Лиза вынуждена была покинуть дом Васильевых и увезти Саньку – Красовецкий так на нее накричал, что оставаться под одной крышей с ним она просто не могла. Он как с цепи сорвался – ловкий и, когда требуется, жуликоватый откупщик, которому полагается в любых испытаниях сохранять спокойствие, визжал и замахивался на всех тростью. Два доктора-немца выгнали из Марфинькиной спальни всех женщин, приставили к ней нарочно вызванную тетку-сиделку, которая по-русски ни слова не понимала, и надоумили Красовецкого самолично ехать к обер-полицмейстеру Рылееву.

– Они ее спасут, они ее спасут, – повторяла Лиза, когда ехала с Санькой обратно в свой особняк, и слова имели двойной смысл – для Саньки они означали надежду, а для нее – крах отличного замысла.

Все было продумано отлично, и если бы из-за Волчка не пришлось торопиться, за полгода Лиза получила бы желаемое. Сперва – оставить род Ухтомских без наследников, затем – прибрать к рукам имущество Васильевых, львиная доля которого – собственные деньги и недвижимость Марфиньки. Последняя ступенька – ненаглядный супруг…

Но нашелся загадочный злодей, который, судя по всему, знал слишком много, раз умудрился выследить и отбить Волчка. И одному Богу ведомо, для чего он исхитрился ввести в Лизин дом господина Морозова.

Она подозревала, кто бы это мог быть, но и сама же не верила. Тот человек, который имел основания проучить семейство Лисицыных, исчез много лет назад. И он по натуре не был злопамятным, скорее даже наивным и простоватым. Такой не мог бы придумать хитрую интригу!

– Вы ночуете у нас, – сказала Лиза, когда сани подъехали к воротам ее особняка. – Места хватит. Посидим в моем кабинете, помолимся за Марфиньку, поговорим…

Она хотела выпытать у Саньки все о том доме, где его держали, где снарядили для появления в свете, где вручили злополучный перстень, своим блеском помутивший Лизе рассудок. И она действительно узнала немало – с Санькиных слов можно было хоть картину писать, вроде общего портрета благородного семейства, где посередке в кресле – крепкого сложения кавалер в маске, рядом стоит другой, почти урод, но умеющий распоряжаться и, сдается, не ведающий страха, при них – маленький и шустрый господин Никитин, на заднем плане – великан, способный одной рукой перевернуть сани, и круглолицый юноша, сочинитель всего на свете – комических опер, памфлетов, од и журнальных статеек.

Супруга не было – он застрял за чьим-то карточным столом. Матвеича никто не видал – после того, как Лиза на крыльце дала ему приказание, в доме он не появлялся. Решив, что утро вечера мудренее, велела дворецкому Ивану Данилычу устроить гостя в одной из спален на антресолях. После чего она пошла к себе и позвала своих главных сплетниц – Марью Дормидонтовну и фрау Киссель, чтобы все знали – она не в комнате у юного красавчика, а, как положено примерной супруге, допоздна ждет мужа в безупречном женском обществе. Там же была и чтица, необходимая для важного дела: фрау Киссель, гадая на картах, истолковывала их по-немецки, и ей требовалась переводчица.

Карты несли околесицу – обещали свадьбу вперемешку с дорогой, казенным домом, кражей и королем-злодеем. Это было даже смешно. Выругав фрау, Лиза отправила ее спать, а Суходольской велела читать что-нибудь по-французски – лишь бы в комнате звучал человеческий голос.

Девки по ее приказу дежурили внизу на случай появления Матвеича. Но приехал супруг, которого Лиза уж не ждала – разве что утром, когда изматывающая ночная игра завершится.

– Я с прибылью, Лизанька, – сказал он, входя. – Ручку, ручку! Вот тебе колечко!

– Друг мой! – воскликнула она, бросаясь мужу на шею. – Я так волновалась о тебе! Не надобно колечек, лишь бы ты был доволен! Сколько выиграл?

