Дуглас ждал в лимузине, пока регистраторша не известила, что доктор Редж Стивенсон готов его принять. Сидеть в приемных Дуглас никогда не любил. Три этажа он преодолел по лестнице пешком, поскольку это было полезно для здоровья.

В старомодном кабинете доктора Стивенсона он всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Допотопные кресла, обтянутые кожей, и медицинские справочники, вечно громоздившиеся на столе, во всех углах, и алые подтяжки Реджа, торчавшие под пиджаком, – все это вызывало у Дугласа непонятное чувство неловкости.

Врачебные приемные и смотровые кабинеты напоминали ему о кошмарном детстве, о тех днях, когда его брата Дэниела, страдающего астмой, то и дело забирали в больницу. Больница навевала мысли о мучительном ожидании, смешанном со щемящим страхом.

Голос доктора Стивенсона вывел его из оцепенения:

– Как поживает ваша «Трибюн», Дуглас? Как бизнес?

Каждая встреча с доктором отнимала у Дугласа не менее сорока пяти минут, причем сценарий никогда не изменялся: доктор интересовался его делами, а затем, сверяясь с собственными записями, задавал вопросы про очередную жену или любовницу.

– Как дела у Келли?

– Я и пришел к вам, Редж, чтобы поговорить о ней. Видите ли, у меня вновь возникли некоторые трудности очень личного плана. Если помните, мне и прежде не всегда удавалось исполнить… гм… свой супружеский долг. Но дело теперь не в этом. Мне это уже ни к чему. Я имею в виду именно супружеский долг. А вот в остальном… Видите ли, Редж, я полюбил другую женщину. И теперь мне хотелось бы, чтобы у нас с ней в постели… Словом, я опасаюсь, как бы у меня и с ней не возникли те же проблемы, что и с Келли.

Доктор Стивенсон ободряюще улыбнулся и, облокотившись на стол, сложил ладони шатром.

– Что вы имеете в виду, Дуглас? – участливо спросил он. – Что вы стали импотентом, не способны достигнуть эрекции? Или вы опасаетесь, как бы в решающий миг не потерпеть фиаско?

– «Опасаетесь» – не то слово, доктор, – со вздохом признался Дуглас. – Порой, когда я прихожу к ней, валясь с ног от усталости, Бекки – так зовут мою новую пассию – приходится изрядно попотеть, чтобы мой… «молодец» воспрянул духом.

– Ну, это не беда, – улыбнулся врач. – У мужчин старше сорока пяти это встречается сплошь и рядом. А причина – нехватка тестостерона в организме. Из-за этого вам не удается достигнуть нормальной эрекции, даже если вы смотрите на обнаженную женщину. Скажите, на мануальные или оральные ласки ваш пенис еще отвечает?

Дуглас, потупив взор, пробурчал что-то вроде «да».

– Сейчас на рынке появилось много новых и весьма эффективных средств. Например, гормональный пластырь. Он пропитан тестостероном, и после прикрепления пластыря к телу гормон начинает постепенно поступать в организм. Стоит это недешево, но результат отменный. А продолжительность действия около тридцати шести часов. – Чуть помолчав, доктор Стивенсон добавил: – Ну и, конечно, вы можете попробовать виагру.

– А как быстро все эти средства начинают действовать? – полюбопытствовал Дуглас.

– Пластырь – часов через двенадцать. Только вы должны помнить, что ни в коем случае нельзя приклеивать сразу два пластыря. А действие виагры проявляется через час, эффект же ощущается в течение нескольких часов.

Дуглас встречался с Бекки на следующий вечер в домике, который он тайно снял неподалеку от ее квартиры. Холлоуэй очень пекся о своем здоровье и никогда не полагался на случай. Он решил, что возьмет пластырь и виагру и проверит их эффект перед встречей с Бекки. Он хотел убедиться, что разрекламированные средства в решающую минуту не подведут.

«Сегодня перед обедом приклею пластырь, – подумал Дуглас. – Если ничего не почувствую, то завтра вечером приму таблетку виагры».

