«Лихорадка. Возможно, воспаление мозга, – вклинился в звенящую пустоту, царящую у меня внутри, незнакомый мужской голос. – Очень плоха. Температура, озноб, бред».

«Доктор, сделайте что-нибудь», – знакомый женский голос. Мама?

«Даже не знаю. Возможно, морфий поможет… Сейчас, правда, он не очень популярен. Есть побочные эффекты, но…».

«Мы согласны, доктор, – это папа? – Герцог уже спрашивал, что с его невестой, не больна ли она. Нужно как можно скорее поставить ее на ноги. Мы будем вам очень благодарны».

Что-то прохладное коснулось губ, потекло в горло, и опять меня накрыла тьма. Только уже не страшная, а мягкая и ласковая, как пуховое одеяло. Мне приснился сон. Я иду по пляжу. Лето, теплый песок, лазурное море. Впереди меня идет Роберт. Я пытаюсь его догнать, но он идет все быстрее и быстрее. Я уже почти бегу, только ноги вязнут в песке и, как я ни стараюсь, ни на шаг не приближаюсь к цели. Роберт все больше удаляется от меня. Я кричу: «Роберт! Стой! Подожди меня!», а он даже не оборачивается. А я смотрю на его напряженную спину, расплывающуюся в дымке, и ничего не понимаю. Он бросил меня?!

– Софи, – нежный тоненький голосок пробудил меня от беспамятства, – просыпайся, сестричка.

Я открыла глаза. В голове царили восхитительная пустота и покой. Я лежала в постели, за окном были сумерки, рядом сидела Адель и гладила меня по волосам. Горничная дремала в кресле у камина.

– Ты очнулась, – прошептала девочка и вдруг громко, с надрывом, зарыдала.

– Почему ты плачешь? – ничего не понимая, удивленно спросила сестренку. Разве я больна? Я никогда не чувствовала себя лучше. Мне было так спокойно и хорошо. Все проблемы, которые разрывали сердце на части, остались где-то там, далеко за горизонтом. Я огляделась. Кровать, два стула рядом. На туалетном столике какие-то бутылочки и склянки.

– Почему я лежу в постели? – пришла в голову странная мысль.

– Мисс София, вы проснулись! – подскочив, обрадованно воскликнула Мэри. – Сейчас позову миледи.

– А что произошло?

– Ты болела, сестричка, – тихонько прошептала Адель, – почти две недели.

* * *

Следующий месяц все в доме буквально носили меня на руках. Сдували пылинки, выполняли любые пожелания. Я стала «светом очей», «самой лучшей дочерью» и «спасительницей семьи». Папа опять превратился в милого легкомысленного джентльмена, а мама – в добрую великодушную родительницу. Но я больше не доверяла им. Мысленно я стала называть их обманщиками и лгунами. Я помнила искаженное гневом и презрением лицо отца и мягкие слезливые уговоры мамы. На всю оставшуюся жизнь это врезалось в память, вряд ли когда-нибудь я смогу забыть.

У меня еще немного заплетался язык и путались мысли в голове, но врач сказал, что это побочный эффект после приема лекарств. Внутри все выгорело. События, связанные с Робертом, казались давними, словно происходили не со мной. Словно прошли не недели, а многие годы. Шквал сильнейших эмоций – любовь, ненависть, тоска, боль – отступил, оставив после себя пепелище. Я смотрела в зеркало и видела серьезные взрослые глаза на похудевшем лице.

Понемногу стала выходить в свет. Герцог ухаживал за мной уже официально. Пусть он не танцевал со мной на балах, не подносил напитки и не говорил комплиментов, но всегда находился где-нибудь поблизости. Важный, надутый, неразговорчивый. Да, я вспомнила его. Мы с Лили шушукались за колонной тогда, на балу в Олмаке, а он проходил мимо и остановился, пристально рассматривая нас в лорнет. Наверное, именно тогда он и присматривался к дебютанткам. И выбрал меня. Мелькнула и пропала мысль: «Ну, хоть Лили повезло».

– Ты знаешь, – шептала мне подруга на ухо, – твой герцог был изрядным ловеласом в молодости. Мне мама рассказывала.

Я недоуменно приподняла брови.

– Этот хмурый старик с дряблыми обвисшими щеками и лысиной?

– Да, – таинственным шепотом продолжала Лили, – он был красавчиком. Я слышала, что у него куча любовниц и внебрачных детей.

– Прекрасно, – рассеяно ответила ей. Мне было неинтересно. Сам герцог, его характер, биография, состояние… Я смотрела на жениха отстраненно, как на неизбежное зло. Как, например, на ураган или на землетрясение. Я пыталась принять свою судьбу стоически и вытерпеть то, что изменить не в силах. Что будет дальше, после свадьбы, мне представлялось весьма расплывчато и туманно. И если, как говорит Лилия, у него есть любовницы, мне стоит только порадоваться этому факту.

Мы с Лилией, как две шпионки, наблюдали за внушительной фигурой моего будущего мужа, прохаживающегося по залу. Прятались за колоннами и злословили за его спиной.

У меня было стойкое ощущение, что эта свадьба нужна ему так же, как и мне. Его надменный холодный вид пугал меня, но, слава богу, мы почти никогда не оставались наедине. То мама, то Лилия, то тетушка все время были рядом. Мы вместе посещали театры (у герцога была своя ложа рядом с королевской). Иногда выезжали в ландо на прогулки. За два месяца мы обменялись, кроме приветствий, от силы несколькими словами о погоде.

Балы герцог не любил. И частенько, проводив меня в зал, удалялся в бильярдную, курительную или в кабинет.

Лилия дурачилась, всячески пытаясь меня приободрить. Она даже заметила, что сейчас я выгляжу гораздо красивее, чем прежде, болезнь словно пошла мне на пользу. По ее словам, в моем облике появилась некая таинственность и загадочность. В глазах теперь мерцала бездонная глубина и недетская взрослость. А худоба делала меня похожей на фею, только без крылышек.

– Не стой на сквозняке, – отодвинула меня от окна подружка, – ветер подхватит и улетишь отсюда. Лови потом…

Я кривовато усмехнулась.

– Лили, не нужно меня опекать, я в порядке, – попыталась отмахнуться от ее заботы. – Кстати, как твой Бертон?

Я перевела разговор в другое русло.

– Ах, он прелесть! – воскликнула Лилия. Я залюбовалась ее оживленным личиком. Стоило только произнести имя ее жениха, как подружка преображалась. Неужели и я была такая? Сердце кольнула мимолетная боль.

– Представляешь, он подарил мне собаку, – заулыбалась она, – сказал, что она будет охранять меня тогда, когда он сам не сможет.

– Интересно, от кого бы это? – пробормотала я. Лилия не обратила внимания на мои слова. – А порода?

– Кавалер-кинг-чарльз-спаниель. Такой милашка!

– Ну, этот наохраняет! – рассмеялась я. – Скорее, это тебе придется его охранять – от кошек.

– Ну тебя! – надула губы подруга.

* * *

Однажды, спустя несколько недель после болезни, я спросила у мамы, что случилось с Робертом.

– Надеюсь, его отпустили? – деланно равнодушным тоном поинтересовалась у нее. – Не хотелось бы, чтобы Роберта посадили в тюрьму из-за того, что он влюбился в неподходящую девушку.

– Да, его отпустили в тот же вечер, – ответила мама. – Он уехал, Софи. Далеко. Тебе нужно его забыть.

– Я забуду, – согласилась я просто, – почти забыла.

В моей комнате не осталось ни одного изображения Роберта. Не то чтобы я искала… Но раньше его лицо смотрело на меня отовсюду. Портреты в альбомах, зарисовки на полях в тетрадках, даже в книгах и журналах я умудрялась черкать на свободных листах. Подозрения подтвердились, когда я не нашла в сундуке писем. Мама спрятала или уничтожила все, что могло меня расстроить? «Это к лучшему», – решила я и стала жить дальше.

Месяцы помолвки пролетели быстро. Ежедневная рутина – умыться, одеться, причёска, прогулка, ответные визиты, чаепития, сплетни, обед, бридж, театр – спасала не только от мыслей, но и от свободного времени. Как хорошо, что кто-то умный и дальновидный придумал этикет, манеры, условности, протоколы и церемонии.

Обида на родителей засела в сердце острой иглой. И где-то глубоко-глубоко внутри я до последнего надеялась, что Роберт приедет и спасет меня, прямо из-под венца. Прискачет, как рыцарь на белом коне, решительно скажет «Я против этого брака!», и все сразу станет хорошо. Мечты… Мечты… Они были совершенно сказочными и неправдоподобными. Ведь папа уже занимал деньги у кредиторов под обещание породниться с герцогом. И его банкиры ждали свадьбы даже больше, чем он сам.

* * *

Наконец настал день свадьбы. Я вся издергалась и просто хотела, чтобы это испытание поскорее закончилось. Мне сшили прелестное белоснежное платье с узким лифом, объемной юбкой на кринолине и длинным шлейфом. От герцога доставили шкатулку с драгоценностями. В ней обнаружилась великолепная сапфировая брошь с бриллиантами, длинные серьги и диадема. Наверное, я выглядела прелестно, но сама даже ни разу не глянула в зеркало.

Свадьба. В розовых девичьих мечтах этот день представляется самым счастливым из всех. Таинство, ожившая сказка, ожидание чуда… Соединение перед Богом и людьми двух любящих сердец. Что может быть прекраснее?

Для меня день свадьбы стал кошмаром наяву.

Собор Святого Павла в Лондоне собрал в тот день сотни гостей. Десятки украшенных карет заполнили площадь перед собором. Розовые лепестки под ногами, старый неприятный мужчина рядом возле алтаря. Надменное холодное лицо, поджатые тонкие губы, крючковатый нос. Станет ли он мне близким, родным? Хотя бы другом? Приятелем? Или так и останется незнакомцем?

Архиепископ что-то говорил – я не вникала в его слова. В голове звенела пустота, и только одна мысль билась в этой пустоте: «Я переживу этот день. И следующий день. И еще один…». Краешком царапнуло воспоминание о счастье и радости, словно пахнуло свежим летним ветерком… Нет! Не думать! Я так сильно сжала зубы, что они заскрипели.

