Светлейший князь Григорий Александрович Потемкин, прозванный много лет назад Григорием Вторым, жил в особом корпусе Зимнего дворца, выходившем на Миллионную, и по количеству экипажей, заполнивших улицу, можно было судить о его положении при дворе. Когда в свете подозревали, что князь впал в немилость у государыни, все визиты прекращались. Когда же выяснялось, что тревога была ложной, визитеры мчались к нему, обгоняя друг дружку, и каретами своими совершенно запирали улицу, так что и пешком пройти было трудно.

Последнее такое бедствие случилось не так давно, когда государыня приблизила флигель-адьютанта Александра Ермолова. Новый фаворит старался вредить князю, а тот был слишком горд и уверен в себе, чтобы оправдываться, да и натуру давней своей подруги хорошо знал. Государыня могла увлечься и явить сгоряча большую щедрость, но собирать сведения о близких к ней людях и делать выводы тоже умела. Опала, смутившая даже иностранных дипломатов, оказалась недолгой. В конце концов Потемкин вернул прежнее положение при дворе, Ермолов же был удален и даже отправлен путешествовать за границу.

Повадки Светлейшего всем были известны, и придворные знали, когда ему не следует докучать. Пребывая в хандре, князь делался причудлив и невежлив. Поэтому по Миллионной можно было проехать без затруднений.

С началом дурного расположения духа спальня князя преобразилась – знакомые с его затеями служители растащили мебель к стенам и высвободили посередке достаточно места, чтобы соревновались в высоких прыжках ярмарочные прыгуны или выстроился ямщицкий хор. Сам хозяин спальни полулежал на огромной кровати, перестилать которую запретил, так что среди смятых простынь валялось самое разнообразное его имущество, включая недогрызенные соленые огурцы и бриллианты без оправы. На прикроватном столике соседствовали большой ананас, миска с тертой редькой и овальный портрет государыни, обыкновенно носимый Светлейшим на груди.

В спальне шло сражение князя с хандрой, которая пока что одолевала.

Светлые кудрявые волосы Потемкина, третий день не чесаные, разметались по плечам, лицо малость опухло, он хмурился, невзирая на потешное зрелище, своего рода диковинку, которую кто-то из приближенных отыскал еще на Масленицу в балагане.

Светлейший пытался развлечься борьбой двух карликов, которые, схватившись, приплясывали, делали друг другу подножки, подпрыгивали и повизгивали. Это была новая забава, которой он собирался потчевать гостей: карлики, окончив драку, скидывали частично пестрое тряпье и оказывались одним человеком, который, имея пришитые к заду две тряпичные головы и там же расположенные четыре ручонки, весьма ловко ходил на прямых ногах, упираясь руками в пол.

– Не смешно, сударь, – сказал по-французски человек в черном, для коего нарочно установили в комнате черный стул и выставили на стол черный кубок.

– Полагаешь, Мосенька? – по-русски спросил Григорий Александрович. Мосс его отлично понял.

– Уныло. Долго и невнятно.

– Сам ты уныл и невнятен. Вот ты и есть моя хандра во плоти. А государыне, может, понравится, – Светлейший перешел на французский.

– Государыня не любит уродов.

– Так то не урод, а ловкач.

– Однако ж не смешной, а скучный.

– Ты прав, черный черт, разлюбезная моя хандра. Убрать дурака, – распорядился Светлейший. – А вы, господин Мосс, уверены, что новый сатирический журнал, который уже обошелся нам чуть ли не в полтысячи рублей, развеселит Ее Величество?

– Это славная игрушка. Весь двор будет разгадывать шарады наших типографщиков, ваше сиятельство. Это игрушка опасная, потому первые номера будут в большой моде.

– Для того чтобы выпускать эту твою «Кабалистическую почту» хотя бы год, нужен штат сыщиков человек с полсотни – разнюхивать, кто проворовался да которая с чужим мужем спит. Мне денег-то не жаль, я больше во дворце за час проиграю, чем журналишка в год обойдется. Да ведь шутка, как девица, хороша, покамест она свеженькая, ежели ее год подряд повторять – надоест, и читатель затоскует: ну, еще один судья взятки берет, еще одна дура мужу рога наставила, скучно!

