История социальной утопии и идеологических мифов Третьего Рейха многогранна и многослойна, и в рамках одного — пусть даже капитального — исследования раскрыта быть не может. Предыдущая моя работа была посвящена идеологии Третьего Рейха, а также обусловленным ею как негативным, так и позитивным аспектам его социальной истории. Данная — вторая (и, вероятно, не последняя) по счету книга о социальных основах нацистского государства анализирует механизм взаимодействия государственных институтов — как старых, так и новых — Третьего Рейха между собой, а также их влияние на развитие немецкого общества. В частности, рассматриваются конкретные инструменты социальной политики нацистского государства, а также состояние немецкого общества как в целом, так и его отдельных групп: молодежи, крестьян, рабочих, женщин, среднего сословия.
Последовательное и по возможности беспристрастное воссоздание максимально полной картины истории Третьего Рейха создает благоприятные возможности для «проникновения» в его действительность, позволяет представить, как функционировали те или иные государственные институты, какова была логика развития отдельных социальных групп в немецком обществе.
Настоящая книга выявляет фундаментальный парадокс, характеризовавший внутреннее устройство нацистской Германии. Этот парадокс заключался в том, что идеологические цели и установки, вытекавшие из идеи создания «национальной общности», — часто шли вразрез с реальными направлениями эволюции как старых, так и новых институтов, а также с генеральным вектором социальных изменений нацистского государства. Иными словами, желаемое и требуемое нацистами очень редко соответствовало действительному положению дел в Третьем Рейхе.
В основу работы легли труды историков, социологов и других ученых, опубликовавших детальные монографии по отдельным вопросам истории Третьего Рейха. Я вполне сознаю, что широкие обобщения, которыми наполнена моя книга, возможны только благодаря этим дотошным исследованиям. В некоторых случаях я обращаюсь к опубликованным источникам, однако, в силу общего характера работы эти обращения не принципиальны и никакие новые источники, ранее неизвестные коллегам, я не использовал.
Непосредственным толчком к написанию этой книги послужил спецкурс по социальной истории Третьего Рейха, который я читал в течение ряда лет в Российском государственном педагогическом университете им. А.И. Герцена (Санкт-Петербург). Я очень благодарен коллегам по кафедре всеобщей истории, особенно Н.Б. Сторожеву, кафедре методики преподавания истории, особенно И.М. Николаеву, а также декану факультета социальных наук В.В. Барабанову за их интерес к моей работе, моральную поддержку в тяжелые моменты. Это, разумеется, не снимает ответственности с меня за возможные добросовестные заблуждения и вероятные ошибки в некоторых суждениях и оценках, по которым мне с коллегами иногда так и не удалось найти согласия.
* * *
Внутренняя логика развития государственных институтов и социальная история Третьего Рейха до сих пор практически не привлекали внимание отечественных историков. Причина, как очевидно, заключалась в стремлении не столько проанализировать и изучить, сколько просто осудить нацизм, принесший нашей стране столько горя и страданий.
Это простое осуждение, однако, не дает ничего в понимании природы национал-социализма, не позволяет по-настоящему выявить суть того, что же действительно произошло в Германии в 30–40 гг. XX в. В отношении этого периода немецкой истории существует огромное количество стереотипов, которые сильно упрощают и представляют одномерной целую эпоху в развитии не только Германии, но и вместе с ней и всей Европы, а равно самые интересные, динамичные и до предела насыщенные событиями годы XX в.
