– Что будем делать? – спросила Терская. – Если отменяем спектакль и даем концерт – то скажи прямо, мы успеем переодеться и причесаться!

– Черт знает что! – ответил Кокшаров. – Отчего ты не можешь жить с девчонкой мирно? Отчего она все делает тебе наперекор?

– Оттого, что она в меня уродилась! Ванюша, мне страшно. Она взяла велосипед и пропала. А ты же знаешь – машины по рижской дороге так и носятся! Тридцать, сорок верст в час – это же ужас что такое!

– Я велю фрау Бауэр послать мальчишку за Шульцем.

– Боже мой!..

– А мерзавца Лиодорова выброшу к чертовой бабушке! Мог бы хоть предупредить, что у него интрига!

О том, что Лиодоров вышел на охоту за богатой и в меру привлекательной дачницей, знала вся труппа.

– Вот кого нужно вышвырнуть, так это бездельника Лабрюйера. Тоже где-то пропадает. Дай мне слово, что больше не будешь нанимать местных! Они так и норовят убежать по своим делам. А у своих тут ни дел, ни родни, сидят смирно…

Этот разговор шел во дворе мужской дачи. И впрямь нужно было на что-то решаться. Когда отсутствует один занятый в спектакле артист – еще можно что-то перекроить. После ареста Селецкой с трудом – но поменяли состав исполнителей в «Прекрасной Елене». Но когда пропали разом Танюша-Орест, Лиодоров-Ахилл и Лабрюйер-Аякс – это уж не лезло ни в какие ворота.

– Хорошо, Зина, ступай к дамам, пусть готовятся к концерту. Повторим позавчерашний.

– Лиодорова нет.

– Попросим Стрельского – пусть споет все куплеты, какие только помнит.

– А кто будет аккомпанировать? Кто знает эти допотопные куплеты, кроме Стрельского?

– Черт!.. Но…

– Когда он свои жуткие куплеты пел в гостиной у Головкиных – то сам себе аккомпанировал, а на сцене это будет выглядеть гадко…

Тут, едва не сорвав калитку с петель, во двор ворвался Лабрюйер.

– Я тут! – крикнул он. – Я в момент буду готов!

Лицо у него было возбужденное и радостное.

– Александр Иваныч, душка! – восторженно защебетала Терская. – Помните, вы говорили, что пели романсы Глинки? Я их знаю, я бы могла вам аккомпанировать.

– Да, пел, а что? Нас куда-то приглашают?

– Спектакль отменяется, будет концерт, – объяснил Кокшаров. – Ступайте скорее бриться.

Пожав плечами, Лабрюйер отправился к себе в комнату.

– Александр Иваныч, миленький, соберитесь поскорее! – крикнула вслед Терская. – И сразу же – к нам на дачу! Пройдем эти романсы хоть чуточку!

И приветливое выражение не то что сползло, а слетело с ее лица.

– Я этой девчонке оплеух надаю, – сказала Терская тихо. – Ванюша, это ужасно… Что, если у нее – любовник?..

– Самое время, – ответил Кокшаров. – Зина, ступай к себе, надень парижское платье, бриллианты надень. Черт знает что… Я у Лиодорова из жалованья весь спектакль вычту!

– Она у любовника, я уверена!

– Не говори глупостей.

– Я точно знаю! Девчонке девятнадцать – в таком возрасте уже не убережешь! Я узнаю, кто эта скотина, я его жениться заставлю!

– Будем надеяться, что это не Лиодоров, – буркнул Кокшаров.

Одно дело – одевшись скромно, но элегантно, приехать в театр за час до начала спектакля и там уже переодеваться и гримироваться. Совсем другое – концерт, для него нужно одеться дома в самые нарядные туалеты и причесаться наилучшим образом. Узнав новость, дамы закудахтали, стали требовать горячий утюг, горячие щипцы для волос, и все это – в последнюю минуту.

Собравшись наконец, все поехали в Бильдерингсхоф и приплатили орманам за скорость. Там Терскую ждал сюрприз. В дамской гримуборной сидела Танюша в костюме Ореста.

До начала представления оставалось восемь минут.

– Это что еще за новости? – напустилась на нее Терская. – Ты где изволила пропадать?!

– Не трогай девочку! – Эстергази вовремя перехватила руку примадонны. – Явилась – и славно. Тамарочка, срочно переодевайся! Будешь петь куплеты мадмуазель Нитуш.

– Она не успеет съездить за концертным платьем, – вмешалась Полидоро.

– Ничего, пусть поет в обычном, только приплясывает и ножки показывает.

– Боже мой, боже мой! – воскликнула Терская. – Ты немедленно возьмешь извозчика и поедешь на дачу, переоденешься, поставим тебя во второе отделение…

– Я никуда не поеду, – возразила Танюша.