– Вы изволили читать гранки первых номеров и от души веселились…

– Хорошо веселье! – воскликнул Светлейший. – Дансерку убили, полиция никак до правды не докопается, а твои типографщики, вишь, самые умные! Откуда разнюхали, что девка была брюхата? Кого заподозрили? Да любезный наш Степан Иванович тут же встрянет, и выйдет им эта журнальная затея боком.

Мосс преспокойно достал черную табакерку и взял понюшку табака, чихнул, покрутил носом, промокнул ноздри черным платком, обшитым черными кружевами.

– Так ведь то и потребно, – сказал он. – Шум надобен, шум. Иначе выйдет, как с этим плясуном двуглавым – потоптался, распрямился, поклонился, а публика, посмеявшись, тут же и забыла. Шутка должна быть остра, зла и опасна, тогда только от нее будет польза. Впрочем, главный из типографщиков домогался встречи с вашим сиятельством. Пусть он вас убеждает, а я посижу, послушаю да посмеюсь. Это будет забавнее вашего уродца.

– То бишь, не ты меня, а я тебя смешить буду? Так кто из нас кому должен деньги платить? – возмутился Потемкин и тут же рассмеялся. – Нет, ты из всех шутов – редчайший и необыкновеннейший, сударь! Где твой типографщик?

– В прихожей. Готов развлекать ваше сиятельство.

– Вели позвать. Пусть развлекает!

Вошел Световид, одетый богато, в дорогом хорошем парике, который даже не всякий парикмахер распознал бы. Войдя, поклонился с ловкостью придворного кавалера, невзирая на большой сверток под мышкой.

– Это типографщик? – спросил озадаченный Светлейший. – А что ж не чумазый? Да его можно с государыней за карточный стол сажать! Кто таков?

– Господин Ша, – ответил Мосс. – Далее выговорить не могу. Рекомендую – он мой соблазнитель. «Каббалистическая почта» и переписка сильфов – порождение его извращенного рассудка. Он уговорил меня, как кавалерист – деревенскую девку.

– Ваше сиятельство, позвольте мне самому рекомендоваться, – сказал Световид тоном человека, побывавшего во многих смутных обстоятельствах и умеющего уверенно говорить с самыми разными людьми. – Я – Тропинин Дмитрий Иванович, сын майора Тропинина, к вашим услугам. Господин Мосс был так любезен, что очень быстро устроил эту встречу, и ежели ваше сиятельство ищет сегодня развлечений – у меня есть славная история, в коей участвуют и злодеи, и типографщики, и дансеры, и гвардейцы.

Его французский язык был безупречен.

– Весь Петербург знает, что коли вы, сударь, целыми днями сидите дома без штанов, облачившись в турецкий халат, в обществе чудаков и уродов, то вас непременно следует развлекать, – заметил Мосс.

– Будет тебе, Моська, на слона брехать, – по-русски отрубил Потемкин. – Постой, сударь… то есть как это – Тропинин? Тропинина я знавал!

– Я его сын, ваше сиятельство. Но отца и мать не помню. И я охотно бы развлек вас нашей семейной историей, которая будет почище готического романа.

– Сказывай, – подумав, приказал Потемкин. – Да по-русски. А то этот мой Моська непременно рассуждения примется вставлять. Оно хоть и остроумно, да обременительно.

– Ваше сиятельство, вся эта история с сатирическим журналом понадобилась мне для того, чтобы вывести на чистую воду семейство обманщиков и убийц. Но велик Господь – я достиг цели иным способом. Мне не пришлось пугать злодеев журнальными статейками, чтобы они переполошились и понаделали роковых ошибок. Теперь доказательства вины их у меня в руках, благоволите посмотреть…

Световид с поклоном протянул Потемкину два конверта. Тот вынул сложенные бумаги, развернул, прочитал первые строчки.

– Да это ж духовные! Два завещания!

– Да, ваше сиятельство. Искал я следы одного завещания, а Господь послал сразу два.

– Раб Божий Петр… роду Лисицыных… кто он тебе?

– Родной дед, ваше сиятельство. А второе завещание – госпожи Захарьиной, родной моей бабки.

– И Захарьину помню, причудливая была дама. Постой, что ты врешь! Она ж бездетной скончалась!

