Утром Лиза проснулась, вспомнила вчерашний вечер в доме госпожи Фетисовой и пришла в отчаяние. Проще всего было пригласить молодого вертопраха в гости. Но как его принимать среди рухляди? В нежности к мужу и заботе о сокращении расходов она, кажется, перемудрила. Он мог гордиться тем, что жена не вкладывает бешеных денег в модную мебель и сама вышивает диванные подушки, он мог похваляться ее экономностью! Но сейчас-то требовалась дорогая и модная обстановка! В иной принимать господина Морозова негоже – слишком многое зависело от его визита.

Лиза приказала подавать завтрак, а сама ушла в комнату и оттуда принялась кричать, вызывая горничных и компаньонок, грозясь запороть насмерть лакея Авдюшку, в чью обязанность входила и мелкая починка мебели. Когда явился разбуженный Лисицын, то увидел на полу кучку дощечек и тряпочек. Ящик с бельем, который Лиза вздумала сама вытянуть из комода, развалился прямо в руках и даже оцарапал запястье.

Полтора часа спустя, одевшись и убравшись с невероятной для дамы поспешностью, она отправилась в поход – искать мебель для гостиной, а также туалетный гарнитур. Муж настоял, чтобы заново обставить ее комнату и полагал, будто сам до этого додумался. Лиза несколько раз повторила, что счастлива и в окружении старой мебели, что Авдюшка все починит и склеит, а потом позволила мужу уговорить себя и бросилась ему на шею с искренней благодарностью.

Она видела в гостях модный гарнитур работы Семена Самарина: стол с полукруглым вырезом, с овальным настольным зеркалом на шарнирах, два подсвечника, парные вазы под пудру для волос, стул и скамеечка под ноги. Дорогой – стальной, с серебряными инкрустациями. Можно попробовать поискать нечто похожее из темного дерева с бронзой. А подсвечники и вазы купить все же стальные, подножную скамейку – тоже. Если не полениться и объездить весь Санкт-Петербург, можно собрать отменный гарнитур. А можно вывесить билеты в Гостином дворе или на Морском рынке «у столба» – требуется-де столярного дела мастер.

Сейчас, когда внезапно удалось свести знакомство с господином Морозовым, Лиза могла строить великолепные планы. Морозов – молодой вертопрах, увлечь его будет несложно. Главное – не выглядеть провинциальной помещицей, которая не знает толку в модах и не имеет денег на дорогую мебель. И через него, через безмозглого красавчика, попасть наконец в окружение самого Светлейшего князя!

Однажды Лизе это почти удалось. И тоже внезапно. Однако она не сумела воспользоваться случаем и полгода корила себя за неуклюжесть и глупость.

Она оказалась в обществе, где шла большая игра. В сущности, она попала туда случайно и не ожидала увидеть в гостиных столько знатных особ. К счастью, Лиза была хорошо одета и отменно причесана, а кружева, обрамлявшие низкий вырез малинового платья из французской материи, шитой шелком, были сработаны во фламандском городе Малин, – человек, разумеющий в моде, должен оценить это сочетание. На пальцах дорогие перстни, в том числе и лучший – подарок мужниной сестрицы Марьи Петровны – с крупным солитером, окруженным рубинами, удивительно точной огранки, а формы – такой, что Лиза не знавала подобного в столице: на палец возвышался над оправой.

Лиза сперва все жалась к стенкам да к уголкам, хотя дама, с которой она приехала, чувствовала себя отменно и веселилась от души. Вдруг все стихло – и музыка, и голоса: прибыл некто долгожданный. Лиза оказалась недалеко от дверей, к которым устремились охотники первыми приветствовать гостя, и увидела высокого плечистого кавалера, с грудью сплошь в звездах, при этом причесанного небрежно и не напудрившего русых, от природы кудрявых волос. Он улыбался, но взгляд был для человека непривычного страшноватый – левый глаз мертв, правый глядит рассеянно.

