Декабрь 1990 года

Ранее, тем же вечером, когда первые робкие легкие снежинки только начали падать, Аманда Грей пила чай в гостиной Салли.

— Мне так жаль, что Дэна нет, — говорила она, пока Салли внимательно наблюдала за этой едва знакомой женщиной, которая возбуждала ее любопытство. Те же густые волосы и те же лучистые глаза, женская версия Дэна. Только манера держаться была напряженной, и слишком быстрая речь.

— Мой юрист и бухгалтер прилетят из Нью-Йорка в понедельник, — сказала она, — но мне пришла в голову мысль выехать первой и повидать брата и его семью.

Салли поджала губы. Слова «брат» и «семья» звучали в устах золовки как-то не к месту, учитывая, что эта женщина целый год нападала на них.

— Полагаю, я удивила вас, вот так свалившись на голову. Нужно было бы позвонить.

Салли действительно удивилась, но не собиралась вступать в какие бы то ни было споры, поэтому вежливо произнесла:

— Если бы вы позвонили, я бы не позволила вам поселиться в гостинице в Скифии. Вы бы остановились у нас. Дом достаточно большой.

— Да, я вижу. Очаровательный дом. Его цвета воскрешают лето в такую погоду.

— Это еще не погода, а так, несколько снежинок.

— Вы забываете, и я забыла, как давно отсюда уехала. — Несколько мгновений Аманда молчала. — Да, очень, очень давно. — Внезапно тон ее изменился, сделавшись оживленным: — Итак, на носу Рождество! Не время оглядываться назад. Я становлюсь сентиментальной, а мне не следует.

— Не вижу почему, если вы испытываете эти чувства.

На диване рядом с Амандой лежала груда коробок в блестящей бумаге.

— Естественно, вы подарки открывать не станете, — сказала она, — но я думаю, вам стоит знать, что там, чтобы можно было при необходимости поменять. Для Дэна — книги и коробка апельсиновых цукатов в шоколаде; это чистой воды сантименты, потому что я помню, как однажды, когда еще были живы родители, он стащил из буфета целую коробку и все съел. Надеюсь, он все еще их любит. Для Сюзанны тряпичная кукла с нарисованными глазами, никаких пуговиц, так что ничего проглотить она не сможет, и пупс с полным гардеробом для Тины. Насколько я помню, на самом деле маленькие девочки предпочитают кукол, которых можно купать и наряжать, а не роскошных красавиц, которых не дай Бог повредишь. А для вас, Салли, черно-белый свитер ручной вязки, потому что я помнила ваши угольно-черные волосы. Его связала одна из моих девочек. Я пристроила ее и двух других к магазину детской одежды. У нее настоящий талант, и я ожидаю для нее большого будущего.

— Вы слишком щедры. — Салли чувствовала себя смущенной, получая подарки от женщины, которая, по-видимому, полна решимости их погубить. И, желая быть абсолютно искренней, сказала: — Должна признаться, что я не понимаю. Мне казалось, что мы враги, что вы очень злы на Дэна. А теперь вы привозите подарки.

— В том, что касается бизнеса, — да, я зла. Даже больше — в ярости. Но это не имеет никакого отношения к Дэну, моему брату.

— Простите, но я все равно в растерянности. Вы разделяете Дэна на работе и Дэна дома. Однако это ошибка.

— Да, но это не остановит меня в защите моих прав.

— Никто их вас и не лишает, Аманда, — напряженно произнесла Салли.

— Тогда вы не знаете, что происходит. Эта канитель с зарубежной сделкой все тянется, и я вынуждена ждать. Я больше не верю ни одному их слову. Мой срок — первое января, до него осталось всего десять дней, так что…

— Я все это знаю, Аманда. Не стоит мне об этом рассказывать. Я не имею никакого отношения к «Грейз фудс».

Эта женщина просто комок нервов. Она постукивает по полу ногой и одновременно рукой — по подлокотнику дивана.

— Дэн будет дома завтра поздно вечером, — сказала Салли. — Возможно, — попыталась она успокоить гостью, — когда вы встретитесь лицом к лицу, вы помиритесь. По телефону это довольно трудно сделать.

Аманда молчала, и Салли продолжила:

— Мне хотелось бы, чтобы все вы пришли к согласию. Дэн очень переживает из-за этих ссор, а бедный Оливер, должно быть, в отчаянии, хотя и держит все в себе.

Аманда сидела, уставясь в пустоту, словно вообще не слышала обращенных к ней слов, потом, внезапно передернувшись, обхватила себя руками.

— Вам холодно? Сейчас я принесу вам шаль, — сказала Салли, вставая.

— Нет, это другой холод. Он внутри меня. Думаю, мне не следовало сюда возвращаться. После гибели родителей я ни минуты не была счастлива в Скифии.

«Обычно люди, приходя в дом, не выворачиваются наизнанку в первые полчаса», — подумала Салли. И сочувственно ответила:

— Неудивительно, что у вас нет счастливых воспоминаний. Вы были девочкой, только что потерявшей родителей! Для вас это, наверное, было тяжелее, чем для Дэна, он был маленьким. И оказаться единственной женщиной в мужском доме…

— Он не был мужским. Была жива моя тетя Люсиль. Вы что-нибудь о ней знаете?

— Видела только ее портрет в столовой в «Боярышнике».

— Она, между прочим, покончила с собой.

Салли просто открыла рот.

— Я никогда об этом не слышала!

— И не должны были. Предполагается, что туманным зимним вечером она по ошибке направила машину не на мост, а в реку. Или что у нее случился сердечный приступ. Выбирайте. Но я-то знаю правду.

— Вы хотите сказать, что вы единственная знаете правду?

