомнительной репутации, почему он счел его достойным ее руки.
— Я не вижу, господин Босуэл, как может быть устроен этот брак, — ответила она на его предложение, — ведь я уже помолвлена с Александром Огивье.
— Огивье?! — воскликнул Босуэл. — Не беспокойтесь, я разберусь с ним.
— Разберетесь с ним? А мне совершенно не нужно, чтобы вы с ним разбирались. Я говорю вам, что мы помолвлены.
— Я получил согласие вашей семьи на этот брак, — угрюмо произнес он, а потом вдруг взял в ладони ее лицо и посмотрел в глаза нахальным взглядом. Это не произвело ожидаемого впечатления, и по ее лицу пробежала легкая тень отвращения, когда он крепко поцеловал ее в губы.
Конечно, ее протесты были бесполезны, и свадьба была устроена. Королева согласие дала, а брат Джин решил через этот брак объединить свои собственные успехи с успехами Босуэла. Босуэл очень нуждался в этом браке. Лорд Джон Стюарт, муж его сестры Жанет Хепберн, недавно скончался, и брак, на который Босуэл возлагал большие надежды, оказался для него почти бесполезным. А сейчас Гордоны вновь стали фаворитами, и Джин была весьма желанной невестой.
Огивье был не из тех, кто идет против королевы, и он не помешал этому браку. Желания Джин были здесь не в счет, и вот сейчас она — невеста Босуэла.
…Ее рука вяло лежала в руке Босуэла. Это все ерунда, — размышлял он. — Мы знаем, как это исправить.
Он чувствовал себя всесильным.
Королева хотела, чтобы церемония прошла в церкви Холируда, но Босуэл, заявляя, что он истый протестант, настоял на венчании в пресвитерианской церкви Канонгейта.
Королева с радостью дала согласие на этот брак. Ей нравился Босуэл; она даже забыла о тех сплетнях, что он распускал о ней, включая и то, что рассказал Прингл.
На церемонии королева была почетным гостем. Она приехала вместе с Дарнлеем, но он был мрачен и все бурчал, что эта церковь слишком уж простенькая, чтобы в ней венчался человек его же сословия… Вот церковь в Кинлоке — другое дело. Дарнлей, совсем недавно войдя в королевскую семью, терпеть не мог все, что не несло на себе печать королевского рода. Кроме того, он терпеть не мог Босуэла за мужественный вид да за то, что он оказался полководцем лучше, чем отец Дарнлея.
Мария нашла свадьбу не такой уж и веселой. Вид новобрачного подействовал на нее удручающе. Она четко помнила их первую встречу, что была во Франции, и его взгляд, заставивший почувствовать себя неловко. Сейчас, в шелковом, расшитом золотом камзоле с узкими рукавами и атласными вставками, с узкой полосой кружевных брыжей вокруг загорелой шеи, он казался еще более возмужавшим. Нежность тканей одежды лишь подчеркивала его силу. Эти мощные плечи, сильные руки, суровое лицо со следами множества приключений, чувственный рот делали мужа Джин Гордон совершенно непохожим на хорошенького молодого человека, за которого вышла замуж Мария.
Мария чувствовала угрызения совести, ведь Джин так хотелось выйти замуж за Александра Огивье. Мария неплохо знала Джин. После того как уехала Ливи, она стала одной из служанок королевы. У Джин был ровный характер, и она, возможно, окажет неплохое влияние на южанина.
…Джин должна гордиться, видя, как ведет себя Босуэл в поединках. Несомненно, он был победителем турнира, что должно быть очень приятно. Да, это был его день.
Какая же мощь должна быть в его теле! Мария легонько вздрогнула. В нем было что-то угрожающее. Ей было любопытно, неужели все эти истории о нем — чистая правда? Неужто он действительно такой хулиган, как о нем говорят? Правда ли, что у него было просто фантастическое количество женщин?
У нее не было и тени сомнения, что он нагл и жесток; в сравнении с ним ее Генрих выглядел не более чем безвредным младенцем.
* * *
Медовый месяц у Босуэла потерпел провал. Он был совершенно обескуражен, он абсолютно не понимал Джин. Ну разумеется, она, происходя из знатного рода, находила его манеры отвратительными. Он, было, рассмеялся ей в лицо, когда она обнаружила это и решила не предпринимать ни малейшей попытки как-то подправить их. Но ее отношение к нему задело его самолюбие. Еще ни одна женщина не вызывала у него такого интереса, не овладевала полностью его разумом, а ведь она была далеко не красавица. Ее бледное лицо, обрамленное песочными волосами, было столь безмятежным! Он обнаружил, что не в состоянии разрушить эту безмятежность.
Она совершенно не прониклась им в постели. Он любил ее с жестокостью и предпочел бы встретить сопротивление, но абсолютно ничего не было. Ее невозмутимое выражение лица, казалось, говорило ему:
— Да, я твоя жена и буду выполнять свои обязанности, даже если это неприятно…
Он, было, сменил жестокость на нежность, но это не оказало никакого эффекта. Ничто не могло расшевелить ее, и однажды, вновь наблюдая ее холодность, он подумал, что все это из-за Александра Огивье.
— Да будь он проклят! — заорал Босуэл. — Да окажись он здесь, я перережу ему горло, и ты увидишь, кто из нас лучше.
— Перерезанное горло не решает, кто лучше, а кто хуже, — сказала она ему в ответ.
— Это может решить, кто останется в живых, — угрожающе произнес он.
— Да мы вовсе и не обсуждаем вопросы жизни и смерти…
Когда Джин прибыла в замок Криктон, свой новый дом, она не выразила никаких эмоций по этому поводу. Что ей было думать об этих неприступных каменных стенах? Да разве можно такое сравнивать с прекрасными горами, где она жила? Но она ничем не выдала эти мысли. Она лишь пожала изящными гордоновскими плечиками и, казалось, приняла Криктон так же, как самого Джеймса Хепберна.
— Ну, — рявкнул он, — как тебе мой замок?
— Это мой дом, — ответила она, — и я обязана его любить.
Она взяла с собою в его замок несколько слуг своей матери, чтобы они убирали в доме, готовили и занимались шитьем. Он наблюдал, как она с головой ушла в эти дела, и его радовало, что вскоре он увидит свое жилище обновленным.
Его жена оставалась для него загадкой. Ее холодность была тем, с чем ему не доводилось сталкиваться. Он бы не потерпел такого от своей любовницы, но его жена заинтриговала его.
Никогда в жизни он не был предан так долго одной-единственной женщине. Все бы так и продолжалось, не случись Босуэлу однажды проходить мимо комнаты белошвеек своей жены.
Среди сидящих в комнате он заметил девушку, тотчас приковавшую его внимание. Она была миниатюрной, с бледным лицом и черными как смоль волосами, столь непокорными, что их было просто невозможно собрать под заколку. Босуэл заметил, как сияющие глаза девушки замерли на нем, когда он проходил через комнату. Остальные мастерицы скромно потупили глаза.
Он уставился на девушку, а она ответила ему таким же нахальным взглядом.
Он забыл о ней, но только до следующего дня. Он вновь появился в комнате белошвеек и увидел девушку. Она показалась ему подобной бокалу вина… Он почувствовал жажду и знал, что утолить ее можно лишь этим вином…
Такая девчонка и в этом доме?! — задумался он. — А почему бы и нет… если я не сделаю этого… тогда меня опередит кто-то другой.
Он отправил за Николя. Он все еще держал его в своих слугах, хотя знал, что тот таскает у него из карманов деньги и был участником заговора, когда его должны были отравить.
— Что это за девица в комнате белошвеек? — спросил Босуэл.
— Девица?! Ой, я уверен, вы говорите о Бесси Краффорд.