«Я смогу. Я переживу этот день. Дальше будет легче», – мысленно повторяла словно молитву.

– Что? – очнулась я от ощущения звенящей тишины вокруг и, осмотревшись, заметила удивленные лица гостей, напряженное – папы и скривившееся – герцога.

– Ах, да! – кивнула и добавила спокойным и ровным голосом: – Я согласна.

«Я переживу этот день…».

К ночи я уже совершенно отупела и ничего не чувствовала, самой себе напоминая деревянную бездушную куклу на ниточках, за которые дергали все кому не лень. «Повернитесь, леди. Вот так», – вспышка фотоаппарата. «Софи, улыбайся, на нас смотрят», – мама. «Пройдите сюда, расправьте шлейф, у вас растрепалась прическа», – тетушка. «Вы слишком много улыбаетесь, ваша светлость, это неприлично», – мерзкий дребезжащий голос мужа. И так целый день. И когда вечер традиционно завершился брачной ночью, я с радостью поприветствовала резкую режущую боль внизу живота, она стала логичным завершением этого ужасного дня. Я даже обрадовалась ей, потому что эта боль дала мне понять, что я еще могу что-то чувствовать.

* * *

Наверное, первая любовь всегда остается несбыточной мечтой. Она априори не может быть счастливой. Теперь я это понимаю. Достигнув определенного возраста и определенной степени цинизма, я твердо знаю, что сказки в принципе не имеют привычки сбываться. Это противоестественно. Не может бедная замухрышка Золушка выйти замуж за принца. Не может Красавица полюбить Чудовище. Не может простой сын священника жениться на баронессе. И глупые детские мечты для того и существуют, чтобы оставаться мечтами.

После свадьбы я переехала жить в лондонскую резиденцию герцогов Мелвилль, гигантское претенциозное здание на Пикадилли. Дом был огромным и страшным, как древнее доисторическое чудище. Он угнетал, высасывал из тела тепло и жизненные соки. Пугали бесконечные лабиринты коридоров, где так легко было потеряться маленькой испуганной герцогине. Но меня всегда находили. То дворецкий, то горничная, то экономка. То сам герцог. Спустя некоторое время я поняла, что прятаться и скрываться в дальних комнатах не выход из положения, и начала учиться выживать в этом склепе.

Покои герцогини состояли из нескольких больших комнат – личной гостиной, кабинета, будуара и спальни с примыкающими к ней гардеробной и ванной. Хорошо, что мама отдала мне Мэри в личные горничные, иначе я бы сошла с ума от тоски и одиночества в первое время. Чужой дом, чужие люди, чужая постель. Чужой неприятный человек рядом. Все в этом доме было старым. Нет, не в смысле мебели или обстановки, она была выше всяких похвал. Сам дом был холодным и равнодушным, впрочем, как и его хозяин. Меня окружали пожилые люди с малоподвижными бесстрастными физиономиями. Слуги все до единого были в возрасте. Ни одного молодого лица, ни смеха, ни веселья, ни радости в доме. Скорее всего, всю прислугу набирали еще при прежней герцогине, и за двадцать лет ничего не изменилось.

Герцог не покидал Лондон, он заседал в Палате лордов и очень ответственно относился к своим обязанностям. Он был наследственным пэром, это значит, что он не избирался, как большинство, а имел право заседать в парламенте по праву рождения. Мне это было даже на руку, так как герцог целыми днями пропадал в Вестминстерском дворце и приезжал только к ужину (совместный завтрак я игнорировала, подолгу валяясь утром в постели).

Дому, как и самому герцогу, не требовались ни хозяйка, ни забота, ни внимание. Многочисленная прислуга великолепно справлялась со своими обязанностями. Бывшая герцогиня ушла отсюда всего год назад, а я не собиралась ничего менять в установившемся порядке. Все здесь работало как часы. Дворецкий, камердинер, горничные, конюхи, грумы, кухарки – все знали свои обязанности. Были корректны, внимательны и воспитаны. Мне оставалось только иногда согласовывать меню к ужину или выбирать букеты, которыми позже украсят гостиную.

Двадцать лет до меня здесь жила другая герцогиня. Может, она любила этого надутого индюка? Может, она была счастлива здесь? С любовью выбирала ткань для портьер или вон тот столик для рукоделья? Приносила мужу в кабинет газету или гладила по лысине? Брр! Бедная женщина. Развод сам по себе является позором, а она еще осталась виновной стороной. Где она сейчас, что с ней?

* * *

Сначала герцог приходил ко мне в спальню два раза в неделю. В четверг и в субботу. Почему именно в эти дни, а не, например, в понедельник или вторник? Не знаю. Он сам себе установил расписание и неукоснительно ему следовал. Может, в остальные дни он посещал своих любовниц? Мы почти не разговаривали. Очень долгое время единственными словами, сказанными друг другу за целый день, были «Добрый вечер, милорд» и «Добрый вечер, миледи».

Потом, спустя несколько месяцев, остался только четверг.

Наши ночи были похожи друг на друга, как близнецы. Нет, я знала, как все должно происходить. Мама объяснила перед свадьбой, да и в школе мы с девчонками шептались под одеялом о происходящем на брачном ложе. Но действительность оказалась еще более ужасной, чем я представляла.

Сначала было противно и больно. Я едва сдерживала тошноту, зажимая рот, когда дряблое грузное тело наваливалось на меня сверху, прижимая к матрацу. Одно радовало: это происходило в темноте, и я ничего не видела, только слышала сопение и кряхтение герцога в тишине спальни.

Потом… Я представляла себе Роберта. Когда муж приходил в спальню и забирался на меня сверху, я закрывала глаза и вызывала из глубин памяти любимое лицо. Я жалела, что не подарила свою девственность Роберту. Там, на пляже, под звездным небом, когда была такая возможность. Поэтому вспоминать могла только поцелуи и ласковые объятия.

Спустя некоторое время даже эти воспоминания поистрепались и больше не помогали. Может, нельзя было их так часто использовать? Нужно было хранить и беречь как зеницу ока? И доставать только по праздникам или когда становилось совсем невмоготу и хотелось отравиться? Со временем образ Роберта затуманился, растворился в дымке, как легкое облачко над горизонтом. Как я ни силилась, но уже не могла припомнить ни тепла его губ, ни нежности рук – все перечеркивала грубая действительность. Теперь только морщинистое неприятное лицо герцога вставало перед глазами, как только я закрывала веки.

Потом… Мне стало все равно. Во время супружеских посещений я планировала прогулки по магазинам, рисовала в голове эскизы платьев, которые буду заказывать у портнихи. Перебирала в памяти приглашения и решала, на которые стоило отвечать, а которые можно было игнорировать. Герцог пыхтел, а я обдумывала планы на следующий день.

* * *

Сначала я ужасно его боялась. Стоило герцогу обратиться ко мне с каким-либо вопросом, будь то сожаления о плохой погоде или новости из газет, я терялась, бледнела, начинала заикаться и лепетать нечто бессвязное и глупое. Герцог, по своему обыкновению, уничижительно кривил тонкие губы и бросал какую-нибудь язвительную реплику.

Я по своей наивности на первых порах думала, что мы сможем стать если не друзьями, то хотя бы добрыми соседями в пределах одного дома. Я рассчитывала на его благородство, добродушие, а возможно, и на снисходительность ко мне, как к молоденькой девушке. Все-таки он старше, мудрее, опытнее. Я думала, что мой веселый нрав и оптимизм смогут растопить его сердце и добавить в строгий распорядок дома толику радости. Но, увы!

Надменный, высокомерный, занудный, герцог все время шпынял меня и ехидничал. Вряд ли мы смогли бы хоть когда-то проникнуться друг к другу симпатией. Слишком далеки мы были и по возрасту, и по привычкам, и по воспитанию. Мы жили в доме как два абсолютно чужих человека, встречаясь только за ужином и раз в неделю в постели.

– Не показывайте своего восторга прилюдно. На нас смотрят, – шипел он мне в театральной ложе, когда я наслаждалась спектаклем «Сирано де Бержерак».

– Кто вас учил так одеваться? На вас слишком открытое платье, – на приеме в королевском дворце.

– У вас ни капли таланта. Не позорьтесь, – когда меня попросили сыграть на фортепиано что-нибудь легкое у леди Элизабет Левенвольд.

Эти обидные уколы заставляли меня переживать и расстраиваться. Плакать и заниматься самоедством.

– Брось, Софии! – смеялась Лилия. – Даже будь ты семи пядей во лбу, все равно для него ты будешь некрасива, глупа и необразованна.

– Но почему? – недоумевала я.

– Потому что тебе восемнадцать, а ему шестьдесят. Он просто завидует твоей молодости. Ему не нравится абсолютно все. Погода, люди, лошади, еда, ты… Старики все такие.

* * *

Единственной отрадой для меня стало счастье моей любимой подруги. Я часто бывала в их гостеприимном доме на Рагби-стрит. И Лилия, и Бертон излучали яркий сильный свет любви. Я впитывала его как губка и молча завидовала, утирая слезы. Они были так похожи друг на друга – оба веселые, слегка язвительные, но всегда улыбчивые и милые. Вместе ходили в театры, вместе подшучивали над газетными сенсациями и сплетнями. Вместе делали ставки на ипподроме и вместе проигрывали. Всегда весело и шумно. Моя тоска отступала, когда я смотрела на их чудачества.

Но счастье Лилии просуществовало недолго. Через полтора года после свадьбы, когда Лилия была на седьмом месяце беременности, Бертон завел любовницу – приму Ковент-Гардена, красивую и яркую Офелию. Он совершенно не скрывался. Все в Лондоне знали об этом, в том числе и я. Пока Лилия в загородном поместье готовилась произвести на свет наследника, Бертон (такой же веселый и добродушный, как всегда) открыто показывался с Офелией в ресторанах, дарил цветы и посещал ее гримерку в антрактах.