Джорджина всегда предвкушала, как славно проведет время, обедая с Мэдж, легендарной ведущей колонки «Трибюн», посвященной розыску пропавших родственников. Хотя Мэдж было уже под восемьдесят, ее ум оставался таким же живым и острым, как и в годы молодости. Она была настоящим кладезем познаний и, казалось, испытала в своей долгой жизни все, что только можно. Молодежь до сих пор тянулась к Мэдж, а она щедро делилась со всеми опытом и давала мудрые советы. К Джорджине эта замечательная старушка питала самую искреннюю симпатию.

– Привет, дорогая моя, ты сегодня выглядишь как конфетка! – прощебетала Мэдж, когда метрдотель помог ей сесть на стул за любимым столиком. Мэдж всегда сидела у окна, откуда открывался завораживающий вид на Тауэрский мост. Бойкую старушку узнавали повсюду – в журналистской среде ее почитали как королеву-мать.

Черные, цвета воронова крыла волосы, хотя и поредевшие, до сих пор не были тронуты сединой; Мэдж зачесывала их назад, что подчеркивало тонкие черты ее лица, все еще сохранившего следы былой красоты. Роскошные волосы, постоянно дымящаяся сигарета в серебряном мундштуке и язвительный, не по возрасту острый ум – вот что всегда отличало Мэдж.

– Ну что ж, – улыбнулась она, – расскажи мне теперь, что за чертовщина творится у вас в «Санди».

– О, Мэдж, это просто кошмар какой-то! – призналась Джорджина. – Дуглас, по-моему, совсем свихнулся. Строит воздушные замки и надеется провести реформы, чтобы перевернуть весь газетный мир с ног на голову.

– Это точно, – кивнула Мэдж. – На прошлой неделе я обедала с ним, и у меня сложилось впечатление, что он и сам толком не знает, чего добивается.

– Но вы хоть это поняли?

– Дело в том, милочка, – задумчиво сказала Мэдж, – что Дуглас убежден: маркетинг – единственный выход из кризиса, который переживает английская пресса. Он решил, будто для газет куда важнее способ подачи информации, а не ее суть.

– По-моему, это просто предлог, чтобы сократить финансирование моей газеты, – вздохнула Джорджина.

– Деньги играют не последнюю роль в его замысле, – согласилась Мэдж. – Он намерен сократить расходы на издание, но при этом рассчитывает привлечь больше читателей. По-моему, это просто бред, и я ему честно это сказала.

– Как все ужасно, Мэдж! – воскликнула Джорджина. – Он не понимает, как отреагируют читатели на подобные новшества. Нас ведь не круглые идиоты читают.

Мэдж приподняла бокал шампанского и полюбовалась, как переливаются яркие искорки.

– Давай пока поговорим о другом, – предложила она. – Я хочу выпить за тебя и за успехи «Санди». Как ты уживаешься с этой гадюкой Шэрон?

– Откровенно говоря, по этому поводу я и хотела с вами посоветоваться, – призналась Джорджина. – К сожалению, дело принимает довольно неприятный оборот. Пару недель назад я узнала, что по ее распоряжению за мной установили слежку. Шэрон также копается в моем прошлом – хочет найти компрометирующие меня факты и опорочить перед советом директоров. Более того, в моем кабинете установлено подслушивающее устройство, а сенсационные материалы, над которыми работают мои журналисты, каким-то таинственным образом перекочевывают на страницы «Дейли». Похоже, Шэрон ухитрилась взломать нашу компьютерную систему.

– А что ты предприняла в ответ? – поинтересовалась старушка, поднося бокал к тонким, ярко накрашенным губам.

– Я решила бороться с ней ее же оружием, – ответила Джорджина. – Мой доверенный человек нанял частного сыщика, который следит за ней. Мы устраиваем липовые летучки и обсуждения в моем кабинете. Никогда больше не говорим там о каких-либо важных делах. Выражение «коридоры власти» я понимаю теперь иначе: только в коридорах можно обсуждать важные вещи, не опасаясь, что тебя подслушают. И несмотря на всю эту мышиную возню, я стараюсь выпускать отличную газету. Цифры говорят сами за себя – мне это удается. Доходы от продаж растут.