Упомянутые стереотипы, экономя усилия познающего при восприятии сложных социальных явлений прошлого, на первый взгляд, призваны «защитить» нынешние — либерально-демократические — ценностные позиции и претензии. Однако эта «защита» оказывается фиктивной, поскольку не дает подлинного понимания природы зла и, следовательно, обезоруживает перед ним как нынешние, так и грядущие поколения. А ведь эта природа, по всей видимости, вполне элементарна — и именно по этой причине она оставалась «невидима» для немцев в нацистские времена. Дело в том, что в жизни сочетание преступления и нормы гораздо сложней и тоньше, чем в теории, и потому в повседневности зачастую существует неуловимая диалектика взаимодействия недопустимого и нормального. Поэтому ответ на вопрос о природе зла равносилен ответу на вопрос о том, где пролегает рубеж, за которым «дозированное зло» вдруг превращается в «диалектическую доминанту», становясь основой социального бытия.
Адекватное изучение прошлого, требующее учета многогранности, многоплановости и неоднозначности каждого события истории, не всегда оказывается по плечу даже профессиональным историкам, не говоря уже о неспециалистах, просто пытающихся найти собственное понимание произошедшего.
Преодоление стереотипов и упрощений, характерных для отечественных работ, посвященных истории государства и общества Третьего Рейха, составляет одну из важнейших целей настоящей работы. Речь, разумеется, не о том, чтобы вместо отрицательной утвердить положительную характеристику социальной истории нацизма. Речь о формировании новых, более интегральных, многомерных и сложных, одним словом, более верных представлений о ней.
Во-первых, автор ставит перед собой цель разрушить стереотип представления о нацистском государстве как монолитной и жесткой системе власти, которая — по сравнению с любой демократической властью — действовала всегда эффектно и эффективно. При внимательном и спокойном анализе стереотип всесильного государства во главе со всемогущим «фюрером» рассыпается как карточный домик. На поверку «сильное государство» (которое и ныне многим представляется панацеей от всех бед) лишь временами действовало внешне эффектно, но никогда — эффективно в исторической перспективе. Это очень важный исторический урок, который на самом деле довольно трудно усвоить, ибо и демократическое государство часто выглядит беспомощно перед многими социальными и другими проблемами, но важным преимуществом демократической системы является то, что в природе демократии заложены возможности свободного обсуждения проблем и своевременного осуществления необходимых изменений, в то время как тоталитарная система не в состоянии даже почувствовать свое нездоровое состояние, поскольку тоталитаризм сам и есть — болезнь.
Во вторых, ликвидации подлежит стереотип представления о немецком обществе в период Третьего Рейха как царстве всеобщих несправедливости, угнетения и несвободы. Я далек от мысли, что Третий Рейх был в социальном отношении лучезарным «городом солнца», но хочу показать, что в разных аспектах социальной истории он был разным. С одной стороны, он был в самом деле первым прецедентом «welfare state» в европейской истории, а, с другой стороны, в иных сферах социальной политики (по отношению, к примеру, к крестьянам, в женской политике) был абсолютно несовременным, утопическим государством. Расово-национальный аспект социальной политики нацистского государства, — который, как правило, выходит на первый план при разговоре об общественной эволюции Третьего Рейха, — также требует самостоятельного анализа и вплетения в историко-социальный контекст.
Социально-политическое развитие Германии в 30-е гг. бросило вызов и марксисткой, и либеральной теориям исторического развития и прогресса, в итоге дискредитировав их. В соответствии с либеральной просветительской теорией, в Германии должна была осуществиться в первую очередь демократизация, ибо именно в Германии в ту пору наблюдалась самая высокая в мире степень грамотности населения. По марксисткой же теории Германия — как высокоразвитая капиталистическая страна, имеющая самый сознательный и многочисленный рабочий класс, — должна была в своем революционном развитии указать путь другим странам. То, что произошло в Германии на самом деле, опрокинуло все расчеты и предположения. Поэтому, избавившись от догматических подходов и суждений, следует обратиться прямо к тому, что именно привлекло в национал-социализме молодежь, крестьян, женщин, военных, студентов, пенсионеров, ученых, служащих, торговцев, ремесленников, представителей вольных профессий, других людей, что побудило их оказывать постоянную поддержку «чудовищному», как нам сейчас представляется, режиму. Какова внутренняя логика такого развития, что конкретно побуждало разные социальные группы в Германии принимать и приветствовать нацизм?