— С чего ты взял, парень?
— Да потому, что это единственная девушка в комнате, которая может заинтересовать вашу светлость. Мы поспорили с Габриелем, что она будет вашей до конца недели.
— Грязные плуты! — осклабился Босуэл. — Ну и когда у нас конец недели?
— Как раз сегодня, ваша светлость.
Босуэл так стукнул мальчика по плечу, что у того подогнулись коленки.
— Боюсь, ничего не выйдет… — сказал Босуэл.
Николя ухмыльнулся и сказал:
— Ваша жена, наводя в комнатах порядок, сбрасывает старую мебель в подвал… В том числе и старый диван… Он как раз там, в подвале… дряхлый… разваливающийся… но все-таки диван!
— Отправь девчонку туда за вином, — сказал граф.
— Слушаюсь, ваша светлость. И, наверное, надо закрыть потом дверь, а ключ отдать вам?
— Ох, и догадливый ты!
— Так не в первый раз, ваша светлость.
— Ну тогда ступай… Я хотел бы, чтобы ты выиграл спор у Габриеля.
Николя, хихикая, удалился.
* * *
Бесси слышала уже много всего о графе. О нем шептали, что уж если он на кого положит глаз, то эта женщина не может чувствовать себя в безопасности.
— Смотри на свою работу, — сказала ей пожилая Нэн, сидевшая рядом, когда через комнату прошел Босуэл. — Не связывайся с ним, моя девочка.
Бесси ничего не ответила. Она продолжала сидеть, но дрожь волнения охватила ее.
Выходя как-то днем из комнаты белошвеек, она наткнулась на поджидавшего ее Николя.
— Сходи в подвал, — сказал он ей, — и принеси-ка кувшин вина.
— А куда отнести? — спросила Бесси.
— Ко мне на кухню.
Бесси прихватила свечу, что ей дал Николя, и отправилась в подвал.
Она страшно не любила ходить туда. Подвал был темный и пахнул сыростью. И еще там была паутина, которая липла к лицу.
— Под ноги смотри, — сказал ей вслед Николя.
Она начала спускаться по лестнице и вдруг услыхала, что дверь за нею захлопнулась, и ключ повернулся в замке.
— Господин Николя! — испуганно закричала она. — Господин Николя!
Она бросилась вверх по лестнице и рванула дверь на себя. Она была права: дверь оказалась закрытой. Бесси поняла, что ее просто надули. Николя решил подшутить над нею. Она огляделась. Она не должна пугаться, это просто шутка. Слуги частенько подшучивали друг над другом. Ну что же, она должна сделать то, о чем ее попросили. Она возьмет бутылку вина, а потом, если дверь будет все еще закрыта, постучит в нее и попросит помощи.
Она отправилась в тот угол, где стояли бутыли вина, взяла одну из них, повернулась и увидела, что дверь открыта. Она с облегчением рассмеялась.
— Очень глупо, господин Николя, — сказала она. — И не думайте, что испугали меня.
Но когда человек, стоявший в дверях, закрыл ее вновь, но уже изнутри, и развернулся к ней, Бесси увидела, что это был не Николя, а граф. У нее оборвалось сердце, когда высокая фигура направилась к ней.
Он расхохотался так, что она выронила бутыль.
— Ваша… ваша светлость… — заикаясь, пробормотала она.
Она почувствовала сильные руки на своем теле.
— Я… я не понимаю вас… ваша светлость…
— Тебе не обмануть меня, Бесси, — сказал он. — Ты все отлично понимаешь, так же как и тогда, в комнате белошвеек…
— Нет, ваша светлость, я…
— Нет?! — заорал он. — Ну тогда я объясню тебе…
Он поднял ее на руки, как будто она была не тяжелее самой малюсенькой фляги с вином, и положил на диван…
* * *
Королева поплатилась за свое долготерпение.
Ее с мужем пригласили в дом одного из самых состоятельных бюргеров города. Дарнлей более не скрывал своего пристрастия к вину, и, что самое ужасное, он был пьяницей, который не знал удержу.
Он больше не скрывал своего истинного лица. Марии пришлось признаться самой себе, что он тщеславен, развратен и, просто-напросто, подлый человек. Он ругался с теми, кто не решался ответить ему; он шатался по улицам, приставая к женщинам, и подначивал дружков вести себя так же. Он хвастался, что королева настолько без ума от него, что ни в чем не может ему отказать.
Наблюдая за ним, Мария стала ощущать, что ее чувства к нему, пройдя через унижения, охладевают.
Она упрашивала его этим вечером пить поменьше. Он заорал, что не ее дело решать, сколько он должен пить. Она напомнила Дарнлею, что он приходится ей законным мужем. Он сказал с ухмылкой, что знает, как усмирить ее, если она не проявит к нему должного почтения.
Это оказалось последней каплей.
Попрощавшись с хозяйкой, она со слезами ярости на глазах, покинула дом.
Дарнлей напился до беспамятства и был доставлен друзьями в Холирудский дворец.
Она была в своей комнате, когда явился один из его друзей и сказал, что короля доставили во дворец и уложили в кровать.
Она сдержанно кивнула в ответ.
Слез больше не было, не было и разбитого сердца, потому что она сделала странное открытие: ей нет больше дела до Дарнлея.
Она не понимала себя. Безумная страсть, которой она была охвачена, сменилась на полное равнодушие. Чувство исчезло так же неожиданно, как и появилось. Она не понимала, как получилось, что она влюбилась в развратника. Она видела его теперь совершенно другим. Некогда прекрасные голубые глаза казались тупыми, нежный рот некрасивым. У нее возникло подозрение, что на самом деле она нуждалась не в любви Дарнлея, а в любовнике. Это было началом познания себя.
Она страшно опечалилась. Она мечтала о совершенном союзе и теперь горько разочаровалась. Мальчишеская наивность Дарнлея оказалась миражом, он являл собою сплошной порок. Как же он теперь повеселится над такой легкой добычей, попавшейся на его юношеское очарование.
Но было еще кое-что, заставившее ее принять решение: Мария ждала ребенка.
Возможно, беременность охладила ее к его объятиям; возможно, ослабевшая страсть позволила увидеть его настоящее лицо. Все это уже не имеет никакого значения. Она сделала свой выбор.
Она отправила пажа за Давидом Риччо с запиской, в которой сказала, что им нужно встретиться немедленно. И хотя была уже полночь, он явился незамедлительно. В Холирудском замке рано не ложились спать.
— Давид, — сказала она. — У меня есть секрет, который я хочу открыть только вам и больше никому. Я ненавижу Дарнлея.
— Мадам?!
— Это правда. Я внезапно поняла это. Я не любила его на самом деле. О браке было много болтовни, но ничего не вышло. Я думаю, что мне просто захотелось иметь любовника, а тут появился Дарнлей… Он казался самым подходящим. Сейчас я с неприязнью думаю о нем. Ах, Давид, вы, должно быть, думаете, что я была влюблена в него до безумия, да?
— Мадам, его поведение сегодня просто неприлично.
— Он ведет себя неприлично каждый день. Сейчас он такой, какой есть на самом деле… Надменный выскочка, пьяница и развратник. Посмотрим правде в глаза, Давид Как он вел себя с вами? Не говорите ничего. Я вам все скажу. Он был несносен, хотя, только появившись здесь и узнав о вашем влиянии на меня, держался более доброжелательно. Ведь это правда, не так ли, Давид?
— Да, Мадам.
— Вы согласны со мной, что этот брак — самая моя большая ошибка?
— Здесь есть и моя вина, Мадам. Я не могу забыть, как подталкивал вас к этому браку.