— Ну, может, не единственная, хотя уверена, Дэн даже не подозревает, иначе он вам бы сказал.

Эта женщина, вероятно, больна. Самое умеренное определение, применимое к ней, — это «эксцентричная». Поскольку от нее ожидали реплики, Салли коротко заметила:

— Для всех вас это, видимо, было ужасно.

— Меня там не было. Это случилось на следующий день после того, как я уехала в пансион. Я хотела вернуться домой на похороны, потому что любила ее, но взрослые посчитали, что не стоит. В школе решили, что это слишком долгое путешествие, поскольку я только что прибыла, а мои родственники — у моей мамы была сестра в Калифорнии, двоюродная или троюродная, которая взялась меня опекать, — согласились. Тетя Люсиль была приятная, спокойная женщина, очень ласковая со мной, а особенно с Клайвом. Насколько я помню, он был неудачником, — задумчиво проговорила она. — Бедный Клайв.

Последнее замечание невольно обидело Салли, и она, хотя и сама примерно так же думала о Клайве, решительно встала на его защиту:

— Больше не бедный. Он счастливо женат, и у него все хорошо, даже несмотря на то что недавно он серьезно болел. Но он благополучно выздоравливает.

— Рада это слышать. Я так понимаю, что он не хочет продавать участок леса этой группе?

— Не знаю. — Салли знала, но ее раздражали попытки втянуть ее во все это. — Я же вам сказала, что не принимаю участия в делах «Грейз фудс». — И, решив сменить тему, уже более мягким тоном предложила: — Хотите посмотреть дом? Я проведу для вас экскурсию.

— И дом, и детей — обязательно.

Аманда восхищалась фотографиями Салли над столом Дэна в кабинете, когда туда, переваливаясь, вошла Сюзанна в розовом банном халатике.

Идущая за ней няня воскликнула:

— Вы не поверите, она стала слишком резвой для меня! Постойте, мисс, у вас все еще влажные волосы. Дайте мне их высушить. — Но Сюзанна смеялась и уворачивалась от няни и полотенца. — Вот так. Теперь можешь идти к маме.

Салли подхватила ее.

— Это Аманда. Помаши ей.

Маленькая пятерня растопырилась навстречу Аманде, та помахала в ответ.

— Можно ее подержать, или она испугается?

— Она пойдет к вам. Большинство детей в этом возрасте боятся чужих, но она почему-то редко пугается. Попробуйте.

Аманда протянула руки, и Сюзанна позволила произвести перемещение.

— Красавица! — воскликнула Аманда. — Вы только на нее посмотрите. Она обворожительна, Салли. Сколько ей?

— Год, — гордо сказала Салли, — и, похоже, она не ведает никаких страхов.

Аманда кивнула:

— Думаю, она легко пойдет по жизни. Посмотрите на ее улыбку. Ну а где Тина?

Ответила няня:

— Играет. Сегодня она немножко не в духе. — И, устремив тактичный взгляд в сторону Салли, добавила: — Я пытаюсь свести ее вниз поужинать.

— Может, тогда оставим ее в покое? — предложила Салли.

— Давайте сходим к ней, — сказала Аманда. — Ну и что, что она не в духе? У всех Такое бывает. У меня, например.

— Вообще-то она не просто не в духе, — вынуждена была объяснить Салли. — В последнее время у нас с Тиной некоторые проблемы. Ничего серьезного, — быстро поправилась она, — но периодически на нее что-то находит, и она отказывается говорить. Ничего серьезного, — повторила она, — просто раздражает.

— На меня это не подействует, — заверила Аманда.

Идя по коридору, они услышали звуки вальса «На прекрасном голубом Дунае».

Тина стояла рядом с каруселью. При виде матери и незнакомки она быстро выбежала из комнаты.

— Тина, вернись и поздоровайся, — позвала Салли, прекрасно зная, что на ее слова не обратят никакого внимания.

Карусель продолжала играть. Повернувшись к Аманде, чтобы извиниться за Тину, Салли увидела, что та стоит, закрыв лицо руками, и дрожит.

— Что такое? — воскликнула Салли.

— Эта мерзкая вещь… Эта мерзкая вещь была моей, ее мне подарили.

— Не понимаю.

Аманда смотрела на карусель, словно парализованная.

— Да что такое? — повторила Салли. — Что случилось?

— Ничего, ничего особенного, — покачала головой Аманда. — Простите… Я просто подумала… Простите.

— Да вы нездоровы! Наверное, это неспроста. Вы пугаете меня до смерти!

— Нет-нет, забудьте. Я не хочу явиться к вам в дом и причинить неприятности.

Какое странное поведение, подумала Салли, желая, чтобы рядом был Дэн, способный справиться со своей сестрой. Она взяла Аманду за руку и мягко сказала:

— Если я смогу вам помочь, это вовсе не будет неприятностью. Но если вы, напугав меня, оставите потом в неизвестности, это и будут неприятности. Умоляю, я должна знать.

Блестящие глаза, глаза Дэна остановились на Салли.

— Я никогда, никогда в своей жизни никому об этом не рассказывала. И сомневаюсь, стоит ли рассказывать вам…

— Как угодно. Но лучше сделать это, если есть возможность, пока это знание не разорвало вас изнутри.

— Вы очень добрая, Салли.

— Спасибо. Я стараюсь.

Две большие слезы покатились по щекам Аманды.

— Я много раз думала, что должна рассказать, но когда момент наступал, я не могла.

— А сейчас можете?

Разумеется, Салли было любопытно: любому на ее месте было бы любопытно. Однако, с другой стороны, она не хотела слушать дальше. Ее слишком одолевали собственные тревоги.