Кавалер оглядел Лизу насколько смог на ходу: она знала, что он оценил пышную, низко открытую грудь и правильное лицо. Ее охватил восторг: шанс, шанс! Сам Потемкин готов был позвать в опочивальню! Этого шанса нельзя упускать – судьба помахала перед носом пропуском в высшее общество, и Лиза пошла следом туда, где для него спешно освобождали ломберный стол.

Он сел и выложил на стол несколько крупных камней без оправы. Беседуя, он по-всякому поворачивал их пальцами, тер друг о дружку, заставлял описывать круги по ладони. Рядом с камнями спутник князя, обрусевший казанский татарин, положил небольшие листки бумаги и карандаш. Потемкин любил по ходу разговора делать какие-то загадочные заметки.

Пока сдавали карты, он еще раз посмотрел на статную даму, не сводившую с него глаз. Это было замечено – Лизу позвали играть в реверси за соседний стол.

Нельзя было выглядеть нищенкой, если в двух шагах от тебя – сам Светлейший князь. Лиза проиграла двадцать червонцев. Потом дивным образом составилась партия в вист – все те же добрые люди, проследившие потемкинский взгляд, взяли в четверку игроков Лизу. И тут счастье изменило ей – татарин (потом она узнала – это был секретарь князя Попов) что-то ему нашептал, отчего Потемкин сделался задумчив. Он играл кое-как, то и дело отвлекаясь на листки, но Лиза играла от волнения еще хуже.

Она проиграла князю лучший свой перстень, проиграла с умыслом – чтобы умаслить, завлечь, вынудить на щедрость и на более близкое знакомство. Но он пренебрег – взял перстень, сунул в карман да и уехал.

Больше в том доме Лиза не бывала. Но внимание князя запало в душу, да и перстенька было жалко. Мужу она ничего не рассказала – он в ее шкатулки с украшениями не заглядывал, стало быть, и каяться незачем.

Но судьба все же оказалась благосклонна к Лизе – послала Морозова с приметным перстнем на пальце. И указала путь – вот через кого можно свести настоящее, а не кое-какое знакомство со Светлейшим. Он щедр к своим – если дарит юного щеголя таким перстеньком. Правда, его окружает такая свита, что половину можно сразу сдавать в петровскую Кунсткамеру: певцы, плясуны, уроды, шуты гороховые, есть даже прыгун, который с места может перескочить через стоящего человека. Но он покровительствует людям молодым и достойным – как знать, не станет ли Морозов через полгода его секретарем?

Лиза знала – ей нужно только зацепиться, только один коготок запустить, дальше она справится и без долговязого щеголя, который, впрочем, недурен, и губы у него сочные, молодые…

Господин Морозов ей понравился – но не только тем, что мог привести в ее гостиную знатных особ, которые запросто приняты у Светлейшего князя. Он был хорош собой – однако и не сладкий красавчик, эту породу она не выносила. Он был тонок и плечист – именно таков, что вообразишь его среди смятых простыней, и сердце зайдется. Однако ж его близкое знакомство со Светлейшим было на первом месте.

Разумеется, за одно утро обстановку в доме не меняют, но хоть что-то сделать можно – если не скупиться. Лиза готова была тратить деньги, но осмотрительно. Лавки нужны ей были, чтобы составить представление о новом облике своих гостиных, и вскоре первое приобретение было сделано – она купила модный круглый столик со стеклянной столешницей и распорядилась отправить его домой. Вскоре нужные мысли явились – и она высадила взятую для услуг девку, наказав ей бежать домой и велеть дворецкому Ивану Данилычу спешно вызвать хороших мебельных обойщиков.

Непременным завершением долгой торговой вылазки было катанье по Невскому. На сей раз в санки заложили не Желанного, а Любезного, и как не похвалиться красавцем рысаком.