— Давид, милый, да, вы делали это, это правда. Но вы бы не подтолкнули меня к алтарю, если бы я того не захотела. А это уже моя ошибка, а не ваша. Мы оба были обмануты, но не надо ворошить прошлое. Я хочу избавиться от Дарнлея, и я сделаю это! Он никогда не поделит со мной корону!
— Да, Мадам, нельзя ему это позволить.
— Какое счастье, что я не успела дать ему права на корону. Тогда бы было слишком поздно. Ему более не будет показан ни один документ. Мы сделаем печать с его именем, и его подпись уже не понадобится. Мы обойдемся без его советов. Советоваться с ним?! Что может быть хорошего в его советах?!
— Мадам, он будет в ярости, узнав обо всем.
— Дэви, его ярость не имеет ровным счетом никакого значения. Я больше не дам ему шанса унизить меня так, как он сделал это сегодня вечером.
Давид улыбался, смотря на королеву. Он дорожил своим самолюбием, а Дарнлей часто унижал его. Давид знал, что когда-нибудь королева покинет мир детства, и радовался, что этот миг настал.
— Мадам, — сказал он, растягивая слова, — хорошо, что вы отсекаете графа Дарнлея от политических дел. У него нет ни малейшего понятия о вашей роли в мире политики. Его эгоизм и тщеславие разрослись до таких размеров, что он больше ничего не видит. Мадам, никогда еще ваши позиции не были такими сильными… Послания испанского короля прояснили его намерения. Он в восторге от поворота дел в Шотландии; он знает, что все это благодаря правильным действиям Вашего Величества по отношению к мятежной знати. Поступив так решительно с графом Меррейским, его друзьями и Джоном Ноксом вы очень порадовали короля Филиппа, и он намеревается помочь вам с укреплением вашего трона… Мадам, мне известно, что король Испании не видит причины, чтобы не ответить ударом по нашим врагам за границей в случае, если дела страны пойдут так же славно. Король Испании видит тот день, когда у протестантского бастарда отберут корону, на которую она не имеет ни малейшего права… Эта корона украсит ваше чело, Мадам.
— Королева Англии и Шотландии, Давид!
Глаза Марии засверкали от восторга.
— Это — моя мечта, Давид. Если мы станем одной страной, варварские приграничные набеги прекратятся. Мы будем единой землей; мы будем держаться вместе. Это — путь к миру, Дэви!
— Да, Мадам. День, когда вы станете королевой Англии, будет самым счастливым для меня.
— А Филипп действительно рассчитывает именно на такой исход событий?
— Он не сказал об этом напрямую… просто… все было сказано так, как можно было ожидать от человека осторожного… Я прошу Ваше Величество прочесть это послание.
…Они стояли, склонившись над столом, читая бумагу, когда дверь распахнулась от удара На пороге стоял Дарнлей: ворот ночной сорочки расстегнут… в беспорядке спутавшиеся волосы… лицо в пятнах… пьяные глаза…
— Так я и знал! — заорал он. — Так вы здесь… и вместе… Я знал, что поймаю вас. Теперь я знаю, то, что говорят о вас — правда… тайком встречаетесь… Королева Шотландии и плебей-музыкантишка… О, Господи!
С надменностью в голосе королева произнесла:
— Немедленно отправляйтесь к себе в спальню.
Дарнлей расхохотался:
— Не думайте, что вам удастся надуть меня, Мадам.
— У меня и в мыслях не было обманывать вас. Я просто говорю вам, что устала от вашего отвратительного поведения. Отныне мы будем жить порознь.
Дарнлей качнулся и икнул:
— Ах… так он ублажает тебя в постели… не так ли… этот плебей…
Мария встала и решительно направилась к нему, не в состоянии совладать с собственным гневом. Она схватила его за голову и тряхнула. Дарнлей уставился на нее посоловевшими глазами.
— Ведь это правда, — произнес он. — Он же твой любовник. Этот недоросток… который…
— Замолчите! — закричала Мария. — Или я отправлю вас в Толбуф.
Дарнлей замер с открытым ртом.
— Ну-ка, пошли, Мария, — зашипел он. — Отправляйся в постель…
Она оттолкнула его от себя, и он рухнул на пол.
— Давид, — спокойно сказала она, — позовите его слуг. Они отнесут его в постель. А я пошла к себе. Спокойной ночи, Давид. — Она покинула комнату, оставив Дарнлея в пьяном оцепенении лежать на полу.
* * *
Дарнлей с важным видом слонялся по замку. Он не знал, что многие наблюдают за ним. Например, Мэйтленд Летингтонский, ныне обрученный с Мэри Флеминг. Он знал обо всем, что стряслось, от Флем. Мэйтленд был самым умным государственным мужем Шотландии; сумев очаровать королеву Англии и английского посла, он без особого труда узнал все, что ему было нужно, от Флем… Честолюбие Мэйтленда было глубоко задето. Он был главным советником королевы, проявил мастерство дипломатии в Англии, а по возвращении в Шотландию нашел на своем месте другого человека — музыканта-выскочку.
Не будь Риччо в Шотландии, Мэйтленд Летингтонский чувствовал бы себя лучше.
Среди наблюдавших за Дарнлеем был Рутвен, медленно умиравший от изнурительной болезни, но полный решимости насладиться властью перед смертью. Его коробило, что Мария так верит своему музыканту.
Еще был Джеймс Дуглас, граф Мортон, самый коварный из всей компании, человек, лишенный хотя бы легких угрызений совести, развратник с кучей внебрачных детей. Он поддерживал отношения с графом Меррейским, который пытался выпросить у королевы прощение и вернуться в Шотландию. Мортон, изображая преданность Марии, состоял в заговоре с англичанами. Шотландской королеве не везло: она и не ведала, сколько народу из ее окружения были шпионами Елизаветы Английской.
Граф Меррейский ждал разрешения возвратиться в Шотландию, а Мортон, Мэйтленд, Рутвен, Аргайл и остальные собрались обсудить новое положение дел в стране да то, как избавиться от выскочки Риччо, чье поведение просто провоцировало их на это. Они мечтали вернуть к власти графа Меррейского, а ссыльных лордов в их владения, а также уничтожить или, в крайнем случае, ослабить позиции королевы Марии.
Англия не скупилась на деньги и поддержку, потому что Елизавета была всерьез обеспокоена политикой Филиппа Испанского. Он отправил в Шотландию деньги, но англичане, прознав об этом от ловких помощников Сесила, перехватили корабли с богатством и доставили их в Лондон.
Филипп посоветовал Марии пока ничего не предпринимать, а Елизавету заверить в дружелюбном настрое.
Что касается Риччо, то, как бы умен и предан он ни был, у него тоже были некоторые слабости. Он не мог скрыть свое высокомерие. Каждый день он появлялся в какой-нибудь обновке… В манерах появилась надменность. Как же могла знать Шотландии стерпеть выскочку-музыканта? Разве они могли допустить, чтобы простой гитарист, певец королевского хора, оказался выше их?
Давида Риччо возненавидели больше, чем Дарнлея.
* * *
…На окраине города в доме Рутвена рядом с больным сидел Мортон. Было ясно, дни его сочтены. Лишь глаза на пожелтевшем лице сохраняли живой блеск. Многие считали Рутвена колдуном, и при виде этого блеска Мортона уже не удивляли такие подозрения.
Желания Мортона и Рутвена совпадали. Мортон был самым безжалостным из всех заговорщиков, и он не остановится ни перед чем, чтобы вернуть графа Меррейского в Шотландию.
— Устроить засаду на этого парня будет несложно, — говорил Мортон. — Все будет сделано за несколько минут. Его затащат в одну из подворотен, и парочка крепких ребят быстренько разберутся с ним.