Лилия родила сына. Я стала крестной. Маленького карапуза назвали Кейси. Ребенок был замечательным. Спокойный, улыбчивый, он очаровывал всех и был очень похож на папу. На месте Бертона любой мужчина носил бы жену на руках и радовался первенцу, но этого не произошло. Былая гармония в семье уже не восстановилась. Бертон и после родов не оставил любовницу. Бесконечные ссоры и ругань превратили милый уютный дом на Рагби-стрит в унылое и мрачное место. Если я и наносила туда визит, то только для того, чтобы проведать подружку, развлечь ее сплетнями и подарить погремушку крестнику.

Меня все чаще посещала мысль – неужели моя мама была права? Неужели любовь действительно долго не живет? И наша любовь с Робертом тоже превратилась бы в вот такую ужасную пародию на чувства? Только нам было бы вдвойне хуже – мы были бы бедны. Тогда, получается, я правильно сделала, что вышла замуж за герцога? Сейчас у меня есть утешение – деньги и возможность их тратить. Тогда бы не было ничего.

* * *

Я часто размышляла над своим браком. Браком по расчету с нелюбимым человеком. Что он для меня? Тюрьма? Клетка? Или все-таки свобода от любых обязательств и повинностей? Никаких чувств, никаких переживаний, душевной боли. Те бурные взрывные эмоции, которые я испытывала с Робертом ранее, больше не тревожат мою душу. Все это время я училась не показывать на людях своих переживаний, не смеяться открыто, не ходить быстро, не чувствовать, не терзаться, не грустить и не радоваться.

Но я не перестала быть девушкой, женщиной. И мне нужна была отдушина в моем тягостном существовании. Я пыталась раскрасить невеселую картину супружеской жизни пусть не в яркие, но хотя бы в приглушенные, пастельные тона. И брала краски, которые были под рукой. Возможностей хоть как-то примириться с реальностью было немного. Одна из них – деньги. Большие деньги. Единственное, что мог предложить мне этот брак. И я стала наслаждаться хотя бы этим.

Я скупала драгоценности горстями. Заказывала самые роскошные платья и аксессуары. Ручное кружево мне привозили из Ирландии, а перчатки и шляпки из Парижа. Я часами могла выбирать ткань у портнихи или дорогой гарнитур у ювелира. Герцог молча оплачивал счета и ни разу не позволил себе даже намека на недовольство моим транжирством. Возможно, он понимал, что шестьдесят два года на чаше весов сможет уравновесить только его богатство.

Шелка, атлас, тафта, муар, бархат и меха заполнили гардеробную комнату. Я переодевалась по четыре-пять раз за день. Костюм для верховой прогулки, утреннее домашнее платье, платье для приемов, вечернее, бальное… Ни разу ни на одном балу я не повторилась в наряде, стать законодательницей моды с миллионами герцога было так просто.

Весь день у меня был расписан по минутам. Приглашения, чаепития, верховые прогулки, пикники, бридж, театры и выставки. Только визитов к родственникам не было в этом списке. С родителями у меня установились прохладные неприязненные отношения. Герцог не уважал моего отца. Считал бесхарактерным и слабым. Когда разговор заходил о папе, он всегда кривил губы и бросал что-нибудь презрительное.

Да я и сама не рвалась встречаться с родными. То, как цинично они меня продали, до сих пор бередило рану в сердце. Я спасла семью от разорения, но ни удовлетворения, ни гордости от этого не испытывала. Выиграли все. Все, кроме меня. Отец расплатился с долгами, Адели купили небольшую виллу на берегу Ионического моря, вблизи Сиракуз. Даже дедушка поправил свои дела и теперь кичился родством с герцогом Мелвиллем. Он с легкостью взял новый заем в банке и наладил поставки сырья для своих фабрик из колоний. И чем лучше шли дела у моих родных, тем больше я злилась и старалась их наказать. Чтобы хоть немного, хоть чуточку им стало так же больно, как больно мне…

* * *

Месяц проходил за месяцем, а наследника все не было и не было. Герцог начал нервничать. Прошло больше года, а мой живот оставался плоским. Однажды, когда супруг зашел в четверг в спальню, а я сообщила, что у меня женские недомогания, услышала злое шипение:

– Похоже, мне продали порченый товар. Еще и за непомерную цену…

Оскорбительные слова так расстроили меня, что я проревела полночи. Было так горько и обидно это слышать, словно я была в чем-то виновата.

– Не бери в голову, – сказала Лилия утром на прогулке в парке, видя мои красные глаза и опухшие веки. – Вон, Розалинда де Мар два года замужем, и не за шестидесятилетним стариком, а за своим ровесником. И он ее не раз в неделю посещает, а почти каждый день.

Я прыснула в кулачок. Розалинда нам уже все уши прожужжала, какой у нее неутомимый муж. Подруга тем временем продолжала:

– И ей так же не удается забеременеть. А у тебя? Раз в неделю, в четверг?

И Лилия громко рассмеялась.

* * *

Так постепенно я взрослела. Через год я обросла шипами и колючками, через два и сама умела уколоть так, что мало не покажется. А через три никто, ни один мужчина или женщина не смогли бы сделать мне больно. Уже никто не мог заставить меня заплакать или почувствовать себя виноватой.

Сначала я всеми фибрами души не хотела иметь ребенка от герцога. Зачатого в муках, в отвращении, в боли. Ребенка не от любимого, а от ненавистного уродливого старого мужа. Я заранее ненавидела его порождение.

Время шло, и я уже сама захотела ребенка. Но только для того, чтобы муж больше не приходил ко мне, оставил в покое.

А потом прошли годы, и я опять изменилась. Я страстно захотела маленькую девочку, малышку, о которой я могла бы заботиться, холить и лелеять. Мне было все равно, что она будет не от любимого человека. Она будет моя, только моя и ничья больше.

Но мне так и не повезло.

Все реже герцог приходил в мою спальню, и все больше времени ему требовалось, чтобы возбудиться. Он больно тискал грудь и щипал за соски, иногда у меня даже оставались синяки после таких «ласк». Но я не жаловалась. Терпеливо сносила его визиты, грубые прикосновения и боль. В меня с детства как тяжелым молотом вбивали понятие: долг каждой женщины – родить наследника. И я терпела.

А однажды наступил такой момент, когда герцог, как ни старался, так и не смог достаточно воодушевиться, чтобы исполнить супружеский долг.

– Я могу себя поздравить, дражайший супруг? Вы больше не будете оказывать мне честь своими посещениями? – презрительно спросила я, когда он, пыхтя и сопя, пытался расшевелить свой детородный орган.

Тогда впервые он меня ударил. Пощечина была не то чтобы болезненной, просто оскорбительной.

– Бесплодная стерва! – проскрежетал он хриплым голосом.

– А вы уверены, что именно я бесплодна? – я поднялась с постели, запахнула пеньюар и немного добавила света в комнате.

– Уверен. У меня куча внебрачных отпрысков, – угрюмо произнес супруг.

– А они точно ваши? – зло рассмеялась я. – Ваши любовницы могли сказать что угодно. Особенно, если им были нужны от вас деньги.

Герцог молчал, сидя на кровати в распахнутом халате. Полное обрюзгшее тело белело в полумраке спальни. Дряблый живот, тонкие кривые ноги, безвольный поникший мужской орган – меня передернуло от отвращения.

– Ваша бывшая жена… Она же была верна вам?

– Естественно, – самодовольно прохрипел герцог.

– И двадцать лет не могла понести. Тогда это уже закономерность. Будете еще пробовать? Третью жену? Четвертую? – я насмешливо смотрела на него сверху вниз и впервые чувствовала себя победительницей. Возможно, из-за того, что дамоклов меч его посещений уже больше не висел над моей головой.

Герцог тяжело встал, запахнул халат, пожевал губами, задумался, словно собираясь что-то мне сказать, потом махнул рукой и молча вышел через дверь, соединяющую наши спальни.

Я была так взбудоражена, что стало не до сна. Нервно ходила взад-вперед по спальне и не могла решить: радоваться мне или огорчаться? То, что у меня не будет детей, это огромный минус. Но то, что герцог не будет ко мне больше приходить, это плюс. В итоге я выпила немного вина (то ли в честь праздника, то ли поминок) и легла спать.

* * *

У Лилии с Бертоном все окончательно разладилось. Он не скрывал своих любовниц, она демонстративно смешивала его имя с грязью и распускала обидные слухи.

– Знаешь, Софи, – сказала она мне однажды, – я приняла решение. Свой долг я выполнила, наследника родила. А дальше могу делать что угодно.

– Что ты имеешь в виду? – я перевела взгляд с прилавка с тканями, которые выбирала, на пылающее решительностью лицо Лилии.

– То, что я свободна от обязательств, – заявила она. – Если у мужа любовницы меняются каждые полгода, почему я должна хранить ему верность?

Я нахмурилась. Прелюбодеяние – мерзкое слово. И пусть я считала себя уже достаточно циничной особой, супружеская измена для меня по-прежнему оставалась неприемлемой.

– Лили, милая… Это же позор. И дети… – начала я. Лилия меня резко прервала. Она нервничала, стараясь казаться смелой, но я видела страх и боль в ее глазах.

– Софи, ты как была наивной простушкой, так и осталась, – дрожащим голосом заявила она, и я услышала нотки паники в ее голосе. – Сейчас столько способов предохранения, что дети – последнее, о чем стоит волноваться. А если вдруг забеременею, всегда можно посетить спальню супруга. Если, конечно, мне повезет его в ней застать.

Последнее она пробормотала в сторону.

Я с болью в сердце смотрела на свою подругу. Никакие уговоры и убеждения на нее не действовали. Упрямство, злость, желание отомстить мужу затмили разум Лилии и сделали ее невосприимчивой к доводам рассудка.

Первым ее любовником стал ветеран первой англо-бурской войны – капитан де Лориньи. Военный мундир и ордена всегда манили женщин, как огонь мотыльков. Лилия влюбилась без памяти, а я вынуждена была выслушивать ее восторженные отзывы о капитане. Она восхваляла широкий разворот его плеч и сильные руки, боевые шрамы и неутомимость в постели. Для меня это было одновременно и неприятно, и интересно. Как может нравиться то, что делают двое в спальне – я не понимала. Постель ассоциировалась у меня только с герцогом. И любое упоминание о плотских утехах вызывало стойкое отвращение и брезгливость.