Проезжая вдоль каменной стены в полтора аршина высотой, над которой возвышалась деревянная решетка, Лиза подняла взгляд, чтобы увидеть часы на колокольне Казанского собора. Сам собор, стоявший за стеной посреди обширного двора, был невелик и в праздничные дни уже не вмещал всех прихожан, тем более, что туда нередко приезжала государыня с придворными. Она любила этот храм – здесь в достопамятном шестьдесят втором году принимала присягу Сената, Синода и двора, здесь праздновала все военные победы, здесь и сына Павла женила на принцессе Гессен-Дармштадтской.

Соборная колокольня в двадцать восемь сажен, и шпиц ее был обит блестящей жестью. Когда Лиза высматривала положение стрелок на часах, бухнул колокол, извещая, что уже два часа пополудни. Перекрестившись одновременно с кучером и компаньонкой, Лиза приказала везти себя домой. Любезный прибавил ходу – позади остались и собор, и остановившиеся у стены, чтобы произнести краткую молитву, прохожие – иная старушка из простонародья земной поклон совершала со всем усердием прямо на улице, мало беспокоясь, что об нее кто-нибудь споткнется.

Из странствий Лиза привезла прекрасную плотную ткань, чтобы заново перетянуть кресла. Ее гостиная была мрачновата, особенно зимой, и ткань она выбрала бледно-лимонную, с большими причудливыми цветами, вроде чертополоха, и раскидистыми листьями. А ту с китайскими пейзажами, что сейчас была на креслах, Лиза полагала пустить на маленькие подушки для своей уборной комнаты. Она хотела перед тем, как потратить деньги, показать мужу свою бережливость, и смеялась в душе – не более полутора лет минет, и нужды в домашних комедиях не станет…

Когда она входила в сени, ей доложили, что изволили приезжать господа Морозов и Никитин, очень огорчались, барыню дома не заставши.

– Огорчались, – прошептала Лиза, спеша в покои. – Это славно!

Не зря, выходит, она велела делать столь глубокий вырез на платье.

Иван Данилыч доложил – за обойщиками послано, а барин ждет за столом. Пообедав с мужем, Лиза собралась навестить его сестру.

У Ухтомских дома было неладно – это Лиза поняла сразу по беспокойству дворни. Она прошла в гостиную, навстречу из внутренних покоев вышла Марья Петровна – неприбранная, в смятом чепце, очень недовольная. Старшая сестра любезного супруга дама хмурая, вечно недовольная, и так ловко навострилась ныть и ворчать, что братец постоянно ссужал ее деньгами, причем Лиза не помнила ни одного случая, чтобы деньги в дом вернулись. Бывали между ней и Николаем Петровичем основательные стычки – чаще всего из-за ее сыновей, Ореста с Платоном, которые, по мнению Лисицына, моты и бездельники. Но вроде и правду говорил сестре Лисицын, а она умела так поворотить, что сам же и оказывался виноват. А ежели ее риторические ухватки оказывались слабоваты, то она прямо намекала, что, дескать, кабы не ее смекалка, Николай Петрович стал бы чуть ли не канцеляристом и жил на медные деньги.

Лиза всячески показывала, что ее эти дрязги не касаются, что она – молодая, неопытная, не желающая заниматься экономической арифметикой и доверяющая этот тяжкий труд старшим. Несколько раз она даже мирила мужа с его сестрой после особо суровых размолвок.

– Ты, чай, уж слыхала, мой друг, что у нас за беда, – не здороваясь, начала Марья Петровна. – Мои-то чадушки побитые домой приплелись! У Платоши рука сломана, в лубки взяли! Где, с кем подрались – молчат!

– Чуяло мое сердце! – всплеснув руками, воскликнула Лиза, всем видом показывая волнение. – Пойдем к ним, мой друг!