Каждый тоталитарный режим оказывал своеобразное магическое воздействие на людей — он очаровывал, околдовывал мифами, декорациями, инсценировками. С точки зрения политкорректности трудно даже признать сам факт столь продолжительного магического воздействия на людей. Во многом именно поэтому после 1945 г. в Германии и Европе в целом сознательно оттесняли это малоприятное признание на второй план, старались игнорировать, в итоге сформировав в обществе «комплекс недоговоренности».
Для того, чтобы по-настоящему преодолеть нацистский тоталитаризм, — а не «отмахнуться» от него, толком не зная и не понимая ни его природы, ни его истории, — необходимо говорить о нормальной, позитивной стороне истории Третьего Рейха так же подробно и открыто, как и о его преступной, антигуманной сущности. Этот разговор должен вестись спокойно, свободно и — самое главное — строго научно, без опасения быть заподозренным в симпатиях к нацизму, без страха задеть память жертв нацистского террора и обелить преступные деяния, более уместного в публицистике, а не в специальном исследовании.
При этом восстанавливать историю эволюции различных социальных групп Третьего Рейха следует не в современных понятиях и категориях, а в понятиях и категориях того времени, о котором идет речь. Также «с поправкой на прошлое» необходимо учитывать и психологический фактор. При этом важно соблюдать определенную — чисто человеческую и идеологическую — дистанцию по отношению к предмету обсуждения.
Так, например, если мы попробуем понять, почему нацистское движение оказалось массово-молодежным, то увидим, что произошло это по причине того, что нацисты сделали ставку на культ красоты, героизма, мужества, чувства общности, отвергнув при этом культ интеллектуализма. Нацистские идеалы были весьма живучими и двигали многими молодыми людьми по причине своей романтической притягательности, утверждавшей возвышение над обыденностью. Крупной ошибкой было бы считать причиной воздействия нацизма на молодежь только насилие и жестокость. Встает вопрос: каким образом гитлеровцы смогли превратить молодежные романтические ценности в боевые понятия и лозунги милитаристского и популистского движения обновления?
Другой пример. Нацистский режим обеспечил невиданную ранее не только в Германии, но и в мире социальную защищенность женщин, причем эта защищенность не была следствием эмансипационных устремлений и процессов, а носила патриархально-шовинистический характер. Даже во время войны в демократических западных странах и в Советской России мобилизация женщин либо на строительно-оборонные работы, либо на труд на оборонных предприятиях и во вредном производстве была значительно выше, чем в Германии — Гитлер был категорически против массового привлечения немецких женщин к производственной деятельности, которая, на его взгляд, могла серьезно повредить самой главной и основной женской функции воспроизводства и воспитания подрастающего поколения. Во время войны основным занятием большинства немецких женщин было периодическое протирание пыли в покинутом мужьями, братьями и сыновьями доме. Нацисты вообще хотели уподобить весь немецкий народ высокородной семье, корни которой известны до глубокой древности: такой подход к немецкой общности, несомненно, должен был вызвать возвышенные чувства гордости в связи с принадлежностью к ней. Хранительницей этой семьи в глазах нацистов была женщина. Эта тема тем более любопытна и привлекательна для рассмотрения, что во многих других странах, особенно в нашей, эмансипация женщин привела не к разумному, настоящему освобождению женщин от бремени разного рода обязанностей, препятствующих гармоническому развитию, а, наоборот, под маркой ложной эмансипации — к двойной нагрузке — и на производстве, и на работе по дому, от которой в действительности никто женщин не освободил. Как же интерпретировать такой важнейший элемент социальной истории, как женский вопрос, в случае с нацистской Германией? Следует ли сделать вывод о том, что Гитлер, в отличие и от либералов, и от марксистов, и от феминисток, был гораздо ближе к пониманию места и роли женщины в современном обществе? В литературе часто встречается мнение о том, что нацизм якобы был тесно связан с авторитарной семьей, но ведь эта самая «авторитарная семья» прекрасно существовала и в демократической Франции, и в либеральной Британии, и в большевистской России. Таким образом, анализ истории решения женского вопроса в Третьем Рейхе должен носить самостоятельный характер и не может быть простой производной от общей оценки нацистского государства как тоталитарного и преступного.