Бертон закатил скандал. Лилия в ответ припомнила ему и Офелию – актрису, и мадмуазель Коко – певичку, и молодую вдову барона Чандерса, и многих других. Муж заткнулся. А дальше… Дальше было все хуже и хуже. Нет, в высшем свете всегда царили вольные нравы, и измены были частым явлением среди аристократов. Но их не принято было афишировать. Все происходило за закрытыми дверями, в темноте спальне. Но Лилия, как будто специально, выставляла свои увлечения напоказ. Словно наказывала своего мужа, мстила ему за боль… «Куда это все приведет?» – спрашивала я ее, но она только отмахивалась.

Слухи и сплетни было не скрыть. Герцог за ужином обратился ко мне с нравоучениями.

– Миледи, – я подняла голову: нечасто он обращался ко мне, особенно в последнее время, – я бы вам советовал прекратить любые отношения с Лилией Девони. У нее очень плохая репутация в свете.

Я фыркнула и продолжила есть.

– Я настаиваю, – высокомерно произнес супруг.

– Лилия – моя подруга с детства, – наконец ответила я, – я буду с ней общаться, даже если она будет ходить по улицам голая.

– Но слухи… – задохнулся он от возмущения, – слухи могут коснуться вас!

– Не коснутся, – бросила я холодно. – Вы сами говорили, что герцогиня стоит так высоко над простыми смертными, что ничто не сможет пошатнуть ее репутации.

– Я вас предупредил, миледи, – скривил губы герцог. – Если вы так невоспитанны и безнравственны, что позволяете себе…

Я встала из-за стола, не дослушав его гневную тираду. Меня уже давно перестало волновать мнение герцога обо мне.

– Стойте! – донесся дребезжащий окрик. – Я еще не договорил!

– Ну, так договорите в одиночестве. У вас это хорошо получается, – бросила я, даже не приостановившись.

* * *

Я тщательно следила за приглашениями и визитными карточками. И никогда не принимала участия в мероприятиях, где предположительно могли появиться мои родители. Мама настойчиво пыталась посетить меня дома, присылала письма (не распечатывая, в камин), приглашения, визитные карточки (сразу в мусорную корзину). Подстерегала в парке и в театре.

– Нам нужно поговорить, Софи, – умоляющим тоном уговаривала она меня.

– Нам не о чем разговаривать, – бросала я и поворачивалась спиной.

Но однажды мама неожиданно нанесла визит. Было раннее утро, я еще была дома, и встречи избежать не удалось.

– Доброе утро, миледи Нордвик. Чаю? – прохладно произнесла я, присаживаясь на кушетку в гостиной.

– Софи, перестань изображать из себя герцогиню, – устало произнесла мама, – я пришла к тебе просить прощения.

– Вовремя, правда? – саркастически усмехнулась я. – Хорошо просить прощения и каяться, когда все уже случилось, деньги уплачены и назад дороги нет.

– Уже столько времени прошло после свадьбы, а ты все злишься.

Мама всхлипнула и поднесла платочек к глазам. Я усилием воли задавила в сердце сочувствие и жалость.

– Как отец? Я слышала, он путешествует по Европе, – бросила я небрежно, – уже почти год.

– Мы разошлись и давно не общаемся, ты же знаешь, – тихим тоном ответила мама. – Я сейчас с Аделью в Бате. Она передает тебе привет. Может, приедешь на лето к нам? Пообщаетесь?

Я отрицательно мотнула головой. Мама тяжело вздохнула и полезла в ридикюль.

– Вот, возьми, она тебе написала, – мне протянули письмо. Первым порывом было гордо оттолкнуть руку, но любовь к сестричке не позволила это сделать.

– Спасибо, – я положила конверт на столик. – Что-то еще, миледи?

– Да, – голос мамы словно помертвел, красные опухшие глаза смотрели в сторону, – меня давно мучает раскаяние…

Я насмешливо поджала губы, но промолчала. Я годами вытравливала из себя любое сочувствие и преклонение перед родителями, строила вокруг сердца каменную стену, и ее слезы уже практически не трогали меня.

– Мы виноваты перед тобой, – наконец выдавила она из себя, – сильно виноваты.

– Неужели? – я подняла удивленно брови. – Что же может быть хуже того, что есть сейчас?

– Я… – мама опять всхлипнула, крупные слезы побежали по щекам, – я обманула тебя. Это мучительно… Перед свадьбой… Я испугалась… Роберт…

Бессвязные слова заставили меня напрячься, появилось нехорошее предчувствие. Внутри образовался ледяной комок. Я с ужасом ждала продолжения.

– Его не отпустили тогда… – у меня по спине побежали мурашки. – Я умоляла твоего отца, но он был непреклонен. Особенно после того, как мы нашли письма и многочисленные портреты юноши в твоей комнате. Мы поняли, что у вас все слишком серьезно. Когда его уводили, Роберт кричал, что не оставит тебя, что найдет способ помешать свадьбе. И мы испугались…

Мама замолчала, пытаясь справиться с рыданиями.

– Продолжай… – тихим свистящим шёпотом произнесла я, волоски приподнялись у меня на руках от внезапного страха.

– Отец заплатил полисменам. Роберта осудили за кражу. Роланд был на суде, подтвердил, что молодой человек забрался в дом и пытался украсть твои драгоценности.

– Дальше.

– Ему дали три года колоний, – наконец призналась мама, опустив голову. – Отправили на пароходе вместе с другими заключенными в Австралию.

Я от шока не могла вымолвить ни слова. Потом вскочила и заметалась по комнате.

– Я найду его. Сегодня же поеду в Скотланд-Ярд. Его уже должны были освободить, но я сниму с него все обвинения. Деньги у меня есть. Я этого так не оставлю, – торопливо бубнила под нос сама себе.

– Софи, Софи, стой, подожди, – мама умоляюще протянула ко мне руки. – Я… Я потом захотела восстановить справедливость. Конечно, уже после твоей свадьбы, прости. (Мама опять заплакала.) Я узнавала… Роберт Уайт погиб в колониях на руднике. Там произошел взрыв парового двигателя. Много заключенных погибло. Это точно. Мне написал его надзиратель, лично.

Я стояла в центре гостиной, и что-то рушилось и ломалось внутри меня. Возможно, последние остатки доброты и любви к родителям?

– Я ненавижу вас, – ровным бесцветным голосом, в конце концов, произнесла я. – Убирайтесь из моего дома. Я не хочу вас больше видеть.

– Софи! – умоляюще прошептала мама. Я презрительно махнула рукой.

– Ваша светлость. Так нужно обращаться к герцогине, вы сами мне говорили, – и, выглянув в коридор, громко произнесла: – Максимилиан, проводите леди Нордвик, она уже уходит.

Внутри образовалась ледяная глыба. У меня больше нет сердца, у меня больше нет матери, нет отца, нет любви. У меня есть только титул и деньги. Равноценный обмен, не правда ли?

– Ты посмотри, какой красавчик, – достаточно громко произнесла леди Лилия Элизабет Девони, моя лучшая подруга, обмахиваясь веером. Так громко, что стоящие рядом пожилые женщины возмущенно зашушукались.

Я сделала вид, что мне интересно. Мы стояли на террасе и смотрели на ярко освещенный танцевальный зал, хорошо просматривающийся в проеме арки. Молодой человек, который привлек наше внимание (точнее, внимание Лилии), топтался возле двери и растерянно поглядывал вокруг, явно кого-то высматривая.

– Да, неплох, – негромко ответила я, – высок, строен, мускулист… Лакомый кусочек. Но он кого-то ждет.

– Возможно, меня? – произнесла Лилия с придыханием и двинулась к двери. «Ну вот, – вздохнула мысленно, – сейчас начнется». Ее способ обольщения я знала наизусть. Жертва еще ничего не подозревает, а ей уже никуда не деться.

Лилия месяц назад рассталась с очередным любовником (сказала, неимоверно скуп) и теперь присматривала нового. Мы пришли на ежегодный бал-маскарад только за этим. Вот и первый кандидат. Я рассеяно смотрела, как Лилия взмахивает веером: «Ах, как здесь жарко, вам не кажется?». Изящно наклоняет набок головку так, что бриллиантовые капельки в ушах призывно покачиваются. Пристальный томный взгляд из-под ресниц… Словно нечаянно чуть тронула рукав, обращая внимание на великолепно украшенный зал. Я усмехнулась: план работает. Юноша, не отрываясь, смотрел на Лилию и, по-моему, уже пригласил ее на танец. Птичка почти залетела в клетку, осталось захлопнуть дверцу…

Пока я наблюдала за Лилией, сплетниц на террасе прибавилось. До меня долетали отрывистые фразы «Совсем стыд потеряли», «Любовников выбирают, как товар на ярмарке», «И куда только мужья смотрят?».

Наконец мне надоело. Я высокомерно развернулась к ним лицом и громко произнесла:

– Прекрасная погода, леди, не правда ли?

– Да, герцогиня Мелвилль, великолепная, – подобострастно ответила леди Торншир. Остальные легонько присели в реверансах. Я сдержанно улыбнулась. Хорошо быть герцогиней.

* * *

Нас с Лилией называли самыми скандальными особами в Лондоне. Обе были свободны и независимы, только по разным причинам. Обе, по слухам, меняли любовников как перчатки и устраивали совместные оргии в своих лондонских домах. Обе считались дамами, потерянными для общества и семьи. Но, тем не менее, нас регулярно приглашали на балы и маскарады, на пикники и крестины. Странно. Чем больше я творила безумств, тем популярнее становилась. Герцогский титул, знаете ли… Он искупает все.