— Нет, нет, — запротестовал Рутвен, приподнявшись, было, с подушек, но тотчас в изнеможении рухнув обратно, — это не годится. Она должна увидеть все собственными глазами. Она сейчас в положении, и ей тяжко. Ребенок родится меньше чем через четыре месяца… если она останется в живых… Нет! Возьмем его, когда они будут вместе… Пусть она все увидит… Она оскорбила нас, оказав предпочтение плебею… Кроме того…
Мортон медленно покачал головой.
— Это может убить ее, — сказал он. — У нее неважное здоровье… беременная женщина, наблюдающая, как на ее глазах убивают ее любовника…
— Можно надеяться, что это будет невыносимо для нее. Но мы и не собираемся направлять наши кинжалы на королеву. Нет… нет… пусть причиной ее смерти будет шок, раскаяние… да все, что хотите. Есть кое-кто, кого мы должны втянуть в это дело. Ни граф Меррейский, ни Сесил, ни Елизавета Английская не должны и подозревать, что это политическое убийство. У маленького музыканта должна быть другая причина смерти, и она у нас в руках!
— Ну конечно, она у нас в руках. Нужно втянуть в это дело смазливого королевского мужа! Мы все так думаем.
— Убийство Риччо, — повторил Рутвен, — не должно быть политическим. Никаких взяток и наставлений от англичан. Это преступление из ревности, вы ведь понимаете…
— Он должен быть с нами, когда все произойдет.
— Да! И вы это устроите. Этот молодой дурак поверит каждому вашему слову. Он как жадный ребенок, у которого отняли игрушку. Она ничего не может с ним поделать. Он хнычет, потому что ему было с королевой в постели более приятно, нежели с девчонками из таверны. Им будет несложно управлять. А потом весь мир будет в шоке от распутства королевы. Мария, может, и останется в живых… но это уже не королева…
— При таком развитии событий ребенок, несомненно, погибнет.
Рутвен кивнул и сказал:
— Делайте свое дело, дружище Мортон.
* * *
Мортон явился просить короля о встрече наедине.
Только увидев посетителя, Дарнлей помрачнел. Он был не в восторге от Дугласов. Но Мортон был сплошная лесть, а это беспроигрышный вариант.
— Какой красивый камзол! Я не встречал ни разу столь удачного сочетания цветов. Ну конечно, с вашей-то фигурой и такими золотыми кудрями… Теперь мне ясно, почему королева без ума от своего супруга.
Дарнлей стал еще более угрюмым. В памяти всплыла утренняя сцена. Он ждал Марию в ее комнате, выставил всех ее служанок, сказав, что ему надо поговорить с королевой с глазу на глаз. Она пришла в три часа утра, безмятежно улыбаясь. Оказалось, она играла с Риччо в карты. Они поужинали вместе с парой друзей, а потом сели играть в карты, да так увлеклись, что проиграли до самого утра.
Дарнлей заговорил жалобным тоном:
— Позор, что вы заставляете своего мужа ждать, пока наиграетесь в карты с жалким музыкантишкой.
— Мне стыдно, — ответила королева, — что я заставила вас ждать…
Ей не было до него никакого дела. Она держала в тайне от него все секреты. Ему ни разу не позволили взглянуть на государственные бумаги.
Он схватил ее за руку и сказал:
— Мадам, я настаиваю на своих правах!
— На своих правах?!
— Я вправе разделить с вами вашу судьбу, вашу постель, вашу корону.
Она рассмеялась и оттолкнула его от себя.
— Да вы упустили все свои права, Генрих. А сейчас оставьте меня и пришлите ко мне моих слуг: я устала и хочу спать.
— Я не уйду! — завопил он. — Я останусь здесь! Вы не сможете выставить меня!
— Да я именно так и сделаю.
— Я буду кричать на весь дворец, что вы выставляете меня из своей комнаты!
— Вы можете кричать все, что вам угодно. Только всем все давно известно.
— Мария… милая… я люблю тебя.
— Нет, — сказала она. — Ни вы, ни я друг друга не любим. А теперь уходите или я сделаю так, что вам придется уйти.
Пристыженный, он покинул ее комнату…
Он помрачнел еще больше, когда Мортон сказал:
— Королева не любит своего мужа. Двор знает об этом и сожалеет…
— Сожалеет?! — взволнованно спросил Дарнлей.
— Вы думаете, Ваше Величество, нам нравится смотреть на грязную интрижку между королевой и этим иностранцем?
— А это действительно интрига?
— Ваше Величество сомневается?
— Да… нет… я не уверен…
— Я не сомневаюсь, что в вашем присутствии они очень осторожны…
— Очень осторожны?! Что вы имеете в виду?
— Ваше Величество, они вместе и днем, и ночью. Как вы думаете, что они делают? Неужели все время обсуждают государственные секреты?
Глаза Дарнлея сузились.
— А ведь это правда. Какой позор… Чтобы так… обращаться с королем!
Он вздрогнул и взглянул на Мортона, но тот не улыбался. Лицо его выражало лишь сочувствие.
— Многие из нас, — произнес медленно Мортон, — не удивились бы, если бы вы убили этого парня. Никто бы не обвинил вас.
— Нет! — повторил Дарнлей. — Никто не обвинил бы меня.
— Я получил новости от брата королевы из Англии.
— От графа Меррейского?! Мы с ним не в друзьях.
— А могли бы стать друзьями… Он говорит, что это оскорбительно, что вас лишили ваших прав. Ведь дело не только в постели королевы, но и в короне. Граф Меррейский говорит, что, если вы вернете его в страну и возвратите лордам-изгнанникам конфискованные владения, то первое, что он сделает по возвращении в Шотландию, так это даст вам корону.
— Да что же я могу сделать, чтобы вернуть его? Как я могу отдать отнятые земли?
— Что значит, как вы можете? Совсем недавно, когда королева любила вас, все было в вашей власти. А сейчас… другой человек стал ее фаворитом. Давид Риччо сейчас для нее все… и советник… и секретарь… и любовник…
— Я убью его!
Мортон улыбнулся.
— Ваше Величество, — сказал он, — давайте выйдем из дворца. Мы должны быть уверены, что нас никто не подслушивает. Нам надо поговорить…
* * *
Босуэл с домашними перебрался из Криктона в Хеддингтонское аббатство. Последние недели он пребывал в веселье. Отношение Джин к нему не изменилось ни на йоту, а Бесси Краффорд дала ему те развлечения, в которых он постоянно нуждался, и потому жизнь текла удивительно мило.
Джин занималась в Хеддингтоне тем же, чем и в Криктоне; она ни минуты не сидела без дела, и даже отдыхая, держала в руках вышивание.
Босуэл частенько видел Бесси. Ее чудесные глаза, бывало, следили за ним в ожидании сигнала. Наверху ли на сеновале… или в полях аббатства… они были везде… он и эта маленькая тихая девушка, которую его руки делали по страстности равной ему самому.
Ему нравилась Бесси. Все бы ничего, если бы не одно происшествие.
Он зашел в комнату белошвеек, внезапно вспомнив о Бесси и почувствовав желание. Она сидела в одиночестве в комнате. Вообще-то она работала вместе с его женой, но именно в эту минуту Джин в комнате не оказалось.
Он бросил ей:
— Ступай на сеновал и жди меня там.
Она вся как-то смутилась. Ее глаза смотрели встревоженно. Она начала, было, говорить:
— Ваша светлость… я не могу…
— Ступай, детка. Я кому сказал, иди наверх.
Заикаясь, она проговорила:
— Ваша светлость… Ваша светлость…
Он схватил ее за плечи и толкнул в сторону двери. Она чуть не упала, рассмеявшись писклявым смехом, потом выпрямилась, сделала суетливый реверанс и выбежала из комнаты.