– У нее была дочь от моего покойного деда. При себе она дитя держать не могла, девицу дед воспитал. Все знали, что матушка – его дочь, а от кого – он скрывал. Он выдал ее замуж за майора Тропинина, а когда родители мои скончались – растил меня в своем доме и дал хорошее образование. С госпожой Захарьиной он условился, что ее имущество будет завещано дочери, а в случае ее смерти перейдет ко мне. Но, как я понимаю, тогда ее здоровье пошатнулось, она стала заговариваться, и дед здраво рассудил, что лучше завещание держать у себя. Так они и лежали вместе, эти два завещания, до той ночи, когда дед скончался. Другие его дети, Николай Лисицын и дочь Марья, в замужестве княгиня Ухтомская, знали, что большую часть имущества дед завещал мне, и заготовили подложное завещание. Один из служителей, подкупленный ими, тайно известил их, что дед близок к кончине, и они приехали, чтобы сразу забрать истинное завещание и подменить фальшивым. Прозвание этого человека – Яков Матвеев. Но другой служитель, преданный и деду моему, и мне, сумел вынести оба конверта из спальни. За ним погнались, его ранили, он провалился под лед. Преследователи решили, что и завещание погибло вместе с ним. Но он чудом спасся – лед под ним треснул уже на мелководье, а рядом случился добрый человек, который вытащил. Дело было на Васильевском острове, в том его конце, где живет простой народ, мещане, доктора там и теперь редко встречаются, а тогда – тем паче. Раненый умер, а оба конверта, случайно угодив в кучу старых журналов, пролежали там до сего дня. А сегодня чудом попали ко мне.

– И точно – готический роман, – согласился Потемкин. – То бишь, справедливость восторжествовала?

Световид, вспомнив Цицерона, невольно улыбнулся.

– Она восторжествовала с большим опозданием, ваше сиятельство. За это время господин Лисицын с сестрицей успели наделать дел. Ворованное впрок не идет – они, обокрав меня, на том остановиться не сумели. О том, что в подложном завещании они обворовали и свою сестру Екатерину, в замужестве Васильеву, я уж молчу. Но она, на беду свою, вышла замуж за богатого человека, и ее дочь Марфа недавно унаследовала от деда по отцовской линии целое состояние. Тут мои родственники и забеспокоились – как его прибрать к рукам…

– Марфа Васильева?

– Да, ваше сиятельство, та самая.

– Сядь, – сказал наконец Светлейший. – Господин Мосс, распорядитесь, чтобы никого ко мне не пускали. Прелюбопытное дельце!

– Я обещал вам славное развлечение, – напомнил Мосс и вышел из спальни.

– Надеюсь не наскучить вашему сиятельству этой давней семейной склокой. Итак, я, на манер заправского сочинителя, вывожу на сцену родного своего дядюшку Николая Петровича Лисицына. Избавившись от настоящего завещания отца и явив миру фальшивое, он унаследовал более половины всего имущества, но впрок ему это не пошло. Он вскоре женился на молодой девушке, однако детей у них не случилось. Он играл – и играл неудачливо. Он продавал крепостных. Но это еще полбеды. Он вынужден был покровительствовать тому человеку, Матвееву, который вызвал его в дом, где умирал дед, а потом сам гнался за служителем, спасшим завещание, и сам его смертельно ранил. Иметь такого приятеля – порой полезно, однако чаще – опасно. Вместо того чтобы избавиться любыми средствами от Матвеева, он вздумал его употребить в дело. Несколько лет назад, коли помните, вся столица говорила о двух дерзких ограблениях в богатых домах. Я тогда уже заподозрил Матвеева, добывавшего деньги для хозяина, пытался собрать доказательства – но не сумел. У Лисицына хватило денег, чтобы подкупить нужных людей.

– Лисицын возглавил шайку преступников? – удивился князь.

– Полагаю, его вынудил Матвеев и не оставил ему пути для отступления. Ему это было удобно – после смерти деда моего Лисицын дал ему вольную, но если бы он не имел в лице дядюшки покровителя, его шайка очень скоро была бы изловлена. Другая его покровительница – княгиня Ухтомская. Замужество ввело ее в высший свет, и она, бывая в домах нашей знати, высматривала все ходы и выходы, запоминала, где какие дорогие безделушки. А людей себе этот Матвеев подбирал со знанием дела и даже с артистическим вкусом – он завербовал, например, бывшего фигуранта Егора Волчкова, который был очень ловок, да впридачу и быстроног. Именно Волчков недавно отправил на тот свет дансерку Степанову. Да и другого человека, фигуранта Шляпкина, чуть не погубил – Шляпкин видел его в тот вечер в театре за кулисами и заподозрил неладное.