Мой муж уже давно не интересовался, что я делаю, где и как. Несколько лет назад у него случился удар, и теперь он приволакивал правую ногу и слегка заикался. Герцог ушел из парламента, переехал жить в загородное поместье, а мне оставил в полное распоряжение лондонский дом. После десяти лет совместной жизни мы так и оставались абсолютно чужими друг другу людьми. Он, как и я, томился в этой клетке, именуемой браком. Ни счастья, ни радости, ни детей этот союз так ему и не принес. Мы оба оказались в проигрыше. Иногда мне даже жаль было старика, но я сразу же одергивала себя, мысленно приговаривая: «Он был взрослым, опытным человеком, а не восемнадцатилетней испуганной девушкой с разбитым сердцем. Он знал, на что идет».

Сначала я была так зла на родителей, герцога, на всю эту несправедливую и тоскливую жизнь, что специально лезла на рожон. «Веселилась» и дурачилась напропалую. Мне приписывали романы со многими мужчинами. Но реально дружна я была только с двумя. И то, следует заметить, слово «дружна» совсем не предусматривало совместную постель.

Я везде появлялась с Лилией, самой скандальной дамой Лондона. Мы обедали с ее очередным любовником в ресторане «Савой», веселились на маскарадах и укорачивали платья по французской моде почти до колен. Надевали на верховые прогулки облегающие бриджи и посещали игорные дома.

Злобные комментарии герцога и робкие намеки мамы на мое неподобающее поведение еще больше подстрекали к безумствам. Мне хотелось сделать им больно, и если я не могу быть счастлива, то пусть и они страдают.

Для полной картины нужно было «завести любовника». Естественно, спать с ним я не собиралась (я до сих пор питала стойкое отвращение к этой стороне супружеской жизни), поэтому мы с Лилией придумали план. Я выбирала самых отъявленных бабников и щеголей. Кокетничала, завлекала томными взглядами и обещаниями. Но дальше флирта, объятий на террасе, где нас могли бы увидеть, дело никогда не заходило. Их «слава» играла мне на руку. Никто бы не поверил, что между нами ничего нет. Да и сами «жертвы» также не спешили развеивать слухи, чтобы не портить свою «репутацию».

Молва – странная штука. Она скорее поверит плохому, чем хорошему. И я этим пользовалась. Только Лилия знала правду, но ей я могла доверять. Только она одна знала, что все мои чувственные манящие взгляды из-под ресниц, нескромные разговоры и многообещающие авансы ни что иное как игра на публику.

* * *

Сначала герцог терпел. Возможно, он надеялся получить наследника хотя бы таким странным способом. Бедняга. Он не знал, что мои «любовники» так ни разу и не побывали в моей постели.

А однажды мне крупно повезло. У меня завязался «долгий роман» с офицером Скотланд-Ярда Питером Дюбуа. И мне, и ему было на руку изображать отношения. Он получал доступ в высший свет (иногда это требовалось ему по работе), я же получила крепкую надёжную спину, поддержку и «ревнивого любовника», отпугивающего других кавалеров. Наши «отношения» продолжались больше трех лет и закончились совсем недавно. Поэтому я, как и Лилия, искала «новое увлечение», чтобы заменить Питера.

Почему-то связь именно с Питером разозлила герцога по-настоящему. Он рычал и брызгал слюной. Кричал, что крупно прогадал, отдав за меня такие деньги. За сто тысяч получил глупую идиотку, расчетливую мотовку и бесплодную шлюху. Я листала модный журнал и даже не пошевелилась, когда он зашел в библиотеку.

– Лучше я бы взял в жены дочь графа Сеймура! Она за десять лет родила своему мужу уже троих детей.

– Правда, от трех разных мужчин, – добавила я ехидно, – но вам же это безразлично. У вас тоже есть дети, только вашей крови в них нет ни капли.

Я знала, что после того, как герцог потерял всякую надежду заиметь наследника в браке, он начал присматриваться к «своим» взрослым незаконнорожденным детям. Я разузнала о них все, что смогла. И сведения не радовали.

– Я признаю наследником одного из своих сыновей, – заявил он грозно, – а тебе не оставлю по завещанию ни фунта!

– Это кого же? – подняла я насмешливо брови. Смотреть на задыхающегося лысого старика с красным потным лицом, размахивающего руками, было и смешно, и грустно.

– Пьера, который сидит в долговой тюрьме, или Адама, картежника и игрока? Или, может, Филиппа, которого подозревают в убийстве своей содержанки? Дочери так же отличились: одна куртизанка, другая ушла в монастырь. Ваши дети, если они, конечно, ваши, – с нажимом добавила я, – достойны славного имени герцогов Мелвилль.

Удар был страшен. Лицо герцога покрылось багровыми пятнами, руки сжались в кулаки.

– Ты! – закричал он, брызжа слюной. – Злобная стерва! Я лишу тебя всего! Я выброшу тебя на улицу, где тебе самое место! Ты больше не получишь и цента!

– Вот этого, милорд, вам лучше не делать, – холодно прервала его проклятья.

Я любила деньги. Я любила ласковое прикосновение к коже натурального индийского шелка, сияние бриллиантов на моих пальцах и в ушах. Я любила тонкое кружево и изящные кожаные сапожки, которые шили мне на Риджент-стрит в самой дорогой обувной мастерской Лондона. Любила свою белоснежную кобылку ахалтекинской породы. Когда я выезжала на ней на прогулку в парк, все прохожие оборачивались мне вслед. Я любила те блага, которые давали большие деньги, и не собиралась отказываться от них. Слишком дорого я за них заплатила.

– Это почему же? Вы мне угрожаете? – герцог задыхался. Я даже испугалась, как бы старика не хватил удар, и я не оказалась виновной в его скоропостижной кончине.

– Если вы не хотите, чтобы ваше имя после смерти смешали с грязью, – мой голос звучал ровно. – Я знаю много неприглядных тайн и секретов герцога Мелвилля…

– Каких же? – супруг тяжело оперся на спинку кресла и хрипло дышал.

– В прошлом году вы получили десять тысяч фунтов за отданный при голосовании в парламенте голос, – впервые я подняла глаза на герцога и скривила губы. – Чем вам не понравились сельские школы? Они вам мешали? Зачем урезали финансирование?

– Бред, – фыркнул герцог, – это только грязные слухи!

– Ладно. А дом в Ницце? Два года назад. Вам же подарило его правительство Германии, я не ошибаюсь? – я шутливо подняла брови. – И за что, интересно? Неужели за планы Великобритании в деле подписания союза с Россией и Францией?

– Откуда вы?…

– У меня есть уши. А также глаза, память и мозги, – и мысленно добавила: «Хоть где-то они мне пригодились». Отличное образование, полученное в частной школе Солентон, знание языков, математики, философии, как показала жизнь, так и не нашли применения в высшем свете. С восемнадцати лет я не бралась за кисть, да и вышивка с пением не привлекали. Иногда играла на фортепиано, но редко – негоже герцогине развлекать публику.

– Вы ничего не докажете! – герцог тяжело сел в кресло и смерил меня с головы до ног пристальным взглядом. Где та робкая пугливая девочка, которая вошла в этот дом столько лет назад? Которую можно было безнаказанно шпынять и критиковать? Ее больше нет. Я презрительно хмыкнула.

– А мне и не нужно ничего доказывать. Достаточно намекнуть кому следует, и они сами все раскопают. В Скотланд-Ярде работают смышлёные ищейки. Мистер Дюбуа, например…

– Это он ваш новый любовник! Я слышал!

– Неважно. Достаточно того, что мне есть к кому обратиться. И советую вам случайно не придушить меня во сне в своих любящих объятиях, не уронить с лестницы и не подсыпать снотворного в чай… Письмо с подробными инструкциями и несколькими вашими расписками, найденными в ящиках стола, сразу же после моей смерти прямиком попадет в Скотланд-Ярд.

Я насмешливо улыбнулась.

– Ну же, милорд. Не дуйтесь. Давайте жить дружно. Сколько вам уже осталось? Пора думать о вечном. Зачем ссориться?

Я встала и проплыла мимо герцога, застывшего в кресле.

* * *

И вот теперь, расставив все точки над «и», отпугнув маму, заткнув рот герцогу, потоптавшись по репутации как виконтов Нордвик, так и герцогов Мелвилль, я наслаждалась свободой, ужасной репутацией и скандальной известностью.

А познакомились мы с мистером Дюбуа просто на улице. Он преследовал подозреваемого и остановил мою карету, чтобы нагнать экипаж преступника. Я сразу же загорелась идеей погони. Питер потом мне говорил, что, остановив карету с герцогским гербом, даже не подозревал, что ему удастся меня уговорить. Мы неслись на сумасшедшей скорости по улицам Лондона, Мэри заламывала руки и стенала, а у меня горели от азарта глаза. В моей жизни было так мало по-настоящему интересных событий. Преступника мы так и не догнали: тот соскочил с экипажа и шмыгнул в переулок, пытаясь затеряться в узких улочках трущоб. Питер побежал за ним, и я его увидела только на следующий день, когда он пришел ко мне с утренним визитом и букетом тюльпанов.

Мы разговорились. Впервые я получала удовольствие от общения с мужчиной. Давненько такого не случалось.

– Вы смелая женщина, леди Мелвилль, – произнес он, глядя мне в глаза.

Я протянула ему чашку с чаем.

– Ну что вы, – улыбка скользнула по губам, чтобы тут же пропасть бесследно, – мне просто ужасно скучно, а ваша погоня внесла хоть какое-то разнообразие в мою жизнь.

– Может быть, вам нужно всего лишь найти интересное занятие?

– Вы знаете, мистер Дюбуа, поддерживание скандальной репутации и имиджа легкомысленной особы занимает так много времени, что его просто не остается для чего-то другого, – томно протянула я.

– Тогда не жалуйтесь, что вам скучно, – отрезал Питер резковато. – Если вы тратите свою жизнь на глупости, это ваше дело.

«Логично», – согласилась мысленно. Сначала хотела даже обидеться на суровые слова, но потом признала их правоту.

– Если вы такой всезнайка, мистер Дюбуа, – притворно нахмурилась я, – то возможно, вы подскажете, где мне применить мои многочисленные таланты?