– Маврушка! Поди к господам, узнай – желают ли принять тетку Лизавету! – велела Ухтомская одной из девок. Лиза сохранила лицо неподвижным – она была лишь немногим старше обоих мужниных племянников. То, что Марья Пет ровна, которой пятьдесят, ставит ее на одну доску с собой, делает из золовки ровесницу, неприятно – ну да недолго эту дурость терпеть осталось.

– Женить их надобно, сестрица, – сказала Лиза. – Бог весть где шатаются, до беды недалеко. А Масленица на носу, гулянья, угощенья, без драк еще ни одна Масленица не обходилась, ты их попробуй дома удержать.

– Платошку-то теперь удержу, – пообещала Марья Петровна. – А что, есть ли кто на примете?

– Невест много, да вы, я чай, высоко метите.

Ухтомская поглядела на золовку с некоторым подозрением, словно спрашивая: тебе-то что известно о том, куда мы метим? Но Лиза была безмятежна. Не для того она потихоньку да помаленьку подсказывала мужу всякие хитрости, чтобы теперь себя выдать.

– Первым Платошу надобно женить, он старше, – сказала Лиза. – В этот мясоед уж не успели, а до Пасхи можно сговорить хорошую невесту. Потом – Ореста. Я сваху хорошую знаю, начну ее привечать. А то ведь как – в свете невеста блистает, а копнуть – и бриллианты у нее фальшивые, и деревеньки, что за ней, заложены-перезаложены. Если свахе заплатить – докопается до правды.

При этом Лиза знала, что свадьбам не бывать, и диво, коли братья Ухтомские в скором времени не поедут, лишенные чинов и дворянства, в Сибирь.

Оба конногвардейца ей нравились – если бы Платона, старшего, можно было определить в кучера, заместо Фролки, Лиза охотно бы бегала к нему по ночам, а младший, Орест, был, на ее взгляд, чересчур субтилен. Однако симпатии – симпатиями, а дело – делом. Слишком долго Лиза пробыла женой немолодого и неудачливого мужа, не сумевшего сделать ей ни одного ребеночка. Время, золотое время уходило – если теперь не использовать все возможности и не рвануться ввысь, то наступит самое неприятное в жизни женщины – плавное скольжение с вершин молодости и красоты к старости. Не так уж много времени отпущено, когда и ум уже развился, и тело еще соблазнительно. Лиза прекрасно осознавала, что вступила в эту пору, и уже строго рассчитывала – сколько месяцев может позволить себе потратить на тот или иной план, чтобы до тридцати пяти все сбылось наилучшим образом.

– Заплати, друг мой, я тебе все верну, – обещала Ухтомская.

– Ты лучше, голубушка моя, скажи, кто тебе мебели для гостиной продал. А то у нас и кресла, и стулья времен царя Гороха, гостей принять стыдно. Николаша велел мне все это спроворить – а я и не знаю, где взять.

– И-и, душа моя, что ж ты мне не сказала? – удивилась Марья Петровна, – Собственные мои людишки такие мебеля мастерят – куда там парижским! И дорого не возьму – хошь, променяю тебе большой комод красного дерева с банкетками на твои изумрудные сережки?

– Комод, поди, дороже стоит. Красное дерево в цене.

– Мой столяр Гришка тебе из ясеневой доски за неделю красную сделает – ни один мастер не отличит. Он ее вымачивает в сандале с квасцами, варит, воском и луком натирает, еще как-то мудрит. Потом купцу сдает и мне с того хороший оброк платит, да и сам живет барином, пешком, я чай, ходить разучился, всюду – на извозчике. Коли у вас с Николашей есть в дворне парнишка смышленый лет тринадцати, присылай – Гришка его выучит. Не будешь над поломанным стулом страдать и мастера по всему Питеру искать. И дорого с тебя за учебу не возьму.

– Мы с Николашей это обдумаем, – сказала Лиза.

Она удержала усмешку – еще немного, еще год, и Гришка достанется ей без всяких денежных трат.