Аманда глубоко вздохнула:

— Да, могу. — И добавила с кривой усмешкой: — Вам лучше сесть поудобнее, потому что это долгая история… — Я увидела эту карусель, — начала она. — Ее подарили мне, когда мне было двенадцать лет, это была взятка, плата за молчание, хотя я в ней не нуждалась. Я бы все равно ничего не сказала. И действительно молчала до сих пор.

Во время похорон родителей многие подходили ко мне и говорили, желая утешить, что я попаду в самый лучший дом, о котором только может мечтать девочка, — в «Боярышник», в хорошую семью.

Никто не понимал, почему я столько плакала весь тот год, что жила там, почему была такой непослушной, полной злобы. Но я боялась, очень боялась. Я часто сидела одна в своей комнате, иногда под деревом с книгой, но читать не могла, потому что все слова сливались…

Слова Аманды тоже сливались сейчас в медленный, монотонный поток. Завороженная зрелищем чужой боли, Салли сидела, не сводя с нее глаз.

— Люди пытались найти разумное объяснение моему поведению: страшная смерть родителей, а мне всего лишь двенадцать лет, самое начало чувствительного подросткового возраста. Тетя Люсиль была со мной необыкновенно нежна. Каждый день она целыми часами развлекала меня прогулками, уроками, маленькими путешествиями, платьями и новыми книгами. Она не знала про вечера… про вечера, когда она играла внизу на пианино или уезжала в свой клуб на еженедельную встречу…

— Заканчивай, заканчивай, — чуть слышно проговорила Салли. — Ради Бога, говори побыстрее, что должна сказать.

Но голос Аманды звучал все так же заторможенно:

— Я лежала в кровати. В первый раз он пришел и просто посидел на краю кровати, поговорил со мной. Он взял меня за руку, и я была благодарна за тепло прикосновения. «Ты одинока, — сказал он. — Я приду еще». И он пришел снова. В следующий раз он зажал мне ладонью рот, чтобы я не закричала… В двенадцать лет девочка думает, что знает все про жизнь и секс, не так ли? Но она ничего не знает. И ничего не написано про то, что это такое, когда… когда это случается.

Я помню все до мельчайших подробностей, но в особенности как лежала в темноте и прислушивалась к шагам в коридоре, они приближались, потом ручка двери поворачивалась, замка не было.

Как-то вечером он принес мне серебряную карусель. Я восторгалась ею, играла с ней, поэтому он отдал ее мне. Да, это была взятка. Были и угрозы: «Если ты расскажешь, Аманда, тебе никто не поверит. А Бог все равно накажет тебя за то, что ты сделала». Вот как это было.

Горло Салли сдавило от невыносимого гнева. Если Клайв сделал это с Амандой, почему не мог сделать с Тиной?

— Клайв, — проговорила она, — Клайв!..

Аманда подняла голову.

— Что? Клайв? Ах, бедный Клайв! Конечно, нет. Ты разве не поняла, что я говорила про Оливера?

На мгновение в голове у Салли помутилось, и она непонимающим взглядом уставилась на Аманду.

— Он был прав, — с горечью сказала та. — Он сказал, что мне никто не поверит, и я вижу, что ты не веришь. Ты думаешь, что у меня бред или «возвращение воспоминаний», вызванное каким-нибудь некомпетентным или нечестным психоаналитиком. Но это не так. Я жила с этим всю свою жизнь и клянусь тебе, что это правда.

— Но Оливер… Оливер Грей?

— Да, это похоже на то, когда ребенку в первый раз говорят, что человек в костюме Санта-Клауса совсем не Санта-Клаус.

Аманда встала и беспокойно заходила по комнате, выглядывая в окно, прикасаясь к книгам, беря их, ставя на место. Потом сказала:

— Ты должна знать, как все закончилось. Тетя Люсиль застала его выходящим из моей комнаты. Думаю, она уже до этого за ним следила, потому что в тот вечер, когда он, уходя, открыл дверь, тетя стояла тут же, в коридоре, и ждала. Потом я слышала, как они страшно ссорились в своей комнате, она была рядом с моей. Я его ненавидела и надеялась, что тетя его убьет.

Утром она позвала меня к себе. Глаза у нее были красные, но она сказала, что это от аллергии. Она обняла меня и спросила, не хочу ли я поехать в пансион. Может, в Калифорнию? К родственникам моей матери?

Как видишь, никто из нас не смог заговорить об этом при свете дня. Ты не забывай, что это были шестидесятые годы. Тогда еще не признавали, что такое случается. Она обняла меня, но в глаза не смотрела и все говорила, как она любит меня и знает, что мне будет там хорошо, потому что школа маленькая и дружная. Мне даже разрешат взять мою собаку.

Вечером накануне отъезда я принесла все эти взятки — золотые часы, браслет, а главное, серебряную карусель — в его кабинет и свалила там на пол. С собой я взяла только своего пуделя Коко. Мне не хотелось оставлять Дэна, он был еще такой маленький, но думать я могла только о том, как уехать от Оливера Грея. Поэтому я уехала. Помню округлившиеся глаза Дэна: «Аманда, ты уезжаешь?» Не помню, что я ему ответила…

«И все же — Оливер Грей! И если это правда… если… тогда он сделал то же самое и с Тиной!» Понимая, что сейчас лишится чувств, Салли схватилась за подлокотники. Потом, собравшись, отмела эту мысль. Вся эта история нелепа.

— Я не очень беспокоилась, что оставляю Дэна, потому что он хорошо ладил с двумя другими мальчиками. И тетя Люсиль была там. — Аманда немного помолчала, словно подготавливаясь для дальнейшего повествования. — Но она недолго там оставалась. Я хочу, чтобы ты знала — она была крайне осторожным водителем. Я помню, как она сказала мне как-то, замедлив движение: «Это потенциальное место для ужасной аварии — резкий поворот, а за ним дренажная канава. Автомобиль может слететь прямо в реку. Возмутительно, что ее до сих пор не завалили». Да, я прекрасно это помню.