И, ласкаясь к мужу, Лиза сделала жест, означавший: все лишние, убирайтесь из гостиной вон!

– Триста рублей, да кольцо, да табакерку черепаховую. Будет тебе новое платье, – пообещал Лисицын. – В пост не пощеголяешь, да ведь нигде не сказано, что в пост шить нельзя. Усадишь девок за работу, к Пасхе будешь как царица!

– Мне одно лишь царство нужно – в душе твоей царить безраздельно! – ответила Лиза. – Постой, что там за шум? Турки, что ли, дом штурмуют?

– Юшка, что там? – крикнул супруг. – Что? Не слышу!

– Вашей милости сестрица! – доложил, прибежав, лакей Юшка.

– Чего она притащилась на ночь глядя? – удивился Лисицын. – Или уже?..

Тут ворвалась княгиня Ухтомская.

– Беда, братец, беда, братец, беда! – кричала она. – Деточки мои! Больных из дому забрали, увезли! И бежать ночью не к кому! Деточек моих, князей Ухтомских, приставы увезли! Господи, Господи, что деется! Братец, голубчик, выручай! Завтра же поеду вызволять! Князья Ухтомские – убийцы! Из-за чьих-то врак деточек арестовали!

Шуба, накинутая на плечи, соскользнула, княгиня осталась в одной сорочке и поверх нее – ночной кофте.

– Погоди, Маша, погоди! Кто арестовал, отчего? – спросил Лисицын.

– Сестрица, голубушка, дружочек мой, садись, переведи дух! – кинулась к княгине Лиза, и обняла, и силком усадила на канапе, и сама села рядом, чтобы, прижавшись, гладить по голове и плечам.

– Не убивали они дансерку! Не убивали! Не могли убить!

Лиза нагнула к себе княгинину голову, пристроила на своей груди, чтобы Ухтомская не видела в этот миг лица своего любезного братца.

Брат не умел уследить за губами – сам того не желая, улыбнулся.

– Не виноваты они! Не могли они ее убить! Дураки они у меня, но не убивали, не убивали! – твердила княгиня.

– А с чего полиция взяла, будто убили?

– Так ведь открылось, что Орестушка на той дансерке сдуру повенчался!

– Этого не может быть! – уверенно сказала Лиза. – Он же знал, что я ему богатую невесту ищу! Тут какой-то обман, сестрица, точно – обман!

– Обман, обман, – повторила Ухтомская, – да только обманывали-то меня! Он на ней доподлинно повенчался! Я-то понять не могла, с чего вдруг они, князья Ухтомские, вздумали дансерку забрать на съезжей да похоронить. Мало ли, за кем они махали, гвардия без этого не живет, да она ж была красавица, я ее в «Парисовом суде» видела…

– Что ты знаешь об этом деле, сестрица? – спросил Лисицын.

– Не виноваты они! Не могли они ее убить! Они – дворяне, князья! Как можно князю какую-то девку безродную убивать? Надоела – дал бы денег да и прогнал прочь, так оно делается! А он, дурак-то мой, повенчался!

– Откуда рылеевские дармоеды узнали, что Орест на Степановой повенчался? Ведь коли это и впрямь случилось, так втайне, – сказал Лисицын. – Кто про это мог знать? Ну что они тело забрали, докопаться несложно, и повод есть – сами ее вздумали похоронить, чтобы не открылась ее брюхатость, это плохо…

– Акимка… Точно, Акимка! Сбежал и донес! – закричала княгиня. – Да я ж его под землей найду, ирода, убийцу!

– Мой друг, ее нужно лавровишневыми каплями отпоить, – тихо сказала мужу Лиза.

– Нет, не каплями. Юшка, тащи сюда штоф с «ерофеичем»!