– А кто-нибудь из твоего окружения знает насчет тебя и Белинды? – спросила пожилая журналистка.

– Нет, Мэдж, кроме вас, я никому об этом не рассказывала, – ответила Джорджина. – Флит-стрит еще не готова воспринять бисексуального главреда.

– Не могу с уверенностью сказать, что ты права, – задумчиво сказала ее собеседница. – Взять, к примеру, звезд кино и шоу-бизнеса. Или даже политиков-лейбористов. Времена, когда людей увольняли из-за нетрадиционной сексуальной ориентации, давно канули в Лету. Порой мне кажется, ты хочешь сохранить отношения с Белиндой в тайне лишь потому, что сама до сих пор не разобралась в своих чувствах.

Джорджина отвела глаза: ей не в первый раз казалось, что Мэдж видит ее насквозь.

– Наверное, вы правы, – кивнула она. – Возможно, дело во мне самой. Сделав отношения с Белиндой достоянием гласности, я вынуждена буду взять на себя определенные обязательства, а я не уверена, готова ли я к этому. Больше мне в этом признаться некому, Мэдж, но вся беда в том, что мне страшно не хватает рядом настоящего мужчины. Это очень трудно объяснить, но…

– Я все понимаю, моя милая. Но бояться тебе нечего. Шэрон не сможет тебя выдворить. Мы прекрасно знаем, какие доказательства нужны для того, чтобы тебя уличить. Либо фотографии, где вы с Белиндой лежите голышом в одной постели, либо подписанные Белиндой показания. И то и другое представляется мне в равной степени невероятным. Но Шэрон, конечно, противница весьма серьезная. – Чуть помолчав, Мэдж продолжила: – Ее волнует только одно: всеобщее признание. Я не очень люблю сплетничать про своих бывших коллег, но скажу тебе вот что. Как-то раз Шэрон разоткровенничалась и вспомнила о своем детстве. Она росла в семье третьей по старшинству из четверых детей. У нее была младшая сестра и двое старших братьев. После этого рассказа я стала лучше понимать некоторые поступки этой женщины.

Джорджина смотрела на собеседницу во все глаза. Мэдж отпила шампанского и возобновила рассказ:

– Судя по словам Шэрон, сестренка ее была худенькая и хорошенькая, тогда как она сама всегда оставалась совершенно неинтересной толстушкой. Мать махнула на нее рукой и лишь время от времени советовала голодать или начать принимать таблетки для похудения. Отец не мог совладать с ее буйным нравом. Ей всегда приходилось либо громко визжать, либо расталкивать других детей локтями, чтобы обратить на себя внимание. Вот почему она и теперь такая крикливая и неуживчивая. Она до сих пор стремится выделиться, заставить окружающих обратить на себя внимание.

Мэдж снова сделала глоток шампанского. Джорджина терпеливо ждала продолжения.

– Братья Шэрон вышли в люди, один стал адвокатом, второй – врачом. Шэрон отчаянно завидовала их успеху. Ее отец был человеком весьма зажиточным, торговал скобяными изделиями. В роскоши семья не купалась, но жили они в достатке. В младшей дочери отец души не чаял, тогда как Шэрон росла гадким утенком. Даже друзья не считали ее красивой. Вот почему она всегда стремилась самоутвердиться. И этим объясняется ее дурной нрав.

– Объяснить это можно, Мэдж, – согласилась Джорджина, – но простить – вряд ли. В ее возрасте уже давно пора перестать винить родителей за плохое отношение и научиться самой отвечать за свои поступки.

– Не забывай, Джорджина, она очень коварная женщина, – сказала Мэдж. – Никому ведь и в голову не могло прийти, что она способна возглавить «Дейли». Шэрон долго вынашивала план, как подсидеть старого Роджерса, и наконец добилась своего – стала первой женщиной, занявшей пост главреда газеты национального масштаба. Но ей и этого мало. Знаешь, почему ей так хочется наложить лапу и на «Санди»? По одной-единственной причине: твоя газета самая прибыльная из всех, входящих в группу «Трибюн».