Он улыбнулся и несколькими мгновениями позже отправился следом за нею на сеновал.
…Они редко обменивались словами, ведь в таких отношениях слова не всегда нужны. Она сказала, что ей надо идти работать и она не может долго задерживаться. Он и слушать ее не хотел. Он насильно уложил ее на покрытый пылью пол сеновала…
Они задержались на сеновале дольше обычного; и, когда наконец он отпустил ее, Бесси вспомнила, что давно пора было бы вернуться.
Она возвратилась в комнату белошвеек, где уже было несколько слуг и жена Босуэла.
С пунцовыми щеками, в пыльном платье Бесси смущенно вошла в комнату.
— Где же это ты была? — сурово спросила ее Джин.
— Мадам… я…
— Посмотри, на кого ты похожа! Что с тобой стряслось?
Бесси, заикаясь, проговорила:
— Я… была… на сеновале…
— Ты ходила на сеновал, когда у тебя полно работы?! Взгляни на свои руки! До чего же они грязные! Пойди вымой их… Такими руками работать просто невозможно. А когда ты вернешься, я хотела бы узнать, почему ты оставила работу и ходила туда.
Бесси, рада-радешенька, что можно уйти, так заторопилась, что чуть было не сшибла графа, который как раз в этот момент входил в комнату. Граф едва взглянул не нее, но выдал себя: его одежда была такой же грязной, как и платье Бесси. Это была весьма необычная грязь: камзол графа был усыпан остатками соломы, той самой соломы, что запуталась в волосах Бесси.
Джин проницательно посмотрела на мужа. Она подавила смех. Зная Босуэла и Бесси, она могла сделать лишь единственный вывод.
Она ничего не сказала Хепберну, а слугам приказала отправиться с нею вместе на кухню, чтобы сделать кое-какие приготовления к вечернему застолью.
Через полчаса она вернулась в мастерскую. Бесси в вычищенном платье и с отмытыми руками старательно работала.
— Бесси, — обратилась Джин к девушке, — если я не ошибаюсь, твой отец живет недалеко от Хеддингтона?
— Да… моя госпожа…
— Ну вот и славно. Собирай вещи и немедленно отправляйся к нему.
— Отправиться к отцу?! Моя госпожа…
— Да, Бесси. Я нахожу, что твои услуги мне больше не нужны.
Бесси вспыхнула, потом что-то забормотала сквозь слезы. Оставить этот замечательный дом, поселиться в убогом домишке отца, помогая ему в кузнице, заиметь в качестве любовника какого-нибудь деревенского мужлана — это было просто невыносимо.
— Ну, Бесси, не стоит так плакать. Иди собирайся и отправляйся немедленно. Я надеюсь, в течение часа ты уедешь.
Бесси ничего не оставалось, кроме как послушаться.
Узнав о произошедшем, Босуэл пожал плечами, а затем разразился жутким хохотом.
— Так ты ревнива, дорогая? Ты приревновала меня к швее?
— Это не ревность, — ответила ему жена. — Хочешь — можешь с ней встречаться. Не вижу смысла, чтобы она оставалась здесь. Просто меня не устраивает, что ты отвлекал ее, когда она работала для меня.
Босуэл был поражен. Он никогда не встречал такой женщины, как его жена.
После этой истории они виделись еще пару раз. Городские лавочники услужливо разрешали им воспользоваться своими домами для встреч и носили письма от Босуэла к Бесси и обратно. Однако Босуэлу все это быстро надоело. Он привык получать все без проволочек. Его страсть остыла.
* * *
Был субботний вечер. В трубах домов гудел мартовский ветер. Королева ужинала в маленькой комнатке рядом со своей спальней. Она была уже на шестом месяце беременности. Шел великий Пост, а врачи советовали ей кушать побольше мяса, чтобы укрепить здоровье, что и приходилось делать. Кроме того доктора советовали покой, и потому она полулежала на кушетке, что стояла рядом со столом. Слуги расторопно подносили разные мясные блюда. За столом сидели ее сестра — бастард Джейн, графиня Аргайлская, ее незаконнорожденный брат лорд Роберт Стюарт, управляющий дворца, Артур Эрскин — придворный, ведающий лошадьми и экипажами, королевский врач, Давид Риччо и несколько слуг.
Мясо было изумительным, и они запивали его французским вином.
— Это вино постоянно напоминает мне о Франции, — задумчиво произнесла Мария. — Какие же это были счастливые дни!
— Вы хотели бы вернуться, Ваше Величество? — спросил Роберт.
— Отнюдь. Вернуться — значит повторить тот же самый путь…
— Синьор Давид, вы просто великолепны сегодня, — сказала графиня.
Давид взглянул на свое платье, отороченное мехом. Его камзол был сшит из прекрасного атласа, а на ногах были вишневые бархатные чулки. Изумительное перо украшало его шляпу, а на шее висел громадный рубин — подарок Марии.
— Что правда, то правда, Давид, — сказала Мария.
— Я оскорбил бы Ваше Величество, надень я что попало… Этот наряд — лучшее, что у меня есть, — сказал Давид.
— Все верно, Давид, — сказала королева. — Я не люблю серости в одежде. Спойте-ка нам, пожалуйста, что-нибудь о Франции. Я очень хочу слушать французские песни этим вечером. Господин Эрскин, прошу вас, передайте Давиду гитару.
Она повернулась к одному из слуг и сказала:
— Не задерните ли вы немного? Кажется, здесь сквозняк.
— Сегодня очень холодный ветер, — заметил управляющий. Слуга подошел к окну. Некоторое время он вглядывался в темноту за стеклом, а потом заметил фигуры в стальных шлемах, с пистолетами и шпагами.
Что эти люди здесь делают? Он ничего не слыхал о том, что кто-то должен быть под окнами.
Может, это учения? — подумал он.
Он хотел, было, сказать об увиденном собравшимся, но услыхал, как запел синьор Давид, голос которого заполнил маленькую комнату.
Когда песня закончилась, слуга вышел из комнаты посмотреть, может, он зря беспокоился. Замок оказался полон вооруженных людей.
Как только он ушел, дверь распахнулась, и в комнату вошел Дарнлей. Марию охватила тревога. Казалось, что он был выпивши. Он подошел к ней и чуть было не рухнул на кушетку. Дарнлей положил горячую руку ей на ладонь.
— Вы уже поужинали? — холодно спросила она.
Собравшиеся напряженно замолчали, ожидая одну из тех сцен, которые, казалось, теперь неизбежны между королевой и королем.
Дарнлей ничего не ответил, и внезапно все, кроме королевы, вскочили на ноги, увидев в дверях Рутвена. Его лицо с отпечатком смерти отливало желтизной над сверкающими доспехами… волосы дико взлохмачены… На какую-то долю секунды всем показалось, что это призрак, ведь присутствующие знали, что Рутвен при смерти. Более того, народ был наслышан о его якобы дьявольской силе.
Никто не проронил ни слова, а он отсутствующим взглядом прошелся по комнате… Вдруг глаза его застыли на фигуре Давида Риччо.
Только сейчас Мария заметила, что Рутвен пришел не один и за его спиной стояли Мортон, Линдсей, Керр и другие… Внезапно Рутвен поднял руку и указал на Давида.
— Выйди, Давид, — медленно произнес он. — Ты нам нужен на минутку.
Давид стоял, не двигаясь. Казалось, его громадные глаза стали еще больше; дрожащей рукой он прикоснулся к платью королевы.
Рутвен заорал:
— Давид, выйди из комнаты королевы! Ты был здесь слишком долго!
Мария поднялась навстречу Рутвену.
— Да как вы посмели, господин Рутвен, врываться в мои покои?! Как вы посмели?! Вы дорого заплатите за это! Что означает это вторжение?! Что это за люди вместе с вами? Зачем вы пришли?!