«Ерофеич» был давним средством от всех хвороб. Настоянный на множестве трав и апельсиновых корках, он с легкой руки былого фаворита Орлова, Григория Первого, крепко вошел сперва в моду, потом в обиход. Им только что от предсмертной икоты больных не потчевали.

Выпив немалую стопку единым духом, Ухтомская села и некоторое время молчала.

– Сестрица, сестрица! – Лиза стала тормошить ее. – В себе ли ты?

– А теперь, Маша, растолкуй внятно, с чего к Оресту с Платошей привязались, – велел Лисицын. – Мало ли что беглый камердинер набрехал? Тут каждое слово доказать надо.

– Так ведь и свою правоту доказать надо, а не выходит! К нам приехали вроде бы тайно, скрытно, чтобы не позорить, говорили с ними в моей гостиной. Пристав сперва был любезен. Спрашивал, где они изволили быть в ту ночь, когда Степанову удавили.

– А ты?

– А я уже спать легла, я в одном шлафроке у дверей слушала, сама не показывалась. Не могу ж я на люди неприбранная…

Княгиня Ухтомская была уже не в тех годах, когда непременно нужно блистать перед всеми, даже перед приставом полицейской части. Смолоду была хороша собой – Лиза помнила ее сорокалетней, пышной, ярко одетой, лицом даже напоминавшей покойную государыню. Но с годами Марья Ухтомская сделалась похожа на брата – лицо отяжелело, обвисло, да и в зубах была недохватка. К тому же она поседела, но обычно седину запудривала, а сейчас, когда волосы были расчесаны и убраны в покоевый чепчик, то даже при свечах можно заметить сплошное тусклое серебро.

– И что ж ты услышала? – спросил Лисицын.

– То и услышала – в ту ночь они, светы мои, с кем-то резались в карты на Петергофской дороге в каком-то кабаке. Нарочно туда на трое суток уехали, и про то все знали. Играть сцепились с какими-то шулерами, продулись в прах, как раз той ночью были уже не в своем уме – сутки из-за стола не вставали. Я им верю – и батюшка их был таков! Теперь же – шулеров не догнать, скрылись с добычей, а хозяин того кабака утверждает, что за гостями не следил, они могли и вечером, и среди ночи уехать и приехать, он бы не заметил.

– Врет! – закричала Лиза. – Николенька, он врет! Такого не бывает!

– Бывает, – отвечал супруг. – Я знаю, о каком кабаке речь. Мои бестолковые племяннички там часто бывали, играли в верхней комнате, хозяин их знал и знал также, что от них большого шума не будет. У него не было нужды болтаться в коридоре и ждать, пока начнут проказить. Они как-то стул и зеркало сломали, так потом вдвое заплатили. Плохо дело, Маша, плохо дело…

– Так это еще не все! Их обвиняют в том, что они убили священника, отца Мисаила!

– Это еще для чего, с какой стати?

– Священник венчал Ореста и Степанову. Они, убив дансерку, хотели уничтожить всякое доказательство Орестовой связи с ней и пошли, чтобы забрать церковную книгу с записью. Священник мертв, книги нигде нет! Орестушка с Платошей божатся, что не желали его убивать, что сам упал и головой ударился, что книгу в глаза не видели! А проклятый Акимка донес, что они тому отцу Мисаилу грозили, били его! Они толкуют, что кто-то там еще был, дрался, как бешеный турок, Платоше руку сломал, а им в ответ – не было такого, а руку ночью в Летнем сломать нетрудно – возьми да и скатись с лестницы! Я, услышавши, чуть не повалилась. Их спрашивают: коли не вы, то кто же старика упокоил, врагов ведь у него не было? Какие враги у старца восьмидесятилетнего? А им и ответить нечего! И где книга – никто не знает, выходит – они унесли и уничтожили! Господи Иисусе, как быть, что делать, куда бежать? Их забрали, увезли! Даже человеку не позволили с ними ехать! Я выбежала, деньги сулила! Не взяли!