– Я это понимаю, – со вздохом кивнула Джорджина. – Мы за один день приносим большую прибыль, чем «Дейли» за три. И наши тиражи растут, в то время как суммы продаж ее газеты падают. Это ведь показательно, да? Значит, мы все делаем правильно, а Шэрон просто губит «Дейли».

– Я не очень люблю сплетничать про своих бывших коллег, – повторила Мэдж, – но скажу тебе вот что: Шэрон всегда держит в нижнем ящике стола бутылку со спиртным и горстями глотает таблетки для похудения. Поговори с этой ее красоткой – Рокси. Она по уши влюблена в твоего редактора отдела новостей и очень падка до дешевого шампанского. Чтобы выудить у Рокси все тайны Шэрон, ему, возможно, даже не придется с ней спать.

Подали горячее. Мэдж, как всегда, заказала свежую рыбу, слегка поджаренную в масле.

Когда женщины покончили с едой, метрдотель лично забрал тарелку Мэдж, а через несколько минут вернулся с изящно упакованным свертком.

– Ужин для Генри, мадам, – сказал он с учтивым поклоном. – Передайте ему от меня сердечный привет.

Генри звали кота Мэдж, почти столь же легендарного, как и она сама.

Пит Феретти вихрем ворвался в кабинет Шэрон и с убитым видом распростерся на софе.

– Конченый я человек, – провозгласил он трагическим голосом. – Никто меня не любит.

Шэрон заставила себя оторваться от лежащих на столе гранок и улыбнулась, пытаясь скрыть раздражение. Она прекрасно понимала, что ей придется пострадать минут десять, прежде чем Хорек перестанет ныть и они перейдут к делу.

– Пит, лапочка, – сказала она ангельским голоском. – Но ведь я тебя люблю! И Пол тоже.

– Пол не в счет, – жалобно протянул Феретти. – Мы с ним уже сто лет дружим. Он мне скорее брат, нежели любовник. Да и в любом случае он мне разонравился.

Тут Пит пустил слезу, и Шэрон принялась его утешать. Наконец, устав от этого занятия, она спросила:

– Скажи, дорогой, как там наша слежка? Чем занимается эта стерва?

– Ничем примечательным, – с понурым видом ответил Пит, недовольный, что Шэрон уделила его проблемам так мало внимания. – Микрофон в ее кабинете работает изумительно, но разговоры там ведутся один скучнее другого. Только работа у нее на уме, как будто больше ничего интересного в жизни не существует. От ее летучек челюсти сводит. Полная скукотища, не то, что у тебя, босс. Приходит она в девять утра, выпивает совсем мало, наркотиков не употребляет, уходит со службы между восемью вечера и полуночью. Иногда заглядывает после службы в «Последний шанс» опрокинуть стаканчик-другой с этим задавакой Майклом Гордоном или засиживается допоздна за ужином с друзьями, после чего едет домой.

– А как насчет ее телефонных звонков? – нетерпеливо воскликнула Шэрон, закуривая очередную сигарету.

– Мы все фиксируем. Ничего особенного – дела да друзья и знакомые. Есть, правда, один особенно близкий друг, женщина по имени Белинда Грин. Так вот она иногда остается у Джорджины на ночь.

– Вот оно! – торжествующе завопила Шэрон, яростно молотя кулаком по столу. – Она же лесбиянка, мать ее! Гребаная лесбиянка! Я хочу, чтобы их засняли. Мне нужны фотографии, на которых они трахаются. Ты понял?

Феретти поежился и втянул голову в плечи.

– Вообще-то, Шэрон, лесбиянки не трахаются. В строгом смысле слова.

– Все равно, – отрезала она. – Пусть на снимках будут вибраторы, искусственные фаллосы – что угодно. Мне нужны улики, понял?

– К сожалению, квартира у Джорджины такая, что сделать подобные фотографии необычайно сложно. Дом стоит на оживленной улице, там даже машину припарковать нельзя. А значит, невозможно вести постоянное наблюдение. На окнах ставни, так что подсмотреть, что делается внутри, невозможно. Остается лишь наблюдать за теми, кто входит и выходит из парадного. Пока предъявить ей нечего.