— Значит, ты действительно считаешь, что она намеренно лишила себя жизни?

— Или это, или она была в таком отчаянии, что не видела, куда едет. Но я предпочитаю думать, что она сделала это намеренно, что из-за него она утратила смысл жизни. Она не могла больше видеть своего мужа. Я уверена, что и я бы не смогла.

Салли открыла рот, но не смогла произнести ни звука.

— Вижу, что ты до сих пор не до конца мне веришь. Я не могу тебя винить. Оливер Грей — благотворитель… Странно, не так ли?

Салли наконец обрела способность говорить:

— Почему ты никогда никому об этом не рассказывала? Все эти годы рядом с тобой наверняка были люди, которым ты могла довериться. Теперь ты приезжаешь сюда и вдруг все рассказываешь мне.

— Я не собиралась ничего рассказывать, но меня поразил вид карусели. Я как сейчас вижу — блестящая небывалая игрушка стоит на столе в библиотеке, отражаясь в зеркале. Это было венецианское зеркало в изящной волнистой раме. Я отчетливо это вижу. У него изысканный вкус, у этого чудовища.

— И значит, если бы ты не увидела карусель, то так никому об этом и не рассказала бы?

— Скорее всего нет. Вначале, пока я была в школе, я сгорала от стыда. Никто не вытянул бы из меня эту историю. Потом я несколько раз хотела поговорить с профессионалами, но когда доходило до дела, не могла произнести ни слова. Потом я беспокоилась о Дэне и наших двоюродных братьях. Я не хотела, чтобы они пережили публичный позор. — Аманда улыбнулась. — А может, во мне есть частичка проклятой гордости Греев.

Внезапно комната показалась Салли слишком тесной: стены смыкались, воздух стал душным и полным угрозы. «Если все это правда, — подумала она, — тогда что еще правда? Что он сделал то же самое с Тиной… с моей девочкой?»

В тишине заговорила Аманда:

— Я не видела его с тех пор, как уехала. И не пошла на прием по случаю твоей свадьбы, потому что мне было невыносимо видеть его. Однако теперь я собираюсь его повидать. Я не могу добиться соблюдения своих прав от молодых людей, но от старого я этого добьюсь, обещаю.

Салли заставила себя вернуться к другим проблемам.

— Твои права? Ты имеешь в виду выкуп акций?

— Да, до последнего доллара и цента. Он заплатит.

— Он не имеет к этому никакого отношения. Он оставил все Йену, Клайву и Дэну. Он даже не выскажет своего мнения.

— Конечно, не выскажет. Он меня боится. Единственное, что дает мне некоторое удовлетворение, — мысль о том, что всю свою жизнь он прожил в страхе.

— Но ведь это шантаж.

— Можно и так назвать.

— А остальные члены семьи, молодые люди, как ты их называешь? Что, по-твоему, ты сделаешь с ними?

— Ничем не могу помочь.

«Значит, ты погубишь всех нас, чтобы отомстить ему», — подумала Салли. И подумала о трудах Дэна, его гордости и удовлетворении от управления крупной старой компанией.

И все же как винить ее… если это правда?

— Меня в дрожь бросает при мысли, что нужно снова войти в тот дом. В ту спальню. Столовую с портретом Люсиль. В большую кладовку с бельем, где я сидела, спрятавшись за висевшей на веревке скатертью. Я была так напугана, что сидела, не издавая ни звука.

В мозгу Салли мгновенно вспыхнула картина: прошлое лето, ребенок, спрятавшийся под роялем, за тяжелой оконной шторой…

— У меня никогда не было настоящих любовных отношений с мужчиной, даже с тем, которого я люблю. Меня до сих пор мучают ночные кошмары.

Ночные кошмары. Крик, несущийся по коридору: «Мама! Мама!»

Аманда снова подошла к окну, посмотрела на улицу.

— Снегопад не ослабевает. Мне лучше уже ехать в гостиницу.

— Думаю, да, — согласилась Салли, не делая попытки остановить ее.

— Я испортила вам день. Мне действительно очень жаль, Салли. Не очень-то приятная история.

— Да, неприятная.

Они еще стояли на верхней площадке лестницы, когда услышали музыку карусели. Должно быть, Тина вернулась к себе в комнату.

Аманда остановилась, вцепившись в перила.

— Возможно, мне не следует этого говорить… — начала она.

— Скажите! — резко выкрикнула Салли. — Скажите, что бы это ни было!

— Хорошо. Вы сказали, что эту вещь вам подарил Оливер?

Салли почувствовала, что сейчас упадет, и покрепче ухватилась за перила.

— Не помню, что я сказала. Это был подарок Тине из «Боярышника». Мы подумали, что от Клайва. Он обожает нашу дочь. Он подарил ей пони, — проговорила она непослушным языком.

— Серебряная карусель — музейный экспонат. Странный подарок для ребенка.

— Она… ей понравилась. Тина сказала, что хочет карусель.

Аманда пристально посмотрела на Салли.

— Советую вам проследить за этим, Салли. Да, проследите.

Не успела парадная дверь закрыться, как Салли ринулась наверх, но приказала себе не паниковать и, замедлив шаги, подошла к двери, из-за которой доносилось позвякивание карусели.

— Пора купаться. — Она сказала это бодро и легко. Все должно быть естественно, если ты хочешь узнать правду, нельзя ни давить, ни торопиться, ни пугать.

— Нет! — отрезала Тина. — Не хочу.

— Но на улице холодно, а в горячей ванне будет очень приятно.

— Нет, я сказала.