– Дура ты, сестра. Кто ж открыто деньги сует? – спросил Лисицын. – Ничего, просидят ночь в казематке, глядишь, поумнеют. Завтра я сам ими займусь.

– Ночь в казематке? Князья Ухтомские? Да ты свихнулся! Ты сейчас же поедешь к Рылееву! Слышишь? Ты еще одет, вели закладывать экипаж, поезжай к нему, добивайся, чтобы принял!

Княгиня словно обезумела – схватила брата за грудки и стала трясти, да еще с немалой силой.

– Маша, Маша! – кинулась к ней Лиза, чтобы оттащить. Но Лисицын и сам оторвал от себя ее руки.

– Нет, это ты взбесилась! Меня и на порог не пустят! – сказал он и оттолкнул сестру.

Не устояв, Ухтомская села на канапе.

– Я взбесилась?! Братец, или ты оглох? Ты сейчас же, сию минуту, едешь к Рылееву! Или ты забыл, чем мне обязан?! Что бы ты был без меня?!

– Да что ты все тычешь мне в нос тем завещанием? Лиза, выйди! – приказал Лисицын.

Лизе не было нужды оставаться – она и так знала, какими любезностями обменяются братец с сестрицей.

– Да, друг мой! – и она беспрекословно покинула гостиную.

Помянув давнее подделанное завещание, Ухтомская начнет хвалиться другими своими подвигами, столь же похвальными. Если бы эту похвальбу слышал обер-полицмейстер Рылеев – даже он распорядился бы приготовить для княгини особо сырой каземат в Петропавловской крепости. Но Лиза доносить на Ухтомскую не собиралась, наоборот – она встала недалеко от дверей, чтобы, боже упаси, кто-то из дворовых людей не вломился некстати в гостиную.

Обычно обмен любезностями был недолог, но на сей раз он затянулся. Видно, княгиня не собиралась легко сдаваться. Лиза подошла поближе и услышала:

– Коли так – я сама к нему сейчас поеду!

Это явно некстати. Взбудораженная княгиня могла наговорить Рылееву лишнего – и даже в том случае, если ее не впустят в дом, она посреди улицы выкричится так что потом сильно пожалеет. Обер-полицмейстер Рылеев скверный, но дворня у него, поди, вышколенная, все примечает.

Лиза пошла вниз, в людскую, и тут ей повезло – она там обнаружила Матвеича. Он уже не меньше часа прохлаждался, балуясь горячим чаем, сидел красный и довольный. Напротив развалился мужчина, которого Лиза видела впервые в жизни, но сразу поняла: вот она, каторжная рожа! Ноздри, правда, у этого детинушки были целы, но общий вид наводил отчего-то на мысли о виселице, а когда незнакомец, вскочив, поклонился и угодливо улыбнулся, оказалось, что у него отсутствуют все зубы.

– Вот что, любезный. Нужно этой ночью дом охранять, чтобы люди ходили вдоль забора и никого – слышишь ли, никого! – на улицу не выпускали, – приказала Лиза.

– Всю ночь? – спросил Матвеич.

– Всю ночь.

– Никак нельзя. Мои люди охраняют по вашему приказанию известное жилище, там входов штуки четыре, и завтра мне там же нужны.

– Но сейчас они нужны тут. Делай, как знаешь, но обеспечь охрану.

– Довольно одного дворника и сторожа у ворот, еще дворовых собак с цепи спустить.

– Делай, что говорю. А собак с цепи не спускать. Не хочу, чтобы они человека порвали.

В сущности, Лиза не возражала бы против того, чтобы избавиться от княгини таким зверским образом. Она ей до полусмерти надоела. Но поднимется крик, потом нужно будет куда-то девать искусанный и ободранный труп, а сейчас и без этого мороки хватает. К тому же по замыслу сперва должны были быть осуждены ее сыновья.

– Неоткуда взять людей, – даже не пытаясь быть любезным, буркнул Матвеич.