– Помню Степанову. Чем она-то Лисицыну не угодила?

– Сейчас растолкую. Лисицын то ссорился, то мирился с сестрой своей, княгиней Ухтомской. Похоже, что княгиня взяла у него в долг деньги, а отдавать по-родственному не хотела. Другая сестра, Васильева, с ним не ссорилась, но была слабого здоровья, так что мысль о ее кончине Лисицына посещала. Я ему в голову не заглядывал, но сужу по плодам его трудов.

– Хороши труды! Ну, брат Моська, доставил ты мне развлечение… – проворчал князь. – Разрежь, Тропинин, ананас. Надобно закусить твои басни.

– Охотно, ваше сиятельство.

Световид, ловко управляясь с ножом, приготовил несколько полукруглых ломтиков. Князь взял разом два, съел и поморщился.

– Неудачный попался. Ну так что же?

– Вот что мы имеем в итоге. Господин Лисицын, проигравшись и увязнув в нелепом судебном процессе, решил пополнить кошелек за счет родни. В случае смерти сестер он – главный наследник. Ему было ясно, что нельзя допускать появления прочих наследников – как видите, он весьма опытен по этой части. Он подкупил слугу Ореста Ухтомского и узнал, что тот повенчался на дансерке Глафире Степановой и что она брюхата. Убивая дансерку, он разом избавлялся от наследника Ореста Ухтомского и от него самого, да еще вместе с братом Платоном. Сейчас братья в каземате Петропавловской крепости по обвинению в убийстве Степановой и старого священника, отца Мисаила, и Лисицын позаботился об уликах. Они должны были быть лишены за такие преступления чинов и званий, их ждала сибирская каторга.

– Горячо же он любит родных племянников. И что же, против них есть доказательства?

– Доказательства, предъявленные полиции, суть фальшивы и подстроены. Главное – показания подкупленного слуги, которого Лисицын прячет в своем имении. В смерти священника они ежели и виновны, то погубили его ненароком. Ваше сиятельство, я прошу вас выручить из беды князей Ухтомских. Они картежники, моты, вертопрахи – словом, обычные гвардейцы. Одна ваша записка к господину Рылееву решит их судьбу. Я для того тут, чтобы просить за невиновных. Хотя я сам долгое время считал, что это они наняли убийцу, а потом пошли на другое убийство, чтобы никто и никогда не узнал о браке. При мне – церковная книга с записью о том венчании. Он только не решался представить матушке свою супругу.

– Это – церковная книга? – Потемкин ткнул пальцем в сверток.

– Она самая, ваше сиятельство.

– Мосс! Ты знал, что мне для развлечения подана будет церковная книга?! – по-французски возмутился князь.

– По мне, годится все, что выводит из хандры, ваше сиятельство, – преспокойно отвечал Мосс.

– Уйди с глаз долой! Господи, прости мою душу грешную…

Световид глядел на него спокойно и с любопытством. Мосс же пропал – словно его в спальне и не бывало.

– Дожил… – проворчал Потемкин. – Этот черт наравне с уродами церковной книгой меня потчует… Чего и ждать от черной хандры! Тропинин, открой сам на нужном месте, покажи…

– Извольте, ваше сиятельство.

– Так… Сгубили бедную девку, и с дитятей вместе, – проворчал князь, прочитав запись о венчании Ореста Ухтомского и Глафиры Степановой.

– Человек, убивший дансерку, Егор Волчков, находится у меня в доме, лежит раненый. Наконец-то господину Лисицыну пришло на ум, что от клевретов и наемников надобно избавляться. Нам удалось его спасти, и он готов рассказать правду о своих нанимателях. Да, господин Лисицын разумно устроил покушение на его жизнь, чтобы уж все концы в воду. Но Господь управил иначе. Продолжать ли, ваше сиятельство?