– Черт бы ее побрал! – истерично завизжала Шэрон, в бешенстве колотя по столу уже обоими кулаками. – Слушай, ты, гомик хренов! Если ты не принесешь мне улики против этой суки, тебе плохо придется. Ты понял?

Получив от секретаря Шэрон вызов явиться к боссу в шесть часов, новый редактор отдела моды пришла в ужас. Она позвонила знакомому владельцу модного салона и попросила прислать ей новый наряд на один вечер.

В половине шестого Тара уединилась в туалете и принялась колдовать над своей внешностью. В тысячный раз задала себе вопрос, стоило ли накладывать такую темную, почти черную помаду. И опять успокоила себя тем, что этот тон хорошо гармонирует с цветом лака для ногтей. Черные, тончайшей шерсти брюки от Гуччи обтягивали бедра Тары, а между ними и нижним краем топа с лайкрой оставалась полоска голого тела шириной около дюйма. Кожа модного пиджака была настолько мягкой, что Тара опасалась повредить ее, всего лишь согнув руку в локте. А ведь уже завтра костюм должен вернуться в салон целым и невредимым. Расхаживать на четырехдюймовой платформе она давно привыкла, поэтому и в туфлях на шпильках от Джил Сандерс чувствовала себя вполне свободно.

Тара работала в «Дейли трибюн» всего неделю. Шэрон самолично переманила ее из «Мэри Клэр». По какой-то неведомой причине до сих пор отношения с редакторами отдела моды у Шэрон не складывались, и она решила попытать счастья в очередной раз после того, как получила заверения, что талантливее Тары никого во всей Европе не найти.

Ровно в шесть Тара вошла в приемную Шэрон, но Роксанна велела ей подождать. Когда стрелки часов показывали восемь, она по-прежнему ждала, и лишь почти сцарапанный с двух ногтей черный лак выдавал ее досаду и нервозность.

В офисе царил полный бедлам, сотрудники сновали туда-сюда, то и дело хлопали двери, а на бедную Тару никто не обращал ни малейшего внимания.

И вдруг Тара едва не подпрыгнула. Из кабинета Шэрон донесся дикий вопль:

– Она же лесбиянка, мать ее! Гребаная лесбиянка!

«Господи, откуда они узнали?» – в панике подумала Тара. В ушах звучал совет бывшего редактора: «Что бы ни случилось, ни в коем случае не признавайтесь, что вы лесбиянка. В бульварной прессе лесбиянок не терпят».

Она уже хотела схватить сумочку и бежать, когда вновь услышала голос Шэрон:

– Точно тебе говорю, Алленби. Наша обожаемая Джорджина – лесбиянка. – Она не могла скрыть воодушевления. – Я всегда это знала. Распространи новость повсюду. А теперь проваливай.

Дородный редактор отдела новостей выскочил из кабинета Шэрон словно ошпаренный, широченные брючины трепетали и хлопали, подобно парусам на ветру.

– Босс вас ждет, – обронил он на бегу, окинув Тару мимолетным взглядом. Было уже почти девять вечера.

– Привет, солнышко, – промурлыкала Шэрон. – Очень рада вас видеть. У меня к вам чисто женский разговор. Присядьте и давайте выпьем по рюмочке. Роксанна, мать твою, где вино?! – вдруг заорала она в сторону закрытой двери.

Минуту спустя в кабинет вплыла секретарша с двумя бутылками охлажденного шардонне на подносе.

– Я решила, что нам уже пора познакомиться поближе и поболтать о том, как наша газета должна освещать современные тенденции мировой моды, – сказала Шэрон, закуривая очередную сигарету. – Лично меня эта тема очень волнует. Я люблю костюмы от кутюр и могу позволить себе приобретать их. Но вот средний читатель «Трибюн»… Что и говорить, читают нас главным образом простые люди. Мы не должны забывать: денег у них кот наплакал, да и со вкусом дело обстоит не лучшим образом. Поэтому одежду им нужно рекомендовать самую простую и дешевую, однако выглядеть она должна так, словно ее создал известный модельер. И еще наши модели не должны быть безгрудыми. Мужчины тоже просматривают полосы со снимками моделей. Ваша задача – проследить, чтобы эти условия были соблюдены. Что вы наметили на будущую неделю?