– Мне тебя учить? Полон дом дармоедов! Лакеев в тулупах расставь, конюхов.

– Я им не хозяин.

Тут взгляды встретились. Матвеич смотрел глумливо, и вся его фигура выражала глумление, особливо плешь, сползающая ото лба к затылку; он, убедившись, что Лиза поняла его взгляд, склонился так, чтобы она могла отлично разглядеть все особенности плеши.

– Скажи, я велела. Понял? – и, не желая вступать в пререкания с этим неприятным служителем, бывшим лакеем, а ныне – исполнителем опасных затей, Лиза пошла прочь. Последнее слово осталось за ней.

В гостиной брат и сестра уже не орали, а тихо переругивались.

– Ты останешься ночевать у нас, друг мой, – сказала княгине Лиза. – А утром мы, Бог даст, соберемся, снарядимся и поедем вызволять Ореста с Платоном. Я сама с вами поеду! Я-то, когда наряжусь и причешусь, и не такого кавалера укротить сумею, каков Рылеев.

– Лиза права, сейчас мы уложим тебя, чтобы утром друг за дружкой не гоняться, – согласился Лисицын. – Лизанька, ты ведь дашь Маше модное платье? Я тебя знаю, сестрица, ты за модами не следишь, а завтра нужно быть во всеоружии.

Когда же княгиню удалось увести в спальню, Лисицын тихонько велел жене, чтобы дала гостье для успокоения ну, хоть мадеры, а то и «ерофеича». Нужно было подольше задержать ее в постели, а потом еще чем-либо отвлечь и перенести визит к Рылееву на неопределенное время.

– Да, миленочек, – шепнула Лиза и все сделала по мужнину слову.

Она знала, что Ухтомская потихоньку попивает, и беспокоилась, что порция «ерофеича» надолго ее не уложит, но обошлось, и утром все поднялись довольно поздно. Лиза потихоньку расспросила девок – оказалось, что три лакея действительно бродили вдоль сугробов по берегу Фонтанки, причем одному Матвеич для вразумления без лишних церемоний подбил глаз.

Нужно было дать полицейским сыщикам время для основательного допроса князей Ухтомских, нужно было дать Рылееву время для обстоятельного доклада государыне. Лисицын и Лиза, не сговариваясь, выдумывали всякие предлоги, чтобы выехать попозже. Лиза увела княгиню в свою гардеробную и долго выбирала ей платье, потом отдала ее в руки волосочесу, а сама послала казачка к Васильевым. Вернувшись, он доложил: Марфинька очень плоха, а госпожа Васильева лежит при смерти.

– Ох… – прошептала Лиза, и это означало: только бы сперва ушла Марфинька, оставив мать главной наследницей своего имущества. Если же сперва отдаст Богу душу Катерина Петровна, то, поскольку Марфинька завещания уж точно не оставит, объявятся лишние наследники – ее родня по отцовской линии.

Собственно, это следовало предвидеть, мать с ее слабым сердцем могла скончаться от одного лишь страха за дочь. Следовало изобрести что-то иное! Но ведь так удачно все совпало – сватовство откупщика, беготня разъяренной дансерки вокруг васильевского дома, любовь Марфиньки к малиновому варенью!

Мысль о варенье потянула за собой мысль о Матвеиче, сумевшем найти в дворне Васильевых продажную кухонную девку. Надо было велеть ему загнать в дом лакеев, все еще слонявшихся по пространству меж забором и Фонтанкой.

Матвеич пропал, а спрашивать о нем супруга Лиза не решилась. Если бы муж хоть на минуту заподозрил, что Лиза через его голову что-то приказывала Матвеичу, его одолели бы совершенно ненужные в такую пору подозрения. Сейчас другая задача – подольше задержать дома Ухтомскую. Удалось ей внушить, что даже смертельно испуганная за детей мать должна являться к обер-полицмейстеру при полном параде и с безупречной прической, а от лохматой разъяренной фурии он постарается поскорее отделаться, не дав никаких обещаний.