Мужчина непонимающе уставился на меня. Я пояснила:

– Мне скучно. Хочется сделать что-то полезное, значительное…

Я отрешенно играла пояском от домашнего платья, пытаясь удержать легкомысленный и беспечный вид. Но внутри все дрожало от нетерпения.

Чувство вины – тягостное бремя. Я потеряла покой после того, как узнала о смерти Роберта. Выйдя замуж за герцога, оставив в прошлом свою девичью любовь, я честно старалась забыть его. И мне это почти удалось. Пусть где-то далеко, пусть не со мной, но в моих мыслях он был жив и здоров. А теперь… Чувство вины, раскаяние, угрызения совести переплавились в страстное желание сделать что-то в память о нем. Искупить, покаяться, очистить душу. И пусть моя вина была лишь косвенной, но, не влюбись Роберт в меня, – он был бы жив.

Питер нахмурил брови, размышляя.

– Леди Мелвилль, – начал он медленно, – городские власти сейчас в Сильвертауне строят больницу для бедных. Но муниципальных денег не хватает, сейчас война… Вы понимаете?

– Понимаю, – склонила я голову.

– Так вот, – продолжил мужчина, – власти ищут спонсоров, но мало кто соглашается. Вы могли бы помочь.

– На какой стадии строительство? – перешла я на официальный тон.

– Скажу честно, на начальной, – хмыкнул Питер, – заложен только фундамент. Несколько богатых промышленников, имеющих заводы в Ист-Энде, вложили деньги, чтобы впоследствии лечить там своих рабочих, но этого недостаточно.

– Я хотела бы взглянуть на территорию, а также посмотреть план и договор. Кто ответственен за строительство? Этому человеку можно доверять?

Питер шутливо поднял руки.

– Остановитесь, герцогиня, – со смешком произнес мужчина, – ваш напор и энергия сбивают с ног! Главный архитектор Карл Фритч – мой лучший друг, мы вместе учились в Кембридже. И я бы вам не советовал самостоятельно ехать в Сильвертаун. Это неблагополучный район. Я сам вас отвезу и заодно познакомлю с Карлом.

– Большое спасибо, – улыбнулась я. – Когда мы сможем туда съездить?

– Вам так не терпится расстаться с деньгами? – рассмеялся Питер, вставая. – Прошу меня простить, леди Мелвилль, мне пора – работа ждет.

– До завтра? – лукаво произнесла я и протянула руку для пожатия. Мужчина согласно кивнул и склонился в поклоне.

– До завтра, миледи.

Я загорелась идеей больницы. Деньги у меня были. Герцог давно не обращал внимания на мои траты. Да и денег «на булавки» выделял достаточно. Плюс груда бесполезных драгоценностей, которые я надевала, возможно, раз. Их можно заложить или же продать. Лилия, когда я рассказала ей о больнице, помогать отказалась, а вот дедушка дал тысячу фунтов.

* * *

Год длилось строительство. За это время мы с Питером стали добрыми друзьями. Несколько раз я ездила в Сильвертаун. Трехэтажное белое здание больницы ярко выделялось на фоне серости и убожества этого нищенского района. Впервые посетив эту часть Лондона, я была шокирована. Я не знала, что так можно жить. Счастливое детство в замке, частная школа, роскошная свадьба, герцогский замок, балы, пикники, развлечения – моя жизнь была беззаботной. Я в изумлении смотрела на полуразрушенные хибары, кривые стены домов, выбитые окна. Даже летом все здесь было уныло и безрадостно, покрытое копотью и грязью. Чумазые оборванные дети бежали за каретой, протягивая руки и выпрашивая милостыню. Неопрятные неряшливые женщины с красными и огрубевшими от работы руками стояли и смотрели вслед с безнадежностью во взгляде… Неужели, если бы я вышла замуж за Роберта, я бы жила здесь? Готовила еду, стирала и вывешивала серые простыни прямо на улице? Меня передернуло от ужаса.

Я мысленно уговаривала себя, что люди не виноваты. Бедность не порок. Они не выбирают, где и кем им родиться. Что Иисус говорил, что все равны перед Богом, все мы рабы Божьи. Но накатывала тошнота, и сердце замирало от брезгливости, когда вонь нечистот проникала через окошко в карету. Мне хотелось закрыть глаза и забыть увиденное как страшный сон, отгородиться оббитыми бархатом стенками экипажа, не видеть, не слышать, не знать о том, что есть такие места. Я считала себя современной и великодушной женщиной, но, видимо, я все-таки недостаточно.

* * *

– У меня есть небольшая просьба, мистер Фритч, – обратилась я к главному архитектору. Строительство подходило к концу. Через две недели планировалось открытие больницы, и мы уже полчаса спорили по поводу того, должно или не должно упоминаться мое имя в списке спонсоров, который будут оглашать на празднике.

– Я весь во внимании, миледи, – улыбнулся Карл. Питер стоял поблизости и с улыбкой наблюдал за нами.

– Я хотела бы увековечить память дорогого мне человека, – я немного смутилась. – Вы не могли бы… Мне хотелось бы, чтобы на бронзовой доске, которую вы собираетесь прибить на фасаде здания, было выбито его имя.

– Конечно, миледи! Я сделаю это с удовольствием! – пылко произнес Карл, с облегчением выдохнув. – Вы столько помогали, а я не могу вас ничем отблагодарить… Только скажите имя.

– Роберт Уайт, – отрешенно произнесла я. Питер серьезно уставился мне в лицо, но ничего не смог прочитать – свои тайны я прятала хорошо.

– Это имя будет на мемориальной доске, я обещаю, – заверил Карл и добавил просительно: – Может, все-таки приедете в субботу на открытие? Я обещаю, вас никто не узнает…

– Нет, мистер Фритч, – улыбнулась я легкомысленно, – боюсь, у меня нет времени. В субботу утром я иду на чай к графине Монро, потом еду на пикник к крестнику. Весь день расписан по минутам. Мое время очень дорого стоит.

И, обернувшись к Питеру, спросила:

– Вы не проводите меня?

Обратно мы ехали молча. Питер буравил меня испытующим взглядом, я же отрешенно смотрела в окно.

– Мне позволено будет спросить, кто такой Роберт Уайт? – наконец поинтересовался он.

– Нет, – холодно ответила я, по-прежнему не отрывая взгляда от мелькающих за окошком домов.

– Тогда позвольте задать вам еще один вопрос, – настойчиво пытался достучаться до меня Питер. Я, не глядя, кивнула головой.

– Вы хорошо развлеклись?

Сначала я не поняла, о чем он спрашивает, и даже собиралась удивленно приподнять брови, а потом вспомнила наш первый разговор год назад в моей гостиной о скуке.

– Да, – тихо произнесла, – я развлеклась. Спасибо.

– Все это было ради этого Роберта Уайта? – допытывался Питер. – Вы организовали сбор средств среди высшего света, вы всем сердцем переживали за строительство, вы нарисовали десять чудесных акварелей для детского отделения больницы, чтобы белые оштукатуренные стены выглядели веселее, вы продали свои драгоценности…

– Нет, я не следил за вами, – видя, что я хмурюсь, поспешил он объясниться. – Но я же офицер полиции, у меня есть свои источники информации.

– Боже мой, – рассмеялась я, – мистер Дюбуа, что вы себе вообразили? Я – самая легкомысленная особа в Лондоне, я просто развлекалась. Тем более что я давно не рисовала, захотелось потренироваться…

– А мебель?

– Старье, которое валялось на чердаке. Там теперь стало просторнее.

– Что бы вы ни говорили о себе, – резюмировал Питер, – вы – самая замечательная женщина, которую я знаю.

– Сейчас вы кардинально поменяете мнение обо мне, – усмехнулась я и произнесла таинственно: – Я хочу вам предложить нечто шокирующее.

Я пристально оценивающе рассматривала мужчину, сидящего напротив. Высок, силен, красив, причем красив именно той мужественной красотой, которую я любила. Умен, влиятелен (пусть и в определенных кругах, но все-таки). Чистоплотен, хорошо одевается, пусть недорого, но опрятно. Я мысленно перечисляла его достоинства и удивлялась, почему я раньше этого не сделала.

– Не хотите ли вы стать моим официальным любовником? – наконец спросила его и улыбнулась, увидев вытаращенные глаза. Питер закашлялся.

– Ничего особенного делать не придется, – видя, что мужчина впал в ступор, поспешила объясниться: – Иногда сопровождать на балы, ходить по магазинам, кататься в экипаже в парке. Отгонять навязчивых кавалеров.

– И это все? – осторожно поинтересовался он.

– Да, – твердо, со значением посмотрела в его глаза, – на этом все.

– Кстати, – добавила, – извините, но я не спросила самое главное. Вы женаты?

– Нет, – задумчиво, еще не отойдя от шока, пробормотал мужчина.

– О вас, герцогиня, ходит множество разных слухов, – через некоторое время заговорил Питер, – совершенно противоречивых и нелепых. Теперь я понимаю, откуда они.

– Я никогда не сомневалась в вашем уме, мистер Дюбуа. Так вы согласны? – постаралась улыбнуться как можно невиннее. – Если да, то давайте обсудим условия нашего сотрудничества. Знаете, так трудно сейчас найти действительно сообразительного и здравомыслящего партнера…

Питер откинулся на подушки кареты и искренне, с удовольствием рассмеялся. Я спокойно смотрела на веселящегося мужчину.

– Вы не боитесь раскрывать передо мной свои карты, леди Мелвилль? А если я проболтаюсь? – наконец спросил он, все еще посмеиваясь.

– Поверьте, мистер Дюбуа, – скупо улыбнулась я, – если даже вы будете с пеной у рта рассказывать всем, что наши отношения сугубо платонические, никто вам не поверит. Вы же знаете свет. Им подавай скандал, сенсацию, скабрезные подробности…

Мы уже подъезжали к моему дому, нужно было торопиться.

– Если вам нужно время подумать, я подожду, – великодушно заявила я, насмешливо глядя в его пронзительные глаза.