Пришла Маврушка, доложила, что молодые господа лежат в постелях с примочками, доктор-немец с ними возится, Акимка и Юшка помогают.

– Я завтра приеду, – обещала Лиза, – а ты мне дай дня на два, на три, канапе, стол и кресла из зеленой комнаты, пока свои не куплю.

– При государыне Елизавете Петровне, Царствие ей Небесное, – Ухтомская перекрестилась, – так бывало: подымается государыня в поход, ну, хоть из Зимнего в Летний дворец едет, и следом везут целый мебельный обоз. А нет ее – и дворцы пустые стоят. Ладно уж, как не услужить роденьке? Присылай телеги, выручу!

Расцеловавшись с Ухтомской, Лиза поехала домой – следовало показать себя хорошей хозяйкой и пойти на поварню, присмотреть, как стряпают ужин, да чтобы муж увидел свою красавицу, занятую хозяйскими заботами.

Супруг приехал в прескверном расположении духа. Лиза думала, что судебная склока, в которой он увяз, тому виной, оказалось – все еще хуже. Это обнаружилось, когда они оба легли, и она, понимая неуместность амурных шалостей, заговорила тихо и сочувственно, словно идеальная сестра, каких в природе не бывает.

Он сперва не хотел ничего рассказывать и даже обругал Лизу. Но потом, когда она прижалась и стала целовать ему руки, признался: стряслась совершенно необъяснимая беда.

– Тот подлец, что дансерку в пекло отправил…

– Что с ним?

– Я рассудил – нельзя его оставлять. Коли бы все пошло так, как я задумал…

Тут Лиза, пользуясь мраком в спальне, позволила себе улыбнуться: кто задумал-то?

– … то, когда бы дошло до настоящего розыска, и до него бы добрались. А он, подлец, мало того, что изобретательность некстати явил, черт бы его побрал! Велено ж было – выманить ее, вывезти за город, там бы тело до весны не сыскали! А он – в театре, оттого лишь, что случай выдался!

Муж говорил прямо, без экивоков, поэтому Лиза молчала – не желала сбивать его с откровенного настроения.

– Так когда бы припекло, когда бы стали с пристрастием допрашивать, он не на Ухтомских показал бы, а на совсем другого человека… того, что деньги ему платил…

Лиза поняла – речь о Матвеиче, верном слуге, чья верность не раз бывала доказана на деле. Она знала, что во всем этом деле с убийством дансерки Степановой главный труд взял на себя Матвеич; знала, хотя ни разу не спросила мужа о подробностях. И нынешнее мнение об исполнителе убийства, скорее всего, было мнением Матвеича. Вряд ли он даже показал хозяину того подлеца.

– Ты знай, друг мой сердечный, что для меня ты всегда прав, что бы ни сделал, – пылко сказала Лиза. – И я всегда тебя защищать буду. Так что подлец?

– Мы с Матвеичем послали человечка – чтобы избавил нас от подлеца, и концы в воду. Все досконально обдумали. Помнишь – сыщики заподозрили одного молодого плясуна, что был в нее влюб лен?

– Как я могу забыть то, что ты мне рассказываешь? – обиделась Лиза.

При этом она думала, что подлец, очевидно, чем-то согрешил перед Матвеичем, и еще думала, что в свой час придется как-то исхитриться, чтобы чересчур преданный слуга не принимал за нее решений и не внушал ей необходимость убийства неугодной особы. Способ был только один…