Лизе чудом удалось незаметно отправить к Румянцеву Марью Дормидонтовну и передать, чтобы сидел в своей комнате и ждал, пока позовут.

Полдень миновал, Лиза и княгиня уже убрались достойным образом, можно было спускаться в сени с надеждой, что супруг отдал конюхам надлежащие приказания, и упряжные кони впали в какую-нибудь непонятную лошадиную лихорадку. Тут-то и объявился Матвеич – подъехал на извозчике и, не увидев в сенях Лисицына, обратился прямо к Лизе:

– Беда, барыня.

– Что такое?

– Беда. Не извольте никуда ездить!

Это был прямой приказ.

– Ты с ума сбрел? – прикрикнула на Матвеича Лиза, и тут княгиня Ухтомская чувствительно пихнула ее в бок.

– Что случилось, Яшенька? – спросила она с неподдельным трепетом.

– Ступайте наверх, к барину. Не в сенях же мне докладывать! – прикрикнул на дам Матвеич.

Лисицын уже был готов к выходу и стоял столбом, пока лакей Юшка, обходя его, снимал с фрака незримые пылинки с волосинками. Увидев сестру, жену и сильно недовольного Матвеича, он забеспокоился.

– Что там у вас стряслось? – спросил Лисицын.

– То стряслось, что щенок ваш объявился, – брякнул Матвеич. – Говорю же, беда!

Щенком Лисицын с Ухтомской, а вслед за ними и Лиза, называли племянника своего, сына незаконной отцовской дочери Анны, Дмитрия Тропинина. Его старый Лисицын любил больше родных детей, и потому родные ненавидели его от всей души – как же иначе?

– Как объявился?!

– А так – вон, барыня велела за одним домишкой присмотреть, что возле Гостиного, а он – там, и с целой ватагой! Под именем Шапошникова!

– Барыня? – Лисицын посмотрел на Лизу, решительно не понимая, как кроткая игривая женушка додумалась что-то приказывать Матвеичу.

– Друг мой, я все тебе объясню, непременно объясню! – быстро сказала Лиза. – Но потом, потом! И что щенок?

– Я поставил людей и сам там был. Надо ж понять, что он затевает. С утра туда пришел кавалер, принес связку бумаг в пол-аршина толщиной. Для чего щенку бумаги – нетрудно догадаться, правды в них ищет! Потом кавалер вышел, с ним парнишка. Остановили извозчика, покатили на Васильевский. Мне это сразу не понравилось…

– Вернулся… – прошептал Лисицын.

– Его еще недоставало! – воскликнула Ухтомская. – Яшенька, на тебя вся надежда, доверши благодеяние, в долгу не останусь!

– Так и я хотел довершить благодеяние, – Матвеич нехорошо усмехнулся.

– Точно ли он? – растерянно спросил Лисицын.

– Точно, мне ль не знать? У меня на руках, можно сказать, вырос! Ну, думаю, для чего ж ему посылать этого бумажного кавалера на Васильевский? Мы с Полкашкой – следом. И прибыли тот кавалер с парнишкой в халупу, плюнь – развалится. Что ж, думаю, хорошего ищут они в той халупе? Мы остались там, стояли поблизости. Спросили у людей – кто халупе хозяин. Сказывали, старик один там уж много лет живет, по прозванью Устин Карпыч Куликов, свечи льет. Часа не прошло, выходят, регочут! Завещания, кричат, завещания! Вот они, любезные завещания! То-то Шапошников будет рад! Тут я по лбу себя хлопнул – не может быть, чтобы старый черт Евсейка уцелел! Я же его по льду гнал, я сам в него стрелял, я сам видел, как он у берега под лед ушел! А он-то, видать, уцелел! И завещание батюшки вашего уцелело!

– Не может быть! – закричала княгиня. – Не могло оно уцелеть!