— Мы пришли за Давидом Риччо, Мадам.
— Как пришли, так и уходите, — приказала королева. — Если Давид здесь, значит так захотела я.
Она с яростью развернулась в сторону Дарнлея:
— Что значат все эти бесчинства? Вы можете что-нибудь объяснить?
Дарнлей помолчал пару секунд, а потом промямлил:
— Н… нет… Просто… это неприлично… когда вы ужинаете с Давидом… а меня выставляете…
Рутвен вцепился в изнеможении за занавески, чтобы не упасть. Мария оглядела это страшное сборище. Поймав ее взгляд, вперед ринулись управляющий и Эрскин, но Рутвен заорал:
— Не прикасайтесь ко мне, вы пожалеете об этом!
Двое мужчин замерли, как бы удерживаемые невидимой силой.
Мария закричала:
— Немедленно уходите! Уходите! Я приказываю вам уйти!
— Я пришел за Риччо, — упрямо проговорил Рутвен и с этими словами выхватил из ножен кинжал.
Это был сигнал. Его дружки хлынули в комнату.
Риччо пронзительно закричал, падая на пол. Он вцепился в платье Марии и попытался спрятаться в складках материи…
Графиня Аргайлская схватила подсвечник и подняла его над головой.
Мария почувствовала, что ребенок в утробе забеспокоился. Ее замутило. Риччо не отпускал ее платья, а она попыталась преградить дорогу всем этим людям, которые, теперь это было очевидно, пришли убить его.
Джордж Дуглас схватил Риччо за руку и с силой крутанул ее; от боли Давид выпустил край платья Марии.
Она смутно видела людские лица, налитые кровью… Казалось, они пришли убить не только Давида, но и ее саму, и нерожденного младенца.
— Держите королеву, — произнес кто-то, и она увидела совсем рядом с собой Дарнлея. Он крепко схватил ее в объятия, но Мария с отвращением оттолкнула его от себя и в эту же минуту увидела, как Джордж Дуглас выхватил кинжал из ножен Дарнлея и вонзил его в присевшего от страха и пронзительно кричавшего Давида.
В истекающего кровью Риччо вцепились чьи-то руки… Она видела, как люди поволокли его через комнату, а он не сводил переполненных ужасом глаз с ее лица. Она протянула к нему руки:
— Дэви… Дэви… — разрыдалась она, — они убивают тебя, Дэви. Они убивают и тебя, и меня…
— Замолчи, — прошипел Керр. — Если не замолчишь, я порежу тебя на куски.
Она слышала крики в соседней комнате, куда утащили Давида; она слышала глухие удары, а потом звуки предсмертной агонии…
— Вы дорого заплатите за его кровь! — закричала она и рухнула в беспамятстве на пол.
* * *
Очнувшись, Мария увидела склонившегося над нею Дарнлея. Сначала она не могла понять, что произошло, но потом, увидев в мерцании свечей комнату с перевернутым столом, разбросанную еду, пролитое на ковре вино и полосы крови, все вспомнила.
Она повернулась к Дарнлею и в муке прокричала ему:
— Это все из-за вас! Почему вы сделали это? Я вытащила вас из жалкого поместья и сделала своим мужем! Что я сделала вам, что вы так обошлись со мной?
— Я вам скажу, Мадам, — прошипел Дарнлей.
Она увидела совсем близко его покрасневшие глаза; она почувствовала запах вина, исходящий от него, и поняла, что он еще не совсем протрезвел.
— С тех пор как Давид втерся в доверие к вам, вы уделяли мне слишком мало времени. Вы выставили меня из своих мыслей и из своих покоев. Вы припозднились с Давидом этой ночью.
— Потому что вы изменили мне.
— Каким образом? Я что, переспал с кем-то? Было время, когда вы были настолько без ума от меня, что сами приходили ко мне в спальню. С тех пор, как Давид стал вашим любимцем, вы пренебрегали мной. Чем я обидел вас, что вы были так холодны со мной? Вы просто вняли тому, что Давид говорил против меня.
— Лорд Дарнлей, все мои мучения этой ночью — ваша работа. Я больше не жена вам… Я не успокоюсь, пока вы не пострадаете так же, как и я этой ночью.
Она больше не могла смотреть на него и, закрыв лицо ладонями, горько расплакалась.
В покои возвратился Рутвен.
Он сказал:
— Его светлость, лорд Дарнлей — ваш муж, и у вас есть обязательства друг перед другом.
Сказав эту фразу, он в изнеможении опустился в кресло и потребовал, чтобы ему принесли вина.
Мария встала и подошла к нему.
— Господин Рутвен! — воскликнула она. — Если мой ребенок или я умрем после этой ночи, ваши титулы вас не спасут. У меня есть могущественные друзья. Люди из рода де Гизов Лотарингских… король Испании… Папа Римский… Не думайте, что вам удастся избежать правосудия.
Рутвен взял предложенный ему бокал вина. Он мрачно улыбнулся и сказал:
— Мадам, люди, о которых вы говорите, столь велики, что они не будут связываться с таким маленьким человеком, как я.
Мария немного отступила. Она прекрасно поняла, что он хотел сказать. Он намекал, что ее друзья слишком велики, чтобы разбираться с проблемами такой заброшенной страны, как Шотландия, чтобы помогать королеве, которую собственная знать лишила власти.
Марию охватил озноб. Она поняла, что Дарнлей разрушил все ее планы этой ночью; весь ее триумф последних месяцев был сведен на нет.
Комната заполнялась людьми. Она почувствовала облегчение, увидев среди входящих Босуэла. Может, он и лгун, но он предан ей. С ним пришли Хантлей и Мэйтленд.
Босуэл заорал:
— В чем дело? Кто осмелился прикоснуться к королеве?
Он вцепился в Рутвена и швырнул себе под ноги.
— Все, что было сделано, вершилось именем короля, — произнес Рутвен. — У меня бумага с его подписью.
Босуэл схватил бумагу. Мария заметила, как он и Хантлей изменились в лице. Слава богу, хоть они вне заговора, им тоже можно верить.
Тут закричал Мортон:
— Да весь дворец просто полон заговорщиков!
Глаза Марии замерли на Босуэле, и в этот миг донеслись крики с улицы.
Получилось так, что горожане, прослышав о беспорядках во дворце, собрались вокруг, требуя показать им королеву.
Со вздохом облегчения Мария ринулась, было, к окну, но ее удержали руки Керра. Она почувствовала, что в спину ей уперлась шпага. Он повторил свое предупреждение, что если она не будет молчать, то он порежет ее на куски.
Рутвен взглянул на Дарнлея и сказал:
— Ступай к окну и скажи, что с королевой все хорошо. Скажи им, что просто была перебранка между французскими слугами.
— Генрих! — воскликнула Мария. — Не делай этого.
Но ладонь Керра закрыла ей рот.
Дарнлей тревожно перевел взгляд с королевы на Мортона и его друзей. Он увидел зловещий огонь в глазах Мортона и, вспомнив надрывающегося от крика окровавленного Давида, подошел к окну.
— Добрые люди! — закричал он. — Ничего страшного не произошло, просто переругались несколько французских слуг. Сейчас все спокойно.
Он повернулся и взглянул в лицо Марии. Да, теперь Дарнлей явно встал по другую сторону баррикад…
Она вгляделась в толпу в комнате, ища Босуэла с Хантлеем, но они уже ушли. Не оказалось в комнате и Мэйтленда.
Она ощутила, что стоит с врагами один на один. Ее вновь замутило, и в тревоге забился в утробе ребенок, и во второй раз за ночь Мария в обмороке рухнула на пол.