– Это почему еще?

– Не поеду, – упрямо сказала девушка. – А будешь кричать – я вообще в Ригу уеду.

– В Ригу? К кому же это, позволь спросить?

– К кому-нибудь!

Эстергази и Полидоро не дали разгореться скандалу.

Сошлись на том, что Танюша споет романсы, подходящие к ее простенькой юбке и украшенной лишь заложенными складочками блузке. Тонкая талия, черные глаза и пышные косы, по мнению Эстергази, могли успешно заменить парижские туалеты.

Мало приятного – выходить на сцену перед залом, полным нарядной публики, и со скорбным видом объяснять ей: спектакль отменяется из-за болезни артистов, вместо него труппа имеет честь предложить вокальный концерт. Кокшаров успешно справился и даже развеселил слушателей.

Два с половиной часа спустя, когда концерт завершился, он дал себе волю и изругал решительно всех. На него не обиделись – всем все было понятно.

– Иван Данилович, – сказал, когда уже ждали орманов, Лабрюйер. Стрельский в это время караулил, чтобы никто не помешал беседе. – Я хочу пригласить вас на небольшой спектакль. Место действия – гостиная на втором этаже нашей дачи.

– Что вы затеяли?

– Я пригласил инспектора сыскной полиции господина Линдера и агентов – Самойлова и Фирста.

– На что они вам?

– Хочу навести порядок в деле об убийстве фрау Сальтерн.

– Как вы можете это сделать?

– Увидите. Все, чего я прошу, – это полчаса времени. Поверьте, ради этого получаса я сегодня весь день трудился и истратил кучу денег.

– Ну ладно. Поскольку вы сегодня хорошо исполнили свои романсы… – Кокшаров усмехнулся. – Стрельский мне намекнул, что вы служили в полиции.

– Да, служил. Возможно, теперь опять туда вернусь, – ответил Лабрюйер. – Понимаете, это в человеке неистребимо. Это как театр, только еще хуже.

К нему подошла Танюша, ведя за руль велосипед.

– Александр Иванович…

– Что, Тамарочка?

– Александр Иванович, я, кажется, в беду попала.

– Вы про Николева?

– Ах, что такое Николев? Просто гадкий мальчишка! – совершенно забыв, что речь о законном супруге, выпалила Танюша. – Александр Иванович, вы не поверите, но я правду говорю.

– Так что же за правда?

– В меня стреляли.

– Это как?

– Откуда я знаю – как? Может, из ружья, может, из револьвера. Я на дачу боюсь возвращаться!

– Тамарочка, простите, я должен срочно ехать в Майоренхоф, встречать авто из Риги. Давайте вы мне все завтра утром расскажете?

– Но я боюсь ехать на дачу! Я туда не поеду! Мне просто негде ночевать!

– Тамарочка, я поговорю с Алешей…

– Но в меня стреляли!

– Кто мог в вас стрелять?

– Я не знаю! Александр Иванович, придумайте что-нибудь! Я боюсь Терской говорить – она подумает, будто у меня в голове зонтиком помешали… В меня правда стреляли! Это было около восьми утра!

– Кто мог в вас стрелять? У вас же нет врагов. Послушайте, вы мне все расскажете, только не сейчас, а сейчас поезжайте на дачу…

– Я боюсь ехать на дачу! Александр Иванович, за мной гнались до самого ипподрома…

Тут Танюша увидела подходившего Николева, ойкнула, вскочила на велосипед и умчалась.

Лабрюйер рассмеялся.

– Александр Иванович, ну что же это такое? – жалобно спросил Николев. – Жена она мне или не жена?

– Я завтра во всем разберусь, слышите – завтра, – бездумно пообещал Лабрюйер. Его голова была занята более важными вопросами, места для супружеских ссор там уже не оставалось.

Он, взяв с собой Стрельского, помчался на ормане в Майоренхоф, убедился, что все готово, выбежал на Морскую – встречать автомобиль. Этот автомобиль он арендовал на весь вечер, он непременно должен был потребоваться, и потому Лабрюейр не считался с тратами.

Одновременно к дачам подкатили орманы, которые везли артистов, и автомобиль, доставивший троих мужчин. Это был большой синий «Руссо-Балт», смахивавший на старинную карету.

– Господин Кокшаров, госпожа Терская, позвольте представить вам инспектора сыскной полиции господина Линдера, которому передали дело об убийстве фрау фон Сальтерн, – сказал Лабрюйер, старательно подражая холодноватому и отстраненному светскому тону, хотя держать себя в руках ему было уже трудновато – звездный миг близился. С ним господа агенты Самойлов и Фирст, оба на прекрасном счету в полиции. А сейчас приглашаю всех наверх, в гостиную.

– Ах! – сказала Терская. – Как я рада! Вот кто поможет нашей бедной Валентиночке!