– Мы с Полкашкой переглянулись – ну что, пока на улице народу немного и эти голубчики извозчика не взяли, завещание надо брать. Полкашка напал на кавалера, завалил, да только оказалось, что не у него оно за пазухой, а у парнишки. Парнишка – наутек, я за ним. Долго гнал, загнал на Смоленское кладбище, там люди помешали. Он на извозчике обратно поскакал, я – следом, взять не сумел. Так что батюшки вашего духовная сейчас в руках у щенка. И все труды – прахом!

– Дурак! – воскликнула княгиня. – Стрелять надо было, стрелять!

Матвеич так посмотрел на Ухтомскую, словно сказал: сама дура.

– Беда, – произнес Лисицын. – Матвеич, как быть?

– Как быть? Уходить. Уходить, пока это дело не стало известно во дворце. Государыня в такие истории вмешиваться любит! Тот пакостник, что новое завещание изготовил, жив?

– Помер, слава богу, – ответила Ухтомская.

– Говорил я тебе, Маша… – начал было Лисицын, но княгиня перебила его.

– Что – говорил? Что – говорил? Да кабы я не приготовила новое завещание, ты бы сейчас канцеляристом в каком-нибудь Пошехонье служил!

Лиза молчала, не вмешивалась, и все яснее понимала, что Матвеич прав – надо уходить, пока не отправили справлять новоселье в казематы. Ей самой мало что грозило – но она оставалась совсем без денег и без имущества.

– Друг мой, уедем отсюда! – воскликнула она, прижимаясь к мужней груди. – Возьмем все, что можем, и уедем!

– Нет, нельзя!

– Нужно! Того гляди, другие дела вскроются! Нужно уходить и тех забирать, кто может проболтаться, – распорядился вместо хозяина Матвеич. – И времени не тратить. Пока щенок спохватится – мы уж будем за Псковом! Велите закладывать экипаж!

– Да как же мы одни? – спросила княгиня. – А добро мое? А сыночки?

– Ничего с сыночками не сделается! Или вам, добрая барыня, охота в одном каземате с ними поселиться? Сперва спрятаться надо, потом думать, как быть! – Матвеич уже командовал вовсю. – Мы можем единым духом долететь до Гатчины, там сменить лошадей, и дальше…

– Куда? Куда – дальше?! – закричал Лисицын. Мир его рушился, он ощущал себя дитятей, забытым в комнате при пожаре.

– В Курляндию! – вдруг сказала Лиза. – Пробьемся в Курляндию, а это уже заграница!

– Может, в Макаровку?

– А то никто не догадается искать вас в Макаровке! Я пошлю сейчас за своими людьми. Полкашка уцелел, его псами травили мещане, да он вырвался, пса завалил, убежал. Тут он, в людской.

– Нет, нет, это невозможно! – твердила, перекрикивая Матвеича, княгиня.

– Возможно! – жестко сказала Лиза и встряхнула ее за плечи. – Не вопи! Матвеич, экипаж уж готов, сейчас я соберу деньги и дорогие вещи. Юшка, иди за мной, поможешь нести. Николай Петрович, у тебя в кабинете пистолеты, ружья охотничьи. Ступай, все заряди да деньги отовсюду выгреби! Ох, чуть не забыла! В голубой спальне у нас гость – его щенок в наш дом заслал разведывать и разнюхивать. Его нужно взять с собой!

– Нужно, – согласился Матвеич. – Не здесь же…

– Юшка, беги за ним, чтоб живо собрался, и тут же – ко мне! Маша пойдешь со мной. Будешь визжать – дам хорошую оплеуху, – пригрозила Лиза.

И ее мир рушился, но она собралась с силами очень быстро. И уже новые замыслы клубились в голове, обретали очертания. Коли оказаться за границей – очень ли нужен там старый и бестолковый супруг? Да и княгиня Ухтомская там не больно нужна. Тут же выстроилась новая последовательность: господин Морозов, княгиня, супруг, последний – Матвеич.