Противница подкупа, Салли все же проворковала:

— А в папином кабинете лежит новая коробка конфет, и ты можешь взять две штучки, если будешь вести себя хорошо и искупаешься.

Коробка была доставлена, Тина взяла свои две конфеты и позволила матери раздеть себя. Руки Салли тряслись, когда она снимала с девочки красивые розовые трусики, еще один подарок Хэппи, сажала Тину в ванну, поливала ее водой и терла мочалкой. Материнские глаза внимательно изучали тело ребенка, выискивая какие-нибудь знаки. Но можно многое сделать, не оставив следов…

Салли едва не задыхалась от гнева и отвращения. «Оливер Грей, если ты хоть что-то сделал с моим ребенком, клянусь, я тебя убью… Но это же абсурд! Аманда Грей, должно быть, ненормальная. А если нет?»

— Ты просила кого-нибудь подарить тебе карусель, Тина? — начала она.

— Я хотела ее. Ты хочешь ее у меня отобрать?

— Конечно, нет. Просто хотела узнать, кто мог сказать, что ты ее получишь.

— Оливер. Значит, он ее заберет? — со страхом спросила Тина.

— Зачем ему забирать карусель?

— Не знаю. Но он это сделает.

— Что сделает?

— Заберет ее, я сказала! — в нетерпении крикнула Тина.

Надо действовать постепенно, держаться очень спокойно. Вынув Тину из ванны, Салли завернула девочку в полотенце и села на табуретку, чтобы расчесать ей волосы.

— Знаешь, что я думаю про тебя? Думаю, у тебя есть секрет, — весело сказала она.

— Нет, нету. — В глазах Тины мелькнул страх, но она тут же опустила их.

— Знаешь, иногда я не понимаю твоих поступков. Например, помнишь, когда кто-то из детей случайно наступил тебе на руку в садике? Так ты ничего нам не рассказала, хотя на руке у тебя была большая ссадина.

Тина молчала. С ощущением, что погружается во все более глубокие воды, Салли осторожно продолжила:

— А потом в один прекрасный день появилась карусель. Ты расплакалась и не сказала мне почему. Непонятно, подумала я. Такой красивый подарок, а Тина плачет. Но может, на самом деле она тебе не понравилась? Может, есть какая-то причина?

— Она мне нравится, нравится! — закричала девочка. — Ты не заберешь ее. Он сказал, что ты заберешь, если…

— Он? Кто так сказал?

— Дядя Оливер. Он сказал, что ты ее заберешь, если я скажу.

— А что ты скажешь, Тина?

— Ты знаешь, что делает дядя Оливер?

Салли покачала головой:

— Нет. Расскажи мне.

— Снимает трусики и трогает меня. И если я расскажу, он скажет, что я плохая девочка, делаю плохие вещи, а ты меня накажешь.

«Держись, не показывай виду, что ее слова словно нож в сердце!»

— Это секрет, а теперь я тебе сказала!

Салли обняла дочь, шепча:

— Нет-нет, все в порядке. Ты ничего плохого не делаешь, Тина. Это он делает плохие вещи. — И несмотря на всю свою решимость сохранять выдержку, Салли расплакалась.

— Мама, почему ты плачешь?

— Потому что очень тебя люблю… Ты наша хорошая девочка. Ты самая лучшая девочка в мире.

«О, Аманда, прости, что сомневалась в твоих словах!»

— Ты больше не должна об этом думать, потому что больше никто не прикоснется к тебе подобным образом. Ты не должна позволять. Ты знаешь это? Ты же много раз слышала об этом от папы, няни и меня.

«Прекрати, — приказала она себе. — Ты слишком возбуждена. Скажи это спокойно, а потом постарайся навсегда стереть это из ее памяти… если сможешь. Если когда-нибудь сможешь».

— Ты никому не должна позволять снимать с себя одежду или трогать тебя, Тина. Ну а теперь идем ужинать.

Погода была отвратительная, снег продолжал валить, а ветер кружил его. До Ред-Хилла оставалось еще добрых тридцать пять миль — на север и вверх по узкой, извилистой дороге. На завтра обещали серьезную метель, но до завтра оставалось всего несколько часов.

Надо собраться с мыслями. Разум застилает одна кровавая пелена ярости. Она не представляет, что скажет, когда доберется до Ред-Хилла. Надо сосредоточиться, чтобы туда добраться.

Было едва только семь вечера, но машин на дороге было мало, люди спешили укрыться в своих домах. Медленно ползли минуты. Салли посмотрела на спидометр: тридцать пять, сорок пять, пятьдесят. Автомобиль опасно заскользил по дороге. Салли опомнилась и снизила скорость.

Домов по сторонам дороги становилось все меньше, расстояние между ними — все больше. Это был лес, здесь жили уже только те, кто предпочитал настоящее уединение и обитал в старых хибарах, или богатые горожане, чьи дома скрывались в конце подъездных дорожек за воротами, которые зимой всегда бывали закрыты, за исключением нескольких праздничных дней.

Высокие ворота Ред-Хилла между двух каменных столбов стояли сейчас открытыми. Салли свернула. Проезжая мимо нового коттеджа Клайва, она с сожалением подумала о своих подозрениях и черных мыслях в его адрес.

Густой слой снега засыпал ее куртку, пока она прошла небольшое расстояние от автомобиля к парадному входу. Звоня в дверь, она все еще не знала, что скажет.

К удивлению Салли, дверь открыл сам Оливер. Джентльмен в бархатной домашней куртке не открывает дверь лично! Брови Оливера удивленно поползли вверх.

— Салли! Ты приехала одна? Что такое? С Дэном все в порядке?

— Да, он вернется завтра.