– Он, плясун этот сгинул, и сперва это нам было на руку – пусть за ним погоняются, пусть найдут, пусть он глупостей наговорит, а потом мы своих убийц выставим – и с доказательствами! – продолжал супруг. – Того и ждали, чтобы плясуна изловили, а его все нет да нет. Стало быть, хорошо спрятался. Мне-то на него, на плясуна, бы и начхать, но Матвеич подсказал: от него польза возможна. У плясуна подружка-фигурантка, она, чай, знает, где он сидит, и сама там с ним ночует. Матвеич проверял – в комнате, что у коломенской мещанки снимает, она почти не бывает. И мы научили нашего подлеца – пусть девку выследит. Плясун-де нам надобен… А за ним пустили одного человека, мне его Матвеич и не показал, прямо сказал: тебе, барин, на такое рыло глядеть срамно, по нему каторга плачет. Его, сказывают, там Полкашкой прозвали, и он так-то человек надежный, только рылом не вышел. Я чай, ноздри рваные. И вот я так рассудил – коли бы наш подлец, за девкой идучи, забрел в переулки, то там бы его и оставить в сугробе до весны.

– Ты отменно хорошо решил, Николашенька, – тут же согласилась Лиза, поняв, что про сугроб сказал Матвеич, но никак понимания не показав.

– Так что ты думаешь? Подлеца-то отбили!

– Как отбили?

– А ты представь – выходит из театра та фигурантка и идет к Екатерининской канаве, она приноровилась по льду переходить. За ней – мой подлец. За подлецом – то рыло, Полкашка, что Матвеич бог весть где отыскал, с ножиком наготове. И совсем уж в подходящий переулок вошли. А за ним еще люди крались! И когда оно, каторжное рыло, на подлеца набросилось – так тут, словно с неба свалились, какие-то черти. Один – с пудовыми кулачищами. Он-то Матвеичева протеже и уложил. Наш каторжник отбивался, сказывал – не только в подлеца нож засадил, но и в кого-то из тех бесов. Ну так его кулачищем упокоили, а подлеца утащили. На кой?! На кой, я тебя спрашиваю?

Услышав это, Лиза не на шутку испугалась.

– Погоди, погоди, мой друг, – зашептала она, хотя в собственной спальне могла хоть вопить во все горло. – Я не поняла. Тот, кто удавил дансерку, – мало того, что жив, так еще и похищен?

– Да. Кому он нужен, Лизанька? Этого я в толк не возьму. Кто следил за ним, кто? Для чего спас? Полкашка, пока с раненым возились, как-то отполз, скрылся, не додумался подслушать…

– Погоди, Николаша… сейчас затаиться придется… послушай меня, ради бога!..

– Слушаю.

– Тот, который дансерку удавил, с тобой хоть раз встречался?

– Нет, с Матвеичем.

– Матвеича услать из столицы надобно. Можно в Макаровку… – Лиза вздохнула и задумалась. – Еще нужно увезти Акимку. Ты ему вели, чтобы Акимку с собой взял и до поры там придержал. Коли кто-то в это дело полез, нам… тебе нужно беречь всех, кто в суде может подтвердить, что Орест повенчан с дансеркой. Иначе все это дело развалится, словно карточный домик. Погоди… ты еще что-то желал сказать?..

– Нет, Лизанька, что уж тут говорить…

– Ты не бойся, слышишь? – зашептала Лиза. – У нас… у тебя все складно выходит. Дансерка неприступность изображала, пока дурак Орест на ней тайно не повенчался, тогда лишь ему далась. Потом он опомнился – да поздно, она уж с прибылью. Где он был в ту ночь, когда ее удавили, – неведомо. И где был Платон – тоже неведомо, да только не в столице, куда-то братцы уезжали. А они ее отыскали в театре, выманили на рандеву – да и удавили, и тело там же бросили. Они же все ходы и выходы в театре знают – наша гвардия там живмя живет. Все очень просто – даже самый бестолковый судья поймет, особливо коли ему хорошо растолковать!

– Ежели нашего подлеца не достанут и не предъявят, как туза из рукава. Тут-то он и растолкует, кто ее выманивал…

Лиза видела – успокоить мужа не удается.

– Давай тогда с другого конца начнем. Кому надобно этого подлеца спасать и предъявлять?

– Право, не знаю. У меня врагов нет.

– А батюшки твоего щенок?