Хотя в Германии аграрный вопрос не играл сколько-нибудь существенной роли к 1933 г., но нацисты и здесь смогли провести весьма радикальные и значимые социальные преобразования, о которых крестьяне могли ранее только мечтать: «закон о наследственных дворах» ввел в Германии правило принципиальной неотчуждаемости крестьянских земельных владений — даже за долги. Как нетрудно понять, это была вековая и, казалось, невыполнимая крестьянская мечта не только в Германии, но и во всем мире. Обеспеченность крестьянского существования, таким образом, составила весьма примечательную и существенную черту нацистского режима. Разумеется, эта обеспеченность досталась крестьянам не даром — они должны были подчиниться нацистской экономической унификации и планированию, выполнять планы, осуществлять обязательные поставки по фиксированным ценам, рыночные установки были значительно ограничены в действии. Аграрный «папа» нацистов Вальтер Дарре, как впрочем, и другие главари режима, сильно идеализировал крестьянский труд — это часто интерпретируют как своеобразный антимодернизм, что, очевидно, противоречило интересам Германии в целом. Встает вопрос, как же в таком случае оценить итоги и направленность аграрной политики нацистов, как ее осмыслить теперь — в условиях, когда крестьянские среда и культура, обладающие несомненными преимуществами близости к природе и пониманию природы, ныне теряются во все возрастающей степени — и не только в индустриально развитых странах?
Совершенно иная картина предстает перед нами при рассмотрении среднесословной политики нацистов. На деле она была не столь последовательной, как в остальных случаях, а ведь в современных представлениях национал-социалистическое движение было преимущественно движением, имевшим «мелкобуржуазное происхождение».
Масштабы вопросов, которые ставит перед собой автор, кажутся совершенно непомерными и чересчур претенциозными перед лицом высокоразвитой современной немецкой историографии Третьего Рейха. Однако — при всей ее обширности, детальности и обстоятельности — эта историография обладает одним «изъяном»: она озабочена в первую очередь процессом национального перевоспитания, покаяния, преодоления искушения немецкого народа нацизмом. Такая нацеленность немецкой историографии производит каждый раз огромное впечатление и достижения современного немецкого обществоведения в этом направлении несомненны и ясны. Такая ориентация немецких ученых, хотя и похвальна и очень эффективно и благотворно воздействует на немецкое общество в процессе его перевоспитания и достижения демократической консолидации, но, к сожалению, мешает научному — то есть, беспристрастному — проникновению в историческое прошлое, создает часто одномерную картину прошлого, что, в свою очередь, небезопасно, с точки зрения долгосрочных, а не сиюминутных интересов сохранения и воспроизводства демократической общественной модели.
Автор намеренно «выводит за скобки» вопросы, связанные с нацистской политикой расовой дискриминации, эвтаназией, преследованиями политических противников Третьего Рейха, поскольку эти вопросы уже рассматривались в предыдущей книге, посвященной негативному аспекту гитлеровского социализма, а также будут рассмотрены в следующей книге, где среди прочего акцент будет сделан на морально-этических проблемах в истории Третьего Рейха. Это указание должно предвосхитить возможные подозрения автора в излишне «лояльном» отношении к нацизму. Нацистский тоталитаризм, так же, как и советский, отвратителен и чем более углубляешься в его историю, тем он становится еще более неприглядным. Иными словами, знание ничуть не релятивирует нацистский антисемитизм, расизм, нацистскую евгенику и террор.