– Продолжай, сударь…

– Старшая сестра Лисицына, Марья Ухтомская, осталась бы единственной хозяйкой всего имущества князей Ухтомских – и несколько времени спустя господин Лисицын и от нее бы избавился. Ему это несложно. Но деньги были ему необходимы немедленно – и он озаботился судьбой младшей сестры, госпожи Васильевой. Ее единственная дочь унаследовала немалые деньги от бабки по отцовской линии. В случае смерти дочери Васильева – единственная наследница, а сама она очень слабого здоровья, и это всем известно. Отрава была подмешана в малиновое варенье, которое бедная девица обожала. Этой же отравой Волчков угостил Шляпкина.

– Мосс, вылезай! Вылезайте, сударь! – крикнул Светлейший.

– В любой миг могу предоставить свидетелей. Итак, вот мой список. Это бывший фигурант балетной труппы Каменного театра Егор Волчков, который, отстав от ремесла, принялся за новое и стал исполнителем приказов господина Лисицына, убил Глафиру Степанову и пытался отравить фигуранта Трофима Шляпкина, имевшего на него подозрение. Это Трофим Шляпкин, который знает, кто его отравил, и покажет на него. Это дансерка Анна Платова – ее хотели обвинить в отравлении девицы Васильевой, но она видела, как и кому передавали яд возле васильевского дома, она может опознать того человека и женщину, которая подмешала яд в варенье. Волчков лежит у меня тяжело раненный. Шляпкин также у меня, под присмотром. Платову мне на поруки не отдали, она сидит в подвале с воровками и шлюхами с Сенного рынка, хотя виновна только в бабьей дурости. Довольно одного вашего слова, чтобы ее отпустили. Есть еще свидетель – уж не знаю, жив ли он сейчас…

– Что за свидетель?

– Еще один фигурант, Румянцев, он с перстнем, который ваше сиятельство изволили выиграть у госпожи Лисицыной, сумел было достичь ее доверия, но его, сдается, или перекупили, или просто заперли в доме, или еще чего с ним сотворили. Этого предъявить пока не могу. Польза от него такая – он подсказал, что Степанова могла быть повенчана с Орестом Ухтомским. А тогда я сообразил, кто их тайно повенчал. Это – бывший иерей домового храма Летнего дворца, отец Мисаил, который приятельствовал с моим покойным дедом и чуть ли не крестил его дочерей. Младшие Ухтомские знали его, и он их хорошо знал. Вообразите себе романтическое венчание ночью, в старой домовой церкви, в полуразрушенном дворце…

– Да уж воображаю…

Надо полагать, Потемкин вспомнил другое венчание, тоже тайное, тоже ночное, и тяжко вздохнул. Световид ждал, пока князь заговорит, но тот нахмурился и уставился на миску с тертой редькой. Потом взял пригоршню и стал жевать, морщась.

– Отчего ты пришел ко мне со всем этим вздором, Тропинин? – вдруг спросил он.

– Оттого, что невинные сидят в заточнии. И оттого, что этот вздор появится в «Кабалистической почте», которой вы изволите покровительствовать, ваше сиятельство. Но ежели проворовавшийся чиновник или рогатый муж не совершают уголовного преступления, то действия господина Лисицына должны наконец привлечь внимание господина обер-полицмейстера. То, что Лисицын велел следить за моим домом, еще не преступление, но убийство фигуранта Каменного театра Бориса Надеждина должно быть наказано. Надеждина и его спутницу выследили, когда они несли мне оба этих завещания. Его зарезали, ей удалось бежать. Далее – поняв, что теперь за него возьмутся не на шутку, Лисицын может натворить бед и уничтожить тех, кто может дать против него показания. Я пришел для того, что только вы, ваше сиятельство, можете приказать немедленно и без проволочек взять его под арест. Если не поспешить – погибнут невинные люди.

– Так, – сказал Потемкин. – А ежели не прикажу, а заместо того позову сюда плясунов или даже устрою роговую музыку? Что на это скажешь? Пропечатаешь меня в своем журналишке? Пошел вон, надоел.

Князь опять потянулся к тертой редьке и стал ее есть руками.

– Благодарю, ваше сиятельство. Теперь, получив ясный ответ, я буду рассчитывать только на себя и друзей, – Световид встал, взял конверты и поклонился. – Покорный слуга вашего сиятельства.