– Мне не нужно времени, – твердо ответил Питер, – я согласен. Но как официальный партнер… (Мужчина усмехнулся.) Заметьте, я сказал партнер, не любовник, я хотел бы обговорить условия нашего сотрудничества. Вы перечислили мне, что я должен делать, но я тоже хочу кое-что получить от этой сделки.

– Получите обязательно, – я уважительно склонила голову: а парень не промах!

– Завтра наш первый совместный выход в свет, мистер Дюбуа, – и лукаво добавила: – Вы пригласили меня в Ковент-Гарден на «Сон в летнюю ночь». Разве забыли?

– Что-то припоминаю, – подыграл мне Питер.

– У нас отдельная ложа, там и поговорим, а заодно продемонстрируем всему свету наши нежные чувства.

– Вы опасная женщина, – пробормотал мужчина, – в вас очень легко влюбиться.

– Не вздумайте, – серьезно предупредила его. – Я слышала, у вас уже была трагичная любовь в молодости, не повторяйте прошлых ошибок.

И, заметив удивленный взгляд Питера, ответила на невысказанный вопрос:

– Не только у вас есть информаторы, господин офицер.

– Тогда до завтра.

Он коротко кивнул и покинул мою карету. Ворота открылись, я ехала по длинной подъездной аллее к замку, а в голове стучало: «Для тебя, Роберт… Я закрыла долг». И в то же время я понимала, что никакими больницами, никакими деньгами или слезами мне не расплатиться. Я никогда не смогу рассчитаться за смерть прекрасного молодого юноши и свое вынужденное предательство.

* * *

Лилия моего нового «любовника» восприняла скептически. Даже сплетники и то были благосклоннее. «Старый муж, что с него взять? – шептались в кулуарах. – Герцог старше ее на сорок лет. Бедная девочка!».

А Лилия заявила, что обидно, когда такой красавец пропадает зазря.

– Ты же не собираешься с ним спать? – спросила она на прогулке.

– Не собираюсь, – легко ответила правду.

– Зря. Может, уже пора снять с себя епитимию? – вздохнула она. – Не все такие, как герцог. Иногда это приносит и наслаждение.

Я насмешливо приподняла брови.

– Да-да, – настойчиво повторила Лилия, – твой герцог надолго испортил тебе все удовольствие от постели, но нельзя всех равнять по одному мужчине. Попробуй с этим офицером, он производит впечатление умного и страстного.

Я, шутя, отмахнулась. Что скрывать, Питер мне очень нравился. Мне нравились его честность, бескомпромиссность, преданность долгу и Англии. Его мужественное лицо и почти юношеское смущение от моих шокирующих выходок. Возможно (иногда мне в голову приходили и такие мысли), со временем я смогла бы в него влюбиться. Не так пылко и безрассудно, как в Роберта, но сердце чувствовало – Питер мне подходит во всех отношениях.

Увы, нашей гипотетической страстной любви не суждено было случиться. Питер с детства был безнадежно влюблен в свою троюродную кузину Луизу Гордон. Та вышла замуж за богатого торговца, старше ее на пятнадцать лет (знакомая история). Питер рассказывал, что он начинал работать в Скотланд-Ярде совсем юным констеблем, с самых низких должностей. Зарабатывал мало. Родители девушки не одобрили брак с ним и отвергли его ухаживания. Сейчас у Луизы трое детей, и даже если она и несчастлива в браке, то поздно что-то менять. Вспомнив свою историю, я прониклась к нему сочувствием.

* * *

Пока я упивалась безрассудством и страстью к саморазрушению, Адель вышла замуж за обедневшего итальянского графа Лоретто Бароччи. Приданое в двадцать тысяч фунтов хорошо им помогло. Кроме молодого двадцатипятилетнего мужа ей достались полуразрушенная вилла возле Неаполя и толпа многочисленных родственников графа. Странно, но Адели все нравилось. Замужество пошло ей на пользу. Она даже подарила мне племянника в прошлом году. И обещала еще племянницу. Мы переписывались с ней. Правда, не очень часто (она теперь почтенная матрона), но регулярно. Она слезно просила меня простить родителей, ведь держать в сердце злость – значит, разрушать себя изнутри. «Мама плохо себя чувствует. У нее больное сердце. Она постоянно говорит о тебе».

«Адель, ты многого не знаешь, – писала я ей в ответ, – я никогда их не прощу».

«Никогда – страшное слово, – отвечала она, – «никогда» сравнимо только со словом «смерть». Но пока ты жива, значит, есть надежда, только после смерти ее нет. Софи, милая моя сестренка, приезжай к нам в гости, вот увидишь, итальянское жаркое солнце растопит лед в твоей душе».

Маленькая оптимистка! Я тоже была такой в юности.

Мама переехала к Адели нянчиться с внуком, папа обитал в Англии. Я даже знала в лицо любовницу, которую он поселил в нашем лондонском доме. Иногда мы сталкивались в театре или на каком-нибудь балу. Страсть к путешествиям, выпивке, неуемность в развлечениях состарили его лицо и фигуру раньше времени. А ведь ему еще нет и пятидесяти.

Наш старый замок так и не отремонтировали, а деньги (я так думаю) уже кончаются. Что же будет делать виконт Нордвик, когда они окончательно иссякнут? Дочерей-то уже не осталось. Его проблемы меня не волновали. Когда мы случайно встречались, я холодно кивала и демонстративно отворачивалась. Я вычеркнула родителей из сердца, погасив дочерние долги (если они и существовали) замужеством с герцогом. А сестре ответила, что с застывшей душой проще жить, а солнце и жару с недавних пор я любить перестала.

* * *

– Мне нужно попасть в дом к маркизу Дорчестеру. Желательно поскорее, – как-то заявил Питер, кружа меня в вальсе на балу у лорда Фредерикса.

Я сосредоточенно перебирала в памяти пригласительные карточки, горой валяющиеся у меня в гостиной, ни на секунду не переставая при этом мило улыбаться.

– Маркиз нечасто устраивает приемы в своем особняке на Бедфорд-авеню, – ответила тихо. – Следующее мероприятие запланировано только через неделю. Маркиза пригласила меня на день рождения дочери.

– Подходит, – ответил Питер.

– Но там соберутся только женщины, – я чуть приподняла брови, – девочке исполняется пять лет. Будет немного странно, если я приду с тобой.

– Придумай что-нибудь, Софи, – улыбнулся плутовато Питер. – Маркиза подозревают в контрабанде оружия. Мне просто нужно узнать расположение комнат. Дальше я сам.

Я вздохнула. Конечно, придумаю, как всегда.

Наши отношения были идеальны. Питер вносил в мою скучную жизнь именно те взрывные эмоции, которых мне так не хватало. Азарт, нетерпение, поиски и ожидание схватки. Мы вместе расследовали пропажу бриллиантов у маркизы Гальберг. Искали среди элиты высшего света шантажиста семьи Десмин. Препятствовали неразумным дуэлям, которые так любила устраивать пустоголовая молодежь. Питер получил доступ в высший свет и пользовался этим для раскрытия преступлений. Ему стали поручать те задания, которые не могли расследовать другие сыщики. И вполне естественным итогом всего этого было его повышение до комиссара полиции.

«Любовь» продолжалась три года. К нашему союзу все привыкли, словно Питер и был мне настоящим мужем.

Но всему хорошему приходит конец.

В одно прекрасное весеннее утро мы с Питером сидели в кафе на Пикадилли и пили горячий шоколад. Питер был непривычно взбудоражен.

– Миледи, – произнес он, – после того, как я раскрыл с вашей помощью дело о шпионаже барона Арчибальда Клотса, я стал неимоверно популярен.

Питер улыбнулся.

– И все благодаря вам.

– Ах, – отмахнулась от благодарности, – я тогда и сама неплохо развлеклась. Помните, как я изо всех сил отвлекала его на балу у леди Гийом, пока вы обшаривали его карету? Наверное, он подумал, что я флиртую, те четыре танца и прогулка по парку меня вымотали. У меня потом неделю болели оттоптанные им ноги.

Мы весело рассмеялись.

– Что бы я без вас делал? – расслабленно произнес Питер, и я почуяла сожаление в его голосе.

– Рассказывайте, – лукаво склонила голову набок, – вы же пригласили меня на утреннюю чашку шоколада не просто так?

Мужчина тяжело вздохнул.

– Неделю назад скоропостижно скончался мистер Белеус, – и, видя мое непонимание, добавил: – Муж Луизы.

– Понятно, – ответила я прохладно.

– Когда закончится траур, а это будет не раньше чем через год, я смогу ухаживать за ней. Репутация моя должна быть безупречна…

Голос Питера был немного смущенным, но в глубине его слышались нотки с трудом сдерживаемого ликования.

– Бедный мистер Белеус, – укоризненно покачала я головой, улыбаясь, – не успел он отойти в мир иной, а вы уже строите планы по завоеванию его вдовы.

– Софи, – виновато произнес мужчина, – вы же знаете, как я люблю Луизу. И всегда любил.

– Знаю-знаю, – рассмеялась я, – и искренне желаю вам счастья. Наше соглашение было обоюдно выгодным, но оно подошло к концу.

Я вздохнула.

– Три года вы были рядом, развлекали меня, защищали от кавалеров, и я вам очень благодарна за это.

– Ну что вы! – Питер выглядел и радостным, и смущенным. – Благодаря вам я поднялся так высоко, стал комиссаром полиции, вы помогали мне…

– Хватит! – воскликнула я, нахмурившись. – А то утро превратится в вечер воспоминаний.

Я встала, раскрыла зонтик и решительно произнесла:

– Прощайте, мистер Дюбуа. Вы были хорошим партнером.

– Прощайте, Софи, – Питер тоже встал, – вы достойная женщина и прекрасный человек. Я всегда буду вспоминать о вас с теплотой и любовью.

