На сей раз Танюша приготовилась к поездке на ипподром основательно. Она взяла с собой выписку из церковной книги, чтобы предъявить Зверевой и Слюсаренко. Супруга, правда, не взяла – и сделала все возможное, чтобы улизнуть от него и спозаранку укатить в Солитюд. Завтрак ей заменили кружка парного, еще тепловатого молока и кусок хлеба с местным сыром, который приносили на продажу рыбачки. Это был особый вареный желтый сыр с тмином, праздничное лакомство, которое заранее готовили к любимому латышскому празднику – Ивановой ночи.

Теперь, зная, что никакой особой прелести в утренних полетах нет, Танюша не отправилась в путь на ночь глядя, а поехала утром, пока Терская и прочие дамы крепко спали.

Но на всякий случай она решила замести следы. И потому выехала не на Морскую, а переулком – на Йоменскую. На Морской могут увидеть знакомые с соседних дач – мало ли кому из мужчин придет фантазия утром, в мужское время, искупаться. А на Йоменской, которая дальше от пляжа, знакомые попадутся разве что случайно.

В переулке, названия которого она не запомнила, да и на что оно, Танюша увидела автомобиль.

Ничего удивительного в том, что в Майоренхофе ездят на автомобилях, конечно, не было. Тот же Сальтерн приезжал за дамами на роскошном авто. Тот, что обнаружился в переулке, был английский «форд» – прочный, дешевый и неприхотливый; таких в Риге и окрестностях попадалось немного. Но машина не стояла на месте и не ехала с приличной скоростью, не более двадцати верст в час, а пыталась задом вползти в узковатые для нее ворота. Это показалось девушке странным – как будто пассажирам никак не пройти пешком от дверей дачи до калитки. Но своих забот хватало – нужно было спешить! Танюша быстро провела велосипед мимо автомобиля, села в седло и покатила.

Ей было весело, и единственное, что омрачало радость, – так это поведение законного мужа. Алеша весь день после ночного скандала дулся на жену и никак не хотел вести себя по-братски.

Тут Танюша прямо перед собой увидела колдобину и резко вывернула руль, едва удержавшись в седле. Одновременно за спиной раздался выстрел.

Ей приходилось слышать стрельбу, и не раз, – офицеры в провинциальных гарнизонах, ухаживая за артистками, развлекали их на свой лад, похвалялись меткостью и обучали дам правильно держать револьверы.

Что такое огнестрельная рана, она тоже знала – однажды офицерское молодечество плохо кончилось.

И не успела Танюша осознать опасность, как ноги сами заработали с утроенной скоростью, тело накренилось нужным образом, и девушка свернула на Йоменскую самым рискованным образом.

Она неслась по Йоменской – в такое время на променаде не было неторопливых прохожих, которые только и думают, как бы попасть под колеса, – и даже не пыталась осознать, что произошло. Выстрел, скорее всего, был случайным – Танюша даже вообразить не могла, что есть в мире человек, желающий ей смерти. Разве что Николев мог бы сгоряча, вообразив себя трагическим героем, брякнуть что-то этакое – ну так у него и револьвера нет! И никогда не будет! А если вдруг ему попадет в руки оружие, то драгоценный супруг первым делом отломает какую-нибудь важную деталь, а потом еще потеряет ее – как отломал и потерял велосипедный звонок.

Но, прекрасно зная, что никому вреда ни причинила и ничьей ненависти не заслужила, Танюша все же запутывала следы, ныряла в переулки. Угомонилась она, проскочив мост через Курляндскую Аа и посидев возле него в кустах: автомобиль не гнался следом, значит, выстрел был какой-то случайный.

Дальше Танюша ехала без лишнего беспокойства.

На ипподроме ей показали, где работают авиаторы. Девушка нашла их в мастерской – Калепа с ними не было, зато был молодой человек, роста среднего и внешности скромной, хотя с небольшими щегольскими усиками.

– Значит, так и условимся, – говорил он. – Указатель скорости я вам оставлю, вы его опробуете на своих «фарманах». Пока я еще не слишком уверен в своем изобретении. И когда окажется, что с ним все в порядке, вы доложите…

– Именно туда, – ответил Слюсаренко. – Сейчас приедет наш приятель Таубе, он отвезет тебя на станцию.