Тара пригубила вино, затем еще раз взглянула на красный пиджак от Кристиана Лакруа, в котором была Шэрон, и с недоумением подумала, что он по меньшей мере на два размера меньше, чем следовало бы. И еще Тара готова была поклясться: во время прошлогодней демонстрации коллекции никаких золоченых пуговиц размером с грецкий орех и эполетов на этом пиджаке не было.

– Я хотела объявить распродажу, – сказала она. – Под лозунгом «Дешево, но со вкусом».

– Прекрасно. – В голосе Шэрон прозвучало одобрение. Затянувшись сигаретой, она встряхнула медно-рыжей гривой и пристально посмотрела на Тару. – Насколько вам известно, высокое положение, которое я занимаю, предполагает, что и выглядеть я должна соответствующим образом. Поэтому время от времени я буду обращаться к вам с просьбой приобрести для меня разные модные тряпки…

Это Тара предвидела. Многие главные редакторы использовали свое служебное положение, чтобы одеваться у известных модельеров. Причем одежду получали с колоссальными скидками.

– Вчера в «Харви Николзе» я видела совершенно изумительный лиловый костюм, – продолжила Шэрон. – От Калвина Кляйна. Короткая юбка и двубортный пиджак. Вы можете договориться, чтобы его отдали мне?

– Безусловно. Какой размер?

– Восьмой, конечно, – резко ответила Шэрон, возмущенная, что сидящая перед ней женщина сама этого не понимает.

Тара быстро прикинула: американский восьмой размер соответствовал английскому двенадцатому. На всякий случай она все-таки решила уточнить:

– Извините, Шэрон, вы имеете в виду американский восьмой размер?

Шэрон вспыхнула:

– Нет, глупышка, английский, разумеется. – С этими словами она втянула живот. – И еще я хочу, чтобы к пиджаку приделали эполеты.

У Тары душа ушла в пятки. Что делать? Шэрон с трудом застегнула бы на себе жакет двенадцатого размера. А тут еще и эполеты. Каким образом можно приспособить эполеты к такому костюму?

Кабинет Шэрон она покидала в подавленном настроении, понимая, что на ее карьере поставлен крест.

В течение следующего дня она ломала голову, не стоит ли уйти самой, но в конце концов приняла решение сделать один звонок и набрала номер фирмы – дистрибьютора одежды от Калвина Кляйна.

– Зара, это я, Тара, – сказала она, услышав знакомый голос. – Послушай, милая, у меня возникла неразрешимая проблема. Меня должны уволить из «Трибюн», а я здесь всего неделю проработала. Даже меньше. Моей карьере конец. Даже жить больше не хочется.

– Попробую угадать, в чем дело, – послышался жизнерадостный голос Зары. – Держу пари, что Шэрон попросила тебя приобрести для нее модный костюм восьмого размера. Так?

Тара едва не потеряла дар речи.

– Откуда ты знаешь? – пролепетала она.

– Это ее обычные штучки. К ним давно все привыкли. Не обращай на нее внимания и выкинь эти мысли из головы. Все, что от нас требуется, – это отпороть этикетку с цифрой «двенадцать» и заменить ее на восьмерку. Раньше, до того как Шэрон немного похудела, было еще смешнее. Тогда нам приходилось делать из ее восемнадцатого размера двенадцатый. А эполеты? Она наверняка требует эполеты. Без них она шагу ступить не может.

Тара откинулась на спинку кресла. Ей показалось, что гора свалилась с плеч. Посмотрев на свои ногти, она увидела, что лак остался лишь на одном. И только тогда она вспомнила, что услышала, когда сидела в приемной Шэрон.

«Если мы, «гребаные лесбиянки», чем-то и можем помочь друг другу, – подумала она, – то только совместными действиями». В справочнике на рабочем столе Тары были телефоны всех сотрудников группы «Трибюн», включая главных редакторов. Тара нашла телефон Джорджины. Назваться она не осмелилась, но облегчила свою совесть, оставив послание на автоответчике.