Она и не подозревала, что умеет так быстро собираться в дорогу. Все ее драгоценности лежали в ларчиках, каждая на своем месте, – Лиза любила порядок. Скопленные из тех, что давались на булавки, деньги хранились в тайничке – две с лишним тысячи золотых империалов. Оставалось собрать столовое серебро, простое и позолоченное, которого набралось чуть ли не полтора пуда. Лиза, как примерная хозяйка, держала его под замком и выдавала только для больших приемов. Она приказала позвать кучера Фролку с мешками из-под овса, и он снес все это добро в экипаж.

Когда Лиза опять спустилась в сени, там шел мужской разговор о лошадях и о том, кто поедет в экипаже, кто – верхом. Санька, очень испуганный странными речами, стоял под охраной Матвеича и каторжной рожи – Полкашки. Лизе бросилась в глаза Полкашкина левая рука, обмотанная холщовыми полосами. Она подумала – хорошо, что собаки не правую подрали, при нужде этот человек сможет стрелять из пистолета.

– Верхом ездить умеешь? – спросил Саньку Лисицын.

– Нет, – честно признался Санька.

– Я возьму его в экипаж! Оставлять его тут нельзя, понимаешь? Нельзя! – сказала Лиза мужу. Она прекрасно понимала, что выйдет, если Санька заговорит, да еще словесно обрисует всех беглецов. А что господин Шапошников, он же – сильф Световид, первым делом примется искать фигуранта, чтобы допросить его, она не сомневалась.

– Бери, – сразу согласился Лисицын. – Сколько-нибудь с нами проедет.

– Да, мой друг.

Лиза поняла мужа с полуслова. И он видел это, и видел ее спокойствие, и ему показалось, что из беды можно как-то выкарабкаться. Главное – доехать поскорее до Гатчины, а там найдутся добрые люди, помогут сменить лошадей, недаром Лисицын, зная, что государыня не вечна, стал заводить связи при «молодом дворе». И – вперед, в Лифляндию, в Курляндию, к Либавскому порту, который, сказывали, этой зимой не замерз!

– Вам нельзя тут оставаться, – сказала Саньке Лиза, и он кивнул, хотя ничего не разумел в происходящем. – Ах ты Господи! Фролка, Фролка! Надо взять Желанного и Любезного! Без них нельзя!

Породистые рысаки – это живые деньги, и весьма немалые.

– Оседлай их, Фролка! – велел Лисицын.

– Нет, что ты? Или у нас лошадей под верх не осталось? – возмутилась Лиза. – Ну, сочтемся? Сколько нас?

Получилось – в экипаже она сама, да Лисицын, да княгиня Ухтомская, причитающая о своих драгоценностях, да господин Морозов; больше не поместится, потому что место займут мешки с серебром и прочее имущество; а верхами – Матвеич, Полкашка, еще два человека Матвеича, пока что безымянных, да дворецкий Иван Данилыч, знающий слишком много, чтобы его оставлять. Да еще Фролка и Юшка, которого решили посадить на одну из упряжных лошадей форейтором. Всего – одиннадцать душ.

Решено было и всех лошадей из конюшни забрать – заводные кони в таком деле не помеха.

– Едем, благословясь, – сказал Лисицын. – Сестра, не ной! Я тебе новые побрякушки выиграю!

– Позор, позор… – твердила Ухтомская.

– Ванюшка, вот тебе два рубля, – говорила меж тем самому разумному из лакеев Лиза. – Деньги немалые. Следи, чтобы никто из дома до вечера не выходил. Коли кто вздумает сбежать – догоняй, ворочай, живого или мертвого.

– Это правильно, – одобрил Матвеич. Лиза глянула на него свысока – в одобрении этого человека она не нуждалась.

Наконец экипаж тронулся с места. Всадники поскакали следом.