– Золотой человек, Сева, просто золотой, – заметила Лидия. – Я начала его учить – так он истинный фанатик неба. И рули чувствует…

– Меня этот фанатик уже раздражать начал, – признался Слюсаренко.

– Володя! Если мы разгоним всех моих поклонников и останемся в полном одиночестве…

– Немного одиночества нам бы не помешало.

– Так что, Володя, жди меня на этот самом летном поле в первых числах июля, – быстро сказал Сева, явно пытаясь погасить зреющую ссору между Зверевой и Слюсаренко. – И тогда посмотрим, кто кого! Мой «райт» – или ваши «фарманы».

– Куда нам против тебя! – воскликнула Лидия. – Если ты на две версты в небо поднялся, да еще с пассажиром, и жив там остался! Это же такой рекорд, такой рекорд – я даже вообразить не могу.

– Наши рекорды еще впереди, – буркнул Володя. – И не ради них мы тут сидим по уши в машинном масле. Ты лучше спроси Севу, как у него в полете нервюры ломались и машина в воздухе чуть не развалилась.

– Ну да, ей-богу, так и было – стоило приземлиться, как все и развалилось! – весело подтвердил Сева. – Репортеры ржут, как жеребцы стоялые, снимать от хохота не могут, а я из-под обломков вылезаю! Но это было год назад. С того времени многое изменилось. Вот увидите! В машине, которую я готовлю к рекорду, столько доделано и переделано – вы старого «райта» не узнаете. И вашему мотору до моего далеко – у меня немецкий, в девяносто лошадиных сил.

– NAG? – спросил пожилой механик.

– Он самый. Руль высоты мы переделали, хвост удлинили, вместо дурацких этих полозьев поставили шасси, как у вас… ну, это видеть нужно… В общем, аэроплан даже название поменял – теперь это «абрамович-райт». Так что я прежде вас вошел в историю.

– В историю Германии, – нетактично заметил Слюсаренко. И Лидия заметно помрачнела.

– Ну и что? При чем тут Германия? Вот я – русский авиатор, в Германии мне лишь дали возможность, дали деньги… так что же, я теперь – немец?..

В голосе была явственная обида.

– Ну что ты такое говоришь? – не слишком натурально возмутилась Лидия – как всякий человек, которому приходится чуть подвирать из наилучших соображений. – Все мы учимся летать там, где есть возможность. И ты, как только тебе такую возможность дадут, вернешься в Россию – разве нет?

– Если моя авантюра окончится без смертоубийства. Мне уже намекали, что пригласят с моим новым «райтом» в Царское Село. Но сперва – авантюра!

Стоя у дверей и слушая, Танюша поняла наконец, о чем речь: Сева Абрамович собирался лететь из Берлина в Санкт-Петербург; расстояние неслыханное, фантастическое, целых полторы тысячи верст!

– Если хочешь, составим тебе протекцию, – сказал Слюсаренко. – Когда ты действительно хочешь вернуться домой, а не быть всю жизнь заграничным гастролером, тебе нужно участвовать со своим «абрамовичем-райтом» в конкурсе военных самолетов, это будет в сентябре на Корпусном аэродроме. Ты ведь там бывал?

– Бывал, только давно.

– Ты его не узнаешь – там столько всего понастроили! И эллинги для дирижаблей тоже поставили, – сообщила Зверева. – А потом, когда хорошо покажешься, пиши на имя Сухомлинова, примерно так: «Приемлю смелость обратиться к Вашему Высокопревосходительству с покорнейшей просьбой милостиво разрешить мне войти в подведомственное Вам Военное министерство…»

– И обязательно: «…непоколебимо веря в то, что мои аппараты сослужат верную службу отечественной армии в соответствующий момент…» – подсказал Слюсаренко. – Тем более что этот самый момент, будь он неладен…

– Да, – подтвердила Лидия. – И очень тебя прошу, Сева, если будут выпытывать, что ты видел в наших мастерских, отшутись как-нибудь.

– Это все серьезнее, чем ты думаешь. Тут не о призе в тысячу дойчемарок речь.

– Я понял.

– Вот и прекрасно.

Танюша отлично понимала, что подслушивать – нехорошо. Но ей страстно хотелось летать – и всякая новость из дивного мира авиаторов и авиатрисс была для нее исполнена высшего смысла.

Может быть, Абрамович еще что-то рассказал бы о перелете из Берлина в Северную столицу – перелете, который разве что покойный Жюль Верн мог бы сочинить, – но издалека раздался рык автомобильного мотора. Полминуты спустя он смолк.