«Может, хоть сегодня мне удастся снова завоевать его», – думала Келли, нежась в ванне. Дуглас обещал провести весь вечер дома. Она решила подать на ужин что-нибудь исключительное. Времени на то, чтобы заказать деликатесы из «Савоя», у нее было предостаточно.

Но Дуглас вернулся домой лишь около полуночи. Его ожидал празднично сервированный стол и шампанское в ведерке со льдом. Услышав шаги мужа, Келли поспешно зажгла свечи.

Она встретила его одетая в белоснежный и почти прозрачный пеньюар с глубоким декольте. Белокурые волосы, перехваченные белой атласной лентой, эффектно ниспадали на плечи. Когда Дуглас нагнулся, чтобы поцеловать ее в щеку, она подставила ему губы. Но поцелуя не последовало.

Келли обняла его за шею, однако Дуглас тут же высвободился:

– Нет, Келли, ничего не выйдет. Я устал и хочу спать.

– Но, Дуглас! – разочарованно воскликнула она. – Я приготовила тебе ужин.

Дуглас с изумлением посмотрел на уставленный яствами стол. Келли в жизни ничего не готовила сама. Он покосился на прозрачный пеньюар, под которым не было ничего, даже трусиков, и подумал: «Господи, как же я мог вляпаться в такую историю?»

– Я ужинал, – коротко бросил он и поднялся в свою спальню. В опочивальню Ральфа Лорена, как именовала ее Келли. Все комнаты в их доме носили звучные имена. Спальня Версаче, спальня Шанель, гостиная Диора… Келли оформляла интерьер, строго следуя каталогам.

Она услышала, как наверху хлопнула дверь спальни, и упала на софу, беспомощно раскинув руки, словно тряпичная кукла.

Что делать? Келли откупорила бутылку шампанского, наполнила бокал и задумалась. В кои-то веки Дуглас был дома. Упускать такую возможность нельзя. Поскольку она собиралась родить, ей хотелось уверить Дугласа, что ребенок зачат естественным путем.

Дождавшись, пока свет в спальне погаснет, и дав мужу еще четверть часа на то, чтобы уснуть, она сняла пеньюар, бесшумно проскользнула в его спальню и легла в постель рядом с ним. Нащупав его фаллос, она едва не вскрикнула от радости: тот был тверд, как скала.

Не успел Дуглас осознать, что случилось, как Келли уже оседлала его и принялась двигаться вверх-вниз.

– Прекрати! – прошипел он. Келли даже испугалась – в голосе мужа прозвучала холодная ненависть.

– Но, Дуглас, ты же меня хочешь! – взвыла она. – Он у тебя стоит, как в былые годы. Расслабься, дорогой, я все сама сделаю.

Дуглас закрыл глаза, но лишь от собственного бессилия. И это была его роковая ошибка. Естественный запах, который источала кожа Келли, был поистине неотразим. Дуглас заметил это еще в тот раз, когда они с Келли впервые оказались в постели. Сама она это прекрасно знала и потому, ложась в постель, никогда не пользовалась духами. И вот теперь ее возбуждающий аромат совершенно одурманил его.

Не прошло и минуты, как Келли ощутила, что его член напрягся, а затем, пульсируя, начал изливать в ее лоно горячие волны.

Распростершись рядом с Дугласом, Келли вдруг поняла, что стонет он вовсе не от удовольствия.

– Это не тебе предназначалось, – не веря своим ушам расслышала она.

«Черт бы побрал этот пластырь!» – подумал Дуглас.

Вернувшись домой, Джорджина первым делом прослушала оставленные на автоответчике сообщения.

Незнакомый женский голос, испуганный, как показалось Джорджине, сбивчиво говорил:

– Мне до этого особенного дела нет, но Шэрон пытается вас уничтожить. Она считает, что вы лесбиянка. Если это действительно так, то я искренне желаю вам удачи. Мы, девушки, должны держаться вместе. Мне просто хотелось, чтобы вы это знали.

Джорджина хотела ответить на звонок, но неизвестная женщина своего номера не оставила.