— Ты меня напугала. Ты говорила, что приедешь с Дэном, поэтому я тебя не ожидал. И в такую погоду! Что ж, проходи к огню. Камин у меня разгорелся на славу. В самый раз для такого вечера.

Вслед за хозяином она прошла в большую центральную комнату, где были развешаны охотничьи трофеи, а над камином красовалось изображение этого самого дома, которое они подарили ему на прошлый день рождения. Диваны и кресла накрыты индейскими одеялами. На длинном столе лежат разные металлические предметы, статуэтки, старые пистолеты и латунные кубки — память о прошлых теннисных турнирах.

— Я все время чищу эти экспонаты, — объяснил он. — Мне нравится делать это самому. Прекрасное занятие для одинокого вечера, ты не находишь?

Она не отвечала, просто стояла и смотрела на него. Как будто не замечая этого, он продолжал чистить, полировать и говорить:

— В доме нет никого, кроме одного работника. Кухарка придет завтра утром со сладким. Она считает, что моя плита не подходит для выпечки кондитерских изделий. Не знаю почему, но, с другой стороны, я ничего не понимаю в работе кондитера. Садись же, — сказал он, поскольку Салли так и стояла — в куртке, шапке и перчатках. — Раздевайся и расскажи, что приключилось, если приключилось.

— Это не займет много времени, — сказала она.

Он положил ветошь.

— Что случилось, Салли? Что такое?

Она смотрела на него, на серебристые волосы, на красноватый загар, приобретенный на лыжном курорте под Шамони, на сверкающий белый воротничок на фоне черного бархата, слегка удивленный наклон благородной головы. Ум. Обаяние.

— Да что, в конце концов, случилось, Салли?

— Сегодня днем я виделась с Амандой. — Она не планировала начать с Аманды, она вообще ничего не планировала.

Его брови снова взлетели.

— С Амандой? Здесь, в городе?

— Она приехала к нам, хотела повидаться с Дэном. Ее юристы приедут сюда в понедельник.

— А, снова это дело. — Оливер покачал головой. — Как бы мне хотелось, чтобы вы, молодежь, уладили все разногласия. Все это тянется слишком долго. Но я не хочу вмешиваться, Салли. Ты знаешь. Это больше не моя компания…

— Мы уже слышали все это раньше, — перебила она.

Никто никогда не перебивал Оливера, не позволял себе говорить с ним грубо, и он изумился. Когда же Салли даже бровью не повела, он продолжил:

— А как Аманда?

— А что ты ожидаешь после того, что ты с ней сделал?

— Я сделал? Я тебя не понимаю.

— Ты меня понимаешь, Оливер. — Она вспотела, голова накалилась, и Салли сделала глубокий вдох. — Ты — исчадие ада, Оливер, дикарь, преступник. Ты — мразь!

Он спокойно спросил:

— Салли, ты уверена, что хорошо себя чувствуешь?

— Ты имеешь в виду, в своем ли я уме? Да, я в здравом уме, Оливер. А вот как я себя чувствую — это другой вопрос… после того, что ты сделал с Тиной. — Она заплакала и утерла толстой перчаткой слезы. — Я хочу, чтобы ты умер. Чтобы тебя похоронили и забыли.

— Так, Салли, это серьезное заявление. Что все это значит?

— Не надо играть со мной в игры! Ты развращал мою девочку! Снимал с нее одежду, дотрагивался до нее и бог знает что… твои грязные руки на ней! — Голос ее зазвучал пронзительно. — Не играй, Оливер! Врач нам сказала, что именно не так с Тиной, мы ей не поверили, но теперь, когда я услышала все это от моего ребенка… Боже мой!

Оливер кивнул, глаза его излучали терпимость, мудрость, сочувствие.

— Она слишком много смотрит телевизор, Салли. Дело в этом. Все эти отвратительные вещи оказывают на детский разум гораздо более сильное впечатление, чем мы думаем. Я удивлен, что вы разрешаете ей смотреть такие фильмы.

— Мы не разрешаем, и она не смотрит, ты слышишь меня? Она показала мне, что ты делал. В своей невинности, своем неведении — показала мне. Но она знала, что это было плохо. «Я плохая девочка», — говорила она, потому что так сказал ей ты, и… и ты подарил ей эту проклятую карусель, чтобы она молчала. «Это секрет» — вот ее слова. А если она проговорится, ты заберешь карусель. — Теперь голос Салли стал слабым от внезапно охватившего ее изнеможения. — Ублюдок! Мерзкий старик!

— Это самые неприятные слова, какие я слышал в своей жизни, а я слышал их немало.

Он с негодующим видом выпрямился, являя собой олицетворение значительности. Ощущение невозмутимого превосходства, исходившего от него, сводило Салли с ума.

— Ты услышишь гораздо больше, когда тобой займется Аманда. Ее ты тоже развращал. Она рассказала мне, что ты с ней проделывал.

— А, так тут еще и Аманда! Только вот, знаешь, она немного не в себе. Самую малость. Всегда была.

— Аманда в своем уме, хотя если бы она и сошла с ума, неудивительно. Но ты знаешь, что это неправда, и вот почему ты не имеешь своего мнения по этому делу. О, как благородно ты удалился от дел, чтобы «позволить молодежи взять на себя руководство компанией», — передразнила его Салли, — когда на самом деле ты не смеешь задеть Аманду, не смеешь даже приблизиться к ней. Все эти годы ты жил в постоянном страхе из-за нее.

Оливер стоял, улыбаясь и поигрывая в кармане ключами, и она поняла: он хочет показать, что его нисколько не тронули ее слова, что его это даже забавляет, показать слабость и бессилие Салли.

— Очень жаль, что ты не видишь, насколько ты смешна, — сказал он.