Инспектор Линдер оказался молодым человеком, лет двадцати восьми, агенты – его ровесниками. Сразу было видно, что эта троица понимает друг друга с полуслова. В гостиную они вошли первые и заняли места так: Линдер – на стуле у круглого столика, Самойлов – у двери, ведущей на лестницу, Фирст – у двери, ведущей в спальню.

Дамы – Терская, Полидоро и Эстергази – уселись на диване, Стрельский – на другом стуле, Кокшаров выбрал кресло, прочие остались стоять.

– Много времени это не отнимет, – пообещал Лабрюйер. – Господин Николев, в коридоре стоят табуреты. Снимите с них ведра и принесите, пожалуйста… Очень хорошо. Господин Енисеев, господин Славский, садитесь… Господин Водолеев…

– Ах, как любопытно! – воскликнула Эстергази.

Лабрюйер встал возле столика и с минуту молчал – собирался с мыслями. Потом, отказавшись надеяться на память, достал из кармана исписанные листочки.

– Господин Лабрюйер, труппа устала и нуждается в отдыхе, – напомнил Кокшаров.

– Я начинаю. Я с самого начала был убежден, что Селецкая в убийстве не виновна, – сказал Лабрюйер. – И точно так же я был убежден, что она – идеальная кандидатура на роль убийцы. Настолько идеальная, что множество мелких деталей уже не имело значения. Например – отчего она, заколов фрау Сальтерн булавкой, преспокойно вернулась на дачу и легла спать. Отчего оставила труп в беседке, даже не попытавшись его спрятать. Отчего – если убила в порыве безумия – не телефонировала Сальтерну, не попросила его увезти тело, ведь у Сальтерна есть автомобиль. В конце концов, она могла признаться кому-то из господ артистов. Я уверен, что вы, господа, сперва помогли бы вынести труп хоть в дюны, а потом уж подумали, что, кажется, вступили в противоречие с законом…

– Благодарю! – иронически сказал красавчик Славский, а Эстергази воскликнула:

– Да, да! Я бы именно так и поступила!

– Ваше счастье, что вы в это время спали, сударыня. Так вот, я видел, что доводы рассудка на Горнфельда не подействуют: он для себя уже нарисовал картину, а репортеры ее с восторгом изобразили в своих газетках. Нужно было любым путем заставить господина Горнфельда задуматься о возможном другом убийце. То есть – немного сбить его с толку. В доме Сальтерна жила на покое воспитательница покойной Доротеи фон Сальтерн, фрау Хаберманн. Каюсь – при помощи старого своего осведомителя я выманил перепуганную старушку из дому обманом и спрятал ее. Тогда Горнфельд задумался – старушка могла знать какие-то тайны семейства Сальтернов, могла предполагать, кто убийца, и если она скрылась после ареста Селецкой – это можно счесть аргументом в пользу актрисы. Господин Линдер, у вас есть вопросы?

– Пока – ни единого, – ответил молодой инспектор и улыбнулся. Видно было, что этот, в отличие от Горнфельда, Лабрюйеру симпатизирует.

– Мне стоило труда добиться от фрау Хаберманн правды. Она была слишком напугана. Правда же такова – покойная фрау фон Сальтерн встретила на солитюдском ипподроме во время показательных полетов человека, который знал ее в молодости и мог разболтать, что она не Регина фон Апфельблюм, а Доротея – простите, не упомню ее девической фамилии. Она думала, что он десять лет назад погиб, а он оказался жив и даже вел светский образ жизни. Фрау фон Сальтерн была для него опасна – она могла опознать в благопристойном господине вожака разбойничьей шайки, блудного сына почтенного немецкого семейства, который ухитрился состряпать свидетельства своей смерти и ускользнуть от правосудия. И он был дня нее опасен. Предвидя, что этот человек будет ее шантажировать, фрау фон Сальтерн дала фрау Хаберманн драгоценности и отправила продать их за пределами Риги. Когда старушка вернулась, ее воспитанницы уже не было в живых. Что произошло между фрау фон Сальтерн и шантажистом – одному Богу ведомо. И уж, во всяком случае, не в беседке он убил бедную женщину. Она бы ни за что не поехала в Майоренхоф устраивать скандал соблазнительнице, это была в высшей степени приличная и сдержанная фрау. Я обследовал забор и, кажется, узнал правду. Ее тело пронесли через двор соседней дачи и, расшатав гвозди в заколоченной калитке, положили в беседку. Заметьте, Линдер, мысль изучить забор в голову Горнфельду не пришла.

В голосе Лабрюйера было настоящее торжество.

– Убийство этот человек готовил тщательно, – продолжал Лабрюйер. – Для того и была похищена пресловутая шляпная булавка. Линдер, вы знаете похитительницу – это Лореляй.