Таубе, оставивший автомобиль за ангаром, подбежал к мастерским смешной побежкой коротконогого полноватого человечка.

– Королева моя, где вы?! – взывал он. – Я по первому же знаку примчался! «Чуть свет уж на ногах, и я у ваших ног!»

Танюша обрадовалась, узнав грибоедовский стих.

– Федор Иванович! – воскликнула, выбегая из мастерской, Зверева. Тут она увидела Танюшу и очень нехорошо на нее посмотрела.

– Чем могу служить? – осведомился радостный Таубе. – Мне сообщили, что вы с утра искали меня. Простите – спал, спал сном не праведника, а много наколобродившего грешника! Но когда меня растолкали – собрался в пять минут. Будет очень жестоко с вашей стороны, если вы не составите мне компанию за завтраком.

– Охотно, – сердито ответила Зверева. – Только сперва поговорю с этой юной особой.

Танюша сразу поняла: услышит много неприятного.

– Отчего вы преследуете нас? – спросила Лидия, отведя Танюшу в сторону. – Если вы действительно хотите учиться летать – отчего бы вам не обождать, пока будет объявлен набор на летные курсы? Пожалуйста, не приезжайте сюда больше. Мне бы хотелось работать в мастерских без вашего бдительного присмотра.

– Простите меня, Лидия Виссарионовна, – пробормотала вмиг утратившая кураж Танюша. – Я просто хотела сообщить вам, что теперь моя родня не может мне запретить… я вышла замуж, вот и выписка…

– Поздравляю вас, – холодно произнесла Зверева. – Боже мой, опять…

Но это относилось уже не к девушке.

Танюша проследила взгляд авиатриссы – и ахнула от восхищения.

К мастерской приближалась всадница в голубовато-серой «амазонке», сидевшая в седле удивительно ловко, выпрямив тонкий стан и взирая на мир свысока. Ее волосы были убраны в тугой узел на затылке, под полями черного цилиндра, лицо было полуприкрыто серебристой вуалью.

Дама остановила вороную кобылу и замерла, глядя на Лидию и Танюшу сверху вниз, с высокомерием аристократки – но аристократки театральной, это Танюша сразу почувствовала.

Таубе, видя неловкость ситуации, поспешил на помощь.

– Моя королева, вы хотели дать мне поручение?

– Да, Федор Иванович. Вы не могли бы очень быстро отвезти на вокзал нашего друга, Всеволода Михайловича? Он также авиатор, вам будет о чем потолковать. Ему хочется успеть на берлинский поезд, а его саквояж – уже здесь, в гостиницу заходить не придется. Мы невольно задержали его, вы же понимаете – тут для него столько соблазнов…

– Сам Абрамович? – догадался Таубе. – Боже мой, я же только на днях читал о нем! Сию минуту отвезу, где он!

– Володя, Сева! – позвала Лидия.

Авиаторы вышли из мастерской. Слюсаренко – в изгвазданной рубахе, заправленной в штаны из «чертовой кожи», Абрамович – в светлом летнем костюме. Амазонка коснулась кобыльего бока тонким хлыстиком, именно коснулась, и лошадь сделала пару шагов вперед.

– Мое почтение, фрау Элга, – словно только что заметив ее, по-немецки сказал Таубе и поклонился.

– Рада видеть вас, Фридрих, – высокомерно ответила ему дама. – Когда возвращаетесь в Ревель?

– Срочных дел у меня там нет – сами знаете, лето, клиенты разбежались и отдыхают.

– А вы, я вижу, подружились с авиаторами?

– Да, это верно. Позвольте представить вам госпожу Звереву, госпожа графиня. И господина Слюсаренко. А также и господина Абрамовича.

Танюша видела – тут идет игра, не хуже, чем в хорошо написанной комедии. Зверева сердится, Абрамович недоумевает, Слюсаренко отчего-то густо покраснел. Похоже, он не впервые видел на ипподроме эту роскошную амазонку. Да и Танюша, сдается, тоже ее где-то уже встречала…

Лицо дамы было полуприкрыто вуалью, лошадь она поставила так, что солнце оказалось у нее за спиной, и сама она сделалась не столько живой женщиной, сколько гордым сияющим силуэтом.