— Ты так думаешь? Ты узнаешь, насколько смешна Аманда. По ночам ты пробирался к ней в комнату… дарил ей подарки, подарил ту же карусель. Пока твоя жена не обнаружила и не отправила девочку в безопасное место. А потом покончила с собой. Люсиль покончила с собой, ведь так, Оливер?

Мышцы его лица напряглись, улыбка погасла.

— В тот день был густой туман, она ехала по дороге, по которой ездила всю жизнь, и свернула прямо в реку. Из-за тебя, Оливер.

Наступило страшное молчание. Когда Оливер заговорил, его поза изменилась. И Салли поняла, что ее последние слова поразили его в самое сердце.

— Не знаю, Салли, чего ты добиваешься своими жестокими обвинениями. Правда не знаю, — сказал он.

— Я хочу, чтобы весь мир узнал, что ты такое. Я хочу разоблачить великого филантропа, исследователя, джентльмена и показать, какой дрянью он на самом деле является!

— Ты же не думаешь, что кто-то поверит твоей лжи? — Тяжелым, пронизывающим взглядом он попытался заставить ее опустить глаза.

Сквозь пелену слез она посмотрела ему прямо в глаза. Он стоял среди своих драгоценных приобретений, которые все эти годы сохранялись им, его репутацией и хорошей работой, а внутри этого кокона совершались тем временем немыслимые преступления…

Она не узнала себя. Этот крик, эти слова принадлежали не ей.

— Ты увидишь! Вонь от тебя поднимется до небес.

— Очень сомневаюсь.

— Погоди, пока заговорит Аманда, а я…

— Сколько угодно. Думаешь, я тебя боюсь? Я буду все отрицать, и конец делу.

— Твой позор…

— …рикошетом ударит по твоей семье.

— Но только не теперь, когда я все расскажу врачу Тины.

— Чепуха! Все знают, что маленького ребенка можно научить говорить что угодно.

— Ну а у врача какой мотив? Она тебя в глаза не видела. Какой мне смысл? Мне никогда ничего не нужно было от тебя. Я думала… я восхищалась тобой, пока сегодня вечером Тина… — На мгновение комната качнулась перед глазами. — Моя девочка. Маленькая моя! — воскликнула она, закрывая лицо руками.

Внезапно Салли поняла, что дошла до предела — морального и физического. И, подняв глаза, спокойно посмотрела на Оливера.

— Гораздо более известные люди, чем ты, бывали разоблачены, Оливер. И у них хватало мужества признаться и раскаяться.

— Совершенно верно. В высшей степени достойное поведение, если есть в чем признаваться.

— Тебе станет легче, если ты это сделаешь. Ты облегчишь себе жизнь.

Он не ответил.

— Ты считаешь себя религиозным человеком?

— Да.

— Тогда позволь спросить тебя: ты поклянешься, что никогда не делал с моей Тиной такого, что не должен был делать?

— Мне нет нужды клясться. Моего слова почтенного гражданина будет достаточно.

— Почтенные граждане приносят клятву в суде.

Он не ответил. Она увидела, что кровь бросилась ему в лицо, и Салли поняла, что Оливер в ужасе. Лоб его покрылся испариной, колени подогнулись.

— Поклянись перед Богом, которому ты молишься каждый день. Ты никогда не пропускаешь воскресной службы. Поклянись, что ты ни разу не приставал к моему ребенку с сексуальными домогательствами. Я принесу из библиотеки Библию. Поклянись!

— Нет!

Он стоял, прислонившись к стене позади стола, распластав по ней ладони, словно поддерживая себя, их с Салли разделял заставленный дорогим антиквариатом стол.

— Ты отказываешься? — сказала она.

— Отказываюсь.

Он пытался взять себя в руки. Она видела, как этот процесс набирает силу в человеке, таком разумном, добродушном и правильном, с которого сорвали маску, обнажили его нутро. Постепенно он снова вернулся на привычную высоту и напал на Салли.

— Что еще ты хочешь, Салли? Я начинаю уставать от происходящего.

— Я сказала. Я хочу разоблачить твою сущность и сделаю это.

— Только попробуй! И ты пожалеешь.

— Не думаю, Оливер.

— Попробуй, и я обвиню Дэна в развратных действиях с собственной дочерью.

На мгновение Салли остолбенела. Безмерность этого немыслимого зла вела к безумию. И все равно она нашла в себе силы сдержаться и не вцепиться Оливеру в глотку. Вместо этого зашарила по столу, чтобы найти и разбить что-нибудь ценное для него. Она бы снесла его дом, если б смогла. Ее сила, как и у него, побежала по жилам, ища выхода. Еще до того как он успел подбежать к столу и помешать ей, Салли вырвала страницу из старинной, переплетенной в кожу книги, смахнула на пол серебряную статуэтку и серебряный кубок с выгравированным на нем его именем и схватила револьвер с отделанной серебром ручкой…

Он выстрелил. От грохота у нее чуть не лопнули барабанные перепонки. Она услышала вскрик Оливера, увидела, как он, шатаясь, попятился и съехал по стене на пол… Она выскочила из комнаты.

Первое, что осознала Салли, когда пришла в себя, была дорога. Каким-то образом она выбралась из дома, хотя не помнила как. Кажется, она слышала стук хлопнувшей за ней двери. Должно быть, она как-то включила мотор, потому что сейчас со всеми предосторожностями вела машину сквозь летящий снег. Она опомнилась уже после того, как миновала поворот, где дорога уходила на Ред-Хилл.

«Я убила человека! Совершила убийство! О Господи!»

Салли вспотела под дубленой курткой, ее трясло, но она понимала, что должна успокоиться, чтобы думать.