– Стой! – крикнул Потемкин, когда Световид уже взялся за дверную ручку. – Стой, тебе говорят! Более ничего не скажешь?

Видя, что странный посетитель намерен преспокойно удалиться, как будто заходил в лавку и не нашел там нужного товара, и не взывает о милости, князь был несколько озадачен.

Дверь уже отворилась, когда он, при всей лени и хандре, пылкий и стремительный, вскочил с постели. Халат распахнулся, исподнего под халатом не было.

Световид посмотрел на князя бестрепетно и с тем любопытством, с которым человек, лишенный страха перед насекомыми, глядит на какое-нибудь причудливое многоногое создание, бредущее по оконному стеклу.

– Весьма благодарен вашему сиятельству за поддержку «Каббалистической почты», – сказал он. – Позвольте откланяться.

– Ты флегматического темперамента? – вдруг спросил Потемкин.

– Возможно, ваше сиятельство.

– Ступай сюда, сядь. Как вышло, что Ухтомские убили отца Мисаила?

– Они пришли к нему ночью, чтобы выяснить, кому он рассказал про тайное венчание. После смерти Степановой и похорон оба были возбуждены, сердиты, кричали на старика. А я еще раньше, сообразив из рассказов Румянцева, кто повенчал Ореста Ухтомского на Глафире Степановой, понял, что отцу Мисаилу угрожает опасность. И отправил человека охранять его. Когда князья Ухтомские подняли крик, вошел мой человек. Отец Мисаил, поняв, что будет драка, встал между, его оттолкнули, кто – не понять. То есть Ухтомские по-своему виновны в смерти священника, хотя они его не убивали.

– Вы доставили мне занятное развлечение, господин Мосс. Вот уж не думал, что смерть дансерки может меня столь увлечь, – Потемкин усмехнулся. – Коли ты – наследник Захарьиной, то ждет тебя немалая склока с ее дальней родней, которая сейчас распоряжается имуществом.

– На то подьячие есть, ваше сиятельство. За деньги они с этой склокой справятся в две недели, а я знаю порядочных. Отыщут свидетелей, при которых завещание было подписано.

– Хочешь быть представлен ко двору?

– Как вашему сиятельству будет угодно. Меня более беспокоит судьба «Каббалистической почты». У меня скоро будет довольно денег для десятка таких журналов, но его статьи изрядно остры, а если там будет напечатана история семейства Лисицыных, даже не называя имен, то, с одной стороны, разберут и две тысячи журнальных книжек, а с другой – те, у кого совесть нечиста, сильно переполошатся…

Светлейший усмехнулся.

– Хотя Мосс и толковал мне о великой пользе вашего журнала, но сейчас для него не время, – сказал он. – Государыня от одного слова «журнал» в возмущение приходит. Ты Федора Кречетова знаешь?

– Кто ж из типографщиков его не знает?

– И что о нем говорят?

– Говорят – обо всем человечестве печется, а себе лишнюю пару исподнего купить не на что. Учит искать блаженство в добре, а чудачит и ни в одном ремесле долго не задерживается – сказывали, даже в столичной полиции год прослужил.

– О том, что тайное общество просветителей собрал – слыхал?

– Да какое ж оно тайное, когда про него вся полиция знает? – удивился Световид. – Да бог с ним, всегда были охотники построить рай на всей земле, не умея сделать этого в собственном доме.

– Он выпустил журнал «Не все и не ничего» – видал, поди? Набил туда битком безумных идей – а государыня, сам знаешь, за журналами особо присматривает. И издание, где бы призывали ограничить ее монаршую власть, ей в России без надобности. После первого номера и закрыли журналишку. Так что твои «Каббалистические письма» сейчас и вовсе некстати.

– А что Кречетов?

– Ничего – наконец засел дома и взялся за переводы. Ста-точно, малость поумнел. Так что оставь пока эту затею, Тропинин. Утешайся тем, что она меня несколько развлекла. А коли есть новые статейки вели мне прислать – может, посмеюсь.

– Они у господина Мосса.

– Это не я, а он, хандра моя во плоти, – главный покровитель «Каббалистической почты». Когда он выпросил у меня перстень с солитером, я и подумать не мог, какую кашу вы с ним завариваете, – сказал Светлейший. – И по сей день вспомнить не могу эту Лисицыну. Ни лица, ни прелестей.