* * *
Была глубокая ночь, но Мария лежала без сна, в который раз спрашивая себя:
— А что же дальше?
В спальне находились лишь несколько слуг, но среди них не было ни одной из ее подруг. Рядом была старенькая леди Хантлей — теща Босуэла. Все, кроме нее, были приставлены к Марии врагами. Видимо, теперь уже ей никто помочь не сможет.
Она уселась в кровати, и леди Хантлей подошла к ней.
— Где мои служанки? — спросила Мария. — Мне нужно, чтобы они немедленно были здесь. Я хочу покинуть дворец.
— Ваше Величество, — прошептала леди Хантлей, — это невозможно. Дворец окружен вражескими солдатами. Мой сын и граф Босуэл в спешке покинули Эдинбург. Останься они здесь — это была бы явная гибель. Вы ведь знаете, они были одни… лишь с несколькими слугами.
— Так что же, я заключенная? А как же жители Эдинбурга? Может, хоть они спасут меня?
— Ваше Величество, они не могут этого сделать. Король подписал бумагу, согласно которой все бюргеры, прелаты, пэры и бароны должны незамедлительно оставить Эдинбург. В городе звучат набаты.
— Господи, какой кошмар вокруг, — произнесла Мария. — Неужели во всей Шотландии нет ни единого человека, на которого я могу положиться?
— Ваше Величество, с вами мои сын и зять.
— Да они же убежали! Разве не так?! Они убежали, как только почувствовали опасность…
— Ваше Величество, они послужат вам лучше, если будут живыми, а не мертвыми.
— Слишком многие предали меня. Я никому не верю.
Она с трудом повернулась к стене и вдруг вспомнила про ребенка, неожиданно почувствовав в себе страшную силу. Она должна сражаться!
Ребенок! Она будет сражаться ради ребенка! Ее охватило волнение, и она поняла, что именно может помочь ей. Они не смогут отказать ей в акушерке, так ведь? Вообще-то могут подумать, что после всего пережитого у нее может случиться выкидыш…
На кого она может рассчитывать? Леди Хантлей… Она может встать на ее сторону. Кто еще? Ведь дворец в руках врагов!
Но нет! Есть еще один, кто несомненно предан. Есть один доверчивый дурачок… Есть еще один, чьи трусливые мозги она прекрасно понимает, — ее муж, лорд Дарнлей.
Она обратилась к леди Хантлей:
— Ведь мне не могут запретить видеться с собственным мужем, правда? Ступайте к нему и скажите, что его жена смиренно ждет его…
Пришел Дарнлей. Только взглянув на него, она поняла, что он боится ее, и в душе зародилась надежда. Он боится и ее, и тех людей, вместе с которыми убил Давида.
— Ах, лорд Дарнлей, — сказала она, протягивая ему руку.
Он с опаской взял ее.
— Что происходит между нами? — спросила она. — Что заставило вас встать на сторону моих врагов?
— Давид, — угрюмо ответил он. — Между нами встал Давид. Он был вашим любовником. Как я мог такое стерпеть?
— Генрих, вы позволяете этим людям играть вами. Они поступают с вами подло. Ведь это должно быть видно вам. Как они обращаются с вами после убийства? Они приказывают вам слушаться их. Это не было убийством из ревности. Это было политическое убийство. Они хотели убрать с дороги Давида, потому что он знал, как сделать нас сильными… именно нас, Генрих, вас и меня. Они сделали это вовсе не потому, что вы или они посчитали Давида моим любовником. Они просто использовали вас и продолжат делать то же самое, если вы будете с ними. Они обещали сделать вас королем, но вы будете королем без власти… А когда вернется мой брат, они убьют вас… они поступят с вами так же, как поступили с Давидом.
Дарнлей застучал зубами. Слушая Мортона, он верил Мортону… Но то, что говорила Мария, казалось вполне реальным. Они приказали ему распустить парламент… Прошлой ночью они приказали ему выступить перед жителями Эдинбурга… Ничего дельного он им не сказал. Он видел перед собой глаза Рутвена… он видел лицо Мортона с поджатыми жестокими губами…
— Они хотят, чтобы мой брат стал во главе их, — добавила Мария.
— Он… он… едет сюда, — заикаясь, произнес Дарнлей. — Он будет здесь с минуты на минуту…
— Ну вы и увидите, как они обойдутся с вами. Вы не проживете долго, мучаясь тем, что сделали с Давидом. Мой брат всегда ненавидел вас. Я хотела выйти за вас замуж… Он остался в стороне… Мы победили его тогда только потому, что стояли вместе. Сейчас вы перешли на сторону моих врагов, а они хотят уничтожить и меня, и нашего ребенка, и вас тоже, Генрих. Вам не удастся скрыться. Несомненно, вы будете первым, кого они уберут. Кто знает, может, меня они и оставят в живых… как их заключенную…
— Не говорите так… не говорите так… Вы понимаете, что они везде? Всюду солдаты…
— Генрих, давайте сделаем так: вы поможете мне, а я — вам. Вы и я должны держаться вместе. Нам нужно найти способ убежать отсюда.
В комнату вошла леди Хантлей и обратилась к Марии:
— Простите, что я прерываю вашу беседу, но думаю, вам надо знать, что во дворец прибыл ваш брат, граф Меррейский.
* * *
Дарнлей и леди Хантлей оставили ее. С минуты на минуту должен был прийти брат. Леди Хантлей удалось пронести письмо Марии, доставленное человеком Босуэла. Это стало самым утешительным событием за все последние кошмарные часы.
— Не отчаивайтесь, — говорилось в письме. — Не надо думать, что Босуэл и Хантлей бросили Ваше Величество. Они уехали из Эдинбурга, чтобы собрать силы вам на подмогу.
В послании говорилось, что как только все организуют, ей нужно немедленно покинуть дворец, и у Босуэла есть план, как это сделать. Она переберется по веревке через дворцовую стену, а по другую сторону ее будет ждать с лошадьми Босуэл.
Она положила руки на массивный живот. Похоже, Босуэл видит в ней такого же лихого искателя приключений, как и он сам, а не женщину на шестом месяце беременности… В ее-то состоянии лазать через стены?! Это просто немыслимо.
И все-таки так приятно знать, что по ту сторону дворцовой стены друзья и они хотят помочь.
Тем не менее надо искать способ выбраться из дворца. Она обязательно должна сделать это, но не по безумному плану Босуэла, а как-то более тонко, и ее собственный план побега стал понемногу вырисовываться в сознании.
В этот момент в покои вошел брат. Он преклонил перед Марией колени. Джеймс поднял к ней лицо, и на глазах у него заблестели слезы, когда он обнял ее.
— Джимми, милый мой, — произнесла она.
— Сестра, дорогая, я виноват перед тобой! Я не должен был оставлять тебя! Братья и сестры должны жить в мире! Будь я рядом, я ни за что не позволил бы тебе так страдать!
Слезы на его глазах выглядели совершенно естественно, но она уже больше не была той дурочкой, которой оказалась однажды. Неужто он и в самом деле верит, что ей неизвестно о его участии в убийстве Риччо? Неужели он действительно уверен, что она не понимает, зачем он возвратился в Шотландию? Было приятно думать, что она может обманывать его так же успешно, как и он обманывал ее.
— Джимми, — сказала она, — перед тобой больная женщина. Ребенку положено родиться только через три месяца, но…
— Но?!
— Джимми… я… в такой тревоге… просто в страшной тревоге. Я очень боюсь, что не доношу…
— Да это будет страшнее, чем все то, что произошло!
— Джимми, ты же видишь: они отняли у меня секретаря, а теперь отнимут и моего младенца!
— Ты уверена в этом?
Он нежно опустил руку сестре на плечо.