– Как вы узнали? – спросил Линдер. Голос был строгим, во всей фигуре – готовность сорваться с места и мчаться по следу.

– Я говорил с ней. Линдер, я отпустил ее – нельзя было иначе. Они никуда не денется – я потом вам расскажу, как хитроумно она теперь промышляет. С похищением булавки мне, правда, самому не все ясно, – признался Лабрюйер. – Думаю, еще до рассвета я получу ответы на все свои вопросы. Для того я вас сюда и позвал, а господа артисты будут свидетелями. Так вот, я заподозрил одного человека… Самойлов, закройте собой дверь, сейчас будет кое-что любопытное…

Линдер встал и сунул руку за пазуху – там у него в особой ременной петле был револьвер.

– Мне удалось получить его фотографическую карточку. Я отправил господина Стрельского с двумя карточками, этого человека и его предполагаемой сообщницы, на хутор, где спрятал фрау Хаберманн. Он из осторожности оставил ормана возле станции и пошел пешком через лес. По дороге на него напали, усыпили эфиром, карточку похитили. Подробности может сообщить квартальный надзиратель Шульц. Я понял: этот человек подслушал мои разговоры с господином Стрельским и решил оттянуть миг своего разоблачения. Какие интриги были у него на уме – я понятия не имею. А теперь, господа, внимание!

Лабрюйер открыл дверь спальни. Оттуда вышла жена ассернского рыбака Яниса Осиса, а за ней – маленькая опрятная старушка в старомодной черной кружевной наколке.

– Вот госпожа Хаберманн, господа, – и Лабрюйер перешел на немецкий язык. – Госпожа Хаберманн, сейчас мы зададим вам несколько вопросов. Ничего не бойтесь – вот инспектор сыскной полиции господин Линдер, он позаботится о том, чтобы…

Пока Лабрюйер успокаивал фрау Хаберманн, старушка обвела взглядом артистов: Стрельский поклонился ей, как давней знакомой, Николев и Водолеев уставились на нее с любопытством, Енисеев – озадаченно, Славский даже не посмотрел в ее сторону; агенты и Линдер посмотрели так, будто в правом глазу у каждого была фотографическая камера.

Вдруг она прервала умиротворяющую речь Лабрюйера.

– Я знаю этого господина! – фрау Хаберманн указала рукой. – Это Алоиз Дитрихс.

Общее молчание длилось несколько секунд.

– Ну что, господин Енисеев, кончена ваша игра? – спросил Лабрюйер.

– Это недоразумение, – заявил Енисеев. – Впервые в жизни вижу эту даму.

– Да она-то вас видит не впервые!

– Это Алоиз Дитрихс, – повторила Вильгельмина Хаберманн. – Мне ли не знать. Это он. Это его все считали мертвым! Это его встретила моя бедная Дора! Он ей угрожал! Он ее убил! Алоиз, почему ты ее убил? Что плохого сделала тебе Дора?!

– Что за безумная старуха? – спросил Енисеев. – Какой я ей Алоиз?! Господа, это просто чушь какая-то, околесица…

– Фрау права! – вдруг заявил Водолеев. – Я все думал – откуда мне имечко-то знакомо! Алоиз! Вспомнил, черт возьми меня совсем, вспомнил! Иван Данилыч, господин Линдер, велите этому жулику показать свой портсигар!

При этом маленький Водолеев простирал руку к Енисееву жестом римского патриция, и указательный перст целился аккурат в нижнюю пуговицу жилета.

– Что – портсигар? – удивился Енисеев. – На кой вам мой портсигар?

– А вы не спорьте и покажите, – предложил Линдер.

Енисеев полез в карман пиджака, не глядя вытащил позолоченную коробочку и протянул полицейскому инспектору, но ее перехватил Савелий и ловко открыл.

Папирос в портсигаре было пять штук, и потому одна из его стенок изнутри была свободна.

– Вот, вот! – торжествовал Савелий. – Я вспомнил! Глядите, глядите все!

На стенке были изнутри выгравированы немецкие слова.

– Так… – произнес Линдер и показал эти слова Лабрюйеру, который сразу перевел их на русский:

– «Любимому Алоизу от верной невесты Трудль. 16 марта 1908 года».

– Но это же не мой портсигар! – вглядевшись наконец в безделушку, воскликнул Енисеев.

– Ваш, ваш! – завопил Савелий. – То-то я думал – откуда имечко знакомо? Он меня папиросками угощал! Я видел, но не догадался! А имечко-то – вот оно!

– Ну, Линдер, видите?! – перекрикивал его Лабрюйер. – Теперь все сходится? Забирайте добычу!

– Черта с два! – с этими словами Енисеев оттолкнул Славского, Николева, бросил Лабрюйеру в ноги стул и выпрыгнул в открытое окошко.