«Еще немного и я расплачусь», – мелькнула мысль, и, чтобы окончательно не испортить свою репутацию надменной герцогини, развернулась и быстро пошла к карете. Долгие прощания не по мне. Сейчас нельзя давать воли ни сожалению, ни жалости к себе. Я знала, что рано или поздно нам придется расстаться. Знала, что он с детских лет пылко любит Луизу. Знала, что не смогу дать ему того, что сможет дать любящая женщина – дом, семью, детей. В моем сердце по-прежнему было холодно и пусто. Но эгоистичный бесенок, сидевший внутри, лукаво нашептывал, что Питер нашел свое счастье, скоро станет прекрасным мужем, отцом, а ты как была, так и останешься духовной нищенкой, которая только сублимирует любовные отношения.

* * *

Прошло два месяца. Питер перевелся в графство Оксфордшир, где жила его ненаглядная Луиза. Там, чтобы быть поближе к ней, он занял пост начальника полиции Кидлингтона. Я же опять осталась одна.

И теперь, стоя у окна и наблюдая за Лилией, кружащейся в вальсе с молодым человеком, я размышляла. Почти тридцать лет. Ни детей, ни семьи, ни увлечений. Даже собачонки и той нет. «А сюда ты пришла для того, чтобы выбрать нового любовника», – саркастически добавила и мысленно чертыхнулась. В последнее время меня все чаще мучают сомнения, неуверенность и страх. Что-то неправильно в моей жизни. Что-то пошло не так. Когда я свернула не туда? Неужели, тогда, когда предала свою любовь в восемнадцать лет? Когда струсила? Когда отвернулась от единственного человека, которого любила и отправила его на смерть? Я твердо знаю, что ни молитвами, ни пожертвованиями, ни благотворительностью я не смогу откупиться от Господней кары.

Десять лет ненависти и злости. На десять лет я отгородила себя ледяной стеной от родных и близких. Отец – жадный эгоист. Мама – предательница и трусиха. Даже Адель была виновата. Виновата в том, что вышла замуж по любви. Что приданое ей было выплачено из «моих», омытых слезами, денег. Я не общалась ни с кем. Только Лилия – единственный человек из прошлого. Того далекого прошлого, которое погребено под годами ожесточения.

Я смотрела на нее, свою дорогую любимую подругу, и видела, как она постепенно превращается в чудовище. У нее давно уже не улыбка, а язвительная усмешка, не шутки, а едкие остроты, не добродушный оптимизм, а тонко завуалированная грубость. «Вот что делает с женщинами несчастливый брак», – думала в такие минуты.

Постепенно меняюсь и я. Уже изменилась. За десять лет вытравила из себя все чувства и порывы. Уничтожила все, что могло заставить меня испытать хоть небольшую, но боль. Я заковала свое сердце в броню, и никто не смог бы сейчас не то что ранить, но даже оцарапать его. Правильно ли я поступила? И выжила бы я, если бы оставалась той наивной доверчивой девочкой, которая верила маме и папе? Верила в любовь? Не знаю.

Иногда меня посещали недостойные мысли – выбросить остатки морали и добродетели на помойку и завести не вымышленного, а настоящего любовника. Наслаждаться плотскими утехами. Объятиями, сильным мужским телом. Узнать, наконец, что это такое – быть любимой, вызывать желание, ревность, страсть. Я здоровая молодая женщина, не знавшая ласки так долго, можно сказать, никогда. А годы идут… Но что-то все время останавливало меня. Робость? Ожидание чего-то настоящего? Надежда на чудо?

– Леди Мелвилль, – послышался рядом веселый голосок Лилии, и я очнулась от задумчивости, – позвольте познакомить вас с мистером Джорджем Керолом и бароном Стефаном Сеймуром.

Я подняла голову и мысленно ахнула. Более красивого мужского лица я в жизни не видела. Рядом с Лилией стояли два молодых человека. Одного я узнала, именно на нем подруга оттачивала мастерство флирта чуть ранее, другого видела впервые. Наверное, именно его поджидал мистер Керол.

Золотистая волна безукоризненно уложенных волос. Идеально ровный нос, чувственно изогнутые полные губы. Длинные густые ресницы оттеняли ярко-голубые глаза. Нереальная, какая-то ангельская красота завораживала. Высокий стройный красавец поклонился и прикоснулся губами к моей перчатке.

– Счастлив познакомиться с вами, миледи, – бархатным голосом произнес он – и я растаяла.

Оставшуюся часть вечера мы провели вчетвером. Лилия танцевала с Джорджем, барон развлекал меня на террасе разговорами. Сплетницы были удовлетворены – мы все-таки выбрали себе «любовников».

– Это мой первый сезон в Лондоне, – ответил Стефан на мой вопрос.

– Два года назад я закончил Итон, – и, поискав глазами друга, добавил: – Мы заканчивали его с Джорджем вместе. Потом отец отправил меня в путешествие по Европе, набраться опыта.

Молодой человек грустно усмехнулся. Я залюбовалась его улыбкой падшего ангела. И тут же вздрогнула, ощутив непреодолимое желание прижать его голову к груди и погладить по шелковистым волосам. Это что – материнский инстинкт?!

– И сколько вам лет, лорд Сеймур? – поинтересовалась я.

– Двадцать шесть, – ответил молодой человек и обеспокоенно нахмурился. – Ваша светлость, если я и младше вас на год, то это ведь не помешает нам стать друзьями?

– На год? – улыбнулась я лукаво. – Отличный комплимент, господин барон. И да, не помешает.

Я любовалась им, как совершенным творением матушки-природы. Ни единого изъяна во внешности и фигуре. Странно, но кроме обычного восхищения красотой, я не чувствовала ничего, даже того желания влюбиться, которое испытывала по отношению к Питеру Дюбуа. Идеальная красота, обаяние, молодость не тронули мою душу. Только нотки умиления и нежности пробивались изнутри. Словно он – мой младший брат, словно мы старые добрые друзья.

Потом, в ходе частых встреч на пикниках и в парке, во время танцев и легкого флирта на балах, я, наконец, поняла, что меня так насторожило. Тот диссонанс, что ощутило мое сердце, назывался сочувствием. Стефан и Джордж любили друг друга. Я замечала их улыбки, краткие касания, вспышки беспомощности и бессилия перед невозможностью открыться. Гомосексуализм порицался в нашем мире. Мужеложцев насильно отправляли в лечебницы, унижали, оскорбляли, подвергали остракизму, вплоть до уголовного преследования.

«Бедные дети», – подумала я и приняла решение.

Барон Стефан Сеймур стал моим вторым «официальным любовником». О нем и Джордже ходило множество слухов. Еще из Итона за ними тянулся шлейф сплетен и подозрений. Отец Стефана догадывался о предпочтениях сына, именно поэтому и отправил его подальше от Англии. Но когда мы с Лилией взяли их под свое крыло, сплетни немного утихли. Точнее, перешли в новое русло. Теперь нам приписывали безудержные оргии и разврат вчетвером. Лилия надулась.

– Вот влипла так влипла, – корила она меня, – сплетни есть, а удовольствия нет. Разве я похожа на добрую самаритянку?

– Очень похожа, – смеялась я. – Лили, мы обязаны помочь двум несчастным юношам. Без нас их быстро выведут на чистую воду, а так пусть хоть немного побудут вдвоем.

– Только ради тебя, – пробурчала она, – стану на время монашкой. Если бы только эти сплетницы знали, что мы делаем за закрытыми дверями особняка на Флит-стрит…

Она всплеснула руками, и мы одновременно рассмеялись, представив лицо самой известной сплетницы Лондона, леди Торншир. Вечера мы проводили за бокалом вина или чашкой чая, чинно сидя в гостиной у Стефана, читая или играя в бридж.

* * *

И опять закрутилась круговерть праздников и развлечений. Нас со Стефаном окрестили самой красивой парой Лондона. Оба золотоволосые, голубоглазые, легкомысленные. С ослепительными улыбками мы очаровывали и шокировали свет, демонстрируя напоказ пылкие чувства друг ко другу. Я словно играла в театре двух актеров. Прекрасно зная, что никогда у нас ничего не получится (даже с Питером была призрачная надежда, со Стефаном ее не было вовсе), я с нежностью прижималась к нему, ворковала на ухо глупости, перебирала пальцами прекрасные длинные волосы. А потом мы вместе смеялись, вспоминая круглые глаза леди Кирли, сидевшей в соседней ложе.

Стефану не нужно было зарабатывать на жизнь, отец давал ему приличное содержание. Небольшой, но прекрасно обставленный особняк на Флит-стрит открыл двери для желающих посетить небольшие приемы, музыкальные и карточные вечера. Я приглашала своих друзей именно сюда, а не в мой склеп на Пикадилли. Стены герцогского дворца давили. Туда я возвращалась лишь переночевать, и то под утро.

Моя беззаботная светская жизнь так бы продолжалась и дальше, если бы не случилось несчастье. Как мне потом рассказали, все началось с того, что отец пригласил свою любовницу и друзей в наш замок Нордвик в Камберленде. Виконт не жалел денег на вино и развлечения, и на охоте на лис его лошадь споткнулась, отец неудачно упал и свернул себе шею. Говорили, он был сильно пьян. Сообщили маме и Адели в Италию, но им, чтобы приехать, требовалось больше недели. Поэтому на похоронах присутствовала я одна.

Я сидела на скамейке у входа в семейную усыпальницу, куда вчера занесли гроб, и задумчиво смотрела на серые стены замка, увитые плющом. Западная башня почти развалилась. Еще немного и рухнет крыша. Сильный морской ветер, дующий с побережья, не щадил старый каменный замок. Теперь он мой. Скудное папино наследство, словно попытка попросить прощения за прошлые обиды. Он завещал этот полуразрушенный замок мне. Зачем? Может быть, он знал, что я всегда любила этот дом? Может быть, это была попытка помириться?

Я прислушалась к себе и вдруг ясно поняла, что мои ненависть и обида – слишком разрушительные чувства, чтобы предаваться им вечно. Адель права. «Никогда» – страшное слово. Оно сравнимо только со смертью. Я больше не увижу папу. Каким бы он ни был, он дал мне жизнь. Он по-своему любил меня и заботился обо мне. Как умел, как научили его родители…

Я сидела на скамейке, и горячие слезы текли из глаз: «Я больше никогда не увижу папу».