— Джимми, ведь ты не позволишь им отказать мне в помощи акушерки?
— Нет… нет… конечно, с тобою должен быть врач.
— И еще… Джимми… мне так тяжко видеть… вокруг себя солдат… и в такое то время… Я… в своих покоях… с солдатами под дверью… Посмотри на меня, Джимми… Ну как в таком состоянии я могу куда-нибудь сбежать?! Ну как?!
— Я пришлю тебе врача.
— Я уже просила, чтобы ко мне прислали врача… Пожалуйста, проследи, чтобы его не забирали у меня, я умоляю тебя, Джимми!
Застонав, она повернулась к стене. Она была в неописуемом восторге — ей удалось провести брата!
Она нащупала его руку и сжала ее.
— А… эти солдаты… мне так тяжко видеть их… Королева… в собственном дворце… несчастная больная женщина… умирающая женщина… и под такой охраной… Джимми, может статься… что… это вообще… мое последнее желание…
— Нет… нет… Тебе скоро полегчает… Сестра, дорогая, я сделаю все, что ты попросишь! Как только появится акушерка, я тотчас отправлю ее к тебе. Я посмотрю, может быть, удастся убрать солдат, что толпятся вокруг.
— Джимми, спасибо тебе! Да разве что-нибудь стряслось бы, будь ты здесь?! Господи, как же грустно, когда брат с сестрою ссорятся! В будущем, Джимми… мы обязательно должны понимать друг друга… если только… я смогу пережить… все это…
— Ты будешь жить… Между нами будет полное взаимопонимание… Я буду опекать тебя…
— Да, Джимми. Как же я рада, что ты вернулся!
* * *
Наконец появилась «акушерка». Она была служанкой Хантлеев. Через нее должны были идти письма от королевы к Босуэлу и Хантлею.
Мортон с графом Меррейским посчитали, что, ежели Дарнлей будет оставаться по ночам у королевы, то охрану у дверей ее спальни можно снять. Они были уверены в Дарнлее, да и королева в таком плохом состоянии не может встать с кровати.
Как-то вечером все лорды покинули дворец, собравшись неподалеку в доме Дугласа. Они решили закатить пир, отпраздновать успехи и обсудить новые планы.
Как только они ушли, а караул у дверей был снят, Мария поднялась и в спешке оделась. Мария внушила Дарнлею такой страх и, кроме того, пообещала вернуть ему свое расположение, что он окончательно перешел на ее сторону. Она сказала, что он получил горький урок, но отныне они будут доверять друг другу.
Она обрадовала его, сказав, что тех, кто держал их в плену, совсем немного. Неужели он не помнит, что, когда они поженились, граф Меррейский был совершенно уверен, что поднимет против них всю Шотландию! А помнит ли он, кто собрал могучие силы тогда против Джеймса? Она заверила его, что все, что требуется от него, так это покинуть вместе с нею дворец и присоединиться к Босуэлу и Хантлею. Именно сейчас они собирают народ им на подмогу. Она сказала, что Дарнлей сглупит, если не пойдет вместе с нею, да и ее друзей не очень обрадует такое его поведение. А те, с кем он связался, больше в нем не нуждаются.
Вот тогда Дарнлей и принял решение обмануть пировавших в доме Дугласа дружков. Он убежит вместе с Марией из Холирудского дворца, и они ускачут прочь.
* * *
— Пора идти, — сказала королева.
На ней был тяжелый плащ. Ребенок затих. Казалось, он разделяет их участь.
— По боковой лестнице вниз, — сказала Мария. — Дальше через кладовые и кухни… там, где французы… Если они увидят нас — ничего страшного, они нас не выдадут. Мы можем на них положиться.
Со страшно колотящимися сердцами они прокрались вниз по узенькой лестнице, потом через кладовки и кухни к одному из погребов, дверь которого выходила на кладбище.
Дарнлей аж стал задыхаться от страха.
— Нет! Только не этим путем! — закричал он.
— А как еще? — презрительно спросила Мария. — Ты идешь или остаешься дожидаться участи Давида?
Дарнлей все еще мучился сомнениями. При свете луны его лицо казалось мертвенно бледным. Идти ему было страшно, но у него не было никакого выбора, кроме как последовать за Марией… Он сделал шаг и тут же рухнул на свежую могилу.
Он пронзительно завопил, и Мария повернулась к нему, чтобы приказать ему вести себя тихо.
— О, Господи! — воскликнула она, глядя на могилу. — Да здесь же лежит Давид!
У Дарнлея затряслись руки и ноги, и он почувствовал, что дальше идти просто не может.
— Это дурной знак! — прошептал он.
В этот момент перед глазами Марии проплыло лицо Давида, которого волокут по полу… Она со злостью обратилась к мужу:
— Возможно… Очень может быть, что сейчас Давид смотрит на нас… и вспоминает…
— Нет… нет… — застонал Дарнлей. — Я невиновен…
— Не время сейчас, — произнесла Мария, отвернувшись от него и решительно направившись вперед.
Он пошел следом за нею через это жуткое кладбище, пробираясь между могил, и содрогаясь, когда взгляд натыкался на надгробные плиты…
На краю кладбища их поджидал с лошадьми Эрскин. В молчании Мария села в карету вместе с Эрскином, а Дарнлей поехал верхом.
— Скорее! — заорал Дарнлей.
Ему страшно хотелось уехать от этого места как можно дальше. Он представил, как призрак Давида встал из могилы и толкает его на свое место. Жуткий страх охватил Дарнлея, страх и перед смертью, и перед жизнью.
Однако лошади Эрскина не могли нестись так быстро, как того хотел Дарнлей.
— Я сказал быстрее! — нетерпеливо воскликнул он. — Промедление смерти подобно!
— Ваше Величество, я не посмею, — ответил Эрскин.
— Помните о ребенке! — сказала Мария. — Мы едем так, чтобы не навредить ему.
— Вы — дураки! — завопил Дарнлей. — Если они нас схватят, то убьют нас!
— Я предпочту быть убитой, нежели убить собственного ребенка.
— Да глупости это все! Что значит один какой-то младенец?! Этот помрет — другие будут. Скорее, я сказал, не то я упеку тебя в тюрьму, как только мы прибудем на место!
— Не обращайте внимания на него. Я прошу вас прежде всего помнить о ребенке.
— Да, Мадам, — ответил Эрскин.
Дарнлей заорал:
— Ну уж нет! Нас догонят и убьют, а я не хочу!
Он пришпорил лошадь и ушел вперед. Вскоре он исчез из виду.
Мария почувствовала, как по щекам катятся слезы. Она стыдилась человека, который был ее мужем. В ней больше не осталось ни капли страха. В такие минуты, как эта, когда ей грозила опасность, она ощущала, как великое мужество охватывает ее. Сейчас она действительно чувствовала себя королевой.
Она презирала Дарнлея. Она разрушила планы брата и интригана Мортона. Она вновь спасла свою корону.
Господи, как же стыдно за мужа-глупца! Она почти была готова умереть от стыда. Он был ведь не только глуп, но и труслив.
Как бы ей хотелось, чтобы он был мужественным и сильным, чтобы на него можно было положиться… И пусть бы на них сыпались невзгоды — они держались бы вместе…
Они ехали долго, и, когда забрезжил рассвет, Эрскин сказал, что они неподалеку от замка Данбар.
Вскоре он сообщил, что видит всадников. Мария с трудом разлепила отяжелевшие веки. Один из всадников ушел вперед и вскоре поравнялся с каретой королевы. Она с облегчением и обожанием взглянула на человека, именно непохожестью своей напомнившего ей о Дарнлее.
Она обратилась с приветствием к нему:
— Я никогда еще не была так рада видеть вас, граф Босуэл!