Лиза не сразу выговорила это слово. И даже сама не ожидала от себя такого смущения при воспоминании о том человеке. Хорошо, что лежала головой на мужней груди, так что он не видел лица.

– Так он в Париже, поди.

– Точно ли?

– Точно? Он после того, как батюшка помер, вернулся оттудова, покрутился тут, видит – толку нет, да и укатил.

– А ну как вернулся?

– Да как же я это могу знать?

– Николенька, друг мой, скорее посылай Матвеича в Макаровку! Пусть узнает и доложит, жива ли еще Анфиса Кочеткова! Коли он вернулся – первым делом постарается старуху вызволить!

– Лиза, ты права. Но все говорили, будто он в Париже…

– Так Париж – не Африка, и оттуда месяца за полтора можно премило до Питера докатить. Друг мой, ступай, вели своему Юшке, чтобы с раннего утра доставил сюда Матвеича! И надобно денег дать ему в дорогу…

Лиза выбралась из-под пухового одеяла, вбежала в свою уборную, вернулась с ларчиком.

– Вот, ты мне на булавки давал, я приберегла! Бери, все бери! Чтобы Матвеич завтра утром вызвал Акимку и увез его…

– Ох, Лиза, его так просто не увезешь.

– Пусть придумает, догадается!

Она была взволнована беспредельно – настолько, что, вопреки своему обычаю, командовала растерявшимся мужем. План, который до этого дня успешно воплощался, дал трещину. Да и какую! Он был рассчитан на два года. Но сейчас придется все уплотнить, ужать, отсечь лишнее, затолкать события в несколько месяцев. Как, как?

Николай Петрович вылез из постели, окутался шлафроком, пошел будить лакея Юшку, спавшего обыкновенно в кабинете. Если пустить в ход колокольчик – проснется девка, что ночует в уборной хозяйки, всему дому раззвонит, что ночью лакей неведомо для чего понадобился, а то и подслушает.

Лиза села, поджав ноги и завернувшись в одеяло. Ее трясло. Она слишком долго притворялась спокойной, беломраморной, хотя внутри все кипело.

Разве она не заслужила счастливой жизни? Девчонкой беспрекословно пошла замуж за жениха на восемнадцать лет себя старше – женихова мать ее отцу дала денег, чтобы выкарабкался из долгов. Терпела, терпела, терпела! Возненавидела – и терпела, приспособилась – и терпела. Лучшие годы прошли под боком у неповоротливого и нелепого мужа. Сестра покойной свекрови, что ее по-своему любила, умерла. Кабы не она – жила бы Лиза не в своем доме, в достатке, а, поди, квартиру нанимала бы с постылым мужем, и никуда от него не деться…

– А, может, оно и к лучшему, – вдруг сказала самой себе Лиза.

Судьба подстегнула ее, как ленивую лошадь, судьба чуть ли не вслух сказала: пора! Хватит выжидать, все продумано, все рассчитано. И то, что появился господин Морозов, означает: Лизу уже ждут там, где за проигрыш в карточной игре расплачиваются горстью бриллиантов.

Наутро она вновь стала кроткой и ласковой женой; пристала к супругу с нежностями, зная, что вот-вот все в доме проснутся, получила два ласковых шлепка пониже спины и поцелуй в щеку. Теперь можно было заняться более важными делами – посмотреть, как работают обойщики, послать к Ухтомским телеги за мебелью.

Лиза призвала всю дворню, каждому дала дело, пригрозила страшными карами, и к явлению гостей все словно бы само собой образовалось. Правда, и гости прибыли не слишком рано, а после обеда.

О том, что Матвеич прошел в кабинет супруга, Лизе донесли. И она полагала, что Николай Петрович все ему растолковал, снабдил деньгами и приказал всеми правдами и неправдами выманить и увезти в Макаровку камердинера Ореста Ухтомского, Акимку, который даже не слишком много взял за тайны барина. Можно было хотя бы на полчаса перевести дух, да и обдумать дальнейшие шаги.