Легко быть прекрасным силуэтом на такой лошади и в такой «амазонке», подумала Танюша, а ты вот попробуй очаруй зал, завернувшись в раскрашенную простыню…

Как она ни относилась к сценической карьере, как ни презирала мелкие театральные интриги, а все же была родной дочерью Зинаиды Терской. А Терская, попади она в руки не к Кокшарову, а к столичному режиссеру, могла бы стать звездой хоть и не первой, но второй величины. Актерство у Танюши было в крови – что немудрено, однако у нее в крови были и сюжеты комедий, которых она никогда не видела, и какие-то удачные реплики, которых она никогда не слышала, и все то, что составляло арсенал Терской и даже Кокшарова, берущегося за очередную постановку.

Танюша никогда не слыхала такого имени – «Грегор Мендель», и не знала, что англичанин мистер Бэтсон шесть лет назад изобрел слово «генетика», а датчанин герр Иоганнсен три года назад осчастливил мир термином «ген». Она даже не задумывалась о странных законах наследования талантов и характера. Мысль, пришедшая ей в голову, не была подвергнут ни малейшему анализу.

По одной причине – это была правильная мысль.

Танюша была настолько в ней уверена, что ни секунды не сомневалась, а громко ахнула, схватилась рукой за горло, закатила глаза и рухнула к ногам Зверевой.

Падать без всякого вреда для себя ее выучили Стрельский и Эстергази.

– Боже мой! – воскликнула Лидия. – Что с вами?

И опустилась на колени возле временно бездыханной Танюши.

Тут же рядом оказались Слюсаренко и Абрамович, стали поднимать девушку, полагая, что обморочное создание достаточно усадить – и все пройдет.

– Расстегните ей блузочку! Похлопайте по щечкам! – суетился Таубе. – Поясок распустите! Ушки, ушки ей растирайте!

Всем вмиг стало не до прекрасной амазонки, и она это поняла. Повернув лошадь и покачиваясь в седле самым грациозным образом, фрау Элга поехала прочь.

Мастерские, в которых совершенствуют авиамоторы, – не то место, где могут найтись нюхательные соли или хоть нашатырный спирт. Танюша это прекрасно понимала и минуту спустя стала подавать признаки жизни – тихонько застонала, открыла глаза и уставилась мимо озабоченных лиц авиаторов бессмысленным взором. Такой взор она переняла у Селецкой – Валентина показывала девушке сцену безумия Офелии.

– Она пришла в себя! – завопил Таубе. – Вот что – я сейчас отвезу их обоих, господина Абрамовича – на вокзал, а барышню – к доктору!

– Не надо… – прошептала Танюша. – Со мной все хорошо… Это бывает… Это от сердца…

– И с таким сердцем вы собрались летать? – спросила возмущенная Зверева.

– Я пройдусь немного, и все пройдет, – ответила ей Танюша. – Просто я обычно пью микстуру, а сегодня утром забыла. Поверьте, это пустяки! Мне только нужно пройтись и отдышаться…

– Позвольте вам помочь, – сказал Абрамович, на которого красивое личико и черные косы произвели впечатление.

– Да, конечно…

Танюша поднялась, оперлась на руку авиатора и томно пошла с ним вдоль стены мастерской. Молодой человек ей понравился – в нем чувствовался немалый норов, да и смелость его не вызывала сомнений. Лететь из Берлина в Петербург! Вот с кем венчаться нужно было, а не с великовозрастным младенцем Алешенькой!

Мастерские стояли неподалеку от конюшен и сенного сарая, где Танюша провела ночь. Поблизости от него были и ворота, в которые она успела проскочить. Тропинка вдоль забора вела к летнему манежу, где двое всадников тренировали молодых лошадей правильно прыгать через препятствия символической высоты. Им помогал опытный берейтор с шамберьером.

– Хотите посмотреть на лошадок? – спросил Таубе, идущий рядом с Танюшей.

– Да, я люблю лошадей…

На самом деле ей хотелось понять, что за амазонка смутила покой Зверевой и Слюсаренко. Разговор о лошадях сулил огромные возможности.

Но возле ворот Танюша увидела два автомобиля – бледно-зеленый и черный.

Черный, весь угловатый, был похож на небольшой катафалк – столбиками, подпиравшими плоскую крышу, ему только плюмажей из черных перьев недоставало.

Этот катафалк, или же его родного брата, видела Танюша в Майоренхофе, маневрирующим у ворот соседней дачи…