– Ваше сиятельство, я хочу возместить все расходы на «Каббалистическую почту», – поглядев на большие напольные часы, сказал Световид. – А перстень, который дал мне господин Мосс, я верну в ближайшем времени.

– Он знал всю вашу историю?

– Да, знал.

– Перстень, сдается, ваш фамильный? Забирайте!

– Пусть он останется вам, ваше сиятельство, на память об этом приключении.

– Там весьма почтенный солитер.

– Ну и что?

– Доподлинно флегматик. Что ж ты материнскую родню не умел сыскать?

– Кабы я знал, что госпожа Захарьина – мне родная бабка, сразу бы к ней побежал, и уж она бы правды добилась. Ее и покойная государыня очень любила, и ныне царствующая. Но я узнал это лишь теперь, из ее завещания. Покойный дед умел тайны хранить. А она скончалась через два месяца после деда, уверенная, что я еще не вернулся из Парижа.

– У нее была репутация неприступного бастиона… – задумчиво сказал Потемкин. – Выходит, в молодости она была хороша собой?

– Вы изволите искать в моей физиономии черты бабкиной красоты? – спросил Световид. – Я, сказывали, скорее в батюшку покойного уродился.

Мосс во все время этой русской беседы сидел на черном стуле и листал книжку в черном переплете, жалея, очевидно, что нет еще книг с черными страницами. Дважды приотворялась дверь, и Мосс вполголоса говорил тому незримому, кто за ней прятался, что его сиятельство занят государственным делом. На третий раз он выслушал почти беззвучный доклад и подошел к господину.

– Ваше сиятельство, ищут господина Ша. Я знаю того человека, который прибежал и ждет в прихожей. Это один из типографщиков.

– Меня, здесь? – переспросил Световид, сразу перейдя на французский.

– Да, сударь.

Мосс всем видом дал понять – дело серьезное.

– Тащи его сюда, и без китайских церемоний, – князь запахнул халат.

Через несколько минут быстро вошел Дальновид, поклонился с ловкостью придворного кавалера и посмотрел на Световида, словно прося разрешения заговорить.

– Ваше сиятельство, сотрудник мой, Роман Никитин, острое перо и талант добывать сведения, – рекомендовал Световид.

– Что там у тебя, Никитин? – спросил князь.

– Говори прямо и кратко.

– Лисицыны бежали! Догадались, что завещание нашло законного наследника, и на воре шапка загорелась! Бежать решили в Курляндию, оттуда морем – куда-нибудь подальше от России. Миловида… Госпожа Суходольская подслушала их, сумела вырваться из лисицынского дома и, рискуя жизнью, прибежала к нам. Ее преследовали, она стреляла, и нам пришлось стрелять, чтобы спасти ее.

– Все убежали? – спросил Световид.

– Так вышло, что к ним приехала княгиня Ухтомская, они и ее прихватили. Говорил же я, что она в этом деле с завещанием увязла по самые уши! И головорезов своих Лисицын взял, и лучших лошадей, и обоих рысаков. Когда прибежала Миловида, они как раз узлы вязали, надобно спешить!

– Я пошлю к обер-полицмейстеру, – сказал Потемкин. – Это его ремесло – мазуриков догонять.

– Ваше сиятельство, я сам должен изловить убийцу, – возразил Световид. – Изловить и представить властям. Это мой долг – и очень давний… Тем более, я сделаю это быстрее полицейских, ведь я и мои люди знаем неприятеля в лицо.

– Сколько вас?

– Пятеро, ваше сиятельство.

– Ты сдурел? Пятеро! Мало! Бери моих гайдуков, все равно без дела сидят. Господин Мосс, поди, вели им собираться. И с лошадьми! И при оружии! Живо! Полдюжины дам – но чтоб мне первому про все доложил. Понял, Тропинин?

Когда на Миллионной, где Световид с Дальновидом ждали, сидя в санах, обещанных гайдуков, появились всадники, окно второго этажа дворцового корпуса отворилось. В окне стоял Потемкин в распахнутом халате.

– Эй! Тропинин! Заводных лошадей возьми! Лучших! Слышишь, флегматик? Спосылай кого-нибудь за заводными!

– Слышу, ваше сиятельство, – отвечал Световид.