Ее мозг начал работать. Помещения прислуги располагаются в задней части дома, откуда подъездную аллею не видно. До сих пор навстречу ей проехали две или три машины, в темноте и при таком снеге никто просто не мог заметить номер ее машины. И вообще люди ездят не для того, чтобы разглядывать номера на машинах. Затем Салли вдруг сообразила, что так и не сняла перчаток, пока находилась в доме, и ее затопила волна облегчения.

Автомобиль занесло на опасной дороге. Недоставало только застрять здесь, как она тогда объяснит, что делает тут в такой час?

Вцепившись в руль, она молилась только об одном — благополучно добраться до дома.

Снежные хлопья плясали перед ветровым стеклом, видимость составляла всего несколько метров. За те немногие минуты, что она провела в этом проклятом доме, снегопад превратился в настоящую метель.

Что-то впилось ей в бедро, когда она села поудобнее. Оказывается, она выбежала из дома с револьвером в руках. И он был заряжен.

Снова ее охватила паника. Ей казалось, что на заднем сиденье кто-то притаился, она поминутно смотрела в зеркало заднего обзора. Затем крикнула себе:

— Ты ведешь машину! Ты едешь домой, дура, с заряженным револьвером в машине!

До реки оставалось совсем ничего, поэтому на ум пришел наиболее логический вывод — избавиться там от оружия. Тот самый крутой склон, по которому та несчастная женщина направила в воду свой автомобиль. В такую погоду невозможно будет съехать вниз, а потом опять выбраться на дорогу. Можно, конечно, открыть окно и выбросить револьвер. Но что, если она не докинет и он останется лежать на дороге или упадет в снег и будет найден, когда снег растает? Нет. Придется, даже с риском не завести мотор снова, остановиться, выйти и уже наверняка, с моста, выбросить эту штуку в реку. Опять же ее могут заметить из проезжающей машины и, разумеется, запомнят женщину, остановившуюся на мосту во время метели. Но придется попытаться.

Никто не проехал. «Пока все идет хорошо, — подумала она. — Тебе повезло. Повезло! Если ты считаешь, что до этого вечера у тебя были трудности, подумай еще раз».

Она соображала на удивление ясно. В подобных случаях полиция опрашивает всех — родственников, друзей и прислугу. «Тебя спросят, где ты была в тот вечер. Няня ответит: ты сказала, что поехала в кино. Значит, надо поехать в кино».

Но может, взять и поехать сначала в полицию и рассказать им про несчастный случай? В конце концов, она же Салли Грей, уважаемый человек, ее даже ни разу не штрафовали за превышение скорости. Они, конечно, поймут, что это был несчастный случай. Поймут ли?

Как жаль, что Дэна нет дома! Она не сможет одна пойти в полицию, лепетать что-то, глядя в их мрачные лица. Нет, это невозможно.

В маленьком развлекательном центре в пригороде еще ярко горели огни, а на парковке перед кинотеатром стояли машины. До сих пор работала аптека. Салли поставила автомобиль поближе к группе людей, которые должны были первыми выезжать со стоянки. Вышла и помедлила на дорожке с нарочито неуверенным видом.

— Салли Грей! Ты можешь себе представить, что случилось за прошедшие два с половиной часа? Мы бы ни за что не поехали в кино, если бы знали, что все так обернется.

Это были Эрик и Лорен Смиты, в растерянности смотревшие на снег.

— Я тут гадаю, доедем ли мы вообще до дома, — сказала Салли.

— Мы поедем прямо за тобой, — предложил Эрик, — и если ты застрянешь, мы тебя вытащим.

Салли засмеялась:

— А если застрянете вы, от меня, боюсь, проку будет мало. — Затем, думая о будущем, попросила их подождать пару минут — она зайдет в аптеку купить что-нибудь от простуды, потому что ее что-то познабливает.

Аптекарь станет еще одним свидетелем ее присутствия.

— Отличная картина, — заметил он, отсчитывая сдачу. — Я никогда не пропускаю фильмы с этой актрисой.

— Чудесная. Мне очень понравилось, — согласилась Салли и сделала мысленную пометку прочитать кинообозрение.

Автомобили потихоньку добрались до дома. Снегу навалило столько, что Салли пришлось брести от гаража до парадной двери чуть ли не по пояс в снегу. Она немного постояла, обозревая нетронутый снежный покров, а снег все продолжал идти. Нигде не останется никаких следов автомобиля, подумала она. И затем, заперев за собой дверь и чувствуя себя выжатой до капли, поднялась наверх и повалилась на кровать.

Несколько часов спустя она встала и пошла в детские комнаты. На глазах выступили слезы, когда она представила, что этот страшный человек делал с Тиной. Но перед перспективой того, что может теперь ожидать этих маленьких девочек и Дэна, померк даже этот кошмар. И Салли мысленно снова прошлась по событиям прошедшего вечера, анализируя все до мельчайших деталей: отпечатков нет, оружие на дне бурной реки, Смиты, аптекарь.

Она почувствовала себя уверенно. Однако никогда нельзя быть уверенным в чем-то до конца. Могло остаться что-то, какая-то крохотная улика, которая выдаст ее. О таких вещах постоянно пишут.

Возвращаясь к себе, Салли прошла мимо комнаты, где обычно играли дети. По необъяснимой причине она вошла туда и включила свет. На столе стояла карусель, сверкая в своей прекрасной, нелепой роскоши. И опять без всякой на то причины Салли дотронулась до нее, повернула рычажок, и механизм заиграл вальс «На прекрасном голубом Дунае». И тогда Салли в ужасе отпрянула, словно коснулась змеи, коснулась того зла, имя которому было Оливер Грей.

Он умер и заслужил эту смерть, хотя Салли и не хотела быть причиной его смерти, и вообще ничьей. Но так уж получилось.