Довольная хоть тем, что гостиная преобразилась, Лиза сидела у рукодельного столика с вышивкой, одетая в домашний наряд, красиво выстеганную юбку и кофту цвета вер-де-пеш, скромного и неброского, достаточно светлого, чтобы показать изысканный вкус дамы. Ее свита расположилась там же – учительница музыки и пения мадам Анно наигрывала на клавесине и тихо пела модную песенку, чтица сидела на канапе, уткнувшись носом в книжку, и делала в ней карандашом пометки, фрау Киссель тоже была усажена рукодельничать – пусть гости видят, что в доме не молодые вертихвостки живут, но почтенные дамы; опять же рядом с фрау, выглядевшей, как бабушка взрослых внуков, Лиза блистала молодостью.

Ей доложили о двух кавалерах, она велела просить – и провела с ними три четверти часа в странной беседе. Господин Морозов отвечал односложно и не оценил Лизиных познаний в изящной словесности, зато господин Никитин определенно был от нее без ума и поддерживал беседу, в которой так и мелькали модные имена: Фонвизин, Херасков, Хемницер, Державин. Кроме того, Никитин то и дело заглядывал в вырез платья, а Морозов старался его не замечать, и это Лизу злило – коли тебе хозяйка не по душе, чего ж притащился?

Но перстень, словно нарочно выставленный напоказ, да еще так, что на него падал солнечный луч, не давал Лизе дуться и высокомерничать. Молодой вертопрах ей был необходим – и хотя умнее было бы отложить рывок в высший свет до того времени, как осуществятся все планы, Лиза не хотела упустить Морозова. Нужно было как-то сохранять приятельство с ним до того времени, как удастся этим воспользоваться.

– А что, господа, решили ль вы, как будете забавляться на Масленицу? – спросила Лиза. – Можно всем вместе поехать на горки. Сказывали, они уж готовы, и ледяной желоб чуть не в версту.

– С величайшей радостью, сударыня! – воскликнул Никитин.

– Да, сударыня, – сказал Морозов и пошевелил пальцем, от чего солитер в перстне выстрелил большой искрой.

– А не хотите ли, господа, провести вечер у моей сестрицы? Общество скромное, но приятное. Есть и девица на выданье! – Лиза усмехнулась. – Племянница моя такая, право, скромница, по балам не ездит, а потанцевать-то и ей охота. Можно было бы еще гостей назвать и сплясать контрданс в четыре пары, моя мадам Анно спела бы, да и Марфинька сама хорошо поет, и вы, господин Никитин, новых басен почитали бы. Составился бы премилый концерт!

– С превеликой радостью! – прямо завопил Никитин. – Мы, сударыня, стоим в трактире Кокушкина, и коли бы вы соблаговолили с утра прислать записочку, то в должный час и в должном месте мы бы оказались, как покорные рабы! Или же господин Морозов пришлет своего человека завтра утром – так, пожалуй, даже удобнее будет.

Тот кивнул. Лиза недовольно посмотрела на него – молодой человек, даже из провинции, мог бы быть малость поразвязнее. Чем он привлек внимание Светлейшего князя? Ростом и безупречной формой ног? С Потемкина станется…

Но, прощаясь, этот чудак Морозов целовал ей руку – и задержал ее пальцы у губ. Это уже было кое-что…

Лиза решила, что спешить некуда, а надо действовать осмотрительно и понемногу выпытать про Светлейшего князя. Но – понемногу и наедине, без бойкого и шумного Никитина, который возмещал свой малый рост звонким и быстрым голосом, скоростью и ловкостью всех движений.

Остаться с княжеским любимчиком наедине – вот какова была теперь главная задача. А прочие пусть решает верный Матвеич. Раз уж он четырнадцать лет назад взвалил на себя столь тяжкую ношу, как служба Николаю Лисицыну, так пусть и дальше ее тащит.